Рассказы про деревню русских писателей: Жизнь в деревне — 100 книг
Василий Белов — классик из русской деревни
https://ria.ru/20121205/913466112.html
Василий Белов — классик из русской деревни
Василий Белов — классик из русской деревни — РИА Новости, 29.02.2020
Василий Белов — классик из русской деревни
Российский писатель, один из первых представителей «деревенской прозы» Василий Белов скончался на 81-м году жизни в Вологодской области, где прожил всю жизнь. В его знаменитых произведениях — «Деревня Бердяйка», «Привычное дело», «Плотницкие рассказы», «Дорога на Валаам» — живут цельные характеры простых людей.
2012-12-05T13:10
2012-12-05T13:10
2020-02-29T18:00
/html/head/meta[@name=’og:title’]/@content
/html/head/meta[@name=’og:description’]/@content
https://cdnn21.img.ria.ru/images/sharing/article/913466112.jpg?9134624531582988421
вологодская область
северо-западный фо
весь мир
европа
россия
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.
xn--p1ai/awards/
2012
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
Новости
ru-RU
https://ria.ru/docs/about/copyright.html
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
РИА Новости
7 495 645-6601
ФГУП МИА «Россия сегодня»
https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/
фото, вологодская область, василий белов, прощание с писателем василием беловым, россия
Бунин Иван Алексеевич — биография писателя, личная жизнь, фото, портреты, книги
Иван Бунин писал, что не принадлежит ни к одной литературной школе.
Он не считал себя «ни декадентом, ни символистом, ни романтиком, ни реалистом» — его творчество действительно оказалось за пределами Серебряного века. Несмотря на это, произведения Бунина получили всемирное признание и стали классикой. «За строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер» Бунин — первым из русских литераторов — получил Нобелевскую премию.
Литературное творчество Ивана Бунина
Иван Бунин. Фотография: eksmo.ruИван Бунин родился 22 октября 1870 года в Воронеже. Через три с половиной года семья переехала в фамильное имение Бутырки в Орловской губернии. Здесь, «в глубочайшей полевой тишине», мальчик познакомился с народным фольклором. Днем он работал вместе с крестьянами в поле, а по вечерам оставался с ними послушать народные сказки и предания. Со времени переезда начался творческий путь Бунина. Здесь в восемь лет он сочинил свое первое стихотворение, за которым последовали очерки и рассказы.
Юный писатель подражал в своей манере то Александру Пушкину, то Михаилу Лермонтову.
В 1881 году семья Буниных переехала в усадьбу Озерки — «большую и довольно зажиточную деревню с тремя помещичьими усадьбами, потонувшими в садах, с несколькими прудами и просторными выгонами». В этом же году Иван Бунин поступил в Елецкую мужскую гимназию. Первые впечатления от жизни в уездном городе были безрадостными: «Резок был и переход от совершенно свободной жизни, от забот матери к жизни в городе, к нелепым строгостям в гимназии и к тяжкому быту тех мещанских и купеческих домов, где мне пришлось жить нахлебником».
Бунин проучился в гимназии чуть больше четырех лет: зимой 1886 года, после каникул, он не вернулся на занятия. Дома он еще больше увлекся литературой. В 1887 году в петербургской газете «Родина» Бунин опубликовал свои стихотворения — «Над могилой С. Я. Надсона» и «Деревенский нищий», а чуть позже — рассказы «Два странника» и «Нефедка». В своем творчестве он постоянно обращался к детским воспоминаниям.
В 1889 году Иван Бунин переехал в Орел, в центральную Россию, «где образовался богатейший русский язык и откуда вышли чуть не все величайшие русские писатели во главе с Тургеневым и Толстым». Здесь 18-летний писатель поступил на службу в редакцию губернской газеты «Орловский вестник», где работал корректором, писал театральные рецензии и статьи. В Орле вышел первый поэтический сборник Бунина «Стихотворения», в котором молодой поэт размышлял на философские темы и описывал русскую природу.
Иван Бунин много путешествовал и учил в зарубежных поездках иностранные языки. Так писатель стал переводить стихи. Среди авторов были древнегреческий поэт Алкей, Саади, Франческо Петрарка, Адам Мицкевич, Джордж Байрон, Генри Лонгфелло. Параллельно он продолжал писать сам: в 1898 году выпустил поэтический сборник «Под открытым небом», через три года — сборник стихов «Листопад». За «Листопад» и перевод «Песни о Гайавате» Генри Лонгфелло Бунин получил Пушкинскую премию Российской академии наук.
Однако в поэтической среде многие считали поэта «старомодным пейзажистом».
Будучи истинным и крупным поэтом, он стоит в стороне от общего движения в области русского стиха. Но с другой стороны, у него есть область, в которой он достиг конечных точек совершенства. Это область чистой живописи, доведенной до тех крайних пределов, которые доступны стихии слова.
В 1905 году разразилась первая русская революция, страну охватили разрушительные крестьянские бунты. Литератор не поддерживал происходящего. После событий того времени Бунин написал «целый ряд произведений, резко рисующих русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы».
Среди них — повести «Деревня» и «Суходол», рассказы «Сила», «Хорошая жизнь», «Князь во князьях», «Лапти».
В 1909 году Академия наук присудила Ивану Бунину Пушкинскую премию за третий том Собрания сочинений и перевод драмы-мистерии «Каин» Джорджа Байрона.
Вскоре после этого литератор получил звание почетного академика по разряду изящной словесности, а в 1912 году стал почетным членом Общества любителей русской словесности.
Личная жизнь Ивана Бунина
Иван Бунин и Вера Муромцева. Фотография: all-photo.ruПервой любовью Ивана Бунина стала Варвара Пащенко. Он познакомился с ней в редакции газеты «Орловский вестник». «Высокая, с очень красивыми чертами, в пенсне», она поначалу показалась молодому писателю заносчивой и чрезмерно эмансипированной — но вскоре Бунин уже писал брату письма, в которых расписывал ум и таланты своей возлюбленной. Однако официально выйти замуж за Бунина Варваре Пащенко не позволил отец, да и сама она не думала о браке с начинающим писателем.
Я его очень люблю и ценю, как умного и хорошего человека, но жизни семейной, мирной у нас не будет никогда. Лучше, как ни тяжело, теперь нам разойтись, чем через год или полгода. Все это невыразимо угнетает меня, у меня пропадает и энергия и силы.
Он говорит беспрестанно, что я принадлежу к пошлой среде, что у меня укоренились и дурные вкусы, и привычки, — и это все правда, но опять странно требовать, чтобы я их отбросила, как старые перчатки… Если бы вы знали, как мне это все тяжело!
Он говорит беспрестанно, что я принадлежу к пошлой среде, что у меня укоренились и дурные вкусы, и привычки, — и это все правда, но опять странно требовать, чтобы я их отбросила, как старые перчатки… Если бы вы знали, как мне это все тяжело!В 1894 году Варвара Пащенко оставила Ивана Бунина и вышла замуж за богатого помещика Арсения Бибикова, друга Бунина. Писатель очень переживал — старшие братья даже опасались за его жизнь. Муки первой любви Иван Бунин позже отразил в последней части романа «Жизнь Арсеньева» — «Лика».
Первой официальной женой писателя стала Анна Цакни. Бунин сделал ей предложение уже через несколько дней после знакомства. В 1899 году они обвенчались. Цакни к тому моменту было 19 лет, а Бунину — 27. Однако после свадьбы прошло некоторое время, и семейная жизнь разладилась. Цакни винила мужа в черствости, он ее — в легкомыслии.
Сказать, что она круглая дура, нельзя, но ее натура детски-глупа и самоуверенна — это плод моих долгих и самых беспристрастных наблюдений.
Ни одного моего слова, ни одного моего мнения ни о чем — она не ставит даже в трынку. Она… неразвита как щенок, повторяю тебе. И нет поэтому никаких надежд, что я могу развить ее бедную голову хоть сколько-нибудь, никаких надежд на другие интересы.В 1900 году Иван Бунин ушел от Анны Цакни, которая на тот момент была беременна. Через несколько лет после рождения ребенок писателя тяжело заболел и умер. Больше детей у Ивана Бунина не было.
Второй и последней женой Ивана Бунина стала Вера Муромцева. Писатель встретился с ней в 1906 году на литературном вечере. Вместе они проводили почти каждый день, ходили на выставки, литературные чтения. Через год стали жить вместе, но узаконить свои отношения не могли: Анна Цакни не давала Бунину развода.
Обвенчались Иван Бунин и Вера Муромцева только в 1922 году, в Париже. Вместе они прожили почти полвека. Вера Муромцева стала преданным другом Бунина на всю жизнь, вместе они прошли все тяготы эмиграции и войны.
Жизнь в эмиграции и Нобелевская премия
Октябрьскую революцию и Гражданскую войну Бунин воспринял как катастрофу в жизни страны и соотечественников.
Из Петрограда он переехал сначала в Москву, затем — в Одессу. Параллельно он вел дневник, в котором много писал о губительной силе русской революции и власти большевиков. Позже за границей книга с этими воспоминаниями вышла под названием «Окаянные дни».
«Испив чашу несказанных душевных страданий», в начале 1920 года Бунин покинул Россию. Вместе с женой он отплыл на греческом пароходе из Одессы в Константинополь, оттуда — через Софию и Белград — в Париж. В то время во французской столице жили русские журналисты-эмигранты и писатели-изгнанники, поэтому ее часто называли «уездом русской литературы».
Все, что осталось в СССР, представлялось писателю чуждым и враждебным. За границей он начал вести общественно-политическую деятельность и вскоре превратился в одну из главных фигур эмигрантской оппозиции. В 1920 году Бунин стал членом парижского Союза русских писателей и журналистов, писал в политико-литературную газету «Возрождение» и призывал бороться с большевизмом. На родине за антисоветскую позицию литератора прозвали белогвардейцем.
За рубежом Бунин начал издавать собрания своих дореволюционных произведений. Эти книги европейские критики приняли радушно.
Бунин настоящий русский талант, кровоточащий, неровный и вместе с тем мужественный и большой. Его книга содержит несколько рассказов, которые по силе достойны Достоевского.
В годы эмиграции Бунин много работал, его книги выходили почти каждый год. Он написал рассказы «Роза Иерихона», «Митина любовь», «Солнечный удар», «Божье древо». В своих произведениях Бунин стремился соединить поэтический и прозаический язык, поэтому важное место в них заняли образные детали второго плана. Например, в «Солнечном ударе» автор живописно описал раскаленный добела волжский пейзаж.
В 1933 году Иван Бунин завершил самое значительное произведение зарубежного периода творчества — роман «Жизнь Арсеньева». Именно за него в этом же году Бунину присудили Нобелевскую премию по литературе. Имя автора стало всемирно известным, но слава его была омрачена тем, что в Советской России это достижение замалчивалось, а его произведения не печатали.
Полученные от Шведской академии средства не сделали Бунина богатым. Значительную часть премии он отдал нуждающимся.
Как только я получил премию, мне пришлось раздать около 120 000 франков. Да я вообще с деньгами не умею обращаться. Теперь это особенно трудно. Знаете ли вы, сколько писем я получил с просьбами о вспомоществовании? За самый короткий срок пришло до 2000 таких писем.
Последние годы жизни и смерть Бунина
Иван Бунин. Фотография: econet.ruВторая мировая война застала Буниных во французском городе Грас. К тому моменту деньги от Нобелевской премии закончились, и семье приходилось жить впроголодь.
Пальцы в трещинах от холода, не искупаться, не вымыть ног, тошнотворные супы из белой репы Был я «богат» — теперь, волею судеб, вдруг стал нищ, как Иов. Был «знаменит на весь мир» — теперь никому в мире не нужен, — не до меня миру!
Тем временем Бунин продолжал работать.
74-летний писатель отмечал в дневнике: «Господи, продли мои силы для моей одинокой, бедной жизни в этой красоте и работе!» В 1944 году он закончил сборник «Темные аллеи», куда вошли 38 рассказов. Среди них — «Чистый понедельник», «Баллада», «Муза», «Визитные карточки». Позже, через девять лет, он дополнил собрание еще двумя рассказами «Весной, в Иудее» и «Ночлег». Сам автор считал лучшим своим произведением именно рассказ «Темные аллеи».
Война примирила писателя с ненавистным ему большевистским режимом. Все ушло на второй план, на первый же вышла родина. Бунин купил карту мира и отмечал на ней ход военных действий, о котором читал в газетах. Он праздновал разгром гитлеровской армии под Сталинградом как личную победу, а в дни Тегеранского совещания, сам себе удивляясь, писал в дневнике: «Нет, вы подумайте, до чего дошло — Сталин летит в Персию, а я дрожу, чтобы с ним не дай Бог чего в дороге не случилось». В конце войны писатель часто думал о возвращении на родину.
В мае 1945 года Бунины прибыли в Париж, где встретили день победы над фашистской Германией. Здесь же в 1946 году они узнали о своем восстановлении в гражданстве СССР и даже хотели вернуться. В письме прозаику Марку Алданову Бунин писал: «Но и тут ждет нас тоже нищенское, мучительное, тревожное существование. Так что, как никак, остается одно: домой. Этого, как слышно, очень хотят и сулят золотые горы во всех смыслах. Но как на это решиться? Подожду, подумаю…» Но после Постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 года, в котором Центральный комитет СССР раскритиковал творчество Михаила Зощенко и Анны Ахматовой, литератор передумал возвращаться.
Иван Бунин умер в Париже 8 ноября 1953 года. Похоронили писателя на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Интересные факты
Иван Бунин. Фотография: peoples.ru1. В молодости Иван Бунин был толстовцем. Он мечтал «о чистой, здоровой, «доброй» жизни среди природы, собственными трудами, в простой одежде».
Писатель посещал поселения последователей русского классика под Полтавой. В 1894 году он познакомился с самим Львом Толстым. Встреча эта произвела на Бунина «потрясающее впечатление». Толстой посоветовал молодому писателю не «опрощаться», а всегда поступать по совести: «Хотите жить простой, трудовой жизнью? Это хорошо, только не насилуйте себя, не делайте мундира из нее, во всякой жизни можно быть хорошим человеком».
2. Бунин любил путешествовать. Он объехал весь Юг России, был во многих восточных странах, хорошо знал Европу, странствовал по Цейлону и Африке. В поездках его «занимали вопросы психологические, религиозные, исторические», он «стремился обозреть лица мира и оставить в нем чекан души своей». Некоторые свои произведения Бунин создал под влиянием путевых впечатлений. Например, во время путешествия на пароходе из Италии у него родился замысел рассказа «Господин из Сан-Франциско», а после поездки на Цейлон он сочинил рассказ «Братья».
3. Бунина возмущали городские писатели, которые в своих произведениях говорили о деревне.
Многие из них никогда не были в сельской местности и не понимали, о чем писали.
Один известный поэт… рассказал в своих стихах, что он шел, «колосья пшена разбирая», тогда как такого растения в природе никак не существует: существует, как известно, просо, зерно которого и есть пшено, а колосья (точнее, метелки) растут так низко, что разбирать их руками на ходу невозможно; другой (Бальмонт) сравнивал лунь, вечернюю птицу из породы сов, оперением седую, таинственно-тихую, медлительную и совершенно бесшумную при перелетах, — со страстью («и страсть ушла, как отлетевший лунь»), восторгался цветением подорожника («подорожник весь в цвету!»), хотя подорожник, растущий на полевых дорогах небольшими зелеными листьями, никогда не цветет.
4. В 1918 году вышел декрет «О введении новой орфографии», который изменял правила правописания и исключал несколько букв из русского алфавита. Бунин не принимал этой реформы и продолжал писать в соответствии со старой орфографией.
Он настаивал, чтобы «Темные аллеи» напечатали по дореволюционным правилам, но издатель выпустил книгу по новым и поставил автора перед свершившимся фактом. Писатель даже отказал американскому издательству имени Чехова публиковать свои книги в новой орфографии.
5. Иван Бунин очень трепетно относился к своей внешности. Писательница Нина Берберова в автобиографии вспоминала, как Бунин доказывал, что он красивее Александра Блока. А Владимир Набоков отмечал, что Бунина очень волновали возрастные изменения: «Когда я с ним познакомился, его болезненно занимало собственное старение. С первых же сказанных нами друг другу слов он с удовольствием отметил, что держится прямее меня, хотя на тридцать лет старше».
6. У Ивана Бунина была нелюбимая буква — «ф». Он старался как можно реже ее употреблять, поэтому в его книгах почти не было героев, в имени которых присутствовала бы эта буква. Литературный летописец Александр Бахрах вспоминал, как Бунин ему рассказывал: «А знаете, меня чуть-чуть не нарекли Филиппом.
Что все-таки могло произойти — «Филипп Бунин». Как это звучит гнусно! Вероятно, я бы и печататься не стал».
7. В СССР первое после революции сокращенное и вычищенное цензурой пятитомное Собрание сочинений Бунина опубликовали только в 1956 году. В него не вошли «Окаянные дни», письма и дневники писателя — эта публицистика была главной причиной замалчивания творчества автора на родине. Только во время перестройки запрещенные сочинения автора издали полностью.
От «деревенской прозы» к прозе о деревне (Борис Екимов, Станислав Мишнев, Александр Киров)0
«Деревенской прозе» посвящены многочисленные работы (назову самых известных авторов): книги и статьи В. Кожинова, Ю. Селезнёва, В. Акаткина, В. Бондаренко, Г. Белой, А. Большаковой, В. Недзвецкого, В. Филиппова, Л. Вильчек, К. Гордович, И. Дедкова, В. Курбатова, Н. Лейдермана, М. Липовецкого, Т. Никоновой, В. Оботурова, Т. Вахитовой, В. Емельянова, Ф. Кузнецова, Е. Старикова, Г. Цветова, И. Золотусского, В. Камянова, Т.
Андреевой, В. Гусева, А. Герасименко, В. Воропаева, М. Дунаева, И. Есаулова, А. Любомудрова, В. Непомнящего, Н. Скатова, Н. Крижановского, Ю. Павлова и др.
Из последних на сегодняшний день работ можно выделить следующие: Кожевникова С.В. Творчество Б. Екимова: динамика «деревенской» прозы последней трети XX века: диссертация … кандидата филологических наук: 10.01.01. — Магнитогорск, 2002. — 209 с.; Мартазанов А.М. Идеология и художественный мир «деревенской прозы»: В. Распутин, В. Белов, В. Астафьев, Б. Можаев: диссертация … доктора филологических наук: 10.01.01. — Санкт-Петербург, 2007. — 276 с.; Перепелицына Ю.Р. Художественная репрезентация национального характера в прозе А. Яшина: диссертация … кандидата филологических наук: 10.01.01. — Ставрополь, 2009. — 230 с.
В последние годы в литературоведении все чаще говорят о «конце» «деревенской прозы», об исчерпанности ее художественных идей, о консервативности и даже «реакционности» некоторых ее представителей (Славникова О.
Деревенская проза ледникового периода // Новый мир, 1999, № 2; книга американской славистки Катлин Партэ Русская деревенская проза: светлое прошлое. — Томск: Изд-во Томского ун-та, 2004; Быков Д. Телегия: русское почвенничество как антикультурный проект // Быков Д. Советская литература: краткий курс. М., 2013 и др.). Никто не спорит, кстати, о том, что эта выдающаяся литература стала фактом истории, классикой; но известная наша страсть все обобщать и преувеличивать привела критиков к совсем уж пессимистичным выводам. Так, Н. Ковтун в книге «”Деревенская проза” в зеркале утопий» (Новосибирск, 2009) переходит к прямым оскорблениям, называя эту прозу «бессознательно-утопическими текстами».
В статье И. Ивановой «Деревенская проза в современной отечественной литературе: Конец мифа или перезагрузка?» (Филологические науки. Вопросы теории и практики» (Тамбов). 2013. № 6(24). Часть 1. С. 88–94) говорится: «
Это справедливо, только если считать таковой лишь прозу Шукшина, Распутина или Белова, о которой шла речь выше. Но если правомерно распространение этого понятия на любое адекватное произведение на сельскую тему, то можно назвать целый ряд произведений последних пяти лет, которые, несомненно, связаны, пусть даже полемически, с традицией деревенской прозы: “Лада, или Радость” Т.
Думается, что за исключением Р. Сенчина, все остальные авторы, представленные в этом списке, довольно сомнительны. У Павла Басинского подобный ряд более реалистичен — он видит следы деревенской прозы в произведениях Захара Прилепина, Романа Сенчина, Михаила Тарковского и Алексея Варламова. С нашей точки зрения, более пристального внимания заслуживают три писателя, продолжающие традиции «деревенской» прозы на новом этапе: Борис Екимов, Станислав Мишнев и Александр Киров.
Борис Екимов, современный волгоградский прозаик, лауреат Государственной премии РФ (1998 г.), пишет о судьбе деревни и человека-труженика, попавшего в нелёгкие условия перелома эпох. Наибольшую известность ему принесла повесть «Пиночет» (1999), в которой автор одним из первых поставил вопрос о необходимости не просто «выживания» в нынешних условиях, а о кардинальной смене идеологии жизни.
Местом его рождения является город Игарка Красноярского края, но «малой родиной» писателя стал Калач-на-Дону, в жизни которого отражаются все беды и горечи русской деревни. Увлечение писателя прозой В. Астафьева, В. Белова, В. Шукшина не прошло бесследно — Екимов старается следовать художественным принципам, сформированным «деревенской» прозой.
Творчество Б. Екимова опирается на «вечные» темы: детская тема (рассказы «Фетисыч», «Проснётся день»), религиозная (рассказ «Возвращение»), тема «малой родины» (повести «Высшая мера», «Наш старый дом»).
В книгах вологодского писателя Станислава Мишнева (Пятая липа: Рассказы.
— СПб., 2005; Ангелы всегда босые. — Вологда, 2012) окончательно свершился переход от изображения автором социального времени крестьянства к переосмыслению его же, но с метафизических позиций.
Рассказы и повести Станислава Мишнева посвящены русской деревне, вот уже второй десяток лет стоящей на перепутье.
Крестьянство, выкошенное во время коллективизации, надорвавшееся в военные и послевоенные годы, успевшее спокойно пожить только при Брежневе, в новом лихолетье так и не нашло себя. Колхозы разрушены, фермерство оказалось мертворожденным, везде воцарилось мелкое торгашество. Доживают свой век пенсионеры, сельская интеллигенция, а крестьянин продолжает трудиться в какой-то полуфантастической действительности, где с одной стороны — властные фантазии высокого, чуть ли не марсианского полета, а с другой — «тайная азбука обнищания». Станислав Мишнев видит русского человека насквозь, со всеми его пороками и достоинствами; не идеализирует, не заблуждается на его счет, но твердо знает: Россия всегда стояла и будет стоять за справедливость.
