Клуб довлатова творцов жизни: Доступ в Клуб Творцов
Клуб Творцов Жизни
Условия участия в Клубе
Возможность становиться все более счастливым человеком есть у всех. Однако достигает этого состояния и постоянно повышает его уровень лишь тот, кто работает над ним, тот, кто делает конкретные шаги на пути к счастью. Для вашего качественного роста в состоянии счастья в Клубе существует двухступенчатая программа развития.
Каждая ступень дает доступ к материалам, позволяющим решать конкретные вопросы один за другим. Или — все разом, все зависит от вашей мотивации и способностей к быстрой трансформации. Итак…
1-я ступень — Наблюдатель — участие бесплатное
Главная цель Клуба – помочь новичкам сделать первые шаги к улучшению своей жизни.
Выдать бесплатно минимальные необходимые знания. Помочь избавиться от базовых страхов. Поддержать первые шаги к высокой цели — стать счастливым человеком.
Первое и, наверное, самое главное преимущество, которое получает зарегистрированный пользователь — он становится частью Социальной Сети Счастливых Людей. Наша социальная сеть — это возможность получить поддержку единомышленников и найти друзей, близких по духу.
Второе — Наблюдателю открывается доступ к некоторым курсам, вебинарам, перископам Константина Довлатова.
Третье — Наблюдатель получает приглашение на открытые вебинары Константина Довлатова.
2-я ступень: Член Клуба Творцов Жизни
Действительные члены Клуба кардинально меняют свое мировоззрение с помощью техник, упражнений, курсов, книг, реинтеграций.
Привилегии, которыми обладают действительные члены Клуба:
Ежемесячно получают 3-4 новых базовых курса
Скидка на покупку продвинутых курсов
Доступ ко всем выпускам реалити-шоу «ВСЕ СЛОЖИТСЯ» и ко всем вебинарам по сказкам и психотипам
Внимание!
1. Если вы стали членом Клуба, то вы имеете право на доступ к материалам Клуба в пределах оплаченного вами срока. После окончания оплаченного периода доступ к материалам блокируется. Возобновление доступа осуществляется только после оплаты в порядке, предусмотренном офертой Клуба.
Доступ на оплаченные отдельно от подписки Продвинутые курсы, вебинары и марафоны сохраняется .
2. Член Клуба, который не продлил подписку в Клуб, становится Наблюдателем, ему блокируется доступ к материалам Клуба для членов Клуба (вебинары, медитации). При поступлении платежа — восстанавливается и статус действительного члена Клуба Творцов Жизни и доступ к ранее открытым материалам “Базовой программы курсов”.
3. К купленным отдельно продуктам Клуба — Продвинутым курсам, Вебинарам и Марафонам доступ для участников Клуба открыт в любое время, в любом статусе.
Клуб Творцов Жизни . Бизнес. Законы, которые видны только с высоты успеха
Осознавать свои цели. Видеть путь их достижения. И каждый день осознанно создавать ту реальность, о которой мечтаешь, – вот что такое настоящее счастье.
Поэтому мы с уверенностью утверждаем, что Клуб Творцов Жизни – это сообщество счастливых людей!
В Клубе вы получаете
– Профессиональную поддержку коучей и психологов.
– Общение в кругу единомышленников.
– Доступ к уникальным программам обучения, которые, без сомнения, изменят Вашу жизнь.
Вступая в Клуб, при регистрации на нашем сайте вы получите бесплатную серию материалов и пробных программ обучения. Поэтому уже прямо сейчас вы можете составьте свое личное мнение!
В программе клуба
Академия Константина Довлатова
Программа, рассчитанная на год, созданная специально для вас. Каждый месяц вам открываются новые курсы, медитации, упражнения и практики, которые можно изучать в свободном режиме. Вся ваша жизнь постепенно и неуклонно приходит в гармоничное, объективно более счастливое состояние.
Программа 100 дней трансформации
Интенсивная программа, рассчитанная на достижение результатов в короткий срок. Здесь каждое утро вы получаете разнообразные задания на день. Даже просто участие в этой программе преображает жизнь – привносит дисциплину и драйв одновременно!
Марафоны
Сфокусированная работа над отдельной сферой жизни, например финансы, отношения, здоровье.
И многое другое
Ежемесячные онлайн-Вебинары на разные темы, интеллектуальное общение с другими участниками Клуба в виртуальном пространстве Библиотека, живые встречи в рамках проекта Флэш-моб, самовыражение и настоящая дружба – вот что такое Клуб Творцов Жизни.
Сейчас с нами уже более 108 тысяч участников, и эта цифра постоянно растет!
Счастье – осознавать себя частью чего-то большего. Всегда ваш CLUB.DOWLATOW.RU
Дни Довлатова в Таллине
Александр Генис: Когда на открытии шестого Довлатовского фестиваля в Таллине меня попросили сказать несколько слов, я выразил благодарность эстонским властям. Меня чрезвычайно радует, что к этим праздникам причастны и отцы города, и члены сейма, и министры республики.
Сергей однажды сказал, что хочет получить сдачу там, где его обсчитали. Именно так и произошло. В Таллине окончательно рухнули его надежды на литературную карьеру в СССР. Но теперь здесь его чествуют больше, чем всюду.
Об этом говорит и выпущенная на эстонском, но не на русском языке книга “Три города Довлатова”. Про Ленинград написал редактор “Звезды” Андрей Арьев, про Таллин – прозаик Елена Скульская, про Нью-Йорк – я.
В Таллине мне удалось побеседовать с двумя коллегами. Первой была Елена Скульская. Ее беспрецедентной энергии фестиваль обязан своим существованием, а ее юмор лишил его всякой тени официоза.
Нашу передачу будет сопровождать музыка Оскара Питерсона, концерт которого в Таллине посетил восторженный почитатель джаза Довлатов. О своих впечатлениях Сергей написал: “Я хлопал так, что у меня остановились новые часы”.
Александр Генис: Ну а теперь мы беседуем с Еленой Скульской.
Елена, вы посол Довлатова в Эстонии – это бесспорно.
Скажите, каково Довлатову было в Таллине?
Елена Скульская: Не очень сладко ему было в Таллине. Он был несоразмерен этому городу. У него не было возможности выбора друзей, приятелей, знакомых. Когда мы с ним сидели на планерках, он все время говорил мне: «Самое ужасное, что когда вы начнете писать воспоминания, то напишете, что все эти люди мои друзья». Я говорила, что: «Ну Сережа, вы же дружите и с этим, и с этим». Он говорит: «Представляете, какой позор для большого писателя, чтобы эти люди были моими друзьями. Все-таки как-то писатель должен друзей держать тоже писателей, пусть не такого ранга, как он сам, но все-таки должны быть люди одной с ним профессии. А мы сидим среди людей, профессии которых можно научиться примерно часа за два. Вот хотите, давайте поспорим, найдем любую официантку в любом кафе и сделаем из нее ведущего журналиста”.
Мы поспорили с ним и провели такой эксперимент. Нашли мою бывшую одноклассницу, мы с Сережей за нее писали, она была нештатным автором газеты и становилась все более и более популярной.
Александр Генис: Похоже на довлатовские рассказы.
Довлатов со всеми рассчитался в «Компромиссе». Как эту самую эстонскую книгу Довлатова читают в Таллине?
Елена Скульская: С упоением. Но было несколько периодов чтения. Сначала были живы все люди, которые там выведены, они ликовали, когда узнавали кого-то другого, впадали в ужас и транс, когда узнавали себя.
Александр Генис: Это мне напоминает «Ревизора» Гоголя, чтение письма Хлестакова, последняя сцена.
Елена Скульская: Если учесть, что у Мейерхольда в конце концов реальный ревизор оказывался тем же самым Хлестаковым, то в общем и у Довлатова все это тоже рифмовалось.
В частности, была история, связанная с моим отцом, где Довлатов в первом варианте написал, что пришел посоветоваться с бывшим космополитом, с ветераном эстонской литературы Григорием Скульским, и тот ему сказал: «Знаете, Сережа, надо пойти к первому секретарю ЦК компартии Эстонии Кэбину.
