Вечер памяти Абулькасима Фирдоуси и Омара Хайяма в Москве

23 мая 2013

A A A

Пришла пора, чтоб истинный мудрец
О разуме поведал наконец.
Яви нам слово, восхваляя разум,
И поучай людей своим рассказом.
Из всех даров, что разума ценней?
Хвала ему — всех добрых дел сильней.
Венец, краса всего живого — разум,
Признай, что бытия основа — разум.
Он — твой вожатый, он — в людских сердцах,
Он с нами на земле и в небесах.
От разума — печаль и наслажденье,
От разума — величье и паденье.
Для человека с чистою душой
Без разума нет радости земной.
Ты мудреца слыхал ли изреченье?
Сказал он правдолюбцам в поученье:
«Расскается в своих деяньях тот,
Кто, не подумав, действовать начнет.
В глазах разумных — дураком он станет,
Для самых близких — чужаком он станет».
Друг разума — в почете в двух мирах,
Враг разума — терзается в цепях.

Глаза твоей души — твой светлый разум,
А мир объять ты можешь только глазом.

Был первым в мире создан разум наш,
Он — страж души, трех стражей верных страж,
Те трое суть язык, глаза и уши:
Чрез них добро и зло вкушают души.
Кто в силах разуму воздать почет?
Воздам почет, но кто меня поймет?
Не спрашивай о первых днях творенья
До нашего с тобою появленья,
Но, созданный всевышним в некий миг,
Ты явное и тайное постиг.
Иди же вслед за разумом с любовью,
Разумное не подвергай злословью.
К словам разумных ты ищи пути,
Весь мир пройди, чтоб знанья обрести.
О том, что ты услышал, всем поведай,
С упорством корни знания исследуй:
Лишь ветви изучив на древе слов,
Дойти ты не сумеешь до основ.

Перевод: С. Липкина

Середина мая – пора, когда цветут розы и поют соловьи. Неудивительно, что именно в эту пору на свет появляются великие поэты, такие как Фирдоуси, родившийся 14 мая и Хайям, день рождения которого отмечается 18 мая.

Эти имена всегда стоят рядом, когда говорят о вершинах иранской классической поэзии. Хотя их творения совсем не похожи друг на друга по форме и содержанию: Абулькасим Фирдоуси – автор самой большой стихотворной эпопеи о судьбе своего народа, да и всего мира;  Хайям прославился своими четверостишиями о смысле жизни одного человека. Фирдоуси жил на рубеже 1 и 2 тысячелетий нашей эры,  Хайям творил столетием позже. Вечер, посвященный этим двум корифеям слова и мысли, прошел в Культурном представительстве при Посольстве Ирана в Москве 15 мая 2013 года.

Глава представительства доктор Абузар Эбрагими Торкаман приветствовал собравшихся любителей персидской поэзии и остановился на том, какой большой вклад в изучение наследия Фирдоуси внесли исследователи из России и бывшего Советского Союза. Доктор Эбрахими напомнил, что в 1934 году в Москве и Ленинграде и в семи советских республиках прошли торжества по случаю 1000-летия со дня рождения Фирдоуси. Было решено перевести его главное   творение – поэму «Шахнаме» — на русский, азербайджанский, грузинский, армянский и другие языки.

В 1935 году были опубликованы миниатюры к рукописям «Шахнаме», хранящимся в российских фондах. А 1959 году в Москве вышла  большая монография  Магомеда-Нури Османова, посвященная Фирдоуси и его великой книге. В 60-е годы Институтом востоковедения Академии Наук СССР было осуществлено несколько целевых экспедиций в Иран и  другие страны, с тем, чтобы сопоставить хранящиеся в разных точках мира рукописи «Шахнаме» и сделать их научное описание. Огромная заслуга в издании научно-критического текста «Шахнаме», осуществленного в Тегеране в 1971 году, принадлежит двум советским ученым – азербайджанцу Рустаму Алиеву и таджику Бободжону Гафурову, — подчеркнул доктор Эбрахими.  Полный текст «Шахнаме», подготовленный на основе этого издания, в Иране вышел уже более 30 раз. К настоящему моменту поэма переведена на 36 языков мира. Первый перевод фрагментов из «Шахнаме» на русский язык был сделан в 1810 году. Вначале это были отдельные главы, такие как «Бижан и Маниже», «Заххак», «Каве», «Сказание о Сиявуше», «Рустам и Сухраб».   И уже в ХХ веке перевод был осуществлен полностью, — сказал доктор Эбрахими.

Герои и сюжеты «Шахнаме» на протяжении веков вдохновляли художников, поэтов и композиторов разных стран. Ведущий вечера переводчик Кабулшо Идрисов предложил собравшимся посмотреть видеофрагмент с записью оркестровой сюиты из балета «Сиявуш» известного таджикского композитора Толибхона Шахиди в исполнении Государственного академического симфонического оркестра России.

Поэму «Шахнаме» можно сравнить с морем, — сказал в своем выступлении профессор Тегеранского университета Мехди Мохаббати, — в нем много течений, но они слиты в одно целое, оно всегда на месте и все время разное, в нем много жемчужин, но далеко не всем удается их добыть. И невозможно не чувствовать его силу и глубину!  «Шахнаме» — огромная стихотворная эпопея, которая состоит из описаний пятидесяти царствований, начиная от царей легендарных, таких как Джамшид и Заххак, и кончая личностями историческими – сасанидскими правителями.

Больше тридцати лет писал Фирдоуси свою поэму, создав от 54 до 60 тысяч бейтов (двустиший).  За эти годы он потерял здоровье, близких людей, и  не нажил положения и богатства. Но своим титаническим трудом он сохранил персидский язык для аджама (не арабского населения). Его творение  не раз пытались представить как образец иранского национализма, так как в центре поэмы борьба Ирана и Турана. Но понятия добра и зла у Фирдоуси не «закреплены» за определенной страной. Описывая иранских царей, воспевая героев Ирана, он не ставил их выше других народов, как некую высшую расу, а утверждал общечеловеческие ценности. Если недостойные поступки совершал иранец, как, например, царь Кей-Кавус, автор осуждал его устами героя Рустама, а если туранец обладал честью и умом, как советник царя Афросиаба, враждебного Ирану, то Фирдоуси находил для него слова заслуженной похвалы, – отметил доктор Мохаббати.

