Бродский ни тоски ни любви: Ни тоски, ни любви, ни печали — Бродский. Полный текст стихотворения — Ни тоски, ни любви, ни печали
«Ни тоски, ни любви..»(с): otrageniya — LiveJournal
?- Литература
- Cancel
кто не помнит, напоминаю:
Ни тоски, ни любви, ни печали,
ни тревоги, ни боли в груди,
будто целая жизнь за плечами
и всего полчаса впереди.
(Иосиф Бродский, 1962г.)
но не каждый знает, что вот это вот «ни тоски, ни любви..» Бродский сплагиатил у Блока..
вот, гляньте:
Ни тоски, ни любви, ни обиды,
Всё померкло, прошло, отошло…
Белый стан, голоса панихиды
И твое золотое весло.
(Александр Блок, 1902г.)
мало нам плагиатора Бродского , так ещё и Асадов позарился на «ни любви».
На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!
(Эдуард Асадов, 1968 г.)
ну, я тож не без наглости — чем я хуже Бродского с Асадовым???))
мой вариант:
ни тоски, ни любви, ни надежды,
болью выгоревшая душа..
боже, как я тебя любила,
как ждала тебя, чуть дыша..
как ждала я сирень весною,
у фонтана что б пух с тополей..
как мечтала к щеке щекою
и губами к ладони твоей..
в прошлом всё, уж не будет как прежде..
пустота, только ветры насквозь..
..ни тоски, ни любви, ни надежды,
лишь колечко — «вместе и врозь»..
колечко из чернённого серебра тож прилагается — с гравировкой, с пробой — всё как полагаеЦЦа..))
ЗЫ. так я тут что предлагаю — вы тож можете побывать в чУдной компании поэтов-плагиаторов, вместе со мной, Бродским и Асадовым — зарифмуйте четыре строчки(ну при желании можно и больше..) и будет вам счастье — может даже какие-никакие призы заработаете от ultravert_n (я вчера тут чуть не заработала за всего одну строчку.
.)) SubscribeВеликая богиня
Скажи, кто ты, прекрасная, высокая и святая богиня, Которая с украшениями в золотых волосах блуждает по немецкому краю? Я слышал много имен,…
Быть императором опасно
БЫТЬ ИМПЕРАТОРОМ ОПАСНО Угадайте, в чём сходство между прожжённым плутом и всесильным императором ? Наверное, в изворотливости, коварности и…
Новые законы жизни
НОВЫЕ ЗАКОНЫ ЖИЗНИ (Социальные наблюдения за жизнью общества) Главная заповедь бюрократа — лучше сделать для народа хорошо, но никогда. …
Photo
Hint http://pics.livejournal.com/igrick/pic/000r1edq
Великая богиня
Скажи, кто ты, прекрасная, высокая и святая богиня, Которая с украшениями в золотых волосах блуждает по немецкому краю? Я слышал много имен,…
Быть императором опасно
БЫТЬ ИМПЕРАТОРОМ ОПАСНО Угадайте, в чём сходство между прожжённым плутом и всесильным императором ? Наверное, в изворотливости, коварности и…
Новые законы жизни
НОВЫЕ ЗАКОНЫ ЖИЗНИ (Социальные наблюдения за жизнью общества) Главная заповедь бюрократа — лучше сделать для народа хорошо, но никогда.
…
…Поэтический мир Иосифа Бродского
Рейтинг: 5 / 5
Пожалуйста, оцените Оценка 1Оценка 2Оценка 3Оценка 4Оценка 5- Информация о материале
«Ни тоски, ни любви, ни печали, ни тревоги, ни боли в груди,
будто целая жизнь за плечами и всего полчаса впереди.» И.Бродский
В разговоре о великих поэтах XX века нельзя не упомянуть о творчестве Иосифа Бродского. Он очень значимая фигура в мире поэзии. У Бродского сложилась непростая биография — преследование, непонимание, суд и ссылка. Это подтолкнуло автора уехать в США, где он получил признание публики.
Жизнь Бродского богата драматическими событиями, неожиданными поворотами, мучительными поисками своего места.
Детские годы Иосифа совпали с войной, блокадой Ленинграда, голодом. Семья выживала, как и сотни тысяч людей. В 1942 году мать забрала Иосифа и эвакуировалась в Череповец. В Ленинград они вернулись уже после войны. В 1955 г., не доучившись в школе, ушел из 8 класса и поступил работать на военный завод. Часто менял места и виды работы (фрезеровщик, техник-геофизик, санитар, кочегар, фотограф), пытаясь найти такую, которая оставляла бы больше времени на чтение и сочинительство: Интенсивно изучал языки, посещал лекции на филологическом факультете ЛГУ, изучал историю литературы. Писать стихи, по его собственному свидетельству, Бродский начал в 16 лет.
