Рубаи Хайям — Омар Хайям в русской переводной поэзии читать онлайн

12 3 4 5 6 7 …8

Хайям Рубаи Омар

Омар Хайям в русской переводной поэзии

Х А Й Я М И А Д А

О М А Р Х А Й Я М:

В Р У С С К О Й

П Е Р Е В О Д Н О Й

П О Э З И И

(З. Н. Ворожейкина)

(А. Ш. Шахвердов)

(1986 г.)

Четыре строчки источают яд,

Когда живет в них злая эпиграмма,

Но раны сердца лечат «Рубайат» —

Четверостишья старого Хайяма.

(С. Я. Маршак)

Омар Хайям переводится русскими стихами уже почти сто лет. первая публикация русских поэтических переводов Хайяма датируется 1891 годом — в «Вестнике Европы» за этот год было напечатано шестнадцать стихотворений под заглавием «Из Омара Кайяма. С персидского». Поэт В. Л. Величко — автор этой публикации — продолжил свои переводческие опыты: в 1894 и 1903 годах он выступил в печати с двумя небольшими циклами стихов Хайяма. Величко был первым по времени поэтом, ознакомившим читающую публику России с творчеством Омара Хайяма. Всего им было переведено 52 четверостишия. Переводчик не ставил перед собой задачу адекватного воспроизведения подлинника: рубаи были им переданы разными по величине стихотворениями, более всего восьмистишиями; были также переводы в 5, 6, 7, 9, 10, 12, 1З и 16 строк; лишь пять переводов выполнены в форме четверостишия, Величко применил различные стихотворные размеры, произвольный и разнообразный порядок рифмовки

Эти переводы-парафразы, однако, легко поддаются идентификации с подлинным текстом Хайяма. Содержание персидско-таджикских четверостиший уловлено верно, переводчик заметно стремился к буквальной близости, в некоторых случаях ему это удалось. Вот в качестве примера перевод из публикации 1891 года:

О, бойся тело отдавать

На пищу горю и страданьям,

Томясь слепым любостяжаньем

Пред белым серебра сияньем,

Пред желтым златом трепетать!

Пока веселья час не минет

И теплый вздох твой не остынет —

Твои враги на пир тогда

Придут как хищная орда!

(пер. В. Величко) [vel-0006]

Приведем для сравнения дословный перевод рубаи: [org-0145]

Смотри, не подвергай свое тело горестям и страданьям

Ради того, чтобы копить белое серебро и желтое золото,

Прежде чем остынет твой теплый вздох,

Потрать все с друзьями, иначе все пожрет твой враг!

Говоря о самых первых шагах художественного освоения поэтического наследия Омара Хайяма в России, нельзя не упомянуть также имя П. Порфирова. В «Северном вестнике» за 1894 год он опубликовал переводы двух хайямовских рубаи. Четверостишия переданы стихотворениями в шесть и восемь строк, строки рифмуются по правилам русского стихосложения. Переводы точны по смыслу и звучат живо. Вот один из переводов:

Где прежде замок высился надменно

До самых облаков,

Куда в чертоги шли цари смиренно

С покорностью рабов,

Я видел: горлица нахохлившись сидела

И, нарушая сон,

Кричала, словно вымолвить хотела:

Где он? Где он?

(пер. П. Порфиров) [por-0001]

Ниже следует точный перевод рубаи (это один из самых известных стихов Хайяма): [org-0605]

У того замка, который когда-то подпирал небосвод,

А государи падали ниц у его портала,

Увидел я горлицу на зубцах его башни,

Она сидела и кричала: Ку-ку? Ку-ку? (Где? Где?)

В 1901 году в печати появились сразу три переводческих работы. Две из них — небольшие журнальные публикации: в «Кавказском вестнике» — перевод тринадцати хайямовских рубаи, они были переданы стихотворениями от четырех до двадцати четырех строк (подпись под ними: «С. Уманец»), и в журнале «Семья» — прокомментированный перевод четырнадцати четверостиший (из них стихами только пять, остальные в прозе), подготовленный Т. Лебединским.

Третья публикация заслуживает того, чтобы о ней сказать подробнее. Поэт и музыкальный критик К. М Мазурин издал в 1901 году, под псевдонимом К. Герра, небольшую книгу, озаглавленную «Строфы Нирузама». Книга была оформлена как переводная публикация стихотворного сборника. В предисловии К. Герра сообщал, что он издает старую и дефектную рукопись стихов персидского поэта, которая случайно попала к нему в руки во время путешествия по Востоку. Об авторе стихов К. Герра сообщает немного: поэт родом из Хорасана, жизнь его приходится на середину Х века. Книга сначала была встречена как серьезное издание, но уже вскоре, угадав под именем Нирузам перевертыш фамилии Мазурин, критики квалифицировали сборник как искусную литературную подделку; стихи, помещенные в ней, стилизованные под Саади и Хафиза, решили они, были сочинены самим Мазуриным. В действительности же, как показало тщательное изучение стихотворных текстов «Строф Нирузама», предпринятое авторами этих строк, книга Мазурина имеет в своей основе классические персидско-таджикские тексты, а именно четверостишия Омара Хайяма. Девяносто восемь строф (так названы в книге отдельные стихотворения) из ста шестидесяти восьми строф, составляющих сборник, представляют собой вольные переводы Хайяма, импровизации на хайямовские темы, контаминации двух-трех его четверостиший. Всего в «Строфах Нирузама» представлен текст 110 хайямовских рубаи.