Затем был показан подготовленный сотрудниками Культурного представительства Ирана видеоклип с подборкой стихов из «Шахнаме» на персидском языке.

И слово взял редактор многотомного труда «История науки в Иране» доктор Мохсен Хейдарния. Его выступление  было посвящено личности Омара Хайяма, который при жизни был больше известен как математик, астроном и философ, творивший в трех прославленных научных центрах средневекового Ирана – в Нишапуре, Исфагане и Мерве. Некоторые математические выкладки Омара Хайяма были актуальны вплоть до 19-го века даже на Западе. А разработанный им календарь солнечной хиджры используется и сегодня, хотя носит имя тогдашнего правителя Ирана сельджукида Малек-шаха.   Стихи Хайяма, написанные в афористичной форме рубайат, поражают своей философской глубиной и человечностью.

Сей кувшин, принесенный из погребка,

Был влюбленным красавцем в былые века.

Это вовсе не ручка на горле кувшинном,

А обвившая шею любимой рука

— так звучат эти стихи Хайяма в переводе Германа Плисецкого. А вот как они звучат на фарси:

(Хайдар Шах читает рубайи)

Эти рубайи Хайяма прочитал на вечере писатель и публицист Хайдар Шах, руководитель отдела культуры «Афганской диаспоры в России». Он напомнил, что афганцы, иранцы и таджики когда-то были одним народом и до сих пор говорят на одном языке, имеют общую историю и культурное наследие. Хейдар Шах сказал, что «Шахнаме» была первой книгой, подаренной ему в детстве. Но он любит ее скорее умом, а его сердце тянется к Хайяму, чьи стихи вдохновляют его на собственное творчество.

А другого афганского гостя этого вечера на творчество вдохновляет поэма Фирдоуси. Бизнесмен Шукрулла Рахмани, аккомпанируя себе нарубабе, исполнил свою авторскую композицию на фрагмент из «Шахнаме».

Стихи Хайяма на персидском языке гостям вдохновенно читал заместитель руководителя Культурного представительства Хоссейн Табатабаи под аккомпанемент флейты (Хамид Реза Даду) и томбака (Дмитрий Фаблов).

А на русском языке рубайат прозвучали в видеоклипе, подготовленном сотрудниками Культурного представительства.

В заключение вечера выступила московская поэтесса Людмила Авдеева, известная своей любовью к Ирану и посвятившая ему 8 сборников! Она прочитала несколько своих стихотворений, в которых призвала политиков всех стран читать Фирдоуси и «пить сок Хаймовской мудрости».

На этом, дорогие радиослушатели, я заканчиваю свой рассказ о вечере поэзии в Культурном представительстве при Посольстве Ирана в Москве.

Аида Соболева

Стихи памяти великих персидских поэтов Абулькасима Фирдоуси и Омара Хайяма

Фирдоуси – царь поэтов

10 век и 21 век.
На удивленье до чего похожи.
Ведь семя зла не вырвал человек,
Хоть нежная душа под толстой кожей.

Война и мир. Злой Ахриман живуч.
Века узнали океаны крови.
Пусть «Шахнаме», как горькой правды луч,
Страницы высветит далёкие Истории.

Фирдоуси напомнит «Шахнаме»
О смелости отважного Рустама,
О Каве – кузнеце-богатыре,
Чтоб слово «справедливость» зазвучало,
Как в городах, что строил Сиавуш.

Фирдоуси сатирою тиранов
Разил. А сколько нежных душ
Поэзией он спас от лжи лукавой.

Иран – Туран. Извечная война.
Ни дня без крови не живет планета.
Дракон Заххак посеял семена
Братоубийства, ненависти.

Где ты, о, Манучехр, юный богатырь,
Рустам отважный, Сиявуш добрейший?
Кто вырвет корни зла? Веками люди ждут
Героев, тех, кто победит злодейство.

Читайте «Шахнаме» политики всех стран.
Читайте детям бабушки и деды.
Пусть в каждом доме вырастет Рустам,
Что сердце доброе вело людей к победам,

Чтоб только добрые всходили семена,
И чувства добрые в душе будила лира.
Я признаю лишь одного Царя –
Фирдоуси — персидского Шекспира.

Склонимся перед царственною книгой,
Перед её создателем великим!

На все века Хайяма рубаи

Пусть век иной. Иное время.
На все века и времена
Взращенное Хайямом семя,
В котором мысли глубина.

Строка мудрейшего Хайяма,
Как свежий ветер в летний зной.
Она – подобие бальзама
И тишины перед грозой.

В ней жар любви и хлад измены.
За каждой строчкой хитрый взгляд,
Того, кто видел перемены,
Знал славы вкус и лести яд.

Когда печаль берет за плечи,
Глаза туманятся слезой,
Ищу с Хайямом мудрой встречи,
Лечусь любой его строкой.

Он жизнь своей строкой прославил,
А с ней величие души.
Жизнь — это просто мастерская,
А люди – жизни гончары.

Он дал понять, равны пред небом
И тот, кто нищ, и кто богат.
На злате пьешь иль с коркой хлеба,
Ты только гость у божьих врат.

Платона пир, Джамшида чашу –
Всю мудрость воплотил Хайям,
Чтоб царствовал над миром разум,
Чтоб разум был царем векам.

Дав наставленья нерадивым,
Всем равнодушным и скупцам.
Хайям учил, как стать счастливым.
Так пейте мудрость, как бальзам.

Не продавайтесь за полушку,
И не склоняйте головы.
Пусть мы в руках судьбы – игрушки,
Но мы хозяева судьбы.

Да, век иной. Иное время,
Но чтобы вырвать корень зла,
Дает ростки в сердцах, как семя,
Хайяма мудрая строка.

Людмила Авдеева

 

КАРАВАН  №23, Май 2013

Источник: Культурное представительство И.Р.Иран в Москве

Поделиться:

Обнаружили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter

Хаким Абулькасим Фирдоуси. Шах-наме

 

 

 

 

 
Пришла пора, чтоб истинный мудрец
О разуме поведал наконец.
 
 
Яви нам слово, восхваляя разум,
И поучай людей своим рассказом.
 
 
Из всех даров что разума ценней?
Хвала ему – всех добрых дел сильней.
 
 
Венец, краса всего живого – разум,
Признай, что бытия основа – разум.
 
 
Он – твой вожатый, он – в людских сердцах,
Он с нами на земле и в небесах.
 
