Ги де мопассана рассказы: читать онлайн произведения на РуСтих
Читать онлайн «Лучшие новеллы (сборник)», Ги де Мопассан – Литрес
Позавтракать в окрестностях Парижа в день именин г-жи Дюфур, которую звали Петронилла, было решено уже за пять месяцев вперед. А так как этой увеселительной поездки ожидали с нетерпением, то в это утро все поднялись спозаранку.
Г-н Дюфур, заняв у молочника его повозку, правил лошадью собственноручно. Двухколесная тележка была очень чистенькая; у нее имелся верх, поддерживаемый четырьмя железными прутьями, и к нему прикреплялись занавески, но их приподняли, чтобы любоваться пейзажем. Только одна задняя занавеска развевалась по ветру, как знамя. Жена, сидя рядом с мужем, так и сияла в шелковом платье невиданного вишневого цвета. За нею на двух стульях поместились старая бабушка и молоденькая девушка. Виднелась, кроме того, желтая шевелюра какого-то малого: сидеть ему было не на чем, и он растянулся на дне тележки, так что высовывалась одна его голова.
Проехав по проспекту Елисейских Полей и миновав линию укреплений у ворот Майо, принялись разглядывать окружающую местность.
Когда доехали до моста в Нейи, г-н Дюфур сказал:
– Вот наконец и деревня!
И по этому сигналу жена его стала восхищаться природой.
На круглой площадке Курбевуа они пришли в восторг от широты горизонта. Направо был Аржантей с подымавшейся ввысь колокольней; над ним виднелись холмы Саннуа и Оржемонская мельница. Налево в ясном утреннем небе вырисовывался акведук Марли, еще дальше можно было разглядеть Сен-Жерменскую террасу; прямо против них, за цепью холмов, взрытая земля указывала на местоположение нового Кормельского форта. А совсем уж вдали, очень далеко, за равнинами и деревнями, виднелась темная зелень лесов.
Солнце начинало припекать; пыль то и дело попадала в глаза. По сторонам дороги развертывалась голая, грязная, зловонная равнина. Здесь словно побывала проказа, опустошив ее, обглодав и самые дома – скелетообразные остовы полуразрушенных и покинутых зданий или недостроенные из-за невыплаты денег подрядчикам лачуги, простиравшие к небу четыре стены без крыши.
Там и сям из бесплодной земли вырастали длинные фабричные трубы; то была единственная растительность этих гнилостных полей, по которым весенний ветерок разносил аромат керосина и угля с примесью некоего другого, еще менее приятного запаха.
Наконец вторично переехали через Сену, и на мосту все пришли в восторг. Река искрилась и сверкала; над нею подымалась легкая дымка испарений, поглощаемых солнцем; ощущался сладостный покой, благотворная свежесть; можно было наконец подышать более чистым воздухом, не впитавшим в себя черного дыма фабрик и миазмов свалок.
Прохожий сообщил, что эта местность называется Безонс.
Экипаж остановился, и г-н Дюфур принялся читать заманчивую вывеску харчевни: «Ресторан Пулена, вареная и жареная рыба, отдельные кабинеты для компаний, беседки и качели».
– Ну, как, госпожа Дюфур, устраивает это тебя? Решай!
Жена, в свою очередь, прочитала: «Ресторан Пулена, вареная и жареная рыба, отдельные кабинеты для компаний, беседки и качели».
Затем она внимательно оглядела дом.
То был деревенский трактир, весь белый, построенный у самой дороги. Сквозь растворенные двери виднелся блестящий цинковый прилавок, перед которым стояли двое одетых по-праздничному рабочих.
Наконец г-жа Дюфур решилась.
– Здесь хорошо, – сказала она, – и к тому же отсюда красивый вид.
Экипаж въехал на широкую, обсаженную высокими деревьями лужайку позади трактира, отделенную от Сены лишь береговой полосой.
Все слезли с тележки. Муж соскочил первым и раскрыл объятия, чтобы принять жену. Подножка, прикрепленная на двух железных прутьях, была помещена очень низко; чтобы до нее дотянуться, г-же Дюфур пришлось показать нижнюю часть ноги, первоначальная стройность которой теперь исчезла под наплывом жира, наползавшего с ляжек.
Деревня уже начала приводить г-на Дюфура в игривое настроение: он проворно ущипнул супругу за икры и, взяв ее под мышки, грузно опустил на землю, точно огромный тюк.
Она похлопала руками по шелковому платью, чтобы стряхнуть пыль, и огляделась вокруг.
Это была женщина лет тридцати шести, дородная, цветущая, приятная на вид. Ей было трудно дышать от слишком туго затянутого корсета; колышущаяся масса ее необъятной груди, стиснутая шнуровкой, подымалась до самого двойного подбородка.
За нею, опершись рукою о плечо отца, легко спрыгнула девушка. Желтоволосый малый стал одною ногой на колесо, вылез сам и помог г-ну Дюфуру выгрузить бабушку.
После этого распрягли лошадь и привязали ее к дереву, а тележка упала на передок, уткнувшись оглоблями в землю. Мужчины, сняв сюртуки и вымыв руки в ведре с водою, присоединились к дамам, уже разместившимся на качелях.
М-ль Дюфур пробовала качаться стоя, одна, но ей не удавалось придать качелям достаточный размах. Это была красивая девушка лет восемнадцати-двадцати, одна из тех женщин, при встрече с которыми на улице вас словно хлестнет внезапное желание, оставив до самой ночи в каком-то смутном беспокойстве и чувственном возбуждении. Она была высокая, с тонкой талией и широкими бедрами, с очень смуглой кожей, с огромными глазами и черными как смоль волосами.
Платье отчетливо обрисовывало тугие округлости ее тела, и их еще более подчеркивали движения бедер, которые она напрягала, чтобы раскачаться. Ее вытянутые руки держались за веревки над головой, и грудь плавно вздымалась при всяком толчке, который она давала качелям. Шляпа, сорванная порывом ветра, упала позади нее. Качели мало-помалу приобрели размах, открывая при каждом подъеме ее стройные ноги до колен и овевая лица обоих улыбавшихся мужчин дуновением ее юбок, пьянящим сильнее винных паров.
