Всеволод Гаршин — Очень коротенький роман: читать рассказ, текст полностью онлайн

Стужа, холод… Январь на дворе и дает себя знать всякому бедному люду, дворникам, городовым — всем, кто не может спрятать нос в теплое место. Он дает себя знать, конечно, и мне. Не потому, чтобы я не нашел себе теплого угла, а по моей собственной фантазии.

В самом деле, зачем я брожу по пустой набережной? Четырехрожковые фонари ярко горят, хотя ветер врывается в фонарь и заставляет газовое пламя плясать. От их яркого света темная масса роскошного палаццо, а особенно его окна, кажутся еще мрачнее. В огромных зеркальных стеклах отражается метель, мрак. Воет, стонет ветер над ледяной пустыней Невы. «Динг-данг! Динг-данг!» — раздается сквозь вихрь. Это куранты крепостного собора звонят, и каждый удар заунывного колокола совпадает со стуком моей деревяшки об обледенелые гранитные плиты и с ударами моего больного сердца о стенки его тесного помещения.

Я должен представиться читателю. Я молодой человек на деревянной ноге. Быть может, вы скажете, что я подражаю Диккенсу; помните: Сайлас Бег, литературный человек с деревянной ногой (в романе «Our common friend» [«Наш общий друг» (англ.)])? Нет, я не подражаю: я действительно молодой человек на деревянной ноге. Только я сделался им так недавно…

«Динг-данг! Динг-данг!» Куранты бьют сначала свое заунывное «Господи помилуй», а потом час. Еще только час! Еще семь часов до света! Тогда эта черная, полная мокрого снега ночь уйдет и даст место серому дню. Пойду ли я домой? Не знаю; мне решительно все равно. Мне не нужно сна.

Весною я тоже любил прохаживать целые ночи напролет на этой набережной. Ах, какие это были ночи! Что лучше их? Это не душная ночь юга, с его странным черным небом и большими звездами, преследующими нас своими взглядами. Здесь все светло и нарядно. Разноцветное небо холодно и красиво; известная по месяцеслову «заря во всю ночь» золотит север и восток; воздух свеж и резок; Нева катится, гордая и светлая, и спокойно плещет маленькими волнами о камни набережной. И на этой набережной стою я. И на мою руку опирается девушка. И эта девушка…

Ах, милостивые государыни и господа! Зачем я начал рассказывать вам о своих ранах? Но уж таково глупое, бедное человеческое сердце. Когда оно ранено, оно мечется навстречу каждому встречному и ищет облегчения. И не находит его. Это совершенно понятно, кому нужен дырявый, нештопаный чулок? Всякий старается отбросить его носком подальше от своей ноги…

Мое сердце еще не нуждалось в штопанье, когда весною этого года я познакомился с Машею, наверно самою лучшею из всех Маш в мире. Познакомился я с нею на этой самой набережной, которая вовсе не была так холодна, как теперь. И у меня была настоящая нога вместо этой скверной деревяшки, настоящая стройная нога, такая же, как и моя оставшаяся левая. Я вообще был довольно строен и, уж конечно, не походил, как теперь, на какого-то раскоряку. Дурное слово, но теперь мне не до слова… Итак, я познакомился с нею. Случилось это очень просто; я шел. Она шла (я вовсе не волокита, то есть не был волокитою, потому что я теперь с деревяшкою)… Не знаю, что-то меня толкнуло, и я заговорил. Прежде всего, конечно, о том, что я вовсе не из тех наглецов и т. д.; потом о том, какие у меня чистые намерения, и пр. и пр. Моя добродушная физиономия (на которой теперь толстая складка повыше переносья, очень мрачная складка) успокоила девушку. Я проводил ее до Галерной улицы и до самого дома, где она жила. Она возвращалась от своей старой бабушки, жившей у Летнего сада, к которой она каждый вечер ходила читать романы. Бедная бабушка была слепа!

Теперь бабушка умерла. В этом году умерло так много и не старых бабушек. Мог умереть и я, и даже очень мог, уверяю вас. Но я выдержал. Господа, сколько горя может выдержать человек? Вы не знаете? И я тоже не знаю.

Очень хорошо. Маша приказала мне быть героем, и потому мне нужно было ехать в армию.

