Стихи довлатова сергея: СТИХИ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА (1941-1990) — ГОРЛОМ ИДЕТ ЛЮБОВЬ — LiveJournal
Forbes: «Весь в долгах, а умер. Ведь подумать жутко»: неопубликованное стихотворение Сергея Довлатова
В этом году исполнилось 30 лет со дня кончины Сергея Довлатова. В память о писателе аукционный дом «Антиквариум» 19 сентября проведет аукцион «Сергей Довлатов и его окружение. Автографы, рукописи, рисунки, фотографии», состоящий из благотворительной и коллекционной сессий. Монотематическая коллекция предлагает не только редкие предметы, но сенсацию для поклонников творчества писателя.
Завершается фестиваль «День Д — Бронзовый век», посвященный памяти Сергея Довлатова и его времени, который с 2016 года проводится в Петербурге. В этом году его мероприятия проходят и в Москве. В галерее «Антикварного центра на Садовой» работает выставка предметов и фотографий, связанных с писателем, а 19 сентября Аукционный дом «Антиквариум» проведет аукцион «Сергей Довлатов и его окружение. Автографы, рукописи, рисунки, фотографии», состоящий из двух сессий. Первая — благотворительная — в поддержку фестиваля «День Д — 2021» и фонда «Адвита» (благотворительный фонд, созданный в 2002 году для оказания помощи людям, страдающим онкологическими заболеваниями.
— Прим. Forbes Life), вторая — коллекционная. Монотематическая коллекция предлагает не только редкие предметы, но и своего рода сенсацию для поклонников творчества писателя — ранее неопубликованное стихотворение писателя.
Ты скажи мне, только откровенно,
Только не смотри рассеянно,
Если взял бы я себе и вены
Джжих и перерезал как Есенин,
Я тогда лежал бы белый-белый
Чуть небрежно как всегда одетый.
Чтоб тогда ты стала делать?
Чтоб ты стала делать, детка?
Весь в долгах, а умер. Ведь подумать жутко.
Хорошо — характером на зависть слаб.
Это тонкий юмор, это только шутка
Трусость бы меня хранила и спасла б.
Вены резать — нереальный случай.
Время — доктор, без последствий лечит.
Только ты-то ведь от этого не лучше,
Да и мне от этого не легче.
Нужно пристально всматриваться, чтобы разобрать карандашные строки, написанные более шестидесяти лет назад очень молодым человеком, пока не слишком уверенном в том, кем он будет – поэтом, журналистом, филологом, писателем? Но в наивно-юношеских рифмах и отождествлении – как Есенин — уже проглядывает самоирония и неожиданный почти комичный выход из если не трагической, то драматической ситуации в отношениях с возлюбленной.
На обороте пожелтевшего листа – еще одно четверостишие:
Дует ветер так, что нет с ним сладу
Ни тебе присесть, ни прикурить.
Я приду к тебе на лестницу и сяду,
И изволь со мной поговорить.
Как поэт Сергей Довлатов ныне не слишком известен. Но к моменту поступления в Ленинградский университет на финское отделение филологического факультета восемнадцатилетний юноша — вполне умелый поэт с двумя десятками публикаций в популярной пионерской газете «Ленинские искры». Его отец Донат Мечик на протяжении многих лет культивировал литературные навыки сына. И писал для него стихи. Рукописи сочинений отца и сына – «Жил я в городе Багдаде» (1949) и «На горке полощутся флаги» (1956) — стали лотами благотворительного аукциона. Стихотворение младшего сопровождает номер пионерской газеты «Ленинские искры» от 12 мая 1956 года, где опубликованы шесть четверостиший под названием «Туристы» Сергея Мечика. Юный поэт пока печатается под фамилией отца. Рукописи детских стихов, большей частью неопубликованные, вошли в коллекционную сессию аукциона.