Сидя на других качелях, г-жа Дюфур монотонно и непрерывно стонала:
– Сиприен, подтолкни меня! Подтолкни же меня, Сиприен!
Наконец муж подошел к ней, засучив рукава, словно для нелегкой работы, и с бесконечным трудом помог ей раскачаться.
Вцепившись руками в веревки, вытянув ноги, чтобы не задевать за землю, она наслаждалась убаюкивающим движением качелей. Формы ее непрестанно трепетали от толчков, как желе на блюде.
Но размах качелей увеличивался, у нее начинала кружиться голова, и ей стало боязно.
Опускаясь, она всякий раз издавала пронзительные крики, так что сбежались окрестные мальчишки, и она смутно видела перед собою, над садовой изгородью, их шаловливые лица, гримасничавшие от смеха.
Подошла служанка, и ей заказали завтрак.
– Жареной рыбы из Сены, тушеного кролика, салат и десерт, – солидно произнесла г-жа Дюфур.
– Принесите два литра столового вина и бутылку бордо, – сказал ее муж.
– Есть будем на траве, – добавила девушка.
Бабушка, умилившаяся при виде трактирного кота, преследовала его уже минут десять, бесплодно расточая ему самые сладкие ласкательные названия. Животное, может быть, и польщенное таким вниманием, держалось на близком расстоянии от протянутой руки старушки, но не давало ей к себе прикоснуться и спокойно обходило все деревья, о которые терлось, задрав хвост и слегка урча от удовольствия.
– Смотрите! – закричал вдруг желтоволосый малый, слонявшийся по всем углам. – Вот это лодки так лодки!
И все пошли поглядеть. В небольшом деревянном сарае были подвешены два великолепных ялика для речного спорта, стройные и изящно отделанные, точно роскошная мебель.
Длинные, узкие, блестящие, они были подобны двум высоким, стройным девушкам; они возбуждали желание скользить по воде в чудный, тихий вечер или в ясное летнее утро, проноситься мимо цветущих берегов, где деревья купают ветви в воде, где в непрестанной дрожи шелестят камыши и откуда, словно голубые молнии, вылетают проворные зимородки.
Семейство почтительно любовалось яликами.
– О да! Это действительно лодки, – степенно подтвердил г-н Дюфур.
И он стал подробно разбирать их достоинства с видом знатока. По его словам, в молодые годы он тоже занимался речным спортом, а с эдакой штукой в руке – и он делал движение, будто гребет веслами, – ему на все было наплевать. В свое время на гонках в Жуанвиле он побил не одного англичанина. И он стал острить словом «дамы», которым называют уключины, удерживающие весла, говоря, что гребцы-любители недаром никогда не выезжают без «дам». Разглагольствуя, он приходил в азарт и упорно предлагал побиться об заклад, что с такой лодкой он, не торопясь, отмахает шесть миль в час.
– Кушанье подано, – сказала служанка, показавшись в дверях.
Все заторопились, но тут оказалось, что на лучшем месте, которое г-жа Дюфур мысленно облюбовала, уже завтракали два молодых человека. То были, несомненно, владельцы яликов, ибо они были одеты в костюмы гребцов.
Они развалились на стульях полулежа. Лица их почернели от загара, грудь была прикрыта лишь тонким белым бумажным трико, а руки, сильные и мускулистые, как у кузнецов, были обнажены. Эти дюжие молодцы рисовались своей силой, но во всех их движениях была все же та упругая грация, которая приобретается физическими упражнениями и столь отлична от телесных уродств, налагаемых на рабочего тяжелым однообразным трудом.
Они быстро обменялись улыбкой при виде матери и переглянулись, заметив дочь.
– Уступим место, – сказал один из них. – Это даст нам возможность познакомиться.
Другой тотчас же поднялся и, держа в руке свой наполовину красный, наполовину черный берет, рыцарски предложил уступить дамам единственное место в саду, где не было солнечных лучей.
Предложение приняли, рассыпавшись в извинениях, и семейство расположилось на траве без стола и стульев, чтобы придать завтраку еще более сельский характер.
Оба молодых человека перенесли свои приборы на несколько шагов в сторону и продолжали завтракать. Их обнаженные руки, которые все время были на виду, несколько стесняли девушку. Она даже подчеркнуто отворачивала голову и как будто не замечала их. Но г-жа Дюфур, более смелая, побуждаемая чисто женским любопытством, – оно, может быть, было и желанием, – все время поглядывала на них, вероятно, не без сожаления думая о скрытой уродливости своего мужа.
Она расселась на траве, подогнув ноги на манер портных, и то и дело ерзала на месте, утверждая, что к ней куда-то заползли муравьи. Г-н Дюфур, пришедший в дурное расположение духа от присутствия и любезности посторонних, старался усесться поудобнее, что ему так и не удавалось, а молодой человек с желтыми волосами молча ел за четверых.
– Какая чудная погода, сударь, – сказала толстая дама, обращаясь к одному из гребцов.
Ей хотелось быть полюбезнее в благодарность за место, которое они уступили.
– Да, сударыня, – ответил он. – Вы часто ездите за город?
– О нет! Только раза два в году, чтобы подышать свежим воздухом. А вы, сударь?
– Я езжу сюда ночевать каждый вечер.
– Ах! Должно быть, это очень приятно?
– Еще бы, сударыня!
И он принялся описывать на поэтический лад свою каждодневную жизнь, чтобы сердца этих горожан, лишенных зелени, изголодавшихся по прогулкам в полях, сильнее забились той глупой любовью к природе, которая весь год томит их за конторками лавок.
Девушка, растроганная рассказом, подняла глаза и взглянула на лодочника. Г-н Дюфур разомкнул уста.
