Вот уже целых полчаса не могу отвести глаза: Сергей Лазарев — Лаки Стрэнджер — Книги для домашнего мастера

Вот уже целых полчаса не могу отвести глаза: Сергей Лазарев — Лаки Стрэнджер

Содержание

Текст песни Сергей Лазарев — Lucky Stranger, слова песни Сергей Лазарев

Здесь вы найдете слова песни Сергей Лазарев — Lucky Stranger. Наши пользователи находят тексты песен из различных источников в интернете, также добавялют самостоятельно. Вы можете скачать текст песни Сергей Лазарев — Lucky Stranger и его перевод. Также вы можете добавить свой вариант текста «Lucky Stranger» или его перевод для сайта Pesni.net!

Вот уже целых пол часа.
Не могу отвести глаза.
Напротив ты и не нужны мне о тебе и о себе.
Другие мнения.
Неважно кто тебя привел, я уведу тебя с собой.
Одним движением.

Глаза в глаза и я только за.
Но почему ты мне так нравишься, нравишься?
Кручу-верчу всё понять хочу.
А ты не подаешься, не понимаешься.
Лаки-Лаки Стрэнджер! Лаки-Лаки Стрэнджер!
Лаки-Лаки Стрэнджер!
Лаки-Лаки Стрэнджер! Лаки-Лаки Стрэнджер!
Лаки-Лаки Стрэнджер!

Обьясни мне свою игру.

Что то правил я не пойму.
Кому звонить, кого спросить?
Ответов нет, ну как решить задачу сложную.
Не разгадать тебя никак, на что делить и умножать.
Ты невозможная.

Тексты лучших песен Сергей Лазарев

7 Wonders

7 цифр

Alarm

Almost Sorry

Breaking Away

Breakthrough

Do It For Me

Electric touch

Emotions

Everytime

Другие песни Сергей Лазарев

Верю я

Кислород

Даже если ты уйдешь

Это Все Она

Лондон, гудбай

Шепотом

Новый год

О,Боже дай мне сил

Flyer

Lazerboy

Вы можете предложить свой вариант текста песни «Lucky Stranger» Сергей Лазарев с аккордами или табами. Также принимается перевод песни «Lucky Stranger». Если вы не нашли что искали, то можете просмотреть все тексты песен исполнителя Сергей Лазарев или воспользоваться поиском по сайту.

Но это не особо помогло: можно уйти от человека, но нельзя сбежать от своих мыслей, от самого себя, и мои мечты – словно птицы Феникс, возрождающиеся из пепла, – всякий раз всплывали из глубин подсознания, как бы я не пытался их забыть. И если бы я не ощутил это на себе, то ни за что бы не поверил, что мысли могут причинять реальную, вполне осязаемую боль.

И вот однажды, не в силах выносить эту вечную пытку, я сказал себе: «Прошлого не было», – и его не стало, но вместе с ним не стало и будущего, только я не сразу это заметил. Потому что оно, словно растение с обрубленным корнем, стало тускнеть, меркнуть и вянуть, пока не исчезло, обнажив зияющую пустоту.

Моё будущее.

Так что сейчас я уже не знаю кем я хотел стать и чем заниматься – у меня просто не осталось воспоминаний о своей мечте, но я всё ещё помнил связанные с ней эмоции.

Иногда, впрочем, если я сталкивался с чем-то, что вновь разжигало огонь в моём сердце, мне начинало казаться, что я ещё жив, что всё ещё можно изменить, и прожить свою жизнь снова. Но вскоре иллюзия рассеивалась, и наступало понимание, что я всего лишь призрак, заглянувший в свой родной дом, оказавшийся в знакомой обстановке и вновь ощутивший себя живым, но в конце концов с грустью осознавший, что он уже давно умер, и в его доме живут совсем чужие люди.

Уже много лет я был мёртв, впрочем как и все окружавшие меня живые мертвецы. Интересно, почему дети любят рисовать, петь, сочинять стихи и играть в игры? Может потому, что они не умеют заниматься скучными вещами? Жаль, что многие из них умирают, не успев совершить ничего хорошего.

Время от времени я задаюсь вопросом: как бы я воспитывал ребёнка, чтобы он вырос живым? Но я гоню прочь эти мысли, прекрасно понимая их защитный психологический механизм, жалкую попытку вновь обрести смысл жизни. Это было бы прекрасной уловкой: вместо своей, не состоявшейся, прожить чужую жизнь. Мне кажется, что это одна из немногих причин, по которой казалось бы неглупые люди всё ещё заводят детей – чтобы хоть как-то оправдать своё существование.

Но кого сможет воспитать мертвец?

Я устроился на работу, чтобы заработать денег и, как мне казалось, стать свободным, но со временем средство подменило собой цель, и я попал в порочный круговорот кредитов и зарплат, став таким же как те, кого в детстве ненавидел.

Это было несложно: в начале ты испытываешь ненависть к своей работе, через некоторое время тебе становиться всё равно, и в конце концов ты уже не представляешь себя, занимающегося чем-либо иным.

Когда-то я верил, что есть грань, за которую я никогда не перейду, но в процессе жизни выяснилось, что она имеет все свойства линии горизонта: её просто невозможно было перейти, потому, что по мере приближения к ней, она удалялась от меня, и вещи, ещё вчера казавшиеся мне совершенно неприемлемыми, становились вполне обычными. Наверное именно так и становятся преступниками, алкоголиками и наркоманами.

