Афоризмы бродский: Иосиф Александрович Бродский: цитаты, афоризмы и высказывания
15 цитат Иосифа Бродского из лекций, эссе и записных книжек
***
Мои расхождения с советской властью не политического, а эстетического свойства.
***
«Человек есть то, что он читает… »
«Поклониться тени»
***
Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.
«Нобелевская лекция»
***
Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь. Ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем всё это кончается.
«Нобелевская лекция»
***
Как ни скромно занятое тобой место, если оно хоть сколько-нибудь прилично, будь уверен, что в один прекрасный день кто-нибудь придет и потребует его для себя или, что еще хуже, предложит его разделить. Тогда ты должен либо драться за место, либо оставить его.
***
… верность стоит чего-то лишь до тех пор, пока она есть дело инстинкта или характера, а не разума.
«Набережная неисцелимых / Watermark»
Я давно пришел к выводу, что не носиться со своей эмоциональной жизнью — это добродетель.
«Набережная неисцелимых / Watermark»
***
Нас меняет то, что мы любим, иногда до потери собственной индивидуальности.
***
Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса.
«Меньше единицы»
***
Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.
Из записной книжки 1970 г.
***
Изучать философию следует, в лучшем случае, после пятидесяти. Выстраивать модель общества — и подавно. Сначала следует научиться готовить суп, жарить — пусть не ловить — рыбу, делать приличный кофе.
***
Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна.
…чтобы pазвить хоpоший вкус в литеpатуpе, надо читать поэзию.
Иосиф Бродский «Как читать книгу»
«Ты конечен», — говорит вам время голосом скуки, — «и что ты ни делаешь, с моей точки зрения, тщетно». Это, конечно, не прозвучит музыкой для вашего слуха; однако, ощущение тщетности, ограниченной значимости ваших даже самых высоких, самых пылких действий лучше, чем иллюзия их плодотворности и сопутствующее этому самомнение. Ибо скука — вторжение времени в нашу систему ценностей.
Иосиф Бродский «Похвала скуке»
***
Чтобы начать другую жизнь, человек обязан разделаться с предыдущей, причем аккуратно.
«Набережная неисцелимых»
***
… поэтов — особенно тех, что жили долго — следует читать полностью, а не в избранном. Начало имеет смысл только если существует конец.
Иосиф Бродский «Поклониться тени»
|
«Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной» Ахапкин Денис Николаевич — описание книги | Юбилеи великих и знаменитых
Алтайский край
Альметьевск
Амурская область
Астрахань
Белгород
Братск
Владивосток
Владимирская область
Волгоград
Воронеж
Грозный
Екатеринбург
Ивановская область
Иркутск
Кабардино-Балкарская Республика
Калужская
Кемерово
Кемеровская область
Киров
Краснодарский край
Красноярск
Курганская
Курск
Липецк
Москва
Московская область
Нижний Новгород
Новосибирск
Омск
Оренбург
Оренбургская область
Орловская область
Пенза
Пермь
Приморский край
Республика Адыгея
Республика Башкортостан
Республика Бурятия
Республика Крым
Республика Северная Осетия — Алания
Республика Татарстан
Республика Хакасия
Ростов-на-Дону
Ростовская область
Рязань
Самара
Самарская область
Саратов
Саратовская область
Севастополь
Смоленск
Ставрополь
Ставропольский край
Тамбов
Тверь
Томск
Тула
Тюмень
Ульяновск
Хабаровск
Ханты-Мансийский автономный округ
Челябинск
Челябинская область
Чувашская Республика
Ярославль
Иосиф А. Бродский, цитаты. Высказывания и афоризмы Иосифа А. Бродского.
Высказывания, афоризмы и цитаты Иосифа А. Бродского.
Иосиф А. Бродский (24 мая 1940 — 28 января 1996) русский драматург, переводчик, поэт, эссеист
Показано 1-18 из 377
Всякое творчество начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию и, в идеале, — к святости.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
По возрасту я мог бы быть уже
в правительстве. Но мне не по душе
а) столбики их цифр, б) их интриги,
в) габардиновые их вериги.
Прощай, Эдисон, повредивший ночь.
Прощай, Фарадей, Архимед и проч.
Я тьму вытесняю посредством свеч,
как море — трехмачтовик, давший течь.
Прощай,
Позабудь
И не обессудь.
А письма сожги,
Как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
которым с тобой, может быть,
по пути.
Ночь; дожив до седин, ужинаешь один,
Сам себе быдло, сам себе господин.
Дом — это место, где тебе не задают лишних вопросов.
Сколько льда нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник мысли?
Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ;
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.
Наряду с землей, водой, воздухом и огнем — деньги, по сути, пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться.
Страницу и огонь, зерно и жернова,
Секиры остриё и усечённый волос —
Бог сохраняет всё, особенно слова
Прощенья и любви, как собственный свой голос…
Зима — честное время года.
На каком-то этапе понял, что я сумма своих действий, поступков, а не сумма своих намерений.
… Для того, чтоб понять по-настоящему, что есть та или иная страна или то или иное место, туда надо ехать зимой, конечно. Потому что зимой жизнь более реальна, больше диктуется необходимостью. Зимой контуры чужой жизни более отчетливы. Для путешественника это — бонус.
Извини же
за возвышенный слог:
не кончается время тревог,
но кончаются зимы.
Дай же
на прощание руку. На том спасибо.
Величава наша разлука, ибо
навсегда расстаемся. Смолкает цитра.
Навсегда — не слово, а вправду цифра,
чьи нули, когда мы зарастем травою,
перекроют эпоху и век с лихвою.