Борис Екимов пишет вроде бы о том же убитом горем селе, но его рассказы больше походят на физиологические очерки («Мишка», «На хуторе», «Тюрин»). У Станислава Мишнева, кроме повседневной жизни, есть философский подтекст, есть нечто более существенное и до конца не разгаданное — все то, что зовется поэзией.
Станислав Мишнев способен угадать типичное как в судьбе отдельного человека, так и в жизни нации; обыденное, мирское под его пером совершенно преображается.
«В уходящем дне, — признается писатель, — всегда есть что-то печальное, влекущее и чарующее, незаконченное, незавершенное, иконописное. Стою на росстани на краю поля — дорога на две руки… За спиной моя бедная, разоренная деревня… мои глаза становятся острыми и, словно впиваясь то в мелькнувший вдалеке свет, то в пролетающего жука, силятся на всю оставшуюся жизнь запомнить все, взять с собой все. Я жадный — все!.
. В обмен на будущее — непознанное и светлое, забрать омытое слезами отжившее, лукавое и проклятое настоящее. В эту минуту душа переполнена особым чувством, нотой искреннего удовлетворения, любви к своей униженной России, и название этому — Вечность
Еще одно отличие прозы Ст. Мишнева — живой язык, сквозь который нам, отвыкшим от подлинной русской речи, порой приходиться продираться. Путеводителем по страницам книг Ст. Мишнева может стать его словарь «Тарногский говор» (Вологда, 2013). Значимость этого словаря будет со временем только расти.
В прозе молодого архангельского писателя Александра Кирова (Митина ноша. — Архангельск, 2009; Последний из миннезингеров. — М., 2011), в его лучших рассказах и повестях используется преимущественно сказовый стиль, лирико-иронические отступления, есть в них и настоящий русский юмор, заставляющий смеяться до слез и сквозь слезы. Автор может воссоздать любую интонацию подлинной народной речи, которую придумать нельзя, можно только услышать и приблизительно воспроизвести.
Ирреальность происходящего сейчас — норма, но автор не дает читателю забыть, что действие происходит все-таки в литературном пространстве: «…Оказывается, что вся эта пьеса была прелюдией к одной маленькой прелюбопытной истории, которая на самом деле не имела ни начала, ни конца, существовала вечно и вряд ли когда имела место быть» («Троица»).
Повести и рассказы А. Кирова и по языку, и по манере изложения, и в самом дыхании прозы родственны классическим ее страницам, в которых присутствует высокий дух познания и преображения русского человека независимо от места его бытования.
Смерть для героев книги — явление обыденное, само собой разумеющееся. Страх смерти, конечно, есть в душе у каждого, но отношение к концу — совсем иное: семейное, домашнее, даже равнодушное:
« — Да ты не расстраивайся, бабушка, я и тебя закопаю в лучшем виде, — добродушно бурчит Гена, по-своему поняв Аннушкину ворчливость, плавно перешедшую в задумчивость».
Как тут не опереться на народную мудрость, — то ли пророческую в своем прозрении, то ли проповедническую — для слабых, то ли исповедническую — для всех:
«Не горюй, Сашка, — напоследок сказала она слабеющим голосом. — Человек-от родится на свет хорошим. Да-а… Потомока делается плохим… И движется в сторону лучшего до самой смерти».
В старших учителях у Кирова — Шукшин с неизменными и вечными чудиками; Чехов с его лаконичностью, недосказанностью и нелюбовью к авторским комментариям; Платонов со своей метафизической невозмутимостью и народной задумчивостью.
Киров усвоил не только шукшинскую манеру «брать быка за рога» — начинать рассказ сразу, без экспозиции, — но и шукшинское парадоксальное словесное рисование — даже в названиях: «Любовь, смерть и пара бордовых шерстяных носков». Ничего не напоминает? — Как же: «Космос, нервная система и шмат сала». Рассказ «Ласточка» имеет прямую связь с сюжетом новеллы Шукшина «Беспалый». Ну и, конечно же, восхищает замечательная речь, в основе которой — народный сказ.
Повесть «Троянос Деллас» заставляет вспомнить фантасмагорическую «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина и безысходные, ирреальные, сиротские повести и рассказы Платонова, особенно «Чевенгур».
«Троянос Деллас» — не антиутопия. Ее главы выглядят жуткими и фантастическими, но реальность страшнее. Оказывается, от демократии до анархии — один шаг, а от анархии до бандитской Кущевки — и того меньше.
«Среди бела дня у пилорамы остановилась иномарка, из которой вылез Мирза и с ним крупные парни. Рабочих выстроили в шеренгу. Мирза громко назвал четыре фамилии. Мужики дружно сделали шаг вперёд. Мирза спросил у водителя, сколько человек влезет в машину, услышав ответ, ткнул пальцем во второго и четвёртого. “Джип” уехал, и вместе с ним уехала память о двух сгинувших людях. Жена одного из них ходила в город, пыталась что-то там узнать, а когда вернулась, увидела пепелище вместо своего дома. Поплакала и пошла… К Мирзе. Устраиваться на пилораму. Это была первая там женщина-работница».
Такую демократию хотели построить Гайдар с Чубайсом? — Именно такую, больше похожую на СС…
Все заканчивается предсказуемо, история ходит по кругу:
«Так умер Вольфрам фон Эшенбах, последний из миннезингеров. А сразу после него пришли мейстерзингеры, жирные, продажные, тщеславные, льстивые и тупые. И быстро нашли себя в новом времени…»
Трагический раскол (с одной стороны — основная масса народа, живущего в провинции, с другой — централизованная власть) продолжается и сейчас. Авторы современной прозы о деревне увидели здесь не просто издержки урбанизации, но продолжение трагического процесса «раскрестьянивания», теперь уже на новом его этапе. И усиление публицистичности, характерное для всей нашей прозы и всей литературы, в их творчестве имеет конкретное исходное начало. Равнодушие горожанина к деревенскому жителю, столичного жителя к «провинциалу» — эти внешние приметы чудовищного разрыва между деревней и городом, превращения русской провинции в безысходное, горькое захолустье, не могли не отпечататься и на литературной жизни.
Не только равнодушие, но и высокомерие по отношению к провинциальной России, игнорирование ее интересов — главная причина неудач всех реформ, начинаемых «сверху». Но проблема не ограничивается «маргинальной» оппозицией «город — деревня». Наиболее талантливые авторы новой прозы о деревне не стремятся противопоставить город и село, их поиски устремлены не в прошлое или будущее, а к современности и к вечности, так как именно вечные, духовные начала определили (и определяют до сих пор) историческую судьбу народа: «Здесь русский дух в веках произошел. И ничего на ней не происходит» (Н. Рубцов). Их историзм особый — он выражен в понимании хода истории как единого в своей вечности бытия. Новая проза о деревне свидетельствует о драматическом возвращении к классическим традициям, о поиске духовной основы. Современную прозу о деревне можно с полным основанием характеризовать как литературу национального самосознания.
Только зарегистрированные пользователи могут голосовать
| / Сочинения / Разное / Обзорные темы по произведениям русской литературы XX века / Судьбы русской деревни в литературе 1950-1980-х годов (В. Распутин «Прощание с Матерой», А. Солженицын «Матренин двор») Русская деревня… Какая она? Что мы имеем в виду, когда произносим слово “деревня”? Почему-то сразу же вспоминаются старый дом, запах свежего сена, необъятные поля и луга. А еще вспоминаются крестьяне, эти труженики, и их крепкие, мозолистые руки. У каждого, наверное, из моих ровесников есть бабушка или дедушка, живущие в деревне. Приезжая к ним летом отдыхать, а точнее, работать, мы своими глазами видим, как трудна жизнь крестьян и насколько сложно нам, городским, приспособиться к этой жизни. Но всегда хочется приехать в деревню, отдохнуть от городской суеты. Многие писатели затронули в своем творчестве судьбу русской деревни. Одни восхищались деревенской природой и “учились в истине блаженство находить”. Другие видели истинное положение крестьян и называли деревню нищей, а ее избы — серыми. В советское время тема русской деревни стала чуть ли не ведущей, а вопрос так называемого великого перелома актуален и в наши дни. Нужно сказать, что именно коллективизация заставила писателей взяться за перо. Вспомним “Поднятую целину” Шолохова, “Котлован” Платонова, поэмы Твардовского “По праву памяти” и “Страна Муравия”. Эти произведения, казалось бы, должны рассказать нам все о судьбе русского крестьянства, показать положение деревни. Но все же эта тема остается для нас загадкой, ведь о “великом переломе” принято было умалчивать. “Забыть, забыть велят безмолвно,/ Хотят в забвенье утопить/ Живую быль. И чтобы волны/ Над ней сомкнулись. Быль забыть”. Но забыть невозможно, потому что события тех лет очень больно отдаются в нашей сегодняшней жизни. В повести “Прощание с Матерой” В. Распутин ставит перед читателем вопрос: нужно ли затоплять деревню, если вышестоящие организации решили построить там ГЭС? Разумеется, научно-технический прогресс превыше всего, но как можно лишать крестьян родной Матеры? Деревня должна уйти под воду, а жители — переселиться в другую деревню. Крестьян никто не спрашивал, хотят ли они этого: приказали — будь добр подчиниться! Интересно, что жители по-разному отреагировали на такое решение. Старики, прожившие в родном селе всю свою жизнь, не могут просто расстаться с Матерой. Здесь им знаком каждый уголок, каждая березка, здесь прах их родителей, дедов. Так, главная героиня повести старуха Дарья не может покинуть свою избу. Очень трогателен эпизод, когда старая Дарья украшает избу перед тем, как ее навсегда покинуть. Не только люди, но и сама природа против грубого, бесцеремонного вторжения в жизнь. Вспомним могучий царский листвень, который не могли взять ни топор, ни пила, ни огонь. Все он выдержал, не сломился. Но так ли вечна природа? В. Распутин касается многих нравственных вопросов в своей повести, но судьба Матеры — ведущая тема этого произведения. Ну а что случалось с крестьянами, когда они покидали родную деревню в период коллективизации? Их ссылали на Соловки, в Сибирь, на лесоповалы, в шахты, где живые завидовали мертвым. Жестоко обошлась судьба с Хведором Ровбой, главным героем произведения В. Быкова “Облава”. Сначала Хведор теряет жену, а потом и дочь, которых любил безумно. Вроде бы надо озлобиться, возненавидеть всех, кто согнал его с родной земли-матушки. Но Хведор, вытерпев и пережив все, опять возвращается на родину. Примерно об этом же и рассказ А. И. Солженицына “Матренин двор”. Действие рассказа происходит в 1956 году. Молодой учитель поселился в избе крестьянки Матрены, и читатель наблюдает деревенскую жизнь глазами интеллигента. Нас сразу же поражают бедность и убогость ее жилища. Это была темная комната, в которую свет попадал только из окна; это многочисленные тараканы и мыши, хромая кошка. Матрена живет уже в то время, когда позади остались гражданская война, коллективизация. Неужели в 50-е годы крестьяне были такими бедными? Мы не увидим у Матрены ни хорошо налаженного хозяйства, ни огорода, ни палисадника, ни скота. Одна коза грязно-белого цвета да колченогая кошка — вот и весь скот Матрены. Судьба крестьянки достаточно трагична: Матрена была больна, но не считалась инвалидом. Она не работала в колхозе, поэтому пенсия ей не полагалась. А для того чтобы получить пенсию за умершего мужа, нужно было обойти множество учреждений. В конце рассказа автор утверждает, что именно на таких крестьянах, как Матрена, держится деревня, держится вся русская земля.
/ Сочинения / Разное / Обзорные темы по произведениям русской литературы XX века / Судьбы русской деревни в литературе 1950-1980-х годов (В. Распутин «Прощание с Матерой», А. Солженицын «Матренин двор») | |
Распутин «Прощание с Матерой», А. Солженицын «Матренин двор») Обзорные темы по произведениям русской литературы XX века Разное :: Litra.RU :: Только отличные сочинения
Как мудро рассуждает эта малограмотная женщина о судьбе своей деревни! Сыну Дарьи тоже жаль расставаться с домом, но он согласен с тем, что наука важнее природы и они должны переселиться во что бы то ни стало.
Вообще, главной чертой русских крестьян является то, что они не могут жить без родной земли.
Одним словом, как пишет сам автор, “много было наворочено несправедливости с Матреной”. Но, несмотря на все тяготы жизни, Матрена не озлобилась. Она настолько добра и бесхитростна, что помогает всем соседкам копать картошку. Она думала о себе в самую последнюю очередь: лишь бы квартиранту было хорошо. Однако злость и жадность окружающих погубили крестьянку.Знаткие люди.
Рассказы о колдунах и знахарях в современной русской деревне на ЧулымеРазнообразные источники и авторитетные исследования показывают, что существенная роль в социокультурной, отчасти общественной и духовной жизни русской деревни XIX – первой трети XX в. принадлежала колдунам, знахарям и другим категориям лиц, объединявшихся общим понятием «знающие», или «знаткие». Хорошо известно, что в эпоху советской модернизации по духовной и идейной основе «ведовства», по его кадровому потенциалу был нанесен сокрушительный удар. Однако в конкретно-историческом плане трансформация в середине XX – начале XXI в. и современное состояние обозначенной сферы народной культуры, номенклатура и жизненные сценарии «знатких» людей изучены весьма слабо. Написание фундаментальных исследовательских работ в значительной степени затруднено недостатком информации, что связано с высокой степенью закрытости социальной среды, духовной и медицинской практики «ведунов» и «знающих».
Материал для настоящей публикации был собран в 2002–2006 гг. в Назаровском районе Красноярского края одним из авторов настоящей публикации – местной уроженкой, студенткой Новосибирского государственного педагогического университета (НГПУ) Е. К. Шишковой. Деревни Антропово, Глядень, Голубки, Кольцово, Кибитень и Зырянка, в которых проводилась полевая работа, располагаются тесным гнездом вблизи горных отрогов, они окружены реками Сереж и другими, впадающими с левой стороны в Чулым (правый приток Оби). Местоположение деревень делает их слабо связанными с административными и культурными центрами, что стало одной из причин относительной сохранности здесь традиций знахарства. Близкое родство или тесное знакомство Е. К. Шишковой с информантами обусловили высокий уровень доверия к собирателю со стороны носителей народного «потаенного» знания.
В ходе исследования народной медицины были зафиксированы письменно или сняты видеокамерой интересные воспоминания, рассказы о жизни и рецепты лечения различных болезней от семи местных знахарей и целителей, хорошо известных населению.
Кроме того, проведена запись рассказов и воспоминаний о самих знахарях, а также о колдунах и ведьмах, как ныне живущих, так и практиковавших в историческом прошлом – в диапазоне памяти ныне живущих поколений. Наконец, проведен стандартизированный опрос жителей названных деревень на предмет степени их знакомства с носителями народно-медицинских и оккультных знаний и отношения к их практике.
В результате исследования выяснилось, в частности, что в обследованном районе Причулымья сами «знаткие» и люди в их окружении выделяют несколько категорий носителей специализированного и в значительной степень потаенного медицинского и оккультного знания. Во-первых, это знахари, или целители, лекари, которые в зависимости от специализации или применяемой методики лечения имеют дополнительные названия: «травник», «бабка-повитуха» и др. Знахари пользуются уважением в деревенской среде, хотя и подозреваются в сношениях с нечистой силой, но отнюдь не считаются продавшими ей душу. Сами они акцентируют свою приверженность христианству.
Денег за услуги они зачастую не берут, но в некоторых случаях выговаривают небольшую плату – «на свечку Богу». Баба Василиса, самая авторитетная целительница в здешних местах[1], говорила на этот счет так: «Дело божеское, за что тут брать?»
Вторая категория «знатких» людей – колдуны (их женская ипостась – ведьмы-колдовки), которые противопоставляются знахарям: считается, что они сознательно отреклись от христианского Бога и предались темным силам. Они наносят вред людям посредством «порчи», «уроков», но и помогают в некоторых случаях – например, оберегают от других колдунов на свадьбах. Обладая при лечении телесных болезней даже большей силой, чем целители, они могут одновременно нанести трудно поправимый вред душе человека.
Из опрошенных 210 жителей Назаровского района 184 человека хотя бы один раз, но пользовались услугами местных целителей, чаще всего – бабок-повитух. Из них 72 человека продолжают и сейчас довольно часто обращаться за помощью к знахарям – для излечения себя, своих родственников или домашних животных.
Верят в силу деревенских целителей, но обращаются к ним редко 65 человек: по их словам, «легче купить таблетки», чем исполнять предписанный «ведуном» ритуал. 47 человек считают, что целитель не может излечить реальные болезни, а вот порчу, сглаз, испуг – может. Никогда не пользовались услугами знахарей и вовсе не верят в их силу 26 человек.
Далее в трех разделах публикуются фрагменты некоторых полевых записей. В более полном виде они хранятся в коллекции историко-биографических материалов кафедры отечественной истории НГПУ[2] и личном архиве Е. К. Шишковой. Ранее была опубликована статья о бабе Василисе, самой известной из знахарок изучаемой местности.
Знахарка Василиса Матвеевна с мужем, детьми и внуками
Кто такие колдуны и ведьмы, как они могут навести порчу
Воспоминания Е. И. Маркиной[3] о деревенской ведьме и ее отродье:
«Я-то еще девчонкой была, помню очень смутно всё, это мама рассказывала.
Жила у нас на краю деревни (там, за речкой, где нонче Агарковы живут, так еще дальше, сейчас там избы даже не осталось), жила Агафья. Жила сначала одна. Поговаривали, что ведьма она, люди сторонились ее – видимо, пужались. Она выдаивала чужих коров так, что у них вымя сохло. Она делала засуху. Видели ее за таким делом. Утром пошла она в поле, когда роса еще, и давай собирать ее в белую скатёрку. Так вот собрала всю росу, и на тебе – засуха. Потом туча шла огромная, черная. Ну, думаем, дождь будет. А она на дорогу встала и давай отмахивать передником тучу. Потом зимой у нее всегда в избе был огонь – люди спят, а она еще веселится. Связалась с чертом, родила девчонку – бабки Василисы мать принимала ее.
Дочка Полинка красива была, и полюбился ей Колька Задонский (Федька Косой – его внук, который Задонский был, но ты его не знашь). А она-то, паскуда, до чё красива, ну и присушила его. Свадьба, а его родители – против. Ну, куда пойдешь против Агафьи: только посмотрела она – согласились все.
Колька дом отстроил, и зажили они. А она удумала наряжаться[4] – в собаку, в сороку, то в свинью, а то и в колесо. Он спит крепким сном, а она колесом по деревне катится. Парни прочуяли это и взяли – поймали колесо, и во втулку вбили осиновый кол, и на их ворота повесили. Утром глядь, а на воротах Полинка висит голая, и пуп пробит насквозь колом.
Ой, чё тут было! Кольку посадили – мол, он [убил жену]. Агафья – на родню, родня подняла бунт, и все – кто взял вилы, кто топоры, оглобли – и пошли. Сожгли дом ее. А Агафью никто не нашел: или сгорела, или ушла в тайгу.
Было это, было… Правда, с рассказа маминого, но я даже помню-то и Полинку – как на фотокарточке размыто, но помню».
Рассказ Н. Н. Тепляшина[5] о ведьминых проделках:
«Бывало, едешь уже поздно ночью на коне из Кольцова к своёй деревне. Вроде не поздно – часов 8 вечера, а на небе так ясно, как днем – месяц всё освещает. И вдруг (на небе ни тучки, ничего нет) просто ветерок подул и – раз, месяца нет.
И так темно, что с дороги вмиг собьешься, особливо если позёмка пошла. Это, люди говорят, ведьма месяц спрятала, чтобы насолить-то путникам».
З. Н. Балабанова[6] приводит пример получения колдовской силы:
«… Не знахарской силы, а колдовской! Не путай. Сама я не колдовка, а вот бабка моя колдовкой была. Мы уже с [мужем] Вовкой жили, а она совсем слаба стала, продали избу ее, и стала она у нас жить.
Вот на Святки спим, слышим, заговорила она, затоптала. Выхожу, а она у порога лежит голая… Ну, совсем голая. А мне до чё перед Вовкой совестно, я джемпер накинула ей. Лететь надо было куда-то, а мы не дали!
А перед смертью умом слаба стала, чё попало говорит… Ну, и давай мне про колдовство, то ли от дури такой, то ли специально, чтобы передать кому-то. Так вот, говорит, что можно статься колдуньей. И будет у тебя всё, чё надо. Лучше, чем кто-то, будешь жить, бояться люди будут тебя. А боятся – значит, уваженье. Сделать надо так: взять черную кошку, без всяких пятен, только черную.
Истопить баню в полночь и ее прямо живьем-то в кипящую воду, да смотреть, чтоб не выскочила, давить надо. Вскипятить живую, пока не издохнет. Как только умолкнет, то в окне покажется лицо с красными глазами. Бояться не надо, якобы это помощник твой – ну, посвятитель! Глаза здоровые и страшные. Если не закричишь, то зайдет в баню – молодой мужик – и научит тебя колдовству.
Я, конечно же, не делала этого, и делать не буду… Не колдовка я! А раз бабка замарана была, то меня тоже к им числют… Не такая я, не такая…».
И. И. Карасёв[7] о том, как можно стать колдуном:
«Слыхивал я (старики еще рассказывали), как стать колдуном. Вот чё сделать надо. Натопить баню в 12 часов ночи (там ведь в это время черти моются), черную кошку вскипятить прямо в котле. И из-под полка выскочит красная собака, будет блевать. Если человек слижет блевотину, то станет колдуном…».
Знахарка Т. В. Наумова[8] о том, как нагоняют порчу в дом и как ее изгнать:
«.
.. Да половик или кружок, который лежит под порогом… На них можно налить воды, которой обмывали покойника, или сыпануть землю с могилы. Вот бабки обмывают покойников, а воды берут себе немного, ну, якобы полечить внучат от страха, чтобы покойников не боялись. А вот ее тоже используют, чтобы порчу нагнать в дом. И кто живет в этой избе – перешагнули через половик-то, и всё… Потом вдруг разлад в семье, мужик загулял, дети захворали… Поэтому такие половики не надо кидать возле порога, а пусть будет голый пол.