Времена крестовых походов прошли; рыцари исчезли. Но если любимая девушка скажет вам: «это кольцо я!» и бросит его в огонь пожара, ну, хоть самого большого пожара, положим Фейгинской мельницы (как это было давно!), — разве вы не броситесь, чтобы его достать? — «Ах, какой он странный, конечно нет, — отвечаете вы: — конечно нет! Я отправлюсь к Буду и куплю ей новое в десять раз дороже». И она скажет, что она теперь уже не то, а это, дорогое кольцо? Никогда не поверю. Впрочем, я не вашего закона, читатель. Быть может, та женщина, которая вам нравится, и сделает так. Вы ведь, наверное, владелец многих сотен акций и, может быть, даже член «Грегер и Ко». Вы даже в Бухарест выписываете «Стрекозу» для развлечения. Помните, быть может, в детстве вам случалось наблюдать бабочку, налетевшую на огонь? Вы тогда тоже развлекались. Бабочка трепетала, лежа на спине и махая коротенькими опаленными крыльями. Вы находили это интересным; потом бабочка надоедала вам, и вы давили ее пальцем. Бедное созданьице перестало страдать. Ах, благосклонный читатель! Если бы вы могли придавить пальцем и меня, чтобы и я перестал страдать! Она была странная девушка. Когда объявили войну, она несколько дней ходила мрачная, молчаливая, я ничем не мог развлечь ее.

— Послушайте, — сказала она мне однажды: — вы честный человек?

— Могу допустить это, — отвечал я.

— Честные люди делом подтверждают свои слова. Вы были за войну: вы должны драться.

Она хмурила брови и крепко жала мою руку своею маленькой ручкой.

Я смотрел на Машу и серьезно сказал ей:

— Да!

— Когда вы вернетесь, я буду вашей женой, — говорила она мне на дебаркадере. — Вернитесь!

Слезы душили меня, я чуть не разрыдался. Но я был тверд и нашел силы ответить Маше:

— Помните, Маша, честные люди…

— Делом подтверждают свои слова, — докончила она фразу.

Я прижал ее последний раз к сердцу и бросился в вагон.

Я пошел драться из-за Маши, но я честно исполнил свой долг и относительно родины. Я бодро шел по Румынии под дождем и пылью, в жар и холод. Я самоотверженно грыз сухари «компании». Когда случилась первая встреча с турками, я не струсил: за это мне дали крест и произвели в унтер-офицеры. Когда случилась вторая встреча — что-то хлопнуло, и я хлопнулся о землю. Стон, туман… Доктор в белом переднике, с окровавленными руками… Сестры милосердия… Моя отрезанная нога с родимым пятном ниже колена… Все это как сон пролетело мимо меня. Санитарный поезд с комфортабельнейшими постелями и наиизящнейшею уполномоченною дамою летит и несет в Петербург.

Когда покидаешь город, как следует, двуногий, а возвращаешься в него с одной ногой и обрубком вместо другой — это чего-нибудь стоит, поверьте мне.

Меня положили в госпиталь; это было в июле. Я просил отыскать в адресном столе адрес Марьи Ивановны Г., и добродушный сторож-солдат принес мне его. Все там же, на Галерной!.. Я пишу письмо, другое, третье — и не получаю ответа.

Мой добрый читатель, я рассказал вам уже все. Вы мне, конечно, не поверили. И история невероятная: какой-то рыцарь и какая-то коварная изменница. «Точь-в-точь старый роман!» — Мой проницательный читатель, вы напрасно не верили мне. Есть такие рыцари и кроме меня…

Наконец мне приделали деревяшку, и я мог сам узнать, что было причиною молчания Маши. Я доехал до Галерной на извозчике, потом заковылял по длинной лестнице. Как я взлетал на нее восемь месяцев тому назад! Наконец вот и дверь. Я звоню с замиранием сердца:.. За дверью слышны шаги; старая горничная Авдотья отворяет мне, и я, не слушая ее радостных возгласов, бегу (если можно бежать на разнокалиберных ногах) в гостиную, Маша!

Она не одна: она сидит с своим дальним родственником, очень хорошим молодым человеком, который при мне кончал курс в университете и рассчитывал получить очень хорошее место. Оба они очень нежно (вероятно, по случаю деревяшки) поздоровались со мною, но оба были сконфужены. Через четверть часа я все понял.

Я не хотел становиться поперек их счастья. Проницательный читатель ехидно улыбается: неужели вы хотите, чтобы я верил всем этим россказням? Кто же уступит любимую девушку какому-нибудь шалопаю даром?

Во-первых, он вовсе не шалопай, а во-вторых… Я бы, пожалуй, сказал вам, что во-вторых… но вы не поймете… Вы не поймете, потому что не верите, что в наше время есть добро и правда. Вы бы предпочли несчастье трех людей несчастью вас одного. Вы не верите мне, проницательный читатель. И не верьте; бог с вами!