Душный июль! Избыток
зелени и синевы — избитых
форм бытия.
Я сижу у окна, обхватив колени,
В обществе собственной грузной тени.
Высказывания бродского о любви. Иосиф Бродский: лучшие цитаты и афоризмы
Иосиф Бродский — цитаты
Иосиф Бродский
(родился: 24 мая 1940 г., Санкт-Петербург, РСФСР, СССР — умер: 28 января 1996 г., Нью-Йорк, США)
Русский и американский поэт, эссеист, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года, поэт-лауреат США в 1991-1992 годах. Стихи писал преимущественно на русском языке, эссеистику — на английском. Почётный гражданин Санкт-Петербурга.
Самая надежная защита против зла состоит в крайнем индивидуализме, оригинальности мышления, причудливости, даже — если хотите — эксцентричности. То есть в чем-то таком, что невозможно подделать, сыграть, имитировать; в том, что не под силу даже прожженному мошеннику.
Не в том суть жизни, что в ней есть, но в вере в то, что в ней должно быть.
Жизнь — так, как она есть, — не борьба между Плохим и Хорошим, но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом. Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтобы остаться добрым в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем.
Я сижу у окна, обхватив колени, В обществе собственной грузной тени.
Зима – честное время года.
Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота — доброта. От зла, от гнева, от ненависти — пусть именуемых праведными — никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять.
Каждая могила — край земли.
Есть только две поистине захватывающие темы, достойные серьёзных рассуждений: сплетни и метафизика.
… вся вера есть не более, чем почта в один конец.
Вот и прожили мы больше половины. Как сказал мне старый раб перед таверной: «Мы, оглядываясь, видим лишь руины». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Наряду с землей, водой, воздухом и огнем, деньги — суть пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться.
Человек одинок, как мысль, которая забывается.
Жизнь, вероятно, не так длинна, чтоб откладывать худшее в долгий ящик.
В эту зиму с ума я опять не сошел, а зима глядь и кончилась.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам, рисовала тушью в блокноте, немножко пела, развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Любое выраженье лица — лишь отражение того, что происходит с человеком в жизни.
Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли и дням грядущим я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Боль учит не смерти, но жизни.
Хотя жить можно. Что херово — курить подталкивает бес. Не знаю, кто там Гончарова, но сигарета — мой Дантес.
Старайтесь быть добрыми к своим родителям… старайтесь не восставать против них, ибо, по всей вероятности, они умрут раньше вас, так что вы можете избавить себя по крайней мере от этого источника вины, если не горя.
— Каковы ваши религиозные убеждения? — Религиозные убеждения каждого человека — это его сугубо личное дело. — Именно поэтому я об этом и спросила… — Именно поэтому я ничего рассказывать не стану.
… Смотри в окно и думай понемногу: во всем твоя одна, твоя вина, и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Всякое творчество начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию и, в идеале, — к святости.
Потерять независимость много хуже, чем потерять невинность.
Кровь моя холодна. Холод ее лютей реки, промерзшей до дна. Я не люблю людей.
Вечер липнет к лопаткам, грызя на ходу козинак..
Сколько льда нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник мысли?
До какой синевы могут дойти глаза? До какой тишины Может упасть безучастный голос?
Поздравляю себя с этой ранней находкой, с тобою, поздравляю себя с удивительно горькой судьбою…
Вообще система вас угробить может только физически. Ежели система вас ломает как индивидуума, это свидетельство вашей собственной хрупкости. И смысл данной системы, может быть, именно в том, что она выявляет хрупкость эту, сущность человека вообще, наиболее полным образом. Если, конечно, она его не уничтожает физически.
И младенец в колыбели, Слыша «баюшки-баю», Отвечает: «мать твою!»
Одушевлённый мир не мой кумир.
Меня смущает вычесть одно из двух количеств в пределах дня.
Я не верю в политические движения, я верю в личное движение, в движение души, когда человек, взглянувши на себя, устыдится настолько, что попытается заняться какими-нибудь переменами: в себе самом, а не снаружи. Вместо этого нам предлагается дешевый и крайне опасный суррогат внутренней человеческой тенденции к переменам: политическое движение, то или иное. Опасный более психологически, нежели физически. Ибо всякое политическое движение есть форма уклонения от личной ответственности за происходящее.
Только рыбы в морях знают цену свободе.
Я ищу. Я делаю из себя человека.
— Боюсь, тебя привлекает клетка, и даже не золотая. Но лучше петь, сидя на ветке; редко поют, летая.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Не читайте стихи как прозу. Поэзия — не информация. Информация стихотворения заключена в его мелодии.
Обычно тот, кто плюет на Бога, плюет сначала на человека.
Так, дохнув на стекло, выводят инициалы тех, с чьим отсутствием не смириться; и подтек превращает заветный вензель в хвост морского конька.
День кончился. И с точки зренья дня всё было вправду кончено.
Значит, нету разлук. Существует громадная встреча. Значит, кто-то нас вдруг В темноте обнимает за плечи.
Скушно жить, мой Евгений. Куда ни странствуй, всюду жестокость и тупость воскликнут: «Здравствуй, вот и мы!»
Я не думаю, что кто бы то ни было может прийти в восторг, когда его выкидывают из родного дома. Даже те, кто уходят сами. Но независимо от того, каким образом ты его покидаешь, дом не перестает быть родным. Как бы ты в нём – хорошо или плохо – ни жил. И я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал его ворота дёгтем. Россия – это мой дом, я прожил в нём всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и её народу. И – главное – её языку.
Мир состоит из наготы и складок. В этих последних больше любви, чем в лицах.
