гид по американской литературе XX века — T&P

Американский постмодернизм — это произведения, на которых выросла современность, но значительная часть этой литературы до сих пор не публиковалась на русском языке. T&P попросили переводчика текстов Уильяма Барроуза, Джека Керуака, Чарльза Буковски, Томаса Пинчона и куратора издательского проекта «Скрытое золото XX века» Максима Немцова составить пусть субъективный, но все-таки путеводитель по американской литературе прошлого столетия — подборку важных авторов, которых нужно знать.

Джек Керуак

1922–1969

19 октября Максим Немцов прочтет лекцию «Скрытое золото XX века: Книги, которые мы пропустили» в культурном центре «ЗИЛ».

Американец франко-канадского происхождения, католик, буддист, икона бит-поколения, отец «спонтанной прозы», задавший бесконечное множество новых способов выражения невыразимого. «Спонтанность» заключалась в том, что он старательно имитировал в своих текстах мгновенность отражения реальности. Достигал он этого, по многу раз переписывая черновики и дневниковые записи, за что Трумен Капоте называл его не писателем, а машинисткой. Кроме того, Керуак использовал в текстах принципы джазовой импровизации («боповую просодию») и буддийских дыхательных практик. Почти все его романы, входящие в «Легенду Дулуоза», — коллажи едва замаскированного автобиографического материала, записей снов и трипов, словесной игры, которую порой невозможно расшифровать, и пронзительного лирического реализма.

Уильям Барроуз

1914–1997

Гениальная призма, в которой преломился модернизм и которая выдала целую радугу удивительных психоделических оттенков. Джек Керуак называл Уильяма Барроуза «величайшим сатириком со времен Джонатана Свифта», а мы теперь понимаем, что Барроуз предвидел и эру интернета, и многие стратегии и тактики, ныне ставшие общим местом в социальных сетях. Барроуз написал 18 романов и повестей (не считая сборников рассказов и эссе), самый известный из которых — «Нагой обед» — стал одним из ключевых текстов ХХ века, привел к смене парадигмы дозволенности в литературе и подорвал диктат цензуры. Барроуз популяризовал метод нарезки, придуманный в начале XX века дадаистом Тристаном Тцарой, — когда готовый текст разрезается на мелкие фрагменты, из которых составляется новый.

Ричард Бротиган

1935–1984

Прозаик, поэт, заметная фигура сюрреалистического и поэтического ренессанса Сан-Франциско, «американский Басе», как отзывался о нем Кен Кизи. Бротиган — один из самых убедительных в американской литературе примеров проникновения восточной философии и эстетики в западный канон, обладатель уникального лирического голоса, звучащего в пространстве европейского литературного минимализма. Как прозаик он работал в удивительном синкретическом жанре, так что критика называла его романы «бротиганами». Всемирную славу Ричарду Бротигану принес роман «Рыбалка в Америке», но для понимания его места в постмодернистской литературе лучше всего подходят романы, пародирующие литературный жанр целиком, например «Уиллард и его кегельбанные призы».

Уильям Гэддис

1922–1998

Первый роман Гэддиса «Узнавания», сперва отвергнутый критикой за излишнюю интеллектуальность и непристойность, посвящен поиску аутентичности. Изначально задуманный как недлинная пародия на «Фауста», он в итоге вырос в историю художника-фальсификатора, который пишет работы в стиле фламандских мастеров, а его агент-«Мефистофель» выдает их за новооткрытые подлинники. В последующих своих текстах Гэддис довел до предела прием неаттрибутированного диалога и повлиял на множество авторов, среди которых Дон Делилло, Томас Пинчон и Джонатан Франзен.

Доналд Бартелми

1931–1989

Бартелми создал корпус текстов, по которым изучают постмодернизм. В них почти никогда не бывает сюжета, а порой даже связного нарратива: он выстраивал текст из фрагментов, которые выглядят случайными. Это мастер короткой прозы, которую в его случае иногда определяют как «короткий короткий рассказ» или «внезапная проза». Доналд Бартелми, как и Керуак, признавал прямое влияние импровизационного джаза 50-х на его стиль. «Мертвый отец» — классический текст Бартелми, без которого не обходится ни один курс мировой литературы ни в одном университете мира.

Джон Барт

р. 1930

Лев Толстой постмодернизма. Известен склонностью к метапрозе: важнейшим предметом его произведений становится процесс их же развития, исследование природы литературного текста. Например, «Торговец дурманом» написан от лица исторического персонажа, колониста Эбенезера Кука, который начинает с героического повествования, а кончает злобной сатирой. Самый известный роман Барта «Козлоюноша Джайлз» описывает мир, который умещается в университетский кампус, и мальчика, которого растили козлом и который вдруг осознал, что он должен стать мессией.

