5 книг о том, что такое детство — «Горький»

5 книг о том, что такое детство

Я подумала, что будет интересно рассмотреть тему детства максимально широко. Поэтому остановилась на пяти классических работах, о которых мне было бы интересно рассказать тем, кто с ними не знаком, и поговорить с теми, кто их читал. Две книги написаны историками, две — антропологами, последняя расположена на стыке социологии, антропологии и психологии, и она обычно нравится представителям всех трех дисциплин.

Филип Арьес. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Издательство Уральского университета, 1999

Ключевая книга для всех, кто интересуется исследованиями детства. Здесь впервые, в 1960 году, историк ставит вопрос ребром: детство в западной традиции, внутри которой мы живем, — оно было всегда? Всегда ли этот период человеческой жизни отделялся от отрочества и того, что мы называем «взрослой жизнью»? Филип Арьес отвечает (по крайней мере в тот момент) контринтутивно: нет, не всегда.

Вопрос Арьеса можно развернуть. Если детство в западной традиции не всегда признавалось особым периодом, то когда оно стало таковым? Ответ историка: не ранее XVII века.

Основной вывод Арьеса стал аксиомой для исследований детства: концепция детства складывается постепенно. До XVII века детство, конечно, было, но столь отличное, что странно при названии этого периода использовать то же слово.

Каким же было детство, или «детство» до XVII века? Судя по визуальным документам, дети практически не отличаются от взрослых. Одежда та же самая, игрушки те же, даже специальных «детских» сказок детям не рассказывали. Праздников, отдельных событий для детей нет. Школы в нашем смысле нет, детей отдают сразу в подмастерья или постепенно вводят в жизнь двора.

Позволю себе отступление. Во второй главе книги Арьес анализирует одежду, сравнивает портреты разных столетий и говорит: «Смотрите, до XVII века все одеты одинаково. А вот теперь начинает проявляться разница». Это тонкое и верное наблюдение, но нужно помнить о следующем. Представим, что нашу культуру исследуют инопланетяне, что они увидят, если посмотрят на одежду? Все дети ходят в синих трикотажных штанишках, которые называются «джинсы», и обуви, которая называется «кроссовки». Кажется, что из этого можно сделать логичный вывод, что для нас (и нашей системы воспитания как части культуры) не важны половые различения. Однако — как носители этой культуры — мы знаем, что это не так. Просто, если обратиться к одежде как к культурному коду, они сегодня иначе выражаются. Сейчас можно без всякого общественного порицания одевать мальчика и девочку одинаково, пренебрегая, к примеру, разделением на розовый и голубой (хотя, как ни странно, мало кто это делает), при этом заколкой мальчику волосы никто не закалывает. Поэтому «портновская концепция» Арьеса не лишена изъянов.

А после XVII века все меняется. Арьеса как историка не слишком интересует вопрос, в чем причины этих изменений. Его вполне устраивает простое объяснение: происходит индустриализация. Детям начинают уделять все больше внимания — по крайней мере, в высших классах. Взрывной рост этого внимания продолжается до нашего времени, вплоть до сегодняшнего дня, когда детство — один из самых важных (если не самый важный) период жизни. Это продолжение психоаналитической повестки, возникшей в начале XX века: детство — это то, что делает нас нами. В такой формулировке детство становится предметом исследования медицины, психиатрии и психоанализа.

Оговорка, которую стоит сделать: содержание книги не совсем соответствует названию. Вернее было бы не «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке», а «Мальчик и семейная жизнь при Старом порядке». В источниках, с которыми работает Арьес, про девочек практически ничего нет. Это общая закономерность: в письменных источниках рассказывается в основном про мальчиков. Параллельно существует еще один перекос: доступные документы об этом периоде, как правило, посвящены детству высших слоев, не крестьян и даже не третьего сословия. Отсюда двойное неизбежное смещение, которое всегда стоит держать в уме, когда читаешь эту книгу.

Карин Калверт. Дети в доме. Материальная культура раннего детства. 1600-1900. Новое литературное обозрение, 2009

В книге 1992 года Калверт заостряет и уточняет вопрос Арьеса. Итак, мы поняли, что концепция детства может быть различной. Следующий шаг — или логично напрашивающийся вопрос — каково быть ребенком в конкретных исторических обстоятельствах: например, расти в семье американских колонистов XVIII веке? Как мы можем об этом узнать? Ведь родители в этом столетии не вели дневников о воспитании детей. А уж найти свидетельства самих детей, например, вышивку десятилетней девочки («Пэтти Полк сделала это, и она ненавидела каждый сделанный ею стежок. Она гораздо больше любит читать») — скорее чудо, чем закономерность.

Калверт дает ответ на этот вопрос: понять мир ребенка можно через анализ предметных комплексов, которые его окружали. Обратите внимание, что она не рассматривает пеленание, игрушки и одежду по отдельности. Она анализирует их как совокупность. И это важно: Калверт показывает, что, как только один предмет в комплексе перестает быть актуальным, это важный сигнал, потому что все остальные через какое-то время тоже уходят.

Калверт рассказывает о том, как с 1700-го по 1900 год сменились три концепции детства. Я подробно остановлюсь на первой, как самой необычной для нас. Это XVIII век. Материальный мир детства состоит из новых необыкновенных и странных предметов. Например, в набор входят: принуждающие ходить ходунки, вожжи, головной убор «пудинг», который защищал голову при падении. Однако в нем практически отсутствуют игрушки.

Что все эти предметы делают? Они помогают трансформировать облик ребенка вполне определенным образом. Их функция — заставить дитя как можно скорее выпрямиться и пойти. Если мы заглянем в медицинские, философские трактаты, а также трактаты о воспитании, то обнаружим любопытную вещь: в XVIII веке считалось, что ребенок не может вырасти самостоятельно — овладеть разумом, речью и прямохождением.

Ему нужно помогать, и весь комплекс предметов направлен на «принуждение» маленького ползающего существа к прямохождению.

Следующий шаг — рассмотреть еще один комплекс предметов этого времени, связанных с детством: одежду. Она такая же, как в XVII веке: неизменно длинная (это касается даже детских свивальников), всегда похожа на одежду взрослых. Одежда подчеркивает: ребенок — это взрослый человек в миниатюре (а вовсе не трогательное, милое существо, похожее то ли на ангела, то ли на эльфа, которое явно несет черты иного лучшего мира, как это будет спустя столетие).

О чем нам говорят все эти комплексы предметов, которые тщательно стирают границы между взрослым и ребенком? О том, что в XVIII веке взрослеют без сожалений, что взрослая жизнь представляется неизмеримо интереснее периода детства. Этот период осознается как таковой, но в нем нет ничего привлекательного. Его надо преодолеть как можно быстрее. Какой человек захочет оставаться в состоянии дикаря, который не умеет говорить и ходить?

