Я хочу хоть с одним человеком говорить обо всем как с собой: Я хочу хоть с одним человеком обо всем… – Фёдор Достоевский (Часть 3, Глава VIII.)
Я хочу хоть с одним человеком обо всем говорить, как с собой. / Ф. Достоевский/. Вы тоже этого хотите? — Обсуждай
Я хочу хоть с одним человеком обо всем говорить, как с собой. / Ф. Достоевский/. Вы тоже этого хотите? — ОбсуждайМа
Марта
Я хочу хоть с одним человеком обо всем говорить, как с собой. / Ф. Достоевский/. Вы тоже этого хотите? человек достоевский
4268
482
33
Ответы
W/
W/S/G
ПРЕКРАСНОЕ.
Всё прекрасно, словно лето в зиму снежную, вернулось.
Солнцем тёплым и чудесным сердце счастью, улыбнулось.
Губы сладкие, с горчинкой, крылья белые одежды.
Ввысь, мечта твоя взметнулась, возродив в тебе надежды.
Улетели прочь, тревоги, ночью звёздной, вслед за вами.
Растворились в самом главном, в днях, несбывшихся желаний.
Мир, качнулся под ногами, и родил ДЛЯ НАС планету…
0
Игорь Трофимов
Делает вид, что читала Достоевского. Стоит такая на кухне. В одной руке кастрюля, в другой руке томик Достоевского. Читает. Вдруг, бросает кастрюлю и бежит к компьютеру написать нам эту фразу. Так было дело ? Да ?
0
Ма
Марта
Нет. Плох тот муж у которого жена занимается только кастрюлями.
Игорь Трофимов
Делает вид, что читала Достоевского без кастрюли. Готовить не умеет. И читать тоже.
1
Ма
Марта
Извините но унижать достоинство человека тем более незнакомого с вашей стороны не корректно.
1
Игорь Трофимов
А зачем писать то, чего никогда не читали ?
1
Ма
Марта
Потому что мне это высказывание близко.
1
Игорь Трофимов
Допустим, оно Вам нравится. Откуда Вам известно, что это написал Достоевский ? Вы же не потрудились проверить то, что Вам нравится. В этом и есть проблема.
1
Ма
Марта
Мысль вашу поняла. Спасибо. Приму во внимание.
1
AH
Aleksander Haijam
Хотя и тут, в сети, есть свои преимущества.0
Ма
Марта
В этом вы правы. Все люди подвержены и кушению (греху), но вы верите Господу его писанию а не человеку. Знать о Боге и знать Бога это разные понятия. Я Его знаю и Он в моей жизни живой.о время вам и говорила. А что касается служителей в церкви. То кому много дано с тех много Господь в своё время и спросит.
1
AH
Aleksander Haijam
Позвольте с Вами не согласиться. Во первых: люди, они разные по развитию, но одинаковые(практически все) в одном — мне именно сейчас и тут. Будь то блага или мщение. А спрос с Него — ну какой там спрос? «Тот свет»? Бездоказательно. Для многих. Во вторых: видя, как живут «служители божьи» от церкви, сразу-же возникает неприязнь к ним. Тем более в «свете последних событий» о распущенности католических священников.
1
Ма
Марта
Что касается священников, мы уже с вами оговорили эту тему. Не зависимо от конфессии они тоже люди которые подвержены греху и в своё время дадут ответ за себя. Дело не в священнике а в самом человеке. Веровать или не веровать. Идти по стопам Божьим или нет. А что касается поговорки то об этом тоже написано: » Все трубы человека-для рта его, а душа его не насыщается. / Екклесиаст 6:7/
1
AH
Aleksander Haijam
Но ведь сан обязывает к чему-то или это «всего лишь» маска? «В своё время» — это можно сказать, но мало кто верит в это. По Екклесиасту — не по нраву мне его размышления. Витиевато. Но верно. Если есть голова и разум.
1
Ма
Марта
Вас Господь наделил и тем и этим.
Вы разумный человек и все понимание, где маска а где искренняя вера. Мир живёт во греха, где за всякое вожделение отвечает серебро и до времени сатана правит этим миром. Беззаконие в действии. Написано /Откровения 12:12/ » Горе живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остаётся времени.»
1
Владимир Чигарев
Ну это в идеале. Только родится ли тогда истина? Она будет только констатироваться с моей точки зрения. Сомнение очень важно и важен человек, который его возбуждает.
0
Ма
Марта
Спасибо за ваш ответ.
1
НА
Ник Ав
Достоевский страдал от раздвоения личности, обожал азартные игры , практически всегда проигрывал, потому что сам себе подсказывал неправильные ходы
0
Ма
Марта
Спасибо за интересную информацию.
1
НА
Ник Ав
ну про подсказки самому себе , эт я сам придумал, а все остальное абсолютно точно
1
Ма
Марта
Спасибо.
1
РХ
Рустем Хайруллин
Вы читали Достоевского. Я заставлял себя читать из всего только неточка незванова короткий рассказ был поятен и интересен. Все люди разные вот и все
0
VD
Viktor Dratch
В союзе песня была—-тихо сам с собою я веду беседу…Так её гимном дурдомов называли…А ВОТ НАЙТИ В ДРУГОМ ЧЕЛОВЕКЕ СВОЁ Я…БОЛЬШАЯ РЕДКОСТЬ!!!
0
Ма
Марта
Вы правы.
Спасибо.
1
ВК
Владимир Кручинин
это не проблема… психиатр Вас выслушает очень терпеливо…. И до конца…. Про остальных ничего определенного сказать не могу….
0
Ма
Марта
Благодарю. Утешили.
1
ВК
Владимир Кручинин
А Вы влюбитесь и выйдите замуж за психиатра…. И будете говорить с ним, как с собой дни и ночи напролет….
