Вольтер Стихи О Любви — подборка стихотворений

Содержание

• Произведения
  • Избранные авторы:
• ОДА НА ПОДПИСАНИЕ МИРА В 1736 ГОДУ (фрагменты)
• ПРОЕЗЖАЯ ЧЕРЕЗ ДЕРЕВНЮ ЛАФЕЛЬТ 1 1750
• НЕПРАВОТА, или ответ на стихи под таким же названием, в которых утверждалось, что если Кальвин и был не прав, приказав сжечь Мишеля Сервета, то не прав и тот, кто говорит об этом в кальвинистской стране 1757
• ОДА НА ГОДОВЩИНУ ВАРФОЛОМЕЕВСКОЙ НОЧИ 1772
• ИЗ АРИОСТО
• ИЗ МАКИАВЕЛЛИ
• ОТВЕТ ОБЩЕСТВУ ВЕРОТЕРПИМОСТИ ГОРОДА БОРДО

Произведения

• Слепой убийца— без рубрики, 03.12.2008 15:46
• Утро— без рубрики, 03.12.2008 15:45
• Пустота— без рубрики, 16.01.2009 20:51
• Твое сердце — звезда.— без рубрики, 27.11.2008 16:21
• Забудь. Усни. Умри.— без рубрики, 03.11.2008 12:06
• Быть пеплом— без рубрики, 22. 10.2008 22:29
• Темное небо— без рубрики, 23.11.2008 20:06
• Призрак Осени— без рубрики, 23.11.2008 20:25
• Умеет ли он вспоминать?— без рубрики, 23.11.2008 20:48
• В твоих глазах— без рубрики, 19.09.2008 20:07
• Тени— без рубрики, 13.09.2008 20:12
• Рассыпется ярким озером бисер.— без рубрики, 13.09.2008 16:10
• Миг— философская лирика, 10.09.2008 21:59
• Послушай— без рубрики, 10.09.2008 16:04
• Руны— без рубрики, 07.09.2008 17:07
• Стоишь на земле бесплодной— без рубрики, 31.08.2008 12:28
• Осколки— без рубрики, 16.10.2008 22:14
• Это ли сердце, что быстро стучало— без рубрики, 22.09.2008 23:33
• Последняя Ночь— без рубрики, 13.09.2008 23:05
• Такое время— без рубрики, 17.09.2008 21:58
• Тень— без рубрики, 31. 08.2008 12:09
• Тусклый свет фонарей— философская лирика, 31.08.2008 12:09
• Усталый смотришь в окно
  — без рубрики, 31.08.2008 12:17
• Вечер— без рубрики, 31.08.2008 12:24
• Время— философская лирика, 31.08.2008 12:19

Избранные авторы:

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2021. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+

ОДА НА ПОДПИСАНИЕ МИРА В 1736 ГОДУ

(фрагменты)

В утробе Этны гром таится.

Когда грохочет этот гром,

Искажены от страха лица,

Земля опалена огнем.

Бегите, скорбные дриады,

Прочь от не знающих преграды

Потоков пламени, что вдруг

Из бездны вырвавшись глубокой,

Подобно гидре огнеокой,

Уничтожают все вокруг.

Еще страшней в опустошенье,

Еще неистовей и злей

По, чье бурлящее теченье

Сметает в ярости своей

Селенья и дома равнины,

Неся разруху, смерть, руины,

Потерю крова и тепла;

Живым оставив скорбь и горе,

Оно, бурля, уносит в море

Погибших жителей тела.

Но это буйство наводнений,

И яростных стихий борьба,

И гул подземных сотрясений,

Неотвратимых, как судьба, —

Все, что разгневанные боги,

Круша лачуги и чертоги,

Обрушивают на людей,

Не столь ужасно для живущих,

Как честолюбье власть имущих

И как раздоры королей.

Свой путь от Ганга и до Сены

Свершает солнце, видя вновь

Одну семью, где неизменно

Должна главенствовать любовь.

Поймите, смертные: вы братья!

Зачем же вам войны проклятье?

Зачем оружье, кровь и грязь?

Что вы в сраженьях обретете?

Что, кроме вечной тьмы, найдете,

В пучину смерти погрузясь?

Когда бы жизнь свою отчизне

Вы в жертву принесли! Но нет:

Вы продаете ваши жизни

И кровь свою за горсть монет.

Вы гибнете на поле бранном,

Служа безжалостным тиранам,

И благодарность вас не ждет;

Пусть вам дано отважно биться,

Вы лишь наемные убийцы

На службе у своих господ.

К чему мне короля победы,

Когда погибель ждет меня?

Ему — вся слава, мне — все беды:

Платить по счету должен я.

Среди руин и разрушений,

Среди страданий и лишений

Светлей ли станет мой приют,

Когда услышать мне случится,

Что наши принцы близ границы,

Как воду, кровь соседей льют?

ПРОЕЗЖАЯ ЧЕРЕЗ ДЕРЕВНЮ ЛАФЕЛЬТ 1

1750

Все в запустении. Пропитан кровью прах.

Погибших воинов могилы.

О, мне куда милей колосья на полях,

Чем славы урожай и этот лавр унылый!

Зачем же лили кровь, сражаясь до конца?

Чтоб только овладеть деревнею несчастной?

Велик их подвиг был. В глазах же мудреца

То было жертвою напрасной.

1 Бельгийская деревня, близ которой французские войска в 1747 году одержали победу над англичанами.

НЕПРАВОТА,

или ответ на стихи под таким же названием, в которых утверждалось, что если Кальвин и был не прав,
приказав сжечь Мишеля Сервета, то не прав и тот, кто говорит об этом в кальвинистской стране
1757

Нет, я был прав, посмев сказать,

Что думают все те, кто честен;

Мудрец бесстрашием известен

И вправе обо всем писать.

Уж сорок лет срывая маски

С поработителей умов,

У вас в стране я вновь готов

Их мерзость предавать огласке.

Дух зла с когтями и хвостом

Знаком и мне, он враг мой старый:

Покрыт он папскою тиарой,

Укутан Кальвина плащом.

И прав я, ненавидя люто

Святош, готовых без конца

Во имя Сына и Отца

И убивать, и сеять смуту.

Пока я жив, душа моя

Открыта для добра и света,

Но прах Дюбура 1 и Сервета

Оплачет, скорби не тая.

Злодейство, пусть не в полной мере,

Утратило свой прежний пыл;

Хоть фанатизм и отступил,

Еще осталось лицемерье.

Шуты, чей так елеен глас,

Доносчиков церковных свора,

Радетели святого вздора,

Я прав, что презираю вас!

1 Сожжен в Париже как кальвинист.

ОДА НА ГОДОВЩИНУ ВАРФОЛОМЕЕВСКОЙ НОЧИ

1772

О, день ужасный, роковой,

Мерцающий сквозь два столетья!

Навеки слейся с вечной тьмой,

Исчезни в равнодушной Лете!

В поток забвенья погружен,

Останься там! Иль, словно сон,

Развейся! Если на страданья

Все смертные обречены,

Лишь о счастливых днях должны

Они хранить воспоминанья.

Расцвет искусства и покой

Сменили мрак триумвирата:

Тиран кровавою рукой

Украсил пышно и богато

Им покоренный Рим, и вот

Считает царственный народ

Себя под Августом счастливым;

Готов он чтить его закон

И, цепью рабства оплетен,

Не склонен к дерзостным порывам.

Венки лавровые надев,

Гораций, Поллион, Вергилий

Прекрасных воспевали дев,

О Цицероне слез не лили.

Они слагали песни там,

Где люди, равные богам,

От рук убийц наемных пали;

А семьи жертв, покинув кров,

Среди могил своих отцов

Со смехом празднества справляли.

У нас Беллона все поля

Бичом войны опустошила;

Но снова расцвела земля:

Церера ей дары вручила.

Разверзся ад — и Лиссабон,

Беду изведал в полной мере.

Вернутся ль жители опять?

Вернулись. Стали жить, рожать,

И все восполнены потери.

Лить слезы — участь всех живых.

Есть в каждом веке преступленья,

И палачи, и жертвы их,

И ужасов нагроможденья.

Но память о кровавых днях

И перед днем грядущим страх

Сломили б нас и погубили,

Да сжалился господь: он прав,

Нас безрассудными создав,

Чтоб мы не так несчастны были.

ИЗ АРИОСТО

Дух дружбы в хижинах еще живет порой.

Под кровлею дворцов, в которых обитают

Прелаты, короли и царедворцев рой,

Живет лишь ненависть, интриги процветают,

Коварны помыслы, обеты стоят грош

И даже в час утех не умолкает ложь.

Властители земли, едва они сойдутся,

Клянутся мир хранить, на Библии клянутся,

Но не проходит дня — враги они опять;

Клялись они затем, чтоб клятвы нарушать;

Их обещанья — вздор, их соглашенья лживы,

Слова возвышенны, дела насквозь фальшивы,

И, сколько бы они ни расточали слов,

Бог выгоды для них превыше всех богов.

ИЗ МАКИАВЕЛЛИ

О вы, двуногие, с плохой и бледной кожей,

Лишенные клыков, и шерсти, и когтей!

Вы горько плачете, на свет родившись божий,

Как будто знаете об участи своей.

Природа наделить смогла вас даром речи

И руки, ловкие в работе, вам дала;

Но почему ж тогда в натуре человечьей

В отличье от зверей таится столько зла?

Да, вы свирепей нас, и низменней, и злее.

Боитесь смерти вы, но снова и опять,

То яростью дыша, то в страхе цепенея,

Вы продолжаете друг друга истреблять.

В смертельной схватке вепрь не будет с вепрем биться,

И в логове у нас извечный мир царит.

Нет! Человеком стать, среди людей родиться —

От участи такой пусть бог меня хранит.

ОТВЕТ ОБЩЕСТВУ ВЕРОТЕРПИМОСТИ ГОРОДА БОРДО

Коль вы хотите строить храм

Веротерпимости, я тоже

Свой вклад внесу: мне, как и вам,

Терпимость всех святых дороже.

Да! Вашим каменщикам я

Прислал бы матерьял хороший:

Те камни, коими меня

Хотят в церквах побить святоши.

Однако не в пример иным

Я по евангельским заветам,

Как христьянин, прощаю злым,

Прощаю дуракам отпетым.

Изд: Вольтер. «Стихи и проза». М., «Московский рабочий», 1987.

Вольтер — Избранные стихи

Вольтер — Избранные стихи

ОДА НА ПОДПИСАНИЕ МИРА В 1736 ГОДУ

(фрагменты)

В утробе Этны гром таится…

Когда грохочет этот гром,

Искажены от страха лица,

Земля опалена огнем.

Бегите, скорбные дриады,

Прочь от не знающих преграды

Потоков пламени, что вдруг

Из бездны вырвавшись глубокой,

Подобно гидре огнеокой,

Уничтожают все вокруг.

Еще страшней в опустошенье,

Еще неистовей и злей

По, чье бурлящее теченье

Сметает в ярости своей

Селенья и дома равнины,

Неся разруху, смерть, руины,

Потерю крова и тепла;

Живым оставив скорбь и горе,

Оно, бурля, уносит в море

Погибших жителей тела.

Но это буйство наводнений,

И яростных стихий борьба,

И гул подземных сотрясений,

Неотвратимых, как судьба, —

Все, что разгневанные боги,

Круша лачуги и чертоги,

Обрушивают на людей,

Не столь ужасно для живущих,

Как честолюбье власть имущих

И как раздоры королей.

Свой путь от Ганга и до Сены

Свершает солнце, видя вновь

Одну семью, где неизменно

Должна главенствовать любовь.

Поймите, смертные: вы братья!

Зачем же вам войны проклятье?

Зачем оружье, кровь и грязь?

Что вы в сраженьях обретете?

Что, кроме вечной тьмы, найдете,

В пучину смерти погрузясь?

Когда бы жизнь свою отчизне

Вы в жертву принесли! Но нет:

Вы продаете ваши жизни

И кровь свою за горсть монет.

Вы гибнете на поле бранном,

Служа безжалостным тиранам,

И благодарность вас не ждет;

Пусть вам дано отважно биться,

Вы лишь наемные убийцы

На службе у своих господ.

К чему мне короля победы,

Когда погибель ждет меня?

Ему — вся слава, мне — все беды:

Платить по счету должен я.

Среди руин и разрушений,

Среди страданий и лишений

Светлей ли станет мой приют,

Когда услышать мне случится,

Что наши принцы близ границы,

Как воду, кровь соседей льют?

ПРОЕЗЖАЯ ЧЕРЕЗ ДЕРЕВНЮ ЛАФЕЛЬТ

¹
1750

Все в запустении.

Пропитан кровью прах.

Погибших воинов могилы.

О, мне куда милей колосья на полях,

Чем славы урожай и этот лавр унылый!

Зачем же лили кровь, сражаясь до конца?

Чтоб только овладеть деревнею несчастной?

Велик их подвиг был. В глазах же мудреца

То было жертвою напрасной.

¹ Бельгийская деревня, близ которой французские войска в 1747 году одержали победу над англичанами.

НЕПРАВОТА,

или ответ на стихи под таким же названием, в которых утверждалось, что если Кальвин и был не прав,

приказав сжечь Мишеля Сервета, то не прав и тот, кто говорит об этом в кальвинистской стране
1757

Нет, я был прав, посмев сказать,

Что думают все те, кто честен;

Мудрец бесстрашием известен

И вправе обо всем писать.

Уж сорок лет срывая маски

С поработителей умов,

У вас в стране я вновь готов

Их мерзость предавать огласке.

Дух зла с когтями и хвостом

Знаком и мне, он враг мой старый:

Покрыт он папскою тиарой,

Укутан Кальвина плащом.

И прав я, ненавидя люто

Святош, готовых без конца

Во имя Сына и Отца

И убивать, и сеять смуту.

Пока я жив, душа моя

Открыта для добра и света,

Но прах Дюбура ¹ и Сервета

Оплачет, скорби не тая.

Злодейство, пусть не в полной мере,

Утратило свой прежний пыл;

Хоть фанатизм и отступил,

Еще осталось лицемерье.

Шуты, чей так елеен глас,

Доносчиков церковных свора,

Радетели святого вздора,

Я прав, что презираю вас!

¹ Сожжен в Париже как кальвинист.

ОДА НА ГОДОВЩИНУ ВАРФОЛОМЕЕВСКОЙ НОЧИ

1772

О, день ужасный, роковой,

Мерцающий сквозь два столетья!

Навеки слейся с вечной тьмой,

Исчезни в равнодушной Лете!

В поток забвенья погружен,

Останься там! Иль, словно сон,

Развейся! Если на страданья

Все смертные обречены,

Лишь о счастливых днях должны

Они хранить воспоминанья.

Расцвет искусства и покой

Сменили мрак триумвирата:

Тиран кровавою рукой

Украсил пышно и богато

Им покоренный Рим, и вот

Считает царственный народ

Себя под Августом счастливым;

Готов он чтить его закон

И, цепью рабства оплетен,

Не склонен к дерзостным порывам.

Венки лавровые надев,

Гораций, Поллион, Вергилий

Прекрасных воспевали дев,

О Цицероне слез не лили.

Они слагали песни там,

Где люди, равные богам,

От рук убийц наемных пали;

А семьи жертв, покинув кров,

Среди могил своих отцов

Со смехом празднества справляли.

У нас Беллона все поля

Бичом войны опустошила;

Но снова расцвела земля:

Церера ей дары вручила.

Разверзся ад — и Лиссабон,

Землетрясением сметен,

Беду изведал в полной мере.

Вернутся ль жители опять?

Вернулись. Стали жить, рожать,

И все восполнены потери.

Лить слезы — участь всех живых.

Есть в каждом веке преступленья,

И палачи, и жертвы их,

И ужасов нагроможденья.

Но память о кровавых днях

И перед днем грядущим страх

Сломили б нас и погубили,

Да сжалился господь: он прав,

Нас безрассудными создав,

Чтоб мы не так несчастны были.

ИЗ АРИОСТО

Дух дружбы в хижинах еще живет порой…

Под кровлею дворцов, в которых обитают

Прелаты, короли и царедворцев рой,

Живет лишь ненависть, интриги процветают,

Коварны помыслы, обеты стоят грош

И даже в час утех не умолкает ложь.

Властители земли, едва они сойдутся,

Клянутся мир хранить, на Библии клянутся,

Но не проходит дня — враги они опять;

Клялись они затем, чтоб клятвы нарушать;

Их обещанья — вздор, их соглашенья лживы,

Слова возвышенны, дела насквозь фальшивы,

И, сколько бы они ни расточали слов,

Бог выгоды для них превыше всех богов.