– Вот это жизнь, – сказал он и прибавил, обращаясь к жене: – Не хочешь ли еще кусочек кролика, милая?
– Нет, благодарю, мой друг.
Она снова обернулась к молодым людям и, указывая на их обнаженные руки, спросила:
– Неужели вам никогда не холодно так?
Они рассмеялись и повергли в ужас все семейство рассказами о своих невероятно утомительных поездках, о купании в испарине, о плавании среди ночных туманов; при этом они с силой колотили себя в грудь, чтобы показать, какой она издает звук.
– О, у вас действительно крепкий и здоровый вид, – сказал муж, не решаясь больше говорить о том времени, когда он побивал англичан.
Теперь девушка искоса разглядывала их. Желтоволосый малый, поперхнувшись, страшно закашлялся и забрызгал вином шелковое вишневое платье хозяйки, чем привел ее в негодование; она велела принести воды, чтобы замыть пятна.
Тем временем жара становилась нестерпимой. Сверкающая река казалась охваченной пламенем, а винные пары туманили головы.
Г-н Дюфур, которого одолела сильная икота, расстегнул жилет и верхнюю пуговицу брюк, а его жена, изнемогая от удушья, потихоньку распустила лиф своего платья. Приказчик весело потряхивал льняной гривой, то и дело подливая себе вина. Бабушка, чувствуя себя охмелевшей, держалась чрезвычайно прямо и с большим достоинством. Что касается молодой девушки, то по ней ничего нельзя было заметить; только глаза ее как-то неопределенно поблескивали, а румянец на смуглой коже щек стал еще более густым.
Кофе их доконал.
Затеяли пение, и каждый пропел свой куплет, которому остальные бешено аплодировали. Затем с трудом поднялись на ноги; женщины, немного осовелые, едва переводили дух, а г-н Дюфур и желтоволосый малый, окончательно опьяневшие, занялись гимнастическими упражнениями. Тяжелые, вялые, с багровыми физиономиями, они неуклюже свисали с колец, не имея силы подтянуться на руках; их рубашки поминутно грозили вылезти из брюк и уподобиться знаменам, развевающимся на ветру.
Между тем лодочники спустили свои ялики на воду и вернулись, любезно предлагая дамам прокатиться по реке.
– Дюфур, ты разрешаешь? Прошу тебя! – воскликнула жена.
Он посмотрел на нее пьяными глазами, ничего не понимая. Один из гребцов подошел к нему с двумя удочками в руке. Надежда поймать пескаря, заветная мечта каждого лавочника, засветилась в тусклых глазах простака; он разрешил все, о чем его просили, и расположился в тени, под мостом, свесив ноги над рекою, рядом с желтоволосым малым, который тут же и заснул.
Один из гребцов пожертвовал собою: он взял в свою лодку мамашу.
– В лесок на остров англичан! – крикнул он, удаляясь.
Другой ялик поплыл медленнее. Гребец так загляделся на свою спутницу, что уже ни о чем не думал, и им овладело волнение, парализовавшее его силы.
Девушка, сидя на скамье рулевого, отдавалась сладостному ощущению прогулки по воде. Она чувствовала полную неспособность размышлять, покой всего тела, томное забытье, как бы растущее опьянение. Она разрумянилась, и дыхание ее стало прерывистым. Под влиянием винного дурмана, усиливаемого струившимися вокруг дуновениями жары, ей стало казаться, что береговые деревья кланяются на ее пути. Смутная жажда ласк, брожение крови разливались по ее телу, возбужденному зноем этого дня; в то же время ее смущало, что здесь, на воде, среди этой местности, где пожар небес словно истребил все живое, она очутилась наедине с любующимся ею молодым человеком, чьи глаза как бы осыпали поцелуями ее кожу, чье желание обжигало ее, как солнечные лучи.
Они не способны были вести разговор и глядели по сторонам, отчего их волнение еще более возрастало. Наконец, сделав над собой усилие, он спросил, как ее зовут.
– Анриетта, – сказала она.
– Какое совпадение! Меня зовут Анри! – ответил он.
Звук голосов несколько успокоил их: они заинтересовались берегом. Другой ялик остановился и, казалось, поджидал их. Гребец крикнул:
– Мы присоединимся к вам в лесу, а пока поедем к Робинзону: моей даме хочется пить.
После этого он налег на весла и стал так быстро удаляться, что скоро скрылся из виду.
Непрерывный рокот, уже некоторое время смутно доносившийся издали, стал стремительно нарастать. Самая река как будто содрогалась, словно этот глухой шум исходил из ее глубин.
– Что это за гул? – спросила Анриетта.
То было падение воды в шлюзе, пересекавшем реку у мыса острова. Анри старался объяснить, но вдруг среди этого грохота их слух поразило пение птицы, долетевшее как будто очень издалека.
– Скажите! – промолвил он.
– Соловьи запели днем, значит, самки уже сидят на яйцах.
Соловей! Она никогда не слыхала его пения, и мысль услышать его вызвала в ее сердце нежные, поэтические образы. Соловей! Ведь это невидимый свидетель любовных свиданий, которого призывала на своем балконе Джульетта; это небесная музыка, звучащая в лад с поцелуями людей; это вечный вдохновитель всех томных романсов, раскрывающих лазоревые идеалы перед бедными сердечками растроганных девочек!
Она сейчас услышит соловья!
– Давайте не будем шуметь, – сказал ее спутник, – мы можем причалить и посидеть совсем около него.
Ялик неслышно скользил по воде. Показались деревья острова, берега которого были такие пологие, что глаз проникал в самую гущу заросли. Причалили, привязали лодку, и Анриетта, опираясь на руку Анри, стала пробираться с ним между ветвями.
– Наклонитесь, – сказал он.
Она нагнулась, и сквозь перепутанную чащу ветвей, листвы и камышей они проникли в убежище, которое невозможно было бы найти, не зная о нем; молодой человек, смеясь, называл его своим «отдельным кабинетом».