Я вот как делаю… Залажу уборку в избе – к порогу подсыпаю соли, и пусть постоит, пока я прибираюсь. Потом беру веник и мету весь мусор к порогу. В совок всё, только не руками, а веником (или газеткой помогать можно), потом мусор за ограду – и наотмашь выкинуть. Помою пол, и славно… А соль, что сыплю? Так ведь всё колдовство – оно боится соли! Вон Никифорова подвязалась пояском, а не знала, что невестка его в соли выпарила. Ох, как орала, она-то ведь колдовка! Присушкой занимается и деньги берет…».
Рассказ Н. Т. Захаровой[9] об односельчанине-колдуне:
«Жил у нас один… Мог свадьбу испортить враз. Вот доколе не пригласят его… А он был отведуном – сам явится, а явится – всё, считай, пришла с ним беда. Только зайдет – махом молодые прямо за столом начинают ругаться. А почему начинали ссориться? Диавол найдет, за что…».
Остудный[10] заговор, записанный в с. Кибитень от местной жительницы, не назвавшей своего имени:
«”Встану я, раб (имя колдуна), не перекрестясь, пойду, не благословясь, из избы дверьми, из двора воротами. Выйду в чисто поле, а там окиян-камень. Сидит на нем Иисус Христос и Богородица. И бьются они, и дерутся они, царапаются в кровь, про хлеб и соль не говорят и любовь не творят. Вот так же пусть [бы] раб (имя) с рабой (имя) жили и тужили, дрались, царапались, бились. И пусть зубами мечутся, бросаются, загрызаются. Эти слова острее острого ножа. Ключ в море, замок в поле”.
Достаточно было прочитать этот заговор на мусор, соль, воду, землю, и всё это подбросить под порог – и муж с женой начинали скандалить».
Воспоминания Н. Н. Тепляшина о предсмертных муках односельчанки-ведьмы:
«… Ковалиха слегла. Всё – время помирать, да пора уж, ей-то уже 98 лет было. Но не может она умереть-то. Зналась с нечистой, и помирать трудно. Вот доколе на один конец кровати приползет, на другой, и так мучилась. Потома-ка батюшка пришел, стал читать отходную, а она без креста. Вот ей одел он крест, а она его в рот положила и в комочек скатала, и выплюнула. Ни одного зуба во рту нет, а крест оденут – она его опять скатает. Потом орет и руку тянет, всё “нате, на, на…”, – а руку никто не берет. Потом полено ей дали, она за него подержалась – силушку, видимо, передала. Выворотили потолочину, и тогда она умерла».
Мнение знахарки А. И. Егошиной[11] о колдунах:
«Они же всё вокруг ненавидят… Им совсем не совестно за то, что они делают! Вот живет человек хорошо – надо сделать, чтобы было ему плохо! Или один человек не угоден другому… Они поступают против Бога! Они же Господа не боятся! Ведь одна из заповедей – “Возлюби ближнего, как самого себя”»!
И.
И. Карасёв об отношении деревенских жителей к знахарям:
«Боимся? А как же не бояться? Они же много чего знают… Но если заболеет кто, надо придти спросить и хорошенько поблагодарить. Они нужны! Врачи – они же все коновалы… Ничего не могут, только уколами заколют или пилюлями отравят. А вот такие, как покойная бабка Василиса была… Такие могут, словом же лечат…».
Как можно бороться с «темными» силами
Л. В. Дьякова[12] о средствах борьбы с нечистой силой:
«Святая вода все страсти потушит, отгонит все зло и, конечно же, чертей. Вот почему надо окроплять ею всякую вещь, еду. Я видела много раз, когда несколько капель воды, влитые в рот больного, который находился без сознания, приводили его в чувство. Это ведь благодать Божья, и чем больше мы верим, тем больше нам помогает.
Вот если мужик в доме жадный, всё ноет, жене не даст ни отрез на платье купить, ни румянов, или денег не дает… Надо на воду святую пошептать таки слова и дать ему выпить, так он не только все деньги отдаст, всё для жены сделает.
А слова такие: “Как добрая матушка не жалеет для своих детей ни хлеба, ни меда, ни денег звонких, ни сил, ни времени, так и муж мой, раб Божий (имя), не скупел бы, не жалел бы для меня ничего и никогда, везде и всегда. Так слова мои сбудутся и свершатся. Аминь”».
Запись о «вежливце»-колдуне в тетради, служившей домашним лечебником (кто-то вырвал лист, остался отрывок):
«… в качестве почетных гостей, причем еще в дверях приглашенного встречает сам хозяин со стаканчиком водки. После второй чарки колдун начинает кудесить. Потом берет из рук хозяйки поднесенные ему хлеб-соль, разламывает хлеб на кусочки, круто посыпает солью и разбрасывает по сторонам. Плюнув три раза на восток, он входит в избу, осматривает все углы, дует в них и плюет, потом в одном сыплет рожь, а в другом – свою волшебную траву, в остальных двух – золу, рожь против порчи и траву на здоровье молодых. Оглядев печку: не подложено ли туда ядовитых трав, на месте ли все кирпичики, он осматривает трижды лошадей, назначенных для свадебного поезда.
Заглядывает под хомут: не подсунул ли кто репейник или другие колючки. Кладет на порог замок, накрепко запирая семейное счастье.
Напоследок обсыпает молодых рожью, заставляет переступить черный полушубок и этим вконец изводит могущую быть порчу. Провожая молодых до церкви, он на каждом перекрестке и под каждыми воротами (которые считаются самыми опасными местами) шепчет заклинания. Из-под венца велит ехать другой дорогой».
Рассказанное Е. И. Маркиной предание о воде как зеркале человеческой души:
«Вода являлась показателем качества души человека. Обычно сельчане смотрят, у кого в каком виде находится колодец. Если вода всегда чистая, прозрачная, без запаха, значит, колодец чистит – человек добрый. Если же наоборот, то – худой. Во сне видеть чистую воду, означает, что у человека чистая душа. Когда видишь чистую, прозрачную воду и купаешься в ней, это означает, что человек очищается духовно, и если он болеет, то обязательно хворь пройдет. Когда вода мутная, это к печали и к худу».
Целительница В. Н. Виноградова[13] о лечении «суроченных»:
«Вначале читаю трижды “Отче наш”, потом на воду заговор трижды: “Шла Божья матушка через мост. Ей навстречу – Николай Угодник, Илья Пророк, Иоанн Богослов: “Куда идёшь, Божья матушка?” – “Иду умывать нервы, продувать глаза и горечь выгонять из раба Божьего (имя), из его головы, из рук, живота, из сердца, печени, зелени, из шеи, из позвоночника, из синих жил, из красной крови”. Спаситель с крестом, Спаситель – над нечистой силой победитель. Уходите, сатаны, с раба Божьего (имя), уходите все нечистые во все четыре стороны. Аминь, аминь, аминь”.
Дальше даю этой воды напиться и умыться на три дня. Через три дня веду к речке больного или колодцу и наговариваю: “Здравствуй, вода Татьяна, земля Ульяна, а ключ Иван, дайте мне воды от всякой беды”. Умываешь больного этой водой и набираешь ее, наговариваешь снова заговор и даешь этой воды еще на три дня».
Знахарка А. И. Егошина о «стыдном» способе снятия «урока»:
«… Шесть месяцев парнишке было. Помирал он… Ольга, мать его – ее уже беременную оглазили, причем – Зинка Южбенкина (нонче зимой померла). Так вот, она же, [Зинка,] косоглазая… Погладила ее по животу в магазине, и всё. Девка – ни спать, ни есть, ни ходить… Кое-как сняли этот урок.
Бабка Васа к этому времени тоже померла, а ребенок, видимо, всё-то это в себя взял. И болеет, и болеет… Они [приглашали] врача, всё по больницам – не помогает. Отправили домой помирать. Фельдшерица наша говорит: “Бабку найдите”. Ну, они ко мне и пришли… Я-то чё? – посмотрела… Ой, вижу, всё – уже парнишку не спасти. Ну, это же дитя, и так стало больно и жалко. Говорю: “Ладно, попробую. Только это лечение стыдное”. Отказались… Они привезли батюшку, он причастил его… И мальчонка уже дышит через раз, отойдет скоро… Ну, Ольга ко мне в ноги – мол, помоги, баба Шура, век не забуду. Я сказала: “Хотите, чтобы парнишка был жив? Пусть мужики выйдут, и будет только мать. Только говорю, что бы я ни делала – на всё согласны?” – “На всё!” – говорят. А парнишка уже хрипит.
Я снимаю штаны и прямо этим-то местом… голым… сажусь ему на макушку и говорю: “Чем родился, тем и накрылся! Чем родился, тем и накрылся! Чем родился, тем и накрылся!” Потом сажусь на воду и эту воду выливаю ему на голову, приговаривая: “Не из ведра лью, из п..ды плещу”. Этот самый сильный наговор, что только есть от детской порчи. Его почти никто не знает… Почему так именно делают? А потому, что нет надежней и защитнее места для дитя, как утроба матери…».
Из воспоминаний Н. Т. Захаровой:
«Мама так делала. Если тебя оглазали или сурочили, надо выйти во двор, смотреть, как собака оправляется, приговаривая: “Смотрю на старый древ, на собачий х.й. Порча, урок, изгинь”. И не надо умываний, и к бабкам не надо ходить. Это так помогает – лучше всякой бабки…».
Из рассказа А. И. Егошиной:
«Бабка-то Матрена Осипенкина лечила так. Одевалась всегда в белую одежу, в которой никогда на улицу не выходила… Ничего нельзя поесть перед лечением-то, всегда должна гореть лампадка, церковная свечечка, стоять должна икона… Ничё в комнате лишнего, даже кота, и того нельзя – может ведь кинуться, особливо ежли порча – сразу кинется. Ничё не должно из еды стоять, а сама-то бабка в платке…».
Знахарка П. Н. Тепляшина[14] об изгнании беса и профилактике сглаза:
«Привели ко мне бесноватую. Ее признали сразу – она в церкви во время херувимской[15] начала выть, потом лаять, как собака, а потом у нее случился припадок. И вот, доколе батюшка подойдет, водой брызнет, она аж выворачивается и орет: “Жгёт мне, жгёт”. Лечила я ее около шести недель, долго… Но така болячка так долго лечится, ведь там внутри бес.
“Черный глаз, карий глаз, помилуй нас!” – [так] от недоброго глаза отчитывают по три раза двенадцать зорь. При встрече с человеком, известным своим недобрым глазом, надо мысленно сказать: “Недобрый глаз, не гляди на нас”, – и в воображении чем-то накрыть его, например, стаканом».
Баба Вера Виноградова о том, как женщине избежать сглаза:
«Чтобы избегнуть сглаза, женщине и девушке нужно, погладив рукой себя по заду, потом погладить той же рукой по лицу, говоря: “Как ты у меня неглазливая, так и я бы неглазливая была!”».
Знахарка П. Н. Тепляшина о борьбе с «темными»:
«Да это ничего… Ведь это борьба с темными [силами], а мы во имя Господа побеждаем их. Бывало, лечу порчу, так после этого так блевать и кидат… Что это? Конечно, грязь, которую на себя взял… А бывает, что просто спишь: такой сон находит, что работать невозможно. И позеваешь… и позеваешь…».
Как знахарка приобрела «силу лечения», и о действиях бабки-повитухи
М. И. Итегенева[16] о том, как ее мать стала знахаркой:
«Мама знала много… Она лечить начала еще по молодости, в 30 лет. Потом сказывала, под старость, что передали ей силу лечения [при следующих обстоятельствах].
Жила бабка одна, имя не знаю и где не знаю, но под Ачинском, это точно. Поехала мама в город (надо было товару купить), остановилась на ночь у той-то бабки – она нам своя была по деду Тихону, но мы ее не знаем, я не захватила ее уже. И чё-то лечила она, а мама интерес проявила. Приезжает, а бабка ей дала один заговор от грыжи. А у нас был рожден Ванька тогда (сейчас нет его – помер по пьянке). У него грыжа пупочная, ну, мама сама давай лечить. А потом бабенки давай к ней ребятишек таскать, вот – она хорошо грызла.
А потом к бабке зачастила: то она ей даст, как испуг полечить, то порчу, и так обучилась, что пришлось [нам] предбанник освободить для больных. Поставили стол, два стула, лавку с одеялом – там и лечила.
Уже старая была мама и рассказывала, что приехала, а бабка ей и говорит, мол: “Слушай, Мария, у тебя глаза карые, сама ты сильная, в Бога веруешь и вот уже травы знаешь. Научила я тебя чему маленько, теперь пришло время всё передать, согласна?” А мама говорит, что если по-божески, то только тогда согласна. А бабка говорит: “Конечно, по-божески, только с молитвой и крестом. Приезжай, – говорит, – под Купалу ко мне”.
Мама приехала, а там три бабки, и одна старее другой. Одна совсем старая, ходит с палкой, лицо как терка уже, слепая. Вот ночью пошли в поле. Бабку под руки повели. Поклонились на четыре стороны, встали на колени и давай молиться: “Царю небесный”, “Отче наш”, “Пресвятая Троице”, “Верую, Богородице”, “Живый в помощи”, “Да воскреснет Бог”[17]. Помолились, покрестились. Потом говорят: “Раздевайся”, – мама осталась в одной рубашке. Волосы развязали ей, крест сняли, а потом говорили какие-то слова, я их не знаю – мама не сказывала. Посыпали голову землей, травой, подули воздухом и повели к реке. А мама говорит: до чё ей дико было, что бабка та слепая шла уже сама, без палки.
Подвели к речке и оставили. Говорят: “Стой тут к реке спиной. Как услышишь свист, так сымай одёжу и нагишом иди в реку, только всё спиной. Зайдешь по колени – читай “Отче наш”, зайдешь по пояс – читай “Отче наш”, зайдёшь по сердце – читай “Отче наш”. Окунись с головой ровно три раза и 12 раз по горло, заглоти воды и неси во рту. А потом иди прямо, не оборачиваясь. Будет происходить странное – не оборачивайся и молчи. Нельзя говорить, и воду не глотай: проглотишь, всё напрасно было! Страшно будет – осеняй себя крестом трижды и мыслью говори “Да воскреснет Бог”. У под яра тебя будем ждать”.
Мама так все сделала. Идет, говорит, до чё страшно и жутко, ой! – купальска ночь ведь. Встала у реки, ждет. Слышит свист, да такой, как мужик свистит. Ой, говорит, чуть не убежала, а потом подумала: вдруг чё плохо сделается, и пошла спиной. Водичка, говорит, тепленька, песочек – ногам приятно. Иду, вот уже по коленки, читаю! Дальше читаю! Вода как будто обнимает, тепленька… По сердце, всё сделала. Иду, говорит. Только с воды вышла, ой! Как за спиной чё-то зашумело, загремело. Идет, говорит, за спиной кто-то и прямо дышит мне в спину, ой, страху! Говорит, всю дорогу крестилась и молилась. Добежала… Бабки радостные, давай меня нахваливать. Умница, говорят! Вылила я воду себе под ноги и встала на нее. Одели крест, утерли рубахой, потом одёжу дали. Платок повязали. «Всё, – говорят, – теперь сила в тебе целительная есть. И теперь есть у тебя помощник знающий”.
И вот, мама говорит, потом придет какой больной к ней, а она не знает, как его лечить. Сядет на стул против больного, задумается… И тут ей в ум посылают – чё говорить больному и чё делать. Так-то вот…».
П. Н. Тепляшина о бабе Василисе как непревзойденной повитухе:
«Так, как бабка Василиса принимала роды, никто не принимал… Научила я ее такому делу (пришлось мне принимать роды у собственной дочери), а потом стали люди звать…
Чтобы сохранить беременность, есть заговор, который поможет укрепиться. [Следует] говорить на воду и выпивать в день 12 глоточков воды: “Матушка Богородица, заступница матерей, выйди из небесных дверей, укрепи рабу Божью (имя), плод чрева и чрев плода. Аминь”. Когда начались роды, то их можно облегчить, между схватками надо читать: “Христос родился, и мы младенца ждем. Аминь”.
Если роды долгие, то [нужно] открыть все шторы, что есть в избе, открыть все замки, и на амбарах, везде-везде… Зажечь свечу и говорить: “Пока свеча догорит, тут и она родит. Аминь”. Когда разродится баба, взять ребенка, перевязать пуповину и сразу же двумя пальцами схватить за носик ребенка и, потягивая, приговаривать: “Не будь курнос и спи крепче”. Потом, обмыв новорожденного, положить его на спинку и стягивать сперва вперед и накрест пальчики ножек к локтям, потом повернуть его на живот и так же стягивать накрест пальчики ручек к ногам. Потом положить на свои ладони серединой тела так, чтобы головка и ножки висели, и, потряхивая несколько раз, приговаривать: “Расправлен, теперь уж уродцем не будешь!”
После родов роженицу в первые три дня [следует] водить в баню, но не жаркую, а так – в тёпленькую, где, растирая ей живот, читать девять раз … и столько же раз продевать младенца между ног матери: “Мать Пресвятую Богородицу на помощь призываю, чтобы у рабы Божьей (имя) не болело и не щемило, вниз не спущалось и не каменело. Мои слова – во веки веков. Аминь”. Потом беру ребеночка и веничком его легонечко-легонечко так… приговаривая: “Бабушка Соломоньюшка Христа парила да нам парку оставила. Господи, благослови! Ручки растите, ножки растите, толстейте, ядренейте, ножки ходите, свое тело носите, язык говори, свою голову корми. Бабушка Соломоньюшка парила Христа и правила, у Бога милости просила. Не будь сидун, а будь ходун. Банюшки-парушки, слушай: пар да баня, да вольное дело! Банюшки да воды слушай. Не слушай ни причищев, ни урощичев, ни от худых, ни от добрых, ни от девок пустоволосок. Живи да толстей, да ядреней. Аминь, аминь, аминь”.
Из воспоминаний Л. Е. Протасовой[18], соседки знахарки Василисы:
«… Играли мы у них в ограде (тогда еще я девчонкой была) – прятались, и вот заводуть женщину, она орёт, как корова на водопое, когда ей воду не дают. Нам, детям-то, интерес, а бабка Васа ее наглаживат и говорит, что, мол, “час баньку исправим, и всё пойдет путём”. Истопили баню, но не жаркую, просто для тепла или чё, не знаю. А у ее, оказыватся, ребенок поперек живота встал, не головой вниз или вверх, ну, как обычно дети-то, а поперек, разродиться не может. Ой, как она орала, не дай бог, врагу не пожелаешь… А мы [спрятались] за чурку и ждем. Вызвали ей врача, она не может роды принять – говорит, в город надо везти. За машину – машины все в поле, а бежать далёко. Тогда агроном с конторы позвонил в город. Они – мол, “ждите, будем”. Ждать-то ждать, кабы хворь, а то роды, – баба ждать не может, дитя на свет белый просится. Ну, вот и привели к бабке.
Она ее в баню завела, напоила травами и давай шептать, да уговариват ее, всё шутками-прибаутками, смехом. Слышим, притихла бабёнка, только стонет изредка, а потом и вовсе тишина. И тут как заорёт ребенок; я сначала думала – котенок где плачет, а это дитя. Вот и родила. Приезжает скора[19], а она уж в избе – кормит своего толстощекого. Врач-то мужик приехал, ага, всё посмотрел, всё как надо. Ну, говорит, надо тебе, бабка, памятник ставить. А та вот говорит: “Помру, потом и поставите…”».
Знахарка и бабушка-повитуха А. И. Егошина о том, как она снимает сглаз с ребенка:
«… Если это девочка, то прошу истопить баню жаркую в субботу, если парнишка, то в четверг или вторник. Сама сажусь на полок, кладу ребенка на колени и беру в левую руку веник березовый (только свежий, чтобы им никто до этого не парился). Потом ударяю обрубленным концом веника о полок и говорю такой наговор: “Как эта белая береза стояла во чистом поле, не знала ни уроков, ни призоров, так и ты, младенец раб Божий (имя), не знай ни уроков, ни призоров, и будь здоров и долголетен. Тьфу! Свят Дух, аминь”. Потом трижды парю ребенка веником и окачиваю его водой через веник. Хорошо, если ребенок разорётся в бане, это хороший знак…».
[1] Баба Василиса, или Васа, Василиса Матвеевна, здесь и далее – знахарка из с. Антропово (1911–2003). По ее просьбе в публикациях не указывается полное имя. См. о ней подробнее: Шишкова Е. К. «Я много чего могу!»: народная целительница из сибирской деревни // Этнография Алтая и сопредельных территорий: материалы Междунар. науч.-практ. конф. Барнаул, 2005. Вып. 6. С. 136–141.
[2] Зверев В. А. Что знается, то и скажется: коллекция историко-биографических материалов на кафедре отечественной истории // Родные голоса. Сибирь, ХХ век: мемуары из коллекции кафедры отечественной истории НГПУ. Новосибирск, 2008. Вып. 1. С. 137–154.
[3] Маркина Екатерина Ивановна, 1938 г. р., жительница с. Антропово. Записано в июле-августе 2005 г.
[4] Наряжаться – здесь – превращаться, преобразовываться.
[5] Тепляшин Николай Николаевич, 1941 г. р., житель с. Антропово. Записано в июле 2004 г.
[6] Балабанова Зоя Николаевна, 1939 г. р., уроженка с. Кольцово, ныне проживает в Красноярске. Записано в июле 2004 г.
[7] Карасёв Илья Иванович, 1945 г. р., житель с. Антропово. Записано в июле 2004 г.
[8] Наумова Тамара Викторовна, 1939 г. р., знахарка с. Антропово. Записано в июле-августе 2005 г.
[9] Захарова Нина Тимофеевна, 1944 г. р., жительница с. Антропово. Записано в июле 2004 г.
[10] Остудный – предназначенный для того, чтобы поссорить близких людей, сделать их ненавистными друг другу.
[11] Егошина Александра Ивановна, 1932 г. р., знахарка из с. Голубки. Записано в июле-августе 2005 г.
[12] Дьякова Лидия Владимировна, 1947 г. р., жительница с. Антропово. Записано в августе 2005 г.
[13] Виноградова Вера Николаевна, 1921 г. р., знахарка из с. Кибитень. Записано в июле 2005 г.
[14] Тепляшина Пелагея Николаевна (1905–2003), знахарка из с. Антропово. Записано в июне 2003 г.
[15] Херувимская песнь – часть церковного песнопения, начинается словами «Иже херувимы».
[16] Итегенева Мария Ивановна, 1928 г. р., жительница с. Антропово. Записано в июле 2004 г.
[17] Эти молитвы есть в православном молитвослове.
[18] Протасова Лидия Евдеевна, 1948 г. р., жительница с. Антропово. Записано в июле 2005 г.
[19] Бригада скорой медицинской помощи.