Тринадцать лет – целая жизнь для молодого литератора — отделяют эти уникальные свидетельства семейного творчества от следующего лота. 13 лет, в которых — два года университета, знакомство с поэтами Иосифом Бродским, Анатолием Найманом и Евгением Рейном, женитьба на Асе Пекуровской (именно к ней адресовано приведенное выше стихотворение), отчисление из вуза, служба в армии, развод, а также десяток юморесок и заметок под разными псевдонимами в периодике. По замечанию Бродского, Довлатов вернулся из армии «как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде». Дальнейшая его литературная судьба как прозаика определилась окончательно. И вот, наконец, первая полноценная публикация рассказа «Человек, которого не было» под собственной фамилией в альманахе ленинградских писателей «Дружба» (1971).
История еще публикации времен СССР — рассказа «Интервью» — поистине драматична: «В начале 1974 года гостивший в Таллине сотрудник журнала “Юность” предложил Сергею Довлатову написать рассказ про рабочий класс, приложить к нему еще один – пригодный к публикации, приличный.
И прислать все это ему в “Юность”. Из своих годных к публикации рассказов Сергей выбрал “Солдаты на Невском”. Про рабочий класс долго и упорно писал. Сюжет определился быстро – “Интервью”, из журналистской практики. А вот слова подбирались тщательно и долго. Рассказы торжественно были отправлены в Москву. Вскоре пришло радостное известие – ждите шестого номера. В конце июня в Таллин прибыл долгожданный номер. Опубликован был только рассказ про рабочего! Это был удар!». История этого лота рассказана в биографической книге петербургского прозаика Валерия Попова «Довлатов» (2018), которая — с дарственной надписью автора – тоже представлена на благотворительной сессии аукциона.
Драматизм существования Довлатова-писателя нарастал: советские редакторы отвергали его произведения, о публикации отдельной книги не могло быть и речи, разве что в самиздате. А там, за кордоном, один за другим начали выходить журналы и альманахи с его прозой. В 1978 году Довлатов вынужденно покинул СССР и поселился в Нью-Йорке.
«Единственной целью моей эмиграции была творческая свобода. Никаких других идей у меня не было, у меня даже не было особых претензий к властям: был одет, обут, и до тех пор, пока в советских магазинах продаются макаронные изделия, я мог не думать о пропитании. Если бы меня печатали в России, я бы не уехал».
Вышедшие в США книги Довлатова с дарственными надписями друзьям-соратникам Петру Вайлю и Александру Генису, а также автору знаменитого романа «Остров Крым» Василию Аксенову, номера ведущих журналов русского зарубежья — «Эхо», «Синтаксис», «Время и мы», «Континент» — с публикациями его прозы, вошедшие в аукционную коллекцию, охватывают двенадцать лет интенсивной литературной деятельности в эмиграции. В первые в России на торгах предстанет и полный комплект номеров газеты «Новый американец» (1980-1982), где писатель начинал как заведующий отделом культуры, но уже через несколько номеров стал главным редактором, превратив издание в одно из самых популярных у русскоязычной аудитории.
В Нью-Йорке Довлатов вновь получил возможность общаться с Иосифом Бродским. На фотографии 1979 года — их совместный поход в галерею RR, на другом снимке – Довлатов и Бродский на дне рождения поэта (1986). Именно в Нью-Йорке были сделаны самые известные фотопортреты писателя его друзьями-фотографами Марком Серманом и Ниной Аловерт. Почти все они опубликованы на обложках книг, а на благотворительном аукционе можно купить их выставочные отпечатки.
В последний год жизни Довлатов вел подробную переписку с советскими издательствами об публикации своих книг на родине, хотя на чужбине увидело свет фактически все, что считал нужным. Его охотно переводили и публиковали американские журналы. Изданных в 1990 году столичными издательствами сборников он не успел увидеть.
Три прошедших десятилетия позволили осознать истинный масштаб прозы Довлатова и значение его фигуры не только для жизнедеятельности русского зарубежья, но и для русской литературы в целом.
форбс
|
Описание: Номер посвящён Сергею Довлатову. Художник не указан Содержание:
Примечание: На 2-й стр. обл. фотопортрет С. Довлатова (фото Нины Аловерг). Соредакторы А. Ю. Арьев, Я. А. Гордин. Сдано в набор 20.12.1993. Подписано в печать 15.03.1994. Информация об издании предоставлена: ЛысенкоВИ | ||||
| |||||
Сергей Довлатов — петербуржец (очерк), стр. 134-137
171-172
Сергей Довлатов.
