Мистика и булгаков: самое интересное о книгах, писателях, литературных жанрах и течениях

Содержание

Предчувствие смерти, пожар и золотая браслетка: мистика в жизни Булгакова

https://sputnik.by/20210905/predchuvstvie-smerti-pozhar-i-zolotaya-brasletka-mistika-v-zhizni-bulgakova-1056150721.html

Предчувствие смерти, пожар и золотая браслетка: мистика в жизни Булгакова

Михаил Булгаков был женат трижды, как и предсказала ему гадалка. Он делился предчувствием, что будет тяжело умирать (хотя анализы были в норме), — так и… 05.09.2021, Sputnik Беларусь

2021-09-05T15:30+0300

радио

михаил булгаков

русская литература

/html/head/meta[@name=’og:title’]/@content

/html/head/meta[@name=’og:description’]/@content

https://cdnn11.img.sputnik.by/img/07e5/09/02/1056150692_0:59:3071:1786_1920x0_80_0_0_7d1264e3ff2206905116ce3afb01f138.jpg

Предчувствие смерти, пожар и золотая браслетка. «Мистика» в жизни Булгакова

Михаил Булгаков был женат трижды — как когда-то предсказала ему гадалка. Он делился предчувствием, что будет тяжело умирать (хотя анализы были в норме) — так и произошло. А после того, как Булгаков диктовал сцену пожара в “нехорошей квартире” — огонь вспыхнул у него на кухне… Какие удивительные совпадения были в жизни “мистического писателя”?

Что сам Булгаков считал “мистикой” и какие удивительные совпадения были в жизни “мистического писателя”?? Рассказывает кандидат филологических наук, заведующий научно-исследовательским отделом Государственного музея М. А. Булгакова Иван Назаров.Слушайте подкасты РИА Новости.Читайте также:

Sputnik Беларусь

[email protected]

+74956456601

MIA „Rosiya Segodnya“

2021

Sputnik Беларусь

[email protected]

+74956456601

MIA „Rosiya Segodnya“

Новости

ru_BY

Sputnik Беларусь

[email protected]

+74956456601

MIA „Rosiya Segodnya“

1920

1080

true

1920

1440

true

https://cdnn11.

img.sputnik.by/img/07e5/09/02/1056150692_340:0:3071:2048_1920x0_80_0_0_9343777c9e27556ca8ac66bdf5b7b59e.jpg

1920

true

Sputnik Беларусь

[email protected]

+74956456601

MIA „Rosiya Segodnya“

Sputnik Беларусь

михаил булгаков, русская литература, аудио

Что сам Булгаков считал “мистикой” и какие удивительные совпадения были в жизни “мистического писателя”??

Рассказывает кандидат филологических наук, заведующий научно-исследовательским отделом Государственного музея М. А. Булгакова Иван Назаров.

Слушайте подкасты РИА Новости.

Мистические события в жизни и смерти Михаила Булгакова

Михаил Афанасьевич Булгаков родился в самой благополучной семье. Мать и отец писателя происходили из священнического рода. Биографы отмечают, что ни у одного из русских писателей XX века не было такого счастливого детства. Родители воспитали семерых детей достойными, уважаемыми людьми, у которых должно было быть хорошее будущее. Но судьба старшего сына, Михаила Афанасьевича Булгакова, словно стала противоречием многовековых устоев.

Иллюстрация Colady — Михаил Афанасьевич Булгаков

Потеря отца, как начало другого пути

Михаил Булгаков вырос в дружной семье. Мать и отец окружали детей заботой, доброжелательностью, воспитывали в церковных семейных традициях. Но смерть Афанасия Булгакова, словно пошатнула веру будущего писателя. Сестра Михаила, Надежда, писала в дневнике:

«Миша окончательно, по-видимому, решил для себя вопрос о религии – неверие».

Возможно, это стало переломным моментом в его мировоззрении.