Как Фрося из глухой русской деревни смогла очаровать немцев | Культура и стиль жизни в Германии и Европе | DW
Ежегодно на немецком книжном рынке появляется девять тысяч новых книг для детей и подростков. Часть из них — переводные. А знают ли дети в Германии русских писателей? «Все больше детей в Германии знакомятся с русской литературой, но долгое время она оставалась малоизвестной. Большинство, конечно, знают Пиноккио, Буратино — для знатоков», — говорит в интервью DW Катя Вибе (Katja Wiebe), эксперт по славянской литературе, сотрудница Международной библиотеки для молодежи (Die Internationale Jugendbibliothek).
Сколько русских произведений в «Замке книг»
«С «Фросей Коровиной» Станислава Востокова в прошлом году вышла еще одна книга — «Как работает маяк» Романа Беляева. Два года назад на немецкую литературную премию была номинирована книга Александры Литвиной «История старой квартиры». И этот новый тренд радует, тем более, что на протяжении многих лет русские книги в Германии встречались очень редко, за исключением, конечно, переизданий классики еще советских времен: «Буратино», «Волшебник изумрудного города» или «Веселые сказки» Владимира Сутеева», — говорит Катя Вибе.
В «Замке книг» в Мюнхене около 10 тысяч книг на русском языке
Первая в мире специализированная библиотека мировой детской литературы была основана в 1949 году писательницей и журналистом Джеллой Лепман (Jella Lepman), которая вернулась из эмиграции в Мюнхен после окончания Второй мировой войны. В 1983 году библиотека обосновалась в старинном замке Блютенбург, который стали называть «Замком книг». Общий фонд насчитывает около 600 тысяч книг. Сегодня в нем хранится около 10 тысяч изданий на русском языке. Ежегодно эта коллекция пополняется новыми экземплярами: от 30 до 80 книг. Читальный зал библиотеки открыт и для местных жителей, но, как отмечает Катя Вибе, «Замок книг» — международный архив, которым регулярно пользуются ученые, переводчики, писатели, издатели. «Справедливо спросить, почему до сих было мало книг из России для детей и юношества, — рассуждает немецкий эксперт. — В 1990-е годы контакты между представителями книжного рынка Германии и России были заморожены, мосты — разрушены. Теперь нужно время, чтобы снова их восстановить. На протяжении последних десяти лет наши связи стали более интенсивными».
Престижная немецкая премия и русские книги
И вот на этом фоне появляется Фрося, о которой уже упомянула сотрудница международной библиотеки… В оригинале — «Фрося Коровина», в немецком переводе «Фрося Бесстрашная» («Frossja Furchtlos»).
«Фрося Коровина» на немецком языке
Книга российского писателя Станислава Востокова номинирована в 2020 году на немецкую премию в области детской литературы (Jugendliteraturpreis), которая вручается в Германии ежегодно с 1956 года. За более чем 60-летнюю историю существования этой престижной награды были удостоены 2500 книг. С самого начала премия носила международный характер. Российская литература, конечно, не стала исключением. Как показал анализ базы данных объединения Arbeitskreis für Jugendliteratur, занимающегося литературой для детей и юношества и в том числе организацией и проведением конкурса, больше чем за полвека на премию были номинированы 18 книг на русском языке.
Победитель был только один: в 1991 году премию получила повесть «Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца» русского писателя Анатолия Приставкина, посвященная, как и его наиболее известное произведение «Ночевала тучка золотая», трагической судьбе воспитанников детского дома в военные годы. Ни новеллы Пушкина, ни «Петя и волк» — симфоническая сказка для детей Прокофьева, ни рассказы Чехова, номинированные в разные годы на немецкую премию детской литературы, награды удостоены не были.
Что означает номинация на самую престижную премию в Германии?
«Немецкие издательства очень нерешительные, что касается русской литературы для детей. Я очень обрадовался, когда мне поступило предложение от издательства Knesebeck. Но я и представить себе не мог, что книга будет номинирована на такую премию. Уже одна номинация — большое признание», — признается в интервью DW Томас Вайлер (Thomas Weiler), который перевел «Фросю Коровину» на немецкий.
А что говорит сам писатель? «Мне кажется, что это стало неожиданностью для всех, для издателей, для переводчика… И для сотрудницы Международной детской юношеской библиотеки Кати Вебе, которая и предложила издательству Knesebeck опубликовать мою книгу, за что я Кате очень благодарен. Рассказ о глухой русской деревне, и вдруг такой интерес!» — ответил DW Станислав Востоков.
Фрося Коровина стала Фросей Бесстрашной. По душе ли такая метаморфоза «отцу» Фроси? «Конечно, мне ближе «Фрося Коровина». По-русски оно очень ладно звучит, вызывает деревенские ассоциации. Но я понимаю, что в каждой стране, в каждом языке свои традиции, разные условия восприятия. Например, в Финляндии книга вышла под названием «Фросин дом». Тут издателю и переводчику виднее, что лучше примет читатель», — говорит Станислав. Может, постарался переводчик? «Это было не мое решение или даже предложение, — опровергает Томас Вайлер. — Название выбирает издательство. Я бы оставил «Фрося Коровина», но, думаю, для издательства это было слишком чуждо. Уже одна только «Фрося» — для немецкого ухо тяжело. Я рад, что иллюстрации Марии Воронцовой были переняты. Это ведь тоже не само собой разумеется. Они мне очень понравились», — рассказывает Томас Вайлер, известный в Германии переводчик литературы с русского, белорусского и польского языков.
Российский писатель Станислав Востоков вспоминает рабочие моменты: «Кое-что обсуждали, в частности деревенскую песню, которую Фрося исполняет перед водителем автобуса, чтобы таким образом оплатить свой проезд. Томасу, да и мне тоже, было непонятно, зачем героиня песни расстилает только что сотканное полотно на земле, да еще и прибивает колом! Чтобы точно ответить на вопрос Томаса про полотно, мне пришлось связаться с вологодским музеем «Семёнково». И там мне объяснили, что раньше полотно белили именно на земле и чем-нибудь его фиксировали, чтобы не сдуло ветром. Но не колом, конечно! Это просто юмор. Кстати, «Семёнково» является прототипом музея деревянного зодчества из моей сказки. Музей этот совершенно замечательный! И дома, описанные в сказке на самом деле находятся в «Семёнково», в том числе и прототип дома Коровиных. А еще Томас заметил, что в тексте книги бабушка Фроси ломает левую ногу, а на рисунке в гипсе — правая. И Томас попросил, можно ли ему «сломать бабушке» правую ногу? Я не возражал».
«Фрося Коровина» на русском языке вышла в издательстве «Клевер»
Сложности перевода
Что еще кроме названия изменили в немецком варианте? Шрифт. В оригинале это был рукописный шрифт. В немецком варианте, как подчеркивает переводчик, к сожалению, взяли для названия и подзаголовков компьютерный шрифт, похожий на рукописный. Работа над переводом заняла несколько месяцев. Для Томаса Вайлера это уже не просто книга российского автора, это и «его книга»: «Я, конечно, не придумывал самих героев, но немецкий текст я считаю своим авторством. Станислав Востоков создал целый мир героев, придумал им приключения, а моя задача — рассказать историю на немецком». Работая над текстом, переводчик старается не отходить от оригинала. В этой книге самые трудные места хорошо объясняются. «Сносок мы не делали — в детских книгах это не приветствуется. Может, в книге есть несколько мест, которые будут непонятны детям. Но можно спросить взрослого. Да и не все надо уметь объяснять, литература это допускает», — уверен Томас Вайлер. Перевод получился длиннее оригинала, и это не зависит от языка. «Немецкий может быть очень компактным и четким, но в такой книге, душевной, сердечной, такая немецкая четкость может скорее помешать, важно попытаться сохранить все», — делится своим опытом Томас Вайлер.
Медведь и деревенский пьяница Никанор: кто станет любимым героем?
Сама героиня ему очень симпатична. Позитивная, сильная, немецким детям она точно понравится, уверен переводчик. Любимые персонажи писателя — медведь Герасим и отец Игнатий. Медведь не простой — зависимый от кофе. Читая эту книгу в Германии, останавливаешься как раз на нем. «Медведь и выпивающий Никанор… — эти два персонажа, пожалуй, обслуживают самые распространенные стереотипы о русских и России. «Вы не боитесь, что теперь и немецкие дети, прочитав книгу, будут представлять себе Россию именно так?» — спрашиваем мы у автора. «Но ведь это во многом правда, — отвечает он. — Русская деревня, во всяком случае, с советских времен связана с выпивкой. В деревне пока мало что изменилось. По-моему, об этом надо писать, но, конечно, писать с состраданием. Между прочим, прототип Никанора живет в нашей деревне! Он постоянно сидит у магазина и то и дело заводит с покупателями разговор по душам. Это наша деревенская достопримечательность. Хотя деревней наш поселок можно назвать только условно. Ведь от нас до Москвы всего 4 километра, а через дорогу строится «Сколково» — русская «Кремниевая долина». Что же до медведей, так они и вправду ходят по далеким деревням. Да что там, даже в нашу местность, в ближайшее Подмосковье еще относительно недавно лоси захаживали! Один мой знакомый старик даже случайно уселся на прилегшего лося, приняв его за бревно! Совсем сказочная история».
Томас Вайлер считает, что здорово, что такой пьяница может появиться и в детской книге. «Он вносит свой вклад в сюжет. Я не думаю, что у детей останется такое впечатление о России. Фрося, ее бабушка, — вот их дети точно запомнят. Мне не показалось это заезженным».
Катя Вибе из Международной библиотеки сразу полюбила главную героиню. «Такая независимая, смелая, очень умная, современная героиня. Она сама принимает решения, у нее своя голова на плечах. Это смесь приключений и анекдотичных ситуаций», — делится своими впечатлениями Вибе. Станиславу Востокову она желает продолжать в том же духе, не теряя своего чувства юмора.
На престижную премию в номинации «Книга для детей» вместе с российским писателем номинированы еще пять авторов. Имя победителя станет известно 16 октября. Министр по делам семьи, женщин и молодежи Франциска Гиффай (Franziska Giffey) объявит победителя в берлинском театре GRIPS, из-за пандемии коронавируса — без зрителей, в онлайн-трансляции.
Смотрите также:
Детские книжки от немецких писателей
Детские книжки от немецких писателей
Братья Гримм. «Гензель и Гретель»
Ни одна из немецких книг не переводилась на другие языки так часто, как собрание сказок Якоба и Вильгельма Гримм. Во всем мире известны их названия: «Бременские музыканты», «Храбрый Портняжка», «Мальчик-с-пальчик», «Горшочек каши», «Король Дроздобород» и, конечно, «Гензель и Гретель», в которой сестра спасает брата от злой ведьмы.
Детские книжки от немецких писателей
Эрнст Теодор Амадей Гофман. «Щелкунчик и Мышиный король»
Повесть-сказка Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король» была написана и опубликована в 1816 году — в самый канун Рождества. И действие ее начинается в тот вечер, когда дети получают подарки. В России книга сразу стала очень популярной. Не случайно Чайковский увлекся этим сюжетом, а его знаменитый балет, созданный по мотивам сказки Гофмана, ставят по всему миру.
Детские книжки от немецких писателей
Генрих Гофман. «Степка-растрепка»
Другой Гофман — Генрих — был врачом-психиатром. Он сочинил для своего маленького сына «Степку-растрепку» — несколько нравоучительных историй о том, как ребенок должен себя вести: слушаться взрослых, быть аккуратным… Так появился и ужастик о Кате, игравшей со спичками: «Горит рука, нога, коса / И на головке волоса. / Огонь — проворный молодец: / Горит вся Катя, наконец…»
Детские книжки от немецких писателей
Вильгельм Буш. «Макс и Мориц»
Черный юмор немецкой детской классики не всегда понятен и приятен родителям, но немецкие дети его любят. Не случайно так популярны комиксы Вильгельма Буша про малолетних хулиганов Макса и Морица. В страшилках Буша воров протыкают зонтиками, проказникам отрезают головы, а кошкам и собакам поджигают хвосты… Непедагогично?
Детские книжки от немецких писателей
Отфрид Пройслер. «Маленькое привидение»
Милая сказка «Маленькое привидение» — одна из доброго десятка книг немецкого писателя Отфрида Пройслера, переведенных на множество языков мира, в том числе и на русский. Ее волшебный герой живет на чердаке старинного замка, который стал музеем, и мечтает увидеть мир не ночью, а днем.
Детские книжки от немецких писателей
Корнелия Функе. «Чернильная» трилогия
Романы-фэнтези Корнелии Функе давно стали мировыми бестселлерами. Среди прочих на русском языке изданы «Чернильная» трилогия, романы «Повелитель драконов», «Король воров», «Бесшабашный».
Детские книжки от немецких писателей
Эрих Кестнер. «Проделки близнецов»
Книги Эриха Кестнера нацисты сжигали как «противоречащие немецкому духу». Но «Эмиль и сыщики», «Кнопка и Антон», «Летающий класс» остались в истории литературы. Самая известная его книга — «Проделки близнецов» («Две Лотты») — рассказывает о разлученных сестрах. На основе ее сюжета снято более 20 фильмов.Самый знаменитый — американский с Линдси Лохан (справа).
Детские книжки от немецких писателей
Михаэль Энде. «Джим Пуговка и машинист Лукас»
Общие тиражи книг классика немецкой детской литературы Михаэля Энде составляют более 20 миллионов экземпляров. «История, конца которой нет» и «Момо» были несколько раз экранизированы. И все-таки необыковенные приключения Джима Пуговки и машиниста Лукаса, которые начались после того, как жители страны Медландии получили посылку с маленьким мальчиком внутри, популярны больше всего.
Детские книжки от немецких писателей
Пауль Маар. «Субастик»
Повести Пауля Маара — прозаика, драматурга и иллюстратора — о проказах веселого рыжего мальчишки с пятачком вместо носа стали известны русскоязычному читателю совсем недавно. Но и писать их Маар начал не так давно — в 1970-е годы. Истории о Субастике не только увлекательны, но и отлично подходят для развивающих занятий в детскому саду и младших классах школы.
Детские книжки от немецких писателей
Вольф Эрльбрух. «Маленький крот, который хотел знать, кто наделал ему на голову»
Вольф Эрльбрух — автор и/или иллюстратор таких известных книг, как «Медвежье чудо», «Леонард», «Дрозд фрау Майер», «Утка, смерть и тюльпан». Книжка про крота, который выясняет, кто накакал ему на голову, написанная в 1989 году, переведена на 30 языков и вышла общим тиражом более 3 млн. экземпляров. Можно долго спорить о ка(К)честве юмора и о морали «сей басни», но успех феноменальный.
Автор: Ефим Шуман
Образ и судьба русской деревни в повести Бунина «Деревня» (Реферат)
Содержание
Введение
Вечные вопросы о судьбах России
Есть ли в «Деревне» ответы на вечные вопросы?
Исследование психологии славянина на примере героев «Деревни»
Заключение
Библиография
Введение
Иван Алексеевич Бунин — замечательный русский писатель, человек большой и сложной судьбы. По силе изображения, отточенности языка, простоте и стройности архитектуры произведений Бунин стоит в ряду выдающихся русских писателей. Его творчество, если не брать во внимание ранние подражательные стихи (а он, кстати, был талантливым поэтом), отмечено печатью оригинальности и полной самостоятельности, хотя опиралось, разумеется, на богатые традиции русской литературы. Наибольшую известность Бунину принесли его реалистические повести и рассказы, такие как «Деревня», «Весёлый двор», «Ночной разговор», «Суходол» и другие, которые сам он относил к числу произведений, резко рисовавших русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы. Повесть «Деревня», напечатанная в 1910 году, вызвала большие споры и явилась началом огромной популярности Бунина. Это произведение, как и творчество писателя в целом, утверждало реалистические традиции русской классической литературы. В повести захватывает богатство наблюдений и красок, сила и красота языка, гармоничность рисунка, искренность тона и правдивость. А.М. Горький высоко ценил реалистическое творчество Бунина, о повести «Деревня» писал: «Я знаю, что когда пройдет ошеломленность и растерянность… тогда серьезные люди скажут: «Помимо первой художественной ценности своей «Деревня» Бунина была толчком, который заставил разбитое и расшатанное русское общество серьезно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом — быть или не быть России». Самому Бунину он писал в декабре 1910 года: «…Так глубоко, так исторически деревню никто не брал… Я не вижу, с чем можно сравнить вашу вещь, тронут ею — очень сильно. Дорог мне этот скромно скрытый, заглушенный стон о родной земле, дорога благородная скорбь, мучительный страх за нее — и все это – ново».
1. Вечные вопросы о судьбах России
С незапамятных времён людям было свойственно размышлять над вопросами, ответами на которые не могли стать какие – то общеизвестные фразы и догмы. Не случайно подобного рода вопросы стали называть философскими или вечными. Разумеется, что культурное наследие не могло пройти мимо столь значимой части общественной и духовной жизни народа, поэтому творцы в меру своих возможностей активно предлагали возможные ответы, зашифрованные в их произведениях. Литература, разумеется, не осталась в стороне от этого нелёгкого, но вместе с тем интереснейшего занятия. Начиная с древней литературы, вплоть до наших дней тянется спор о судьбе человека и народа, о смысле существования, о вере, Боге.… Кажется, нет конца этим размышлениям.
В начале XX века Россия стояла на распутье. Год от года ситуация накалялась. Вечные вопросы своей актуальностью привлекали внимание ведущих умов просвещения. Иван Алексеевич Бунин сам задавался ими, и его творчество – прямое тому доказательство. Жизнь человеческого общества подвержена изменениям, потрясениям и катаклизмам. Это мир, по Бунину, дисгармоничен и неустойчив. В 1910 году вышло большое обобщающее полотно – повесть Бунина «Деревня», в которой к философским, этическим, эстетическим проблемам присоединяются и вопросы злободневно-социальные, которые раскрываются на материале российской действительности XX века. Это произведение – вершина дореволюционного творчества Бунина. Этой повестью, произведшей настоящую бурю в литературном мире, писатель нажил себе врагов, которые не уставали повторять, что он — холодный и злобный писатель, оклеветавший крестьянскую Россию и не желающий увидеть в ней ничего светлого, положительного. Между тем «Деревня» создавалась Буниным с такой страстью и муками, с какими он вряд ли что-нибудь писал. Он с детства хорошо знал деревенскую жизнь, у него были друзья, сначала среди ребятишек, а потом из деревенской молодёжи, с которыми он коротал много времени, бывая запросто в их избах, знал до тонкости крестьянский язык. «В деревне прошла моя жизнь, следовательно, я имею возможность видеть экспресса», говорил Бунин со знанием, считая его первостепенным долгом каждого мыслящего человека, тем более писателя.
Несмотря на то, что местом действия повести выбрана Дурновка и уездный город, сфера охвата жизни в ней гораздо шире и масштабнее. «Деревня» наполнена слухами, спорами, разговорами в поездах, на базарах, на сходках, на постоялых дворах. В ней много действующих лиц, которые создают впечатление бурлящей многоголосой толпы. Герои повести пытаются разобраться в окружающем, найти какую-то точку опоры, которая поможет им удержаться в этом могучем потоке, выжить не только физически, но и духовно.
В центре повествования Тихон и Кузьма, два родных брата, придерживающиеся разных жизненных позиций. Тихон твердо уверился в том, что самым прочным и надежным на свете являются деньги, которые дают и достаток, и благополучие, и уверенность в завтрашнем дне. Наделённый твердым характером, сильной волей, мужицкой смекалкой и трудолюбием, этот потомок крепостного становится хозяином дурновского имения. Ради достижения цели Тихон всю свою жизнь подчинил погоне за богатством. На этом пути ему приходится идти на сделки с совестью, быть жестким по отношению к своим односельчанам. Женитьба из-за выгоды не приносит Тихону семейного счастья, ибо он лишён даже радости отцовства. У него нет наследников, которым он смог бы передать накопленное за всю жизнь богатство. Личная драма героя усугубляется общественным разладом, когда рушатся казавшиеся незыблемыми основы. Тихон Красов до глубины души поражен, что в плодородном черноземном крае может быть голод, разорение и нищета. «Хозяина бы сюда, хозяина!» — думает он. Его брат Кузьма винит в этом правительственных «пустоболтов», которые «затоптали, забили народ».
Кузьме Красову свойственно другое понимание жизни. Этот герой представлен читателю правдоискателем, народным поэтом, который пытается понять и осмыслить трагедию своего народа, его беду и вину. Осуждая злодеяния правящих кругов, Кузьма мучительно воспринимает нищету, отсталость, темноту крестьянства, его неумение разумно организовать свою жизнь. Тихон и Кузьма Красовы – незаурядные и сильные натуры, упорно ищущие смысл и цель жизни. А вот находят ли они его – это другой вопрос… Раздумья самого автора о беспросветной жизни в деревне преследуют нас на протяжении всей повести. Например, они явно ощущаются в диалоге Тихона Красова с братом Кузьмой. Тихон говорит: «Посиди — ка в деревне, похлебай-ка серых щей, поноси худых лаптей!» «Лаптей! — где-то отзывается Кузьма – Вторую тысячу лет, брат, таскает их, будь они трижды прокляты! А кто виноват?» Перед читателем встаёт действительно серьёзный по размаху вопрос, ответом на который не может стать утверждение, основанное на собственном житейском опыте, но на обобщающем опыте поколений предшественников.
«Беспощадная правда» бунинской повести была основана на глубоком знании ее автором «мужицкого царства». В ней Бунин показывает жизнь крестьянства накануне первой русской революции, события которой полностью разрушают привычный ход жизни в деревне. Мы видим какие-то мужицкие сходки, горящие помещичьи усадьбы, разгул бедноты… Герои повести пытаются разобраться в окружающем, найти для себя точку опоры. Но неспокойные события начала века обостряют не только социальные проблемы деревни, но и разрушают нормальные человеческие отношения, заводят героев «Деревни» в тупик.
О рассказах, вдохновивших русского царя на освобождение крепостных ‹Литературный центр
Мой афганский крестный отец, ощетинившийся военный, который когда-то еще в 1930-х годах установил всеиндийский рекорд скорости мотоциклов, говорил о A Sportsman’s Notebook как об одной из двух или трех книг, которые сформировались и продолжали информировать его разум. Я помню его копию, лежащую на прикроватной тумбочке, в кожаном переплете, карманного размера, напечатанную на луковой бумаге.
Он больше заботился о лошадях и собаках, чем о книгах, и никоим образом не мог считаться литературным, но тем не менее он нашел место отдыха в рассказах Ивана Тургенева, прохладное убежище от жизни, полной жары и действия. Notebook — это книга такого рода, которая пользуется всеобщим спросом и глубоко поражает, и может служить надежно на протяжении всей жизни.