1
Ма
Марта
Вы правы. Это выход.
1
ВК
Владимир Кручинин
1
Nurzat Sharshenaliev
А кто ж не хочет.
Вот сижу говорю-говорю, а он молчит, уже и зеркало ветер, а он все молчит! Монолог какой то получается!
0
Юр
Юрий
пожалуй надо быть осторожней!по секрету с одним! весь свет уже знает!откуда?как?технологии!да и неважно!
0
… Рус
Нет,конечно! У гениев иногда и глупые мысли случаются,хотя Фёдор Михайлович,иногда, не отказывал себе в морфине…
0
Ма
Марта
Спасибо.
1
… Рус
Не за что.
1
VO
Vladimir Osheschko
А я горжусь тем, что мои предки роднились с предками Достоевских.
Стало быть и во мне есть малая толика гениальности.
0
Ма
Марта
Вы правы. Спасибо.
1
СП
Саша Полищук
Смотря на какие темы,и что бы поговорить нужно два человека что бы один говорил а второй умел слушать и посоветывать
0
Ма
Марта
Всё верно. О том и речь.
1
Дмитрий Донченко
нееет! Мне интересен человек как личность, а сам с собой… я могу и со своими тараканами неплохой диалог устроить…
0
Vova Bensman
Конечно, это мечта чуть ли не всех людей на земле.
Понимать, и быть понятыми. Говорить о том что нравится.
0
Ма
Марта
Вы правы. Мечта.
1
ИЛ
Иван Лажанев
Одним человеком легче говорить ,чем стол пой .И привыкаешь друг другу и знаешь уже очем будет речь
0
Ма
Марта
Вы правы. Спасибо.
1
ИЛ
Иван Лажанев
Всегда пожалуйста
1
СМ
Станислав Максуров
было бы не плохо но таких людей нет, сейчас все шкурные просто так без последсвий слова не скажеш
0
ВА
Владимир Амиров
А почему с одним? Можно и не с одним.
Со многими, точно, и не стОит. Но за выбором надо следить.
0
Ма
Марта
Конечно.
1
ВА
Владимир Амиров
1
Soldier
Думаю все этого хотят. Даже первый злодей в мире хочет чтобы был кто то кто мог их слушать …
0
ВГ
Виктор Григорьев
Я сам с собой говорю, правда я такой зануда, что даже не хочется общаться
0
Ма
Марта
Вы не зануда и не одиноки, вы просто сам с собой.
1
ВГ
Виктор Григорьев
Ну можно и так сказать
1
Следующая страница
Ф.
М. Достоевский — Идиот. 1869 год.«Идиот» — роман Фёдора Михайловича Достоевского, впервые опубликован с января 1868 года по январь 1869-го в журнале «Русский вестник».
«Идиот» – одно из самых известных и наиболее гуманистических произведений Федора Михайловича Достоевского.
«Главная идея… — писал Ф.М.Достоевский о своем романе «Идиот», — изобразить положительно-прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете…»
«Идиот». Роман, в котором творческие принципы Достоевского воплощаются в полной мере, а удивительное владение сюжетом достигает подлинного расцвета. Яркая и почти болезненно талантливая история несчастного князя Мышкина, неистового Парфена Рогожина и отчаявшейся Настасьи Филипповны, много раз экранизированная и поставленная на сцене, и сейчас завораживает читателя…
Цитаты из книги Ф.М. Достоевский — Идиот.
Минут через двадцать прочтено было и помилование, и назначена другая степень наказания; но однако же в промежутке между двумя приговорами, двадцать минут, или по крайней мере четверть часа, он прожил под несомненным убеждением, что через несколько минут он вдруг умрет. Мне ужасно хотелось слушать, когда он иногда припоминал свои тогдашние впечатления, и я несколько раз начинал его вновь расспрашивать. Он помнил всё с необыкновенною ясностью и говорил, что никогда ничего из этих минут не забудет. Шагах в двадцати от эшафота, около которого стоял народ и солдаты, были врыты три столба, так как преступников было несколько человек. Троих первых повели к столбам, привязали, надели на них смертный костюм (белые, длинные балахоны), а на глаза надвинули им белые колпаки, чтобы не видно было ружей; затем против каждого столба выстроилась команда из нескольких человек солдат. Мой знакомый стоял восьмым по очереди, стало быть, ему приходилось идти к столбам в третью очередь. Священник обошел всех с крестом.
Выходило, что остается жить минут пять, не больше. Он говорил, что эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, Что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он еще распоряжения разные сделал: рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты еще положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть. Он очень хорошо помнил, что сделал именно эти три распоряжения и именно так рассчитал. Он умирал двадцати семи лет, здоровый и сильный; прощаясь с товарищами, он помнил, что одному из них задал довольно посторонний вопрос и даже очень заинтересовался ответом. Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему всё хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто же? Где же? Всё это он думал в эти две минуты решить! Невдалеке была церковь, и вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце, Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он чрез три минуты как-нибудь сольется с ними… Неизвестность и отвращение от этого нового, которое будет и сейчас наступит, были ужасны; но он говорит, что ничего не было для него в это время тяжело, как беспрерывная мысль: “Что если бы не умирать! Что если бы воротить жизнь, — какая бесконечность! всё это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!” Он говорил, что эта мысль у него наконец в такую злобу переродилась, что ему уж хотелось, чтоб его поскорей застрелили.
***
Ребенку можно всё говорить, — всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей? От детей ничего не надо утаивать, под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они все понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет. О боже! когда на вас глядит эта хорошенькая птичка, доверчиво и счастливо, вам ведь стыдно ее обмануть! Я потому их птичками зову, что лучше птички нет ничего на свете.