Вот в виде образца одна из «строф Нирузама»:

Увы! Кончаются младые наши лета,

И юности весна назавтра отцветет,

И радостная песнь закончена и спета,

И завтра навсегда в устах моих замрет.

А я так и не знаю откуда и куда,

Как птичка, юность та сама ко мне явилась,

Понять не в силах я, как наконец случилось,

Что птичку эту вновь не встречу никогда.

(пер. К. Герра) [ger-0005]

Стихи представляют собой вольный перевод, хотя и достаточно близкий, следующего известного рубаи Хайяма:

Как жаль, что окончена книга юности

И ранняя весна жизни обернулась зимой.

Та птица радости, которую звали молодость,

Увы, не знаю, когда прилетела и когда скрылась. [org-0186]

Книга Мазурина, имевшая, как сообщают критики, заметный успех у читателей, составила примечательное явление русской литературной жизни начала ХХ века как первый опыт издания сборника русских стихотворных переводов Омара Хайяма, хотя имя поэта и не было названо.

Следующие по времени работы над художественным переводом Хайяма появились в 1910—1916 годах. Они были весьма разнообразны по подходу.

Путем вольной импровизации на основе хайямовских мотивов пошел переводчик А. Н. Данилевский-Александров. Он создал три песни, каждая из которых построена на нескольких, сближенных по мысли, рубаи. Эти песни, названные переводчиком «Рай и вино», «Кисмет» и «Воля бога» с общим заголовком «Из руббаи, то есть куплетов Омара Хайяма», были помещены в вышедшей в 1910 году книге «В мире песни». Приведем здесь текст третьей песни, в которой близость к персидско-таджикскому подлиннику ощущается в наибольшей степени:

Читать дальше

12 3 4 5 6 7 . ..8

Омар Хайям — Стихи Омара Хайяма о веселье

---

Веселись, коль сегодня веселье дано!
Мысль о завтрашнем дне — искушенье одно.
И не могут всегда оставаться с тобою
Те, кого уже людям забыть суждено.

О друг, будь весел и беспечен!
День скорби будет бесконечен —
И в сочетаньи роковом,
Сойдясь на небе голубом,
Светила встретятся лучами.
Твой прах землею, кирпичами
Мгновенно станет — и из них
Дворцы построят для других.

Не бойся козней времени бегущего,
Не вечны наши беды в круге сущего.
Миг, данный нам, в веселье проведи,
Не плачь о прошлом, не страшись грядущего.
Не бойся, друг, сегодняшних невзгод!
Не сомневайся, время их сотрёт.
Минута есть, отдай её веселью,
А что потом придёт, пускай придёт!

А ну-ка за руки, весёлый круг сомкнуть!
Уж пляской-то печаль растопчем как-нибудь.
Натешься, надышись предутренней прохладой:
Восходам впредь пылать, когда нам не вздохнуть.

Будь весел, праздник вновь прославлен будет,
Пиры начнутся, пост оставлен будет.
Ущербный месяц тощ. День, два пройдёт —
И он от всех невзгод избавлен будет.

В честь солнца — кубок, алый наш тюльпан!
В честь алых губ — и он любовью пьян!
Пируй, веселый! Жизнь — кулак тяжелый:
Всех опрокинет замертво в туман.

Веселись — это путь всех гуляк и бродяг,
Веселись, если мир весь в огне передряг.
Каждый весел во здравии, в счастии полном,
Веселись, когда все в этой жизни не так!

Веселись! Невеселые сходят с ума.
Светит вечными звездами вечная тьма.
Как привыкнуть к тому, что из мыслящей плоти
Кирпичи изготовят и сложат дома?

Веселись, чтоб потом о судьбе не грустить,
Рок легко оборвет твою тонкую нить…
Пей вино и забудь о превратностях мира, —
Пусть тревожится тот, кому вечно в нем жить!

Весельем обогрей оставшиеся дни,
Сегодня пир устрой, до завтра не тяни,
Не то друзья твои, быть может, не дождутся,
Делами здешними измучены они.

Вчера уже прошло, и вспоминать не стоит.
И «завтра» днем надежд воображать не стоит.
От «завтра» и «вчера» подмоги ждать нельзя.
Сегодня веселись! Жизнь обижать не стоит.

Выпей влаги хмельной, что кипит молода,
Что весельем сердца наполняет всегда.
Пусть она обжигает порою, как пламя,
Но уносит тоску, как живая вода.

Где ты найдешь поруку, что завтра будешь жив?
Так веселись сегодня, все скорби позабыв.
И пусть сверкнет, играя, вино в лучах луны.
Луна найдет ли вновь нас, урочный круг свершив?

Дай вина, чтоб веселье лилось через край.
Чтобы здесь, на земле, мы изведали рай!
Звучный чанг принеси и душистые травы.
Благовония — жги, а на чанге — играй.

Дождем Навруза увлажнилось поле.
Из сердца прочь гони и скорбь и боли.
Пируй теперь! Из праха твоего
В грядущем зелень вырастет — не боле.