ИЗ МАКИАВЕЛЛИ

О вы, двуногие, с плохой и бледной кожей,

Лишенные клыков, и шерсти, и когтей!

Вы горько плачете, на свет родившись божий,

Как будто знаете об участи своей.

Природа наделить смогла вас даром речи

И руки, ловкие в работе, вам дала;

Но почему ж тогда в натуре человечьей

В отличье от зверей таится столько зла?

Да, вы свирепей нас, и низменней, и злее.

Боитесь смерти вы, но снова и опять,

То яростью дыша, то в страхе цепенея,

Вы продолжаете друг друга истреблять.

В смертельной схватке вепрь не будет с вепрем биться,

И в логове у нас извечный мир царит…

Нет! Человеком стать, среди людей родиться —

От участи такой пусть бог меня хранит.

ОТВЕТ ОБЩЕСТВУ ВЕРОТЕРПИМОСТИ ГОРОДА БОРДО

Коль вы хотите строить храм

Веротерпимости, я тоже

Свой вклад внесу: мне, как и вам,

Терпимость всех святых дороже.

Да! Вашим каменщикам я

Прислал бы матерьял хороший:

Те камни, коими меня

Хотят в церквах побить святоши.

Однако не в пример иным

Я по евангельским заветам,

Как христьянин, прощаю злым,

Прощаю дуракам отпетым.

---

Изд: Вольтер. «Стихи и проза». М., «Московский рабочий», 1987.

Пер: с французского М.Кудинова

Date: январь 2012

OCR: Адаменко Виталий ([email protected])

Сайт управляется системой uCoz

История любви Вольтера — ЯБЛОКО

Первый скандал, связанный с именем Вольтера (тогда еще, впрочем, не Вольтера, а Франсуа-Мари Аруэ), разразился в 1717 году, когда 24-летнего поэта упрятали за стихи в Бастилию, последний – без малого два с половиной века спустя.

Это был уже 1957 год. Директор Института Вольтера г-н Теодор Бестерман издал в Париже сборник любовных писем человека, изучению жизни и творчества которого посвятил себя.
Но почему эти сокровенные послания всплыли из небытия лишь в середине двадцатого столетия? Известно же, что после смерти Вольтера, дружбы с которым домогались все монархи Европы, его рукописи, равно как и уникальная библиотека, были переданы его племянницей мадам Дени Екатерине II. Российский архив знаменитейшего французского писателя и сейчас один из самых крупных в мире, но отчего в нем не оказалось тех произведших фурор интимных писем? Ведь мадам Дени, единственная наследница своего прославленного дяди, клятвенно уверяла, что передает русской императрице все до последней бумажки.
Наследница обманывала. Наследница утаила письма, но вовсе не затем, чтобы потом выгодно продать их. Напротив, умирая, завещала ни в коем случае не показывать ни одной живой душе! А уж о публикации и речи не могло быть…
В чем дело? О том, что сверхпопулярный драматург и поэт вел отнюдь не монашеский образ жизни, знала не только вся Франция, но и вся Европа. Да он и сам не скрывал этого, особенно – свою связь с маркизой дю Шатле, «божественной Эмилией», как он патетично именовал эту женщину.
Надо сказать, что патетические тона начинали, на удивление многих, звучать в голосе великого насмешника, едва он заводил о ней речь.
«Никогда г-жа дю Шатле не была для меня настолько выше всяких королей», – писал он своему другу в 1741 году. И ему же, два года спустя: «Оставляю на ваше попечение двух великих людей: г-жу дю Шатле и Цезаря».
Под Цезарем подразумевался римский полководец, вернее – его «Записки о галльской войне», а под г-жой дю Шатле – вполне реальная женщина, супруга офицера, проводившего основную часть жизни в гарнизоне, мать двоих детей. Вольтер был ее фактическим мужем более пятнадцати лет, вплоть до ее скоропостижной смерти. Могло ли прийти кому-нибудь в голову, что этот человек, во всеуслышание прославляющий свою подругу, посвятивший ей множество стихов, запечатлевший ее образ в повестях и рассказах, бывал ей неверен? И тем не менее утаенные от зоркого ока Екатерины II любовные письма адресовались отнюдь не г-же дю Шатле.
Следует сказать, что г-жа дю Шатле тоже не была воплощением верности. Ни законному мужу, ни самому Вольтеру, что закончилось для нее трагически. Но это произошло уже на пятнадцатом году их фактического супружества, предшествующие же полтора десятилетия были счастливейшим и плодотворнейшим временем в его – да, кажется, и в ее тоже – жизни.

Любовь началась не с первого взгляда: к их отношениям эта классическая формула неприложима, поскольку «первый взгляд» пришелся на то время, когда Эмилия, избалованная, смышленая и капризная дочь барона Ле Тонелье де Бретей, была еще совсем ребенком.
Барон покровительствовал начинающему литератору, восхищаясь его остроумием, фантазией и неистовым темпераментом, на девочку же знакомый ее отца не производил никакого впечатления. Естественно, не обращал на нее внимания – мужского внимания – и будущий классик; не только в силу возраста юной дамы, но еще и потому, что сердце его было отдано даме другой, шестнадцатилетней Олимпии Дюнуайэ, дочери отца-католика и матери-протестантки. Последнее обстоятельство оказалось весьма существенным, ибо внутрисемейная религиозная распря привела к тому, что мать увезла дочь из Парижа. Увезла подальше от отца и от чрезмерно пылкого молодого человека, к которому ее Олимпия все больше благоволила.
«Прощайте, дорогая моя повелительница; вспоминайте хоть изредка с вашем несчастном возлюбленном, но вспоминайте не ради того, чтобы грустить; берегите свое здоровье, если хотите уберечь мое; главное, будьте очень скрытны; сожгите это мое письмо и все последующие». Олимпия не вняла совету мудрого человека: не была скрытной и писем не сожгла.
Итак, Вольтер не заметил малолетней дочери своего покровителя, а когда спустя полтора десятка лет снова увидел ее, она была уже замужем, имела двоих детей (третий умер, едва родившись), но дом и семейные заботы отнюдь не засосали ее. Она изучая философию и математику, читала в подлиннике Вергилия и Горация, лично ездила верхом (существует: легенда, что встреча, положившая начало их отношениям, произошла ночь, когда маркиза, озаренная светом луны гарцевала на белой лошади) и, главное, замечательно пела.
Вольтер был страстным меломаном. Без сожаления откладывая в сторону философский трактат, политическую филиппику или историческую трагедию, с упоением сочинял оперное либретто. Часами слушал он в исполнении маркизы сложнейшие партии. Но это вечером. А утром она усердно изучала под его руководством английский язык, причем делала такие успехи, что вскоре смогла взяться за перевод Ньютона. «Ясность, точность и изящество отличали ее слог, – писал Вольтер в «Мемуарах». – Рожденная для истины, она… перевела на французский язык всю книгу математических принципов, а впоследствии, укрепив свои познания, добавила к этой книге, понятной очень немногим, алгебраический комментарий, равным образом недоступный рядовому читателю…»
Но об одном автор «Мемуаров» умалчивает: о том, что он и г-жа дю Шатле объяснились в любви тоже по-английски. Равно как и ссорились… Во всяком случае, в присутствии гостей, которые не поленились сохранить для потомков подробности этого необыкновенного союза. «Представьте себе женщину высокую и сухую, с резкими чертами лица и заостренным носом: вот физиономия прекрасной Эмилии, физиономия, которой она так довольна, что не жалеет усилий, заставляя любоваться собой».

Кто пишет это? Разумеется, женщина. Женщины ненавидели ее столь же горячо, как мужчины – Вольтера, раз даже отколоченного по наущению одного из них палками.
«У нее были ужасные ноги и страшные руки, – набрасывает портрет маркизы другая мемуаристка. – Кожа ее была груба, как терка. Словом, она представляла собой идеального швейцарского гвардейца, и совершенно непонятно, как это она заставила Вольтера сказать себе столько любезных слов». Любезных слов – и ей, и о ней – Вольтер сказал действительно много, секрет же прост: внутреннему содержанию он придавал куда больше значения, нежели внешнему облику. В том числе – и своему собственному. Когда, уже на склоне лет философа, маститый французский скульптор Жан Батист Пигаль вознамерился запечатлеть его в объемном портрете, Вольтер написал некой близкой ему даме: «Говорят, месье Пигаль должен приехать, чтобы лепить мое лицо. Но, мадам, нужно, чтобы у меня это лицо имелось. Сейчас трудно угадать, где оно. Глаза ввалились на глубину трех дюймов, щеки похожи на ветхий пергамент, плохо прикрепленный к костям. .. Последние зубы исчезли».
Но до этого еще далеко. Сейчас он в расцвете сил: и физических – тут, впрочем, расцвет был весьма относительным, хвори одолевали его постоянно, – и духовных. Наконец, завершены и выходят «Философские письма», сразу же объявленные «главной книгой века» и тотчас приговоренные парламентом к сожжению. (Как впоследствии и философская повесть «Кандид».) Вольнодумцу снова угрожает арест, какой уж по счету, и тогда маркиза дю Шатле, с которой он уже тайком встречался в скромном номере парижской гостиницы «Шарон», берет его под свое покровительство.
«Кто любим прекрасной женщиной, – утверждается в «Задиге», другой философской повести, – тот всегда вывернется из беды на этом свете».
Так оно и вышло. «Божественная Эмилия» торжественно пообещала министру, официально именуемому хранителем печати, что отныне из-под пера ее друга не выйдет ничего предосудительного. А если и выйдет, то она лично позаботится о том, чтобы рукопись осталась в столе. Сам же бузотер, не умеющий держать язык за зубами, не будет впредь появляться в парижских салонах, она это гарантирует.
Слово свое маркиза сдержала. Вскорости к дому, где в ожидании ареста коротал дни ее дерзкий и легкомысленный друг, подкатила карета с фамильным гербом дю Шатле, лакей отворил дверцу, автор «главной книги века» прыгнул на сиденье, и его повезли – куда? Далеко, в провинцию Шампань.

Остановилась карета у большого, но запущенного, кое-где даже с выбитыми стеклами, замка. Это было родовое поместье дю Шатле. Вольтер выскакивает, осматривается вокруг и находит, что место, именуемое Сире, великолепно. Поистине рай земной… Он так и величал его впоследствии, но то впоследствии, сейчас же требовалось привести обитель в порядок. Работы предстояло много, очень много, но работы Вольтер не боялся. «Надо возделывать свой сад» – так, вспомним, заканчивается «Кандид», вещь хрестоматийная, и это не пустые слова, не декларация, а выстраданная формула.
На ближайшие недели «садом» Вольтера становится замок Сире. Он нанимает рабочих, благо деньги у него теперь есть, и деньги немалые. (Помимо всего прочего, «властитель дум» проявил себя еще и как блестящий коммерсант. ) Довольно скоро дому возвращается былое величие. Зеркало, бронза, красное дерево… Изгнанник спешит – вот-вот должна прибыть «божественная Эмилия»; ее покои обставляются в восточном стиле. Вольтер вообще любил Восток – не зря действие многих его повестей и трагедий происходит именно там… Изгнанник спешит, но «божественная Эмилия» медлит, ее задерживают в Париже какие-то, досадует он, бесконечные дела (между тем главным ее делом была реабилитация ее друга), но терпение никогда не входило в число добродетелей Вольтера. Бросив все, раздосадованный философ уезжает в Бельгию, и тут-то в возрожденном замке появляется собственной персоной г-жа дю Шатле. Вольтер, не умеющий сердиться долго, тем более на женщину, да еще на любимую женщину, немедленно возвращается. О, что то была за встреча! «Минута, когда люди обретают друг друга, и минута, когда расстаются, – две значительные эпохи в жизни человека». Возлюбленные сказали друг другу все, что внушают благородным и страстным сердцам долго скрываемые чувства, нежная любовь и перенесенные бедствия».
«Задиг» создавался в то время, когда пятнадцатилетний роман с маркизой дю Шатле – самый длительный, самый пылкий и глубокий роман Вольтера – приближался исподволь к своей трагической развязке, начало же их отношений отмечено другим произведением, «Орлеанской девственницей», вещью дерзкой, скандальной, почти хулиганской. Ничего удивительного! Вольтер всю свою долгую жизнь только ведь и занимался тем, что шокировал общественное мнение. Написав апологетическую биографию известной куртизанки Нинон де Ланкло и вдобавок воспев ее в одной из своих пьес, он в «Орлеанской девственнице» представил национальную героиню Франции Жанну д’Арк как фигуру гротескно-пародийную. Но нам не это важно сейчас, нам важно, что ее появлению на страницах поэмы предшествует описание идиллической жизни любовников, которые, поселившись в неком «обольстительном приюте»,

К столу приходят прямо от постели.
Там завтрак, чудо поварских изделий.
Дарует чувствам прежнюю их мощь;
Потом налов среди полей и рощ
Их андалусские уносят кони. ..

Это, если верить свидетельствам современников, да и самому Вольтеру, любившему побродить с ружьем, – не что иное, как описание его тогдашней жизни в Сире. А что описание в стихах, так ведь, как сказано в «Простодушном», тоже входящем в цикл философских повестей, «нет на земле такой страны, где любовь не обращала бы влюбленных в поэтов».

Но в Сире, где, по выражению Вольтера, ради него добровольно «схоронила себя» маркиза дю Шатле, эта столичная львица, занимались не только любовью и стихами. Здесь были оборудованы современные лаборатории, в которых отшельники увлеченно изучали естественные науки. Время от времени научные труды Эмилии появлялись в печати, что приводило в восторг ее друга. В ней все приводило его в восторг… «Маркиза для меня больше, чем отец, брат или сын. У меня только одно желание – жить затерянным в горах Сире».
Горы, однако, не служили препятствием ни для законного мужа маркизы, который периодически наведывался в собственное поместье и был встречаем здесь весьма ласково, в особенности другом его жены, ни для многочисленных гостей, жаждущих хоть краем глаза взглянуть на «короля поэтов, философа народов, Меркурия Европы, оратора отечества, историка суверенов, панегириста героев, верховного судью вкуса, покровителя искусств, благодетеля талантов, ценителя гения, бича всех преследователей, врага фанатиков, защитника угнетенных, отца сирот. .. опору бедных, бессмертного образца всех наших добродетелей». Так было написано на пухлом конверте, что пришел на местное почтовое отделение. Забыли пустяк: указать имя и фамилию, но письмо без проволочек доставили по назначению.
Другие не удовлетворялись заочным выражением почтения – приезжали сами. Им не отказывали. Хозяин, правда, был скуповат. В его кабинете не имелось даже лишнего стула, дабы гость, упаси Бог, не вздумал присесть и, увлекшись разговором с «самым зажигательным собеседником века», задержаться надолго. Но, выходя к обеду – и обеды давались королевские, – блистал остроумием и любезностью.