Как раз над их головами, на одном из деревьев, которые укрывали их, заливался соловей. Он сыпал трелями и руладами, его сильные вибрирующие ноты наполняли все пространство и словно терялись за горизонтом, раскатываясь вдоль реки и уносясь вдаль, по полям, в знойной тишине, нависшей над равниной.
Они сидели рядом и молчали, боясь спугнуть птицу. Рука Анри медленно охватила талию Анриетты и сжала ее нежным объятием. Она, не сердясь, отвела эту дерзкую руку и отводила снова, когда та приближалась опять; впрочем, девушка не испытывала никакого смущения от этой ласки, как будто совершенно естественной и которую она так же естественно отстраняла.
Она слушала соловьиное пение, замирая от восторга. В ней пробуждалась бесконечная жажда счастья; всем ее существом овладевали внезапные порывы нежности, словно откровения неземной поэзии. Нервы ее так ослабли и сердце так размягчилось, что она заплакала, сама не зная почему. Теперь молодой человек прижимал ее к себе, и она уже его не отстраняла, потому что просто не думала об этом.
Внезапно соловей умолк. Голос в отдалении крикнул:
– Анриетта!
– Не отвечайте, – сказал он шепотом, – вы спугнете птицу.
Но она и не думала отвечать.
Так они продолжали сидеть некоторое время.
Вероятно, и г-жа Дюфур была где-то неподалеку, потому что время от времени смутно слышались легкие вскрикивания толстой дамы, с которою, видимо, заигрывал другой лодочник.
Молодая девушка продолжала плакать; она испытывала какое-то удивительное сладостное чувство и ощущала на своей разгоряченной коже незнакомые ей щекочущие уколы. Голова Анри покоилась на ее плече, и вдруг он поцеловал ее в губы. В ней вспыхнуло страшное возмущение, и, желая отстраниться, она откинулась на спину. Но он упал на нее всем телом. Он долго преследовал ускользавший от него рот, наконец настиг и прильнул к нему. Тогда и сама она, обезумев от бурного желания, прижимая его к своей груди, вернула поцелуй, и все ее сопротивление сломилось, словно раздавленное чрезмерной тяжестью.
Все было спокойно вокруг.
Соловей запел снова. Сначала он испустил три пронзительные ноты, походившие на любовный призыв, затем, после минутного молчания, ослабевшим голосом начал выводить медленные модуляции.
Пронесся нежный ветерок, зашуршав листвой, и в чаще ветвей раздались два страстных вздоха, которые слились с пением соловья, с легким шорохом леса.
Соловьем словно овладело опьянение, и голос его, постепенно усиливаясь, как разгорающийся пожар, как все нарастающая страсть, казалось, вторил граду поцелуев под деревом. Затем его упоенное пение перешло в неистовство. Временами он долго замирал на одной ноте, как бы захлебываясь мелодией.
Иногда он немного отдыхал, испуская лишь два-три легких протяжных звука и заканчивая их высокой пронзительной нотой. Или же переходил на бешеный темп с переливами гамм, с вибрациями, с каскадами отрывистых нот, подобных песне безумной любви, завершающейся победными кликами.
Но вот он умолк, прислушиваясь к раздавшемуся внизу стону, такому глубокому, что его можно было бы принять за прощальный стон души.
Звук этот длился несколько мгновений и завершился рыданием.
Покидая свое зеленое ложе, оба они были страшно бледны. Голубое небо казалось им померкшим; пламенное солнце в их глазах погасло; они ясно ощущали одиночество и безмолвие. Они быстро шли рядом, не разговаривая, не прикасаясь друг к другу, словно стали непримиримыми врагами, словно тела их испытывали взаимное отвращение, а души – взаимную ненависть.
Время от времени Анриетта звала:
– Мама!
Под одним из кустов поднялась суматоха. Анри показалось, что он видел, как белую юбку поспешно опустили на жирную икру, и вот появилась необъятная дама, немного сконфуженная, еще более раскрасневшаяся, с сильно блестевшими глазами, с бурно волнующейся грудью и, пожалуй, слишком близко держась к своему спутнику. Последний, вероятно, навидался немало забавного: по лицу его против воли пробегали внезапные усмешки.
Г-жа Дюфур нежно взяла его под руку, и обе парочки пошли к лодкам. Анри, все так же безмолвно шедший впереди рядом с девушкой, как будто услыхал заглушенный звук долгого поцелуя.
Наконец вернулись в Безонс.
Протрезвившийся г-н Дюфур начинал терять терпение. Желтоволосый малый закусывал перед отъездом. Тележка стояла запряженная во дворе, а бабушка, уже усевшаяся в нее, была вне себя от отчаяния и страха: ночь застанет их на равнине, а ведь окрестности Парижа небезопасны.
Обменялись рукопожатиями, и семейство Дюфур уехало.
– До свидания! – кричали лодочники.
Ответом им были вздох и скатившаяся слеза.
Два месяца спустя, проходя по улице Мартир, Анри прочитал на одной двери:
Дюфур, скобяная торговля.
Он вошел.
Толстая дама пышно цвела за прилавком. Друг друга узнали тотчас же, и после обмена множеством любезностей он спросил:
– А как поживает мадемуазель Анриетта?
– Прекрасно, благодарю вас, она замужем.
– Ах!..
Волнение душило его; он продолжал:
– А… за кем?
– Да за тем молодым человеком, который, помните, тогда сопровождал нас: он будет преемником в нашем деле.
– Вот что!.
.
Он собрался уходить, глубоко опечалившись, сам не зная почему.
Г-жа Дюфур окликнула его.
– А как поживает ваш приятель? – застенчиво спросила она.
– Прекрасно.
– Поклонитесь ему от нас, не забудьте; а если ему случится проходить мимо, скажите, чтобы он зашел повидаться…
Она густо покраснела и прибавила:
– Это доставит мне большое удовольствие; так и скажите ему.
