Сайт
«К уроку литературы»

ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Джордж Гордон Байрон
(1788—1824)

Уроки литературы в 7 классе[1]

УРОК 65
ДЖ. Г. БАЙРОН. «ТЫ КОНЧИЛ ЖИЗНИ ПУТЬ, ГЕРОЙ!..»,
«ДУША МОЯ МРАЧНА…»

Основное содержание урока
Краткий рассказ о поэте. Байрон и русская литература. Гимн герою, павшему в борьбе за свободу Родины. Своеобразие романтической поэзии Байрона.

Основные виды деятельности.
Устный рассказ о поэте. Восприятие и выразительное чтение стихотворения. Устный или письменный ответ на вопрос (с использованием цитирования). Участие в коллективном диалоге. Анализ поэтических интонаций. Работа со словарём литературоведческих терминов. Поиск цитатных примеров, иллюстрирующих понятие «романтическое стихотворение». Выполнение заданий практикума «Читаем, думаем, спорим…».

I. Краткий рассказ о поэте. Байрон и русская литература

Рассказ учителя о Дж. Г. Байроне (см. фрагменты книги: Зверев А.М. Звезды падучей пламень)
с показом изображений поэта и мест, связанных с его именем,
включением сообщений учащихся
и выразительного чтения небольших фрагментов следующих произведений (по выбору учителя).

Байрон умер 19 апреля 1824 г.; он скончался от лихорадки в лагере греческих повстанцев, где командовал одним из отрядов, боровшихся за независимость от турецкого владычества. В России появилось несколько поэтических откликов на смерть английского поэта:

К. Ф. Рылеев. «На смерть Байрона» (см. текст ниже):
П. А. Вяземский. «Байрон» (см. текст ниже):
И. И. Козлов. «Байрон», «Венецианская ночь» (см. текст ниже):
А. С. Пушкин. «К морю», «Кто знает край, где небо блещет…» (см. текст ниже):
М. Ю. Лермонтов. «Подражание Байрону» (см. текст ниже):

Для подготовки рассказа о Байроне учитель может использовать фрагменты статьи Пушкина «О Байроне и предметах важных»
книги М. П. Алексеева «Русско-английские литературные связи (XVIII – I половина XIX в.)»
и книги А. Моруа «Байрон»

II. Чтение и обсуждение статьи учебника «Джордж Гордон Байрон» (см. статью ниже):

— Докажите, что Байрон не только изображал героя-бунтаря, но и сам был борцом за независимость.

— Почему Байрона высоко ценили поэты-декабристы?

— Как оценивал Байрона Пушкин?

— Какие русские поэты отозвались на смерть Байрона? Почему?

— В каких словах Байрона заключён гуманистический смысл его творчества?

III. Гимн герою, павшему в борьбе за свободу Родины
Выразительное чтение и обсуждение стихотворения «Ты кончил жизни путь, герой!..» (см. текст ниже):

— Определите настроение и главную мысль стихотворения.

— Разделите стихотворение на смысловые части и озаглавьте каждую цитатой.

— Почему автор противопоставляет понятия жизни путь и слава?

— В каких строках заключена мысль о величии борцов за свободу?

— Какие два мира противопоставлены в стихотворении?

— Почему потомки «позабыть тебя не в силах»?

— Почему смерть героя нужно воспринимать без слёз?

— Каким героям можно посвятить это стихотворение? Что вы знаете об их подвиге?

IV. Своеобразие романтической поэзии Байрона
Обобщающая беседа:

Докажите, что герой стихотворения Байрона — это романтический герой.

Какие признаки романтической поэзии есть в стихотворении?

Проиллюстрируйте примерами романтический характер стихотворения.

V. Подбор цитатных примеров, иллюстрирующих понятие романтическое произведение.
Заполнение цитатной таблицы:

VI. Практическая работа. Сопоставление переводов стихотворения Байрона «Душа моя мрачна…».
(Для школьников, изучающих английский язык.)

Прочитайте стихотворение Байрона «My soul is dark…»:

My soul is dark
My soul is dark — Oh! quickly string
The harp I yet can brook to hear;
And let thy gentle fingers fling
Its melting murmurs o’er mine ear. —
If in this heart a hope be dear,
That sound shall charm it forth again —
If in these eyes there lurk a tear,
’Twill flow — and cease to burn my brain —
But bid the strain be wild and deep,
Nor let thy notes of joy be first —
I tell thee — Minstrel! I must weep,
Or else this heavy heart will burst —
For it hath been by sorrow nurst,
And ached in sleepless silence long —
And now ’tis doom’d to know the worst,
And break at once — or yield to song.

— *Попытайтесь перевести стихотворение на русский язык.

— Изучите переводы стихотворения:

М. Лермонтов. «Душа моя мрачна…»

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ
(Из Байрона)[23]

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез —
Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал — теперь она полна,
Как кубок смерти яда полный.
Источник: Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954—1957. Т. 2. Стихотворения, 1832—1841. — 1954. — С. 77.

Н. Гнедич. «Мелодия» («Душе моей грустно! Спой песню, певец!. .»)

МЕЛОДИЯ[24]

Душе моей грустно! Спой песню, певец!
Любезен глас арфы душе и унылой.
Мой слух очаруй ты волшебством сердец,
Гармонии сладкой всемощною силой.

Коль искра надежды есть в сердце моем,
Ее вдохновенная арфа пробудит;
Когда хоть слеза сохранилася в нем,
Прольется, и сердце сжигать мне не будет.

Но песни печали, певец, мне воспой:
Для радости сердце мое уж не бьется;
Заставь меня плакать; иль долгой тоской
Гнетомое сердце мое разорвется!

Довольно страдал я, довольно терпел;
Устал я! — Пусть сердце или сокрушится
И кончит земной мой несносный удел,
Иль с жизнию арфой златой примирится.
Источник: Н.И. Гнедич. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1956. (Библиотека поэта; Большая серия).

— Почему герой ощущает трагический разлад с обществом?

— В чём достоинства и недостатки каждого перевода?

— *Определите, кто из поэтов создал перевод, более близкий к оригиналу.

— *Попытайтесь сделать свой перевод стихотворным.

И т о г о в ы й   в о п р о с:

Задание из раздела учебника «Проверьте себя».

Домашнее задание

Письменно ответить на вопрос
«О каких героях русской литературы и фольклора можно сказать словами Байрона: „И в песнях родины святой / Жить будет образ величавый“?».

Индивидуальные задания.

Выполнить задания к теме «Дж. Г. Байрон» из практикума «Читаем, думаем, спорим…» (по выбору учителя).

Подготовить краткие сообщения о мастерах японских хокку Мацуо Басё и Кобаяси Исса с использованием справочной литературы и ресурсов Интернета.

Проиллюстрировать несколько японских хокку.

Следующие уроки: Японские хокку (трёхстишия) >>>

НА СМЕРТЬ БАЙРОНА
К. Ф. Рылеев[2]

О чем средь ужасов войны
Тоска и траур погребальный?
Куда бегут на звон печальный
Священной Греции сыны?
Давно от слез и крови взмокла
Эллада средь святой борьбы;
Какою ж вновь бедой судьбы
Грозят отчизне Фемистокла?[3]

Чему на шатком троне рад
Тиран роскошного Востока,
За что благодарить пророка
Спешат в Стамбуле стар и млад?
Зрю: в Миссолонге гроб средь храма[4]
Пред алтарем святым стоит,
Весь катафалк огнем блестит
В прозрачном дыме фимиама.

Рыдая, вкруг его кипит
Толпа шумящего народа, —
Как будто в гробе том свобода
Воскресшей Греции лежит,
Как будто цепи вековые
Готовы вновь тягчить ее,
Как будто идут на нее
Султан и грозная Россия…

Царица гордая морей!
Гордись не силою гигантской,
Но прочной славою гражданской
И доблестью своих детей.
Парящий ум, светило века,
Твой сын, твой друг и твой поэт,
Увянул Бейрон в цвете лет
В святой борьбе за вольность грека.

Из океана своего
Текут лета с чудесной силой:
Нет ничего уже, что было,
Что есть, не будет ничего.
Грядой возлягут на твердыни
Почить усталые века,
Их беспощадная рука
Преобратит поля в пустыни.

Исчезнут порты в тьме времен,
Падут и запустеют грады,
Погибнут страшные армады,
Возникнет новый Карфаген…
Но сердца подвиг благородный
Пребудет для души младой
К могиле Бейрона святой
Всегда звездою путеводной.

Британец дряхлый поздних лет
Придет, могильный холм укажет
И гордым внукам гордо скажет:
«Здесь спит возвышенный поэт!
Он жил для Англии и мира,
Был, к удивленью века, он
Умом Сократ, душой Катон
И победителем Шекспира.

Он всё под солнцем разгадал,
К гоненьям рока равнодушен,
Он гению лишь был послушен,
Властей других не признавал.
С коварным смехом обнажила
Судьба пред ним людей сердца,
Но пылкая душа певца
Презрительных не разлюбила.

