Как разработчик, я никогда не знаю себе цену, потому что её нет. Но вся система построена так, как будто она есть / Хабр

Каждый раз перед собесом я говорю себе: «Спокойно, не нужно ничего выдумывать, доучивать и врать, твоих знаний и опыта достаточно для того, что бы работать у них. Ты усилишь любую команду, тебе есть что предложить, а пробелы в твоих знаниях — приемлемы. Если бы они знали о твоих навыках всё, что знаешь ты, они бы точно тебя взяли». Но когда начинается собеседование, я всегда перестаю в это верить. Все два часа интервью я хожу как по минному полю, что бы не дай бог не спалиться, что я чего-то не знаю.

Достаточно долго я думал, что когда-нибудь я буду знать всё, что нужно. Я приходил собеседоваться на позицию мидла, а сам думал, что недотягиваю. У них так много всего в требованиях, я не знаю все эти вещи на хорошем уровне. Меня брали, но само интервью только подтверждало мои мысли. Ребята с обратной стороны скайпа — очень крутые люди. Я не знаю как, но за часовой разговор они успевают глубоко засунуть в мою голову мысль, что их умения — недостижимая величина. Потом мираж развеивается, я начинаю с ними работать, и понимаю — мы одинаково тупые. Вот уже они не знают «элементарных» вещей, вот уже я им что-то объясняю. Сейчас я обычно собеседуюсь на синьора. Тут всё то же самое, но преувеличено до таких масштабов, что похоже на чью-то злую шутку.

Когда готовишься к собесу на высокий уровень, ты уже даже не говоришь себе, что врать не нужно. Ещё как нужно. Они бы не наняли тебя, если бы всё точно про тебя знали, потому что они сами себе ещё не признались, что нихера не знают. Ты принимаешь правила дурацкой игры, и выпендриваешься на собесе в ответ на их выпендрёж, они врут про свою крутость — а ты врешь ещё круче. Дальше вы знаете, что будет. Они тоже тупые, как и ты.

Очевидно, что тут что-то не так. Похоже, мы не можем принять идею, что скилл — вещь относительная, его нельзя посчитать и измерить. А так как навыки разработки — наше главное оружие и достижение в мире, именно от них всё и зависит, мы все сделали вид, что эта эфемерная вещь — абсолютно реальна. И бережно её стережём.

В идеальном мире у нас мог бы быть механизм, совершенный тест, который оценит твой скил по шкале от одного до тысячи. И компании, которые фильтруют кандидатов по этим оценкам, набирают подходящих, платят ровно по умениям. В нашем говномире так не работает. Любой придурок, пытающийся ввести систему оценки скилла, только усложняет нам всем жизнь. Ты где-то поработал, что-то изучил, сделал пару крутых штук. Наступает момент, когда нужно искать работу. Ты открываешь вакансии, и понимаешь, что ты в целом понятия не имеешь, кто ты есть. Пробуешь разные уровни — где-то получается, где-то нет, и это никак не связано с предлагаемой ЗП и формальными требованиями к вакансии. Ты начинаешь думать: «Ну окей, если меня в трех местах взяли на мидла, значит я теперь мидл». Потом в твою команду приходит джун, который шарит лучше. А потом синьор, который шарит меньше. Ты начинаешь путаться, но дело в том, что понятие «шарит лучше или хуже» — слишком сложное. На одной из первых работ у нас был сорокалетний синьор, который пришёл в шарпы из плюсов. Я был абсолютно убеждён, что он по сравнению со мной — полное дно. Сейчас я понимаю, что ещё лет десять не буду знать и половину от того, что знал тогда он. Я ничегошеньки не знал об алгоритмах, базах, структурах данных… Я просто прочитал книжку по последнему сишарпу, совершенный код и брошюру с паттернами проектирования. Это позволило мне свысока посматривать на всю команду, регулярно объясняя им, как следует писать код.

Я думаю, проблема не только во мне. Если общаешься с разработчиками, ищешь работу, или пишешь что-то на хабр — все вокруг только и делают, что меряются скиллом. Я как то написал статью, которая вообще не связана с тем, насколько я хорош как разраб. Что вы думаете? Там был с десяток коментов в стиле «Да этот придурок не синьор никакой, какого хрена он пишет!?». Сообщество само по себе такое, но хуже всего то, что это переносится на поиск работы. Мне как-то довелось поработать в команде, где лид рубил людей на техническом интервью, если у них в резюме ожидаемая ЗП была выше, чем у него. А потом ещё возмущался, вроде, какого хера этот чмошник просит 3 штуки, и не знает «элементарнейшую» вещь, которую знаю я? Это не обычная зависть, это именно история про скилл. Идея, что лежит в наших головах — существует точная метрика скилла, ЗП должна быть к нему привязана. Метрики-то как раз нет, поэтому у большинства из нас эта метрика работает так: «Хм, насколько этот человек — Я?».

Меня самого больше не зовут проводить собесы, я аппрувлю всех без разбора. Я не понимаю, если человек уже три года работал разработчиком, какие нахрен могут быть с ним проблемы, технически? Будет тормозить команду? Научим. Будет задавать тысячи вопросов — ответим. Будет писать дерьмовый код? Отревьювим.

Такая риторика — дерьмо. Её всегда понимаешь вот так: «А давайте тогда все будут синьоры, давайте всем платить сколько просят». Это приведёт к тому, что плохие разработчики будут просить кучу денег и делать важные проекты, а хорошие — нет. Получится очень несправедливо, а несправедливость — это всегда плохо. И то, что жизнь и рынок по своей природе несправедливы, не значит, что мы не должны ничего с этим делать. Ден Абрамов как-то написал пост, в котором он признается, что не знает кучу вещей, которые, по-хорошему, должен бы знать, и в конце он пишет что-то вроде «Это не значит, что сейчас мы должны обесценивать свой опыт, просто надо относиться с большим пониманием к пробелам в знаниях». Ден прав, но эту простую рекомендацию слишком тяжело исполнить.

Скилл разработчика формируется из большого количества вещей: твои знания ЯПов, платформ, опыт, грабли, что ты собрал, системы, которые построил. Способности к проектированию, понимание различных паттернов и механизмов в современной и не очень разработке, принципов на которых все построено. То, как ты работаешь с задачами, как декомпозируешь и понимаешь их. Твой дар предвидения, и умение сочетать его с прагматизмом. Твое умение предвосхищать появление новых багов и задач.

Большинство из этих штук очень сложно оценить. Есть более-менее понятные навыки, я могу прикинуть, насколько хорошо знаю C#. Цифру от нуля до ста я не дам, мне кажется, что выше среднего — в ЯПе нет фич, про которые я не знаю, я хорошо знаком со всемя распространнеными практиками написания кода на C#. Но даже если представить, что тут я прав, сами по себе знания C# в отрыве от остальных умений — просто куча мусора. Понимание платформы .net прикинуть уже не получится.

Опыт легко считать. Если людям нужен дотнетчик с пятью годами опыта, они просто найдут чувака, который работал дотнетчиком пять лет. Но тут тоже есть проблемы — качество и переносимость этого опыта — очень спорные вещи. Меня никто и слушать не хочет, когда я пытаюсь устроиться Xamarin разработчиком, потому что конкретно с Xamarin я работал слишком давно. Я предлагал им прособеседовать меня как Xamarin разработчика, я специально потратил месяц на его изучение перед собесами. Это, и то, что я делаю почти то же самое на WPF, и вообще уже 7 лет работаю с C# и .net для них ничего не значит. Я считаю, что они ошибаются, но доказать ничего не могу, мой потенциал в работе с Xamarin — неизмеримая штука. Опыт, раз его можно посчитать в годах, слишком часто вводит в заблуждение. Так нанимают дураков на позиции, где надо думать, потому что они уже работали на таких позициях. Ирония в том, что единственная исчислимая метрика — самая лживая.

С системами, которые ты построил — похожая проблема. Ты их делаешь не один, их качество не так уж и связано с твоим качеством. Понимание паттернов посчитать сложно. У меня есть специальные истории для собесов, про то как я использовал разные паттерны. Связи со скилом тут так же нет.

Прагматизм, дар предвидения и умение предвосхищать баги — вещи, не поддающиеся счёту. Эти умения даже прикидочно оценить невозможно. Мне как-то пришлось делать тестовое задание, в описание вакансии был особенный упор на понимание SOLID, масштабируемости кода и т.д. Ну я и наоверинжинерил им что-то вроде хеловорда на всех паттернах проектирования. Меня с радостью взяли, это была единственная моя работа (я сбежал после испыта), где от меня не было абсолютно никакой пользы. Ни одного паттерна в их коде не было. И солид они не соблюдали ни на секунду. Я не понимал, как они работают, и ни одной секунды своей жизни не был человеком, который смог бы работать над их проектом.

На собеседованиях такие навыки проверяются с помощью прослушивания твоих саксесс стори. Это ничего не скажет про тебя, как разработчика — только про твоё умение рассказывать истории. Нам так важно определять скилл, что мы готовы брать любую опосредрованно связаную с ним штуку, сделать её стандартом, и делать вид, как будто это работает.

Нужна точность, но её нет. Разработка связана с математикой, но точной наукой её назвать нельзя. Это похоже на мои споры с друганом — он все время трёт мне, что в мире есть музыка лучше, чем Nirvana, а я считаю, что он просто смешон с этим своим «мнением». Ну и вот мы сидим, и два часа спорим. Да, я конечно прав на 900%, но доказать это невозможно. Иногда твои способности проверяют с помощью абстрактных задач, которые ты должен решить. Хороший способ, но проверяют они на самом деле то, насколько твоё решение соответствует их решению. Есть шанс нарваться на сверхадекватного человека который заценит другой подход. Но то, как ты решил одну задачу, не особенно много говорит о том, как ты вообще решаешь задачи. Ведь типов задач в разработке — бесконечность. Делать тебе придётся очень много очень разных вещей, и когда у людей стоит задача, оценить, как ты будешь это делать, они, осознавая нереальность этого, придумывают костыли, которые скажут хоть о чём-то. Ну и что, что эти костыли не работают — никто не заметит. Вот только человеку может неповезти с задачей, и он будет с позором отправлен домой.

Когда ищу работу, от того, насколько я хорош, зависит вся жизнь. Зарплата, качество и значение проекта, над которым работаю, моё самочувствие и самоуважение. Для меня не проблема что-то изучить — знать бы что, и знать бы, в какой момент можно считать себя изучившим. Если мне скажут, что есть идеальный механизм определения скила от одного до десяти, и я должен угадать свой — а иначе меня застрелят — понятия не имею, что отвечать. Наверное, около двоечки. Да, вы ведь помните, что я устраиваюсь на синьора? Если меня попросят угадать средний скилл синьоров, я тоже выберу двойку или тройку. Из десяти. Но когда ты ищешь работу, тебе предлагают выбрать по шкале до трёх, где всё что меньше тройки — нищета и бесцельный труд.

Я не знаю, нормально ли устраиваться работать крутым парнем, когда ты лох? Меня очень сильно раздражает, когда так делают другие. Похоже, я презираю этих людей. Никчёмные вайтивайтишники, хотят забрать работу у настоящих инженеров, которые любят своё дело. Сам-то я себя к ним не отношу, ведь точно знаю, что люблю именно разработку. И часто говорю себе, что хочу позицию повыше, что бы иметь доступ к более крутым проектам, управлять процессами и тому подобное. Да, я сам себе не верю. Что бы оправдаться перед собой, я стараюсь больше учиться. Но меньше денег, конечно же, просить не собираюсь.