– Непременно. Прощайте!
– Нет… до скорого свидания!
Год спустя, как-то в воскресенье, когда было очень жарко, Анри припомнил вдруг все подробности этого приключения, припомнил так ярко и заманчиво, что один вернулся в их лесной приют.
Войдя туда, он изумился. Там была она. С грустным видом сидела она на траве, а рядом с нею, по-прежнему без пиджака, спал, как сурок, ее муж, желтоволосый молодой человек.
Увидев Анри, она побледнела, и он испугался, не стало бы ей дурно. Затем они начали разговаривать так непринужденно, словно ничего между ними не произошло.
Но когда он сказал ей, что очень любит это местечко и часто приезжает сюда по воскресеньям отдохнуть и предаться воспоминаниям, она посмотрела ему в глаза долгим взглядом.
– А я об этом думаю каждый вечер.
– Ну, голубушка, – сказал, зевая, проснувшийся муж, – нам словно бы пора и домой.
Рассказы (Ги Де Мопассан) — слушать аудиокнигу онлайн
Скорость
Мопассан — Возвращение
00:00 / 17:53
Возвращение — чит. А. Водяной
Мопассан — Гарсон, кружку пива
17:36
Гарсон кружку пива. — чит. А. Водяной
Мопассан — Шкаф
20:56
Мопассан. Шкаф — чит. А. Водяной
Классика
63,5K
Исполнитель
Рейтинг
7.45 из 10
Длительность
56 минут
Год
2013
Описание
В сборнике собраны повести Ги де Мопассана — гениального французского писателя, произведения которого по праву считаются шедеврами мировой литературы.
Ги де Мопассан — Возвращение
Ги де Мопассан — Гарсон, кружку пива
Ги де Мопассан — Шкаф
Другие названия
Conte de Noël [ориг.]; Рождественская сказка; Рождественское чудо; Рождественский рассказ
Поделиться аудиокнигой
akniga.org Классика Ги Де Мопассан Рассказы
Другие книги Ги Де Мопассан
Аудиокниги жанра «Классика»
Новинки
Показать все книгиИнтересное за неделю
Все лучшиеПрямой эфир скрыть
Наталья 19 минут назад
Большое неспасибо за совет слушать этого автора.
Сказать так себе — не сказать ничего, но!!! Мелодрама получилась бы…
Neta 37 минут назад
Отберите у этого мужика микрафон
Кобен Харлан — Незнакомец
Gretta Ayvy 57 минут назад
А к чему тогда её сожаления о том, что муж всё это уничтожил, пока она была под арестом? Ну, неправдоподобно выглядит…
Крейг Оулсен — Мы, семья
Зульфия Нуркина 1 час назад
Даль Роальд — Ночная гостья
Наташа Колыванова 1 час назад
Спасибо, замечательно прочитано
Владмели Владимир — Гражданин вселенной.
Повесть о М. Лунине
Alex Panfilov 1 час назад
Кобзев Николай — «Путь инфо-наёмника, пирата и циника» (фельетон)
Максим Аэро 1 час назад
Вообще чтец читает не важно, какое то плоско-картонное изложение и скупая однообразно-повторящющаяся интонация. Нет…
Ильф Илья, Петров Евгений — Одноэтажная Америка
Alex Panfilov 1 час назад
Довольно хороший рассказ, но озвучка ниже среднего. Однообразная интонация, неживой голос, что то от совковых ведущих…
Крауч Блейк — Беглецы. Неземное сияние
Цветок Лунный 1 час назад
Лилия, спасибо большое за прочтение! 🙏🏻💛💛💛
Вторая книга понравилась больше первой: героиня более взрослая и.
..
Фрост Джанин — Одной ногой в могиле
Евгений Бекеш 1 час назад
книга то хорошая-и написана до СВО…
Быков Дмитрий — Тринадцатый апостол. Маяковский. Трагедия-буфф в шести действиях
Бонифаций 1 час назад
Графоманическая болтовня.
Вудхауз Пэлем — Положитесь на Псмита
Alexey Shatrov 1 час назад
Это, конечно, да… … и кто-то брутальный приказал: «Ввести данные. Огонь по команде.».
Хайнлайн Роберт — Неудачник
Nevskay 1 час назад
Конечно, слышала.
Корольченко Анатолий — Генерал Скобелев
Анатолий Осмоловский 1 час назад
Димочка Быков! Моя кудрявая либероидная прелесть! Тяжело, наверное, было из страны убегать с таким ожирением, да ещё…
Быков Дмитрий — Школа жизни. Честная книга. Любовь – друзья – учителя – жесть
Анатолий Осмоловский 1 час назад
Не советую советовать
Елизаров Михаил — Гумус
Анатолий Осмоловский 1 час назад
Ну так перестаньте уже себя мучить. Попахивает мазохизмом.
Халапсин Георгий — Кротовуха
Анатолий Осмоловский 1 час назад
Не советую слушать Гармма.
Халапсин Георгий — Лучшее и Смертельное. Часть 2
Анатолий Осмоловский 1 час назад
Возможно слушать.
Халапсин Георгий — Лучшее и Смертельное. Часть 1
Анатолий Осмоловский 1 час назад
Спасибо, хороший совет. Но к кому Вы написали это воззвание?
Харитонов Михаил — Вариант Омега
Obey Bstt 2 часа назад
Очень атмосферно прочитано, отличный голос
Рид Томас Майн — Сон в руку
Эфир
Бриллиантовое Ожерелье
Бриллиантовое Ожерелье (1884) более известно под своим альтернативным названием (с переводом, который мы предпочитаем): Ожерелье.