Когда он кончил юный век
В стране, от родины далекой,
Убитый грустию жестокой,
О нем сказал Европе грек:
«Друзья свободы и Эллады
Везде в слезах в укор судьбы;
Одни тираны и рабы
Его внезапной смерти рады».
1824
(вернуться к уроку)

БАЙРОН
П. А. Вяземский[5]
(1792—1878)

Если я мог бы дать тело и выход из груди своей тому, что наиболее во мне, если я мог бы извергнуть мысли свои на выражение и, таким образом, душу, сердце, ум, страсти, чувство слабое или мощное, всё, что я хотел бы некогда искать, и всё, что ищу, ношу, знаю, чувствую и выдыхаю, ещё бросить в одно слово, и будь это одно слово перун, то я высказал бы его; но, как оно, теперь живу и умираю, не расслушанный, с мыслью совершенно безголосною, влагая её как меч в ножны…
«Чайльд Гарольд».
Песнь 3, строфа XCVII[6]

Поэзия! Твоё святилище природа!
Как древний Промефей с безоблачного свода
Похитил луч живой предвечного огня,
Так ты свой черпай огнь из тайных недр ея.
Природу заменить вотще труда усилья;
Наука водит нас, она даёт нам крылья
И чадам избранным указывает след
В безвестный для толпы и чудотворный свет.
Счастлив поэт, когда он внял из колыбели
Её таинственный призыв к заветной цели.
Счастлив, кто с первых дней приял, как лучший дар.
Волненье, смелый пыл, неутолимый жар;
Кто, детских игр беглец, объятый дикой думой,
Любил паденью вод внимать с скалы угрюмой,
Прокладывал следы в заглохшие леса,
Взор вопрошающий вперял на небеса
И, тайною тоской и тайной негой полный,
Любил скалы, леса, и облака, и волны.
В младенческих глазах горит души рассвет,
20 И мысли на челе прорезан ранний след,
И, чувствам чуждая, душа, ещё младая,
Живет в предчувствии, грядущим обладая.
Счастлив он, сын небес, наследник высших благ!
Поведает ему о чуде каждый шаг.
Раскрыта перед ним природы дивной книга;
Воспитанник её, он чужд земного ига;
Пред ним отверстый мир: он мира властелин!
Чем дале от людей, тем мене он один.
Везде он слышит глас, душе его знакомый:
О страшных таинствах ей возвещают громы,
Ей водопад ревёт, ласкается ручей,
Ей шепчет ветерок и стонет соловей.
Но не молчит и он: певец, в пылу свободы,
Поэзию души с поэзией природы,
С гармонией земли гармонию небес
Сливает песнями он в звучный строй чудес,
И стих его тогда, как пламень окрыленный,
Взрывает юный дух, ещё не пробужденный,
В нем зажигая жар возвышенных надежд;
Иль, как Перуна глас, казнит слепых невежд,
В которых, под ярмом презрительных желаний,
Ум без грядущего и сердце без преданий.
Таков, о Байрон, глас поэзии твоей!
Отважный исполин, Колумб новейших дней,
Как он предугадал мир юный, первобытный,
Так ты, снедаемый тоскою ненасытной
И презря рубежи боязненной толпы,
В полёте смелом сшиб Иракловы столпы:[7]
Их нет для гения в полёте непреклонном!
Пусть их лобзает чернь в порабощенье сонном,
Но он, вдали прозрев заповедную грань,
Насильства памятник и суеверья дань,
Он жадно чрез неё стремится в бесконечность!
Стихия высших дум — простор небес и вечность.
Так, Байрон, так и ты, за грань перескочив
И душу в пламенной стихии закалив,
Забыл и дольный мир, и суд надменной черни;
Стезёй высоких благ и благодатных терний
Достиг ты таинства, ты мыслью их проник,
И чудно осветил ты ими свой язык.
Как страшно-сладостно в наречье, сердцу новом,
Нас пробуждаешь ты молниеносным словом
И мыслью, как стрелой Перунного огня,
Вдруг освещаешь ночь души и бытия!
Так вспыхнуть из тебя оно было готово —
На языке земном несбыточное слово,
То слово, где б вся жизнь, вся повесть благ и мук
Сосредоточились в единый полный звук;
То слово, где б слились, как в верный отголосок,
И жизни зрелый плод, и жизни недоносок,
Весь пыл надежд, страстей, желаний, знойных дум,
Что создали мечты и ниспровергнул ум,
Что намекает жизнь и недоскажет время,
То слово — тайное и роковое бремя,
Которое тебя тревожило и жгло,
Которым грудь твоя, как Зевсово чело,
Когда им овладел недуг необычайный,
Тягчилась под ярмом неразрешенной тайны!
И если персти сын, как баснословный бог,
Ту думу кровную осуществить не мог,
Утешься: из среды души твоей глубокой
Нам слышалась она, как гул грозы далёкой,
Не грянувшей ещё над нашею главой,
Но нам вещающей о тайне страшной той,
Пред коей гордый ум немеет боязливо,
Которую весь мир хранит красноречиво!
Мысль всемогуща в нас, но тот, кто мыслит, слаб;
Мысль независима, но времени он раб.
Как искра вечности, как пламень беспредельный,
С небес запавшая она в сосуд скудельный,
Иль гаснет без вести, или сожжёт сосуд.
О Байрон! Над тобой свершился грозный суд!
И, лучших благ земли и поздних дней достойный,
Увы! не выдержал ты пыла мысли знойной,
Мучительно тебя снедавшей с юных пор.
И гроб, твой ранний гроб, как Фениксов костёр,
Благоухающий и жертвой упраздненный,
Бессмертья светлого алтарь немой и тленный,
Свидетельствует нам весь подвиг бытия.
Гроб, сей Ираклов столп, один был грань твоя, —
И жизнь твоя гласит, разбившись на могиле:
Чем смертный может быть и чем он быть не в силе.
Между 1821 и 1826
(Из цикла «Деревня»)

Источник: П. А. Вяземский. Стихотворения. «Библиотека поэта». Большая серия. Издание третье. — Л.: «Советский писатель», 1986.
(вернуться к уроку)

БАЙРОН
И. И. Козлов[8]
(1779–1840)

        А. С. Пушкину

    But I have lived and
    have not lived in vain.[9]

Среди Альбиона туманных холмов,
В долине, тиши обреченной,
В наследственном замке, под тенью дубов,
Певец возрастал вдохновенной.
И царская кровь в вдохновенном текла,[10]
И золота много судьбина дала;
Но юноша гордый, прелестный,—
Высокого сана светлее душой,
Казну его знают вдова с сиротой,
И звон его арфы чудесный.

И в бурных порывах всех чувств молодых
Всегда вольнолюбье дышало,
И острое пламя страстей роковых
В душе горделивой пылало.

Встревожен дух юный; без горя печаль
За призраком тайным влечет его вдаль —
И волны под ним зашумели!
Он арфу хватает дрожащей рукой,
Он жмет ее к сердцу с угрюмой тоской:
Таинственно струны звенели.

Скитался он долго в восточных краях
И чудную славил природу;
Под радостным небом в душистых лесах
Он пел угнетенным свободу;
Страданий любви исступленной певец,
Он высказал сердцу все тайны сердец,
Все буйных страстей упоенья;
То радугой блещет, то в мраке ночном
Сзывает он тени волшебным жезлом —
И грозно-прелестны виденья.

И время задумчиво в песнях текло;
И дивные песни венчали
Лучами бессмертья младое чело,—
Но мрака с лица не согнали.
Уныло он смотрит на свет и людей;
Он бурно жизнь отжил весною своей,
Надеждам он верить страшится;
Дум тяжких, глубоких в нем видны черты;
Кипучая бездна огня и мечты —
Душа его с горем дружится.

Но розы нежнее, свежее лилей
Мальвины красы молодые,
Пленительны взоры сапфирных очей
И кудри ее золотые;
Певец, изумленный, к ней сердцем летит,
Любви непорочной звезда им горит,—
Увядшей расцвел он душою;
Но злоба шипела, дышала бедой,—
И мгла, как ужасный покров гробовой,
Простерлась над юной четою.

Так светлые воды красуясь текут
И ясность небес отражают;
Но, встретя каменья, мутятся, ревут,
И шумно свой ток разделяют.
Певец раздражился, но мстить не хотел,
На рок непреклонный с презреньем смотрел;
Но в горести дикой, надменной
И в бешенстве страсти, в безумьи любви,
Мученьем, отрадой ему на земли —
Лишь образ ея незабвенный!

И снова он мчится по грозным волнам;
Он бросил магнит путеводный,
С убитой душой по лесам, по горам
Скитаясь, как странник безродный.
Он смотрит, он внемлет, как вихри свистят,
Как молнии вьются, как громы гремят
И с гулом в горах умирают.
О вихри! о громы! скажите вы мне:
В какой же высокой, безвестной стране
Душевные бури стихают?

С полночной луною беседует он,
Минувшее горестно будит;
Желаньем взволнован, тоской угнетен,
Клянет, и прощает, и любит.
«Безумцы искали меня погубить,—
Все мысли, все чувства мои очернить;
Надежду, любовь отравили,
И ту, кто была мне небесной мечтой
И радостью сердца и жизни душой,—
Неправдой со мной разлучили.

«И дочь не играла на сердце родном!
И очи ее лишь узрели…
О, спи за морями, спи ангельским сном
В далекой твоей колыбели!
Сердитые волны меж нами ревут,—
Но стон и молитвы отца донесут…
Свершится… из ранней могилы
Мой пепел поднимет свой глас неземной,
И с вечной любовью над ней, над тобой
Промчится мой призрак унылый!»
Страдалец, утешься!— быть может, в ту ночь,
Как грозная буря шумела,
Над той колыбелью, где спит твоя дочь,
Мальвина в раздумьи сидела;
Быть может, лампады при бледных лучах,
Знакомого образа в милых чертах
Искала с тоскою мятежной,—
И, сходство заметя любимое в ней,
Мальвина, вздыхая, младенца нежней
Прижала к груди белоснежной!

Но брань за свободу, за веру, за честь
В Элладе его пламенеет,
И слава воскресла, и вспыхнула месть,—
Кровавое зарево рдеет.
Он первый на звуки свободных мечей,
С казною и ратью и арфой своей
Летит довершать избавленье;
Он там, он поддержит в борьбе роковой
Великое дело великой душой —
Святое Эллады спасенье.

И меч обнажился, и арфа звучит,
Пророчица дивной свободы;
И пламень священный ярчее горит,
Дружнее разят воеводы.
О край песнопенья и доблестных дел,
Мужей несравненных заветный предел —
Эллада! Он в час твой кровавый
Сливает свой жребий с твоею судьбой!
Сияющий гений горит над тобой —
Звездой возрожденья и славы.

Он там!.. он спасает!.. и смерть над певцом!
И в блеске увянет цвет юный!
И дел он прекрасных не будет творцом,
И смолкли чудесные струны!
И плач на Востоке… и весть пронеслась,
Что даже в последний таинственный час
Страдальцу былое мечталось:
Что будто он видит родную страну,
И сердце искало и дочь и жену,—
И в небе с земным не рассталось!
1824
Источник: И. Козлов. Стихотворения. Библиотека поэта, малая серия, 2-е изд. — М.: Советский писатель, 1948.
(вернуться к уроку)

КТО ЗНАЕТ КРАЙ,
ГДЕ НЕБО БЛЕЩЕТ…
А. С. Пушкин[11]
1799-1837

* * *
Kennst du das Land…
Wilh. Meist.