Вы уверены, что сможете изменить свою жизнь в любой момент – стоит только захотеть, но в этом-то и проблема: со временем менять уже ничего не хочется. Просыпаясь утром, я мечтаю о том, чтобы скорее наступил вечер, а вечером – чтобы утро не наступило никогда. Но вопреки всем желаниям оно наступает, и всё повторяется сначала.

Это было грустно и в то же время смешно. Словно сочувствуя мне, небо расплакалось мелким дождём. От раскрывшихся зонтов всевозможных оттенков площадь стала похожа на цветочный луг. Все вокруг куда-то спешили, и было похоже, что я один стоял. Перспектива намокнуть меня совсем не привлекала, поэтому я стал оглядываться в поисках места, где не было бы воды и людей, так как с детства не любил ни первое, ни второе.

И тут я увидел его – Человека, Который Никуда Не Спешил, но я, естественно, этого ещё не знал, и считал его обычным человеком, который никуда не спешил. Он сидел на скамейке посреди площади и смотрел сквозь толпу. Больше всего меня поразило то, что капли дождя огибали его, словно он находился под невидимым куполом, и вся его одежда была сухой. Движимый скорее любопытством, нежели иным чувством, я направился к нему, периодически натыкаясь на прохожих и стараясь не спускать с него глаз.

Он сидел, закутавшись в серый плащ, словно вплавленный в нашу реальность из иного измерения, его длинные волосы и одежда, казалось, не замечали ветра, а в зеркальных очках, скрывавших его глаза, отражались спешащие люди.

Подойдя к нему, я спросил:

– Можно?

Он кивнул, и я сел рядом с ним, с удовольствием заметив через несколько минут, что дождь начал огибать и меня.

Не то чтобы я сильно удивился всему происходящему: после десяти лет офисной работы вообще перестаёшь чему либо удивляться. Просто рядом с ним у меня было чувство, словно мне нечего бояться, если вдруг случится глобальная катастрофа.

Оно было настолько приятным и непривычным, что я никак не мог вспомнить что же это было за чувство – столько времени я его не испытывал – и, наконец, вспомнил: это было ощущение спокойствия и уверенности за свою жизнь, как когда-то в детстве.

Не знаю почему, но я решил рассказать ему всё о себе, во всяком случае то, что я вспомнил, пока стоял на площади. Мне не нужно было ни сочувствия, ни советов, ни чего-либо иного. Мне просто хотелось, чтобы меня выслушали.

И меня выслушали. Молча.

– Неужели это моя жизнь? – вырвалось у меня.

Наверное он был слишком занят своими проблемами, чтобы ответить мне. Вероятно, они были важнее и уж точно интереснее, чем мои. Может именно в этот момент он считал нужное количество водорода, чтобы зажечь очередное солнце в глубине Космосе.

Несколько минут прошли в тишине.

– Почему они не видят тебя? – спросил я, чтобы поддержать разговор: я опасался, что человек уйдёт и унесёт с собой это прекрасное чувство.

– Потому, что они слишком спешат, – внезапно ответил он.

По его голосу, лишённому эмоций, невозможно было сказать: испытывает ли он тоску, презрение или безразличие.

– Но я тоже спешил… – возразил я, –… и тем не менее я вижу тебя.

– Ты уже не спешил, – ответил он. – И опоздал ты не случайно, – ты хотел опоздать, чтобы запустить цепь событий, повлиять на которые уже не сможешь.

– И лишиться всего? Мне не хватило всего лишь немного времени! – сказал я скорее по инерции, потому что он был прав: я не смог бы признаться в этом самому себе, не то что принять осознанное решение.

– Время? – мне показалось – всего лишь показалось – что в его голосе прозвучала ирония. – Время – всего лишь иллюзия, – произнёс он. – Помни об этом.

После этих слов, видимо, служивших прощанием, человек встал и, хотя на площади уже почти не было людей, словно растворился в воздухе, во всяком случае, я почти сразу потерял его из виду.

И я снова остался в одиночестве, однако, вопреки ожиданию, приятное чувство не исчезло, а дождь по-прежнему огибал меня, словно человек оставил со мной частицу себя.

Наконец дождь закончился, и небо прояснилось, я встал и, вспомнив о поезде, посмотрел на свои часы: «Ничего себе! Неужели мы говорили четыре часа?» Но переведя взгляд на часы на здании вокзала, я удивился не меньше: если верить им, то прошло всего несколько минут – ещё можно было успеть. Но какое же из них верное?

«Время – всего лишь иллюзия», – вспомнил я и в этот же миг со всей ясностью осознал, что мне уже никуда не нужно спешить.

* * *

В тени ночных городов, мимо неоновых реклам и цветных огней, по бесконечным улицам, то пустынным, то оживлённым, пролегает мой путь. Лишь немногие прохожие замечают меня, но и они, наткнувшись на своё отражение в линзах зеркальных очков, спешат отвести глаза, и я сразу же стираюсь из их памяти словно следы на морском берегу.

Время. Я чувствую его как лёгкую ткань, скользящую у меня между пальцев. Могу её смять, могу растянуть, скрутить и снова расправить. Не могу лишь разорвать её.

Я был всегда: я видел начало Вселенной; наблюдал трилобитов на мелководьях древних океанов; закутавшись в серый плащ, стоял возле первых человеческих костров и смотрел на великие сражения прошлого. Ведь время – всего лишь иллюзия, – для меня, но не для них. Рождённые в суете, они не знают, что весь их мир может оказаться миражом, живущим в моём воображении, они сами – тенями моего разума, а их жизни – всего лишь моими снами.