 
От разума – печаль и наслажденье,
От разума – величье и паденье.
 
 
Для человека с чистою душой
Без разума нет радости земной.
 
 
Ты мудреца слыхал ли изреченье?
Сказал он правдолюбцам в поученье:
 
 
«Раскается в своих деяньях тот,
Кто, не подумав, действовать начнет.
 
 
В глазах разумных – дураком он станет,
Для самых близких – чужаком он станет».
 
 
Друг разума – в почете в двух мирах,
Враг разума – терзается в цепях.
 
 
Глаза твоей души – твой светлый разум,
А мир объять ты можешь только глазом.
 
 
Был первым в мире создан разум наш,
Он – страж души, трех стражей верных страж,
 
 
Те трое суть язык, глаза и уши:
Чрез них добро и зло вкушают души.
 
 
Кто в силах разуму воздать почет?
Воздам почет, но кто меня поймет?
 
 
Не спрашивай о первых днях творенья
До нашего с тобою появленья,
 
 
Но, созданный всевышним в некий миг,
Ты явное и тайное постиг.
 
 
Иди же вслед за разумом с любовью,
Разумное не подвергай злословью.
 
 
К словам разумных ты ищи пути,
Весь мир пройди, чтоб знанья обрести.
 
 
О том, что ты услышал, всем поведай,
С упорством корни знания исследуй:
 
 
Лишь ветви изучив на древе слов,
Дойти ты не сумеешь до основ.
 

   Далее Фирдоуси рассказывает о сотворении мира, человека, Солнца и луны. Затем следуют похвала пророку, разделы о том, как писалась книга, о поэте Дакики, который первым пытался создать «Шах-наме».
   Восхвалением султану Махмуду завершается та часть эпопеи, которая носит название «Начало книги», после которой следует описание царствования древних царей.

 

Каюмарс

 
Что сказывает нам дихкан-сказитель
О том, кто первым молвил: «Я властитель»,
 
 
О том, кто первый на свое чело
Надел венец? Все было и прошло…
 
 
Поведал так старинных книг пытатель,
О богатырских днях повествователь:
 
 
Принес престола и венца закон
Царь Каюмарс, и начал править он.
 
 
К созвездью Овна солнце устремилось,^[1]
Мир получил закон, и власть, и милость.
 
 
В созвездье солнце начало блистать,
Весна вселенной расцвела опять.
 
 
Стал Каюмарс вселенной властелином.
Он обитал сперва в краю вершинном.^[2]
 
 
Себя и всех людей, для новых дел,
Он шкурами звериными одел.
 
 
Довольство он людскому дал жилищу —
Людей он научил готовить пищу.
 
 
Тридцатилетье длилась власть царя,
Сверкавшего на троне, как заря.
 
 
Возликовали твари, – все живое,
Все люди зажили тогда в покое.
 
 
Склонялось человечество пред ним,
Сияло счастье над царем земным.
 
 
Был сын отважный у царя державы,
Красавец, жаждавший борьбы и славы.
 
 
Счастливый Сиямак пленял сердца,
Он был отрадой славного отца.
 
 
Минуло времени с тех пор немало.
Держава Каюмарса процветала.
 
 
Был у царя один лишь тайный враг —
Бес Ахриман, чья сила – зло и мрак.
 
 
Был сын у Ахримана – волк-воитель,
Бесовских полчищ лютый предводитель.
 
 
Владыки блеск, царевича расцвет,—
Стал из-за них для беса темен свет.
 
 
Собрал он войско, на царя пошел он,
Отнять хотел и царство и престол он.
 
 
Открыл он замысел коварный свой,
Вселенную наполнил волчий вой.
 
 
Когда услышал Сиямак правдивый,
Что вышли, сея гибель, злые дивы,
 
 
Вскипела у царевича душа,
Полки собрал он, яростью дыша,
 
 
И вышел, тигра шкурою покрытый:
Тогда не знали панцирной защиты.
 
 
Сошлись две рати; Сиямак вступил
Отважно в бой с исчадьем адских сил.
 
 
Взмахнул косматой лапой див жестокий,
Переломил героя стан высокий,
 
 
Ударил витязя о гребни скал,
Потом когтями сердце разодрал.
 
 
Услышал Каюмарс о смерти сына,
И черным стало солнце властелина.
 
 
Зверье и птицы собрались толпой,
Ушли, стеная, горною тропой,
 
 
Ушли, вопя и плача, в скорби жгучей,
Над царским троном пыль вздымалась тучей.
 
 
Оплакивали сына целый год.
Но вот прислал посланца небосвод.
 
 
Сказал Суруш с отрадою во взоре:
«Сдержи себя, забудь на время горе,
 
 
Ты войско снаряди, – вот мой приказ,—
И племя бесов уничтожь тотчас.
 
 
Очисти лик вселенной от злодея,
Иди на битву, местью пламенея».
 
 
Властитель поднял к небесам чело,
На головы врагов призвал он зло,
 
 
Восславил господа и свет денницы
И осушил от слез свои ресницы.
 
 
Не знала сна и отдыха душа,
За Сиямака отомстить спеша.
 
 
Оставил сына Сиямак пригожий,
При деде он верховным был вельможей,
 
 
Хушангом звался Каюмарса внук,
Он был – ты скажешь – кладезем наук.
 
 
Ужасна с сыном вечная разлука,—
Дед на своей груди взлелеял внука.
 
 
Царь, в жажде мщенья, торопясь к борьбе,
Призвал Хушанга юного к себе.
 
 
Открылась внуку боль его живая,
Царь молвил, тайну сердца раскрывая:
 
 
«Сбирать войска вселенной буду я,
И клич кричать военный буду я,
 
 
А ты веди войска на бой суровый,
Я отхожу, а ты – вожатый новый».
 
 
В том войске – пери, птицы, дикий зверь,
И юный вождь их поведет теперь.
 
 
Явился черный бес, исполнен страха,
Взметнул, взрывая, к небу комья праха.
 
 
Сошлись две рати, сдвинулись тесней,—
И бесы побежали от зверей.
 
 
Хушанг ударил беса дланью львиной
И умертвил злодея в миг единый.
 
 
Он бесу отомстил за смерть отца,
С презреньем растоптал он мертвеца.
 
 
Царь Каюмарс насытил сердце местью,—
Пришла к нему кончина с этой вестью.
 

