Старинное : Античная литература : ЛЕЛИЙ, ИЛИ О ДРУЖБЕ : Марк Цицерон : читать онлайн

ЛЕЛИЙ, ИЛИ О ДРУЖБЕ Титу Помпонию Аттику 374 I. (1) Квинт Муций Сцевола авгур часто и с удовольствием рассказывал о тесте своем Гае Лелии, припоминал многое из его жизни и всякий раз, не колеблясь, называл его мудрым. Мой отец привел меня к Сцеволе, едва я надел мужскую тогу, и велел, насколько я смогу, а старец позволит, находиться при нем неотлучно. Многие глубокие суждения Сцеволы, многие его краткие и меткие замечания хранил я в памяти и старался его мудростью и сам стать ученее. Когда он умер, я перешел к Сцеволе понтифику375 — человеку, о котором я смело могу сказать, что умом и справедливостью был он выше всех в нашем государстве. Но о нем как-нибудь в другой раз; сейчас вернемся к авгуру. (2) Среди многого другого особенно запомнилось мне, как однажды у себя дома сидел он, по обыкновению, в выходившей в сад полукруглой нише со мной и еще несколькими близкими людьми и завел речь о деле, о котором в те дни все только и говорили. Ты, Аттик, близко знал Публия Сульпиция376 и, конечно, хорошо помнишь, как одни восхищались им, а другие осуждали за то, что, бывши народным трибуном, он внезапно проникся ненавистью к консулу того же года Квинту Помпею377 и навсегда разошелся с человеком, с которым ранее жил в самой большой близости и дружбе. (3) Коль скоро уж зашла речь об этом случае, Сцевола и рассказал нам, что говорил о дружбе Лелий в беседе с ним и с другим своим зятем Гаем Фаннием, сыном Марка, через несколько дней после смерти Корнелия Сципиона Африканского. Главные мысли его речи я сохранил в памяти и изложил в этой книге по своему разумению, но как бы передавая подлинные слова каждого из собеседников, чтобы не вставлять без конца «я сказал» да «он сказал» и чтобы все выглядело так, будто разговор происходит прямо при нас. (4) Ты часто побуждал меня написать что-нибудь о дружбе, и я подумал, что, наверное, такое сочинение, в самом деле, достойно было бы и общего внимания, и нашей с тобой давней близости. Вот оно наконец, — я писал его с охотой и в надежде, исполнив твою просьбу, принести пользу многим. Но как в «Катоне Старшем» — посвященном тебе сочинении о старости — я представил главным участником беседы старого Катона, ибо, на мой взгляд, кому же было и рассуждать об этом возрасте, как не ему, который и стариком оставался дольше других, и в самой старости был бодр не в пример прочим, — так теперь наиболее подходящим действующим лицом, чтобы изложить запомнившуюся Сцеволе речь, показался мне Лелий, чья дружба со Сципионом была памятна нашим дедам, а через них стала известна и нам. Ведь такого рода рассуждения, вложенные в уста людей прежних времен, и к тому же самых знаменитых, неведомым образом приобретают особый вес и возвышенную важность, когда перечитываю написанное, мне порой кажется, будто я слышу не себя, а Катона. (5) То была книга, созданная одним стариком для другого, и предметом ее была старость; здесь любящий друг обращается к другу, дабы рассказать ему о дружбе. Там речь вел Катон, старше и мудрее которого не было в его времена, кажется, никого; здесь станет говорить Лелий, также известный своей мудростью, но не меньше прославленный дружбою. Мне бы хотелось, чтобы ты тоже временами забывал про меня и думал, будто это говорит сам Лелий. Итак, Гай Фанний и Квинт Муций приходят к тестю после смерти Корнелия Сципиона Африканского; они начинают беседу, Лелий отвечает, и вся речь его посвящена дружбе, — читая ее, ты узнаешь самого себя. II. (6) Фанний. Вот так-то, Лелий. Не было человека ни лучше Сципиона Африканского, ни более знаменитого. Теперь все взоры устремлены на тебя одного — ты, верно, и сам это чувствуешь. Тебя зовут мудрым, тебя и вправду им считают. Прежде мудрым называли Марка Катона, именовали так отцы наши и Луция Ацилия, хотя каждого по особой причине: Ацилия — за глубокое знание гражданского права, Катона — за то, что почти во всем знал он толк; в те времена много говорили о том, какой он отличается предусмотрительностью в сенате и на Форуме, каким упорством в делах, остроумием ответов, — поэтому к старости «мудрый» и стало как бы вторым его именем. Твоя же мудрость совсем иного свойства и проявляется она не только в склонностях и поступках, но также в учености и в широте познаний. Такие, как ты, заслужили звание мудреца не у черни, а среди людей образованных, и подобных им не сыскать даже в Греции, ибо тех семерых, которых принято так называть, более тонкие знатоки к числу мудрецов не относят; (7) разве что вспомнить о единственном,378 который жил в Афинах и которого признал мудрейшим сам оракул Аполлона. За то считают тебя мудрым, что все блага, по-твоему, заключены в самом человеке, и доблесть ты ставишь выше превратностей судьбы. Поэтому люди спрашивают меня — и, думаю, вот Сцеволу тоже, — как переносишь ты смерть Сципиона Африканского, спрашивают тем более настойчиво, что в прошлые ноны, когда мы собрались, как всегда, в садах авгура Децима Брута для толкования пророчеств, ты, прежде всегда соблюдавший этот день и тщательно выполнявший обязанности, с ним связанные, не пришел. (8) Сцевола. Да, Лелий, Фанний прав, такие вопросы задают многие. Я отвечаю, что, сколько я мог заметить, в скорби своей по столь великом и близком тебе муже ты сдержан, но нельзя ожидать, чтобы смерть его вовсе тебя не тронула, ибо ты остаешься человеком всегда и во всем. Что же до отсутствия твоего на нашем собрании в ноны, его я объясняю не скорбью, а болезнью. Лелий. Ты правильно отвечаешь, Сцевола; так оно в самом деле и есть. Будь я здоров, никогда собственное горе не заставило бы меня уклониться от дела, которое я исполнял неизменно. Ни в каком случае, по-моему, человек, верный своему долгу, не имеет права, даже на время, отказаться от выполнения общественных обязанностей. (9) По дружбе, Фанний, ты приписываешь мне свойства, которых во мне нет, и на которые я вовсе не притязаю. О Катоне же, на мой взгляд, ты судишь просто несправедливо. Я сказал бы, что нет человека, который заслуживает название мудреца, но если кому оно пристало, так только Катону. Даже если не говорить о прочем, как перенес он хотя бы смерть сына! Я помню горе Павла, горе Гала, но они оплакивали подростков, а Катон — прекрасного и уважаемого мужа. (10) Остерегись поэтому ставить выше Катона даже и того, кого, по твоим словам, счел мудрейшим сам Аполлон; его славят за речи, а Катона за дела. Что касается меня — и это уж я говорю вам обоим, — то имейте в виду вот что. III. Стань я отрицать, что скорблю о смерти Сципиона, это, конечно, была бы ложь, а следовало ли мне так поступать, пусть уж смотрят мудрецы. Я скорблю об утрате друга, какого, полагаю, никогда не будет и какого, твердо знаю, никогда не было. И тем не менее мне не надо утешений. Я нахожу опору в себе самом, ибо далек от заблуждения, от которого страдает почти каждый, потерявший друга: я думаю, что со Сципионом не случилось ничего плохого; если что случилось, то не с ним, а со мной; о собственных же бедах сокрушается лишь тот, кто любит не друга, а самого себя. (11) Можно ли отрицать, что Сципион прожил подлинно прекрасную жизнь? Если не говорить о бессмертии — о нем он и не помышлял, — есть ли что-нибудь, доступное желаниям смертных, чего бы он не достиг? Когда он был еще подростком, граждане ожидали от него многого, — юношей он неслыханной доблестью превзошел их ожидания; он никогда не добивался консульства — и стал консулом дважды, первый раз до срока, второй — в срок по его возрасту, но едва не слишком поздно для республики; разрушив два города, особенно враждебных Риму,379 избавил он от войн не только современников, но и потомков. Надо ли вспоминать о простоте его обращения, о благочестивом уважении к матери, о доброте к сестрам, благожелательности к домашним, справедливости ко всем? Все это вы знаете. Ну, а как дорог он был государству, ясно показала скорбь во время его похорон. Что могли бы добавить ко всему этому еще несколько лет жизни? «Старость сама не тяжела, да цветение жизни уже позади», — помню, говорил Катон, беседуя за год до смерти со мной и Сципионом,380 а ведь Сципион теперь-то как раз и находился в самом расцвете. (12) Вот почему к его жизни нечего добавить — столь удачно и с такой славой она прожита, смерть же пришла к нему мгновенно, и страданий он не знал. Что это была за смерть, трудно решить; подозрения, которые на этот счет есть, вам известны.381 Одно бесспорно: из многих славных и радостных дней, виденных им в жизни, самым блестящим был канун его смерти, когда после заседания сената, уже вечером, провожали его домой отцы-сенаторы, римский народ, союзники и латины.382 С такой вершины почестей ему, право, ближе был путь к богам небесным, чем к подземным. IV. (13) В последнее время появились люди, утверждающие, будто душа гибнет вместе с телом и смерть уничтожает все. Я, признаться, им не сочувствую, а больше верю древним и предкам нашим, которые чтили умерших священными обрядами, чего они, конечно, не стали бы делать, если бы полагали, что усопшим это безразлично; верю тем, кто жил в наших краях и своими установлениями и наукой просветил Великую Грецию, ныне исчезнувшую, но в ту пору процветавшую; верю тому, кого признал мудрейшим оракул Аполлона… Он не рассуждал, подобно многим, то так, то этак, а всегда учил одному и тому же: что души людей божественны, что когда они излетают из тела, то возвращаются на небо, и тем быстрее и легче, чем лучше и справедливее был человек. (14) Так же смотрел на это и Сципион. Совсем незадолго до смерти он, как бы предчувствуя ее, три дня подряд в присутствии Фила, Манилия и многих других (и ты, Сцевола, был там со мною) беседовал о государстве, а под конец заговорил о бессмертии души и рассказал, что, по его словам, поведал ему в сновидении Сципион Африканский Старший. 383 И если в самом деле, когда умирает человек достойный, душа его тем свободнее улетает ввысь из темницы и оков тела, то чей же путь к богам был легче, чем путь Сципиона? Тогда получается, что те, кто скорбит о такой его судьбе, скорее завистники, чем друзья. Если же в самом деле душа погибает вместе с телом и не остается в ней никаких ощущений, тогда в смерти нет, наверное, ничего хорошего, но, уж во всяком случае, и ничего плохого. Не знать никаких ощущений — это ведь все равно что не родиться, ну а уж Сципион бесспорно был рожден на свет на радость нам и нашему государству до конца его дней. (15) Поэтому я и говорю, что ему повезло, а мне не так уж, ибо было бы справедливее, если бы я, вступив в жизнь раньше него, и ушел бы раньше. Воспоминания о нашей дружбе, однако, приносят мне такую радость, что мне кажется, будто и я прожил свой век счастливо, раз провел его вместе со Сципионом, с которым мы делили бремя и общественных и частных дел, с которым рядом были на войне и дома и с которым — а в этом и заключена суть дружбы — нас связывало полное единство намерений, стремлений и взглядов. И не столько радует меня слава мудреца, о которой говорил Фанний и которая никак мне не пристала, сколько надежда на то, что память о нашей дружбе сохранится навеки, а это тем более мне отрадно, что за все минувшие столетия едва наберется три-четыре пары подлинных друзей, и вот наряду с ними, потомки, я надеюсь, станут вспоминать дружбу Сципиона и Лелия. (16) Фанний. Да, Лелий, так оно непременно и будет. Но раз уж ты заговорил об этом и раз мы сейчас ничем не заняты, не рассказать ли тебе, наподобие того как ты рассуждаешь по просьбе друзей о других предметах, что думаешь ты о дружбе, о том, какой она должна быть и в чем состоит. Мне это было бы очень приятно, и Сцеволе, надеюсь, тоже. Сцевола. Мне, уж, конечно, будет приятно. Я ведь сам пытался навести тебя на этот разговор, да Фанний меня опередил. Так что удовольствие ты доставишь нам обоим. Лелий. Ну, меня-то и подавно это не обременит, — особенно если бы я мог полагаться на собственное разумение. Предмет для разговора прекрасный, и мы, как сказал Фанний, ничем не заняты. Но ведь кто я такой? Под силу ли мне такая беседа? Только ученые люди да еще греки привыкли рассуждать без подготовки на заданную тему. Великое это дело, да и опыт какой нужен! Вот у них-то, привычных на людях вести речь о любом предмете, вы и спрашивайте про все, что только можно наговорить о дружбе. А я могу сказать вам одно: цените дружбу выше всего, что дается человеку, ибо нет ничего более согласного с его природой, ничего нужнее ему и в счастье и в беде. (18) Главное здесь, на мой взгляд, вот что: дружба может соединять лишь достойных людей. Я не хочу придираться к словам, как те, кто рассуждает о дружбе весьма тонко и, может быть, даже верно, только без всякой пользы людям. Они уверяют, что звание достойного человека пристало только мудрецу. Пусть даже так, но под мудростью-то они понимают нечто такое, чего ни одному смертному еще не удавалось достичь, тогда как нам надлежит вести разговор о вещах, которые знакомы каждому, существуют в быту и в жизни, а не только в мечтах или благих пожеланиях. Ведь ни Гай Фабриций, ни Маний Курий, ни Тиберий Корунканий, которых признавали мудрыми наши предки, по их мерке мудрыми бы не считались. Ладно, пусть берут себе это вожделенное и непонятное наименование мудреца — согласились бы только, что всё это были достойные мужи. Нет, и того не хотят: нельзя, говорят, признать достойным того, кто не достиг мудрости. (19) Что ж, давайте, как говорится, рассуждать, не мудрствуя. Все, кто своими деяниями и жизнью заслужил уважение как люди верные, честные, справедливые, великодушные, в ком нет ни алчности, ни вожделений, ни наглости, кто верностью долгу равен только что мною перечисленным, — это и есть достойные мужи. Так мы привыкли их называть, так будем называть и впредь, ибо они следовали, насколько то в человеческих силах, природе — лучшей наставнице в достойной жизни. Нельзя, мне кажется, не видеть, что самим рождением мы предназначены вступить в некоторую всеобщую связь, особенно тесную с теми, кто ближе, — сограждане нам ближе чужестранцев, родные ближе посторонних, и дружить с ними указано самой природой. Это, однако, дружба еще не по-настоящему крепкая. Дружба тем выше родства, что для последнего необязательна приязнь, а для первой необходима; отнимите чувство приязни — и дружбы не останется, родство же сохранится, каким было. (20) Сколь великая сила заложена в дружбе, яснее станет вот из чего: под действием ее связь, установленная природой и охватывающая род людской в его безграничности, втесняется в столь узкие пределы, что соединяет лишь двух или нескольких человек. VI. Дружба есть не что иное, как единодушие во всех делах, божественных и человеческих, укрепляемое приязнью и любовью, и ничего лучшего, кроме, может быть мудрости, боги людям не дали. Одни, правда, ставят выше нее богатство, другие — здоровье, третьи — власть, иные — почести, многие, наконец, — наслаждения. Последнее, по-моему, больше впору скотам, остальное же преходяще и зыбко и зависит от прихоти судьбы больше, чем от нашей разумной воли. А что касается тех, кто полагает высшее благо в доблести, то они рассуждают превосходно, но ведь доблесть сама и порождает дружбу, и укрепляет ее, и без доблести дружба никоим образом существовать не может. (21) Доблесть же давайте понимать так, как это принято у нас в жизни и в языке, не станем подобно некоторым умникам мерять ее искусством красно говорить, а назовем достойными мужами тех, кого и принято считать достойными — Павлов, Катонов, Галов, Сципионов, Филов. В обычной жизни с нас хватает и таких, а о тех, кого нигде не сыщешь, незачем и говорить. (22) Вот такая-то дружба, связующая настоящих мужей, приносит им столько радостей, что я затрудняюсь все и перечислить. Прежде всего, что такое сама, как выражается Энний, «живая жизнь», если нет в ней спокойствия, создаваемого взаимной дружеской приязнью? Что может быть слаще общения с человеком, с которым не боишься говорить как с самим собой? Какой толк в удаче, если нет рядом никого, кто порадуется ей с тобой вместе, и как перенести беду без того, кому она еще горше, чем тебе самому? Наконец, все прочее, к чему люди стремятся, почти всегда хорошо лишь для чего-нибудь одного: богатства — чтобы ими пользоваться, могущество — чтобы тебя чтили, почести — чтобы восхваляли, наслаждения — чтобы чувствовать утеху, здоровье — чтобы не страдать от болезней и владеть всеми способностями тела, и только в дружбе заключено множество благ; куда ни обратись, всегда она рядом, нигде не лишняя, никогда не постылая, никому не в тягость, и если что-нибудь бывает нам нужно чаще всего остального, так не вода и не огонь, как принято считать, а именно дружба. Я сейчас имею в виду, конечно, не пошлую и даже не обычную дружбу, — которая, впрочем, тоже приносит немало удовольствия и выгоды, — а дружбу подлинную и совершенную, удел тех, кого называют избранными. Именно благодаря ей удача становится более блестящей, а несчастье, которое разделишь с другом и как бы передашь ему часть, — более легким. VII. (23) Дружба не только приносит множество великих радостей, но и тем в первую голову возвышается над остальным, что исполняет нас бодрой надежды, не дает ослабеть или пасть духом. Глядя на истинного друга, мы как бы созерцаем совершенный образ собственной жизни. Здесь мы снова соединяемся с покинувшими нас, в нужде обретаем богатство, в болезни — здоровье; здесь, как это ни странно звучит, оживают для нас умершие — настолько глубоко входят в нашу жизнь славные деяния друзей, так сильна память о них, любовь к ним. Вот почему их смерть и представляется нам блаженной, а наша жизнь — завидной, и вот почему без приязни, связующей все и вся в природе, ни дом ни один не стоит, ни город и не колосится поле. Если же сказанного мало, чтобы постичь, какая сила заложена в дружбе и согласии, уяснить это можно, задумавшись над значением ссор и распрей. Существует ли столь прочная семья, столь устойчивое государство, чтобы их не могли обратить в ничто взаимная ненависть и раздоры? Уже по этому одному можно судить, какое благо дружба. (24) Рассказывают ведь об одном ученом муже из Агригента,384 слагавшем стихи на греческом языке и учившем в них, будто все, созданное природой, все, что в мире есть и движется, сплачивается Дружбой и распыляется Враждой. Учение это внятно всем смертным, и они жизнью и делами подтверждают его справедливость. Если кто по долгу дружбы разделит опасность или придет на помощь, разве не воздадут ему самую высокую хвалу? Недавно давали новую драму Пакувия385 — моего приятеля и частого гостя в этом доме, — и какими же кликами одобрения огласился театр в тот миг, когда, воспользовавшись неведением царя, Пилад выдает себя за Ореста, дабы принять вместо него смерть, а друг его, верный правде, настаивает, что Орест — это он! Люди,