Деньги отлично иллюстрируют проблему. Нам не хватает градации джун-мидл-синьор, что бы понимать, кто кого лучше. Тут в дело вступает бабло. Чем больше ЗП — тем круче разработчик. Цифры в оффере для меня в первую очередь важны потому, что они говорят обо мне больше, чем я сам о себе знаю. При этом, говорят они не только мне. Когда меня спрашивают, какого хрена я прошу так много — я говорю, что на прошлой работе получал столько же, вопросы отпадают. То есть, если я соглашусь работать на интересном проекте за гроши — сразу стану котироваться ниже, чем сейчас. Мой хороший друг получает космические деньги, и недавно он решил тайно устроиться на вторую работу. И объяснил это тем, что ему нужна стабильность. Гарантия, что его всегда наймут на большую ЗП. А этого легче всего достичь, если ты будешь действительно богат.

Проблема торга на собесах — самый страшный симптом неверной оценки навыков разработчиков. Здесь всё смешано в кучу, сумма, которую тебе предложат зависит от того, насколько ты хорош, насколько ты им нравишься, какой у тебя пол, какой у них бюджет. Насколько ты им нужен прямо сейчас, насколько хорошо торгуешься и знаешь себе цену. Насколько тебе повезло с вопросами на техническом интервью, сколько ты получал раньше. Особенно хорошо влияет ЗП человека, который решает, сколько тебе будут платить. Но когда ты видишь итоговый оффер, ты об этом не думаешь. Ты думаешь, что вот она — цифра, в которую конвертировали твой скилл по рыночному курсу. Всё это усугубляется позицией рынка и мира, что мы, в целом, охренели со своими запросами. И окей, у меня двое детей, я посылаю к чёрту каждого, кто говорит, что мне многовато будет столько получать. Но так могут делать не все.

Интересно, что несмотря на все проблемы, хватает случаев, когда ты приходишь устраиваться, рассказываешь им про свой опыт, они говорят что всё круто, у них похожие задачи, а потом ты отлично справляешься у них на работе. Я считаю, все такие случаи, это, во-первых, везение, а во-вторых несправедливость. Ведь вместо тебя они могли взять чувака, которые не умеет так круто рассказывать про свой опыт, да и вообще больше привык решать задачи, но он — гораздо лучше справится с их проектом. Есть ещё такая проблема — тебя на самом деле могут не взять, просто потому, что ты им не понравился. И они действительно имеют на это право, ведь никто не обязан работать с людьми, которые им не нравятся. Сама работоспособность системы во многом объясняется тем, что даже если все начнут апрувить вообще всех соискателей, никто не умрет. Потому что разработчики в среднем норм.

Система работает, а вопросы остаются. Сколько денег указывать в резюме? Можно ли устраиваться на чужой стек не теряя позиции? Почему мои тупые знакомые получают больше меня, а мои умные знакомые — меньше? Почему известные крутые разрабы не шарят в том, в чём шарю я? Если я сам думаю, что я глупец — могу ли я врать, что нет? Но ведь послезавтра я точно начну думать, что я супер гений, мне что тогда, увольняться? Если меня часто не берут по софт-скилам, надо ли мне притворяться, что я милый доброжелательный человек? Если я уже работаю синьором с огромной ЗП, значит на меньшее идти нельзя? Или это значит, я должен пойти и честно признаться, что я этого не стою? Почему меня не звали на собесы, пока я не дописал git в ключевые навыки? Почему аутстаффы промышленно продают стажёров, как синьоров, и мир от этого не рушится?

В разное время эти вопросы мучали меня и моих друзей. Наверное, это часть нашей работы, но я думаю — с этим нужно что-то сделать. Я точно знаю, что бывают разработчики лучше и хуже. Есть более и менее опытные, есть умные и глупые. Когда ищешь человека к себе в команду, есть хороший шанс что наймешь того, кто будет создавать проблем больше, чем решать. А есть шанс нанять мужика, который придёт и резко вам всё улучшит. И мне очевидно, что компенсация должна зависеть от того, насколько человек может быть полезен. Хотя бы потому, что люди должны быть мотивированы учиться, думать и становиться лучше — слишком много процессов в мире связано с IT, все люди на земле заинтересованы в том, что бы средний уровень разработчиков был стабильно возрастающим.

Есть такая идея — работодатель может нанимать кого хочет, и как хочет. Я считаю, нет. Если ты нанимаешь сотню дураков, платишь им втрое выше рынка, говоришь что они суперсиньоры — можешь считать, что ты насрал всей индустрии. Эти ребята когда-нибудь уйдут от тебя, навешают лапши на уши другим работодателям, а норм инженеры потом будут годами убирать за ними дерьмо в коде. Если ты берешь очень талантливого человека на дурацкий проект, и продавливаешь для него нищенскую компенсацию — считай, ты уничтожил хорошего разработчика. Скорее всего он так и будет потом всю карьеру работать с мудаками вроде тебя. Сломанный найм создаёт прецеденты, и увеличивает количество сломанного найма. Для всех нас.

Проблема есть с двух сторон — для нанимателей и для соискателей. С нанимателями проще: я часто читаю людей из индустрии, которые серьёзно работают над своими процессами найма. Да, их бросает от одной крайности в другую, они разрабатывают разные методики собесов, типы тестовых заданий. Учат своих эйчаров детально разбирать резюме. Всё это работает обычно чуть лучше, чем у тех, кто вообще не парится, и нанимает людей по одной и той же идиотской схеме. И вот здесь-то и выход — если постоянно работать над наймом, если все люди, которые занимаются этим в индустрии будут думать и совершенствовать этот процесс — станет заметно лучше.

Для людей, которые ищут работу, всё намного сложнее. Собесы — игра, и ты можешь очень хорошо научиться играть в эту игру. Но вот как самому оценивать свой навык, как понять, насколько ты хорош, над чем должен работать и сколько получать — я не знаю. Я встречал людей, у которых нет таких проблем. Чувак живёт себе, точно знает что он фронтендер мидл, точно знает что он стоит X в городе Y, и не ведает сомнений и страха. Я не понимаю, как они это делают. Я всю карьеру пытался понять, кто я есть. Фразы про «настоящих» разработчиков, которые обязаны знать уметь или понимать очередную хрень, я всегда воспринимал их всерьёз. Но за семь лет я и близко не приблизился к тому, что бы соответствовать большинству из таких утверждений. При этом я и сам генерировал эту чушь. Тоже так говорил коллегам, вроде, если ты не удосужился понять солид, ты не имеешь права код вообще писать. Видимо, напыщенность и ЧСВ прилагаются к твоей первой IDE. Я видел всякие таблицы, которые описывают, что должен знать такой-то программист — и проверял себя по ним. Это не работает. Там, например, может быть сказано, что синьор должен хорошо понимать, как работает его код. И вот как это оценить? Чем больше ты пытаешься внести определённости, тем меньше понимаешь. Подсознательно я всегда использую такой подход: беру какого-то разраба, который точно норм, и сравниваю себя с ним. Такой способ — самый дурацкий, потому что ты понятия не имеешь, что творится в голове у другого человека, и почему он принимает те или иные решения. Ещё более дурацкий способ, которым я пользуюсь — публичность. Ты пишешь статьи, или выступаешь на конфах — значит ты в порядке.

Можно много говорить, что всякие формальные и неформальные тесты создают больше проблем, чем решают, но мне всё ещё нужен метод. В конечном счёте, я пришел к тому, что мне нужно, что бы была система оценки, в которую я мог бы верить, совершенно не обязательно, что бы она была объективной. Так я выработал ещё один дурацкий формальный тест. Я взял все качества, которые лично мне кажутся важными, и каждое из них оценил по шкале плохо/хорошо/отлично. Берешь среднее от результата, и видишь, кто ты. Супер субъективно, но если я верю себе, что например качество кода у меня — хорошо, значит я и на собеседованиях не буду бояться говорить, что пишу хороший код — короче, это такая оценка, которая позволит мне не чувствовать себя обманщиком. Это очередной самообман, отличие от других в том, что это способ, которому я сам доверяю. Вот здесь, как мне кажется, и ответ — любой сомневающийся в себе разработчик может придумать себе собственный подход и верить в него.

Теперь вместе с arttom я веду подкаст «Мы обречены». Там все как в статьях — максимально напрямую о разработке, индустрии, бабле, собесах.

Дэвид Вантерпул: «Мессина попросил помочь перед ПАО: «Ты видел мои результаты против Обрадовича!?»

Легенда ЦСКА и помощник тренера «Портленда» – о титулах в Москве, работе с Дэмианом Лиллардом и феномене Си Джей Макколлума…

Легенда ЦСКА и помощник тренера «Портленда» – о титулах в Москве, работе с Дэмианом Лиллардом и феномене Си Джей Макколлума.

ЦСКА, Мессина

Для бывшего игрока логично продолжить карьеру в качестве тренера, но мечтал ли ты об этом, когда был действующим игроком?

Точно нет. Первым, кто заговорил со мной об этом, когда я играл, был Мессина. Он сказал, что будет интересно, но я отвечал– ни в коем случае! Этого никогда не было в планах, всегда хотел играть и даже не думал заниматься чем-либо другим, просто потому, что обожал баскетбол. Но Мессина заронил эту мысль в мою голову. И когда закончил играть, мы остались на связи не только с тренером, но и с Сергеем Кущенко, и Андреем Ватутиным. Очень скучал по ЦСКА, по тому, чтобы снова оказаться в игре. Мессина распознал во мне того, кем я в итоге стал. Он увидел во мне полезного помощника, увидел, что я могу вырасти во что-то. И Этторе, и Андрей Ватутин дали мне возможность вернуться уже в качестве тренера. Это был огромный шаг в моем развитии. Они знали меня очень хорошо как игрока, но дали возможность расти, учиться, ведь мне потребовалось время, чтобы принять новую роль. Спасибо им большое, что дали мне это время, поверили в меня и помогли удобно почувствовать себя в качестве тренера.

То есть, дело было не в том, чтобы убедить тебя стать тренером через год после завершения карьеры?

Это было не убеждение, а напоминание о том, что является моей настоящей страстью. Сразу после окончания карьеры игрока хочется попробовать столько всего нового, иногда ныряешь во все эти мечты с головой. Но в конце концов, истинная любовь встает перед тобой в полный рост, и ты понимаешь, что никакие бизнес-идеи никогда не дадут тебе той самореализации, которую даст настоящая страсть. Кстати, у меня было свое дело. Я владел парикмахерской и салоном красоты, однако продал их после десяти лет ведения бизнеса. А по сей день у меня остается компания по организации подготовки спортсменов. У нас много клиентов из НФЛ и дела идут неплохо, только настоящая страсть – это баскетбол и тренерская работа.

Сам еще практикуешь стрижку?

Нет, просто был владельцем парикмахерской, но со своими волосами порой творю небольшие эксперименты.

Мы тут смотрели командные фото, и ты есть на снимке после победы в «Финале четырех» в Мадриде в чемпионской майке. Даже удивились – разве Дэвид тогда играл за нас?

Нет, не играл. Но в тот год приезжал в Москву на несколько игр по приглашению Сергея Кущенко, а потом Андрей Ватутин сказал: «Слушай, ты все еще близок с командой, все еще часть ЦСКА, приезжай в Мадрид на «Финал четырех». Конечно, был очень рад таким словам и приехал поддержать ребят в Испанию, и был вдвойне счастлив, что повезло увидеть своими глазами, как армейцы выиграли Евролигу.

Чем тебе запомнился год, когда ты работал помощником Этторе Мессины?