***
Сердце главное, а остальное вздор. Ум тоже нужен, конечно… может быть, ум-то и самое главное. Не усмехайся, Аглая, я себе не противоречу: дура с сердцем и без ума такая же несчастная дура, как и дура с умом без сердца. Старая истина. Я вот дура с сердцем без ума, а ты дура с умом без сердца; обе мы и несчастны, обе и страдаем.
***
Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее человеку нашего времени и племени, как сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и человек обыкновенный. Вы меня даже хорошим подлецом не удостоили счесть, и, знаете, я вас давеча съесть за это хотел!
***
Разве я сама о тебе не мечтала? Это ты прав, давно мечтала, еще в деревне у него, пять лет прожила одна-одинехонька; думаешь-думаешь, бывало-то, мечтаешь-мечтаешь, — и вот всё такого, как ты воображала, доброго, честного, хорошего и такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: “Вы не виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!” Да так бывало размечтаешься, что с ума сойдешь…
***
В начале лета в Петербурге случаются иногда прелестные дни, — светлые, жаркие, тихие. Как нарочно, этот день был одним из таких редких дней. Несколько времени князь бродил без цели. Город ему был мало знаком. Он останавливался иногда на перекрестках улиц пред иными домами, на площадях, на мостах; однажды зашел отдохнуть в одну кондитерскую.
Иногда с большим любопытством начинал всматриваться в прохожих; но чаще всего не замечал ни прохожих, ни где именно он идет. Он был в мучительном напряжении и беспокойстве и в то же самое время чувствовал необыкновенную потребность уединения. Ему хотелось быть одному и отдаться всему этому страдательному напряжению совершенно пассивно, не ища ни малейшего выхода. Он с отвращением не хотел разрешать нахлынувших в его душу и сердце вопросов. “Что же, разве я виноват во всем этом?” бормотал он про себя, почти не сознавая своих слов.
***
Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества.
***
Мы все до комизма предобрые люди…
***
Изобретатели и гении почти всегда при начале своего поприща (а очень часто и в конце) считались в обществе не более как дураками.
***
Некоторая тупость ума, кажется, есть почти необходимое качество если не всякого деятеля, то по крайней мере всякого серьезного наживателя денег.
***
Князь даже и не замечал того, что другие разговаривают и любезничают с Аглаей, даже чуть не забывал минутами, что и сам сидит подле нее. Иногда ему хотелось уйти куда-нибудь, совсем исчезнуть отсюда, и даже ему бы нравилось мрачное, пустынное место, только чтобы быть одному с своими мыслями, и чтобы никто не знал, где он находится. Или, по крайней мере, быть у себя дома, на террасе, но так, чтобы никого при этом не было, ни Лебедева, ни детей; броситься на свой диван, уткнуть лицо в подушку и пролежать таким образом день, ночь, еще день. Мгновениями ему мечтались и горы, и именно одна знакомая точка в горах, которую он всегда любил припоминать, и куда он любил ходить, когда еще жил там, и смотреть оттуда вниз на деревню, на чуть мелькавшую внизу белую нитку водопада, на белые облака, на заброшенный старый замок. О, как бы он хотел очутиться теперь там и думать об одном, — о! всю жизнь об этом только — и на тысячу лет бы хватило! И пусть, пусть здесь совсем забудут его.
О, это даже нужно, даже лучше, если б и совсем не знали его, и всё это видение было бы в одном только сне.
***
Закон саморазрушения и закон самосохранения одинаково сильны в человечестве!
***
Оскорбите тщеславие которого-нибудь из сих бесчисленных друзей человечества, и он тотчас же готов зажечь мир с четырех концов из мелкого мщения.
***
Богатства больше, но силы меньше; связующей мысли не стало; всё размягчилось, всё упрело, и все упрели! Все, все, все мы упрели!..
***
Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет “красота”? Господа, — закричал он громко всем, — князь утверждает, что мир спасет красота!
***
Я не понимал, например, как эти люди, имея столько жизни, не умеют сделаться богачами (впрочем, не понимаю и теперь). Я знал одного бедняка, про которого мне потом рассказывали, что он умер с голоду, и, помню, это вывело меня из себя: если бы можно было этого бедняка оживить, я бы, кажется, казнил его.
Мне иногда становилось легче на целые недели, и я мог выходить на улицу; но улица стала наконец производить во мне такое озлобление, что я по целым дням нарочно сидел взаперти, хотя и мог выходить, как и все. Я не мог выносить этого шныряющего, суетящегося, вечно озабоченного, угрюмого и встревоженного народа, который сновал около меня по тротуарам. К чему их вечная печаль, вечная их тревога и суета; вечная, угрюмая злость их (потому что они злы, злы, злы)? Кто виноват, что они несчастны и не умеют жить, имея впереди по шестидесяти лет жизни? Зачем Зарницын допустил себя умереть с голоду, имея у себя шестьдесят лет впереди? И каждый-то показывает свое рубище, свои рабочие руки, злится и кричит: “мы работаем как волы, мы трудимся, мы голодны как собаки и бедны! другие не работают и не трудятся, а они богаты!” (Вечный припев!) Рядом с ними бегает и суетится с утра до ночи какой-нибудь несчастный сморчок “из благородных”, Иван Фомич Суриков, — в нашем доме, над нами живет, — вечно с продранными локтями, с обсыпавшимися пуговицами, у разных людей на посылках, по чьим-нибудь поручениям, да еще с утра до ночи.
Разговоритесь с ним: “беден, нищ и убог, умерла жена, лекарства купить было не на что, а зимой заморозили ребенка; старшая дочь на содержанье пошла…”; вечно хнычет, вечно плачется! О, никакой, никакой во мне не было жалости к этим дуракам, и, теперь, ни прежде, — я с гордостью это говорю! Зачем же он сам не Ротшильд? Кто виноват, что у него нет миллионов, как у Ротшильда, что у него нет горы золотых империалов и наполеондоров, такой горы, такой точно высокой горы, как на Маслянице под балаганами! Коли он живет, стало быть, всё в его власти! Кто виноват, что он этого не понимает?
***
Спросите, спросите их только, как они все, сплошь до единого, понимают в чем счастье? О, будьте уверены, что Колумб был счастлив не тогда, когда открыл Америку, а когда открывал ее; будьте уверены, что самый высокий момент его счастья был, может быть, ровно за три дня до открытия Нового Света, когда бунтующий экипаж в отчаянии чуть не поворотил корабля в Европу, назад! Не в Новом Свете тут дело, хотя бы он провалился.
Колумб помер почти не видав его и, в сущности, не зная, что он открыл? Дело в жизни, в одной жизни, — в открывании ее, беспрерывном и вечном, а совсем не в открытии!
***
Люди и созданы, чтобы друг друга мучить.
***
— Кто посягает на единичную “милостыню” — начал я, — тот посягает на природу человека и презирает его личное достоинство. Но организация “общественной милостыни” и вопрос о личной свободе — два вопроса различные и взаимно себя не исключающие. Единичное доброе дело останется всегда, потому что оно есть потребность личности, живая потребность прямого влияния одной личности на другую.
***
Бросая ваше семя, бросая вашу “милостыню”, ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы отдаете часть вашей личности и принимаете в себя часть другой; вы взаимно приобщаетесь один к другому; еще несколько внимания, и вы вознаграждаетесь уже знанием, самыми неожиданными открытиями. Вы непременно станете смотреть наконец на ваше дело как на науку? она захватит в себя всю вашу жизнь и может наполнить всю жизнь.
С другой стороны, все ваши мысли, все брошенные вами семена, может быть, уже забытые вами, воплотятся и вырастут; получивший от вас передаст другому. И почему вы знаете, какое участие вы будете иметь в будущем разрешении судеб человечества? Если же знание и целая жизнь этой работы вознесут вас наконец до того, что вы в состояний будете бросить громадное семя, оставить миру в наследство громадную мысль, то… — И так далее, я много тогда говорил.
***
Мелькала тоже мысль: если это привидение, и я его не боюсь, то почему же не встать, не подойти к нему и не удостовериться самому? Может быть, впрочем, я не смел и боялся. Но когда я только что успел подумать, что я боюсь, вдруг как будто льдом провели по всему моему телу; я почувствовал холод в спине, и колени мои вздрогнули.
***
Но если это так трудно и совершенно даже невозможно понять, то неужели я буду отвечать за то, что не в силах был осмыслить непостижимое? Правда, они говорят, и уж, конечно, князь вместе с ними, что тут-то послушание и нужно, что слушаться нужно без рассуждений, из одного благонравия, и что за кротость мою я непременно буду вознагражден на том свете. Мы слишком унижаем провидение, приписывая ему наши понятия, с досады, что не можем понять его. Но опять-таки, если понять его невозможно, то, повторяю, трудно и отвечать за то, что не дано человеку понять. А если так, то как же будут судить меня за то, что я не мог понять настоящей воли и законов провидения? Нет, уж лучше оставим религию.
***
Вдруг Ипполит быстро вскочил со стула, точно его сорвали с места.
— Солнце взошло! — вскричал он, увидев блестевшие верхушки деревьев и показывая на них князю точно на чудо: — взошло!
— А вы думали не взойдет, что ли? — заметил Фердыщенко.
— Опять жарища на целый день, — с небрежною досадой бормотал Ганя, держа в руках шляпу, потягиваясь и зевая, — ну как на месяц эдакой засухи!.
. Идем или нет, Птицын?
***
***
Если приехали, не зная зачем, стало быть, уж очень любите.
***
Вы усмехаетесь нелепости вашего сна и чувствуете в то же время, что в сплетении этих нелепостей заключается какая-то мысль, но мысль уже действительная, нечто принадлежащее к вашей настоящей жизни, нечто существующее и всегда существовавшее в вашем сердце; вам как будто было сказано вашим сном что-то новое, пророческое, ожидаемое вами; впечатление ваше сильно, оно радостное или мучительное, но в чем оно заключается и что было сказано вам — всего этого вы не можете ни понять, ни припомнить.
***
***
Писатели в своих романах и повестях большею частию стараются брать типы общества и представлять их образно и художественно, — типы, чрезвычайно редко встречающиеся в действительности целиком, и которые тем не менее почти действительнее самой действительности. Подколесин в своем типическом виде, может быть, даже и преувеличение, но отнюдь не небывальщина. Какое множество умных людей, узнав от Гоголя про Подколесина, тотчас же стали находить, что десятки и сотни их добрых знакомых и друзей ужасно похожи на Подколесина. Они и до Гоголя знали, что эти друзья их такие, как Подколесин, но только не знали еще, что они именно так называются. В действительности женихи ужасно редко прыгают из окошек пред своими свадьбами, потому что это, не говоря уже о прочем, даже и неудобно; тем не менее сколько женихов, даже людей достойных и умных, пред венцом сами себя в глубине совести готовы были признать Подколесиными. Не все тоже мужья кричат на каждом шагу: “Tu l’as voulu George Dandin! (Ты этого хотел, Жорж Данден)” Но, боже, сколько миллионов и биллионов раз повторялся мужьями целого света этот сердечный крик после их медового месяца, и кто знает, может быть, и на другой же день после свадьбы.
***
Стоило иному только капельку почувствовать в сердце своем что-нибудь из какого-нибудь обще-человеческого и доброго ощущения, чтобы немедленно убедиться, что уж никто так не чувствует, как он, что он передовой в общем развитии. Стоило иному на-слово принять какую-нибудь мысль или прочитать страничку чего-нибудь без начала и конца, чтобы тотчас поверить, что это “свои собственные мысли” и в его собственном мозгу зародились. Наглость наивности, если можно так выразиться, в таких случаях доходит до удивительного; всё это невероятно, но встречается поминутно.
***
Действующее лицо нашего рассказа, Гаврила Ардалионович Иволгин, принадлежал к другому разряду; он принадлежал к разряду людей “гораздо поумнее”, хотя весь, с ног до головы, был заражен желанием оригинальности. Но этот разряд, как мы уже и заметили выше, гораздо несчастнее первого. В том-то и дело, что умный “обыкновенный” человек, даже если б и воображал себя мимоходом (а пожалуй, и во всю свою жизнь) человеком гениальным и оригинальнейшим, тем не менее сохраняет в сердце своем червячка сомнения, который доводит до того, что умный человек кончает иногда совершенным отчаянием; если же и покоряется, то уже совершенно отравившись вогнанным внутрь тщеславием.
Впрочем, мы во всяком случае взяли крайность: в огромном большинстве этого умного разряда людей дело происходит вовсе не так трагически; портится разве под конец лет печенка, более или менее, вот и всё. Но всё-таки, прежде чем смириться и покориться, эти люди чрезвычайно долго иногда куралесят, начиная с юности до покоряющегося возраста, и всё из желания оригинальности. Встречаются даже странные случаи: из-за желания оригинальности иной честный человек готов решиться даже на низкое дело; бывает даже и так, что, иной из этих несчастных не только честен, но даже и добр, провидение своего семейства, содержит и питает своими трудами даже чужих, не только своих, и что же? всю-то жизнь не может успокоиться! Для него нисколько не успокоительна и не утешительна мысль, что он так хорошо исполнил свои человеческие обязанности; даже, напротив, она-то и раздражает его: “Вот, дескать, на что ухлопал я всю мою жизнь, вот что связало меня по рукам и по ногам, вот что помещало мне открыть порох! Не было бы этого, я, может быть, непременно бы открыл — либо порох, либо Америку, — наверно еще не знаю что, но только непременно бы открыл!” Всего характернее в этих господах то, что они действительно всю жизнь свою никак не могут узнать наверно, что именно им так надо открыть, и что именно они всю жизнь наготове открыть: порох или Америку? Но страдания тоски по открываемому, право, достало бы в них на долю Колумба или Галилея.
***
***
— Всякий имеет свое беспокойство, князь, и… особенно в наш странный и беспокойный век-с; так-с; — с некоторою сухостью ответил Лебедев и обиженно замолк, с видом человека, сильно обманутого в своих ожиданиях.
— Какая философия! — усмехнулся князь.
— Философия нужна-с, очень бы нужна была-с в нашем веке, в практическом приложении, но ею пренебрегают-с, вот что-с.
***
***
Есть люди, которых почему-то приятно видеть подле себя в иную тяжелую минуту.
***
— Слушайте! Я знаю, что говорить не хорошо: лучше просто пример, лучше просто начать… я уже начал… и — и неужели в самом деле можно быть несчастным? О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О, я только не умею высказать… а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…
***
И как это любить двух? Двумя разными любвями какими-нибудь?
***
«Идиот» Федора Достоевского (перевод Дэвида Макдаффа) – Библиотека открыта
«Идиот» начинается поездом в Санкт-Петербург, где-то в ноябре конца 19 века. Титульный идиот, светловолосый князь Лев Николаевич, 27 лет, возвращается из Швейцарии после четырехлетней передышки по состоянию здоровья. Какая сейчас Россия, он не представляет. В поезде он знакомится с темноволосым мужчиной того же возраста (чтобы вы знали, что он будет плохим) Парфеном Рогозиным, который рассказывает ему о невзгодах женщины по имени Настасья Филипповна. Их пути расходятся, но вы можете почувствовать, что теперь они каким-то образом связаны, как будто они заключили некий договор. Именно это лежит в основе повествования «Идиота».
В Санкт-Петербурге князь ищет жилье и работу, попадая в круг генерала Ивана Федоровича Епанчина и его семьи, включая трех его дочерей, брачные переговоры которых еще больше отвлекают. В центре есть Гаврила «Ганя» или «Ганька», Ардалионович и его задолжавший, прелюбодейный и пьяный отец, которым движет яростное честолюбие увеличить свое положение.
Он считает, что является главным кандидатом на помолвку с Настасьей, с большой суммой денег на столе благодаря одному из любовников Настасьи, который хочет избавиться от нее. Далее следуют бурные шутки, большинство из которых сосредоточено на супружеских и связанных с ними финансовых переговорах; думайте об этом как о настоящих домохозяйках Санкт-Петербурга. Около дюжины главных героев отправляются в жаркую летнюю поездку в Павлоск на свои дачи, где интрига обостряется.
«Идиот» настолько велик и всеохватывающ, что включает в себя изучение персонажей, социальные комментарии, мыльную оперу, философию, литературу, политику, историю, — что его загадки постоянно меняются под вами. Не в последнюю очередь тот, что в заголовке: почему принц идиот? Он в основном таков в уничижительном смысле, потому что у него эпилепсия (как и у автора), что в первую очередь и отправило его в Швейцарию. До лечения он был, по его собственным словам, практически неграмотным, болтливым дураком. Но это не единственная причина, по которой люди называют его идиотом.
Он как бы совершенно не лукавит, невосприимчив к играм и жеманствам петербургского общества. На него можно положиться в том, что он называет вещи такими, какие они есть, независимо от того, чего это будет стоить ему или другим; это делает его несколько неуклюжим и непредсказуемым гостем на вечеринке. Наконец, может быть, он идиот, раз видит в людях лучшее, ищет понимания в малопонятных поступках. Он идеалист, «невозможный демократ», — говорит в какой-то момент один из персонажей, и это недоброжелательно.
Не менее захватывающим является изображение Достоевским того, что персонажи называют «женской проблемой». Все его персонажи сложны, но, пожалуй, наиболее неотразимы его женщины. Есть Лизавета Прокофьевна, жена генерала Епанчина, которая разделяет неловкую проблему князя. Ее младшая дочь Аглая внешне идеальная женщина, кокетливая и приличная в меру, но таит в себе тайное желание уйти от скандала. А еще есть манящая сама Настасья, которая видит себя, как многие другие говорят о ней, «падшей женщиной».
Именно это делает ее такой привлекательной для принца (у него ужасный комплекс спасителя), но также и толкает ее на жестокость. Если она такая плохая, зачем стараться быть хорошей?
Чем больше я погружался в «Идиота», тем больше мне казалось, что он вращается вокруг вопросов достоинства. Достоевский изображает общество в тяжелом состоянии упадка, почти апокалиптического (напоминание о том, что всегда есть кто-то, кто чувствует себя так в любое время). Есть намеки на революцию и грядущие пароксизмы насилия. Как жить хорошо или хотя бы достойно в такие времена? Достоевский показывает небольшой снимок простого общества, делающего все возможное, даже когда это доводит его до крайней извращенности. Вопрос приходит в голову Ипполиту, молодому человеку, умирающему от чахотки, который решает, что лучше покончить с собой на своих условиях, чем ждать, пока природа, красная клыками и когтями, потребует его. Но Достоевский не может удержаться от того, чтобы не подорвать даже эту бедную и озлобленную душу жестокой шуткой.
Другим способом прочтения «Идиота» может быть игнорирование самого рассказа и рассмотрение его как крючка, на который можно повесить наблюдения Достоевецкого о жизни и обществе, такие как его жалость к простым людям:
быть богатым, из приличной семьи , приличной наружности, недурно образованного, неглупого, даже родственного, и в то же время не обладающего ни талантом, ни особым качеством, ни даже какой-либо эксцентричностью, ни одной своей идеей, быть решительно «точь-в-точь как все остальные».
Хотя они могут вести себя так, как будто знают свое место в обществе, каждый из героев Достоевского в чем-то отчужден, особенно князь, который с болью осознает, что в жизни есть что-то, что от него ускользает:
Я все думал, что если бы я шла прямо, шла бы очень долго и вышла бы за ту черту, ту черту, где земля встречается с небом, там была бы решена вся загадка вокруг меня, и тотчас же я увидел бы новую жизнь, в тысячу раз больше мощнее и шумнее нашего.
Принц очарован людьми на краю жизни, особенно осужденными, такими как Ипполит или узник, чья казнь во Французской революции отложена (что-то подобное случилось и с автором).
Чтение «Идиота» похоже на поедание очень жирного десерта: за раз много не нужно, и оно сидит в желудке. Диалоги иногда доходят до непонятного, и я не думаю, что в этом полностью виноват перевод (в конце концов мне пришлось представить себе, какие риторические баталии наблюдаются в политике, где смысл скрыт для всех, кроме их намеченных целей). Ритуалы петербургского общества загадочны и трудны для понимания, хотя и увлекательны. Но есть пассаж, который меня остановил, например, страстное требование Аглаи того, что она хочет от партнера:
Тебе я хочу сказать все, все, даже о самом главном, когда захочу; с моей стороны, и вы не должны ничего скрывать от меня. Я хочу говорить обо всем хотя бы с одним человеком, как я разговариваю с собой.
Несмотря на такие поразительные моменты, «Идиот» заканчивается почти безнадежно.
С какой целью? Как утверждает один персонаж: «Важна жизнь, ничего, кроме жизни», но Достоевский каким-то образом превращает то, что могло бы быть банальной мотивационной подушкой, в нечто столь же богатое и сложное, как сама жизнь.
Рейтинг геев: 2/5 за предполагаемое странное желание между Настасьей и Аглаей.
Нравится:
Нравится Загрузка…
Беседы со старым другом Божиим Федора Достоевского
В этом отрывке из романа Достоевского Подросток , Макар Евнович Долгорукий, старый и мудрый крестьянин делится своим мировоззрение с Аркадием, ученым и любознательным юношей. Подслушайте их разговор.
— Ах, как плохо быть старым и больным, — вздохнул он. «Непонятно, почему душа должна вот так цепляться за тело и при этом радоваться жизни. Кажется, если бы мне дали шанс начать жизнь заново, моя душа была бы совсем не против, хотя, думаю, это греховная мысль».
«Почему грешный?»
«Потому что это желание, мечта, а старик должен красиво уйти из жизни.
Ропот и протест при встрече со смертью — великий грех. Но я думаю, что Бог простил бы даже старику, если бы он полюбил жизнь от веселья души. Трудно человеку знать, что греховно, а что нет, ибо в этом есть тайна, недоступная человеческому познанию. Так и благочестивый старец должен быть доволен во всякое время и должен умереть в полном свете разумения, блаженно и изящно, удовлетворившись днями, которые ему даны для жизни, тоскуя о своем последнем часе и радуясь, когда он, подобно стебель пшеницы к снопу, когда он исполнит свое таинственное предназначение».
«Что за тайна? Все тайна, друг мой, все тайна Божия».
«Ты продолжаешь говорить о «тайне»? Что значит «исполнить свое таинственное предназначение»? — спросил я, оглядываясь на дверь.
Я был рад, что мы одни и окружены полной тишиной. Солнце, которое еще не зашло, ярко светило в окно. Он говорил несколько высокопарно и не слишком связно, но с большой искренностью и странным возбуждением, которое предполагало, что он искренне рад, что я был с ним.
Но я также заметил некоторые безошибочные признаки того, что его лихорадило, на самом деле очень лихорадило. Но я тоже был болен и сам был в лихорадке, когда пришел к нему в комнату.
«Что за тайна? Все тайна, друг мой, все тайна Божия. В каждом дереве, в каждой травинке таится тайна. Когда птичка поет или все эти много-много звезд светят на небе ночью — это все таинство, одно и то же. Но величайшая тайна — это то, что ожидает душу человека в потустороннем мире, и это правда, мой мальчик.
«Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду… Поверьте мне, я не пытаюсь вас дразнить и, уверяю вас, я верю в Бога. Но все эти загадки, о которых вы говорите, давно решены человеческим разумом, а то, что еще не было полностью решено, будет, и, возможно, очень скоро. Сегодня ботаник прекрасно знает, как растет дерево, а физиолог и анатом прекрасно знают, что заставляет птиц петь; или, по крайней мере, очень скоро узнают… Что касается звезд, то они не только все сосчитаны, но и все их движения рассчитаны с точностью до последней секунды, так что можно предсказать, скажем, тысячу лет вперед, точный день и время появления кометы.
А теперь нам стал известен даже химический состав самых далеких звезд… Также возьмем, к примеру, микроскоп, представляющий собой своего рода стекло, которое может увеличивать вещи в миллион раз, и посмотреть через него на каплю воды. Вы увидите целый новый мир, полный невидимых живых существ. Что ж, это тоже когда-то было загадкой, но теперь наука объяснила это».
«Я слышал обо всем этом, мой мальчик; люди много раз говорили мне об этих вещах. И это, безусловно, великое и славное знание. Все, что есть у человека, дано ему Богом, и недаром сказано, что Господь вдохнул в человека дыхание жизни, чтобы жить и учиться».
«Конечно, конечно, но это банальности. Вы ведь не враг науки, не так ли? Не был бы ты каким-нибудь сторонником церковного государства или… Но я не думаю, что ты бы понял…»
«Нет, друг мой, ты меня неправильно понял; Я всегда с детства уважал науку, и хотя сам не могу понять ее, ничего страшного: наука может быть вне моего понимания, но она в пределах разумения других людей.
И это лучше всего так, потому что тогда каждый имеет то, что ему приходит, и не каждый создан для понимания науки. А то всякий человек думает, что он все может, и хочет удивить весь мир, и я был бы, может быть, хуже всех, если бы умел это делать. Но поскольку у меня нет этих навыков, как я могу рассуждать перед другими, такой невежественный, как я? Но вы молоды и умны, и, раз вам даны эти преимущества, идите и учитесь. Узнай все, чтобы, если встретишь безбожника или человека с злыми намерениями, ты мог ответить ему должным образом, и его лукавые и нечестивые слова не затуманили твоего юного ума…»
Смерть не имеет значения, ведь после смерти тоже есть любовь.
— Знаешь, мой мальчик, — сказал он, как бы преследуя прерванную мысль, — есть предел тому, как долго человека помнят на этой земле. Это около ста лет, это предел. Меньше чем через сто лет после смерти человека его еще могут помнить его дети или, может быть, внуки, видевшие его лицо, но по прошествии этого времени его имя, если и помнят, то только косвенно, с чужих слов, это просто представление о нем, потому что все те, кто видел его живым, к тому времени тоже будут мертвы.
И над его могилой на кладбище вырастет трава, белый камень над ним осыплется, и все его забудут, в том числе и его собственные потомки, потому что в памяти людей осталось очень мало имен. Так что все в порядке — пусть забудут! да, идите, забудьте меня, милые, а я, я буду любить вас и из могилы. Я слышу, милые дети, ваши веселые голоса и слышу ваши шаги на могилах ваших отцов; поживи еще немного на солнышке и радуйся, пока я молюсь за тебя и приду к тебе в твоих снах… Смерть не имеет значения, ведь и после смерти есть любовь!»
– Хотя, может быть, и сейчас, – сосредоточенно продолжал Макар, – я бы испугался встретить настоящего безбожника, но позвольте вам сказать, доктор, друг мой, что я никогда не встречал такого человека . То, что я встречал, было беспокойными людьми, потому что именно так их следует называть. Такие люди бывают всякие, и не скажешь, что их делает такими, какие они есть: одни важные, другие маленькие человечки; одни невежественны, другие образованны; и они происходят из всех сословий, даже самых низших.
.. но это все беспокойства. Ибо они всю жизнь читают и, наполнившись книжной мудростью, говорят и говорят, хотя никогда не находят ответов на то, что их беспокоит, и остаются во мраке. Некоторые из них бросаются в стольких направлениях, что в конце концов теряют себя; сердца других превращаются в камни, хотя в них еще могут быть мечты; третьи истощаются от мыслей и чувств, но все равно ходят и насмехаются над всем. Некоторые люди не выбирают из книг ничего, кроме цветочков, да и то только тех, которые им подходят, но они все равно остаются беспокойными, потому что они никогда не могли определиться. И я вижу, что в них слишком много скуки. У бедняка может не хватать хлеба, ему может не хватить на жизнь детей, он может спать на грубой соломе, он может быть жестоким и грешным, но сердце его может быть веселым и веселым; в то время как богатый человек может есть и пить слишком много и сидеть на груде золота с грустью в сердце. Человек может изучить все науки и никогда не избавиться от пустоты и мрака; действительно, я думаю, что чем больше у него будет ума, тем больше будет сгущаться его уныние.
Человек не может жить без поклонения чему-либо.
«Или давайте посмотрим на это так: людей учили и учили с момента сотворения мира, но чему они научились за все это время, чтобы помочь им сделать мир более веселым и счастливым местом, где человек может найти все радости, которых он жаждет? Чего им не хватает, скажу я вам, так это красоты . Вернее, даже не хотят. Все они потеряны, и каждый из них гордится тем, что привело его к гибели. Но они никогда не думают смотреть в лицо единственной истине, хотя жизнь без Бога — не что иное, как пытка. Все сводится к тому, что они, сами того не осознавая, проклинают единственный источник, способный украсить нашу жизнь. Но это их никуда не приведет, потому что человек не может жить, не поклоняясь чему-то; без поклонения он не может нести бремя самого себя. И это касается каждого мужчины. Так что, если человек отвергнет Бога, ему придется поклоняться идолу, который может быть сделан из дерева, золота или идей. Так что те, кто думают, что они не нуждаются в Боге, на самом деле просто идолопоклонники, и именно так мы должны их называть.
Но должны быть и истинные атеисты; только они гораздо опаснее, потому что приходят к нам с именем Божьим на устах. Я часто о них слышал, но еще ни разу не встречал. Такие люди есть, друзья мои, и должны быть».
«Есть много — о, так много! — людей без веры, которые просто сбивают с толку невежд. Не слушайте их, потому что они сами не знают, куда идут. Молитва за осужденного от еще живого человека дойдет до Бога, и это правда. Только подумайте о бедственном положении человека, за которого некому помолиться. Итак, когда будешь молиться вечером перед сном, прибавь в конце: «Господи Иисусе, помилуй всех, за которых некому помолиться». Молитва эта будет услышана, и она будет благоугодна Господу. Также помолись за всех грешников, которые еще живы: «Господи, держащий все судьбы в руке Своей, спаси всех нераскаявшихся грешников». Это тоже хорошая молитва».
Сегодня мы накапливаем материальные вещи, никогда не утоляя свою жадность. Но придет день, когда не будет ни сирот, ни нищих; каждый будет как один из моей семьи, и тогда я приобрету все и всех!
Я пообещал ему, что буду молиться, чувствуя, что это доставит ему удовольствие.
И действительно, он просиял от удовольствия. Но спешу заметить, что он никогда не говорил лекционным тоном, никогда не звучал так, как мудрец разговаривает с незрелым юношей. Не в последнюю очередь. На самом деле, он интересовался тем, что я говорил, и временами жадно слушал, когда я рассуждал на самые разные темы; ибо, хотя я был всего лишь «молодой человек» (как он говорил, хотя прекрасно знал, что правильное слово — «молодой»), он всегда помнил, что этот конкретный «молодой человек» несравненно лучше образован, чем он сам.
Он очень любил говорить о «жизни в дикой местности», поскольку для него жизнь в одиночестве в дикой природе была намного лучше, чем блуждание по стране. Я горячо возражал, утверждая, что отшельники на самом деле были эгоистами, которые бежали от своих мирских обязанностей и вместо того, чтобы пытаться быть полезными своим ближним, эгоистично искали только собственного спасения. Сначала он не понял, что я имел в виду; в самом деле, я подозреваю, что он не понял, о чем я говорю, и он только продолжал защищать преимущества отшельника.
— Конечно, — сказал он, — поначалу себя жалеешь, оставшись совсем один, — я имею в виду вначале. Но с каждым днем ты все больше и больше радуешься тому, что ты один, и, в конце концов, ты чувствуешь, что ты в присутствии Бога».
Затем я нарисовал для него как можно более полную картину всех полезных дел, которые может совершить ученый человек, врач или любой другой человек, посвятивший свою жизнь служению человечеству. Я говорил с таким красноречием, что он пришел в полный энтузиазм и неоднократно выражал свое одобрение: «Правильно, мой мальчик, да благословит тебя Бог, ты прекрасно понимаешь эти вещи!» Однако, когда я закончил, он все еще не казался полностью убежденным. — Это все очень хорошо, — сказал он, растягивая слова и глубоко вздыхая, — но много ли найдется людей, которые, не сбиваясь с пути, держались бы своего долга? Человек может не смотреть на деньги как на своего бога, но деньги легко могут стать чем-то вроде полубога и часто представляют собой сильное искушение.
А тут другие соблазны: и женщины, и тщеславие, и зависть. Так человек может забыть о великом деле и попытаться удовлетворить все эти мелкие пристрастия. Но когда он один в дикой природе, все по-другому, ибо там он может закалить себя и быть готовым к любым жертвам. Кроме того, мой дорогой мальчик, что есть в мире людей? — сказал он с сильным чувством. «Разве это не просто сон? Это похоже на то, как если бы люди пытались сеять, рассыпая песок по каменистой почве; только когда желтый песок прорастет, их мечта сбудется. У нас в стране есть такая поговорка. Христос сказал: «Иди и раздай все, что имеешь, бедным и стань слугой всех людей», ибо если ты поступишь так, то станешь в тысячу раз богаче, потому что твое счастье будет состоять не только из хорошей еды, богатства. одежда, удовлетворенное тщеславие и умиротворенная зависть; вместо этого он будет построен на любви, любви, умноженной на любовь без конца. И тогда ты приобретешь не просто богатство, не сотни тысяч или миллион, а приобретешь целый мир! Сегодня мы накапливаем материальные вещи, никогда не удовлетворяя свою жадность, а затем безумно растрачиваем все, что накопили.