Писатель дмитрий быков: Дмитрий Быков — биография, книги, отзывы, цитаты
Дмитрий Быков: я совершенно точно знаю, что русскому языку ничто не угрожает |
АМ: День русского языка отмечается в день рождения А.С. Пушкина. Кто для вас Пушкин? «Наше все»? Или это нуждается в пересмотре?
ДБ: Двадцатый век с одной стороны материал более актуальный, я многое помню – просто потому что давно живу. С Окуджавой я просто был знаком. Я знал людей, которые знали Горького, я знал людей, которые считали себя друзьями Пастернака. Это для меня ближе. А XIX век нуждается в более радикальном переосмыслении, на которое у меня просто не было храбрости. Для того, чтобы понять драму Пушкина, понять его заложничество, чтобы понять, почему левая рука пишет «Властитель слабый и лукавый», а правая пишет «Клеветникам России» – нужна новая высота взгляда. Наше время нам эту высоту взгляда дало – мы свидетели беспримерных событий. Поэтому чувствуется, что для написания хорошей книги о XIX веке нужен был теперешний опыт. Теперь я получил для этого мощный толчок.
АМ: Ваше выступление сегодня называется «Poetry Cancels» – что именно отменяет поэзия?
ДБ: Поэзия, как мне представляется, отменяет «культуру отмены», поэзия запрещает запрещать. В свое время, когда Мандельштам пытался уговорить Бухарина, чтобы тот вступился за приговоренных, он отправил ему свою книгу, а в подписи написал: «…в этой книге каждая строчка говорит против того, что Вы собираетесь сделать». Поэзия отменяет казнь, поэзия отменяет насилие, пытается найти общий язык. Поэзия действительно играет в мире ту роль, которую должна бы играть дипломатия.
АМ: Сейчас много говорят об «отмене» русской культуры, тем не менее, Вы сейчас работаете в Корнельском университете. Как все это сложилось, чем конкретно вы занимаетесь и какое к вам отношение как к российскому писателю в этих институциях?
ДБ: Меня туда позвали еще в конце лета прошлого года. То есть у меня не было сегодняшней мучительной проблемы – ехать или не ехать.
Занимаюсь я тем, чем и должен заниматься writer in residence (писатель, приглашенный в университет для чтения лекций): периодически встречаюсь со студентами и отвечаю на их мучительные вопросы. Кроме того, я читаю один курс для сети университетов «Открытое общество» – Open Society University Network (OSUN) и маленькие курсы, которые я сам придумал и предложил Корнельским студентам. Что из этого получится в дальнейшем, я не знаю.
Что касается отношения студентов к русской культуре, я наблюдаю, как сбывается пророчество моего старшего друга и учителя, Льва Лосева. Как только в мире активизируются расколы «восток–запад» и холодная война снова станет реальностью (об этом он говорил в 2006 году), интерес и мода на славистику возрастет экспоненциально. И действительно, как только Россия стала главной темой, неважно в негативном контексте или позитивном, интерес к ней возрос колоссально. Более того, огромное количество американских студентов впервые по-настоящему внимательно прочли «Войну и мир», прочли Пушкина.
Многие – Гоголя, потому что Гоголь – фигура на пересечении российской и украинской тематики. В общем, никакой «культуры отмены» нигде, кроме России, я не наблюдаю. Да и российский читатель всегда особенно внимательно читает между строк. Так что панических ожиданий я не разделяю.
АМ: Чем отличаются американские и российские студенты?
ДБ: Я много раз уже говорил, что разница между американскими и русскими студентами только одна – американский студент знает, что чем больше он будет разговаривать, тем это лучше для его карьеры. Русский студент знает, что чем больше он будет молчать, тем это лучше для его карьеры. Я умею и с теми, и с другими. Кроме того, если вы даете американскому студенту задание, вы можете быть стопроцентно уверены, что оно будет выполнено. Однажды один мой студент за две ночи прочитал «Тихий Дон» и сделал исчерпывающий доклад. Если вы даете задание русскому студенту задание, вы можете быть уверены, что задание не будет выполнено, но причина будет так изысканно и так культурно оформлена, что это будет стоить любого реферата.
АМ: В предисловии к Вашему прошлогоднему роману «Истребитель» вы написали, что это «последнее обращение к советской истории». О чем будет ваш следующий роман? Вы над ним работаете, преподавая в университете?