Моральные размышления о старости, о дружбе, об обязанностях by Марк Туллій Цицерон Детальніше: https://www.

yakaboo.ua/ua/moral-nye-razmyshlenija-o-starosti-o-druzО ЧЕМ КНИГА:
Произведения римского политика и философа Цицерона, которые он написал в форме диалога между выдающимися римлянами. Это был популярный формат, когда известные люди словами автора обсуждают между собой важные вопросы. Трактаты написаны в последние годы жизни Цицерона и собрали в себе весь его опыт и мудрость.

Чем старее проблема, тем и старее её решение. И если стараешься разобраться в предмете, который волнует людей уже сотни лет, то надо читать книги, которые издаются на эту тему уже

О ЧЕМ КНИГА:
Произведения римского политика и философа Цицерона, которые он написал в форме диалога между выдающимися римлянами. Это был популярный формат, когда известные люди словами автора обсуждают между собой важные вопросы. Трактаты написаны в последние годы жизни Цицерона и собрали в себе весь его опыт и мудрость.

Чем старее проблема, тем и старее её решение. И если стараешься разобраться в предмете, который волнует людей уже сотни лет, то надо читать книги, которые издаются на эту тему уже сотни лет. Книга Цицерона отлично соответсвует такому подходу для чтения. Трактат «О дружбе» и «О старости» написан в 44 году до н.э.

ГЛАВНАЯ МЫСЛЬ КНИГИ:
В текущей суете мы часто упускаем главные жизненные вопросы. Если мы найдем время в них разобраться, то наша жизнь станет намного лучше.

ЗАЧЕМ ЧИТАТЬ ЭТУ КНИГУ?:
Чтобы разобраться в двух важнейших вопросах жизни:
— Зачем нам друзья?
— Как встречать старость?

МЫСЛИ И ВЫВОДЫ ИЗ КНИГИ:
О дружбе
* «Люди во всех прочих делах проявляют больше внимания, чем при выборе друзей. Сколько у него коз и овец может сказать каждый. А вот сколько у него друзей он сказать не может. Приобретая коз и овец люди проявляют заботу, а при выборе друзей и небрежны и упускают из виду, так сказать, признаки и приметы по которым можно судить, насколько тот или иной человек подходит для дружеских отношений.»

* «Для каждого надо делать столько, сколько, во-первых, ты сам можешь выполнить, во вторых сколько тот, кого ты любишь и кому помогаешь может взять на себя. Ведь какое бы высокое положение ты не занимал, ты не можешь довести всех своих близких до высших магистратур.»
* «Даже если ты и можешь добиться для другого всего что угодно, все таки надо принимать во внимание, что именно он может взять на себя.»

* «Сначала надо составить себе мнение о человеке, а потом полюбить его, а не наоборот.»

* «Друзей уступчивость родит, а правда ненависть». Правда тяжела, так как она порождает ненависть, которая отравляет дружбу. Но уступчивость гораздо тяжелее, так как она, потворствуя проступкам, позволяет другу нестись к пропасти.
* Величайшая вина однако тяготеет на том, кто презирает правду и кого уступчивость толкает на обман. Во всём этом следовательно нужны разумность и внимательность. Прежде всего чтобы предостережения не были суровы. А затем чтобы порицания не были оскорбительны.

* «Что касается человека чьи уши закрыты от правды и он не может слышать правды от друга, то спасти его безнадежно.»

* «Суровые недруги оказывают многим людям услуги больше, чем те, которые оказывают друзья, которые кажутся нам мягкими. Первые говорят правду часто. Вторые никогда.» Катон

* «И вот как истинной дружбе свойственно предостерегать и слышать предостережения, чтобы при этом один высказывал их откровенно, но не сурово, а другой терпеливо и без строптивости их принимал, так самой сильный пагубой в дружеских отношениях надо считать лесть, слащавость, поддакивание. Впрочем есть много названий какими можно заклеймить этот порок ничтожных и лживых людей, говорящих все что угодно, чтобы доставить удовольствие и ничего чтобы сказать правду.»

* «Если притворство порочно всегда, то дружбе оно препятствует более всего. Оно уничтожает правдивость, без которой название дружба не может иметь силы.»

О старости
В этом диалоге разбирается насколько важны и справедливы четыре основные причины почему старость может показаться жалкой: первая — та, что старость будто бы удаляет от дел; вторая — что она ослабляет тело; третья — что она лишает нас чуть ли не всех наслаждений; четвёртая — что она приближает нас к смерти.

* «Многие старики так немощны, что им не только обязанности, но и сама жизнь не по силам. Но это порок не старости, а здоровья.»

* «Кто не желает, тот и не чувствует лишения. Значит, не желать, на мой взгляд,- самое приятное.»

* «Смерть неотвратима — так можно ли винить старость в том, что присуще, как видите, не ей одной, но и юности?»

* «Кто насытился всем, тот насытился и жизнью.»

ЧТО Я БУДУ ПРИМЕНЯТЬ:
— Буду чаще напоминать себе, что над дружескими отношениями надо постоянно работать.

ЕЩЕ НА ЭТУ ТЕМУ:
Сенека «Нравственные письма к Луцилию»

Кофейный семинар: Гасан Гусейнов. Дружба и воображение, или Перечитывая Цицерона

От редакции: Мы публикуем стенограмму первой встречи «Кофейного семинара», состоявшейся 26 сентября в культурном центре «Пунктум». Докладчик — Гасан Гусейнов. Ведущие семинара — Николай Поселягин, Петр Сафронов, Татьяна Венедиктова.

Николай Поселягин: Мы все очень рады видеть вас на этом семинаре, который, в полном соответствии с названием, является кофейным, поэтому, если вы хотите кофе, можете взять и пить и чувствовать себя комфортно. В принципе, вы уже, наверно, читали этот анонс. На всякий случай еще раз напомню: наш первый семинар посвящен трем основным проблемам, которые мы (соорганизаторы — Петр Сафронов, Татьяна Венедиктова и я) считаем актуальными для современного гуманитарного знания. Это проблемы воображения, понимания и действительности словесного выражения. Помимо этих трех больших концептуальных проблем, которые создают общий ракурс семинара, мы в дискуссиях также постараемся поставить некоторые более практические вопросы, в том числе не только чисто теоретического характера, но и такой актуальный для нас всех вопрос, как: «В чем нуждается и в чем не нуждается современное социально-гуманитарное знание?». Структура семинара — это один основной доклад, вокруг которого будет развернута дискуссия, также может быть содоклад, не такой длинный. Но сегодня содоклада не будет, будет только основной докладчик, Гасан Гусейнов, с докладом «Дружба и воображение, или Перечитывая Цицерона». После доклада будет дискуссия, и у нас будет время до 19.00, в 19.00 здесь начнется другое мероприятие, поэтому если дискуссия будет еще продолжаться, то примерно без пятнадцати семь можно будет перейти в кулуары и там свободно ее продолжать. Все записывается на видео, на аудио, это потом будет выложено на сайте «Пунктума» и на сайте «Гефтер». Будет также расшифровка и доклада, и дискуссии, которая также будет опубликована на сайте «Гефтера», так что если кто-то по каким-то причинам не может прийти на семинар, но при этом очень хочет ознакомиться с тем, что здесь происходит, те могут прочесть, послушать и увидеть. Следующие доклады будут по расписанию раз в три недели, расписание висит на сайте «Пунктума», в Facebook и скоро появится на «Гефтере». Теперь я хочу, во-первых, передать слово для еще одного краткого вступления соорганизатору Петру Сафронову, а дальше перейдем к докладу Гасана Гусейнова.