Извини же за возвышенный слог: не кончается время тревог, но кончаются зимы.
Мы уходим, а красота остается. Ибо мы направляемся к будущему, а красота есть вечное настоящее.
Дорогая, мы квиты. Больше: друг к другу мы точно оспа привиты среди общей чумы…
Но придет еще время — расстанешься с горем и болью, И наступят года без меня с ежедневной любовью.
Запоминать, как медленно опускается снег, когда нас призывают к любви.
Уже темно, и ручку я беру, чтоб записать, что ощущаю вялость, что море было смирным поутру, но к вечеру опять разбушевалось.
Смерть — это брак, это свадьба в черном. Это те узы, что год от года Только прочнее, раз нет развода.
Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде.
Нет в России палача, который бы не боялся стать однажды жертвой, нет такой жертвы, пусть самой несчастной, которая не призналась бы (хотя бы себе) в моральной способности стать палачом.
Так долго вместе прожили мы с ней, что сделали из собственных теней мы дверь себе…
Звук — форма продолженья тишины, подобье развивающейся ленты.
Трагедия — это когда я порезал себе палец. Комедия — когда вы провалились в открытый канализационный люк и сломали себе шею.
Если президенты не могут делать этого со своими женами, они делают это со своими странами.
Если много мужчин собираются вместе, это, скорее всего, война.
Ты это – я; потому что кого же мы любим, как не себя?
Видимо, земля воистину кругла, раз ты приходишь туда, где нету ничего, помимо воспоминаний.
Жизнь на три четверти — узнавание Себя в нечленораздельном вопле.
Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней мелких бликов тусклый зрачок казня за стремленье запомнить пейзаж, способный обойтись без меня.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже одиночество.
Человек есть то, что он читает.
Наши изделия говорят о нас больше, чем наши исповеди.
Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя.
Человек — это шар, а душа — это нить.
К сожаленью, в наши дни не только ложь, но и простая правда нуждается в солидных подтвержденьях и доводах.
Любовь есть бескорыстное чувство, улица с односторонним движением.
Человек привык себя спрашивать: кто я? Там, учёный, американец, шофёр, еврей, иммигрант… А надо бы всё время себя спрашивать: не говно ли я?
Есть преступления более тяжкие, чем сжигать книги. Одно из них — не читать их.
В отличие от животных, человек уйти способен от того, что любит.
Грубо говоря, нас меняет то, что мы любим, иногда до потери собственной индивидуальности.
Всякое творчество есть по сути своей молитва.
Ни тоски, ни любви, ни печали, ни тревоги, ни боли в груди, будто целая жизнь за плечами и всего полчаса впереди.
Постараюсь навек сохранить этот вечер в груди. Не сердись на меня. Нужно что-то иметь позади.
Близится наше время. Люди уже расселись. Мы умрем на арене. Людям хочется зрелищ.
Подлинная история нашего сознания начинается с первой лжи. Свою я помню.
Человек приносит с собою тупик в любую точку света…
Море внешне безжизненно, но оно полно чудовищной жизни, которую не дано постичь, пока не пойдёшь на дно.
Я любил тебя больше, чем ангелов и Самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих.
Зима! Я люблю твою горечь клюквы к чаю, блюдца с дольками мандарина…
Выходя во двор нечетного октября, ежась, число округляешь до «ох ты бля».
Как хорошо, что никогда во тьму ничья рука тебя не провожала, как хорошо на свете одному идти пешком с шумящего вокзала.
… И ежели я ночью отыскивал звезду на потолке, она, согласно правилам сгоранья, сбегала на подушку по щеке быстрей, чем я загадывал желанье.
Человек не должен позволять себе делать предметом разговора то, что как бы намекает на исключительность его существования.
Печальная истина состоит в том, что слова пасуют перед действительностью.
Уходить из любви в яркий солнечный день, безвозвратно.
… Тюрьма — ну что это такое, в конце концов? Недостаток пространства, возмещенный избытком времени. Всего лишь.
Приезжай, попьём вина, закусим хлебом. Или сливами. Расскажешь мне известья. Постелю тебе в саду под чистым небом и скажу, как называются созвездья.
У меня нет принципов, у меня есть только нервы.
И не могу сказать, что не могу жить без тебя — поскольку я живу.
… Для того, чтоб понять по-настоящему, что есть та или иная страна или то или иное место, туда надо ехать зимой, конечно. Потому что зимой жизнь более реальна, больше диктуется необходимостью. Зимой контуры чужой жизни более отчетливы. Для путешественника это — бонус.
Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?
Постепенно действительность превращается в недействительность.
Навсегда расстаёмся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него — и потом сотри.
Любовь, в общем, приходит со скоростью света; разрыв – со скоростью звука.
Свобода — это когда забываешь отчество у тирана.
… Видимо, земля воистину кругла, раз ты приходишь туда, где нету ничего, помимо воспоминаний.
Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.
Все будут одинаковы в гробу, Так будем хоть при жизни разнолики!
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
И всякий раз после его визитов она была немного не в себе.
… прощающий всегда больше самой обиды и того, кто обиду причиняет.
Вот я стою в распахнутом пальто, и мир течёт в глаза сквозь решето, сквозь решето непониманья.
Потому что становишься тем, на что смотришь, что близко видишь.
Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик.
Плохо, ежели мир вовне изучен тем, кто внутри измучен.
… И в полынье лучше барахтаться, чем в вязком, как мёд, вранье.
Губят тебя твои же концептуальные и аналитические замашки, например, когда при помощи языка анатомируешь свой опыт и тем лишаешь сознание всех благ интуиции.