Любая версия, которую вы читаете, наслаждайтесь нашим полезным Учебным пособием по ожерельям
ОНА БЫЛА ОДНОЙ ИЗ ТЕХ КРАСИВЫХ И ОЧАРОВАТЕЛЬНЫХ ДЕВУШЕК, РОЖДЕННЫХ, как будто судьба наткнулась на нее, в семье ремесленников. У нее не было брачной доли, никаких ожиданий, никаких средств быть известным, понятым, любимым и выйти замуж за богатого и знатного человека; и она позволила себя выдать замуж за маленького клерка в Министерстве просвещения. Ее вкусы были просты, потому что она никогда не могла себе позволить ничего другого, но она была так несчастна, как будто вышла замуж ниже себя; ибо у женщин нет касты или класса, их красота, изящество и обаяние служат им для рождения или семьи. Их природная деликатность, их инстинктивная элегантность, их ловкость ума являются их единственным признаком высокого положения и ставят девушку из трущоб на один уровень с самой высокопоставленной дамой в стране.
Она бесконечно страдала, чувствуя себя рожденной для всякого изыска и роскоши.
Она страдала от бедности своего дома, от его жалких стен, протертых стульев и безобразных занавесок. Все эти вещи, о которых другие женщины ее класса и не подозревали бы, мучили и оскорбляли ее. Вид маленькой бретонки, пришедшей работать в ее маленьком домике, пробудил в ее душе горькие сожаления и безнадежные мечты. Она представила себе безмолвные вестибюли, увешанные восточными гобеленами, освещенные факелами в высоких бронзовых подставках, и двух высоких лакеев в бриджах, спящих в больших креслах, одолеваемых тяжелым теплом печи. Она представляла себе просторные салоны, завешанные старинными шелками, изысканные предметы мебели, поддерживающие бесценные украшения, и маленькие, очаровательные, благоухающие комнаты, созданные только для небольших вечеринок близких друзей, мужчин, которые были знамениты и востребованы, чье почтение пробуждало завистливые желания любой другой женщины. .
Когда она села обедать за круглый стол, накрытый трехдневной скатертью, напротив мужа, который снял крышку со супницы, восхищенно восклицая: «Ага! шотландский бульон! Что может быть лучше? » она представляла изысканные блюда, сверкающее серебро, гобелены, населяющие стены с людьми минувших веков и странными птицами в волшебных лесах; она представляла себе изысканную пищу, подаваемую в чудесных блюдах, бормотала любезности, слушала с непостижимой улыбкой, как кто-то играет с розовым мясом форели или крыльями спаржевого цыпленка.
У нее не было ни одежды, ни драгоценностей, ничего. И это были единственные вещи, которые она любила; она чувствовала, что создана для них. Она так страстно желала очаровать, быть желанной, быть дико привлекательной и желанной.
У нее был богатый друг, старый школьный друг, которого она отказалась навещать, потому что так сильно страдала, когда возвращалась домой. Она плакала целыми днями от горя, сожаления, отчаяния и горя.
***
Однажды вечером ее муж пришел домой с ликующим видом, держа в руке большой конверт.
«Вот тебе кое-что», — сказал он.
Она быстро разорвала бумагу и вытащила печатную карточку, на которой были следующие слова:
«Министр просвещения и мадам Рампонно просят доставить удовольствие компании мсье и мадам Луазель в министерстве вечером в понедельник, январь. 18-го».
Вместо того, чтобы обрадоваться, как надеялся ее муж, она раздраженно швырнула приглашение через стол, пробормотав:
«Что вы хотите, чтобы я сделала с этим?»
«Почему, дорогая, я думала, ты обрадуешься.
Ты никогда не выходишь из дома, а это отличный повод. Мне стоило огромных усилий получить его. Все хотят его; он очень отборный, и очень немногие обращаются к служащим. Вы увидите там всех действительно больших людей».
Она взглянула на него яростными глазами и нетерпеливо сказала: — А что, по-твоему, мне надеть на такое дело?
Он не думал об этом; — пробормотал он.0010
Он остановился, ошеломленный и совершенно растерянный, когда увидел, что его жена начала плакать. Две большие слезы медленно скатились из уголков ее глаз к уголкам рта.
«Что с тобой? Что с тобой?» он запнулся.
Но она с усилием преодолела свое горе и ответила спокойным голосом, вытирая мокрые щеки:
«Ничего. Только у меня нет платья, и поэтому я не могу пойти на эту вечеринку. Передайте ваше приглашение на какой-нибудь твой друг, чья жена выйдет лучше, чем я».
У него было разбито сердце.
«Посмотри сюда, Матильда,» настаивал он. : Сколько будет стоить подходящее платье, которое можно было бы использовать и в других случаях, что-нибудь очень простое?»
Несколько секунд она думала, прикидывая цены, а также прикидывая, какую большую сумму можно запросить, не привозя на себя немедленный отказ и возглас ужаса со стороны заботливого клерка
Наконец она ответила с некоторым колебанием:
«Я точно не знаю, но думаю, что я мог бы сделать это на четыреста франков.
»
Он слегка побледнел, потому что именно столько он копил на ружье, собираясь следующим летом немного пострелять на равнине Нантера с друзьями, которые ходили туда по воскресеньям на охоту.
Тем не менее он сказал: «Очень хорошо. Я дам тебе четыреста франков. Но постарайся купить на эти деньги действительно красивое платье».
Приближался день вечеринки, и мадам Луазель казалась грустной, беспокойной и встревоженной. Однако ее платье было готово. Однажды вечером муж сказал ей:
«Что с тобой? Последние три дня ты какой-то странный.»
«Я ужасно несчастна, что у меня нет никаких драгоценностей, ни одного камня, чтобы носить», — ответила она. «Я совершенно никого не буду искать. Я почти не хочу идти на вечеринку».
«Носи цветы», — сказал он. — Они очень нарядны в это время года. За десять франков можно купить две-три великолепные розы.
Она не была убеждена.
«Нет… нет ничего унизительнее, чем выглядеть бедняком среди множества богатых женщин.
»
«Какой ты глупый!» — воскликнул ее муж. — Сходите к мадам Форестье и попросите ее одолжить вам несколько драгоценностей. Для этого вы ее достаточно хорошо знаете.