Но не являюсь ли я сам чьей-либо, быть может, своей собственной иллюзией? Единственный вопрос, на который у меня нет ответа. Впрочем, мне всё равно, я ничего не чувствую, незримый свидетель взлётов и падений человеческой цивилизации.

Имя мне…

Макбет Акт 2, Сцена 1 Перевод

Макбет Акт 2, Сцена 1 Перевод | Шекклира, LitCharts

Также ознакомьтесь с нашим подробное резюме и анализ этой сцены

Посмотрите наш резюме и анализ этой сцены

Оригинал

Перевод

БАНКО входит с ФЛИАНСОМ, который несет факел.

БАНКО

Как дела, мальчик?

БАНКО

Который час, мальчик?

ФЛИАНС

Луна зашла. Я не слышал часов.

ФЛИАНС

Луна зашла. Но я не слышал удара часов.

БАНКО

И она идет вниз в двенадцать.

БАНКО

Луна садится в двенадцать.

ФЛИАНС

Насколько я понимаю, это позже, сэр.

ФЛИАНС

Я думаю, что позже, сэр.

БАНКО

Подожди, возьми мой меч. На небесах есть земледелие; У них все свечи погасли. Возьми и это. Тяжёлый зов лежит на мне, как свинец, И всё же я не хочу спать. Милосердные силы, Удержи во мне проклятые мысли, Что природа Уступает место в покое.

БАНКО

Подожди, возьми мой меч. Небеса бережливы, держат звезды темными. Возьми и это. [Он отдает ФЛИАНСУ свой пояс и кинжал] Сонливость давит на меня, как свинец, но я не хочу спать. Ангелы милосердия, помогите мне контролировать злые мысли, которые наполняют мой разум всякий раз, когда я ложусь спать.

МАКБЕТ входит со СЛУГОЙ, который несет факел.

БАНКО

Дай мне мой меч. Кто здесь?

БАНКО

Дай мне мой меч. Кто здесь?

МАКБЕТ

Друг.

МАКБЕТ

Друг.

БАНКО

Что, сэр, еще не в покое? Кровать короля. Он был в необычайном удовольствии, и Послал большие щедрости в ваши офисы. Этот бриллиант он приветствует вашу жену, Именем самой доброй хозяйки, и затыкается В безмерном довольстве.

БАНКО

Ты что, еще не спишь? Король в постели. Он был необычайно доволен и дарил вашим слугам дар за даром. Он хочет подарить этот бриллиант вашей жене за то, что она такая внимательная хозяйка и обеспечивает ему полный комфорт.

МАКБЕТ

Будучи неподготовленными, Наша воля стала слугой предательства, Что еще должно было бы совершить бесплатно.

МАКБЕТ

Поскольку мы не были готовы к его визиту, мы могли быть только несовершенными хозяевами. Если бы мы были готовы, все было бы намного лучше.

БАНКО

Все хорошо. Прошлой ночью мне приснились три странные сестры: Тебе они показали правду.

БАНКО

Все в порядке. Прошлой ночью мне приснились три ведьмы. Некоторые из их предсказаний о вас сбылись.

МАКБЕТ

Я не думаю о них. Тем не менее, когда мы можем просить час служить, Мы потратили бы его в нескольких словах на это дело, Если бы вы предоставили время.

МАКБЕТ

Я о них не думаю. Но когда у нас будет свободный час, я хотел бы поговорить об этом еще немного, если вы не против.

BANQUO

На досуге.

BANQUO

В любое время.

МАКБЕТ

Если ты примкнешь к моему согласию, когда оно будет, Это сделает тебе честь.

МАКБЕТ

Если вы согласитесь следовать за мной, когда придет время, это принесет вам больше чести.

BANQUO

Так что я ничего не теряю Стремясь увеличить его, но по-прежнему держать мою грудь открытой и верность чистой, я буду советоваться.

БАНКО

Пока я не потеряю честь, пытаясь получить больше, и смогу сохранить чистую совесть, я буду слушать вас.

МАКБЕТ

Добрый покой!

МАКБЕТ

А пока хорошо отдохните.

БАНКО

Спасибо, сэр: лайк вам!

БАНКО

Спасибо, сэр. И вам того же!

БАНКО и ФЛЕАНС выходят.

МАКБЕТ

[СЛУГАМ] Иди скажи своей госпоже, когда мой напиток будет готов, Она ударит в колокол. Ложись спать.

МАКБЕТ

[СЛУГАМ] Иди и скажи леди Макбет, что, когда мой напиток будет готов, она должна ударить в колокольчик. Тогда ложись спать.

СЛУГА уходит.