   Прежде чем перейти к «Сказанию о Заххаке», одному из важнейших в «Шах-наме» по глубине мысли и яркости изображения, Фирдоуси сжато, но с огромной поэтической силой описывает царствования Хушанга, внука Каюмарса, Тахмураса, сына Хушанга, и Джамшида, сына Тахмураса.
   Хушанг впервые добыл огонь. Целясь в могучего змея, он попал камнем в скалу.

 
Змей не погиб, но обнаружил камень
То, что в себе таил он: яркий пламень.
 

   Хушанг обучил людей кузнечному делу, научил их орошать поля, возделывать землю:

 
Так землепашец, проливая пот,
Стал добывать свой хлеб из года в год.
 

   Тахмурас продолжил борьбу Каюмарса с силами зла. Ему удалось оседлать Ахримана, и он стал ездить верхом на враге человечества. Тахмурас уничтожил две трети бесовского полчища, а прочие бесы, в обмен на жизнь, научили царя письму на тридцати языках, в том числе на пехлевийском, греческом, арабском, персидском, согдийском, китайском.
   Блестяще началось царствование Джамшида. Он научил людей изготовлять оружие, прясть лен, шелк, шерсть, шить одежду. Джамшид разделил подданных на четыре сословия: жрецов, воинов, земледельцев и ремесленников. Царь принудил бесов работать на людей, делать кирпич, возводить дома.

 
Нашел он камфару в кристальном слое,
Бальзам и мускус, амбру и алоэ,
 
 
Познал искусство врачевать больных,
Изобретал он снадобья для них…
 
 
Так триста лет прошло за веком век.
Не знал в то время смерти человек,
 
 
Не знал нужды, не ссорились друг с другом,
Готовы были бесы к их услугам.
 

   Но Джамшид возгордился: «Мир таков, как я его устроил», – сказал он. И бог лишил Джамшида своей благодати.

 

О Заххаке и его отце

 
Жил некий человек в те времена,
Пустыня Всадников – его страна.^[3]
 
 
Он царствовал, создателю послушный,
Богобоязненный, великодушный.
 
 
Вот имя правосудного: Мардас.
Он добротою подданных потряс.
 
 
Он был владыкой щедрым, беспорочным,
Владел конями и скотом молочным.
 
 
У благородного отца был сын —
Любимец, утешение седин.
 
 
Заххаком звался он, простосердечный,
Отважный, легкомысленный, беспечный.
 
 
Его и Бивараспом ты зови:^[4]
«Бивар» – переведу я с пехлеви —
 
 
Есть «десять тысяч» на дари… Военных
Коней имел он десять тысяч ценных.
 
 
Он дни и ночи на коне скакал.
Не крови он, а подвигов искал.
 
 
Однажды утром посредине луга
Иблис пред ним предстал в обличье друга.
 
 
Беседа с ним была сладка, остра.
Он сбил царевича с пути добра.
 
 
Сказал Иблис: «Чтоб речь моя звучала,
Я клятвы от тебя хочу сначала».
 
 
Был простодушен юноша, тотчас
Исполнил искусителя приказ:
 
 
«Твои слова держать я в тайне буду,
Я повинуюсь им всегда и всюду».
 
 
Сказал Иблис: «Глаза свои открой:
Ты должен быть царем, а не другой!
 
 
Как медлит время с властелином старым,
А ты в тени, ты годы губишь даром.
 
 
Престол займи ты, пусть уйдет отец,
Тебе лишь одному к лицу венец!»
 
 
Заххак, почуяв боль, насупил брови:
Царевич не хотел отцовской крови.
 
 
Сказал: «Ты мне дурной совет даешь,
Дай мне другой, а этот – нехорош».
 
 
А бес: «Наказан будешь ты сурово,
Когда нарушишь клятвенное слово,
 
 
Бесславным будет близкий твой конец,
Останется в почете твой отец».
 
 
Так бес лукавый во мгновенье ока
Царевича поймал в силки порока.
 
 
«Как это сделать? – вопросил араб.—
Тебе во всем послушен я, как раб».
 
 
«Не бойся, – молвил бес, – тебя спасу я,
Главу твою высоко вознесу я».
 
 
Был во дворце Мардаса щедрый сад,
Он сердце услаждал и тешил взгляд.
 
 
Арабский царь вставал ночной порою,
Готовился к молитве пред зарею.
 
 
Здесь омовенье совершал Мардас.
Тропа не освещалась в этот час.
 
 
И вырыл бес на том пути колодец,
Чтоб в западню попался полководец.
 
 
И ночь пришла, и царь арабский в сад
Направился, чтоб совершить обряд,—
 
 
Упал в колодец, насмерть он разбился,
Смиренный, в мир иной он удалился.
 
 
Так захватил венец и трон злодей —
Заххак, отцеубийца, враг людей.
 

Кухня Иблиса

 
Когда его коварства удались,
Вновь злые козни строить стал Иблис.
 
 
Он обернулся юношей стыдливым,
Красноречивым, чистым, прозорливым,
 
 
И с речью, полной лести и похвал,
Внезапно пред Заххаком он предстал.
 
 
Сказал царю: «Меня к себе возьми ты,
Я пригожусь, я повар знаменитый».
 
 
Царь молвил с лаской: «Мне служить начни»
Ему отвел он место для стряпни.
 
 
Глава придворных опустил завесу^[5]
И ключ от кухни царской отдал бесу.
 
 
Тогда обильной не была еда,
Убоины не ели в те года.
 
 
Растеньями тогда питались люди
И об ином не помышляли блюде.
 
 
Животных убивать решил злодей.
И приохотить к этому людей.
 
 
Еду из дичи и отборной птицы
Готовить начал повар юнолицый.
 
 
Сперва яичный подал он желток,
Пошла Заххаку эта пища впрок.
 
 
Пришлось царю по вкусу это яство,
Хвалил он беса, не узрев лукавства.
 
 
Сказал Иблис, чьи помыслы черны.
«Будь вечно счастлив, государь страны!
 
 
Такое завтра приготовлю блюдо,
Что съешь ты с наслажденьем это чудо!»
 
 
Ушел он, хитрости в уме творя,
Чтоб дивной пищей накормить царя.
 
 
Он блюдо приготовил утром рано
Из куропатки, белого фазана.
 
 
Искуснику восторженно хвалу
Заххак вознес, едва присел к столу.
 