Это было невероятно. Прежде всего, учиться у тренера такого калибра – бесценный опыт. Люди платят огромные деньги просто, чтобы послушать семинар в его исполнении, а я получил возможность впитывать знания на протяжении всего сезона, да еще в боевых условиях. Учиться у него как нужно выигрывать чемпионат России, Кубок России, Евролигу, побеждать каждый раз, это ни с чем не сравнимый опыт. Многое открылось совершенно с иной стороны. Многого не осознавал, пока был игроком, но в качестве тренера научился. Будучи баскетболистом, иногда не понимаешь, почему принимается то или иное решение, а, находясь на позиции тренера, видишь почему следует поступить так, а не иначе. Я несу те знания и тот опыт до сих пор, работая в НБА. Мы все еще общаемся, и я постоянно задаю тонну вопросов, так что мой процесс обучения далеко не закончен.

Что тебе особенно понравилось из того года в ЦСКА?

Перед игрой с «Панатинаикосом» в финале мы сидим тренерским штабом, как обычно, в подтрибунном помещении, и Мессина говорит нам с Леле Молином: «Надеюсь, у вас есть хорошие задумки на эту игру». А я ему:«Надеюсь, у вас, тренер, есть хорошие задумки». А он опять: «Мне нужны идеи от вас». Я спросил – зачем? Мессина отвечает: «Ты видел мои результаты против этого парня?» Мы согнулись от смеха в ту же секунду. То, как Мессина умел снять дополнительное давление, придать спокойствия перед важными играми, показывает насколько высокого уровня он тренер. Все предельно серьезно, все понимают важность происходящего, но он умудряется внести в такую работу легкость, которая расслабит и позволит добиться нужного результата. Это одно из лучших воспоминаний того года.

Вот еще интересный случай. Я еще сам играл. Финал против «Маккаби» в Праге, мы пропускаем в начале девять очков подряд, бум-бум-бум. Разумеется, берем тайм-аут. Все на боковой, игроки полны решимости вернуться на паркет и отыграть в защите как следует, все воинственно настроены. А я еще подумал, как только мы взяли тайм-аут, что тренер нас сейчас разорвет. И вот мы на боковой, Мессина смотрит на нас, заглядывает мне в глаза, и говорит:«Эй, успокойтесь, все будет хорошо!» Это вселило в нас такую уверенность. Мы вернулись на площадку, я сразу забиваю «трешку», потом Лэнгдон попадает издали, и вот мы уже на расстоянии одного броска. А все потому, что он нас просто успокоил. И в этом мастерство тренера, ведь он вселял в нас уверенность постоянно.

Скучаешь по временам, когда ты был в Москве?

Конечно! Скучаю по людям, с которыми работал, для которых играл. Это было потрясающее время в моей жизни. Скучаю по болельщикам и по их шумной поддержке на наших играх. Москва – замечательное место, чтобы жить в ней, чтобы просто быть в ней, чтобы испытать этот город. Мне очень нравился тот период моей жизни.

После года в тренерском штабе ЦСКА ты стал работать скаутом. Это был шаг назад или ты сам хотел пойти именно этим путем? Стал для тебя этот опыт?

Это не был шаг назад, а совершенно иной род занятий. Другой уровень саморазвития. Мне повезло, я стал работать в системе «Оклахома-Сити Тандер». Потрясающая организация, Сэм Прести не только великолепный генеральный менеджер, но и невероятно умный и воспитанный человек, с которым работать одно удовольствие. Он дал возможность расти и учиться, чтобы я смог стать тем, кем являюсь сегодня. У него всегда большие планы. И на счет меня тоже был план. Он знает, как должен выглядеть его фронт-офис. И такой подход придает уверенности в работе. Мне очень повезло там работать, увидеть, как претворяется в жизнь большой план по созданию команды, которая борется за чемпионство, посмотреть на всю эту работу изнутри и принять в ней участие. Моя роль с каждым годом становилась все более значимой. На второй год я уже был директором по персоналу, вовлечен в процесс обмена игроков, ездил по городам, принимал участие в решениях по каждому приобретаемому игроку в команду. Это потрясающий опыт, еще один путь познания баскетбола. Мой опыт тренера давал возможности быть более точным в определениях, почему стоит отдать предпочтение одному перед другим. Выбирать нужно не всегда самого талантливого баскетболиста, а того, кто нужен команде на данный момент, кто будет лучше для клуба в будущем. Этот опыт дал мне Сэм Прести и его помощник Трой Уивер. Мы до сих пор общаемся постоянно, вот, на днях играли против них, конечно, поговорили с Сэмом, с Кевином Дюрантом, его я знаю с девятилетнего возраста, с Расселом Уэстбруком. Это одна из крайне положительных сторон этой работы: ты получаешь возможность познакомиться с огромным количеством хороших людей, а со многими потом остаетесь друзьями на всю жизнь.

Как раз хотел спросить о том, что тебе пришлось поработать с величайшими суперзвездами на первом же этапе карьеры в НБА, и это наверняка много дает в профессиональном смысле.

Согласен. Могу только повторить, что мне невероятно повезло с самого начала. Ведь в лиге я оказался под началом Сэма Прести в такой замечательной организации, как «Оклахома». Так что процесс обучения для меня сразу начался на самом высоком уровне. Ситуация напоминает ту, что случилась с моим первым тренерским опытом, где я учился у одного из величайших тренеров в истории игры, возможно, величайшего из европейских специалистов. Так что на меня будто благословение снизошло. И в «Тандер» я изучал работу фронт-офиса с точки зрения клуба, который старается построить чемпионское окружение. Было невероятно интересно быть частью этого, и, считаю, в Оклахома-Сити проделали потрясающую работу, создав узнаваемое имя для команды. Помню, когда я только подписал контракт с клубом, многие мои друзья и знакомые округляли глаза: «А что, в Оклахома-Сити есть команда НБА?» Приходилось говорить: «Ну да, там же играет Кевин Дюрэнт!» А они: «Окей-окей, я что-то слышал про это». Сейчас мы с тобой смеемся над этим, а тогда было естественно, особенно для людей, не следящими за НБА пристально. Представь, я был частью процесса, а на второй год мы вышли в финал плей-офф! И я чувствовал себя на самой главной сцене лучшей лиги мира!

Работа тренера, Терри Стоттс

Как же случилось, что ты вернулся к тренерской работе, бросил интересное менеджерское дело?

Мы уже говорили с тобой о страсти… Вышли мы, в общем, в финальную серию. И очень много критики доставалось Расселу Уэстбруку. Так вот у нас в клубе была воображаемая линия между клубным штабом и тренерским. При этом я чувствовал, что еще молод и многое могу предложить игроку, такому как Расс. Мог бы сказать что-то полезное ему или Кей-Ди, но ведь я не присутствовал на тренерских совещаниях, не участвовал в построении планов и стратегии. Нельзя было прыгать через головы: допустим, я даю свое мнение, совет, а он войдет в конфликт с тем, что парням предлагают тренеры. Потому чувствовал себя зажатым в рамки. Чтобы помогать молодым игрокам, ты должен находиться на паркете, а не в офисе. Хотелось участвовать и в стратегическом планировании, и в работе с игроками, я чувствовал страсть к этому, интерес, желание что-то привносить в игру. И мне вновь повезло, что Терри Стоттс предложил мне эту работу, посчитал, что я буду хорошим прибавлением для его штаба. А я воспользовался возможностью.

И ты нашел для себя того молодого игрока, которому можно помочь советом, в Дэмиане Лилларде.

Я тут много говорю о благословении, о невероятных возможностях. Вообще, когда я подписался с «Портлендом», я не знал, кто такой Дэйм Лиллард. Нет, извини. Конечно, я знал, что он хороший игрок. Но не представлял всей ситуации. Тем не менее, поставив подпись под контрактом, я осознавал, что одна из моих задач – найти игрока, которому я могу помочь стать лучше и реализовать свой потенциал. А может даже, и прыгнуть выше головы. Причем сделать это в рамках команды, организации, которая, в свою очередь, за счет этого сможет реализовать и превзойти свой потенциал. Лилларду я написал смс сразу: представился и сказал, что жду-не дождусь момента, когда мы поработаем вместе. Мы оставались на связи вплоть до начала тренировочного лагеря.

Первым делом поговорили, потому что я хотел узнать его лично, да и ему хотелось того же. Между нами сразу установился контакт. А дальше – не бог весть, какая наука. Дэмиан работает не покладая рук. Он хочет стать великим игроком. То же можно сказать обо мне: я хочу, чтобы он стал великим. Видишь, снова везение: он оказался тем игроком, кого клуб выбрал на драфте, а я оказался здесь, когда он пришел в команду.

Когда тебя приглашали в «Блэйзерс», изначально у Стоттса была идея, что ты будешь в ответе за индивидуальную работу с игроками?

Нет. Я пришел как один из тренеров, работающих на скамейке, а не как тренер по индивидуальной подготовке. В моих обязанностях подготовка к матчам, разработка схем, планов. Просто так вышло, что у меня установились отличные отношения с Дэмианом. Естественно, тренер Стоттс понял, что я могу помочь и в работе с плеймейкерами, ведь я сам выступал на этой позиции, и он прекрасно знает мой послужной список, в том числе, европейский. Как и все в организации. Раз уж установилась связь с игроком, я стал для него своеобразным ментором, мы много работали с ним летом над техническими моментами, много разбирали видео, проделали огромный объем работы еще до того, как он провел первый матч в НБА. Что важнее, мы много проводили времени вместе, и между нами установился высочайший уровень доверия. Он абсолютно доверяет любому моему совету, и я считаю, что у него нет предела для совершенства.

Знаешь, американские СМИ не раз писали, что именно Вантерпул отвечает за развитие Лилларда. Когда читал это – гордость переполняла.

Не, я не могу приписывать себе все заслуги. Могу просто сказать, что изо всех сил стараюсь ради него. И ради остальных парней, конечно. Скажем, с Си Джей Макколумом тоже много работаю. Просто в случае с Дэймом это невероятное стечение обстоятельств. Таким же потрясающим стечением обстоятельств было, когда Этторе Мессина позвонил мне в 2005-м, едва я перенес операцию на колене и занимался реабилитацией, и пригласил приехать в Россию. Было идеальным оказаться у Мессины на финише карьеры. Было идеально, когда он стал говорить: «Эй, тебе надо стать тренером!» И когда я, в конце концов, принял его предложение, мне уже не хотелось подводить Мессину. Ведь это худшее, что я мог сделать. В свою очередь, он придал мне храбрости, уверенности.
Потом снова идеальная ситуация – мне позвонил Сэм Прести, один из лучших генеральных менеджеров НБА. Так что я учился у лучших в профессии, в лучших лигах. Вот и с Дэмианом – я познакомился с одним из лучших парней, с кем мне довелось быть знакомым. Да, у нас есть четкие отношения тренера и игрока. Но и отношения старшего и младшего братьев никуда не делись. Здорово, что при этом сам Дэйм четко проводит грань в этих отношениях, осознает разницу. Ведь мне приходится прикрикнуть на него как тренеру, и он принимает это. Он понимает, что я желаю для него только лучшего. На самом деле, братские отношения здесь только помогают, ускоряют процесс. При этом с другим игроком, другим человеком, подобное может и не сработать.

Твой босс Терри Стотс многое перенял из европейского баскетбола, если не ошибаюсь. В частности, приезжал в «Панатинаикос», учиться у Желько Обрадовича и Димитриса Итудиса.

Так и есть. Он, действительно, приезжал в Европу, проводил время с тренером Обрадовичем, тренером Мессиной, Дэвидом Блаттом – до его отъезда в «Кливленд». Терри – большой студент игры. Он любит баскетбол, любит учить ему. Его стиль, при этом, абсолютно отличается от всех названных мной специалистов. Тренер Стоттс – пурист игры, любит ее свободное течение, ее природу, красоту, артистичность. Сам понимаешь, здесь в Америке приходится видеть очень много индивидуальной игры, и это делает Стоттса похожим на европейцев – он верит в работу команды. Снова мне в этом повезло. Он помогает мне расти и делать свое дело на высочайшем уровне.