Любопытно отношение к детскому плачу: в медицинских трактатах эпохи звучит мнение, что младенец подобен растению — ему не больно, плач — это тренировка легких или эгоистичная попытка добиться своего, потакать которой означает оставить ребенка в состоянии, подобном животному.

Ребенок должен пойти и заговорить, и уже тогда имеет смысл реагировать на его жалобы.

Далее Калверт анализирует два периода, которые ближе к нам и поэтому понятнее. В итоге она останавливается на начале XIX века и концепции детства, внутри которой мы с незначительными поправками живем. Детство — чрезвычайно важный и ценный период жизни (едва ли не самый ценный) со своими особенностями, которые нужно учитывать, а ребенок — существо, которое нужно оберегать и которым нужно восхищаться. Вот так стремительно за пару веков все поменялось.

Маргарет Мид. Взросление на Самоа / Культура и мир детства. Наука, 1988

Историков выдает интерес к одежде. Как трогательно Арьес вопрошает: «А помните, ребята, как мы боролись, чтобы скорее нам надели не короткие, а длинные штаны?» Одежда для них — один из показателей культурных изменений. Антропологов же больше интересует, как штаны связаны с культурой — если перетолковывать вопрос Арьеса, с культурным оформлением перехода от детства к отрочеству.

В 1925 году антрополог Маргарет Мид летит на тихоокеанский архипелаг Самоа именно с этим вопросом — вопросом о переходном возрасте. Физиология перехода от детства к юности очевидна, но как проходят психологические и культурные изменения? Для Мид, как и для любого антрополога, Самоа (а точнее, общество самоанских аборигенов) — это своего рода научная лаборатория: общество простое — значит, факторы влияния легко учесть, и небольшое — можно со всеми познакомиться.

Результат экспедиции, книга «Взросление на Самоа» (1928), стала культурным событием, вышедшим далеко за пределы академического мира. В 1960-е хиппи на нее едва ли не молились: история Мид прочитывалась как реальная возможность установить альтернативные отношения с собственным телом и решить проблемы, связанные с сексом, смертью, случайными и неслучайными связями. В отличие от двух уже упомянутых книг, это исследование в основном посвящено девочкам. Читается запойно, как приключенческий роман (правда, на русский переведены только фрагменты, так что лучше найти оригинал).

К каким же выводам приходит Мид? У самоанок и самоанцев нет никакого переходного возраста в привычном нам смысле, как времени «бури и натиска». Траектория взросления на острове — очень огрубляя — выглядит примерно следующим образом: после рождения мать забывает о ребенке до пубертатного возраста. Конечно, она кормит его грудью до трех лет, но забота о нем возлагается на предшествующее чадо. Детей много, главной нянькой обычно оказывается девочка 6-7 лет. Младенец первые два-три года жизни ползает по полу хижины: его никто ни в чем особо не ограничивает и ни к чему не принуждает. Правда, для девочек этот период заканчивается, когда появляется следующий ребенок.

Для нашей культуры удивительно, что женские тяготы — рутина, которая не позволяет заняться самореализацией молодым женщинам после появления семьи и ребенка, — на Самоа ложатся на девочек до 14 лет. Зато после 14 наступает веселый период полового созревания, выбора партнера и свободы от бытовых забот.

Одна из самых интересных частей книги — последние 20 из 100 страниц, где Мид сравнивает Самоа с американским обществом и пишет нечто вроде: «Если у них все так радужно, в чем наша проблема? Давайте сравним, проанализируем отличия и сделаем выводы!». Две основные линии сравнения: первая — как самоанцам удается избежать переходного возраста и его трудностей, вторая — почему у них так мало невротиков?

Важно держать в уме, что американская культурная антропология с давних пор и по сей день плотно и плодотворно взаимодействует с психоаналитиками, психологами и психиатрами. Для американского антрополога совершенно нормально оперировать понятием эдипова комплекса и прочее, так же, как для психолога Бруно Беттельгейма, о котором мы поговорим ниже, нормально обращаться к выводам антропологов.

Итак, Мид сравнивает и понимает, что в расширенной самоанской семье, где очень много родственников, не формируется глубоких индивидуальных привязанностей, в частности — привязанности к матери. Нас, как носителей культуры глубокого сопереживания, это может фрустрировать, но Мид предлагает задуматься, чем мы платим за сильные эмоциональные связи (по ее версии — вечным инфантилизмом), поразмыслить о том, стоит ли концепция романтической любви разбитых сердец и неоправданных ожиданий. На Самоа ограничений (в том числе связанных с сексом) мало, сексуальные партнеры часто сменяются, а сам секс не связан намертво с любовью, но есть куда более спокойный и не столь невротизирующий феномен.

Вторая вещь, которая невротизирует Западного человека — смерть. В той же заключительной части антрополог обращается к опыту Первой мировой: пришедшие с фронта люди оказались совсем не теми, кто туда уходил. Переживания были ожидаемы, но никто не был готов, что они окажутся настолько разрушительными для личности. Не только литература «потерянного поколения», но и множество исследований стали попыткой понять, почему война оказалась настолько губительной.

Мид дает свой ответ: опыт смерти, рождения и секса для западного человека табуирован, поэтому столкновение с этими основополагающими феноменами бытия часто оказывается глубоко травмирующим для личности. Она замечает, что в нашей концепции образования, то есть необходимых для жизни знаний, очевидно есть некоторый изъян. Мы полагаем, к примеру, что несколько лет уделенных математике и чистописанию, это нормально, что этот опыт необходим. И наши дети его получают. Но что мы делаем для того, чтобы они получили опыт — как кажется, не менее необходимый, — чтобы они познакомились со смертью и сексом? Наш опыт в этой сфере в лучшем случае сводится к следующему: смерть (скорее всего, малознакомого) пожилого родственника и случайно подсмотренный половой акт. Почему-то мы считаем, что этого достаточно. Но, как показали последствия войны, это очевидно не так.

На Самоа же дети и подростки — полноправные участники взрослой жизни и смерти (заметим, что, по Арьесу, в Европе XVII века ситуация была аналогичной). У детей на Самоа примерно с четырех лет есть свои обязанности, настолько же важные, насколько важны обязанности взрослых, от их выполнения зависит благополучие семьи. И дети это прекрасно осознают (в отличие, опять же, от детей западной культуры, которые ходят в школу и часто совершенно не понимают, зачем они это делают и какая в этом польза). Что касается смерти и секса: на Самоа они не окружены завесой тайны — наоборот, они достаточно хорошо знакомы детям.

По Мид, именно из выключенности детей из мира взрослых в западной культуре, из жесткой границы, которая между ними построена, рождается и «переходный возраст» как культурное явление, и конфликты «отцов и детей», и инфантильность, которая, в свою очередь, предопределяет невозможность принять и понять опыт секса и смерти.