 
Был третий день отмечен блюдом пряным,
Смешали птицу с молодым бараном,
 
 
А на четвертый день на свой бочок
Лег пред Заххаком молодой бычок,—
 
 
Он сдобрен был вином темно-багряным,
И мускусом, и розой, и шафраном.
 
 
Лишь пальцы в мясо запустил Заххак —
Он, восхищен стряпнёю, молвил так:
 
 
«Я вижу, добрый муж, твое старанье,
Подумай и скажи свое желанье».
 
 
«Могучий царь! – воскликнул бес в ответ.
В твоей душе да будет счастья свет!
 
 
Твое лицо узреть – моя отрада,
И большего душе моей не надо.
 
 
Пришел к тебе я с просьбою одной,
Хотя и не заслуженною мной:
 
 
О царь, к твоим плечам припасть хочу я,
Устами и очами их целуя».
 
 
А царь: «Тебе согласье я даю,
Возвышу этим долю я твою».
 
 
И бес, принявший облик человечий,
Поцеловал царя, как равный, в плечи.
 
 
Поцеловал Заххака хитрый бес
И – чудо! – сразу под землей исчез.
 
 
Две черные змеи из плеч владыки
Вдруг выросли. Он поднял стоны, крики,
 
 
В отчаянье решил их срезать с плеч,—
Но подивись, услышав эту речь:
 
 
Из плеч две черные змеи, как древа
Две ветви, справа отросли и слева!
 
 
Пришли врачи к царю своей земли;
Немало мудрых слов произнесли,
 
 
Соревновались в колдовстве друг с другом,
Но не сумели совладеть с недугом.
 
 
Тогда Иблис прикинулся врачом,
Предстал с ученым видом пред царем:
 
 
«Судьба, – сказал он, – всех владык сильнее.
Ты подожди: покуда живы змеи,
 
 
Нельзя срезать их! Потчуй их едой,
Иначе ты не справишься с бедой,
 
 
Корми их человечьими мозгами,
И, может быть, они издохнут сами».
 
 
Ты посмотри, что натворил Иблис.
Но для чего те происки велись?
 
 
Быть может, к зверствам он царя принудил
Затем, чтоб мир обширный обезлюдел?
 

Иранцы приглашают Заххака на царство

 
Измучилась иранская страна,
Повсюду были смута и война.
 
 
Сокрылся лучезарный день в тумане,
Отторглись от Джамшида все в Иране.
 
 
Цари во всех явились областях,
Для битвы каждый поднимал свой стяг,
 
 
С полками шли цари, суровы с виду:
Иссякла в их сердцах любовь к Джамшиду.
 
 
Тогда вожди вельмож, богатырей
Отправились к арабам поскорей,
 
 
Прослышав о царе змееподобном,
Власть над землей установить способном.
 
 
На поиски царя спешила рать.
Придя, Заххака стала прославлять.
 
 
Был приглашен жестокий змей на царство,
Провозглашен владыкой государства.
 
 
Царь-змей помчался вихрем напрямик.
Украсил он себя венцом владык.
 
 
Он витязей, всегда готовых к брани,
Собрал в Аравистане и в Иране,
 
 
Воссев на трон Джамшида, заблистал,—
Мир для Джамшида тесным перстнем стал.
 
 
Его судьба внезапно охромела,
И новый царь настиг Джамшида смело.
 
 
Джамшид покинул войско и страну,
Оставив бесу власть, престол, казну.
 
 
Почти сто лет от мира он скрывался,
Для глаз людских незримым оставался.
 
 
Прошло сто лет, как занял змей престол,—
Он к морю Чина воинство привел. ^[6]
 
 
Джамшид скрывался, перед злом робея,
А все-таки не спасся он от змея!
 
 
Схватил его Заххак, едва настиг,
Не отпустил ни на единый миг,
 
 
Он распилил Джамшида на две части,
Чтоб мир не подчинился прежней власти.
 
 
Был временем похищен гордый царь:
Так поглощает стебельки янтарь.
 
 
Кто был Джамшида выше на престоле?
А много ль пользы он извлек оттоле?
 
 
Над властным семь столетий протекло,
Познал властитель и добро и зло.
 
 
Зачем же долгой жизни ты желаешь,
Коль тайну мира так и не узнаешь?
 
 
Тебе он дарит и нектар и мед,
Он ласково с тобою речь ведет,
 
 
Ковер любви он стелет пред тобою,
Уж ты решаешь: «Взыскан я судьбою»,
 
 
Доволен будешь миром ты земным,
Всю душу ты раскроешь перед ним,
 
 
Как вдруг сыграет он такую шутку,
Что больно станет сердцу и рассудку.
 
 
Мне опостылел бренный сей чертог,
Избавь меня от горя, вечный бог!
 

Сон Заххака

 
Заххака власть над миром утвердилась,
Тысячелетье царствованье длилось.
 
 
Мир под его ярмом стремился вспять,
И годы было тяжело считать.
 
 
Деянья мудрецов оделись мглою,
Безумных воля правила землею.
 
 
Волшба – в чести, отваге нет дорог,
Сокрылась правда, явным стал порок.
 
 
Все видели, как дивы зло творили,
Но о добре лишь тайно говорили…
 
 
Двух чистых дев, Джамшида двух сестер,
Отправили из дома на позор.
 
 
Как звезды непорочны и красивы,
Они затрепетали, словно ивы.
 
 
Звалась одна затворница – Шахрназ,
Другой невинной имя – Арнаваз,
 
 
Их привели, царя гневить не смея,
И отдали тому подобью змея.
 
 
…Так было: по ночам двух молодых,
То витязей, то юношей простых,
 
 
Вели на кухню, к властелину царства,
И повар добывал из них лекарство.
 
 
Он убивал людей в расцвете сил,
И царских змей он мозгом их кормил.
 
 
Случилось так, что слуги провиденья,
Два мужа царского происхожденья,
 
 
Один – благочестивый Арманак,
Другой – правдолюбивый Карманак,
 
 
Вели беседу о большом и малом,
Об ужасе, доселе небывалом,
 
 
О злом царе, чье страшно торжество,
О войске и обычаях его.
 
 
Один сказал: «Пред гнетом не поникнем,
Под видом поваров к царю проникнем,
 
 
Умом раскинем, став на этот путь,
Чтоб способ отыскать какой-нибудь.
 