Джон Хоукс

1925–1998

Один из самых страшных писателей Америки: в своих текстах показывает, что делается с автором, решившим вытащить себя из болота традиционной литературы. Его первый роман «Каннибал» вырастает из военной прозы ХХ века и настолько успешно залечивает травмы Второй мировой войны, что становится понятно: люди только потому развязывали войны после 1945 года, что не читали этот роман. Дальнейшие его произведения так или иначе затрагивают и другие кошмарные аспекты жизни второй половины ХХ века.

Джозеф Хеллер

1923–1999

Хеллер, самый «традиционный» постмодернист, стоит одной ногой в классическом европейском романе, а другой — в зыбучих песках постнарративного дискурса. Название прославившего Хеллера романа «Уловка-22» вошло в английский язык как идиома для обозначения замкнутого круга, ситуации абсурдного, противоречивого выбора, в котором хорошего варианта не существует. Его работы — это всегда пример превосходной сатиры.

Курт Воннегут

1922–2007

Ненадежный рассказчик — художественный прием, при котором автор произведения ведет повествование от первого лица и описывает события не такими, какие они есть на самом деле.

Любимый народом и самый доступный из американских постмодернистов; выглядит потешным и легковесным автором «юмористической фантастики», но его писательский подвиг — именно в этой обманчивости. Решающим событием, определившим мировоззрение Воннегута, стала бомбардировка союзниками Дрездена, которую он пережил в городе. Его главным романом считается «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», в котором ненадежный рассказчик Билли Пилигрим думает, что находится в инопланетном зоопарке и путешествует во времени в собственное прошлое во время Второй мировой войны.

Джеймс Патрик Данливи

р. 1926

Иронист и балагур с щепотью ядовитого перца, которого ирландцы считают своим классиком. Его роман «Рыжий» про сексуальные злоключения студента Тринити-колледжа в Дублине был изначально запрещен к публикации в Ирландии и США из-за непристойности. Прочие его тексты (некоторые издавались по-русски) представляют собой кислотные мультики и пастиши. И все они крайне потешны и занимательны.

Роберт Кувер

р. 1932

Один из авторов самых болезненных текстов в мировой литературе, Достоевский в энной степени, только очень сухой. Самый известный его роман «Публичное сожжение» написан в жанре магического реализма и построен на истории Юлиуса и Этель Розенбергов, американских коммунистов и единственных гражданских лиц, казненных в США за шпионаж в пользу Советского Союза во время холодной войны. Для первого знакомства годится его маленькая повесть «Шлепая горничную» — она… ну, в общем, о том, как лучше шлепать горничных.

Томас Пинчон

р. 1937

Мыслитель планетарного масштаба, параноик и метаисторик. Писатель-затворник, который успешно скрывается от публики с 60-х, не давая интервью, чья фигура обросла с тех пор огромным количеством мифов и инсинуаций. Его «Радуга тяготения» с мрачной иронией исследует паранойю, теории заговоров, синхроничность и энтропию и считается сложнейшим романом XX века со времен «Улисса» Джеймcа Джойcа. Впрочем, сложность этого текста традиционно переоценивается: он вполне себе развлекательный, хотя и легким чтением его назвать нельзя.

Томас Макгуэйн

р. 1939

Если говорить о национальных корнях, в этой выборке Макгуэйн — самый американский из американских писателей. По нему можно судить об американскости как национальной черте. Автор десяти романов, немалого количества короткой прозы и сценариев, признанный мастер слова, прочно вписанный в контркультуру 60–70-х. Макгуэйн, приверженец традиций американского Юга, иронично исследует иррациональное ядро человеческого поведения. Его классический текст — роман дороги «Шандарахнутое пианино».

Ишмаэл Рид

р. 1938

Самый сатиричный из всех американских постмодернистов. Знаменит не только как писатель, но и в значительной степени как поэт и автор текстов песен для многих артистов (в этом смысле формировался под влиянием битников и Гарлемского ренессанса). Кроме того, Рид — исследователь афроамериканской истории, автор термина «нарратив неорабства». Его работы ставят под вопрос многие явления современной американской политики и культуры. Для первого знакомства можно прочесть роман «Мумбо-Юмбо» — как обычное произведение этого жанра или же отнестись к нему как к духовному артефакту и устроить для него на своей книжной полке маленький алтарь.