ДБ: Я напишу для начала пару-тройку романов по-английски, они уже придуманы, и их надо написать, чтобы окончательно овладеть языком, пока я здесь. У меня есть возможность пожить впервые в жизни в отдельном доме и поработать в собственном кабинете – в Москве у меня двушка. Этим грех не воспользоваться, и я довольно много там пишу. Я думаю, что сейчас интересно было бы написать книгу о войне глазами русских с одной стороны, украинцев с другой. Но для этого надо съездить в Киев. Но пока я не тороплюсь это писать, потому что конъюнктура здесь неуместна, надо дать ситуации отстояться.
АМ: Как Вам работается над романом на другом языке?
ДБ: Я чувствую в 54 года желание сбросить огромное количество штампов, которые наросли на мне, как на корабле.
Мне хочется очень сильно изменить язык, обстановку, тематику, стиль. Мне хочется избавиться от многих языковых клише – когда долго пишешь, когда у тебя много книг (у меня 15 романов) – хочется как–то обновиться. Я пытаюсь писать эту книгу, как первую, как будто я только сейчас начал работу и ничего еще не знаю. И эта книга преподносит мне потрясающие сюрпризы. То есть она оказалась совсем не той, какой я ждал – и гораздо более трагической, но и гораздо более веселой в каком-то смысле.
АМ: А вообще какое к Вам отношение в США?
ДБ: Я регулярно хожу стричься к одному парикмахеру, потому что быстро обрастаю, и вот он каждый раз приветствует меня – «Ну что, тебя еще не запретили на родине?» Я говорю: «Нет, пока нет». То есть для них то, что я русский, это не отягчающее обстоятельство.
Больше того, как–то в аптеке меня спросили, что у Вас за акцент такой интересный, Вы может быть, откуда–то из Балкан? Я ответил, что нет, я – русский, но я против войны.
И старушка аптекарша мне показала в ответ кулачок, в знак солидарности. Поэтому – никакого предубеждения против русских.
АМ: Многие авторы жалуются, что переговоры по переводу их романов на иностранные языки прерываются или переносятся на неопределенное будущее. Затронуло ли это как–то Вас, что Вы вообще думаете о таком явлении?
ДБ: Я такой счастливый малый в этом смысле – меня никогда не переводили много. На английский у меня переведен один роман – ЖД (Living Souls), еще в 2010 году. Мое преимущество в том, что мне в этом смысле совершенно нечего терять. Американцы вообще не очень охотно переводят иноязычную литературу. У американцев довольно самодостаточная литература, и я вряд ли могу туда что–то добавить.
АМ: Какое будущее ждет русский язык? Сохранит ли он статус международного?
ДБ: Статус языка определяется двумя вещами – политической жизнью страны, наличием этой политической жизни и наличием литературы Литература получила сейчас сильный толчок, и у нас сейчас будет абсолютно великая литература.
Не знаю, где она будет писаться – в России в стол или в изгнании. Может быть где–то в Украине, не знаю, но она будет писаться безусловно. Русская литература получила этот толчок, потому что отвечает на огромный вызов. Как быть со страной, которую толкают в пропасть, хватит ли у нее сил сопротивляться?
Я совершенно точно знаю, что русскому языку ничто не угрожает. Потому что на русском языке написана, как правильно сказал Набоков, лучшая поэзия XX века. Я очень люблю Уистена Одена, очень люблю Арлингтона Робинсона, высоко довольно оцениваю Роберта Фроста, но лучшая в мире поэзия написана Райнером Марией Рильке и русскими. Рильке, я думаю, непереводим, а русские – переводимы, как ни странно, потому что русская поэзия всегда была балладной, сюжетной. В этом смысле и у Мандельштама все в порядке, и у Пастернака, и у Цветаевой. Ахматова, Маяковский – очень модные фигуры сейчас в университетских кругах.
Писатель и поэт Дмитрий Быков: Интеллигентность – это грипп
«Литература тайно управляет миром» — считает писатель и поэт Дмитрий БЫКОВ.
И хотя многие сегодня уверены, что слова «современный» и «писатель» несовместимы, произведения Быкова один из критиков назвал «страницей истории отечественной литературы». Быков утверждает, что счастлив, когда пишет. А еще он преподает литературу в школе, говорит, что дети более масштабно и серьезнее, чем взрослые, воспринимают окружающий мир, и признается, что самую большую уверенность в него вселяет жена.
Где прячется герой?СПРАВКА
Дмитрий Быков родился в 1967 году в Москве. С 1987-го по 1989 год служил в армии. В 1991 году окончил факультет журналистики МГУ. Печатался почти во всех московских еженедельниках и нескольких ежедневных газетах, регулярно — в «Огоньке», «Вечернем клубе», «Столице», «Общей газете» и «Новой газете». С 1985 года работает в «Собеседнике». Член Союза писателей с 1991 года. С 1992 года работает на телевидении. Автор шести стихотворных сборников, более чем пяти романов, среди которых «Оправдание», «Орфография», «Эвакуатор», биографических произведений о поэтах Булате Окуджаве и Борисе Пастернаке.
