Бродский стихи лучшее о любви: Ну, время песен о любви — Бродский. Полный текст стихотворения — Ну, время песен о любви

Содержание

Иосиф Бродский. Лучшие стихи Иосифа Бродского на портале ~ Beesona.Ru

Главная ~ Литература ~ Стихи писателей 18-20 века ~ Иосиф Бродский

В этом разделе представлены лучшие стихи замечательного русского писателя Иосифа Бродского написанные на рубеже 18-20 вв.

Лучшие стихи Иосифа Бродского

Бродский Иосиф Александрович (1940 — 1996) — русский и американский поэт, эссеист, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года, поэт-лауреат США в 1991—1992 годах. Стихи писал преимущественно на русском языке, эссеистику на английском. Имеет репутацию одного из крупнейших русских поэтов XX века.

Из слез, дистиллированных зрачком,
гортань мне омывающих, наружу
не пущенных и там, под мозжечком,
образовавших ледяную лужу,

Виктору Голышеву
Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,

Если вдруг забредаешь в каменную траву,
выглядящую в мраморе лучше, чем наяву,
иль замечаешь фавна, предавшегося возне
с нимфой, и оба в бронзе счастливее, чем во……

Мой Tелемак,
Tроянская война
окончена. Кто победил — не помню.
Должно быть, греки: столько мертвецов

По колено в репейнике и в лопухах,
по галош в двухполоске, бегущей попасть под……
разъезд минующий впопыхах;
в сонной жене, как инвалид, по пояс.

Я начинаю год, и рвет огонь
на пустыре иссохшей елки остов
— обглоданного окуня скелет!
И к небу рвется новый Фаэтон,

Это было плаванье сквозь туман.
Я сидел в пустом корабельном баре,
пил свой кофе, листал роман;
было тихо, как на воздушном шаре,

Во время ужина он встал из-за стола

и вышел из дому. Луна светила
по-зимнему, и тени от куста,
превозмогая завитки ограды,

Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,

Это было плаванье сквозь туман.
Я сидел в пустом корабельном баре,
пил свой кофе, листал роман;

было тихо, как на воздушном шаре,

Однажды во дворе на Моховой
стоял я, сжав растерзанный букетик,
сужались этажи над головой,
и дом, как увеличенный штакетник,

Анне Ахматовой
Когда она в церковь впервые внесла
дитя, находились внутри из числа

Новое небо за тридевятью земель.
Младенцы визжат, чтоб привлечь вниманье
аиста. Старики прячут голову под крыло,
как страусы, упираясь при этом клювом

Волосы за висок
между пальцев бегут,
как волны, наискосок,
и не видно губ,

«On a cloud I saw a child,
and he laughing said to me. ..»

W. Blake
[«…Дитя на облачке узрел я,

С красавицей налаживая связь,
вдоль стен тюрьмы, где отсидел три года,
лететь в такси, разбрызгивая грязь,
с бутылкой в сетке — вот она, свобода!

М. Б.
Подруга милая, кабак все тот же.
Все та же дрянь красуется на стенах,
все те же цены. Лучше ли вино?

Я пробудился весь в поту:
мне голос был — «Не всё коту -
сказал он — масленица. Будет -
он заявил — Великий Пост.

Просыпаюсь по телефону, бреюсь,
чищу зубы, харкаю, умываюсь,
вытираюсь насухо, ем яйцо.
Утром есть что делать, раз есть лицо.

Томасу Венцлова
Развалины есть праздник кислорода
и времени. Новейший Архимед
прибавить мог бы к старому закону,

Коньяк в графине — цвета янтаря,
что, в общем, для Литвы симптоматично.
Коньяк вас превращает в бунтаря.
Что не практично. Да, но романтично.

Я дважды пробуждался этой ночью

и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью,

Однажды этот южный городок
был местом моего свиданья с другом;
мы оба были молоды и встречу
назначили друг другу на молу,

Великий человек смотрел в окно,
а для нее весь мир кончался краем
его широкой, греческой туники,
обильем складок походившей на

Похож на голос головной убор.
Верней, похож на головной убор мой голос.
Верней, похоже, горловой напор
топорщит на моей ушанке волос.

М. Б.
Ноябрьским днем, когда защищены
от ветра только голые деревья,
а все необнаженное дрожит,

С красавицей налаживая связь,
вдоль стен тюрьмы, где отсидел три года,
лететь в такси, разбрызгивая грязь,
с бутылкой в сетке — вот она, свобода!

М.Б.
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.


За рубашкой в комод полезешь, и день……
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла……
города, человеков, но для начала зелень.

Verra la morte e avra i tuoi occhi.
C. Pavese
«Придет смерть, и у нее
будут твои глаза»

Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серое цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечётного октября,
ежась, число округляешь до «ох ты бля».

Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму

Ты поскачешь во мраке, по бескрайним. …..
вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к……
вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по……
освещенный луной, и ее замечая одну.

V.S.
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы

Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.

Время года — зима. На границах спокойствие…….
переполнены чем-то замужним, как вязким……
И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,
торжествующей втуне победу над щучьим. …..

Весы качнулись. Молвить не греша,
ты спятила от жадности, Параша.
Такое что-то на душу, спеша
разбогатеть, взяла из ералаша,

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день……
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла……
города, человеков, но для начала зелень.

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существование для тебя.
…В который раз на старом пустыре

I
Она: Ах, любезный пастушок,
у меня от жизни шок.
Он: Ах, любезная пастушка,

Миновала зима. Весна
еще далека. В саду
еще не всплыли со дна
три вершины в пруду.

Сознанье, как шестой урок,
выводит из казенных стен
ребенка на ночной порог.
Он тащится во тьму затем,

День назывался «первым сентября».
Детишки шли, поскольку — осень, в школу.
А немцы открывали полосатый
шлагбаум поляков. И с гуденьем танки,

Он здесь бывал: еще не в галифе —
в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.
Арестом завсегдатаев кафе
покончив позже с мировой культурой,

Ты стоишь в стакане передо мной, водичка,
и глядишь на меня сбежавшими из-под крана
глазами, в которых, блестя, двоится
прозрачная тебе под стать охрана.

Сознанье, как шестой урок,
выводит из казенных стен
ребенка на ночной порог.
Он тащится во тьму затем,

F. W.
На Прачечном мосту, где мы с тобой
уподоблялись стрелкам циферблата,
обнявшимся в двенадцать перед тем,

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно —……
Только в уборную — и сразу же возвращайся.

Время года — зима. На границах спокойствие…….
переполнены чем-то замужним, как вязким……
И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,
торжествующей втуне победу над щучьим……

Ну, как тебе в грузинских палестинах?
Грустишь ли об оставленных осинах?
Скучаешь ли за нашими лесами,
когда интересуешься Весами,

Переживи всех.
Переживи вновь,
словно они — снег,
пляшущий снег снов.

Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму

Откуда ни возьмись -
как резкий взмах -
Божественная высь
в твоих словах -

Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.

Евгению Рейну, с любовью
Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый

Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию — спиной.
К любви своей потерянной — лицом.
И грудь — велосипедным колесом.

Сын! Если я не мертв, то потому
что, связок не щадя и перепонок,
во мне кричит всё детское: ребенок
один страшится уходить во тьму.

Вот я и снова под этим бесцветным небом,
заваленным перистым, рыхлым, единым хлебом
души. Немного накрапывает. Мышь-полевка
приветствует меня свистом. Прошло полвека.

Волосы за висок
между пальцев бегут,
как волны, наискосок,
и не видно губ,

I
Если кончу дни под крылом голубки,
что вполне реально, раз мясорубки
становятся роскошью малых наций -

Миновала зима. Весна
еще далека. В саду
еще не всплыли со дна
три вершины в пруду.

Отказом от скорбного перечня — жест
большой широты в крохоборе!-
сжимая пространство до образа мест,
где я пресмыкался от боли,

Мы возвращаемся с поля. Ветер
гремит перевёрнутыми колоколами вёдер,
коверкает голые прутья ветел,
бросает землю на валуны.

Тебе, когда мой голос отзвучит
настолько, что ни отклика, ни эха,
а в памяти — улыбку заключит
затянутая воздухом прореха,

В стропилах воздух ухает, как сыч.
Скрипит ольха у дальнего колодца.
Бегущий лес пытается настичь
бегущие поля. И удается

Вполголоса — конечно, не во весь -
прощаюсь навсегда с твоим порогом.
Не шелохнется град, не встрепенется весь
от голоса приглушенного.

1
Бобо мертва, но шапки недолой.
Чем объяснить, что утешаться нечем.
Мы не проколем бабочку иглой

Мои мечты и чувства в сотый раз
идут к тебе дорогой пилигримов.
В. Шекспир
Мимо ристалищ, капищ,

1
На склоне лет я на ограду влез
Я удовлетворял свой интерес
к одной затворнице и зная

Сын! Если я не мертв, то потому
что, связок не щадя и перепонок,
во мне кричит всё детское: ребенок
один страшится уходить во тьму.

I
Сказать, что ты мертва?
Но ты жила лишь сутки.
Как много грусти в шутке

В стропилах воздух ухает, как сыч.
Скрипит ольха у дальнего колодца.
Бегущий лес пытается настичь
бегущие поля. И удается

Сумерки. Снег. Тишина. Весьма
тихо. Аполлон вернулся на Демос.
Сумерки, снег, наконец, сама
тишина — избавит меня, надеюсь,

Вполголоса — конечно, не во весь -
прощаюсь навсегда с твоим порогом.
Не шелохнется град, не встрепенется весь
от голоса приглушенного.

Однажды этот южный городок
был местом моего свиданья с другом;
мы оба были молоды и встречу
назначили друг другу на молу,

Это было плаванье сквозь туман.
Я сидел в пустом корабельном баре,
пил свой кофе, листал роман;
было тихо, как на воздушном шаре,

Я покидаю город, как Тезей -
свой Лабиринт, оставив Минотавра
смердеть, а Ариадну — ворковать
в объятьях Вакха.

В эту зиму с ума
я опять не сошел. А зима,
глядь, и кончилась. Шум ледохода
и зеленый покров

Чучело перепелки
стоит на каминной полке.
Старые часы, правильно стрекоча,
радуют ввечеру смятые перепонки.

Похож на голос головной убор.
Верней, похож на головной убор мой голос.
Верней, похоже, горловой напор
топорщит на моей ушанке волос.

Заморозки на почве и облысенье леса,
небо серое цвета кровельного железа.
Выходя во двор нечётного октября,
ежась, число округляешь до «ох ты бля».

И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто
не потревожит сны.

Время года — зима. На границах спокойствие…….
переполнены чем-то замужним, как вязким……
И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,
торжествующей втуне победу над щучьим……

Not with a bang but a whimper.*
T.S.Eliot
Март на исходе, и сад мой пуст.
Старая птица, сядь на куст,

Чердачное окно отворено.
Я выглянул в чердачное окно.
Мне подоконник врезался в живот.
Под облаками кувыркался голубь.

Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно

Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,

Октябрь — месяц грусти и простуд,
а воробьи — пролетарьят пернатых -
захватывают в брошенных пенатах
скворечники, как Смольный институт.

«Скучен вам, стихи мои, ящик. ..»
Кантемир
Не хотите спать в столе. Прытко
возражаете: «Быв здраву,

Л.В. Лифшицу
Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,

TOP-20 лучших стихотворений Иосифа Бродского:

Три самых популярных стихотворения Иосифа Бродского

Три самых популярных стихотворения Иосифа Бродского

Великий поэт и несравненный драматург советского и американского пространства. Невозможно представить поэтическую культуру СССР без Иосифа Александровича Бродского. Посетители одного из популярных сайтов выбрали три самые лучшие стихотворения Иосифа Бродского — еврея, русского поэта с американским гражданством (так он себя называл).

Его стихи — это не просто предложения, наложенные на рифму, это не просто текст со смыслом. Стихи — это коридор между поэтом и читателем. Порой настолько узкий, что по нему даже мысль не может пройти целиком.

Бродский стихи не просто сочинял, а в каждое слово вкладывал смысл. Их нужно читать вслух, не шёпотом, а именно вслух. А еще нужно думать. Автор в каждой строчке оставляет нам такую возможность.

Я вас любил, 1974

Я вас любил. Любовь ещё (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги,
Всё разлетелось к чёрту, на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее, виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Чёрт! всё не по-людски!

Я Вас любил так сильно, безнадежно,
как дай Вам бог другими — — — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду — дважды
сей жар в груди, ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться — «бюст» зачеркиваю — уст!

Не выходи из комнаты, 1970

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счётчиком. А если войдёт живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; ещё одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

Одиночество, 1959

Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —

ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклонятся данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

Если ли у Вас любимое стихотворение Иосифа Бродского? Какое стихотворение Бродского Вы считаете лучшим? Напишите, пожалуйста, в комментариях.

Избранные стихотворения (слушать аудиокнигу бесплатно)

02:50

01 Ночной полет 1962

00:34

02 Дни бегут надо мной 1964

01:16

03 Как тюремный засов 1964

06:40

04 Новые стансы к Августе 1964

01:10

06 1 января 1965

00:48

07 В деревне Бог живет не по углам 1965

02:07

08 Подсвечник 1968

04:45

09 Остановка в пустыне 1966

00:40

10 Песенка 1965

08:24

11 Прощайте мадемуазель Вероника 1967

02:08

12 Фонтан 1967

02:53

13 Строфы 1968

01:22

14 Зимним вечером в Ялтe 1969

01:23

15 Дидона и Эней 1969

01:12

16 Почти элегия 1968

03:14

17 С видом на морe 1969

01:48

18 7 лет спустя 1969

04:06

19 Kонец прекрасной эпохи 1969

01:35

20 Второе рождество на берегу 1971

04:10

21 Натюрморт 1971

04:18

22 Письма римскому другу 1972

01:32

23 Не выходи из комнаты 1970

01:50

24 Я всегда твердил что судьба игра 1971

03:32

25 Перед памятником Пушкину в Одессe 1971

04:47

26 Бабочкa 1972

Иосиф Бродский в списке 100 лучших стихотворений всех времен

org/CreativeWork»> org/CreativeWork»> org/CreativeWork»> org/CreativeWork»> org/CreativeWork»> org/CreativeWork»> org/CreativeWork»>