По клюкву, по клюкву,
По ягоду, по клюкву…[12]

Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой,
Где море тёплою волной
Вокруг развалин тихо плещет;
Где вечный лавр и кипарис
На воле гордо разрослись;
Где пел Торквато[13] величавый;
Где и теперь во мгле ночной
Адриатической волной
Повторены его октавы;
Где Рафаэль живописал;
Где в наши дни резец Кановы
Послушный мрамор оживлял,
И Байрон, мученик суровый,
Страдал, любил и проклинал?[14]
— — — — — — — — — — — — —
— — — — — — — — — — — — —
Волшебный край, волшебный край,
Страна высоких вдохновений,
Людмила[15] зрит твой древний рай,
Твои пророческие сени.

На берегу роскошных вод
Порою карнавальных оргий
Кругом её кипит народ;
Её приветствуют восторги.
Людмила северной красой,
Всё вместе — томной и живой,
Сынов Авзонии[16] пленяет
И поневоле увлекает
Их пёстры волны за собой.

На рай полуденной природы,
На блеск небес, на ясны воды,
На чудеса немых искусств
В стесненье вдохновенных чувств
Людмила светлый взор возводит,
Дивясь и радуясь душой,
И ничего перед собой
Себя прекрасней не находит.
Стоит ли с важностью очей
Пред флорентинскою Кипридой,[17]
Их две… и мрамор перед ней
Страдает, кажется, обидой.
Мечты возвышенной полна,
В молчанье смотрит ли она
На образ нежный Форнарины[18]
Или Мадоны молодой,[19]
Она задумчивой красой
Очаровательней картины…

Скажите мне: какой певец,
Горя восторгом умиленным,
Чья кисть, чей пламенный резец
Предаст потомкам изумленным
Ее небесные черты?
Где ты, ваятель безымянный
Богини вечной красоты?[20]
И ты, харитою венчанный,
Ты, вдохновенный Рафаэль?
Забудь еврейку молодую,
Младенца-бога колыбель,
Постигни прелесть неземную,
Постигни радость в небесах,
Пиши Марию нам другую,
С другим младенцем на руках. [21]
— — — — — — —
1828
(вернуться к уроку)

ПОДРАЖАНИЕ БАЙРОНУ
М. Ю. Лермонтов[22]
1814 -1841

Не смейся, друг, над жертвою страстей,
Венец терновый я сужден влачить;
Не быть ей вечно у груди моей,
И что ж, я не могу другой любить.
Как цепь гремит за узником, за мной
Так мысль о будущем, и нет иной.

Я вижу длинный ряд тяжелых лет,
А там людьми презренный гроб, он ждет.
И до него надежды нет, и нет
За ним того, что ожидает тот,
Кто жил одной любовью, погубил
Все в жизни для нее, а все любил.

И вынесть мог сей взор ледяный я
И мог тогда ей тем же отвечать.
Увижу на руках её дитя
И стану я при ней его ласкать,
И в каждой ласке мать узнает вновь,
Что время не могло унесть любовь!..

1830 или 1831
Источник: Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954—1957. 1. Стихотворения, 1828—1831. — 1954. — С. 268.
(вернуться к уроку)

БИОГРАФИЯ
ДЖОРДЖА ГОРДОНА БАЙРОНА
(1788—1824)

Джордж Гордон Байрон — английский поэт, автор поймы «Паломничество Чайльд Гарольда», главным героем которой является бунтарь. Поэт принимал участие в борьбе итальянского и греческого народов за независимость. Литературовед Р. Усманова пишет, что декабристы считали Байрона примером служения делу свободы, борьбы с тиранией. Пушкин и Лермонтов неоднократно обращались и своих произведениях к его вольнолюбивой поэзии.

А. С. Пушкин назвал Байрона гением, «властителем дум», воспел его в своих стихотворениях, сравнивая мятежную душу поэта с могучей стихией моря:

Твой образ был на нем означен.
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем не укротим…

Произведения Байрона печатаются на различных языках мира. Гуманистический смысл творчества Байрона заключен в его собственных словах: «. ..все, что человечество гнетет, / Всегда во мне противника найдет…»
Источник: Литература. 7 класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. В 2 ч. / [В.П.Полухина, В.Я.Коровина, В.П.Журавлев, В.И.Коровин]; под ред. В.Я.Коровиной. — М.: Просвещение. (вернуться к уроку)

«ТЫ КОНЧИЛ ЖИЗНИ ПУТЬ, ГЕРОЙ!..»
Дж. Г. Байрон
Перевод А. Плещеева

Ты кончил жизни путь, герой!
Теперь твоя начнется слава,
И в песнях родины святой
Жить будет образ величавый,
Жить будет мужество твое,
Освободившее ее.

Пока свободен твой народ,
Он позабыть тебя не в силах.
Ты пал! Но кровь твоя течет
Не по земле, а в наших жилах;
Отвагу мощную вдохнуть
Твой подвиг должен в нашу грудь.

Врага заставим мы бледнеть,
Коль назовем тебя средь боя;
Дев наших хоры станут петь
О смерти доблестной героя;
Но слез не будет на очах:
Плач оскорбил бы славный прах.
Источник: Литература. 7 класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. В 2 ч. / [В.П.Полухина, В.Я.Коровина, В.П.Журавлев, В.И.Коровин]; под ред. В.Я.Коровиной. — М.: Просвещение. (вернуться к уроку)

ЗАДАНИЯ

1. Назовите героев сказок и былин, пушкинских и лермонтовских произведений, которые могут в других «отвагу мощнюю вдохнуть» и о которых можно сказать словами стихотворея Байрона: «И в песнях родины святой / Жить будет образ величавый».

2. Подготовьте выразительное чтение стихотворения «Ты кончил жизни путь…» и скажите, какому герою вы посвящаете свое чтение. Познакомьтесь с книгой: Джордж Гордон Байрон «Избранное» (с послесловием Р. Усмановой).

Источник: Литература. 7 класс. Учебник для общеобразовательных учреждений. В 2 ч. / [В.П.Полухина, В.Я.Коровина, В.П.Журавлев, В.И.Коровин]; под ред. В.Я.Коровиной. — М.: Просвещение.

1. Источник: Беляева Н. В. Уроки литературы в 7 классе. — М.: Просвещение, 2017. — 240 с. (вернуться)

2. Кондра́тий Фёдорович Рыле́ев (18 сентября [29 сентября] 1795, село Батово, Санкт-Петербургская губерния — 13 [25] июля 1826, Петропавловская крепость, Санкт-Петербург) — русский поэт, общественный деятель, декабрист, один из пяти казнённых руководителей Декабристского восстания 1825 года.
Стихотворение Рылеева «На смерть Байрона» было опубликовано в 1928 году.
В 1824 году Рылеев пишет стихотворение «На смерть Байрона».
Байрон – поэт, во многом близкий Рылееву: близкий своим вольнолюбием, темпераментом и мужеством борца. Стихотворение, посвященное Байрону, – это хвала и слава не только поэту, а гражданским доблестям, свободе, борьбе за свободу. Сквозная, ведущая, «программная» тема всей поэзии Рылеева – тема свободы и славы гражданской – является ведущей и главной в этом стихотворении:
Царица гордая морей!
Гордись не силою гигантской,
Но прочной славою гражданской
И доблестью своих детей.
В стихотворении «На смерть Байрона» Рылеев не просто высказывает свои мысли, но и «учит времена и народы», как это было принято у всех поэтов-декабристов.
Стихотворение Рылеева синтезирует различные жанровые формы: это одновременно и элегия, соответствующая случаю (на смерть Байрона), и ода в ее характерной для Рылеева разновидности, заключающая в себе идеи и уроки общего значения. (вернуться)

3. …отчизна Фемистокла – это перифраз (Греция).
Фемисто́кл (др.-греч. Θεμιστοκλῆς; ок. 524 до н. э. — 459 до н. э.) — афинский государственный деятель, один из «отцов-основателей» афинской демократии, полководец периода Греко-персидских войн (500—449 гг. до н. э.). (вернуться)

4. …в Миссолонге гроб средь храма… – Месоло́нгион (греч. Μεσολόγγιον) — город в Греции.
В городе происходили многие драматические события Греческой революции. Это единственный в Греции Святой город (Ιερά πόλις). В городе в 1824 году умер английский поэт лорд Байрон. В Месолонгионе есть мавзолей, в котором находится сердце Байрона, и статуя Байрона, поставленная в 1881 году. (вернуться)

5. Пётр Андреевич Вяземский (1792—1878) – русский поэт, литературный критик, историк, переводчик, публицист, мемуарист, государственный деятель. Сооснователь и первый председатель Русского исторического общества (1866), действительный член Академии Российской (1839), ординарный член Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (1841). Камергер (1831), тайный советник (1855), обер-шенк (1866). Отец историка литературы и археографа Павла Вяземского. Близкий друг и постоянный корреспондент А. С. Пушкина; «их переписка — сокровищница остроумия, тонкой критики и хорошего русского языка» (Д. П. Мирский). См. о П. А. Вяземском: Друзья и современники А. С. Пушкина (на сайте «К уроку литературы).
Стихотворение «Байрон» впервые напечатано в журнале «Московский телеграф», 1827, № 2 с подзаголовком «Отрывок».
Замысел стихотворения «Байрон» возник у Вяземского сразу после смерти поэта: в письмах А. И. Тургеневу от 26 мая 1824 г. (ОА-3. С. 48-49) и жене от 6 июня 1824 г. (ОА-5. С. 11) он призывал Жуковского и Пушкина достойно воспеть эту кончину. Первоначальные наброски, вероятно, относятся к осени 1824 г. «Что, душа моя, твое поминание о Байроне?» — спрашивал Пушкин Вяземского в черновом письме от 28 ноября этого года (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1937. Т. 13. С. 403). (вернуться)

6. Эпиграф – это прозаический перевод строфы из «Чайльд Гарольда», которая в оригинале звучит так:
Could I embody and unbosom now
That which is most within me, could I wreak
My thoughts upon expression, and thus throw
Soul, heart, mind, passions, feelings, strong or weak,
All that I would have sought, and all I seek,
Bear, now, feel, and yet breathe into one word,
And that one word were Lightning, I would speak;
But as it is, I live and die unheard,
With a most voiceless thought, sheathing it as a sword.
(вернуться)

7. Иракловы столпы (греч. миф.) — две скалы, воздвигнутые Гераклом в память о странствии через Европу в Ливию, которые считались пределом мира. (вернуться)