The Notebook находится на решающей стадии развития рассказа. Тургеневу посчастливилось родиться и вырасти там, где эта поэтическая форма, новелла, достигла своей наивысшей (пока что) славы — в России середины и конца XIX века. Чехов есть Чехов, и сравнения, когда речь идет о писателях такого уровня и столь близкого к ним отношения, являются одиозными.Тем не менее, если Чехов найдет величие, не имеющее себе равных, безусловно, A Sportsman’s Notebook может так сильно увлечь нас своими описаниями людей, зверей и доброй земли господина, что мы говорим: спасибо за то, что вы сделали, и хорошо сделали, и пожалуйста, делайте это снова и снова, как он.
Книга проходит через множество комнат, и каждая имеет свой глубокий интерес. Это та необычная вещь, классика, которая не находится в центре внимания. Это необычно. Приходя на ранний этап развития формы рассказа, он обладает сырой оригинальностью юности, ярким и утренним.
Семья Тургенева получила имущество от царей, которым они служили с тех пор, как в 1440 году перебрались из Золотой Орды во двор великого князя Василия Ивановича. Спасское, так называлась главная усадьба Тургенева, где разворачиваются эти истории, составляло 50 тысяч гектаров хорошего чернозема. Тургеневы владели этой землей с 1600-х годов, пожалованной им в награду за военную службу. Пятьдесят тысяч акров — это не просто ферма, это государство. Были индийские княжества — другие княжества на протяжении всей истории — меньше этого.Это 78 квадратных миль, или квадрат со стороной восемь миль.
История России — история тех земель — пронизана насилием вплоть до наших дней. Бессердечие администрации по отношению к рабочим, посланным для мытья шваброй и ведром облученного остова чернобыльского реактора, коренится в жестокостях первых правителей России. Петр Великий мог раздавить золотую монету своим массивным кулаком, но все эти сумасшедшие или здравомыслящие правители раздавили людей ради спорта.
Абсолют в своем царстве, мать Тургенева, Варвара Петровна, правила Спасским с прихотью и насилием, редкими даже для экстравагантно деспотической знати ее времени.Она печатала свою собственную бумагу, ткала ткань, выращивала всю еду, рубила лес, работала на лесопилках, делала свечи. Всякие работы. Если бы Россия прекратила свое существование и Спасское плавало посреди синего моря, ей не хватало бы только одежды, которую она заказывала из Парижа — снисходительности jolie laide , вышедшей замуж за лихого и хронически неверного человека.
Необычно для художественного произведения — для любого произведения искусства — Notebook сыграл важную политическую роль в истории России.Бабушка Тургенева однажды забила до смерти пажи и в смущении спрятала тело под грудой подушек. Его мать потребовала, чтобы мужчины были отправлены в Сибирь или служить в армии, пожизненное изгнание, устроили парад перед тем, как уйти под окном ее гостиной, и поблагодарить ее за терпение по отношению к ним. В молодости Тургенев наблюдал, как жестоко обращаются с маленькой девочкой во дворе петербургского дома его матери, и сразу понял, что это его собственная внебрачная дочь от крепостной крепостницы из Спасского.
Его мать знала о происхождении девочки и, несомненно, связала ее с невзгодами, как еще одно из мучений, которые она могла бы причинить этому сыну, которого она обожала и, тем не менее, должна причинить боль — поскольку она сама так сильно пострадала в детстве, отвергнутая ее собственной матерью, сексуально преследуется отчимом. (Тургенев отвез девушку в Париж, обучил ее и дал ей солидное приданое, переименовал ее в Полинетту в честь любви всей его жизни, Полины Виардо — одного из лучших европейских певцов своего времени.Это другая история.)
Это поместье и тяжелые времена, которые показала ему его мать, — это школы для этой книги. Если бы Варвара Петровна была женщиной получше, Тургенев не умел бы написать Дневник спортсмена. Эти истории основаны как на деспотизме его матери, так и на более широком деспотизме российского государства. Его личное восстание шло параллельно с более крупным национальным политическим восстанием. В детстве, а затем и в зрелом возрасте, Тургенев искал компанию крепостных в питомниках и на кухнях Спасского, потому что находил среди них доброту. Записная книжка спортсмена — плод тех встреч. Сила этих историй — в его портретах этих мужчин и женщин.
Notebook — его первая по-настоящему успешная работа. Когда в 1852 году, в возрасте 34 лет, он выпустил первое издание с большинством канонических историй, включенных в настоящий том, он опубликовал несколько небольших произведений, ничего не предлагающих грядущего блеска. Ноутбук имеет качество работы, выполненной для него самого, для любви, безудержно.Не слишком заботясь о сюжете, он рисовал портреты этих мужчин и женщин из поместья, брал рассказы, которые слышал или видел в исполнении.
Особенность, которая отличает рассказы о жизни от самой жизни, заключается в том, что в жизни нет сюжета, нет значимого сюжета. В большинстве случаев, как мы пришли к пониманию формы рассказа, писатель навязывает сюжет человеческим взаимодействиям. Одна из величайших прелестей этих историй заключается в том, что они настолько не связаны с сюжетом, что некоторые из них удерживаются вместе только с помощью обрамления рассказчика, выходящего на охоту и встречающего какого-то мужчину или женщину или ситуацию.Более чем другие, Тургенев может сказать своим скромным небрежным голосом: «» Я выбрался из глотка воздуха.
Необычно для художественного произведения — для любого произведения искусства — Notebook сыграл важную политическую роль в истории России. В середине 19 века необходимость освобождения крепостных, которые фактически были рабами, стала давить на все более западное дворянство. Необходимость их освобождения,
а затем средства и контуры этого освобождения озадачили дворян и, самое главное, царя — Александра II.Этому округу было трудно примириться с потерей своих доходов и полномочий, проистекающих из этого освобождения, отчасти потому, что они очень мало знали о своих крепостных, никогда не обращали на них особого внимания. Они приказывали к повиновению изгнанием и кнутом, а в других случаях баловали себя крепостными оркестрами в своих поместьях и отчаянными азартными играми и говорили между собой по-французски. Если бы они задумались об этом, то посчитали бы, что их крепостные имеют частную жизнь дерзко.
Рассказы Тургенева наложили человечность этих мужчин и женщин на их владельцев, показали их во всей их сложности. Рассказы стали откровением для их читателей. Любой мужчина, который когда-либо убивал курицу, знает, что лучше не смотреть ему в глаза. Тургенев заставлял своих товарищей-помещиков делать это, смотреть крепостным в глаза. Александр II признал ту роль, которую эти истории сыграли, побудив его издать эдикт об освобождении крестьян в 1861 году.
Даже сегодня, в наших других обстоятельствах, мы можем извлечь пользу из этого вынужденного пробуждения.Во времена Тургенева споры, которые непосредственно привели к ужасной русской революции, бушевали между теми, кто выступал за поворот на Запад, и теми, кто мечтал о новом славянском истеблишменте, отличном от всего, что рождается в Европе.
Может показаться, что эти давно разыгранные поединки сегодня неактуальны. Споры о правильном направлении развития России, хотя они и включали классовый конфликт между землевладельцами и крепостными, имели в своей основе культурный конфликт, по сути своей восточную русскость, наталкивающуюся на европейский рационализм.Во многих отношениях это то же самое, что и наши сегодняшние дебаты о взаимопроникновении Северного и Южного полушарий. Оба являются вопросами о том, как должны сочетаться две культуры.
Ноутбук обладает некоторыми особыми достоинствами, на которые я хотел бы указать вам, любезный читатель, как и хозяин банкета, вытягивающий вилкой и ножом деликатес на поданном блюде. Тургенев мастерски владеет этими рассказами о двух особо сложных искусствах, зарисовками персонажей, мужчин и женщин во всей их сложности, и описаниями природы.Истории представляют собой сопоставление этих двух достоинств.
Он описывает степь, идет по ней: «Вихри — верный признак установившейся погоды — маршируют высокими белыми столбами. . . . »
Я видел много вихрей, но никогда раньше не замечал, что когда ветер поднимает вихри пыли и соломы вдоль поля, это означает, что оно будет мелким и синим. Я использовал больше слов, чтобы показать это, чем он — он так прав в этих описаниях. Есть много прекрасных отрывков с описанием ландшафта.Никто не делает это лучше, потому что он так внимательно наблюдает за природой и потому, что он так хорошо ее знает.
Щедрые описания мужчин и женщин в Спасском написаны со всей любовью голодного мальчика.Название книги очень точное — это записные книжки, составленные из опыта страстного спортсмена. Большим утешением в жизни Тургенева была стрельба, в основном по птицам. Он был разочарованным человеком — разочаровался сначала в детстве, в любви своей матери. Современники считали его неэффективным и бесформенным, и, хотя он писал эти блестящие сказки и многое другое, слишком часто его характеризовали просто как контера.
Пейзаж — прибежище раненого духа, и за его романтическими и страстными описаниями русской степи чувствуется печальная неуверенность в своем месте среди мужчин и женщин. Щедрые описания мужчин и женщин Спасского написаны со всей любовью голодного мальчика; описания природы написаны
с точки зрения человека без корней.Мастер описания, он также великолепен с концовками, в этом отношении причудлив.Концовки — самая сложная часть любой истории, и она особенно трудна для автора коротких рассказов, в том числе по той простой причине, что он так часто сталкивается с проблемой их правильного исполнения. (Писатель пишет концовку только раз в несколько лет.) Концовки некоторых из этих историй настолько смягчены и поэтически правдивы — и верны только поэтически, — что читатель остается в недоумении и потрясении. Я пройдусь по одному из моих любимых, чтобы дать вам представление об этом.
Как и многие истории в Notebooks , «Певцы» вообще не построены.Охотник, мелкий помещик, в жаркий летний день заходит в крестьянский трактир в захудалой деревне. Собрана очень разная группа — Блинкер, Муддлхед, Дикий Мастер — это их прозвища, и они странные люди, бездельники и пьяницы, «дорожные хозяева», как мы их называем в Пакистане, мужчины, основное занятие которых — прогулки и прогулки. по деревенской улице.
Оказывается, идет конкурс, конкурс пения, приз — горшок пива. Претендент, аутсайдер, известный только как «торгаш», выигрывает розыгрыш и начинает игру.Поет искусно:
Его голос был довольно приятным и приятным, хотя и несколько хриплым; он играл с ней, крутил ее, как игрушку, с постоянными нисходящими трелями и модуляциями и постоянными возвратами к верхней ноте, которую он удерживал и продлевал с особым усилием. . . .
Постепенно он догоняет своих слушателей, зажигает их.
Ободренный признаками общего удовлетворения, торговец изрядно закрутился и ушел в таких расцветах, таких щелканьях и барабанах, такой дикой игре в глотку, что, наконец, измученный, бледный, весь в горячем поту, он бросился на пол. назад, издал последнюю предсмертную ноту — и на его дикий взрыв в унисон ответила компания.
Более громкая часть толпы путем одобрения объявляет его победителем, без конкурса, но более холодные головы преобладают, и его местного соперника, Яши, просят попробовать его голос.
Его первая нота была слабой и неровной и, казалось, исходила не из его груди, а откуда-то далеко, как будто она случайно залетела в комнату. . . . Признаюсь, я редко слышал такой голос: он был несколько потрепан и имел что-то вроде потрескавшегося кольца; сначала в нем было даже некое намекание на болезненное; но в нем также была глубокая, неподражаемая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и восхитительно отстраненная нотка меланхолии.Правдивая, задорная русская душа звенела и дышала ею и изрядно цеплялась за твое сердце, зацеплялась прямо за твои русские сердечные струны.
Когда он заканчивает, публика молчит; жена трактирщика в слезах уходит в другую комнату. К Яше подходит соперник певца — барыга. «‘Ты. . . . Это ваше. . . . Вы выиграли, — с трудом произнес он наконец и вылетел из комнаты.
Теперь наступает иррациональный и интуитивный сдвиг, который меня так интригует.Рассказчик, помещик, выходит из гостиницы, его мир становится странным из-за музыки, которую он слышит, засыпает на сеновале и встает, как только наступила ночь. Собравшись с духом, он отправляется домой, минуя таверну, где теперь все напиваются и катаются, как звери, — он видит это в окно. Идя по темной дороге, он слышит, как мальчик снова и снова выкрикивает имя: Антропка, Антропка.
«Антропка! Антропка-а-а! . . . » — крикнул он в упорном, слезливом отчаянии, долго вытаскивая последний слог.
Некоторое время он молчал, затем снова начал звонить. Голос отчетливо разносился в неподвижном, слегка спящем воздухе. По крайней мере тридцать раз он назвал имя Антропки, как вдруг с противоположного конца луга, словно из другого мира, раздался еле слышный ответ:
«Что-а-а-а?»
Голос мальчика тотчас позвал радостного, но возмущенного: «Иди сюда, черт!»
«Что за ф-о-о-р?» ответил другой, после паузы. «Потому что отец хочет быть-е-е-е-съесть тебя.”
Вот оно и закрывается, оставляя странный ореховый привкус этого финала, который почти не приносит удовлетворения, и остается у нас во вкусе. Что это значит?
Вот и все, или не совсем. «Мягкая ты; пару слов перед уходом. Я обращаюсь к этим историям с особой просьбой. Я фермер в Пакистане, в стране, которая, несомненно, является одним из последних мест на земле, где все еще существует состояние, описанное Тургеневым — феодальная жизнь.
Я молюсь, чтобы эта форма неравенства никогда больше не нависла над человечеством, но подозреваю, что человеческое безумие не поддается исправлению и что однажды, на Марсе или на Планете X, человек снова будет господствовать над людьми, как они это делали в феодальной России — и так же, как в нашем нынешнем печальном Пакистане.Я жил и надеюсь умереть верой в Тургенева. Я говорю со специальными знаниями. Он описал эту сцену — эту феодальную сцену — лучше, чем кто-либо, — и исправил ее навсегда.
__________________________________
Адаптировано из A Sportsman’s Notebook . Используется с разрешения издателя Ecco. Введение авторское право © 2019 Daniyal Mueenuddin. На изображении: «Волжские бурлаки» Ильи Ефимовича Репина (1844-1930).
Village Prose: Обмен | Автор: Кэтлин Парт
В редакцию :
Стенограмма выступления Андрея Сахарова в Центре Вудро Вильсона в Вашингтоне [«О Горбачеве: беседа с Андреем Сахаровым», NYR , 22 декабря 1988 г.] содержит несколько весьма сомнительных высказываний о современнике. Русские писатели.
Отвечая на проницательный вопрос Джеймса Биллингтона о русском национализме, доктор Сахаров начал с обсуждения шовинистической группы Память (которая возникла из желания сохранить старые памятники русской архитектуры, но превратилась в группу, руководящую ее яд против всех, кто не является русским, включая евреев, «масонов» и грузин). Затем Сахаров и Сергей Ковалев обменялись мнениями о трех писателях русской деревенской прозы (Белов, Распутин и Астафьев), связав их с недавней русской шовинистической деятельностью.
В процессе написания книги о русской деревенской прозе я прочитал сотни произведений этих и многих других писателей. Я переписывался с некоторыми из них и брал интервью у нескольких, включая Распутина. Эти писатели не являются активистами Памяти; их лоббистские усилия направлены на решение экологических проблем. В их рассказах, романах и очерках лишь в очень редких случаях есть что-либо, что можно было бы привести в качестве доказательства шовинистических убеждений. В последних работах Белов и Можаев и попали в ловушку, обвиняя (ошибочно) в эксцессах коллективизации прежде всего еврейских членов партийного аппарата.Насколько мне известно, Распутин не имеет другого греха на своей совести, кроме того, что он не осудил Память. Шовинизм, а точнее антисемитизм, совершенно не типичен для Village Prose.
Русская деревенская проза сосредоточена на описании традиционных русских деревень с 1920-х годов до наших дней. Писатели воспевали многие аспекты старого сельского образа жизни, пытаясь сохранить память о нем, поскольку тысячелетняя русская деревня уходит в историю. Некоторые произведения деревенской прозы, например «Прощание с Матёрой » Распутина , относятся к числу самых красивых в постсталинской литературе.В целом это движение во многом способствовало возрождению русской литературы после разрушительного воздействия социалистического реализма.
Память — действительно зловещее явление. Это никак не связано с писателями «Деревенской прозы», которые олицетворяют по большей части положительные стороны русских националистических настроений.
Кэтлин Парте
Рочестерский университет
Рочестер, Нью-Йорк
Сергей Ковалев отвечает:
Ни Сахаров, ни я никогда не утверждали, что Астафьев, Белов или Распутин принадлежат к Памяти или что они полностью разделяют ее взгляды.На самом деле, никто из нас не говорил о так называемой Деревенской прозе в целом. Это, кстати, совершенно очевидно из текста, опубликованного в The New York Review of Books . Напротив, я, как и профессор Парте, считаю «Деревенскую прозу» значительным литературным явлением.
Мы говорили о другом. Отвечая на вопрос Биллингтона о позитивных идеях русского националистического движения, я сказал, что не вижу таких идей в современном русском национализме.Основная логика моей позиции такова:
Глубокий кризис, охвативший все сферы советской жизни, очевиден для всех и уже не может быть скрыт. Многие задаются вопросом: «А чья это вина?» Очень заманчиво искать виноватых среди посторонних, и, вероятно, по этой причине русские националисты обнаруживают виноватых везде, кроме внутри российского общества. Во всех российских бедах — будь то Октябрьская революция, коллективизация крестьян (1929–1934), массовый террор, разрушение исторических памятников или загрязнение Байкала — виноваты всегда нерусские.В соответствии со своим сомнительным культурным уровнем Память или, по крайней мере, многие из ее представителей настаивают на существовании еврейско-масонского заговора; они ищут зловещий смысл и доказательства такого заговора в работе московского метро или в невинных деталях оформления театральных постановок, уличных указателях и т. д.
Конечно, я ни в коем случае не верю, что упомянутые мною авторы разделяют эти абсурдные представления. Однако прискорбная тенденция искать виновных в российских бедах нерусских людей широко распространена даже в кругах советской интеллектуальной элиты.Эта тенденция характерна для большинства русских националистов как среди писателей, независимо от их литературного жанра и уровня таланта, так и в академических кругах. На мой взгляд, как эта тенденция, неизбежно связанная с шовинизмом, так и сам факт ее популярности среди некоторых интеллектуалов очень опасны. Собственно, я говорил об этом в Институте Кеннана. Д-р Сахаров также отметил, что есть основания предполагать, что КГБ в какой-то степени поддерживает русский национализм, и это представляет собой дополнительную серьезную опасность.
Позвольте мне представить доказательства этих утверждений. В письме 1987 года московскому историку Натану Эйдельману Астафьев ссылается на «бурлящий гной еврейского сверхинтеллектуального высокомерия». Является ли это одним из «очень редких случаев, [когда] что-либо… может быть приведено в качестве доказательства шовинистических убеждений», о котором упоминает профессор Парте? В том же письме Астафьев пишет: «Когда мы [русские] снова встанем, мы дойдем до того момента, когда начнем петь свои собственные песни, танцевать свои собственные танцы…. В наших шовинистических убеждениях мы дойдем до того момента, когда пушкинские и лермонтовские ученые нашей страны тоже будут русскими и — страшно подумать — мы сами соберем собрание сочинений наших классиков… и — о ужас, о кошмар! — мы сами дадим комментарии к дневникам Достоевского.Здесь Астафьев, кажется, предполагает, что пятый пункт (в официальных документах, удостоверяющих личность) о национальности до сих пор препятствовал доступу в научный мир для русских (а не, как более широко считается, евреев и других нерусских граждан). ). 1 (Переписка Н. Эйдельмана с В. Астафьевым, опубликована в журнале Sintaksis , № 17, Париж, 1987 г.)
Другой упомянутый мною писатель, В. Распутин, сказал на встрече с читателями 18 декабря 1987 г .: «Я не против Музея декабристов, 2 , а против мемориала декабристам в Иркутске по проекту московского скульптора Шапиро.[Смех, аплодисменты]… Среди тех, кто губит Байкал, есть Волевкович [еврей], это понятно. Но не только Волевкович, но и Жаворонков. А он русский! » Так что качество оформления мемориала и отношение к природе определяется национальностью. На мой взгляд, это шовинизм. (Резюме опубликовано в еженедельной газете Русская мысль , Париж, 12 февраля 1988 г.)
Литературные достоинства книги В. Белова « Все впереди » (Москва, 1987) бледнеют перед ярко выраженной в ней ксенофобией.
Ужасно шовинистические формы русского национализма в других литературных жанрах убедительно показаны в интересной статье М. Каганской, опубликованной в № 11 (1986) и № 2 (1987) журнала Страна и мир . Я настоятельно рекомендую эту статью тем, кто занимается исследованиями современной русской литературы, и всем заинтересованным лицам. Это показывает, что в таких разных жанрах, как деревенская проза и фантастика, основная идея националистов одинакова — особая роль русского народа в мировой борьбе Добра и Зла.
Я искренне желаю профессору Парте успехов в ее работе, но мне кажется очевидным, что исследования литературы, в том числе Village Prose, не должны избегать противоречивых вопросов, упомянутых здесь. Думаю, что принадлежность писателя к этому литературному направлению, достоинства которого в возрождении современной русской литературы не подлежат сомнению, не должна мешать ученым проводить полные, разносторонние и объективные исследования.
Шукшин, Василий, Михаил, Лаура, Гивенс, Джон, Парте, Кэтлин: 9780875805726: Амазонка.com: Книги
Василий Шукшин был не только одним из самых известных писателей России, но и режиссером, и его рассказы отмечены его кинематографическим чутьем. Развитие персонажа осуществляется посредством диалога, часто простого и грубого, а сюжеты и сюжетные линии движутся с постоянной частотой кадров. Шукшина в этих деревенских историях Сибири интересует не визуальный образ, а скорее сценарий и размер жизни в замороженной деревне, разговоры между крестьянами, молодежью и отстраненными гостями города.Уникальные события подчеркивают истории, собранные в этом переводе произведения Шукшина, события, которые служат окнами в характере народа и месте Сибири.