Третьего дня была свадьба; я был шафером. Я гордо исполнял свои обязанности при церемонии, во время которой драгоценнейшее для меня существо отдавало себя другому. Маша иногда робко взглядывала на меня. И ее муж обращался со мною так смущенно-внимательно. На свадьбе было весело. Пили шампанское. Немцы-родственники кричали «hoch!» [Ура! (нем.)] и называли меня «der russische Held» [Русский герой (нем.)]. Маша и ее муж были лютеране.

«Ага, ага, — вопит проницательный читатель, — вот вы и попались, господин герой! Для чего вам понадобилось лютеранское исповедание? А для того, что в декабре православных не венчают! Вот и все-с. И все ваши россказни чистая выдумка».

Думайте, что хотите, проницательный читатель. Мне это решительно все равно. Но если бы вы походили со мною этими декабрьскими ночами по Дворцовой набережной, послушали бы со мною бури и куранты, стук моей деревяшки; если бы вы прочувствовали, что у меня делается на душе в эти зимние ночи, вы бы поверили… «Динг-данг! Динг-данг!» Куранты бьют четыре часа. Пора идти домой, броситься на одинокую холодную постель и уснуть. До свидания, читатель!

Тим Келли — Коротенький рассказ без имени читать онлайн

Келли Тим

Коротенький рассказ без имени

Тим Келли

КОРОТЕНЬКИЙ РАССКАЗ БЕЗ ИМЕНИ

Антуану де Сент-Экзюпери,

Рэю Дугласу Брэдбери,

Владиславу Петровичу Крапивину

посвящается.

* * *

Темно. Бьют часы. Бом-м… Бом-м… Их удары монотонным гулом разносятся по дому. Бом-м… Полночь.

Поднимаюсь с постели, тихо, чтобы никого не разбудить.

— Мр-р-р?.. — кот соскочил с подоконника и потерся мне об ноги.

— Чучело — мяучело, — обзываю его ласково, — ложись спать. Я тоже сейчас лягу. Вот только пройдусь, подышу немного…

Не верит. Свернувшись калачиком на подушке, укоризненно смотрит вслед.

Выхожу на улицу. Прохладный ночной воздух неожиданно обволакивает меня целиком и погружает в себя, нежно, с некоторым трепетом и удовольствием. Иду вдоль улицы, вдыхая тончайший аромат летней ночи. Тишина… Лишь стук моих шагов уносится далеко вперед, в темноту длинной улицы, растворяясь вдали.

Легкая тень улыбки скользит по моему лицу. Я уже слышу по-мальчишечьи легкие и проворные шаги, приближающиеся с каждым шорохом травы, буйно растущей вдоль дороги. Делаю еще несколько шагов и останавливаюсь.

— Привет! — говорит мне Он и протягивает худую, но крепкую руку. — Я тебя ждал.

— Я пришел, — тихо шепчу я и сжимаю его ладонь в своей.

— Идем.

— Но куда?

— Пойдем, мне нужно показать тебе кое-что… такое… Я не могу объяснить.

— Хорошо. — Я сжимаю его ладонь еще крепче и чувствую мелкую дрожь, внезапно охватившую моего друга. Тонкая струйка пота сбегает по его шее, змеясь на загорелой коже.

— Что с тобой? Ты не болен?

— Совсем нет. Идем же! — В его голосе слышны нотки нетерпения.

Мы идем по пустынным улицам, взявшись за руки, почти не разговаривая, так как понимаем друг друга с полуслова. Изредка останавливаемся, чтобы рассмотреть получше падающую звезду, дерево, причудливо раскинувшее свои ветви в лунном свете, или просто, чтобы застегнуть ремешок на непослушных босоножках, так и норовящих соскочить с тонких, нескладных ног.

Так, неспеша, мы выходим на главную площадь и я замираю, не в силах оторвать глаз от открывшейся нам чудесной картины. Высоко взобравшаяся луна раскрасила серебристым светом старую водонапорную башню, стоящую тут с незапамятных дней. Чуть покосившаяся, она примостилась с краю площади и сейчас каждый треснувший от времени кирпичик, плющ, обвивший ее почти до самой макушки, несколько застекленных окошек — все сияло призрачным, неземным сиянием. И в этом сиянии старая башня постройнела, преобразилась, и как будто даже выросла…

— Красиво, правда?

— Да, — с трудом отрывая взгляд, отвечаю я. — Никогда не замечал, что тут так красиво…

— А завтра ее снесут. — Он говорит это очень тихо и в его глазах появляются крохотные искорки слезинок.

— Как же так?

— Да так… Говорят, что не нужна она никому, место только зря занимает.

— Как никому? А нам? Тебе и мне!