МАКБЕТ

Это кинжал, который я вижу перед собой, Ручкой к моей руке? Давай, позволь мне обнять тебя. У меня нет тебя, и тем не менее я все еще вижу тебя. Разве ты, роковое видение, не чувствителен к чувству, как к зрению? Или ты всего лишь Кинжал разума, ложное творение, Происходящее из угнетенного жаром мозга? Я все еще вижу тебя в форме столь же осязаемой, Как та, которую я сейчас рисую. Ты вел меня по пути, по которому я шел, И таким инструментом я должен был пользоваться. Мои глаза обманывают другие чувства, Или стоят всего остального. Я вижу тебя еще, И на твоем клинке и дубине сгустки крови, Чего не было прежде. Нет такого понятия. Это кровавый бизнес, который доносит это до моих глаз. Теперь над одним полумиром Природа кажется мертвой, и злые сны злоупотребляют Занавешенным сном. Колдовство прославляет подношения Бледной Гекаты и иссохшее убийство, Встревоженный своим стражем, волком, Чьим воем часы его, поэтому с его крадущейся поступью, С восхитительными шагами Тарквиния, к его замыслу Двигается, как призрак. Ты твердая и твердая земля, Не слышишь шагов моих, в какую сторону они идут, ибо боятся, что сами Твои камни болтают о моем местонахождении, И возьми нынешний ужас от времени, Которое теперь соответствует ему. Пока я угрожаю, он живет. Слова жару дел слишком холодное дыхание придает.

МАКБЕТ

Я вижу перед собой кинжал с рукоятью, направленной мне в руку? Иди сюда, кинжал, и позволь мне схватить тебя. [Он хватается за кинжал, но его рука проходит сквозь него] У меня нет тебя, но я все еще вижу тебя. Смертельное привидение, можно ли увидеть тебя, но не прикоснуться к тебе? Или ты просто кинжал, созданный разумом, иллюзия моего воспаленного мозга? Я все еще вижу тебя, и ты выглядишь таким же реальным, как и тот другой кинжал, который я сейчас достаю из ножен. [Он достает кинжал] Ты ведешь меня туда, куда я уже шел, и я собирался использовать оружие, как и ты. Либо зрение — единственное из моих чувств, которое не работает, либо оно единственное, которое работает правильно. Я все еще вижу тебя — и несколько пятен крови на твоем лезвии и рукояти, которых раньше не было. Этого кинжала не существует. Это убийство, которое я планирую, влияет на мои глаза. Теперь половина мира спит, и на нее нападают кошмары. Ведьмы приносят жертвы своей богине Гекате. Тем временем старик Убийца, разбуженный волчьим воем, идет, как призрак, как древнеримский насильник Тарквиний, чтобы совершить дело. Ты твердая, твердая земля: не слушай ни шагов моих, ни направления их. Я боюсь, что камни отзовутся эхом и откроют, где я нахожусь, нарушив ужасную тишину, которая так хорошо подходит к тому, что я собираюсь сделать. Пока я говорю здесь о плане, Дункан жив. Разговор охлаждает мою готовность действовать.

Звенит звонок.

МАКБЕТ

Я иду, и дело сделано. Колокол зовет меня. Не слушай, Дункан, ибо это колокол, Который зовет тебя в рай или в ад.

МАКБЕТ

Теперь я иду, и дело почти сделано. Звонок приглашает меня действовать. Дункан, не слушай звонка, потому что это звук твоего вызова в рай или в ад.

МАКБЕТ уходит.

Акт 1, Сцена 7

Акт 2, Сцена 2

Великий Гэтсби: Глава 6

Примерно в это же время молодой честолюбивый репортер из Нью-Йорка однажды утром подошел к двери Гэтсби и спросил, не хочет ли он что-нибудь сказать.

«Есть что сказать о чем?» — вежливо спросил Гэтсби.

«Почему, любое заявление выдать.»

После пяти минут путаницы выяснилось, что этот человек слышал имя Гэтсби в своем офисе в связи, которую он либо не хотел раскрывать, либо не до конца понимал. Это был его выходной, и он с похвальной инициативой поспешил «поглядеть».

Это был случайный выстрел, но чутье репортера не подвело. Дурная слава Гэтсби, распространяемая сотнями людей, принявших его гостеприимство и, таким образом, ставших авторитетами в его прошлом, росла все лето, пока о нем почти не стало известно. К нему привязались такие современные легенды, как «подземный трубопровод в Канаду», и была одна настойчивая история о том, что он жил вовсе не в доме, а в лодке, которая выглядела как дом и тайно перемещалась наверх. и вниз по берегу Лонг-Айленда. Трудно сказать, почему именно эти изобретения доставили удовольствие Джеймсу Гэтцу из Северной Дакоты.

Джеймс Гатц — таково было его настоящее или, по крайней мере, юридическое имя. Он изменил его в возрасте семнадцати лет и в тот особый момент, который стал свидетелем начала его карьеры, — когда он увидел, как яхта Дэна Коди бросила якорь над самой коварной отмелей на Верхнем озере. Это был Джеймс Гэтц, который в тот день слонялся по пляжу в рваной зеленой майке и парусиновых штанах, но уже Джей Гэтсби одолжил лодку, вытащил ее на Tuolomee и сообщил Коди, что ветер может подхватить его и разбить за полчаса.

Полагаю, у него уже давно было готово имя, даже тогда. Его родители были неуклюжими и неудачливыми фермерами — его воображение никогда не воспринимало их как своих родителей. Правда заключалась в том, что Джей Гэтсби из Уэст-Эгга, Лонг-Айленд, возник из своего платонического представления о себе. Он был сыном Божьим — фраза, которая, если она что-то значит, значит именно это, — и он, должно быть, занимается Делом Своего Отца, служа необъятной, вульгарной и похотливой красоте. Так что он изобрел именно такого Джея Гэтсби, какого мог бы изобрести семнадцатилетний мальчишка, и этой концепции он был верен до конца.