Доколь мы будем Книгу Жизни рвать,
Доколь рыдать, посуду бить, страдать?
Наполни чашу смехом и отвагой,
Чтобы разбить жестокой скорби рать!

Древо печали ты в сердце своем не сажай,
Книгу веселья, напротив, почаще читай,
Зову хотенья внимай и на зов отвечай,
Миг быстротечный встречай и лозою венчай.

Друзей в рассаднике стяжанья не ищи.
Пощады за свои страданья не ищи.
С мученьями смирись, лечения не требуй.
Глуши весельем боль. Вниманья не ищи.

Друзья, дадим обет быть вместе в этот час,
В веселье на печаль совместно ополчась,
И сядем пить вино сегодня до рассвета!
Придет иной рассвет, когда не будет нас.

Если хочешь, чтоб крепкой была бытия основа
И хотя бы два дня провести без унынья злого,
Никогда не чуждайся веселья и пей всегда,
Чтобы успеть все услады испить из фиала земного.

За мгновеньем мгновенье — и жизнь промелькнет…
Пусть весельем мгновение это блеснет!
Берегись, ибо жизнь — это сущность творенья,
Как ее проведешь, так она и пройдет.

За чашею ловлю веселья миг,
Ни правоверный я, ни еретик.
«Невеста-жизнь, какой угоден выкуп?»
— «Из сердца бьющий радости родник».

И цветы луговые увянут, увы,
И сады неземные обманут, увы.
Веселись, все равно твое имя забудут
На земле. И меня не помянут, увы.

Известно, в мире все лишь суета сует:
Будь весел, не горюй, стоит на этом свет.
Что было, то прошло, что будет — неизвестно, —
Так не тужи о том, чего сегодня нет.

Из-за рока неверного, гневного не огорчайся.
Из-за древнего мира плачевного не огорчайся.
Весел будь! Что случилось — прошло, а что будет, не видно.
Ради сует удела двухдневного не огорчайся.

К чему печали нам служить? Смелее, веселись!
Неверен рок? Себе будь вернее, веселись!
Весь мир ничто? Тем лучше! Вообрази скорей
Что нет тебя, и действуй вольнее, веселись!

Как прекрасны и как неизменно новы
И румянец любимой, и зелень травы!
Будь веселым и ты: не скорби о минувшем,
Не тверди, обливаясь слезами: «Увы!»

Когда все тайны мира изведал ты, мой друг,
К чему печали столько и бесполезных мук?
Не по твоим желаньям идут дела — так что ж?
Весельем жизнь наполни, покуда есть досуг!

Кто всегда недовольный и грустный сидит,
Тот судьбу повергает в смятенье и стыд.
Пей, Хайям, пока чаша твоя не разбилась,
Веселись, пока нежная флейта звучит.

Мудрец приснился мне. «Веселья цвет пригожий
Во сне не расцветет, — мне молвил он, — так что же
Ты предаешься сну? Пей лучше гроздий сок,
Успеешь выспаться, в сырой могиле лежа».

Мы по желанью не живем ни дня,
Живи в веселье, злобу прочь гоня.
Общайся с мудрым, — ведь твоя основа —
Пыль, ветер, капля, искорка огня.

Мы розы превратим в вино, дадим живой хмельной огонь им,
Под стоны чанга, пенье флейт печаль сердечную прогоним.
С возлюбленной, чей легок дух, в веселье сердца посидим,
Кувшина два иль три вина сквозь тяжкий камень перегоним.

На зеленой траве, у проточной воды,
Пей вино, пой стихи до ночной темноты,
Весел будь, ибо шепчет проточная влага:
«Ухожу, не вернусь, — не вернешься и ты».

На праздник! В толчею веселья и затей!
В азарте игроки, в восторге ротозей…
Тебе заранее Предвечный Суд пометил
Печатью Вечности страницы праздных дней.

Не бойся козней времени бегущего,
Не вечны наши беды в круге сущего.
Миг, данный нам, в веселье проведи,
Не плачь о прошлом, не страшись грядущего.

Не бойся, друг, сегодняшних невзгод!
Не сомневайся, время их сотрет.
Минута есть, — отдай ее веселью,
А что потом придет, — пускай придет!

Не жизнь, а черновик!.. Довольно пачкотни.
Журчащих кубков я не слышал в эти дни.
Восстань, возвеселись и пиалу наполни:
Мы сокрушим печаль, теперь мы не одни!

Не молящимся грешником надобно быть —
Веселящимся грешником надобно быть.
Так как жизнь драгоценная кончится скоро —
Шутником и насмешником надобно быть.

Небесный свод жесток и скуп на благодать,
Так пей же и на трон веселия воссядь.
Пред господом равны и грех и послушанье,
Бери ж от жизни все, что только можешь взять.

О мой шах! Без певца и пиров, и без чаши вина
Для меня нетерпима цветущая, в розах, весна.
Лучше рая, бессмертия, гурий, и влаги Кавсара
Сад и чаша вина, и красавицы песнь, и струна.

О шах! От первых роз, от песен в стороне
Неужто усидит любой, подобный мне?
Что — рай, и гурии, и сонный плеск Кавсара,
Коль сад, вино и чанг — прекрасней по весне!