Гилберт Соррентино

1929–2006

Один из самых европейских постмодернистов Америки, продолживший традицию Джойса и Флэнна О’Брайена. Автор 25 книг прозы и стихов. Соррентино интересовали пределы формальных и комических возможностей английского языка. Многослойный роман-в-романе «Ирландское рагу», например, начинается с переписки Соррентино и редакторов, которые объясняют, почему не станут его публиковать. Сам роман состоит из трех слоев: комментариев, заметок и писем вымышленного писателя Энтони Ламонта, который создает роман в режиме реального времени. Как раз в этом тексте персонажи устраивают бунт против своего автора.

Дон Делилло

р. 1936

Неизменно актуальный социополитический комментатор американской действительности. Широчайшую славу Делилло принес роман «Белый шум», который считается прорывным в его творчестве: в нем — профессор колледжа, заработавший себе имя на работах о Гитлере, его семья и их постоянный страх смерти, безудержное потребление, ослепление медиа и насилие. Все тексты Делилло коренятся в мировой политической действительности, для их полного понимания хорошо бы параллельно читать газеты периода, о котором идет речь.

Уолтер Абиш

р. 1931

Этот писатель — сплошная несобираемая головоломка, у которой не может быть единственного решения. Если вам интересен распад повествовательной техники, вам к нему. Например, в романе «Африка по алфавиту» первая глава состоит исключительно из слов на букву «а», во второй появляется «б» и так далее. Абиш конструирует реальность и смысл в тексте, играя порядком слов, а не их отношением с внешней, описываемой действительностью. По-русски тексты Абиша выходили, но их было до обидного немного.

Кэти Экер

1947–1997

Кэти Экер — панк-поэтесса, феминистка, секс-позитивная, а также самая безысходная писательница в этом пантеоне. На нее серьезно повлияли американская литературная школа «Черной горы», Уильям Барроуз и французская критическая теория. Экер старалась нарушить читательские ожидания, экспериментируя с порнографией, традиционным синтаксисом, техникой нарезок и многим другим. Важная для нее цель — привлечь внимание к тому, насколько зыбка идентичность женщины в мужском нарративе и в истории литературы в принципе.

Дэвид Фостер Уоллес

1962–2008

Используя весь инструментарий постмодернизма, Дэвид Фостер Уоллес старался выйти за его пределы в смысле идеологии. Он был убежден, что ирония и высмеивание, несмотря на всю действенность и развлекательность, — причины застоя и отчаяния в современной американской культуре. Его программная книга — объемный энциклопедический роман-антиутопия «Бесконечная шутка». Читается как конспект книг Пинчона и Барроуза.

Дэйв Эггерс

р. 1970

Продолжатель традиции постмодернистского лирического высказывания Керуака и Бротигана, оборудованный громкоговорителем. Его первый роман, сразу покоривший и критику, и читателя, — «Душераздирающее творение ошеломляющего гения». Эту книгу обычно относят к категории нон-фикшн, и она действительно основана на реальных событиях жизни Эггерса — тяжелой травме детства, к которой он добавляет вымышленные, отчетливо фантастические сцены и вообще вольно обращается со временем. Иногда персонажи ломают «четвертую стену» и начинают общаться с автором, становясь голосами его внутреннего диалога. При чтении имеет смысл особое внимание обращать на металитературное оформление книги.

Хэрри Мэттьюз

р. 1930

Живая связь современной американской литературы с традициями УЛИПО. УЛИПО (сокр. от фр. «Ouvroir de littérature potentielle» — «Цех потенциальной литературы») — объединение писателей и математиков, основанное в 1960 году в Париже математиком Франсуа Ле Лионне и писателем Раймоном Кено. Они исследовали потенциальные возможности языка с точки зрения науки, изучая известные и создавая новые искусственные литературные ограничения — например, определенный стихотворный размер или отказ от использования некоторых букв. Хэрри Мэттьюз ведет читателя через гротескно неправдоподобную череду событий, подаваемых совершенно невозмутимо и технически изобретательно. Есть мнение, что писатель некоторое время был агентом ЦРУ, о чем и написал (автобиографический?) роман «Моя жизнь в ЦРУ». Но никто не знает, так это на самом деле или нет.