И все-таки душою этого волшебного замка оставалась маркиза. Само собой, находились люди, которые осуждали ее за вольный образ жизни, но ее верный рыцарь тотчас бросался на защиту. Шпага, конечно, слушалась его не ахти как, зато к его услугам, не надо забывать, было перо, и уж этим-то оружием он владел в совершенстве.
«Кое-кто из старых недотрог нападает на нее, но она делает больше добра, чем они все вместе, – читаем в рассказе «Мир, каков он есть», где «божественная Эмилия» выведена под именем прекрасной Теони. – Она не допустит ни малейшей несправедливости, даже ради большой выгоды; она дает своему любовнику лишь великодушные советы; она заботится только о его добром имени, а ему стало б стыдно перед нею, упусти он случая сделать добро, ибо ничто так не по двигает на благие дела, как любовница, которая является свидетельницей и судьей твоих поступков и уважение коей ты хочешь заслужить».
Услышав столь щедрую аттестацию, герой рассказа не раздумывая принимает приглашение навестить необыкновенную женщину и, проведя вечер ее доме, соглашается, что все сказанное о ней – чистая правда. «Ее непринужденный ум никого не стеснял; всем нравилась, вовсе не стремясь этому; она была столь же любезна, сколь и добра, а все эти чарующие качества подкреплялись еще и тем, что она была очень хороша собой».
Вот! А злые языки – женские язык – говорили что-то такое про ужасные ноги и кожу грубую, как терка. Мужчины этого не находили. Даже те, кто был намного моложе ее – например, маркиз де Сен-Ламбер, литератор-дилетант и профессиональный военный, которого мэтр представил своей подруге с уверенностью, что та оценит его незаурядные достоинства.
Вольтер не ошибся: г-жа дю Шатле оценила, и оценила высоко. Столь высоко, что автор заполонивших полмира фривольных текстов, которого, казалось, ничто уже не могло удивить, был точно громом поражен, застав своего молодого гостя и «божественную Эмилию» в положении, не оставляющем никаких сомнений о характере их отношений. «Амур, на все затеи скорый», как сказано в «Орлеанской девственнице», сделал исподтишка свое черное дело, а он, «Меркурий Европы», ничегошеньки не заметил.
Вольтер сделал пренеприятнейшее из открытий с изрядным запозданием: маркиза призналась ему, что беременна на третьем месяце, отец же будущего ребенка – их обаятельный гость Сен-Ламбер. Это мигом остудило гнев «отца сирот». Втроем стали мозговать, как быть с будущим младенцем. Решили срочно вызвать из гарнизона мужа, провести с ним соответствующую работу, основная и наиболее пикантная часть которой ложилась, естественно, на «божественную Эмилию», в результате чего тот должен был признать впоследствии, что ребенок его.
Маркиз прибыл незамедлительно. Жена оказала ему внимание, от которого он давно уже отвык Конечно, то была не любовь, а имитация, иллюзия любви, но что с того! «Не надо разрушать блеск, который иллюзия бросает на большую часть вещей», – теоретизировала маркиза в статье «О счастье». Короче говоря, бравый офицер отбыл в полк, чрезвычайно гордый собой.
Гордость возросла, когда через несколько недель он получил известие, что скоро вновь станет отцом – после столь огромного перерыва! Сослуживцы поздравляли…
Готовился к событию и Вольтер, на удивление, легко перенесший измену старой подруги. Старой не в смысле возраста, хотя и возраст, надо признать, был отнюдь не самым оптимальным для деторождения: маркизе перевалило за сорок. Осложнения могли быть тяжелые, «отец сирот» волновался и бдительно следил за ее здоровьем, но г-жа дю Шатле была не единственным предметом его нежной опеки. Еще он очень заботился о своей рано овдовевшей племяннице Мари Луизе, в замужестве Дени. Той самой мадам Дени, которая, став единственной наследницей своего великого дяди, продала его архив Екатерине II, утаив лишь пачечку любовных писем. Они-то и были опубликованы в 1957 году, произведя скандал.
Дело в том, что письма эти были адресованы… самой мадам Дени. И носили характер совсем не родственный. Невооруженным глазом видно, что писал их не столько дядя племяннице, сколько любовник своей пассии. Любовник! «Я три раза подходил к Вашей двери. Вы стучались в мою… В доме с двенадцатью слугами мы тщетно искали друг друга, так и не встретившись. Я в полном отчаянии. Понимаю, что момент разлуки был бы ужасен, но еще ужаснее, что Вы уехали так внезапно, не повидав меня и сразу после того, как мы напрасно ходили друг к другу».
Письмо датировано 1768 годом, но есть письма куда более ранние, с бесспорностью свидетельствующие о том, что Вольтер нарушил верность г-же дю Шатле гораздо раньше, нежели это сделала она. Но «Божественная Эмилия», при все своей наблюдательности, вряд ли заметила что-либо. Этому феномену дано в «Задиге» исчерпывающее объяснение. «Удовлетворенную любовь не составляет труда утаить».
Он утаил. Не потому ли так легко воспринял ее вольность? Или привык к изменам? В одном из ранних писем будущий Вольтер, а тогда еще неведомый никому Франсуа-Мари Аруэ, у которого исследователи насчитали, между прочим, 137 псевдонимов, обмолвился: «Мне изменили все, даже возлюбленная», и то, к прискорбию, была измена отнюдь не первая. Не первая и не последняя…
Заметим, что он платил той же монетой. «Надо искать счастья у возможно большего числа дам», – настаивал служитель муз; речь в данном случае шла именно о музах, о всех девяти, каждой из которых Вольтер отдал должное. Но и к женщинам эту галантную формулу можно отнести с полным основанием. Этих, правда, было больше, нежели девять.

И все же Эмилия, «божественная Эмилия», оставалась единственной. Несомненно, ее имел в виду автор «Кандида», провозглашая устами одного из героев, что любовь – «это утешительница рода человеческого, хранительница мира, душа всех чувствующих существ».
Смерть маркизы – а последние роды свели-таки ее в могилу – настолько потрясла Вольтера, что он, выйдя на подламывающихся ногах из ее опочивальни, потерял сознание. Минет еще шестнадцать лет – как раз тот срок, что они прожили вместе, – и он опишет эту смерть в повести «Простодушный». «Возлюбленный сжимал ей руку, орошая ее слезами, и громко рыдал; он называл ее своей благодетельницей, своей надеждой и жизнью, половиной своего существа, своей любимой, своей женой». В отличие от героя, автор называл так свою возлюбленную не только у одра смерти, но и при жизни, свидетельство чему – его многочисленные письма, его стихи и его торжественные посвящения этой женщине литературных произведений. Благоговения и восторга преисполнены они.
Г-жа дю Шатле оценила это. Если верить той же повести «Простодушный», она приняла смерть как кару за свой проступок. К нему, человеку, которого этот проступок больно ранил, обращены ее последние слова: «Я любила вас, изменяя вам, и люблю, прощаясь с вами навеки».

поделиться

Руслан Киреев

22.06.2007

Читать онлайн «Вольтер. Его жизнь и литературная деятельность», И. М.

Каренин – ЛитРес, страница 5

Друзья в Париже, куда доходили слухи об этих занятиях, боялись уже, что Вольтер совсем отдастся естественным наукам и забросит все остальное. Но увлечение было непродолжительным, да и в самую горячую пору его он все-таки, по его выражению, «ухаживал сразу за всеми девятью музами», а потом успел даже привлечь саму Эмилию к изучению истории. «Основы философии Ньютона» были главным произведением, появившимся из-под пера Вольтера в первые годы пребывания в Сирее. Их печатание опять встретило затруднение, вытекавшее на этот раз из чисто философских соображений. Канцлер Д’Агессо, заведовавший делами Печати, был человек ученый и именно поэтому очень твердый в своих научных взглядах. Он был ярым картезианцем и не желал содействовать распространению ложной, по его мнению, доктрины. Пожинать не омраченные придирками лавры Вольтеру удавалось, да и то не всегда, только на сцене. Поставленная в 1736 году, его трагедия «Альзира» имела значительный успех.

С 1739 года кончается затворничество в Сирее. Осень этого года и половину следующего Вольтер и супруги Дю Шатле прожили в Брюсселе, а потом проводили зимы в Париже, возвращаясь в Сирей на лето. С этих пор к безоблачному счастью маркизы начинает примешиваться горечь: божественная Эмилия ревнует. Не к женщине, – в этом отношении Вольтер не давал ей ни малейшего повода, да и вообще никогда первый не изменял никакой женщине. Предметом ее ревности является прусский король Фридрих II. Уже с 1736 года между ним – тогда еще кронпринцем – и Вольтером завязалась оживленная переписка. Принц оказался горячим поклонником Вольтера. О личном знакомстве со своим кумиром при жизни строгого отца нечего было и думать, но он не упускал ни одного случая выразить свои чувства «божеству Сирея» и отправлял ему на прочтение все свои произведения в стихах и в прозе. Вольтер был еще в Брюсселе, когда 31 мая 1740 года Фридрих вступил на престол. Уже в июне, объезжая свои западные владения, он обещал Вольтеру пробраться инкогнито для свидания с ним в Брюссель, но вместо того вызвал его в Клэве, где остановился, задержанный лихорадкой. В первый раз знаменитый писатель увидел своего коронованного поклонника в комнатке без всякой мебели, дрожащим под плохим одеялом в сильнейшем припадке лихорадки. Тем не менее, когда пароксизм миновал, король оделся, и за долгим ужином они основательно разобрали, по словам Вольтера, вопросы о бессмертии души, свободе воли и прочем, и прочем. За первым свиданием в том же году последовало второе, затем в 1743 году – новое продолжительное пребывание у Фридриха. Во время этих отлучек Эмилия – сама не своя. Ей все кажется, что Вольтер останется в Пруссии, куда она не сможет и не захочет за ним последовать. Письма Вольтера кажутся ей слишком краткими и холодными; она заранее протестует против величайшей, по ее мнению, подлости: променять женщину на короля. Но Вольтер и не думает ни менять Эмилию на Фридриха, ни, тем более, предпочесть Берлин Парижу, в котором чувствует себя наконец в безопасности. Случилась, правда, маленькая неприятность с трагедией «Магомет». Она была принята к постановке, но затем, по инсинуациям литературных врагов Вольтера, Флёри одумался и посоветовал автору – а совет в данном случае равнялся приказанию – снять ее со сцены как нарушающую уважение к религии. Вольтер надумал напечатать свою трагедию с посвящением папе: «Главе истинной религии произведение, направленное против основателя ложной религии». Папа принял посвящение, поблагодарил автора очень любезным письмом, благословил его и прислал золотую медаль со своим портретом. На самом деле лишь неверующее общество, для которого равны все религии, могло увидеть в «Магомете» нападки на христианство. Благочестивым людям трагедия, наоборот, должна была казаться благочестивой и назидательной. Магомет, правда, изображен в ней самыми отвратительными чертами и в заключительном монологе сам называет себя обманщиком, злодеем и т. д. Но в трагедии нет и тени какого-нибудь намека на христианство, нет ни малейшей аналогии с событиями Священной истории. Ненависть же к «неверным» в былые, верующие, времена всеми считалась благочестивым чувством; нападение на ложную религию – защитой истинной. С этой точки зрения, очевидно, взглянул на дело и папа. Но Флёри думал иначе и не взял назад своего запрещения. Зато в 1743 году Вольтера ждало в театре такое торжество, какого он еще ни разу не испытывал. Мы говорим о представлении «Меропы». В неописуемом восторге публика вызвала автора, что было необычно и явилось порывом непосредственного чувства. Он показался в ложе своей старой знакомой г-жи де Виллар, присутствовавшей на представлении со своей молодой невесткой герцогиней де Виллар. Желая тут же, на месте, чем-нибудь вознаградить автора, публика шумно потребовала, чтобы молодая герцогиня немедленно поцеловала его, что та и исполнила ко всеобщему удовольствию.

Из всех произведений Вольтера трагедии доставили ему больше всего авторских торжеств и славы при жизни. До самой смерти его называли автором «Меропы» и «Заиры», а никак не тех философско-полемических произведений, которые наложили такую неизгладимую печать на все суждения, на всю мысль XVIII века Франции – да и не одной Франции. Друзья и рьяные враги находили, правда, и в его трагедиях кое-какие намеки на вред фанатизма и пользу терпимости, но эти намеки были заметны лишь людям, заранее знакомым со взглядами автора. Мы говорили уже о «Магомете». Также и знаменитая фраза против священников в «Эдипе»^[1] казалась антирелигиозной лишь потому, что была написана врагом духовенства. То же самое говорит об оракулах Иокаста в трагедии Софокла, сюжет которой заимствовал Вольтер. Но развязка трагедии как в греческом оригинале, так и во французской переделке показывает, как жестоко ошибалась Иокаста, как правы священники и верны предсказания оракулов. Прозаические произведения Вольтер писал для пропаганды своих идей, для осмеяния того, что считал злом, для побиения своих врагов. Трагедии писались им исключительно для славы, для аплодисментов и слез публики. Он тщательно подмечал, чем можно угодить этой публике, и всегда готов был по несколько раз переделывать свои трагедии по ее «указаниям». В предназначенных для театра произведениях Вольтер не проявил и той небольшой способности к художественному творчеству, которая заметна в его комической поэме «Девственница» и в его сказках. Эти последние он писал в большинстве случаев с целью разъяснить читателям ту или другую идею, а между тем небрежно и мимоходом он придает в них некоторым из своих героев живые, определенные физиономии, хотя и очерченные лишь в самых общих контурах. В его трагедиях нет и таких физиономий. В них есть только положения – иногда действительно трагические – да звучные стихи, в которых действующие лица высказывают мысли и чувства, соответствующие положениям. В общем, Вольтер является в трагедиях подражателем Корнеля и в особенности Расина, а в некоторых частностях довольно робким новатором. Он находил, например, нелепым обычай вводить любовь в каждую трагедию, хотя бы в виде эпизода, почти не связанного с главным действием. Он думал, что любовь должна или составлять весь интерес трагедии, или совсем отсутствовать. Сообразно с этим он действительно устранил любовь из трех своих трагедий: «Меропы», «Ореста» и «Смерти Цезаря». Но во многих других она и у него играет роль холодного, совсем ненужного эпизода.

В Англии Вольтер заинтересовался Шекспиром. Он находил в нем смесь достоинств с чудовищными недостатками. Нарушение всех трех единств, частые убийства на сцене и в особенности грубые разговоры ремесленников, шутов и солдат – личностей неприличных в трагедии – внушали ему глубочайшее отвращение. Но в то же время ему нравились многие монологи у Шекспира и в особенности сложность и живость действия, вместо которого на французской сцене допускались лишь рассказы о событиях, происходящих за сценой. В трагедиях Вольтера действия гораздо больше, чем у его предшественников, но знаменитые единства часто делают совершенно невероятными многочисленные происшествия, совершающиеся в одной и той же комнате в три часа дня. У Шекспира заимствовал Вольтер сюжеты «Заиры» и «Смерти Цезаря», а также многие черты и сцены, рассыпанные в других его трагедиях. Под конец жизни, возмущенный тем, что переводчики Шекспира осмелились поставить его выше французских трагиков, он раскаялся и в тех одобрительных отзывах, которые делал прежде. «Предпочитать чудовище Шекспира – Расину! Я скорее согласился бы променять Аполлона Бельведерского на Христофа (грубая статуя, отличившаяся колоссальными размерами. – Авт.)»,– говорил Вольтер Дидро. «А что бы вы сказали, – возразил Дидро, – если бы этот громадный Христоф, совсем живой, расхаживал по улицам?»

Вольтер – придворный.  – Смерть Эмилии Дю Шатле. – Берлин. – Дружба и ссора с Фридрихом II. – Арест во Франкфурте. – Исторические произведения Вольтера. – «Орлеанская девственница».

В 1744 году Вольтер не был уже гонимым писателем, как десять лет тому назад, но не был еще и официально признанной знаменитостью Франции. Он был уже членом почти всех европейских академий, но тщетно пытался попасть во французскую, как вдруг в 1745 году на него сразу посыпались всевозможные официальные почести.

Умерла Шатору, гласная фаворитка короля, и ей предстояло найти преемницу. Это была в то время очень важная должность во Франции, важнее министерского портфеля. О ней давно уже мечтала и поверяла свои мечты Вольтеру его хорошая знакомая, молодая красавица г-жа Этиоль. Мать – жена крестьянина и содержанка генерального фермера – воспитала ее в том убеждении, что ей предстоит быть фавориткой короля. Мечта казалась почти неисполнимой, так как г-жа Этиоль не имела доступа ко двору, а места признанных фавориток занимались обыкновенно придворными дамами. Но, когда открылась вакансия, мать и дочь так энергично взялись за дело, красавица так упорно попадалась на глаза королю при всех его выездах, что быстро заняла желаемое место повелительницы короля и Франции. Ставши маркизой де Помпадур, она не забыла своего старого знакомого. По ее желанию ему было поручено написать стихи для оперы, которая должна была даваться в придворном театре по случаю бракосочетания дофина. Вольтер написал «Наваррскую принцессу», за что, к немалому огорчению многих родовитых дворян, был сразу пожалован офицером двора Его Величества с двадцатью тысячами франков жалованья и сделан придворным историографом, а при первой открывшейся вакансии был избран, наконец, и в члены Французской академии. Милости были так велики и внезапны, что Вольтеру стало казаться весьма возможным получить вскорости и министерский портфель.

 

Начинается придворный период жизни Вольтера, недолго длившийся, к счастью если не для него, то для его читателей, а в известном смысле и для всего человечества. Он сам называл свою «Наваррскую принцессу» ярмарочным фарсом, а излишней скромностью Вольтер никогда не страдал. Но не больше литературных достоинств и в других его произведениях того времени. Все это чисто придворная поэзия, вся сотканная из лести, преподносимой под различными соусами. Такова поэма, прославляющая битву при Фонтенуа. Она требовала большого искусства, так как в ней нужно было назвать в стихах до сотни имен главных участников битвы, сказать каждому по комплименту и при этом не забывать беспрестанно возвращаться к прославлению короля. Затем пишется ода на милосердие Людовика в победе. Наконец, сооружается пятиактная опера «Храм славы», в которой Людовик XV выводится под именем Траяна. Даже в стихотворных посланиях к третьим лицам: Ришелье, герцогине де Мэн и другим, – Вольтер прославляет теперь короля, и только короля. Он – и Траян, и Антоний, и Марк Аврелий. В послании к герцогине де Мэн Людовик XV оказывается даже Александром Македонским. Вольтер остерегался только называть «христианнейшего короля» своим любимым историческим именем императора Юлиана. Это имя он с гораздо большей искренностью преподносил Фридриху II.