Петр Сафронов: Спасибо, Николай. Я постараюсь коротко ввести в тему, о которой сегодня будет говорить Гасан и которая связана с дружбой, хотя само это понятие в высшей степени проблематично. И в своих античных истоках — то, что называлось филия (philia), — и более современно к нам оно выглядит чем-то, обо что постоянно спотыкается, с одной стороны, политическая философия современности, а с другой стороны, философия аффектов. Мы сочли возможным начать с этой темы, потому что кажется важным возобновить обсуждение проблемы распределенной благожелательности как социального феномена. Есть ли личная дружба? Если дружба между людьми, которые друг друга хорошо знают, давно друг с другом знакомы, учились вместе, ходили в детский сад и так далее по всей видимости не вызывает, хотя бы на уровне здравого смысла, каких-то затруднений в ее объяснении, то вопрос о дружбе между гражданами (civil friendship), вопрос о дружбе между теми, кто никогда непосредственно не встречался, но тем не менее сохраняет отношение друг к другу и способен отстаивать установку «желание блага», кажется чем-то, что присутствовало в античности и для чего в частности у Аристотеля были какие-то описательные возможности, но также и тем, что было позднее утрачено, поскольку современность стала временем одиноких людей. И это понимание современности как времени одиноких людей, а досовременной эпохи как времени неодиноких людей в достаточно широком спектре возможных трактовок и является концептуальной мотивацией нашего семинара. С другой стороны, у него есть и более прагматическая цель, которая также сохраняет связь с проблематикой дружбы: это вопрос о существовании разных форм образования сегодня, поскольку этот семинар претендует на то, чтобы среди прочего решать задачу некого шага в развитии тех, кто в нем будет участвовать. Мы предполагаем, что все будут так или иначе участвовать, проявлять активную позицию, высказывая себя и в вопросах предмета обсуждения, и по ходу того, что будет говорить основной докладчик. И кажется, что университет или среда вокруг университета сегодня страдает от присущего в целом модерну одиночества в наибольшей степени, поскольку университет оказывается сегодня не в состоянии защитить себя от обращенных к нему требований эффективности, соответствия каким-то показателем, стремлению поставить себя в некоторое сравнение с другими университетами. То есть, иначе говоря, одиночество, с которым мы имеем дело, приобретает уже не только антропологическое измерение — отношение одного одинокого человека к другому, но и институциональное, и это второй пласт этой тематики, который тоже бросает нам некоторый вызов. То есть одинокими кажутся сегодня не только люди, но и институции. Институции существуют так, как если бы они не находились в постоянном процессе поддерживания друг друга и соучастия, а только в процессе конкуренции, даже войны и состязания. Все это как-то бродило в нашем сознании, перемещалось, когда мы думали о том, как начать наш Кофейный семинар, с какой темы стоило бы войти в то, что, как мы надеемся, превратится в последовательную серию обсуждений на протяжении как минимум всего этого года, и поэтому я очень рад, что Гасан согласился любезно сегодня включиться в обсуждение тематики дружбы, и я с удовольствием передаю ему слово.

Гасан Гусейнов: Спасибо большое. Добрый вечер, я очень рад всех вас видеть. И должен сказать, что для меня это приглашение — большая честь, не только потому, что я чувствую себя виноватым, потому что не был на еще одной конференции и это разъедает мне душу, действительно, я не лгу. Но еще и потому, что тема необыкновенно важная. К тому же я не был готов к тому, что скажет мой дорогой коллега Петр Сафронов, поэтому попробую для начала встроить его слова в свое сообщение. Первая же фраза, с которой я хотел начать, в общем совпадает с этой основной интуицией переживания одиночества и трудностей, которые мы испытываем с основополагающими понятиями социальной жизни, в условиях, когда эти основополагающие понятия разбиты в нашем словоупотреблении по уровням, которые слабо пересекаются. Есть уровень банального разговора о дружбе, скажем, вроде известной хохмы Жванецкого «не можешь любить — сиди и дружи» и т.д. Это один уровень, и это уровень самый распространенный. Есть уровень дружбы, который присутствует в нашем языке опять-таки на банальном уровне. Это уровень виртуального френдования, френды, мы все окружены френдами, мы сами являемся всеми этими френдáми или фрéндами, кто как уж ударяет это древнерусское слово. И, с третьей стороны, действительно зияет пустота там, где мы говорим о дружбе как о социальном, — о политическом даже и говорить нечего, — понятии. Мы наблюдаем на протяжении нескольких десятилетий, с одной стороны, эрозию понятия солидарности, социальной солидарности, причем эрозию, которая была и в советское время, и постсоветское время, и ситуацию, когда эта важнейшая категория, социально-политическая и культурная категория, оказалась неожиданно подмененной так называемым братанством, когда «своих не сдаем». Вот этот мафиозный нашизм и подменяет то понятие идеальной дружбы, о котором рассуждают и герои Платона, и Аристотель и которое пытался каким-то образом реконструировать на римской почве Цицерон, о чем я и буду говорить. Чтобы с самого начала отделить наш разговор от этого множества банальных словоупотреблений, которые все равно присутствуют, когда мы произносим слово «дружба» или даже тогда, когда мы говорим об одиночестве — в том смысле, в каком его сейчас ввел в разговор Петр Сафронов. Для того чтобы произвести эту процедуру отделения, отсекания банального от философски-социального, мы должны вспомнить еще один страшно важный момент, а именно исторический. Мы будем говорить не только о теории, которую предлагает нам Цицерон. Мы будем говорить и о тех исторических условиях, в которых собственно этот диалог возник, и здесь я вернусь снова к точке, которую наметил в своем вступлении Петр. Это образовательные стратегии, образование как часть образования дружбы, как часть формирования дискурса дружбы, потому что образование целиком построено на воображении. В том числе — на образовании самой дружбы, самого дружеского круга.

Никакая система образования нигде и никогда, ни в каком обществе не может существовать без развитого дискурса воображения этого общества как сети социальных институтов, а не только как некой художественной или философской конструкции. Но прежде чем делиться некоторыми наблюдениями над текстами Цицерона, хочу начать с небольшой мемуарной ноты, потому что, пока перечитывал, я действительно вспомнил, как 40 лет назад Николай Алексеевич Федоров был недоволен переводом и в каких именно местах и за какие именно прегрешения в переводе меня ругал.

Эти воспоминания, конечно, могут оказаться неверными, они могут оказаться плодом моего воображения сейчас — воображения, направленного в прошлое, а это очень важное воображение, ретроспективное, или то, которое мы направляем в прошлое, и основано оно на нескольких очень важных понятиях, которыми оперирует Цицерон. И вот первое понятие, важнейшее понятие, к которому он апеллирует, — это понятие «откуда-берется-дружба» amicitia, «амициция», как мы произносили в те времена, я буду иногда говорить так, иногда эдак, потому что как молодой человек, начинавший изучать латынь, я читал «де амициция», а сейчас надо говорить «де амикития». Когда мы начинаем понимать, что диалог «Лелий, или О дружбе» (Laelius de amicitia) — это не только этическое сочинение в аристотелевской традиции и в традиции стоиков, но еще и hommage Платону с «Пиром», вот тут мы обнаруживаем точку очень интересного расхождения дальнейшего, точку противоречия. Потому что Лелий в диалоге Цицерона говорит, что, конечно же, дружба родилась из любви, любовь дает первый повод к дружбе, они, эти два слова, и одного корня. Ясно, что это, наверно, ложная этимология. Но дальше возникает первая развилка. Как же она возникает, — спрашивает герой Цицерона, — от природы, а для Лелия это именно природное движение, или в силу необходимости, или, так сказать, в видах нужды и пользы. Итак, из противопоставления и подчиненного положения дружбы по отношению к любви дальше возникает разделение на «природу» и «пользу», или «нужду». Очень скоро Цицерон обнаруживает свое отношение к этому и говорит, что поскольку он принимает это природное начало, а природным началом для людей Цицерон считает государство, то, стало быть, и наивысшим проявлением лучших природных начал в человеке он считает доблесть. А главной средой, в которой человеческое существо может вообще быть и реализоваться как человек, он считает государство. Res publica для него — это среда, в которой человек реализует все, что ему было дано, поэтому, говорит Цицерон, дружба, рожденная ex communitate, то есть из (природных интересов) сообщества, в любом случае гораздо дороже и ценнее, чем дружба, рожденная ex cognitione, т. е. из каких бы то ни было рациональных соображений. Мы здесь это противопоставление должны держать в голове. С одной стороны, перед нами величайший эклектик в области рационализма, рациональнейший человек Цицерон. И тут важнейшая категория для понимания дружбы, возникшей из такого непосредственно природного желания любви, возникает от природы не потому, что есть необходимость, не потому что нам что-то нужно от того, с кем мы дружим, а потому что у нас есть это врожденное понимание того, что называется communitas. И это важнейшая, но не единственная все-таки категория, и Цицерон прекрасно понимает, что без cognitio, без разумного рассуждения мы дальше ничего сделать не можем. Вот почему мы должны понимать, что вся конструкция этого замечательного диалога держится на попытке, надо сказать отчаянной, подвергнуть рационализации интимное переживание того, что мы называем communitas. Здесь же Лелий говорит у Цицерона, что как раз по этой причине, по причине соединения природного и более важного, с одной стороны, а с другой — разумного, рационального начала, дружба не может возникнуть между нечестными людьми, и здесь новое противопоставление probus и improbus. Потому что дружба может возникнуть только в том случае, если мы сохраняем два качества: virtus (доблесть) и honestas. Эта honestas — довольно сложное понятие, потому что, с одной стороны, это просто честность, а с другой стороны, это не только личная инстинктивная, мы бы сказали, честность человека, но, кроме чувств, это еще и понимание того, что нужно обладать честью, а для того чтобы начать обладать честью, нужны некоторые усилия, недостаточно просто от природы быть неплохим человеком, нужно еще что-то сделать для этого, стать vir bonus. Вот почему мы возвращаемся к той мысли, с которой меня побудил начать Петр Сафронов, что ex communitate — это важнее, чем ex cognitione, иначе говоря, как получается, что дружба оказывается механизмом сохранения государства, сохранения communitas.

И здесь очень важен исторический момент, когда Цицерон пишет это сочинение, я просто напомню в двух словах, чтобы это было ясно. Это происходит вскоре после убийства Цезаря, это 44-й год, через год после смерти его любимой дочери и примерно в одно время с написанием им другого важнейшего сочинения, в этот раз написанного в форме трактата, — «Об обязанностях» (De officiis), трактат, который он посылает в Афины своему сыну Марку. У Цицерона в голове, когда он пишет это сочинение, вполне образовательная задача, но и утешительная: диалог «О дружбе» он пишет как бы в память еще и об умершей дочери, но и в мыслях о поддержке сына, который находится вдалеке. Это совершенно частное дело, но внутри этого частного дела — полное отчаяние человека, который видит, как на его глазах окончательно гибнет то, ради чего он, как ему казалось, стойко всю свою жизнь, как мы бы сказали, был занят политической работой. И все же он понимал, что Рим не будет спасен благодаря убийству Цезаря, которое он, конечно, приветствовал.

В это же время происходит потрясающе интересная переписка, кроме писем к Аттику, самых известных, есть еще и другие письма Цицерона этого же времени, переписка с людьми, которые объясняют ему, Цицерону, как они вынуждены поддерживать дружеские отношения с Октавианом, с будущим принцепсом, как они вынуждены лавировать в этом новом триумвирате и как они должны оформлять свои новые дружбы в качестве инструмента построения нового государства. Цицерон же пишет, что новое государство никогда не будет существовать, потому что, после того как разрушена res publica, после того как пришла тирания, за ней придет новая, и такие скрепляющие эту республику вещи, как дружба, перестанут иметь значение. Начнет распадаться сам этот институт — начнет распадаться институт дружбы, о котором и пишет Цицерон.

И здесь возникает еще одна тема, которая свернута в хорошей формулировке Петра Сафронова, который говорил о «распределенной благожелательности». Эта благожелательность — benevolentia — страшно важна для Цицерона, это ключевой термин и для этого диалога, и вообще для Цицерона, и не только для Цицерона, к которому профессиональные философы-античники относятся не очень серьезно как к философу. Все у него смешалось. Тут и стоики, и новая академия, и чего там только нет, но тем не менее у него есть страшно интересные опыты, для нас как филологов невероятно интересные, потому что это опыты перевода с греческого на латынь, это опыты поиска терминологии, которые оказываются не вполне очевидны. Цицерон помещает дружбу в важное смысловое гнездо. Это гнездо связано с представлением Цицерона об officium, что на русский язык переводится как обязанность. А вот диаметрально противоположное этому officium, хотя и однокоренное — fictum, нечто обманчивое, неподлинное, фальшивое. Лелий в диалоге открывает свой трактат о дружбе словами, что главное, что характеризует дружбу, — отсутствие всякой фиктивности, вот этого вот fictum. В ней нет никакого вымысла, говорит он: все настоящее, подлинное. Но все подлинное бывает двух видов: оно бывает правильным, хорошим, добрым и оно бывает неправильным, греховным, всячески предосудительным, нехорошим, оно тоже подлинное. Как говорил Василий Васильевич Розанов, «чистосердечный кабак так и остается кабаком, как ты ни крути», — он тоже подлинный вполне, но он — нехороший. И здесь возникает логический квадрат понятий, внутри которого центральной точкой — хороший, правильный человек, который старается не делать ничего не только неподлинного, но ничего и нехорошего. Это квадрат, совпадающий с представлениями о настоящем философе у Платона, которое рисует Сократ. Настоящий философ, как мы помним, должен обладать бесстрашием или быть мужественным, он должен обладать хорошей памятью, он должен быть сообразительным, чтобы быть философом. Но всего этого мало: у него есть еще одно важнейшее качество — он должен быть великодушным. И вот что нам говорит Цицерон о «настоящем добром муже», vir bonus — хороший человек. Он говорит, что у этого человека должно быть cognitio, а мы с вами помним, что cognitio, т.е. разум, — это совестливый разум, т.е. vir bonus должно иметь врожденное чувство справедливости и благожелательности, justitia и beneficientia, а внутри этой beneficientia находится benignitas, то есть доброжелательно-милостивое отношение к кому-то, и benevolentia, то есть не просто готовность сделать что-то, но желание другому что-то хорошее сделать, это желание, направленное вовне. И, наконец, две следующие опорные точки — это magnitudo animi, то есть великодушее, буквальный перевод греческой мегалопсихии, и decorum — то, что греки называли катэкон, то есть понимание, различение достойного и недостойного: независимо ни от чего, каждый человек знает, правильно он поступает или неправильно. Знает интуитивно, не ex cognitione, а, как мы помним, ex communitate — из чувства и знания общего блага. Вот в этом самом промежутке находится дружба, у которой есть еще одно качество, кроме benignitas, то есть благорасположение, и тут мы снова возвращаемся к «распределенной благожелательности». У способного к дружбе есть еще liberalitas — та liberalitas, которая была ключевой категорией для Цицерона в момент кризиса res publicae. Перед началом принципата, началом тирании res publica, которую не спасло убийство Цезаря, в этот самый момент Цицерон и пишет трактат «Об обязанностях», о котором замечательно написал в послесловии к изданию русского перевода Сергей Львович Утченко, это такая ударная у него мысль, что не просто res publica, а res publica libera, свободное государство возможно, только если у тебя внутри этого государства есть такой социальный институт, как дружба. А если у тебя нет этого социального института дружбы как точки схода, великодушия, желания блага другому человеку, отличия правильного от неправильного, и нет рациональности, примата разумного, то у тебя ничего нет.