Место в списке кандидатов: 229
Баллы: 311
Средний балл: 0.38

org/AggregateRating»>

Место в списке кандидатов: 328
Баллы: 181
Средний балл: 1.02

Место в списке кандидатов: 375
Баллы: 150
Средний балл: 0. 13

Место в списке кандидатов: 389
Баллы: 140
Средний балл: 0.70

Место в списке кандидатов: 438
Баллы: 131
Средний балл: 0.80

org/AggregateRating»>

Место в списке кандидатов: 440
Баллы: 131
Средний балл: 0.72

Место в списке кандидатов: 439
Баллы: 131
Средний балл: 0. 72

Место в списке кандидатов: 444
Баллы: 125
Средний балл: 0.86

Место в списке кандидатов: 445
Баллы: 125
Средний балл: 0.58

org/AggregateRating»>

Место в списке кандидатов: 450
Баллы: 118
Средний балл: 0.99

Место в списке кандидатов: 461
Баллы: 107
Средний балл: 0. 75

Место в списке кандидатов: 462
Баллы: 107
Средний балл: 0.72

Место в списке кандидатов: 463
Баллы: 107
Средний балл: 0.49

org/AggregateRating»>

Место в списке кандидатов: 464
Баллы: 106
Средний балл: 1.15

Место в списке кандидатов: 465
Баллы: 106
Средний балл: 0. 87

Место в списке кандидатов: 466
Баллы: 106
Средний балл: 0.75

Место в списке кандидатов: 467
Баллы: 106
Средний балл: 0.70

org/AggregateRating»>

Место в списке кандидатов: 468
Баллы: 106
Средний балл: 0.60

Место в списке кандидатов: 469
Баллы: 106
Средний балл: 0. 53

Место в списке кандидатов: 471
Баллы: 105
Средний балл: 0.67

Место в списке кандидатов: 472
Баллы: 104
Средний балл: 0.63

org/AggregateRating»>

Место в списке кандидатов: 473
Баллы: 102
Средний балл: 0.79

Место в списке кандидатов: 474
Баллы: 102
Средний балл: 0. 73

Место в списке кандидатов: 475
Баллы: 102
Средний балл: 0.64

Место в списке кандидатов: 476
Баллы: 102
Средний балл: 0.61

Место в списке кандидатов: 477
Баллы: 102
Средний балл: 0.53

Место в списке кандидатов: 478
Баллы: 102
Средний балл: 0.46

Место в списке кандидатов: 479
Баллы: 102
Средний балл: 0.32

Место в списке кандидатов: 480
Баллы: 101
Средний балл: 1.26

Место в списке кандидатов: 481
Баллы: 101
Средний балл: 0.71

Место в списке кандидатов: 608
Баллы: 34
Средний балл: 0.34

Место в списке кандидатов: 1335
Баллы: -9
Средний балл: -0.31

Место в списке кандидатов: 1343
Баллы: -34
Средний балл: -1.54

Юбилей Иосифа Бродского. Лучшие песни на его стихи

https://ria.ru/20200524/1571847955.html

Юбилей Иосифа Бродского. Лучшие песни на его стихи

Юбилей Иосифа Бродского. Лучшие песни на его стихи — РИА Новости, 24.05.2020

Юбилей Иосифа Бродского. Лучшие песни на его стихи

Иосиф Александрович Бродский уже давно больше чем поэт, больше чем легенда и даже больше чем символ. Среда, погрузившись в которую, совершенно не стремишься ее… РИА Новости, 24.05.2020

2020-05-24T08:00

2020-05-24T08:00

2020-05-24T08:00

культура

иосиф бродский

андрей макаревич

александр васильев (музыкант)

сплин

диана арбенина

ночные снайперы

светлана сурганова

/html/head/meta[@name=’og:title’]/@content

/html/head/meta[@name=’og:description’]/@content

https://cdnn21.img.ria.ru/images/07e4/05/16/1571847159_0:161:3071:1888_1920x0_80_0_0_e3a76d39dbe330412dce0fdfba49aaba.jpg

МОСКВА, 24 мая — РИА Новости, Павел Сурков. Иосиф Александрович Бродский уже давно больше чем поэт, больше чем легенда и даже больше чем символ. Среда, погрузившись в которую, совершенно не стремишься ее покидать. И неудивительно, что певучесть строк Бродского просто обязана была прорасти в песнях. В день 80-летия поэта предлагаем вам не только вспомнить, но и спеть любимые строчки.Машина времениВ 1995 году, когда Андрей Макаревич записал совместный альбом с писателем Юзом Алешковским, в знаменитом нью-йоркском эмигрантском ресторане «Русский самовар» (или просто «Самовар»), совладельцем которого был Бродский, устроили по этому поводу вечеринку. Поэт, пришедший поздравить Алешковского, повертел в руках свежий диск и пробормотал: «Может, и мне альбом записать?»И вскоре Макаревич и Александр Кутиков уговорили Бродского сделать пластинку — но не песен, а стихов в собственном исполнении. Поэт согласился.Через несколько дней подготовили студию, автор сам сделал подборку стихов и записал все с одного дубля. Правда, результат ему не понравился — на следующий день он переписал все заново. Итогом стал выпущенный на Sintez Records (лейбл, основанный Кутиковым) аудиоальбом стихов Бродского в авторском исполнении — феноменальный и невероятно ценный артефакт эпохи. В нем нет музыки, но есть нечто большее — мелодика авторского прочтения, столь похожая на магическое заклинание.Под гитару от первого лицаК этому времени поэзию Бродского уже перекладывали на ноты: творчество и сама фигура поэта стали культовыми еще при его жизни в 60-х годах. Неудивительно, что первыми к стихам Иосифа Александровича обратились представители популярной тогда авторской песни (например, без «Пилигримов» не обходился ни один концерт Евгения Клячкина). Но по-настоящему посвятил свою жизнь изучению природы песенного стихосложения и творчества Нобелевского лауреата другой известный бард — Александр Мирзаян. Песни на стихи Бродского составляют чуть ли не основной корпус сочинений исполнителя.Иногда Александр позволял себе некоторые вольности с оригинальным текстом. Например, знаменитые «Письма римскому другу» просто отказывались ложиться на придуманную Мирзаяном музыку: последняя строка «Дрозд щебечет в шевелюре кипариса» своей звеняще-шипящей аллитерацией никак не хотела попадать в коду песни. И тогда он просто поменял две последние строчки местами — о чем благородно предупреждал слушателей на концертах. Бродский в стиле рокМирзаяновские песни на стихи Бродского вышли далеко за пределы бардовской среды. Для самого Александра было удивлением, что знаменитый рок-музыкант Анатолий Крупнов, например, записал собственную версию его «Танго» для своего альбома «Чужие Песни И Несколько Своих». Спора по поводу дележа авторских прав не случилось: альбом для Крупнова оказался посмертным, а Мирзаян с достоинством воспринял рокерский кавер.Впрочем, чувственность лирики Бродского оказалась близка многим рок-исполнителям. Так, Светлана Сурганова и Диана Арбенина («Ночные снайперы»), уже когда начали сольную карьеру, обратились к его творчеству. Но и тут отразилась разница характеров музыкантов: Арбенина выбрала для музыкального прочтения «Я сижу у окна», где можно было дать волю затаенной энергии, вот-вот готовой перейти в крик, если не в истерику.Сурганова же, наоборот, исполнила «Неужели не я…» — вышла пронзительная лирическая баллада.»Мужское начало» стихов Бродского в музыке почти идеально воплотила группа «Сплин». Для петербуржца Александра Васильева поэт был и остается одним из главных титанов, подступиться к творчеству которого музыкант хотел давно, но совершенно не желал делать это наспех. Итогом довольно долгого раздумья стал «Конец прекрасной эпохи» — стихотворение с множеством подтекстов и вариантов прочтения: песня, идеально подходящая под меланхолию и рефлексивность творчества Васильева — как сольного, так и с группой «Сплин».Последним на данный момент рок-обращением к поэзии Бродского стал сингл Земфиры «Джозеф» — соединение «Новых стансов к Августе» и «Румянцевой победам».Песню неоднозначно восприняли в музыкальном сообществе. Но, как и все, что выпускает Земфира, она стала важным событием в мире отечественной музыки. С днем рождения, Иосиф Александрович! Однако у нас есть и еще один удивительный артефакт: видеозапись из все того же «Самовара», где Бродский самозабвенно под аккомпанемент ресторанных музыкантов поет «Очи черные». Делает это нежно, трогательно, вопиюще немузыкально, но абсолютно искренне.

https://ria.ru/20200217/1564797702.html

сша

россия

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

2020

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

Новости

ru-RU

https://ria.ru/docs/about/copyright.html

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

https://cdnn21.img.ria.ru/images/07e4/05/16/1571847159_171:0:2902:2048_1920x0_80_0_0_0a03e6862ad665ecdfc4a81b148ed6b7.jpg

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

иосиф бродский, андрей макаревич, александр васильев (музыкант), сплин, диана арбенина, ночные снайперы, светлана сурганова, александр мирзоян, книги, музыка, сша, россия

МОСКВА, 24 мая — РИА Новости, Павел Сурков. Иосиф Александрович Бродский уже давно больше чем поэт, больше чем легенда и даже больше чем символ. Среда, погрузившись в которую, совершенно не стремишься ее покидать. И неудивительно, что певучесть строк Бродского просто обязана была прорасти в песнях. В день 80-летия поэта предлагаем вам не только вспомнить, но и спеть любимые строчки.

Машина времени

В 1995 году, когда Андрей Макаревич записал совместный альбом с писателем Юзом Алешковским, в знаменитом нью-йоркском эмигрантском ресторане «Русский самовар» (или просто «Самовар»), совладельцем которого был Бродский, устроили по этому поводу вечеринку. Поэт, пришедший поздравить Алешковского, повертел в руках свежий диск и пробормотал: «Может, и мне альбом записать?»

И вскоре Макаревич и Александр Кутиков уговорили Бродского сделать пластинку — но не песен, а стихов в собственном исполнении. Поэт согласился.

Через несколько дней подготовили студию, автор сам сделал подборку стихов и записал все с одного дубля. Правда, результат ему не понравился — на следующий день он переписал все заново.

Итогом стал выпущенный на Sintez Records (лейбл, основанный Кутиковым) аудиоальбом стихов Бродского в авторском исполнении — феноменальный и невероятно ценный артефакт эпохи. В нем нет музыки, но есть нечто большее — мелодика авторского прочтения, столь похожая на магическое заклинание.

Под гитару от первого лица

К этому времени поэзию Бродского уже перекладывали на ноты: творчество и сама фигура поэта стали культовыми еще при его жизни в 60-х годах. Неудивительно, что первыми к стихам Иосифа Александровича обратились представители популярной тогда авторской песни (например, без «Пилигримов» не обходился ни один концерт Евгения Клячкина).

Но по-настоящему посвятил свою жизнь изучению природы песенного стихосложения и творчества Нобелевского лауреата другой известный бард — Александр Мирзаян. Песни на стихи Бродского составляют чуть ли не основной корпус сочинений исполнителя.

Иногда Александр позволял себе некоторые вольности с оригинальным текстом. Например, знаменитые «Письма римскому другу» просто отказывались ложиться на придуманную Мирзаяном музыку: последняя строка «Дрозд щебечет в шевелюре кипариса» своей звеняще-шипящей аллитерацией никак не хотела попадать в коду песни. И тогда он просто поменял две последние строчки местами — о чем благородно предупреждал слушателей на концертах.

Бродский в стиле рок

Мирзаяновские песни на стихи Бродского вышли далеко за пределы бардовской среды. Для самого Александра было удивлением, что знаменитый рок-музыкант Анатолий Крупнов, например, записал собственную версию его «Танго» для своего альбома «Чужие Песни И Несколько Своих». Спора по поводу дележа авторских прав не случилось: альбом для Крупнова оказался посмертным, а Мирзаян с достоинством воспринял рокерский кавер.

Впрочем, чувственность лирики Бродского оказалась близка многим рок-исполнителям. Так, Светлана Сурганова и Диана Арбенина («Ночные снайперы»), уже когда начали сольную карьеру, обратились к его творчеству. Но и тут отразилась разница характеров музыкантов: Арбенина выбрала для музыкального прочтения «Я сижу у окна», где можно было дать волю затаенной энергии, вот-вот готовой перейти в крик, если не в истерику.

Сурганова же, наоборот, исполнила «Неужели не я…» — вышла пронзительная лирическая баллада.

«Мужское начало» стихов Бродского в музыке почти идеально воплотила группа «Сплин». Для петербуржца Александра Васильева поэт был и остается одним из главных титанов, подступиться к творчеству которого музыкант хотел давно, но совершенно не желал делать это наспех. Итогом довольно долгого раздумья стал «Конец прекрасной эпохи» — стихотворение с множеством подтекстов и вариантов прочтения: песня, идеально подходящая под меланхолию и рефлексивность творчества Васильева — как сольного, так и с группой «Сплин».

Последним на данный момент рок-обращением к поэзии Бродского стал сингл Земфиры «Джозеф» — соединение «Новых стансов к Августе» и «Румянцевой победам».

Песню неоднозначно восприняли в музыкальном сообществе. Но, как и все, что выпускает Земфира, она стала важным событием в мире отечественной музыки.

С днем рождения, Иосиф Александрович!

Однако у нас есть и еще один удивительный артефакт: видеозапись из все того же «Самовара», где Бродский самозабвенно под аккомпанемент ресторанных музыкантов поет «Очи черные». Делает это нежно, трогательно, вопиюще немузыкально, но абсолютно искренне.

17 февраля 2020, 08:00КультураУлетевший в небо. День памяти Александра Башлачева

«Я БЫ ЗАИЧЬИ УШИ ПРИШИЛ К ЛИЦУ…». Бродский: Русский поэт

«Я БЫ ЗАИЧЬИ УШИ ПРИШИЛ К ЛИЦУ…»

Иосиф Бродский решил пришить заячьи уши не ради карнавальной забавы или услады соседских ребятишек. Это был его трагический вопль всему миру о рушащейся любви, о великих надеждах и еще более великих крушениях.

Я бы заячьи уши пришил к лицу,

наглотался б в лесах за тебя свинцу,

но и в черном пруду из дурных коряг

я бы всплыл пред тобой, как не смог «Варяг».

Но, видать, не судьба, и года не те…

Прекрасное стихотворение «Дружок», ставшее позже песней. Так и видишь храброго зайца со свисающими вниз ушами, готового на всё ради своей любимой. Может быть, мировая поэзия и выиграла от этой неразделенной любви, но вряд ли поэт использовал образ Марины Басмановой лишь как символ любви, как прообраз Лауры или Беатриче. Может, он тогда и вены резал не один раз тоже ради поэтической игры? Может, поехал из Москвы прямо в лапы к ждущей его милиции и к своему судебному сроку все ради того же поэтического образа?

Нет, как бы ни кривились иные оппонентки, Иосиф Бродский был поглощен одной на многие годы и десятилетия любовной страстью к конкретному человеку, любил его со всей определенностью и детальностью. Он мог войти в любую роль, чтобы прояснить свои чувства, но роль возлюбленного он не играл никогда. Он мог сколько угодно играть в зайца — это был его карнавал, но именно его, и никого больше. Заячья игра была им придумана не для парадных встреч, а для хоть какого-то объяснения своей любви. Но когда пришла зима в их любви, тут уж не помогали никакие храбрые пляски:

Пришла зима. Ни рыб, ни мух, ни птиц.

Лишь воет волк да зайцы пляшут храбро.

Как ни пляши, но опять же из его «заячьих стихов» мы знаем:

Что тут скорбеть? Вот и достиг сходства велика.

Вот тебе месть: сам разгляди сразу два зайца.

Тщишься расчесть, милый, поди, с кем оказался?..

И уже в 1980 году, тогда же, когда был написан «Дружок» с пришитыми заячьими ушами, пишутся и «Стихи о зимней кампании…»:

Если что-то чернеет, то только буквы.

Как следы уцелевшего чудом зайца…

Но забудем об уцелевшем чудом зайце, пришившем уши к лицу, чтобы хоть в этом шутовском облике оказаться рядом с любимой. Его прекрасные любовные стихи, его «Новые стансы к Августе» всегда были обеспечены реальным содержанием. Да еще каким! Новогоднюю ночь с 1963 на 1964 год Марина Басманова провела в Комарове на писательской даче вместе с Дмитрием Бобышевым. От этих страстей загорелись даже занавески на окнах дачи. Позже Бобышев вспоминал:

Но как остановились эти лица,

когда вспорхнула бешеная птица

в чужом дому на занавес в окне,

в чужом дому, в своем дыму, в огне…

Немногое пришлось тогда спасти!

Нет, дом был цел, но с полыханьем стога

сгорали все обратные пути,

пылали связи…

…Моя свобода и твоя отвага —

не выдержит их белая бумага,

и должен этот лист я замарать

твоими поцелуями, как простынь,

и складками, и пеплом папиросным,

и обещанием имен не раскрывать.