Читайте также: Из нищенки и сиротки до самой влиятельной женщины XX века в мире моды: история успеха Коко Шанель

Встреча, разделившая жизнь на «до» и «после»

По примеру братьев Михаил Афанасьевич поступил на медицинский факультет Киевского университета. Вскоре женился на Татьяне Николаевне Лаппе. Работал врачом в Смоленской области.

Однажды при проведении операции ребёнку с дифтеритом, Михаил Булгаков сделал трахеотомию. Побоявшись, что может заразиться, он решил сделать себе прививку. Но началась ужасная аллергическая реакция. Всё тело покрылось сыпью, начался зуд и появились страшные боли в ногах. Не в силах терпеть этого, он сделал укол морфия. Михаил Афанасьевич и сам не заметил, как стремительно развивалась зависимость от обезболивающего.

В один из роковых дней писатель оказался на грани жизни и смерти. В момент минутного озарения, когда Булгаков мучился от ломки, перед ним предстал Гоголь и строго погрозил пальцем. После этого Михаил Афанасьевич резко избавился от зависимости. Это событие разделило жизнь писателя на «до» и «после». В нём словно умер врач, и родился писатель.

Иллюстрация Colady — Татьяна Николаевна Лаппа (Тася) и Михаил Афанасьевич Булгаков

Будущая и последняя любовь

Как утверждал Булгаков, именно Николай Васильевич Гоголь являлся ему в знаковые моменты его жизни.

Так, прогуливаясь вечером по улицам Москвы, Михаил Афанасьевич наткнулся на человека в длинном одеянии. Подняв глаза, он увидел перед собой Гоголя. Тот молча указал на высокое здание, украшенное лепниной.

Позже Булгаков узнает, что именно в том здании жила его будущая и последняя любовь Елена Сергеевна Шиловская.

Иллюстрация Colady — Михаил Булгаков и Елена Шиловская

Колдовские события

В 1932 году Михаил Афанасьевич переживал не лучшие времена. Его перестали печатать, в театре запретили к показу спектакли по его произведениям, и он достаточно болезненно переносил этот период. Писатель считал, что не нужен своей стране.

Но однажды его домработница, абсолютная не сведущая в литературе, но обладающая довольно прагматическим взглядом на жизнь, услышала от Булгакова несколько лекций и нечаянно обронила: «Трубная пьеса ваша пойдёт. Вы на этом тыщу заработаете».

Её замечание могло остаться без внимания, если бы не последовавший через несколько минут телефонный звонок. Иосиф Виссарионович Сталин лично позвонил Булгакову и одобрил показ спектакля «Дни Турбиных» во МХАТе. Позже Михаил Афанасьевич в письме своему другу, Павлу Сергеевичу Попову, опишет эту ситуация, как колдовскую.

Иллюстрация Colady — Сцена из спектакля «Дни Турбиных»

Возможно, вас заинтересует: Квинто Тиберио Анджелерио – врач 16-го века, который во время эпидемии чумы ввёл в практику социальное дистанцирование

Мастер и Маргарита

«Слушай беззвучие, слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, — тишиной». (Цитата из книги «Мастер и Маргарита»)

Самый известный роман «Мастер и Маргарита» до сих пор вызывает множество вопросов у читателей всего мира. Даже сам Михаил Афанасьевич отмечал мистику, происходившую во время написания данного произведения.

Когда он работал над одной из глав, где достаточно подробно описывал пожар, то буквально в этот же момент, в соседней квартире случилось возгорание.

Как рассказывал сам Михаил Булгаков, всё закончилось хорошо, и они с Еленой Сергеевной отправились обедать в ресторан сразу после случившегося. Но он отмечал это событие, как нечто мистическое.

Не менее странно то, что, дописав последние страницы романа, писатель скоропостижно умер на 48-м году жизни. На протяжении нескольких лет такая внезапная кончина не давала покоя биографам и исследователям мистических событий. Смерть Михаила Булгакова словно означала окончание сделки с «дьяволом», которую он заключил, находясь на волосок от смерти в далёком 1917 году.