Жена — Ирина Лукьянова, публицист, прозаик и переводчик. Отец двоих детей.
— Много говорится о том, что у нас вот уже несколько лет в искусстве нет «героя нашего времени». Вы согласны с этим утверждением? Каким должен быть герой, важна ли сегодня его социальная принадлежность, «место работы» и так далее?
— Истинный герой нашего времени, когда публичность стала синонимом продажности, безвкусия, как минимум конформизма, — должен быть, по-моему, в тени. Я пишу сейчас такого героя. Это молодой человек, посильно и решительно борющийся с разными проявлениями социального зла. Это будет второй роман из трилогии «Нулевые», называется он «Убийцы» и рассказывает о двух довольно громких историях последнего десятилетия – правда, они там будут аккуратно изменены, чтобы избежать буквального сходства.
— Есть ли сегодня писатели, которых можно назвать не только «писателями поколения», а те, которые могут повести за собой? Ведь у каждого времени должен быть свой «большой писатель»?
— Опять-таки в наше время особенность этого «ведения за собой» в том, что устремляться надо не вовне, а к себе, в глубины собственной души или памяти.
Может ли писатель привести читателя к его совести или к его прошлому? Не уверен. Он может указать вектор, но кричать «Строем — в себя!», как в ироническом стихотворении Нонны Слепаковой, вряд ли целесообразно. В некоем направлении – к той или иной утопии, всегда коллективной, — можно двигаться вместе и под руководством вождя, но путь к себе самому строго индивидуален, и к такому образу действий можно только подтолкнуть: возглавить его невозможно, да это и не нужно, слава Богу.
— А у молодого, талантливого литератора есть сегодня шанс войти в «большую литературу»?
— Да запросто. Напишите хорошую книгу или даже несколько отличных стихотворений – и вперед, в большую литературу. Времена кризисные и не слишком благоприятствующие искусствам как раз предоставляют оптимальный контекст для любого, кто хочет заявить о себе. Сегодня достаточно мало-мальского таланта, чтобы о тебе заговорили. Иное дело, что «большая литература» — термин сомнительный. Что под ним подразумевается? Некий ареопаг бессмертных? Но он теперь у каждого свой.
Большие тиражи? Но тут, пожалуй, талант только помешает. Разнообразные привилегии вроде домов творчества? Но их теперь нет. Осталась просто литература, и это даже почетней.
— Но возможно прожить сегодня только лишь на писательский труд?
— Опять-таки – что называть писательским трудом? Я считаю, что и журналистика – вполне писательский труд. Я ведь пишу, и именно это, слава Богу, мой основной заработок. Вдобавок журналистика дает возможность ездить, а это писателю тоже весьма полезно. Что касается разных побочных профессий – преподавания, скажем, — это скорее для души и для сознания пользы. Выживать одной литературой – стихами и романами – кажется, сегодня нельзя, если не ваять в год пару бестселлеров. Но я и не думаю, что это нужно. Писатель обязан уметь делать что-нибудь еще. Просто чтобы не зависеть от гонораров и не пытаться писать на политический или иной заказ. И стыдно мне было бы как-то ничего не делать, и сюжеты неоткуда было бы брать. Я очень привязан к «Собеседнику», где работаю 25 лет, и к «Новой газете», с которой – с перерывами – сотрудничаю лет 10.
А школа – вообще любимое место, я всегда мечтал именно об учительской профессии, у нас это потомственное. Мама у меня преподаватель словесности.
— Это в нее у вас умение «чувствовать слово»? А как она относится к вашей литературной деятельности?
— Да, перефразируя Чехова, талант у нас со стороны матери. А относится, кажется, объективно — во всяком случае, без обычного родительского умиления. У нее в литературе абсолютный вкус, так что угодить ей трудно. Вообще она шире смотрит на вещи — может быть, потому, что ей не мешает ревность к другим сочинителям, а без этого в нашем деле не обходится. Гораздо сдержаннее она относится к моим педагогическим способностям — тут у нас случаются серьезные споры. Ей кажется, что я недостаточно строг с детьми, что класс шумит, что материал подается бессистемно и методически некорректно, — но это наши обычные внутрипедагогические разборки, интересные только завсегдатаям учительской. После ее лекции в нашей школе — я ее позвал рассказать о Толстом, поскольку она это умеет лучше меня, — один из моих самых откровенных дылд так прямо и сказал: «Вы тоже ничего, Львович, но когда от Бога, так уж от Бога»./https%3A%2F%2Fs3.eu-central-1.amazonaws.com%2Fmedia.my.ua%2Ffeed%2F45%2Fe7d7da4db1a696bb9fde397f03c9ea59.jpg)
— Трудно преподавать старшеклассникам?