— Нас не спросят. Взрослые всегда так. — Дрожь вновь пробегает по его руке и я ничего не могу ответить.

— Пойдем, заберемся на самый верх! — вдруг предлагает Он и, высвободив руку, устремляется через площадь.

— Погоди, там ведь может быть опасно. И темно…

— Я там уже был. Ничуть не темно. И не страшно.

Преодолевая преграды из груд битого кирпича и щебня, мы добираемся до входа в башню. По узкой винтовой лестнице медленно поднимаемся, не обращая внимания на поскрипывание деревянных ступеней, своим скрипом словно жалующихся на свою судьбу.

Вот мы уже и наверху.

— Давай постоим, — робко предлагает мой спутник, — посмотрим на мир…

Я не возражаю — отсюда открывается чудесный вид на город, тихо дремлющий в полночный час. Вот площадь, блестящая брусчаткой в лунном свете; а вот узкие улочки, и дома, где мирно спят горожане. А там, вдалеке, за холмом — течет река, а за ней тенистый лесок, в котором еще водятся белки. И все это можно увидеть отсюда, с этой старенькой и вроде бы никому не нужной башни… А вот завтра уже будет нельзя. Люди крепко спят и не догадываются об этом. ..

Постояв, мы решаем спуститься, и мой спутник стремглав ныряет вниз, громко топоча по лестнице.

Никогда не знаешь, насколько длинна жизнь неодушевленных предметов. Такие, казалось бы мощные дубовые ступени, со временем становившиеся лишь крепче, закаленные холодом и непогодами, испускают протяжный вздох и подламываются под Его ногами… Хрупкое мальчишечье тело, взмахивая руками, как взмахивает крыльями бабочка, пытаясь удержаться в воздухе при сильном порыве ветра, падает вниз, с высоты двух этажей, на бетонный пол, засыпанный битым кирпичом.

Позабыв всякую осторожность, перепрыгнув злосчастные ступени, треснувшие у самой стены, я слетаю вниз, к Нему, моему лучшему другу, спеша хоть чем-то помочь. Глаза застилает туман, я с трудом поднимаю мальчика и голова его повисает с моей руки, а широко раскрытые глаза, полные боли и удивления, глядят куда-то вдаль.

Мгновения застыли в вязком воздухе, я уже ничего не осознаю от боли, раздирающей душу, и раскаленной иглой вонзающейся в сердце. Тихо сажусь на пороге башни, опуская бездыханное тело на колени и уже не могу удержать слез.

— Испугался?

От неожиданности я отпускаю руки и Он скатывается с порога в пыльную траву, тут же вскакивает и смеется.

— Нет, ну скажи честно, испугался?

Разве я в состоянии что-то ответить? Опустив голову на руки, я тихо плачу. Слезы недавнего горя, несмотря на пришедшую ему на смену радость, катятся по моим щекам и я даже не стараюсь сдержать их. Он тихо подходит ко мне, кладет руку мне на плечо и, уперев взгляд в пол, шепчет:

— Ну что ты? Перестань. Я ведь только хотел испугать тебя.

— Тебе это удалось…

— Не плачь, пожалуйста, ведь видишь, со мной ничего не случилось.

Я молчу. Тогда он обхватывает мою шею руками, крепко обнимает меня, и тихо, еле слышно, просит прощения. Не как напроказничавший мальчишка, а медленно и торжественно, как будто клятву, произнося слова раскаяния.

— Я ни за что больше не буду так глупо шутить. И никогда, слышишь — никогда не покину тебя, пока мы будем друзьями.

И пусть эти слова маленького мальчишки звучат чересчур громко и самоуверенно, я верю ему, потому что он сам верит в них, и слово это он будет держать, несмотря ни на какие преграды, так часто возникающие у людей на пути.

Мы продолжаем свой путь по ночному городу. Теперь уже я, крепко взяв за руку своего спутника, направляю маршрут нашей прогулки к берегу реки, той самой, к которой я так часто бегал, когда был мальчишкой.

Конечно, мы уже не молчим — накопившиеся эмоции выплескиваются в потоке внезапно прорезавшегося красноречия. Без умолку болтая, рассуждая о всевозможных вещах, мы тем самым пытаемся заглушить недавние воспоминания.