И вот тут мы приходим к точке, ради которой, собственно говоря, мы все собрались, потому что на самом деле не только ради дружбы, но и ради воображения, потому что здесь как раз у Цицерона и появляется место, когда эта тема воображения становится совершенно центральной. С одной стороны, мы понимаем, что Цицерон рисует некую идеализированную картину государства и общества. Классическое определение communitas, сообщества, стоящего на трех столпах, — на societas, этой вот нашей society, которая особым образом структурирована, на ratio, то есть на разумной организации его, и это oratio, или речь, т.е. способность общаться, как здесь вот, на кофейных наших, чайно-кофейных, не побоюсь этого слова, семинарах. И все это создает communitas, без этих трех элементов нет communitas, но наконец-то я слышу голос не страшного морализатора-зануды, а человека живого, каким и был Цицерон. И вообще всем очень советую, если вы не читали, старая и даже, кто-нибудь скажет, устаревшая, книга Гастона Буассье «Цицерон и его друзья», она не утратила своего значения, она написана в конце XIX — начале XX века, переведена на русский язык, очень хорошая полезная книга этого Гастона Буассье. Я, правда, совершенно не на нее сейчас опираюсь, потому что те слова и даже то слово, которое я сейчас вам прочитаю, прямо из лексикона наших дорогих современных французских по большей части философов и недавнего прошлого, и мы все за ними это слово повторяем, но, перечитывая поздние сочинения Цицерона, обнаруживаем, что Цицерон и произносит эти слова, причем в обоих произведениях, и в диалоге «О дружбе», и в трактате «Об обязанностях», в лучше понятном нам сейчас смысле. Надо надеяться на то, что совершенное в человеке победит, но — говорит Цицерон — настоящие-то люди не такие все прекрасные, как мы их изображаем, нет, у них масса недостатков, и тут он говорит, что мы-то живем с людьми, которые являются только симулякром доблести, simulacrum virtutis, то есть каждый человек — это симулякр доблести, то есть это только некое ее подобие, переводим на русский язык: «Я все-таки считаю, что следует думать и следует понимать, что мы не можем пренебречь никем, даже такой человек, который на самом деле не является носителем всех тех качеств, которые до этого мы так расписывали вам — великодушный, и такой, и сякой, и все это при нем, нет таких людей, каждый — только подобие доблести». Вот почему дружба, говорит нам здесь Цицерон, — это плод нашего воображения о лучшем в человеке, и этим Цицерон, конечно, отвечает на свою страшную судьбу, через год после написания этого сочинения он умрет ужасной смертью, то есть мы помним, как ему отрежут язык. И дальше он пишет: если только в человеке хотя бы какой-то маленький-маленький сигнал, появляется маленькая сигнификация доблести, уже надо его хватать, брать, обнимать, лобызать и с ним надо дружить, надо у него вынимать это, чтобы это разгорелось, раздувать это aliqua signification. Вот здесь наша тема «Дружба и воображение» и начинается. И дальше он пишет, что это подобие нужно всячески пестовать (colendum), и надо вести себя с ним так, как если бы он на самом деле уже был наделен теми доблестями, которые заставляют нас желать дружбы с человеком. Потрясающее место все-таки, хоть оно не в диалоге «О дружбе», а в трактате «Об обязанностях». И дальше он пишет, какими же качествами должен быть украшен человек. Цицерон, в отличие от Аристотеля, а о Платоне и говорить нечего, ироничный автор, до иронии ли тут, когда ты проиграл все свои битвы. Поэтому он пишет о присущих доброму человеку, заслуживающему дружбы, modestia, temperatio, и мы все понимаем эти слова, они даже не нуждаются в русском переводе. И вот, наконец, появляется iustitia, то есть чувство и дух справедливости. Иначе говоря, дружба возможна, только если человек наделен качествами умеренности, сдержанности и пониманием необходимости отправлять справедливость. А дальше он говорит, что «человек, сильный духом и наделенный некоторым величием от природы, но если этот человек не совершенен и не очень хорошо соображает», что неудивительно, и тут надо понимать, что Цицерон, хоть и был, конечно, страшно тщеславным, но все же не до такой степени зазнайкой, чтобы очень уж переоценивать свои умственные способности, поэтому он как бы и о себе это тоже говорит: у такого человека обычно очень буйный нрав, поэтому вот это modestia и temperatio, достойная умеренность и сдержанность, так важны для того, чтобы у человека можно было «быть в друзьях», потому что, считает Цицерон, содержание дружбы обязательно включает все дела, как мы говорим, божеские и человеческие. А внутри дружбы должна нерушимо находиться субстанция benevolentiae, или взаимное желание блага, которое Петр так удачно назвал распределенной благожелательностью. То есть оказывается, что дружба для Цицерона — это произведение отношений между людьми и это постоянная реализация воображения в отношениях с человеком, к которому ты может быть испытал первоначальную симпатию, а может быть даже и нет, потому что достаточно было тебе, как мы знаем, увидеть только искорку, которую можно раздуть, и тогда она создаст дружбу, создаст субстанцию. Вот почему это ключевое место у Цицерона из De officiis нам приходится перечитывать для понимания смысла диалога «О дружбе»: «Quoniam autem vivitur non cum perfectis hominibus planeque sapientibus, sed cum iis, in quibus praeclare agitur, si sunt simulacra virtutis, etiam hoc intellegendum puto, neminem omnino esse neglegendum, in quo aliqua significatio virtutis appareat, colendum autem esse ita quemque maxime, ut quisque maxime virtutibus his lenioribus erit ornatus, de qua multa iam dicta sunt, iustitia».

«Но поскольку мы живем не среди совершенных и без исключения мудрых людей, а среди таких, для которых вполне достаточно, если они являются отображением доблести, то, по моему мнению, надо также понять, что нельзя полностью пренебрегать ни одним человеком, в котором могут проявиться хотя бы малые признаки доблести, но что надо уделять людям возможно больше внимания и тем в большей мере, в какой каждый из них наделен следующими доблестями, склоняющими человека к мягкости: умеренностью, воздержанностью и той самой справедливостью, о которой уже было сказано многое» (перевод В.О. Горенштейна).

Николай Поселягин: Гасан, спасибо! Прежде чем перейти к дискуссии, напомню, что поскольку семинар — Кофейный и полунеофициальный, то у нас есть кофе, «Птичье молоко». У нас есть, наверно, 50 минут для дискуссии, поэтому у кого вопросы, задавайте.

Надежда Воробьева: Скажите, пожалуйста, я не очень поняла, как он разделяет / не разделяет понятие государства и сообщества, communitas?

Гасан Гусейнов: Дело в том, что для Цицерона государство — это не какая-то данность, которая существует со своими институтами, и не абстракция. Для него это процесс, постоянно возобновляемый и возобновляющийся процесс общения людей, создания чего-то. Поэтому для его государства так важна, например, сельская составляющая в государстве, то есть люди, занимающиеся земледелием. Это постоянное служение, и это постоянное взаимодействие людей, поэтому это res publica. То есть это постоянное наличие общего дела, это процедуры, а не институты, и поэтому для дружбы у него особое пространство, в котором есть три блока: собственно государство. Доблесть требует все отдавать государству, государство первично в этом смысле, это семья и близкие, которых мы не выбираем, потому что они даны, мы родились внутри какого-то гнезда, ячейки общества. Но есть и друзья, которых мы как раз выбираем, но, как мы увидели, мы их не только выбираем, мы их воображаем, и мы их создаем. В этот самый момент он сам себе противоречит. Они все зависят друг от друга, у вас не может быть res publica, если вы общаетесь только в семье своей, своих близких, которые вам даны. Какая res publica? Вы все время должны действовать, и вы действуете в направлении воображения и создания представления о совершенстве и создания друзей.

Надежда Воробьева: Получается, в тираническом государстве этот механизм взаимодействия невозможен?

Гасан Гусейнов: В тираническом невозможно, да. Тирания для него — это не res publica, то есть тирания — это, конечно, государство в нашем понимании этого слова, но это не communitas, которая в тирании подчинена тому, что хитрецы считают своей хитростью — в ней есть элемент cognitio. То есть всякая тирания на это же и указывает, она говорит: ну, я же знаю, как лучше, у меня есть армия, у меня есть разум, я могу действовать. В этом смысл цезаризма: какого черта мне нужно связываться с какими-то спорщиками, которые будут лезть ко мне с правовыми процедурами? Зачем они мне нужны, когда я сам все это прекрасно знаю? Это же очевидно! Это означает, что нет communitas, то есть ему не нужны никакие граждане, ему нужны друзья в плохом смысле этого слова, вот он об этом и говорит. Я длинно отвечаю, прошу прощения, вы меня перебивайте и останавливайте.

Надежда Воробьева: Просто на уровне крестьянства, если говорить о том, что он придавал большую роль сельскому хозяйству, ну и если так взглянуть, то при тирании и при res publica там скорее всего будут проходить примерно те же процессы или нет, ощущение взаимодействия. Потому что это уровень ниже, они взаимодействуют непосредственно.

Гасан Гусейнов: Я просто сейчас не понял.

Надежда Воробьева: Я имею в виду то, что вы говорите скорее о том, как устроено общение, дружба и так далее, высший эшелон, потому что, по-вашему, получается, что вы привязываете к тому, как устроена политическая партия, но при этом вы говорите про сельское хозяйство, крестьянство, про то, как там все происходит. Но там, я предполагаю, все происходило примерно так же независимо от того, как все происходит наверху.

Гасан Гусейнов: Вы знаете, у Цицерона все-таки очень идеализированное представление о res publica: Лелий рассказывает о Сципионе Африканском, он сам не жил в ту эпоху, которую прославлял, но у него есть идеализированное представление о распределенном в этом обществе ощущении одинаковой ценности государства как набора процедур общественного взаимодействия, в котором никто не привязан к должности, в котором в определенном возрасте ты становишься там на одну должность, на одну ступеньку, потом наступает момент, когда, если ты хорошо себя показал, тебя должны назначить на другую должность, потом на следующую. У тебя нет вершины, добравшись до которой, ты сидишь там безвылазно, ты постоянно включен в процедуры, и те функции, которые ты отправляешь, не слипаются с тобой — вот чего хочет Цицерон. С этой точки зрения, в его идеале государства действительно есть архаические идеалистические моменты, как советский крестьянин, который выращивает каждый год урожай: он не может один раз вырастить для себя тыкву — каждый год надо доказывать свою тыквенность, и так же здесь, то есть ты свой набор функций отработал и приходит следующий, ты в другом месте действуешь, отправляешь другие функции.

Николай Поселягин: Кстати, во-первых, пожалуйста, когда задаете вопросы, представляйтесь: это для видеозаписи и расшифровки. И во-вторых, опять же, поскольку дискуссия у нас свободная, то допускаются не только вопросы, но и комментарии, и такие же мини-дискуссии, как вот сейчас, — это всячески приветствуется. Кроме того, можно обращаться не только к Гасану, но к Петру и к другим участникам нашего семинара.

Анастасия Кондратьева: Здравствуйте, меня зовут Настя, я студентка социологического факультета Шанинки. Я бы хотела побольше узнать о тех людях, которых нельзя иметь у себя в друзьях, по мнению Цицерона, и связанный с этим вопрос: «В каждом ли человеке можно найти искру, которую можно раздуть, чтобы сделать из нее дружбу?»

Гасан Гусейнов: Ну, Цицерон совершенно ясно говорит, что не с каждым человеком можно быть в друзьях и что нельзя быть в друзьях, например, у желающего тирании — вот он не должен быть твоим другом. Хотя сам Цицерон, конечно, не всегда соответствовал своим высоким требованиям, потому что он произносил какие-то речи в поддержку Цезаря. Потом он, правда, горько сокрушался по этому поводу, но такое тоже бывало. Нельзя быть в друзьях у человека, который хочет от своего друга поддержки в низменных начинаниях, но опять, это формула, которую произносит Лелий, который говорит свою речь, это какой-то там 129 год, когда умирает Сципион Африканский, и вот Лелий говорит: «Я старик, и теперь я должен рассказать о нашей дружбе». То есть все-таки какую-то дистанцию между тем, что думает сам Цицерон, и между тем, что говорит его персонаж, мы должны допустить, разрешить ему. Каждый ли человек? Но по-видимому каждый человек, здесь он говорит, что даже если есть какая-то искорка подлинности, никто не может быть полностью исторгнут из числа людей, заслуживающих дружбы, достаточно увидеть эту искру — в этом смысле он настоящий гуманист.