Рут Бенедикт. Хризантема и меч. Модели японской культуры. Наука, 2016

Про «Хризантему и меч» (1946), по-моему, Умберто Эко сказал, что это лучшее, что написано про японцев, и лучшее, что вообще написано в антропологии. Эта книга действительно совершенно замечательная. Вообще-то, это отчет для ведомства военной информации США, а не сугубо научное исследование, но для антропологов это не редкость.

Беспрецедентно иное. Около 1944 года в связи с тяжелым положением на Тихоокеанском театре военных действий в Пентагоне поняли, что им не хватает знаний для борьбы с армией Японии. Противник ведет себя «неправильно»: у японцев слишком высокая смертность солдат и офицеров — они практически не сдаются (речь идет о таком соотношении сдавшихся в плен к погибшим: для американцев — 4:1, для японцев 1: 120), проявляют массовый героизм, при этом демонстрируют фантастическую жестокость по отношению к пленным, однако если все-таки попадают в плен, то сотрудничают на «сто процентов» без всякого внешнего принуждения. Для европейца здесь слишком много противоречий. Именно поэтому военные решают обратиться к помощи антропологов — специалистов по описанию, сравнению и анализу человеческих культур. Так Рут Бенедикт получает заказ на исследование. И сразу оказывается в патовой ситуации.

Дело в том, что это — работа в невозможных условиях. Для Рут Бенедикт, антрополога той же школы, что и Мид, задача в принципе поставлена немыслимо. Для того чтобы понять, как устроена культура, необходимо не только знать язык, нужно провести несколько лет вместе с представителями этой культуры — в идеале, разделяя все повседневные практики (от распорядка дня до приготовления еды и участия в работе, праздниках и ритуалах; если очень грубо — это и называется «включенным наблюдением» — основным методом работы антропологов). Это непременные условия антропологического исследования. Но идет война, ни о каком включенном наблюдении не может идти речь. К тому же Бенедикт не знает японского языка. Что остается?

Первое, что приходит в голову, — вторичные источники. Со вторичными источниками интересная история: некоторые нацистские офицеры, готовясь к войне с СССР, читали Толстого и Достоевского; они полагали, что понимание тонкой русской души поможет облегчить ее уничтожение. По умолчанию предполагалось, что культура народа отражается именно и по большому счету в ее высоких, официальных образцах, что «высокое искусство» равно этой культуре. Для антрополога это, конечно, смешное предположение. Поскольку культура сообщества укоренена в его повседневности. Если нужно понять, что руководит повседневными действиями людей, то есть теми выборами, которые мы делаем каждую минуту, обращение к «высокой культуре» более или менее бессмысленно. В каком-то смысле «высокая культура» интересна антропологу далеко не в первую очередь.

Диагностически важно именно то, в чем мы не отдаем себе отчет; то, что становится доступно, только если обратиться к изучению повседневности. Бенедикт нужно было придумать такой дизайн исследования, который бы позволил ей, не зная японского и не покидая приделов Штатов, получить доступ к японской повседневности.

И Бенедикт решает ее блистательно: она находит японцев, беседует с ними, задает неожиданные вопросы, просит рассказывать о разных, казалось бы незначительных, мелочах. В рассказах, в беседах, в газетных сообщениях она ищет устойчивый поведенческий комплекс — предсказуемый набор реакций и поступков, о которых сами японцы скажут: «да, нет сомнений, мы поступаем именно так». Сначала мозаика не складывалась, Бенедикт не могла нащупать рамку, противоречий, по-прежнему, было слишком много. Однако, как антрополог, Бенедикт знала: она есть. Стержнем, который сшивал японскую культуру, то есть снимал кажущиеся противоречия в повседневном поведении, оказалось чувство долга.

При чем тут детство? Бенедикт сосредоточилась на нем исключительно из чувства удивления. Другие исследователи уже показывали, что разным культурам свойственны крайне непривычные нам модели воспитания — запреты, шокирующие ограничения и т. п. Японская не оказалась исключением. В Японии ребенку можно все — примерно до тех пор, пока он не пойдет в школу. Бенедикт пишет, каким шоком это казалось: «их» кормят по требованию! Младенец хочет — младенец сосет, никакого кормления по расписанию, никакого раннего приучения к туалету, то есть ничего, к чему привыкли американцы сороковых годов XX века!

И этот шок стал ключом к открытию. Да, младенец получает все, что хочет. Но с каждым шагом взросления число ограничений постепенно растет. Вместе с ними формируется чувство долга, которое, по Бенедикт, сшивает японскую культуру и делает все ее элементы, одновременно красивые и жестокие, связанными жесткой и прозрачной внутренней логикой.

Японцы, по версии антрополога, живут в сложнейшей системе долговых обязательств разного типа, которые человек отдает на протяжении всей жизни. В момент, когда в западной культуре наступает время наивысшей свободы — примерно, около 30 лет, — в Японии наступает время максимальной скованности. Время отдавать долги всем — императору, родителям, учителям и т. д. Когда это закончится? В старости. Поэтому в Японии кривая жизни совсем другая — рай (максимальная свобода) расположен в детстве и старости.

Бенедикт также прибегает к психоаналитическим моделям объяснения, показывая, как закладывается представление о свободной детской телесности и как впоследствии с ней связывается представление о рае. На ее материале видно, как инструментами воспитания можно получить совсем другого человека, другие эмоции и типы поведения. В каком-то смысле японская культура по-прежнему кажется представителям Запада немного инопланетной. «Хризантема и меч» прекрасно объясняет, как инопланетяне получаются.

Bruno Bettelheim. The Children of the Dream. Communal Child-Rearing and American Education. Simon & Schuster, 2001

Книга написана вскоре после Шестидневной войны — это важно, потому что тогда весь мир был шокирован. Израиль, который не считался особо важным местом на карте, вдруг показал, что с ним и его армией нельзя не считаться. Даже Франция, которая Израиль поддержала, была, скажем так, слегка напугана. В этой ситуация книга (1969) о том, что есть особенного в системе воспитания Израиля, была обречена на успех. Впрочем, как и любая другая книга, которая хоть как-то объясняла внезапную победоносность ЦАХАЛ.

Что самое особенное в Израиле? Кибуцы. Первые кибуцы возникают до появления государства Израиль в начале XX века. Кто их, по крайней мере, до 1960-х, создавал? Молодые евреи из Восточной Европы, все практически одного возраста (достаточно юные), все влюблены друг в друга и заряжены утопическим мироощущением. Они приехали на Землю обетованную строить новое общество.