Краткая, но замечательная жизнь Шукшина запомнилась в России как одна из легендарных. Он приехал в Москву, чтобы подать заявление в ее эксклюзивную киноакадемию, и его высмеяли как деревенского болвана. Действительно, его сибирская деревня в 50-е годы была столь же далека от столицы по культуре и изысканности, как и по удаленности. Шукшин упорно оставался верным своему происхождению, а его произведения вращались именно вокруг этой деревенской крестьянской культуры.Его последующий успех как писателя, актера и кинорежиссера (он был режиссером и звездой очень популярной «Калины Красной», вышедшей на экраны в 1974 году, в год его смерти) был феноменальным. В некотором смысле включенные сюда 25 деревенских историй в той же мере соответствуют советской идеализации крестьянина, как и повествовательная традиция Гоголя и Горького. Крестьянский диалект (менее удачный в переводе) и скромные заботы вводят горожан в заблуждение, заставляя их надеяться на наивные, полезные сказки. Вместо этого Шукшин мстит за насмешки со стороны интеллектуальных снобов.Его антигерои — интроспективные одиночки, их мышление полно философских размышлений и цинизма, которые интеллектуалы считают своей частной сферой. В сельской и лаконичной обстановке, которую он изображает, эти отражения достигают разреженной ясности и неизбежности. Как и многие русские до него, Шукшин любил своих крестьян; он был поражен их мудростью, их кажущейся полнотой. Это были его люди, и его сердце болело от желания охватить всю глубину их страстей.
Авторское право 1996 г., Reed Business Information, Inc.
Из библиотечного журнала
Шукшин (1929-74) был популярным советским актером, кинорежиссером и писателем. Его работы включают сценарии фильмов, пьес и романы, но он преуспел в форме коротких рассказов. Уроженец Сибири Шукшин множество своих сказок рассказывал в деревне, очень похожей на свою собственную. Его герои — изгнанные с корнем искатели, разделяющие жажду правды и справедливости. Их души страдают от зарождающегося стремления, которое отличает их от соседей, а их слабости вызывают смех не меньше слез.Этот замечательный сборник включает множество историй, впервые появившихся на английском языке. В записке переводчики поясняют, что они пытались заставить героев Шукшина «говорить на аутентичном, правдоподобном идиоме». Есть несколько неприятных моментов, например, когда сибирский сельский житель использует «Привет» в качестве приветствия, но перевод обычно удается. Работа включает полезные комментарии, заметки и глоссарий. Настоятельно рекомендуется для всех библиотек? Сестра М. Анна Фалбо, Вилла Мария Колл. Lib., Buffalo, N.Y.
Copyright 1996 Reed Business Information, Inc.
Обзор
«Рассказы Шукшина дают яркие впечатления от жизни в колхозе. Его редкие, но вызывающие воспоминания фразы передают запахи сена, домашнего пива и советских сигарет; звуки аккордеонов и телевизоров; виды плетеных заборов, изб, бань. , запряженные лошадьми телеги по грязным дорогам и бабушки с ведрами на коромыслах и, конечно же, на каждой второй странице многочисленные ощущения, возникающие от распития водки.Грубость, раздражительность и жестокость сельских жителей всегда присутствуют в рассказах, когда мужья и жены бьют друг друга кулаками или ложками, постоянно кричат, ругают и плевкают. Ночи, проведенные в тюрьмах за драки и вандализм, являются обычным явлением. И в типично русской моде жестокость сосуществует со святой добротой и самопожертвованием. Тяжелая повседневная рутина и мрачное обнищание не оставляют места для культурных отвлекающих факторов, как видно из «Микроскопа», в котором мужская жажда знаний вытесняет его женой после того, как он потратит те небольшие деньги, которые у них есть, на этот научный инструмент.»- Национальные документы
Литературная культура Фридберга
Литературная культура: «Новый советский человек» в зеркале литературы
Морис Фридберг
Корни советской литературной культуры выходят за рамки создания самого Советского государства. По иронии судьбы, «Мать Максима Горького», написанная за несколько лет до большевистской революции в Соединенных Штатах (стране, которая, можно отметить, также внесла свой вклад в дело традиции празднования Первомай), является одной из отличительных черт этой авангардной культуры.Роман Николая Чернышевского «Что делать», который часто упоминается в коммунистических житиях как источник вдохновения для поколений русских революционеров девятнадцатого века (включая, что примечательно, самого основателя советского государства, а также его замученного брата), является другим. И тем не менее, мы полагаем, что советская литературная культура, собственно говоря, возникла только в 1932 году, с образованием единого Союза советских писателей и провозглашением социалистического реализма его единственным литературным кредо.Дело не только в том, что в течение 1920-х годов некоммунистические писательские организации и их журналы продолжали функционировать (их члены и соавторы были действительно самыми выдающимися авторами десятилетия), а независимые издательства пытались снабжать публику книгами, для которых существовали был неподдельный спрос. В пользу этой периодизации говорят и другие соображения. До 1932 года партия отказывалась поддерживать даже те литературные группы, которые с энтузиазмом и искренне пытались продвигать коммунистическое дело, такие как Proletcult или Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП).Они пытались добиться этого путем кропотливой экстраполяции зигзагов партийной догмы и смещения политических приоритетов и последствий для прозаиков, драматургов и поэтов. Нежелание партии признать любую из нетерпеливо большевистских литературных организаций своими уполномоченными представителями было просто выражением недоверия. Как провозглашали до революции такие теоретики, как Георгий Плеханов (в частности, «Искусство и общество», 1912-1913) и сам Ленин (в его эссе «О партийной организации и партийной литературе», 1905 г.), русские марксисты сами находились под сильным влиянием таких местных жителей. штаммы радикальной традиции, так называемые революционные демократы, придавали большое значение политическому потенциалу литературы.(То, что эта точка зрения отражала условия, характерные для России, страны, где в отсутствие свободы прессы, парламентских институтов и даже социально активной церкви литература служила сублимацией для всего этого, — это другой вопрос.) Неудивительно, поэтому было решено, что этот вопрос слишком важен, чтобы его можно было делегировать поэтам и романистам, какими бы благими намерениями он ни был. Сама Коммунистическая партия, и только партия, должна была решить, как и каким образом реализовать в литературе ее цели и тактику.Не то чтобы партия не оценила полезность советской письменности, созданной до создания Союза писателей. Одним из таких романов был «Чапаев» Дмитрия Фурманова (1923), полудокументальный рассказ об укрощении недисциплинированного героя Гражданской войны трезвым большевистским комиссаром; «Цемент» Федора Гладкова (1925), первый важный художественный портрет индустриализации и становления новой советской женщины, был другим; Третьим был «Разгром» Александра Фадеева (1927), толстовский рассказ о банде красных партизан на Дальнем Востоке.Вместе с страстными модернистскими стихами Владимира Маяковского и двумя романами Михаила Шолохова, «Тихий Дон», эпической картиной кровавой братоубийственной войны, предшествовавшей установлению советской власти в казачьем крае, и его «Поднятой целины», повествующей о жестокой коллективизации сельского хозяйства в в той же области все должны были задним числом — хотя и анахронично — претендовать на социалистический реализм. Действительно, они должны были быть занесены в число шедевров социалистического реализма, равно как и поэзия Маяковского, а также романы Фурманова, Гладкова и Фадеева, несмотря на то, что «Тихий Дон» нарушает ряд центральных положений доктрины. догматами, как и драма и стихи Маяковского.Однако непоследовательность и компромиссы отмечают многие черты советской литературной культуры, которая на протяжении многих лет часто была вынуждена адаптировать свои жестко сформулированные теоретические принципы и их применение к реалиям, навязанным книжным рынком. На ум приходит старая американская поговорка: «Можно привести лошадь к воде, но нельзя заставить ее пить». Как бы они ни старались, советские библиотекари не могли в конечном итоге заставить публику читать книги, которые они ей предлагали. Именно право вето этого читателя объясняет за годы, когда советская литературная культура неоднократно отступала от своих заветных идеологических целей.Однако чаще всего в условиях, сложившихся в 1932 году, отдельные авторы, желающие увидеть свои произведения в печати, оформляли свои сочинения в соответствии с тем, что, по их мнению (или им на самом деле), было желанием редакторов литературных журналов или издательств. Один из таких случаев описан в сатирической повести Ильи Ильфа и Евгения Петрова 1933 года. «Как был создан советский Робинзон Крузо» описывает процесс, посредством которого точная копия детского классика превращается в заурядную игрушку соцреалистов.Суть этой истории, хотя и не афишируется, состоит в том, что обстоятельства, созданные монополистическим характером советских издательских систем, лишили незадачливого писателя альтернативы, доступной писателям в других местах. Отправка его рукописи в другой журнал не давала особых надежд, потому что первоначальные требования редактора были отражением не его субъективных вкусов, а политических указаний сверху, которые не оставляли ему свободы. Об этом свидетельствует замечательная степень идейного, тематического и даже художественного единства основной массы советской письменности, начиная с начала 1930-х годов.
В начале того десятилетия стало очевидно, что Коммунистическая партия возлагает очень большие надежды на искусство. Задача, стоящая перед литературной культурой — прежде всего писателей и поэтов, но также и театральных режиссеров, режиссеров, композиторов, художников и даже артистов цирка, — заключалась в том, чтобы стать ближайшими помощниками партии в более чем амбициозной задаче создания Нового советского человека. тот, который был бы свободен от старых «буржуазных» пороков и ценностей и воплощал коммунистические добродетели. Новый советский человек безоговорочно ставил коллективное благополучие выше личных желаний, работу — над удовольствием, будущие цели — над нынешними трудностями.Он будет непримирим с противниками советского дела и всегда будет готов служить ему любым способом, который может потребоваться. И последнее, но не менее важное: он слепо соглашался с авторитетом Коммунистической партии в определении на практике и прояснении всех вышеперечисленных категорий.
В литературе (и в некоторой степени в искусстве) метод, выбранный для достижения этой цели, заключался в создании вдохновляющего письма, которое предлагало читателю модели для подражания, другими словами, продолжение дореволюционной традиции книги Чернышевского «Что есть такое». To Be Done и Мать Горького.Непреднамеренная ирония решения заключалась в том, что оба этих романа, и роман Горького в частности, были тщательно смоделированы по образцу агиографии Русской Православной Церкви, а жития этих святых ( жития ), в свою очередь, были призваны вдохновить верующих на подражание. Христа. Идеализированные модели для подражания также можно найти в неоклассических комедиях и трагедиях, хотя, как правило, они гораздо менее интересны, чем злодеи и негодяи, которым они противостоят. Стародум, выразитель старых добродетелей и нравственной нравственности в «Миноре» Дениса Фонвизина, единственной пьесе XVIII века, все еще часто исполняемой на российской сцене, является хорошим примером такой модели.И все же бесспорно тот факт, что именно его жестокие звероподобные антагонисты, Простаковы и Скотинины, восхищают современных театралов. В то же время размещение Положительного героя в центре атрибутов советской письменности означало разрыв с традициями русской классики XIX века, которые, как утверждал социалистический реализм, продолжаются. [1] Дело в том, что действительно положительных героев, которые могут служить образцом для впечатлительных читателей, относительно мало в классической русской письменности, которая редко бывает откровенно дидактической.Евгений Онегин — не образец добродетели (как, впрочем, и Татьяна), а Анна Каренина — не идеал для подражания; Ни Раскольников, ни дядя Ваня, ни друг Обломова Стотльц, ни один из главных героев Тургенева, да и вообще гоголевские персонажи того или иного пола, тоже. Из трех китов, на которых должна была покоиться вселенная соцреализма, только один, ideinost ‘, требование литературного произведения (или, в зависимости от случая, холста, музыкальной композиции, скульптуры и т. Д.) олицетворяют значительную идею, до некоторой степени напоминающую русские художественные традиции XIX века. (Именно эта особенность более, чем какая-либо другая, придает большей части классического литературного наследия качества, связанные с концепцией «высокой серьезности».) Это требование, однако, было в значительной степени нарушено заповедью партии , что обязывало писателя избегать всякой претензии на объективность и открыто регистрировать свои симпатии с положительными ценностями и враждебность, скажем, к буржуазным пережиткам в сознании его персонажей.За исключением, что характерно, таких романов, как «Мать Горького», « партия» имеет немного досоветских предшественников. Лермонтов явно не одобрял Печорина, но не изображал его просто отвратительным злодеем. То же самое и с толстовскими Вронским и Карениным. Элен Безухофф и даже Наполеон Бонапарт; Федор Карамазов Достоевского, его интеллигентный сын Иван и его недоумок натуральный сын Смердуков и так далее. Третье требование, требование народности ‘, или общедоступность, могло (и интерпретировалось) по-разному, хотя на практике оно использовалось для изгнания излишне сложного и экспериментального искусства.Его конечным результатом стало исчезновение модернистских тенденций в советской письменной форме, ультратрадиционной академической живописи, а также в театре и балете, мало что изменившемся по сравнению со сценой Станиславского и Лебединым озером в Императорской России. Самым уникальным (и, в конечном счете, самым разрушительным) было идеологически вдохновленное требование « типичность» . Реальность, как постановили первосвященники социалистического реализма, должна была быть изображена «в ее революционном развитии», она должна была быть ориентирована на будущее: типичным было не то, что, по общему признанию, типично для сегодняшнего дня, а то, что должно было стать типичным. завтра.Как указал Андрей Синявский в своем эссе 1959 года «О соцреализме», это «визионерское» изображение реальности, будучи достаточно совместимым с религиозным или фантасмагорическим искусством, вступало в противоречие с атрибутами традиционной реалистической прозы, которая была обязательной в традиционной советской литературе. В результате были созданы сотни литературных произведений, в которых знакомое окружение и реалии повседневной жизни нелепо сочетаются с надуманной «ориентированной на будущее» психологией сталинских положительных героев. Такие потбойлеры стали особенно распространены в последнее десятилетие жизни диктатора.Неудивительно, что многие из них, хотя и были опубликованы в прессе и получили одобрение послушных коммунистических обозревателей, не встретили большого энтузиазма со стороны читающей публики, и пришлось тиражировать миллионы экземпляров.
Время от времени «постоянные» заповеди социалистического реализма временно дополнялись дополнительными ограничениями. Хотя они, по своей сути, явно вытекали из основных догматов веры, иногда они представляли собой их reductio ad absurdum.Так, например, теория так называемой бесконфликтной драмы, которая на короткое время вспыхнула после Второй мировой войны, была основана на убеждении в том, что с неуклонным прогрессом советского дела (особенно если смотреть в его ориентированном на будущее) революционное развитие ») на сцене, собственно говоря, не было бы конфликта между вредным и полезным, уродливым и прекрасным и т. д. и т. д., а только между добром и лучшим, адекватным и исключительным, компетентный и блестящий.Само собой разумеется, что новая теория была вскоре дискредитирована, поскольку, лишив пьесы их традиционной движущей силы, она грозила навсегда разрушить советский театр. [2] Помимо этого, в течение двух десятилетий между официальным провозглашением социалистического реализма и единственного литературного и художественного вероучения Советского Союза и смертью Сталина в 1953 году состояние литературной культуры страны в определенный момент времени точно отражало строгость, с которой соблюдались его догматы веры.Наиболее гнетущими были годы с 1946 по 1953 год, период охоты на ведьм Жданова, включавший исключение из Союза писателей поэтессы Анны Ахматовой и юмориста Михаила Зощенко, а также разгул «антикосмополитических» чисток евреев. и другие поклонники западной культуры. (Любопытно, что ни Ахматова, ни Зощенко не были обвинены в какой-либо антисоветской деятельности. Их преступление было более неуловимым качеством — безидейность , отсутствие идейности .) Как ни парадоксально, период с 1934 по 1941 год был относительно более расслабленным. несмотря на то, что они включали период массового террора, показательные процессы над «врагами народа», а также депортацию и убийство множества выдающихся авторов, таких как Исаак Бабель и Осип Мандельштам.Однако самым неожиданным образом период наибольшей вседозволенности в литературе совпал с годами смертельной борьбы нации с немецкими нацистскими захватчиками. Одной из очевидных причин этого было ослабление контроля партии над искусством: война определенно не была временем для доктринальных коммунистических придирок. Таким образом, ранее запрещенные мотивы религиозной веры и русского, в отличие от советского, патриотизма не просто терпели, но часто открыто поощряли. В условиях военного времени идейность , партия и типичность воплотились в литературе как изображение ненависти к иностранному захватчику и готовности вынести испытания ради спасения России-матушки.Подлинные, неполитизированные человеческие чувства печали, тоски, товарищества, выкованные в битвах, и мечты о новой встрече с любимым человеком были вновь приняты в советскую поэзию. Военные традиции императорской России снова можно было превознести в русской драме и прозе. Молчаливые некоммунистические поэты, такие как Ахматова и Борис Пастернак, снова появились в печати, а такие партийные хакеры, как Алескей Сурков, продемонстрировали, что они тоже способны передать в своих стихах искренние эмоции. Мрачные истины войны нашли выражение в таких романах, как «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, и даже отчасти в произведениях таких функционеров соцреализма, как Александр Корнейчук («Фронт», пьеса), Константин Симонов (роман «Дни и ночи»). ) и, что особенно важно, Александра Фадеева.Долгое время возглавлявший Союз писателей, Фадеев в свое время подписал, по сути, многим своим коллегам-авторам смертные приговоры. После разоблачения Хрущевым преступлений Сталина в 1956 году Фадеев покончил жизнь самоубийством. Поучителен рассказ Фадеева «Молодая гвардия». Впервые опубликованный ближе к концу войны, он сразу же приобрел популярность. Как отмечает Уильям Э. Харкинс, книг Фадеева стало
.. . . один из самых популярных романов о Второй мировой войне.Он касается партизанского сопротивления молодых людей, живущих в условиях немецкой оккупации, и частично основан на реальных событиях. Несмотря на несколько условную концепцию патриотизма, воплощенную в книге, ее характеристики поразительны. [3]
Оглядываясь назад на литературное наследие этих трех десятилетий социалистического реализма, мы обнаруживаем характерный образец художественных успехов и неудач. Намеренно или нет, но ряду советских авторов удалось создать произведения с непреходящими достоинствами, умудрившись ограничиться жанрами, неуязвимыми для ограничений доктринерского социалистического реализма.Самым главным среди них, конечно же, был псевдожанр молчания или письма «для ящика», о котором Исаак Бабель в середине 1930-х говорил лишь наполовину иронично. Именно в этом «жанре» в 60-е годы было открыто несколько блестящих сатирических романов Михаила Булгакова. Впервые напечатанные через два десятилетия после смерти автора, они были достаточно важны, чтобы оправдать переоценку не только места Булгакова в русской литературе двадцатого века, но и более широкого поля русской социальной и политической сатиры в течение 1920-х и 1930-х годов.Многие из этих неопубликованных произведений были стихами ведущих поэтов страны, в том числе Ахматовой, Мандельштама и Пастернака. Хотя некоторые из них ранее были напечатаны за границей, большая часть была выпущена в СССР только спустя долгое время после смерти Сталина.
Отдельным авторам удавалось плавать в бурных морях социалистического реализма, избегая рискованных рифов идейности, партийности, народности и типичности .Ясно, что ни одна из них не имела никакого отношения к рассказам Михаила Пришвина о лесах и животных или к историческим романам о далеком прошлом, например, к трилогии Василия Яна о монгольском нашествии в XIII веке. (И в этом отношении они не казались подходящими для романа Алексея Н. Толстого «Петр Великий», хотя этот роман был лишь тонко завуалированной хвалебной песней Сталину.) По логике, критика социалистического реализма также казалась неприменимой к написанию этого якобы. сатирический «буржуазный» менталитет, например, чрезвычайно популярные рассказы Михаила Зощенко и широко читаемые романы Ильфа и Петрова, «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».Это, кстати, во многом помогает объяснить читательскую привлекательность Зощенко, Ильфа и Петрова. Обычные мужчины и женщины отождествляли себя с незадачливыми героями Зощенко и их бесконечной трагикомической борьбой с невзгодами и нелепостями повседневной жизни советского государства. Они смеялись над неподобающей реальностью, которую не могли скрыть грандиозные лозунги. Они кивнули негероическим горожанам, чья речь выдает добросовестное чтение «Правды» и посещение собраний по идеологической обработке, но чьи действия по-прежнему формируются такими традиционными эмоциями, как жадность, страх и тщеславие.Эти читатели отождествляли себя также с Остапом Бендером, пикантным героем «Двенадцати стульев и Золотого теленка», который не пережил буржуазию, а добросовестный советский мошенник, рожденный в советских условиях, которые предоставляют широкие возможности для его махинаций. Была еще одна причина большой привлекательности этих авторов. Ни одна из этих книг не омрачена вездесущим советским литературным персонажем Положительного героя, этого хранилища коммунистических добродетелей, чьи досадно назидательные пирожки поместили бы героев Остапа Бендера и Зощенко в «правильную» перспективу.Что касается возможной полезности этих книг для большевистской власти, то можно с уверенностью предположить, что миллионы советских читателей этих книг (а их часто буквально читали в клочья) мало задумывались о том, действительно ли Зощенко Ильфа а Петров действительно намеревался высмеять «буржуазный» менталитет. [4] Как бы то ни было, факт остается фактом: в периоды повышенной идеологической бдительности (как, например, в 1946–1953 годах) сочинения, которые, казалось, просто избегали открытого подтверждения воинственности коммунистов, в лучшем случае не переиздавались (это судьба Ильфа и Петрова) или открыто осуждались, как и Зощенко и Ахматова.Существовала также третья категория советских писателей, безнаказанно игнорировавших критику социалистического реализма. Он состоял из относительно небольшого количества литературных произведений (упомянутый ранее «Тихий Дон» Михаила Шолохова — самый известный единичный пример), которые власти сочли полезными по тем или иным причинам и поэтому закрыли глаза на их идеологические недостатки. Большинство произведений этой категории появилось во время Второй мировой войны. Их очевидный вклад в военные усилия, очевидно, был воспринят как компенсация за их недостатки в качестве коммунистических проповедей.Одним из таких знаменитых романов был роман Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда»; Не менее известны в свое время «Дни и ночи» Константина Симонова.
Что из основной массы обычной советской письменности? Многие из них, как предлагалось выше, остались непрочитанными. Но тысячи таких книг, в том числе десятки романов, получивших Сталинскую премию, читались с энтузиазмом по довольно любопытным причинам.
Советские социологи-литературоведы определяют «комплекс Колумба» как желание извлечь из художественных произведений часть чисто фактической информации о физических условиях, обычаях и ценностях, которые изображены в таких книгах.Парадоксально, но именно это любопытство, этот поиск информации привлекли десятки миллионов советских читателей к некоторым из худших сталинских бродяг. Позволь мне объяснить.