— Общение учителя и учеников — это настолько личное, камерное, что туда посторонних лучше не впускать. А что касается преподавания, для меня важна очень простая вещь: чтобы ученик, закончив школу, поступил в институт, знал русскую литературу и умел ею пользоваться. Причем не только для поступления, а для ликвидации своих частных душевных проблем, как своеобразной духовной аптечкой.
У души свои витамины— Есть мнение, что в советские годы интеллигенция часто шла в Церковь исключительно из чувства протеста режиму. Как, на ваш взгляд, строятся сегодня отношения между Церковью и интеллигенцией?
— Интеллигенция вообще не из тех прослоек, которые сильно меняются. Меняется народ, а интеллигенция сегодня почти та же, что сто лет назад. Причин тут много – главная, по-моему, в том, что интеллигенция ведь не прослойка, а состояние души. Больные меняются, а грипп всегда один. Интеллигентность – своего рода грипп — это в любом случае состояние, а не общественная группа.
Интеллигентом может быть хоть дворник, хоть боксер. Что касается отношений интеллигенции с Церковью – не думаю, что в советские годы главным мотивом воцерковления был именно социальный протест. Думаю, лучше всего механизм воцерковления показан у Германа в «Хрусталеве» — там мальчик начинает молиться просто потому, что его душит мир, что сил больше нет выносить его. И это одинаково что у интеллигента, что у чиновника, что у преподавателя марксизма-ленинизма, как у Балабанова в «Грузе 200».
Отношения интеллигента с Церковью всегда трудны, потому что интеллигенция недолюбливает посредников. Что до роста религиозных настроений, интереса к религии и пр. – это может быть следствием как духовного роста, так и духовной слабости: одни верят умно, другие просто отказываются от собственного пути, предпочитая готовые формулы.
— Поиск духовности в искусстве идет всегда. Как здесь не перешагнуть грань, за которой серьезный разговор о вечном переходит в плакатные призывы — лозунги? — Думаю, это вопрос личного вкуса и еще цели, конечно.
Лозунги ведь обычно выкидываются и выкрикиваются с прагматическими целями – ради чего-нибудь. А поиск духовности – то есть, как я понимаю, такого состояния, в котором человек не склонен к поступкам злобным, корыстным и некрасивым, — как раз идет прочь от всякого рода прагматики. Если вы заподозрили где-то стремление к выгоде – речь явно не о духовности. Для меня самый зловонный грех – это грех не ради обогащения и даже не ради мести, скажем, а исключительно для того, чтобы полюбоваться собой.
— М.И. Цветаева писала, что поэзия нужна людям не меньше, чем канализация. Не показывает ли современная действительность обратное? Если в начале прошлого века поэты были кумирами, за ними толпами ходили поклонники, то сейчас их место заняли исключительно кино- и телеперсоны. В чем причина? Литература сегодня перестала быть тем, чем она была в девятнадцатом, двадцатом веках?
— Место поэзии никем не занято, да никто его занять и не может. Такой уж это род словесного искусства, что человечество без него не обходится: у души свои витамины.
В интернете поэзия страшно популярна, и чаще всего не графоманская, а как раз настоящая. Что касается телеперсон, Оксана Акиньшина недавно заметила – вполне справедливо, — что когда-то литературу вытеснил рок-герой, а сегодня рок-героя потеснил шоумен. Но это вещь естественная, на количество подлинных читателей и понимателей это никак не влияет. Кроме того, во все времена массовая культура противостояла элитарной: пушкинские тиражи были несопоставимы с булгаринскими.
Что касается изменения статуса литературы – ничего не поделаешь, визуальные искусства плодятся и совершенствуются, а литература все та же, в ней никакого 3D не изобретено, повествовательные, описательные и сюжетные техники совершенствуются медленней и не так наглядно, как кинокамера или компьютер. Но в основе всего остается она, родимая: и диалоги в компьютерной игре, и сценарий фильма – все это литература, без нее никуда. Она как скелет: мы больше ценим румянец и всякие округлости, но без скелета это просто рассыплется.