100 лет писателю-битнику Джеку Керуаку

• Поколение битых
• Дети бомбы
• Первые вопли
• Доброта и политика
• Человек с большой буквы
• Моря и города
• Тридцать метров прозы
• Как из фонтана
• Страдание

Поколение битых

«Когда-то ты был битником», – пел Виктор Цой на первом альбоме группы «Кино». Называться битником в его кругу было почетно – это значило быть нонконформистом, оригиналом, но при этом не смешиваться с привычными субкультурами вроде хиппи или панков. Примерно так же считала певица Дженис Джоплин, в конце 1960-х заявлявшая: «Я вам не хиппи, я битник. Хиппи верят в то, что улучшат этот мир, а битники ни на что особо не надеются». Битником называл себя и «дедушка русского рока» Алексей Хвостенко.

Термин «битник» возник в конце 1950-х, как созвучный модному в то время слову «спутник» – после революционного запуска космических аппаратов русское слово стало международным. Но понятие «бит-поколение» (или, как иногда у нас пишут, «разбитое поколение» – Beat Generation) возникло еще в 1940-х в кругу молодых литераторов Джека Керуака, Герберта Ханке и Джона Клеллона Холмса. Они вспоминали знаменитое «потерянное поколение» Хемингуэя и Дос Пасоса, и им хотелось стать частью столь же влиятельного культурного явления – только нового, актуального, отражавшего бурную жизнь послевоенного мира и Америки, в частности.

Путь Птицы: 100 лет со дня рождения Чарли Паркера

Холмс вспоминает, как однажды Керуак сказал ему: «Все мы разбиты, от нас не осталось ничего, кроме голой сути. Это следствие войны, когда люди, чтобы выжить под постоянным психологическим гнетом, вынуждены отбрасывать все роли и маски. Ты разбит, и силы, которые у тебя остались, надо сберечь для самого главного».

Слово «beat» также значит «ритм» и отсылает к джазу, любимой музыке битников. Они обожали бибоп, новаторское джазовое направление, появившееся в 1940-х и своим неистовым ритмом и смелой, безудержной импровизацией как нельзя лучше передававшее беспокойный дух времени. Пионеры бибопа саксофонист Чарли Паркер и трубач Диззи Гиллеспи были кумирами битников, Керуак воспевал их в прозе и стихах.

Дети бомбы

Беспокойный дух времени означал не только поиск новых идей, но и тревогу за будущее Земли и всей цивилизации. Вторая мировая, атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, затем холодная война с гонкой вооружений и перспективой ядерного апокалипсиса – все это давало людям молодого поколения право дистанцироваться от «отцов», приведших человечество к краю пропасти. Пропаганда оголтелого потребления – быстрых кредитов, нехитрого благополучия – выглядела в глазах битников циничной ширмой, прикрывающей гниющие язвы человечества и дурманом, отвлекающим от неизбежной катастрофы.

Вечно старый, вечно пьяный: 100 лет Чарльзу Буковски, одному из лучших американских писателей

Соответственно, весь благопристойный американский уклад – от стремления максимально пополнить свою «потребительскую корзину» до христианской религиозности – был тем, чему битники хотели себя противопоставить. Противопоставление шло на всех уровнях: от религиозного (интерес к буддизму и восточной мистике в целом) до полного пренебрежения к материальному, бродяжничества, принципиально неряшливой одежды, свободных сексуальных отношений и экспериментов с наркотиками.

Битники не только принесли в западное общество моду на Восток, но и дали дорогу всем последующим неформальным движениям: хиппи, панкам и так далее.

Первые вопли

К середине 1950-х термин был уже в ходу. В 1954 году журнал The New York Times Magazine напечатал манифест «Это бит-поколение», сочиненный Холмсом.

Публикация книг «Вопль» и другие стихи» Гинзберга в 1956 году, «В дороге» Керуака в 1957-м и «Голого завтрака» Берроуза в 1959-м сцементировала образ нового движения: контркультурного и, по мнению истеблишмента, общественно опасного. Вскоре после выхода «Вопля» его тираж был арестован, как и сам издатель книги Лоуренс Ферлингетти. Его обвинили в публикации непристойностей, но он выиграл суд и в 1961 году напечатал книгу «Вой цензора», в которой подробно описал ход судебного процесса.

Судьба «Голого завтрака» была еще сложнее: роман вышел сначала во Франции и был запрещен к распространению в США как порнографический, а французскому издателю пришлось вступить в полемику с правительством своей страны, отстаивая право на публикацию. Все это сделало большую рекламу Берроузу, без которой многие читатели вряд ли бы заинтересовались этой трудной, весьма специфически написанной книгой. Только в 1966-м американский суд снял обвинения в непристойности и разрешил свободное распространение «Голого завтрака».