Но как ни трудился Вольтер, совсем непоэтический предмет его – тоже непоэтических, хотя и стихотворных – восхвалений оставался холодным, как лед. Король терпел до поры до времени этого нового придворного, но почти не удостаивал скрывать своего отвращения и не говорил с ним ни слова. После представления в придворном театре «Храма славы» Вольтер спросил у Ришелье, стоявшего рядом с королем: «Доволен ли Траян?» Вопрос предназначался для королевских ушей, но Траян молча отвернулся от поэта.

Кроме холодности Траяна, была у Вольтера и другая, редко покидавшая его, но теперь особенно чувствительная забота: это масса сыпавшихся на него пасквилей. Среди множества литературных врагов у Вольтера всегда имелся какой-нибудь один главный. Первым из таких врагов был Ж.-Б. Руссо, затем – аббат Дефонтен, доходивший до чисто личных клевет, уверявший, что Вольтер – вор, блюдолиз, что его отец был крестьянином и прочее. Едва в 1745 году умер Дефонтен, на смену ему явился Фрерон и не отставал уже от Вольтера в течение всей его жизни. Теперь в пасквилях осмеивались придворные успехи нового камер-юнкера и его вступление в Академию. Вольтер затевает процессы, добивается запрещения позорящих его произведений и даже ареста одного из продавцов запрещенных пасквилей. Для писателя, и раньше, и позже дававшего так много работы этим тайным продавцам, которыми кишел тогдашний Париж, было в высшей степени неприлично участвовать в преследовании хотя бы одного из них. Но такова уж основная черта характера Вольтера, что, раз взявшись за что-нибудь, раз вступив в какую-нибудь борьбу – славную или бесславную – он не останавливался на полпути и всегда готов был сорваться в крайность. У него, как и у всех тех из его современников, которые потеряли веру в традиции, не было никаких заранее готовых, определенных нравственных правил. Еще не было вокруг него в сороковых годах и сложившейся партии единомышленников, с неизбежно вырабатывающимся в каждой партии определенным общественным мнением. Единственным судьей его поступков оставался, таким образом, разум. А у такого впечатлительного, горячего человека, как Вольтер, его индивидуальный «разум» не мог не решать – и слишком часто решал – под диктовку страстей.

Но рядом с дурными чертами он в то же время проявлял и самые лучшие. Вольтер всегда был таким же горячим, неутомимым другом, как и неутомимым врагом. Он имел при этом свойство становиться другом почти каждого, кто обращался к нему за помощью или кому он сам предлагал ее. Всего охотнее помогал он людям, подававшим какую-нибудь надежду сделаться писателями или артистами. И его помощь не была небрежной помощью богатого барина. Он входил во все интересы вновь приобретенного друга; при малейшей возможности поселял его у себя; тратил на него не одни деньги, а также труд, время: переправлял его сочинения, хлопотал об их издании. Так, он долго возился с неким Линаном, затем поддерживал Мармонтеля. Не раз случалось, что его протеже перебегали на сторону врагов, и самому злому из этих врагов, аббату Дефонтену, он оказал в начале их знакомства очень важные услуги. Но эти измены ничуть не отзывались на судьбе людей, после них обращавшихся к нему за помощью: он так же увлекался ими, так же горячо о них заботился. «У этого негодяя, – восклицает не любивший Вольтера Мариво, – одним пороком больше, чем у других, и именно: он иногда бывает добродетельным!» В разгар увлечения придворной карьерой его любимцем был рано умерший, даровитый юноша Вовенарг. На двадцать с лишним лет моложе Вольтера, больной, он вел уединенный образ жизни, думал на досуге и записывал свои мысли, сообщая их лишь близким друзьям. Характер его ума был совершенно противоположен характеру ума Вольтера. Он занимался больше нравственными вопросами, придавал огромное значение чувству; его выражение: «Великие мысли вытекают из сердца», – приобрело известность. Вольтер часто расходился с ним во взглядах, но преклонялся перед его нравственной чистотой, его «добродетелью», как тогда выражались. Близкий с обоими Мармонтель говорит в своих мемуарах, что его восхищало нежное уважение, которым знаменитый писатель окружал своего молодого друга.

15 лет «земного рая» с возлюбленной и музой

Французского писателя и философа Вольтера современники считали гением. К его мыслям прислушивались аристократы и короли, а написанные им литературные произведения имели большой успех. Ум и талант, безусловно, важны, но Вольтер не сделал бы блестящую карьеру, не появись на его пути маркиза дю Шатле. Эта женщина стала для писателя музой, возлюбленной, громоотводом. Именно она сдерживала порывы не в меру пылкого Вольтера, направляя его энергию в нужное русло.

Французский философ Вольтер (наст. имя Франсуа Мари Аруэ). | Фото: liveinternet.ru.

Начало литературной деятельности Вольтера было довольно успешным. Написанные им трагедии благосклонно воспринимались обществом. Но сатирические стихи в адрес высокопоставленного чиновника привели не в меру пылкого писателя за решетку. Позже Вольтер снова оказывался в тюрьме по той же причине. Свободомыслие не давало писателю и философу спокойно жить. За высказывания в адрес сильных мира сего Вольтеру пришлось скрываться от полиции.

Маркиза Эмилия дю Шатле. | Фото: liveinternet.ru.

В 1733 году он бежал в Лотарингию, чтобы «отсидеться», пока не утихнут страсти. Но в одну из ночей, когда Вольтер прогуливался недалеко от дома, на его пути возникли люди с палками. Его наверняка бы побили, но в тот момент из темноты возникла женщина на лошади. Недоброжелатели скрылись. Дама представилась маркизой дю Шатле. Она предложила удивленному Вольтеру следовать за ней в замок Сирей.

Вольтер поселился в замке у маркизы, он влюбился в нее, называл своей музой, посвящал произведения. Эмилия дю Шатле отвечала ему взаимностью. Вольтер так и не узнал, что в обмен на его свободу, маркиза обещала министру, хранителю королевской печати, что Вольтер больше не издаст ничего, компрометирующего власть.

Замок Сирей. | Фото: upload. wikimedia.org.

Эмилия дю Шатле была очень образованной дамой. Она изучала естественные науки, занималась переводами научных трудов, а среди современников слыла большой оригиналкой. Маркиза была замужем, но это не мешало ей иметь любовников. Во времена Людовика XV подобные нравы считались нормой. На момент первой встречи с Вольтером маркизе было 27 лет, а писателю – 39.

Окруженный заботой маркизы именно в замке Сирей Вольтер написал значительную часть своих произведений. Он любил ее и полюбил все, что с ней было связано. Если ранее писатель не проявлял интереса к музыке, то пение Эмилии приводило его в восторг. Он гордился, когда узнавал, что труды по математике маркизы печатают в авторитетных изданиях.

Вольтер и маркиза Эмилия дю Шатле. | Фото: radikal.ru.

Маркиза отвечала ему взаимностью: она слушала философские рассуждения Вольтера, обсуждала с ним исторические трактаты. Вместе с тем, нужно отметить, что Эмилия дю Шатле сохраняла холодный разум. Она сдержала обещание, данное хранителю печати. Ни одно произведение Вольтера, которое могло хоть как-то вызвать раздражение правительства, не вышло в свет. Но это не значит, что таковых трудов не было. Именно благодаря прозорливости маркизы, до наших дней дошло немало произведений философа, которые в то время могли его скомпрометировать. Более того, в 1746 году Вольтеру был пожалован дворянский титул и место историографа при королевском дворе.

Маркиза Эмилия дю Шатле. | Фото: turkaramamotoru.com.

Через 15 лет после того, как Вольтер поселился в замке Сирей, он узнал, что муза ему изменяет с молодым военным и бездарным поэтом маркизом Сен-Ламбером. Философ узнал о неверности маркизы случайно. Однажды он зашел в ее покои без предупреждения и увидел молодого человека на ее кровати. В пылу гнева Вольтер выбежал из спальни и отправился собирать вещи. Эмили догнала эмоционального писателя и применила все свое женское очарование, чтобы удержать его. В конце концов, маркиза произнесла: «Признайте, что теперь вы не в силах продолжать установленный нами режим без ущерба для вашего здоровья. Так стоит ли гневаться на то, что один молодой офицер решил помочь вам?»

54-летний Вольтер не мог не признать, что в «постельных делах» он несомненно проигрывает 30-летнему сопернику. Смирившись с этим, писатель уже на следующий день консультировал Сен-Ламбера о любовных пристрастиях маркизы. О сложившейся ситуации Вольтер высказывался так: «Я заменил Ришельё, Сен-Ламбер выкинул меня, — признавался Вольтер. — Это естественный ход событий… так всё и идёт в этом мире».

Вольтер — французский писатель и философ. | Фото: colors.life.

Спустя некоторое время маркиза дю Шатле забеременела. Вольтер помог убедить ее супруга в том, что будущий ребенок от него. Эмилия переживала, что не перенесет родов в силу своего возраста, но они прошли стремительно и легко. К несчастью, маркиза скончалась на третий день из-за послеродовой горячки. Младенец же ненамного пережил мать.

Маркиза Эмилия дю Шатле. | Фото: qadin.net.

Для Вольтера смерть подруги, любовницы и музы стала сильным ударом. Он метался по замку, писал отчаянные письма друзьям, в которых грозился расстаться с жизнью, отравив себя, или уйти в монастырь. В послании прусскому королю философ страдал: «Я только что присутствовал при смерти подруги, которую любил в течение многих счастливых лет. Эта страшная смерть отравила мою жизнь навсегда… Мы ещё в Сирее. Я не могу покинуть дом, освящённый её присутствием: я таю в слезах… Не знаю, что из меня будет, я потерял половину себя, я потерял душу, которая для меня была создана».

После смерти возлюбленной Вольтер прожил еще 29 лет. Время, проведенное с Эмилией, философ назвал «земным раем».

Вольтер не раз повторял, то если бы на его жизненном пути не повстречалась маркиза, то он, наверняка, окончил бы свои дни в Бастилии — одной из самых страшных тюрем в мире.

Источник: Культурология

просветитель | Статья в журнале «Молодой ученый»



Вольтер (настоящее имя — Франсуа Мари Аруэ, 1694–1778) публицист, философ, историк и писатель. Вольтер — французский писатель и философ-просветитель, был почетным членом Петербургской АН. Лирическое творчество писателя проникнуто эпикурейскими мотивами, а также содержит выпады против абсолютизма. Его проза разнообразна по темам и жанрам. Его перу принадлежат следующие произведения: философская повесть «Кандид или Оптимизм» (1759), «Простодушный» (1767), трагедии в стиле классицизма «Брут» (1731), «Танкред» (1761), сатирические поэмы «Орлеанская девственница» (1735) и другие.

Кроме того, Вольтер с критикой абсолютной системы писал такие книги, как «Философские письма» (1733), «Философский словарь» (1764–1769). Он ещё с детства имел блестящие способности и склонность к чтению. Рано начал сочинять стихи, а драматические произведения стал писать в годы учебы в колледже.

Среди своих друзей был очень веселым, речь его был полна эпиграмм и острот. В молодости за сатиру на Филиппа Орлеанского и его дочь герцогиню Беррийскую его посадили в Бастилию, там он находился 11 месяцев.

В тюрьме задумал писать эпическую поэму о Генрихе IV и трагедию «Эдип», которая была закончена в 1718 году. В 1723 году пишет «Поэму о Лиге». Книга была напечатана тайно в Руане. «Я слишком настаивал в моем произведении на терпимости и миролюбви в области релегии, я высказал слишком много горьких истин римскому двору и излил недостаточно желчи по адресу реформаторов, чтобы питать надежду на разрешение печатать его на родине», — писал Вольтер [3, с. 372].

Вольтера узнали вскоре во Франции как великого творца. Писатель побывал в Англии и там им написана и издана книга «Письма об Англии», которая была осуждена.

Вольтер долго жил в Сирее (замок Эмилии дю Шатле). Эмилия — образованная женщина, переводила на французский язык Ньютона. Здесь Вольтер писал трагедии и комедии, труды по истории, сочинения по математике и философии. Вольтер писал в Сирее известную сатирическую поэму «Орлеанская девственница». Писатель жил до смерти Эмилии дю Шатле в 1749 года. Его давно приглашал король прусский Фридрих II, но Вольтера удерживала Эмилия. Однако Вольтер согласился поселиться в Берлине.

В своей книге «Слово о Вольтере» Ф. Меринг справедливо писал о том, что «Вольтер как придворный не переставал быть передовым бойцом.

Проводить свои цели при дворе, осуществлять их при помощи государей — такая тактика характеризует определенную историческую и довольно продолжительную фазу развития просвещения. Государи и их дворцы остаются всегда для просвещения только средствами для осуществления их целей. Что они были только таковыми и для Вольтера, лучше всего доказывает та непримиримая вражда, которой кончались его отношения со всеми государями и дворами» [2, с. 741].

В период проживания в Берлине Вольтер пишет памфлет «Диатриба доктора Акакия», где сатирическим мастерством осмеивает глупость Берлинской академии. Король приказал сжечь памфлет рукой палача у окон дома Вольтера. Позже он устроился на границе Франции с Швейцарией. И здесь жил последние годы жизни.

В Фернее был устроен домашний театр и ставились пьесы Вольтера. В этом театре сам автор тоже играл. Приезжали сюда французские актеры Клерон и Лекен. Бывали гости из России: граф А. П. Шувалов, князь Н. Б. Юсупов, которому впоследствии Пушкин посвятил свое знаменитое стихотворение «К вельможе».

Деятельность Вольтера имела огромное прогрессивное значение в антифеодальной борьбе XVIII века. В первую очередь критиковал феодальный строй, обличал паразитизм дворянства и обскурантизма. Вольтер работает над новой трагедией «Агафокл». Он побуждает Французскую академию к составлению академического словаря французского языка. Однако вскоре 30 мая 1778 года Вольтер умирает. После революции гроб был торжественно перевезен в столицу Франции. Библиотеку Вольтера, собрание его рукописей купила Екатерина II у наследницы его госпожи Дени. Ныне она хранится в Санкт-Петербурге в библиотеке имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.

История французской просветительской литературы XVII века есть одновременно и история её политических, философских и социальных идей. Прогрессивными борцами за просвещение были Монтескье, Вольтер, Руссо, Дидро, Гольбах, Гельвеций.

Вольтер написал эпические, философские и героическо-комические поэмы, политические и философские оды, сатиры, эпиграммы, стихотворные новеллы и лирические стихи. Вольтер написал такие оды, как «Смерть мадмуазель Лекуврер», «На войну русских против турок», а также сатиру на тему «Русский в Париже».

После Вольтера осталось огромное литературное наследие. Полное собрание его сочинений, выпущенное вскоре после смерти, составило 70 томов.

В трагедии «Заира» лежит психологическая проблема любви и ревности. Автор показал трогательную любовь Заиры и Оросмана. Вольтер противопоставляет любовь к религии, где последняя препятствует счастью двух влюбленных.

Театр Вольтера был трибуной просветителей, откуда они в лице своего старшего и наиболее популярного представителя обращались к французскому народу, воспитывали его, готовили к восприятию предстоящей революции.

Вольтер известен и как комедиограф. Он написал несколько комедий. Однако его комедийные произведения не были популярными, как трагедии. Но и здесь писатель-просветитель оставался борцом за идею просвещения. Известны такие комедии, как «Нескромный», «Нанина», «Шотландка».

В комедии «Нанина» (1749) Вольтер ставит проблему равенства людей. Аристократ д’Ольбан полюбил простую девушку, не имевшую ни дворянского звания, ни богатства, служанку Нанину. Д’Ольбан честен, умен, у него передовые убеждения, он исключение в своей среде. В Нанине влюбляется Блез — садовник графа. Слуга простодушно рассказывает барину о любви к девушке, и граф, узнав своего соперника, в горе готов верить, что девушка отдала предпочтение садовнику.

Граф д’Ольбан относится к Нанине, как к равной себе, и добивается её согласия на замужество. Когда люди его круга говорили, что он «унижает знатность», подрывая принципы сословности, граф отвечал им так: «Зато я возвышаю гуманность».

«Нанина» считается лучшей комедией писателя-просветителя. Вольтер написал и философские повести «Задиг» (1748), «Микромегас» (1752), «Кандид» (1775) и другие.

В настоящее время наибольший интерес читателей представляют «Задиг», «Кандид или Оптимизм», «Простак», «Микромегас» и другие. Этот жанр просветителей доведен до высокого совершенства. Автор изображает реальную действительность, умело использует приключенческо-авантюрный сюжет, экзотики, фантастики.

Другая книга-повесть «Микромегас» (1762) доступна и для взрослых и для детей. Сюжет фантастичен.