Самый популярный русский писатель конца 20 века. больше года назад
Если вы поклонник русской литературы ХХ века, имя Сергея Довлатова наверняка не нуждается в представлении. Для тех, кто еще не слышал о нем, мы с удовольствием расскажем, почему стоит как можно скорее взять в руки одну из его книг и о влиянии, которое он оказал на литературу. 
Начал карьеру журналистом в различных газетах Ленинграда, затем корреспондентом эстонской газеты. В Советском Союзе произведения Довлатова не издавались, потому что журналы не хотели печатать горькую правду советской жизни, о которой он писал. В 1979 году Довлатов эмигрировал из СССР в США. Более 10 лет жил в Нью-Йорке и посвятил свое творчество остроумным и красочным рассказам о жизни советских эмигрантов в США
Генис также писал, что Довлатов был убежден, что Достоевский был самым смешным писателем в русской литературе. Поначалу это может показаться диковинным, но для Довлатова юмор был не целью и не средством, а инструментом познания жизни.
В феврале этого года на 68-м Берлинале состоялась мировая премьера байопика о Довлатове (режиссер Алексей Герман-младший). В фильме, который называется просто «Довлатов», показаны несколько дней его писательской жизни в Ленинграде в 1971 году. Честное журналистское письмо, его напряженные отношения с бывшей женой и дочерью и другие насущные проблемы выдвигаются на первый план. Германа-младшего, раскрывающего внутренний мир писателя в условиях тоталитарного режима.
Фильм уже считается одним из лучших фильмов Германа-младшего и получил множество наград, в том числе награду «Серебряный лев» на Венецианском кинофестивале. Сербский актер Милан Марич играет Довлатова и имеет сверхъестественное сходство с писателем, что делает фильм еще более убедительным.
Возьмите с собой гида Скачать pdf
Просмотрите нашу коллекцию направляющие
Положите наше приложение в карман
Сергей Довлатов · LRB 20 May 2015
В 1983 году Сергей Довлатов сказал в интервью, что литературная ситуация в Советском Союзе хуже, чем когда-либо.
«Если при Сталине талантливых писателей сначала печатали, потом поносили в печати и, наконец, расстреливали или уничтожали в лагерях, — говорил он, — то теперь дело обстоит так, что никого не расстреливают, почти никого не сажают — и никто один из них опубликован.» Он говорил по своему опыту: за почти два десятилетия работы писателем в Советском Союзе он опубликовал всего один рассказ и одну повесть, и эта новелла была пропагандистской — о компромиссе, о котором он пожалел почти сразу же, как только написал это.
Довлатов родился в 1941 году, был единственным ребенком в семье театрального режиссера и актрисы, а писать начал как раз тогда, когда закончилась хрущевская оттепель и снова ужесточилась цензура. Редакторы хвалили его прозу, но не могли ее опубликовать; он зарабатывал деньги в основном как журналист. Его автобиографический роман «Компромисс » документирует разрыв между жизнью, какой она была прожита, и жизнью, какой она описывалась в печати, ведя хронику борьбы советских писателей за то, чтобы найти что-то, что они могли пройти мимо цензуры.
В одном из эпизодов журналист пускается в погоню за «интересным человеком»; каждый человек, которого она встречает, каким бы интересным он ни был, идеологически непригоден для печати. (Один из ее кандидатов — двойник Довлатова, «своего рода диссидент», который прерывает интервью, чтобы выпрашивать у соседей денег на выпивку.) Она останавливается на изобретателе передвижных домов, только чтобы узнать, что он бездарен и безумен; когда он обнаруживает, что история о нем не будет продолжаться, он нападает на нее с монтировкой. Другой журналист попал в беду после того, как написал профиль портного, который, как оказалось, раньше работал палачом.
В начале 1970-х годов Довлатов несколько лет работал журналистом в Таллинне, где было легче напечатать работу. Эстонское издательство представило в качестве доказательства книгу его рассказов, но затем КГБ арестовало одного из его знакомых и при обыске квартиры знакомого обнаружило несколько рукописей Довлатова. Виновный по ассоциации, Довлатов потерял работу в газете, а издание его книги было отменено.