Что-то в их лицах есть, что противно уму. Что выражает лесть неизвестно кому.
Здесь, на земле, от нежности до умоисступленья все формы жизни есть приспособленье.
Мир одеял разрушен сном. Но в чьем-то напряженном взоре маячит в сумраке ночном окном разрезанное море.
… в целом отношения между реальностью и произведением искусства далеко не такие близкие, как уверяют нас критики. Можно пережить бомбардировку Хиросимы или просидеть четверть века в лагере и ничего не произвести, тогда как одна бессонная ночь может дать жизнь бессмертному стихотворению. Будь взаимодействие между пережитым и искусством таким тесным, как нам вбивали в голову начиная с Аристотеля и дальше, у нас в наличии было бы сейчас гораздо больше — как в количественном, так и в качественном отношении — искусства, чем мы имеем. При всём многообразии и в особенности ужасах пережитого в двадцатом веке большая часть содержимого наших полок просится в макулатуру.
Многие — собственно, все! — в этом, по крайней мере, мире стоят любви…
Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы, С каждым новым страданьем забывая былые невзгоды, И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно, Беспокойно вступая в туманное новое утро.
И вся-то жизнь — биенье сердца, И говор фраз, да плеск вины, И ночь под лодочкою секса По слабой речке тишины.
Как легко нам дышать, оттого что подобно растенью в чьей-то жизни чужой мы становимся светом и тенью…
Старайтесь быть добрыми к своим родителям. Если вам необходимо бунтовать, бунтуйте против тех, кто не столь легко раним. Родители — слишком близкая мишень; дистанция такова, что вы не можете промахнуться.
Как хорошо, что некого винить, Как хорошо, что ты никем не связан, Как хорошо, что до смерти любить Тебя никто на свете не обязан.
Засвети же свечу на краю темноты. Я увидеть хочу то, что чувствуешь ты.
Умеющий любить умеет ждать…
Одиночество есть человек в квадрате.
… и я рад, что на свете есть расстояния более немыслимые, чем между тобой и мною.
Страшный суд — страшным судом, но вообще-то человека, прожившего жизнь в России, следовало бы без разговоров помещать в рай.
Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. Из всех частей тела наиболее бдительно следите за вашим указательным пальцем, ибо он жаждет обличать. Указующий перст есть признак жертвы — в противоположность поднятым в знаке Victoria среднему и указательному пальцам, он является синонимом капитуляции. Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. Меню обширное и скучное, и сами его обширность и скука достаточно оскорбительны, чтобы восстановить разум против пользования им. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить.
Глаза их полны заката, Сердца их полны рассвета.
Ночь; дожив до седин, ужинаешь один, Сам себе быдло, сам себе господин.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность. Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии, ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива? Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Посылаю тебе безымянный прощальный поклон с берегов неизвестно каких. Да тебе и не важно.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил, но забыть одну жизнь человеку нужна, как минимум, ещё одна жизнь. И я эту долю прожил.
… знаю по своему опыту, что чем меньше информации получает твой мозг, тем сильнее работает воображение.
Я не то что схожу с ума, но устал за лето. За рубашкой в комод полезешь, и день потерян. Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это — города, человеков, но для начала зелень.
Смерть — это то, что бывает с другими.
Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Нет, мы не стали глуше или старше, мы говорим слова свои, как прежде, и наши пиджаки темны все так же, и нас не любят женщины все те же.
Я был попросту слеп. Ты, возникая, прячась, даровала мне зрячесть. Так оставляют след.
Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество «Память». Или отдел идеологии при ЦК. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже этого кота?
Объект любви не хочет быть объектом любопытства.
Ты — никто, и я — никто. Вместе мы — почти пейзаж.
На каком-то этапе понял, что я сумма своих действий, поступков, а не сумма своих намерений.
Смотри без суеты вперёд. Назад без ужаса смотри. Будь прям и горд, раздроблен изнутри, на ощупь твёрд.
Но, как известно, именно в минуту отчаянья и начинает дуть попутный ветер.
Ты написал много букв; ещё одна будет лишней.
… Да все, все люди друг на друга непохожи. Но он был непохож на всех других.
Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
В каждой музыке Бах, В каждом из нас Бог.
Приношу Вам любовь свою долгую, сознавая ненужность её.
Я сижу в темноте. И она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.
Квадрат окна. В горшках — желтофиоль. Снежинки, проносящиеся мимо. Остановись, мгновенье! Ты не столь прекрасно, сколько ты неповторимо.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно.
Тех нет объятий, чтоб не разошлись Как стрелки в полночь.
Генерал! Наши карты — дерьмо. Я пас.
Я знал, что я существую, пока ты была со мною.
Старайтесь не обращать внимания на тех, кто попытается сделать вашу жизнь несчастной. Таких будет много — как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если вы не можете их избежать, но как только вы избавитесь от них, забудьте о них немедленно.
Это абсурд, вранье: череп, скелет, коса. «Смерть придет, у нее будут твои глаза».
Цитаты Иосифа Бродского
Гражданина и самостоятельную личность из тебя сделают вооруженные силы. Без армии ты останешься ничтожным человеческим существом, не приспособленным к испытаниям, гонениям и реалиям бытия.
Когда гибнет солист – это поучительная история, когда хор пропадает – наступает трагедия, финал которой порой неоднозначен последствиями. – Иосиф Бродский
Мир обобщенный, спасти не всегда удается, хотя у отдельных индивидуумов шансы всегда существуют.
Снимают киноленты кому ни попадя. Сценаристов подходящих не более пальцев на руках.
Здесь появляются не затем, чтобы разузнать тайны времени и старости, а те премудрости языка, под корень изменяющие эпохи, летописи, историю.