Анастасия Кондратьева: Получается, из категорически противопоказанных дружбе людей это те, кто склонны к тирании и к плохой дружбе.

Гасан Гусейнов: Это неправильно понятая дружба, да. И здесь Цицерон устами Лелия говорит, что ради сохранения дружбы следует отказаться, — он субстанциально понимает дружбу, есть субстанция дружбы — от общения с кем-то, то есть ради сохранения дружбы с ним, если он встал на неправильный путь, мы должны отказаться от общения. Он очень много переводит с греческого, это вообще очень интересно. Вот это societas — это Κοινωνία, общность. Мы помним, что Аристотель называет κοινωνικὸν ζῷον — общественное живое существо человек. А для Цицерона это societas, то, что потом станет society — общество. Конечно, понятия общества в этом смысле античность еще не знает, потому что она все объемлет.

Николай Гнисюк: Меня зовут Николай, 3-й курс философско-социологического факультета РАНХиГС. Я хотел уточнить: я не совсем понял, нет ли противоречия в том, что, с одной стороны, Цицерон говорит о том, что в дружбе не должно быть никакой фикции, что между участниками не должно быть ничего ненастоящего, а с другой стороны, он говорит, что во многом дружба основывается на воображении, на приукрашивании каких-то черт в добавление. В преувеличении людей есть искра, и он говорит, что за ней нужно видеть гораздо больше.

Гасан Гусейнов: Нет, воображение — это не приукрашивание. Да, есть противоречие, потому что в одном случае он говорит о должном, а в другом случае о сущем. Лелий говорит о должном, как надо — надо, чтобы человек был таким, таким, таким, таким, только тогда возможна эта дружба, должно быть так. А потом Цицерон говорит о сущем, он говорит, что в основном-то у людей только simulacra virtutis, у них есть какое-то представление, они хотят казаться, мы хотим казаться умнее, чем мы есть на самом деле, потому что если мы не будем этого хотеть, то мы залезем под стол, нам будет стыдно, что мы этого не знаем, этого не знаем, этого не знаем, мы рассуждаем об этом, с уверенностью говорим о том, что там писал Цицерон. Это у меня, как это называется (мы maiestatis), я о себе сейчас говорю, мы вынуждены подниматься над этим симулякром, чтобы вообразить себе. Вообразить — не значит создать фикцию, вообразить — это значит устремиться к такому образу, который бы соответствовал нашему представлению о должном, вот так можно сказать. Но противоречие здесь есть, вы совершенно точно его уловили, да.

Татьяна Венедиктова: Можно мне спросить? Спасибо, Гасан, большое, это очень интересная мысль про связь дружбы, воображения и развития, хотя вот что-то тут в метафорике я не очень могу понять, потому что если достоинство, которое усматривает друг в друге, — это искра, на которую надо все время дуть, чтобы она поддерживала свое горение, то каким образом это отношение дружбы становится субстанцией, я не очень понимаю. У меня этот вопрос возник на фоне других рассуждений о дружбе, о которых я думаю по профессиональной обязанности. У эссеиста из другого времени — у Эмерсона — есть эссе о дружбе, и там у него такое заковыристое представление, оно сформулировано, в частности, в эпиграфе к эссе, который звучит буквально так, его трудно понять на любом языке: “Had I a lover / Both handsome and free, / I wish he were nobler / Than to love me”. Иначе говоря: подлинный друг мой, желательно, чтобы в благородстве своем он не любил меня, то есть был настолько благороден, чтобы не любить меня, не любить во мне мою ограниченность, тем самым предполагая мою способность выходить за положенный нелюбимый им предел, то есть здесь дружба у него по-настоящему мыслится очень проблематично, как постоянное взаимопобуждение и необходимость любить другого не так добродетельно, как потенциальную безграничность, то есть способность быть свободным и все время другим. То есть здесь какое-то вывернутое наизнанку относительно того, что вы описываете, представление или воображение дружбы, наверно, поэтому эта способность воображать друга — универсальна, но может быть она по-разному реализуется в разных культурных ситуациях?

Гасан Гусейнов: Да, это очень интересно. Там есть еще несколько важных нюансов, о которых я, может быть, недостаточно сказал. Дело в том, что Лелий, описывая своего покойного друга Сципиона, приводит его слова, что человеку свойственно меняться, это место выписано у меня, 33-й параграф, то есть он часто повторял, что нравы людей меняются, поэтому я говорил о субстанциальности дружбы, что переменных много, но есть что-то, что остается и вот это что-то и есть дружба, ради которой можно прервать отношение с этим человеком, но дружба с ним остается тогда как память о нем. Мы ее не колеблем, мы ее прячем, так сказать. А другая сторона у него — все время есть этот разрыв между должным и сущим. Когда он говорит, что не может быть дружбы без доблести, не может быть дружбы не у доблестных людей — доблестных в смысле честных в отношении друг друга. Ну, и я подумал, что он бы никогда не согласился с формулой тоже английской пословицы A friend in need is a friend indeed. Мы не для того заводим друзей, чтобы они нам помогли в трудный момент, это конечно так, но не этим поверяется его качество как друга, что он за всю жизнь ничего не сможет сделать для меня, ну и что, тем не менее, он меня сделал лучше, например.

Татьяна Венедиктова: В какие-то моменты это вполне виртуальная доблесть.

Гасан Гусейнов: Да-да, виртуальная доблесть — вообще отличное выражение, потому что оно тавтологично!

Николай Поселягин: У нас сейчас сразу три вопроса были.

Валерия Рыкова: Я просто хотела продолжения. Я зацепилась за мысль о том, что если ты видишь, что твой друг наступает на тот путь, который не соответствует этим критериям, то, получается, ты должен от этого отказаться? Вот вы сейчас сказали в контексте слов Татьяны Дмитриевны, что ты как бы отходишь, но оставляешь это воображение о том, что было, то есть как это?

Гасан Гусейнов: Ты пытаешься его сначала наставить, пытаешься сначала поговорить с ним как друг.

Валерия Рыкова: Но, получается, тут тоже прагматический момент: ты безусловно воспринимаешь его потенциальные качества, с другой стороны, если ты понимаешь, что их уже нет, то ты не должен с ним дружить.

Гасан Гусейнов: Ты дружен с ним как с твоим воображением, как с памятью о твоем воображении, ты оставляешь эту ценность о нем. Знаете, в трактате De amicitia есть интересное место, когда Лелий приводит в качестве иллюстрации к своим положениям очень странные примеры, и вот там есть один пример, он тоже очень важен. Что может прийти на смену дружбе? И вот Сципион говорил, — говорит Лелий, — что на смену дружбе может прийти ненависть, и это очень опасно и это очень плохо, и она не должна приходить на смену дружбе, мы должны вовремя останавливаться, чтобы эта ненависть не пришла. И дальше он сравнивает: вот мы, римляне, у нас было два врага, у нас был Пирр и у нас был Ганнибал, мы воевали с теми и с другими одинаково сурово, но, — говорит, — никто из римлян не ненавидел Пирра, потому что Пирр был доблестный муж, который сражался, хотел и был нашим врагом, мы с ним как бы и не дружили, но потенциально, если бы он не был нашим врагом, мы могли бы быть друзьями. А с Ганнибалом нет, Ганнибал был для них зверем, Ганнибал резал наших людей, как скот, поэтому мы его ненавидели. Вот это очень интересное сравнение, то есть мы понимаем, что потенциально — как в СССР официальная идеология была такая, дружба народов, — мы все друзья, в идеале мы не можем никого ненавидеть, мы такие добрые, хорошие, мы всех любим, но мы понимаем, что реальность может оказаться неприятной.

Валерия Рыкова: Получается, очень остро стоит вопрос о воображении и реальности.

Гасан Гусейнов: Да, и это тоже вопрос воображения.

Николай Поселягин: Вдогонку представьтесь, пожалуйста.

Валерия Рыкова: Лера Рыкова, филологический факультет МГУ.

Николай Поселягин: Теперь сначала вы, потом Катя. Вы тоже, если не трудно, представьтесь: вы уже один раз вопрос задавали, но тогда не представились.

Надежда Воробьева: Вопрос пересекается с тем, что вы сказали, чтобы связать вступительное слово с вашим докладом. Было сказано то, что сейчас университеты сами как институты переживают некоторое одиночество, и одна из причин была озвучена как замена отношений солидарности, связи на конкуренцию, конкурентные отношения, и они естественно присутствуют. Как обстоят отношения, связь между конкуренцией и дружбой у Цицерона, как их можно применить в философии и что это сегодня значит?

Гасан Гусейнов: Если я правильно понимаю Цицерона, то для него отношения конкуренции — это отношения, оправданные внутри res publica, здесь совершенно естественно, что люди состязаются в доблестях, они состязаются в искусстве, агонистика такая.

Петр Сафронов: Состязание соответствует общественному благу, общему благу.

Гасан Гусейнов: Да, но вы состязаетесь, в равной мере будучи нацеленными на республику. Вы можете состязаться, если вы хотите, вы сватаетесь к кому-то — эта состязательность здесь присутствует, эта состязательность совершенно нормальная, но вы не состязаетесь за то, чтобы получить власть и навеки закрепить ее за собой, вот этой состязательности нет. Вы не состязаетесь за то, чтобы кого-то вообще оттеснить от, как у нас выражаются, кормушки, кому-то перекрыть пути. Тут очень интересно, здесь масса внеэкономических терминов, например, «перекрыть кому-то кислород», и вы не дружите с кем-то против кого-то. А вот это тоже очень важная вещь, потому что это уже отношения клиента, клиентские отношения, это уже совершенно другое, это не дружба, в ней присутствует элемент безотчетности. Цицерон говорит Лелию, что дружба возникла из любви, то есть повод к дружбе дает любовь, а она безотчетна.

Надежда Воробьева: Ну а применительно к озвученной в начале теме: мы начали с того, как устроены современные университеты?

Гасан Гусейнов: С университетом, да, это большой вопрос, конечно. Университет — это выражение текучих общественных отношений, закинутое в недалекое будущее. Школа — это выражение общественных отношений, закинутое в далекое, относительно далекое будущее, а университет — недалекое будущее, то есть это место, где вы пытаетесь реализовать проект недалекого будущего. И если между этими местами нет институциональной солидарности, дружбы на уровне институтов, то тогда это, конечно, очень плохо, это кризис или упадок, отсутствие солидарности. То есть солидарность — это разновидность институциональной дружбы, я так понимаю это.

Екатерина Макарова: Такой вопрос созрел: в тираническом государстве для производства граждан без дружбы какое направление приобретает производство, ограничение хорошего в людях? Ну, это мое совсем банальное предположение: ограничение возможности воображения или ограничение самих представлений о долженствовании другого, то есть иное представление о другом, внушаемое, чтобы не возникла дружба. Каков в тираническом государстве этот механизм ограничения?

Гасан Гусейнов: Да, очень интересный вопрос, конечно. Мы жили на излете советской эпохи, но главным неформальным социальным институтом на закате советского века была дружба, было взаимное доверие. Государство, которое не хочет взаимного доверия между людьми, имеет инструменты, чтобы этих людей друг от друга оттолкнуть, и один из главных таких инструментов — это представление самого государства как лучшего друга личности, как друга человека, когда этот друг, в лице каких-то своих представителей, становится между вами и соседкой, которая сидит рядом с вами. Когда я вам говорю, что вы должны мне рассказать все, что она вам сказала в самые интимные моменты вашего общения, я ваш друг, или вот Петр — ваш друг, а не сидящая рядом с вами приятельница. Вот в этот момент государство разрушает отношение доверия между вами, потому что вы по наивности придете и расскажете нам с Петром, и мы вызовем вашу соседку или передадим, позвоним Николаю, и Николай увезет вашу соседку куда-то, то есть разрушит доверие. Это, конечно, первый шаг к уничтожению дружбы.

Николай Поселягин: Ну, пока я не приехал к вашей соседке ночью в машине с надписью «Хлеб» или «Молоко», я жду следующие вопросы.