Больше года он прокладывал свой путь вдоль южного берега Верхнего озера в качестве копателя моллюсков и ловца лосося или в любой другой должности, которая приносила ему еду и постель. Его коричневое закаленное тело естественным образом пережило наполовину яростную, наполовину ленивую работу бодрящих дней. Он рано знал женщин, и, поскольку они его баловали, он стал презирать их, юных девственниц за их невежество, остальных за истерику по поводу того, что он в своей подавляющей эгоцентричности считал само собой разумеющимся.

Но его сердце было в постоянном бурном бунте. Самые гротескные и фантастические фантазии преследовали его в постели по ночам. Вселенная невыразимой безвкусицы вертелась в его мозгу, пока часы тикали на умывальнике, а луна заливала влажным светом его спутанную одежду на полу. Каждую ночь он добавлял узор своим фантазиям, пока сонливость не смыкалась с какой-нибудь яркой сценой в объятиях забывчивости. Какое-то время эти мечтания давали выход его воображению; они были удовлетворительным намеком на нереальность реальности, обещанием, что скала мира прочно стоит на крыле феи.

Стремление к будущей славе привело его за несколько месяцев до этого в небольшой лютеранский колледж Святого Олафа в южной Миннесоте. Он пробыл там две недели, встревоженный ее свирепым равнодушием к барабанам его судьбы, к самой судьбе и презирая работу дворника, которой ему предстояло расплачиваться. Затем он вернулся к Верхнему озеру и все еще искал, чем бы заняться в тот день, когда яхта Дэна Коди бросила якорь на мелководье у берега.

Коди тогда было пятьдесят лет, он был продуктом серебряных приисков Невады, Юкона, всех стремлений к металлу, начиная с Семьдесят пятого года. Сделки с медью из Монтаны, которые многократно сделали его миллионером, показали, что он физически крепок, но на грани мягкотелости, и, подозревая это, бесконечное число женщин пытались отлучить его от его денег. Не слишком пикантные разветвления, которыми Элла Кэй, газетчица, разыграла мадам де Ментенон до его слабости и отправила его в море на яхте, были общеизвестны напыщенной журналистике 19-го века.02. Он плыл по слишком гостеприимным берегам в течение пяти лет, когда он появился как судьба Джеймса Гатца в заливе Литтл-Герл.

Для юного Гатца, отдыхавшего на веслах и глядящего вверх на перила палубы, яхта представляла всю красоту и гламур в мире. Я полагаю, он улыбался Коди — вероятно, он обнаружил, что людям нравится, когда он улыбается. Во всяком случае, Коди задал ему несколько вопросов (один из них касался совершенно нового имени) и обнаружил, что он быстр и экстравагантно амбициозен. Через несколько дней он отвез его в Дулут и купил синее пальто, шесть пар белых штанов из утятины и кепку яхтсмена. И когда Tuolomee уехал в Вест-Индию, и Гэтсби тоже уехал на Берберийское побережье.

Он выполнял неопределенные личные обязанности — пока он оставался с Коди, он, в свою очередь, был стюардом, помощником капитана, шкипером, секретарем и даже тюремщиком, поскольку трезвый Дэн Коди знал, какими щедрыми делами может вскоре заняться пьяный Дэн Коди, и он предоставил на случай таких непредвиденных обстоятельств, все больше и больше доверяя Гэтсби. Договоренность длилась пять лет, в течение которых лодка трижды обогнула континент. Это могло бы продолжаться бесконечно долго, если бы не тот факт, что однажды ночью в Бостоне на борт поднялась Элла Кей, а неделю спустя Дэн Коди негостеприимно умер.

Я помню его портрет в спальне Гэтсби, седой, румяный мужчина с суровым пустым лицом — развратник-первопроходец, который в какой-то период американской жизни вернул на восточное побережье дикое насилие пограничных борделей и салунов. Косвенно из-за Коди Гэтсби так мало пил. Иногда во время веселых вечеринок женщины втирали ему в волосы шампанское; для себя он выработал привычку оставлять ликер в покое.

И именно от Коди он унаследовал деньги — наследство в двадцать пять тысяч долларов. Он не понял. Он так и не понял, какой юридический механизм был использован против него, но то, что осталось от миллионов, досталось Элле Кей в целости и сохранности. Он остался со своим единственно подходящим образованием; смутный контур Джея Гэтсби превратился в вещественность мужчины.

Он рассказал мне все это намного позже, но я записал это сюда, чтобы развеять первые дикие слухи о его происхождении, которые даже отдаленно не соответствовали действительности. Более того, он сказал мне это в момент смятения, когда я дошел до того, что поверил всему и ничему о нем. Поэтому я пользуюсь этой короткой остановкой, пока Гэтсби, так сказать, отдышался, чтобы избавиться от этого набора заблуждений.

Приостановка была и в моем отношении к его делам. В течение нескольких недель я не видел его и не слышал его голоса по телефону — в основном я был в Нью-Йорке, слоняясь с Джордан и пытаясь заискивать перед ее дряхлой теткой, — но в конце концов я пришел к нему домой в один воскресный день. Я не пробыл там и двух минут, как кто-то привел Тома Бьюкенена выпить. Я был поражен, естественно, но действительно удивительно, что это не случалось раньше.

Это была группа из трех человек верхом на лошадях: Том, мужчина по имени Слоан и хорошенькая женщина в коричневом костюме для верховой езды, которая уже была там раньше.