В 1991 году вышла экранизация романа Уильяма Берроуза «Голый завтрак». На фото слева направо: режиссер Дэвид Кроненберг, Уильям Берроуз, исполнитель главной роли Питер Уэллер

Imago/TASS

Доброта и политика

Битников объединяло желание обрести новый образ жизни, мышления и языка, а не стиль или общие темы. В плане стиля они были очень разные: сардонический смех Уильяма Берроуза, самого старшего из компании, и его сложно выстроенные романы не имели ничего общего с пронизанной восторгом перед жизнью и удобоваримой прозой Керуака. Многословные экстатические поэмы Гинзберга нельзя спутать со сдержанными созерцательными стихами Ферлингетти.

Были среди них и идеологические противоречия: Керуак не одобрял левацкие увлечения Ферлингетти и Гинзберга. «Битники были поколением блаженства, доброты и наслаждения жизнью, а Лоренс перевернул все с ног на голову», – ворчал Джек, говоря о политизированности своих товарищей.

Аллен Гинзберг, 1972 год

Paul Liebhardt/Corbis via Getty Images

Для консервативно настроенных американцев слово «битник» на долгие годы стало означать вредный и достойный порицания элемент общества, расшатывающего устои, подозрительного интеллектуала и модника – такими были «стиляги» для простых советских граждан. Этот момент хорошо обыгрывается в популярном фильме «Мстители: Финал», где как всегда стильно выглядящий Тони Старк отправляется в 1960-е и, встречая своего отца, военного инженера, получает от него вопрос: «Ты же не из этих битников, а?».

Человек с большой буквы

Из всех битников Керуак стал самым популярным, потому что его автобиографическая проза, будучи очень поэтичной, вызывала у читателя впечатление искреннего и душевного рассказа. Керуак писал о том, что сам испытал, и, если посмотреть в обратном направлении, был честным олицетворением своей прозы.

Даже внешность Керуака располагала к себе, вызывала доверие: открытое волевое лицо с голливудской челюстью, широкие плечи, крепкое телосложение – типичный американский «хороший парень» со спортивным прошлым (так и было), а не какой-нибудь подозрительный худосочный неформал.

Знавшие Керуака лично отзывались о нем как о добрейшем человеке. «Он сопереживал всем – от бродячих котов до старушек», – говорил Гинзберг. Те, кто ожидал встретить в его лице заносчивого сорвиголову или нагловатого богемного персонажа, были поражены, увидев перед собой мягкого и доброжелательного красавца. Он сам говорил: «Поколение битников – это поколение сострадания».

Моря и города

Перед тем как основательно засесть за пишущую машинку, Джек успел набраться жизненного опыта: был перспективным футболистом в Колумбийском университете, куда поступил, чтобы стать писателем, а в 1942-м полгода служил помощником кока на судне торгового флота США, затем вернулся доучиваться в университете. По горячим следам он написал свой первый роман «Море – мой брат», но остался им недоволен. Роман увидел свет лишь полвека спустя.

Джек Керуак, 1943 год

National Archives/Wikimedia Commons

В 1943 году поступил в морскую пехоту, где пробыл всего неделю и после обращения в лазарет с головной болью был уволен с диагнозом «признаки шизоидной личности».

Что не годится для армии, то сгодится для литературы: в богемных кругах «шизоидную личность» Керуака встретили с распростертыми объятиями. С 1940-х он свой человек в Нью-Йорке: бродит по улицам, слушает джаз, общается с ровесниками-литераторами. Джек осваивает кочевой образ жизни, ради новых впечатлений мотаясь по Америке с Восточного побережья на Западное и обратно.

Он начинает злоупотреблять стимуляторами, в частности бензедрином, который во время войны выдавали летчикам. «Колеса» позволяли Керуаку работать по многу часов без устали, однако вскоре из-за них у молодого писателя началась серьезная болезнь сосудов, флебит.

В 1950-м вышла его первая книга «Городок и город», написанная под сильным влиянием Томаса Вулфа. Керуак не был доволен: авторский текст из 1200 страниц редакторы сократили втрое. Но было и нечто большее: Керуак чувствовал, что еще не нашел свой язык; он должен писать как-то иначе. Так он начал работу над новой рукописью, которая к 1951 году становится романом «В дороге». Попробовав писать традиционным способом – несколько страниц в день, Керуак оставляет его и придумывает новый, помещая себя в экстремальные условия.

Тридцать метров прозы

Запасшись несколькими 30-метровыми рулонами бумаги для телетайпа, чтобы не отвлекаться на смену листов в пишущей машинке и сохранять состояние потока, а также едой и стимуляторами, чтобы прерываться на отдых как можно реже, Керуак заперся в нью-йоркской квартире и через три недели вышел из заточения с практически готовым текстом.