Я не собираюсь ни в чем оправдывать Бобышева, восполнившего свою поэтическую зависть к таланту Бродского романом с его невестой. Прав Сергей Довлатов, написавший: «Знаю я Диму, переспит с чужой женой и скажет — я познал Бога!» Увы, так и было. По-мужски его и на дуэль можно было вызвать, и морду набить, и просто с моста какого-нибудь сбросить. Тем более он знал, что по пятам за Иосифом ходят гэбэшники — и подло спровоцировал его на приезд из спасительной Москвы в Питер. А дальше, как и положено, арест, суд, ссылка в Норенскую.

Но, думаю, в самом любовном романе он как бы и ни при чем. Марина, уж не знаю зачем и по каким колдовским наговорам, сама выбрала его как временного ухажера. Бобышев-то уже решил и жениться на Марине — мол, пусть мне Иосиф всю жизнь завидует. А Марина покрутила с ним на виду у всех и грубо отставила. Для полноты издевки еще раз пришла к нему уже беременная от Бродского и спросила: «Возьмешь с ребенком от Иосифа навсегда?» А получив согласие, отвернулась от него и ушла, тоже навсегда…

Тогда, с тогда еще чужой невестой,

шатался я, повеса всем известный,

по льду залива со свечой в руке,

и брезжил поцелуй невдалеке.

Мне такое предательство друга противно, вызывает омерзение. Напроказил в Питере и приехал в Норенскую вслед за Мариной. Как его Иосиф там не убил топором, не переехал трактором? Поделом было бы… О нем и писать не хочу. И мемуары у него такие же мерзкие, пошлые.

В чем вечная загадка Марины Басмановой, никем и никогда не разгаданная? Не то, что простил, а выпросил прощение у нее Иосиф Бродский, зажили вместе дальше. Уже и ребенка от него ждала, ни о каких абортах не думала. И вновь ушла. Родила сына, назвала, как в «Пророчестве» Бродского, Андреем, но и фамилию дала свою — Басманов, и отчество сначала хотела дать от деда, Павлович, и лишь потом, смягчившись, назвала Осиповичем. И так продолжалось вплоть до женитьбы Бродского на Марии в 1990 году.

Марина сама мне рассказывала, что Бродский из Америки, уже став нобелевским лауреатом, все так же уговаривал ее приехать с сыном к нему. Какая уж тут корысть: жила в бедности, вдвоем с сыном, ни за кого замуж не собиралась. Никаких интервью, никаких мемуаров, ни одной фотографии в печати.

Я спрашиваю ее: вы же героиня мировой поэзии, неужели от себя так ничего никому никогда и не расскажете, не напишете? Читателя же не интимные подробности интересуют — важно знать, как создавались такие изумительные стихи, отнюдь не виртуальные, не замаскированные, о ней, о Марине Басмановой. Напишите хотя бы комментарии! Может, и напишутся…

С Мариной у нас отношения дружеские. Во-первых, она знает, что когда-то я был вхож в кружок художника Владимира Стерлигова и его жены Татьяны Глебовой, куда ходили и ее родители, известные питерские художники, ученики Казимира Малевича; может, мы даже и встречались тогда в юности, под Ленинградом. Во-вторых, и взгляды на многое у нас с Мариной схожие. Скажу только, что наши либералы зря раздувают сплетню о якобы антисемитизме Басмановых: не было никакого антисемитизма в стерлиговском кружке. Да и вряд ли Марина при ее независимости стала бы спрашивать совета у родителей. И тем более, будь она антисемиткой, не стала бы рожать ребенка от Бродского. В ее нежелании выйти за него замуж, уехать в Америку, жить с ним — знаменитым, всемирно признанным, преуспевающим — одним домом, видна выстраданная ею концепция своей жизни, своего принципиального одиночества. Даже единственного сына Андрея Марина Павловна рано отпустила от себя, дав ему полную волю.

Бродский как-то уже после северной ссылки специально съездил на ту комаровскую дачу, где Марина осознанно устроила небольшой пожар. И многие его стихи о горении, о пепле, о пожаре идут как воспоминание об этом пожаре Марины. В каком-то смысле он был в восторге от ее поведения, хотя мучений эта любовь ему доставляла гораздо больше, чем Марине. Мгновения любви сменялись месяцами отчуждения, месяцы совместной почти семейной жизни в той же Норенской сменялись годами редких телефонных звонков и писем. Хочется верить, что эти письма с обеих сторон не уничтожены.

Прощай, прощай — шепчу я на ходу,

среди знакомых улиц вновь иду,

подрагивают стекла надо мной,

растет вдали привычный гул дневной,

а в подворотнях гасятся огни.

— Прощай, любовь, когда-нибудь звони.

Стихи, посвященные Марине, связанные с Мариной, Бродский считал главным делом своей жизни. Сравнивал с «Божественной комедией» Данте. Сегодня чуть ли не большинство исследователей его творчества стараются отодвинуть любовную лирику куда-то в сторону, найти ей замену. Журналы пестрят статьями и очерками, беседами и признаниями о десятках Любовей Иосифа Бродского. Его активно популяризируемый «донжуанский список» давно уже обогнал пушкинский. Но все это ложь — на самом деле любовь вплоть до последних лет жизни у него была одна, и звали ее Марина.

А выше страсть, что смотрит с высоты

бескрайней на пылающее зданье.

Оно уже со временем на ты.

А выше только боль и ожиданье.

На Рождество 1966 года Иосифом и Мариной был зачат их единственный ребенок Андрей. С тех пор Рождество стало для поэта еще более важным праздником. Андрей родился 8 октября 1967 года. Отец подарил сыну в день его рождения Библию с надписью: «Андрею на всю жизнь». Написал и стихотворение:

Сын! Если я не мертв, то потому

что знаю, что в Аду тебя не встречу.

Апостол же, чьей воле я перечу,

в Рай не позволит занести чуму.

Грех спрашивать с разрушенных орбит!

Но лучше мне кривиться в укоризне,

чем быть тобой неузнанным при жизни.

Услышь меня, отец твой не убит.

Потом, в Нью-Йорке у него над камином висели две фотографии — портрет Ахматовой и та, где была запечатлена Марина с сыном, оставшиеся в России.

Людмила Штерн вспоминает: «Когда родился Андрей, Иосиф был в совершенном отчаянии от того, что Марина отказалась дать сыну его фамилию. И записала Басмановым. Мы вместе звонили адвокату Киселеву, спрашивая, можно ли на нее воздействовать в судебном порядке. Воздействовать было нельзя. Мы утешали Иосифа, пытаясь объяснить ему, что Андрей не стал Бродским не „назло“ и не из-за жгучего антисемитизма ее родителей. Просто в нашей стране Басмановым легче выжить, чем Бродским. „Но я могу требовать, чтобы мой сын хотя бы был Иосифовичем?“ — настаивал Бродский. Марина записала Андрея Осиповичем, поделив, вероятно, его отцовство между Бродским и Мандельштамом».

К сожалению, Марина не поощряла общение папы с малышом, близости родительской не возникло. Когда Бродский уезжал в Америку, сыну было всего пять лет, да и то, когда изредка встречались, Марина не разрешала Иосифу говорить, что он — папа Андрея. Марина полностью управляла своей жизнью и жизнью сына. Такая она и до сих пор, волевая, энергичная.

Андрей и сейчас живет в Петербурге. Так же, как отец, не был склонен к учебе, тоже не окончил школу. К сожалению, талантов отца не унаследовал. Увлекался рок-музыкой, но это привело лишь к ссоре с отцом. В свой единственный приезд к отцу в Америку Андрей, получив в подарок от него гитару, сыграл на ней песню из репертуара Александра Башлачева — кстати, совсем неплохого поэта. Иосиф Бродский был в шоке. Он звонил другу Владимиру Уфлянду и с ужасом говорил: «Боже мой, он лежит на диване и поет какие-то ужасные песни! Это же невозможно слушать!»

Честно говоря, не понимаю в данном случае Бродского. Мой ирландский внук Сева Бондаренко тоже бренчит что-то на рок-гитаре. Я не собираюсь ни восторгаться его кельтскими рок-мелодиями, ни негодовать. Наши отцы, что у Бродского — морской советский офицер, что у меня — специалист по лесу, тоже возмущались, когда мы читали Дос-Пассоса или Хемингуэя вместо положенного Тургенева, но никому не звонили с ужасом. Дело, думаю, не столько в консерватизме Бродского, сколько в изначальном отсутствии контакта между отцом и сыном. Их взаимное отчуждение и привело к непониманию друг друга. По следам визита сына поэт написал тогда довольно мрачное стихотворение:

Воротиться сюда через двадцать лет,

отыскать в песке босиком свой след.

И поднимет барбос лай на весь причал

не признаться, что рад, а что одичал.

Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;

но прислуга мертва опознать твой шрам.

А одну, что тебя, говорят, ждала,

не найти нигде, ибо всем дала.

Твой пацан подрос; он и сам матрос,

и глядит на тебя, точно ты — отброс.

И язык, на котором вокруг орут,

разбирать, похоже, напрасный труд.

Хорошо, что есть уже три внучки, которые не унаследовали от дедушки с бабушкой скрытность и замкнутость и готовы отвечать за весь род Бродских-Басмановых.

Андрей как-то наткнулся на строчку в стихах отца: «Ты тоже был женат на бляди…», сказал, что этого не простит Бродскому и отомстит за мать. Живет он вольным художником, фотографом или тунеядцем, пора уже судить, как отца… Считает себя коммунистом. После поездки к отцу в Нью-Йорк в середине 1990-х годов написал матерную книжку о приключениях в Америке… Иосиф Бродский как-то в сердцах назвал его «предварительным эскизом».

Ведь каждый, кто в изгнанье тосковал,

рад муку, чем придется, утолить

и первый подвернувшийся овал

любимыми чертами заселить.

Всю жизнь Бродский любил одну-единственную женщину, хотя в гневе и называл ее врагиней, блудней с рыбьей кровью, но именно ей посвятил все свои лучшие любовные стихи плюс одно антилюбовное («Дорогая, я вышел сегодня из дому…»).

В воспоминаниях о нем пишут о его бесконечных любовных романах. Романы были, но любовные ли они? Пассионарный, энергичный, полный сил мужчина нуждался в женской ласке и даруемом ею вдохновении. Поэтому он охотно шел навстречу поклонницам, всегда окружавшим его. Вскоре после эмиграции сдружился с француженкой Вероникой Шильц, своей «персидской стрелой».

Ты стремительно движешься. За тобою

не угнаться в пустыне, тем паче — в чаще

настоящего. Ибо тепло любое

ладони — тем более преходяще.

Познакомились они еще в 1967 году в Москве. Вероника Шильц работала в посольстве и прекрасно говорила по-русски. «Выходит, я их свел, — вспоминает актер Лев Прыгунов. — Потом Иосиф написал гениальную поэму „Прощайте, мадемуазель Вероника“ — и все, освободился от любви. Но если бы не я, этой поэмы просто бы не было. И мы это вспоминали, когда я был у него в Америке». Потом сдружился с лондонской слависткой Фейт Вигзелл. Они познакомились в 1968-м в Ленинграде. Ей он посвятил свой «Прачечный мост».

На Прачечном мосту, где мы с тобой

уподоблялись стрелкам циферблата,

обнявшимся в двенадцать перед тем,

как не на сутки, а навек расстаться, —

сегодня здесь, на Прачечном мосту,

рыбак, страдая комплексом Нарцисса,

таращится, забыв о поплавке,

на зыбкое свое изображенье.

Приятельнице из Польши Зофье Капусцинской Бродский посвятил стихотворение «Полонез: вариация»:

Безразлично, кто от кого в бегах:

ни пространство, ни время для нас не сводня,

и к тому, как мы будем всегда, в веках,

лучше привыкнуть уже сегодня.

Но его связи были случайны, поверхностны, он всячески избегал повторений и продолжений. («В одну и ту же дважды? Да вы что! Я имею в виду реку».) Он и называл иногда своих подружек полупрезрительно «вещами». Вот, к примеру, «моя шведская вещь», которая скрашивала одиночество во время конгресса Пен-клуба в Бразилии: «Помню очаровательное, светло-палевое с темно-синим рисунком платье, ярко-красный халат поутру и — лютую ненависть животного, которое догадывается о том, что оно животное, в 2 часа ночи».

В 1980-е годы в Италии он чуть было не женился на Аннелизе Аллева. Евгений Рейн писал о ней: «От нее исходила кротость, нечто даже фаталистическое. Тихий голос, ясный взгляд серых глаз. При всей миловидности в ее внешности не было ничего вульгарного, затертого, банального. Я еще тогда подумал, что вот такая головка могла бы быть отчеканена на античной монете». Ей посвящено много стихов в «Урании». В книжке, подаренной Рейну, есть приписка: «написано на о. Искья в Тирренском море во время самых счастливых двух недель в этой жизни в компании Анны Лизы Аллево». Ей же посвящено стихотворение 1987 года:

ты тускло светишься изнутри,

покуда, губами припав к плечу,

я, точно книгу читая при

тебе, сезам по складам шепчу.

Под посвящением на этом стихотворении была сделана приписка на экземпляре Рейна: «Анне Лизе Аллево, на которой следовало бы мне жениться, что, может быть, еще произойдет». Потом довольно долго жил с американской слависткой Кэрол Юланд, которая вдохновила Бродского на эссе «Полторы комнаты». При этом Людмила Штерн пишет, что, когда они с друзьями вспоминали разные любовные истории, Бродский вдруг сказал: «Как это ни смешно, я все еще болен Мариной. Такой, знаете ли, хронический случай»…

По Питеру ходили слухи о многочисленных незаконных детях Бродского, юридически никак не подтвержденных, хотя сегодня провести экспертизу ДНК не так уж сложно. По всему миру ходили такие же слухи о великой любви поэта то к одной, то к другой даме, а Иосиф по-прежнему писал стихи, посвященные Марине Басмановой. То от имени зайца, то от имени кота, то от имени алкоголика Иванова («Любовная песнь Иванова»).

Ему не хотелось обсуждать со всем миром тривиальные проблемы любовного треугольника, где он был, увы, не главной стороной. Только передав свою роль Иванову, он мог высказаться предельно искренне.

Кажинный раз на этом самом месте

я вспоминаю о своей невесте.

Вхожу в шалман, заказываю двести.

Река бежит у ног моих, зараза.

Я говорю ей мысленно: бежи.

В глазу — слеза. Но вижу краем глаза

Литейный мост и силуэт баржи.

Моя невеста полюбила друга.

Я как узнал, то чуть их не убил.

Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,

что выдержал характер. Правда, пил.

<…>

Мослы, переполняющие брюки,

валялись на кровати, все в шерсти.

И горло хочет громко крикнуть: Суки!

Но почему-то говорит: Прости.

За что? Кого? Когда я слышу чаек,

то резкий крик меня бросает в дрожь.

Такой же звук, когда она кончает,

хотя потом еще мычит: Не трожь.

Закончится его любовная лирика грубым, но сильным, как бы антилюбовным стихотворением 1989 года:

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и финикам,

рисовала тушью в блокноте, немного пела,

развлекалась со мной, но потом сошлась

                                    с инженером-химиком

и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии,

на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною

чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более

немыслимые, чем между тобой и мною.