Сегодня литература, опять же как скелет, не видна, но именно она в основе всего: политологии, скажем, или пиара. Так что она никуда не делась, но управляет миром тайно – это эффективнее и безопаснее.
— Вам ближе какая позиция «поэт в России больше, чем поэт» или «служенье муз не терпит суеты»? Почему, как правило, предпочтительнее оказывается первый вариант, и поэту приходится нести на себе еще множество разных функций?
— Я не вижу тут никакого противоречия. Быть «больше, чем поэтом» совсем не значит суетиться. У поэта всегда было множество разных функций: например, совесть иметь, отвечать на вопросы, болезненно реагировать на гадости… Почему именно поэт реагирует на них так болезненно? Не знаю, могу лишь догадываться. Вероятно, дело в том, что — по самой природе словесного искусства — чтобы сочинять хорошие стихи, надо относиться к себе без брезгливости. С отвращением можно, но с брезгливостью — нельзя. Трудно что-либо добавить к формуле Мандельштама: «Поэзия — это сознание своей правоты» («О собеседнике»).
— Довлатов как-то заметил, что когда он пишет для газеты, у него начинает работать другая половина головы. То есть он четко разделял в себя писателя и журналиста, считая вторую профессию не такой значительной. Как происходит у вас? Кем вы себя ощущаете: поэтом, журналистом, писателем, телеведущим, публицистом?
— Я ощущаю себя Дмитрием Быковым, работающим в разных жанрах. Престижнее называться (и считать себя) поэтом, такова уж русская традиция, но это почти так же неприлично, как называть себя человеком с большой буквы. Я не мыслю в терминах «включается половина головы»: какие-то вещи надо высказывать в стихах, для каких-то оптимальна проза, какие-то хороши в публицистике или критике. Для меня нет разделения на высокие и низкие жанры: вот это я пишу для вечности, а вот это сиюминутно. Халтурить нельзя ни в романе, ни в газете. Шедевром может быть и лирика, и статья на злобу дня, по самому преходящему поводу, если в ней есть точное наблюдение или умное обобщение.
Вообще эта иерархия – высокая поэзия и низкая журналистика – существует чаще всего в головах дилетантов: им кажется, что «эскюсство» — это про «любофф» или «про смысел жизни». Дилетанты многочисленны, но это не основание прислушиваться к ним.
— С чего начинается роман — с какого-то впечатления, мысли, образа? Откуда начинается ниточка, которая в итоге приводит к большому произведению?
— С допущения, как правило, или с услышанной либо вычитанной истории, которая – опять-таки при незначительном изменении – позволяет описать интересную коллизию или погрузить читателя в необычное состояние. Понимаю, что это не слишком внятное объяснение, но по крайней мере честное. Я больше всего люблю некоторые состояния, которые чрезвычайно трудно описать, но в них-то и состоит главная прелесть жизни. Если история позволяет в такое состояние погрузиться или его описать – я за нее берусь.
—— В послесловии к роману «Орфография» вы пишете, что были счастливы, когда работали над романом.
Насколько это счастье должно быть обязательным при творческой работе?
— Я счастлив, когда пишется, а «Орфография», при всех трудностях, писалась сравнительно легко. Гораздо легче, чем «ЖД», и в разы легче, чем «Остромов». Но во время работы над «Остромовым» бывали исключительно счастливые минуты – просто там техника очень трудная, плутовской и мистический роман в одном флаконе. Вообще мне трудно вспомнить книгу, которая бы серьезно ухудшала мне настроение: все они, в общем, аутотерапия. Она бывает и трудной, и болезненной, но почти всегда приводит к освобождению.
Детство — время напряжений— Свое первое стихотворение вы написали в шесть лет. Что это было за стихотворение? А когда вы поняли, что не можете не писать?
— Цитировать, конечно, не стану. Это была, кстати, сразу же пьеса в стихах. А насчет того, что не могу не писать, — это сказано слишком высокопарно, пафосно, по-нынешнему говоря, чтобы я мог применить к себе эти слова.
Я просто понял, что все остальное не имеет смысла и не представляет особого интереса – кроме любви, конечно. Еще я очень люблю плавать – преимущественно в Крыму, — собирать грибы и кататься на сегвее. Рассказывать что-то детям. Смотреть или снимать хорошее кино. Водить машину (лучше бы всего опять-таки ехать в Крым). Выпивать с друзьями, предпочтительно в рюмочной на Никитской.
— Что дала вам работа юнкором? Тогда для вас это была только игра или серьезная «взрослая» работа?