Он человек глупый, но добрый». Сережа в первом варианте так и написал. Когда это передали по «Свободе», то мама со мной неделю не разговаривала, коллеги говорили, что я убийца своего отца. Потому что первый секретарь Центрального комитета Коммунистической партии назван при моем попустительстве “глупым”. Сережа мне показал этот текст, я сказала: «Публикуйте, у меня нет никаких возражений». Проходит совсем немного времени, кончается советская власть, тут начинается страшная история: папа назвал его “добрым”. Опять ужасное негодование со всех сторон. В конце концов, когда это было все опубликовано, там уже вообще нет этого первого секретаря. То есть это был лишь один из черновиков, который звучал на «Свободе».
Такие же истории происходили со многими людьми. В частности, один из героев по фамилии Кленский – реальный человек, про которого было написано у Довлатова, что он заболел триппером. Кленский широко был известен тем, что он никогда в жизни не только не изменял жене, но даже у него таких мыслей не было.
Александр Генис: Это большая проблема с довлатовскими текстами – никогда не знаешь, где правда, где ложь. Когда я читаю про других в его «Записных книжках», то там все правда, но когда встречаю себя, то говорю: «Нет, я такого не помню».
Довлатов очень популярен среди эстонцев, я это сам видел, все его книжки переводили на эстонский, и наше сочинение сейчас вышло в Эстонии.
Как получилось так, что эстонцы так любят Довлатова? Он вписывается в эстонскую культуру, в эстонскую интонацию, скажем так?
Елена Скульская: Несомненно вписывается, именно потому, что он позволяет себе крайне ироничные высказывания даже в адрес самых близких людей. Для эстонцев – это принципиальное различие между русской и эстонской литературой. В эстонской литературе нет табу в смысле родственных отношений, то есть можно что-то не совсем лестное написать о маме, об отце, о брате, о сестре, и так далее. Эстонцы уверены, что у русских это невозможно, что мать – это всегда святыня, что отец был, может быть, строгим, но справедливым, или сволочью, если он бросил семью. Но все акценты расставлены заранее. Поэтому, если они видят человека, который готов смеяться над тем, над чем в русской литературе смеяться не принято, он уже заведомо им симпатичен.
Александр Генис: Ваши довлатовские дни – нет, уже наши, я здесь третий раз – идут к верхнему до.
Я слышал, что собираются ставить памятник Довлатову в Таллине.
Елена Скульская: Да, мэрией принято такое решение: в 2021 году поставить памятник Довлатову. Мы все этого очень ждем, все, кто заинтересованы. Я вхожу в комиссию, так же как и вдова Лена Довлатова и дочь Сергея Екатерина Довлатова. Мы все полноправные члены комиссии, а возглавляет ее Вадим Белобровцев, нынешний вице-мэр по культуре.
В связи с этим хотела рассказать тоже две абсолютно довлатовские истории. Первая: когда мы заседали в очень расширенном составе, там сидели и чиновники, и представители творческих союзов, и далеко не все были знакомы с тем, кто такой Довлатов. То есть и чиновники не все знали, и представители Союза архитекторов не все читали его. Когда стали выбирать место, долго спорили, обсуждали, какое подходит, какое не подходит. Вдруг один человек сказал: «А знаете, вот очень красиво смотрелся бы этот памятник рядом с памятником Достоевскому». На что Вадим повернулся ко мне и сказал: «Как вы считаете?» Я говорю: «По-моему, замечательное соседство».
На что один из чиновников сказал: «Да-да, пусть эти русские стоят рядом».
Александр Генис: Довлатову бы очень понравилось стоять рядом с Достоевским, потому что он считал его самым остроумным писателем в мире. Он считал, что необходимо написать диссертацию «Юмор у Достоевского». По-моему, ее так никто и не написал.
А вторая история?
Елена Скульская: Вторая история была замечательная. Один из присутствующих все мрачно слушал, не выступал, потом вдруг сказал: «Вы знаете, я не понимаю, что мы здесь, собственно говоря, обсуждаем. Кому мы хотим поставить памятник? Во-первых, алкоголику, во-вторых, человеку, который работал в партийной газете, обслуживал интересы правящей верхушки коммунистического и социалистического общества. А, в-третьих, человеку, который брал людей с улицы, своих знакомых или незнакомых, перетаскивал их в литературу и издевался над ними. На каком основании ставить ему памятник?»
Я не буду говорить о том, как все возмутились, закричали, объяснили, какой Довлатов великий писатель, ну и забили его.
Вечером рассказываю Кате Довлатовой, как прошло заседании комиссии, и говорю, что все было прекрасно, все были очень доброжелательны, прекрасно настроены, все поддержали эту идею. Правда, нашелся один человек, который так высказался. Катя задумалась и говорит: «Слушай, но вообще-то он правду сказал».
Александр Генис: Андрей Арьев сыграл уникальную роль в судьбе довлатовского наследия. Лучший интерпретатор прозы Довлатова, он десятилетиями заботливо сопровождает его публикации. На этот раз Арьев привез в Таллин редкие материалы – неопубликованные письма Довлатова Бродскому, которыми он иллюстрировал рассказ об отношениях двух любимых питерских авторов.
Андрей, вы хорошо знали Довлатова в Ленинграде, но и в Нью-Йорке вы с ним встречались, знали. Как изменился Довлатов?
Андрей АрьевАндрей Арьев: Он абсолютно точно стал тотальным демократом в городе Нью-Йорке. Притом что он никогда не был человеком толпы – это очень важно.
В Питере, в Ленинграде его можно было встретить с кем угодно, он вживался в ту реальность, которая потом возникала в его рассказах, в Нью-Йорке я его таким не видел. Тут он все-таки был уже писатель, с которым можно было говорить именно о литературе, что раньше не часто случалось. В Питере его жизнь была связана с бессознательным накоплением впечатлений. Он всегда и в Ленинграде знал, что будет писателем, но тогда это был период первоначального накопления. Он непрерывно создавал те ситуации, которые потом описывал в прозе. Он всегда был готов создать сюжет, похожий на его рассказы. Этого он уже не мог себе, видимо, позволить в Нью-Йорке. Та русская публика, для которой он писал, была для него все-таки не очень близка, я бы сказал больше – чужда. Хотя он и был очень популярен, но это уже эффект Сережиного артистизма.
Александр Генис: Какой город ему больше шел?
Андрей Арьев: Это очень трудный вопрос, потому что все-таки Сережа – единственный писатель, который в Америке говорил, что ему хочется вернуться в Ленинград.
Но мне же он говорил, что Нью-Йорк ему полностью подходит, потому что в нем есть анонимность. Как Сережа говорил: я удивляюсь, когда меня узнают, но удивляюсь и когда меня не узнают. Для него это был город очень важный. Там можно было раствориться где угодно, шагнул на другую улицу – и ты совершенно в другом мире. Для него как для писателя важнее был бы Нью-Йорк, если бы он там вырос, но он там не вырос, вот в чем трагедия.
Александр Генис: А какую роль Таллин сыграл в его судьбе, в его творческой судьбе, скажем так?
Андрей Арьев: Он сыграл большую роль в плане окончательного разочарования в возможности существования как профессионального писателя в СССР. Это была последняя его надежда. Таллин казался тогда все-таки оплотом Запада и демократии. Действительно в культурном плане он был гораздо более свободным городом, чем Ленинград. Довлатов в нем задержался только для того, чтобы выпустить книжку. Это было единственное место, где книжка его нецензурированная, во всяком случае не слишком изувеченная, могла бы выйти.
Она почти вышла, но, как всегда, получилось так, что он и здесь не смог реализоваться. Не зря он всегда повторял вслед за Зощенко: «От хорошей жизни писателем не становятся». Таллин в этом отношении его и сформировал окончательно как писателя. И вот это, собственно говоря, отражено в его «Компромиссе».