Одна из давних и верных подруг поэта Людмила Штерн, всегда скептически относившаяся к этой трагической любви Бродского, на этот раз даже оскорбилась от имени всех женщин: «О чем он возвестил миру этим стихотворением? Что наконец разлюбил МБ и освободился, четверть века спустя, от ее чар? Что излечился от хронической болезни и в честь этого события врезал ей в солнечное сплетение? Зачем было независимому, „вольному сыну эфира“ плевать через океан в лицо женщине, которую он любил „больше ангелов и Самого“? Великий предшественник Бродского когда-то выразил великое чувство великими строчками: „Я вас любил, любовь еще, быть может…“ Вот кто взял нотой выше. Бродскому эту ноту взять не удалось».

За год до женитьбы на Марии поэт окончательно подводит итог своей прошедшей любви:

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем

ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,

но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,

еще одна жизнь. И я эту долю прожил.

Когда оппоненты Иосифа Бродского, и в России, и в Америке, упрекают его в душевном холоде, бухгалтерской статистике, я бы посоветовал им всем прочитать его любовную лирику. Может быть, этот странный союз двух столь разных и столь одинаковых людей и нужен был, чтобы написать томик великих стихов?

Не забудем, уже в конце жизни сам поэт говорил о стихах, посвященных Марине: «Это главное дело моей жизни». Позже он составит из любовной лирики книгу «Новые стансы к Августе» и будет сравнивать ее с «Божественной комедией» Данте. По мнению многих, главными в книге являются три шедевра: «Элегия» («До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу в возбужденье…»), «Горение» и «Я был только тем, чего ты касалась ладонью…». Но и вся книга целиком — это чудная любовная лирика, по мнению многих, лучшее, что написано Бродским.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

«Никакой Евтушенко и прочие шестидесятники рядом не стояли» 75 лет со дня рождения Иосифа Бродского: Книги: Культура: Lenta.ru

Тунеядец, эмигрант, лауреат Нобелевской премии, гений, поэт с идеальной судьбой, «Пушкин ХХ века» — о том, как сегодня в России относятся к Иосифу Бродскому и его наследию, «Лента.ру» поговорила с литературоведом Виктором Куллэ.

«Лента.ру:» Почему Бродский сейчас — безусловный классик, а его ровесники — Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, Евтушенко, Айги, Кушнер, Рейн и другие — при всем уважении и почитании, занимают в нашем сознании все же какое-то иное место?

Куллэ: Законы складывания прижизненных и посмертных репутаций — дело достаточно тонкое.

Первое и главное: Бродский ввел в русскую поэзию иную систему отношений автора и текста. После этого писать, как прежде, нельзя. Некогда Луи Арагон сказал о Владимире Маяковском: можно хорошо к нему относиться, можно дурно, но он лег поперек литературы, как бревно, и обойти его нельзя. То же с Бродским. Весь современный поэтический язык создан отчасти Бродским, а отчасти поэтами Лианозовской школы (тем же Всеволодом Некрасовым). Но главное, что он отечественному стихотворчеству сделал прививку интонации английской поэзии.

Русская поэзия все-таки в большей части своей истории была поэзией чрезвычайно эмоциональной. Она не стыдилась, а иногда стремилась вызвать в читателе, слушателе голую эмоцию и сопереживание. Для Бродского это был минус. Ему было важно сделать стихи максимально монотонными, приблизить их к звучанию маятника. Сохранилось довольно много записей чтения стихов уже зрелым Бродским — это действительно такое довольно нудное чтение. Кстати, такая манера читать — общая питерская черта. Тот же Александр Кушнер читает похоже. Не так, конечно, как Иосиф Александрович, но тоже избегает актерского чтения, свойственного шестидесятникам.

Правда, надо сказать, что люди, которые слышали чтение раннего Бродского, утверждают, что это была какая-то неимоверная псалмодическая вокабула. В те времена было два стихотворца, во время выступления которых женщины буквально впадали в экстаз: это юный Бродский и Губанов. И никакой Евтушенко и прочие шестидесятники рядом не стояли.

Только интонация?

Нет, конечно. Второй важный момент: как бы высокопарно это ни звучало — масштаб личности.

Известна история про то, как Бродский в 1961 году пришел к Ахматовой. Юный мальчик, пишущий еще довольно посредственные стихи. Он не знал, что Ахматова жива, не знал ее стихов — слышал что-то про перепутанные перчатки и больше ничего. И вот он видит эту величественную матрону. Она его спрашивает: «Иосиф, что делать дальше, если вы знаете все тропы, все рифмы, все возможные интонационные ходы своего языка, куда двигаться?» И мальчик смотрит на великую Анну Андреевну и произносит эпохальную фразу: «Но ведь остается еще величие замысла». Он не играл в бисер — он двигал глыбы. «Исаак и Авраам», «Горбунов и Горчаков» — это же все глыбы. На исходе жизни в одном из интервью он говорил, что главное, о чем он сокрушается — что не написал собственной «Божественной комедии». Это и есть величие замысла. Ему было, что сказать, в отличие от большинства стихотворцев.

Фото: University of Michigan

Бродский в Мичиганском университете, 1972 год

Или вот еще Яков Гордин вспоминает: Иосиф как-то пришел в университет и ждал, пока освободятся его друзья. Сидит в аудитории на какой-то литературной лекции — что-то о роли партийности в литературе. На коленях самиздатская перепечатка книжки Троцкого «Литература и революция». Все запретное было лакомым, и Троцкий, которого сейчас ни один вменяемый человек читать не будет, ходил на руках параллельно с Бердяевым. Партийный лектор что-то говорит. Вдруг Бродский поднимает руку и произносит: «Знаете, замечательная мысль. Вы практически дословно цитируете книгу Троцкого «Литература и революция»». И зачитывает оттуда аналогичный пассаж. Караул! Но делал это Бродский не эпатажа ради. Он был не антисистемный, а внесистемный. А это для любой системы опасней. Есть старая шутка, которую приписывают то Бродскому, то Найману, то Довлатову: «После советских я больше всего не люблю антисоветских. Одинаковые они какие-то».

Есть мнение, что иные классики ХХ века не стали бы классиками, если бы не конфликт с советской властью и эмиграция.

Бродский прожил практически идеальную судьбу поэта. То есть юноша, вступивший в конфликт с системой, получивший благословение главного из живых классиков того времени, ссылка, несчастная преданная любовь, которой он потом четверть века писал стихи…

Но одинок он в это время все же не был…

Но каждый год Бродский писал стихи на день рождения Марины Басмановой. То есть это была настоящая незажившая боль, которая длилась четверть века. И потом, когда надо было с ней попрощаться и вступать в какую-то следующую жизнь, появились эти довольно страшные стихи: «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером // подышать свежим воздухом, веющим с океана». Про это стихотворение ему друзья говорили: ты Марине пошли, а печатать его не надо — она ответить не может. Он побледнел, порозовел и сказал, что это должно быть обязательно опубликовано. Ему нужно было поставить точку, и он ее поставил. Для того, чтобы всерьез войти во что-то иное.

Марина Басманова

Честь и хвала Марине Басмановой за то, что все это время она хранит молчание. На фоне безумных мемуаров Дмитрия Бобышева, который обвиняет ее во всем и ведет себя совершенно недостойно. Тем более что никто его ни о чем не спрашивает.

Так вот судьба поэта. Вопрос на суде: «Кто вам сказал, что вы поэт?» и ответ Бродского: «Я думаю, что это от Бога», — вероятно, известны в мире больше, чем любое из стихов Иосифа Александровича. Но он не стал делать капитала на этом. Это важно. Рассорился с Эткиндом, который собирал материалы для книги о процессе. Никогда об этом не говорил ни в одном интервью. Не любил, чтобы из него делали страдальца. И потом уже в зрелые годы, выступая перед американскими выпускниками, говорил, что самое главное — не позволить навязать себе статус жертвы.

В отличие от многих политических эмигрантов.

Все эмигранты делали своей профессией утраченное отечество, воевали с советской властью и т.д. — это был гарантированный кусок хлеба. Бродский категорически отказывается от этого. Он идет преподавать, осваивает язык, уезжает в Мичиган и живет практически в стерильном одиночестве несколько лет.

Иосиф Бродский перед отлетом

Он не любил советскую власть, но делать профессию из борьбы с ней не хотел. Более того, он говорил: все лучшее, что есть во мне, я получил благодаря родине. И дословная цитата из эссе «Писатель — одинокий путешественник» в «Нью-Йорк Таймс»: «И я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал ворота дома дегтем». Этим он резко выломился из всей эмиграции. Более того, этим в какой-то степени обусловлен его успех на Западе.

Я сам провожал друзей в эмиграцию, я помню эти прощания. Это было как смерть, билет в один конец. Мы понимали, что не увидимся никогда. Никто же не знал, что рухнет режим. И Бродский, уехав туда, честно сказал: никакой ностальгии, надо начинать новую жизнь. И все было, как в тех стихах: «Забыть одну жизнь — человеку нужна как минимум еще одна жизнь. И я эту долю прожил». Он честно попытался включиться в мир Запада и включился успешней, чем кто бы то ни было.
Освоил английский. Его английская эссеистика — одно из вершинных достижений англо-саксонской литературы новейшего времени. Недаром еще до всякого Нобеля она получила премию английской Ассоциации литературных критиков. Просто за глубину мысли, широту словаря. Он стал первым поэтом-лауреатом США. И в конце своей недолгой жизни — улыбка судьбы, новая любовь, рождение дочери и хоть несколько лет нового счастья. Такой утешительный приз. Со стороны все это выглядит для многих как идеальная судьба поэта.

Бродский с женой Марией

Было множество людей, которые пытались строить жизнь под Бродского. Все поколение дворников и сторожей — тоже восходит к тому же Бродскому.

Своего рода «проклятие Бродского». Мало кто из поэтов породил такое количество подражателей-графоманов.

Бродский, как всякий великий стихотворец, не только открыл дверь куда-то, но и практически ее захлопнул. Напрямую следовать Бродскому, как это делает Херсонский или кто-то еще, бессмысленно. Искусство — это борьба со смертью. Когда человек живет в чужой интонации — Бродского ли, Рубцова или Пригова — он работает не на свое бессмертие, а на бессмертие того персонажа, которому подражает. Но это осмыслено на начальном этапе, когда ты просто учишься. Бродским нужно переболеть, как оспой, что с большей частью молодых поэтов и происходит. Если переболеешь и приобретешь иммунитет — значит, чего-то стоишь.

Кого из переболевших можно было бы назвать наследниками Бродского?

Великого и, увы, покойного, Леву Лосева, который начинал неимоверно ярко и сильно. Потом надолго замолчал. Ему казалось бессмысленным писать стихи, когда на свете есть Бродский, в которого он просто влюбился как в поэта. И в том возрасте, когда люди уже «завязывают» со стихотворчеством, он начал писать потрясающие стихи. В какой-то степени Бродский и Лосев — две стороны одной медали. Если Иосиф Александрович — поэт центробежный, то есть он жил за счет какой-то внешней экспансии: прозаизации поэзии, включения каких-то других культурных пластов и так далее, то Лев Владимирович как раз, переболев Бродским на самой ранней стадии, стал копать вглубь, восстанавливать смыслы корнесловия, работать с хлебниковским наследием, обэриутским.

Откуда взялся этот странный запрет Иосифа Бродского на написание его биографии?

Это заветная мысль Бродского, которую он немного собезьянничал у Уистена Одена. Тот тоже запретил писать биографию. Тем не менее сейчас, насколько я знаю, существует уже около дюжины оденовских биографий, включая книги типа Auden in Love и так далее. Излюбленный тезис Бродского, который он развивал, преподавая студентам, сводится к тому, что биографические обстоятельства создания произведения вообще не важны. На мой вкус утверждение довольно спорное.

Надо сказать, что Бродский, как всякий Близнец, мог в течение 10 минут выдать две противоречащие друг другу тезы. Например, он как-то сказал, что только поэт сам может составить свое избранное. По этой причине на те сборники, которые при жизни Иосифа Александровича были составлены не им самим, а Эдуардом Безносовым, Владимиром Уфляндом, кем-то еще — и одобрены автором – они перепечатываются. Иных избранных не выходит.

А что сейчас происходит с академическим собранием сочинений Бродского?

Насколько мне известно, дела обстоят так. Фонд Бродского сделал великую вещь: полностью оцифровал американский архив (за исключением личных документов), собрал все, что возможно, из частных рук и скопировал архив, который находится в питерской Публичке (что Яков Гордин сохранил после смерти отца Бродского). Теперь по обе стороны Атлантики есть полный корпус архива нашего героя, и люди могут с ним спокойно работать.

Ситуация же с собранием сложная. Что касается ранних вещей — так называемых ювенилий, которые Бродский называл киндергартеном — это гигантский объем текстов, тысячи строк.

Так ведь на то и академическое собрание сочинений, чтобы в нем были опубликованы все тексты…

Давайте приведем пример. Жил на свете замечательный поэт Борис Абрамович Слуцкий. Он не мог какие-то стихи публиковать, потому что была советская власть. И он совал их себе в ящик стола. Туда же он совал стихи не очень удачные, которые потом, возможно, он бы доработал. Они лежали вперемежку. Только сам Слуцкий знал, что из этого чего стоит. Но поэт умер. И его преданный друг Юрий Болдырев — из наилучших побуждений — взял и сделал трехтомник, куда было втиснуто все, что лежало в ящиках стола. В результате блистательного поэта Слуцкого в нашей литературе практически не стало — потому что человек, взявший в руки трехтомник, утонет, добираясь к жемчужинам через залежи нежемчуга. То же самое может произойти с Бродским. Тем более что объем этого превышает все то, что считается каноническим корпусом Бродского, раза в два. Зачем?

Потому что академическое собрание предназначено для работы литературоведов, а не вольного чтения на диване.

Бродский запретил это печатать. Как минимум мы должны уважать его волю. Другое дело, что не стоит делать это буквально. Но должен быть найден компромисс. В свое время, когда действовал запрет Бродского на написание биографии, ко мне пришел человек из ЖЗЛ. Сначала он меня просил написать. Когда я отказался, он сказал, что обратится к Гордину, Рейну и далее по списку. Я возразил, что все ему ответят так же. Тогда он посмотрел на меня хитро и спросил: «А вы понимаете, что мы просто наймем студента Литинститута, и он на основании уже имеющихся мемуаров и публикаций сляпает что-то, и мы это напечатаем?».

Александр Галич, Галина Вишневская, Михаил Барышников, Мстислав Ростропович, Иосиф Бродский

Но в результате-то в ЖЗЛ вышла прекрасная книга Льва Лосева о Бродском.

Мне как раз в это время попался в руки ЖЗЛ-ский том «Катулл». И там был пассаж вроде: «Катулл смотрел в окно и, скрипя зубами, представлял себе Лесбию в объятиях сенатора». Я попытался представить аналогичный пассаж про Иосифа в ссылке — и волосы встали дыбом. Я позвонил в Нью-Йорк, передал этот разговор. Мы стали думать, что делать. Первой идеей было написать четкую хронологию жизни Бродского и заполнить ее кусками интервью, автобиографическими фрагментами стихов и так далее. Я даже приступил к работе. А потом было принято решение, что Леша Лосев напишет именно творческую биографию — подобие научной монографии. И Лев Владимирович сделал это блистательно.

А что сейчас происходит с многострадальным музеем Бродского в доме Мурузи, где он жил? Знаменитые «полторы комнаты», коммуналка, которую никак не могли расселить, чтобы превратить в музей?

Там была проблема с одинокой пожилой женщиной, которая никак не хотела переезжать. Для нее этот переезд означал крушение всего мира. Кроме того, по закону ей должны были предоставить квартиру в том же районе, а это безумные деньги. В итоге к ее жилищу проделали отдельный вход, и это всех устроило. 24 мая, в день 75-летия, состоится открытие музея. Пока, как я понимаю, символическое. Ведь создание музея — огромный труд. Но дело сдвинулось с мертвой точки. Теперь то, что хранилось до сих пор в Фонтанном доме, будет туда перевезено, будет организовано музейное пространство. Это ведь не только музей Бродского — музей неподцензурного быта питерской интеллигенции тех фантастических лет. Чтобы посетители почувствовали достоверный вкус времени, там планируется сохранить все прелести и ужасы советских коммуналок.