И. Бродский: Скукой характеризуется времяпрепровождение большинства людей. Хотя проза прошлых веков не нашла достойного места тоске, печали и рутине, хотя и проповедовала реализм и достоверность.
Будущее называют приватной утопией реализма, пока оно не свершилось.
Когда порезал пальчик бритвой – трагедия. Упал по неосторожности в люк, повредив щиколотку и сломав ребро – комедия.
Книги в огне – это символ истории. Запрет на публикацию – наглая фальсификация смутной эпохи.
Продолжение красивых цитат Иосифа Бродского читайте на страницах:
Настоящему, чтобы обернуться будущим, требуется вчера.
Поэт – средство существования языка.
Человек есть то, что он читает…
Наряду с землей, водой, воздухом и огнем, деньги – суть пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться.
Фольклор – песнь пастуха – есть речь, рассчитанная на самого себя: ухо внемлет рту.
Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
Нет большего одиночества, чем память о чуде…
Любовь больше того, кто любит.
Память, я полагаю, есть замена хвоста, навсегда утраченного нами в счастливом процессе эволюции.
В настоящей трагедии гибнет не герой — гибнет хор.
Есть преступления, простить которые – преступление, и это – одно из них.
Похоже, счастье есть миг, когда сталкиваешься с элементами твоего собственного состава в свободном состоянии.
Всякое творчество есть по сути своей молитва.
Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса.
Если Евтушенко против колхозов, то я — за.
Жизнь – так, как она есть, – не борьба между Плохим и Хорошим, но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом. Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтобы остаться добрым в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем.
Лучшие цитаты Иосифа Бродского
Иосиф Бродский — известный американский и российский поэт, эссеист, драматург. В свое время был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. Стихи он писал на русском языке, а эссеистику — на английском.
Иосиф Бродский, цитаты которого мы предлагаем вам для изучения в данной статье, много писал о жизни, о любви. Его стихи полны жизненной силы, наблюдений, переживаний, сильных чувств. Их можно полностью разобрать на афоризмы, которые будут вас сопровождать на пути к счастью, к заветной мечте. Также он писал и о дожде, про окружающий мир, про природу. Когда читаешь цитаты Бродского, прям чувствуешь, как капельки дождя стучат по крыше, и доносится легкий аромат мокрой земли.
Много писатель сказал хороших слов о любви. Он указывал на то, что не нужно полностью погружать в мир другого человека, чтобы не утратить своей индивидуальности. Ведь любовь проявляется и в других вещах, как внимание, забота. Лучшие цитаты Бродского помогут вам понять ценности, о которых мы, возможно, забыли, поменяв их на те, что требует современный сумасшедший мир.
Высказывания Бродского очень разнообразны, захватывают самые разные жизненные ситуации. Он указывает на недостатки человека, он восхваляет природу, он призывает к честности перед самим собой. Трудно не согласиться с автором. Цитаты из стихов Бродского подарят вам массу положительных эмоций и, возможно, даже смогут изменить вашу жизнь в лучшую сторону.
Если человек начинает меняться, в лучшую или худшую сторону, я бы не стал объяснять эти перемены обстоятельствами внешними, это исключительно трение времени о его шкуру.
Мужчина может оправдаться перед самим собой с помощью общих понятий. У женщин же нет подобного размаха воображения. Женщина видит несчастье. Сломанную жизнь. Мучения. И вот — она попросту плачет.
Любой идеал хочется достичь, обнять, спать с ним. Настоящий идеал — как линия горизонта, он недостижим.
Помню, как-то один знакомый — мне тогда было 22 года — задал вопрос: «Джо (так он меня называл), как бы ты определил суть того, что ты делаешь?» Я ответил: «Нахальная декларация идеализма».
Я польщен и изумлен. Это главные ощущения. Я узнал об этом только четыре часа тому назад. Во время ланча со знакомыми вошла приятельница, которая сказала, что звонили со шведского телевидения, чтобы я вернулся в то место, где я здесь нахожусь, и вот, собственно, и всё. Из неё самой [премии] не так уж много вытекает. А уж если человек искренне считает, что её заслужил, то это полная катастрофа.
Вы знаете, сны, как сказал один мой в некотором роде знакомый, — это в общем как… «облака, проплывающие в ночном окне»…
Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна.
«Неужто он был вороной». «Птицей, птицей он был».
На тротуаре в двух шагах от гостиницы, рыбой, попавшей в сети, путешественник ловит воздух раскрытым ртом: сильная боль, на этом убив, на том продолжается свете.
Там, где ступила твоя нога, возникают белые пятна на карте мира.
Вы знаете, я человек старый уже. Мне все-таки 53 года. Особенного стремления к общению, жажды этой у меня уже нет. Не думаю, что и я интересен своей жизнью и своими обстоятельствами. В лучшем случае я интересен тем, что сочиняю, что получается на бумаге. И в этом смысле я физическая реальность куда более, чем эти 90 килограммов и 176 сантиметров… Поэтому мне кажется, что меня лучше читать, чем со мной иметь дело. Видимо, действительно пришли новые люди, у которых все шансы быть лучше — хотя бы уже потому, что в их распоряжении куда более обширный культурный материал, нежели тот, на котором возросла моя милость. Но каждый человек принадлежит к какой-то своей органической естественной среде, которая определяется опять-таки возрастными параметрами. Может быть, им от меня какая-нибудь польза и была бы — сомневаюсь. Боюсь, что мне от них ничего не надо, кроме вздоха сожаления, что я приближаюсь к выходу из этого помещения. Кроме вздоха сожаления, что нам не жить вместе…
Абсолютно неважно, кем тебя считают, важно, что ты делаешь.