Раз ты говоришь, что он сам студент игры, наверное, тренер Стоттс и у тебя чему-то учится?

Ну не знаю, разве что в мелочах. Вот я точно учусь многому. Видеть, как он управляет игрой, как он справляется со всеми личностями, которые есть у нас в команде, брать у него знания, которые он собирал по всему миру на протяжении многих лет – бесценно. Я стараюсь собирать эти ценнейшие знания в свою копилку, куда я собирал науку от Этторе Мессины, Сэма Прести, Троя Уивера. Стараюсь не только учиться у лучших, но и использовать это на практике. Сразу, когда прихожу на работу, говорю: «Я хочу у тебя взять все, что только можно. И если я не буду справляться, хочу об этом сразу знать. Предпочитаю честность».

Джоэл Фрилэнд

Не знаю, насколько ты следишь сейчас за ЦСКА…

Слежу-слежу. Мне очень нравится, что к вам уехал Джоэл Фрилэнд. Я ему сразу сказал: «Счастлив, что ты туда едешь. Нужно будет просто усердно работать». Жаль, конечно, что у него сейчас травмы.

Хотел сказать, что приходилось слышать сравнения стиля «Портленда» и ЦСКА. У вас главные роли играет пара защитников Лиллард – Макколлум, у нас – Теодосич и Де Коло.

Абсолютно согласен. В этом сезоне уже видел пару матчей. Да и в социальных сетях слежу за командой, за отдельными людьми. Честно скажу, горд, что являюсь частью ЦСКА, могу называть клуб своим домом за пределами Америки. Очень болею, переживаю за организацию, за команду. Когда дело доходит до «Финала четырех» – обязательно бегу к телевизору. Насчет Теодосича и Де Коло – согласен, они проделывают потрясающую работу. И соперникам невероятно трудно, когда у тебя есть дуэт такого класса.

Ты уже начал говорить про Джоэла Фрилэнда. Расскажи о нем побольше, ведь вы долго работали вместе.

Для нас он был глотком свежего воздуха. Когда Фрилэнд пришел, ни у кого не было больших ожиданий. Были очевидны его ограничения, недостаток атлетизма для уровня НБА. Он работал, работал и работал, заслужил место в ротации. И фактически стал нашим лучшим защитником кольца. Он выходил на площадку и добавлял энергии, очков, подборов, не пасовал перед лучшими центровыми НБА.

И, что, пожалуй, особенно важно, он создавал определенное настроение в команде, которое нельзя недооценить. Никогда не забуду, как мы играли с «Голден Стэйт» в гостях. Сезон получался неплохим, но в том матче мы проигрывали больше 20 очков. И центр «Уорриорз» Эндрю Богут, которого часто называют грязным игроком, что-то сделал Джоэлу, тот развернулся, подошел нос к носу, и между ними чуть ли не драка завязалась. Все парни бросились на помощь Джоэлу – ЛаМаркус Олдридж, Уэсли Мэтьюз, Мо Уильямс, Николя Батюм. Их игроки, наши – пришлось разнимать. Когда все утихомирилось, парни кричали: «Давай Джоэл, вперед!» И мы прошлись по «Голден Стэйт» бурей, буквально смели с паркета. И выиграли очков 15 – в Окленде, уступая «двадцатник»! Наш настрой с того момента полностью изменился. И причиной перемены стал Джоэл. Вся лига почувствовала, насколько жесткими и старательными мы стали, сплоченными, готовыми вступиться друг за друга. В том сезоне мы выиграли 54 матча, входили в число лидеров НБА, финишировали в «регулярке», если не ошибаюсь, четвертыми, а в первом раунде плей-офф обыграли «Хьюстон», прошли во второй раунд впервые за 14 лет. Героями сезона стали, конечно, Лиллард, Олдридж – те имена, которые назовет каждый. Но огромной частью успеха стал и Джоэл Фрилэнд. Спроси у любого из парней – они подтвердят. Он был для нас просто зверем, что в тот, первый год, что в прошлом сезоне.Он заметно прогрессировал, хоть и получил травму. Причем даже травма говорит о многом: он повредил плечо, блокируя данк! В этом весь Джоэл – он полностью выкладывается ради команды. Обожаю этого парня.
Си Джей Макколлум и новый «Портленд»

Скучаешь по прошлогодней команде? Ведь летом «Портленд» здорово изменился.

Понятно, что ты смотришь на ситуацию, и возникают мысли – «а вот если бы…». Конечно, я скучаю по парням, особенно по тому составу, который был у нас два года назад. Но стоит почувствовать процесс, понять изменения, ты все принимаешь психологически. Сейчас мы просто начали писать следующую главу. Она не хуже и не лучше, просто другая. Для меня наслаждение сейчас работать с ребятами. Они молоды, увлечены, хотят приходить в зал, работать, становиться лучше. Смотри: скажем, вот сейчас я сижу в офисе на нашей тренировочной базе. И у нас сегодня «блэкаут» – выходной, никто не обязан приходить сюда. На часах 12:30 утра, а в зале… три… четыре… пять игроков. Дэмиан и Си Джей уже приходили на медицинские процедуры. Парни приходят, потому что им это нравится, они хотят прогрессировать. С такими «голодными» ребятами приятно работать.

Как объяснить феномен Макколлума? В этом сезоне он совершил потрясающий рывок, став настоящей звездой НБА.

Знаешь, я с ним работаю с первого его дня в лиге. Зная, на что способен Си Джей, у меня никогда не возникало сомнений. Он такой же работяга, как и другие парни. Мы летом встречались и тренировались вместе, пересекались ради этого в Нью-Йорке, Вашингтоне. Прошедшим летом он работал в Торонто со сборной Канады, поучился у Стива Нэша. У него горят глаза, ему хочется прибавлять. Старательность – это первая часть феномена. Когда ты прогрессируешь, пусть даже не экспоненциально, но все же заметно, это добавляет уверенности. А уверенность – главное в нашей лиге. Она позволяет добиваться многого. А Си Джей очень уверен в своих возможностях, и он работает, чтобы их развивать, и ждет возможностей. Вообще, ему не повезло с травмами. В первый год он слома кость в ступне. Это отбросило его назад. В прошлом сезоне, только он начал приходить в себя, как сломал палец. Снова шаг назад. Иногда к нему приходили мысли, мол, у меня никогда не получится, потому что травмы не дают двигаться вперед. И мы проводили очень много времени вместе, обсуждая его настрой. Си Джей сумел гораздо больше увлечься собственным прогрессом, чем мыслями о травмах, не позволяет им разрушить уверенность. Он не из той категории парней, которых задрафтовали и выпустили на паркет со словами – это наша звезда. Он как бы приготовил себя сам. Смотри, сейчас молодые парни не умеют готовить. Берешь микроволновку, закинул туда готовое блюдо, разогрел – и готово. Мало кто пользуется духовкой. А ведь, если ты готовишь 20-30-40 минут, вкус совсем другой. Вот и Си Джей, в своем роде, готовил. Он стал сильнее психологически, он окреп, научился многим техническим деталям, которые сейчас использует на площадке. Когда его технический уровень сравняется с уровнем уверенности, он станет потрясающим игроком. Макколлум умеет использовать возможности. Он делает это в нынешнем сезоне, но и в прошлом проявил себя, когда в плей-офф получили травмы Уэс Мэтьюз и Аарон Аффлало. Именно этого мы и ждем от Си Джея. И он готов. Он не ждет, пока для него откроется дверь. Он просто сшибает ее с петель. Мы часто говорим о том, что надо быть подготовленным. Это не совсем то, чтобы быть готовым. Чувствуешь разницу между этими словами? Мы готовимся к любой возможности. Мы и сейчас работаем над новыми вещами, смотрим видео. Кстати, кое-чему новому стали учиться на прошлой неделе, и я жду ближайших матчей, чтобы увидеть эти элементы на практике.

Как думаешь, хватает ли команде уверенности, чтобы ворваться в зону плей-офф?

Слушай, возможности появляются всегда. Скажем, в один момент мы шли девятыми на Западе и на игру отставали от «Юты». И следующие два матча проводили против «Денвера» и как раз «Юты». Первый выиграли, во втором уступили. А добыли бы две победы – уже шли бы восьмыми. Календарь у нас плотный и длинный, он все время перетряхивает команды. И такие возможности нам еще представятся, просто надо быть готовыми и пользоваться шансами. Уверен, что седьмая-восьмая строка в конференции нам по зубам, мы можем справиться с этими соперниками и уже побеждали. Конечно, хотелось бы идти получше, что-нибудь гарантировать. Думаю, тем не менее, войти в зону плей-офф будет феноменальным достижением, с учетом того, какие перемены нам пришлось пережить. Мы идем десятыми и отстаем совсем немного. В этом красота нашей лиги. Причем, заметь, как здорово все изменилось за последние годы! Совсем недавно с таким результатом даже промежуточно входить в восьмерку на Западе было нереально.

Семья

Остаешься на связи с нашими парнями в НБА, Джей Ар Холденом и Трэджэном Лэнгдоном?

С Трэджэном мы постоянно общаемся. Очень рад, что ему представилась такая возможность в «Кливленде», это большой шаг, очень важный для него. Он восхищен этому. С Джей Ар как-то давненько не созванивались, хотя говорим иногда, но все равно очень рад за него. Был отчасти шокирован, что он взялся за работу в «Детройте». Потому что раньше, когда мы обсуждали такую возможность, Джей Ар не видел себя в этом бизнесе. А сейчас ему очень нравится, и я уверен, что у него все получится.

Расскажи немного о семейных новостях. Как детишки поживают?

Отлично! Дочь занимается спортивным чирлидингом, выступает за команду «Мэриленд Твистерс», сейчас они на соревнованиях в Ричмонде, потом едут во Флориду, через полтора месяца – в Калифорнию. Колесит по стране, в общем. Ты понимаешь, что это не группа поддержки, как в баскетбольной команде. Ей очень нравится. Кроме того, она пробует себя в актерстве, невероятно быстро растет. Кэндл уже доросла до 168 см, а ей пока 12 лет! Кстати, 25 января ей исполнится 13, если кто хочет сделать подарок, присылайте в ЦСКА! К тому же она учится отлично в школе, получает награды за учебу. Сын Девин закончил сезон в американском футболе. Они не потерпели ни одного поражения, выиграли чемпионат штата. В решающем матче на большом стадионе он сделал тачдаун. У него получается, он любит игру. Не знаю финального расклада, но недавно в промежуточных рейтингах его команда была седьмой в Штатах. Сейчас он начал играть в баскетбол, на прошлой неделе, кажется, впервые играл в составе организованной команды. И, кстати, Девин тоже отлично учится и получает награды. И дочь, и сын постоянно говорят о ЦСКА, Девин часто играет в симулятор НБА на приставке и выбирает ЦСКА. Вся моя семья только добрыми словами вспоминает об отличном отношении к нам в Москве. Дочь постоянно вспоминает, как в армейской группе поддержки подтягивали ее к танцам, вытаскивали на паркет. Кажется, она и сейчас на связи с некоторыми девушками через соцсети. Обязательно от меня и всей семьи передавай привет всем в ЦСКА!

«Снести эту стену» | Национальный архив

Лето 2007 г., Том. 39, № 2

Питер Робинсон

© 2007, Питер Робинсон
 

     Позади меня стоит стена, которая окружает свободные сектора этого города, часть обширной системы преград, разделяющих весь европейский континент. . . . Стоя перед Бранденбургскими воротами, каждый человек — немец, отделенный от своих собратьев. Каждый мужчина — берлинец, вынужденный смотреть на шрам. . . . Пока эти ворота закрыты, пока этот шрам стены остается открытым, остается открытым не только германский вопрос, но и вопрос о свободе для всего человечества. . . .
    Генеральный секретарь Горбачев, если вы стремитесь к миру, если вы стремитесь к процветанию Советского Союза и Восточной Европы, если вы стремитесь к либерализации, подойдите сюда, к этим воротам.
    Господин Горбачев, откройте ворота!
    Господин Горбачев, снесите эту стену!

— Рональд Рейган, обращение у Бранденбургских ворот, 12 июня 1987 г.

 

В апреле 1987 года, когда мне поручили написать речь, уже шли торжества по случаю 750-летия основания Берлина. Королева Елизавета уже посетила город. Через несколько дней должен был состояться Михаил Горбачев.

Хотя президент и не собирался лично посещать Берлин, в начале июня он собирался побывать в Европе, сначала посетив Рим, а затем проведя несколько дней в Венеции на экономическом саммите. По просьбе западногерманского правительства его график был скорректирован, чтобы позволить ему остановиться в Берлине на несколько часов на обратном пути в Соединенные Штаты из Италии.

Мне сказали только, что президент будет говорить у Берлинской стены, что он, вероятно, соберет около 10 000 зрителей и что, учитывая обстановку, ему, вероятно, следует говорить о внешней политике.

Позже в том же месяце я провел полтора дня в Берлине с передовой группой Белого дома — экспертами по логистике, агентами секретной службы и представителями прессы, которые выезжали на место каждого президентского визита, чтобы договориться. Все, что мне нужно было сделать в Берлине, это найти материал. Когда я встретил высокопоставленного американского дипломата в Берлине, я предполагал, что он даст мне немного.

Коренастый мужчина в очках с толстыми стеклами, дипломат на протяжении всей нашей беседы вел себя озабоченно и рассеянно, как будто сама перспектива визита Рональда Рейгана нервировала его. Дипломат дал мне вполне конкретные указания. Почти все было в минусе. Он был полон идей о том, что президент не должно говорить . Как сообщил мне дипломат, наиболее левые из всех западных немцев, жители Западного Берлина были интеллектуально и политически развиты. Поэтому президенту придется следить за собой. Никаких ударов в грудь. Никакой советской критики. И никаких подстрекательских заявлений о Берлинской стене. Жители Западного Берлина, пояснил дипломат, давно привыкли к окружавшей их структуре.

После того, как я ушел от дипломата, несколько членов передовой группы и я совершили полет над городом на вертолете армии США. Хотя все, что осталось от стены в наши дни, — это брусчатка, показывающая, где она стояла, в 1987 структура доминировала в Берлине. Возведенная в 1961 году, чтобы остановить поток восточных немцев, стремящихся сбежать от коммунистической системы в Западный Берлин, стена высотой в дюжину футов полностью окружила Западный Берлин. С воздуха стена, казалось, разделяла два разных способа существования.

По одну сторону стены движение, цвет, современная архитектура, многолюдные тротуары, движение транспорта. С другой лежала какая-то пустота. На зданиях до сих пор сохранились оспины от обстрелов во время войны. Машин оказалось немного и они ветхие, пешеходы плохо одеты. Когда он завис над тюрьмой Шпандау, беспорядочным кирпичным зданием, в котором все еще содержался Рудольф Гесс, солдаты на постах охраны Восточной Германии за пределами тюрьмы уставились на нас в бинокль с винтовками за плечами. Сама стена, которая из Западного Берлина казалась простой бетонной конструкцией, с воздуха показалась замысловатым комплексом, восточная сторона которого была окружена постами охраны, собачьими бегами и рядами колючей проволоки. Пилот обратил наше внимание на ямы с разгребанным гравием. Если восточногерманский охранник когда-нибудь позволит кому-нибудь проскользнуть мимо него, чтобы сбежать в Западный Берлин, сказал нам пилот, охранник будет вынужден объяснить следы своему командиру.

Увеличить

Фрагмент Берлинской стены выставлен в Президентской библиотеке Рональда Рейгана в Сими-Вэлли, Калифорния. (Библиотека Рональда Рейгана)

В тот вечер я отделился от передовой группы, чтобы присоединиться к дюжине берлинцев за ужином. Нашими хозяевами были Дитер и Ингеборг Эльц, которые уехали на пенсию в Берлин после того, как Дитер завершил свою карьеру во Всемирном банке в Вашингтоне, округ Колумбия. Хотя мы никогда не встречались, у нас были общие друзья, и Эльзы предложили устроить этот званый обед, чтобы дайте мне почувствовать их город. Они пригласили берлинцев самых разных слоев общества и политических взглядов — бизнесменов, ученых, студентов, домохозяек.

Мы немного поболтали о погоде, немецком вине и стоимости жилья в Берлине. Затем я рассказал то, что сказал мне дипломат, объяснив, что после полета над городом в тот день мне было трудно в это поверить. «Это правда?» Я спросил. — Ты привык к стене?

Эльзы и их гости беспокойно переглянулись. Я думал, что проявил себя именно таким наглым, бестактным американцем, которого дипломат боялся показаться президенту. Затем один человек поднял руку и указал. — Моя сестра живет в двадцати милях в том направлении, — сказал он. — Я не видел ее более двух десятков лет. Думаешь, я смогу к этому привыкнуть? Говорил другой мужчина. Он объяснил, что каждое утро по дороге на работу он проходил мимо сторожевой вышки. Каждое утро солдат смотрел на него в бинокль. «Мы с этим солдатом говорим на одном языке. У нас общая история. Но один из нас — смотритель зоопарка, а другой — животное, и я никогда не уверен, кто из них кто».

Вмешалась наша хозяйка. Милосердная женщина, она вдруг рассердилась. Ее лицо было красным. Она сжала кулак одной рукой и ударила по ладони другой. «Если этот человек, Горбачев, серьезно говорит о гласности, и перестройке, — сказала она, — то он может это доказать. Он может избавиться от этой стены».

Вернувшись в Белый дом, я сказал Тони Долану, тогдашнему директору отдела написания президентских речей, что намерен адаптировать комментарий Ингеборг Эльц, сделав призыв к сносу Берлинской стены центральным отрывком речи. Тони провел меня через дорогу от Старого административного здания к Западному крылу, чтобы продать идею директору по коммуникациям Тому Грискому. «Вы двое думали, что вам придется очень много работать, чтобы я не сказал «нет», — теперь говорит Гриском. «Но когда вы рассказали мне о поездке, особенно о том, что узнали от некоторых немцев, как сильно они ненавидят стену, я подумал про себя: «Знаешь, призыв к сносу стены — это может сработать».

Когда я сел писать, я хотел бы сказать, я был настолько вдохновлен, что слова просто пришли ко мне. Это произошло не так. Господин Горбачев, снесите эту стену. Я даже этого не понял. В одном черновике я написал: «Герр Горбачев, разрушьте эту стену», используя «герр», потому что я почему-то подумал, что это понравится немецкой аудитории президента, и «принесите», потому что это был единственный глагол, который пришел мне на ум. В следующем наброске я заменил «принести» на «взять», написав: «Господин Горбачев, снесите эту стену», как будто это было каким-то улучшением. К концу недели у меня не было ничего, кроме первого наброска, который даже я считал банальным. Я все еще слышу тум-тук-тук ковбойских сапог Тони Долана, когда он шел по коридору из своего кабинета в мой, чтобы бросить черновик на мой стол.

«Это нехорошо», сказал Тони.

«Что с этим не так?» Я ответил.

«Я только что сказал тебе. Это бесполезно.»

На следующей неделе я сделал приемлемый черновик. Он нуждался в доработке — например, раздел о сокращении вооружений еще нужно было конкретизировать, — но в нем были изложены основные элементы обращения, в том числе призыв снести стену. В пятницу, 15 мая, речи для поездки президента в Рим, Венецию и Берлин, включая мой проект, были переданы президенту, а в понедельник, 18 мая, спичрайтеры присоединились к нему в Овальном кабинете. Моя речь была последней, которую мы обсуждали. Том Гриском попросил президента высказать свои комментарии по моему проекту. Президент просто ответил, что ему понравилось.

Увеличить

Спичрайтеры Белого дома встречаются с президентом Рейганом в Овальном кабинете 18 мая 1987 года. Питер Робинсон второй слева. (Библиотека Рональда Рейгана)

— Господин Президент, — сказал я, — еще в предварительной поездке я узнал, что ваша речь будет услышана не только в Западном Берлине, но и во всей Восточной Германии. В зависимости от погодных условий, объяснил я, радио может улавливать речь даже на востоке, вплоть до самой Москвы. «Есть ли что-нибудь, что вы хотели бы сказать людям на другая сторона Берлинской стены?»

Президент склонил голову набок и задумался. «Ну, — ответил он, — есть отрывок о сносе стены. Эта стена должна рухнуть. Вот что я хотел бы им сказать».

Пару дней пытался улучшить речь. Полагаю, я должен признать, что в какой-то момент я действительно взял «господин Горбачев, разрушьте эту стену» из , заменив его вызовом на немецком языке, чтобы открыть Бранденбургские ворота, «Господин Горбачев, machen Sie dieses Tor auf.»

«Зачем ты это сделал?» — спросил Тони.

«Вы хотите сказать, что не понимаете?» Я ответил. «Поскольку аудитория будет немецкая, президент должен произнести свою большую речь на немецком языке».

— Питер, — сказал Тони, качая головой, — когда будешь писать для президента Соединенных Штатов, дай ему большую строчку на английском. Тони снова вставил фразу «Господин Горбачев, разрушьте эту стену».

За три недели до выступления речь была передана в Государственный департамент и Совет национальной безопасности. Оба пытались подавить его. Помощник госсекретаря по делам Восточной Европы оспорил выступление по телефону. Высокопоставленный член аппарата Совета национальной безопасности выразил протест против выступления в меморандумах. Высокопоставленный американский дипломат в Берлине возражал против выступления по телеграфу. Проект был наивен. Это вызовет ложные надежды. Это было неуклюже. Это было излишне провокационно. Штат и Совет национальной безопасности представили свои альтернативные варианты — в моем журнале указано, что их было не менее семи, — включая один, написанный дипломатом в Берлине. В каждом отсутствовал призыв снести стену.

В принципе, государство и КНБ не возражали против призыва к разрушению стены. Например, проект, представленный дипломатом в Берлине, содержал строчку: «Однажды эта уродливая стена исчезнет». Если линия дипломата была приемлемой, я сначала подумал, что не так с моей? Затем я еще раз посмотрел на линию дипломата. «Один день?» Однажды лев тоже ляжет с ягненком, но ты не захочешь задерживать дыхание. «Эта уродливая стена исчезнет?» Что сделал что значит? Что стена просто встанет и ускользнет сама по себе? Стена исчезнет только тогда, когда Советы снесут ее или позволят кому-то другому снести ее вместо них, но фраза «эта уродливая стена исчезнет» полностью игнорировала вопрос о человеческой деятельности. По сути, штат и Совет национальной безопасности говорили о том, что президент может пойти дальше и призвать к разрушению стены, но только если он будет использовать формулировки настолько расплывчатые и эвфемистические, что все сразу поймут, что он не имел в виду это.

На той неделе, когда президент уехал в Европу, Том Гриском начал вызывать меня в свой кабинет каждый раз, когда штат или Совет национальной безопасности представили новое возражение. Каждый раз Гриском заставлял меня объяснять ему, почему я считаю, что государство и СНБ были неправы, а речь в том виде, в каком я ее написал, была правильной. Однажды, когда я пришел в офис Грискома, меня ждал Колин Пауэлл, в то время заместитель советника по национальной безопасности. Мне было 30 лет, и у меня никогда не было работы на полную ставку, кроме написания речей. Пауэлл был награжденным генералом. Однако, выслушав, как Пауэлл перечисляет все аргументы против речи в своей привычной напористой манере, я услышал, как я так же настойчиво перечисляю все аргументы в пользу речи. Я едва мог поверить собственному тону голоса. Пауэлл и сам выглядел немного ошеломленным.

За несколько дней до отъезда президента в Европу Тому Грискому позвонил глава администрации Говард Бейкер и попросил Грискома пройти по коридору в его кабинет. «Я вошел, и это были сенатор Бейкер [Бейкер работал в Сенате, прежде чем стать главой администрации] и государственный секретарь — только они вдвоем». Госсекретарь Джордж Шульц теперь возражал против речи. «Он сказал: «Я действительно думаю, что эта фраза о сносе стены станет оскорблением для г-на Горбачева», — вспоминает Гриском. «Я сказал ему, что речь поставит точку. «Господин секретарь, — сказал я, — президент прокомментировал эту конкретную строчку, и он согласен с ней. И я могу обещать вам, что эта фраза найдет отклик». Госсекретарь явно был недоволен, но принял это. Думаю, на этом тема закрыта».

Нет.

Когда путешествующая группа прибыла в Италию (я остался в Вашингтоне), госсекретарь вновь возразил против речи, на этот раз заместителю начальника штаба Кеннету Дуберстайну. «Шульц считал, что линия Горбачева слишком жесткая, — говорит Дуберштейн. 5 июня Дуберштейн усадил президента в саду поместья, в котором тот остановился, проинформировал его о возражениях против речи, затем вручил ему копию речи, попросив перечитать центральный отрывок.

Рейган попросил совета у Дуберстайна. Дуберштейн ответил, что, по его мнению, фраза о сносе стены звучит хорошо. «Но я сказал ему: «Ты президент, так что тебе решать». А потом, — вспоминает Дюберштейн, — на его лице появилась чудесная понимающая улыбка, и он сказал: «Давай оставим это».

Увеличить

Страница из речевой копии, которую Рейган использовал в Берлине, с изображением сноса этой линии стены. (Библиотека Рональда Рейгана)

Посмотреть в каталоге национальных архивов

В день, когда президент прибыл в Берлин, государство и СНБ представили еще один альтернативный проект. «Они все еще занимались этим в то самое утро, когда произносили речь», — говорит Тони Долан. «Я никогда этого не забуду». Тем не менее, в лимузине по пути к Берлинской стене президент сказал Дуберштейну, что полон решимости произнести спорную фразу. Рейган улыбнулся. «Ребята из State собираются меня убить, — сказал он, — но это правильно».

---

Недавно Отто Баммель, дипломат в отставке, рассказал мне, чему он стал свидетелем 19 ноября.89, примерно через два с половиной года после выступления президента Рейгана у Бранденбургских ворот. Представляя правительство Западной Германии, Баммель жил со своей женой и двумя сыновьями, которым было немного за двадцать, в доме в Восточном Берлине всего в нескольких сотнях ярдов от стены. Вечером 9 ноября, когда Государственный совет Восточной Германии собрался на экстренное заседание — несколькими днями ранее по всему Восточному Берлину прошли мирные, но массовые демонстрации, — Баммель и его старший сын Карстен смотрели телевизор, как восточногерманский чиновник проводил пресс-конференция.

«Это было так скучно, — сказал Баммель, — что я, наконец, не выдержал. Поэтому я сказал: «Карстен, ты слушай остальное. Я иду на кухню, чтобы что-нибудь поесть». Через десять минут Карстен подошел ко мне и сказал: «Чиновник только что объявил, что каждый может пройти сквозь стену! Это решение принято государственным советом!» Я не верил, что это может произойти. Это было невероятное событие». Уверенный, что его сын что-то не так понял, Баммел отвел жену в дом соседа, где их ждали к обеду.

«Когда мы вернулись в полночь, мы увидели, что наши мальчики все еще не спали», — продолжил Баммел. «И мы были удивлены, что в черте города едет столько машин, а куда идет движение и почему оно, мы не знали. Мы легли спать. увидел на нашем кухонном столе лист бумаги от нашего младшего мальчика Йенса, в котором говорилось: «Я пересек стену. Я перепрыгнул через стену у Бранденбургских ворот со своими друзьями. Я взял с собой своих друзей из Восточного Берлина».

«Я сказал жене: «Что-то не так». Не поев мы взяли свои велосипеды и поехали к границе.И это был первый раз когда мы увидели что произошло ночью. Границу пересекали люди и пешком и на машинах и на велосипедах и мотоциклах.Это было просто ошеломляюще.Никто не ожидал Никто не мог представить, что это может произойти. Радость по поводу этого события просто переполняла все остальные мысли. Это было так радостно и так невероятно».

---

Существует школа мысли, что Рональду Рейгану удавалось хорошо выглядеть только потому, что у него были умные писатели, которые вкладывали слова в его уста. Но у Джимми Картера, Уолтера Мондейла, Боба Доула и Билла Клинтона были умные писатели.

Почему Великий Коммуникатор был только один?

Потому что писатели Рональда Рейгана никогда не пытались сфабриковать образ, а только для того, чтобы создать произведение, соответствующее стандарту, уже установленному самим Рейганом. Его политика была простой. Он формулировал их десятилетиями — пока не стал президентом, большую часть материала писал сам.

Когда я услышал, как фрау Эльц сказала, что Горбачеву следует избавиться от стены, я сразу понял, что Президент отреагировал бы на ее замечание. И когда Государственный департамент и Совет национальной безопасности попытались заблокировать мой проект, предоставив альтернативные проекты, они ослабили свою позицию. Их речи были тусклыми. Они были бюрократическими. Им не хватало убежденности. Люди, которые их написали, не воровали, как я, у фрау Эльц и у Рональда Рейгана.

---

Питер Робинсон, писатель и бывший спичрайтер Белого дома, является научным сотрудником Гуверовского института Стэнфордского университета. В 1983 году Робинсон присоединился к персоналу президента Рональда Рейгана, проработав почти пять лет в качестве спичрайтера и специального помощника президента, о чем он рассказывает в своей книге 2003 года « Как Рональд Рейган изменил мою жизнь». Робинсон выступил с генеральным директором более чем с 300 речами, включая обращение к Берлинской стене в 1987 году.

 

Статьи, опубликованные в Prologue , не обязательно отражают точку зрения NARA или любого другого агентства правительства Соединенных Штатов.

Выступление президента Байдена на саммите National Safer Communities

University of Hartford
West Hartford, Connecticut

14:53 EDT
 
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Привет, привет, привет.
 
АУДИТОРИЯ: Здравствуйте!
 
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ:  Я думаю, что ваше терпение превышает ваш здравый смысл. (Смех.)
 
Присаживайтесь, если есть.
 
Спасибо за — спасибо за вашу приверженность. Я действительно серьезно.
 
Знаете, в детстве я был членом другого движения, Движения за гражданские права. Сенатор Блюменталь и я говорили об этом раньше. Я родом из штата, который занимает восьмое место по численности чернокожего населения в стране и был изолирован, когда я был ребенком. Вот что меня увлекло. И это заставило меня поверить, что мы можем сделать что угодно. Заставил меня поверить, что мы можем сделать что угодно.
 
Итак, я хочу поблагодарить — я хочу поблагодарить Криса за знакомство.
 
Но прежде чем я скажу что-либо еще, я хочу поблагодарить замечательных молодых людей, о которых мы только что слышали. Вы знаете — (аплодисменты) — я серьезно.
 
Им требуется необычайное мужество, чтобы встать здесь и пересказать историю. Потому что многие из вас — родители, родственники и/или сами жертвы — это не просто ваша история, это первоклассники, воспитатели Сэнди Хук. Потом я сидел с детьми и учителями Увальде. Это Эмануэль — Мать Эмануэль, завтра восемь лет назад. Это синагога «Древо жизни». Это… это семьи со всего Хартфорда.
 
Не только стрельба, которая попала в заголовки, но и каждый божий день — каждый чертов день в Америке, в — в бедных районах, в основном в меньшинствах, происходят массовые расстрелы. И никогда не достигает крещендо, которое достигает других мест. Каждый божий день. (Аплодисменты.)
 
И, ребята, ребята, нам очень много нужно сделать. И требуется мужество, чтобы рассказать историю, через которую вы прошли, потому что, вы знаете, я провел много времени в качестве президента, и я провел 30 с лишним раз — визиты — и еще много дней в Афганистане и Ираке. И я смотрю. Вы знаете, у нас есть посттравматический стресс, это называется, у солдат. В чем разница между посттравматическим стрессом, с которым сталкивается солдат в горах Афганистана, и четырех-четырехклассником в классе, когда ему приходится пригибаться и прятаться? (Аплодисменты.) Нет, я серьезно.
 
И вы здесь, многие из вас, и это возвращает все назад. Возвращает все это для ваших семей, ваших родителей, ваших братьев и сестер. И возвращает это всей стране. Он распространяется по стране.
 
Не знаю, сколько раз я встречал на мероприятиях в стране людей, которые пожимали мне руку и говорили: «Я волнуюсь. Недалеко от того места, где я живу, произошла еще одна стрельба. Я боюсь отправлять своего ребенка в школу». Это оказало глубокое влияние.
 
И некоторые люди в этой комнате превратили вашу боль в цель — я подозреваю, что все вы; ваша потеря в определении; и ваш гнев — оправданный гнев — в глубоко укоренившееся обязательство. Из-за тебя я так оптимистично смотрю на будущее этой страны. И это не гипербола. Это факт.
 
Вы — самое образованное, самое вовлеченное, наименее эгоистичное и самое значимое поколение в американской истории.
 
Я также настроен оптимистично из-за таких лидеров, как сенатор Мерфи. Крис, спасибо, что пригласили меня сегодня на орга- и за организацию этого саммита. Вы знаете, Крис и я — (аплодисменты) — Крис и я знали друг друга долгое время и сблизились после того декабрьского дня 2012 года. Белый дом, когда душа Ньютауна, душа Коннектикута, душа нации была пронзена навсегда.
 
Вы никогда не забывали это чувство и никогда не отказывались от того, что никогда — мы никогда не можем потерять — никогда не потерять: надежду. Надеяться.
 
То же самое касается сенатора Дика Блюменталя, большого друга. Он был генеральным прокурором, а мой покойный сын — (аплодисменты) — генеральным прокурором штата Делавэр. Еще один лидер в борьбе с насилием с применением огнестрельного оружия.
 
И делегация губернатора Ламонта и Коннектикута, что невероятно — я думаю, что в этом и во многих других вопросах вы лучшая делегация в Соединенных Штатах Америки. (Аплодисменты.) Нет, я — это правда.
 
Я также хочу выразить признательность джентльмену из Джорджии, Люси МакБат. (Аплодисменты.) Люси носит в сердце своего сына Джордана. Она… она доказывает, что вы можете баллотироваться в президенты, чтобы положить конец насилию с применением огнестрельного оружия на Юге, и вы можете победить. (Аплодисменты.) Только примерно на 20 баллов или что-то в этом роде. Я никогда не подходил близко. (Смех.)
 
Люси, я знаю, что вам нелегко. Ты — ты настоящий профи. Но я знаю, что тебе нелегко. Я помню.
 
И один из самых любимых людей Джилл во всем мире, и мой — я всегда представляю ее как — она есть — Марк Келли — ее муж. (Смех.) Леди и джентльмены, Габби Гиффорд. Она — (аплодисменты) — У Габби больше мужества, чем у большинства людей, которых я когда-либо знал. (Аплодисменты.)
 
Я имел честь наградить Габби Президентской медалью Свободы — (аплодисменты) — не только за ее мужество, но и за ее интеллект, который помог осуществить это движение. Она и сейчас не останавливается. (Аплодисменты.) Теперь она не останавливается.

Габби, я люблю тебя. Ты замечательный. (Аплодисменты.)
 
И, конгрессмен Ларсон, спасибо за пропуск в ваш округ. Вы никогда не сдавались. Ты тоже никогда не сдавался.
 
А для государственного и местного руководства, мэра и других — приверженность этому жизненно важному вопросу имеет решающее значение. Это действительно так.

Послушайте, вы знаете, выжившие и семьи, Джилл и я — и Джилл — моя жена, Джилл, сегодня не со мной. Она сейчас в Делавэре. Ей пришлось вернуться наверх.

Джилл и я познакомились со многими из вас за эти годы. Некоторые из нас давно стали друзьями. Мы поддерживали связь.

Марк, рад снова видеть тебя и твою семью.

И потери могут быть разными обстоятельствами, но раньше мы делились чем-то, что помогло нашей семье. Когда моя жена и дочь погибли, когда их сбил тракторный прицеп, и — сразу после того, как меня избрали — двое моих сыновей не выжили. А позже, когда мой сын Бо, который был генеральным прокурором и провел год… вызвался провести год в Ираке, умер от глиобластомы четвертой стадии, моя дочь Эшли постучала — заклеила зеркало — извините — сообщение для зеркало. То, как мы добираемся до — теперь все доходит до меня через мою жену и дочь — они знают, что я должен бриться по утрам — (смех) — поэтому они приклеивают на зеркало — по-настоящему — чтобы я мог это видеть когда я бреюсь.

И однажды она оставила мне цитату из Иммануила Канта, который писал, что обрести счастье и душевный покой, когда это кажется невозможным, можно. Он сказал: «Вам нужно что-то делать, кого-то любить и на что-то надеяться».

«Что-то делать» было выполнение обещания, которое я дал моему сыну Бо и моей семье — и вашим семьям, и вы тоже — что я не буду отступать от общественной жизни в печали, которую я испытал впоследствии, что я буду заниматься решением проблем.

«Кого любить» — моя семья, мои дети, мои внуки.

И «есть на что надеяться» — всем вам, выжившим и защитникам, выстроившим настоящее движение, на которое есть на что надеяться. Есть на что надеяться.
 
Что ваши коллективные травмы и травмы не пройдут даром. Чтобы твой друг, член твоей семьи, любимый человек не погиб напрасно. Что, действуя в их память, вы можете предотвратить очередную трагедию, вы можете спасти жизнь, вы можете спасти семьи. В процессе можно продолжать спасать страну. И я имею в виду это.

Послушайте, ребята, год назад считалось, что республиканцы никогда не поддержат закон об оружии, и точка. Таково было общепринятое мнение. И все обычные препятствия снова заблокируют нас. Но этого не произошло.

Вместо этого я подписал Закон о двухпартийном сообществе о безопасности [так в оригинале], на который вы сегодня несколько раз ссылались, который многие назвали — (аплодисменты) — который многие назвали самым важным законом о безопасности оружия за 30 лет. И это.

Но для меня и для большинства из вас вот что на самом деле: это важный первый шаг. (Аплодисменты.) Я знаю, что кажется, что этого недостаточно, когда вы включаете новости и видите очередную трагедию в школе, продуктовом магазине, на параде или в каком-то месте в Америке — честно говоря, я тоже так думаю. .

Однако факты дают нам основания надеяться. Пока что в этом году количество убийств снизилось во многих крупных городах страны.

Слишком много насилия с применением огнестрельного оружия, но именно поэтому этот саммит так важен и почему Крис попросил меня быть здесь сегодня со следующим сообщением:

Год назад мы действительно собрались вместе. Мы услышали призыв к слишком большому количеству семей. Каждая из тех семей, которых я встречал во всех местах, которые я упомянул, я был там — встречался с каждой семьей. И знаете, что они сказали бы? Почти та же фраза, Дик. Они говорили: «Сделай что-нибудь». «Сделай что-нибудь.» Ответ обычно был таким: «Мои молитвы с вами».
 
Что ж, молиться можно. Им важно, чтобы это не повторилось. Но это не остановит. Мы должны принять меры. Мы должны двигаться, должны что-то делать.
 
Итак, что же произошло? Мы снова начали драться, потому что какое-то время нас было всего около двух десятков — в Конгрессе или в качестве вице-президента или когда я был — в качестве президента — которые думали, что можно что-то сделать.
 
Мы приняли самый значимый закон о безопасности оружия за последние 30 лет. Мы преодолели неослабевающее сопротивление оружейного лобби производителям оружия и множеству политиков, которые прикрываются верой в то, что им никогда не придется расплачиваться за свое бездействие, когда они выступают против закона об оружии, основанного на здравом смысле. И мы их победили. (Аплодисменты.) Мы победили их.
 
И мы сделали это благодаря усилиям двух партий, в которых участвовало большинство ответственных владельцев оружия. Потому что, демократы мы или республиканцы, мы все хотим, чтобы семьи были в безопасности. Мы все хотим оставить их в молитвенном доме, в торговом центре, в кино, у школьной двери, не беспокоясь о том, увидим ли мы их в последний раз.
 
Мы все хотим, чтобы наши дети могли свободно учиться читать и писать вместо того, чтобы учиться пригибаться и прятаться в классе.
 
И самое главное, мы все согласны: мы еще не закончили. Мы не закончили. Мы не закончили. (Аплодисменты.)
 
Послушайте, я знаю, что вы провели целый день на саммите, вникая в детали закона. Но, ребята, слушающие дома, вот краткое изложение того, что делает закон.
 
Министерство юстиции уже разрешило через ФБР проводить расширенные проверки биографических данных молодых людей в возрасте до 21 года, пытающихся купить огнестрельное оружие.
 
Этот закон уже предоставил штатам более 230 миллионов долларов на расширение использования таких инструментов, как законы о красных флагах — поскольку мой сын первым применил их, когда был генеральным прокурором, — в которых говорится, что суд имеет право временно перемещать — временно убрать огнестрельное оружие там, где есть опасность для себя или окружающих.
 
От насилия с применением огнестрельного оружия в результате самоубийств погибает больше людей, чем от всего, что происходит в стране. Самоубийство. Этот закон уже предоставил штатам и сообществам более 1,5 миллиарда долларов, чтобы сделать школы более безопасными, улучшить доступ к службам охраны психического здоровья и помочь молодым людям справиться с горем и травмами, вызванными насилием с применением огнестрельного оружия и синдромом посттравматического стресса.
 
В него входят еще 14 000 специалистов в области психического здоровья, нанятых и обученных для работы в наших школах.
 
Закон помогает запретить насильникам покупать оружие. Я тот парень, который написал Закон о насилии в отношении женщин. Я давно предложил — (аплодисменты) — я не хотел — я не сказал этого по этой причине. Но меня это глубоко волнует, потому что предельное злоупотребление: злоупотребление властью.
 
Мой папа говорил: «Самое худшее злоупотребление из всех — это злоупотребление властью».
 
Мы боролись изо всех сил, чтобы закрыть так называемую «лазейку для бойфренда». Если на самом деле вы издали приказ о недоступности мужчины или женщины из-за вашего парня или девушки, и они не были вашим супругом, то знаете что? Решили — последняя администрация решила не вводить это ограничение на возможность владения оружием.
 
Итак, мы, наконец, можем сказать, что те, кто осужден за насилие в семье по отношению к своей девушке или парню, не могут покупать огнестрельное оружие, и точка. (Аплодисменты.)
 
И, кстати, уже спасает жизни. В этом районе меньше смертей.
 
Впервые мы прямо объявили незаконный оборот оружия федеральным преступлением. Они говорят: «Какого черта? Этого еще не было?» (Смех.) Нет, я серьезно. Думаю об этом.
 
Вы идете домой и говорите своей матери, отцу, брату, сестре, тете и дяде: «Вау, торговля оружием теперь является преступлением». Они будут смотреть на вас так: «О чем ты говоришь? Это всегда было преступлением». Это не было преступлением.
 
Мы сделали то же самое для покупки соломы. Это когда посредник, который может пройти проверку биографических данных, обычно покупает оружие для того, кто не может пройти проверку биографических данных. Теперь это федеральное преступление, если вы это сделаете. (Аплодисменты.)
 
И, наконец, мы наконец-то прояснили, кто должен регистрироваться в качестве торговца оружием с федеральной лицензией, потому что по закону торговец оружием с федеральной лицензией должен проводить проверку биографических данных тех, кому он продает оружие. И в большинстве городов — в Филадельфии и Нью-Йорке, районах, которые я хорошо знаю — например, здесь — вы увидите, как подъезжает грузовик, подъезжает к обочине и продается оружие — продается оружие, продается AR-15. Продажа оружия.
 
Угадайте, что? Сделаешь это сейчас — попадешь в тюрьму. (Аплодисменты.)
 
Есть намного больше, но главное: если бы этот закон был принят год назад, жизни были бы спасены. И это на месте сейчас, и это спасает жизни сегодня. Мы сделали это благодаря вам. Не шутка.
 
Вы все думаете, что мы милы с вами. Это — (смех) — ты крутой. (Смех.) Слава Богу.
 
Но я… но я серьезно. Это из-за тебя. Мамы требуют действий. Большое дело. Все — все — (аплодисменты) — нет, я — я серьезно. (Аплодисменты.) Потому что что вы делали, когда молодые люди выходят наружу, люди, с которыми вы — с которыми вы выросли, которые не думали, что это реально; мужчина или женщина из пригорода, республиканец — или демократ, а не просто республиканец — в — кто думает, ну, вы знаете, все в порядке, а потом вдруг они видят кого-то вашего калибра, кого-то вашей преданности, идущего по улице. улица со словами: «Мы должны что-то сделать». Это важно. Это важно, это важно, это важно. И вы можете это почувствовать; вы можете попробовать то, что вы делаете.
 
И вот в чем дело: вы меняете культуру, доказывая, что мы можем больше, чем просто мысли и молитвы. Вы меняете нашу политику. Вы регистрируете избирателей, вы повторно набираете кандидатов, добиваетесь их избрания. Вы доказали, что вы сильны и неумолимы. И это важно. Это важно. Они знают, что ты не уйдешь.
 
Как я только что сказал, когда подписал закон: призыв к действию, чтобы сделать больше. Потому что я не вижу, чтобы этого было достаточно, и вы тоже. Действительно важно. Действительно, если ничего не произошло, мы изменили ситуацию к лучшему.
 
Итак, я решил предпринять как можно больше исполнительных действий — это модное слово, говорящее: что я могу сделать как президент в одиночку? Действия исполнительной власти, которые сделали незаконным производство так называемого «оружия-призрака». (Аплодисменты.) Я только что подписал это и сказал это.
 
Оспаривается в суде, но пока имеет значение. Чтобы любой мог собрать пистолет дома, купленный в нескольких разных местах, всего за 30 минут. Ну давай же.
 
У этого оружия нет серийных номеров. Вот почему их любят покупать, чтобы преступники могли использовать их для совершения преступлений и не оставлять после себя регистрацию того, кому принадлежало оружие.
 
Людям стало сложнее покупать стабилизированные трусы — брекеты. Поставь пистолет на скобу, и он превратится в пистолет. Делает их там, где у вас может быть оружие большего калибра — пуля большего калибра, вылетающая из этого пистолета. По сути, это превращает его в короткоствольную винтовку, которая была излюбленным оружием ряда массовых стрелков.
 
Мы упростили покупку оружейных замков и другого безопасного хранения в оружейных магазинах.
 
Если кто-нибудь из вас проедет сегодня через парковку, выйдет из машины и оставит ключ в машине, а мимо проедет ребенок 13-14 лет, сядет в вашу машину, возьмет ее на себя. покататься и убить кого-то, угадайте, что: вы несете ответственность.
 
Почему этого не должно быть, если вы не запираете свое оружие? (Аплодисменты.) Почему этого не должно быть? (Аплодисменты.) Почему это не требуется? И большинство владельцев оружия со мной согласны. (Аплодисменты.)
 
Мы также ввели политику абсолютной нетерпимости к мошенническим торговцам оружием, умышленно нарушающим закон. Теперь вместо пощечины отзывают лицензии.
 
У вас много торговцев оружием, которые занимаются темными делами. Ну, угадайте что? Раньше получали — штраф получали. Теперь они теряют лицензию на продажу. (Аплодисменты.)
 
Мы создали ударную группу, чтобы пресечь незаконный оборот оружия через границы штатов, включая оружие, ввозимое из Джорджии, Южной Каролины, Вашингтона, Филадельфии, Нью-Йорка и прямо здесь, в Хартфорде.
 
В общем, мы предприняли более активные действия по сокращению насилия с применением огнестрельного оружия, чем любой из моих предшественников — возможно, чем все мои предшественники.
 
Их оспаривают в суде, но пока все хорошо. (Смех.)   
 
А бюджет, который я представил Конгрессу, поможет снизить уровень преступности за счет увеличения финансирования борьбы с торговцами оружием. И кстати — (аплодисменты) — знаете, что я получаю, когда я — мы говорим о фентаниле на границе и обо всем таком? Я разговариваю с президентом Мексики. — Вы перестанете присылать нам оружие? Мы отправляем опасное оружие, особенно штурмовое, в Мексику. В Мексику. Они просят нас: «Пожалуйста, прекратите это. Отрежьте его на границе».
 
Во имя Бога, кем мы станем, если не сделаем этого?
 
Послушайте, дамы и господа, для тех, кто говорит, что их беспокоит преступность, вы не можете бороться с преступностью, не борясь с насилием с применением огнестрельного оружия. Это простое предложение. (Аплодисменты.)
 
Помните, что долгое время в Америке автомобильные аварии были главной причиной гибели детей. Об этом упоминалось ранее. Затем, в 2020 году, оружие стало убийцей детей номер один в Америке. Оружие. Больше, чем автомобильные аварии, больше, чем рак.
 
Позвольте мне повторить еще раз: мы не можем допустить, чтобы это стало еще одной статистикой. Оружие, убийца номер один детей
в Соединенных Штатах Америки?
 
Ребята, пришло время снова запретить винтовочное оружие AR-15. (Аплодисменты.) Магазины большой емкости — это не только оружие войны, но и самый большой источник прибыли для оружейной промышленности. Вот почему они продают их. Прибыль, прибыль, прибыль. Единственный самый большой.
 
Как я уже сказал, мы уже делали это однажды, в ’94, а через 10 лет после этого был запрет — массовые расстрелы значительно сократились на
— количество массовых расстрелов. То есть, когда срок действия запрета истек, количество расстрелов увеличилось втрое.
 
Но пусть снова в моду вернется запрет на штурмовое оружие и магазины большой емкости.
 
Послушайте, я нахожу это возмутительным из всех отраслей промышленности в Америке — и, кстати, я этим давно занимаюсь. (Смех.)
 
Я знаю, что не выгляжу так уж старо. Я знаю. (Смех.) Мне чуть меньше 103 лет. (Смех)
 
Но если отбросить шутки в сторону, я подумал — я хочу сказать что-нибудь возмутительное. Я был довольно влиятельным сенатором. Я — хорошенькая — руководила некоторыми из крупнейших комитетов: судебным, внешнеполитическим и так далее. Но я не знал 10 лет назад — я не знал, что есть — производители оружия застрахованы от ответственности. Я этого не знал. Производители оружия.
 
Только представьте, сколько еще людей погибло бы, если бы табачная промышленность — если бы табачная промышленность была освобождена от ответственности, вы не могли бы подать в суд на табачную промышленность. Я предельно серьезен. Подумайте о количестве людей, которые сегодня были бы мертвы, но остались живы, потому что мы могли подать на них в суд, и они заплатили миллиарды долларов за свой ущерб, который они нанесли.
 
Что ж, дамы, нам нужно отменить неприкосновенность производителей оружия. (Аплодисменты.) Мы должны привлечь их к ответственности.
 
И пришло время ввести всеобщую проверку биографических данных и потребовать безопасного хранения огнестрельного оружия. (Аплодисменты.)
 
И просто помните, Соединенные Штаты Америки обладают лучшей боевой силой в мировой истории. Мы обеспечиваем наших — этих же военнослужащих самым смертоносным оружием на Земле. Но мы также требуем, чтобы они прошли серьезное обучение, прежде чем им будет разрешено их использовать.
 
Мы требуем тщательной проверки биографических данных и оценки психического здоровья, прежде чем они смогут разрешить их использование. Мы требуем, чтобы они запирали их и ответственно хранили оружие, иначе они предстанут перед военным трибуналом и посажены в кувшин.
 
Это требования здравого смысла, которым должны следовать все владельцы оружия. К каждому владельцу оружия должны предъявляться одинаковые требования. (Аплодисменты.)
 
Мы знаем, что делать.
 
Конгресс должен действовать. И позвольте мне кое-что прояснить: если этот Конгресс откажется действовать, нам нужен новый Конгресс. (Аплодисменты.)
 
И государства тоже должны действовать. Не в каждом… не в каждом штате есть губернатор столь компетентный, как губернатор Ламонт, и я серьезно. Но они могут сделать намного больше. Посмотрите, что правительство сделало здесь, в этом штате. (Аплодисменты.)
 
Менее двух недель назад здесь, в Коннектикуте, губернатор Ламонт подписал двухпартийный закон, предусматривающий более десятка мер по повышению безопасности оружия, от обеспечения открытого ношения и усиления — от запрета открытого ношения и ужесточения запрета на штурмовое оружие и призрачные пушки.
 
Иллинойс, штат Вашингтон, в этом году принял запрет на штурмовое оружие (аплодисменты), в результате чего общее количество таких запретов достигло 10 штатов и округа Колумбия.
 
Мичиган, Миннесота, Колорадо, Вермонт приняли закон, устанавливающий или укрепляющий законы о красных флагах. Сейчас в 21 штате плюс округ Колумбия действуют законы о красных флагах.
 
С 2021 года семь штатов приняли повышение ответственности за оружие — для оружейной промышленности.
 
Я сказал, начиная — с самого начала, вы — они превратили свою боль в цель. Вы превратили свое дело в реальность.
 
Я считаю, что мы достигли переломного момента в этой стране. Я действительно так делаю. Клянусь Богом. Люди в этой комнате — основная причина, по которой мы достигли переломного момента.
 
Как говорит сенатор Мерфи, «успех порождает успех». Но верно и обратное: неудача порождает неудачу.
 
Вот почему мы с Джилл, Камалой и всей администрацией более чем когда-либо настроены на то, чтобы вы тоже добились успеха.
 
Позвольте мне закончить на этом.
 
Я знаю здесь многих людей, которые пострадали от насилия с применением огнестрельного оружия, потеряли кого-то, кого любили, столько лет упорно боролись. Многие из вас устали.
 
ЧЛЕН ИЗ АУДИТОРИИ: Да, сэр!
 
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Вы устали. Нет, я — я…
 
ЗРИТЕЛЬ: Да, сэр!
 
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Я понял. Попробуйте быть 110 и сделать это снова. (Смех и аплодисменты.)

Шутки в сторону, многие разочарованы. Моя мать, Боже, храни ее — все 5 футов 1 — Кэтрин Юджиния Финнеган — она смотрела на меня и говорила: «Джоуи, никогда не кланяйся. Никогда не сгибайтесь. Никогда не уступайте. Никогда не вставай на колени». Мы никогда не будем по этому вопросу. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда — (аплодисменты) — (неразборчиво) рациональная политика.

Ребята, мы когда-нибудь добьемся нужного прогресса? Я здесь, чтобы сказать вам, что мы не можем сдаться. Мы туда не попадем — я до сих пор помню людей, с которыми встречался в Ньютауне, Орландо, Лас-Вегасе, Питтсбурге, Чарльстоне, Паркленде, Эль-Пасо, Увальде, Буффало, Монтерей-парке и многих других местах, которые никогда не заголовки.

Я никогда их не забывал и никогда не забуду. И я никогда не перестану бороться за них. Я обещаю тебе. И я верю, что это правда: за всех в этой комнате вы тоже никогда не перестанете бороться за них.

Мы запретим штурмовое оружие в этой стране. (Аплодисменты.) Мы запретим многозарядные магазины. Мы привлекаем к ответственности оружейников. Мы победим оружейную промышленность. Мы победим большие деньги, которые стоят за ними, и политиков, которые отказываются встать и действовать.

Это будет непросто. У меня нет иллюзий относительно того, насколько яростно они будут сопротивляться, но у меня также нет иллюзий относительно людей в этой комнате.

Посмотрите, что вы уже сделали здесь, в Коннектикуте, и по всей стране. Посмотрите на движение, которое вы построили. Посмотрите на людей, которых вы помогли избрать. Посмотрите на прогресс, которого вы добились в государственных домах. Посмотрите на всех матерей, организующихся по всей стране.

Послушайте молодых людей, которые сегодня выступали здесь. (Аплодисменты. ) Они говорят за целое поколение, и их нельзя игнорировать. Их не будут сторониться. Они не будут молчать в этот момент.

В этот момент мы должны помнить, что — я узнал его — Нельсона Манделу — когда я пытался попасть в Африку — в Южную Африку, чтобы встретиться с ним. И он вернулся, и встретил меня, когда его наконец освободили. Он встретил меня в Белом доме. И он посмотрел на меня, и я клянусь Богом — это было не только со мной, я уверен, — он сказал: «Это всегда кажется невозможным, пока это не будет сделано». (Аплодисменты.)

Нет ничего сверх наших возможностей. В этом сила памяти о любимом человеке. В этом сила этого движения. В этом сила Америки.

Наша жизнь и жизнь нашего народа обретают цель — что-то делать, кого-то любить, на что-то надеяться.

Мы должны просто продолжать идти и сохранять веру.

Каждый раз, когда я выходил из дома дедушки Финнегана в Скрэнтоне, он кричал: «Джоуи, храни веру». Моя бабушка кричала: «Нет, Джоуи, распространяй это». (Аплодисменты.)

Помните, кто мы. Мы Соединенные Штаты Америки. (Аплодисменты.) И нет ничего выше наших возможностей, когда мы делаем это вместе.

Да благословит вас всех Бог. И пусть Бог защитит наши войска.

Мы можем это сделать. (Аплодисменты.) Спасибо, спасибо, спасибо. Я серьезно. Спасибо.

Теперь, как вы… некоторые из вас знают, я обычно спускался и здоровался со всеми вами. Мне говорят, что приближается буря. Верно? Это все еще — это все еще сделка?

АУДИТОРИЯ: Неееет —

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: Если это правда, то не надо лгать — (смех) —

Как это — как в той сцене в фильме Джона Уэйна: «Не делай из меня лживый пони-солдат с собачьей мордой». (Смех.)

Ладно, вот что я вам скажу — вот что я собираюсь сделать. Я попрошу подняться фотографа Белого дома. И что я собираюсь сделать, так это встать — я не могу — я обычно всем жму руку. Но я собираюсь стоять перед каждой секцией. Нет, я серьезно. А потом — и если вы видите камеру, они могут видеть вас.