За пределами смысла: Поэзия изгнания Иосифа Бродского | Энн Челлберг

Доминик Набоков

Иосиф Бродский, Нью-Йорк, 1979

Когда Иосиф Бродский вышел из самолета в Анн-Арборе, штат Мичиган, в 1972 году, будучи изгнанным из Советского Союза в возрасте тридцати двух лет, привезен своим другом. , русский профессор и подпольный издатель подвергнутых цензуре писателей Карла Проффера, у него уже была голова, полная поэзии на английском языке, а также американских фильмов и джаза, итальянской живописи и архитектуры, греческой и римской мифологии, и так далее.Постоянная диета советского конформизма и консервированная идеология вынудили Бродского покинуть школу в Ленинграде, когда он был еще подростком, а неприятие уступок заставило его пройти через ряд черных работ и погоней за зарплатой. Эта траектория в конечном итоге привела его к принудительной ссылке в отдаленную деревню в субарктическом районе Архангельска. Всюду он имел медленное личное призвание читателя. Его отец сохранил зиккурат из книг и книжных полок и накопленные литературные артефакты, которыми молодой Бродский отгородил себя от остальной части дома комуналки (коммунальной квартиры) своей семьи, чтобы читать и писать в ночи, передавая беспорядок в целости и сохранности друзьям. .После снятия советской цензуры с работ Бродского в девяностых годах эти хранители передали его в различные архивы, где оно хранится и сейчас.

Бродский поделился этим обилием чтения — настолько широко по всему миру и настолько глубоко в прошлом, насколько он мог пойти в рамках ограничений советского издательского дела того времени — со своими сверстниками, поколением молодых российских интеллектуалов, осторожно выглядывающих из-за пределов руины войны, жаждущие искусства, знаний и опыта, которые могли бы оказать давление на «обрезание себя», требуемое государством.Они вручную печатали запрещенные книги с несколькими углами и пристально глядели на них через темное стекло переводов, которые едва успели проникнуть через Польшу. Бродский писал о своем поколении:

Это поколение было одним из самых книжных в истории России, и слава Богу за это… Это началось как обычное накопление знаний, но вскоре стало нашим самым важным занятием, которому можно было пожертвовать всем. . Книги стали первой и единственной реальностью, в то время как сама реальность рассматривалась либо как чепуха, либо как неприятность.По сравнению с другими, мы якобы проваливались или фальсифицировали нашу жизнь. Но если задуматься, существование, игнорирующее стандарты, исповедуемые в литературе, неполноценно и недостойно усилий. Так мы подумали и, думаю, были правы.

В этом суматохе любопытства и стремления, преследуемого в неустанном чтении, в ночных спорах на кухне, с тайно подружившимися иностранными студентами и путешественниками, а также при свете лампы в сельской местности, для тех, кто читал и разговаривал, фокусировалось одно осознание. ниже официального радара: молодой Бродский был вундеркиндом в стихотворении.По европейским меркам русская поэзия была относительно зеленой; его формы стабилизировались в девятнадцатом веке, когда большая часть русской элиты говорила по-французски. Очарованное поколение русских поэтов, которые соответствовали английским и европейским романтикам — наиболее известный из них — Пушкин, но также и окружающее созвездие, которое Бродский и его друг Алан Майерс составили антологию в кратком справочнике для начинающих, An Age Ago (1988), — были пионерами. кто имел преимущество вспахивать свежую землю. В то время как английские викторианские поэты, такие как Теннисон и Браунинг, звучали устало и застенчиво, их русские коллеги все еще были в поле зрения истоков своей поэзии, и их участие в формальных приемах оставалось свежим.

Русский язык обладал дополнительными преимуществами, подпитывающими жизнеспособность его поэтических средств: русский язык сильно изменчив, поэтому порядок слов варьируется; и его система внутренних ударений гораздо более гибкая, чем в английском языке, что допускает большее разнообразие рифм и размеров. Когда непосредственные предшественники Бродского — такие поэты, как Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Анна Ахматова и Марина Цветаева — боролись с кровавой жестокостью большевистского режима, они обращались к ресурсам русской просодии как к хранилищу универсальных и цивилизованных ценностей.Композиция в классических мерах была выражением солидарности с непрерывной традицией художественного индивидуализма и неповиновения, а также солидарности с мировыми эстетическими идеалами против навязанного прагматизма советской идеологии. Бродский писал: «Русская поэзия показала пример нравственной чистоты и стойкости, что в немалой степени нашло отражение в сохранении так называемых классических форм», и продолжал:

… метры стихов сами по себе — это виды духовных величин, которые ничем нельзя заменить.Их нельзя заменить даже друг другом, не говоря уже о свободном стихе. Разница в метрах — это разница в дыхании и сердцебиении. Различия в образе рифм связаны с функциями мозга.

Поэма — это нечто большее, чем просто семантическое значение, настаивал он: «Поэзия сводится к расположению слов с наибольшим удельным весом в наиболее эффективной и внешне неизбежной последовательности… это язык, отрицающий свою собственную массу и законы гравитации; это устремление языка вверх — или в сторону — к тому началу, где было Слово, стремление к своей «высшей форме существования».И, конечно же, для читателей, живущих в условиях цензуры, для которых заучивание стихов было так же необходимо, как и для древних, мнемоническая сила музыкальности стихов способствовала их действенности.

Самовоспитанный, энергичный, импульсивный, непринужденный, Бродский выступил в этом сеттинге как поэтический виртуоз; он делал с русскими стихами вещи, которые никто не считал возможным. Его наставница Анна Ахматова, почитаемая за то, что отстаивала свою поэтическую автономию даже под угрозой смерти и заключения, немедленно объявила его носителем тлеющих углей русского стиха, что обрекло его на непоколебимое внимание властей.Другие из этой когорты, именно потому, что они были привержены искусству, оказались совершенно неуправляемыми и постоянно находились под прицелом государства.

Бродский взял формальную поэзию — способную к высокой лиричности, отполированную до имперского блеска криво скептически настроенным Пушкиным и его окружением, сформированную агонией войны и угнетения Ахматовой и ее поколения — и привязал ее к современной чувствительности. . Его идиома охватывала классическую уравновешенность, библейский авторитет, философское разочарование и уличный сленг.В пределах своего логова, обнесенного книжными стенами, он искал в мире моделей и сверстников, останавливаясь на английском как на необходимом противовесе: тональность, которая была банальной и антиистеричной, могучая традиция, встроенная в мягкий пейзаж.

Он написал ранние стихи, восхваляющие Т.С. Элиот и Джон Донн. Но это было в простом фермерском доме его ссылки в северной провинции Архангельск, куда друг прислал ему новую карманную антологию Оскара Уильямса американского стиха , которую он выковал в течение долгих ночей чтения двух своих самых прочных поэтических родств: с В. .Х. Оден и Роберт Фрост. Он ассимилировал их практику, используя поэтическую форму, чтобы ослабить грандиозные эффекты и получить доступ к более сдержанному человечеству с открытыми глазами, в поэтическую позицию на всю жизнь. Позже он писал об Одене: «То, как он держал строчку, говорило, по крайней мере, для меня: что-то вроде« Не плачь, волк », даже если волк стоит у двери. (Хотя, я бы добавил, он в точности похож на вас. Особенно из-за этого, не плачьте, волк.) »

Когда Бродский покинул Россию в качестве вынужденного изгнания, он сначала опасался этого, оторвавшись от повседневной встречи с говорил по-русски, он не стал бы писать другое стихотворение.Его траектория в каком-то смысле неизбежно была интернациональной — он всегда тосковал по Италии, величию ее классических пропорций и фрагментарному наследию, — но история диктовала, что его путь должен быть односторонним. Сразу по прибытии в Мичиганский университет в качестве профессора импровизационной литературы он принял американскую демотику и стал присутствовать в американской поэзии, предлагая ответный удар антиинтеллектуализму и разговорной речи семидесятых годов и оживляющую уверенность в господстве искусство в обществе, которое слишком часто ассоциировало обучение с элитарностью.Бродский, прибывший в Анн-Арбор в 1972 году с одним чемоданом, был никем.

Бродский столкнулся с ситуацией изгнания как с усилением экзистенциального заряда, оживлявшего его чувствительность. Он был поэтом с открытыми глазами, не терпящим утешений. Быть одиноким, скучать по семье, друзьям, любви, языку, улицам, знакомым ощущениям — значит погрузиться в реальность одиночества, которое является посланием Вселенной. Его изгнание взяло его двойные темы путешествия и времени и соединило их: прошлое — это место, в которое вы не можете вернуться; будущее — это место бесконечной пустоты.Его любовь к Италии, где прошлое повсюду, предлагала проблеск убежища, что наиболее остро выражено во всеобъемлющей элегии «Вертумнус», в которой искусство — «некоторая рыхлая / серебряная, иногда богатая бесконечность / осыпающая временное» и в котором «устойчивая к распродаже душа / приобретает на наших глазах статус / классика». Если его задача и его стихи стали более трудными, то это произошло потому, что они были вынуждены обратиться к более трудной истине. Только в самых последних его стихотворениях на горизонте мелькает возможность дома и приезда.

Бродский написал четыре сборника стихов на русском языке, находясь в Америке, в дополнение к изданию в изгнании двух сборников стихов, написанных ранее. Первая книга на английском языке, которую он смог наблюдать как автор, A Part of Speech (1977), была тщательно продуманной симфонией сотрудничества. Редакторы Farrar, Straus & Giroux обеспечили дословное исполнение многих стихов и отправили их поэтам, с которыми Бродский чувствовал наибольшую близость — Дереку Уолкотту, Ричарду Уилбуру, Энтони Хехту, Говарду Моссу, — которые перевели их на английский язык, что и Бродский, с его собственная растущая команда, затем пересмотренная.Другие переводы были результатом долгого сотрудничества. К моменту To Urania (1988) Бродский принимал более активное участие в разбирательстве. Его подход к поэзии на английском языке подвергся критике, на которую он отвечал, что его русские рецензенты (часто из враждебного чиновничества) высказывали аналогичные жалобы — что он форсировал результат, что он превзошел обычные способы использования языка, что он был диссонирующий. Я бы посоветовал читателям рассмотреть эту аналогию и задаться вопросом о силе внутри: английский Бродского может бросить вызов уху читателя таким образом, чтобы вызвать незнакомые силы в поэзии и, таким образом, вознаградить вызов.

В 1983 году Бродский написал эссе «Угодить тени», в котором описал покупку пишущей машинки с латинским шрифтом, чтобы сократить расстояние между собой и своей возлюбленной Оденом. Когда Бродский высадился в Вене на пути из России, Проффер повел его навестить поэта, которого он приехал почитать в этом субарктическом фермерском доме; эта встреча ознаменовала собой внутренний диалог, который длился намного дольше нескольких лет дружбы двух поэтов. Бродский шутил, что он русский поэт, английский публицист и гражданин Америки.Его английские эссе, опубликованные в двух томах при его жизни под названиями Less Than One и On Grief and Reason , в дополнение к длинному прозаическому размышлению о Венеции под названием Watermark и некоторым разрозненным несобранным произведениям, открывают окно в беспокойные Разум, в котором английский и русский постоянно развиваются, рассматриваемый через атмосферу других языков и сред.

Сейчас мы живем во времена, когда Бродский был передовым разведчиком, — время, когда многие писатели действуют за пределами своих первоначальных границ и за пределами своего родного языка, часто, как Бродский, свидетельствуя о насилии и разрушениях, часто отвечая через искусство к тем переживаниям, которые в языке преломлены, по необходимости, через другой язык.Во времена Бродского существовала группа поэтов, некоторые из которых были на окраинах империи, некоторые, такие как Бродский, оторванные от своих корней — Уолкотт, Хини, Паз, Милош и многие другие — которые принесли с собой командные традиции, а также отпечаток извращений истории. Нам было бы неплохо сейчас послушать их песню, стоя на пороге нашей двери между сломанным прошлым и будущим языка.


Иосиф Бродский: Избранные стихотворения, 1968–1996 годы , отредактированный Энн Челлберг, будет опубликован в этом месяце Фарраром, Штраусом и Жиру.

литературных сокровищ: Иосиф Бродский читает свои стихи в Библиотеке Конгресса, 1992

Далее следует гостевой пост Джойс Хида, летнего стажера в Центре поэзии и литературы. Он является частью нашей ежемесячной серии «Литературные сокровища», в которой освещаются аудио- и видеозаписи, взятые из обширных онлайн-коллекций библиотеки, включая Архив записанных стихов и литературы. Демонстрируя произведения и мысли некоторых из величайших поэтов и писателей за последние 75 лет, серия развивает миссию Библиотеки по «дальнейшему развитию знаний и творчества на благо американского народа.”

Иосиф Бродский, 1940–1996.

Как стажер Центра поэзии и литературы, я слушаю стихи по восемь часов в день. Хотя объем этой задачи может показаться устрашающим, он, без сомнения, прямо пропорционален ее важности. Просеивая Архив записанных стихотворений и литературы, я работал над тем, чтобы поставить метку времени для каждого отдельного стихотворения в длинных поэтических чтениях. Я надеюсь и надеюсь на ПЛК, что это повысит доступность аудиоархива, так что любой сможет тратить время на сканирование по сайту, как мне, к счастью, удалось.

Что мне искренне нравится в прослушивании аудиоархива, так это то, насколько это честно — когда я слышу стихотворение собственным голосом поэта, с его интонациями, отвлекающими факторами и объяснениями, текст стихотворения становится недостижимым с помощью одного текста. Современные события, новая мудрость, приобретенная с возрастом, аудитория этого конкретного чтения — все это отражается на чтении стихотворения вслух и формирует отдельную культуру для каждого чтения. Они отмечают время стихотворения так, как я не могу.

Чтение Иосифом Бродским своих стихов в зале «Монпелье» Библиотеки Конгресса в 1992 году является особенно мощным упражнением в чтении, а не декламации.Бродский, бывший гражданин Советского Союза, сосланный после заключения в трудовом лагере по обвинению в «тунеядстве», стал поэтом-лауреатом США в 1991–1992 годах. Именно под этим заголовком он читает в зале «Монпелье» в 1992 году. Заканчивая это конкретное чтение своей собственной работы, он читает «В гостях!» Роберта Фроста (2:51), Бродский вылепляет среду, в которой он хочет, чтобы его стихи жили. Со строфами типа «Забудьте миф. / Нет никого, с кем я / Меня отталкивает / Или отталкивает », Frost’s« В гостях! » Текстуры собственных стихов Бродского об изгнании и перемещении.В записи есть даже момент, когда — когда аудитория смеется над вторым стихотворением Фроста, которое следует схожей теме, «Входите» (3:58), — Бродский беззаботно отвечает: «Забавно, что вы нашли это таким забавным. . » (4:49)

Бродский продолжает формировать культуру именно этого чтения, читая стихи, которых еще нет ни в одной из его книг, в том числе одну «Fin de Siècle» (8:07), которую он никогда раньше не читал вслух. Таким образом, слушатель зависит от Бродского. Неспособность замедлиться, неспособность найти время, чтобы обработать и переварить каждую сложную строчку, добавляет впечатлений.Стихам Бродского суждено быть приостановлено в песенной какофонии, и слушатели должны воспринимать его стихи в том же темпе, в каком Бродский пережил события, которые их вдохновили.