Перед вами совершенно замечательный мир. Главное, по-моему, не совершить одной ошибки — не поддаться идеям изолирующим. То есть когда говорят: Россия, Родина, то-сё, пятое-десятое, мы специфическая душа… Господь Бог души не распределяет согласно географическому принципу: вот это будет чешская, это будет бразильская, а вот эта — русская… Существуют некоторые интегрирующие вещи в человечестве, их надо искать, в их сторону глядеть…
Есть колоссальное достоинство и мудрость в том, чтобы сидеть на одном месте и смотреть на мир, и тогда в тебе все отражается, как в капле воды. Но я не думаю, что это плодотворно. Что ты выигрываешь в этом случае, то это душевный, если хотите, духовный комфорт. Человек ведь на самом деле изрядный буржуа и, по существу, стремится к комфорту. А самый главный комфорт — это комфорт убеждения и нравственной позиции. Куда, на мой взгляд, интереснее, но и опаснее дискомфорт, когда тебе никто и ничто не помогает, когда тебе не на что опереться, и если все же вообразить, что ты дерево, то поддерживают тебя не корни, но вершина, которую треплет изрядно. Говорят, дискомфорт губителен, но я воспитался на том, что читал. И мне так повезло, совпало так, что читал я Марину Ивановну и одновременно Шестова. А Шестов ужасно любил цитировать Тертуллиана: «Верую, ибо это абсурдно». И вот когда вы дочитываетесь до такого… Блажен, кто верует, тепло ему на свете. Но блаженнее, кто верует, когда ему холодно на этой земле. Мир, который начинается не в центре, а мир, начинающийся с окраин, потому что окраины — это не конец мира, но начало его. Мне кажется, эта схема ближе нашему поколению.
— Простите за этот вопрос, но вы совсем не ощущаете своей «российскости»? — Мне вчера Рейн говорит: «Ты совершенно перестал быть русским поэтом. Ты занимаешься мировыми, европейскими проблемами», ну что-то в этом роде… За вопросом, который вы задаете, стоит неверная посылка. Я, может быть, самый русский, если хотите. Русский человек — это то, чем он может быть, или то, что его может интересовать. Вот чем определяется человек, а не тем, откуда он.
Человек не дерево. Если он куда-то уходит корнями, то скорее вверх, чем вниз. И это всегда зависит от индивидуума. Я думаю, что в Штатах можно найти столько же почвенников, что и в России, и примерно такую же пропорцию, скажем так, космополитов. Если же говорить о том, кто кому интереснее, то мне, как правило, космополиты, но я обожаю почву.
Рекомендуем к прочтению:
Лучшие цитаты Николая Гоголя
Лучшие цитаты Ивана Бунина
Бродский И.А.. Мысли, высказывания и цитаты великих людей. ~ Beesona.Ru
Главная ~ Литература ~ Афоризмы ~ Поиск по авторам ~ Бродский И.А.Иосиф Александрович Бродский, родился 24 мая 1940, Ленинград. выдающийся русский поэт, русский и английский эссеист, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 года. Умер 28 января 1996, Нью-Йорк.
Именно армия окончательно делает из тебя гражданина; без нее у тебя еще был бы шанс, пусть ничтожный, остаться человеческим существом.
для человека, чей родной язык — русский, разговоры о политическом зле столь же естественны, как пищеварение.
Автор: Бродский И.А.
Память, я полагаю, есть замена хвоста, навсегда утраченного нами в счастливом процессе эволюции.
Автор: Бродский И.А.
Всякое творчество есть по сути своей молитва.Всякое творчество направлено в ухо Всевышнего.
Автор: Бродский И.А.
Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса.
Автор: Бродский И.А.
Фольклор – песнь пастуха – есть речь, рассчитанная на самого себя: ухо внемлет рту.
Автор: Бродский И.А.
Есть преступления более тяжкие, чем сжигать книги. Одно из них — не читать их.
Автор: Бродский И.А.
Возможно, искусство есть просто реакция организма на собственную малоемкость.
Автор: Бродский И.А.
Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.
Автор: Бродский И.А.
Печальная истина состоит в том, что слова пасуют перед действительностью.
Автор: Бродский И.А.
Подлинная история нашего сознания начинается с первой лжи. Свою я помню.
Автор: Бродский И.А.
Я заражен нормальным классицизмом. А вы, мой друг, заражены сарказмом.
Автор: Бродский И.А.
Тюрьма – недостаток пространства, возмещаемый избытком времени.
Автор: Бродский И.А.
В настоящей трагедии гибнет не герой – гибнет хор.
Проза есть продолжение поэзии другими средствами.
Автор: Бродский И.А.
Нет большего одиночества, чем память о чуде.
Автор: Бродский И.А.
Красота утешает, поскольку она безопасна.
Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
Автор: Бродский И.А.
Поэт – средство существования языка.
Автор: Бродский И.А.
Каждая могила — край земли.
Автор: Бродский И.А.
Эстетика – мать этики.
Бог органичен.
Автор: Бродский И.А.
Надо знать: 10 декабря 1987 года Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию по
До Бродского советские писатели четыре раза становились Нобелевскими лауреатами. Бунин раздал премию в благотворительные фонды, Пастернак отказался принять награду, Солженицын за нее лишился гражданства, а Шолохов получил премию с одобрения руководства страны, но на вручении отказался поклониться монарху.
Иосиф Бродский тоже пришел к премии непростым путем. Награду ему вручили с формулировкой:
«за всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью».