Осознавая художественную ограниченность изображения простых рабочих и колхозников как положительных героев и образцов для подражания (слишком многие читатели сочли бы их невероятными), советские литературные мастера часто предпочитали изображать в этой роли партийных функционеров среднего звена. , фактор-директора, ученые и художники.Все они были членами того, что Милован Джилас называл «Новым классом», и рядовые читатели никогда не знали таких людей лично. Они никогда не видели внутренних помещений своих квартир или, если уж на то пошло, своих домов отдыха, торговых центров и даже больниц. Все это было скрыто от простых смертных. Бесчисленные советские читатели хотели узнать, что эти возвышенные существа, по выражению Оруэлла, более равные, чем другие, едят на обед, как одеваются их жены, как они общаются и с кем.Как указала Вера С. Данэм, этот «новый класс» был советским вариантом дореволюционного русского мещанства :
.Он представляет сегодня, как и раньше, менталитет среднего класса, который вульгарен, подражатель, жаден и охвачен предрассудками. . . . В советском мире мещанство проявляется на всех ступенях социальной лестницы. В одном аспекте это относится к социальному восхождению и карьеризму недавно разбогатевших; в другом — благодушная растительность. Вице-адмирал советского военно-морского флота может быть мещанином, а профессора можно легко увидеть в роли почтальона или партийного чиновника, погрязшего в мещанстве, не говоря уже о своих женах.Во многих отношениях мещанство — это семейное и женское дело, и его претенциозность выражается в количестве и размере материальных приобретений, которые новоприбывшие стремятся впечатлить. Рвение к должности — ключевая черта. [5]
Примечательно, что подобное любопытство к жизни высших классов способствовало до революции огромному спросу среди недавно образованных русских читателей урбаны (а также, в некоторой степени, крестьянских читателей) на популярные художественные произведения, описывающие приходы и уходы людей. богатые и знаменитые.В Империи Романовых образованных россиян (как консерваторов, так и радикалов!) Эта тенденция встревожила:
Критики популярной литературы часто воодушевлялись взаимоисключающими представлениями о России будущего, однако они разделяли убеждение, что популярная коммерческая литература на рынке вредна и должна быть заменена более здоровой альтернативой. . . многие критики выразили общую озабоченность тем, что они назвали «цинизмом» коммерческой литературы.Под цинизмом они подразумевали апелляции популярного автора к мирским желаниям и материалистическим мечтам, а также представление о достижении земных наслаждений честными и грязными средствами. Критика со стороны клерикалов, государственных бюрократов, западников, популистов, либеральных просветителей и марксистов различалась по интенсивности и со временем, но большинство из них были едины во мнении, что читатель из низшего класса и рынок не могут быть оставлены в покое, чтобы определять литературную жизнь людей. «читатель из народа». [6]
Хотя точную степень его успеха, конечно, невозможно измерить с какой-либо степенью точности, ретроспективно кажется, что из ценностей, которые писатели социалистического реализма стремились развивать на протяжении многих лет, ни одна из них не получила всеобщего признания — кроме самоотверженного трудового энтузиазма и не забота о коллективной воле над индивидуальными желаниями.Коммунистическую партию и товарища Сталина боялись, а не любили. В лучшем случае советская литература могла внести скромный вклад в укрепление патриотизма в России во время войны и ненависти к немецким захватчикам. Действительно, было бы иронично, если бы коммунистическая криминальная литература, за исключением ее дореволюционного разнообразия, способствовала также большему осознанию социального неравенства и экономической несправедливости, чувству негодования со стороны обедневших советских рабочих и крестьян по поводу привилегий, которыми пользовались люди. Новый класс страны в обществе, якобы посвященном ликвидации неравенства.
Но затем возмущение социальным неравенством и экономической несправедливостью было усилено двумя другими компонентами советской литературной культуры — дореволюционной русской классикой и переводом западноевропейской и американской письменности. В самом деле, как я подробно аргументирую в другом месте [7], выбор и распространение обоих видов несоветской письменности в СССР в значительной степени способствовали тем книгам, которые поддерживали советский тезис о том, что экономические лишения простых людей и несправедливые привилегии правящих классов являются присущий капитализму.Учебники и учителя в классах объясняли молодым, что Тургенев, Толстой и Чехов изображают условия, которых, к счастью, больше нет в России, в то время как Бальзак и Эмиль Золя, Гейне и Диккенс и Теодор Драйзер описывают жизнь, которая мало изменилась на капиталистическом Западе. . Находили ли советские студенты в то время такие рассуждения убедительными — вопрос или, конечно, спорный. Тем не менее, как бы то ни было, чтение русской классики и переводы западной литературы, безусловно, способствовали еще большему осознанию советских студентов социальной несправедливости.
Три компонента советской литературной культуры до смерти Сталина иногда усиливали послание друг друга. Например, можно утверждать, что такие ценности, как отвага и самоотречение, содержатся в русской классике, в десятках советских романов (особенно в романах, посвященных Гражданской войне и Второй мировой войне), а также в таких неизменных фаворитах России. молода, как «Овод» Этель Войнич или произведения Джека Лондона. Действительно, несколько советских романов из этой категории, такие как «Как закалялась сталь» и «Рождение бури» Николая Островского, а также «Тимур и его команда» Аркадия Гайдара, сразу же приобрели известность.Но были и такие, в которых революционные книги прямо противоречили современным советским ценностям. Как я писал тридцать лет назад:
Будет ли он [советский читатель], может быть, дважды подумает после прочтения строк Лермонтова о синей форме и послушных людях? . . . Будет ли он уверен, что все помпадуры и помпадуры Салтыкова-Щедрина исчезли из России 7 ноября 1917 года? Что [Щедринский] Иуда Головлев может цитировать только религиозные писания и сводить людей с ума ?.. . . Разве чтение Пушкина и Тургенева оставит его непоколебимым в вере в то, что крестьяне несчастны только тогда, когда их эксплуатируют отдельные хозяева? . . . . Повторит ли кто-нибудь из современных советских читателей вопрос, поставленный много лет назад Некрасовым: «Кто может быть счастливым и свободным в России?» Что еще более важно, разве некоторые из моральных ценностей русских классиков не противоречат тем, что проповедует советское государство? Разве дух умеренности и компромисса, пронизывающий творчество Тургенева, не является противоположностью коммунистической непримиримости? Разве Достоевский не опровергает утверждение, что религия — всего лишь опиум для людей и что наркоманы — простые и отсталые люди? Разве его сочинения не предполагают, что вера может помочь разуму, а не противоречить ему? Как читателю примирить пушкинское прославление неизменности человеческой дружбы с советской практикой отказа от старых товарищей по малейшему намеку «сверху»?. «А как быть с контрастом между непочтительным отношением к политической власти в классике и советской действительностью?»… А как насчет миллионов экземпляров басен Крылова, некоторые из которых должен запомнить каждый советский школьник, — басни, которые проповедуют такие традиционные добродетели, как правдивость, честность, доброта, милосердие, скромность, благоразумие, справедливость? Разве это не помогает разоблачить притворство и лицемерие? Разве они не помогают обнаружить, что даже советский император может, в конце концов, быть обнаженным? [8 ]
Распад социалистического реализма, начавшийся почти сразу после смерти Сталина в 1953 году, значительно усилился после выступления Никиты Хрущева в 1956 году, в котором были разоблачены многие преступления диктатора.Большая часть советской литературы быстро отказалась от ряда своих священных атрибутов, включая его «вдохновляющее» качество и положительных героев как носителей коммунистических добродетелей, которым читатели хотели бы подражать. Понятно, что ослабление идеологического давления повлекло за собой поспешное написание и издание таких разгромных романов, как «Оттепель» Ильи Эренбурга (в честь которой названы первые постсталинские годы), «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева, а также катапультировал к славе Евгений Евтушенко. , молодой поэт скромных подарков.Ценности, которые отстаивал этот новый советский писатель, были неинтересными для стороннего наблюдателя: честность, правдивость, искренность. Однако для миллионов советских читателей их открытая формулировка имела огромное значение. Это означало разрыв со сталинским прошлым и попытку вернуть этическое наследие досоветской культуры. Вскоре в опубликованной новой художественной литературе была заново открыта другая этическая категория. сострадание, концепция с ярко выраженным религиозным подтекстом, стала лейтмотивом произведений Александра Солженицына, опубликованных в СССР до изгнания писателя из страны.Это особенно заметно в «Один день из жизни Ивана Денисовича», одном из первых литературных произведений, изображающих вселенную советских концлагерей, и в притче-рассказе «Дом Матрены». Иван Денисович Солженицына, обычный необразованный русский, пытающийся выжить только в арктическом аду советского лагеря, — первый из нового вида литературных героев, Жертва Системы. Другие романы Солженицына, получившие известность на Западе и с похожими героями, такие как «В круге первом» и «Раковая палата», не были допущены к печати в Советском Союзе незадолго до распада СССР в 1991 году.Не было и его монументального исследования советских исправительных лагерей «Архипелаг ГУЛАГ».
Солженицын был не первым и не единственным автором, затронувшим взрывоопасную тему. На Западе появилось множество книг (в конечном итоге все они были изданы и в России), в которых описывались сталинские тюрьмы, пытки и субарктические лагеря, от «Путешествий в вихрь» Евгении Гинзбург до Колымских сказок Варлама Шаламова с их заниженными событиями. например, «Золотое облако, обосновавшееся на ночь» Анатолия Приставкина, художественно впечатляющее повествование о депортации Сталиным целых этнических групп с Кавказа.Другие были более амбициозными, как, например, масштабный роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» с его псевдотолстовским полотном о советском обществе, постепенно разрушаемом сталинским террором. Третьи, такие как серия исторических пьес Михаила Шатрова, пытались указать точное время, когда «идеалистическая» революционная партия Ленина была захвачена преступной кликой Сталина.
Все это, однако, в основном касалось отдельных проявлений сталинизма. Более широкая панорама советского общества после полувека коммунистического правления вырисовывается из значительного количества романов, появившихся в 60-х и 70-х годах.Они особенно примечательны тем, что изображают три социальные группы: молодых представителей привилегированного нового класса, образованных городских женщин и крестьянства. Первые изображены с явным авторским неодобрением в нескольких произведениях Юрия Трифонова, в частности в «Обмене», «Долгое прощание», «Дом на набережной» и «Старик». Сыновья и дочери (а также внуки и внучки) героев Гражданской войны и трудолюбивые строители советской промышленности — не что иное, как обычные алчные обыватели или того хуже.Наталья Баранская «Неделя, как все» и «Женский парикмахер и менеджер отеля» И. Грековой изображают незавидную участь советских женщин, доведенных до отчаяния требованиями своей работы и семьи, которые усугубляются постоянным дефицитом, очередями и переполненными квартирами. Баранская и особенно Грекова описывают своих героинь с глубокой озабоченностью, иногда с добавлением нежной сатиры. Напротив, преуменьшение редко встречается в произведениях авторов, отождествляемых с так называемой школой деревенской прозы, и не без оснований: условия, которые они изображают, действительно вызывают негодование и жалость, а поза, можно добавить, более традиционна для русской письменности.Виктор Террас определяет Village Prose как
. . . жанр пост-той литературы, в которой сочувственно рассматривается сельская жизнь и люди, не принадлежащие к мейнстриму организованной, контролируемой партией, ориентированной на производство жизни. Двумя движущими силами этого жанра являются, с одной стороны, сострадание к социальному несоответствию или неудачнику и его отчужденный взгляд на современное общество, а с другой — ощущение того, что сама отсталость крестьянина, не подверженного влиянию партийной идеологии и современных взглядов, может позволили ему сохранить определенные ценности (христианские или даже дохристианские, общечеловеческие), к которым современный человек нечувствителен.[9]
Вольфганг Касак также подчеркивает, что такие произведения деревенской прозы, как «Дом Матрены» Солженицына, сделали многое для того, чтобы сосредоточить внимание «на человеческих и особенно христианских религиозных ценностях, сохраняемых в центральной русской деревне, несмотря на условия бедности». Он особо отмечает романы Валентина Распутина, которые «убедительно защищают религиозные и общечеловеческие нормы традиции», а также произведения Владимира Солоухина, которые защищают не только русские деревни, но и национальные культурные ценности, такие как «церкви, монастыри и т. Д. иконы и дворянские резиденции.»[10] Следует, однако, отметить, что наряду с их защитой угнетенных русских крестьян, русского национализма и христианских ценностей, некоторые авторы Village Prose демонстрируют и более темную сторону этой идеологии. такие как Солоухин и Виктор Астафьев, склонны к ура-патриотическому национализму и ксенофобии: последний получил известность благодаря своей «Рыбной ловле на пескарей в Грузии» с ее откровенно расистским подтекстом и яростными антисемитскими письмами покойному историку литературы Натану Эйдельману. .И именно Василий Белов, ведущий автор «Деревенской прозы», опубликовал в 1986 году откровенно антисемитский роман «Все впереди».
Можно ли говорить о советской литературной культуре в постсоветской России? Да, хотя и с некоторыми очевидными оговорками, отражающими упадок социалистического реализма. Ушли в прошлое производственные романы, и положительных героев больше нет. Вместо этого можно найти такие новые предметы, как религия, или, точнее, жизнь духовенства и верующих, во многом в духе Николая Лескова.Скромное кладбище Сергея Каледина несколько лет назад нарушило это табу, и большая часть его более поздних работ посвящена аналогичным темам. Еще одно нововведение — чтиво (русский термин «чтиво» — откровенно презрительный), вряд ли претендующий на высокий статус литературы. Книжный рынок в последнее время наводнен переводами западных триллеров, романсов и мягкого порно. Некоторые из них являются почтенной классикой, например, «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл. Неизбежно есть русские подражания, например.g., «продолжения» романа Митчелла, бесчисленные детективы и несколько неуклюжие эротические романы, хорошим примером которых является «Русская красавица» Виктора Ерофеева (обновленный похабный роман XIX века в стихах Лука Мудищев — еще один). Само собой разумеется, что современная русская письменность в целом бесконечно более спокойно относится к человеческой сексуальности, чем когда-либо в советские времена. [11]
Важная группа молодых авторов, освобожденных от ограничений социалистического реализма, экспериментирует с нереалистичной беллетристикой.Как отмечает Деминг Браун:
В недавних работах [Анатолия] Кима, [Руслана] Киреева, [Владимира] Орлова и [Анатолия] Курчаткина реальное и нереальное сосуществуют в смеси обычного, фантастического и сверхъестественного. Мистицизм Кима и его повышенный интерес к метафизическим вопросам фактически заставляют его казаться скорее романтиком, чем реалистом; Орлов присоединяется к нему в совмещении романтического с повседневным. Использование Орловым фантасмагории и изображение Курчаткина темных сил, действующих в обычном мире, представляют собой другие виды отклонения от реализма.Точно так же использование притчи некоторыми из этих авторов кажется несовместимым с реализмом. В то время как антиутопия Курчаткина [Записки экстремиста] реалистична по своей повествовательной манере, рассказ явно выходит за рамки возможного. [12]
Все вышеперечисленные нереалистичные произведения были напечатаны в авторитетных литературных журналах, которые в последнее время были гостеприимны к нетрадиционному письму, видя в этом один из способов поддержать их просевшие тиражи (у «Нового мира» сейчас тираж 29 000 экземпляров, а у «Москвы» — 20 000 экземпляров; всего несколько лет назад, в период перестройки, многие журналы печатали миллионы экземпляров).Тем не менее, вехой в признании легитимности авангардного письма стал запуск в 1990 году, всего за несколько месяцев до распада Советского Союза, «толстого» журнала «Вестник новой литературы». В редакционную коллегию петербургского журнала, тиражом две тысячи экземпляров которой тиражируется две тысячи экземпляров (достаточно респектабельная цифра в России), входят некоторые из ведущих авторов-авангардистов: Виктор Ерофеев, Виктор Кривулин, Евгений Попов, Дмитрий Пригов, Александр Сидоров и Елена. Шварц. В седьмом выпуске (1994 г.) представлены стихи некоторых ведущих поэтов-модернистов, в том числе Льва Рубинштейна, Олега Охапкина, Сергея Рыженкова и покойного Михаила Диковнина, а также проза Бориса Кудрякова, Светланы Васильевой и Наума Брода.Есть также перевод сложной еврейской новеллы покойного Шмуэля Аньона.
Авангардистские авторы, хотя они больше не преследуются истеблишментом, явно обречены оставаться на задворках литературной жизни. Мейнстрим по-прежнему твердо привержен советскому реализму и проблемам, характерным для ундоктринеров и недогматиков, таких как Юрий Трифонов. Владимир Тендряков был, строго говоря, ровесником Трифонова и умер за год до наступления гласности и перестройки.Однако многие произведения Тендрякова были опубликованы посмертно и, таким образом, представляют собой мост к старой советской литературной культуре. В эту категорию входят романы «Покушение на миражи» (написанные в 1977-1980 гг., Опубликованные в 1987 г.), в которых размышляют об исторических событиях, которые могли бы развиться в отсутствие Иисуса Христа — или, по аналогии, которая напрашивается сама собой, о Ленине и Сталин. Повесть «Чистые воды Китежа» (написана в 1977-1980 годах, опубликована в 1986 году) также принадлежит к этой группе.В нем рассказывается история летаргического провинциального городка, который внезапно просыпается от надвигающейся геологической катастрофы, но сразу же возвращается в свое пассивное состояние, когда поддельное «письмо в редакцию» предполагает, что высшие власти не забавляются спонтанным всплеском инициативы. Мемуары «Охота» (написанные в 1971 г., опубликованные в 1988 г.) также относятся к таким «мостам». Он напоминает 1948 год, разгар антисемитских, «антикосмополитических» чисток, преступное поведение писателя и литературного бюрократа Фадеева (который должен был покончить жизнь самоубийством после «секретной» речи Хрущева 1956 года), а также постыдное молчание других, в том числе самого Тендрякова, тогда еще студента.
«Пушкинский дом» Андрея Битова был также «мостом»: опубликованный за рубежом в 1978 году, он был впервые напечатан на русском языке в 1987 году. Этот роман, наполненный литературными и историческими аллюзиями, написан для восхищения образованной элиты. Но с другой стороны, большая часть глубоко интроспективных работ Битова, как и работа Трифонова, описывает интеллектуалов, конфликты и стремления, характерные для этой среды.
Среди литературных «мостов» следует отметить еще одного автора.»Это Фазиль Искандер, чей псевдоэпопед» Сандро из Чегема «, рассказ о злоключениях пикареского бездельника, был опубликован в семидесятых и восьмидесятых годах — всегда в цензуре, — но ему было позволено появиться без цензуры. только в 1988 году. Непочтительный и игривый, он предлагал российскому читателю заманчивую картину экзотического Кавказа, населенного мудрыми дураками и неизлечимыми скептиками. Сандро Чегемский — это действительно «мост», который не поддается завершению, Искандер продолжает развиваться разнообразие пряжи.
Чрезвычайно популярной темой первых постсоветских лет (хотя ее привлекательность, кажется, несколько снижается по состоянию на 1995 год), является российская история. Прошлое страны рассматривается как способ объяснить своеобразную национальную судьбу России (особенно загадку создания в 1917 году большевистского государства, годы кровавой диктатуры Сталина и — хотя бы косвенно — причин ее окончательного падения) а также того, что воспринимается как русский национальный характер.События, приведшие к краху империи Романовых и возможному провозглашению коммунистического правления, описаны в монументальном романе Александра Солженицына «Красное колесо», объем которого, как я имел возможность наблюдать в конце лета 1994 года в Москве и в Сибири, отпугивает. много потенциальных читателей. Роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата», роман «мост», начатый еще при СССР, завершился в 1994 году «Прахом и пеплом». Временной диапазон романа огромен — от первых послереволюционных лет до Второй мировой войны.Примерно в этот же период происходит действие картины Василия Аксёнова «Поколения зимы». И Аксенов, и Рыбаков предлагают грамотный анализ сталинского террора и убедительные портреты многих исторических персонажей, включая, конечно, самого диктатора. Георгий Владимов (как и Аксенов, эмигрант, хотя в последние годы это название во многом теряет свое значение) опубликовал в московском журнале «Знамя» в мае-июне 1994 года впечатляющий роман о самой войне «Генерал и его армия».
Зато были исторические романы самых разных периодов и проблем, начиная от «Аталии» Юрия Буйды, описывающей распутную русскую княжну времен Екатерины Великой (Волга, № 11, 1993), и исторически еще более далеких. «Клиарх и Гераклея» по роману Юлии Латыниной, действие которого происходит в Древней Греции (Дружба народов, № 1, 1994), по повести Юрия Маслова «Выбор полковника Вышеславцева». в котором изображен хаос гражданской войны, и роман Василия Белова «Год великого перелома».Белов, ведущий представитель деревенской прозы шестидесятых и семидесятых годов, опубликовал свой роман о разрушении традиционного крестьянского образа жизни в результате сталинской насильственной коллективизации в «Нашем современнике», ведущем журнале авторов с правым националистическим уклоном. Понятно, что проблема уникальной исторической миссии России и загадки русской души волнует этих авторов больше, чем их более либеральных и космополитичных коллег. Действительно, эта тема обсуждается практически в каждом номере «Нашего современника».Это не означает, что ненационалисты вообще избегают этой темы. Этим занимаются и умеренные (например, Вячеслав Петсух), а также либералы и даже эмигранты, такие как Фридрих Горенштейн и Феликс Светов. Однако, как уже было сказано, интерес к историческим темам идет на спад. Много лет назад российский историк-марксист Михаил Покровский заметил, что история — это политика, перенесенная в прошлое. Похоже, что все большее число авторов избегают этого косвенного пути в пользу прямой идеологической фантастики, мало чем отличавшейся от советской эпохи.Так, Иван Шевцов, реакционный сталинистский автор книги «Концы земли» (1961), в которой негодяи читали тогда либеральный «Новый мир» и переводили западную художественную литературу, носили подозрительно нерусские имена и носили крючковатые носы, всплыл в необольшевистском журнале. «Молодая гвардия» (№ 11-12, 1993 и 1-2, 1994) с романом «Голубой бриллиант». Новый опус Шевтосова раскрывает истинные силы, стоявшие за большевиками в 1917 году (те же самые, что угнетают Россию в настоящее время), а также показывает генерала, который верит в возрождение Советской России.Еще более тревожным является появление в стойкой националистической и религиозной «Москве» (№ 7, 1994) — тенденции журнала точно отражены в его обложке, на которой Святой Георгий убивает дракона — трех сказок Валентина Распутина. Ведущий прозаик 1960-х и 1970-х годов и выдающийся представитель Village Prose, Распутин постепенно сместил свои политические взгляды с умеренной оппозиции советскому режиму на открытое образование постсоветской России. В течение нескольких лет он писал небольшие художественные произведения, вместо этого посвятив себя защите окружающей среды и журналистике.Три сказки в «Москве» могут сигнализировать о его возвращении к литературным занятиям, хотя в отличие от его более ранних работ, принесших ему международную известность, весьма политизированных. Первый рассказ, «Сеня в пути», повествует историю пожилого фермера, который разгневан грязью, заполонившей постсоветское телевидение. Он пишет властям московского телевидения, которые вежливо отвечают, что понимают заботы стареющего человека, чьи ценности отличаются от современных, «имея в виду, что пожилые люди — дураки.«Фермер взволнован, когда по телевидению показывают безоружных людей, марширующих на телевидение Останкино во время неудавшегося путча 1993 года. Их скосили профессиональные солдаты, и после этого« радио на кухне продолжало кричать о врагах народа, фашистах и т. штурмовиков, а у Сени были видения двенадцатилетних матерей, вырванных для этой цели из школы. . . . »- подразумевается, что их заманили проституцией, порнографическими фильмами и грязными телешоу.Распутин заканчивает свой рассказ так: «Сеня в пути. Он доберется туда». В том же ключе «Россия молодая» изображает молодых мужчин и женщин, развращенных новой культурой легких денег, случайного секса и презрения к работе, а «В сибирском городе» демонстрирует, что новые «демократически избранные» власти деспотичны и жестоки. Стоит отметить следующий обмен. Прямой противник новых демократов «называет представителя новой власти« американским ублюдком », на что« американец »отвечает,« а вы — русский ублюдок ».«Русский отвечает:« Я русский, но не ублюдок », и, что примечательно,« американский »демократ возражает:« Вы имеете в виду, что есть русские, которые не ублюдки? »Сообщение Распутина своим читателям простое. Демократы, то есть Ельстин и компания, — это просто американские агенты, презирающие русский народ.