 
Быть может, мы спасем от мук ужасных
Хоть одного из каждых двух несчастных».
 
 
Пошли, варили явства день-деньской,
Наукой овладели поварской.
 
 
И вот людей, вступивших тайно в дружбу,
К царю, в поварню, приняли на службу.
 
 
Когда настало время, чтоб отнять
У юных жизнь, чтоб кровь пролить опять,
 
 
Двух юношей схватили часовые,
Стрелки царя, разбойники дневные,
 
 
Поволокли по городу, в пыли,
Избили и на кухню привели.
 
 
У поваров от боли сердце сжалось,
Глаза – в слезах, а в мыслях – гнев и жалость,
 
 
Их взоры встретились, потрясены
Свирепостью властителя страны.
 
 
Из двух страдальцев одного убили
(Иначе поступить – бессильны были).
 
 
С бараньим мозгом, с помощью приправ,
Мозг юноши несчастного смешав,
 
 
Они второму наставленье дали:
«Смотри же, ноги уноси подале,
 
 
Из города отныне ты беги,
Иль в горы, иль в пустыни ты беги».
 
 
А змея накормили с содроганьем,
Мозг юноши перемешав с бараньим.
 
 
И каждый месяц – шли за днями дни —
Спасали тридцать юношей они.
 
 
Когда число их составляло двести,
То из дворца всех выводили вместе,
 
 
Давали на развод овец, козлят,
И отправляли в степь… И говорят:
 
 
Дало начало курдам это семя,
И городов чуждается их племя…
 
 
Был у царя еще один порок:
Он, осквернив невинности порог,
 
 
Красавиц знатных брал себе на ложе,
Презрев закон, устав, веленье божье.
 
 
Царю осталось жизни сорок лет.
Смотри, как покарал его Изед:
 
 
Однажды Арнаваз легла с Заххаком.
Затих дворец, объятый сном и мраком.
 
 
Трех воинов увидел царь во сне,
Одетых, как знатнейшие в стране.
 
 
Посередине – младший, светлоликий,
Стан кипариса, благодать владыки,
 
 
Алмазный блеск па царском кушаке
И палица булатная в руке.
 
 
Он устремился в бой, как мститель правый,
Надел ошейник на царя державы,
 
 
Он потащил его между людей,
На гору Демавенд помчал скорей…
 
 
Заххак жестокий скорчился от страха,
Казалось, разорвется сердце шаха.
 
 
Так вскрикнул он, что вздрогнули сердца,
Что задрожали сто столбов дворца.
 
 
Проснулись солнцеликие от крика,
Не зная, чем расстроен их владыка.
 
 
Сказала Арнаваз: «О царь земной,
Прошу тебя, поведай мне одной:
 
 
Находишься ты в собственном чертоге,
Кого ж боишься ты, крича в тревоге?
 
 
Не ты ли царь семи земных частей,^[7]
Владыка всех зверей и всех людей?»
 
 
Ответил солнцеликим царь всевластный:
«Я не могу открыть вам сон ужасный,
 
 
Поймете вы, узнав про этот сон,
Что я отныне смерти обречен».
 
 
Тут Арнаваз сказала властелину:
«Открой нам страха своего причину,
 
 
Быть может, выход мы найдем с тобой,—
Есть избавленье от беды любой».
 
 
И тайну тайн своих открыл владыка,
Сказал ей, почему он вскрикнул дико.
 
 
Красавица в ответ произнесла:
«Ищи спасенья, чтоб избегнуть зла.
 
 
Судьба тебе вручила перстень власти,
И всей земле твое сияет счастье.
 
 
Ты под печатью перстня, царь царей,
Всех духов держишь, птиц, людей, зверей.
 
 
Ты звездочетов собери старейших,
Ты чародеев призови мудрейших,
 
 
Мобедам сон поведай до конца
И суть его исследуй до конца.
 
 
Поймешь ты, кто тебе враждебен: пери
Иль злые дивы, люди или звери.
 
 
Узнав, прими ты меры поскорей,—
Ты недруга не бойся, не робей».
 
 
Так молвил кипарис сереброликий.
Речь Арнаваз понравилась владыке.
 

Мобеды объясняют сон Заххака

 
Был темен мир, как ворона крыло,—
Открыло солнце из-за гор чело,
 
 
И яхонты внезапно покатило
По голубому куполу светило.
 
 
Где б ни были мудрец или мобед,
Что бдительным умом познали свет,—
 
 
Царь во дворец явиться приказал им,
О сне своем зловещем рассказал им.
 
 
У них спросил он тайные слова
О зле, добре, о ходе естества:
 
 
«Когда наступит дней моих кончина?
Кто на престол воссядет властелина?
 
 
Иль тайну мне откроете сейчас,
Иль прикажу я обезглавить вас».
 
 
Уста мобедов сухи, влажны лица,
Спешат друг с другом страхом поделиться:
 
 
«Откроем тайну, истине верны,—
Пропала жизнь, а жизни нет цены,
 
 
А если правду скроем из боязни,
То все равно мы не минуем казни».
 
 
Прошло три дня, – был мрачен их удел,
Никто промолвить слова не посмел,
 
 
И на четвертый, тайны не изведав,
Разгневался властитель на мобедов:
 
 
«Вот выбор вам; иль на помост взойти,
Иль мне открыть грядущего пути».
 
 
Оки поникли; услыхав о плахе,
Глаза – в слезах кровавых, сердце – в страхе.
 
 
Был прозорлив, умен один из них
И проницательнее остальных.
 
 
Разумный муж Зираком прозывался,
Над всеми мудрецами возвышался.
 
 
И, осмелев, он выступил вперед,
Сказал о том, что властелина ждет:
 
 
«Не будь спесивым, царь непобедимый,
Затем, что все для смерти рождены мы
 
 
Немало было до тебя царей,
Блиставших в мире славою своей,
 
 
Вел каждый счет благому и дурному
И отходил, оставив мир другому.
 
 
Пусть ты стоишь железною стеной,—
Поток времен тебя снесет волной.
 
 
Другой воссядет на престол по праву,
Он ввергнет в прах тебя, твой трон и славу.
 
 
Он будет, Фаридуном наречен,
Светиться над землей, как небосклон.
 
 
Еще не появился он, и рано
Еще его искать, о царь Ирана!
 
 
Благочестивой матерью рожден,
Как древо, плодоносен будет он,
 
 
Созрев, упрется в небо головою,
Престол добудет мощью боевою.
 