Петр Сафронов: Господа, я еще не доформулировал это, боюсь, в качестве вопроса, поэтому я скорее проговорю это как комментарий, и я буду рад, если вы к этому сможете отнестись. Во-первых, большое вам спасибо за то, что вы, в том числе и для меня, очень четко проговорили то, что Цицерон хорошо видит различие между должным и сущим. Я сейчас прокручиваю в голове сам его текст и лишний раз очень хорошо понял и отчасти лишний раз убедился в том, как история этой философии аффектирована в пуризме, как Гегель выражался. Цицерон как реальный политик гораздо четче понимал необходимость разведения должного и сущего, но мой комментарий — про другое. Он про то, что там, в этой фразе про симулякры, встречается оборот «как если бы» — к другому, «как если бы» он вполне заслуживал нашей дружбы, хотя может быть он ее не вполне заслуживает, пока есть там некоторая слабая искорка. Этот же оборот «как если бы», мы все хорошо знаем и помним, многократно встречается у Канта, и, собственно, на этом построена его антропология: человек — вообще-то злое существо, но, создавая эффективную видимость доброты, он таким образом содействует общественному умиротворению, какой-то приемлемой степени социальности. Кант в каком-то смысле это различие должного и сущего уплощает, то есть у него остается должное, но не остается сущего, потому что остается только экранчик аффективной видимости, маска актера — и не в античном смысле маски, а уже в современном, за которой неважно что, а важна только ровная гладкая поверхность. И почему, может быть, имеет смысл нам сейчас как-то особенно вдумчиво пытаться перечитать Аристотеля. Потому что для Аристотеля важна не аффективная видимость, а понимание того, что человек может быть не совсем хорош — и о’кей, но в нем, как во всяком живом человеческом существе, может присутствовать и то, и это, и нужно вытаскивать ростки хорошего. Иначе говоря, это принципиально разные представления о том, для чего нужно воображение, то есть это то, о чем говорила Татьяна Дмитриевна: Эмерсон уже как посткантовский философ видит эту картинку очень упрощенно, как актер, который может играть разные вещи. У Цицерона, видимо, другая концепция: не способность отыграть разные вещи, а способность какую-то одну вещь не отыгрывать, а таки обнаружить в действительности хотя бы просто в факте твоего присутствия — неважно даже, делаешь ли ты для меня что-то хорошее или нет, — важную ноту.

Гасан Гусейнов: Да, это очень интересное наблюдение. Вообще, наследие Цицерона — поразительная вещь, очень много же осталось, но, к сожалению, у нас нет писем Аттика к Цицерону. По-видимому, их уничтожили, пока они издавали собственно Цицерона: письма Цицерона вышли, а из писем Аттика к Цицерону там почти ничего не осталось. А это была практически нерушимая дружба до конца дней, и Цицерон в этих письмах практикует дружбу, с одной стороны, с другой стороны, он все время рефлектирует на эту тему, и, в частности, в одном из писем, когда его утешает Аттик, что вот у тебя дочь умерла и как ты выходишь из этого состояния, а он отвечает с иронией: ты не будешь сильно удивлен — я сейчас не помню дословно, как там сказано, — но я пытаюсь утешить себя философскими трактатами, вот этими самыми статьями, последними диалогами, трактатом. Один его трактат, кстати, не дошел, Consolatio («Утешение»), ничего не осталось, а может быть даже он его и не написал, то есть, может быть, название есть, а никакого трактата не было. Это, конечно, тоже нам надо помнить, что это различение должного и сущего живет в сущем, письмо к Аттику о сущем, а трактаты, идеологии о должном, но время от времени там посверкивает что-то такое настоящее, и, конечно, оно появляется в трактате «О старости» — когда он официально достигает возраст старости, он пишет трактат о старости. Так что есть смысл его изучать, потому что он будет совершенно по-новому восприниматься, я уверен, если мы обратим внимание на эти термины.

Петр Сафронов: Мне кажется, что само различие должного и сущего возникает, постольку возникает некая ситуация связи этического поведения с некоторыми коллективными формами, в принципе для Канта и для многих других моральных философов современности: ты можешь вести себя морально в одиночестве, и даже по преимуществу моральное поведение — это одинокое поведение, что по всей вероятности для античности очень плохо мыслимая и понятная конструкция, потому что там — говорим ли мы о дружбе, о состязательности, о чем угодно, неважно — это всегда в кругу людей, очень часто на виду у них и т.д. И только вот это измерение коллективности и придает понятный социальный смысл различия должного и сущего. Потому что иначе это различие должного и сущего превращается просто в разные регистры моего собственного самосознания, значит, регистр сущего — это мое самосознание в модусе здравого смысла, неочищенное, регистр должного — это мое самосознание, как если бы я был всегда и везде идеальным философом. А Цицерон не требует от каждого быть на идеальной концептуальной высоте: чтобы дружить в подлинном смысле этого слова не требуется быть интеллектуально изощренным, требуется что-то другое.

Гасан Гусенов: Да-да, не ex cognitione, а ex communitate. Это конечно важная вещь, но надо сказать, что то издание Цицерона, которое вышло в «Литературных памятниках», «О старости. О дружбе. Об обязанностях», снабжено очень хорошими комментариями и хорошими статьями С.Л. Утченко и В.О. Горенштейна, которые эту терминологию разбирают очень детально.

Татьяна Венедиктова: Мне очень понравилась ваша мысль, потому что получается — я просто сейчас додумала то, что я говорила, — что дружба как перформативное, то есть реализуемое, отношение предполагает сообщительность. Потому что чем тревожна эта мысль у Эмерсона — что там идеальная дружба — это дружба наедине с собой, то есть там друг — это средство твоего постоянного выхода за пределы себя.

Гасан Гусейнов: И тут возникает много дополнительных измерений, когда мы вспоминаем учителей нашего Цицерона — тех, на кого он ориентировался. Он ни разу не называет там Сократа, он все время описательно о нем говорит, но это тоже интересный эпизод, когда Сократ среди оставшихся друзей, молодых людей, которые предлагают ему: ну ты же можешь и так сделать, и эдак, — объясняет, что ради нашей же дружбы я должен сделать то, что я делаю сейчас, как я могу уйти?! Вот эта самая афинская res publica, которая была в его воображении, должна сохраниться, и он вынужден выпить этот яд. Дружба бывает утомительна.

Петр Сафронов: Большое спасибо всем, кто сегодня пришел, Гасан, большое вам спасибо. Следующий раз мы будем встречаться за кофе и чаем 10 октября, Анатолий Рясов и Андрей Логутов будут говорить о звуке, смысле и бессмыслице.

Николай Поселягин: Я хочу поблагодарить культурный центр «Пунктум» и отдельно его организаторов и хозяев — Валерию Косякову и Дарью Дмитриеву, которые предоставили нам время и пространство для нашего Кофейного семинара.

Расшифровка аудиозаписи — Екатерина Макарова, секретарь Кофейного семинара.

L’amicizia Маркуса Туллия Цицерона

«Конечно, меня затронула потеря друга, поскольку я думаю, что этого никогда не будет снова, как я могу смело сказать, что никогда не было раньше. Но я не нуждаюсь в лекарствах Я могу найти собственное утешение, и оно состоит главным образом в том, что я свободен от ошибочных представлений, которые обычно причиняют боль отъезду друзей. Сципиону я убежден, что никакого зла не случилось: мое бедствие, если оно случится; и то, что вы сильно огорчены собственными несчастьями, означает не то, что вы любите своего друга, но то, что вы любите себя.«

» Ибо я не из тех современных философов, которые утверждают, что наши души погибают вместе с нашими телами, и что смерть положит конец всему. Для меня древнее мнение имеет больший вес.

«души людей божественны, и что, когда они покинули тело, им открывается возвращение на небеса, что наименее трудно для тех, кто был наиболее добродетельным и справедливым».

«Теперь, если правда, что пропорционально добродетели человека побег из того, что можно назвать тюрьмой и путями плоти, является самым легким, то кого мы можем представить себе, чтобы путешествие к богам было легче, чем Сципион? Поэтому я склонен думать, что в его случае траур был бы признаком зависти, а не дружбы.«

» Итак, если верно, что пропорционально доброте человека побег из того, что можно назвать тюрьмой и путями плоти, является самым легким, то кого мы можем представить себе, чтобы путешествие к богам было легче, чем Сципион? Поэтому я склонен думать, что в его случае траур был бы признаком зависти, а не дружбы. «

» между нами была самая полная гармония в наших вкусах, наших стремлениях и наших чувствах, что и является настоящий секрет дружбы ».

« Но я должен с самого начала заложить этот принцип — дружба может существовать только между хорошими людьми.«

» Под «хорошими» мы подразумеваем тех, чьи действия и жизнь не оставляют сомнений в отношении их чести, чистоты, справедливости и щедрости; кто свободен от жадности, похоти и насилия; и которые имеют смелость своих убеждений ».

« Дружба превосходит отношения в том, что, хотя вы можете исключить привязанность из отношений, вы не можете этого сделать из дружбы. Без него отношения все еще существуют на словах, а дружба — нет. «

» Теперь дружбу можно определить так: полное согласие по всем вопросам человеческого и божественного, объединенное взаимной доброжелательностью и привязанностью.»

» Есть люди, которые отдают пальму первенства богатству или хорошему здоровью, или власти и должности, многие даже чувственным удовольствиям. Последний — идеал грубых зверей; а о других мы можем сказать, что они хрупки и ненадежны и зависят меньше от нашего собственного благоразумия, чем от каприза фортуны. «

» Как может быть жизнь достойной того, чтобы жить, если использовать слова Энния, который лишен этого покоя? что можно найти во взаимной доброй воле друга? Что может быть приятнее, чем иметь человека, которому можно сказать все с такой же абсолютной уверенностью, что и самому себе? Разве процветание не лишено половины его ценности, если вам не с кем разделить вашу радость? С другой стороны, невзгоды было бы тяжело перенести, если бы не кто-то, кто мог бы их чувствовать еще острее, чем вы сами.»

» Такая дружба увеличивает процветание и снимает его бремя, разделив его вдвое и разделив его. » надеется на будущее и запрещает слабость и отчаяние. В лице настоящего друга мужчина видит как бы второе «я».

«Если вы не видите достоинства дружбы и гармонии, вы можете познать это, наблюдая за последствиями ссор и распрей.Была ли когда-либо такая крепкая семья, какое-либо государство, столь прочное, что недосягаемо для полного уничтожения враждебностью и враждебностью? Это может научить вас огромному преимуществу дружбы. «

» все, что в природе и вселенной было неизменным, было таковым в силу связывающей силы дружбы; все, что было изменчивым, было таковым благодаря растворяющей силе раздора ».

« Но, конечно, это более очевидно в случае человека: во-первых, в естественной привязанности между детьми и их родителями, привязанности, которую может разрубить только шокирующая злоба: и затем, когда страсть любви достигла такой же силы — когда мы находим кого-то, чей характер и природа мы полностью сочувствуем, потому что мы думаем, что воспринимаем в нем то, что я могу назвать маяком. -свет добродетели. Ибо ничто не вдохновляет на любовь, ничто не примиряет привязанность, как добродетель. В каком-то смысле можно сказать, что мы испытываем привязанность даже к мужчинам, которых никогда не видели, благодаря их честности и добродетели. «

» Совершенно иначе взгляды тех, кто, как звери, относят все к чувственным удовольствиям. И неудивительно. Люди, понизившие все свои мыслительные способности до такого подлого и презренного объекта, могут, конечно, поднять глаза ни на что возвышенное, ни на что грандиозное и божественное.»

» Ибо, если бы это было правдой, что его материальные преимущества укрепляли дружбу, было бы в равной степени верно и то, что любое изменение в них разрушило бы ее. Но поскольку природа неспособна к изменениям, отсюда следует, что настоящая дружба вечна ».

Почему дружба в детстве обычно не длится до старости:« Вмешательство может иметь очень многое: противоречивые интересы; разногласия в политике; частые изменения характера, иногда из-за несчастий, иногда из-за преклонных лет.«

» Опять же, серьезные нарушения и, по большей части, оправданные, были вызваны безнравственной просьбой к друзьям потворствовать нечестивым желаниям человека или помочь ему в причинении зла. Отказ, хотя и совершенно правильный, подвергается нападкам со стороны тех, кому они отказывают в подчинении, как нарушение законов дружбы. Теперь люди, у которых нет сомнений в отношении просьб, которые они обращаются к своим друзьям, тем самым допускают, что они готовы не сомневаться в том, что они сделают для своих друзей; и взаимные обвинения таких людей обычно не только угашают дружбу, но и порождают длительную вражду. «Фактически, — говорил он, — эти несчастья нависают над дружбой в таком количестве, что требуется не только мудрость, но и удача, чтобы избежать их всех».

«Тогда мы можем установить это правило дружбы — не просите и не соглашайтесь делать то, что неправильно. Ибо мольба «ради дружбы» является дискредитирующей, и ее нельзя допускать ни на минуту ».

« И меня не меньше волнует, каким будет состояние конституции после моей смерти, как и сейчас ».

«Итак, пусть это будет первым законом дружбы: мы должны просить друзей и делать для них только то, что хорошо.Но не давайте и нам ждать, чтобы вас спросили: пусть всегда будет горячая готовность и отсутствие колебаний. Давайте набраться смелости и давать советы откровенно. В дружбе пусть превыше всего будет влияние друзей, которые дают хороший совет; и пусть это влияние будет использовано для обеспечения соблюдения рекомендаций не только в ясных выражениях, но иногда, если того требует случай, с резкостью; и когда используется так, пусть соблюдается. «

» Но давайте исследуем эти две доктрины. В чем ценность этой «свободы от забот»? На первый взгляд это очень соблазнительно, но на практике во многих случаях приходится отказываться от этого.Ибо нет дела и никакого образа действий, требуемых от нас нашей честью, от которых вы могли бы постоянно отказываться или откладывать в сторону в начале из простого желания убежать от беспокойства. Нет, , если мы хотим избежать беспокойства, мы должны избегать самой добродетели, которая обязательно включает в себя некоторые тревожные мысли, демонстрирующие свое отвращение и отвращение к качествам, которые ему противоположны, — например, доброту к дурному характеру, самообладание к распутству, смелость к трусости. Таким образом, вы можете заметить, что именно справедливые больше всего страдают от несправедливости, храбрые — от трусливых поступков, умеренные — от разврата.Таким образом, для правильно упорядоченного ума характерно радоваться тому, что хорошо, и огорчаться, наоборот. «

» Тогда позвольте мне повторить, «ясное указание на добродетель, к которому естественно привлекает ум такого же характера, является началом дружбы». В этом случае рост привязанности является необходимостью. «

» ничто так не привлекает и не притягивает что-то к себе так сильно, как сходство с дружбой. их к себе, как если бы они были объединены кровью и природой.«

» между хорошими людьми существует как бы по необходимости доброе чувство, которое является источником дружбы, установленной природой ».