8. Иван Иванович Козлов (1779–1840) – русский поэт, переводчик.
«Скажи от меня Козлову, – писал А. Пушкин поэту А. Плетневу, – что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его «Венецианскую ночь» на голос гондольерского речитатива; я обещал о том известить милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит ее, но пусть вообразит себе красоту и задушевность, по крайней мере, дай Бог ему ее услышать». (П.А.Плетневу. Около (не позднее) 19 июля 1825 г. Из Тригорского в Петербург.) См. об И. И. Козлове: Друзья и современники А. С. Пушкина (на сайте «К уроку литературы).
Первое место между поэтами, которых переводил Козлов, занимает Байрон. Время его литературной деятельности совпадает с полным развитием байронизма в русской литературе.
Помимо стихотворений Байрона и сама личность поэта, его судьба сильно занимала Козлова, как мы видим из его небольшой поэмы «Байрон», посвященной Пушкину. Произведение это, по замечанию Белинского «есть апофеоз всей жизни Байрона; в целом она не выдержана, но отличается поэтическими частностями». К этому следует прибавить, что в ней Байрон изображен крайне односторонне: у Козлова на первый план выставлена грусть, тоска английского поэта и совершенно скрыт резкий протест, горделивое презрение его к виновникам, часто воображаемым, его несчастий. (вернуться)

9. But I have lived and have not lived in vain – Но что ж? я жил, и жил недаром (англ.) (вернуться)

10. Лорд Бейрон происходит от царей: шотландский Иаков II был предок его по матери (Прим. автора). (вернуться)

11. Кто знает край, где небо блещет… – написано в 1828 году. Впервые напечатано в журнале «Современник», 1838, том IX, № 1, с. 143—145.
Красавица, изображенная в стихотворении, по рассказам современников, гр. Мария Александровна Мусина-Пушкина (1801—1853). (вернуться)

12. – Первый эпиграф — из песенки Миньоны в романе Гете «Вильгельм Мейстер». Ты знаешь край… Вильгельм Мейстер (нем.)
Второй эпиграф связан с тем, что Мусина-Пушкина, вернувшись из Италии, «капризничала и раз спросила себе клюквы в большом собрании» (Б. Л. Модзалевский, Пушкин, Л. 1929, стр. 341—342).
(вернуться)

13. Торквато Тассо (1544—1595), знаменитый итальянский поэт. (вернуться)

14. Где Байрон… Страдал, любил и проклинал – речь идет о страсти Байрона к итальянке гр. Гвиччоли. (вернуться)

15. Людмила – условное имя. (вернуться)

16. Авзония – древнее название Италии. (вернуться)

17. Флорентийская Киприда – знаменитая античная статуя Венеры Медицейской, хранящаяся во Флоренции, в галерее Уфицци. (вернуться)

18. …образ нежный Форнарины – имеется в виду портрет неизвестной женщины кисти Себастиано дель Пьомбо, долгое время считавшийся произведением Рафаэля, изображающим его возлюбленную Форнарину. (вернуться)

19. Или Мадоны молодой – из нескольких «Мадонн» Рафаэля, находящихся во Флоренции (в стихотворении упоминаются, по-видимому, произведения искусства, хранящиеся в галереях Флоренции), говорится, вероятно, о наиболее прославленной — «Мадонне делла Седия» (в галерее Питти). (вернуться)

20. Ваятель безымянный // Богини вечной красоты – неизвестный скульптор III в. до н. э., создавший Венеру Медицейскую. (вернуться)

21. Пиши Марию нам другую // С другим младенцем на руках – Мусину-Пушкину звали Марией, у нее был в это время маленький сын. (вернуться)

22. Подражание Байрону – стихотворение М. Ю. Лермонтова впервые опубликовано в «Северном вестнике» (1889, № 2, отд. I, стр. 121). Датируется 1830 или 1831 годом по положению в тетради XX.
С каким-либо конкретным произведением Байрона не связано. По содержанию примыкает к циклу автобиографической лирики Лермонтова. (вернуться)

23. – Впервые напечатано в «Отеч. записках» (1839, т. 4, № 6, отд. III, стр. 80).
В «Стихотворениях М. Лермонтова» 1840 года датировано 1836 годом.
Стихотворение является вольным переводом «My soul is dark» — «Hebrew melodies» («Моя душа темна» «Еврейские мелодии». — Англ.) Байрона. (вернуться)

24. Мелодия – название в оригинале: My soul is dark. — Из цикла Дж. Г. Байрона «Еврейские мелодии».
Дата создания: 1824, опубл.: «Стихотворения Н. Гнедича», 1832, стр. 184. (вернуться)

Теодорос Вризакис. Прибытие лорда Байрона в Месолонгион.
Афины. Национальная художественная галерея

Беляева Н.В. Уроки литературы в 7 классе. Поурочные разработки
(главы из книги)

вернуться в начало

от Giaour
	0005 .0120 CLIME незабытых храбрецов! Чья земля, от равнины до горы-пещеры, Была домом Свободы или могилой Славы! Храм сильных! может быть Что это все, что осталось от тебя?         5 Подойди, малодушный, притаившийся раб;   Скажите, это не Фермопилы? Эти голубые воды, которые окружают тебя,   О рабское потомство свободных, Скажи, что это за море, что это за берег?         10 Залив, Саламинская скала! Эти сцены, их история неизвестна, Встань и снова создай свою собственную; Взять из пепла своих сиров Угли их бывших костров;         15 And he who in the strife expires Will add to theirs a name of fear That Tyranny shall quake to hear, And leave his sons надежда, слава, Они тоже скорее умрут, чем опозорятся;         20 За битву за Свободу, раз начавшуюся, Завещанную кровоточащим отцом сыну, Несмотря на сбитые с толку, часто побеждают. Свидетельствуй, Греция, твой живой паж; , Attest It, многие бессмертный возраст: 25 , В то время как короли, в пыльной темноте HID, оставили беззмяченную пирамид 39966 остались беззмея0003 Твои герои, хотя Генеральная Doom . Там указывает твоя Муза на чужой взгляд Могилы тех, кто не может умереть! Долго рассказывать и грустно следить, Каждый шаг от великолепия до позора: 35 Достаточно, иностранный враг не может подавить Твоя душа, до тех пор, пока он не упал; Да! самоуничижение проложило путь К злодейским узам и власти деспота.   Что может сказать тот, кто ступает на твой берег?         40 Нет легенды о твоем старом времени, . Никакая тема, на которой муза может взлететь, Высоте, как и у вас в дни, , когда был твой край. Сердцы в твоих долинах, разведенных долинах, 45 . Огненные души, которые могли лидировать ТВ Сонсы к делу подсознания, Теперь ползи от колыбели до могилы, Рабы — нет, холопы раба,   И бессердечные спасите от преступления.         50     CONTENTS · BOOK CONTENTS · BIBLIOGRAPHIC RECORD   ПРЕДЫДУЩАЯ СЛЕДУЮЩИЙ   Шекспир · Струнка · Анатомия · НАВЛЮДЕНИЯ · Ссылка. · Темы · Заголовки · Авторы · World Lit · Бесплатные эссе · Настройки файлов cookie

Шильонский узник лорда Байрона (Джордж…

Мои волосы седые, но не с годами,

И не побелел

За одну ночь

Как мужчины выросли из внезапных страхов:

Члены мои согнуты, хоть и не от труда,

Но ржавеет мерзким покоем,

Ибо они были добычей темницы,

И моей была судьба тех

Кому добра земля и воздух

Are bann’d, and barr’d — запрещенная пища;

Но это было за веру моего отца

Я страдал от цепей и искал смерти;

Этот отец погиб на костре

Для принципов он не оставил бы;

И для той же его прямой расы

Во тьме нашел жилище;

Нас было семеро — теперь одно,

Шесть в юности и один в возрасте,

Закончили так же, как начали,

Гордится гневом Преследователя;

Один в огне и два в поле,

Их вера кровью запечатана,

Умереть, как умер их отец,

Для Бога, которого отвергли их враги;—

Трое были в подземелье слепком,

Из которых это крушение осталось последним.

Семь столбов готической формы,

В глубоких и старых подземельях Шильона,

Семь колонн, массивные и серые,

Тусклый с тусклым заточенным лучом,

Солнечный луч, сбившийся с пути,

И через щель и расщелину

От толстой стены упал и ушел;

Ползет по полу так сыро,

Подобно болотному метеоритному фонарю:

И в каждом столбе кольцо,

И в каждом кольце есть цепочка;

Это железо разъедает,

Ибо в этих конечностях его зубы остаются,

С нестираемыми следами,

Пока я не покончу с этим новым днем,

Что сейчас больно этим глазам,

Которые не видели восхода солнца

Годы — я не могу их сосчитать,

Я потерял их долгий и тяжелый счет

Когда мой последний брат поник и умер,

И я лежал живой рядом с ним.

Они приковали нас к каменной колонне,

И нас было трое, но каждый поодиночке;

Мы не могли сделать ни шагу,

Мы не могли видеть лица друг друга,

Но с этим бледным и багровым светом

Это сделало нас чужими в наших глазах:

И, таким образом, вместе — но врозь,

Руки скованы, но сердцем едины,

‘Это было еще какое-то утешение в нехватке

Из чистых элементов земли,

Чтобы слушать речь друг друга,

И каждый поворот одеяла к каждому

С новой надеждой или старой легендой,

Или песня героически смелая;

Но даже они в конце концов похолодели.

Наши голоса приобрели унылый оттенок,

Эхо камня подземелья,

Скрипучий звук, не полный и свободный,

Как было раньше:

Это может быть причудливо, но для меня

Они никогда не звучали как наши.

Я был старшим из трех

А остальных поддержать и развеселить

Я должен был сделать — и сделал все возможное —

И каждый преуспел в своей степени.

Младшая, которую любил мой отец,

Потому что чело нашей матери было дано

Ему, с голубыми, как небо, глазами—

За него моя душа растрогалась:

И действительно может быть бедствие

Видеть такую ​​птицу в таком гнезде;

Ибо он был прекрасен как день—

(Когда день был прекрасен для меня

Что касается молодых орлов, будучи свободными)—

Полярный день, которого не увидишь

Закат до конца лета,

Его бессонное лето долгого света,

Заснеженное потомство солнца:

И таким же чистым и светлым он был,

И в своем естественном духе веселый,

Со слезами ни о чем, кроме чужих бед,

И тогда они текут, как горные ручьи,

Если он не сможет облегчить горе

Которые он не хотел видеть ниже.