Герой повести — это Микромегас, житель Сириуса, гигант высотой в восемь лье (лье — примерно 4,5 км). Будучи философом, он обвинен в ереси, приговорен к изгнанию и предпринимает межпланетное путешествие, во время которого Микромегас знакомится с секретарём Академии наук Сатурна и вместе с ним прибывает на Землю. «Микромегас» — восприятие земного мира глазами инопланетян. Вольтер считал о том, что надо изменить мир, ибо его ждет самоуничтожение.

Вольтер в своих произведениях не стремился к всестороннему изображению характеров. Главное для писателя была целеустремленная и последовательная борьба против враждебных ему идей, против мракобесия и предрассудков, насилия, изуверства и угнетения. Решая эту задачу, Вольтер создает гротескно-сатирические, предельно заостренные образы, обобщающие те силы, которые он подвергает беспощадному отрицанию и осмеянию. Он в принципе продолжал традицию Рабле. Вcе его повести насыщены скрытым отрицанием того что внешне утверждается.

Французский народ любит веселую шутку и умеет ценить острое слово. В этом отношении талант и мастерство Вольтера истинно народный, выражающий национальный характер французов.

Традицию Вольтера продолжали великие реалисты XIX века Бальзак и Стендаль. Вольтер является корифеем французского Просвещения. Он может сравниться с Гёте и Л. Н. Толстым.

Литература:

1. Артамонов С. Вольтер. Критико-биографический очерк. — М., 1954.
2. Державин К. Н. Вольтер. — М., 1946.
3. Затонский Д. Европейский реализм. — Киев, 1984.

Основные термины (генерируются автоматически): Англия, Берлин, трагедия, французский народ.

Вольтер — Поэт Вольтер Стихи

Стихи Вольтера

1.

От любви к дружбе

Если бы ты хотел, чтобы я полюбил еще раз,
Возродить блаженный век любви;
От свободных радостей вина и забот влюбленных,
Безжалостное время, которого никто не щадит,
…

2.

Происхождение сделок

Когда умелой рукой Прометей сделал
Статуя, отображаемая в человеческом обличии,
Пандора, его собственная работа, жениться он выбрал,
И из тех двоих возник человеческий род.
…

3.

Азолан

В деревне жили, в былые времена,
Юноша, воспитанный на знаниях Магомета;
Его хорошо выточенные конечности были сформированы с изяществом,
Цветущей красотой светилось его лицо;
…

4.

Королеве Венгрии

Принцесса, происходящая из этой благородной расы
Который все еще в опасности удерживал императорский трон,
Кто человеческая природа и твой пол благодать,
Чьими достоинствами вынуждены владеть даже твои враги.
…

5.

Храм Дружбы

Священный для мира, в глубине леса,
Благословенное убежище, где придворные никогда не напирают,
Стоит храм, где искусство никогда не пробовало
С помпезными чудесами, чтобы очаровать глаз;
. ..

6.

В лагере перед Филипсбургом

Без кровати мы теперь крепко спим
И едим на земле;
И хотя пылающая атмосфера
Должен выглядеть ужасно,
…

7.

Замок

Я победил, победоносная сила любви
Победил, и час приблизился
Что должно было увенчать наш общий огонь,
Как раз в этот момент пришел твой муж-тиран.
…

8.

Даме, очень известной всему городу

Филлис, как сильно изменились времена,
С тех пор, как ты взламывал город,
Так как без наряда и поезда ты сиял,
Заметен только своим обаянием;
…

9.

Ее Королевскому Высочеству Принцессе ***

Прекрасная принцесса часто может
Томиться в веселый сезон удовольствия;
Пустые формы надменного государства
Часто делают жизнь великих утомительной.
…

10.

Телема и Макарей

Живая Телема, все восхищаются
Ее прелести, но она слишком полна огня;
Нетерпение всегда терзает ее грудь,
Ее сердце чужое должно отдохнуть.
…

11.

О смерти Адриенн Лекуврер, знаменитой актрисы

Вид горя так терзает мою душу!
Должны ли эти влюбленные глаза в тоске закатываться?
Неужели страшная смерть вторгнется в такие божественные чары?
Вы, музы, милости, возлюбленные, приходите ей на помощь.
…

Вольтер Биография

Франсуа Мари Аруэ (псевдоним Вольтер) родился 21 ноября 1694 года в Париже. Интеллект, остроумие и стиль Вольтера сделали его одним из величайших французских писателей и философов. Вольтер был воплощением Просвещения 18 века. Молодой Франсуа Мари получил образование в иезуитском колледже «Луи-ле-Гран» в Париже с 1704 по 1711 год. С 1711 по 1713 год он изучал право, а затем работал секретарем французского посла в Голландии, прежде чем полностью посвятить себя писательству. Вскоре он подружился с парижскими аристократами. Его юмористические стихи сделали его любимцем в светских кругах. В 1717 году из-за своего острого ума у ​​него возникли проблемы с властями. Он был заключен в Бастилию на одиннадцать месяцев за написание язвительной сатиры на французское правительство. Во время своего пребывания в тюрьме Франсуа Мари написал «Эдипу», которая стала его первым театральным успехом, и взял себе псевдоним «Вольтер». В 1726 году Вольтер оскорбил могущественного молодого дворянина «шевалье де Рогана», и ему было предложено два варианта: тюремное заключение или ссылка. Он выбрал ссылку и с 1726 по 1729 гг.жил в Англии. Находясь в Англии, Вольтера привлекала философия Джона Локка и идеи математика и ученого сэра Исаака Ньютона. Он изучал конституционную монархию Англии и ее религиозную терпимость. Вольтера особенно интересовал философский рационализм того времени и изучение естественных наук. Вернувшись в Париж, он написал книгу, восхваляющую английские обычаи и институты. Это было истолковано как критика французского правительства, и он был вынужден снова покинуть Париж. В возрасте тридцати девяти лет Вольтер начал свою знаменитую шестнадцатилетнюю связь с мадам дю Шатле. Ей было двадцать семь лет, она была замужем и была матерью троих детей. «В 1733 году я нашел молодую женщину, которая думала так же, как и я, — писал Вольтер в своих мемуарах, — и которая решила провести несколько лет в деревне, совершенствуя свой ум». Маркиз дю Шатле был хорошо осведомлен об этом деле. С мадам дю Шатле Вольтер жил в замке Сирей в Люневиле (на востоке Франции) в 1734-36 и 1737-40 годах. Вместе они несколько лет изучали естественные науки. В 1746 году Вольтер был избран во «Французскую академию». В 1749 г., после смерти «маркизы дю Шатле» и по приглашению короля Пруссии «Фридриха Великого» он переехал в Потсдам (недалеко от Берлина в Германии). В 1753 году Вольтер покинул Потсдам, чтобы вернуться во Францию. В 1759 году Вольтер приобрел поместье под названием «Ферней» недалеко от франко-швейцарской границы, где он жил до самой своей смерти. Вскоре Ферни стал интеллектуальной столицей Европы. Вольтер работал непрерывно на протяжении многих лет, создавая постоянный поток книг, пьес и других публикаций. Вольтер оставил после себя более четырнадцати тысяч известных писем и более двух тысяч книг и брошюр. Среди его самых известных произведений — сатирический рассказ «Кандид» (1759 г.). Помимо Кандида, Вольтер рассматривал проблему зла среди прочего в своей классической сказке «Задиг» (1747 г.), действие которой происходит в древнем Вавилоне, а в «Поэме о Лиссабонском землетрясении» Вольтер спрашивает: «Но как представить Бога в высшей степени благим Кто осыпает своими милостями сыновей, которых любит И все же рассеивает зло такой большой рукой?» Вольтер вернулся в Париж как герой в возрасте 83 лет. Вольтер умер в Париже 30 мая 1778 года как бесспорный лидер эпохи Просвещения. Всю жизнь он страдал от слабого здоровья, но на момент смерти ему было восемьдесят четыре года. Из-за критики церкви Вольтеру было отказано в погребении на церковной земле. В конце концов он был похоронен в аббатстве в Шампани. В 1791 его останки были перенесены в место захоронения в Пантеоне в Париже.)

Лучшее стихотворение Вольтера

От любви к дружбе

Если бы ты хотел, чтобы я полюбил еще раз,
Возродить блаженный век любви;
От свободных радостей вина и забот влюбленных,
Безжалостное время, которого никто не щадит,
Призывает меня скорее уйти в отставку,
И не к такому блаженству больше стремиться.
От такой строгости точной,
Давайте, если можно, хороший экстракт;
Чей образ мыслей с этим возрастом
Не подходит, никогда не может считаться мудрецом.
Пусть бодрая юность своим безумствам веселится,
Его безумие любезный дисплей;
Жизнь двумя мгновениями ограничена,
Пусть один к мудрости будет отправлен.
Вы сладкие заблуждения моего разума,
Тем не менее к моей господствующей страсти,
Что всегда приносило верное облегчение
К несчастному спутнику жизни, горе.
Будешь ли ты вечно лететь от меня,
И должен ли я безрадостно, без друзей умереть?
Ни один смертный никогда не отказывается от своего дыхания
вижу, без двойной смерти;
Кто любит и больше не любим,
Его несчастная судьба вполне может оплакивать;
Потеря жизни может быть легко перенесена,
Потеряв любовь, человек покинут.
Так об удовольствиях я оплакивал,
В чем я так часто каялся в юности;
Моя душа наполнена нежным желанием,
Напрасно жалел юный огонь.
Но тогда дружба, небесная дева,
С неба спустились мне на помощь;
Менее живой, чем любовное пламя,
Хотя нежность у нее такая же.
Прелести дружбы, которыми я восхищался,
Моя душа воспламенилась новой красотой;
Затем я сделал один в поезде дружбы,
Но лишённый любви, жалуйся.

Комментарии Вольтера

Вольтер Популярность

Вольтер Популярность

Даме, очень известной всему городу, Вольтер

ОЧЕНЬ ХОРОШО ИЗВЕСТНОЙ НА ВЕСЬ ГОРОД ЖЕНЩИНЕ Автор: Вольтер (Франсуа Мари Аруэ, 1694-1778) ХИЛЛИС, сколько времени измененный, С тех пор, как ты взламывал город, С тех пор, как без наряда и поезда ты сиял, Заметен только своим обаянием; Когда ты поужинал жалкой пищей, Ты будто нектар с богами делишь. Ты по глупости одному отправлен Красота, способная очаровать все человечество: Отчаянный любовник, который на всю жизнь Помолвлен с тобой, когда сделал себе жену. Значит, сокровища ты не унаследовал, Твоя красота была твоей единственной заслугой, Божественное очарование твоей груди; Там Амур еще засаду устроил; Твое сердце было нежно, и твой разум К юношеским забавам очень склонен. Обладая столькими чарами, Какая женщина когда-либо могла быть ханжой? Эта ошибка, о! красота вся божественная, Был очень далек от твоего; Из-за милостей ты был свободен, Ты мне больше нравился. Как иначе ты живешь, великим вырос, Ваша жизнь — всего лишь государственный фарс; Седой носильщик, который до сих пор курсирует У собственной двери и говорит такую ​​ложь, Справедливая эмблема века, Его очень выглядит злополучным предзнаменованием; Он думает, что долг его места Чтобы отогнать любовь и милость. Нежный парень сконфузился, испугался Ваш помпезный дворец для вторжения. Когда ты был молод, к моему изумлению Я видел, как они входят в створку; Я видел, как они входят каждый день, И в твоей камере ловко играй. Не все твои ковры, а твоя тарелка, Не весь твой гордый парад государства, Эти кубки, что так ярко сияют, Гравюра Жермена с божественным искусством; Благородно обставленные каморки, где Martin’s превосходит китайскую посуду, Твои вазы Японии и все Хрупкие чудеса твоего зала; Ваши бриллиантовые подвески, которые появляются С таким ярким блеском в каждом ухе; Твои пасьянсы такие ослепительно яркие, Ваша пышность, которая поражает взгляд созерцателя, Стоят четверть того блаженства, Что когда-то ты передал поцелуем. . Этот английский перевод Уильяма Ф. Флеминг из «Женщине, очень известной всему городу» перепечатано с Произведения Вольтера, том XXXVI . Транс. Уильям Ф. Флеминг. Нью-Йорк: ER DuMONT, 1901. ЕЩЕ СТИХИ ВОЛЬТЕРА СВЯЗАННЫЕ ВЕБ-САЙТЫ Вольтер — Биография французского поэта и драматурга. Заир — синопсис по пьесе Вольтера. Стихи драматургов 18 века — Указатель стихов некоторых из величайших драматургов. восемнадцатого века. Покупка книг Вольтер

4 Ла Пюсель Вольтера | Ложно-эпическая поэзия от Папы до Гейне

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicMock-Epic Poetry from Pope to HeineЛитературные исследования (1500–1800)Литературные исследования (18 век)Литературные исследования (европейские)Литературные исследования (поэзия и поэты)КнигиЖурналы Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicMock-Epic Poetry from Pope to HeineЛитературные исследования (1500–1800)Литературные исследования (18 век)Литературные исследования (европейские)Литературные исследования (поэзия и поэты)КнигиЖурналы Термин поиска на микросайте

Расширенный поиск

• Иконка Цитировать Цитировать

• Разрешения

• Делиться
  • Твиттер
  • Еще

Ссылка

Robertson, Ritchie,

‘4 Voltaire’s La Pucelle ‘

,

Mock-Epic Poetry от Pope до Heine

(

,

2009;

онлайн-EDN,

9;

.

, 1 февраля 2010 г.

), https://doi.org/10.1093/acprof:oso/9780199571581.003.0005,

, по состоянию на 14 сентября 2022 г.

Выберите формат Выберите format.ris (Mendeley, Papers, Zotero).enw (EndNote).bibtex (BibTex).txt (Medlars, RefWorks)

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicMock-Epic Poetry from Pope to HeineЛитературные исследования (1500–1800)Литературные исследования (18 век)Литературные исследования (европейские)Литературные исследования (поэзия и поэты)КнигиЖурналы Термин поиска мобильного микросайта

Закрыть

Фильтр поиска панели навигации Oxford AcademicMock-Epic Poetry from Pope to HeineЛитературные исследования (1500–1800)Литературные исследования (18 век)Литературные исследования (европейские)Литературные исследования (поэзия и поэты)КнигиЖурналы Термин поиска на микросайте

Advanced Search

Abstract

Первое эссе Вольтера об эпической поэзии, опубликованное на английском языке в 1727 году, стало поворотным пунктом в обсуждении эпоса своим неуважением к неоклассическим правилам. Его Henriade , новый подход к эпопее, подготовила почву для его комического эпоса La Pucelle (1762). В La Pucelle Вольтер сложным образом обращается к предшественникам, включая Тассо и особенно Ариосто, чтобы высмеивать различные родовые черты эпоса (например, «христианское чудесное») и исследовать отношения между полами. В этой теме он развивает намеки Ариосто и демонстрирует сочетание иронии и чувствительности, обычно не свойственное ему. Здесь, как и во многих более поздних примерах, пародийный эпос вводит привлекательных персонажей, вызывающих симпатию читателя.

Ключевые слова: Voltaire, Essay on Epipic Poetry, Henriade, Pucelle

Subject

Литературоведение (поэзия и поэты) В настоящее время у вас нет доступа к этой главе.

Войти

Получить помощь с доступом

Получить помощь с доступом

Доступ для учреждений

Доступ к контенту в Oxford Academic часто предоставляется посредством институциональных подписок и покупок. Если вы являетесь членом учреждения с активной учетной записью, вы можете получить доступ к контенту одним из следующих способов:

Доступ на основе IP

Как правило, доступ предоставляется через институциональную сеть к диапазону IP-адресов. Эта аутентификация происходит автоматически, и невозможно выйти из учетной записи с IP-аутентификацией.

Войдите через свое учреждение

Выберите этот вариант, чтобы получить удаленный доступ за пределами вашего учреждения. Технология Shibboleth/Open Athens используется для обеспечения единого входа между веб-сайтом вашего учебного заведения и Oxford Academic.

1. Щелкните Войти через свое учреждение.
2. Выберите свое учреждение из предоставленного списка, после чего вы перейдете на веб-сайт вашего учреждения для входа в систему.
3. Находясь на сайте учреждения, используйте учетные данные, предоставленные вашим учреждением. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
4. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если вашего учреждения нет в списке или вы не можете войти на веб-сайт своего учреждения, обратитесь к своему библиотекарю или администратору.

Войти с помощью читательского билета

Введите номер своего читательского билета, чтобы войти в систему. Если вы не можете войти в систему, обратитесь к своему библиотекарю.