«Рад вас видеть», — сказал Гэтсби, стоя на крыльце. — Я рад, что вы заглянули.

Как будто им не все равно!

«Садитесь. Выкурите сигарету или сигару.» Он быстро прошелся по комнате, звоня в колокольчики. — Я выпью за тебя через минуту.

Он был глубоко потрясен тем, что Том был там. Но он все равно будет беспокоиться, пока не даст им что-нибудь, смутно понимая, что это все, за чем они пришли. Мистер Слоун ничего не хотел. Лимонад? Нет, спасибо. Немного шампанского? Вообще ничего, спасибо. . . . Мне жаль —

«Хорошо прокатился?»

«Здесь очень хорошие дороги.»

«Я полагаю, автомобили…»

«Да».

Движимый непреодолимым порывом, Гэтсби повернулся к Тому, который принял представление как незнакомца.

«Мне кажется, мы уже где-то встречались, мистер Бьюкенен.»

«О, да,» сказал Том, грубовато вежливо, но явно ничего не помня. — Так мы и сделали. Я очень хорошо помню.

«Примерно две недели назад.»

«Правильно. Ты был здесь с Ником.»

— Я знаю вашу жену, — почти агрессивно продолжал Гэтсби.

«Это так?»

Том повернулся ко мне.

«Ты живешь поблизости, Ник?»

«По соседству».

«Это так?»

Мистер Слоан не стал вступать в разговор, но высокомерно откинулся на спинку стула; женщина тоже ничего не сказала, пока неожиданно, после двух глотков, не стала приветливой.

«Мы все придем на вашу следующую вечеринку, мистер Гэтсби», — предложила она. «Что ты говоришь?»

«Конечно. Я был бы рад видеть тебя.»

«Будьте очень милы,» без благодарности сказал мистер Слоан. «Ну… думаю, пора домой».

«Пожалуйста, не торопитесь», — убеждал их Гэтсби. Теперь он контролировал себя и хотел больше видеть Тома. — Почему бы вам… почему бы вам не остаться на ужин? Я не удивлюсь, если еще кто-нибудь заглянет из Нью-Йорка.

«Вы приходите ужинать с ко мне «, — с энтузиазмом сказала дама. «Вы оба.»

В том числе и я. Мистер Слоун поднялся на ноги.

— Пойдем, — сказал он, но только ей.

«Я серьезно», настаивала она. «Я бы хотел, чтобы ты был у меня. Много места».

Гэтсби вопросительно посмотрел на меня. Он хотел уйти, но не видел, чтобы мистер Слоун решил, что ему не следует.

«Боюсь, я не смогу», — сказал я.

«Ну, ты пришел,» сказала она, сосредоточившись на Гэтсби.

Мистер Слоан что-то пробормотал ей на ухо.

— Мы не опоздаем, если начнем сейчас, — громко заявила она.

— У меня нет лошади, — сказал Гэтсби. «В армии я ездил верхом, но так и не купил лошадь. Мне придется следовать за вами на моей машине. Извините, на минутку».

Остальные вышли на крыльцо, где Слоан и леди начали страстный разговор в сторонке.

«Боже мой, я верю, что человек идет,» сказал Том. — Разве он не знает, что она не хочет его?

«Она говорит, что хочет его.»

«У нее большой званый обед, и он не узнает там ни души.» Он нахмурился. «Интересно, где, черт возьми, он встретил Дейзи. Ей-богу, может быть, я и старомоден в своих идеях, но в наши дни женщины слишком много бегают, чтобы меня устраивать. Они встречают всевозможных сумасшедших рыб».

Внезапно мистер Слоун и дама спустились по ступенькам и сели на лошадей.

«Пошли, — сказал мистер Слоан Тому, — мы опаздываем. Нам нужно идти». А потом мне: «Скажи ему, что мы не можем ждать, хорошо?»

Мы с Томом пожали друг другу руки, остальные обменялись прохладными кивками и быстро побежали по аллее, исчезнув под августовской листвой как раз в тот момент, когда Гэтсби в шляпе и легком пальто в руке вышел из парадной двери.

Том явно был возмущен беготней Дейзи в одиночестве, потому что в следующую субботу вечером он пришел с ней на вечеринку к Гэтсби. Возможно, его присутствие придавало вечеру особую тягостность — в моей памяти он выделяется на фоне других вечеринок Гэтсби тем летом. Там были те же люди или, по крайней мере, те же люди, то же обилие шампанского, та же разноцветная, многоклавишная суматоха, но я почувствовал в воздухе какую-то неприятность, всепроникающую резкость, которой здесь не было. до. Или, может быть, я просто привык к нему, привык принимать Вест-Эгг как самодостаточный мир, со своими собственными стандартами и своими великими фигурами, не имеющий себе равных, потому что не осознавал этого, и теперь я смотрел на это снова, глазами Дейзи. Всегда грустно смотреть новыми глазами на вещи, на которые вы потратили свои собственные способности приспосабливаться.

Они прибыли в сумерках, и пока мы гуляли среди сверкающих сотен людей, голос Дейзи шептал ей в горло.

«Эти вещи меня так волнуют», прошептала она. — Если ты захочешь поцеловать меня в любое время вечера, Ник, просто дай мне знать, и я с радостью организую это для тебя. Просто назови мое имя. Или предъяви зеленую карточку. Я выдаю зеленую…

«Оглянитесь вокруг», — предложил Гэтсби.