Очень характерно, что он именно в Таллине выносил первую свою яркую книжку, лишенную дополнительной эффектной нагрузки, каковая предопределила успех «Зоны», выпустил сразу, без временного зазора между созданием и изданием. В ней просто есть эти два мира: тот мир, Советский Союз, в котором человек живет и может преуспевать, но такого рода преуспевание ему отвратительно, и тот мир, в котором он ничего не может сделать, хотя и хочет что-то сделать именно в нем. Оказалось, чтобы превратить эту антиномию в искусство, нужно ехать в Америку.
Александр Генис: Андрей, напоследок у меня вопрос, на который теперь только вы можете ответить. Я присутствовал на 40-м дне рождения Довлатова.
Когда пришел Бродский, Довлатов бросился к нему и сказал: «Здравствуй, Иосиф!» А он сказал: «По-моему, мы были на «вы». Довлатов сказал: «С вами хоть на «их». Правда, это он сказал “на лестнице”, то есть это слова, приходящие позже. На «ты» или на «вы» был Бродский в Ленинграде с Довлатовым?
Андрей Арьев: В Ленинграде был на «ты». Но это было общение далеко не идиллическое. Я думаю, что в Нью-Йорке у них отношения были лучше, чем в Ленинграде. Во всяком случае – ровнее. Собственно говоря, первое литературное общение Бродского с Довлатовым состоялось, я думаю, приблизительно в начале 1962 года. Это было время, когда Довлатов уже ушел из университета, а Бродский только что написал поэму «Шествие». Познакомились они годом раньше, но я говорю о литературной встрече. Перед тем, как Сергей ушел в армию, Бродский пришел к нему домой читать эту свою поэму. Как вы знаете, это огромное полотно, даже полотнище, мистическая поэма. Бродский не понял и не мог понять, что слушают его такие же, как он, «красивые двадцатидвухлетние» оболтусы с очень незаниженным о себе представлением.
Он читал и читал эту поэму, пока всем она не надоела. Бродский читал, как всегда, с большим пафосом, постепенно народ стал разбредаться, кто-то стал выпивать. Это был, конечно, для него позор, так он внутренне воспринимал происходящее. Из одного мемуара следует, что он якобы сказал: «Сегодня освистали гения». Такого не было, но Бродский понял, что все это дело провалилось, и ушел. Впрочем, что-то в таком духе он все же сказал, потому что помню, как он одну нашу общую приятельницу притиснул к печке и что-то такое говорил: “Они не понимают – это гениально, гениально”.
Так что эти отношения были на «ты». Установленные Бродским отношения в Америке говорят о другом. Бродский замечательный был художник, он мог определить отношение людей друг к другу, не прибегая ни к каким вычислениям, воспоминаниям о тех или иных случаях. Он написал в своем эссе о Сереже Довлатове, что, мол, в Ленинграде три четверти адресов и телефонов в их записных книжках совпадали. В Нью-Йорке вряд ли одна десятая.
Все-таки в Ленинграде тогда была одна богемная компания, все друг друга знали, это был один мир. И Довлатова, и Бродского можно было встретить на Невском. Но отношения до 30 января 1968 года были не очень. Я, во всяком случае, после происшествия с «Шествием» больше у Довлатова в квартире Бродского не видел, тем более читающим свои стихи. Но хорошо помню вечер 30 января 1968 года, когда они оба блистательно выступили – это было вообще лучшее литературное мероприятие в советское время, из мной виденных, – выступление молодых авторов в Доме писателя. Там бесконтрольно собралась целая группа творцов «на пороге славы»: Валерий Попов, Владимир Уфлянд, Городницкий и другие. Зал был в полном восторге. Откуда-то, как всегда, все всё знали, зал был переполнен, людей – в два раза больше, чем там могло собраться, даже еще и на улице осталась толпа. Сережа читал рассказ, он тогда у него назывался «Сучков и Берендеев». Я помню, как он читал, вцепившись руками в трибуну, но читал блестяще. Зал после его выступления окончательно раскрепостился.
Но венцом все-таки оказалось выступление Бродского. Только он всех очаровал и заворожил. Это все было следствием даже не раскрепощения чувств, которое у всех было после 1956 года, когда и появились самые разные поэты, друг на друга никак не похожие: Соснора, Кушнер, Горбовский, Уфлянд, Бродский… Но если у всех было раскрепощение чувств, то у Бродского это уже было половодье чувств. Во всяком случае так написана поэма «Шествие», которую мы тогда не оценили.
(Музыка)
Александр Генис: В Таллине состоялась еще и книжная премьера. Тут продавали (аж за сто евро) только что вышедший пятитомник Довлатова. Это – наиболее полное издание, которое включает много малознакомых текстов. За сверкой текстов следила вдова Сергея Елена, с которой я беседовал незадолго до таллинского фестиваля.
Лена, вы не так давно сверяли все тексты Довлатова для основополагающего издания. Много было изменений, ошибок?
Елена и Сергей ДовлатовыЕлена Довлатова: Достаточно, вполне прилично.
Там было много сделано просто чисто корректорских ошибок, а иногда довольно смешные редакторские, которые подправляли рукопись Сергея. Я не знаю даже, для чего это производилось.
Александр Генис: То есть вы восстановили оригинальный текст?
Елена Довлатова: Мы постарались восстановить.
Александр Генис: По рукописям?
Елена Довлатова: По рукописям и по прижизненным изданиям и по публикациям, которые тоже прижизненные были.
Александр Генис: Как Довлатов относился к ошибкам?
Елена Довлатова: Вы же знаете, как он относился, – болезненно.
Александр Генис: Мне он дарил свои книжки и обязательно исправлял в каждом издании опечатки.
Елена Довлатова: Обязательно всегда исправлял. Мучительно все это переживал. У нас дома, например, до сих пор хранятся тексты, я помню, что последние относились к альбому «Не только Бродский», там достаточно много было, как ему казалось, серьезных опечаток.
Поэтому я, еще тогда занимаясь набором книжным, я ему отпечатала большое количество вот этих исправлений, он их размножил на ксероксе. Когда дарил кому-то экземпляр, обязательно вклеивал, вырезал и вклеивал эти кусочки строчек или слов, обязательно исправлял в изданной книжке уже.
Александр Генис: А как выглядят довлатовские рукописи?
Елена Довлатова: Они в основном машинописные, с исправлениями бывают уже незначительными. Серьезную работу он проделывал многократно, поэтому те рукописи, которые сохранились, содержат мало правки, которые он делал рукой. Рукописных его страниц очень-очень мало, он не любил свой почерк, выбрасывал обычно черновики.
Александр Генис: Сергей мне говорил, что он ни разу в жизни не написал ни одного слова без черновика. Правда?
Елена Довлатова: Нет, иногда он импровизировал, конечно. Письма точно совершенно не писал ни под какую копирку, ни с черновиками.
Все эти разговоры о том, что у него хранятся собственные письма прежде, чем он их отправил, абсолютная неправда, никаких нет писем. Поэтому мне довольно трудно и долго приходилось собирать переписку, которую он вел со своими адресатами.
Александр Генис: Но, я, например, помню, как Сергей показывал копии писем, которые он считал важными. Например, Виктору Некрасову он послал письмо, снял с него копию и показывал нам: «Хочу вас сделать свидетелями своей переписки». Была у него такая формула.
Елена Довлатова: Может быть, это было сделано для вас, не знаю. Во всяком случае я не видела этого в архиве.
Александр Генис: Можно ли считать, что теперь в распоряжении читателей есть довлатовский канон?
Елена Довлатова: Мне об этом говорили, я думаю, что да.
Александр Генис: Несмотря на то что Довлатов так широко издается, некоторая часть его наследия остается по-прежнему не напечатанной, в том числе радиоскрипты, а их огромное количество, Сергей писал радиоскрипты по несколько текстов в неделю.
Какова их судьба?