Другой был так же чист разумом,

Но создан для борьбы с себе подобными;

Сильный телосложением и настроением

Который «против мира в войне стоял,

И погиб в первом ряду

С радостью: — но не в цепях к сосне:

Его дух увял с их лязгом,

Я видел, как он тихонько падает—

Так же, может быть, и мой:

Но все же я заставил его развеселиться

Эти реликвии столь дорогого дома.

Он был охотником с холмов,

Пошли туда за оленем и волком;

Для него это подземелье было пропастью,

И сковать ноги худшей из бед.

Озеро Леман лежит у стен Шильона:

На тысячу футов ниже

Его массивные воды встречаются и текут;

Столько саженей было отправлено

С белоснежной зубчатой ​​стены Шильона,

Который вокруг волны захватывает:

Двойная стена подземелья и волна

Сделали — и как живую могилу

Ниже поверхности озера

Темный склеп, в котором мы лежим:

Мы слышали его рябь день и ночь;

Прозвучав над нашими головами, он постучал;

И я почувствовал зимние брызги

Мытье через решетку при сильном ветре

И распутница в счастливом небе;

И тогда закачалась сама скала,

И я чувствовал, как он дрожал, не сотрясаясь,

Потому что я мог бы улыбнуться, чтобы увидеть

Смерть, которая освободила бы меня.

Я сказал, что мой ближайший брат тосковал,

Я сказал, что его могучее сердце отказалось,

Он ненавидел и убрал свою еду;

Не то чтобы это было грубо и грубо,

Ведь мы привыкли к охотничьей пище,

И тому подобное мало заботился:

Молоко горной козы

Меняли на воду из рва,

Наш хлеб был как слезы пленников

Увлажняли многие тысячи лет,

С тех пор, как человек впервые наказал своих ближних

Как звери в железном логове;

Но что это было для нас или для него?

Они не растратили его сердце или конечности;

Душа моего брата была такой формы

Что во дворце остыло,

Если бы ему было отказано в свободном дыхании

Гряда крутого склона горы;

Но зачем медлить с правдой? — он умер.

Я видел, и не мог держать голову,

Ни дотянуться до его умирающей руки — ни до мертвого,—

Хоть я и старался, но тщетно стремился,

Разорвать и скрежетать мои узы надвое.

Он умер — и расцепили его цепь,

И выкопал для него неглубокую могилу

Даже из холодной земли нашей пещеры.

Я умолял их, как милость, положить

Его труп в пыли, на котором день

Может светить — это была глупая мысль,

Но потом в моем мозгу это произошло,

Что даже после смерти его свободнорожденная грудь

В таком подземелье отдыхать нельзя.

Я мог бы пощадить свою праздную молитву—

Они холодно засмеялись — и положили его туда:

Плоская и бездерновая земля над головой

Существо, которое мы так любили;

Его пустая цепь над ней склонилась,

Такой достойный памятник Убийце!

Но он, любимый и цветочек,

Самый любимый с момента его рождения,

Изображение его матери в прекрасном лице

Младенческая любовь всей его расы

Самая дорогая мысль его отца-мученика,

Моя последняя забота, которую я искал

Чтобы копить мою жизнь, что его может быть

Менее несчастным теперь, и один день свободен;

Он тоже, кто еще не устал

Дух естественный или вдохновленный—

Он тоже был поражен, и день за днем

Засох на стебле.

О, Боже! это страшная вещь

Чтобы увидеть, как человеческая душа взлетает

В любой форме, в любом настроении:

Я видел, как он несся в крови,

Я видел это в бушующем океане

Стремись опухшим судорожным движением,

Я видел больную и ужасную кровать

Греха, бредущего своим ужасом:

Но это были ужасы — это было горе

Unmix’d с таким — но уверенным и медленным:

Он увял, и так спокоен и кроток,

Так мягко носить, так сладко слабо,

Такой бесслезный, но такой нежный — добрый,

И скорбел о тех, кого оставил;

С щекой, цветущей

Был как насмешка над могилой

Чьи оттенки так нежно утонули

Как луч уходящей радуги;

Око самого прозрачного света,

Это почти сделало подземелье ярким;

И ни слова ропота — не

Стон над своей безвременной долей,—

Немного о лучших днях,

Маленькая надежда, которую я смогу поднять,

Потому что я погрузился в тишину — потерялся

В этой последней утрате, из всех самых;

И вздохи, которые он подавил

Обморока Слабость природы,

Более медленно рисуется, растет все меньше и меньше:

Я слушал, но не мог слышать;

Я позвонил, потому что я был диким от страха;

Я знал, что это безнадежно, но мой страх

Не будет таким предостережением;

Я позвонил, и мне показалось, что я услышал звук—

Я разорвал свою цепь одним сильным прыжком,

И бросился к нему: — Я не нашел его,

Я только шевельнулась в этом черном пятне,

я только жил, я только рисовал

Проклятое дыхание подземной росы;

Последнее, единственное, самое дорогое звено

Между мной и вечной гранью,

Что привязало меня к моей неудачной гонке

Был разбит в этом роковом месте.

Один на земле и один под ним—

Мои братья — оба перестали дышать:

Я взял эту руку, которая лежала так неподвижно,

Увы! мой собственный был полон холодом;

У меня не было сил ни шевелиться, ни стремиться,

Но чувствовал, что я еще жив—

Безумное чувство, когда мы знаем

То, что мы любим, никогда не будет таковым.

Не знаю почему

Я не мог умереть,

У меня не было земной надежды — но веры,

И это запрещало эгоистичную смерть.

Что случилось со мной тогда и там

Я плохо знаю — я никогда не знал —

Сначала исчезли свет и воздух,

И тьмы тоже:

У меня не было ни мысли, ни чувства — ничего—

Среди камней стоял я камнем,

И был, почти не осознавая того, что я знаю,

Как голые скалы в тумане;

Ибо все было пусто, и уныло, и серо;

Это была не ночь — это был не день;

Это был даже не свет подземелья,

Так ненавистна моему тяжелому взору,

Но вакансия поглощающая пространство,

И постоянство — без места;

Не было ни звезд, ни земли, ни времени,

Ни чека, ни сдачи, ни добра, ни преступления

Но тишина и прерывистое дыхание

Который не был ни жизнью, ни смертью;

Море застойной праздности,

Слепой, бескрайний, немой и неподвижный!

Свет вспыхнул в моем мозгу,—

Это был птичий гимн;

Он прекратился, а потом снова появился,

Самая сладкая песня, которую когда-либо слышало ухо,

И мой был благодарен до ушей

Прибежал с радостным удивлением,

И они в тот момент не могли видеть

Я был спутником страданий;

Но потом постепенно вернулся

Мои чувства к их привычному следу;

Я видел стены и пол подземелья

Медленно сомкнись вокруг меня, как прежде,

Я видел мерцание солнца

Ползучая, как прежде,

Но через щель, куда он пришел

Эта птица сидела, такая же ласковая и ручная,

И ручнее, чем на дереве;

Прекрасная птица с лазурными крыльями,

И песня, которая сказала тысячу вещей,

И, казалось, сказал все за меня!

Никогда такого не видел,

Я больше никогда не увижу его подобия:

Кажется, мне нужен друг,

Но не был и вполовину так пустын,

И он полюбил меня, когда

Никто не жил, чтобы любить меня так снова,

И приветствуя с края моей темницы,

Вернул меня к чувствам и размышлениям.

Я не знаю, если поздно было бесплатно,

Или сломал свою клетку, чтобы сесть на мою,

Но хорошо зная плен,

Милая птичка! Я не мог желать твоего!

Или, если бы в крылатом обличье,

Гостья из Рая;

Ибо… Небеса простят эту мысль! время

Что заставило меня и плакать, и улыбаться—

Иногда мне кажется, что это может быть

Душа моего брата спустилась ко мне;

Но вот наконец он улетел,

И тогда я знал, что это смертельно хорошо,

Ибо он никогда бы так не полетел—

И дважды оставил меня таким вдвойне одиноким,—

Одинокий, как труп в саване,

Одинокий, как одинокое облако,

Одно облачко в солнечный день,

Пока все остальное небо ясно,

Хмурый взгляд на атмосферу,

Это не имеет права появляться

Когда небо голубое, а земля веселая.

В моей судьбе произошла своего рода перемена,

Мои хранители стали сострадательнее;

Я не знаю, что сделало их такими,

Они были приучены к горю,

Но так оно и было: — моя разорванная цепь

С расстегнутыми звеньями остались,

И это была свобода шагать

По моей камере из стороны в сторону,

И вверх и вниз, а потом поперек,

И проткните им каждую часть;

И вокруг столбов один за другим,

Возвращаясь туда, где началась моя прогулка,

Избегая только, как я шагал,

Могилы моих братьев без дерна;

Ибо если бы я думал с небрежной поступью

Мой шаг осквернил их низкое ложе,

Мое дыхание стало судорожным и густым,

И мое разбитое сердце стало слепым и больным.

Я сделал фундамент в стене,

Не оттуда было бежать,

Я всех похоронил,

Кто любил меня в человеческом обличье;

И вся земля отныне будет

Широкая тюрьма мне:

Ни ребенка, ни отца, ни родственника у меня не было,

Нет соучастника в моем горе;

Я подумал об этом и обрадовался,

Ибо мысль о них свела меня с ума;

Но мне было любопытно подняться

К моим зарешеченным окнам и наклониться

Еще раз, на высоких горах,

Тишина любящего глаза.

Я видел их — и они были такими же,

Не менялись как у меня в кадре;

Я видел их тысячу лет снега

Наверху — их широкое длинное озеро внизу,

И голубая Рона во всей полноте;

Я слышал, как потоки прыгают и хлещут

Над изломанными камнями и сломанным кустом;

Я видел далекий город с белыми стенами,

И паруса белее скользят;

А потом был островок,

Который на моем лице улыбался,

Единственный в поле зрения;

Небольшой зеленый остров, кажется, уже нет,

Чуть шире пола моей темницы,

Но в нем было три высоких дерева,

И над ним дул горный ветерок,

И по нему текли воды,

А на нем росли молодые цветы,

Нежного дыхания и оттенка.