И это о поэте, которого на советском суде обвиняли в недостатке образования для занятия литературной деятельностью! В 1963 году молодого поэта судили за тунеядство, а потом сослали в глухую деревню в Архангельской области. После – не давали издавать серьезные произведения и вынудили эмигрировать в Израиль в 1970. Бродский жил в Австрии, потом переехал в США, где стал уважаемым университетским преподавателем.
24 года Иосиф Бродский читал лекции по литературе студентам лучших университетов Англии и США, выступал на литературных фестивалях, писал эссе на английском и занимался литературными переводами на русский и английский язык. На родину поэту вернуться не позволили.
В своей Нобелевской лекции поэт говорил о диктатуре, литературе, смысле человеческого существования и роли искусства для каждого. Мы собрали семь ярких цитат, которые дают представление о взглядах космополита. Разбирайте на афоризмы.
Лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии.
Подразделение людей на интеллигенцию и всех остальных представляется мне неприемлемым.
Задача человека состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь.
До тех пор пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства.
Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.
Выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не основании их политических программ, на земле было бы меньше горя.
Черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространства к его телу.
Иосиф Бродский прекрасно объясняет, как бороться с критиками и недоброжелателями в своей жизни
В 1962 году молодой человек по имени Джозеф познакомился с женщиной по имени Марина. Они вместе жили в России. Их разделяла страсть к искусству. Он писал стихи. Она создавала картины. Они полюбили друг друга и родили ребенка.
Все складывалось, чтобы быть хорошей жизнью, пока однажды в 1972 году советские чиновники не постучали в дверь. Они ворвались в квартиру Иосифа, взяли его в плен, бросили самолетом в Вену и сообщили ему, что он был выслан из Советского Союза.
Больше он Марины не видел.
Антисоветский
Иосиф был Иосифом Бродским, известным поэтом. Он получил Нобелевскую премию по литературе в 1987 году. Его стихи, в основном написанные на русском языке, были встречены почти всеми, кроме советского правительства. Они утверждали, что сочинение Бродского было «антисоветским», и в течение десяти лет его клеветали в газетах, выгнали с работы и, в конце концов, выслали из страны.
Благодаря помощи других поэтов, Бродский смог найти убежище в Соединенных Штатах, и вскоре он получил должности преподавателя в Йельском, Кембриджском и Мичиганском университетах.В 1991 году, через девятнадцать лет после изгнания из Советского Союза (а это должно было казаться совершенно другой жизнью), Бродский был назначен лауреатом поэтессы Соединенных Штатов.
Как поступать со своими критиками и недоброжелателями
В 1988 году Бродский произнес вступительную речь перед студентами Мичиганского университета. Полный текст выступления содержится в книге Бродского «О горе и разуме: очерки». Я думаю, что он разделяет прекрасную стратегию и метод борьбы с критиками, недоброжелателями и негативным влиянием в вашей жизни.
«Старайтесь не обращать внимания на тех, кто пытается сделать вам жизнь несчастной. Таких будет много — как в официальном, так и в самопровозглашенном качестве. Потерпите их, если вы не можете избежать их, но как только вы уклонитесь от них, постарайтесь как можно быстрее расправиться с ними. Прежде всего, постарайтесь не рассказывать истории о несправедливом обращении с вами в их руки; избегайте этого, какой бы восприимчивой ни была ваша аудитория. Сказки такого рода продлевают существование ваших противников; скорее всего, они рассчитывают, что вы будете разговорчивы и поделитесь своим опытом с другими.Сам по себе ни один человек не заслуживает упражнения в несправедливости (или, если на то пошло, в справедливости). Соотношение один к одному не оправдывает усилий: важно эхо. Это главный принцип любого угнетателя, будь то спонсируемый государством или самоучка. Следовательно, украдите, или по-прежнему, эхо, чтобы не позволить событию, каким бы неприятным или важным оно ни было, потребовать больше времени, чем оно потребовалось для его возникновения.
То, что делают ваши противники, зависит от вашей реакции. Поэтому проноситесь сквозь них или мимо них, как если бы они были желтыми, а не красными огнями. Не зацикливайтесь на них мысленно или вербально; не гордитесь тем, что прощаете или забываете их — что еще хуже, сделайте это в первую очередь. Таким образом вы избавите клетки своего мозга от бесполезного волнения; таким образом, возможно, вы даже сможете спасти этих тупиц от самих себя, поскольку перспектива быть забытым короче, чем перспектива прощения. Так что переключите канал: вы не можете вывести эту сеть из обращения, но, по крайней мере, вы можете снизить ее рейтинги.Это решение вряд ли понравится ангелам, но, опять же, оно обязательно навредит демонам, и на данный момент это все, что действительно имеет значение.
— Иосиф Бродский, О горе и разуме: Очерки
«Важно эхо»
Влияние негатива усиливается, когда мы говорим о нем, что бы мы ни говорили. Мы вдыхаем жизнь в плохие решения, плохие идеи и злых людей, обсуждая их снова и снова. Не стоит тратить всю еду на нездоровую пищу.Зачем тратить свои мысли на мусорные идеи и энергию на ненужных людей?