Иллюстрация Colady —
Михаил Булгаков

Чугунная шинель

Даже после смерти продолжали сбываться некоторые пророчества Михаила Афанасьевича.

Так, за несколько лет до своей кончины, в трудные дни, Булгаков обращался к своему учителю, Н.В.Гоголю с фразой: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью». Об этом же он писал другу В.С.Попову.

После похорон Булгакова, его жена, Елена Сергеевна Шиловская вспоминала:

«Я никак не могла найти того, что бы я хотела видеть на могиле Миши – достойного его.
И вот однажды, когда я по обыкновению зашла в мастерскую при кладбище Новодевичьем, – я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской на мой вопрос объяснил, что это Голгофа с могилы Гоголя, снятая, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе при помощи экскаватора подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили».

Религиозный материализм Сергия Булгакова | Мэтью Кантирино

Сергий Булгаков, широко известный как величайший православный богослов двадцатого века (назвать его фон Бальтазаром Востока было бы не ошибкой), был тем религиозным мыслителем, который мог родиться только в этом столетии. Смесь мученика, мистика и миссионера, он стремился защитить депозит веры, переворачивая с ног на голову ее традиционные способы выражения.

Как священник в России во времена 1917 революции, он начинает свое эссе о реликвиях, впервые переведенное на английский язык Борисом Якимом, описанием вульгарных и незрелых попыток коммунистов «опровергнуть» религиозную догму путем разрушения склепов часовни и эксгумации тел давно погребенных святых: там, где в своем благочестивом смирении верующие не поднимали глаз, и где царила святая тьма, нагло внесли электрические огни и стали грязными лапами разбирать содержимое святого рака . Ожидание состояло в том, что однажды одурманенные верующие увидят тленность «нетленного», их вера в крестьянские иллюзии растает под солнцем освобожденного сознания.

Даже сегодня, надо признать, тема реликвий часто упускается из виду в богословии, и особенно в популярной апологетике. Для многих эта тема остается курьезом — легкое смущение лучше оставить старым дамам — богослужениям или страницам Чосера. Тем не менее, для Булгакова, это неуклюжее вторжение физического — именно то, что нужно религии в современности. К счастью, ортодоксальное (как в строчном, так и в прописном смысле — он был стойко восточным и все же не отвергает рефлекторно западное) христианство уже давно предлагает это. По его мнению, все реликвии принимают участие (и в каком-то смысле становятся) аспектами величайшей из всех «реликвий» — хлеба Евхаристии. И именно по этой причине, отмечает он, алтари включают в себя реликвии. Как и Евхаристия, святые – мощи – не трупы; скорее, это тела воскресения; и святые не умирают.

Для Булгакова плоть хороша и через трансформацию может стать божественной. «Тело Христово» — это буквальное утверждение, нечто, чем мы становимся в процессе обожения . Его интерес к глубоко личным, человеческим проявлениям божественного противоречит его феноменологическому подходу. Снова и снова он подчеркивает, что основным характером чудес Христа было установление дружбы посредством простых действий. В связи с этим Булгаков стремится подчеркнуть естественный и человеческий характер этих произведений и таким образом выводит чудеса (тема его второго эссе) на почти обыденный уровень. Вынос? Чудеса случаются постоянно, и верующие должны чувствовать присутствие Бога вокруг себя, а не ждать, пока их поведет облачный столп. «В жизни каждого человека, — говорит он без намека на изысканность, — постоянно происходят чудеса».0003

Одна из истинных прелестей булгаковского творчества, помимо его теологической значимости, состоит в том, что он скромно присваивает светскую, даже антирелигиозную философию и терминологию в своих целях. Например, в одном из разделов эссе о чудесах, которые обязательно воспламенят поклонников Хайдеггера, он неоднократно отождествляет Творение как синоним « становится ». герои церковной истории — «истинные сверхчеловеки».