Рыба у стены замка проплыла,

И они казались радостными каждый и все;

Орел оседлал поднимающийся взрыв,

Мне показалось, что он никогда так быстро не летал

Как тогда мне он казался летать;

И тут на глаза навернулись новые слезы,

И мне стало тревожно — и хотелось

Я не оставил свою недавнюю цепочку;

И когда я снова спустился,

Мрак моей тусклой обители

Упал на меня тяжелым грузом;

Она была как свежевырытая могила,

Закрытие того, кого мы хотели спасти,—

И все же мой взгляд, слишком угнетенный,

Почти нуждался в таком отдыхе.

Это могут быть месяцы, годы или дни…

Я не считал, я не замечал—

У меня не было надежды поднять глаза,

И очисти их от унылой пылинки;

Наконец пришли люди, чтобы освободить меня;

Я не спрашивал почему и не думал где;

Это было то же самое для меня,

Быть в оковах или без оков,

Я научился любить отчаяние.

Итак, когда они наконец появились,

И все мои оковы были отброшены,

Эти тяжелые стены мне приросли

Эрмитаж — и все мое!

И половина я почувствовал, как они пришли

Чтобы оторвать меня от второго дома:

С пауками я подружился

И наблюдал за их угрюмой торговлей,

Видел, как мыши играют при лунном свете,

И почему я должен чувствовать себя меньше, чем они?

Мы все были обитателями одного места,

И я, монарх каждой расы,

Обладал способностью убивать — и все же, как ни странно!

В тишине мы научились жить;

Мои самые цепи и я подружились,

Так тяготеет к долгому общению

Чтобы сделать нас такими, какие мы есть: даже я

Со вздохом обрел свободу.

Стихи Джорджа Гордона, лорда Байрона, 1788-1824 гг. — AmblesideOnline

Главная > По темам > Поэзия > Стихи Джорджа Гордона, лорда Байрона, 1788-1824 гг.0085 03. В этот день мне исполнится тридцать шестой год
04. (из) Строки мистеру Ходжсону, написанные на борту лиссабонского пакета
05. Надпись на памятнике ньюфаундлендской собаке
06. И ты мертв, как Юные и прекрасные
07. Хотел бы я быть беспечным ребенком
08. Слеза
09. Есть наслаждение в бездорожных лесах
10. Тот, кто восходит на вершины гор
11. Так что мы больше не пойдем a -Бродячий
12. Станцы для музыки
13. Она ходит в красоте
14. Арфа Монарх Менестрель Сметала
15. Если тот высший мир
16. Душа моя темна
17. Дни твои прошли
18. Настал час
19. Гибель Сеннахирима
20. «Все суета, говорит проповедник»
21. Станцы на музыку
22. Сонет к озеру Леман
23. (из) Послание к Августе

01. Написано После плавания из Сестоса в Абидос

Если в месяц темный декабрь
Леандр, который был ночным привычка
(Какую девицу сказка не вспомнит?)
Переправиться через твой поток, широкий Геллеспонт!

Если, когда бушевала зимняя буря,
Он мчался к Герою, ничего лишнего,
И так издревле лился твой поток,
Прекрасная Венера! как мне жаль обоих!

Для меня, современного выродка,
Хоть в месяце майском
Мои мокрые конечности Я слабо потягиваюсь,
И думаю, что совершил сегодня подвиг.

Но так как он пересек стремительный поток,
Согласно сомнительному рассказу,
Чтобы ухаживать, — и — Бог знает что еще,
И плыл за Любовью, как я за Славой;

Трудно сказать, кто лучше:
Грустные смертные! таким образом, боги все еще преследуют вас!
Он потерял свой труд, я шучу;
Потому что он утонул, а у меня лихорадка.

02. Когда у человека нет свободы Борьба за дом

Когда у человека нет свободы бороться за дом,
Пусть он сражается за своих ближних;
Пусть думает о славе Греции и Рима,
И получит по голове за труды.

Делать добро Человечеству — рыцарский план,
И всегда так же благородно вознаграждается;
Тогда сражайся за Свободу везде, где только можно,
И, если тебя не расстреляют или не повесят, ты будешь посвящен в рыцари.

03. В этот день я завершаю свой Тридцать шестой год

Настало время сердцу быть недвижимым,
С другими оно перестало двигаться:
Но, хотя я не могу быть любимым,
Все же позволь мне любить!

Мои дни в желтом листе;
Цветы и плоды любви ушли;
Червь, язва и горе
Только мои!

Огонь, что на моей груди охотится
Одинок, как вулканический остров;
От его пламени не зажжется факел—
Погребальный костер.

Надежда, страх, ревнивая забота,
Возвышенная порция боли
И сила любви, которую не могу разделить,
Но одень цепь.

Но не так — и не здесь —
Такие мысли не должны сотрясать мою душу и теперь,
Где слава украшает гроб героя,
Или морщит лоб.

Меч, знамя и поле,
Слава и Греция, вокруг меня смотри!
Спартанец на щите,
Не был более свободен.

Пробудитесь! (не Греция — она ​​проснулась!)
Пробудись, мой дух! Подумай, через кого
Твоя жизненная кровь проследит свое материнское озеро,
И тогда ударь в цель!

Подавите эти возрождающие страсти,
Недостойная мужественность! — к вам
Равнодушны должны улыбка или хмурый взгляд
Красоты быть.

Если ты сожалеешь о своей молодости, зачем жить?
Земля почетной смерти
Здесь: — в поле, и отдай
Дыши прочь!

Ищи — реже ищут, чем находят —
Солдатская могила, для тебя лучшая;
Тогда осмотрись и выбери себе землю,
И отдохни.

04. (от) Строки мистеру Ходжсону, написанные на борту Lisbon Packet

Ура! Ходжсон, мы идем,
Наше эмбарго наконец снято;
Дует попутный ветерок.
Наклоните брезент на мачту.
Сверху поток сигнала,
Слушай! прощальный выстрел;
Женщины визжат, смолы богохульствуют,
Скажи нам, что наше время истекло.
Вот пройдоха
Приходите всех ругать,
С таможни суетится;
Распаковка сундуков
Взламывание ящиков,
Не угол для мыши
‘Пейзажи, раскопанные среди грохота,
Прежде чем мы отплываем на борту Пакета.

Теперь наши лодочники бросили свой причал,
И все руки должны работать веслом;
Багаж с пристани спускается,
Нам не терпится — оттолкнуться от берега.
«Осторожно! В этом ящике спиртное —
Остановите лодку — я болен — о господи!»
«Болен, мэм, черт возьми, вам будет еще хуже,
Не прошло и часа на борту.»
Так кричат ​​
Мужчины и женщины,
Геммены, дамы, слуги, валеты;
Здесь запутались,
Все спорятся,
Слиплись, как воск.—
Такой веселый шум и грохот,
Прежде чем мы доберемся до Лиссабонского пакета.

Вот мы и добрались до нее! капитан,
Галлант Кидд, командует экипажем;
Пассажиры в своих койках застегнуты,
Кому ворчать, кому плевать.
«Здравствуйте! Назовите это хижиной?
Почему она едва ли три квадратных фута;
Недостаточно, чтобы поместить королеву Маб в. ..
Кто, черт возьми, может там укрыться?»
«Вот строфа
На Браганса—
Помогите!»—«Куплет?»—«Нет, чашка
Теплой воды—»
«В чем дело?»
«Звучит! У меня печень болит;
Я не переживу
рэкета этого жестокого Лисбонского Пакета.»

Вот, наконец, мы уезжаем в Турцию,
Бог знает, когда мы вернемся!
Ветры зловонные и бури мутные
Может высадить нас в трещину.
Но, так как жизнь в лучшем случае шутка,
Как признают философы,
Все же смеяться, безусловно, лучше всего,
Тогда смейся — как я сейчас.
Смеяться надо всем,
Великим и малым,
Больным или здоровым, в море или на берегу;
Пока пьём,
Давайте посмеёмся—
Кого ещё, черт возьми, волнует?—
Хорошего вина! и кому бы этого не хватило,
Ev’n на борту Lisbon Packet?

05. Надпись на памятнике Ньюфаундлендская собака

Когда какой-нибудь гордый сын человеческий возвращается на землю,
Неизвестный славе, но поддерживаемый рождением,
Искусство скульптора истощает великолепие горя,
И легендарные урны записывают, кто покоится внизу:
Когда все будет сделано, на могиле видно,
Не то, что он был, а то, чем он должен был быть:
Но бедный пес, в жизни самый верный друг,
Первый, кто приветствует, прежде всего, чтобы защищать,
Чье честное сердце все еще принадлежит его хозяину,
Кто трудится, борется , живет, дышит для него одного,
Бесчестно падает, не замечая всей его ценности,
Отвергнутый на небе душу, которую он держал на земле:
Пока человек, суетное насекомое! надеется на прощение,
И претендует на исключительный рай.
О боже! ты слабый арендатор часа,
Униженный рабством или развращенный властью,
Кто хорошо знает тебя, должен покинуть тебя с отвращением,
Деградированная масса живого праха!
Твоя любовь — похоть, твоя дружба — все обман,
Твоя улыбка — лицемерие, твои слова — обман!
По натуре гнусный, благородный, но по имени,
Каждый родственный зверь мог бы заставить тебя покраснеть от стыда.
Да! Кто, может быть, увидит эту простую урну,
Пройдите дальше — она ​​не чтит никого, кого вы хотите оплакать:
Чтобы отметить останки друга, эти камни поднимаются;
Я знал только одного, — и вот он лежит.

06. И ты мертв, как молодой и Прекрасная

И ты мертва, так же молода и прекрасна
Как смертное рождение;
И форма так мягка, и чары так редки,
Слишком рано вернулись на Землю!
Хотя Земля приняла их в своей постели,
И по тому месту толпа может пройтись
В беспечности или веселье,
Есть глаз, который не мог
Мгновение на эту могилу смотреть.

Я не буду спрашивать, где ты лежишь низко,
Ни смотреть на месте;
Там цветы или сорняки могут расти по желанию,
Так что я их не вижу:
Мне достаточно доказать
Что я любил и долго должен любить,
Как обычная земля может гнить;
Мне не нужно камня, чтобы сказать,
Нет ничего, что я так любил.