Зависимость, однако, устанавливается в качестве темы для чтения еще до того, как будут представлены какие-либо стихотворения. Бродский начинает чтение с признания: «Я не очень хорошо читаю по-английски». Большинство стихотворений Бродского — это самопереводы его оригинальных русских стихов. Это оставляет слушающую аудиторию на распутье, сталкиваясь как с предполагаемой подлинностью чтения Бродского в реальном времени, так и с давним представлением о том, что они не могут знать всю правду о том, что он читает.Затем это усугубляется тем фактом, что в своих переводах Бродский, как известно, подчеркивает важность рифмы и стихотворной формы над смыслом. Когда кто-то слушает Бродского по-английски, он приходит к компромиссу. Компромисс здесь — ясность смысла звуковых качеств русской поэзии. И все же Бродский не оставляет без внимания этот компромисс. Когда он читает «Звезду Рождества» на английском (40:29) и оригинальном русском (41:26), он предваряет чтение словами: «Я прочитаю это стихотворение на русском и английском языках.Что ж, вы можете думать что угодно об английском, но я думаю, что это хорошо », — и зрители приветствуют его облегченным смехом. Это особенно честный момент, когда он подчеркивает, что Бродский ценит форму, и поэтому аудитория должна ценить это превыше всего. Он просит публику доверять Бродскому и не опасаться своей зависимости.

Это то, что выводит чтение Бродского за пределы декламации. Он пользуется возможностью, чтобы обратиться к своим слабостям и бросить им вызов, и уверенно переходит от признания «Я не очень хорошо читаю по-английски» до «Я думаю, что это хорошо.Это одна из причин того, почему, когда он приехал в Штаты в 1970-е годы, когда в американской поэзии на пике протеста против рифмы и формального стиха, Бродский смог существовать и преуспевать. Некоторые рассматривали его строгое соблюдение формы как лингвистический ответ на его культурное происхождение. Формальный стих не стеснял слов Бродского; это закрепило их в самых основах его работы — ни один народ не мог их изгнать. Даже когда он читает стихотворение «Сноска к прогнозу погоды» (42:50), Бродский признает, что «это стихотворение написано в свободном стихе на английском и русском языках, поэтому не ищите здесь рифмы, они практически несуществующий »(42:39).Особо указывая на тот случай, когда нет схемы рифм, Бродский констатирует его как необычное исключение и создает в культуре этого чтения общее понимание обычной важности рифмы в его стихах.

Возможно, именно эта зависимость от его голоса и его переводов открывает Бродскому путь к формированию культуры чтения стихов — культуры, которая выходит за рамки простого чтения и вместо этого ведет постоянный разговор с предысторией Бродского и его литературным выбором.

{mediaObjectId: '1079A22D268106CEE0538C93F02806CE', метаданные: [«Иосиф Бродский читает свои стихи в зале Монпелье в Библиотеке Конгресса, 14 мая 1992 г.»], mediaType: 'A', playerSize: 'mediumStandard'}

Вот полный индекс записи Бродского с отметками времени:

  • «В гостях» Роберта Фроста (2:51)
  • «Заходи» Роберта Фроста (3:58)
  • «Трансатлантический» (5:14)
  • «Песня» (6:35)
  • «Fin de Siecle» (8:07)
  • «Очередь на зимние каникулы» (15:48)
  • «Эпитафия кентавру» (18:01)
  • «Песнь приветствия» (19:27)
  • «Новая жизнь» (22:22)
  • «Письма из династии Мин» (на английском языке) (29:04)
  • «Письма из династии Мин» (31:07)
  • «Совет путешественнику» (34:29)
  • «Звезда Рождества» (на английском языке) (40:29)
  • «Звезда Рождества» (41:26)
  • «Сноска к прогнозам погоды» (42:50)
  • «Бриз Марин» (47:09)
  • «24 мая 1980 г.» (на английском языке) (49:37)
  • «24 мая 1980 г.» (51:18)
  • «В гостях» Роберта Фроста (53:10)

Подписаться, чтобы прочитать | Файнэншл Таймс

Разумный взгляд на мировой образ жизни, искусство и культуру

  • Информативные чтения
  • Интервью и отзывы
  • Кроссворд FT
  • Путешествия, дома, развлечения и стиль

Выберите вашу подписку

Испытание

Попробуйте полный цифровой доступ и узнайте, почему более 1 миллиона читателей подписались на FT

  • В течение 4 недель получите неограниченный цифровой доступ премиум-класса к надежным, отмеченным наградами бизнес-новостям FT.

Подробнее

Цифровой

Будьте в курсе важных новостей и мнений

  • MyFT — отслеживайте самые важные для вас темы
  • FT Weekend — полный доступ к материалам выходных дней
  • Приложения для мобильных устройств и планшетов — загрузите, чтобы читать на ходу
  • Подарочная статья — делитесь до 10 статьями в месяц с семьей, друзьями и коллегами

Подробнее

ePaper

Цифровая копия печатного издания

с простой навигацией.
  • Прочтите печатное издание на любом цифровом устройстве, можно прочитать в любое время или загрузить на ходу
  • Доступно 5 международных изданий с переводом на более чем 100 языков
  • FT Magazine, журнал How to Spend It и информационные приложения включены
  • Доступ к предыдущим выпускам за 10 лет и к архивам с возможностью поиска

Подробнее

Команда или предприятие

Premium FT.com доступ для нескольких пользователей, с интеграцией и инструментами администрирования

Премиум цифровой доступ, плюс:
  • Удобный доступ для групп пользователей
  • Интеграция со сторонними платформами и CRM-системами
  • Цены, основанные на использовании, и оптовые скидки для нескольких пользователей
  • Инструменты управления подпиской и отчеты об использовании
  • Единый вход на основе SAML (SSO)
  • Специализированный аккаунт и команды по работе с клиентами

Подробнее

Узнайте больше и сравните подписки содержание раскрывается выше

Или, если вы уже являетесь подписчиком

Войти

Джеффри Мейерс — путешествия Иосифа Бродского

Автор ДЖЕФФРИ МЕЙЕРС.

«Какую биографию они выдумывают для нашего рыжеволосого друга! Как будто специально нанял их для этого », — Анна Ахматова,

У ИОЗЕФА БРОДСКОГО была необычная жизнь, однако нет биографии или издания его писем, и всем читателям не хватает необходимого контекста для полного понимания его стихов. Советские власти арестовали его за «социальный паразитизм» в 1963 году, приговорили к пяти годам каторжных работ под Архангельском за Полярным кругом и выслали в 1972 году.Его выдающийся поэт-наставник Анна Ахматова иронично прокомментировала: «Какую биографию они выдумывают для нашего рыжеволосого друга! Как будто он специально нанял их для этого ». Его милосердие под давлением во время суда значительно повысило его репутацию на Западе, где была опубликована стенограмма, и его карьера процветала.

В Watermark , своих прозаических размышлениях о Венеции, Бродский кратко намекает на женщину (свою жену Марию Соццани) как на «итальянку, римлянку, с каплей греческой крови в ее жилах.Но очень мало известно о молодой красавице, на которой он женился в 1990 году, когда ему было пятьдесят, всего за пять лет до его безвременной кончины, и которая унаследовала его документы. Сам Бродский считал, что критикам следует сосредоточить внимание на стихах, а не на человеке, и Мария укрепила его веру. Она запретила кому-либо писать его биографию, заблокировала доступ к важной части его архива в Йельском университете и часто отказывала в разрешении цитировать его работы. Русские ученые, не желая ее обижать, послушно следовали ее приказам и поклонились ее сталинскому omertá .

ПРИМЕЧАНИЕ. В онлайн-шаблоне The Fortnightly’s иллюстрации представляют собой эскизы со встроенными подписями или последующими текстовыми ссылками. Чтобы увеличить иллюстрацию, щелкните по ней. Чтобы прочитать подпись, наведите указатель мыши на иллюстрацию. Чтобы воспроизвести встроенное видео в большем размере, щелкните дважды.

Тысячи страниц Бродский глазами современников умалчивают о подробностях его личной жизни. Как и большинство хранителей пламени, Мария также хочет использовать власть и подавить все негативные аспекты жизни Бродского.Подобно Людвигу Витгенштейну, он был твердо уверен в своем гении, специализировался на догматических утверждениях и своим острым языком и жестокостью обидел многих. В России он сам был ранен своей возлюбленной Мариной Басмановой, которая предала его вместе с лучшим другом, но продолжала вдохновлять его стихами о любви. (Сол Беллоу испытал такое же предательство и описал свою агонию в Herzog .) Мария, возможно, завидовала длинной череде несчастных любовных романов Бродского, которые также причинили боль многим женщинам и, возможно, продолжались во время его позднего брака.

Бродский путешествовал от каналов Ленинграда до каналов Венеции в поисках своего потерянного города. Он чувствовал, как Д. Х. Лоуренс написал в импульсивном первом предложении Sea и Sardinia : «Наступает абсолютная необходимость двигаться». Он также верил, как заметил Лоуренс в письме из Нью-Мексико в сентябре 1922 года: «Возможно, мне необходимо попробовать эти места, возможно, это моя судьба — познать мир». Попав в ссылку, Бродский, заряженный любопытством и энергией, стал странником и хитрым Улиссом.Его путешествия были одновременно и полетом к свободе, и поиском вдохновения, синтезом истории и непосредственного опыта. Его реакция на новый город и его культуру была средством самоисследования и самораскрытия. Начиная с 1972 года, он ездил в Венецию на каждые длинные рождественские каникулы, а в 1981 году он провел четыре месяца в Американской академии в Риме. Яркость и ясность Юга, классическая перспектива Средиземноморья открыли ему глаза на новые миры и позволили ему превратить свой опыт в искусство.Ни одно место не было настоящим, пока он не написал об этом.

Бродский родился в Ленинграде в 1940 году, за год до вторжения Гитлера в Россию. Он был сыном морского офицера, который из-за еврейского происхождения не мог подняться выше командира. Его семья пережила 900-дневную осаду города, в ходе которой миллион человек был убит бомбардировками и голодом, а трупы (некоторые из которых были съедены отчаявшимися жителями) скопились на улицах. В своем эссе «Меньше одного» он описал разоренный Ленинград после войны:

Серые, бледно-зеленые фасады с пулевыми и осколочными полостями; бесконечные, пустые улицы, мало прохожих и легкий транспорт; почти голодный вид.. . . Худое, суровое лицо с абстрактным блеском реки, отражающейся в глазах ее пустотелых окон ».

Два ранних русских стихотворения, включенные в издание «Пингвин» 1973 года из Избранных стихотворений , представленных У. Одена, резко контрастируют с его более поздними венецианскими стихами. В 1962 году Бродский посетил бывший Кенигсберг в Восточной Пруссии, который после войны стал российским Калининградом, и был шокирован, увидев город Канта по-прежнему опустошенным и разрушенным. По иронии судьбы его стихотворение было адресовано « Einem alten Architekten в Риме», которому срочно нужно было восстановить город, поскольку итальянские архитекторы изначально построили собор Св.Петербург. Бродский описывает бомбардировки самолетов и томительные горести войны, разрушившие слабую надежду, выраженную в положительных намёках на «листья травы» и евангелие «Благой вести».

В своей «Литературной жизни », друг Бродского Лев Лосев объяснил предысторию «Привала в пустыне», стихотворения о разрушении красивого старинного здания: «Однажды ночью Бродский наблюдал первые этапы разрушения греческого православного дома. церкви из квартиры его друзей, двух сестер из татарской семьи », и назвал стихотворение« размышлением о символическом значении того, что только что произошло: Россия порвала со своим христианским и эллинистическим культурным наследием.Бродский пишет:

Так мало греков сегодня живет в Ленинграде
, что мы снесли греческую церковь, чтобы освободить место
для нового концертного зала, построенного в сегодняшнем
мрачном и несчастном стиле. . . .
печально, что с этого расстояния теперь мы видим
не знакомые луковичные купола, а
, а гротескно приплюснутый силуэт.

Намеренно созданные «свежие руины» и «открытые алтарные раны» напоминают о недавних разрушениях военного времени. Библейский намек в словах «Ты, сеющий» предполагает угрозу возмездия в Осии 8: 7: «Они сеют ветер и пожнут бурю».Бродский в заключение безнадежно спрашивает:

Что впереди?
нас ждет новая эпоха? И если да, то какой долг мы должны? —
Какие жертвы мы должны принести ради этого?

Лосев утверждал, что Бродский осуждает «коллективную вину нации, создавшей этот режим, которая отказалась принять историческую альтернативу, наследие Греции и греческой демократии». Но россияне не отказались принять наследие Греции. С ними не советовались, и у них не было выбора.Атеистическая коммунистическая система была навязана им смертельной силой после революции 1917 года и жестоко поддерживалась всеми сменявшими друг друга режимами. Теперь ответственность за сохранение этой культуры лежала на поэте.

Бродский не сравнивает конкретно Северную и Южную Европу, как это делает Оден в «Прощай, Меццоджорно», но это сравнение подразумевается в его венецианских стихотворениях. Он даже упоминает мавританские элементы и венецианские окна в Ленинграде. В Венеции Бродский вернул себе и возродил свои юношеские воспоминания о Ленинграде.Хотя он никогда не видел Ленинграда в его первозданном довоенном виде, он прославляет свою родину в двух эссе. Он пишет, что Ленинград — «самый красивый город на земле. С огромной серой рекой, которая нависала над далеким дном, как огромное серое небо над этой рекой. Вдоль этой реки стояли великолепные дворцы и красиво оформленные фасады ». Его английскую прозу хвалили и ценили, но в своей ностальгической «Меньше одного» он использует клише «лицо земли», повторяет «красиво», «безмерно серая» и «река» всего в трех предложениях и, кажется, ничего не понимает. вводящих в заблуждение коннотаций «похмелье» и «далекое дно».”

В эссе Бродского «Путеводитель по переименованному городу» описывается место, созданное Петром Великим и построенное ex nihilo геноцидным рабским трудом в восемнадцатом веке. Его по-разному называли Санкт-Петербургом, Петроградом, Ленинградом и Петербургом, но местные жители всегда ласково называли его Петром. Бродский находит много поразительных сходств между Леном и преп. По его словам, оба города абсолютно плоские и горизонтальные. У них много островов, каналов и мостов; узкие переулки, тесные дворы и ветхие квартиры; и бодрящий аромат ламинарии.В частности, великолепие обоих мест «следует отнести прежде всего к повсеместному присутствию воды. Нева длиной в двенадцать миль, ответвляющаяся прямо в центре города, с ее двадцатью пятью большими и маленькими извилистыми каналами, обеспечивает этот город таким количеством зеркал ».

Оден писал: «Снег обезобразил публичные статуи». Бродский пишет, что в Венеции nebbia или сильный туман «стирает не только отражения, но и все, что имеет форму: здания, людей, колоннады, мосты, статуи.В произведении Соломона Волкова « Беседы с Бродским » поэт восхваляет снег и воду в Венеции, когда, как это ни парадоксально, «контуры чужой жизни более отчетливы». В Ленинграде, — добавляет он, — люди «чувствуют себя как дома в ненастную погоду поздней осени. . . когда дворцы и особняки нависают над замерзшей рекой в ​​своих тяжелых снежных украшениях ».