К 1963 г. он был уже хорошо известен и ценим как поэт среди молодежи и в неофициальных литературных кругах.
Официальная литература его отвергала, возможности опубликоваться не было, и он жил только случайными заказами за стихотворные переводы.
И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто не потревожит сны.
Седая ночь, и дремлющие птицы качаются от синей тишины.
И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть ещё Бессмертье…
… А мы хотели просто уцелеть.
В 1963 г. обострились отношения поэта с ленинградскими властями. Хотя он не писал антисоветских стихов, идеологических работников раздражала независимость его творчества и личного поведения. Была организована травля, опубликован пасквиль «Окололитературный трутень», а в феврале 1964 г. Бродский был арестован. После первого закрытого судебного разбирательства его поместили в судебную психбольницу, затем на втором, открытом, процессе обвинили в тунеядстве и приговорили к высылке на 5 лет с обязательным привлечением к физическому труду.
В 1972 г. поэт был вынужден покинуть родину. Бродский уезжает в США, где получает признание и нормальные условия для литературной работы. Он преподает русскую литературу в университетах и колледжах. Продолжает писать стихи на русском и прозу на английском. На Западе, в основном в США, вышло при его жизни более 10 книг. В 1987 г., в возрасте сорока семи лет, Бродский был награжден Нобелевской премией по литературе «за всеохватное авторство, исполненное ясности мысли и поэтической глубины» (Бродский – один из самых молодых лауреатов Нобелевской премии за все годы ее присуждения).
Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит,
как школа, как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако — сильно.
В ходе жизни в Америке Бродского постоянно беспокоили проблемы с сердцем. Болезнь сердца привела к смерти.
Иосиф Бродский умер в возрасте 55 лет, 28 января 1996 г. Похоронен, по его последней воле, в Венеции. Иосиф Бродский стал всемирно известным поэтом. Рано осознавший свой поэтический дар и призвание, а также свое высокое значение и предназначение в обществе, он проявил несгибаемую твердость в отстаивании своего права на свободу выражения, с честью вынеся все испытания.
Лети в окне и вздрагивай в огне,
слетай, слетай на фитилёчек жадный.
Свисти, река! Звони, звони по мне,
мой Петербург, мой колокол пожарный.
Пусть время обо мне молчит.
Пускай легко рыдает ветер резкий
и над моей могилою еврейской
младая жизнь настойчиво кричит.
На родине Бродский, уже ставший к тому моменту Нобелевским лауреатом, был реабилитирован только в 1989 году. Его произведения начали публиковать официально, и стихи поэта-эмигранта приобрели огромную популярность. Несмотря на массу приглашений, сам Бродский в родную страну так и не приехал.
- библиотека им. Маяковского, г.Зеленогорск, Красноярский край
- Назад
- Вперед
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии!
Угодить тени: «Соблазнение музы» Иосифа Бродского на английском языке
Когда писатель прибегает к языку, отличному от родного, он делает это либо по необходимости, как Конрад, либо из-за горящих амбиций, как Набоков, или ради большего отчуждения, как Беккет. Принадлежа к другой лиге, летом 1977 года, в Нью-Йорке, прожив в этой стране пять лет, я купил в маленьком магазине пишущих машинок на Шестой авеню портативную «Леттеру 22» и принялся писать (эссе, переводы , иногда стихотворение) на английском языке по причине, которая имеет очень мало общего с вышеизложенным. Моя единственная цель тогда, как и сейчас, заключалась в том, чтобы оказаться ближе к человеку, которого я считал величайшим умом 20-го века: Уистану Хью Одену.
Я, конечно, прекрасно сознавал тщетность своей затеи не столько потому, что я родился в России и в ее языке (от которого я никогда не откажусь — и, надеюсь, наоборот), сколько из-за этого поэта интеллект, которому на мой взгляд нет равных. Более того, я осознавал тщетность этих усилий, поскольку Оден уже четыре года как умер. Тем не менее, на мой взгляд, писать на английском было лучшим способом приблизиться к нему, работать на его условиях, быть судимым, если не по его кодексу совести, то по тому, что есть в английском языке, который создал этот кодекс совести. возможный.