Но я любил тебя до последнего
Так же горячо, как и ты,
Который не изменился за все прошедшее,
И не может измениться теперь.
Любовь, где Смерть поставила свою печать,
Ни возраст не может охладить, ни соперник украсть,
Ни лжи отрекись:
И, что хуже, ты не видишь
Или неправильности, или перемены, или вины во мне.

Лучшие дни жизни были нашими;
Худшее может быть только моим:
Солнце, что ликует, шторм, который опускает,
Никогда больше не будет твоим.
Тишина сна без сновидений
Я слишком завидую, чтобы плакать;
И мне не нужно роптать
Что все эти прелести прошли,
Я мог бы наблюдать через долгий упадок.

Непревзойденный созревший цветок
Должен пасть первой добычей;
Хотя рука не вовремя сорвана,
Листья должны упасть:
И все же было большим горем
Смотреть, как он увядает, лист за листом,
Чем видеть, как он сегодня сорван;
Так как земной глаз, но плохо может вынести
Чтобы проследить изменение грязного от справедливого.

Не знаю, смог бы я вынести
Видеть, как увядают твои красоты;
Ночь, что последовала за утром,
Носил более глубокую тень:
Твой день без облака прошел,
И ты был прекрасен до конца,
Угасший, а не разложившийся;
Как звезды, летящие по небу
Сияют ярче всего, когда падают с высоты.

Как когда-то я плакал, если бы я мог плакать,
Мои слезы могли бы быть пролиты,
Думать, что я не был рядом, чтобы держать
Одно бдение Над твоей кроватью;
Смотреть, как нежно! на твоем лице,
Чтобы сложить тебя в слабом объятии,
Поддержи свою поникшую голову;
И показать, что любовь, пусть тщетная,
Ни ты, ни я не можем чувствовать снова.

Тем не менее, насколько меньше было бы,
Хотя ты оставил меня свободным,
Прекраснейшие вещи, которые все еще остаются,
Чем так помнить тебя!
Все твое, что не может умереть
Сквозь темную и страшную Вечность
Возвратится вновь ко мне,
И больше любовь твоя погребенная любит
Чем что-либо, кроме живых лет.

07. Хотел бы я быть беспечным ребенком

Хотел бы я быть беспечным ребенком,
Все еще живущим в своей высокогорной пещере,
Или блуждающим по сумрачной дикой природе,
Или прыгая по синей волне;
Громоздкая помпезность саксонской гордыни
Не созвучна вольнорожденной душе,
Которая любит скалистый склон горы,
И ищет скалы, где катятся волны.

Удача! верните эти возделываемые земли,
Верните это имя великолепного звучания!
Я ненавижу прикосновение рабских рук,
Я ненавижу рабов, которые съеживаются вокруг.
Помести меня среди скал, которые я люблю,
Которые звучат под самый дикий рев Океана;
Я прошу, но это — снова бродить
Сквозь сцены, знакомые моей юности.

Мало мне лет, а я чувствую
Мир никогда не был создан для меня:
Ах! почему темные тени скрывают
Час, когда человек должен перестать быть?
Когда-то я видел прекрасный сон,
Визионерскую сцену блаженства:
Истина! — зачем твой ненавистный луч
Пробудил меня в такой мир?

Я любил — но те, кого я любил, ушли;
Были друзья — мои старые друзья разбежались:
Как безрадостно сердце одиноко
Когда все его прежние надежды мертвы!
Хоть веселых товарищей над чашей
Развей на время чувство недоброе;
Хоть наслаждение волнует безумную душу,
Сердце — сердце — все еще одиноко.

Как скучно! услышать голос тех
Кого чин или случай, кого богатство или власть,
Сделали, хотя ни друзьями, ни врагами,
Соучастниками праздничного часа.
Дайте мне снова верных,
В годах и чувствах все те же,
И я полечу полуночным экипажем,
Где буйная радость — всего лишь имя.

И женщина, милая женщина! ты,
Моя надежда, мой утешитель, мое все!
Как холодна теперь моя грудь,
Когда хоть улыбки твои начинают приедать!
Без вздоха я бы ушел в отставку
Эта оживленная сцена великолепного горя,
Чтобы сделать это спокойное довольство моим,
Что добродетель знает или кажется знает.

Охотно бы я улетел от людей—
Я стремлюсь избегать, а не ненавидеть человечество;
Грудь моя требует угрюмой лощины,
Чья тьма подходит помрачневшему уму.
О! что мне даны крылья
Которые несут черепаху в ее гнездо!
Тогда рассек бы я небесный свод,
Чтоб убежать и обрести покой.

08. Слеза

Когда Дружба или Любовь вызывают наши симпатии;
    Когда Истина, во взгляде, должна появиться,
Губы могут обмануть ямочкой или улыбкой,
    Но испытание привязанности — Слеза .

Слишком часто улыбка, но лукавство лицемера,
    Чтобы скрыть отвращение или страх;
Подари мне тихий вздох, пока душераздирающий глаз
    Затуманится на время Слезой .

Сияние Милосердия нам, смертным внизу,
    Открывает душу от варварства;
Сострадание растает там, где чувствуется эта добродетель,
    И роса его Слезой .

Человек, обреченный плыть по ветру бури,
    Плыть по волнам Атлантики,
Когда он склоняется над волной, которая скоро может стать его могилой,
    Зеленый цвет ярко сверкает Слезой .

Солдат бросает вызов смерти ради причудливого венка
    В романтической карьере Глори;
Но он поднимает врага, поверженного в бою,
    И омывает каждую рану Слезой .

Если с высокомерной гордостью он вернется к своей невесте!
    Отказ от кроваво-красного копья;
Все его труды вознаграждаются, когда, обняв горничную,
    Из ее века он целует Слезу .

Сладкая сцена моей юности! место Дружбы и Правды,
    Где Любовь преследовала каждый быстротеченный год
Не желая покидать тебя, я оплакивал, чтобы в последний раз взглянуть,
    Но твой шпиль был едва виден сквозь Слезу .

Хотя мои клятвы я больше не могу изливать моей Марии,
    Моя Мария, Любить когда-то так дорого,
В тени ее беседки я помню час,
Она вознаградила эти клятвы Слезой .

Другим существом, пусть она живет вечно! 9.

О, друзья моего сердца, прежде чем я уйду от вас,
    Эта надежда к моей груди наиболее близка:
Если мы снова встретимся в этом загородном уединении,
    Можем ли мы встретиться, когда мы расстанемся, с Слезой .

Когда моя душа направит свой полет в области ночи,
    И мой труп будет лежать на своих носилках;
Когда вы проходите мимо могилы, где мой прах сгорает,
    О! смочить их пыль Слезой .

Пусть ни один мрамор не дарует великолепие горя,
    Которое воспитывают дети Тщеславия;
Никакая выдумка славы не должна украшать мое имя,
    Все, о чем я прошу, все, чего я желаю, это Слеза .
26 октября 1806 г.

09. Есть удовольствие Pathless Woods (от Childe Гарольд)

В бездорожном лесу есть наслаждение,
Есть восторг на одиноком берегу,
Есть общество, куда никто не вторгается,
У глубокого моря и музыки в его реве:
Я люблю не человека меньше, а природу больше,
Из этих наших интервью, в что я украл
Из всего, чем я мог быть или был прежде,
Слиться со Вселенной и почувствовать
То, что я никогда не могу выразить, но не могу все скрыть.

10. Тот, кто восходит на вершины гор (от Чайлд-Гарольда)

Тот, кто поднимается на вершины гор, найдет
Самые высокие пики, наиболее окутанные облаками и снегом;
Тот, кто превосходит или подчиняет человечество,
Должен смотреть свысока на ненависть тех, кто внизу.
Хоть высоко над солнцем славы зарево,
И далеко внизу земля и океан расстилаются,
Вокруг него скалы ледяные, и
Громко дуют
Борясь бури на его голую голову.
И таким образом вознаграждает труды, которые привели к этим вершинам.

11. Так что мы больше не будем скитаться

Так что мы больше не будем бродить
Так поздно ночью,
Пусть сердце останется таким же любящим,
И луна будет такой же яркой.

Ибо меч из ножен изнашивается,
И душа изнашивается из груди,
И сердце должно остановиться, чтобы вздохнуть,
И сама любовь отдохнет.

Хотя ночь создана для любви,
И день возвращается слишком рано,
Но мы больше не будем скитаться
При свете луны.

12. Станцы для Музыки

Нет ни одной из дочерей Красоты
С волшебством, подобным тебе;
И как музыка на водах
Твой сладкий голос мне:
Когда, как будто его звук вызывает
Очарованный океан останавливается,
Волны лежат неподвижно и блестят,
И убаюканные ветры кажутся дремлющими.

И луна полуночная плетет
Ее светлую цепь над бездною,
Чья грудь нежно вздымается
Как младенец спит:
Так дух кланяется тебе;
Слушать и обожать тебя;
С полным, но мягким чувством,
Как волна летнего океана.

13. Она идет в красоте (из еврейских мелодий)

Она идет в красоте, как ночь
     Безоблачного края и звездного неба,
И всего лучшего из темного и светлого
     и ее глаза;
Так созрели для нежного света
     Который небо безвкусный день отрицает.

На один луч больше, на один оттенок меньше
     Наполовину ослабила безымянную грацию
Которая колышется в каждой вороной шевелюре
     Или нежно светится над ее лицом—
Где мысли безмятежно-сладкие выражают
     Как чисто, как дорого их жилище.

И на этой щеке, и над этой бровью
     Такой мягкий, такой спокойный, но красноречивый,
Улыбки, которые побеждают, оттенки, которые сияют
     Но расскажите о днях, проведенных в добре
Душа в мире со всем внизу,
     A сердце, чья любовь невинна.

14. Арфа Монарха Менестреля (от ивритских мелодий)

Арфа монарха-менестреля взмахнула,
Царь людей, возлюбленный Неба,
Которую Музыка освятила, когда она плакала
Над звуками, которые дала ее душа сердца,
Удвоились бы ее слезы, ее струны разорваны!
Он смягчил людей из железной формы,
Он дал им добродетели, не принадлежащие им;
Нет уха столь глухого, нет такой холодной души,
Что не чувствовало, не горело в тон,
Пока лира Давида не стала могущественнее его трона!