«Я осматриваюсь. У меня чудесное…»

«Вы должны увидеть лица многих людей, о которых вы слышали.»

Надменные глаза Тома блуждали по толпе.

«Мы не очень много ходим,» сказал он. — На самом деле я просто думал, что не знаю здесь ни души.

«Возможно, вы знаете эту даму.» Гэтсби указал на великолепную, почти человеческую орхидею женщины, которая торжественно восседала под белой сливой. Том и Дейзи уставились на них с тем особенно нереальным чувством, которое сопровождает узнавание до сих пор призрачной кинозвезды.

«Она прелесть», сказала Дейзи.

«Человек, склонившийся над ней, — ее директор.»

Он церемонно водил их от группы к группе:

«Миссис Бьюкенен… и мистер Бьюкенен… » После секундного колебания он добавил: «игрок в поло».

— О нет, — быстро возразил Том, — не я.

Но, видимо, Гэтсби это понравилось, потому что Том оставался «игроком в поло» до конца вечера.

«Я никогда не встречал столько знаменитостей!» — воскликнула Дейзи. — Мне нравился этот человек — как его звали? — с таким-то синим носом.

Гэтсби опознал его, добавив, что он был мелким продюсером.

«Ну, он мне все равно понравился.»

— Лучше бы я не был игроком в поло, — любезно сказал Том, — лучше бы я смотрел на всех этих знаменитостей в… в забвении.

Дейзи и Гэтсби танцевали. Помню, меня удивил его изящный, консервативный фокстрот — я никогда раньше не видел, как он танцует. Потом они неторопливо подошли к моему дому и с полчаса просидели на крыльце, а я по ее просьбе оставался настороже в саду: «На случай, если будет пожар или наводнение, — объяснила она, — или какая-нибудь стихия Божия».

Том появился из забытья, когда мы вместе садились ужинать. — Не возражаете, если я поем здесь с кем-нибудь? он сказал. «Парень получает некоторые забавные вещи.»

— Давай, — весело ответила Дейзи, — и если хочешь записать какие-нибудь адреса, вот мой маленький золотой карандаш… Через некоторое время она огляделась и сказала мне, что девушка «обычная, но хорошенькая», и я знал, что, за исключением получаса, проведенного наедине с Гэтсби, ей было не до веселья.

Мы сидели за особенно пьяным столом. Это была моя вина — Гэтсби вызвали к телефону, и я наслаждался этими же людьми всего две недели назад. Но то, что забавляло меня тогда, теперь превратилось в сепсис в эфире.

«Как вы себя чувствуете, мисс Бедекер?»

Девушка, к которой обращались, безуспешно пыталась сесть мне на плечо. При этом вопросе она села и открыла глаза.

«Что?»

Массивная и вялая женщина, которая уговаривала Дейзи завтра поиграть с ней в гольф в местном клубе, выступила в защиту мисс Бедекер:

«О, теперь с ней все в порядке. Когда она выпивает пять или шесть коктейлей, она всегда начинает так кричать. Я говорю ей, что она должна оставить это в покое.»

«Оставлю это в покое», — глухо подтвердил обвиняемый.

«Мы слышали, как вы кричали, поэтому я сказал доктору Сивету: «Кто-то нуждается в вашей помощи, док».

«Я уверен, что она очень вам обязана», — без благодарности сказал другой друг. — Но ты промочил ее платье, когда засунул ее голову в бассейн.

«Все, что я ненавижу, так это тонуть головой в луже», пробормотала мисс Бедекер. «Однажды в Нью-Джерси меня чуть не утопили».

«Тогда вам следует оставить это в покое», возразил доктор Цивет.

«Говори за себя!» — яростно воскликнула мисс Бедекер. «У тебя рука трясется. Я бы не позволил тебе оперировать меня!»

Так и было. Почти последнее, что я помню, это то, как мы стояли с Дейзи и смотрели на кинорежиссера и его звезду. Они все еще находились под белой сливой, и их лица соприкасались, если не считать бледного, тонкого лунного луча между ними. Мне пришло в голову, что он весь вечер очень медленно наклонялся к ней, чтобы достичь этой близости, и даже пока я смотрел, я видел, как он наклонился на последний градус и поцеловал ее в щеку.

«Она мне нравится, — сказала Дейзи, — я думаю, что она прекрасна».

Но все остальное ее оскорбило — и бесспорно, потому что это был не жест, а эмоция. Она была в ужасе от Вест-Эгга, этого беспрецедентного «места», порожденного Бродвеем в рыбацкой деревушке на Лонг-Айленде, — от ее грубой энергии, раздражавшей старые эвфемизмы, и от слишком навязчивой судьбы, которая загнала его обитателей кратчайшим путем из ничего. ничего. Она видела что-то ужасное в самой простоте, которую не могла понять.

Я сидел с ними на ступеньках, пока они ждали свою машину. Здесь было темно: только яркая дверь посылала десять квадратных футов света в мягкое черное утро. Иногда какая-нибудь тень двигалась по шторе уборной наверху, сменялась другой тенью, бесконечной вереницей теней, которые румянились и пудрились в невидимом стекле.

«Кто такой этот Гэтсби?» — внезапно спросил Том. — Какой-нибудь крупный бутлегер?

«Где ты это услышал?» — спросил я.

«Я этого не слышал. Мне это показалось. Знаете, многие из этих недавно разбогатевших людей — просто крупные бутлегеры.»

— Не Гэтсби, — коротко сказал я.