Эти слова, сама структура этих предложений — все они показывают любому, кто читал хотя бы одну строфу или хотя бы один абзац Одена, как я терплю неудачу. Для меня, однако, неудача по его стандартам предпочтительнее успеха по другим. Кроме того, я с самого начала знал, что обречен на провал; Была ли эта трезвость моей собственной или заимствована из его сочинений, я уже не могу сказать. Все, на что я надеюсь, когда пишу на его языке, это то, что я не понизлю уровень его мыслительной деятельности, уровень его взгляда.
Это все, что можно сделать для лучшего человека: продолжать в том же духе; в этом, я думаю, и состоит вся цивилизация.
Я знал, что по темпераменту и во всем остальном я другой человек, и что в лучшем случае меня будут считать его подражателем. Тем не менее, для меня это было бы комплиментом. Кроме того, у меня была вторая линия защиты: я всегда мог вернуться к своему письму на русском языке, в котором я был довольно уверен и который даже ему, если бы он знал язык, вероятно, понравился бы. Мое желание писать по-английски не имело ничего общего с чувством уверенности, удовлетворения или комфорта; это было просто желание угодить тени. Конечно, где бы он ни находился к тому времени, языковые барьеры почти не имели значения, но я почему-то подумал, что ему больше понравится, если я буду объясняться с ним по-английски. (Хотя, когда я пытался на зеленой траве в Кирхштеттене 11 лет назад, это не сработало; мой тогдашний английский лучше подходил для чтения и аудирования, чем для разговора.
Может быть, и к лучшему.)
Другими словами, не имея возможности вернуть всю сумму отданного, человек пытается отплатить хотя бы той же монетой. В конце концов, он сделал это сам, позаимствовав строфу «Дон Жуан» для своего «Письма к лорду Байрону» или гекзаметры для своего «Щита Ахилла». Ухаживание всегда требует некоторой степени самопожертвования и уподобления, тем более, если ухаживаешь за чистым духом. Находясь во плоти, этот человек сделал так много, что вера в бессмертие его души становится как-то неизбежной. То, что он оставил нам, сводится к Евангелию, которое вызвано и наполнено любовью, которая далеко не конечна, то есть любовью, которая никоим образом не может быть полностью укрыта человеческой плотью и поэтому нуждается в словах. Если бы не было церквей, то можно было бы легко построить церковь на этом поэте, и ее главная заповедь звучала бы примерно так же, как его
Если равной привязанности быть не может,
Пусть более любящим буду я.
—
Если у поэта есть какие-то обязательства перед обществом, так это хорошо писать.
Будучи в меньшинстве, у него нет другого выбора. Не выполняя этого долга, он погружается в забвение. Общество, с другой стороны, не имеет никаких обязательств перед поэтом. Большинство по определению, общество считает, что у него есть другие варианты, кроме чтения стихов, независимо от того, насколько хорошо они написаны. Его неспособность сделать это приводит к тому, что он опускается до того уровня речи, на котором общество становится легкой добычей демагога или тирана. Это собственный эквивалент забвения общества; тиран, конечно, может попытаться спасти своих подданных, устроив эффектную кровавую баню.
Впервые я прочитал Одена около 20 лет назад в России в довольно вялых и апатичных переводах, которые я нашел в антологии современной английской поэзии с подзаголовком «От Браунинга до наших дней». «Наши дни» — это дни 1937 года, когда том вышел в свет. Излишне говорить, что почти все его переводчики вместе с редактором М. Гутнером вскоре после этого были арестованы, и многие из них погибли.
Излишне говорить, что в течение последующих 40 лет никакой другой антологии современной английской поэзии в России не издавался, и указанный том стал чем-то вроде коллекционного экземпляра.
Одна строчка из Одена в этой антологии, однако, привлекла мое внимание. Это было, как я узнал позже, из последней строфы его раннего стихотворения «Не перемена места», в котором описывался несколько клаустрофобный пейзаж, где «никто не идет / Дальше железной дороги или концов причалов, / Не пойдет и не пошлет». его сын. . . ». Эта последняя фраза: «Не пойдет и не пошлет своего сына» — поразила меня своей смесью отрицательного расширения и здравого смысла. Воспитанный по существу на подчеркнутой и самоутверждающей диете русских стихов, я быстро уловил этот рецепт, главной составляющей которого было самоограничение. Тем не менее, поэтические строки имеют свойство уходить от контекста в общечеловеческое значение, и угрожающий оттенок абсурда, заключенный в «Не пойдет и не пошлет своего сына», начинал вибрировать в глубине моего сознания всякий раз, когда я собирался сделать это.
что-то на бумаге.