О, как возвеселить умеешь праздник ты!
И сердцем, и лицом согреешь праздник ты,
Во славу праздности и в честь любви и счастья
Впусти на свой порог скорее ж праздник ты!

Окончен пост. Веселье, хохот, крик!
Там — с новой песней сказочник-старик,
А тут — вразнос вином торгуют, счастьем…
Купите хмеля! Золотите миг!

От неверия до веры расстоянье — вздох один.
От сомненья и исканья до познанья — вздох один.
Проведи в веселье это драгоценное мгновенье,
Ибо наш расцвет и наше увяданье — вздох один.

Пей вино, ибо радость телесная — в нем.
Слушай чанг, ибо сладость небесная — в нем.
Променяй свою вечную скорбь на веселье,
Ибо цель, никому не известная, — в нем.

Пируй! Тебе пылать не дольше, чем поленьям,
Веселье сменится потусторонним тленьем.
Безбедно пей вино, а горечь Бытия
Оставь расхлебывать грядущим поколеньям.

Подстреленная птица — грусть моя,
Запряталась, глухую боль тая.
Скорей вина! Певучих звуков флейты!
Огней, цветов, — шучу и весел я!

Пока хоть искры ветер не унес, —
Воспламеняй ее весельем лоз!
Пока хоть тень осталась прежней силы, —
Распутывай узлы душистых кос!

Посыпь же главу прахом, друг, и неба и земли;
С возлюбленною пей вино и душу весели,
Забудь укоры навсегда, не время для забот —
Ведь в мир ушедшие иной обратно не пришли!

Праздник сердце твое пусть теперь веселит!
Праздник ликом твоим в души радость вселит!
Чтобы дело твое увенчалось удачей,
Праздник, дом посетив, его благословит!

Сколь можно весел будь. Еще страдать придется.
По телу павшему душе рыдать придется.
Вот чаша — голова. Но день пройдет иль два,
И снова гончарам ее топтать придется.

Соль мироздания — в красавице и хмеле;
Я здесь освоился и не хочу отселе.
Не зная, пьян ли, трезв, блаженствую, пока
Два мира дарят мне один глоток веселья.

Ты не собственной волей явился сюда,
Проживешь и уйдешь, не оставив следа.
Пей вино, потому, что не знаешь — откуда,
Веселись, потому, что не знаешь — куда.

Ты опьянел — и радуйся, Хайям!
Ты победил — и радуйся. Хайям!
Придет Ничто — прикончит эти бредни…
Еще ты жив — и радуйся, Хайям.

Ты с душою расстанешься скоро, поверь.
Ждет за темной завесою тайная дверь.
Пей вино! Ибо ты — неизвестно откуда.
Веселись! Неизвестно — куда же теперь?

Угомонись и брось весельчаков корить,
Подножки ставить им и пакости творить.
Однажды ты поймешь, как мало жить осталось,
Тогда разучишься мгновеньями сорить.

Умей всегда быть в духе, больше пей,
Не верь убогой мудрости людей,
И говори: «Жизнь — бедная невеста!
Приданое — в веселости моей».

Хайям! О чем горюешь? Весел будь!
С подругой ты пируешь — весел будь!
Всех ждет небытие. Ты мог исчезнуть,
Еще ты существуешь — весел будь!

Хайям, наполни чашу пьяней и — веселись!
Подруги лик тюльпанов алее — веселись.
Тебя не будет скоро? Так ты реши сейчас,
Что нет тебя. И действуй смелее — веселись.

Целовать твою ножку, о веселья царица,
Много слаще, чем губы полусонной девицы!
День-деньской я капризам всем твоим потакаю,
Чтобы звездной ночью мне с любимою слиться.

Что значит «путь кутил», что значит «зелье пить»?
Наперекор судьбе всегда веселым быть:
Не веселить народ, когда и так веселье,
А в невеселый день веселье всем добыть.

Чтоб усмирить тоску, гашиш курить — милей,
Чем слушать музыку, чем зелье пить, — милей! —
Вот слово прежних сект. А нам глоток веселья,
Чем коноплею кровь живьем гноить, — милей!

Шел я трезвый — веселья искал и вина.
Вижу: мертвая роза — суха и черна.
«О несчастная! В чем ты была виновата?»
«Я была чересчур весела и пьяна!»

Эй, неженка, открой навстречу утру взгляд,
И пей вино и пой, настроив струнный лад.
Ведь кто сегодня жив, тот завтра будет взят,
А кто ушел навек, тот не придет назад.

Эй, несчастный, ты выпей, не плачь — веселись!
От времен и безвременья весь отделись!
Жар тоски окропи этой чудною влагой
До того, как душа взмоет в светлую высь!

Эй, трезвенник, уймись! Веселье — не разврат;
Коль ты зароки дашь, и я заречься рад.
«Вина не пью!» — кричишь, и тем добился славы,
Которая, поверь, позорнее стократ.

Я развею разлуки печаль без следа,
И в счастливом стоянии будет звезда.
Благосклонна любимая, время удачно —
Не теперь веселиться — то, право ж, когда?

---

LibriVox

Пожертвовать LibriVoxПоблагодарить читателя

Записи LibriVox являются общественным достоянием в США. Если вы находитесь не в США, перед загрузкой проверьте статус авторских прав на эти работы в вашей стране, иначе вы можете нарушить законы об авторских правах.