Размышляя о монгольских полчищах и русских захватчиках Европы, Бродский заметил в одном из своих блестящих афоризмов, что «цивилизация всегда распространяется с юга на север; варварство с востока на запад.В одном из своих догматических утверждений он заявил, что Италия «родина всего». Все произошло в Италии, потом переползли через Альпы. Все к северу от Альп можно рассматривать как своего рода эпоху Возрождения ». Он предпочел голубое прозрачное море возвышающимся пикам и заметил, что Швейцария, находящаяся под геологическим давлением, «настолько не имеет выхода к морю, что становится гористой». Его русский друг Питер Вейл пришел к выводу, что Италия объединила для Бродского все «не только благодаря истории и культуре, но и благодаря своей несравненной гармонии — климата, природы, личностей».”

Путешественники, волшебным образом плывущие по Гранд-каналу в Венеции и мимо розовых фасадов дворцов, мерцающих в воде, написанных Карпаччо, Каналетто и Гварди, Тернером, Моне и Уистлером, находят это захватывающим опытом. Бродский всегда был гостем, а не постоянным жителем. Семпер в гамбе и обычно изолирован, он спокойно наблюдал и двинулся дальше. Его не прельщали известные достопримечательности Италии: солнечный свет и тепло, природная красота и отзывчивые местные жители, восхитительная еда и вино, красивые здания и гармоничные города, языческие элементы и традиционная жизнь.Его больше интересовали атмосфера и настроение, чем пейзаж и люди, и он не писал стихов на итальянских картинах.

Бродский занял решительно неромантическую позицию во время пронизывающей сырости зим … мрак Венеции заставил его подумать о Ленинграде и почувствовать себя атавистически русским …

Самовлюбленность и угрюмость Бродского в его венецианских стихах напоминали чувства поэтов-романтиков, но он не прославлял Венецию, как большинство авторов. Он принял решительно неромантическую позу в пронизывающую зимнюю сырость, и удручающий пейзаж соответствовал его настроению.Его частые визиты и новое восприятие города изменили его. Мрачность Венеции заставляла его думать о Ленинграде и чувствовать себя атавистически русским, и он казался очень довольным, когда ему было грустно.

Венеция вдохновляла многих писателей и художников, от Шекспира и Байрона — через Раскина и Д’Аннунцио — до Хемингуэя и Эвелин Во. (Русские Максим Горький и Иван Бунин жили на Капри до Великой войны.) Бродского тянуло к византийскому и османскому влиянию, а также к театральным аспектам Венеции: воспоминаниям о столкновениях мечей в темных переулках, разрушающихся дворцах в разлагающийся город, развратные карнавалы и маскарады; экзотическая атмосфера, неизменная на протяжении веков, и необычайная тишина Ла Серениссима.

Волков спросил Бродского: «Когда вы говорите о Венеции, вы говорите только о воде и архитектуре. А как насчет людей? » На что он резко ответил: «Для меня нет людей». Бродский, как и Киплинг, считал, что «До Геенны или до Престола / Тот, кто путешествует в одиночку, путешествует быстрее всех», и редко упоминал своих возлюбленных в Венеции — Сьюзан Зонтаг и его будущую жену. В Watermark, он ошибочно объясняет: «Я приехал сюда не для романтических целей, а чтобы поработать, закончить произведение, перевести, написать пару стихотворений.. . просто быть ». Затем перо Бродского скользнуло по мерцающей воде.

Большинство критиков согласны с тем, что русские стихи Бродского намного лучше, чем стихи, которые он написал на английском языке. Поскольку англоязычные люди могут читать его лучшие произведения только в переводе, им трудно понять (как в случае с Пушкиным), почему поэзия Бродского так высоко ценится. Версии его русских стихов были искусно переведены крупными поэтами, не знавшими русского — Ричардом Уилбуром, Энтони Хехтом и Дереком Уолкоттом, а также компетентными переводчиками, знавшими оба языка.Русские стихи также были переведены самим Бродским и многими другими, чьи работы Бродский сильно переработал и даже полностью преобразовал, не посоветовавшись с ними.

Бродский впервые прочитал современную английскую поэзию в антологии под редакцией выдающегося ученого князя Д. С. Мирского (опубликованной анонимно в 1937 году, когда он находился в тюрьме и за два года до казни). Когда Бродский жил в Америке и не имел постоянных и непосредственных российских впечатлений, он начал писать стихи на английском языке.Сначала он сотрудничал со своими переводчиками, а затем улетел сам. Но, как падающий артист трапеции, он отпустил одну надежную фиксацию, прежде чем смог твердо ухватиться за следующую. Критики считают, что грубые рифмы вроде «Paris / car is» лучше звучат, когда произносятся с русским акцентом. Знаток двуязычия Джон Бейли одной запоминающейся фразой сравнил английские стихи Бродского с «медведем, играющим на флейте».

Бродский написал шесть важных стихотворений о Венеции. «Лагуна», великолепно переведенная Энтони Хехтом (автором Венецианской вечерни ), сохраняет русские строфы и рифму.Место действия — Рождество в пансионе Accademia, настроение уныло. У вод Венеции он сел и заплакал, вспомнив Россию, а также отчуждение от своего русского сына: «лишенный / памяти, родина, сын, и только шум / далеких лесов, чтобы скорбеть о своих былых радостях». ” Он вспоминает северных египетских сфинксов, украшающих набережную Невы, и тирана тоталитарного государства, в котором «слюна становится ледяной на язык», когда поэты пытаются говорить правду.Загрязненный страстью матрас на арендованной им кровати пропитан слезами, и даже воспоминания о поцелуях горькие на вкус. В этой панихиде пламенная граппа и приглушенные церковные колокола, качающиеся гондолы («пришвартованные колыбели») и крылатые львы на площади Сан-Марко не могут утешить его. По прекрасному рифму Гехта, в тонущем городе «шаги по колоннаде стихают / незаметно исчезают». Бродский вспоминал, что, когда он читал «Лагуну» в театре недалеко от Ла Фениче во время биеннале 1977 года (и перепутал Гварди с Тьеполо), он был глубоко тронут эффектом стихотворения на самого себя : «стены, потолок, все… я полагаю, был покрыт фресками Гварди.Представьте себе этот зал, эти картины, полумрак. Внезапно, читая мою «Лагуну», я почувствовал, что стою в каком-то энергетическом поле и даже что-то в него вкладываю ».

«Venice: Lido» расположен на том же широком пляже и мелководье, что и Mann’s Death in Venice , без изящной красоты и роковой страсти. Неуклюжие, сильно рифмованные английские двустишия — дрочил / якоря, стекаясь / ощипывание, смирение / клубок — скорее принижают, чем улучшают искусство стихотворения. Бродский упорно отказывается поддаться соблазну манящей атмосферы.Он начинается с описания ржавого румынского танкера и его потной обедневшей команды, которая прикована к палубе и жаждет лабиринтов города на воде. (Улицы Лидо прямые.) Лежа на пляже с другой точки зрения, поэт видит симпатичную девушку и каламбур на «ладонях», переходящих в жадного официанта:

Только куснув песок, но все татуировки поблекли,
действительно можно уговорить игольное ушко
приземлиться за какой-нибудь белый стол со смуглым любимцем
местного происхождения, под цветочной гирляндой,
и послушайте, как широко раскинутые ладони над вымпелом эллинга,
шуршат своими грязными банкнотами, ожидая выплаты.

Сан-Пьетро — уединенный остров с церковью и кампо , на восточной окраине Венеции. Поэма с таким названием (переведенная Барри Рубином) касается перемены погоды. В версии Бродского «Спасибо, туман» эффект тяжелой nebbia меняет его восприятие города. В полдень темнота и исчезающие силуэты, прозрачные вывески и беззвучные колокольчики, пронизывающая сырость и шелушащаяся штукатурка, «потрепанные фасады, сколы и ямки»:

За поворотом
уличные фонари тянутся белыми эллипсами,
следуют только запаху водорослей.. . .
Жилец, вышедший за сигаретами
десятью минутами позже возвращается в свою комнату
через туннель, через который его собственное тело
зарыто сквозь туман. . . .
Сумерки. Безветренно. Тишина.

Бродский также намекает на двух изолированных женщин, которые прячут рукописи великого поэта в рассказе Генри Джеймса «Записки Асперна». «Балконы с плотными ставнями / на которых никто — ни наследница, ни гувернантка — не появился за двести лет» скрывают «древние секреты, которые на самом деле / ​​лучше всего хранить в темноте при дневном свете.”

Последние три стихотворения написаны на английском языке. «Венецианские Станцы I» больше обязаны почитаемому Мастеру Бродского, Одену, и более информативны, чем более ранние итальянские стихи. В своем стихотворении «Памяти В. Б. Йейтса» Оден незабываемо написал: «Ручьи были заморожены / аэропорты почти безлюдны / и снег обезобразил общественные статуи». Бродский перекликается с этим зимним пейзажем в «Пустой площади, заброшенных набережных». . . набережная — иней ». В серии культурных намеков он ссылается на Яго, производящего инкриминирующий носовой платок и провоцирующего ревнивого Отелло задушить Дездемону; Джону Китсу (умершему в Риме) и другим «бардам, горящим туберкулезом»; итальянской актрисе Элеоноре Дузе, трагической возлюбленной Д’Аннунцио; довольно непонятно для «пермяка», балетного импресарио Сержа Дягилева, похороненного в Венеции; и смутно к идеальным пейзажам Клода Лоррена в Эрмитаже в Ленинграде, которые якобы вдохновили это стихотворение.По мере того, как тускнеют люстры и гаснут оркестры, Бродский использует надуманные рифмы и головокружительные строки, чтобы вспомнить фрески Тьеполо, которые он видел, читая «Лагуну»:

Внезапная встреча сетчатки глаза с богиней белого потолка
, сбрасывающей все, кроме ее бюстгальтера из паутины
, вызывает у меня головокружение. Воспаленное сырое горло дверного проема —
, зияющее, чтобы произнести « Аааа ».

«Венецианские Станцы II» — это топографическая съемка водной зимы и зимней воды.Дикция грубее («H 2 O», «сперма», «мусорные баржи»), образы более плотные, сравнения более навязчивые и неубедительные: «Как длинные, гибкие / палки, которые бегают горячие школьники по железным решеткам. , / утренние лучи бренчат колоннады. Купающуюся женщину сравнивают с новой Сусанной, безнаказанно наблюдаемой старшими. Более эффективно спящая красавица в его комнате «втягивает в себя лопатки», как когда «ангелы реагируют на грех». Строфы заканчиваются, когда фокус смещается, как крупный план в фильме, на поэта, который, немного пьяный, пишет это самое стихотворение в уличном кафе.С каламбуром на вопиющем «ученике» и знакомом оденском настроении,

ослепляющая лагуна плещется
у берега как яркое наказание тусклого человеческого зрачка
за его желание задержать пейзаж, вполне счастливый
здесь без меня.

«В Италии» возвращает к архитектуре и настроению Ленинграда и вызывает горькие русские воспоминания. Его любимые родители умерли. Мстительные советские чиновники не позволили им выехать за границу и посетить знаменитую ссылку, и он никогда их не видел после того, как был вынужден покинуть Россию.Итальянские возгласы, которые он слышит в публичной ссоре: «Мразь! Оставь меня в покое!» ( Feccia! Lasciami stare! ) — еще одно неприятное напоминание о прошлом. Проиграв борьбу с российскими властями, он кончает более ясным видением и мрачной отставкой:

В точке, где больше нельзя любить,
, обиженный плаванием против течения и слишком восприимчивый
к его силе, прячется в перспективе.

Путевые стихи Бродского подверглись резкой критике со стороны современного русского писателя Юрия Кублановского, который утверждал, что его «образ превращается в клише и каким-то образом начинает действовать автоматически.Бродский приезжает во Флоренцию, Бродский приезжает в Венецию. . . визуальное впечатление немного помогает поэзии. Это нормально один, два, даже три раза, но когда его «медитации» продолжаются в Копенгагене, Лиссабоне и так далее, и так далее, используя ту же старую структуру, это, наконец, начинает утомлять ». Но трудолюбивый редактор Бродского Валентина Полухина яростно защищала его, заявляя, что он выходит за рамки шаблона и что его путевые стихи позволяют ему «взглянуть под новым углом, отстраниться, взглянуть на вечные проблемы человеческого существования через призму». культурная призма через историю той страны, в которой он на мгновение оказался.Выдающаяся русская поэтесса Белла Ахмадулина (когда-то вышла замуж за соперника Бродского Евгения Евтушенко) также была большой поклонницей. Она высоко оценила врожденную способность Бродского воспринимать культуру всего мира. . . . Он относится ко всей вселенной, ее культурным сокровищам, классическим, библейским и современным ».

Хотя Бродский прекрасно осознавал свой необычайный поэтический талант и обожал свою маленькую дочь, родившуюся в 1993 году, он не заботился о своем шатком здоровье и, казалось, жил более интенсивно, когда ему угрожала смерть.Он продолжал игнорировать советы врачей, пил крепкий кофе и, срывая фильтры, выкуривал по несколько пачек сигарет в день. Роберт Браунинг, умерший в Венеции, написал: «Открой мое сердце, и ты увидишь, / Внутри него выгравирована Италия». Бродский в самом конце своей жизни отказался открыть свое сердце для третьей операции — и умер в возрасте пятидесяти пяти лет.

Подобно Эдгару По, Д. Х. Лоуренсу и Скотту Фицджеральду, чьи трупы были перевезены из их первоначальных могил, Бродский продолжал путешествовать после смерти и переехал из Нью-Йорка в Венецию.Жена-итальянка похоронила его в любимом городе, недалеко от могил Дягилева, Игоря Стравинского и Эзры Паунда, на острове Сан-Микеле и на самом красивом кладбище в мире. Как и у Исаака Бабеля, другого мужественного русского, у Бродского были «очки на носу и осень в его сердце».


Джеффри Мейерс , FRSL, 33 из его 54 книг переведены на четырнадцать языков и семь алфавитов и опубликованы на шести континентах. Недавно он опубликовал «Художников-героев» Томаса Манна (2014), Роберта Лоуэлла в любви (2015) и Воскрешение: авторы, герои и шпион (2018).

Связанные

Бродский, восстановленный | Jacket2

В современной Москве работает своеобразный феномен, отмечает Михаил Ямпольский в своей книге 2018 года «Парк культуры: культура и насилие в современной Москве: неприятная корреляция — или, точнее, согласие, соучастие — между подъемом искусства. и стилевой культуры в Москве (которая, если она не финансируется напрямую Департаментом культуры Москвы, часто тем или иным образом поддерживается им), и параллельный рост как государственных репрессий, так и культурного авторитета Православной церкви.В последние годы в центре Москвы появились разнообразные культурные продукты, составляющие «стиль жизни», такие как множество мини-пивоварен, новых местных модельеров, бутик-рестораны, острые театральные представления, фестивали смешанной техники , , нормализация Soundcloud Рэпер «street-fashion» засвидетельствовал. ( Слева: Новый Арбат, недалеко от Дома Цветаева.)

Но одновременность этих трех реальностей — тень зачастую советско-ностальгического государства, вездесущность церкви, а также роман и различные разрешения, пробуждающие чувство свободы, — похоже, не вызывают какого-либо длительного диссонанса, какого-либо реального разногласия. это могло бы способствовать новым и плодотворным культурным энергиям.Вместо этого все три реальности рушатся в жуткий синтез: синтез, который сам по себе способствует антиисторическому политическому застою (стабильность!) Путинизма, обогащая его театральный репертуар самозамутнения серией ослепительных смен костюмов. Таким образом, выдающаяся эстетика московской культуры — культурное настроение, видимое в представлении, в моде, в музыке, в повседневной жизни — колеблется между стилизованным отчаянием и нерефлексивной ностальгией, между цинизмом и сентиментальностью. Это эстетическая система, которая, как и путинское управление, склонна к аффективному .[1] Но если современная поэзия не всегда бросает вызов этому порядку, я подумал, что она остается в значительной степени вне ее влияния: потому что слишком двусмысленна, слишком «медлительна», слишком внутренне, слишком маргинальна — и потому что в поэзии в России, как и везде, есть нет денег, чтобы заработать.