Читать дальше

All the Lonely People – Романтический рассказ Мишель Оливер – Reedsy Prompts

ПОНЕДЕЛЬНИК

Я нервно постукиваю ногой по блестящему мраморному полу, наблюдая, как уменьшаются числа. Я опоздаю… снова. Это действительно была не моя вина. На этой неделе я поменялся часами с Джорджем, чтобы он мог уйти с работы вовремя, чтобы забрать своих детей из школы, пока его жена восстанавливалась после операции. Теперь мне нужно было быть в офисе к 10.00 вместо 8.30. Вы могли бы подумать, что это сделает меня рано. Однако, поскольку я заканчивал позже, я пытался попасть в спортзал утром. Что ж, это была ошибка. Либо принять душ и опоздать, либо пропустить душ и прийти вонючим и потным. Я полагаю, что мои коллеги предпочли бы меня опоздавшего, чем резкого.

Быстрый стук каблуков предупреждает меня о том, что сегодня опаздываю не только я. Взгляд сбоку показывает, как она заправляет взъерошенные ветром волосы за уши, жонглируя полностью загруженной сумкой и портфелем одной рукой, пока она тянется к кнопке вызова на стене. Я уже нажал, она уже зажглась, и повторное нажатие не заставит лифт двигаться быстрее.

Номера останавливаются на первом этаже и двери открываются. Я жестом приглашаю женщину пройти впереди меня, и она локтем нажимает на 23-й этаж, на один этаж выше моего. Я нажимаю 22 и отступаю. Мы только вдвоем, и, не пытаясь быть очевидным, я проверяю ее. Крошечная, с короткими черными волосами, вьющимися вокруг ушей, с парой наушников Air Pods и убийственной фигурой, подчеркнутой блестящими черными каблуками. Я обожаю каблуки, но как, черт возьми, женщины на них ходят?

Привет, я Адриан . Я не говорю, но хотелось бы.

Она улыбается мне, полуулыбкой, подтверждающей мое присутствие, и легким кивком головы.

Я … ну, я не знаю ее имени, возможно, это Джейн или Алиса. Что с Элизабет? Сара? Думаю, я назову ее Элеонор. Вы знаете, как песня Битлз. Мы все здесь одинокие люди. Я Элеонора.

Итак, Элеонора, как долго вы работаете…  Я прокручиваю в памяти обитателей здания. Кажется, 23-й этаж — это юридическая фирма. Джексон и Фуллер находятся на официальной золотой табличке в фойе. Как долго вы работаете в Jackson and Fuller?

Это мой первый день. Ну, я ее не видел, так что вполне может быть, что это ее первый день, но у нее в портфеле много бумаг.

Вообще-то я проработал у них шесть лет.  Не может быть, чтобы эта девочка была достаточно взрослой, чтобы проработать у них шесть лет. На вид ей лет двадцать пять.

Я прохожу стажировку и нахожусь здесь уже два месяца.  Так лучше. А ты? Она бы попросила меня, интересовалась бы ею так же, как я ею.

Я помощник бухгалтера в SP and Associates на двадцать втором этаже. Я бы сказал ей, просто чтобы она знала, где меня найти, если бы ей было интересно. Я работаю там последние три года.

Вам нравится ваша работа? Неужели она задаст такой глупый вопрос? Может быть, это была светская беседа. О чем еще спрашивают друг друга два человека, застрявшие в одиночестве в лифте?

Интересно, не замужем ли она? Я отвел глаза в сторону, пытаясь разглядеть ее пальцы. Я не вижу, но тут я рискую… Она одинока.

Я вижу, как она слегка двигает головой, кивая в такт музыке, которую слышит только она. Это восхитительно, как будто она была в своем личном мире, а я наблюдал за ней через окно.

Какую музыку ты слушаешь? Я бы спросил. Она такая милая, что будет слушать что-то крутое и модное. Возможно, артист, о котором я никогда не слышал, или что-то джазовое, или классическое.

Майлз Дэвис, — говорила она. Конечно, я большой поклонник Майлза Дэвиса и спрашиваю, какой альбом. Вид синего.  Ага, она будет слушать мой любимый альбом.

Звон лифта, падающего на мой этаж, прерывает разговор, которого у нас нет, и я улыбаюсь ей, выходя.

ВТОРНИК

Хотя я технически рано на следующий день, пропустив утреннюю тренировку, я задерживаюсь в фойе, надеясь снова увидеть свою Элеонору. Наконец я понимаю, что я веду себя как идиот, нет причин, по которым она будет здесь сегодня, только потому, что она была здесь вчера. Нажимая кнопку вызова лифта, я слышу стук каблуков по мраморному полу и поворачиваю голову. Вот она снова. На этот раз ее черные кудри были в порядке, но ее сумка и портфель все еще выпирали.

Еще раз привет. Я бы сказал, но все равно молчу.

Привет, ты сам. Ее голос был бы хриплым, а может и нет. Он может быть хриплым или высоким, я не знаю. Но для меня это теплый горловой звук, напоминающий Скарлетт Йоханссон.