Небольшое отступление: до XX века в утопических проектах о детстве ничего толком нет говорилось, разговор шел в лучшем случае о юношестве. Например, Фурье, рассуждая о фаланстерах, пишет про детей примерно следующее: когда наступит прекрасный мир и все мы сможем свободно самореализовываться, кому-то же нужно будет чистить отхожие места — вот это мы и поручим детям. Это вполне соотносилось с представлением о детстве как о периоде недостаточности, а о детях — как о тех, кому еще только предстоит стать полноценными людьми, то есть вырасти.

Нужно помнить, что кибуцы — проект мощной эмансипации и мужчин, и женщин. Здесь отрицалась традиционная еврейская семья: поселенцы бежали от реальности жизни в гетто — под гнетом религии, с властным отцом и опекающей матерью, главное предназначение которой — рожать детей, а главное награда — требование от них подчинения и благодарности. При этом, конечно, у них оставалось чувство вины за то, что они не умеют, не могут и не хотят быть хорошими родителями. В результате своя, ни на что не похожая модель детства и воспитания, как показывает Беттельгейм, сложилась в кибуцах практически стихийно.

Материалы для своих выводов Беттельгейм, в отличие от Бенедикт, смог собрать «в поле». Он поселился в кибуце и провел классическое антропологическое исследование — брал интервью, наблюдал, делал выборки. Как американского автора его особенно интересовал парадокс: дети, выросшие в кибуцах, не склонны к правонарушениям, употреблению наркотиков, насилию и в среднем значительно счастливее — все это в отличие от американских детей из среднего класса, а уж тем более из трущоб.

И что увидел Беттельгейм, чем сильнее всего он был шокирован? Он увидел систему коллективного воспитания, где детей практически сразу, младенцами помещают в отдельный дом, в отдельную группу сверстников. До шести месяцев к ним несколько раз в день приходят матери для того, чтобы покормить. По достижении двух лет группа переезжает в новый дом и т. д. Привязанность к родителям далеко не так глубока, как в американских семьях среднего класса: просто потому что дети проводят с ними гораздо меньше времени, чем со сверстниками и воспитателями. Такие отношения не дают почвы для формирования эдипова комплекс и прочих неприятностей.

Для представителей европейской культуры того времени основным предназначением женщины и основной потребностью ребенка видится материнская забота. И Беттельгейм не оспаривает этот тезис, но, как ученый, уточняет его. И это уточнение очень значимо: для полноценного развития ребенку необходима забота, а она совершенно не обязательно должна быть материнской. В киббуцах, к примеру, это забота становится коллективной. Это значит, что женщина не обязана класть себя на алтарь семьи, только потому, что иначе невозможно вырастить полноценного, счастливого и здорового человека. Это важное открытие: детей можно воспитывать очень по-разному, при этом они вырастают хорошими людьми.

Беттельгейм неоднократно подчеркивает: не так важно, как, где и почему возникла педагогическая технология. Мы оцениваем результат. Так вот, в Америке результат один, а в кибуцах — другой. Мы — европейцы и американцы, — благодаря кибуцам, имеем уникальную возможность познакомиться с результатами эксперимента, поставленного в других условиях с другими контрольными группами, и что-то позаимствовать. Примерно то же говорит Маргарет Мид: необязательно брать технологию целиком, можно экстраполировать отдельные элементы. Кроме того, этот опыт крайне важен просто потому, что позволяет нам посмотреть на наши практики по-новому: увидеть их сильные и слабые стороны, укрепить первые и постараться осторожно исправить последние.

«Детство. Отрочество. Юность» отзывы и рецензии читателей на книгу📖автора Льва Толстого, рейтинг книги — MyBook.

Что выбрать

Библиотека

Подписка

📖Книги

🎧Аудиокниги

👌Бесплатные книги

🔥Новинки

❤️Топ книг

🎙Топ аудиокниг

🎙Загрузи свой подкаст

📖Книги

🎧Аудиокниги

👌Бесплатные книги

🔥Новинки

❤️Топ книг

🎙Топ аудиокниг

🎙Загрузи свой подкаст

org/BreadcrumbList»>
1. Главная
2. Классическая проза
3. ⭐️Лев Толстой
4. 📚Детство. Отрочество. Юность
5. Отзывы на книгу

отзывов и рецензий на книгу

Alina52748

Оценил книгу

Детство, Отрочество, Юность — этапы жизни, через которые проходит каждый из нас. К радости или к сожалению, время нельзя повернуть вспять и что-то изменить в прошлом. Спустя годы остаются только воспоминания о тех днях, когда ты был младше. Трилогия является автобиографией Льва Толстого. С интересом наблюдаешь за изменениями в ребенке, подростке, юноше. Рассуждения, мысли принимают другой оборот по мере взросления. В романе поднимаются важные темы: взаимоотношение отцов и детей, братьев, сверстников, учителей и учеников. Детство — самое счастливое время для Толстого.

«Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.»

При чтении невольно вспоминаешь своё детство, свои детские мечты, планы, надежды…

«Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями в жизни?»

Куда уходит детство в какие города?
И где найти нам средство чтоб вновь попасть туда
Оно уйдет неслышно пока весь город спит
И писем не напишет и вряд ли позвонит

И зимой и летом небывалых ждать чудес
Будет детство где-то, но не здесь
И в сугробах белых и по лужам у ручья
Будет кто-то бегать, но не я

Куда уходит детство, куда ушло оно?
Наверно, в край чудесный где каждый день кино
Где также ночью синей струится лунный свет
Но нам с тобой отныне туда дороги нет

Толстой потерял маму в возрасте 10 лет. К маме он испытывал самое теплое чувство любви.

Со временем у писателя поменялось отношение к жизни. Произошедшие изменения способствовали началу отрочества.

«Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно меняется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам другой, неизвестной ещё стороной? Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.»

К нему пришло осознание, что весь мир не крутится вокруг кого-то одного.

«Не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании. Без сомнения, я прежде знал всё это; но знал не так, как я это узнал теперь, не сознавал, не чувствовал.»

В период отрочества, Толстой задавался бесконечными вопросами о мироздании, смысле жизни. Он пытался понять, как всё устроено на самом деле.

«Стоя перед черной доской и рисуя на ней мелом разные фигуры, я вдруг был поражен мыслью: почему симметрия приятна для глаз? Что такое симметрия? Это врождённое чувство, отвечал я сам себе. На чем же оно основано? Разве во всем в жизни симметрия? Напротив, вот жизнь — и я нарисовал на доске овальную фигуру. После жизни душа переходит в вечность; вот вечность — и я провёл с одной стороны овальный фигуры черту до самого края доски. Отчего же с другой нет такой же черты? Да и в самом деле, какая же может быть вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя и потеряли о том воспоминание.»

Дружба с Дмитрием направила писателя к следующему этапу жизни — юности.

«Дружба с Дмитрием открыла мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. «

Резюмируем: Завораживающее описание природы, красивый язык и слог. Если хотите познакомиться с биографией автора — читайте эту трилогию.
P.S. Спасибо за прочтение рецензии!