Он рассказал о победах нашего короля,
Он прославил нашего Бога;
Это заставило наши радостные долины звенеть,
Кедры склоняются, горы кивают;
Его звук устремился к небесам и там обитал!
С тех пор, хоть и не слышно больше на земле,
Преданность и ее дочь Любовь
Еще велят духу рвущемуся воспарить
К звукам, что кажутся сверху,
В снах тот дневной широкий свет не может удалить.

15. Если Тот Высший Мир (из еврейских Мелодий)

Если тот Высший Мир, что лежит за пределами
Наша собственная, живущая Любовь любит;
Если там сердце лелеять любит,
Глаз тот же, только в слезах—
Как желанны эти нетронутые сферы!
Как сладок этот самый час умереть!
Взлететь с земли и найти все страхи
Потеряться в твоем свете — Вечности!

Так должно быть: не для себя
Что мы так дрожим на краю;
И стремясь перепрыгнуть пропасть,
Но цепляясь за разъединяющую связь Бытия.
О! в этом будущем давайте думать
Чтобы держать каждое сердце общим сердцем;
С ними воды бессмертные пьют,
И душа в душе их бессмертна растет!

16. Душа моя темна (из еврейских мелодий)

Душа моя темна — О! быстро струна
Арфа Я еще могу слушать;
И пусть твои нежные пальцы бросят
Его тающий шепот Над моим ухом.
Если в этом сердце будет дорога надежда,
Этот звук вновь очарует его:
Если в этих глазах таится слеза,
Она потечет и перестанет жечь мой мозг.

Но пусть напряжение будет диким и глубоким,
И пусть твои ноты радости не будут первыми;
Говорю тебе, менестрель, я должен плакать,
Не то это тяжелое сердце разорвется;
Ибо вскормлено скорбью,
И долго болело в бессонной тишине;
И теперь обречено знать худшее,
И разбиться тотчас — или поддаться песне.

17. Прошли дни твои (из еврейских мелодий)

Прошли дни твои, началась слава твоя;
Рекорд музыки твоей страны
Триумф ее избранного Сына,
Убийство его меча!
Дела, которые он сделал, поля, которые он выиграл,
Свободу он восстановил!

Хоть ты падешь, пока мы свободны
Ты не вкусишь смерти!
Щедрая кровь, что текла из тебя
Пренебрежительно тонуть ниже:
В наших венах ее токи,
Твой дух в нашем дыхании!

Твое имя, наши атакующие воинства вместе,
Будет боевым словом!
Падение твое, тема хоровой песни
Из девственных голосов лились!
Плакать было бы несправедливо по отношению к твоей славе:
Ты не будешь сожалеть.

18. Это час (из еврейских мелодий)

Это час, когда с ветвей
Слышен высокий звук соловья;
Это час — когда клятвы любовника
кажутся сладкими в каждом слове шепотом;
И ласковые ветры и воды рядом,
Музицируют одинокий слух.
Каждый цветок роса слегка намочила,
И в небе звезды встречаются,
И на волне синее,
И на листе побурее,
И на небе ясном неясном
Так нежно-темно и темно-чисто,
Это следует за закатом дня
Когда сумерки тают под луной.

19. Разрушение Сеннахирима (из еврейских мелодий; см. 4 Царств 18-19)

Ассирийец сошел, как волк на стадо,
И его когорты сияли пурпуром и золотом;
И блестели копья их, как звезды на море,
Когда синяя волна каждую ночь катится по Галилее.

Как листья в лесу, когда лето зелено,
То войско со знаменами на закате было видно:
Как листья в лесу, когда веет осень,
То воинство наутро лежало увядшим и разбросанным.

Ибо Ангел Смерти расправил крылья на взрыв,
И дышал в лицо врагу, проходя мимо;
И взоры спящих стали смертоносны и холодны,
И сердца их лишь однажды вздымались, И навеки замерли!

И лежал конь с широкой ноздрей,
Но сквозь него не катилось дыхание его гордыни;
И пена его задыханья белела на дерне,
И холодна, как брызги бьющего о скалы прибоя.

И лежал всадник перекошенный и бледный,
С росою на челе, и ржавчиной на кольчуге:
И молчали шатры, одни знамена,
Копья не подняты, трубы не затрубили.

И вдовы Ашшурские громко плачут,
И разбиваются идолы в храме Ваала;
И мощь язычников, непобедимая мечом,
Растаяла, как снег, в глазах Господа!

20. «Все суета, говорит проповедник» (из еврейских мелодий)

Слава, мудрость, любовь и сила были моими,
И здоровье и молодость владели мной;
Мои кубки краснели от каждой лозы,
И милые формы ласкали меня;
Загорала я сердцем в глазах красоты,
И чувствовала, как душа моя умиляется;
Вся земля может дать, или смертный приз,
Был мой царственного великолепия.

Я стремлюсь сосчитать, какие дни
Память может открыть,
Которые вся эта жизнь или земля отображает
Заманит меня пережить.
Не вставал день, не катился час.
Наслаждений, не озлобленных:
И не колода ловушка моя сила
Которая не раздражала, пока блестела.

Змей полевой, искусством
И заклинаниями побеждается от вреда;
Но то, что обвивает сердце,
О! кто обладает силой обаяния?
Он не будет относиться к знаниям мудрости,
Ни голос музыки не соблазнит;
Но там жалит навеки
Душа, которая должна это терпеть.

21. Строфы для музыки (из еврейских мелодий)

Светлым да будет место твоей души!
Нет более прекрасного духа, чем твой
Э’эр вырвался из-под контроля смертных,
В небесах благословенных, чтобы сиять.
На земле ты был почти божественным,
Как твоя душа будет бессмертна;
И наша печаль может перестать роптать
Когда мы узнаем, что твой Бог с тобой.

Зажги землю на могиле твоей!
Да будет его зелень, как изумруд!
Не должно быть тени мрака
В том, что напоминает нам о тебе.
Молодые цветы и вечнозеленое дерево
Пусть взойдут с места твоего упокоения:
Но не кипарис, не тис посмотрим;
Ибо зачем нам оплакивать блаженных?

22. Сонет к озеру Леман (в Швейцарии)

Руссо—Вольтер—наш Гиббон—Де Сталь—
Леман! эти имена достойны твоего берега,
Твой берег таких имен! Если бы тебя больше не было,
Память о них воспоминание о тебе напомнило бы:
Для них твои берега были прекрасны, как и для всех,
Но они сделали их еще прекраснее, ибо знания
Могущественных умов освящают в сердцевине
Человеческих сердец гибель стены
Где жили мудрые и чудесные; но тобою
Насколько больше, Озеро Красоты! чувствуем ли мы,
В сладком скольжении по твоему хрустальному морю,
Дикое сияние того не нежнейшего рвения,
Кто из наследников бессмертия
Гордится и делает дыхание славы реальным!

23. (от) Послание к Августе

Сестра моя! моя милая сестра! если бы имя
Дороже и чище было, оно должно было быть твоим.
Нас разделяют горы и моря, но я требую
Не слёз, а нежности в ответ на мои:
Иду, куда хочу, для меня ты всё тот ​​же
Любовное сожаление, от которого я не откажусь.
В моей судьбе есть еще две вещи:
Мир, по которому можно бродить, и дом с тобой.

Первые были ничем — если бы я был еще последним,
Это были бы пристанищем моего счастья;
Но другие претензии и другие связи у тебя есть,
И мое желание не уменьшить их.
Странная гибель сына твоего отца, и прошлое
Вспоминая, поскольку оно не подлежит возмещению;
Отменил для него былую судьбу нашего деда—
Ему не было покоя в море, а мне на берегу.

Если бы мое наследство бурь было
В других стихиях и на скалах
Опасностей, упущенных из виду или непредвиденных,
Я выдержал свою долю мирских потрясений,
Вина была моя; и я не стремлюсь экранировать
Мои ошибки защитным парадоксом;
Я был хитер в своем ниспровержении,
Осторожный пилот моего собственного горя.

Мои ошибки были моими, и мне будет их награда.
Вся моя жизнь была состязанием, с того дня
Что дало мне бытие, дало мне то, что испортило
Дар — судьбу, или волю, что заблудилась;
И я порою тяжко находил борьбу,
И мыслил стряхнуть с себя глиняные узы:
Но теперь я хотел бы на время выжить,
Если бы только посмотреть, что может произойти дальше.

Временами я чувствую почти то же, что чувствовал
В счастливом детстве; деревья, и цветы, и ручьи,
Которые помнят меня о том, где я жил
До того, как мой юный ум был принесён в жертву книгам,
Приди, как в былые времена, ко мне, и может растопить
Мое сердце, узнав их взгляды;
И даже по временам мне казалось, что я вижу
Любимое живое существо, но не похожее на тебя.

Вот альпийские пейзажи, которые создают
Фонд для созерцания; восхищаться
Это краткое ощущение тривиального свидания;
Но что-то более достойное вдохновляют такие сцены:
Здесь быть одиноким не пустынно,
На многое я смотрю, чего больше всего желал бы,
И, прежде всего, на озеро, которое я могу видеть старый.

Я напомнил тебе о нашем родном Озере,
О старом Зале, который может больше не принадлежать мне.
Леман справедливо; но не думай, что я покину
Сладкое воспоминание о милом берегу:
Грустное опустошение Время должно сотворить с моей памятью
Прежде, чем ты или ты успеешь погаснуть эти глаза раньше;
Хотя, как и все, что я любил, они
Отреклись навеки или далеко разделены.

Мир весь передо мной; Я лишь прошу
У Природы о том, с чем она согласится—
Это всего лишь греться на ее летнем солнце,
Слиться с тишиной ее неба,
Видеть ее нежное лицо без маски,
И никогда не смотреть на это с апатией.
Она была моей ранней подругой, и теперь ей будет
Сестра моя, пока я снова не увижу тебя.

Для тебя, моя милая сестра, в твоем сердце
Я знаю себя в безопасности, как ты в моем;
Мы были и есть — я такой же, как и ты —
Существа, которые никогда друг с другом не могут расстаться;
Одно и то же, вместе или порознь,
От зарождения жизни до ее медленного заката
Мы переплетены — пусть смерть придет медленно или быстро,
Узы, связывавшие первых, выдерживают последние!

Поэты:
Блейк Бурино Браунинг Байрон Кольридж Конклинг Купер Де Ла Мар Дикинсон Дикинсон, продолжение.