Несмотря на то, что этот только что переведенный том невелик, его текст замечателен глубиной удовлетворения, которое дают ответы или, по крайней мере, намекают на него. Булгакову было бы недостаточно отмахнуться или просто парировать оскорбления современного мира, как это довольствуются некоторыми апологетами. Он ищет не что иное, как новое выражение христианства для новой эпохи. Таким образом, его основная программа, названная «религиозным материализмом», представляет собой его попытку сформулировать видение, которое одновременно является новаторским и знакомым, наполненным чудесами и удивительными.

Однако здесь, по понятным причинам, некоторые читатели (даже те, кто очень уважает его глубокое видение) могут быть вынуждены расстаться с компанией. Некоторые из его решений, как справедливо отмечают его критики, заходят далеко в новые и опасные области. В самой Православной Церкви его осудили за ересь «софианства» — утверждение, что Мария стала божественной, приняв на нее Святого Духа. Ведь Булгаков полагал, что подлинно удовлетворительный религиозный ответ на рост материализма и ограниченность западного воображения должен был бы крестить эти тенденции, а не сопротивляться им. Утверждению Канта, что «ноуменальное не может быть феноменальным», Булгаков выдвигает контрпредложение: «все духовное материально». ”не только освящение или евангелизация «этих преходящих вещей» (1 Иоанна 2:17), а буквальное преображение здесь-и-сейчас материи в Мистическое Тело Христово. С этой целью Булгаков приветствует «покорение природы», то, что лежит в основе современного проекта, что традиционалисты часто клевещут на отчуждающую или высокомерную «игру в Бога». самых элементарных линий разлома и открывает гораздо более широкие дебаты о природе реальности, характере спасения и местонахождении нашего телос . Вероятно, это спор слишком простой, чтобы разрешить его, не впадая в синкретизм. Тем не менее, помещая богословие в то, что Чарльз Тейлор назвал «имманентной рамкой», булгаковский крик о том, что наш Бог не бог истории, а вечно имманентное Существо, подрывно, но блестяще взрывает эту точку отсчета изнутри. вне.

Мэтью Кантирино — младший научный сотрудник школы First Things.

Станьте поклонником First Things на Facebook , подпишитесь на First Things через RSS и следите за First Things в Twitter .

Диссидентство смирения – Форум русской философии и религиозной мысли Северо-Западного университета

Этот доклад подготовлен в рамках круглого стола на международном симпозиуме «Русская литература и философия: религия, национализм и инакомыслие», который состоялся в Universidade Federal de Juiz de Fora, Бразилия, ноябрь 2022 г. В круглом столе приняли участие Кэрил Эмерсон, Гэри Сол Морсон и автор этой статьи Пол Контино.

В своих предыдущих замечаниях к этому сеансу Сол описал некоторые бесчеловечные ужасы, совершенные Лениным и Сталиным, в то время как Кэрил, переместившись назад в девятнадцатый век, показала нам, каким образом очеловечивающее «диссидентство радикальной любви» проявляется у Толстого, Достоевского и Лескова. В своих кратких замечаниях я хотел бы сказать о «диссидентстве смирения». Христианское смирение «молится вниз» (по выражению Кэрила), даже когда оно обнимает крест, о чем свидетельствует жизнь и мысль отца Сергия Булгакова (1871–1819 гг.).44). Булгаков теперь признан одним из крупнейших богословов двадцатого века, но я не буду обсуждать систематическое богословие, которое охватывает последние двадцать лет его жизни — его исследования Богочеловечества, Троицы, Софии и Церкви. Я начинающий булгаковец, и в своих кратких замечаниях остановлюсь на теме смирения, особенно в том виде, в каком она проявляется в двух его ранних работах: в его вкладе 1909 г. его 1924–25 изгнание в Праге (опубликовано в английском переводе ранее в этом году).