Члены общества

Доступ члена общества к журналу достигается одним из следующих способов:

Войти через сайт сообщества

Многие общества предлагают единый вход между веб-сайтом общества и Oxford Academic. Если вы видите «Войти через сайт сообщества» на панели входа в журнале:

1. Щелкните Войти через сайт сообщества.
2. При посещении сайта общества используйте учетные данные, предоставленные этим обществом. Не используйте личную учетную запись Oxford Academic.
3. После успешного входа вы вернетесь в Oxford Academic.

Если у вас нет учетной записи сообщества или вы забыли свое имя пользователя или пароль, обратитесь в свое общество.

Вход через личный кабинет

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам. Смотри ниже.

Личный кабинет

Личную учетную запись можно использовать для получения оповещений по электронной почте, сохранения результатов поиска, покупки контента и активации подписок.

Некоторые общества используют личные аккаунты Oxford Academic для предоставления доступа своим членам.

Просмотр учетных записей, вошедших в систему

Щелкните значок учетной записи в правом верхнем углу, чтобы:

• Просмотр вашей личной учетной записи, в которой выполнен вход, и доступ к функциям управления учетной записью.
• Просмотр институциональных учетных записей, предоставляющих доступ.

Выполнен вход, но нет доступа к содержимому

Oxford Academic предлагает широкий ассортимент продукции. Подписка учреждения может не распространяться на контент, к которому вы пытаетесь получить доступ. Если вы считаете, что у вас должен быть доступ к этому контенту, обратитесь к своему библиотекарю.

Ведение счетов организаций

Для библиотекарей и администраторов ваша личная учетная запись также предоставляет доступ к управлению институциональной учетной записью. Здесь вы найдете параметры для просмотра и активации подписок, управления институциональными настройками и параметрами доступа, доступа к статистике использования и т. д.

Покупка

Наши книги можно приобрести по подписке или приобрести в библиотеках и учреждениях.

Информация о покупке

Женщины-авангардисты: Эмми Хеннингс, «Сияющая звезда Вольтера»

Величайшее кабаре в истории мира

Преступно, что книги Эмми Хеннингс не были переведены с немецкого на английский более 100 лет назад. годы. Возможно, она была основателем дадаизма в 1916 году, самого важного художественного движения 20-го века. Для прессы она, несомненно, была главной фигурой Дада. Дадаизм — анархический, нигилистический и застенчиво странный — продолжает вдохновлять. Все современники Хеннингса-мужчины имеют доступные переводы книг, так в чем же задержка? Я куплю немецко-английский словарь и сделаю это сам, если понадобится. В ее книгах сотни страниц, так что на это у меня уйдет вся оставшаяся жизнь. Но несправедливо, что немецкие читатели присваивают себе ее работы, особенно учитывая современный интерес к женщинам-дадаисткам. Задержка, возможно, объясняется постоянным критическим замешательством относительно ее истинной роли.

Хеннингс был политическим радикалом и антивоенным активистом. Она столкнулась с тюрьмой, морфиновой зависимостью, проблемами с психическим здоровьем и бездомностью. До Дадаизма «крайняя нищета» заставляла ее заниматься проституцией, чтобы прокормить себя. Среди буквально голодающих художников в Европе во время Первой мировой войны маме Дада приходилось есть. Затем, когда вдалеке упали артиллерийские снаряды, она начала величайшее кабаре в истории мира.

Хеннингс около 1910-1913

Основополагающий акт дадаизма

Хеннингс и ее бойфренд Хьюго Болл бежали из Германии в Швейцарию, открыв в Цюрихе Кабаре Вольтер. Часто Боллу приписывают его создание, или пару считают вместе, потому что они были его совладельцами. Но искусствовед Роузли Голдберг в своей лекции 2016 года «Дадаизм и танец» в Художественной галерее Йельского университета настаивает (24:25-27:02), что Хеннингс, а не Болл, был главной движущей силой Вольтера. Отмечая, что Хеннингс всю жизнь был артистом кабаре с вспыльчивым характером, в то время как Болл был в самоубийственной депрессии и тихим, Голдберг говорит: «Ничто не могло убедить меня, что это была идея Хьюго Болла… Она пришла из кабаре, это то, что ей удобнее всего делать».

Хеннингс уже был всемирно известным певцом и звездой кабаре, «эротическим гением», ослепляющим публику песнями, танцами, игрой, чтением, кукольным представлением и костюмами. Она также была художницей, широко публикуемой поэтессой и писательницей. Болл был и писателем, и пианистом, и таким же дальновидным артистом. Пара основала Dada, заякорив свое яркое и живое кабаре, арт-пространство ночной жизни, где «все идет». Целью была критика цивилизации в форме первобытного крика, и они призвали художников-единомышленников. Если бы жизнь могла быть искусством, а не войной… Цюрихский дадаист Ганс Арп описал типичную сцену из «Кабаре Вольтер» в своем эссе «Дадаленд», написанном 32 года спустя, в 1948. Он только что был свидетелем своей второй мировой войны:

«На сцене безвкусного, пестрого, переполненного трактира [мы] несколько странных и своеобразных фигур… Полный столпотворение. Люди вокруг нас кричат, смеются и жестикулируют. Наши ответы — вздохи любви, залпы икоты, стихи, мычание и мяуканье средневековых бруитистов [шумовых поэтов]. Цара виляет задом, как живот восточной танцовщицы. Янко играет на невидимой скрипке, кланяется и царапает. Мадам Хеннингс с лицом Мадонны садится на шпагат. Хюльзенбек безостановочно стучит в большой барабан, а Болл аккомпанирует ему на рояле, бледный, как известковый призрак… Несмотря на войну, это была прекрасная эпоха, которую мы всегда будем помнить как идиллическую, когда грядет следующая мировая война и мы превратимся в гамбургеры».

Цюрих в 1916 году кипел творческим брожением, перекрестным опылением международных художников-беженцев. Это была энергия, которую использовал Хеннингс. Ее способности нравиться толпе сделали Дада упражнением по построению сообщества. Зрители сходили с ума от безудержных, нарушающих правила представлений и выставок; В Voltaire были иммерсивные мультимедиа еще до того, как это стало крутым. Затем, в сопровождении Болла на фортепиано, Хеннингс объединил комнату в песне — любимые народные песни, похабные бордельные песни и дикие политические номера.

Хеннингс и Софи Тойбер — еще одна женщина из ближайшего окружения Дада — были художниками, костюмерами, танцовщицами и кукловодами, которые делали своих собственных кукол. Их дополнительная работа сделала много тяжелой работы на безумных мероприятиях. Были ли у импрессионистов двойные кукловоды? Ответ: Нет. Дадаизм был чем-то запредельным. Вольтер просуществовал менее шести месяцев — но спустя более века мы все еще говорим о нем.

Хеннингс с марионеткой Дада, Цюрих, 1916

Жизнь после Дада

Цюрих Дадаист Ганс Рихтер заметил неверность и ревность в отношениях Хеннингса и Болла ( Art and Anti-Art , издание 2016 г., стр. 70): «Естественно, время от времени возникали проблемы; например, Эмми Хеннингс не могла решить, оставить ли Болла ради красивого, вспыльчивого испанца [Хулио Альварес] дель Вахо. Болл следовал за ними повсюду с револьвером в кармане (так сказала Эмми), а двое влюбленных спрятались в моей квартире, ускользая от преследователя на волосок. Поскольку Эмми не могла решить сама, [Цюрихский дадаист Тристан] Цара и я встретились, чтобы обсудить проблему, и, наконец, уговорили Эмми вернуться к Хьюго, ее печальному рыцарю. Вскоре после этого они поженились».

Хеннингс и Болл поженились 21 февраля 1920 года. Они были несовместимыми личностями, и многие считают, что Хеннингс играл на поле. Но они также были родственными душами, у которых были общие интересы и убеждения. У них не было детей, но к ним переехала дочь Хеннингса Аннемари.

То, что началось в Вольтере, прошло через галереи Цюриха, прежде чем распространилось по всему миру. Выгоревшие, Хеннингс и Болл покинули Дада и гастролировали по отелям с новой труппой. Хеннингс взяла сценический псевдоним Дагни, что было одним из ее многочисленных изменений имени, что усложняло полную атрибуцию ее работы.

Супруги посвятили жизнь писательству и глубокому католическому мистицизму. Когда она писала об их диком и нехристианском дадаистском прошлом, она задним числом объясняла это их верой. Ученый Рене Ризе Хьюберт написала в своем эссе «Цюрихский дадаизм и его творческие пары» ( Women in Dada: Essays on Sex, Gender, and Identity , издание 1998 г. , стр. 524): «Мы понимаем переход от развлечения к любви и мистицизм как доминирующий фактор в жизни Хеннингса».

Розели Голдберг цитирует один из автобиографических романов Хеннингса: «Моя единственная профессия — учиться тому, что я есть».

Хеннингс пережил Болла на два десятилетия. Она умерла в 1948 году в клинике Соренго, Швейцария. Ее сочинения хранятся в архиве в Берне, доступном для ученых. Голдберг утверждает, что большая часть работ Хеннингса в Берне неизвестна широкой публике.

Ученый-поэт-художник Кристал Дж. Хоффман подытожила сложности и противоречия Хеннингс в своей статье «Эмми Хеннингс: «Звезда кабаре Вольтер» и мистическая мать Дада»:

«Ее противоречивое существование никогда не могло быть осмыслено . Ее в основном считали неинтеллектуальной; однако она была хорошо публикуемым писателем и активным членом богемской интеллигенции. Она была против системы и была анархисткой; однако она жаждала утешения католицизма и была бы монахиней, если бы ее природа позволяла это. Она была отчаянно независимой и неукорененной; однако она жаждала общества мужчин, даже когда это приносило больше эмоционального и духовного вреда, чем пользы. В ее короткие годы было вложено больше жизненного опыта, чем могло похвастаться большинство ее товарищей: она была проституткой, наркоманкой, мошенницей, бродягой, матерью и женой; однако она производила впечатление наивности, простоты и детской натуры. Именно из-за этих парадоксов она была почти полностью вычеркнута из истории движения, которое она помогла основать и во многом вдохновила. Именно из-за этих парадоксов она почувствовала необходимость провести последнюю часть своей жизни, сочиняя и переписывая свою историю и историю своего спасителя и духовной второй половины, Хьюго Болла… [Несмотря] на собственные переписывания Хеннингса, в которых она [должна] участвовать. ее надлежащая роль в мифах Кабаре Вольтер, одновременно его Мистическая Мать и Верховный Жрец».

Хеннингс в роли Арахны с Хьюго Боллом, 1915

Но принадлежало ли ее сердце Дада?

В «Цюрихском дадаизме и его творческих парах» Рене Ризе Хьюберт пишет (стр. 519–520): «Несмотря на ее незаменимую роль, ее жизненную силу и ее спонтанность, мы можем задаться вопросом, в какой степени сердце Хеннингса действительно принадлежало к Дада. Неужели пение и декламация текстов, многие из которых имеют мало общего с Дада, имеют настолько большое значение, что мы можем отбросить ее отсутствие идеологической причастности? Насколько ее дадаистские выступления действительно отличались от ее ролей в кабаре? …Большая часть ее поэзии, как утверждают критики, принадлежит к экспрессионистской жилке: эмоциональной, субъективной, несколько линейной в своем повествовании».

Хьюберт в основном задается вопросом, был ли Хеннингс достаточно странным или нигилистическим достаточно, чтобы быть настоящим дадаистом . Во-первых, обратите внимание, что «пение и декламация текстов» — это невероятно упрощенная характеристика вклада Хеннингса. Во-вторых, обратите внимание на благодарную цитату цюрихского дадаиста Рихарда Хюльзенбека: «Если бы не ее песни, мы бы умерли с голоду». В-третьих, поэт и переводчик Уильям Ситон примиряет Хеннингса и Дада в своей книге 9.0395 Поэзия дадаизма: введение (издание 2013 г.). Вопрос Ситона заключается не в том, «в какой степени сердце Хеннингса действительно принадлежало дадаизму», а в том, в какой степени дадаизм принадлежал Хеннингсу. Он считает, что Хеннингс и дадаизм неразрывны (стр. 47-48):

«(Ее) поэзия богато пронизана тоном, который далеко объясняет происхождение дадаизма. Она задает настроение, которое сохранялось в немецком искусстве, особенно в театре и живописи, десятилетиями. В ее стихах недомогание, убеждение в каком-то невыносимом расстройстве вещей связано с почти отчаянным эротизмом, но выраженным с искупительной уравновешенностью и точностью… Как исполнительница она участвовала в дада-провокационных актах… Ее называли «сияющей звездой Вольтер’ в Zuricher Post и Болл всегда говорили, что она была полностью ответственным сотрудником… Она шла на риск, агитируя за революцию и подделывая документы для уклонистов (за что получила короткий тюремный срок)… Ее работы выражают недомогание эпохи и богемы реакция, тяжелая от страха, но сверкающая духом и экстравагантностью… выражающая ужас и… «запоздалость» двадцатого века. Многие из ее текстов кажутся в некотором роде контрапунктом к сценам [берлинского дадаиста] Джорджа Гросса о звериной похоти среди правящего класса. Когда мир распадается, она тоже цепляется за какую-то версию любви».

Ситон интерпретирует работу Хеннингс не как «отсутствие идеологической вовлеченности», а как один конец спектра — «контрапункт», создающий напряжение с ее коллегами, в основном мужчинами. Хеннингс, живя своей революционной жизнью, застолбила свою художественную территорию внутри дадаизма. Отвлекающий эффект ее «идеологической чистоты» — что бы это ни было — сводит к минимуму ее основополагающий, центральный вклад.

Ганс Рихтер видел это примерно так же. По его мнению, дадаисты настолько отличались друг от друга, что нет смысла кого-то выделять; их различия сделали их сильнее как группу. В Dada: Art and Anti-Art , он писал (стр. 12-27):

«Произошло волшебное слияние личностей и идей, необходимое для формирования движения… Это было [в Цюрихе], в мирном тупике войны, что несколько очень разных личностей образовали «созвездие», которое впоследствии стало «движением». Казалось, что сама несовместимость характеров, происхождения и мировоззрений, существовавшая среди дадаистов, создавала то напряжение, которое придавало этому случайному соединению людей со всех сторон света единую динамическую силу. Настоящая, немифологизированная история дадаизма есть сумма достижений всех этих отдельных частиц энергии. Это ключ к тому «объединению противоположностей», которое впервые в истории стало художественной реальностью в форме Дада… «Кабаре Вольтер» состояло из шести человек [Рихтер включает Хеннингса, но исключает Тауэбера в этом подсчете] … чудесным образом в конце концов они обнаружили, что принадлежат друг другу и нуждаются друг в друге. Я до сих пор не вполне понимаю, как одно движение могло соединить в себе такие разнородные элементы. Но в «Кабаре Вольтер» эти лица сияли, как цвета радуги, как будто они были созданы одним и тем же процессом преломления».

Для Рихтера разнообразие дадаистов было демократической чертой, а не ошибкой. Никто из публики в «Вольтере» не усомнился в добросовестности Хеннингса.

Академики спорят об идеологической причастности Хеннингс, но это кажется просто еще одним способом «изолировать» единственную женщину, почти повсеместно признанную частью ближайшего окружения Дада. Я говорю «почти повсеместно», потому что даже современные дадаисты-феминистки могут не заметить ее.

Ирэн Гаммел дает хороший пример этого в своей книге о яркой баронессе Эльзе, дадаистской королеве Нью-Йорка ( Баронесса Эльза: пол, дадаизм и повседневная современность , издание 2002 г.). В этой во всем остальном авторитетной книге Гаммель необъяснимым образом перечисляет основателей Дадаизма «румына Тристана Цара, эльзасца Ганса Арпа и трех немцев — Хьюго Болла, Рихарда Хюльзенбека и Ганса Рихтера» (стр. 10). Исключение Taueber достаточно распространено. Но отсутствие Хеннингса вопиющее. Похоже, она не хочет, чтобы Хеннингс усложнял ее портрет баронессы Эльзы. Хеннингс и баронесса действительно имели поразительное сходство: оба были танцорами, перформерами, художниками и писателями, родившимися в маленьких приморских городках, которые до отъезда из Германии участвовали в мюнхенском и берлинском авангарде и вели тяжелую жизнь.

Баронесса присоединилась к дадаизму в Нью-Йорке после того, как Хеннингс зародил его в Цюрихе. Странная, анархичная баронесса стала прославляться как более «идеологически чистая» дадаистка, затмившая звезду Хеннингса. Баронессу даже называли «матерью дадаизма» — как и писательницу Гертруду Стайн, которая была еще дальше от дадаистского происхождения. Но ни одна из этих женщин не открыла величайшее кабаре в истории мира, когда вдали гремела Первая мировая война. Среди всех, кто претендует на этот титул, Хеннингс — единственная настоящая биологическая мать Дада.