 
Высок и строен, словно кипарис,
Он палицу свою опустит вниз,
 
 
И будешь ты сражен, о царь суровый
Ударом палицы быкоголовой».
 
 
Несчастный царь спросил, судьбу кляня:
«За что ж возненавидит он меня?»
 
 
Смельчак сказал: «Коль ты умен, пойми
Что все деянья с их причиной слиты.
 
 
Ты жизнь отнимешь у его отца,
Возжаждет мести сердце храбреца.
 
 
Родится также Бирмая, корова,
Кормилица владыки молодого.

Радость (не Счастье) Миру

Это время для радости. В наших самых любимых рождественских гимнах ангелы возвещают о рождении Иисуса радостными вестями великой радости. В ответ и вторя их радостным напевам, мы громко и с мужеством поем, что Бог послал в мир радость. Даже поля и реки, скалы, холмы и равнины не могут вместить себя, ибо творение Божие повторяет звучащую радость. Господь пришел. Спаситель правит. Грех и печаль изгнаны, и его благословения текут до краев земли, насколько найдено проклятие.

Вдобавок к радости гимны напоминают нам о поклонении ангелов, даре Отца, радости, славе, святой ночи, божественном свете, вечной любви, небесном покое, мире на земле и чудесах Его любви. В ответ мы радуемся и сердцем, и душой, и голосом.

Счастья, однако, нигде нет.

Мы часто используем понятия «счастье» и «радость» как синонимы. Оба вызывают положительные эмоции, и оба приносят удовольствие. Даже большинство психологов не различают их. Но есть веские причины, по которым счастье никогда не появляется в наших любимых рождественских гимнах. Вспомните моменты счастья и то, что значит проливать слезы радости. Наше тело может почувствовать разницу. Счастье — это более легкая из двух эмоций. На самом деле, счастье само по себе довольно тонко. Это тот тип счастья, который мы называем гедонизмом, и психологические исследования показали мало пользы для благополучия. ¹ С другой стороны, счастье, возникающее благодаря целеустремленной жизни, имеет большее значение. Это то, что Аристотель называл «эвдемония» в своей « Никомаховой этике » и играет жизненно важную роль в благополучии. Томас Джефферсон имел это в виду, когда написал в Декларации независимости , что у каждого из нас есть неотъемлемое право на «жизнь, свободу и стремление к счастью».

Но радость глубже. Это потому, что радость сочетает в себе счастье и печаль, будь то трудности, печаль, горе или горе. Радость — это чувство, которое приходит с преодолением того, что казалось непобедимым, достижением недостижимого и преодолением того, что казалось непреодолимым. В Удивленный радостью , К. С. Льюис писал, что радость «почти в равной степени можно назвать разновидностью несчастья или горя». ² Датский социальный психолог Дженис Зикфилд и его коллеги определили различные типы радостных слез и обнаружили, что такие слезы часто связывают прошлые трудности с настоящим счастьем. ³ В псалме 30:5 мы читаем: «Вечером водворяется плач, а на утро радость». Я думаю, что мы часто читаем в этом стихе, что если мы будем стойкими и переждем нашу печаль, радость придет к нам». Но я думаю, что лучше прочесть это так: наш плач, искупленный для добрых целей Бога, приводит к радости. Иисус прямо связывает эти два явления в Евангелии от Иоанна, глава 16:20, говоря: «Истинно говорю вам: вы будете плакать и рыдать, а мир возрадуется; у вас будет боль, но ваша боль превратится в радость». Во многих рождественских гимнах композиторы сопоставляют радостное рождение Иисуса с грехом.

Но в этот мир греха, где его примут кроткие души, все же входит дорогой Христос;
О, не можем ли мы, согрешая, презирать ваше низкое происхождение;
Не позволяйте больше греху и печали расти;
Мир долго лежал в грехе и заблуждениях.

Эти строки напоминают нам, что празднование рождения Иисуса — это не просто воркование над драгоценным новорожденным. Мы радостно поем, потому что его рождение напоминает нам о том, как ужасно было бы, если бы он никогда не родился. Жидкая каша счастья без печали сродни празднованию Рождества без пасхальных целей.

Радость более глубока по другой причине; он объединяет прошлое, настоящее и будущее. Счастье имеет мимолетный аспект. Мы радуемся чему-то на короткое время, но затем идем дальше. В психологии мы называем это гедонической беговой дорожкой. Счастье никогда не удовлетворяет полностью; мы остаемся в поисках следующего исправления счастья. Изучая разницу между счастьем и осмысленностью, социальный психолог Рой Баумейстер обнаружил, что эмоции счастья сосредоточены на настоящем. Напротив, те, кто прожил значимую жизнь, связали прошлое, настоящее и будущее. ⁴ Мария воспевает прошлые дела Бога в своем Magnificat, в то время как благая весть, которую Ангел Гавриил принес Захарии, была не только о предстоящем рождении его сына, но и о всей евангельской арке творения, падения, искупления и восстановления. .

Радость имеет третий аспект. Часто это неожиданно. Зикфельд обнаружил, что чаще всего люди плакали, когда они неожиданно испытывали чрезмерную доброту или исключительную любовь. Это парадоксальный аспект радости. Мы можем желать этого, но не можем заставить, так же как не можем по своей воле проливать слезы радости. Мы ищем счастья, но радость ищет нас. Как писал Льюис, «радость никогда не находится в нашей власти, а удовольствие — часто». ⁵ Если радость состоит из счастья и печали, а счастье мимолетно, то единственный способ, которым радость может найти нас, — это трудности или печаль. Но мы открываемся, чтобы испытать радость в этой печали через благодарность. Павел напоминает нам именно об этом повороте в Послании к Римлянам 5:3-5, написав: «Более того, мы радуемся нашим страданиям, зная, что страдание производит терпение,     и терпение производит характер, а характер производит надежду, и надежду. не разочаровывает нас, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам».

Наверстывая паршивое детство, я слишком часто гнался за капелькой счастья большую часть своей взрослой жизни, не зная точно, что я искал. Но усталость от этих пандемических времен не принесла большого счастья. Вместо этого, в знак благодарности, я тоже был удивлен радостью, переполненный неожиданной дружбой и незаслуженными проявлениями доброты. Осмысленность и сопутствующая ей радость наконец победили мои поиски счастья. По мере того, как разворачивается этот сезон Адвента, я особенно настроен на радость, которую можно найти в наших рождественских гимнах. Моя святочная молитва о том, чтобы через радость Бог и этот грешник примирились.