Елена Довлатова: Их чуть больше двух тысяч. Они хранятся, я даже сейчас не могу сказать, по разделам в очень больших, толстых папках, они все там подшиты аккуратным образом. Все то, что он хотел опубликовать, он напечатал в газетах. Так скрипты уже превратились в тексты.
Александр Генис: А те материалы, которые печатались в разных газетах? Например, в «Новом американце» Довлатов писал совершенно очаровательные маленькие заметочки, всю эту мелочь, все эти осколки, то, за что мы так любим Чехова-Чехонте, что с ними?
Елена Довлатова: У меня такое ощущение, что этот вопрос немножко странно выглядит. Потому что опубликована вся почти журналистика из «Нового американца», она называется «Колонки редактора, или Речь без повода».
Александр Генис: Я имел отношение к этому изданию, но там далеко не все. Например, я помню, как Довлатов принес текст, где он разговаривает с пожилым эмигрантом, а в конце пишет: «Интервью у своего отца брал Сергей Довлатов».
Это, по-моему, нигде не напечатано.
Елена Довлатова: Разве? Я помню, что мы старались абсолютно все его публикации в «Новом американце» собрать. Единственное, что не вошло, – это подписи под чужими фотографиями, под рисунками или какие-то мелкие комментарии к заметкам.
Александр Генис: Я думаю, что кто-нибудь еще что-нибудь найдет обязательно.
Елена Довлатова: Даже рисунки были опубликованы.
Александр Генис: Рисунки у него замечательные и очень смешные.
Лена, вы не только редактор довлатовских сочинений, но и частый персонаж в его прозе. Каково себя чувствовать персонажем?
Елена Довлатова: Довольно трудно. Потому что люди очень хотят узнать, что было правдой, а что нет. И может быть, сравнивают – меня и моего персонажа. Я боюсь, что иногда не в мою пользу.
Александр Генис: Я помню, он приписал вам такие слова: «Сергей, у тебя комплекс моей неполноценности».
Было такое дело?
Елена Довлатова: Было. Так и сказала.
Александр Генис: Лена, Сергея уже нет 29 лет – это целая жизнь. Как вы считаете, мог бы он вернуться в Россию, как вернулся Солженицын или Аксенов?
Елена Довлатова: Таким образом он наверняка не вернулся бы в Россию. Во-первых, потому что это осложняется положением, дети его уже точно не захотели бы. Даже Катя, которая приехала в Америку в 12-летнем возрасте, тем не менее ее основным языком, на котором она выразить себя может, английский стал.
Александр Генис: Причем, Катя говорит по-русски совершенно, как вся ваша семья, где говорят так, что я всегда боюсь ошибиться.
Елена Довлатова: Катя замечательно знает и русский, даже иногда корректуру делает. То есть она находит какие-то опечатки, у нее очень хороший глаз. Но Коля, который здесь родился, просто не представлял себе жизни вне Америки.
Во всяком случае при жизни Сергея, он был еще младенец, он даже предполагать не мог, что существует огромный мир, он может оказаться где-то за пределами той жизни, к которой он привык. А сейчас он только один раз побывал в России. Он не высказал предположения о возможности даже пожить там какое-то время. Он американец. Поэтому я не думаю, чтобы Сергей мог бы изменить свою жизнь опять.
Потом, самое главное, даже я когда приезжаю, у меня половина жизни прошла там, половина жизни вторая здесь, я должна сказать, что я бы тоже не хотела уже вернуться туда, потому что нет той страны, нет той жизни, от которой мы уехали. Это еще одна эмиграция, не знаю, оказалась бы она такой же легкой, то есть смогли бы мы так приспособиться к этой новой жизни, как мы приспособились к жизни в Америке.
Александр Генис: И последний вопрос: как жить вдовой прославленного и любимого писателя?
Елена Довлатова: Трудный вопрос. Я стараюсь поменьше показываться, я стараюсь поменьше участвовать в обсуждении. Мне очень трудно ответить на этот вопрос. Я не амбициозный человек.
Александр Генис: Какой был самый счастливый год жизни с Довлатовым?
Елена Довлатова: Самый счастливый год был в жизни как раз год работы в «Новом американце» перед тем, как родился наш сынок, и первый год после того, как он родился.
Клуб «Кино Porusski»: фильм Довлатов — PORUSSKI.me
Начало ноября 1971 года. В честь неизвестного писателя Нифонтова называют целый корабль, к открытию которого ряженый Гоголь, Пушкин и Толстой говорят о современности. Говорят хорошо. В редакции больших и малых журналов ждут, вытягивают стихи о рабочих, нефтяниках, метростроевцах. А те художники и творцы, кто не может писать такое, делят общую участь призраков страны в прокуренных коммуналках, пьют и охотно оценивают творчество друг друга — от безнадежности.
«Довлатов» — художественный фильм Алексея Германа-младшего. Фильм вышел в российский прокат 1 марта 2018 года.
Картина рассказывает о несколько днях из жизни писателя Сергея Довлатова накануне эмиграции его друга, будущего лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского. В череде жизненных коллизий, иногда смешных, а иногда пронзительных, мы открываем для себя жизнь тонкого, блестящего, ироничного человека, который выбирает свой творческий путь.
Анастасия | Автор Porusski.me
Что я сразу вспоминаю после просмотра фильма, так это диалоги. Как они говорили друг с другом простыми и красивыми фразами, книжными и органичными. Всего несколько дней из жизни Довлатова, ровных, схожих между собой. Образы, одежда, мелочи, валяющиеся по квартирам и производствам, — всё отправляет прямиком в 70-е. Прекрасная работа художников, ощущается внимание к деталям в декорациях картины. Художник-постановщик Елена Окопная создала такой “мирный” мир, который всё равно несёт дух лагерных вышек, службы и напряженности.
И хоть 30 лет прошло с войны, а непонятно, то ли она ещё идет, то ли еще будет.
Сюжет вроде бы построен вокруг главного героя, но ощущение складывается, что он – лишь часть общего процесса. Процесса отчужденности, ненужности. Часть компании призраков страны, для которой они не существуют. Их тексты не печатают, их персоны не принимают. Даже в собственной семье, несмотря на постоянную озабоченность купить дочери куклу, Довлатов как будто не существует. Вроде бы есть отец, несет спящую дочь на руках, с женой отношения выясняет. А если всё это вырезать, то будто и не изменится ничего в их жизни.
Все события в фильме тихие, усредненные. О победах и бедах всегда между собой, даже перемены тона в голосе не слышатся, но ощущаются. Удача, неудача, смерть – всё сопровождается тихим негодованием, смешанным с каким-то общенародным смирением. Нет накала в сюжете, громкой развязки. Созерцания больше, чем динамики. И картина не выходит за эти рамки, как и талант писателя, который так и не прорвал границы цензуры и недопустимости его творчества. Ведь Довлатова признали уже после его смерти. И этого признания он так никогда и не увидел.
Кристина | Менеджер экологического проекта
Познакомилась я с Довлатовым пару лет назад. Мой друг цитировал его в разговоре, и все было мне по душе: иронично, немного цинично, и вместе с тем правдиво и жизненно. Тогда я и решила прочитать его произведения. Я смеялась и плакала прямо в метро, где, собственно, и удавалось читать.
В моей голове есть его образ, четко сформированный, как будто мы знакомы.
Увы, и в этом фильме он не совпал с моим воображением… Я ждала, ждала до самого конца, но нет. Думаю, дело в том, что показан короткий и самый трудный период его жизни, где он вымотан и подавлен… Мне не хватило его СИЛЫ.
Что касается самого фильма, картина ясно передала всю боль того времени для людей с либеральными взглядами. Кто-то ломается, и ты не можешь их осуждать. А кто-то идёт напролом, прет, и как больно смотреть, когда тебя выдавливают, выдавливают любыми способами, а ты все равно так неистово любишь свою родину и веришь в лучшее.