Вы вчера пришли на работу вовремя? Я бы спросил. Но как, черт возьми, я узнаю, опоздала она или рано?

Да, спасибо, может я сегодня немного опоздаю. Спал.  Не похоже, что она проспала, она выглядит чистой, свежей и невероятно расслабленной для утра вторника.

Мне легче приходить вовремя, если я начинаю работу в 8.00. Начав позже, я просто вижу, как я теряю время по утрам, и вдруг я снова опаздываю! — говорил я, и она понимающе кивала.

Да, трудно начинать, когда утром есть лишнее время. Я предпочел бы начать рано и закончить тоже рано. Она согласится со мной, мы оба жаворонки в моем сознании.

Может, встретимся выпить кофе перед работой? Это было бы не страшно. Двое взрослых, которые работают в одном здании, встречаются за чашечкой кофе, ничего особенного в этом нет. Я почти открываю рот, чтобы спросить ее, но тут почти одновременно понимаю две вещи. Я никогда не разговаривал с ней, и это мой этаж.

СРЕДА 

Снова я жду до последнего момента, чтобы нажать кнопку, колеблясь, моя рука зависла в воздухе, но цоканье каблуков по мраморному полу так и не раздается. Поэтому я неохотно нажимаю ее и жду, пока не приедет лифт. Я откладываю вход до последнего возможного момента, прежде чем занять свое уединенное место в лифте.

Как только двери начинают закрываться, я слышу знакомый стаккато, на этот раз быстрее и настойчивее, как будто она бежала. Я просовываю руку между закрывающимися дверями, заставляя их снова распахнуться, и вот она, запыхавшаяся и благодарная. Она улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ. Наше первое настоящее взаимодействие, первый зрительный контакт, первое слово.

— Спасибо, — бормочет она так тихо, что я едва слышу звук, сорвавшийся с ее губ.

Я просто улыбаюсь и киваю в ответ, мои слова застревают за губами, не в силах вырваться наружу.

Добро пожаловать. Опять опаздываете? Я бы спросил, если бы мог.

Я просто не могу правильно рассчитать время утром. Она отвечала, печально подмигивая глазами.

Возможно, она не та жаворонок, какой я ее считал. Может быть, было бы лучше наверстать упущенное после работы, чтобы выпить и, может быть, послушать живую музыку. Я знаю место за углом отсюда, где каждый вечер в неделю играет живой джаз. The Duke — это стильный классический джаз-бар, одно из моих любимых мест, где можно послушать музыку и расслабиться. Мы могли бы получить стол и разделить бутылку вина с едой.

Я достаю телефон, чтобы проверить веб-сайт, посмотреть, кто там играет на этой неделе, и лифт останавливается на моем этаже. Я выхожу, все еще сосредоточенный на веб-сайте, и не замечаю, как за мной закрываются двери.

ЧЕТВЕРГ

На этот раз опаздываю я. У меня была чрезвычайная ситуация с кошкой, Вискерс оставил мне подарок, частично переваренный, совершенно неузнаваемый подарок, который я обнаружил, когда собирался уйти из дома. Поэтому я опоздал на первый автобус и должен был ждать следующего двадцать минут. Я бежал с автовокзала, всю дорогу до работы. К счастью, я в хорошей форме и имею привычку тренироваться.

Фойе пусто, когда я мчусь через стеклянные раздвижные двери, мое сердце разрывается от разочарования. Ее там нет, я пропустил ее сегодня утром, благодаря моей чертовой кошке. Последний лифт уже закрывается, когда я прибываю в спешке, затаив дыхание, и бегу, чтобы попытаться успеть до того, как он закроется. Маленькая рука тянется, чтобы поймать дверь, и она распахивается.

Вот она, моя Элеонора. Она улыбается и отступает в свой угол, когда я вхожу. Звук вырывается из моего рта, это должны быть слова благодарности, но я не думаю, что она их слышит. Я даже не уверен, что говорил на английском языке. Возможно, это был неандерталец. Я считаю, что это язык, которым я свободно владею, особенно если вы спросите мою маму.

Моя очередь сегодня опаздывать,  Я бы сказал ей. Мой кот. Он все еще немного дикий, даже после пятнадцати лет хорошей жизни. Он оставил у меня в прихожей частично переваренную мышь, и мне пришлось разобраться с ней, когда я собирался уходить. Было бы слишком много информации? Будет ли она брезгливой? Нет, она тоже любит кошек.

Она смеялась и рассказывала мне историю о своем коте. Китти такая толстая, что не сможет ловить мышей, бедняжка. Она ест только лучший деликатесный кошачий корм, сваренный в родниковой воде.