Прослушать/Скачать (помощь?)

Вся книга (архив)

Скачать

Подписаться через iTunes

Айтюнс

RSS-канал

RSS

Скачать торрент

Торрент

Детали производства

Время работы:

0:10:02

Размер ZIP-файла:

4,2 МБ

Дата каталога:

03. 07.2011

Прочитано:

Волонтеры LibriVox

Координатор книги:

Алджи Мопс

Мета-координатор:

Дэвид Лоуренс

Прослушиватель доказательств:

 

Ссылки

Страница Интернет-архива

Текст в Интернете

Википедия — Омар Хайям

Википедия — Четверостишие из рубаи

Скачать M4B (5MB)

Скачать обложкуСкачать Вкладыш в футляр для CD

Омар Хайям (1048 — 1131)

Волонтеры LibriVox приносят вам 12 записей четверостишия из рубаи Омара Хайяма. Перевод Генри Джорджа Кина. Это был проект Weekly Poetry от 26 июня 2011 года.

Популярность знаменитого перевода Рубаи Омара Хайяма, сделанного Эдвардом Фицджеральдом, отбросила многие другие достойные переводы в незаслуженное забвение. Среди первых переводчиков был Генри Джордж Кин (1781–1856), чей перевод одного четверостишия появился в «Fundgruben des Orients» в 1816 году. относится к образу, еще более подробно исследованному в поэме: горшечник и его глина. Можно сказать, что в то время как вино представляет химию вселенной Омара, глина представляет физику. В этом контексте вино можно рассматривать не только как опьяняющее средство, но и как таинственный эликсир, который позволяет глиняным фигуркам насладиться кратким опытом жизни, прежде чем они рассыплются в прах. (Резюме Алджи Паг.)

Жанр(ы): Поэзия, Мультиверсия (еженедельная и двухнедельная поэзия)

Язык: английский

Раздел	Глава	Считыватель	Время
Играть 01	Четверостишие из Рубайата Омара Хайяма — Прочитано ALG	Эми Грамур	00:00:45
Играть 02	Четверостишие из Рубайата Омара Хайяма — Прочитано BG	Боб Гонсалес	00:00:53
Играть 03	Четверостишие из Рубайята Омара Хайяма — Прочитано CB	Кэрол Бокс	00:00:49
Играть 04	Четверостишие из Рубайата Омара Хайяма — Чтение DL	Дэвид Лоуренс	00:00:47
Играть 05	Четверостишие из Рубайата Омара Хайяма — Прочитано GB	Гарт Бертон	00:00:49
Играть 06	Четверостишие из Рубайата Омара Хайяма — Прочитано СГС	Алджи Мопс	00:00:52
Играть 07	Четверостишие из рубаи Омара Хайяма — Прочитано JCM	Джейсон Миллс	00:00:47
Играть 08	Четверостишие из Рубайята Омара Хайяма — Прочитано LLW	Леонард Уилсон	00:00:54
Играть 09		Мартин Гисон	00:01:00
Играть 10	Четверостишие из рубаи Омара Хайяма — Прочитано РН	раввинотация	00:00:50
Играть 11	Четверостишие из Рубайата Омара Хайяма — Прочитано TG	TriciaG	00:00:45
Воспроизведение 12	Четверостишие из Рубайата Омара Хайяма — Прочитано WT	Уинстон Тарп	00:00:51

Четверостишия Омара Хайяма

Этот великий старый поэт, процветавший в XI веке и принесший в Хорасан прелести Двора Сельджукидов, до сих пор продолжает очаровывать удовольствиями дворец Каджаров в Тегеране. Но трудность, с одной стороны, перевода писателя, столь абстрактного по существу своей философской мысли, столь мистически чуждого в своих образных выражениях (слишком часто представляемого в виде отталкивающего материализма), а с другой, смущение, которое я предвидеть в исправлении корректуры на таком большом расстоянии от Парижа, и, прежде всего, чувство моей неспособности предпринять такую ​​большую работу, всегда мешало мне опубликовать что-либо до настоящего времени.

В моем последнем путешествии в Париж я встретил нескольких друзей, жаждущих чего-то нового в области восточной литературы, среди которых я с удовольствием упомяну госпожу Бланшекотт, моралистку и поэтессу, известную своими многочисленными остроумными и страстными публикациями. Выслушав краткие цитаты, которые я смог привести им из четверостиший поэта, которым мы сейчас занимаемся, они так настойчиво настаивали на том, чтобы я опубликовал полный перевод, и так сильно подчеркивали их требование и так много доброты в их предложениях услуг, что я решил соответствовать их желаниям в редактировании этой работы сегодня.

Я все же счел бы это выше своих сил без содействия Хасан-Али-Хана, полномочного министра от Персии при дворе Тюильри, который приложил все усилия, чтобы помочь мне своей глубокой эрудицией и ценный совет.

История Хайяма, связанная с историей двух лиц, сыгравших большую роль в анналах страны,270 представляет, я полагаю, достаточный интерес, чтобы оправдать мое изложение ее здесь в том виде, в каком она была передана нам персидским историки.