Она вскрикнула от восторга.
«Это правда. Никогда об этом не думал.»
На следующий день она пошла к своей подруге и рассказала ей о своей беде.
Госпожа Форестье подошла к своему туалетному столику, взяла большую коробку, принесла ее госпоже Луазель, открыла и сказала:
«Выбирай, дорогая».
Сначала она увидела несколько браслетов, затем жемчужное ожерелье, затем венецианский крест из золота и драгоценных камней, искусной работы. Она попробовала действие драгоценностей перед зеркалом, колеблясь, не в силах решиться оставить их, отказаться от них. Она продолжала спрашивать:
«Есть ли у вас что-нибудь еще?»
«Да. Ищите сами. Я не знаю, чего бы вы хотели больше всего.»
Внезапно она обнаружила в черном атласном футляре великолепное бриллиантовое колье; ее сердце начало жадно биться.
Ее руки дрожали, когда она поднимала его. Она завязала его на шее, на своем высоком платье, и осталась в экстазе, увидев себя.
Затем, поколебавшись, она с тоской спросила:
«Не могли бы вы одолжить мне это, только это?»
«Да, конечно.»
Она бросилась на грудь подруге, обняла ее неистово и ушла со своим сокровищем. Настал день вечеринки. Мадам Луазель имела успех. Она была самой красивой женщиной из присутствующих, элегантной, грациозной, улыбчивой и совершенно вне себя от счастья. Все мужчины смотрели на нее, спрашивали, как ее зовут, и просили, чтобы их представили ей. Все заместители госсекретарей стремились вальсировать с ней. Министр заметил ее.
Она танцевала безумно, восторженно, пьяная от удовольствия, ни о чем не думая, в торжестве своей красоты, в гордости своего успеха, в облаке счастья, составленном из этого всеобщего почтения и восхищения, желаний, которые она пробудила полнота победы, столь дорогая ее женскому сердцу.
Она ушла около четырех часов утра.
С полуночи ее муж дремал в пустынной комнатке в компании еще трех мужчин, чьи жены развлекались. Он накинул ей на плечи одежду, которую принес им домой, скромную повседневную одежду, бедность которой контрастировала с красотой бального платья. Она сознавала это и торопилась уйти, чтобы не быть замеченной другими женщинами, надевающими свои дорогие меха.
Луазель удержал ее.
«Подождите немного. Вы простудитесь на открытом воздухе. Я вызову такси.»
Но она его не послушала и быстро спустилась по лестнице. Выйдя на улицу, они не смогли найти извозчика; они стали искать его, крича на водителей, которых видели проезжавшими вдалеке.
Они шли к Сене, отчаянные и дрожащие. Наконец они нашли на набережной одну из тех старых ночных карет, которые можно увидеть в Париже только после наступления темноты, как будто они стыдятся своей убогости при дневном свете.
Он привел их к двери на улице Мучеников, и, к сожалению, они подошли к своей квартире. Для нее это был конец.
Что до него, то он думал, что должен быть в офисе в десять.
Она сняла одежду, которой обернула плечи, чтобы увидеть себя во всей красе перед зеркалом. Но вдруг она вскрикнула. Ожерелья больше не было на ее шее!
«Что с тобой?» — спросил ее муж, уже полураздетый.
Она повернулась к нему в крайнем отчаянии.
«Я… я… У меня больше нет ожерелья мадам Форестье…»
Он начал с удивления.
«Что!.. Невозможно!»
Искали в складках ее платья, в складках пальто, в карманах, везде. Они не смогли его найти.
«Вы уверены, что он был на вас, когда вы ушли от мяча?» он спросил.
«Да, я трогал его в холле Министерства.»
«Но если бы вы потеряли его на улице, мы бы услышали, как он упал.»
«Да. Наверное, надо. Вы взяли номер такси?»
«Нет. Вы не заметили, не так ли?»
«Нет».
Они ошеломленно уставились друг на друга. Наконец Луазель снова оделся.
«Я пройдусь по всей земле, по которой мы прошли, — сказал он, — и посмотрю, не найду ли я ее».
И он вышел. Она осталась в вечернем платье, не имея сил лечь в постель, скорчившись на стуле, без воли и силы мысли.
Ее муж вернулся около семи. Он ничего не нашел.
Он ходил в полицейский участок, в газеты, чтобы предложить награду, в таксомоторные компании, везде, куда влек его луч надежды.
Она ждала весь день, в том же состоянии недоумения от этой страшной катастрофы.
Луазель пришел домой ночью, его лицо было морщинистым и бледным; он ничего не обнаружил.
«Вы должны написать своей подруге,» сказал он, «и сказать ей, что вы сломали застежку ее ожерелья и чините его. Это даст нам время осмотреться.»
Она писала под его диктовку.
***
К концу недели они потеряли всякую надежду.
Луазель, постаревший на пять лет, заявил:
«Нам нужно позаботиться о замене бриллиантов».
На следующий день они взяли коробку, в которой было ожерелье, и пошли к ювелирам, чье имя было внутри. Он сверился со своими книгами.
«Не я продал это ожерелье, мадам, я, должно быть, просто поставил застежку.»
Затем они ходили от ювелира к ювелиру в поисках нового ожерелья, похожего на первое, сверяясь со своими воспоминаниями, оба больные угрызениями совести и душевными муками.
В магазине в Пале-Рояль они нашли цепочку бриллиантов, которая показалась им точно такой же, как та, которую они искали. Он стоил сорок тысяч франков. Им разрешили иметь его за тридцать шесть тысяч.
Умоляли ювелира не продавать его три дня. И устроили дело при том понимании, что оно будет взято обратно за тридцать четыре тысячи франков, если первый найдется до конца февраля.
У Луазеля было восемнадцать тысяч франков, оставленных ему отцом. Он намеревался занять остальное.