« Значит, не дружба следует за материальной выгодой, а материальная выгода дружба . «

» жизнь не может быть ничем иным, как безрадостным без утешения и общения друзей. «

» Истинное правило — проявлять такую ​​осторожность при выборе друзей, чтобы никогда не вступать в дружбу с мужчиной. кого мы могли бы при любых обстоятельствах возненавидеть.«

» Настоящий предел, который следует соблюдать в дружбе, заключается в следующем: характеры двух друзей должны быть безупречными. Должна быть полная гармония интересов, целей и целей без исключения. «

» [Сципион] часто жаловался, что нет ничего, над чем люди вкладывали бы столько усилий: что каждый мог точно сказать, сколько коз или овец он имел, но не сколько друзей; и хотя они старались найти первых, они были совершенно неосторожны при выборе друзей и не обладали, так сказать, особыми знаками или признаками, по которым они могли бы судить о своей пригодности для дружбы.Итак, качества, на которые мы должны обратить внимание при выборе, — это твердость, стабильность, постоянство ».

« Мы проводим предварительные испытания лошадей. Итак, мы должны дружбы; и должны проверять характеры наших друзей с помощью своего рода пробной дружбы ».

« Вот почему очень трудно найти настоящую дружбу среди тех, кто занимается политикой и борется за власть. Где вы можете найти человека, который предпочел бы продвижение своего друга своему собственному? »

« И хотя то, что говорит Энний, совершенно верно, — «час нужды действительно показывает друга», — тем не менее, именно этими двумя способами большинство людей выдают свою ненадежность и непостоянство, глядя свысока на друзей, когда они сами преуспевают, или бросая их в беде.»

» Ибо в дружбе не должно быть сытости, как в других вещах. Чем старше, тем слаще, как в винах, которые хорошо хранятся ».

« Если у кого-то из нас есть какое-либо преимущество в личном характере, интеллекте или богатстве, мы должны быть готовы сделать наших друзей участниками и партнерами в этом деле с самими собой. Например, если их родители находятся в скромных обстоятельствах, если их отношения не обладают силой ни интеллектом, ни средствами, мы должны восполнить их недостатки и повысить их положение и достоинство.«

« Потому что преимущества гения и добродетели и, если не считать всех видов превосходства, никогда не будут реализованы в полной мере, пока они не будут переданы нашим самым близким и родным ».

«Как правило, мы должны ждать, чтобы принять решение о дружбе, пока мужские характеры и годы не достигнут своей полной силы и развития».

«Только эти зрелые дружеские отношения могут быть постоянными. Ведь различие характеров ведет к различию целей, а результатом такого разнообразия является отчуждение друзей.Единственная причина, по которой, например, хорошие люди не могут дружить с плохими или плохие с хорошими, состоит в том, что их характеры и цели расходятся в максимально возможной степени ».

« Под «достойными дружбы» я подразумеваю те, кто обладают качествами, вызывающими привязанность. Такие люди редки; и действительно, все прекрасные вещи редки ».

« Ибо человек не только любит себя, но и ищет другого, чей дух может настолько слиться с его собственным, что почти сделать одно существо из двух.«

» Это наша лучшая и высшая цель, и если мы желаем ее достичь, мы должны посвятить себя добродетели; ибо без добродетели мы не сможем обрести ни дружбу, ни чего-либо еще желаемого. Фактически, если пренебречь добродетелью, те, кто воображают себя обладателями друзей, обнаружат свою ошибку, как только какое-нибудь серьезное бедствие заставит их испытать их. Поэтому, я должен снова и снова повторять, вы должны удовлетворить свое суждение, прежде чем проявлять свою привязанность: не любить в первую очередь, а судить потом.Мы страдаем от небрежности во многих наших начинаниях: ни в чем больше, чем в выборе и воспитании наших друзей. Мы ставим телегу впереди лошади и закрываем дверь конюшни, когда коня украдут, вопреки старой пословице.

«Если бы человек мог подняться на небеса и получить ясное представление о естественном порядке Вселенной, и красота небесных тел, это чудесное зрелище доставило бы ему небольшое удовольствие, хотя нельзя было вообразить ничего более восхитительного, если бы у него был кто-то, кому рассказать то, что он видел.

Катон: «Есть люди, которые больше обязаны заклятым врагам, чем явно приятным друзьям: первые часто говорят правду, вторые — никогда».

Сообщение для Big Tech (Amazon, Twitter, Facebook, Apple и т. Д.) ): «Истина, тем не менее, преобладает, если она будет справедливо раскрыта и вынесена на свет».

«Это добродетель, добродетель, которая одновременно создает и сохраняет дружбу. От этого зависит гармония интересов, постоянство, верность. Когда Добродетель подняла голову и показала свет своего лица и увидела и узнала тот же свет в во-вторых, она тянется к нему и, в свою очередь, приветствует то, что другой должен показать, и из него исходит пламя, которое вы можете называть любовью или дружбой, как хотите.«

» Но ввиду нестабильности и бренности смертных вещей мы должны постоянно искать кого-то, кого можно любить, и кого любить; ибо, теряя в жизни любовь и доброту, мы теряем все, что придает ей очарования ».

« Один совет на прощание. Примите решение: добродетель (без которой невозможна дружба) — прежде всего; но рядом с ним, и только с ним, величайшее из всех вещей — это дружба ».

Взгляды Цицерона и Плутарха на дружбу — 1008 слов

Введение

Установить дружбу в наше устроение, где люди будут любящими себя, любящими деньги, гордыми, неблагодарными, нечестивыми, бессердечными, любителями удовольствий, а не любителями Бога, — непростая задача.

Говоря о дружбе в древности, она существовала даже во времена Авраама, когда Бог называл его другом: «Авраам поверил Богу, и это вменилось ему в праведность, и он был назван другом Бога (ESV, Иаков 2.23). . »

Эта исследовательская работа направлена ​​на то, чтобы выделить сравнение и контраст между верованиями Цицерона и Плутарха в дружбу, которую многие считают нежной узами, связывающими мужчин.

Сравнение и контраст

Цицерон верил в чистоту и добродетель дружбы.И Цицерон, и Плутарх верят, что мошенничество, обман и нечестность разрушают дружбу, поскольку никто не злее, чем обмануть самого себя. Следовательно, честность — это самое благородное добродетель, которого может достичь человек.

Цицерон определял дружбу как абсолютное согласие по всем вопросам человеческого и божественного, связанное с взаимной доброжелательностью и привязанностью. Он считал, что дружба с мужчиной ради чувственных удовольствий — идеал грубых зверей; это слабое и неуверенное, в основе которого — прихоть, чем мудрость.Однако дружба с мужчиной через добродетель — благородное учение.

Он убежден, что дружба может существовать только между хорошими людьми. Более того, он заявил, что только взрослые люди могут иметь настоящую дружбу; и уверяет, что в лице настоящего друга мужчина видит как бы второе «я».

Цицерон предупреждает нас, что нет ничего, что заставляет людей проявлять большую беспечность и платить более суровые наказания, чем их выбор и приобретение друзей.

Мы страдаем от небрежности во многих наших начинаниях: ни в чем больше, чем в выборе и воспитании наших друзей.Мы ставим телегу впереди лошади и закрываем дверь конюшни, когда коня украдут, вопреки старой пословице. Поскольку, будучи взаимно вовлеченными в давнюю близость или действительные обязательства, внезапно возникает какая-то причина обиды, и мы разрываем нашу дружбу на протяжении всей карьеры.

Удовлетворите свое суждение, прежде чем заниматься любовью: не любите в первую очередь, а судите потом. Именно поэтому такая небрежность в вопросе первостепенной важности тем более достойна порицания.

Цицерон также считает, что настоящие друзья делают что-то, не ожидая ничего взамен. Он также считает, что корыстные интересы друга не являются причиной для деморализации себя, потому что он считает, что невежество является причиной зла.

Он уверен, что дружба терпит поражение, потому что человек отказывается терпеть веру, уважение и истину в их отношениях. Безусловно, в каждых разорванных отношениях было что-то не так.

С другой стороны, Плутарх считал, что человек может получить прибыль от своего врага и способен превратить эту вражду в благосклонность.Он также отметил, что это своеобразный признак аморальной привычки — стыдиться своих ошибок перед врагами, чем перед друзьями. Более того, страх и стыд не являются жизненно важными элементами в развитии характера. Это восприятие того, как враги обращаются к врагу из-за гнева, жадности или зависти, излечивая какое-то зло в душе человека, которое друг часто не осознает. Ярые враги своим оскорблением могут отвести человека от ошибок.

Это мудро, если человек должен исследовать себя, если ему предъявлены клеветнические обвинения, и искать причину таких оскорблений, служа целям сомнения, если человек неосознанно совершает то, в чем обвиняет враг.

Выдающийся взгляд Плутарха на врагов предполагает, что ложные обвинения нельзя ни презирать, ни игнорировать только потому, что они ложны, а лучше подумайте, какое ваше слово или действие, какое из ваших стремлений или ассоциаций придали окраску клевете, а затем быть старательно осторожно, чтобы избежать этого. Ибо, если другие, попадая в нежелательные ситуации, тем самым усваивают полезный урок, тем самым развивая прочную основу своего характера, принимая врага в качестве учителя без вознаграждения и получая от этого выгоду, и, таким образом, в некоторой степени изучая то, что он не знал.Ведь есть много вещей, которые враг воспринимает быстрее, чем друг, и ненависти, наряду с любопытством, присуща неспособность держать язык за зубами.

Заключение

Цицерон высоко ценит дружбу и рассматривает добродетель как важнейший фактор для вечных отношений. Он также считал, что честолюбие, сила и слава — главные препятствия в достижении настоящей дружбы; однако Плутарх считал это не препятствием, а вызовом для извлечения наилучшего из врагов, тем самым открывая путь любви и привязанности к весне, хотя Плутарх уделяет серьезное внимание дружбе с человеком и считал, что лучше подружиться с человеком. дома.

Однако вера Цицерона верна для большинства людей, особенно сейчас, когда мы живем в тяжелые времена, когда человек любит себя больше.

Несмотря на это, проявить сострадание к врагу, находящемуся в беде или ужасной ситуации, — самое трудное, но достойное достижение.

Список литературы

1. Письма Марка Туллия Цицерона с его трактатами о дружбе и старости ; перевод Э. С. Шакбурга. И Письма Гая Плиния Цецилия Секунда, переведенные Уильямом Мельмотом, преп.Автор… Нью-Йорк, П. Ф. Кольер [c1909]. Название серии: Гарвардская классика v.9.
2. Цицерон, Марк Туллий: Лелий; диалог о дружбе М. Туллия Цицерона; ред., с примечаниями, лексикой и биографическим указателем Э. С. Шакбурга… Новое изд. ревизия и enl., для использования в американских колледжах, Генри Кларка Джонсона… Нью-Йорк,
3. Лондон, Макмиллан и др., 1913. Название серии: Элементарная классика.
4. Холсолл, Пол. Справочник по древней истории: Цицерон: О дружбе, или Лелий . 1998. Интернет.
5. Тайер, Билл. Как получить прибыль от врагов . Плутарх, Моралия. v. II. Интернет.
6. Гертруда Эмили. Классический журнал , Vol. 45, No. 8 (1950), pp. 379-383. Интернет.
7. Цицерон, М. О дружбе (De Amicitia) , Перевод Э. С. Шакбурга. Интернет.
8. Библия. Английская стандартная версия. Джеймс 2.23.
9. Библия. Английская стандартная версия. 2 Тимофею 3.1-4.

Это эссе о взглядах Цицерона и Плутарха на дружбу было написано и отправлено вашим однокурсником. Вы можете использовать его в исследовательских и справочных целях, чтобы написать свою статью; однако вы должны процитировать это соответственно.

Запрос на удаление

Если вы являетесь владельцем авторских прав на эту статью и больше не хотите, чтобы ваша работа публиковалась на IvyPanda.

Запросить удаление

Цицерон о дружбе | Констант Дж. Мьюс

Немногие писатели оказали такое стойкое влияние на западные традиции. Думая о дружбе, как Марк Туллий Цицерон (106-43 гг. до н. э.).Как студент философии, свободно читавший по-гречески, Цицерон глубоко знаком со многими дебатами о дружбе, которые занимали мыслители со времен Платона и Аристотеля в четвертом веке до эпоха великих эллинистических философских школ, действующих в его собственном возраст. Однако он также был активно вовлечен в общественную жизнь и остро осознавал зияющей пропасти, которая могла разделить дружбу как благородный идеал из безвкусных реалий дружбы в повседневной жизни. Что делает его вклад в западную традицию настолько важен, что он как теоретик, так и практикующий дружбу, чьи труды изучали и копировали поколения студентов на протяжении периоды средневековья и Возрождения, а также и в современную эпоху.В частности, его философский диалог Laelius de amicitia (Лелий о дружбе), написанная под тенью политического кризиса эпохи поздней Римской республики, описывает идеал дружбы, как он представить себе, что это могло быть осуществлено великими политическими деятелями — все мужчины — того возраста, который, как он опасался, теперь ускользает. также оставил нам огромное количество писем, адресованных друзьям, многие — Аттикусу. но также и более широкому кругу близких (familiares), которые свидетельствуют о сложный набор идеалов и социальных норм, вызванный amicitia в римском мире.2 На латинском языке не сохранилось сопоставимой корреспонденции. из классической древности. Прямо или косвенно эти идеалы и нормы оказали сильное влияние на формирование представлений о дружбе в западной традиции

–

, по крайней мере, до девятнадцатого века. Пока Цицерон не будет единственным влиянием на европейские идеалы дружбы, его Этот вклад заслуживает внимания хотя бы потому, что представленная им модель дружбы станет неосознанной отправной точкой для столь многих последующих размышлений о дружбе как об идеале.