Ты принимаешь бедность, но не меняешь своих взглядов. Ты принимаешь то, что не можешь найти ни денег на куклу, ни самой этой куклы, а ведь кажется, это единственное, что ты можешь сделать для дочери, потому что быть отцом в таком подавленном состоянии у тебя просто нет сил. Особенно об этом говорит эпизод, где Бродский несет дочку Довлатова на руках.
У меня отложился образ Бродского. Он как раз такой. Спокойный, собранный, а главное – сильный.
В целом не зацепило. Думаю, пересмотрю ещё раз, может быть, смогу увидеть что-то еще, что не открылось.
Анна | Фотограф
Посмотрела сегодня фильм “Довлатов” – впечатление неоднозначное: скорее понравился, чем нет. Очень фестивальное кино, не для каждого зрителя и, возможно, даже не для кинотеатра. Хорошо посидеть, посмотреть его дома холодным ноябрьским деньком. Блестяще воссозданная атмосфера эпохи застоя, костюмы, декорации, и очень похож на Довлатова актер. Никаких супергениальных диалогов нет, меня фильм держал картинкой.
Показана одна неделя из жизни Довлатова. Серый, мрачный ноябрьский Ленинград. Не знаю, удалось ли режиссеру показать дух того времени. Молодым писателям и художникам не сопереживаешь, но наблюдать было интересно. Очень понравились главный герой и Бродский. Зачем в картине сняли Козловского — непонятно: может, для того, чтобы привлечь больше зрителей. Этот фильм определенно имеет свою аудиторию, но она немногочисленная, как и у любого фестивального кино.
Наташа | Редактор раздела «Красота» в Porusski.me
Мне фильм понравился. Правда, мне кажется, он не для просмотра в огромном кинотеатре с попкорном, а скорее для семейного времяпрепровождения, когда потом с другом или второй половиной можно обсудить свои эмоции и впечатления.
Очень здорово передана атмосфера того времени (я могу судить по рассказам бабушки, это время её молодости). Актёры, несмотря на свою медийность (в данном случае Козловский, Ходченкова, Лядова), выглядят так несовременно — в хорошем смысле.
Здорово передан образ Довлатова – неидеального, сомневающегося человека: и в семье все не так, с работой проблемы, и винить в этом некого, кроме себя. Вообще, фильм вызвал желание познакомиться с его творчеством ближе.
Отдельно хочется сказать, что помимо Довлатова участниками каждого кадра были сигареты и дым от них. В нынешний век ЗОЖа смотрится удивительно и магически одновременно: меня не отпускало ощущение, что я сижу в этом дыму все два часа. Но это не отталкивает, а, наоборот, сближает с героями фильма. Так же, как и их тихие, но будто надломленные голоса и постоянные извинения за то, что они плывут по течению жизни.
Наташа | Руководитель отделом визуального мерчендайзинга
Если вы ожидаете фильм-биографию, то вряд ли можно так назвать «Довлатова». Это фильм-повествование о нескольких днях из жизни великого писателя. Поэтому если вы не «в теме» мэтров советской литературы, возможно, имеет смысл почитать биографию перед просмотром фильма.
Вообще же, фильм под настроение, конечно, ибо привычной всем схемы «завязка-кульминация-развязка» тут практически нет.
Сюжет вялотекущий и никуда не торопится, да и удивить тоже не пытается. Но ради атмосферы посмотреть стоит. Она настоящая и не наигранная, а имена известнейших писателей возникают в диалоге мимоходом и случайно.
Фильм не без иронии определённо! Тут нет великих деятелей по-голливудски, зато есть «чёрные рынки» СССР, отсутствие свободы слова в действии, литературные вечера, как они были, и горки из детства в виде ракеты на фоне.
Субъективный вердикт: фильм не захватывает, после середины смотреть уже становится скучно. Однако настолько здорово передана атмосфера, что уделить время для разового просмотра можно.
Клуб
«Кино Porusski»Любите кино? Отлично! Давайте смотреть его вместе. Впечататься, обсуждать героев и делиться мнениями. Если вы страстный поклонник русского кинематографа или же просто любопытный зритель, мы будем рады видеть вас в наших рядах.
Смотрите фильмы вместе с нами! Лучшие отзывы попадут к нам в журнал.
Что для этого нужно?
- Следите на нашими соцсетями, где мы будем анонсировать следующий фильм для публикаций
- Смотрите кино
- Отправляйте отзыв на нашу почту [email protected] с пометкой «Кино Porusski»
Впереди нас ждут совместные просмотры кино, организованные нашим журналом!
Довлатов, дружба и джаз: как в СПбГУ стартовал «День Д»
Второй год команда энтузиастов проводит фестиваль «День Д». Тема фестиваля 2017 года — «вторая оттепель» 1960-х и молодость Сергея Довлатова.
«В 1964 году с должности генерального секретаря ЦК КПСС был снят Никита Хрущёв, и для советской интеллигенции начался период относительной свободы — время надежд, когда сосуществование творца с политическим строем кажется возможным», — открыл дискуссию Лев Лурье.
Литературовед, ученый-филолог, автор первой филологической книги о Довлатове Игорь Сухих отметил, что нам крайне сложно оценивать время, в котором мы находимся: «Если бы мне пришлось писать книгу о 60-х годах, то в качестве эпиграфа я бы взял фразу, принадлежащую Анне Ахматовой: «В сущности, никто из нас не знает, в какую эпоху он живет».
И нам не стоит обольщаться, ведь и мы сами не подозреваем, в какую эпоху мы живем».
Кроме того, Игорь Николаевич отметил, что «эпоху надежд» нельзя назвать собственно «довлатовским» временем, и интонация его прозы это демонстрирует. «Шестидесятые годы Довлатова — это школа, армия и почти девять лет его пребывания в Университете. Творчество писателя проходит уже в следующую эпоху — время «отрезвления»», — считает Игорь Сухих.
Профессор СПбГУ также рассказал об исследовании студентки СПбГУ Анастасии Фесенко, которая изучила архивные материалы. Согласно им, Довлатов был почти чеховским «вечным студентом» — его личное дело начинается в 1959 году и заканчивается в 1968 году.
Кроме того, по мнению Игоря Сухих, со «студенческим» периодом связан персонаж-протагонист прозы Сергея Довлатова: отчасти этот герой вырос из филологической, университетской реальности Довлатова.
«Тема, с которой Сергей Довлатов поступает в Университет в 1959 году, классическая — «Образ лишнего человека в русской литературе», — сообщил спикер.
— Один из лучших, на мой взгляд, текстов, написанных Довлатовым, это рассказ «Лишний», изданный вдогонку к сборнику «Компромисс». Более того, в одном из писем Игорю Ефимову он пишет так: «Последние десять лет я пишу на одну и ту же тему. О лишнем человеке». Тут все понятно. Но следующая фраза поворачивает все как-то по-особому: «Потому что с моей точки зрения, все мы — более или менее лишние. И все проблемы — неразрешимые». Это и есть некая формула героя-протагониста Довлатова, которого мы встречаем в его произведениях, и именно такой персонаж придает обаяния довлатовской прозе».
В свою очередь друг Довлатова, редактор журнала «Звезда», выпускник ЛГУ Андрей Арьев подтвердил, что писателя, прежде всего, волновали люди, которые не по своей воле оказались лишними.
Все герои Довлатова, в том числе и сам автор, живут не по лжи. Не потому, что они принципиальны, просто у них такая психика.
Редактор журнала «Звезда» Андрей Арьев
«Они молоды, и им совершенно не хочется тратить свои силы на какие-то расчеты, чтобы как-то устроить свою жизнь.
Именно это делает их абсолютно свободными», — обрисовал свое видение писатель и журналист. Также он вспомнил о студенческих джазовых концертах, столь любимых Довлатовым, которые проводились в стенах Университета. К слову, один из первых концертов был организован в актовом зале, где и проходил круглый стол «Довлатов и время надежд».