Он одолжил их, взяв тысячу у одного человека, пятьсот у другого, пять луидоров здесь, три луидора там. Он давал расписки, заключал разорительные соглашения, вел дела с ростовщиками и всем племенем ростовщиков. Он заложил все оставшиеся годы своего существования, рисковал своей подписью, даже не подозревая, что может ее соблюдать, и, потрясенный мучительным ликом будущего, черной нищетой, которая вот-вот обрушится на него, перспективой всевозможных физических лишений и моральных мук, он пошел за новым ожерельем и выложил на прилавке ювелира тридцать шесть тысяч франков.
Когда г-жа Луазель вернула ожерелье г-же Форестье, та сказала ей холодным голосом:
«Вы должны были вернуть его раньше, оно могло мне понадобиться».
Она не открыла чемодан, как боялась ее подруга. Если бы она заметила подмену, что бы она подумала? Что бы она сказала? Разве она не приняла бы ее за воровку?
***
Мадам Луазель познала ужасную жизнь в условиях крайней нищеты. С самого начала она играла свою роль героически. Этот страшный долг должен быть погашен. Она заплатит. Слуга был уволен. Они сменили квартиру; они взяли чердак под крышей.
Она познала тяжелую работу по дому, ненавистные обязанности на кухне. Она мыла тарелки, стачивая розовыми ногтями о грубую глиняную посуду и дно кастрюль. Она стирала грязное белье, рубашки и кухонные полотенца и развешивала их сушиться на веревке; каждое утро она выносила мусорный бак на улицу и несла воду, останавливаясь на каждой площадке, чтобы перевести дух. И, одетая как бедная женщина, она пошла к фруктовщику, к бакалейщику, к мяснику с корзиной на руке, торгуясь, оскорбленная, борясь за каждый жалкий полпенни своих денег.
Каждый месяц нужно было погашать банкноты, обновлять другие, выигрывая время.
Ее муж работал по вечерам, приводя в порядок торговые счета, а ночью часто переписывал по два с половиной пенса за страницу.
И эта жизнь длилась десять лет.
По прошествии десяти лет все было выплачено, все, расходы ростовщика и накопление наложенных процентов.
Мадам Луазель сейчас выглядела старой. Она стала такой же, как и все другие сильные, суровые, грубые женщины из бедных семей. Ее волосы были плохо уложены, юбки сбились набекрень, руки были красными. Она говорила пронзительным голосом, и вода расплескалась по всему полу, когда она его мыла. Но иногда, когда ее муж был в конторе, она садилась у окна и думала о том давнем вечере, о бале, на котором она была так прекрасна и ею восхищались.
Что было бы, если бы она не потеряла эти драгоценности. Кто знает? Кто знает? Как странна жизнь, как переменчива! Как мало нужно, чтобы погубить или спасти!
Однажды в воскресенье, гуляя по Елисейским полям, чтобы освежиться после недельных трудов, она вдруг увидела женщину, выводившую на прогулку ребенка.
Это была мадам Форестье, все еще молодая, все еще красивая, все еще привлекательная.
Мадам Луазель почувствовала какое-то волнение. Должна ли она говорить с ней? Да, конечно. И теперь, когда она заплатила, она расскажет ей все. Почему нет?
Она подошла к ней.
«Доброе утро, Жанна».
Другой не узнал ее и удивился такому фамильярному обращению бедной женщины.
«Но… мадам…» — пробормотала она. — Не знаю… вы, должно быть, ошибаетесь.
«Нет… Я Матильда Луазель».
Ее подруга вскрикнула.
— О!.. Бедная моя Матильда, как ты изменилась!..
«Да, с тех пор, как я видел тебя в последний раз, у меня были тяжелые времена, и много горя… и все из-за тебя».
«За мой счет!… Как это было?»
«Помнишь бриллиантовое ожерелье, которое ты одолжил мне на балу в Министерстве?»
«Да. Ну?»
«Ну, я потерял его.»
«Как ты мог? Ведь ты принес его обратно.»
«Я вам привезла еще одну такую же.
И последние десять лет мы за нее платили. Вы понимаете, нам было нелегко, у нас не было денег… Ну, наконец-то она оплачена. , и я действительно рад «.
Мадам Форестье остановилась.
«Вы говорите, что купили бриллиантовое ожерелье вместо моего?»
«Да. Вы не заметили? Они были очень похожи.»
И она улыбнулась в гордом и невинном счастье.
Госпожа Форестье, глубоко потрясенная, взяла ее за руки.
«О, моя бедная Матильда! Но мое было подделкой. Оно стоило самое большее пятьсот франков!…»0258 по Пн, 17 августа 2015 г.
Для альтернативного перевода прочитайте эту версию истории.
Добавить Бриллиантовое ожерелье в вашу библиотеку.
Вернуться в библиотеку Ги де Мопассана или . . . Прочитайте следующий рассказ; Дневник сумасшедшего
Полное собрание рассказов Ги де Мопассана 1903 Твердый переплет
Нажмите, чтобы увеличить
Редкая находка
Цена: 339,15 турецких лир
Загрузка
Доступен только 1
Включены местные налоги (где применимо)
Звездный продавец
Star Sellers имеют выдающийся послужной список в обеспечении отличного обслуживания клиентов — они постоянно получали 5-звездочные отзывы, вовремя отправляли заказы и быстро отвечали на любые полученные сообщения.
| 3710 продаж |
5 из 5 звездВы можете сделать предложение только при покупке одного товара
Продавец звезд. Этот продавец неизменно получал 5-звездочные отзывы, отправлял вовремя и быстро отвечал на все полученные сообщения.
Исследуйте другие похожие поисковые запросы
Внесен в список 12 января 2023 г.
4 избранных
Сообщить об этом элементе в Etsy
Выберите причину… С моим заказом возникла проблемаОн использует мою интеллектуальную собственность без разрешенияЯ не думаю, что это соответствует политике EtsyВыберите причину…
Первое, что вы должны сделать, это связаться с продавцом напрямую.