— Если вы имеете в виду «Ровесники», то это было никакое не юнкерство, а нормальная журналистская работа в детской редакции радиовещания, ныне упраздненной. Это было самое счастливое мое время – 1982-1984: дальше было не то чтобы хуже, но не так ярко. Потому что еще и возраст такой – возраст наиболее радикальных и значительных открытий, умственных и физиологических. Одновременно я работал в «Московском комсомольце», готовил публикации для поступления на журфак. И это тоже было прекрасно.
Я до сих пор не могу спокойно проезжать мимо белого здания газетного корпуса на улице 1905 года и уж тем более мимо бывшего ГДРЗ – Государственного дома радиовещания и звукозаписи – на бывшей улице Качалова. Какое-то было ощущение чуда от каждого снегопада, от каждого весеннего похода по маршруту «Ровесников» — от ГДРЗ до проспекта Маркса (теперь это Моховая). От Баррикадной до Пушкинской. Сейчас я очень редко испытываю подобное, но, слава Богу, иногда еще умею.
— В детстве мы, порой, видя какие-то не очень симпатичные поступки взрослых, зарекаемся: «Вот вырасту, никогда так не буду делать!» Было ли у вас подобное детское впечатление, оставившее след на всю дальнейшую жизнь?
— Наверное, как же без этого, но я его вот так сразу не вспомню. У меня никогда не было ощущения «вот вырасту!». По-моему, лет в 6 я был взрослее, чем сейчас, и возраст был серьезней, и вообще все какое-то масштабное и ответственное. У Кушнера об этом есть замечательное стихотворение – «Контрольные.
Мрак за окном фиолетов». Мне как раз с годами все больше хочется делать какие-то детские вещи – завести собаку, например (что и сделано), нажраться мороженого (что и делается), поиграть в компьютерную игру (если время есть – тоже делается, в обществе сына). Я согласен с замечательным писателем и эссеистом Еленой Иваницкой: нет никакого детского рая, детство – время страшных напряжений, обсессий, страхов, страстей, выборов, вызовов и т.д. Если счастье, по Веллеру, в перепаде и диапазоне – то да. Но я люблю не только перепады и диапазоны, а еще и чувство защищенности, скажем, или своей уместности на свете, или ощущение, что от меня что-то зависит. А в детстве этого почти не было – может быть, потому, что я отвратительно чувствовал себя в школе. Сейчас мне не то чтобы легче, а просто я, хочется верить, реже веду себя неправильно. В общем, тут что-то бенджамин-баттонское, точно уловленное Дэвидом Финчером в его лучшем фильме.
— Кажется, Гофман во время написания сказок приглашал посидеть рядом жену, чтобы не так их бояться.
В вашей семье вы и супруга как-то помогаете друг другу в литературном труде?
— Слово «супруга» ужасно. Я никогда так не называю Ирку и до сих пор удивляюсь, говоря о ней «жена». Какая она жена, в самом деле? Жена – что-то серьезное, что-то в кухне. А Ирка и есть Ирка. Я вообще не могу сказать, что Лукьянова до конца понята и завоевана. В ней постоянно обнаруживаются новые способности, загадочные увлечения и непредсказуемые мнения. Вот только что она в подарок подруге сделала огромный живописный коллаж, а я понятия не имел, что она это умеет. Но с ней не страшно, да. Я, скажем, люблю триллеры (она терпеть не может) и вообще всякий литературный саспенс. Только что подробно читал историю о так и не раскрытой тайне Зодиака и настолько перепугался, что не хотел ночью выгуливать собаку. Пришлось позвать с собой Лукьянову. Не знаю, почему она вселяет такое спокойствие. Казалось бы, от горшка два вершка. Но убежден, что без нее я бы ничего не написал, давно бы пропал и вообще не представлял бы особенного интереса.
Я много раз рассказывал, как Лукьянова пыталась убедить меня в бессмертии души. В первые два года брака мне часто случалось просыпаться по ночам от страха смерти (и раньше случалось, и теперь случается), я будил ее, и она героически начинала меня катехизировать. Потом ей это надоело, и она стала огрызаться и тут же засыпать снова, поскольку вообще очень любит дрыхнуть допоздна, в отличие от меня. И вот, лежа в темноте рядом с ней, я постепенно начал уговаривать сам себя – и, в общем, убедил. Вообще все подробно и достоверно описано в нашей книге сказок «В мире животиков», в разделе «Зверьки и зверюши». Зверька никогда не удается возверюшить вполне, но он, в общем, на верном пути.
Поскольку вы здесь…
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.
Сейчас ваша помощь нужна как никогда.