У вас только один кот?  Я бы спросил

Одного точно достаточно, согласны? Она говорила с улыбкой, которая показывала, как сильно она любит свою кошку. Я обожаю Китти, но пока не совсем готова быть сумасшедшей кошатницей. У тебя только один кот?

Да, Мистер Уискерс был диким котенком. Я узнал о доме моих родителей около пятнадцати лет назад. Он живет прекрасной жизнью со мной, и я обнимаю его лапу.

Кошки такие. Вам нужно быть очень осторожным, потому что они украдут ваше сердце в одно мгновение.

И всего мгновение, но я уже был влюблен в свою Элеонору, однако лифт останавливается на моем этаже, и я выхожу.

ПЯТНИЦА

Это мой последний день в позднюю смену. Жена Джорджа оправилась от операции, и в понедельник я вернусь к своей обычной смене. Я сегодня так рано, что беспокойно хожу по вестибюлю нашего здания, потягивая капучино гранде, которое купила по дороге на работу. Я поговорю с Элеонорой, как только увижу ее, строго говорю я себе. Я собираюсь пригласить ее в джаз-клуб, или на кофе, или на обед, или просто обменяться электронными адресами. Что-нибудь.

Я еще немного хожу по фойе, наблюдая, как минутная стрелка на моих часах приближается к двенадцати. Я должен столкнуться с этим. Элеонора не придет. Может быть, она не работает в пятницу, она может быть сотрудником только на неполный рабочий день. Может быть, она все еще учится, проходя стажировку, и каждую пятницу бывает в кампусе. Я признаю поражение и вхожу в лифт. Он закрывается мрачно, никаких криков «держи лифт!» приближается, и я молча еду на нем до двадцать второго этажа. Это самый тихий подъемник за всю неделю.

Сегодня днем ​​мне нужно закончить кучу документов, прежде чем я верну файлы Джорджу в понедельник, так что я последний человек в офисе. Все остальные ушли, а Дэйв, Мария и некоторые другие отправились в The Craic выпить. Меня не интересовало громкое, хриплое веселье. Квартет Майка Фрили играл в «Дюке», но мне не хотелось сидеть там одному, поэтому я запер кабинет и пошел к лифтам, не торопясь, просто пятничная усталость замедляла меня.

Я нажал кнопку вызова и ждал, изучая носки своих потертых ботинок, на самом деле их не видя. Как автомат, я шаркаю в лифт, когда двери открываются.

«Привет», голос тихий. «Трудная неделя?»

Я поднимаю голову и вижу, что другой пассажир делит мой лифт. Это Элеонора, и вдруг «Солнечный свет в дождливый день!» Я киваю, не в силах говорить.

Она улыбается и вздыхает: «Я тоже». Это самый долгий разговор вслух, который у нас когда-либо был!

И тут я замечаю, что она несет коробку, бумажную коробку формата A4 Reflex, и она до краев заполнена личными вещами. Предмет наверху привлекает внимание своим блестящим золотым пластиком. Табличка с именем «Тамара Бланк». Мой рот открывается, затем закрывается, и я сглатываю. Тамара ?

«Это мой последний день», — говорит она.

Двери на первом этаже открываются, и с легкой грустной улыбкой она выходит передо мной. Я слышу, как ее режущие заживления постукивают по мраморному полу в направлении раздвижного стеклянного выхода, но я не двигаюсь, и двери лифта медленно закрываются у меня перед носом. Я вижу свое отражение, смотрящее на меня в их сияющей металлической поверхности.

‘Ах, посмотри на всех одиноких людей’.

I Knew Better – A Fantasy Short Story by Kylah Adams – Reedsy Prompts предметы по всему дому, чтобы выполнять ее приказы малейшим жестом. В тот момент, когда она слышала звук, предметы ложились на землю, как будто всего несколько мгновений назад они не действовали сами по себе. Мой отец приходил домой и разглагольствовал о том, что в городе обнаруживается все больше и больше ведьм.

Моя мать вежливо кивала в знак согласия, но я знал ее секрет.

Всякий раз, когда дамы в городе с завистью сплетничали о том, как моя мама умудряется столько успевать за день, я понимающе улыбался про себя. Я знала, что лучше не хвастаться тем, что моя мать была ведьмой, по какой-то причине быть ведьмой было плохо.