Свое мнение о творчестве Довлатова также представил режиссер Сергей Соловьёв, который привез на фестиваль в Петербург фильм Геннадия Шпаликова «Долгая счастливая жизнь» (1968 год). Он подчеркнул, что Сергей Довлатов брал из своей эпохи самое замечательное — здоровье и любовь.
«Это не просто писательское устройство, не способ описывать предметы. Это счастливое устройство сознания, которое позволяло литераторам того времени относиться к действительности как к театру теней, с бесконечным юмором», — так охарактеризовал особенности творчества Довлатова и некоторых его современников мэтр кино.
Видеозапись круглого стола можно посмотреть в официальной группе СПбГУ.
Сергей Довлатов · LRB 20 мая 2015
В 1983 году Сергей Довлатов сказал интервьюеру, что литературная ситуация в Советском Союзе хуже, чем когда-либо. «Если при Сталине талантливые писатели сначала публиковались, затем их ругали в прессе и, наконец, казнили или уничтожали в лагерях», — сказал он, — «теперь дело в том, что никого не казнят, почти никого не сажают в тюрьму — и нет. один опубликован ». Он говорил на собственном опыте: почти за два десятилетия в качестве писателя в Советском Союзе он опубликовал только один рассказ и одну новеллу, и эта новелла была пропагандой — компромисс, о котором он сожалел почти сразу после написал это.
Довлатов родился в 1941 году, был единственным ребенком в семье театрального режиссера и актрисы. Он начал писать как раз тогда, когда закончилась хрущевская оттепель и снова усилилась цензура. Редакторы хвалили его произведения, но не могли их опубликовать; Он зарабатывал деньги в основном журналистом.
Его автобиографический роман Компромисс документирует разрыв между жизнью, как она была прожита, и жизнью, как она описывалась в печати, и ведет хронику борьбы советских писателей за то, чтобы найти что-нибудь, что они могли бы пройти через цензуру.В одном из эпизодов журналист отправляется в погоню за «интересным человеком»; Каждый человек, которого она встречает, каким бы интересным он ни был, идеологически непригоден для печати. (Один из ее кандидатов — двойник Довлатова, «своего рода диссидент», который сокращает свое интервью, чтобы выпросить деньги у соседей.) Она останавливается на изобретателе мобильных домов только для того, чтобы узнать, что он и бездарен, и сумасшедший; когда он обнаруживает, что история о нем никуда не годится, он нападает на нее с железной шиной. Другой журналист столкнулся с проблемами после того, как написал профиль портного, который, как выяснилось, раньше работал палачом.
В начале 1970-х Довлатов несколько лет проработал журналистом в Таллинне, где было легче опубликовать работу.
Эстонский издатель представил книгу его рассказов в доказательство, но затем КГБ арестовал одного из его знакомых и обнаружил несколько рукописей Довлатова при обыске квартиры знакомого. Виновный по соучастию, Довлатов потерял работу в газете, и издание его книги было отменено. В 1976 году его друг Лев Лосев эмигрировал в США с микрофильмами, в которых были записаны почти все работы Довлатова.Публикация за рубежом была лестной, но усилила преследования: Довлатов был избит, ненадолго заключен в тюрьму и вынужден был покинуть Советский Союз. В 1977 году он с матерью переехал в Квинс, где уже жили его бывшая жена и дочь. Вскоре он заметил, что писатели имеют гораздо более низкий социальный статус в США, чем у себя дома, и Америка не соответствует тому образу, который он сформировал за годы чтения Хемингуэя и Дос Пассоса. Ему было противно давление со стороны антисоветских групп с целью преувеличить его страдания в России, и он не хотел становиться профессиональным диссидентом-эмигрантом.
Но в Нью-Йорке его карьера пошла вверх.
Добрый славянин вызвался перевести его; его старый друг Иосиф Бродский рекомендовал его New Yorker, , который вскоре опубликовал несколько его рассказов; Эндрю Уайли взял его в качестве клиента; Кнопф опубликовал свои книги. Но он жаждал публикации в России. Появление в New Yorker не имело для него большого значения, хотя он понимал, что это престижно. В отличие от Бродского, он никогда не начинал писать по-английски и никогда не ассимилировался в американской культуре.В своих мемуарах о своей семье Ours он писал, что у него все еще нет никаких качеств, которыми его дочь Кэтрин могла бы восхищаться. Он долгое время был алкоголиком и умер в 1990 году в возрасте 48 лет в больнице Кони-Айленда.
«Был ли опубликован Христос?» — спрашивает друг Довлатова в другом автобиографическом романе «Невидимая книга ». Небольшой комфорт. Разочарование от письма для режима или для ящика привело многих советских писателей к бутылке. Пьянство стало формой протеста. В романе « Пушкинские горы » писатель-хакер говорит: «Вся моя жизнь — борьба с цензурой … Цензура вызывает во мне алкогольный протест! Выпьем до конца цензуры! »Офицер КГБ с рюмкой в руке утверждает, что водка, а не самиздат положит конец советской власти, потому что общество слишком пьяно, чтобы продолжать функционировать. В Наш, другой агент КГБ говорит: «Что это за чушь про права человека? Русскому нужно только одно право: право перебраться с похмелья! »Даже те, кто не был до смерти пьяным, казалось, гнили заживо: в Политбюро было полно стариков, и люди шутили по поводу абонементов на политические похороны.В 80-е годы ленинградские «некрореалисты» снимали фильмы, в которых герои соцреализма изображались в образе ходячих мертвецов, разлагающихся на экране.
«Они умеют любить только мертвых», — писал однажды Пушкин. К 1970-м годам сам Пушкин стал отстаивать некрофильный подход Советского Союза к литературе. Он был канонизирован на пушкинском юбилее Сталина в 1937 году, и впоследствии его выгнали по любому поводу, лучше забальзамированного, чем Ленин.
Неоднократное заявление «Пушкин — наше все» подтвердило, что он вообще может стоять за все.Он стал героем бесчисленных шуток, многие из которых были непристойными. Можно сказать, что «это сделал Пушкин», имея в виду более близкую виноватую. Поэт Дмитрий Пригов, современник Довлатова, написал непубликуемые некрологи, возвещающие о смерти русских писателей XIX века в стиле советской газеты. Некролог «Товарищу Пушкину» состоял из вежливой похвалы, за которой следовало описание поэта как «плейбоя, пьяницы, бабника и хулигана», точное описание, но в то время богохульство.Подобные насмешки не были чем-то новым — в 1917 году русские футуристы предложили выбросить Пушкина, в том числе, с «корабля современности», а в 1930-х Даниил Хармс написал «Анекдоты из жизни Пушкина», издевательский над ними. национальная одержимость, полная пошлых шуток, которые обожал настоящий Пушкин.
Пушкинские горы, Нападение Довлатова на культ Пушкина , недавно перевела его дочь Катерина, которой все-таки было чем восхищаться в своем отце.
На русском языке роман называется Заповедник , буквально «Святилище», отсылка к тематическому парку имени Пушкина, построенному в имении поэта. Пушкинленд — гротескный микрокосм Советского Союза. Негласный писатель-алкоголик Борис Алиханов устраивается туда гидом. В воздухе витают искаженные цитаты Пушкина, и каждый день по команде один проводник рыдает над могилой Пушкина. Половина людей, которых встречает Алиханов, спиваются до смерти, ругаются, как моряки, а точнее, раз уж это Россия, как профессиональные воры.Один из товарищей-гидов Алиханова — бездарный писатель, который более чем счастлив соответствовать советским стандартам: «Я чертов писатель, — говорит он, — вроде как Чехов». Обидчивый, обесцвеченный светловолосый гид называет кого-то Укол, а затем добавляет: «Хорошо, что Пушкина здесь нет, чтобы это увидеть». Туристы, которых называют «паломниками», шокирующе невежественны, они задают вопросы типа «О чем была дуэль Пушкина и Лермонтова?» туристическая группа не замечает, когда Алиханов заменяет стихи Пушкина стихами Есенина, любимца бандитов и пьяных поэта начала ХХ века.