Рукопись романа «В дороге» во французском Музее писем и рукописей, 2012 год

Charles Platiau/REUTERS

В 2001 году этот рулон с рукописью романа был куплен бизнесменом Джеймсом Айрсеем за два с половиной миллиона долларов.

Роман рассказывал о путешествиях по стране, которые Джек предпринимал со своим другом Нилом Кэссиди, выведенном в книге под именем Дина Мориарти. Появлялись в повествовании и другие друзья-битники, например, Уильям Берроуз (как Старый Буйвол Билл) и Аллен Гинзберг (как Карло Маркс). Непрерывность работы помогала Керуаку входить в своеобразный транс, в котором он заново переживал подробности этих путешествий и тут же описывал их.

Три недели ушло на рукопись и пять лет – на поиски издателя. Помня участь своего предыдущего романа, Керуак не хотел уступать редакторам ни строчки. За это время он написал еще две книги, живя в бедности, отчаянии и странствиях. Когда «В дороге» наконец вышел в 1957-м, не все критики приняли книгу с восторгом, но хвалебная рецензия в журнале Time сделала Керуака знаменитостью.

Долгожданное признание принесло неожиданные проблемы: Керуак, для которого писательство было самым важным делом на свете, страдал от того, что журналисты и критики стали представлять его как селебрити, литератора для масс, да еще попрекать эффектной внешностью, утверждая, что человек с лицом кинозвезды не может быть серьезным автором.

Как из фонтана

После успеха «В дороге» Керуак получил возможность напечатать все, что хотел, и несколько лет продолжал интенсивно писать. Почти в один год вышли «Подземные» о любви белого мужчины и черной девушки (тема для США того времени довольно острая) и их жизни в мире джазовых музыкантов, «Бродяги дхармы» – продолжение «В дороге» (дхарма – ключевой термин в индийской философии и религии, означающий закон, учение и жизненное предназначение. – «Профиль»), «Доктор Сакс» и «Мэгги Кэссиди» – о детстве в городе Лоуэлл, штат Массачусетс. Всего Керуак написал 13 романов, несколько повестей, эссе и стихотворений, не считая созданного совместно с Берроузом романа «И бегемоты сварились в своих цистернах» (опубликован в 2008 году).

Акула пера: как Хантер Томпсон стал заложником «Страха и отвращения»

У славы быстро обнаружились побочные эффекты: Керуак начал сильно пить. Он чувствовал давление – и со стороны поклонников, и со стороны недоброжелателей – и не знал, что делать дальше. Его первые книги были полны восторга перед жизнью, но с самых ранних лет Керуаку были знакомы и другие чувства – отчаяние, тревога, депрессия. Постепенно они начали выходить на первый план. Теперь он был по-настоящему разбит, и сил сопротивляться этому и бодриться становилось все меньше с каждым днем.

Керуак попробовал уйти в дзен-буддизм, медитировал, но поскольку медитации соединялись с выпивкой, они порой заканчивалось психозом.

Страдание

В последние годы Джек все больше говорил о страдании как о главном содержании его жизни. Он снова вспомнил про католицизм – религию, в которой был воспитан, – и бесконечно рисовал на бумаге образ кровоточащего Христова сердца.

На дворе была вторая половина 1960-х, эпоха любви, «детей цветов» хиппи, рок-революции и психоделической культуры, но Керуак закрылся в своем пьянстве и страдании и лишь безучастно наблюдал за праздником, одним из инициаторов которого когда-то был он сам.

Когда писатель Кен Кизи (автор «Пролетая над гнездом кукушки») и его компания «Веселых проказников» однажды завалились в гости к Джеку, рассчитывая найти в нем духовного отца, готового поделиться мудростью, Керуак, обычно очень общительный, весь вечер просидел молча, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

Его друзья-битники Берроуз, Гинзберг, Ферлингетти вполне органично вписались в новую эпоху, но Керуак так и не позволил себе этого.

Может быть, он чувствовал, что его личная история уже подходит к концу. Новые и новые поколения строили свою молодость по заветам «В дороге», а он по-буддистски тихо растворялся в пространстве. С медицинской точки зрения он растворял себя в алкоголе: после многих лет пьянства у писателя развился цирроз печени, а флебит дошел до критической стадии. 21 октября 1969 года Керуак умер в больнице от обширного кровотечения: сначала в горле, потом в желудке. Ему было 47 лет.