В последние десятилетия советского режима правые литературные журналы часто обвиняли либеральных российских авторов и клеветали на их страну.Обвинение было безосновательным. То, что либералы намеревались сделать, было продолжением почтенной литературной традиции разоблачения социальной патологии и несправедливости. Эта традиция сохранилась и в постсоветской России. Примечательно, что значительную часть жертв социальной несправедливости, изображаемой в постсоветской российской литературе, составляют женщины. Их положение с большим сочувствием описывают Татьяна Толстая, Виктория Токарева и особенно Людмила Петрушевская. Пугающий портрет Петрушевской женщины средних лет, пытающейся одновременно заботиться о дочери и ее внебрачном ребенке, и о дряхлой матери, несомненно, запомнится.[13] Это также, можно добавить, более актуально, чем часто пронзительные писания ее коллег-националистов, и больше соответствует наследию великих классиков. Как выразился Пушкин в своем «Памятнике», его притязания на любовь к русскому народу уходят корнями в его прославление свободы в жестокие времена, а также из его призывов к состраданию к павшим.
Список литературы
1. Прекрасное изложение этого предмета см. В Rufus W.Мэтьюсон младший, Положительный герой в русской литературе , 2-е изд. (Стэнфорд: издательство Стэнфордского университета, 1975). Многие вдумчивые наблюдения можно также найти в работе Регин Робин, Социалистический реализм: невозможная эстетика (Стэнфорд: издательство Стэнфордского университета, 1992).
2. Обсуждение этого эпизода в истории советского театра см. В «Бесконфликтной драме России» этого писателя, Nucleus, A Little Magazine Vol. Я нет. 3 (зима 1954 г.) стр.100-02.
3. Уильям Э. Харкинс, Словарь русской литературы (Нью-Йорк: Философская библиотека, 1956), с. 113.
4. Любопытно, однако, что этот вопрос продолжает обсуждаться в постсоветской России. Так, в 1992 году Людмила Сараскина утверждала, как и покойный Аркадий Белинков в своей книге об Олеше 1976 года, что Ильф и Петров искренне помогали Коммунистической партии дискредитировать старую русскую интеллигенцию и ее несоветские ценности. Бенедикт Сарнов не согласился, заявив, что на самом деле «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» высмеивают советские ценности.См. Октябрь, № 3 и 6, 1992 г.
5. Вера С. Данэм, В сталинские времена: ценности среднего класса в советской трениях (Cambridge University Press, 1976), стр. 19-20. Конечно, есть много иронии в том, что филистерские качества старой России мещанство до революции регулярно осуждались либеральной интеллигенцией и, с особой яростью, марксистами и их союзниками.
6. Джеффри Брукс, Когда Россия научилась читать.Литературная и популярная литература , 1861-1917 (Princeton University Press, 1985), стр. 298.
7. Морис Фридберг, Русская классика в советских куртках (издательство Колумбийского университета, 1962) и Десятилетие эйфории: западная литература в постсталинской России (Издательство Индианского университета, 1977).
8. Морис Фридберг, Русская классика в советских куртках , стр. 170-72.
9. Виктор Террас (ред.), Справочник по русской литературе (Издательство Йельского университета, 1985), с.91.
10. Вольфганг Касак, Словарь русской литературы с 1917 г., (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета, 1988), с. 447.
11. Хорошим недавним примером является повесть Марины Палей «Родина ветра» ( Новый мир , № 12, 1994), в которой описываются разговоры одного пациента с психиатром.
12. Деминг Браун, Последние годы советской русской литературы (Нью-Йорк: Cambridge University Press, 1993), с.123.
13. Людмила Петрушевская, «Время ночь», Новый мир , № 2, 1992. Здесь Петрушевская как бы продолжает свои ранние работы, разоблачающие физическое и моральное убожество интеллигенции. , например «Наш круг».
Литературный звонок сельского врача
Для Осипова жизнь наиболее ярко проявляется в Тарусе. «Крик домашней птицы» — предисловие Осипова к «Камню, ножницы, бумага» — любовное письмо городу.«Провинция как дом: теплая, грязная, наша», — пишет он. Он описывает несколько «диких птиц», которые для него вызывают в воображении дух этого места: деревенская женщина, которая, когда он был ребенком и отчаянно нуждался в выпивке в жаркий день, дала ему и его отцу стакан за стаканом холода. молоко перед тем, как отмахнуться от платы с язвительным тоном «Ты в своем уме, дорогой?»; «тощий, закопченный мужчина — водитель автобуса, у которого случился сердечный приступ», которого он когда-то лечил и который, как он пишет, «тоже мог рассказать вам кое-что обо мне.
На кухне Осипова, когда вечернее зимнее солнце наполнило комнату теплой дымкой, он описал предисловие как «список того, что я люблю, почему я здесь». Он продолжил: «Определенное понимание, определенная напряженность отношений — вот что определяет жизнь в Тарусе». Он объяснил, что в городе и в больнице легче расшифровать жизнь людей. Определенные привычки или поведение, например симптомы, открывают предысторию. «Я могу воссоздать целое из маленьких частей», — сказал он удовлетворенно, когда небо за окном стало мягко-серым.«Это придает жизни ощущение комфорта, доставляет определенное удовольствие. Без этого невозможно писать ».
История Тарусы и связь Осипова с городом связаны с феноменом, известным как «сто первый километр» — фразой, описывающей минимальное расстояние, которое советские власти разрешали многим бывшим заключенным, особенно тем, кого считали политически опасными. , чтобы жить за пределами больших городов. В 1933 году прадеду Осипова, врачу по имени Михаил Мелентьев, было ложно предъявлено обвинение в заговоре с целью убийства советского писателя Максима Горького и его сына, и он был арестован вместе с десятком других советских врачей.Мелентьев провел три года в поселке недалеко от Полярного круга, где осужденные строили Беломорканал — первую из строек Сталина, реализованных трудом ГУЛАГа. Он работал в клинике, лечил заключенных и их охранников. В 1946 году, после войны, он переехал в Тарусу, сразу за стикилометровой линией, окружающей черту Москвы. В то время в городе не было центрального водопровода, а электричество было прерывистым, а дороги представляли собой лоскутное одеяло из грязных колей. Тем не менее Мелентьев почувствовал ранее ускользавшее от него чувство гармонии и, как он записал в дневнике, «особенно наслаждался чувственной монотонностью деревенской жизни».
В детстве Осипов большую часть лета проводил в Тарусе, городке на берегу Оки, в двух часах езды от Москвы. Там в девяностых годах он построил дачу, которая расположена на холме над центром города и выходит окнами на покатую картину крыш и поднимающуюся колокольню городского собора. Фотография Елены Аносовой для The New Yorker. лагеря опустели после смерти Сталина, в 1953 году Таруса все больше заселялась бывшими заключенными. В 1955 году Константин Паустовский, советский Торо середины века, который был официально признанным писателем и сам не был диссидентом, попытался избежать суеты столицы и поселился в Тарусе.В своем маленьком голубом домике в конце грязной улочки он стал принимать у себя деятелей культуры, к которым советские власти относились с той или иной степенью подозрения, в том числе Аркадий Штейнберг, поэт и переводчик, одиннадцать лет проработавший в тюрьме. ГУЛАГ и Булат Окуджава, талантливый народный певец, родители которого были арестованы как «враги народа» в 30-х годах.
Поблизости Николай Оттен, который был ведущим кинокритиком, пока антисемитская кампания против «космополитизма» не лишила его постоянной работы, построил дом, который разделил на две части.Он и его жена Елена Голышева жили в одной половине; в другой половине жили бывший муж Елены Петр Голышев и вторая жена Петра Лидия Малли. Оттен также открыл свой дом для тех, кто попал в немилость государства, в том числе в 1959 году Надежда Мандельштам, вдова поэта Осипа Мандельштама, одного из великих лириков двадцатого века, исчезнувшего в ГУЛАГе. в тридцатые годы. Надежда годами уклонялась от ареста, переезжая из одного провинциального города в другой. В Тарусе она нашла пристанище.«Это рай», — написала она в письме, приглашая другого поэта навестить ее. «Здесь замечательно. Я живу хорошо ».
Именно в Тарусе она начала работу над своими мемуарами, которые распространялись самиздатскими экземплярами в Советском Союзе и впервые были опубликованы на Западе в 1970-х годах. «Я знал, что она что-то пишет, — вспоминал недавно Виктор Голышев, сын Елены и Петра, которому сейчас за восемьдесят. «Но в то время мне, честно говоря, гораздо больше было интересно поваляться на берегу Оки и позагорать.
Жизнь была скромной. Ведра с водой доставлялись каждый день на лошади и телеге, а полки в продуктовом магазине были абсолютно пусты. Но город был интеллектуально ярким и стал известен как русская версия Барбизона, французского коллектива художников, которые в девятнадцатом веке жили в счастливой изоляции в деревне на окраине леса Фонтенбло, недалеко от Парижа. Летом 1961 года, после обеда, посвященного обсуждению литературы за чаем в саду Паустовского, родилась идея нового литературного альманаха « Таруса, страницы ».Стейнберг написал ряд стихов; Окуджава опубликовал свою первую прозу, полуавтобиографическую сказку, в которой молодой человек ранен во время Второй мировой войны; Надежда Мандельштам написала несколько статей о городской жизни, в том числе о тарусской вышивальной мастерской. Содержание не было откровенно политическим, но публикация была смелым жестом, собачьим свистом свободного мышления.
Какое-то время номер Таруса Страницы , выпускаемый региональным издательством в Калуге, обходился без цензуры идеологов Коммунистической партии в Москве.Было напечатано 30 тысяч экземпляров. Эндрю Филд, славист из Гарварда, который редактировал англоязычный перевод альманаха в 1964 году, назвал его самой захватывающей книгой из России со времен «Доктора Живаго». Многие в Москве помнят его как литературное событие своего времени — живительный ответ социалистическому реализму, господствовавшему в официальной культуре. Узнав о журнале, московские власти приостановили выпуск следующих номеров и приказали убрать существующие экземпляры из книжных магазинов и библиотек.На экстренном партийном собрании дом Таруса, стр. , был признан «ульем идеологически вредной письменности». Этот фурор только укрепил репутацию Тарусы как заповедника. В гости приехал молодой, относительно неизвестный Иосиф Бродский; Так поступил и его коллега, будущий лауреат Нобелевской премии, Александр Солженицын, летописец ГУЛАГа. Ходили слухи, что целых одиннадцать КГБ. В город были приставлены агенты для отслеживания всех нежелательных политических деятелей.
Осипов сказал мне, что когда он рос, диссиденты и люди с антисоветскими наклонностями были «просто частью декорации».Его отец, инженер, ставший писателем, а мать, математик, взяла его летом в Тарусу на месяцы. Одно из самых ранних его воспоминаний — сидеть на плечах отца на похоронах Паустовского, который умер в 1968 году, когда Осипову было четыре года. Сотни людей пришли на церемонию, толпа рассыпалась по склону холма. Когда Осипову было восемь лет, он провел лето, играя в Тарусе с пасынком Солженицына, Дмитрием, взбираясь на крышу дома прадеда Осипова.Однажды вечером молодой Дмитрий предложил Осипову его первый глоток вина.
Мальчиком Осипов был заядлым читателем, и, пробившись через «Мертвые души» Николая Гоголя, он открыл для себя «Трех мушкетеров» Александра Дюма и «Записки Пиквика» Чарльза Диккенса. Он был захвачен и взбешен. «Я понял, что Париж и Лондон, это настоящие места, а не выдуманные города, но мне суждено никогда их не увидеть только потому, что так сказал кто-то у власти», — сказал он. «Я помню, что в семь или восемь лет я просыпался посреди ночи, мое сердце билось от ненависти к Советскому государству.
Год спустя местные власти приказали снести дом его прадеда в Тарусе, чтобы освободить место для нового детского центра. Семье пообещали новый участок земли в городе, но после того, как бульдозеры расчистили завалы, им дали лишь мизерную компенсацию, выплаченную в рублях. Однажды февральским днем мы с Осиповым пошли на то место, где когда-то стоял дом, где теперь заколочено уродливое кирпичное здание в поле снега высотой по колено. «Это выглядит ужасно, — сказал Осипов без гнева и печали.Мы открыли калитку и обошли двор, остановившись на мгновение под большой поникшей липой, единственной вещью, которая осталась от тех лет, которые он провел здесь в детстве.
Когда Осипов был студентом в восьмидесятые годы, гуманитарные науки оставались испорченными советской идеологией, поэтому он решил изучать медицину. Он также вспомнил опыт своего прадеда в изгнании: «Ты врач в военное время, ты врач в тюрьме, ты все еще врач», — сказал он. После окончания медицинской школы он вместе с семьей уехал на научную стажировку в Калифорнийский университет в Сан-Франциско, где изучал кардиологию.Он был в Калифорнии, когда умер его отец; пять месяцев спустя Советский Союз распался, и он вернулся в Россию. Его страна была в руинах, и он хотел внести свой вклад, чтобы помочь восстановить ее.
«Я могу сказать, что он новый, потому что он живой».В девяностые годы, работая кардиологом в Москве, Осипов наткнулся на побочное занятие: сопровождать больных русских эмигрантов, направляющихся в Америку. Он сидел в самолете восемь или десять часов, высадил пассажира и сразу вернулся. За каждую поездку платили пятьсот долларов, что более чем в пять раз превышало среднемесячную заработную плату врача в России в то время.Спустя годы Осипов вернулся к своему опыту в своем рассказе «Цыган», в котором рассказывается о докторе, который летит в Портленд, штат Орегон, с пожилым пациентом из Сибири. «Странные люди, странная работа, но прибыльная», — пишет Осипов. Опоздав на обратный рейс, доктор лежит на полу в аэропорту, измученный, и видит сон наяву, в котором он разговаривает со своим мертвым отцом, точно так же, как Осипов однажды сделал это в аэропорту Сакраменто во время долгой остановки. «Как все так вышло?» — недоумевает доктор. «Совершать эти бессмысленные поездки из-за того, что моя настоящая работа не оплачивается, валяться на красном полу, завидовать людям с суровыми лицами, чья жизнь выясняется?»
В 1996 году, когда Осипов построил свою дачу, Таруса была российским провинциальным городом, очень похожим на любой другой, с закрытыми коммунальными фермами и медленно сокращающимся населением.Но осталось несколько человек, имеющих отношение к более ранней истории города. Осипов сказал, что после обеда он «болтал и пил» с известным художником Эдуардом Штейнбергом, который был на двадцать пять лет старше его и был сыном Аркадия Штейнберга. Осипов сблизился и с Виктором Голышевым, который к тому времени стал одним из ведущих литературных переводчиков страны и потчевал Осипова рассказами о его летних каникулах в Тарусе.
В 2000 году сестра Осипова, ее муж и один из их сыновей были убиты во время ограбления их квартиры в Москве.Вскоре Осипов и Евгения удочерили выжившего сына пары, Василия, которому на тот момент было двенадцать лет, и который был с ними во время ограбления. «Это была, чтобы констатировать очевидное, гигантская катастрофа, которая полностью перевернула всю нашу жизнь», — сказал мне Осипов. В последующие годы семья часто бывала в Тарусе, где Василий и дочь пары Марьяна вместе играли во дворе.
Подробная информация о продукте — Cornell University Press
{{/если}} {{#if item.templateVars.googlePreviewUrl}} Google Предварительный просмотр {{/если}} {{#if item.imprint.name}}Выходные данные
{{item.imprint.name}}
{{/если}} {{#if item.series.series}}серии
{{# каждый элемент.series.series}}{{{this.name}}}
{{/каждый}} {{/если}} {{#if item.title}} {{/если}} {{#if item.subtitle}}{{{item.subtitle}}}
{{/если}} {{#if item.templateVars.contributorList}} {{#if item.edition}}{{{item.edition}}}
{{/если}} {{#each item.templateVars.contributorList}}{{{this}}}
{{/каждый}} {{/если}}Приглашенный лектор в:
{{#if item.templateVars.formatsDropdown}}Формат
{{/если}} {{#if item.templateVars.formatsDropdown}} {{{item.templateVars.formatsDropdown}}} {{/если}} {{#if item.templateVars.buyLink}} {{item.templateVars.buyLinkLabel}} {{/если}} Открытый доступ {{#if item.описание}}{{{item.description}}}
{{/если}}- СМИ {{#if item.templateVars.reviews}}
- хвалить {{/если}} {{#if item.templateVars.contributorBiosCheck}}
- Автор {{/если}}
- для педагогов {{#if item.templateVars.moreInfo}}
- больше информации {{/если}} {{#if item.templateVars.awards}}
- награды {{/если}}
- {{#if item.templateVars.reviews}}
- {{#each item.templateVars.reviews}}
{{#if this.text}}
{{#если это.текст}} {{{этот текст}}} {{/если}}
{{/если}} {{/каждый}} {{/если}}
{{#if item.templateVars.contributorBiosCheck}} - {{#if item.contributors}} {{#each item.contributors}} {{/каждый}} {{/если}} {{/если}}
- Запросить экзамен или настольную копию
Приглашенный лектор в:
{{#if item.templateVars.contentTab}}Содержание
{{{item.templateVars.contentTab}}} {{/если}} - {{#if item.templateVars.moreInfo}}
{{#each item.templateVars.moreInfo}}
{{{this}}}
{{/каждый}} {{/если}} {{#if item.templateVars.awards}} - {{# каждый элемент.templateVars.awards}}
{{this.name}}
{{/каждый}} {{/если}}
Также представляет интерес
Андрей Дмитриев | Читать Россия
Родился: 1956
Quick Study: Андрей Дмитриев — писатель-фантаст и сценарист, получивший в 2012 году две главные литературные премии России за роман Крестьянин и подросток .
Дмитриев Файл: После пятнадцати лет публикации короткометражных и средних произведений в российских литературных журналах в 1998 году вышла первая книга Андрея Дмитриева, сборник повестей и рассказов. Поворот реки , название книги. произведение, повесть о школе для детей с туберкулезом; он стал финалистом Букеровской премии России 1996 года. Крупнейший литературный прорыв Дмитриева произошел в 2012 году, когда он получил премию «Русский Букер» и молодежную премию «Ясная поляна» за книгу «« Крестьянин и подросток », », в которой подробно рассказывается о поколениях и географических различиях в современной России.
Psssst ………: Дмитриев сказал, что напишет продолжение отмеченного наградами романа «Крестьянин и подросток» : по состоянию на декабрь 2012 года рабочее название было Istanbul , что отражает сеттинг книги… Сценарии Дмитриева включают экранизация пьесы Николая Гоголя « Ревизор », постановка Сергея Газарова с Никитой Михалковым в главной роли в роли мэра…
Места Дмитриева: Родился в Ленинграде… большую часть детства провел в Псковской области… учился в МГУ, позже учился сценаристу…
Слово о Дмитриеве: В Русской литературе, 1995-2002: На пороге нового тысячелетия , Н.Н. Шнейдман резюмирует Дмитриева, называя его «интересным писателем. Его сюжеты изобретательны, а язык прост, но его проза рассчитана на умного читателя. Его цель — рассказывать трогательные истории об обычных людях, оказавшихся в жалких ситуациях ». Писательница и критик Майя Кучерская назвала роман Дмитриева Крестьянин и подросток стихотворением и предсказала, что когда-нибудь книгу будут преподавать в школах, где «серьезные учителя», скорее всего, объяснят своим ученикам, что в книге изображено столкновение двух миров. Русская деревня и мир инфантильного городского юноши.
Дмитриев на Дмитриеве: В интервью Павлу Басинскому для Российской газеты Дмитриев сказал, что ушел из МГУ в 1977 году, не желая соответствовать требованиям издателей той эпохи и будучи убежденным, что он никогда не будет опубликован: «Я думал : Я буду писать для себя и своих друзей и зарабатываю на жизнь сценарием. Я стал писателем, чтобы быть свободным, то есть не иметь надо мной начальников или подчиненных. При таком подходе не имеет значения, как долго вы пишете прозу.”
О записи: Дмитриев сказал в интервью « Взгляд », что не считает себя писателем русской «деревенской прозы»: «Деревенская проза и проза о деревне — разные вещи. То, что называют деревенской прозой, основано на мифах. В данном случае я имею в виду миф не как ложь, а как конкретную конструкцию, модель мира ». Дмитриев также считает, что деревенская проза исчезла и превратилась в своего рода ксенофобию.
Дмитриев Рекомендует: В интервью в декабре 2012 года Дмитриев рекомендовал лауреата премии «Ясная Поляна 2012» Евгения Касимова как «интересного автора», потому что он умеет писать о людях.Отвечая на вопрос о романе Сенчина « Елтышевы », Дмитриев назвал книгу «замечательным, сильным романом, редким случаем, когда писатель в возрасте от тридцати до сорока лет развивается и взрослеет».
Фото: Vavilon.ru
.