Хеннингс около 1912-1913

«Игнорирование ее вклада непростительно»

В своей статье 2007 года «Секс и кабаре: танцоры Дада» ученый Рут Хемус рассказывает, как Хеннингс преуспела в художественном отношении, несмотря на ее сексуализированную роль в кабаре -candy:

«Женщины-исполнители обычно предлагались посетителям кабаре в качестве привлекательного визуального зрелища, и в какой-то степени это продолжалось в авангарде. Дадаистская певица, больная и поэтесса Эмми Хеннингс, несомненно, привлекала внимание Кабаре Вольтер. В мемуарах дадаистов она так же часто упоминается за ее сексуальное присутствие на сцене и за ее пределами, как и за ее устный и письменный голос. Цара описывал кабаре как «космополитическую смесь бога и публичного дома». Если саунд-поэзия Болла вызывала в кабаре сверхъестественные религиозные и духовные моменты, то физическая и сексуальная привлекательность Хеннингса создавала накаленную сексуальную атмосферу в кабаре, заполненном в основном мужчинами. Как вспоминает Хюльзенбек: «В кабаре было мало женщин. Это было слишком дико, слишком дымно, слишком экстравагантно». Более радикальные аспекты вклада Хеннингс легко скрыть — ее выбор песни; ее поэтический репертуар; ее преднамеренной пронзительности — но, возможно, они были тем более эффективными из-за того, что публика ожидала, что женщины-исполнители будут смотреть и получать удовольствие».

Соответственно, я улавливаю сексистскую насмешку в часто цитируемом, в остальном положительном обзоре вечера Дада. Критик не может не неодобрительно прокомментировать тело Хеннингса: «Звездой кабаре, однако, является миссис Эмми Хеннингс. Звезда многих вечеров кабаре и стихов. Много лет назад она стояла у шелестящего желтого занавеса берлинского кабаре, уперев руки в бока, буйная, как цветущий куст; и сегодня она демонстрирует такой же дерзкий вид и исполняет те же песни с телом, которое с тех пор лишь слегка пострадало от горя». (Чуть более сочувственный перевод гласит: «Звезда кабаре, однако, миссис Эмми Хеннингс. Звезда бог знает скольких ночей и стихов. Когда она стояла перед вздымающимся желтым занавесом берлинского кабаре, ее руки были скрещены. выше бедер, богатая, как цветущий куст, так что сегодня она с вечно храбрым видом отдает свое тело тем же песням, свое тело, которое с тех пор было опустошено, но мало боли».)

Кристал Дж. Хоффман обращается к «к сожалению, необычайно серой области периода сотрудничества [Хеннингс] с цюрихским дадаизмом», обнаруживая, что Хеннингс недооценивала свою собственную роль: «Хеннингс предпочитала скрывать от истории большую часть творческой работы, созданной за ее долгую карьеру. как члена мюнхенских и цюрихских авангардистских внутренних кругов, поскольку это, к сожалению, также раскрыло бы долгую карьеру наркомана морфия, проститутки и афериста, который часто пропагандировал свободную любовь, анархию и социальную революцию и провел несколько сроков в тюрьму, как минимум один раз за подделку паспортов для уклонистов. По этой причине кажется, что Эмми Хеннингс приветствовала личную артистическую анонимность в пользу того, чтобы стать примечанием к карьере Хьюго Болла».

Но это не повод для современных ученых недооценивать роль Хеннингса. Хоффман винит «известного ученого (ученых) DADA» — среди прочих, Ричарда Шеппарда в его книге 2000 года «Модернизм-дада-постмодернизм ». Хоффман пишет:

«(D) несмотря на недавнее возрождение интереса к женским дадаистам и новые источники информации о молодости Хеннингс, с публикацией ранее недоступных журналов ее сверстников… Шеппард не может [полностью] отметить вклад Хеннингс. … Я изо всех сил пытаюсь увидеть какую-либо разумную причину для этого вопиющего упущения … [Он] необъяснимым образом не дает Хеннингс ни свободы воли, ни права голоса … Более ранние истории Дадаизма … часто упоминали Хеннингс в качестве примечания, несмотря на то, что ее называли «Звездой Кабаре Вольтер’ на Zurich Chronicle , его картины висели в Галерее Дада вместе с Кандинским и Арпом, и он был в значительной степени ответственен за создание Кабаре Вольтер. На самом деле вы редко можете найти ее имя в их указателях. Однако игнорирование ее вклада на данном этапе непростительно».

«Портрет Эмми Хеннингс», офорт Райнхольда Рудольфа Юнгханнса, около 1913 г. о Хеннингсе есть в автобиографии Болла, Полет вне времени: Дневник Дада (издание 1974 года). Я купил книгу, чтобы найти информацию о ней, и это не разочаровало. Хотя читателю приходится продираться через тяжеловесные размышления Болла о философии и богословии, он также получает интимную картину Хеннингса. Рассказ Болла об их браке неизменно нежен. Супруги читали друг другу вслух пьесы, книги и письма, вместе ходили в церковь и мечтали друг о друге.

Когда девятилетняя дочь Хеннингса Аннемари стала жить с ними после смерти матери Хеннингса, которая воспитывала ее, Болл написал (стр. 65): «Аннемари разрешили пойти с нами в [Дада] вечер. Она сходила с ума по всем цветам и безумию. Ей хотелось подняться на сцену и «тоже что-то исполнить». Нам было трудно ее удержать… Мы приветствовали ребенка в искусстве и в жизни».

Временами физическое здоровье Хеннингса кажется хрупким (стр. 96): «Эмми потеряла сознание на улице. Мы ждали под фонарем трамвай. Она прислонилась к стене, пошатнулась и мягко рухнула. Мне помогли прохожие, и мы отнесли ее в медпункт в ближайшем полицейском участке. Ее маленькая головка так мирно и удобно покоилась на моем плече, когда я нес ее. Странная сцена в полицейском участке: мы вдвоем на кровати и у кровати, а вокруг шесть или семь встревоженных полицейских лиц, подающих ей воды и гладящих ее светлые волосы. По дороге домой она улыбнулась и сказала: «Почему у тебя во рту так горько?»

Еще один анекдот о ее здоровье (стр. 159): «Вышла в свет моя книга Zur Kritik der deutschen Intelligence … Первый экземпляр я подарил Эмми на день рождения и отнес ее ей в больницу, где она страдала тяжелое течение пневмонии. У нее была высокая температура, она едва узнала меня, но приласкала книгу, которую я ей принес, и грустно улыбнулась, как будто прощалась навсегда».

Дневник Болла — бесценный источник сочинений Хеннингса; он записывает несколько стихотворений полностью или частично, которые в противном случае могли бы быть утеряны или не переведены, как в этом отрывке (стр. 160-161):

С Эмми, усталой и истощенной, на шезлонге. Приятно медленно засыпать, пока она занимается своими маленькими делами. Она сует мне в рот зажженную сигарету; дает мне пепельницу и сама стряхивает в нее пепел. Сквозь щель в двери дует холодный ветер, поэтому она укрывает меня своим коричневым пальто и печет блины. Это очень мило… Эмми подарила мне стихотворение:

Мы все еще держимся за руки.
Время ярко сияет длинными рядами.
Смотри, белые лилии скоро сойдут снегом,
Сердца будут потрачены впустую.

Теперь ты — это я, а я — это ты,
Улица — это белый сон.
Продолжаем играть в блуждания,
Меняемся местами в дальней дали.

И однажды будет белый снежный шквал.
Тогда я убегу к твоему лицу.
Мечтая о тебе – О нежное утопление! —
Самый яркий свет играет вокруг нас.

Супруги познакомились с писателем Германом Гессе, который назвал Хеннингса «сказочной птицей и ангелочком» (с. 206): «Вечер, а мы сидим в гроте [разговариваем с Германом Гессе ], под высоким буком. Дерево сбрасывает два увядших листа. Эмми и Гессе тянутся к ним».

Как упоминал Томас Руг в своей статье «Эмми Хеннингс и появление цюрихского дадаизма», она родилась в прибрежном городе Фленсбурге и «считала себя ребенком моряка». Руф переводит отрывок из одной из своих книг, Ruf und Echo: Mein Leben mit Hugo Ball («Звонок и ответ: моя жизнь с Хьюго Боллом»): «Потому что я дитя моряка, родом из моря, сама жизнь мне путешествие по морю, и я никогда не вижу берегов, как будто земля, которой я еще не знаю и которая ждет меня, спит в мире. Это может быть моя родина или чужая земля, которую я буду любить, я не знаю. Это всегда было приключением, которого я не искал и которое выпадало на долю меня». По этому поводу Болл пишет (стр. 207-208): «С Эмми на первомайской службе в Лорето… Потом по дороге домой мы купили у Бернадоне рыбу, а когда пришли домой, поставили ее в воду. Эмми действительно леди моря. Рыбы — единственные животные, которых она может трогать и брать на руки».

Хеннингс в 1930 году

Писательница Хеннингс

Болл восхищалась и хвалила ее сочинения, с гордостью сообщая об этом прессе. Много раз он наслаждался ее лингвистическими способностями и творческой проницательностью, как в следующих примерах:

Страница 80: «Чудесный день. Это нечто, испытать это… Эмми считает, что немецкий язык беден словами нежности и изящества. Датский бесконечно богаче. Разговор о благодати, в пять часов утра. Это тысячекратное открытие маленьких декоративных и обогащающих нежностей».

Страница 167: «Люди начинают интересоваться Эмми Gefängnis [«Тюрьма»]. Книга выражает характер эпохи и ее страдания. Берлинский критик называет ее «современными мемуарами из склепа»… Мюнхенский журнал пишет: «На треть ребенок, на треть женщина, на треть gamin [уличный мальчишка], автор этой книги выделяется из многих подобных ей потому, что архетипическая человеческая стихия в ее отзывчивых, нежных руках сияет красным рубином, по сравнению с которым все остальное рассыпается в серый пепел». Он не знает ни капитуляции, ни компромисса. Он непоколебим в своей безупречной честности».

Страница 196: «Вышла книга Эмми Das Brandmal [«Брендинг»]. Здесь нет дискуссии. Вот этот возраст переживал и страдал физически. Всегда показательно, что именно поэты заменяют философов и богословов. Просто невозможно воспринимать возмутительные вещи рядом с собой, не неся их в себе».

Страница 202-203: «Из новых стихов Эмми:

Я пою о бесконечности!
О время, ты так заснежен?
Сон такой белый, розово-красный!
Плод любви, кровь смерти!
Услышьте мою песню заговора на ночь!
Глубокий день, пылающий яркой ночью! Когда ты не спишь, плачешь, улыбаешься»

Стр. 205: « Die Frankfurter Zeitung восхваляет Эмми как немецкую поэтессу следующим образом: «Э. домой в царство поэзии с ней Brandmal . В этой книге есть бичевательный поиск истины… Трепет и экстаз видения сочетаются во всем с мельчайшим наблюдением… Сомнамбулические и счастливо бестелесные во мраке великих католических соборов… Солидарность Х. с этими существами совершенна. Поскольку она упивается смирением, для нее было бы честью получить титул Prima inter Pariahs [Первая среди парий]»9.0005

Хеннингс в Агнуццо, Швейцария, около 1930 г.

В поисках своей религии

Хеннингс был магическим мыслителем с глубоким чувством мистицизма. Бегство вне времени содержит несколько примеров набожности пары и их восприятия знаков и предзнаменований.

Хеннингс, кажется, верила (ее можно простить за это), что Первая мировая война была буквально адом, проявляющимся на Земле (стр. 81): «Люди, участвовавшие в битве на Сомме, — говорит Эмми, — не могли иметь любые внутренние конфликты. Так и задумано». Она считает битву на Сомме настоящим адом, который был предсказан. Она увидела изображение людей в звероподобных противогазах, которые напоминали хоботы и морды. «С тех пор я был совершенно убежден, что на самом деле пишут об аде. Почему это должно быть невозможно?»

Стр. 163: «Теперь я обычно провожу вечера с Эмми в ее комнате Марзилли [пара, когда могла, жила в отдельных спальнях]. Она рассказывает мне истории или читает мне из биографии святого Франциска Фомы Челано, из Фомы Кемпийского или из Анны Катарины. Она доставляет мне столько хлопот. Я позаимствовал у нее Bittere Leiden unseres Herrn [Горькие страдания Господа нашего] и погрузился в нее».

Стр. 163: «[Мы смотрим] каббалистический альбом с демонологическими образами. Дьяволы, демонстрирующие преднамеренную банальность, чтобы обмануть людей тем, что они дьяволы. Пухлые, пухлощекие крестьянские девушки, оказавшиеся в теле ящерицы. Чудовища, рожденные огненными областями, толстые и назойливые. — Я его видела! — восклицает Эмми и указывает на косоглазого парня с отвислой грудью и свиными ногами.

Страница 200: «Сегодня Эмми прочитала мне начало новой книги. Она начинается так: «Хвала всем именам, питающим жизнь. Хвала всякому именованию, стремящемуся к рождению неназываемого. Пусть исполнение живет в каждом слове, стремящемся к бессловесности». Мы входим в Канветто. Когда мы сворачиваем за угол в небольшой уголок леса, где стоит фигура стигматизированного Франциска с короной из ежевики, взлетает невообразимо большая белая птица. Кто-то говорит, что это была дикая утка; другой говорит, что это была цапля, орлан-белохвост и так далее. Аннемари говорит совершенно спокойно и мягко: «Это был Святой Дух».0005

Семья в 1925 году

«После кабаре» Эмми Хеннингс (перевод Уильяма Ситона)
Я вижу раннее утреннее солнце.
В пять утра я иду домой,
В моем отеле все еще горит свет.
Наконец-то кабаре готово.
В тени дети прячутся на корточках.
Фермеры привозят в город свои товары.
Ты идешь в церковь, тихая и старая
Могильный звон церковных колоколов в воздухе,
и тут бродит девушка с растрепанными волосами
вся смутная и холодная:
«Люби меня без всякого греха.
Смотри, я много ночей дежурил.

---

Другие эссе в моей авангарной серии женщин:

— Эльан Брау: Невидимый Икона

— Шекспира , Дадаист-основатель

– Танцовщица с сотней суставов и лаванские дамы

---

Указатель всех эссе Джима Ричардсона можно найти здесь.

Международный женский день: десять книг женщин восемнадцатого века, которые вы, возможно, не читали

Не по своей вине многие блестящие женщины восемнадцатого века впали в безвестность либо потому, что их работа была малоценна сама по себе время или потому, что, хотя они были популярны среди современников, последующие исследования мало что сделали для того, чтобы пролить свет на их творчество. Поэтому иногда немного сложно понять, с чего начать, пытаясь разнообразить наши привычки чтения, и мы рискуем упустить некоторые блестящие и важные работы. В честь Международного женского дня предлагаем вашему вниманию десять книг женщин, которых вы, возможно, не читали.

Изабель Агнета ван Туилл ван Сероскеркен (Красавица де Зюйлен), будущая мадам де Шарьер, картина Мориса Квентина Ла Тура (1766 г.).

Lettres de Mistris Henley publiées par son amie , Isabelle de Charrière (1784)
Этот эпистолярный рассказ, написанный голландско-швейцарской писательницей эпохи Просвещения Изабель де Шарьер, исследует напряженность между разумом и чувственностью. Эта серия пронзительных писем рассказывает историю молодой женщины, которая борется с холодным, суровым мужем и кажущейся невозможностью счастья в браке.

Эссе об искусстве искусно мучать , Джейн Коллиер (1753)
Первое произведение английской писательницы Джейн Коллиер, Эссе об искусстве изобретательно мучать и унижение» широкого круга общества, включая любовников, родителей, слуг и супругов. Другие работы Кольера включают The Cry , написанную с Сарой Филдинг, и недавно обнаруженную книгу общих мест.

Les Conversations d’Emilie , Louise d’Epinay (1774)
Ответ на идеи Руссо о воспитании, этот текст представляет собой ключевой момент в развитии педагогической мысли 18 веков. Он оформлен в форме беседы матери с дочерью и подчеркивает важность не только нравственного становления девочки, но и всестороннего научного и классического образования.
Критическое издание Les Conversations d’Emilie, под редакцией Розены Дэвисон см. здесь.

Die Honigmonathe , Кэролайн Огюст Фишер (1802)
Этот эпистолярный рассказ, написанный немецкой писательницей Каролин Огюст Фишер, был опубликован анонимно в ответ на бестселлер Вильгельмины Каролины фон Вобезер 1795 года Elisa, oder das Weib wie 9 solle, 6 прославляла идеал самоотверженной, послушной жены и получила высокую оценку бывшего мужа Фишера. В нем рассказывается история двух близких подруг: Джулии, которая оказалась в ловушке брака по расчету со все более эгоистичным и нестабильным мужем, и Вильгельмины, «амазонки», которая часто осуждает институт брака и пытается спасти свою подругу от этого несчастного случая. судьба.