Вот 6 книг, которые должен прочитать Том Уэйтс, и это не Керуак или Буковски. ‹ Литературный центр

Я всегда был поклонником Тома Уэйтса. Но я был огромным поклонником Тома Уэйтса в подростковом возрасте и в начале двадцатых годов, когда его пропитанный виски романтизм, весь выгоревший и разбитый, был саундтреком к моим фантазиям о жизни на нищете. И как я пришел к этим фантазиям? Читая Джека Керуака, Чарльза Буковски, Уильяма Кеннеди, Уильяма Берроуза… Вы знаете, книги, которые Тик-Токер может счесть «красным флажком», читая вкусы.

Так что я очень , а не , потрясен списком любимых книг Тома Уэйтса, в котором фигурируют все обычные подозреваемые: Керуак, Буковски, Берроуз… На самом деле, если что-то и есть, то я приятно удивлен включением Майкла Ондатже, Брис Д’Джей Панкейк и Фрэнк Стэнфорд, трое моих любимых сейчас, во взрослом возрасте . И хотя я не сужу его за его читательские вкусы — так же, как я отказываюсь судить себя в 20 лет, — я определенно могу вспомнить несколько небелых писателей-мужчин-завсегдатаев, которые могли бы действительно понравиться Тому.

Лючия Берлин, Руководство для уборщиц

Этот вышеупомянутый «выгоревший и разбитый, пропитанный виски романтизм»? Берлин делает это лучше всех. Но в отличие, скажем, от вечно юного Серьезного Писателя Средневековья, ставки немного выше для женщины, пытающейся ориентироваться в прокуренных тавернах и затуманенных от похмелья номерах мотелей американского полусвета — с чем Берлин отлично справляется. находить маловероятную поэзию в наименее сентиментальных местах. Том, возьми в руки

Руководство для уборщиц, это изменит вашу жизнь.

Фистон Мванза Мухила, Трамвай 83  

Том, ты хочешь, чтобы все унылое богатое зрелище жизни выражалось через чувства различных отщепенцев и дельцов, отщепенцев и поэтов? У меня есть место для вас: Tram 83 Фистон Мванза Мухила (перевод Роланда Глассера) переносит нас в полувымышленный конголезский пограничный город, абсолютно бурлящий атмосферой ненасытного хаоса, и все это выплескивается из одноименного ночного клуба. И не волнуйтесь, у трамвая 83 нет времени закрытия

Ричард Вагамезе, Индийская лошадь

Тяжелая жизнь. Но это красивая жизнь. Но да, в основном это тяжелая жизнь (именно поэтому она может казаться такой болезненно красивой). Вымышленный рассказ Вагамезе о спасении индейского мальчика с помощью хоккея, после того как он вырос в одной из печально известных канадских «школ-интернатов» (по сути, католической тюрьме для мальчиков), жесток и буйен, не предлагает дешевого благочестия, и все же отказывается отвергать возможность радости.

. Как некоторые из твоих лучших песен, Том!

Роберт Хейден, «Эти зимние воскресенья»

Том, ты наверняка встречал почти идеальное стихотворение Хейдена «Эти зимние воскресенья»? Вот стихотворение, которое с безупречной и земной точностью отображает большую часть территории, которую вы ищете в своих песнях. Я говорю о тех невоспетых, скрытых пространствах, где достоинство и нежность пребывают без необходимости в глазах смотрящего. Я имею в виду, просто послушайте это:

По воскресеньям мой отец вставал рано
и одевался в иссиня-черный холод,
затем с потрескавшимися руками, которые болели
от работы в будничную погоду, разожгли
заглубленных костров. Никто никогда не благодарил его.

Агота Кристоф, Блокнот

Думаешь, у тебя есть темная сторона, Том, с твоими

Black Rider рок-операми и твоими побочными ролями в роли Ренфилда? Приятель, ты должен прочитать « Блокнот » Аготы Кристоф (нет, не тот Блокнот ). Действие происходит на беззаконных окраинах Европы, разрушенной Второй мировой войной, Записная книжка повествует о паре близнецов-детях, которые существуют в своей собственной уникально аморальной вселенной, не боясь навязывать свою волю окружающим людям. Она захватывающая, душераздирающая и глубокая, и она, напротив, покажет, насколько легка и поверхностна на самом деле вся эта барская душевная боль.

Джейк Скитс,

Тёмные глаза с полным ртом цветов

Я просто процитирую эту строфу из «Пьяного города» из невероятного дебютного поэтического сборника Скитса, Бутылка для глаз темная с цветочным ртом .

Мужчины здесь прикасаются только тогда, когда трахаются на заднем сиденье
идут на фол за тридцать секунд до конца
обнимают своих сыновей после окончания средней школы
открывают бочонок
наносят удар моему дяде сорок семь раз за винным магазином.