12 августа 2020

LiveLib

Поделиться

Lihodey

Оценил книгу

Трилогию Льва Толстого, описывающую жизнь типичного отпрыска дворянского сословия начала 19 века Николая Иртеньева и, к сожалению, так и не вылившуюся в тетралогию, нельзя назвать автобиографической — слишком много расхождений с настоящей жизнью автора, но она несомненна автопсихологична. В трех повестях рассматривается период жизни молодого человека с 10 до 18 лет. Толстой фокусируется на определенных, значительных моментах жизни Николая Иртеньева: первая влюбленность, первая обида, впечатления от смерти матери, расставание с беззаботным детством, противопоставление себя окружающему миру, смена подростковых интересов и ценностей на «взрослые», поступление в университет, взаимодействие с людьми в абсолютно новой и непривычной среде, крах юношеской системы ценностей, потеря себя, нравственный срыв и раскаяние.

С первых страниц повести «Детство» поражаешься глубине проникновения в переживания и мысли главного героя, которые изображены так четко, что их источник — собственная память автора — сразу становится ясен. И в тоже время Толстой пытается в каких-то моментах сделать Николая Иртеньева универсальным героем книги о взрослении человека. Особенно это становится заметным в повестях «Отрочество» и «Юность». Очень органично выписан период переходного возраста подростка со всеми присущими ему завихами в поведении и психологическом развитии. Не менее правдоподобны и универсальны, в общем-то, для каждого человека, устремления и заблуждения юности Николая. Уверен, что читатель, не привыкший лгать самому себе, всенепременно найдет в образе Иртеньева и собственные, наиболее характерные черты взросления.

Нужно заметить, что в этой книге Лев Толстой проявился не только как тонкий психолог или мудрый философ, но и как блестящий художник. Книга насыщенна замечательно живыми описаниями природы, людей, событий, которые сразу западают в душу. Так видеть мир, а самое главное уметь свое видение так ладно переложить на бумагу в столь еще юном возрасте ( трилогия написана Толстым в возрасте 23-29 лет), способен только действительно настоящий гений литературы, коим является великий русский классик.

16 января 2017

LiveLib

Поделиться

JewelJul

Оценил книгу

Что-то на этот раз Толстой слегка не торт.
Нет, он, конечно, как и прежде, как и в «Войне и мире» зрит вглубь людей, и ведь реально зрит, разделывает, можно сказать, под орех, всех окружающих персонажей, да и себя не щадит. Что-то давно меня так не раздражало от главного героя. Даже рецензию решила писать чуть попозже, чтобы отпустило, но не отпустило.

Главный герой, Николенька Иртеньев, альтер-эго самого автора, бесит пипец как. Извините. Я понимаю, юный изнеженный падаван, растет в дворянской семье, в основном с гувернером Карл Иванычем, маменькой и папенькой, братцем Володей и сестренкой Любочкой. Растет, значит, живет, закатывает истерики Карл Иванычу, закатывает истерики Володе (за случай с Володей, когда Николенька ему книги изорвал, я бы поколотила засранца, а ему ничего, папеньке выплакался, что его никто не любит, и норм). Живет. Влюбляется он в Катеньку. А потом в Софийку. А потом еще в кого-то. И влюбленности у него случаются по десяти раз на дню. Завидует Володе (Бедный Коля, он моложе, он завидует ну не Сереже, Володе (с)). Поступает в университет. Ненавидит нового гувернера-учителя. Потом не ненавидит, помирился. Из вот таких мелких животрепещущих вопросов состоит вся его жизнь. Жарили яблоки, жарили, и, представьте, нажарили (с).

В общем-то, книга представляет собой обычные такие, бытовые, зарисовки, и они, кстати, довольно интересны в плане устройства дворянского быта времен детства Толстого. Все было бы хорошо, если бы не одно но. НО. Бесконечный нудеж, то есть бесконечный психоанализ и невероятное самокопание доставляют. Толстой, очевидно, рефлексирует себя очень глубоко. Очень-очень глубоко. Даже слишком глубоко. До мельчайших подробностей, до наноподробностей даже. И так получается, что он делает упор на самых негативных чертах своего характера, которые мне, как человеку радикально другого склада характера, очень тяжело переносить даже на бумаге, а в жизни я б такого ребенка/подростка/юношу обходила бы за три версты. Нытье, нытье, сплошное нытье, как с ним Софья то жила?

Однако с другой стороны такой честный взгляд на себя (вглубь себя) требует огромной смелости, раз, и невероятного понимания и принятия человеческой натуры, два, так что Лев Николаевич вызвал на этот раз смешанные чувства, из-за которых невозможно объективно написать рецензию и оценить книгу. Все-таки талант. Не торт, но талант. Эх, колеблюсь я, аки маятник при землетрясении. Но что поделать, такая книга.

10 сентября 2017

LiveLib

Поделиться

zdalrovjezh

Оценил книгу

Здесь буду опираться на то, что все-таки это произведение автобиографическое, и, может быть, с точки зрения хронологии Толстой что-то изменил/преукрасил/преуменьшил/преувеличил, но, я уверена, мысли и чувства, которыми книга наполнена, все без исключения его лично.

Прочтя Анну Каренину, и теперь освежив «Детство-Юность» начинаю понимать, почему Толстого считают знатоком русской души. Потому что книга написана о читателе. О любом, который её читает в данный момент.

Толстой очень искренне описывает чувства любого ребенка о том, как несправедлив мир. О том что никто вокруг его не любит, и все только и хотят, что досадить ему. О том, что родители-то на самом деле изверги, а дети очень жестоки. О том, что дети на самом-то деле никаких проступков специально не совершают, и уж никак не заслуживают тех наказаний, которыми награждают их родители.

Большинство взрослых совсем забыли, что они были детьми, что думали и чувствовали, а Толстой — нет.

В Юности Толстой не стесняется описывать какие-то гадостные (есть слово-то такое?), мерзкие мысли, которые бывают у каждого, но никто в них никогда не сознается, о деградации чистой детской души. Откровенно говорит о тщеславии, высокомерии, порочности, пропасти между богатыми и бедными. .. И ведь в любом месте каждый человек может узнать себя самого, искренно, без утайки.