Хайям, родившийся в деревне, расположенной недалеко от Нишапура, в Хорасане, отправился для завершения учебы в знаменитое медресе этого города в конце 1042 года христианской эры. Рассказы сообщают нам, что этот колледж приобрел в то время репутацию производителя выдающихся учеников, из которых часто вырастали талантливые и выдающиеся люди, быстро достигавшие самых высоких должностей в империи.

Абдул-Касем и Хассан-Себбах, сокурсники Хайяма, были двумя товарищами, к которым он был особенно привязан, несмотря на расхождения в характерах и мнениях, которые, казалось бы, указывали на его другой выбор. Однажды Хайям в шутливой форме спросил двух своих друзей, заключен ли между ними договор, основанный на абсолютной необходимости, чтобы тот из трех, кому судьба больше всего благоволила, пришел на помощь двум другим, извлекая выгоду из этого. им, покажется им ребячеством. «Нет, нет, — ответили они, — идея превосходна, и мы примем ее со всем рвением». Сразу же трое друзей взялись за руки и поклялись, что когда придет время, они будут верны своему соглашению. Этот договор стимулировал соперничество трех молодых людей. Они отдавались учебе даже с большим рвением, чем от них требовалось, так как, согласно традиции колледжа, высокие места принадлежат тем, кто их достоин.

Хайям, милой и скромной натуры, был скорее склонен к созерцанию божественных вещей, чем к удовольствиям мирской жизни. Эта склонность и род занятий, которые он культивировал, сделали его поэтом-мистиком, философом, одновременно скептиком и фаталистом, суфием, одним словом, тем, чем является большинство восточных поэтов.

Абдул-Касем, напротив, честолюбивый и позитивный в полном понимании этого слова, стремящийся прийти к власти, посвятил себя главным образом изучению истории своей страны, которая представила ему многочисленные271 примеры знаменитых людей, которые , по их заслугам и мужеству, дошел до самых высоких должностей, и где, кроме того, он нашел отличные уроки во всех областях управления. Он стал видным государственным деятелем. Что же касается Хасана-Себбаха, столь же честолюбивого, как его однокурсник Абдул-Касем, но менее искусного и более жестокого, чем он, в применении средств, хитрого и ревнивого к превосходству своих товарищей, он где-то занимался почти теми же занятиями, всегда придерживаясь цели служить себе разорением всех тех, кто осмелился воспрепятствовать его продвижению в выбранной им карьере. Он также прославился, как будет показано далее в этом предисловии, благодаря совершенным им жестокостям и пролитой крови.

Их учеба закончилась, трое друзей покинули колледж и разошлись, чтобы вернуться в свои дома, где они оставались некоторое время без известности. Абдул-Касем, однако, не замедлил заявить о себе при дворе Алп-Арслана, второго царя династии Сельджукидов, посредством различных сочинений по вопросам управления, и вскоре стал личным секретарем этого монарха. , затем заместитель госсекретаря и, наконец, премьер-министр.

Алп-Арслан, поставив этого искусного администратора во главе дел в своей империи, присвоил ему почетный титул Низам-эль-Мулк, «Регулятор Империи», титул, который у персов заменяет имя лица, которому оно предоставлено. Историки того времени воспевают этого великого человека и, приписывая его добродетелям и способностям успех и процветание царствования Алп-Арслана, глубоко восхищаются проницательностью этого монарха, умевшего пристроить к себе министра. наделенный таким большим искусством в управлении делами своих обширных княжеств, которые достигли под его управлением высшей степени славы, о которой упоминают персидские анналы.

Именно к той эпохе, когда Низам-эль-Мульк (ибо впредь именно этим титулом мы будем называть его) достиг апогея своего могущества, два его друга пришли, чтобы напомнить ему о договоре, заключенном между их. «Что ты от меня требуешь?» — сказал он им.

«Я только прошу, — ответил Хайям, — чтобы я мог пользоваться доходами родного села. Я суфий и не честолюбив; если бы вы удовлетворили мою просьбу, я мог бы под своим отеческим кровом, вдали от неразлучных оков вещей мира сего, культивировать поэзию, которая услаждает мою душу, и мирно созерцать дела Творца, которые угодны моему уму. .»

«Что касается меня, — сказал Хассан-Себбах, — я прошу место при дворе».

Министр все удовлетворил: молодой поэт вернулся в свою деревню, вождем которой стал, а Хасан-Себбах занял его место при дворе, где, хитрый придворный, не замедлил снискать расположение монарх. Но, хотя он уже приобрел высшую из возможных наград, благодаря действенной помощи Низам-эль-Мулька, его завистливый и ревностный ум не мог приспособиться к тому роду подчинения, в котором он оказался, лицом к лицу со своим благодетелем. . Он немедленно приступил к работе, чтобы свергнуть и вытеснить его.