Это, я полагаю, то, что они называют влиянием, за исключением того, что чувство абсурда никогда не является изобретением поэта, а является отражением действительности; изобретения редко узнаваемы. Поэту здесь можно благодарить не само чувство, а его трактовку: тихую, невнятную, без всякой педали, почти en passant . Эта трактовка была для меня особенно значима именно потому, что я наткнулся на эту линию в начале 1960-х, когда театр абсурда был в самом разгаре. На этом фоне отношение Одена к этому вопросу выделялось не только тем, что он опередил многих людей, но и из-за совершенно другого этического посыла. То, как он вел разговор, было красноречиво, по крайней мере для меня: что-то вроде «Не плачь, волк», хотя волк уже у двери. (Хотя, я бы добавил, на тебя он похож. Тем более, не плачь по-волчьи.)
Хотя для писателя упоминать о своем тюремном опыте — или, если уж на то пошло, о любых трудностях — все равно, что обзывать нормальных людей, так случилось, что моя следующая возможность поближе познакомиться с Оденом представилась, когда я был отсиживаюсь на Севере, в маленькой деревушке, затерянной среди болот и лесов, у полярного круга.
На этот раз антология, которая у меня была, была на английском языке, которую мне прислал друг из Москвы. В нем было довольно много Йейтса, которого я тогда нашел чересчур красноречивым и неряшливым с размерами, и Элиота, который в те дни безраздельно властвовал в Восточной Европе. Я собирался прочитать Элиота.
Но по чистой случайности книга открылась на «Памяти У. Б. Йейтса» Одена. Я был тогда молод и поэтому особенно увлекался элегиями как жанром, потому что рядом не было никого, для кого можно было бы писать. Так что я читал их, может быть, более жадно, чем что-либо еще, и мне часто казалось, что наиболее интересной чертой этого жанра были невольные попытки авторов изобразить себя, которыми усеяно или испачкано почти каждое стихотворение «in memoriam». Хотя эта тенденция и понятна, она часто превращает такое стихотворение в размышления автора на тему смерти, из которых мы узнаем о нем больше, чем об усопшем. В стихотворении Одена ничего этого не было. . . .
Отрывок из эссе «Угодить тени» из романа «Меньше одного» Иосифа Бродского, лауреата Нобелевской премии по литературе 1987 года.
1983. Перепечатано с разрешения Farrar, Straus & Giroux.
Рисунок Дэвида Левина. Перепечатано с разрешения New York Review of Books. 1965, Нырев Инк.
Гранд Отель Бездна — Люблю четверостишие из стихотворения Иосифа Бродского…
«Люблю четверостишие из поэмы Иосифа Бродского «Платон Разработанный»: «Было бы в том городе кафе с вполне/приличным бланманже, где, если бы я спросил, зачем/нам нужен ХХ век, когда у нас уже/есть девятнадцатого мой коллега пристально смотрел на свою вилку или нож.век, который способствовал полному расцвету противоречивой, антиобщественной, богемной эксцентричности поэта, воротничков с отложными воротниками, развевающихся галстуков, домашних лобстеров, абсента, заставляющего сердце любить. Затем, в 20-м, Йейтс строго сказал нам, что должен выбрать совершенство в жизни или в работе; Валери дал нам его в лабораторном халате; Марианна Мур в роли лорда Нельсона; Элиот в тонкую полоску; Брехт в комбинезоне; Бишоп в двойном комплекте; Ларкин в роли мягкого извращенца по соседству.
Точкой отсечки, как я всегда считал, был 1880 год. Стивенс (родился в 1879 г.)В нем было немного викторианского фаст-фуда, и, хотя он не был ни гребцом на каноэ, ни тусовщиком, ни очень клубным человеком, ему нравились обеды с ростбифами по средам в Хартфордском каноэ-клубе. «Нельзя тратить время на то, чтобы быть современным, когда есть так много более важных вещей», — писал он: никто из родившихся после 1880 года не мог с этим согласиться — они были рождены, чтобы быть современными. (Насколько мне известно, полезной точкой для сравнения, никогда не проводившейся, был бы близкий современник Стивенса Томас Манн, родившийся в 1875 году, никогда не был банкиром, но почти агрессивно осознавал обязанности автора как буржуа и семьянина. как тот или иной человек на самом деле «экспериментировал» — произошло на странице. Оба начинали как юмористы или карикатуристы, а закончили тем, что пополнили ряды слегка засушливого и разочаровывающего фило-интеллектуализма.) Все фотографии Стивенса, в основном шестидесятилетнего возраста и позже, показывают его тяжелый, мясистый, спокойный, собранный, корректный, в воротничке и галстуке, со стальным гребнем, только что проткнутым его сенаторской белой щетиной.