Чего только стоит вот эта цитата:

Мне стало совестно за свое незнание, и вместе с тем, чувствуя всю справедливость замечания Зухина, я перестал слушать и занялся наблюдениями над этими новыми товарищами. По подразделению людей на comme il faut и не comme il faut они принадлежали, очевидно, ко второму разряду и вследствие этого возбуждали во мне не только чувство презрения, но и некоторой личной ненависти, которую я испытывал к ним за то, что, не быв comme il faut, они как будто считали меня не только равным себе, но даже добродушно покровительствовали меня. Это чувство возбуждали во мне их ноги и грязные руки с обгрызенными ногтями, и один отпущенный на пятом пальце длинный ноготь у Оперова, и розовые рубашки, и нагрудники, и ругательства, которые они ласкательно обращали друг к другу, и грязная комната, и привычка Зухина беспрестанно немножко сморкаться, прижав одну ноздрю пальцем, и в особенности их манера говорить, употреблять и интонировать некоторые слова. Например, они употребляли слова: глупец вместо дурак, словно вместо точно, великолепно вместо прекрасно, движучи и т. п., что мне казалось книжно и отвратительно непорядочно. Но еще более возбуждали во мне эту комильфотную ненависть* интонации, которые они делали на некоторые русские и в особенности иностранные слова: они говорили машина вместо машина, деятельность вместо деятельность, нарочно вместо нарочно, в камине вместо в камине, Шекспир вместо Шекспир, и т. д., и т. д.

Ужас же, правда? А ведь многие именно так и думают, и стесняются своих мыслей.

В общем, простое по сути, но морально бесконечно сложное, тяжелое и откровенное произведение…

22 июля 2017

LiveLib

Поделиться

Galoria

Оценил книгу

Ни к одной книге я не подбиралась так долго, как к этой, хотя на полке она у меня стоит очень давно, со дня вручения ее мне в день вступления в пионеры (sic!) и имеет соответствующую дарственную надпись на обороте форзаца; более того, из разложенных на учительском столе книг я, воспользовавшись правом выбора, указала не нее сама – остальные были слишком пестрыми (”несерьезными“), и я специально выбрала ее слегка ”навырост“, но приступить к чтению не могла долго: сначала спотыкалась о фразы на немецком и французском (в книге есть перевод в сносках, но все равно было неудобно), потом что-то не складывалось и останавливало; и вот наконец я ее прочла, с интересом и удовольствием (даже несмотря на то, что язык Толстого из-за некоторых стилистических особенностей я недолюбливаю – что, впрочем, не мешает мне любить многие его произведения за точность психологической проработки героев).

* * *

Это автобиографическое произведение, написанное молодым Л.Н. Толстым в период с зимы 1850-51 по 1855 год; однако это прежде всего художественное произведение, и автобиографично оно в большей степени в описании душевного состояния героя, чем в событийной части, где есть расхождения с биографией. Книга была задумана в четырех частях, и финальная фраза третьей части – «Юности» – обещает продолжение, но четвертая часть тетралогии – «Молодость» – так и не была написана.

Толстой описывает переход главного героя, Николая Иртеньева, из детства в отрочество и затем в юность на фоне сентиментальной эпохи, когда мужчинам, и тем более молодым людям и мальчикам, еще было не зазорно рыдать и быстрые слезы по разным чувствительным поводам служили доказательством тонкой и восприимчивой организации души («Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду» – из «Детства»), а к отношениям – в юношеской среде – предъявлялись абсолютные, свойственные этому возрасту максималистские требования: либо возвышенная, чистая и крепкая дружба, либо полная невозможность общения, третьего не дано. Время высоких стремлений, крайностей в оценках, идей самоусовершенствования (в морально-этическом отношении) и жажды воплощения идеала, – и неизбежных заблуждений на этом пути.
Все это отражалось на взрослении Николая, накладывалось на естественные для его возраста изменения в характере, сказывалось на его самооценке и в оценках происходящего вокруг, сбивало его с толку, но вместе с тем и удерживало от опасных крайностей.
Герой книги искренен и всегда предельно откровенен – в описании как своих страхов, так и надежд, в переживаниях о своей внешности, в описании и в моральных оценках тех или иных событий, участником или свидетелем которых он становился, – вначале незрелых и идеалистичных, но становящихся все более осмысленными по мере взросления.

Книга содержит также множество бытовых подробностей жизни того времени, которые позволяют ощутить дух описываемого времени, живой язык Толстого, не пропускающего малейший подробностей, создает ”эффект присутствия“, дает возможность практически почувствовать обстановку, в которой происходят описываемые события; местами эти подробности описаны так скрупулезно, что становятся утомительными (такими для меня оказались описания сборов на охоту и перед поездкой в «Детстве»), но в целом они, без сомнения, необходимы в этой книге не только как свидетельства времени, но и как элементы, создающие ”атмосферу“ происходящего и даже объясняющие то или иное душевное состояние героев.

— Знаете, отчего мы так сошлись с вами, … отчего я люблю вас больше, чем людей, с которыми больше знаком и с которыми у меня больше общего? … У вас есть удивительное, редкое качество – откровенность.
— Да, я всегда говорю именно те вещи, в которых мне стыдно признаться, — подтвердил я, — но только тем, в ком я уверен.

Одно из главных достоинств книги – проникновение в движения души героя, в его восприятие мира и окружающих его людей, его попытки понимания и объяснения происходящего и изменения этого понимания с течением времени или под влиянием новых событий; все это передано очень точно, и очень приятно оказаться в числе тех, в ком герой книги уверен, и которым поэтому доверяет во всех подробностях свои мысли и чувства.

3 октября 2013

LiveLib

Поделиться

Бесплатно

(147 оценок)

Читать книгу: «Детство. Отрочество. Юность»

Лев Толстой

Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно

О проекте

Что такое MyBook

Правовая информация

Правообладателям

Документация

Помощь

О подписке

Купить подписку

Бесплатные книги

Подарить подписку

Как оплатить

Ввести подарочный код

Библиотека для компаний

Настройки

Другие проекты

Издать свою книгу

MyBook: Истории

Лучшие книги о детстве (отобрано более 6000 авторов)

30 авторов выбрали свои любимые книги о Детство и почему они рекомендуют каждую книгу.

Вскоре вы сможете фильтровать по жанру, возрастной группе и т. д. Подпишите здесь чтобы следить за нашей историей, поскольку мы создаем лучший способ исследовать книги.

Shepherd поддерживается читателем. Когда вы покупаете по ссылкам на нашем веб-сайте, мы можем получать партнерскую комиссию. (учить больше).

Утро на лошадях

По Дэвид МакКаллоу,

Вдохновляюще читать о том, как болезненный мальчик стал выдающейся фигурой, доминировавшей в Америке на рубеже веков. Несмотря на то, что он родился в известной и богатой семье, будущее молодого Теодора казалось безнадежным из-за его неоднократных приступов болезни, которая чуть не убила его. Но по собственной воле, а также благодаря вдохновению и поддержке своей замечательной семьи ему удалось преодолеть свой недуг и стать крепким и продуктивным мужчиной. Обнаружение Маккалоу богатой коллекции семейных писем позволило ему создать подробное и трогательное повествование о том, как появился этот исключительный человек.


• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Воспоминания послушной дочери

По Бовуар Симона Де, Джеймс Киркап (переводчик),

Симона де Бовуар Мемуары послушной дочери — это классика. Впервые опубликованный во Франции в 1958 году, это первый том автобиографической трилогии. Это исследование детства и юности, которые создали всемирно известную писательницу и интеллектуалку, является кратким, описательным — и на каждом шагу, как и подобает матери экзистенциализма, настороженно относится к тому, как формирующаяся психика понимает окружающий мир.


• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Заемный наряд

По Пола Фокс,

Паула Фокс, покойная великая писательница и уважаемый автор детских книг, написала замечательные мемуары о фактическом отсутствии родителей. О, родители Фокса были рядом, но они были пьяны, беспечны и невнимательны, часто таскали юную Паулу в такие разные места, как Голливуд и дореволюционную Кубу, и обратно. Ее родители изображены в этих мемуарах одновременно чудовищными и сочувствующими, что дает начинающим мемуаристам образец искусной амбивалентности. Книга также наполнена необычными выступлениями Орсона Уэллса, Джеймса Кэгни, Стеллы Адлер и Ф. Скотта Фицджеральда. Это прекрасная книга одного из самых беззаботно властных писателей, которых когда-либо выпускала эта страна. (Полное раскрытие: будучи двадцативосьмилетним новичком-редактором, я имел удовольствие редактировать эту книгу, но не столько редактировать, сколько полировать серебро.)


• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Великолепные вещи, которые мы запланировали — семейный портрет

По Блейк Бейли,

Никто не хочет знать, что проблемный, зависимый член семьи не собирается побеждать своих демонов. Но знание концовки в начале делает возможным прочтение этой непростой истории. Бэйли рассказывает интересную историю, в которой рассказывается о трудностях его брата и их влиянии на семью таким образом, что те из нас, у кого есть подобные истории, могут понять это. Читатель может увидеть, как и где что-то пошло не так с братом Блейка Скоттом, признавая при этом, что никто ничего не мог сделать, чтобы предотвратить финал.


• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Перед бурей

По Марион, графиня Дёнхофф,

Марион Дёнхофф родилась в привилегированной семье в 1909 году в замке Фридрихштайн, одном из крупнейших полуфеодальных поместий в Восточной Пруссии, и ее мемуары с любовью воссоздают ее детство в семье культурных и доброжелательных юнкеров. Ценности, которые они отстаивали, противоречили всему, что представлял нацизм, но это не предотвратило гибель почти всех ее взрослых родственников мужского пола либо в боях, либо в ходе чисток после неудавшегося заговора против Гитлера в 1919 году. 44. В 1945 году она вместе с тысячами других беженцев бежала на запад в суровую зимнюю погоду, когда Красная Армия безжалостно продвигалась к Берлину и победе. Дёнхофф на лошади из конюшен Фридрихштейна проехал в одиночку более 800 миль в безопасное место. С 1946 года до своей смерти в 2002 году она была связана (как редактор и издатель) с престижной гамбургской еженедельной газетой Die Zeit. Ее мемуары исключительны.


• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Исчезновение детства

По Нил Постман,

Почтальон был чрезвычайно эрудированным и остроумным писателем. Когда я обнаружил эту книгу в 1990-х годах, меня сразу же убедили его доводы о том, что наша современная концепция «детства» связана с изобретением печатного станка… и с человеческим прогрессом в последующие века. Меня также убедила его обеспокоенность тем, что недавний взрыв экранной культуры окажет глубокое влияние на детство и, более того, на качество человеческого мышления. Поэтому для меня большая честь, что Токсичное детство теперь входит в программу по социологии уровня «А» вместе с Исчезновение детства — не могу поверить, что мы сидим на одной полке!


• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Девушка на картинке

По Дениз Чонг,

Рассказ о девушке, которая стала международной иконой, когда Ассошиэйтед Пресс опубликовала фотографию, на которой она бежит от напалмовой бомбы в своей деревне в 1972, Дениз Чонг Девушка на картинке предлагает взглянуть на повседневную жизнь южновьетнамских сельских жителей, которые просто хотели выжить. Оказавшись между поддерживаемыми США южновьетнамскими вооруженными силами и Фронтом национального освобождения, сельские жители часто имели членов семьи, сражавшихся по обе стороны войны, не из-за расходящихся идеологических убеждений, а потому, что репрессивные усилия по вербовке не оставляли молодым людям иного выбора, кроме как поступить на военную службу. Книга Дениз Чонг глазами Ким Фук очеловечивает жизнь на земле в зоне боевых действий и описывает, что произошло, когда американские войска покинули страну.

• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Сказка о любви и тьме

По Амос Оз,

Эта книга является воспоминанием о взрослении автора и Государства Израиль. Это шедевр! Я затаил дыхание (и слезы текли по моему лицу), когда я читал его описание ночи, когда соседи собрались у радио, чтобы послушать голосование ООН по созданию еврейского государства.

• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Не идем к собакам сегодня вечером

По Александра Фуллер,

Когда я впервые прочитал мемуары Александры Фуллер двадцать лет назад, я был так рад, что кто-то наконец выразил словами то, что я испытал, будучи молодым эмигрантом в Африке. Книга вдохновила меня рассказать свою собственную историю, которая пряталась во мне 40 лет, подавлялась каждый раз, когда я уходил от вопроса «Откуда ты?» Моя семья сильно отличалась от семьи Фуллера. Мы приехали в Эфиопию из Среднего Запада Америки, а не из Англии. Мой отец был врачом, а не фермером. И в нашем трезвенничном миссионерском бунгало не было алкоголя. Но Фуллер своей историей о бурном движении Родезии к независимости говорила о моих собственных сложных отношениях с народом и землей, которые я любил, но никогда не мог в полной мере претендовать на них.

• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Страна под названием Детство

По Джей Гриффитс,

Общеизвестно, что самые важные темы в жизни так или иначе меньше всего поддаются длинному эссе. Где великие книги о любви, благодати, откровении, понимании или мире?

А как же детство? Она есть у каждого, и многие хотят стать родителями, но где преобразующие и незаменимые книги на эту тему? Теперь у нас есть, наконец, эта емкая, страстная, ищущая, научная книга, написанная одним из самых одаренных стилистов-прозаиков, пишущих на английском языке в наши дни. Ее приятно читать, и она необходима для нашего культурного момента.

• Предварительный просмотр
• Книжный магазин.org
• Амазонка

Или просмотреть все 125 книг о детстве

Новые списки книг, связанные с детством

Лучшие книги для взрослых о детях в опасности

Кимберли Бэр

Лучшие книги, о которых вы никогда не слышали, чтобы открыть для себя современную Индию, которую вы никогда не видели

Венкатарагхаван Субха Шринивасан

Лучшие книги, рассказывающие истории из реальной жизни

Питер Чепмен

Лучшие книги, которые заставили меня написать книгу о своей жизни за микрофоном

Джо Пардавила

Или просмотрите все 25 новых списков книг, связанных с детством.