В эссе 1909 года «Героизм и смирение» Булгаков формулирует свое разочарование в леворадикальной интеллигенции, членом которой он когда-то был. (Я использую перевод названия Поля Вальера из его книги

«Современное русское богословие »; в превосходной антологии Роуэна Уильямса название называется «Героизм и духовная борьба»). семья с длинной линией священников — и стал марксистским профессором экономики. Но он пришел к выводу о полной неприменимости марксистской теории к аграрной экономике России. Он стал свидетелем разочаровывающих последствий 19-го05 революции и работал во Второй Думе. К 1909 году Булгаков пришел к убеждению, что самым серьезным препятствием для социальных перемен в России является «глухота интеллигенции к религиозному посланию Достоевского» (Булгаков у Уильямса, 77). Они постулировали «веру в естественное совершенство человека», хотя и придерживались материалистической концепции личности и «грубо-механистического понимания исторического процесса» (81).

В своем героическом максимализме они утверждали, что «все дозволено», и позиционировали себя как «сверхчеловеков» (86). Таким образом, они пренебрегали простыми людьми России (которых Булгаков считал на самом деле более духовно просвещенными), относились к ним «с непониманием и даже с презрением» (106). Думается о Великом Инквизиторе в Братья Карамазовы , который утверждает, что любит людей, которых называет «слабыми и подлыми». Интеллигенция «отвергает Христа и отвращается от лица Его» (111). Не имея «сознания долга и личной ответственности» (91), каких-либо абсолютных норм и ценностей, необходимых для воспитания идеала, они стремятся к «самообожествлению» (92). Они вспоминают эгоистическую «любовь во сне», описанную Зосимой, — «жадную до немедленного действия, быстро совершаемую и у всех на виду» (кн. 2, гл. 4).

Напротив, смиренный верующий, христианин подвижник , к которому Булгаков призывает интеллигенцию прислушиваться, практикует медленную, прозаическую работу того, что Зосима называет «деятельной любовью».

В «духовном труде» (99) «внимание смиренного человека сосредоточено на ближайшей своей задаче, своих конкретных обязанностях и исполнении их со строгой верностью и без промедления» (93). В смирении человек борется «преобразовать свою жизнь незаметным процессом самоотречения, послушания; исполнять свою работу с искренним усердием, самодисциплиной, самообладанием, но и видеть и в ней, и в себе орудие промысла» (100). Этот смиренный человек, не являющийся пассивным, проявляет как «величайшую возможную энергию, так и величайшую степень самоотверженности в различении того, что составляет [ее] долг» (9).7). Она пронизана фигурой Христа, Богочеловека (100).

В год написания этого очерка, 1909, Булгаков потерял четырехлетнего сына Ивашечку. Как пишет Томас Аллан Смит, «на похоронах Булгаков испытал глубокое религиозное переживание, мистическое и экстатическое, которое можно рассматривать как завершающий акт его долгого пути назад к Православию» (пер. введение, Немеркнущий Свет , xxv). Видение, описанное в книге «Немеркнущий свет » (1917 г.), напоминает душераздирающие, но христологические сцены из Братья Карамазовы , отца Снегирёва с его маленьким Илюшей. Булгаков обращается к сыну и видит его невинные страдания во свете Христовом: «Святой мой, у святилища твоих останков, у твоего чистого тела, мой прекрасный, мой светлый мальчик, я узнал

, как Бог говорит, Я понял, что означает «Бог говорил»! В новом и неведомом прежде ясновидении сердца, вместе с крестными муками, снизошла в него радость небесная, и с мраком божественного запустения Бог воцарился в душе моей. Мое сердце было открыто для боли и мучений людей. . . [и] я понял, что значит любить не человеческой, себялюбивой и корыстной любовью, а божественной любовью, которой любит нас Христос» (9).0005 Немеркнущий Свет 14).

Булгаков был рукоположен в священники в 1918 году и сослан в 1922 году. Он жил в Праге, прежде чем поселиться в Париже, где он основал Свято-Сергиевский православный богословский институт и написал свои великие трилогии систематического и спекулятивного богословия.