Российский поэт, литературный критик и политический диссидент Дмитрий Быков выступает на УД
Быкову запретили преподавать или выступать на государственных спонсировал телевидение и радио в России.
Фото Келли Догерти.14 ноября в Далласском университете прошла лекция Дмитрия Быкова, российского писателя, писателя, поэта, литературного критика, журналиста, профессора, политического диссидента. Доктор Джонатан Сэнфорд, президент UD, объяснил преимущества проведения подобных мероприятий в кампусе.
Сэнфорд сказал: «Для студентов важно размышлять о международных делах государства, и не обязательно быть захваченными повседневными новостями, но иметь расширенный кругозор, горизонт интересов, которые действительно касаются сути того, как хорошо живется в рамках политических режимов. Он смог обогатить размышления над такого рода вопросами».
Д-р Ирина Родригес, доцент кафедры современных языков, помогла организовать мероприятие. Сама коренная украинка, Родригес давно восхищается творчеством Быкова.
«После начала российской агрессии против Украины, будучи крайне раздраженной поддержкой военных действий многими российскими интеллектуалами, я была очень рада видеть, что г-н Быков сразу и решительно осудил агрессию», — сказала она.
В сентябре 2021 года Быков получил предложение от Корнельского университета поработать писателем в резиденции. После того, как он прибыл в Соединенные Штаты, Родригес подумал о том, чтобы пригласить его в UD для выступления. «Я сразу подумала, что было бы интересно пригласить его в УД как специалиста по русской литературе и вокального диссидента», — сказала она.
Родригес отметил, что несколько офисов и департаментов решительно поддержали эту инициативу, в том числе офис декана Константина, офис проректора, отдел личного развития карьеры, аспирантуру Браниффа и факультеты современных языков, истории и политики.
Сама лекция имела огромный успех, на ней присутствовало больше людей, чем могла вместить Аудитория истории искусств.
«Хотя я не знаю точного числа участников, я слышал, что были очереди людей, пытающихся попасть в Аудиторию истории искусств, и некоторые из моих коллег не смогли попасть», — сказал Родригес.
Родригес связался с коллегой из русского отделения Южного методистского университета и предложил провести лекцию.
Родригес сказал: «Члены русской общины Далласа, присутствовавшие на мероприятии, были в восторге и очень благодарны за возможность встретиться с г-ном Быковым и услышать его выступление».
Быков пишет и сочиняет музыку с 5-6 лет, находя этот процесс очень естественным. Однако его журналистская работа была больше вопросом практичности, чем чего-либо еще.
Он сказал: «Что касается журналистики, то у писателя должна быть вторая профессия, чтобы он не зависел от издательской конъюнктуры, коммерческих интересов и мнения читателей. Лучшими из таких параллельных профессий являются педагогика и журналистика, как, собственно, и принято заводить в Штатах».
Быков бежал из России до ее вторжения в Украину, ему запретили преподавать или выступать на государственном телевидении и радио.
Знакомый с механизмами русской истории, Быков за последнее десятилетие понял, что ему придется покинуть родную страну, хотя и оттягивал переезд как можно дольше.
«Когда русского человека зовут куда-то, он будет откладывать первый шаг как можно дольше, потому что его много раз обманывали», — сказал он.
Одна из причин ухода Быкова была связана с сохранением качества и целостности его письма, поскольку ему становилось все труднее писать свободно.
Он сказал: «Когда ты боишься ночных звонков или слежки, да еще постоянно корректируешь свои сочинения, чтобы тебя не обвинили в экстремизме (сейчас в России это часто употребляемое уголовное обвинение), этот страх убивает твои литературные качества. ».
В апреле 2019 года Быкову стало плохо во время полета в Уфу, Россия. В 2021 году расследование, проведенное Bellingcat, показало, что Быков стал мишенью российской группы ядовитых веществ.
Однако Быков отметил, что большинство его книг после 2005 года были задуманы в России, а затем написаны в Америке.
«Здесь я не чувствую того гнета, который ощущается в России постоянно и вошёл почти в привычку. Россия хороша для выдумывания сюжетов — именно энергией сопротивления — но писать надо в Одессе или в Америке.
Это то, чем я занимался в последние годы», — сказал он.
В настоящее время Быков пишет книгу о президенте Украины Владимире Зеленском, и благодаря появлению дистанционного обучения Быков может продолжать читать лекции после отъезда из России.