С этой целью он начал внушать Алп-Арслану, что царские финансы не в лучшем состоянии, что министр пренебрегал сбором налогов и не давал отчета по этому важному вопросу в течение трех лет. Принц прислушался к этим предательским замечаниям, и тотчас же Низам-эль-Мульк был отправлен за ко двору, где Алп-Арслан попросил его в присутствии всех высокопоставленных лиц, собравшихся для этой цели, дать полный отчет о неуплаченных налогах. и определенный отчет всех финансов государства. Низам-эль-Мульк извинился, насколько мог, за задержку, на которую жаловался его величество, на основании определенных обстоятельств, не зависящих от него, и пообещал серьезно заняться этим вопросом, чтобы иметь возможность представить полное учет через полгода. Принц выглядел удовлетворенным и позволил министру уйти в отставку. Но едва он переступил порог дворцовой двери, как Хассан-Себба, подойдя к королю, заметил, что если что-то и нужно для доказательства неспособности министра в подобном деле, так это именно чрезвычайная задержка, которую он попросил привести в порядок финансы Империи. Это замечание поразило принца, который спросил придворного, делавшего это, не хочет ли он взять на себя ответственность за эту работу и не обязуется ли он закончить ее в более короткий срок. После утвердительного ответа хитрого Хасана, который просил только сорок дней для выполнения задания, Низам-эль-Мулку был отдан приказ немедленно передать архивы финансов в его распоряжение, мустофис  (письма главного судьи) и все детали управления. Хасан, обрадованный тем, что так внезапно оказался во главе важнейшей ветви администрации, уже считал верным полное разорение Низам-эль-Мулька. Последний, со своей стороны, понял, но слишком поздно, неосторожность, в которой он был виновен, поставив на столь высокое положение человека, которого он должен был знать и в отношении которого он должен был быть настороже. Тем не менее, он не отчаялся расстроить, план за планом, хорошо продвинутые проекты своего амбициозного антагониста. Зная по опыту, насколько испорчены были люди его времени, а также признавая пресловутую жадность и слабость характера доверенного лица Хасана-Себбаха, которому последний считал возможным доверить работу, предпринятую им по приказу Алп-Арслан, он, не колеблясь, предоставил одному из своих фаворитов, на чью верность, как он знал, он мог рассчитывать, суммы, достаточно большие, чтобы быть непреодолимым в осуществлении задуманного им плана.

Любимец министра, надежный человек, привыкший к такого рода службе, так умело распорядился этими деньгами, что не замедлил завоевать благосклонность слабого и заинтересованного наперсника Хасана, и таким образом смог доставить своему господину все сведения, которых он ждал с нетерпением и которыми он мог бы воспользоваться, когда наступит подходящий момент. В этот момент истекли те сорок дней, которых требовал Хасан-Себбах.

В назначенный день все было готово, и Хасан, казалось, торжествовал; но Низам-эль-Мульк в тот самый день, когда объемистый отчет, подготовленный его противником, должен был быть представлен королю на официальной аудиенции, дал своему фавориту последние указания, которые должны были привести Хасана в замешательство. Этот верный и искусный слуга отправился на поиски наперсника, чье доверие он приобрел с помощью даров, и умолял его показать ему чудесное произведение, которое, как заявил Низам-эль-Мульк, не может быть закончено менее чем за шесть месяцев, а его мастер имел умение завершить за сорок дней. Доверенное лицо Хасана в этот момент было занято и, кроме того, ничего не подозревало; он передал своему другу дефтер — пачка отдельных листовок, из которых состояла запись. Он, воспользовавшись отвлечением наперсника, отсоединил дефтер и в мгновение ока перепутал порядок листов, как рекомендовал ему его хозяин. Затем, положив защитника на ковер, он пустился в напыщенные восхваления мастерства Хасана-Себбаха и его достойного помощника, которые так активно участвовали в этой выдающейся работе. Несколько часов спустя Алп-Арслан принял на большой аудиенции своих министров и чиновников Империи, чтобы помочь на торжественном представлении финансового отчета Хасана-Себбаха.

Низам-эль-Мульк смиренно затаился в углу зала для аудиенций, ожидая результата своей уловки. По сигналу Алп-Арслана Хасан-Себбах положил к ногам монарха fhrist , маленькую книгу (указатель), с помощью которой князь мог в порядке провинций запрашивать листовки, содержащиеся в защитник , который Хасан-Себбах взял из рук своего доверенного помощника. При первом же звонке Хасан тщетно искал желанную листовку. Его преследовали предательства и беспокоили; слух, вызванный этим происшествием в зале, присутствие короля, который был раздражен тем, что обнаружил такой беспорядок в столь важном сборнике, усугубили замешательство Хасана, и он был немедленно вынужден удалиться после строгого выговора со стороны Алп-Арслан. Низам-эль-Мульк был отомщен; он почтительно подошел к королю и заметил ему, что вряд ли можно ожидать большой регулярности в таком серьезном деле, сделанном в такой спешке неспособными людьми.

После этой проверки Хасан больше никогда не появлялся при дворе. История сообщает нам, что он отправился в путешествие в Сирию, где воспринял догмы измаильтянской секты, догмы, которые он решил импортировать в Персию, добавив к ним другие новшества, более соответствующие мнениям суфиев, весьма многочисленных в то время в Персии. королевство, с целью сформировать армию и таким образом стать ужасом для своих врагов. Он действительно вернулся в Персию, но тщательно скрывался, чтобы избежать внимания Низам-эль-Мулька, чьи чувства к нему он подозревал. Он вернулся в свой родной город Рей, после того как некоторое время прожил в Исфахане, где, воодушевленный легкостью, с которой он набирал новых рекрутов, и с помощью своих неофитов, он разработал не меньший план, чем сделать самого суверена дрожать на своем троне. В Рее он привлек к себе несколько недовольных, которые без колебаний приняли догмы, которым он их учил, и заявили, что готовы поддержать его в его замыслах. Затем он решил пойти с ограниченным числом своих учеников и укрепиться на горе Аламут, недалеко от города Казбин, откуда он начал совершать набеги на окрестности, с помощью которых он обеспечивал нужды момент и подготовил снаряжение для своего маленького отряда, который вскоре стал грозным.