Чья ошибка? Ошибки дружбы у Цицерона, Ла Боэти и Монтеня

Страница из

НАПЕЧАТАНО ИЗ ОНЛАЙН-СТИПЕНДИИ ОКСФОРДА (oxford.universitypressscholarship.com). (c) Авторские права Oxford University Press, 2021. Все права защищены. Отдельный пользователь может распечатать одну главу монографии в формате PDF в OSO для личного использования. дата: 02 декабря 2021 г.

Глава:

(стр.37) 2 Чья ошибка? Ошибки дружбы у Цицерона, Ла Боэти и Монтеня

Источник:

Римская ошибка

Автор (ы):

Марк Бизер

Издатель:

Oxford University Press

DOI: 10.1093 / oso / 9780198803034.003.0003

Сосредоточив внимание на адаптации Монтеня к произведению Цицерона De amicitia в его собственном эссе «О дружбе», эта глава раскрывает сложное восприятие Монтенем «римской ошибки», когда дружба ставится выше нужд государства. Отчасти привлеченный к таким вопросам своей дружбой с Этьеном де ла Боэти, Монтень, по сути, не согласен с Цицероном по поводу того, как реагировать на эту ошибку. Цицерон (через своего «Лелия») решает осудить его, в то время как Монтень находит в нем поддержку своего взгляда на дружбу, который, в свою очередь, поддерживает умеренность Монтеня на фоне политического экстремизма французских религиозных войн.Отказ Монтеня от римской дружбы как от ошибки, с одной стороны, отражает его сомнение в ценности древних моделей для понимания настоящего. С другой стороны, однако, его характеристика идеальной дружбы как автотелической и автономной также может рассматриваться как молчаливое признание того, что дружба среди элиты по своей сути является политической.

Ключевые слова: Монтень, Ла Боэти, дружба, Цицерон, De amicitia

Для получения доступа к полному тексту книг в рамках службы для стипендии

Oxford Online требуется подписка или покупка.Однако публичные пользователи могут свободно искать на сайте и просматривать аннотации и ключевые слова для каждой книги и главы.

Пожалуйста, подпишитесь или войдите для доступа к полному тексту.

Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому заголовку, обратитесь к своему библиотекарю.

Для устранения неполадок, пожалуйста, проверьте наш FAQs , и если вы не можете найти там ответ, пожалуйста связаться с нами .

Что Цицерон сказал о дружбе? — Цвета-NewYork.com

Что Цицерон сказал о дружбе?

Определение дружбы: полное сочувствие по всем важным вопросам, а также доброжелательность и привязанность. Без добродетели не может быть дружбы. 21 Определение добродетели в терминах настоящих добродетельных мужчин. 22 Нет смысла жить без взаимной любви друзей.

Как я могу быть другом Цицерону?

«Как быть другом» — это замечательный, неподвластный времени трактат о природе и ценности дружбы, написанный Марком Туллием Цицероном более 2000 лет назад.Это искреннее исследование отношений, которые поддерживают нас и которые мы можем поддерживать.

Как я могу быть лучшим другом?

Хороший друг ведет разговор и своими действиями показывает, что ему небезразлично — большое и маленькое.

1. Хороший друг:
2. Послушайте их. Постарайтесь понять ситуацию с точки зрения друга.
3. Получите факты.
4. Спросите их, что им нужно.
5. Получите физическую помощь.
6. Оставайтесь на связи.
7. Расскажите им, что вы чувствуете.
8. Будьте готовы сделать трудный вызов.

Что считать лучшим другом?

Это люди, которые знают о вашей жизни больше всего и, вероятно, вместе с вами пережили несколько взлетов и падений. Близкие друзья — это, как правило, те, кого вы видите и разговариваете чаще всего. Наконец, лучший друг — это тот, с кем вы приобрели крепкий уровень доверия и можете поделиться практически всем.

Что означает SFS в сексуальном плане?

Синдром сексуального расстройства

Кто лучше парень или лучший друг?

Поверьте: настоящий друг намного дороже парня.То же самое верно и для 20, и для 80-летнего возраста. Так что, хотя некоторые из вас могут изо всех сил стараться встретить парня или работать сверхурочно, чтобы наладить отношения, просто помните, что ваш лучший друг — на всю жизнь.

Парень — друг?

Друг мужского пола — это просто друг, который является парнем. Парень — это парень, к которому вы испытываете романтическое влечение. Вы не чувствуете влечения или не испытываете романтических отношений с другом-мужчиной. У вас может быть друг-мужчина одновременно с парнем.

Что означает BFF на сайте знакомств?

Лучший друг навсегда

Что означает BFF, Bumble?

Новая функция, называемая BFF, по сути, позволяет пользователям использовать те же алгоритмы пролистывания и сопоставления для дружбы, а не для свиданий.Вот как это работает: после переключения в режим BFF пользователи увидят, что их потенциальные свидания заменены людьми того же пола, с которыми, по мнению Бамбл, вы хотели бы подружиться.

Марк Туллий Цицерон о дружбе «Итак …

Марк Туллий Цицерон о дружбе

« Итак, дружба сильно отличается от всего остального в мире, к которому мы привыкли связывать наши сердца. Каждая из этих целей специально приспособлена к какой-то одной цели — богатству, которое нужно потратить; сила, чтобы обеспечить послушание; государственная должность, чтобы заслужить похвалу; удовольствие, хорошее самочувствие, свободное от боли и полное использование своих телесных способностей.

Дружба, с другой стороны, служит множеству разных целей одновременно. В каком бы направлении вы ни повернулись, оно останется вашим. Никакой барьер не сможет его закрыть. Это никогда не может быть несвоевременным; это никогда не может быть на пути. Нам все время нужна дружба, точно так же, как нам нужны предметы первой необходимости — огонь и вода. Я не говорю об обычных банальных дружеских отношениях, какими бы восхитительными и ценными они ни были. Вместо этого я имею в виду подлинные, поистине достойные восхищения отношения, воплощенные в тех редких парах знаменитых друзей.

Дружба, таким образом, добавляет яркого сияния к процветанию и облегчает невзгоды, разделяя и разделяя бремя. И вот еще одно из его замечательных преимуществ. Он уникален тем, что он проецирует яркие лучи надежды в будущее: он никогда не позволяет духу поколебаться или потерпеть неудачу. Когда мужчина думает об истинном друге, он смотрит на себя в зеркало. Даже когда друга нет, он все равно присутствует. Каким бы бедным он ни был, он богат; каким бы слабым он ни был, он силен.Могу я попытаться передать еще более сложную концепцию? Даже когда он мертв, он все еще жив. Он жив, потому что его друзья все еще лелеют его, помнят и тоскуют по нему. Это означает, что даже в его смерти есть счастье — он облагораживает существование тех, кто остался позади.

Уберите узы добрых чувств с мира, и ни один дом или город не выдержат. Даже поля больше не будут возделываться. (…) ”

Монреальский теософский проект: Цицерон о дружбе

Представлен О дружбе как личное воспоминание о разговоре, свидетелем которого стал Марк Туллий Цицерон (106-43 гг. до н. э.) между Лелий и два его зятя, Фанний и Сцевола, по поводу последнего дружба с недавно умершим Сципионом.Повествование Цицерона начинается с Смерть Сципиона и вопрос о том, как пережить потерю друга.

За один уровень, текст может быть просто истолкован как красноречивое изложение значения дружбы. Однако при более внимательном чтении можно также ощутить ряд основные принципы, которые присущи Цицерону концепции гуманистической философии. Согласно Ханту, во всех философских трудах Цицерона можно различить:

целостная система, и она заслуживает названия гуманизм, потому что он касался прежде всего человека и других вещи только постольку, поскольку они имеют отношение к положению человека в мире.Сначала он исследовал природу человека, обоснованность его восприятия, природу его высшей добродетели, состояния его счастья, степени его свобода и его отношение к силам, которые контролируют мир; это закончилось утверждать теорию свободы и правила поведения, требующие высочайшего уважение к человеку и систематически основанное на теории человеческой природы. [Хант, H.A.K., [1954], Гуманизм Цицерона, Виктория, Мельбурнский университет Пресса]

Цицерон начинает с представления дружбы как редкое, исключительное моральное достижение:

Ну, во-первых, я чувствую, что дружба может существовать только среди хороших; но я тоже не настаиваю на этом заявлении далеко, поскольку это делают те, кто более тонко подходит к этим вопросам, возможно, правильно, но с небольшим результатом для общего блага; потому что они говорят, что нет один хорош, кроме мудрого.(5, 18)

Он также указывает, что дружба существует согласно концепции естественного права:

как те, кто были кем я только что упомянутые — будем считать, что они, даже если они считались хорошими, также следует называть хорошими на том основании, что они, насколько это возможно, следуют Природа — лучший проводник для хорошей жизни. (5, 19)

В корне, он определяет дружбу как разделение общей системы ценностей и считает ее быть величайшим из человеческих достижений:

Теперь дружба — это не что иное, как идеальное согласие на все божественное и человеческое, соединенное с добротой и любовью; и тогда за исключением одной лишь мудрости, я склонен думать, что нет лучшего подарка было дано человеку бессмертными богами.(5, 20)

По словам Цицерона, дружба — это основан на моральной и этической основе, и существует дополнительная взаимозависимая отношения между добродетелью и дружбой. Добродетель необходима для дружбы а дружба помогает в сохранении добродетели:

Однако те, кто вкладывают в добродетель делает замечательное решение; но сама эта добродетель и создает, и поддерживает дружбу, и дружба никоим образом не может существовать без добродетели. (5, 20)

Дружба дана Природой как служанка добродетелей, а не спутница пороков, чтобы, поскольку добродетель не может без посторонней помощи достичь высшего совершенства, она может достичь туда, когда они объединены и связаны с другим.(22, 83)

Более того, дружба становится основным источником счастья и комфорта:

Я также не говорю сейчас об обычных или обычных дружба, которая, тем не менее, приятна и полезна, но истинно безупречная дружба, как у тех немногих мужчин, чьи имена пресловутый. Ибо дружба делает благополучие ярче, а невзгоды разделение и совместное использование, более приемлемое. (6,22)

В то время как дружба включает в себя очень много и очень большие преимущества, в одном пункте она безусловно превосходит все остальное, поскольку она излучает свет доброй надежды на будущее и делает не допустить, чтобы дух ослабел или утонул в . (7, 23)

Дружба — это рассматривается как вдохновленный любовью:

За любовь, от которой дружба получила свое имя — это главное средство для формирования узы добрых чувств. Для действительно, преимущества часто получают от тех, кто под предлогом за дружбой ухаживают и уделяют им внимание по мере необходимости; но в дружба нет ни притворства, ни притворства, и какое бы чувство ни существовало настоящий и искренний. (8, 26)

Но так как мужчина заключает дружбу, как я сказал выше, если какой-либо знак добродетели сияет в другом, которому подобное расположение может склоняться и присоединяться; когда это происходит, любовь должна потребности возникают . (13, 48)

Хотя Цицерон проявляет определенное аристократическое отношение к дружбе, тем не менее признает свою совместимость с демократическими ценностями:

Я думаю, что есть между хорошими людьми и хорошими людям необходимо чувство доброты, и это было назначено природой как источник дружбы. Но доброта распространяется и на множество. Ибо добродетель не бесчувственна, бесполезна или высокомерна, поскольку она имеет обыкновение защищать даже целые народы и наилучшим образом учитывать их интересы. манеры, чего она, конечно же, не сделала бы, если бы уклонилась от доброты к простые люди . (14, 50)

Наконец, он считает, что сильное чувство сопереживания друзья должны быть важной характеристикой дружбы:

Таким образом, они лишены этого прекрасного и изысканно естественная дружба, которая сама по себе является предметом желания и для себя, и они не могут узнать от себя, насколько ценным и могущественным является такой дружба есть. Потому что каждый любит себя, а не то, что может получить от себя некоторая награда за свою привязанность, но потому что каждый сам по себе дорог сам.И если это чувство не передать в дружбу, то истинное друга никогда не найдешь; ибо настоящий друг — это тот, кто как бы второе я. (21, 80)

После предлагая общее определение дружба, Цицерон разрабатывает несколько практических принципов. Вкратце он утверждает, что следует тщательно выбирать друзей, выбирая мужчин с хорошим характером. Один кроме того, должен свободно делиться всеми своими заботами, планами и целями с другими друзья. Дружба должна основываться на стойкости, верности и доверии, с никакого обмана или лицемерия.Абсолютный честность, таким образом, важна для дружбы, и нужно быть близким по духу и показывать приятные манеры по отношению к друзьям, обращение с ними как с равными, щедрость и полезно для них. Также следует поощрять друзей в развитии добродетели, сделав им выговор тактично и мягко, если необходимо, и выговор с терпением.

Он дает дальнейшие практические советы, например, всегда следует относиться уважительно к своему друзья, с особым уважением относящиеся к давним друзьям.Он подчеркивает, что чрезмерное стремление к богатству и власти пагубно Дружба. Можно пойти на уступки друзьям, согласившись на неподобающее вещи, если они не наносят ущерба нашей репутации; однако не следует делать в корне неправильно поступает из-за дружбы.