Какое-то время он молчал. Камешки дорожки хрустели под его ногами.

«Ну, он наверняка напрягся, чтобы собрать этот зверинец.»

Ветерок шевелил серую дымку мехового воротника Дейзи.

— По крайней мере, они интереснее, чем люди, которых мы знаем, — сказала она с усилием.

«Ты не выглядел таким заинтересованным.»

«Ну, был.»

Том рассмеялся и повернулся ко мне.

«Вы заметили лицо Дейзи, когда та девушка попросила ее окунуть ее под холодный душ?»

Дейзи начала петь под музыку хриплым, ритмичным шепотом, выявляя в каждом слове значение, которого оно никогда не имело раньше и никогда не будет иметь снова. Когда мелодия зазвучала, ее голос сладко прервался, следуя за ней, как это бывает с голосами контральто, и каждое изменение выплескивало в эфир немного ее теплой человеческой магии.

— Приходит много людей, которых не пригласили, — вдруг сказала она. «Эта девушка не была приглашена. Они просто ворвались внутрь, а он слишком вежлив, чтобы возражать».

«Я хотел бы знать, кто он и чем занимается», настаивал Том. — И я думаю, что обязательно выясню.

«Я могу сказать вам прямо сейчас», ответила она. «У него было несколько аптек, много аптек. Он сам их построил».

Медлительный лимузин подкатил к подъезду.

«Спокойной ночи, Ник», сказала Дейзи.

Ее взгляд оторвался от меня и устремился к освещенной вершине ступенек, где из открытой двери доносился мелодичный грустный вальс того года «Три часа ночи». В конце концов, в самой непринужденности вечеринки Гэтсби были романтические возможности, совершенно отсутствовавшие в ее мире. Что было там в этой песне, что, казалось, звало ее обратно внутрь себя? Что будет теперь, в смутные неисчислимые часы? Возможно, прибудет какой-нибудь невероятный гость, человек бесконечно редкий и вызывающий восхищение, какая-нибудь по-настоящему сияющая юная девушка, которая одним свежим взглядом на Гэтсби, одним мгновением волшебной встречи сотрет эти пять лет непоколебимой преданности.

В ту ночь я остался допоздна. Гэтсби попросил меня подождать, пока он освободится, и я задержался в саду до тех пор, пока с черного пляжа не прибежала неизбежная группа купающихся, холодная и возбужденная, пока не погас свет в комнатах для гостей наверху. Когда он наконец спустился по ступеням, загорелая кожа на его лице была необычно туго натянута, а глаза блестели и устали.

— Ей это не понравилось, — тут же сказал он.

«Конечно.»

«Ей это не понравилось», настаивал он. «Она не очень хорошо провела время».

Он молчал, и я догадывался о его невыразимой подавленности.

«Я чувствую себя далеко от нее», сказал он. — Трудно заставить ее понять.

«Ты имеешь в виду танец?»

«Танец?» Он отмахнулся от всех танцев, которые устроил, по щелчку пальцев. «Старый спорт, танец не важен».

Он хотел от Дейзи не меньше, чем того, чтобы она подошла к Тому и сказала: «Я никогда тебя не любила». После того, как она уничтожила три года этим приговором, они могли решить, какие более практические меры следует предпринять. Один из них заключался в том, что после того, как она будет свободна, они должны вернуться в Луисвилл и пожениться в ее доме, как если бы это было пять лет назад.

«И она не понимает», сказал он. «Раньше она могла понимать. Мы сидели часами…»

Он замолчал и начал ходить взад и вперед по пустынной дорожке, усыпанной фруктовыми корками, ненужными подарками и раздавленными цветами.

«Я бы не стал требовать от нее слишком многого», рискнул я. «Вы не можете повторить прошлое».

«Не могу повторить прошлое?» — воскликнул он недоверчиво. «Почему, конечно, вы можете!»

Он дико огляделся вокруг, как будто прошлое скрывалось здесь, в тени его дома, вне досягаемости его руки.

«Я собираюсь все исправить, как было раньше», сказал он, решительно кивая. «Она увидит».

Он много говорил о прошлом, и я понял, что он хотел восстановить что-то, возможно, какое-то представление о себе, которое вошло в любовь к Дейзи. С тех пор его жизнь была запутанной и беспорядочной, но если бы он мог однажды вернуться к известному исходному месту и пройтись по нему медленно, он мог бы узнать, что это за вещь. . . .

. . . Однажды осенней ночью, пять лет назад, они шли по улице, когда опадали листья, и пришли к месту, где не было деревьев, а тротуар был белым от лунного света. Здесь они остановились и повернулись друг к другу. Ночь была прохладная, с тем таинственным возбуждением, какое бывает при двух сменах года. Тихие огоньки в домах гудели во мраке, и среди звезд было движение и суета. Краем глаза Гэтсби увидел, что блоки тротуара действительно образовывали лестницу и поднимались к потайному месту над деревьями — он мог бы взобраться на него, если бы поднялся один, и, оказавшись там, мог бы сосать сосок жизнь, глоток несравненного молока чуда.

Его сердце билось все быстрее и быстрее, когда белое лицо Дейзи приблизилось к его собственному. Он знал, что, когда он поцелует эту девушку и навеки соединит свои невыразимые видения с ее бренным дыханием, его разум никогда больше не будет возиться, как разум Бога. Так что он подождал, еще немного прислушиваясь к звучанию камертона, ударившего по звезде.