«Преподавание — это мой экстрим, мой отдых, моя пауза в процессе написания, мой способ переосмыслить и обсудить самое интересное. Студенты – лучшая аудитория, потому что они противостоят серьезным вызовам. Люди моего возраста привыкли обсуждать свои болезни и заработки. Такие разговоры кажутся довольно скучными и как-то старческими».
Быков обнаружил, что путешествия и преподавание помогают ему избежать застоя в работе, а также пополнить свою коллекцию обуви.
«Подобные поездки — единственный способ зарядиться энергией, меняясь местами от студентов и дружелюбных учителей. И мне нравится пополнять свою коллекцию ботинок новыми раритетами — около 30 пар со всех континентов, кроме Антарктики», — сказал он.
Несмотря на последствия, Быков продолжает открыто критиковать правительство Владимира Путина в России.
«Когда на ваших глазах совершаются явные несправедливости или говорят очевидную ложь, лучше для психики и душевного равновесия говорить об этом вслух. Во всяком случае, хорошо сказать подлецу, что он подлец, а дураку, что он дурак. В противном случае их власть станет абсолютной, а какая радость жить под такой властью?» он сказал.
Дмитрий Быков в беседе с Джонатаном Брентом — Исаак Бабель: жизнь и творчество | YIVO Институт еврейских исследований
Воскресенье, 7 июня 2015 г., 18:30
Разговор
Лайонел Триллинг писал в 1955 году, что «нет события в истории советской культуры более значительного, чем карьера, или, скорее, конец карьеры Исаака Бабеля». Заведомо скрытный и уклончивый, гений стиля и литературной прессы, еврей в очках, выступавший с казачьим войском Семена Буденного в 1920 году, друг Андре Мальро и ставленник Горького, любовник жены Николая Ежова (начальника НКВД), Бабель — один из великих писателей современности, чья жизнь и творчество полны непреходящих загадок.
Присоединяйтесь к известному русскому поэту, писателю и журналисту Дмитрию Быкову и Джонатану Бренту , русскому ученому и исполнительному директору Института YIVO, для личного разговора о еврейской идентичности Исаака Бабеля, его жизни, мифе о Вавилоне и его вклад в литературу.
Представлено YIVO, Русско-американским фондом и RTVi (Независимая российская телекомпания) в рамках 13-го ежегодного Месяца русского наследия®.
Эта программа частично поддерживается за счет государственных средств Департамента культуры Нью-Йорка в партнерстве с городским советом.
Джонатан Брент — исполнительный директор Института еврейских исследований YIVO в Нью-Йорке. с 19С 91 по 2009 год он был главным редактором и заместителем директора Yale Press.
Он является основателем всемирно известной серии «Анналы коммунизма», которую он учредил в Yale Press в 1991 году. Брент является соавтором книги «Последнее преступление Сталина: заговор против врачей-евреев, 1948–1953 » (Harper-Collins, 2003) и Внутри сталинского архива (Atlas Books, 2008). Сейчас он работает над биографией советско-еврейского писателя Исаака Бабеля. Брент преподает историю и литературу в Бард-колледже.
Дмитрий Быков — российский писатель, поэт и журналист. Один из самых плодовитых современных российских писателей, г-н Быков недавно получил признание и похвалу за свою биографию о Борисе Пастернаке (2005). Биография принесла г-ну Быкову премию «Национальный бестселлер» 2006 года (ежегодная российская литературная премия, присуждаемая за лучший роман, написанный на русском языке) и премию «Большая книга» (ежегодная литературная премия за лучшую книгу любого жанра, написанную на русском языке). Кроме того, г-н Быков является популярным и знаменитым лектором, читающим лекции перед большой аудиторией в России и во всем мире.
Он также имеет долгую педагогическую карьеру, будучи учителем средней школы и профессором МГИМО (Московский государственный институт международных отношений).
Как журналист и критик, г-н Быков сделал разностороннюю карьеру в печати, на телевидении и радио. С 1993 г. г-н Быков пишет для журнала «Огонек » (выходит с 21.12.1899, пика популярности журнал достиг в годы перестройки, заняв проамериканскую и прокапиталистическую позицию). В 2009 году Быков был назначен помощником главного редактора еженедельного делового журнала Профиль и в настоящее время является главным редактором ежемесячного литературного журнала 9.0070 Что читать . До начала 2008 года г-н Быков периодически вел передачу на радиостанции «Эхо Москвы», а в настоящее время ведет программу «Русская литература: Открытый урок с Дмитрием Быковым» на RTVi.
Вместе с актером Михаилом Ефремовым г-н Быков создал «Гражданин поэт», в котором Ефремов читает стихи — сатирические комментарии о современной российской культуре и политике, написанные Быковым.