Примерно в это же время умер Алп-Арслан, оставив свои обширные поместья своему сыну Малек-Чаху, которому он настоятельно рекомендовал доверить управление Низам-эль-Мульку, своему верному и благочестивому министру. Но этот министр недолго наслаждался этими новыми милостями. Малек-Чах, имевший слабость прислушиваться к клеветническим донесениям своих врагов, отнял у него его тюрбан и чернильницу, знаки отличия высоких функций, которые он так благородно исполнял. Этот позор, способствовавший особой мести, стал причиной смерти великого государственного деятеля. Они нашли его однажды утром, растянувшимся под своей палаткой в ​​царском лагере, убитым спутником Хасана-Себбаха. Перед кончиной, по рассказу летописи, он успел написать Малек-Чаху стихотворение, в котором рекомендовал к его благосклонности своих двенадцать сыновей, которым, по его словам, завещал свои старые и верные услуги .

Хасан-Себбах тем не менее продолжал свои кровавые вылазки, не уважая ни звания, ни пола, безжалостно перерезая глотки всем, кто попадался ему под руку. Испуганный Малек-Ча был вынужден послать войска, чтобы положить конец этим экспедициям, создававшим смуту и ​​смятение во всей империи. Но число сторонников Хасана увеличивалось с каждым днем, и вскоре этот вождь увидел себя достаточно сильным, чтобы отразить энергичную атаку королевских войск и заставить их отступить. После этого успеха Хассан не ставил предела своим подвигам и приобрел такую ​​известность, что ничто, казалось, не могло устоять перед ним.

Смерть Малек-Чаха наступила неожиданно вскоре после смерти Низам-эль-Мулька, и Хасан, поспешив воспользоваться некоторыми экспериментами знаменитого Султана Санджара, преемника Малек-Чаха, шли непрекращающиеся войны в разных ветвях Дом Сельджукидов, войны, которые продолжались до смерти Тугроула III, или от сорока до сорока пяти лет. Султан Санджар, справедливо обеспокоенный ходом вторжения Хасана, решил полностью уничтожить банду разбойников на своей территории, чьи грабежи и убийства сеяли ужас во всех провинциях. С этой целью он реорганизовал армию, с которой лично выступил против агрессоров; но, прибыв на некоторое расстояние от горы Аламут, он увидел однажды утром, проснувшись, воткнутый в землю у изголовья своей кровати кинжал, лезвие которого пронзило адресованную ему записку, где он с испугом прочитал эти слова :

«О Санджар! знай, что если бы я не хотел уважать твои дни, то рука, вонзившая этот кинжал в землю, могла бы с тем же успехом вонзить его в твое сердце».

277

Говорят, что султан был настолько потрясен чтением этой записки, которая открыла ему чудесную власть Хасана-Себбаха над его верными последователями, что он на время отказался от своего плана нападения.

Но вернемся к Хайяму, который, оставаясь чуждым всем этим альтернативам войн, интриг и восстаний, которыми была так наполнена эта эпоха, спокойно жил в родном селе, предавшись страстному изучению философии из суфиев. Окруженный многочисленными друзьями, он искал с ними, в учебе и развлечениях, то экстатическое созерцание, которое другие верят, что они находят, издавая крики и крики, пока голос не исчезнет, ​​как это делают плачущие дервиши; или в круговых движениях, которые практикуются с безумием до головокружения, как у кружащихся дервишей; или, наконец, в зверских пытках, которым индусы подвергают себя до потери сознания. Персидские историки сообщают, что Хайям особенно любил беседовать и пить со своими друзьями, при лунном свете на террасе перед своим домом, сидя на ковре, в окружении певцов и музыкантов, с виночерпием, который с чашей в руке подносил это, в свою очередь, к радостным гостям. Нам кажется, что мы не можем лучше закончить этот беглый биографический и исторический очерк, чем добавить к жизни и творчеству нашего поэта две очень характерные цитаты.

В один из таких вечеров, о которых мы говорим, внезапно налетел порыв ветра, который погасил свечи и опрокинул кувшин с вином, неосторожно поставленный слишком близко к краю террасы. Кувшин был разбит, и вино пролилось. Тотчас же раздраженный Хайям сымпровизировал этот нечестивый катрен, обращённый к Всемогущему:

«Ты разбил мой кувшин с вином, Боже мой! Так Ты затворил для меня врата радости, Господи! Это я пью, а Ты творишь беспорядок пьянства! Ой! (о, если бы мой рот был наполнен землей!) Ты мог бы быть пьян, мой Господь?»

Поэт, произнеся это, бросив взгляд в зеркало, увидел, что лицо его было черным, как уголь. Это было наказание с небес. Затем он сочинил это другое четверостишие, не менее смелое, чем первое, и выражающее в абсолютной форме отвращение поэта к учению о грядущем наказании, записанному в Коране и так горячо проповедуемому муллами.