До всего этого, находясь в Праге, отец Сергий вел Духовный дневник . В ней мы видим, что он становится старцем , духовником. Поразительны параллели со старцем Зосимой Достоевского, особенно настойчивый тон того, что Зосима называет «любовным смирением». Ближе к концу своей речи Зосима замечает: «При некоторых мыслях становишься недоумевающим, особенно при виде грехов человеческих, и соображаешь, следует ли употребить силу или смиренную любовь. Всегда решайте использовать смиренную любовь. . . . Любовное смирение дивно сильно, сильнее всего, и нет ничего подобного ему» (кн. 6, гл. 3). Чтение

Дн. , мы усматриваем упражнение отца Сергия в «любовном смирении», может быть, особенно в скорби и чувстве ответственности, которые он испытывает за ужас, охвативший его родину, которую он описывает как «умирающий духовно, смердящий, как Лазарь четыре дня в могила» (97). Он отвергает уныние — «летит от уныния», по словам Зосимы, — и сопротивляется суду.

Роберто де ла Новаль хорошо выразился в своем «Богословском введении» к Дневнику , вспоминая

рефрен «Братьев Карамазовых»: мы каждый из нас, «виновны перед всеми за всех и во всем». Или, говоря словами Булгакова, «На каждом из нас висит судьба всего мира». Наши индивидуальные дела входят в мировую историю, и каждый из нас является решающим фактором исторической причинности, соединяющей все человечество. [Вспомним Зосиму: «Все как океан. . . прикосновение в одном месте вызывает движение на другом конце земли».] Булгаков, например, считает, что именно его поколение несет вину за судьбу детей, воспитываемых в настоящее время в атеистической России, лишенных право на христианское воспитание. Эти дети не могли быть лично виновны в богохульствах, которые они впитали бы с молоком матери, точно так же, как дети предыдущих поколений не имели особой заслуги в том, что их крестили и воспитывали родители-христиане. По этой причине Господь повелевает нам не осуждать — мы слишком быстро приписываем личную вину, когда никак не можем знать истинную виновность другого. Но Бог может судить, и Он будет судить все человечество вместе, ибо только Бог может постичь различные пути, которыми переплетаются наши судьбы и которыми мы несем ответственность друг за друга. (36-37)

Чувство греховности у отца Сергия сильно, но чувство благодати сильнее. По мере приближения праздника Рождества он признает в России «новую Гефсиманию». Но отвергая уныние, он молится о смирении, которое поддержит его работу: «Именно смирению — глубокому и окончательному смирению — а не разочарованию учит нас наш нынешний опыт» (108). Он смотрит на пример блаженного старца Серафима, который увещевал: «Стяжи миролюбивый дух, и тысячи вокруг тебя спасутся» (100). Он болезненно сознает, что если он впадет в «обиду и досаду», то окажется «в плену, и что его отсутствие покоя «потянет с [ним] других в погибель»» (101). Он молится: «Господи, научи меня молитве мытаря [Луки 18:9].-14]»; ближе к концу своего дневника он просто читает Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня» (163).

Через несколько дней он пишет: «Ваши дни подходят к концу. Тихая скорбь в сердце твоем оттого, что ты не совершил своего дела пред Господом и напрасно растратил жизнь, которую Он дал тебе» (163). С чувством божественной иронии читаешь эти слова, зная, что в течение следующих двадцати лет отец Сергий продолжит свое пастырское дело сакраментального богослужения и внимания к больным – и напишет свои важнейшие труды по систематическому и умозрительному богословию. .

Одна из его «духовных чад», сестра Иоанна Райтлингер, вспоминает образцовое смирение отца Сергея, но предупреждает, что «нигде внешнее подражание примеру не является более фальшивым, чем в добродетели смирения». Я передам сестре Иоанне последние слова, так как она признает, что смирение оказалось неотъемлемой частью отца Сергия – как в его призыве к святости, так и величию:

о. С. никогда не подражал внешним формам смирения. Его смирение было вплетено в ткань его жизни и было заслужено. Смирение последних лет его, это было прежде всего смирение человека перед Богом, времени перед вечностью.