В 1976 году его друг Лев Лосев эмигрировал в США с микрофильмом, содержащим почти все работы Довлатова. Публикация за границей была лестной, но усилила преследование: Довлатова избили, ненадолго посадили в тюрьму и заставили покинуть Советский Союз. В 19В 77 году он с матерью переехал в Квинс, где уже жили его бывшая жена и дочь. Вскоре он заметил, что у писателей в США гораздо более низкий социальный статус, чем дома, и Америка не соответствует образу, который он сформировал за годы чтения Хемингуэя и Дос Пассоса. Ему было противно давление со стороны антисоветских групп с целью преувеличить его страдания в России, и он не хотел становиться профессиональным эмигрантским диссидентом.
Но в Нью-Йорке его карьера пошла вверх. Добросердечный славист вызвался перевести его; его старый друг Иосиф Бродский порекомендовал его в New Yorker, , который вскоре опубликовал несколько его рассказов; Эндрю Уайли взял его в качестве клиента; Кнопф опубликовал свои книги. Но чего он жаждал, так это публикации в России.
Появление в New Yorker не имело для него большого значения, хотя он понимал, что это престижно. В отличие от Бродского, он никогда не начинал писать по-английски и никогда не ассимилировался в американскую культуру. В «Наши », мемуарах о своей семье, он писал, что у него до сих пор нет качеств, которыми могла бы восхищаться его дочь Кэтрин. Давний алкоголик, он умер в 1990 лет в возрасте 48 лет в больнице Кони-Айленд.
«Христос был опубликован?» — спрашивает друг одно из альтер-эго Довлатова в «Невидимая книга », еще одном автобиографическом романе. Маленький комфорт. Разочарование писать то ли для режима, то ли для ящика привело многих советских писателей к бутылке. Пьянство стало формой протеста. В романе Пушкинские горы писатель-халтурщик говорит: «Вся моя жизнь — борьба с цензурой… Цензура вызывает во мне алкогольный протест!» Выпьем за конец цензуры!» Офицер КГБ со рюмкой в руке утверждает, что водка, а не самиздат, положит конец советской власти, потому что общество слишком пьяно, чтобы продолжать функционировать.
В Наши, другой агент КГБ говорит: «Что это за бред про права человека? Русскому нужно только одно право: право на похмелье!» Даже те, кто не был мертвецки пьян, казалось, гнили заживо: в Политбюро было полно стариков, и люди шутили о получении абонементов на политические похороны. В 1980-х годах ленинградские «некрореалисты» снимали фильмы, изображающие героев соцреализма в виде ходячих мертвецов, разлагающихся на экране.
«Они умеют любить только мертвых», — писал однажды Пушкин. К 19Сам Пушкин 70-х годов стал символом советского некрофильского подхода к литературе. Он был канонизирован в 1937 году на сталинском пушкинском юбилее и впоследствии вывозился по любому поводу, забальзамированный лучше, чем Ленин. Неоднократное утверждение «Пушкин — наше все» подтверждало, что он может стоять за что угодно. Он стал героем бесчисленных шуток, многие из которых непристойны. Можно было бы сказать: «Это сделал Пушкин», когда речь идет о ближайшем виновном. Поэт Дмитрий Пригов, современник Довлатова, написал неопубликованные некрологи, сообщающие о смерти 19Русские писатели ХХ века в стиле советской газеты.
Некролог «товарищу Пушкину» состоял из мягкого восхваления, за которым следовала характеристика поэта как «плейбоя, пьяницы, бабника и озорника» — точное описание, но в то время кощунственное. Такого рода поддразнивания не были чем-то новым — в 1917 году русские футуристы предлагали, в числе прочих, Пушкина выкинуть с «корабля современности», а в 1930-е годы Даниил Хармс написал «Анекдоты из жизни Пушкина», пародию на Пушкина. национальная одержимость, полная вульгарных шуток, которые обожал настоящий Пушкин.