Я имею в виду, Том, да ладно, чувак.

«Эти зимние воскресенья» Руководство для уборщиц Агота Кристоф книжные рекомендации Чарльз Буковски Глаза бутылочные темные с полным ртом цветов Фистон Мванза Мухила Индийская лошадь Джек Керуак Джейк Скитс Люсия Берлин Ричард Вагамезе Роберт Хейден Записная книжка Том Уэйтс Трамвай 83

Буковски не был битовым похмельем

Это эссе впервые появилось в сборнике BUK100: My Old Man (Newington Press).

---

Говоря о поколении битников, очень скоро кто-то упомянет Чарльза Буковски. В худшем случае вам скажут: «Буковски был моим любимым битом!» и в лучшем случае они скажут: «Я знаю, что он точно не был частью поколения битников… но он все равно вроде как был … понимаете?»

Конечно, любой, кто действительно знает о Beats или Bukowski, вероятно, знает, что это даже близко не одно и то же. Буковски никогда не хотел быть битником, не входил ни в какие социальные круги битников и не писал, как битники. Так почему же люди, казалось бы, так полны решимости свалить их в одну кучу?

Во-первых, давайте рассмотрим, что такое поколение битников, что не так просто, как вы можете себе представить. Битников в первую очередь считают Джеком Керуаком, Алленом Гинзбергом и Уильямом С. Берроузом — так сказать, триумвиратом битников. Однако есть и другие, такие как Грегори Корсо, которые появились позже и считаются частью «движения» (как некоторые это назвали бы). Корсо однажды сказал: «Три писателя не составляют поколения», и он был прав. Есть группа писателей-битников во втором поколении, которые присоединились к триумвирату битников, например Дайан ди Прима и Гэри Снайдер, и у большинства из них был совершенно другой стиль письма. На самом деле очень немногие из битников имели реальную стилистическую или тематическую связь.

Как видите, определить поколение битников довольно сложно. Как же тогда можно было определить, был ли Чарльз Буковски частью этого? Что ж, с точки зрения «поколения» Буковски действительно был примерно ровесником Керуака и Гинзберга, но он не входил в их круг общения и вообще не переписывался с ними. Пока битники беседовали в Колумбии, а затем обменивались письмами из отдаленных мест, Буковски шел своим одиноким путем к публикации.

Он ненавидел проводить время с другими писателями, «потому что все, что они делают, это говорят о писательстве».

Заманчиво свалить в одну кучу всех артистов-аутсайдеров, и именно поэтому вы часто видите, как Буковски и Хантера С. Томпсона небрежно смешивают с поколением битников, но они оба очень сильно отличались от битников. Они создавали свое собственное искусство, совершенно отличное от битников. Томпсон дружил с Гинзбергом и — хотя он часто публично отрицал это — находился под огромным влиянием Керуака, но Буковски не разделял эти отношения или чувства. Он громко отличал себя от Beats, однажды сказав аудитории:

Меня будут сравнивать с поколением битников: Керуаком, Алленом Гинзбергом, Уильямом Берроузом, Грегори Корсо. Но они были очень разными. Они предпочитали джаз, а я предпочитаю классическую музыку. Наркотики очаровывали их; Я пью дешевое пиво.

В другой раз он сказал интервьюеру: «Меня не интересует вся эта богема, Гринвич-Виллидж, парижская чушь… вся эта романтическая чепуха».

Вероятно, это чувство было взаимным. Гинзберг якобы считал Буковски «второстепенным» поэтом, и Берроуз пренебрежительно отнесся к нему, когда была назначена встреча. «Я мог бы столкнуть [Берроуза] одним ударом», — сказал Буковски коллеге-поэту Гарольду Норсу. Когда Буковски и Гинзберг делили сцену, Аллен отказался от выпивки, что разозлило Буковски. «Все знают, что после «Howl» ты так и не написал ничего стоящего», — сказал он.

Как мы видим, мало что связывает Буковски с битниками. Возможно, это просто желание связать вместе этих художников-аутсайдеров, тех, которые нравятся одному и тому же кругу читателей. Как и многие битники, Буковски писал о том, что его облажали, и изображал кусок американской жизни, недоступный большинству читателей из среднего класса. Он исследовал захудалую сторону Лос-Анджелеса, как Берроуз и Гинзберг исследовали подземный Нью-Йорк. Но более того, возможно, именно конфессиональный и разговорный характер его творчества привлекал тех же поклонников.