Сноски

1. Эдвард Деси и Ричард М. Райан, Гедония, эвдемония и благополучие: введение. Журнал исследований счастья, 9 № 1 (2008 г.): 1–11.
2. Клайв С. Льюис, Удивленный радостью : Форма моей молодости [1-е американское изд.]. Нью-Йорк: Harcourt, Brace (1956), 17.
3. Янис Зикфельд, Беате Зайбт, Лиляна Б. Лазаревич, Ирис Зезель и Ад Вингерхутс. Модель позитивных слез. ПсиАрХив , 8 ноября (2020): препринт.
4. Рой Ф. Баумейстер, Кэтлин Д. Вос, Дженнифер Л. Аакер и Эмили Н. Гарбински. Некоторые ключевые различия между счастливой и осмысленной жизнью, The Journal of Positive Psychology , 8 no. 6 (2013): 505-516.
5. Льюис, 17-18.

Причина для радости Элизабет Эллиот

1 апреля 1991

Христианская жизнь

Элизабет Эллиот

4 минуты чтения

Вы слышите, как ветер перемещается в другую четверть ночи. Вскоре дождь бьет в окна, грохочет водосточные желоба, мчится по водосточным трубам. Вы пытаетесь уснуть, но кажется, что холод прокрался в комнату — и в ваше сердце. Старая тоска поднимается непрошенно, тоска по тому, кого нет рядом. Этот комок в горле, сухость во рту, это беспокойство — что это? Ты лежишь совершенно неподвижно, слушаешь дождь, говоришь себе, что все хорошо, кровать твоя, удобная, знакомая, место, которому ты принадлежишь в этот предрассветный час. Тебе многое дано — дом, работа, друзья. Что это за слабость, эта болезнь, эта буря в твоей душе?

В памяти всплывают старые тревоги — дружба, которую вы могли бы взрастить, но вместо этого пресечь в зародыше из-за недостатка чувствительности, хладнокровно-небрежного ответа на робкую инициативу, шутку или язвительный ответ, возможно, необдуманного жеста отстранения, пожимайте плечами — ваш собственный вклад в дистанцию, которую, кажется, соблюдают другие.

«Если вы хотите иметь друзей, вы должны показать себя дружелюбным.» Шепот жалости к себе говорит, что ты пытался. Может быть, недостаточно сильно, или, может быть, вы пришли слишком сильно. В мире одиноко.

А что насчет глубокой ответной дружбы, которая, казалось, вдруг была разорвана неизвестно чем? В течение многих лет вы думали, что взаимопонимание между вами было полным. Теперь доверие, которое вы считали взаимным, кажется, было только на вашей стороне и явно неуместно. Лежа там в темноте, ты снова пробираешься сквозь него — неужели это был я? Что я сделал или не сделал, что все разрушило?

Вам не хотелось бы видеть распечатку того, что вы говорите себе в три часа ночи — вы нечестивый, нелюбящий, беспомощный. Ты одинокий. Все вышеперечисленное просто потому, что ты человек.

Джордж Герберт использует метафору шкива, чтобы описать, как Бог при сотворении излил на человека все благословения, кроме одного. Он дал силу, красоту, мудрость, честь и удовольствие. Затем Он остановился, удерживая одно: отдых.

«Ибо, если бы Я, — сказал Он, — даровал бы эту жемчужину и Моему творению, Он поклонялся бы Моим дарам вместо Меня, И отдыхал бы в Природе, а не в Боге Природы: Так оба должны быть проигравшими. Он хранит остальные, Но хранит их с ропотным беспокойством; Пусть он будет богат и утомлен, по крайней мере, Если доброта не ведет его, все же усталость Может швырнуть его к Моей груди »(Джордж Герберт, «Шкив»).

Если усталость может бросить нас к Его груди, то может и одиночество. В псалмах мы находим самые глубокие, самые верные, самые неприкрашенные выражения беспомощной человечности человека. Псалмопевец, временами испытывающий искушение обвинить Бога, знает, что другого прибежища нет. К Господу он возносит свою душу, ставит свои чувства на кон, чтобы Господь увидел, и ожидает помощи. «Призри на меня и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен» (Псалтирь 25:16). Его отношение — это готовность быть показанными Господними путями — покажи мне, научи меня, прости меня, спаси меня, моя надежда на Тебя. [См. Дерек Киднер на стр. 27–28.]

Одиночество — один из шкивов Бога. Это призыв к молитве. Это состояние моего земного существования, из которого я не могу вырваться, есть самое основание моей молитвы. Поскольку я одинок и страдаю, у меня есть основания надеяться на божественную помощь. Бог готов прийти на помощь тем, кто знает свою нужду и просит Его восполнить ее.

Чего именно мы ожидаем от Него, когда молимся молитвой, подобной молитве псалмопевца, Избавить меня от страданий?

Ответы на молитвы редко приходят в той форме, которую мы себе представляем. Христиане теперь имеют гораздо больше информации, чем автор Псалмов имел в своем распоряжении. Жизнь Иисуса очень ясно показывает нам, что страдания необходимы тем, кто хочет вступить в общение с Богом. Одиночество — это лишь одна из многих форм страдания, но она знакома почти всем нам. Это тот самый сырой материал, с помощью которого мы должны быть сформированы по образу Христа. Когда мы обращаемся к Господу, как это делал псалмопевец, прося Его благодати и Его избавления, с решимостью ли мы двигаться в направлении 9?0011 мы избрали бы или с опустошающей готовностью быть Его инструментом, каналом для молитвы Духа, Который ходатайствует за нас в «этих воздыханиях, которые никогда не находят слов»?

Можем ли мы найти в своем одиночестве шанс умереть для себя и жить в компании с Господом Иисусом? Он пришел к своим, а свои Его не приняли. Ему негде было преклонить голову. Когда люди кажутся безразличными к нашим бедам, мы можем пройти с Ним по дороге в Иерусалим и стать свидетелями бесстрастного непонимания Его ближайших друзей. Он только что сказал им, что Он будет осмеян, оплеван, выпорот и убит, после чего они обратились к Нему с умопомрачительной неуместной просьбой: мы хотели бы сесть один справа от вас, а другой слева.