Пушкинские горы, Нападки Довлатова на пушкинский культ , недавно перевела его дочь Катерина, которая все-таки нашла, чем восхищаться в своем отце. На русском языке роман называется Заповедник , буквально «Святилище», отсылка к пушкинскому тематическому парку, построенному в имении поэта. Пушкинленд — это гротескный микрокосм Советского Союза. Неопубликованный писатель-алкоголик Борис Алиханов устраивается туда экскурсоводом. В воздухе витают искаженные цитаты из Пушкина, и один экскурсовод плачет над могилой Пушкина каждый день по сигналу.
Половина людей, которых встречает Алиханов, спиваются, матерятся, как матросы, вернее, поскольку это Россия, как профессиональные воры. Один из экскурсоводов Алиханова — бездарный писатель, который более чем счастлив соответствовать советским стандартам: «Я, — говорит, — писатель гребаный, вроде Чехова». укол, а затем добавляет: «Хорошо, что Пушкина здесь нет, чтобы увидеть это». тургруппа не замечает, когда Алиханов подменяет стихи Пушкина стихами Есенина, поэта начала ХХ века, любимого бандитами и пьяницами. Все зациклены на предполагаемых вещах Пушкина, даже если они подделки. «Сначала мужчину загоняют в землю, а потом начинают искать его личные вещи, — говорит Алиханов. Он потрясен тем, как почитают объекты и игнорируют слова: «Слово переворачивается с ног на голову. Его содержимое выпадает. Вернее, оказалось, что их нет. Слова нагромождены неосязаемо, как тень от пустой бутылки». Единственный способ нарушить монотонность — запои. Тем временем в Ленинграде бывшая жена Алиханова строит планы эмигрировать в Америку вместе с дочерью.
Она приводит убедительный аргумент, чтобы он присоединился к ним, но он сопротивляется. «Тот, кто живет в мире слов, не ладит с вещами», — говорит он. В Америке так очевидно мир вещей, что будет с его словами?
Хотя цензура превратила литературу в мавзолей, в Советском Союзе было много лингвистических изобретений. Стиль Довлатова, особенно его юмор, зависит от способов использования русской трости в Советском Союзе после десятилетий репрессий, лишений и ритуализированного государственного жаргона. Для Довлатова лагерный сленг был поэзией. Лишенные почти всего, арестанты, или «зэки», уделяли внимание слову. Зона, роман, основанный на жизни Довлатова тюремным надзирателем во время его службы в армии, представляет собой мастер-класс по языку российских уголовников, изобилует искусными пародиями на вымученный синтаксис официального языка, формулировками, лишенными смысла и пропитанными в выпивке. Капитан призывает охранников не напиваться до одури: «Ваш тезис должен быть: пить, но в меру.
Совсем не пить — это было бы перебором. Это было бы, как говорится, антимарксистской утопией». В канун Нового года коллективу приказано собраться в зале Ленина. Когда политрук видит, что они уже слишком пьяны, чтобы стоять, один из мужчин отвечает: «Жизнь, товарищ лейтенант, мчится впереди идеала». Как и Пушкин, марксизм стал шуткой. В Кульминация Зоны зэки поставили спектакль под названием Кремлевские звезды. Ленин играет профессионального вора; Дзержинского, бывшего начальника тайной полиции, педофилом, курящим наркотики. Работники лагеря и заключенные расхохотались, когда Ленин произнес свою заключительную речь: «Чьи это счастливые молодые лица? Чьи это веселые, искрящиеся глаза? Неужели это и есть молодежь 1970-х? …Неужели это великолепные внуки революции?» Комната, полная пьяниц, воров, насильников, убийц, фальшивомонетчиков и спекулянтов: таково было светлое советское будущее.
Зона — это вклад в давнюю традицию русских и советских тюремных мемуаров, от Достоевского до Варлама Шаламова.
Но Довлатов — странный человек. Книга обрамлена письмами к реальному издателю Довлатова в русскую эмигрантскую печать о неоднократном отказе от нее на том основании, что «лагерная тема исчерпана» и что «после Солженицына тему надо закрыть» ( В отказном письме, включенном в «Невидимую книгу », советский редактор говорит рассказчику: «Мы не хотим ничего трагического или мрачного. Мы хотим петь и смеяться, как дети!») Довлатов говорит, что даже если он не Солженицын, он еще имеет право на существование; что его книга о криминальных лагерях, а не о политических; и что, в отличие от Солженицына, он считает, что проблема не в том, что лагеря — это ад, а в том, что ад внутри нас. Разница между предыдущими лагерями и довлатовскими — это разница между СССР при Сталине и СССР при Брежневе. Ужас уступил место скуке; моральный абсолютизм к иронии. Все перестало выглядеть таким черно-белым.
В Зона Довлатов говорит невозмутимо, без тени мелодрамы. Писатель-рассказчик говорит своему редактору:
Меня интересует жизнь и не тюрьма, а люди, а не монстры.
И я совершенно не хочу прослыть современным Вергилием, ведущим Данте через ад (как бы я ни любил Шаламова)… Поэтому я опустил, как говорится, самые душераздирающие подробности лагерной жизни. Я не заманивал своих читателей обещаниями острых ощущений и странных зрелищ. Я бы предпочел подвести их к зеркалу.
И я совершенно не хочу прослыть современным Вергилием, ведущим Данте через ад (как бы я ни любил Шаламова)… Поэтому я опустил, как говорится, самые душераздирающие подробности лагерной жизни. Я не заманивал своих читателей обещаниями острых ощущений и странных зрелищ. Я бы предпочел подвести их к зеркалу.Это зеркало во многих смыслах: Зона хочет показать, что не только зэки боялись охранников; охранники боялись зэков тоже не зря. Они часто оставались с ними одни, в меньшинстве, на них нападали и даже убивали. Алиханов, альтер-эго Довлатова в Зона , как и в Пушкинские горы , получает нож под ребро. В какой-то момент рассказчик доведен до слез жестокостью зэков.
В Пушкинские Горы Все продолжают спрашивать Алиханова: «Любишь ли ты Пушкина?» Наконец он восклицает: «Любить прилюдно — это непристойно!» Довлатов — писатель, потомок Пушкина и Чехова, с которыми (как отмечает критик Екатерина Янг) он разделял предпочтение милосердия над справедливостью.
Его отказ принять чью-либо сторону — еще одна причина, по которой Довлатова не публиковали в Советском Союзе. Невидимая Книга включает отчет правительственного читателя, в котором говорится: «Есть что-то программное в эффектном, слегка высокомерном отказе автора делать какие-либо выводы или выносить какие-либо моральные суждения; кажется, малейший намек на мораль заставил бы его ощетиниться и закрыться». эмигрировать ли. «Мы теряем способность шутить, иронизировать. Одно это меня пугает». Довлатов был озабочен фактурой и ритмом языка; в какой-то момент он решил в качестве формального ограничения никогда не использовать два слова с одной и той же первой буквой в одном предложении. В Нью-Йорке он размышлял о том, что его работа никогда не будет полностью понята в английском переводе. Некоторые переводы его книг значительно отличаются от русских версий, разделы переставлены или удалены; похоже, это было сделано Довлатовым, чтобы сделать произведения более понятными для англоязычных читателей.
После того, как Курт Воннегут прислал ему фанатское письмо, Довлатов ответил: «Сколько бы я ни публиковал на английском языке, никто никогда не напишет о моем языке… и это единственное, что, как я нахально считаю, представляет хоть какой-то интерес». К счастью, он ошибся, хотя многое действительно потеряно: переводчики борются с обширной игрой слов и аллюзиями Довлатова. (Пояснительные примечания, включенные в некоторые переводы, помогают).0024 Зона Загадочный сленг (некоторые из которых нуждаются в объяснении даже в русском тексте), несмотря на попытки Довлатова помочь ей. В Пушкинские горы, Катерина Довлатова более изобретательна в своих версиях его неологизмов. Возьмите эти строки о деревенском пьянице, чей язык «немного отличается от классической музыки, абстрактного искусства или песни щегла»:
Он назвал сплетниц болтушками. Плохие домохозяйки – мажордодо. Неверные женщины – питер-гепарды. Пиво и водка – кувалда, яд и керосин. А молодому поколению – клюква… Однажды он повесил на рябине двух котов, сделав петли из лески.