Когда мне было двенадцать, я мог сам убираться в своей комнате. Конечно, я всегда старался это скрывать. В тот момент, когда я услышал скрип пола или распахнувшуюся дверь, все стало выглядеть совершенно нормально, совершенно не волшебно. Это продолжалось несколько месяцев, и я слышал каждый звук в доме. Однажды я даже услышал, как снаружи пробирается кошка, и быстро уронил метлу, которой мысленно управлял. Однако однажды я не услышал шагов моей матери и до сих пор слышу вздох ужаса, когда она распахнула дверь моей спальни. Я помню выражение ужаса на ее лице, когда до нее дошло, что даже брак с пастором местной церкви не защитил ее от проклятой дочери.

После этого воспоминания сливаются воедино. Помню, отец не вернулся домой после охоты. Моя мать сказала мне, что это был медведь, я знал лучше. Вскоре после этого мы переехали, и тон сплетен сменился с зависти на подозрительность. Новый город был меньше, он будет заниматься своими делами, пока вы занимаетесь своими. Мы поселились в маленьком домике с двумя спальнями на шесть месяцев, прежде чем снова переехали. Морщины беспокойства на лице моей матери, казалось, становились все глубже с каждым поздним стуком в дверь. Мне разъяснили одно правило: я не должен использовать свою магию ни при каких обстоятельствах.

Один дом за другим, один город за другим, мы никогда не задерживались на одном месте слишком долго. На мой восемнадцатый день рождения мама усадила меня. Она выглядела старше, чем была. Я не мог вспомнить, когда в последний раз видел ее спокойное лицо. Она объяснила мне, кто мы такие. Она рассматривала это как проклятие, я так и не понял, почему. Она объяснила, почему мы не можем практиковать, и что мир думает о нас.

Она объяснила, как ей стало слишком комфортно, и что это больше не повторится; как я не мог допустить, чтобы это случилось со мной.

После этого я несколько лет жил с мамой. Наконец мы нашли небольшой коттедж на окраине города, который не задавал слишком много вопросов. Он принял нас как вдову и ее взрослую дочь, каковыми, я полагаю, мы и были. Мне стало слишком комфортно, когда мы пробыли там год. Я спускался к ручью и делал небольшие водовороты в более глубоких местах воды. Иногда я вытаскивал красивые камни из глубины почти пересохшего русла ручья, хотя знал лучше. Что-то в этом ручье не позволяло оставаться в стороне.

Я всегда был осторожен, чтобы меня не заметили, я уходил до того, как в городе пропоют петухи, задолго до того, как кто-нибудь спустится к ручью. На моем обычном пути домой после нескольких месяцев занятий я услышал хруст маленьких шагов в листве. Я мог сказать, что маленькие шаги бежали, и тогда я знал, что мы были прокляты. К тому времени, когда я вернулся на окраину города, где стоял наш маленький коттедж, вокруг дома стояла группа людей с факелами и вилами.

Никогда бы не подумал, что увижу такую ​​толпу. Это было почти фальшиво, как сцена из сборника сказок. Когда соломенная крыша нашего дома загорелась, я услышал голос матери, говорящий мне, что я должен был знать лучше.

Часть меня хотела повернуться и бежать, но меня все еще не было видно за старым дубом. Я хотел получить ответы, которые, как я знал, я никогда не получу. Я проклинала себя, когда слова моей матери снова и снова звучали в моей голове. Нас не должны были найти. Тем не менее, это было сделано. Я знала, что ничего нельзя сделать для моей матери. Даже я, тот, кто убил нас обоих, был бы по меньшей мере обречен на полужизнь в бегах. Итак, быстро подумав, я решил сделать единственное, что, как я знал, решит мою проблему.

Особенность разъяренных мобов в том, что они невероятно ненаблюдательны. У них очень мало предусмотрительности. Если бы они знали, они бы не решили сжечь ведьму поздней осенью, во время самой сильной засухи, которую город видел за последние двадцать лет. Достаточно было щелчка пальца, чтобы тлеющий уголь упал прямо на разросшуюся сухую траву, которую мы называли нашим двором. Весь периметр нашей собственности был охвачен, окружив разъяренную группу людей вместе с нашим домом. Еще один щелчок и угли упали на крыши города, в результате чего огонь быстро распространился с крыши на крышу. Я остался и наблюдал, следя за тем, чтобы единственными живыми существами были спасены невинные животные. Даже дети были опасны, и я знала, что лучше не оставлять свою работу незавершенной.

Не знаю, в какой момент после пожара я решил это, но что-то в пепле сказало мне, что я никогда не смогу уйти.

…

Я иду по протоптанной тропинке от ручья к тому месту, где я восстановил дом, в котором умерла моя мать. Каменные остатки остальной части города теперь заросли мхом и виноградными лозами. Потомки животных, которых я спас в огне, с удовольствием едят из их кормушек. Люди меня здесь не беспокоят.