Все одержимы предполагаемыми вещами Пушкина, даже если они фальшивые. «Сначала они загоняют человека в землю, а затем начинают искать его личные вещи», — говорит Алиханов. Он потрясен тем, как почитают предметы и игнорируют слова: «Слово переворачивают вверх ногами. Его содержимое выпадает. Вернее, оказывается, не было. Слова неуловимо нагромождены, как тень пустой бутылки ». Выпивка — единственный способ нарушить однообразие. Тем временем в Ленинграде бывшая жена Алиханова строит планы эмигрировать в Америку вместе с дочерью.Она убедительно убеждает его присоединиться к ним, но он не хочет. «Тот, кто живет в мире слов, не ладит с вещами», — говорит он. Что будет с его словами в Америке, в столь очевидном мире вещей?
Хотя цензура превратила литературу в мавзолей, в Советском Союзе появилось множество лингвистических изобретений. Стиль Довлатова, особенно его юмор, зависит от того, как русская трость использовалась в Советском Союзе после десятилетий репрессий, лишений и ритуального государственного жаргона.
Для Довлатова лагерный сленг был поэзией. Лишенные почти всего, сокамерники, или «зэки», уделяли внимание словам. Зона, роман, основанный на работе Довлатова тюремным надзирателем во время его военной службы, представляет собой мастер-класс на языке российских преступников и полон умных пародий на измученный синтаксис официального языка, формулировки, лишенные смысла и пропитанные в выпивке. Капитан призывает охранников не напиваться до ступора: «Ваш тезис должен быть таким: пить, но в пределах.Совсем не пить — это было бы чересчур. Это было бы, как говорится, антимарксистской утопией ». В канун Нового года персоналу приказывают собраться в Ленинской комнате. Когда политрук видит, что они уже слишком пьяны, чтобы стоять, один из мужчин отвечает: «Жизнь, товарищ лейтенант, идет впереди идеала». Подобно Пушкину, марксизм превратился в шутку. В пик Зоны зэки поставили пьесу под названием Кремлевские звезды. Ленина играет профессиональный вор; Дзержинский, бывший шеф тайной полиции, педофил, курящий наркотики.
Персонал лагеря и сокамерники рассмеялись, когда Ленин произнес свою последнюю речь: «Чьи это счастливые молодые лица? Чьи это веселые блестящие глаза? Неужели это молодежь 1970-х? … Неужели это великолепные внуки революции? »Комната, полная пьяниц, воров, насильников, убийц, фальшивомонетчиков и спекулянтов: это было светлое советское будущее.
Зона — это вклад в давнюю традицию русских и советских тюремных мемуаров, от Достоевского до Варлама Шаламова.А вот Довлатов — чудак. Книгу обрамляют письма к настоящему издателю Довлатова в русской эмигрантской прессе о ее неоднократном отказе на том основании, что «тема лагерей исчерпана» и что «после Солженицына эту тему следует закрыть» ( В письме с отказом, включенном в «Невидимая книга », советский редактор говорит рассказчику: «Мы не хотим ничего трагического или мрачного. Мы хотим петь и смеяться, как дети!») Довлатов говорит, что даже если это не так. Солженицын, он все еще имеет право на существование; что его книга о криминальных лагерях, а не о политических; и что, в отличие от Солженицына, он считает, что проблема не в том, что лагеря — это ад, а в том, что ад внутри нас.
Разница между прежними лагерями и лагерями Довлатова заключается в различии между СССР при Сталине и СССР при Брежневе. Ужас уступил место скучающим страданиям; моральный абсолютизм до иронии. Все перестало выглядеть таким черно-белым.
В Зона Довлатов сохраняет невозмутимый тон, без намека на мелодраму. Писатель-рассказчик сообщает своему редактору:
Меня интересует жизнь и не тюрьма, и люди, а не монстры. И я совершенно не хочу, чтобы меня называли современным Вергилием, который ведет Данте через ад (как бы я ни любил Шаламова)… Так что я опустил, как говорится, самые душераздирающие подробности лагерной жизни.Я не завлекал своих читателей обещаниями острых ощущений и странных достопримечательностей. Я бы предпочел подвести их к зеркалу.
Это зеркало более чем в одном смысле: Зона хочет показать, что не только зэки боялись охранников; стража тоже зеков боялась. Они часто оставались с ними наедине, в меньшинстве, на них нападали и даже убивали.
Алиханов, альтер-эго Довлатова в Зона , как и в Пушкинские горы , получает удар под ребро.В какой-то момент рассказчик доведен до слез жестокостью зеков.
В Пушкинских горах все спрашивают Алиханова: «Любишь ли ты Пушкина?» Наконец он кричит: «Любить публично — это непристойно!» Но Алиханов действительно любит Пушкина — в частности, его отказ судить, его позицию » выше морали ». Довлатов — писатель, потомок Пушкина и Чехова, с которым (как отметила критик Екатерина Янг) он разделял предпочтение милосердия перед справедливостью. Его отказ встать на чью-либо сторону — еще одна причина, по которой Довлатов был непубликационным в Советском Союзе. Невидимая книга включает правительственный отчет читателей, в котором говорится: «Есть что-то программное в эффектном, слегка высокомерном отказе автора делать какие-либо выводы или делать какие-либо моральные суждения; кажется, что малейший намек на мораль заставит его вздрогнуть и замкнуться ».
« На иностранном языке мы теряем 80 процентов нашей личности », — говорит Алиханов в Пушкинских холмах, , пытаясь решить стоит ли эмигрировать.
«Мы теряем способность шутить и иронизировать.Одно это меня пугает ». Довлатов был озабочен структурой и ритмом языка; в какой-то момент он решил в качестве формального ограничения никогда не использовать два слова с одной и той же первой буквой в одном предложении. В Нью-Йорке он размышлял о том, что его работы никогда не будут полностью поняты в английском переводе. Некоторые переводы его книг существенно отличаются от русскоязычных версий, с измененными или удаленными разделами; Похоже, что Довлатов сделал это, чтобы произведения были более понятны англоязычным читателям.После того, как Курт Воннегут отправил ему письмо поклонника, Довлатов ответил: «Сколько бы я ни опубликовал на английском, никто никогда не напишет о моем языке … и это единственное, что, как я достаточно дерзко полагаю, представляет какой-либо интерес К счастью, он ошибался, хотя правда в том, что многое потеряно: переводчики борются с обширной игрой слов и намеками Довлатова. (Пояснительные примечания, включенные в некоторые переводы, помогают.
) Энн Фридман фиксирует комический ритм Довлатова, но не совсем справляется с сложной задачей перевода тайного сленга The Zone (некоторые из которых нуждаются в объяснении даже на русском языке. текст), несмотря на попытки Довлатова помочь ей.В Пушкинских горах, Катерина Довлатова изобретательнее в своих версиях его неологизмов. Возьмем эти строки о деревенском пьянице, язык которого «мало чем отличается от классической музыки, абстрактного искусства или песни щегла»:
Он называл сплетников-женщин болтовней. Плохие хозяйки — мажордодосцы. Неверные женщины — гепарды. Пиво и водка — кувалда, яд и керосин. А молодое поколение — малина … Однажды он подвесил двух котов на рябину, завязав петли леской.«Разведение шебангеров», — сказал он, — «охота».
В 1983 году Довлатов сказал интервьюеру: «Если я замечаю в письме намек на то, что моя книга была прочитана, это уже само по себе вызывает во мне сильные эмоции. Потому что я знаю, что если мои книги попадают на место моего рождения, то они осторожно и тайно передаются от одного человека к другому, пока не обратятся в пыль.
Если бы у книг были души и языки, чтобы говорить, мы бы знали, что каждый мечтает о такой судьбе ». Он умер, когда его работы стали доступны в России, но уже не в виде разрушающего самиздата, а в виде настоящих книг, напечатанных большими тиражами.Сегодня он близок к тому, чтобы создать в России собственный культ. Правительство рекомендовало его книги школьникам, а его поклонники открыли Дом Довлатова на Пушкинских горах.