А теперь перейдем к исполнению стихов Иосифа Бродского, которое состоялось в Гоголь-центре в прошлую пятницу в честь дня рождения поэта. Я купил билет осторожно, из-за нескольких факторов: во-первых, спектакль был частью большого фестиваля, который обещал доказать, что современная русская поэзия не имеет значения и не умирает; Убеждение, которое я, конечно, поддерживаю, но обещание было выполнено с намеками на напыщенность и дизайн-схему, напоминающую поздний Fall Out Boy.Затем часто некритичное, а иногда и агиографическое почитание Бродского в России, которое, взятое вместе с предпосылкой спектакля — его самым известным стихом, поставленным актерами из множества известных московских театров, с неопределенным музыкальным сопровождением, — вызвало дальнейшее развитие. бдительность. Наконец, я с некоторой настороженностью относился к самому месту проведения, увидев там «Машину Мюллера» Серебренникова — перформанс, который казался в лучшем случае этически бесплодным, в худшем — жестоким: пародия на человеческую хрупкость и сложность, раскрываемую в композициях Пины Бауш.

Гоголь-центр — его главный зал, представляющий собой комплекс площадок для инстаграмм, каждая со своим плакатом #gogolcenter — по обыкновению гудел; длинная очередь на вход, и зал для представлений, перестроенный в строгих нотах, но с люстрами, был переполнен. Сцена была черной, голой, если не считать обработанного пианино и нескольких ноутбуков, подключенных к различным синтезаторам. Белые прожекторы освещали одинокий микрофон на сцене и завихрения дымовой машины, которая, очевидно, уже активно использовалась.Директор фестиваля выступил вперед, чтобы представить в качестве вечернего вступления свою интерпретацию своего «любимого стихотворения Бродского» — и мы поехали.


Спектакль по опере Бродского «Песня без музыки», Гоголь-Центр.

Хорошо известна своеобразная ритмичность чтения Бродского: «этот пресловутый шаманский способ чтения», как выразился Лев Лосев, — пение, напевание, придающее даже его самому латентно-романтическому стиху (как отмечает Дашевский) ощущение ритуальной беспристрастности.В этих записях можно услышать как иронический упрек самому себе, так и мелодичную музыкальность формы. Сама его каденция помогает превратить некоторые стихотворения в более широкие возможности для интерпретации. Но кавалькада читателей Гоголь-центра по внутреннему согласию или сознательному замыслу согласилась коллективно придерживаться одной интонации — чреватой, декламационной, театральной — и ограничиться почти исключительно любовными стихами Бродского. Это, наряду с музыкальным сопровождением, которое варьировалось от Майкла Ниманиша до откровенного джембе и гитары, циркуляции дымовой машины и драматического освещения, произвело замену содержания на аффект, чем-то напоминающую голографическую проекцию Тупака Шакура на Коачелле.Здесь также было стирание сущности человека — как работы, так и жизни, сопровождающих их интерпретативных и этических требований, плоти и стоимости мысли и опыта — и замена этой субстанции простым сенсориумом. Исчезло то, что делало Бродского трудным, значимым, проблематичным, мыслящим — его ирония, его метафизика, экзистенциальное одиночество, отягощенное комическим гротеском, «trompe l’oeil личности», которое ощущалось в его творчестве, его еврейство, его политический консерватизм, его увлечение отношениями между поэтом и тираном, между языком и империей и т. д.( Фото ниже чертежа Бродского .)

Несколько дней спустя посещение хорового концерта в нижнем зале Храма Христа Спасителя — огромном зале по схеме православного казино с потрясающими зеркалами, красным бархатом, парчой, кафе, магазинами и бурчанием. славянского музака (!) — у меня возникло жуткое ощущение его родства с бродским чтением. Не, конечно, по сути: здесь хор начальной школы пел православную религиозную музыку («Святая Русь — православная!» — весело и зловеще крикнула одна маленькая девочка в своем соло) под современное исполнение, взорвавшееся. до пропорций тематического парка, иконы учеников.Нет, аналог был в тактике самого окружения: парча и бархат, роскошные ковры лишили зал любой естественной акустики — но, чтобы вспомнить мифы реальности, звуковая система была исправлена ​​на «соборную реверберацию». со случайным искусственным колоколом. Подобно тому, как церковь имитировала самоощущение, лишенное содержания, так и Бродское чтение произвело аффективное воссоздание творчества поэта, оторванное от основы его реальности. У меня было ощущение, что, ища уборную в подземных глубинах собора, я мог открыть не ту дверь, не в предполагаемую раковину, а в сам Гоголь-центр, в голографическую проекцию чтения Бродского перед переполненной аудиторией.Что каждое событие, каждое учреждение каким-то образом связано с другим — и в их маловероятном синтезе вместе образуют единое существо, его антагонистические части становятся бесшовными, когда их воспринимают как единое целое.

Хор, Храм Христа Спасителя.


1. То, что режим Путина предпочитает сенсацию каким-либо единичным идеологическим убеждениям — его принципиальная безидеологичность — является чем-то новым для российского опыта. В постпостсоветском контексте использование «аффективного управления» как части комплекса различных режимов власти оказалось весьма успешным, возможно, отчасти потому, что оно как предшествует, так и заменяет потребность в социальном консенсусе или историческом учете. , проецируя вместо этого непрерывность государства через комплекс ощущений.

31 мая 2019

Бродский вернулся с новыми сборниками стихов — St. Louis Jewish Light

Луи Даниэль Бродский написал и опубликовал тысячи стихов за многие годы своей работы в Сент-Луисе и его окрестностях, а также в других местах своего родного штата Миссури, и каждые несколько лет он собирает многие из лучших из них в опубликованные книги. За последние месяцы он опубликовал три выдающихся и эклектичных сборника стихов, которые еще раз доказывают его широкий круг интересов, его острый интеллект и проницательность, а также его часто острое чувство юмора.

В 1995 году Бродский отпраздновал свою любовь и опыт к лауреату Нобелевской премии южному писателю Уильяму Фолкнеру в великолепном и запоминающемся сборнике под названием «Широты Миссисипи», который является частью трилогии, посвященной его литературному герою.

РЕКЛАМА


Бродский собрал одну из крупнейших коллекций произведений Фолкнера и о нем, которые он щедро пожертвовал Вестминстерскому колледжу в Фултоне, штат Миссури. Бродский также написал биографию под названием Уильям Фолкнер: Проблески жизни .В своих стихах он признает острую двойственность в отношении деревенских ценностей деревенщины не только Старого Юга, но и сельских районов Миссури, их кафе, остановок грузовиков и домов, а также случайный расизм и антисемитизм, которые придают перчинку их разговорам и сосискам. ссылки.

В The Capital Cafe Бродский нежно и нежно прославляет свою привязанность к сельским ценностям.

Бродский окончил Йельский университет со степенью бакалавра искусств с отличием; Вашингтонского университета со степенью магистра английского языка и еще одним магистром творческого письма Государственного университета Сан-Франциско.К 1989 году он уже опубликовал 14 томов стихов и девять томов научных исследований Уильяма Фолкнера. В то время он сказал газете St. Louis Jewish Light , что его вдохновением было «писать лирические, повествовательные стихи в старом, высоком, риторическом стиле Милтона Paradise Lost , с примесью доктора Сьюза, смешанного навсегда. мера.»

Бродский последовательно воплощает в жизнь свое вдохновение, пишет ли он научные произведения о Фолкнере, любовные стихи или нежные стихи о своем коммивояжере в его прекрасных и трогательных «Стихах Вилли.»Ужасающие события 11 сентября вдохновили его на публикацию в 2002 году« Shadow War: A Poetic Chronicle of 11 сентября и после года », четырех томов стихов, в которых он выразительно выражает весь спектр эмоций, включая гнев, возмущение и откровенное высказывание. неверие. Спустя шесть лет после 11 сентября они по-прежнему остаются привлекательными для чтения.

Его самые последние сборники, все опубликованные издательством Time Being Books, и все доступные в мягкой обложке: Трансцендентальный альманах: стихи природы ; Прочесывание берегов Флориды: Стихи о двух жизнях и Столкновение с кактусом: Стихи, повествующие о жесткой борьбе между силами Дубьянизма и Просвещения, 2003–2006 годы .

Диапазон, разнообразие и контрастирующие темы этих трех книг отражают интеллектуальное любопытство Бродского, понимание красоты природы и его сатирические способности в оценке политики в современной Америке.

Трансцендентальный альманах приглашает читателя на «период времени года в один год», приглашая вас задерживаться на четырех стихотворениях каждого месяца. Начиная с апреля, когда природа торжественно провозглашает свою свободу от спячки, и заканчивая в марте следующего года, после циклического прохождения лета, осени и зимы, книга пробуждает близость с флорой и фауной, жизнью и сущностью элементалей мира. существование », — говорится в описании целей книги.Бродский великолепно воплощает в жизнь серию великолепно написанных стихов, соответствующих смене настроения в произведении Вивальди «Времена года». Примером из «Трансцендентального альманаха» является этот драгоценный камень под названием «Снежный побег»

Воскресенье утром метель по диагонали,

Песнь ветра, наделяющая меня божественностью,

Энергия, которая своей белизной напоминает мне, что я живу снаружи,

Освободив меня от взгляда внутрь,

Давление глубоко, к сердцу моего дремлющего мозга,

Где днём обычно дремлет воображение.

Снег создает чувственный парадокс,

Избавляет меня от необходимости заботиться о себе,

Подвешивает меня своим натиском на землю,

Как будто я пустяк, рискующий в вечности

Или мгновенное стирание.

Воскресенье и я в белом читаю клятвы человека и неба.

В Combing Florida’s Shores Бродский описывает свое творчество как «поэтические мемуары. В первой части изображены мужчина, его жена, их девочка и мальчик, наслаждающиеся радостями отпуска в Форт-Лодердейле. Во втором разделе рассказывается, как теперь разведенный мужчина возвращается к своим старым местам с новой любовью и обнаруживает, что все и ничто не то же самое ». Это прозаическое описание почти читается как поэзия, сочетающая в себе философию, мудрость и горько-сладкое понимание преходящей природы событий и неизбежности и болезненности перемен.

В «Полный круг» в Combing Florida’s Shores Бродский трогательно пишет:

Не столько минивэкация

Или перерыв в повседневной работе

Для посещения

Это короткое пребывание в Point of Americas II,

С моими восьмидесятилетними родителями,

Эта поездка напоминает мои первые набеги на Флориду,

В середине 1940-х гг.

Когда по назначению врача меня привезли —

Их «болезненный ребенок» пяти, шести, семи лет —

Зимовать в Голливуде и Бока-Ратон,

Примите дозы солнца и любви, наберитесь сил…

Напоминает этой разницей:

Теперь их находит время, а не я,

Смирился с крошечными актами возвышенной праздности,

Наслаждаться их драгоценной энергией,

Когда они вступают в позднюю стадию своего второго детства,

Находит меня, их сына, их любящего родителя.

Вышеупомянутое, как стихи, вызывает волнующий рассказ Филиппа Рота об уходе за своим стареющим и больным отцом в его научно-популярной работе «Наследие». Свидетельством мастерства Бродского является то, что всего в несколько строк он может сделать то, для чего блестящему писателю нужна книга.

Разборки с кактусом разительно отличается от двух вышеупомянутых книг Бродского. Как и многие великие литературные деятели, такие как Артур Миллер, Бродский не может устоять перед использованием своих писательских навыков для обсуждения всех аспектов человеческой деятельности, включая последствия 11 сентября, и в настоящей книге он фокусирует свое остроумие на слабостях Джорджа У.Буш и современная эпоха американской политики. Неважно, являетесь ли вы сторонником Буша, которому, вероятно, понравилась бы книга только за ее обложку и название, или сторонником «Дуби», чтение юмористического подхода Бродского обязательно вызовет улыбку на ваших губах. Покойная Молли Айвинс, как верная дочь Техаса, возможно, лучше всех проткнула Джорджа Буша, назвав его «Кустом» в отличие от «Буша-старшего». Но стихи Бродского часто столь же популярны, как и чистый юмор в стиле Марка Твена.

Следующее вступление к «Новым нарядам нашего императора» в этом сборнике представляет собой превосходный образец остроумия и ловкости сатирических способностей Бродского:

Ой, как настойчиво наш император уговаривает нас

Мы народ, объединившийся против невидимого врага,

Страна, ведущая войну с терроризмом

Вызванный гноящимся коварным пренебрежением к жителям Запада,

Подожженные злобным культом исламских головорезов….

… ..

Последние три года были чашкой Петри

В которой процветало отрицание нашей культуры.

Мы занимаемся своей жизнью, своим делом, в хорошем настроении,

Не таскать паранойю на поводке.

Так почему же мы восхищаемся новой одеждой нашего императора?

Бродский не дает ответа на свои провокационные вопросы, которые он часто задает в упомянутых выше стихах и других стихах из этих трех великолепных сборников.Но он задает правильные вопросы, предоставляя своим читателям, чей интеллект он всегда уважает и никогда не оскорбляет, найти свой собственный путь, свое собственное понимание истины. И это лучшая поэзия!

сборников стихов на английском языке под редакцией Анн Кьельберг

Как обычно, я пришел к Иосифу Бродскому, совершенно не зная его истории бегства из Советского Союза (Как мне всегда удавалось оставаться таким решительно невежественным? Я виню телевидение.Должно быть, я понял, что он получил Нобелевскую премию, потому что она напечатана на обложке (хотя я не осуждала его), но думаю, что изначально меня привлекало не что иное, как его имя (такое полное поэтических обещаний — третье слово Иисуса -колесный отец и укороченное-широкое небо), цвета на корешке (винный и желтый), а затем, однажды взятый с полки, привлекательно неприхотливый (даже убедительно повседневный, если бы не полусложенная рука в кармане брюк и слегка нетерпеливое выражение лица) на обложке фотографии Бродского, сидящего на скамейке перед обесцвеченным и полуразрушенным домом с зелеными ставнями.

Затем пришла поэзия.

Бродский — один из немногих писателей, таких как Ларкин и Макнейс, которые впервые позволили мне развлечь непостижимое представление о том, что я тоже могу на самом деле наслаждаться стихами, вместо того, чтобы просто запоминать их, чтобы отвечать на вопросы Leaving Cert, или цитировать их, чтобы заставить других людей чувствую себя неадекватным (мое понимание читателей поэзии до сих пор).

Его доступный язык (он перевел большую часть своих работ) и часто кажущиеся простыми предметы предлагали мне это кристаллизованное видение жизни — того, как она проходит через меня и далее, вовне, во все, что касается только контакта с ее конечностями (рождение, любовь, смерть) и великого искусства можно когда-либо достичь.

Стихи Бродского также имеют силу оставаться актуальными. Как будто он всегда пишет здесь, сейчас, рядом с вами. Возьмите эту вступительную строфу «Посвящения Ялте», написанной в 1969 году:

.

История, которая будет рассказана ниже, правдива.
К сожалению, в настоящее время не просто ложь
, но и простая истина
требует убедительных аргументов и убедительных подтверждений.Разве это не знак
нашего прибытия в совершенно новый
, но печальный мир? Фактически, доказанная истина, точнее
, вовсе не истина —
— это просто сумма доказательств. Но теперь,
, сказано: «Я согласен», а не «Я верю».

Конечно, это еще никогда не было так приятно?

.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *