Мемуары о сталинских репрессиях: Сталинские репрессии и лагеря — 138 книг
Мемуары | Музей советских репрессий
Бесспорно, советское время отразилось на белорусской литературе – сотни белорусских литераторов были уничтожены. Однако, несмотря на жесткую цензуру, белорусская литература развивалась. К тому же, новых творцов воспитали советские лагеря и тюрьмы. Может и не настолько талантливых, но их произведения несут всю трагичность и боль, сопровождавшие власть коммунистов на нашей земле.
Эти произведения являются свидетельством о бесправии: о том, как по утвержденным партийными органами лимитам миллионы людей приговаривались внесудебными органами к расстрелу, на десятки лет попадали в тюрьмы и лагеря. В отдаленные районы СССР ссылались не только отдельные семьи, но депортировались и целые народы – корейцы, немцы, чеченцы, крымские татары, ингуши, калмыки ….
Но историческая и гуманитарная ценность воспоминаний о репрессиях не только в том, что они рассказывают о преступлениях советских властей. Эти воспоминания – свидетельство чрезвычайной силы духа их авторов. Мемуары написаны теми, кому повезло выжить и вернуться из тюрем, лагерей, высылак. Как правило, они писались втайне даже от родственников, без надежды на публикацию. Ведь из-зи таких заметок можно было запросто получить новое наказание в тюрьме или ГУЛАГе.
В 1921 году в Москве была напечатана небольшая брошюра В. Рербуха, который рассказал о массовом избиении заключенных в Бутырской тюрьме. Это было первое печатное свидетельство о коммунистических преступлениях, но больше таких публикаций не было в СССР вплоть до середины 1960-х. Безусловно, на западе иногда печатались воспоминания людей, сумевших покинуть страну. Но в самом СССР из-за жесткой цензуры был невозможным даже намек на неверные действия властей.
Первым произведением мировой литературы, в котором описывается советская репрессивная система и быт заключенных в сталинских лагерях, стала повесть белорусского драматурга Франтишка Олехновича. 1 января 1927 года Ф. Олехнович был арестован в Минске, а позже осужден на 10 лет каторги на Соловецких островах. В 1933 году Олехнович был обменян на арестованного в Польше белорусского политика и филолога Бронислава Тарашкевича (расстрелян НКВД в 1938 году). Уже в 1934 было напечатано произведение “В когтях ГПУ”, которое позже было переведено на семь языков.
В 1962 году была опубликована повесть А.И. Солженицына “Один день Ивана Денисовича” и тема сталинских репрессий зазвучала в СССР на очень короткий промежуток времени, но только в художественных произведениях. В конце 1960-х годов на Западе начали публиковать мемуары граждан СССР, прошедших сталинский ГУЛАГ, диссидентов и правозащитников, побывавших в лагерях и высылках. Эти произведения иногда попадали за границу без ведома авторов. В 1973 году в Париже был опубликован первый том “Архипелага ГУЛАГ”. Благодаря А.И. Солженицину термин “ГУЛАГ” стал известным во всем мире.
Только в 1989 году тема репрессий вышла из-под запрета в СССР и началась публикация воспоминаний. Именно благодаря этим публикациям многие люди смогли осмыслить преступный характер советской системы. Одним из таких значимых произведений стала повесть Ларисы Гениуш “Исповедь”, написанная “в стол” в 1970-х, в которой белорусский поэтесса рассказывает о своем пребывании в советских тюрьмах и лагерях.
|
Современная проза Александр Константинович Лаптев Память сердцаСовременная проза, Историческая проза, О войне Светлана Нина Дымчатое солнцеСовременная проза, Историческая проза Олег Георгиевич Петров Донос без срока давностиПублицистика, Историческая проза, Документальная литература Михаил Юрьевич Моруков Сталин и народ. Правда ГУЛАГаПолитический детектив, История, Историческая проза Эдуард Даувальтер Чистка. Часть третьяПублицистика, История Владимир Дмитриевич Кузнечевский «Ленинградское дело». Вся правда о самом тайном процессе СталинаИстория Вадим Валерьянович Кожинов Правда сталинских репрессийСовременная проза, Историческая проза Людмила Циманович Бабушка врага народаБиографии и Мемуары, Документальная литература Сергей Борисович Прудовский «Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГеУжасы, Альтернативная история, Социально-психологическая фантастика Михаил Витальевич Хенох Дух ЗаводаДетектив, Современная русская литература Николай Александрович Юрконенко Стюардесса (Белый олень 2)Публицистика Денис Анатольевич Сдвижков Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции (Что такое Россия )Историческая проза, Современная зарубежная литература Ірина Мельниченко, Вадим Геращенко Живі. ВсуперечБиографии и Мемуары, Cпецслужбы Иван Валерьевич Просветов Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала БыстролетоваИсторическая проза Людмила Андреевна Худякова ПамятьПриключения, Боевик, Исторические приключения Никита Суровцев Махно. Полковая казнаИсторическая проза Виктор Владимирович Ремизов Вечная мерзлотаО войне, Современная русская литература Сергей Владимирович Доровских Время ВесныБиографии и Мемуары, Cпецслужбы Сергей Тимофеевич Минаков Заговор «красных маршалов». Тухачевский против СталинаТриллер, О войне Дмитрий Чарков Сжигая пред собой мостыПублицистика, История, Биографии и Мемуары Николай Стариков Сталин. После войны. Книга 1. 1945–1948История Кэтрин Мерридейл Каменная ночьПолитика, История, Биографии и Мемуары Дмитрий Юрьевич Лысков Сталинские репрессии. «Черные мифы» и факты (Великая чистка 1937 года )Современная проза Александр Константинович Лаптев БезднаВладимир Степанович Топилин Слезы Чёрной речкиИстория Тимур Вячеславович Бортаковский Расстрелянные герои Советского СоюзаБиографии и Мемуары Иван Солоневич Россия в концлагереСовременная проза Фридрих Горенштейн МестоПублицистика, История, Биографии и Мемуары, Cпецслужбы Вальтер Германович Кривицкий На службе в сталинской разведке. Тайны русских спецслужб от бывшего шефа советской разведки в Западной ЕвропеПриключения, Альтернативная история, Социально-психологическая фантастика Владимир Анзорович Кевхишвили Сны товарища СталинаСовременная русская литература Андрей Олех БезымянлагПублицистика, Политика, История Юрий Игнатьевич Мухин, Вадим Валерьянович Кожинов, Юрий Николаевич Жуков Загадка 37-го. Три ответа на вызовы [сборник] (Великая чистка 1937 года )Публицистика, Историческая проза Александр Север Опыты Сталина с «пятой колонной» (Враги России )О войне, Современная русская литература Александр Золотов Привести в исполнениеИстория, Документальная литература Николай Стариков Процесс антисоветского троцкистского центра (23-30 января 1937 года)Альтернативная история Владилен Иванович Машковцев Время красного драконаСоветская классическая проза Варлам Шаламов Колымские рассказы. Стихотворения [сборник] |
|
Сохранение памяти о сталинских репрессиях по одному человеку
В России, как и на большей части постсоветского пространства, прошлое — это настоящее. От Украины до Беларуси, Польши и Литвы исторические нарративы о коммунизме, Второй мировой войне, Холокосте и Голодоморе — украинском терроре-голоде — пересматриваются, пересматриваются и во многих случаях манипулируются в угоду новым идеологическим тенденциям.
В России слон в комнате — это сталинские репрессии — вполне возможно, крупнейшее, но наименее изученное преступление ХХ века. Несмотря на свои масштабы, за пределами относительно небольшой группы активистов исторической памяти репрессии не являются предметом всенародного обсуждения. После краткого периода разоблачений после перестройки туман молчания вновь сгущается, вытесняя память о событиях из сознания россиян, а вместе с ним и из сознания человечества.
Эту целенаправленную политику национального забвения можно рассматривать как общесоциальный социальный эксперимент, мало чем отличающийся от тех, что проводились в советское время. Травма зверств, совершенных в советское время, наверное, коснулась семьи практически каждого человека, родившегося в России в ХХ веке. В результате террора и репрессий 1917–1956 годов могло пострадать от 50 до 55 миллионов человек, в том числе убитых, сосланных, преследовавшихся в политически мотивированных кампаниях за мелкие дисциплинарные нарушения, осужденных на рабские работы, насильственно перемещенных или перемещенных тысячами. миль по Евразийскому континенту, — а также их семьи, которые лишились всех прав, были лишены жилья, заклеймены как родители, супруги или дети врага народа. В 1937-го года, самого кровавого года режима, правительство ежедневно убивало в среднем 1000 своих граждан. Потерпевшим был каждый седьмой советский гражданин, если считать несовершеннолетних, или каждый пятый взрослый.
Трагедии такого масштаба оказывают огромное травмирующее воздействие на общество, настолько сильное, что их отголоски могут ощущаться на социальном уровне спустя поколения. Тем не менее, в постсоветской России личное и национальное травматическое воздействие сталинских репрессий остается в значительной степени нерешенным. «До сих пор, если кто-то упоминает о жертвах, это все равно, что их убило стихийное бедствие вроде землетрясения или цунами», — Ян Рачинский из российской правозащитной организации «Мемориал», главный хранитель памяти о сталинских репрессиях в России, сказал недавно Washington Post.
На самом деле российское государство никогда решительно не занималось вопросом виновности и невиновности репрессированных. В отсутствие правовой основы для привлечения виновных к ответственности российское общество продолжало жить в некоем моральном эквиваленте репрессий. Необдуманная реакция, что «если арестовали, значит, была причина» существует до сих пор. В семьях сохраняется тишина, а чувства вины, стыда и страха продолжают сдерживать вопросы и воспоминания.
В России слон в комнате — это сталинские репрессии — вполне возможно, крупнейшее, но наименее изученное преступление ХХ века.
Между тем, некоторые недавние исследования трансгенерационного психологического эффекта сталинских чисток позволяют нам начать рассматривать возможные последствия этого молчания. Совместное российско-американское исследование, проведенное в начале 1990-х гг., показало, что сокрытие травм в предыдущих поколениях приводит к снижению психологического и социального функционирования внуков. В частности, и это наиболее поразительно, если выжившие члены семьи пытались подавить память о члене семьи, которого забрали, то последующие поколения имели более низкие функциональные способности. Напротив, семьи, сохранившие память о пропавших без вести, имели более высокий уровень функционирования.
Авторы также обнаружили, что «личное исследование семейной истории и способность активно протестовать против политического принуждения положительно связаны с социальным функционированием». Но в России этот порыв к исследованию своей истории, столь характерный для потомков другой трагедии ХХ века — Холокоста, у большинства населения отсутствует.
То, что память о травмирующих событиях может передаваться из поколения в поколение, также было продемонстрировано недавними исследованиями переживших Холокост. Обобщая некоторые выводы в его Искаженный траур: Истории нежити в Стране непогребенных , Александр Эткинд пишет, что «второе и даже третье поколения после социальной катастрофы демонстрируют «субнормальное» психологическое здоровье и социальные показатели, и это утверждается как правда как для потомков жертв, так и для потомков преступников».
Среди самых интригующих экспериментов те, которые предполагают, что психологическая травма может передаваться из поколения в поколение посредством эпигенетических механизмов. Обобщая результаты исследования 2015 года, которое показало, что в генах детей, переживших Холокост, обнаружены изменения, делающие их более склонными к стрессовым расстройствам, исследователи из нью-йоркской больницы Маунт-Синай написали, что они предоставили «первую демонстрацию передачи пре- эффекты стресса зачатия, приводящие к эпигенетическим изменениям как у подвергшихся воздействию родителей, так и у их потомства у людей».
Хотя мы все еще находимся на самых ранних стадиях изучения эпигенетических аспектов межпоколенческой передачи психологической травмы, сама возможность этого предполагает, что течение времени само по себе может быть недостаточным, чтобы стереть влияние этих переживаний — ни это преднамеренная политика забывания. Следы травматического опыта могут оставаться, влияя на то, как мы живем в настоящем, как индивидуально, так и в обществе.
Это, конечно, поднимает вопрос о том, как психологическая травма сталинских чисток может влиять на современное российское общество. Вопрос настолько велик, что кажется почти неразрешимым на данном этапе — конечно, каким-либо систематическим, основанным на фактах способом. Тем не менее небольшие частные инициативы, посвященные памяти, которые продолжают существовать, несмотря ни на что, показывают, насколько сильным может быть акт личной памяти, особенно когда он выражается публично.
Несколько месяцев назад я наткнулся на имя моего прадеда Леонтия Брискина в онлайн-базе данных Мемориала. Один из моих родственников, внук Леонтия, обратился в местный архив ФСБ, преемницы КГБ, и запросил копию дела Леонтия. Вскоре сканы были у меня в почтовом ящике. Благодаря организации «Последний адрес» наша семья смогла почтить его память спустя почти 75 лет после его смерти, прикрепив небольшую мемориальную доску к стене дома, где он жил в последний раз. Чувство закрытия и исцеления, которое он производил, было сильным.
Когда мы, русские, разговариваем между собой, мы склонны соглашаться с тем, что подозрение и страх, которые пронизывают российское общество, в том числе, как известно, русские диаспоры по всему миру, связаны с нерешенными вопросами прошлого: тем фактом, что миллионы предательств коллег, соседей и членов семьи остались незамеченными и неосужденными; осознание того, что потомки жертв и преступников часто продолжают жить бок о бок; ощущение того, что мы усвоили страх предыдущих поколений и что он не может не направлять некоторые решения, которые мы делаем в своей жизни.
Какие коллизии и человеческие драмы могут возникнуть в обществе, которое никогда не обращалось к катастрофическим травмам прошлого, недавно продемонстрировала история Дениса Карагодина. Внук репрессированного крестьянина, Карагодин скрупулезно изучает имена тех, кто участвовал в убийстве его деда, и документирует это в своем блоге.
Когда его исследовательские усилия, неожиданно и исключительно успешные, подошли к концу, он получил эмоциональное письмо от внучки одного из преступников. К счастью, в этом случае им удалось найти общий язык. Помогло то, что внучка искренне сожалела о преступлениях, совершенных дедом, и просила прощения от его имени. Но историй о детях и внуках, мечтающих отомстить тем, кто донес на их семью, также предостаточно. То же самое делают и те из потомков преступников, которые по-прежнему открыто гордятся деятельностью своих предков или, как минимум, настаивают на прекращении всех «копаний в прошлом», поскольку, по их мнению, это может привести к актам мести или дестабилизации общества. страна.
Сегодня продолжается посягательство на национальную историческую память России. «Мемориал», правозащитная организация, занимающаяся сталинскими репрессиями, объявлена российским государством «иностранным агентом». Самым последним новаторским шагом «Мемориала» стала публикация онлайн-базы данных с личной информацией почти 40 000 оперативников НКВД, которые были частью репрессивного аппарата 1930-х годов. Однако ярлык «иностранного агента» почти всегда приводит к прекращению деятельности, и «Мемориал» сейчас борется за выживание.
Между тем, один из способов сохранить память о том, что произошло во время сталинских чисток в России, — это для тех из нас, кого коснулась эта история, настаивать на том, чтобы рассказать истории наших собственных семей. Мы можем и должны делиться ими с окружающими и поощрять других делать то же самое.
Хотя это индивидуальное действие может показаться слишком незначительным и слишком личным на фоне чудовищности преступления и окружающего его молчания, в современном мире личные действия могут отразиться на всей планете и затронуть тех, кого мы никогда не знали.
Сегодня более чем когда-либо сохранение памяти о том, что было в советское время, зависит от отдельных людей – как от русских, живущих внутри России, так и от членов быстрорастущей российской диаспоры. То, что эта власть теперь принадлежит нам, кажется каким-то образом уместным для страны, которая на протяжении десятилетий принижала роль личности. Наша единственная альтернатива — позволить себе подпасть под чары молчания.
Эта работа основана на « Цена молчания: семейная память о сталинских репрессиях », Wilson Quarterly, Fall 2016.
Наследие советских репрессий и перемещений: The Multiple and M
Содержание Описание книги отзывов критиков
260 страниц 6 черно-белых иллюстраций
к Рутледж
260 страниц 6 черно-белых иллюстраций
к Рутледж
Узнать об электронных книгах VitalSource0003
- Электронные книги Тейлора и Фрэнсиса
(учрежденческая покупка)Открывается в новой вкладке или окне
Продолжить покупки
В этой книге рассказывается о том, как воспоминания о сталинских репрессиях и перемещениях проявляются во времена и в разных местах в различных формах материализации. Главы книги исследуют конкретную мобильность жизнеописаний, писем, воспоминаний, литературы, предметов и тел, отражающих советские репрессии и насилие через границы географических мест, исторических периодов и аффективных ландшафтов. Эти пространственные, временные и психологические сдвиги исследуются далее как процессы текстовой циркуляции и опосредования.
Предлагая новый многоаспектный и мультимедийный анализ творческих, политических, социальных, культурных и интимных последствий воспоминаний, коллекция вносит свежий междисциплинарный взгляд как в область исследований памяти, так и в изучение советских репрессий. Тематические исследования в этом сборнике сосредоточены на личных, автобиографических и интимных репрезентациях, опыте и практиках, связанных с памятью о сталинских репрессиях и перемещении, поскольку они опосредованы мемуарами, художественной литературой, интервью и разнообразными коммеморативными практиками. В совокупности книга задает вопрос: что происходит с воспоминаниями, жизненными историями, свидетельствами и переживаниями, когда они путешествуют во времени и пространстве и между медиа и (пере)интерпретируются и (пере)формулируются посредством этих переносов? Какие виды мемориальных форм приобретаются в процессе посредничества? Какие типы пространств для запоминания, рассказывания и чувств создаются, обсуждаются и оспариваются посредством этих сдвигов? Каковы границы и пересечения интимных, семейных, общественных, национальных и транснациональных воспоминаний?
Путем аналитического контекстуализации различных тематических исследований в более широких дискурсах памяти в различных географических и политических контекстах книга предлагает богатые и многослойные интерпретации устойчивых разветвлений коммунистических репрессий.
Введение: Трогательные воспоминания о сталинских репрессиях и перемещениях
Самира Сарамо и Улла Саволайнен
Часть I. Мобильные становления
1. Гендер, лояльность и эпистолярное проявление чувства, 1936–1940 гг.
Ханна Паркер
2. Сибирские письма и память о трансатлантической переписке между литовцами на Западе и Советским Союзом
Гинтаре Вензлаускайте
3. Мнемонические возможности семейных фотографий: сбор памяти о перемещении и советских репрессиях
Улла Саволайнен
Часть II: Памятные материалы
4. Зона: Воспоминание о лагере политических репрессий «Пермь-36»
Митрофанова Анастасия В. и Рязанова Светлана В.
5. О роли личности в материализации, опосредовании и сохранении воспоминаний о сталинских репрессиях
Эне Кыресаар и Терье Анепайо
6. «Это случилось не здесь и не сейчас, а случилось с нами»: Истории хлеба и голода во Львове, Украина
Елена Либер
Часть III: Настройка принадлежности и семейной памяти
7. Страдания, смерть и родина в воспоминаниях депортированных литовцев
Нерия Путинайте
8. Опосредованная (пост)память в полиязычном и поликультурном письме: автобиографические тексты Катарины Мартин-Виролайнен и Анны Судаковой
Марья Сорвари
9. Воспоминания об ингерманландских финнах и советском терроре в романах Аниты и Юхани Конкка
Анна Хелле
Часть IV: Последствия страданий
10. Соучастие в памяти: «Травматическая анфилада» в творчестве Марии Степановой
Джулиан Праде-Вайс
11. Вспоминая советский террор после войны на Донбассе: Mondegreen Владимир Рафеенко
Ирина Тарку
12. Загробные повествования о ГУЛАГе: вымышленные (ре)опосредования перемещений, забытых воспоминаний и повторяющихся тревог
Симона Митрою и Роксана Патрац
Биография
Самира Сарамо — старший научный сотрудник фонда Kone в Институте миграции Финляндии. Сарамо — междисциплинарный историк, исследующий финскую мобильность через призму жизнеописания, эмоций, сообщества, места и повседневной жизни. Она автор Строим это светлое будущее: Советская Карелия в жизнеописаниях финских североамериканцев (2022). Исследование Сарамо было опубликовано в Journal of Social History , Quality Research , European Journal of Life Writing , Comparative American Studies, European Journal of American Studies и других изданиях. Она является председателем и основателем Сети истории финской миграции и заместителем председателя Сети устной истории Финляндии.
Улла Саволайнен – научный сотрудник Хельсинкского университета, факультет культур. Она фольклорист, специализирующийся на исследованиях памяти, устной истории и нарративных исследованиях. Ее исследовательские интересы включают поэтику и политику памяти, транснациональность и материальность. Она является руководителем исследовательских проектов «Транснациональные культуры памяти ингерманландских финнов» (2020–2022 гг.) и «К экологии памяти. Медиумы, модальности и агенты конструирования прошлого ингерманландских финнов» (2022–2025 гг.). Докторская диссертация Саволайнена (2015 г.) посвящена жизнеописаниям бывших карельских детей, эвакуированных в Финляндию. Она также исследовала устные истории интернирования немецких и венгерских граждан в Финляндии в 1944–1946 и проанализировали получение компенсации за прошлую несправедливость.
«Эта богатая своевременная коллекция объединяет ведущих специалистов, которые исследуют различные стратегии и подходы к пониманию смыслообразования в пост- или все еще репрессивных обществах, где память о прошлых репрессиях и вынужденной миграции долгое время была под запретом.
Изучение фотографий, мемуаров, историй жизни, выставки, семейные воспоминания, художественная литература и коммеморативные практики, участники предлагают размышления о репаративном потенциале раскопок подавленных историй и подавленных воспоминаний». Нанси Адлер, профессор памяти, истории и правосудия переходного периода, Институт войны, Холокоста и геноцида NIOD, Университет Амстердама, Нидерланды
«Том Сарамо и Саволайнен является своевременным вкладом в изучение памяти о советских репрессиях, колониализме и вынужденной мобильности, а также в исследование политики памяти, обращения и практики государственных преступлений в целом. В книге рассматриваются теории памяти, мобилизующие аффективные пейзаж конкретных культурных объектов, таких как письма, фотографии, мемуары, литературные произведения, музеи и т. д. Наконец, том движется к связующему, а не сравнительному методу, который открывает поле для богатого гобелена общего опыта и аналитических нюансов. »
Марта-Лаура Сенедесе, научный сотрудник, Университет Турку, Финляндия/Центр Марка Блоха, Германия
«В то время как область изучения памяти в значительной степени сосредоточена на Холокосте, воспоминания о сталинских репрессиях и ГУЛАГе остаются недостаточно изученными.