Отзыв «Довлатов» | Голливудский репортер
Таланты писателя Сергея Довлатова заблокированы режимом в литературном портрете авторитарного общества Алексея Германа-младшего.
Писатель и поэт-эмигрант советских времен Сергей Довлатов, возможно, не нарицательное имя на Западе, но дома он считается суперзвездой, символом трагического отказа СССР от величайших художников и талантов и, в целом, от самой реальности. .В обратном взгляде режиссера Алексея Германа-младшего на коммунистическое прошлое своей страны, Довлатов поэтично вызывает давно потерянный мир, в котором поэзия имела огромное значение, а писатели, подобные герою, предпочитали голодать, чем писать заказной китч и ложь.
Однако, вне фестивалей, может быть нелегко привлечь публику к рассказу о человеке, томящемся под навязанным писательским тупиком. Сербский актер Милан Марич впечатляюще наполняет сапоги еврейско-армянского писателя своим властным и ироничным присутствием, но ему почти нечего делать, кроме как бродить по улицам и литературным местам Ленинграда.Тем не менее, фильм намного проще смотреть, чем последний полнометражный фильм режиссера, мрачный Under Electric Clouds (2015). В этом фильме люди мечтали о конце света; По крайней мере, Довлатов мечтает о том, чтобы Брежнев ободряюще похлопал его по спине.
Действие фильма разворачивается в течение шести холодных, белоснежных дней ноября 1971 года в Ленинграде, где широкий спектр русских писателей и художников прошлого и настоящего предстает как свидетели истории. Довлатов, который, как мы знаем, в конечном итоге будет вынужден иммигрировать в Нью-Йорк, бродит по литературным салонам и издательствам в поисках способа выразить себя, не ставя под угрозу свою писательскую репутацию.
Это безнадежная задача.
Хотя его талант был широко признан в свое время, он был слишком большим нонконформистом, чтобы вступить в союз писателей. Без членства он не может публиковать ничего, кроме бессмысленных репортажей и интервью для заводской газеты, прославляющих советское общество, где «жадность ушла в прошлое». Но даже там его непоколебимая честность заставила его уволить.
Между посещениями литературных вечеров и джаз-клубов, ссорами с женой из-за предстоящего развода и прогулками по снегу с маленькой дочерью Катей жизнь Довлатова застаивается и рушится.В таких его книгах, как Чемодан: Роман и Пушкинские горы , нет и следа легендарного чувства юмора, столь очевидного. Кажется, что жизнь захлестывает повседневные абсурды общества.
В одной сюрреалистической сцене, действие которой происходит на верфи (место, которое предвосхищает движение Польской солидарности десять лет спустя), Довлатов разговаривает с актерами, одетыми как Толстой, Пушкин и Достоевский, о том, как мастера относятся к текущим советским делам.
Он получает политически правильные ответы.
Еще одно невыполнимое задание ведет его в подполье, чтобы взять интервью у молодого нефтяника, который пишет стихи. Вернее, писал стихи, пока не разочаровался в любви. Довлатов тащит его на шикарную вечеринку, где постоянно передвигающаяся камера Германа фиксирует отрывки не связанных между собой разговоров в виде коллажа персонажей, которые могли возникнуть из сна.
Даже поворотные моменты вызывают нереальное, сказочное ощущение. Есть писатель, который разрезает себе запястья в офисе издательства, когда его рукопись отклоняется в энный раз, арест и трагическая смерть художника, восхищающегося Джексоном Поллоком, и болезненное решение иммигрировать за границу его друга Джозефа Бродского.Как они оба знают, когда вы уедете, вы не вернетесь в СССР, и заслуга фильма состоит в том, чтобы дать зрителю понять, что, несмотря на всю ерунду и репрессии, в те годы было что-то уникальное, незаменимое творческое
. Стильные комплекты Елены Окопной с вертикальным интересом создают сложный мир вне времени, отраженный в ярких линзах в снежной тематике, в которых преобладают белые и кремовые цвета.
Продюсерские компании: САГа, Metrafilms совместно с Первым каналом, Киностудия Ленфильм, Message Film, Art & Popcorn
В ролях: Милан Марич, Данила Козловский, Елена Суйецкая, Артур Бесчастный, Антон Шагин, Светлана Ходченкова, Елена Ляденкова , Петр Гасовский, Ева Герр, Ханна Слешинская
Режиссер: Алексей Герман мл.
Сценаристы: Алексей Герман младший, Юлия Тупикина
Продюсеры: Дариуш Яблонски, Изабелла Войчик, Виолетта Каминска, Мирослав Могорович
Исполнительные продюсеры: Андрей Савельев, Артем Васильев , Артем Васильев, Алексей Савельев
Фотограф: Лукаш Зал
Художник-постановщик и художник по костюмам: Елена Окопная
Редакторы: Сергей Иванов, Дарья Гладышева
Мировые продажи: Alpha Violet
126 минут
Сергей Довлатов.Самый популярный русский писатель конца 20 века.
Сергей Довлатов.
Самый популярный русский писатель конца 20 века.- О
- Вещи, чтобы увидеть
- Дела, которые необходимо сделать
- Есть
- Ночная жизнь
- Магазин
- Оставаться
- Как дела
- Более
Для тех, кто еще не слышал о нем, мы с радостью расскажем, почему стоит как можно скорее взять в руки одну из его книг и о том, какое влияние он оказал на литературу. Довлатов родился 3 сентября 1941 года в Уфе и по сей день является одним из самых популярных русских писателей конца ХХ века. Книги Довлатова полны настоящих мест и имен — все в его прозе разворачивается там, где жил сам писатель, будь то Санкт-Петербург, Вена или Нью-Йорк. В жизни писателя литература и судьба были тесно переплетены.
Довлатов был мастером трагикомической литературной традиции и черпал вдохновение в произведениях Антона Чехова, Аркадия Аверченко и Михаила Зощенко. Он получил известность благодаря своим рассказам и романам, включая «Чемодан», «Соло Андервуда», «Заповедник», «Компромисс» и многим другим.
Свою карьеру начал журналистом в различных ленинградских газетах, а затем корреспондентом эстонской газеты. В Советском Союзе произведения Довлатова не публиковались, потому что журналы не хотели печатать горькую правду советской жизни, о которой он писал.
В 1979 году Довлатов эмигрировал из СССР в США. Он прожил в Нью-Йорке более 10 лет и посвятил свои сочинения остроумным и красочным рассказам о жизни советских эмигрантов в США. В нью-йоркские годы он дружил с многие писатели-эмигранты и часто встречались с поэтом Иосифом Бродским, всегда тщательно готовясь к их встречам. Близкий друг Довлатова Александр Генис однажды сказал: «Я думаю, что Бродский был единственным человеком, которого боялся Сергей». Но «все боялись» Бродского и все почитали его, признавая неповторимый масштаб его личности.
Генис также писал, что Довлатов был убежден, что Достоевский был самым смешным писателем в русской литературе. Поначалу это может показаться диковинным, но для Довлатова юмор был не целью и не средством, а средством познания жизни.
В феврале этого года на 68-м Берлинале прошла мировая премьера биографического фильма о Довлатове (режиссер Алексей Герман-младший). В фильме, называемом просто «Довлатов», рассказывается о нескольких днях его жизни как писателя в Ленинграде в 1971 году.
Когда он писал честно как журналист, его напряженные отношения с бывшей женой и дочерью, а также другие насущные проблемы выдвигаются на первый план. Герман младший, раскрывающий внутренний мир писателя в условиях тоталитарного режима. Фильм уже считается одним из лучших фильмов Германа-младшего и получил множество наград, в том числе приз «Серебряный лев» на Венецианском кинофестивале. Сербский актер Милан Марич играет Довлатова и имеет сверхъестественное сходство с писателем, что делает фильм еще более убедительным.
Вас также может заинтересовать
Положите наше приложение себе в карманЭтот сайт использует файлы cookie.