Предполагаемый портрет мадам де Граффиньи работы Луи Токе.

Lettres d’une Péruvienne , Françoise de Graffigny (1747)
Одно из самых успешных произведений Graffigny, Lettres d’une Péruvienne рассказывается с точки зрения Зилии, юной принцессы инков, которую увозят из дома испанских конкистадоров и в конце концов оказывается во Франции. Зилия — увлекательный рассказчик, и ее взгляд со стороны и критика Парижа восемнадцатого века, а также ее напряженная жизнь, полная перемещений, любви и независимости, делают чтение очень увлекательным.
Критическое издание Lettres d’une Péruvienne под редакцией Джонатана Маллинсона см. здесь. Увлекательную переписку Граффини тоже стоит прочитать!

Женский Дон Кихот; или, Приключения Арабеллы , Шарлотта Леннокс (1752)
Этот сатирический роман рассказывает историю жизни и любви Арабеллы, английской дворянки с живым воображением, сильной чувствительностью и любовью к французским любовным романам. После смерти отца ее ожидание того, что жизнь будет подражать литературе, доставляет ей массу неприятностей, а ее приключения местами смехотворны даже для читателя двадцать первого века.

Histoire du Marquis de Cressy , Marie-Jeanne Riccoboni (1758)
Несмотря на то, что сейчас она менее известна, работы французской актрисы и писательницы Мари-Жанны Riccoboni достигли широкой аудитории в свое время; она упоминается даже в переписке Гёте. L’Histoire du Marquis de Cressy , как следует из названия, сосредоточен не на жизни распутного маркиза, а на трагических последствиях его обманчивого и распутного поведения для женщин в его жизни.

Geschichte des Fräuleins von Sternheim , Sophie von La Roche (1771)
Первый известный роман на немецком языке, написанный женщиной. Этот эпистолярный рассказ рассказывает историю добродетельной Софии фон Штернхейм, дочери полковника и Английская аристократка и ее опыт при английском дворе. После смерти родителей она сталкивается с вмешивающимися родственниками, нежелательными женихами и королевскими скандалами, но остается верной своим ценностям и в конце концов получает счастливый конец, о котором всегда мечтала.

Флорентин , Доротея фон Шлегель (1801)
Доротея фон Шлегель, дочь Моисея Мендельсона, жена Фридриха фон Шлегеля и тетя Феликса и Фанни Мендельсон, опубликованная Florentin в 1801 году. , итальянский аристократ, и через свои отношения и отношения окружающих исследует вопросы желания, пола и брака.

Филлис Уитли, фронтиспис к Стихи на различные темы, религиозные и моральные (Лондон, 1773 г.).

Стихи на различные темы, религиозные и моральные , Филлис Уитли (1773)
Филлис Уитли была похищена из Западной Африки и продана в рабство в молодом возрасте. Впоследствии она была куплена семьей Уитли, купеческой семьей из Бостона, которая назвала ее в честь корабля, на котором ее насильно доставили в Америку, The Phillis . Этот сборник из тридцати девяти стихотворений богат и разнообразен, а также является очень важной частью американской истории; это была первая работа, опубликованная афроамериканцем.

Конечно, это очень ограниченный (и субъективный!) список предложений. Если вы хотите расширить какую-либо из работ, перечисленных здесь, или у вас есть другие работы, которые вы хотели бы предложить, прокомментируйте ниже или свяжитесь с нами, чтобы написать сообщение в блоге — мы всегда ищем новых участников!

– Джози Дайстер, научный сотрудник Фонда Вольтера, Оксфорд

Нравится:

Нравится Загрузка. ..

Представление женщин в произведениях Вольтера и Сор Хуаны | Лондон Коффлер

Произведения Вольтера « Кандид » и Сор Хуаны Инес де ла Крус, особенно ее «Философская сатира», описывают степень эксплуатации и дискриминации женщин в семнадцатом и восемнадцатом веках. Вольтер родился в 1694 году («Вольтер» 97), всего за год до смерти Сор Хуаны в 1695 году («Сор Хуана Инес де ла Крус» 68), что делает этих авторов почти современниками. В течение жизни положение женщин в обществе мало улучшилось, поэтому их работы можно читать и применять к тому же периоду времени.

Женщины в период раннего Нового времени иногда считались безвкусными, недостаточно умными или важными, чтобы заслужить признание мужчины (Gibson 2). Это можно увидеть в женских персонажах Candide , которые несколько плоские и не обладают особой личностью или прошлым. Они не сложны и не развиваются на протяжении всей истории (хотя Кандид, пожалуй, единственный персонаж, который развивается). Помимо трех главных женщин, Кунегонды, старухи и Пакетт, очень мало женщин, которые ведут диалог или оказывают какое-либо влияние на историю. За исключением рассказов о том, что произошло, пока они были разлучены с Кандидом, у женщин очень мало диалогов. Кунегонда, одна из главных героинь и причина проблем Кандида, не говорит до тех пор, пока они не воссоединятся в конце главы 7. Пакетт, хотя и упоминается на протяжении всей истории, не получает голоса почти до самого конца. Имя старухи никогда не разглашается, но она является исключением из схемы, которой следуют Пакетт и Кунигунда, потому что она также никогда не описывается физически, когда Кандид встречает ее, и ей дается предыстория, подробно описывающая ее юность как принцессу и ее жизнь. до того, как ее похитили пираты.

Описание женщин Вольтером в Кандиде подчеркивает веру в то, что женщины существуют для того, чтобы их рассматривали или обладали ими, как объекты, на которые мужчины чувствовали себя вправе. Первоначальное описание Кунигунды состоит в том, что ей «семнадцать лет, она была румяной девушкой, свежей, пухлой и желанной» (Вольтер 101). Первые впечатления читателя о Кунигунде основаны на ее внешности. Кандид, однако, представлен как «молодой человек, которому природа даровала совершенство мягких манер» (Вольтер 100), и что «его черты прекрасно выражали его душу; он сочетал честный ум с великой простотой сердца» (Вольтер 100). В отличие от женщин, Вольтер не дает физического описания Кандида на протяжении всей истории. О Кунигунде говорят почти исключительно из-за ее внешности. Кажется, что Кандид любит Кунигунду только потому, что она «чрезвычайно красива» (Вольтер 101), а не из-за каких-либо черт характера, которые он считает желательными. Он постоянно ссылается на ее красоту, а не на ее характер, когда тоскует по ней на протяжении всего своего путешествия, поэтому он опустошен, когда узнает, что она потеряла свою красоту. Какамбо сообщает Кандиду, что Кунигунда была порабощена, но «что хуже всего этого, она потеряла всю свою красоту и стала ужасно безобразной» (Вольтер 153). Мужчины снова ставят важность ее внешности выше ужасающей ситуации. Однажды воссоединившись со своей любовницей, Кандид, хотя он «не имел реального желания жениться на Кунигунде» (Вольтер 156), чувствует себя обязанным. За возражениями барона против их брака следует утверждение Кандида, что он будет единственным мужчиной, который захочет жениться на ней. Он говорит: «Я достаточно хорош, чтобы сделать ее своей женой» (Вольтер 156), как будто он приносит жертву, чтобы жениться на женщине, которую он преследовал на протяжении всей истории. Все это указывает на убеждение, что женщины желанны только из-за их внешности, и как только они становятся старше и теряют свою юношескую красоту, они ничего не стоят. Кандид никогда не дает физического описания старухи, возможно, указывая на то, что, несмотря на ее мудрость и опыт, отсутствие физической привлекательности делает ее незначительной. Кроме того, когда женщины переходят от мужчины к мужчине во время их путешествий, их часто называют объектами или чем-то, что нужно завоевать или завоевать. Кунегонда говорит, что Великий инквизитор считал ее слишком красивой, чтобы «принадлежать» (Вольтер 111) израильтянину, как если бы она была чем-то, чем можно владеть. Она и старуха передаются между разными мужчинами, как коллекционные карточки, и в какой-то момент Кунигунда делится между двумя мужчинами (Вольтер 111).

Стефани Кирк пишет, что во времена Сор Хуаны гиперсексуализированное изображение женщин-святых и мучениц способствовало «страху общества и очарованию безудержной и опасной сексуальности женщин» (45). Описания мученичества женщины часто носили сексуальный характер, включая то, что ее «раздевали и пронзали ножами, мечами и стрелами» (цит. в Кирке 45), а не «одевали и обезглавливали» (цит. в Кирке 45) смерти мужчин. . Сор Хуана пишет в «Философской сатире» о том, как мужчины ожидают от женщин скромности и в то же время требуют от них сексуальности (85). Она говорит: «Как только вы сделали их плохими, / вы хотите найти их такими же хорошими, как святые» (Инес де ла Крус 85). По-видимому, взгляд мужчин на сексуальность зависел от любых вытекающих из нее последствий и ситуации, в которой она проявлялась. Кандид демонстрирует веру в то, что женщины могут быть опасно сексуальными благодаря действиям Кунегонды и Пакетта. Хотя он восхищался ею издалека, Кандид пассивен в своих чувствах, в то время как Кунигунда активно преследует его и инициирует их отношения, и это подчинение приводит к его изгнанию (Вольтер 101–102). Однако Пакетт следует рассматривать как более коварного из двоих, потому что Кунигунда действует из наивности или невинности первой любви, в то время как сексуальная активность Пакетта приводит к страданию и почти фатальному исходу. В главе 4 Панглосс говорит Кандиду, что он умирает, потому что заражен венерическим заболеванием, заразившимся от Пакетта. Он говорит, что «в ее объятиях я вкусил райских наслаждений, которые непосредственно вызвали эти адские муки, от которых я теперь страдаю» (Вольтер 106). Позже Кандид дает Пакетте и ее любовнику/покупателю крупную сумму, чтобы они встали на ноги, но они «забыли прийти и поблагодарить его» (Вольтер 150). В конце истории, когда все их деньги были потрачены, они возвращаются к нему за дальнейшей поддержкой, но, к их разочарованию, Кандид также потерял свое состояние (Вольтер 158). Предполагаемая распущенность Пакетт приводит к ее изгнанию из замка, что вызывает у нее дилеммы с болезнями, деньгами и проституцией. Это свидетельствует о господствовавшем в этот период убеждении, что «все преступления женщин проистекают из одной общей причины — отсутствия целомудрия» (Gibson 2).

Положение женщины в обществе часто диктовалось восприятием ее целомудрия другими (Gibson 1). Как утверждала Сор Хуана в своей «Философской сатире», такое восприятие могло быть обусловлено лицемерием мужчин. Она направляет свои жалобы этим мужчинам, говоря: «Вы настаиваете на том, чтобы женщина была / знойной тайкой, пока вы ухаживаете за ней; / настоящая Лукреция после победы» (Инес де ла Крус, 85). Как обсуждалось ранее, мужчины ожидали, что женщины будут сексуальны, пока их преследуют, но верны и скромны, когда они будут в отношениях. Подобно Кандиду, мужчины часто не оправдывали собственных ожиданий. Он ожидает, что Кунигунда будет ждать его во время их разлуки, но он сознательно и добровольно заводит роман с актрисой, прося Мартина отложить их поездку до тех пор, пока он не сможет встретиться с ней (Вольтер 138–41). Несколько мужчин пытались расположить к себе Кунигунду, но она сдерживает их, часто рискуя собственной безопасностью и безопасностью, которую она обрела, живя в их домах. Даже когда старуха советует ей выйти замуж за дона Фернандо, спрашивая «ты собираешься настаивать на своей абсолютной верности?» (Вольтер 119–20), она отказывается и ждет возвращения Кандида. Она знает, что Кандид может больше не хотеть ее, если у нее будут добровольные отношения с другим мужчиной. Кандид, однако, гораздо менее конфликтен, когда у него роман, чувствуя «некоторое раскаяние в том, что он изменил мисс Кунигунде» (Вольтер 141), но недостаточно заранее, чтобы предотвратить это.

Вольтер использовал изнасилование, чтобы показать степень эксплуатации женщин в его время. Когда Кандид встречает «выпотрошенных девушек» (Вольтер 104) в главе 3, вместо того, чтобы отметить ужас ужасной сцены и жестокость булгар, он называет нападавших «героями», которые «удовлетворили» свои «естественные потребности». (Вольтер 104), как будто изнасилование было обычным явлением и неконтролируемым мужским инстинктом. Он, кажется, не обращает внимания на боль Кунигунды после того, как она сообщает ему о своем изнасиловании и столкновении со смертью. Когда она рассказывает ему о шраме на бедре от ножевого ранения, чуть не убившего ее, Кандид говорит: «Какая жалость! Я бы очень хотел это увидеть» (Вольтер 111), сосредотачиваясь на сексе вместо того, чтобы утешать ее. Что странно, так это то, что Кунегонд, кажется, тоже отмахивается от этих эпизодов, говоря, что «не всегда умирают от этих двух несчастных случаев» (Вольтер 110). Возможно, культура изнасилования нормализовала это насилие, поэтому женщины, как и мужчины, также считали, что изнасилование нельзя предотвратить. Эта культура могла не только заставить мужчин поверить в то, что женщины существуют для того, чтобы их использовали без оглядки на их чувства, но и, возможно, убедила женщин. Другая интерпретация распространенности изнасилований в Кандид заключается в том, что он просто служит преувеличением того, как женщины эксплуатировались, подвергались насилию и угнетались как мужчинами, так и обществом, в котором они живут.

В семнадцатом и восемнадцатом веках женщины редко получали образование, от них ожидалось, что они будут больше заниматься домашним хозяйством, чем карьерой (Fraser 856). В то время как при ее жизни образование обычно ограничивалось мужчинами, Сор Хуана, как известно, выступала за права женщин на обучение (Gibson 7). Даже тех, кто смог получить образование, часто не воспринимали всерьез как ученых (Гибсон 7), но Сор Хуана утверждал, что интеллект и жажда знаний не ограничиваются одним полом (Кирк 37–8). Однако большинство женщин не имели доступа к образованию и не могли учиться сами, как она (Gibson 7), поэтому «брак, дом и семья были их средствами экономического выживания и общественного признания» (Fraser 856). Кунегонда, например, почти выходит замуж за губернатора Дона Фернандо, потому что его финансовое и социальное положение могло поддержать и ее, и Кандида. Старуха посоветовала ей принять его предложение, потому что она говорила «со всей благоразумностью возраста и опыта» (Вольтер 120) и знала, что брак с богатым и влиятельным человеком — единственный способ обрести безопасность. Кроме того, учитывая, что ее трудоустройство было бы почти невозможно, поскольку она не имела образования, история Пакетт показывает, что могло случиться с женщинами, если бы они не смогли выйти замуж; она вынуждена заниматься проституцией, чтобы прокормить себя. Она говорит, что была «обязана продолжать эту отвратительную торговлю, которую вы, мужчины, находите такой приятной, а для нас — не что иное, как бездонная пропасть страданий» (Вольтер, 145). Сор Хуана поднимает тему проституции в «Философской сатире», указывая на то, что недостаток образования и, следовательно, профессиональных возможностей для женщин вынуждает их заняться этой профессией. Она спрашивает, кто должен быть виноват: «та, которая грешит из-за необходимости платы, или тот, кто платит за свое наслаждение?» (Инес де ла Крус, 86). Мужчины осуждали проституток, хотя и ставили женщин в такое положение; они выступали против женского образования и продолжали платить проституткам за свои услуги. Эти строки снова указывают на сексуальное лицемерие; мужчины осуждают то, что они требуют от женщин.

Хотя Вольтер не объявлял себя феминисткой или гуманистом, как Сор Хуана (Gibson 7), его работы также демонстрируют, как воспринимали женщин в обществе семнадцатого и восемнадцатого веков. В то время как Сор Хуана работала над распространением своего послания и активно боролась за гендерное равенство, Вольтер придерживался более пассивного подхода, сильно высмеивая некоторые и без того нелепые убеждения и условности своего времени. От таких авторов современные читатели могут оценить бедственное положение с правами женщин (или их отсутствие) при жизни писателя и усилия, которые потребовались бы, чтобы изменить эти укоренившиеся идеи.

Процитированные работы

Фрейзер, Арвонн С. «Стать человеком: истоки и развитие прав человека женщин». Human Rights Quarterly 21.4 (1999): 853–906. Проект MUSE . Веб. 5 марта 2016 г.

Гибсон, Джоан. «Логика целомудрия: женщины, секс и история философии в период раннего Нового времени». Гипатия 21.