Все списки книг о детстве

Лучшие воспоминания о потерянном детстве

Джон Уилсон

Лучшие книги о том, что заставляет нас выживать, и рассказать историю, которая поддерживает жизнь другой души

Джек Гантос

Лучшие еврейские книги, которые вы когда-либо читали

Лори Банов Кауфманн

Лучшие книги женщин, меняющих мир или о них

Стивен Найтингейл

Лучшие книги о жизни и временах Теодора Рузвельта

Клэй Ризен

Лучшие книги о попытках понять своих родителей

Том Бисселл

Лучшие книги о развитии и воспитании детей.



Сью Палмер

Лучшие книги женщин, которые не извиняются за свой беспорядок

Кристин Герберт

Или просмотрите все 30 списков книг, связанных с детством.

Книжные полки, связанные с детством

Смерть

216 книг

Исследуйте книги о смерти ›

Семья

405 книг

Исследуйте семейные книги ›

Россия

246 книг

Исследуйте книги о России ›

Воспитание детей

124 книги

Изучите книги для родителей ›

Германия

310 книг

Исследуйте книги Германии ›

Куба

38 книг

Откройте для себя книги о Кубе ›

Испания

142 книги

Исследуйте книги Испании ›

Тедди Рузвельт

25 книг

Изучите книги Тедди Рузвельта ›

Пруссия

9 книг

Исследуйте книги о Пруссии ›

китобойный промысел

12 книг

Изучите книги об китобойном промысле ›

Поэзия

223 книги

Исследуйте книги поэзии ›

Достижение совершеннолетия

107 книг

Изучите книги о совершеннолетии ›

Или просмотреть все 96 книжных полок о детстве

10 книг о детстве | Designers & Books

CreativeMornings Списки книг 8 января 2014 г.

Наш третий список книг, разработанный в сотрудничестве с CreativeMornings, представляет собой серию лекций за завтраком для творческого сообщества, каждая из которых имеет тему месяца, основанную на теме января: «Детство».

 

CreativeMornings illustration by Ed Nacional

Вот 10 наименований, фигурирующих в списках книг Designers & Books авторов, которые по-разному относятся к детству — от создания для детей (книг, игрушек) до поиска своего внутреннего ребенка (безграничные возможности) для сохранения своего творчества. Например, в недавнем интервью для Designers & Books архитектор и градостроитель Дениз Скотт Браун вспоминала: «В детстве мой любимый учитель рисования сказал мне, что вы не сможете заниматься творчеством, если не будете учиться на том, что вас окружает. ”

Если у вас есть книги на эту тему, которые важны для вас и которые вы хотели бы отметить и порекомендовать сообществу CreativeMornings, вы можете сделать это, перейдя в наш Список книг сообщества о детстве, нажмите «Добавить в список», и добавьте туда свою рекомендацию.

1

Архитектура на ковре Бренда Вейл
Роберт Вейл

— Писатель-дизайнер Эллисон Арифф комментирует книгу «Архитектура на ковре» :

«Исследуется все, от гендерных предрассудков до классовых различий конструкторов, и, прочитав ее, я еще больше пожелал, чтобы Lego отошла от продвижения своих тщательно продуманных наборов. и больше к менее запрограммированным грудам кирпичей».

2

За деревьями папайи Палмер Браун

— Ландшафтный дизайнер Марджи Раддик комментирует Beyond the Pawpaw Trees :

«В детстве я, должно быть, читала эту книгу несколько сотен раз — чистый побег от городской жизни, а затем возвращение к ней; смесь любви, потери и пейзажа».

 

3

Паутина Шарлотты EB White
Иллюстрации Гарта Уильямса

— Дизайнер интерьера Шейла Бриджес комментирует Сеть Шарлотты :

«О жизни, дружбе и течении времени. Это книга, которую должен прочитать каждый ребенок (и взрослый)».

— Графический дизайнер Чип Кидд комментирует:

«Это была первая прочитанная мной книга, посвященная силе дизайна и типографики. Я бы сказал, что типографские веб-граммы Шарлотты представляют собой первое изображение успешной рекламной кампании в детской литературе».

4

Очень громко и невероятно близко Джонатан Сафран Фоер

— Архитектор Билли Циен комментирует Очень громко и невероятно близко :

«Напоминание о том, каково это — верить в магию».

5

Шпионка Гарриет Луиза Фитцхью

Дизайнер Инга Семпе комментирует Шпионку Гарриет :

«Очень необычная детская книга, рассказывающая историю 11-летней девочки из Нью-Йорка, от которой отвернулись ее друзья и одноклассники, потому что они поймали ее за письмом. записи о них в своем дневнике после того, как она шпионила за ними. Моя мама делала иллюстрации для французской версии этой книги ( Harriet l’espionne , иллюстрированная Метте Айверс), когда я была уже взрослой, но книга настолько тонкая и оригинальная, что я перечитывала ее несколько раз».

6

Джимми Корриган, самый умный ребенок на Земле Крис Уэр

Графический дизайнер Чип Кидд комментирует Джимми Корриган :

«Ни один из известных мне творческих людей, столкнувшихся с этой книгой, не был бы глубоко тронут ею как своим поразительным мастерством, так и душераздирающей глубиной. . ».

7

Просто дети Патти Смит

— Архитектор Галя Соломонова комментирует Just Kids :

«Болезненная и написанная с любовью история о молодых творческих талантах, которые борются за выживание в Нью-Йорке и добиваются успеха!»

8

Маленький принц (Le Petit Prince) Антуан де Сент-Экзюпери

— Основатель IDEO Дэвид Келли комментирует Маленький принц :

«Маленький принц оказал большое влияние на мою жизнь, когда я был молод и впечатлителен. Это дало мне первые уроки прототипирования, итерации и расширения вашего воображения».

Президент компании по разработке продуктов Альберто Алесси комментирует Маленький принц :

«Поэтический обзор нашего мира — который всегда должен быть у дизайнера!»

9

Избранные произведения Т.С. Спивет Рейф Ларсен

— Эксперт по изобразительной литературе Уоррен Лерер комментирует Избранные произведения Т.С. Спивет :

«Главный герой романа — не по годам развитый ребенок (всего 12 лет). Он травмирован смертью члена семьи, отправляется в долгое путешествие, знакомится со многими интересными людьми и обнаруживает по пути неожиданные вещи. Молодой Т. С. Спивет едет в одиночку на поезде из Монтаны в Вашингтон, округ Колумбия, чтобы получить престижную награду Смитсоновского института за необычный вид картографии. Квадратная книга сочетает в себе основное повествование о дорожном путешествии с боковыми колонками, которые аннотируют пытливый ум Спивета и его археологические раскопки в его (до сих пор секретной) семейной истории.