Лучшее, что может случиться с плохим советом, — это то, что он становится неуместным, игнорируемым и забытым. По словам Бродского, «важно эхо». Негатив не заслуживает более громкого голоса. Проведите время, повторяя то, что стоит услышать 1
СОЗВЕЗДИЕ ПОЭТОВ ИОСИФА БРОДСКОГО на JSTOR
Sewanee Review — самый старый литературный ежеквартальный ежеквартальный ежеквартальный выпуск в стране, не пропускавший ни одного номера.Начатый в 1892 году в Южном университете в Севани, штат Теннесси, «Review» посвящен американской и британской художественной литературе, поэзии и рецензиям, а также критическим очеркам и воспоминаниям. В этом почтенном журнале вы найдете прямую литературную линию Фланнери О’Коннор, Роберта Пенна Уоррена, Харта Крейна, Энн Секстон, Гарри Крюса и Фреда Чаппелла, не говоря уже об Андре Дубусе и Кормаке Маккарти, первые рассказы которых были опубликованы в Обзор Sewanee. Каждый выпуск — это блестящий семинар, незабываемый обед, обмен историями и страстными позициями на всю ночь.
Одно из крупнейших издательств в Соединенных Штатах, Johns Hopkins University Press сочетает в себе традиционные издательские подразделения книг и журналов с передовыми сервисными подразделениями, которые поддерживают разнообразие и независимость некоммерческих, научных издателей, обществ и ассоциаций. Журналы The Press — это крупнейшая программа публикации журналов среди всех университетских изданий США. Отдел журналов издает 85 журналов по искусству и гуманитарным наукам, технологиям и медицине, высшему образованию, истории, политологии и библиотечному делу.Подразделение также управляет услугами членства более чем 50 научных и профессиональных ассоциаций и обществ. Книги Имея признанные критиками книги по истории, науке, высшему образованию, здоровью потребителей, гуманитарным наукам, классическим произведениям и общественному здравоохранению, Книжный отдел ежегодно публикует 150 новых книг и поддерживает более 3000 наименований. Имея склады на трех континентах, торговые представительства по всему миру и надежную программу цифровых публикаций, Книжный отдел объединяет авторов Хопкинса с учеными, экспертами, образовательными и исследовательскими учреждениями по всему миру.Проект MUSE® Project MUSE — ведущий поставщик цифрового контента по гуманитарным и социальным наукам, предоставляющий доступ к журналам и книгам почти 300 издателей. MUSE обеспечивает выдающиеся результаты для научного сообщества, максимизируя доходы издателей, обеспечивая ценность для библиотек и предоставляя доступ ученым по всему миру. Услуги Hopkins Fulfillment Services (HFS) HFS обеспечивает печатную и цифровую рассылку для выдающегося списка университетских издательств и некоммерческих организаций.Клиенты HFS пользуются современными хранилищами, доступом в режиме реального времени к критически важным бизнес-данным, управлением и сбором дебиторской задолженности, а также беспрецедентным обслуживанием клиентов.
афоризмов (5), для фортепиано | Детали
Великий русский поэт 20-го века Иосиф Бродский однажды назвал амбивалентность главной национальной чертой, полностью изменив национальные стереотипы. Оказавшись между гуманитарными мечтами и их бесчеловечными установками, русский темперамент, по словам Бродского, оказался захвачен колеблющейся идентичностью, приостановленной нерешительностью: предмет стоял между неизгладимой историей возмутительных грехов и столь же незабываемым обещанием искупления.
Написанные довольно поздно в карьере композитора, пять афоризмов Альфреда Шнитке для фортепиано соло являются образцами веры Бродского, маленькими музыкальными существами, каждое из которых целиком расколото прямо посередине. В самом деле, Шнитке явно ценил настроения Бродского: написанные в 1990 году «Пять афоризмов» посвящены пианисту Александру Слободянику (который в том же году устроил мировую премьеру в Карнеги-холле), но также и Бродскому.Более того, Шнитке действительно просил, чтобы эти пять произведений были индивидуально соединены со стихотворениями Бродского по выбору исполнителя, чтобы они читались вслух до или после музыки.
Если за этой частной прозаической музыкой, пусть и неуловимо, скрывается какой-то метод, он может иметь какой-то запутанный источник в самой афористической структуре, которая так часто приобретает огромную силу, сопоставляя несовместимые элементы с намерением спровоцировать какое-то откровение … » «амбивалентность» буквально означает «обе силы» или «двойственность сил», и любой, кто знаком с музыкой Шнитке, оценит, что эти произведения вовсе не единственные в обширном творчестве композитора.В самом деле, он — «Россия Бродского» озвученная, превращенная в разношерстную, разобщенную музыку.
Тем не менее, эти пять небольших чисел, в остальном такие скромные по размеру, действительно кажутся особенно мощным квинтэссенцией общего мировоззрения Шнитке. Вступительное слово Moderato assai начинается с цитирования брукнерианской восходящей темы, с которой начинается возвышающийся Первый концерт Шнитке для виолончели; сам по себе признак благородства, его профиль быстро смахивается, чтобы начать свободный речитатив, и вскоре движение внезапно разрывается на фрагментированные удары.Возникает диалог между высоким мудрым голосом медленного и стойкого аскетизма и извивающейся, затаскивающей музыкой из раздробленных строк и выбитых аккордов. Это воплощено в причудливом втором афоризме, отмеченном как «Аллегретто», который колеблется между парадигматическим жестом Шнитке, медленным полутональным хоралом и своего рода пианистическим бахвальством, почти листовым по своей чванливой пышности.
После четвертой и наиболее неуловимо фрагментированной пьесы (отмеченной Senza tempo) мрачная связность заключительной Могилы приходит как странное облегчение.Здесь наиболее явно проявляется колеблющийся, утомленный миром хорал; Заманчиво ощущение, что все противоречия могут быть сжаты в этот единственный мучительный жест, своего рода звуковой глиф, устойчивый в нестабильности. Но характерным образом сочинение Шнитке в конце концов превращается в замыкающую группу, укрывшуюся глубоко в нижнем регистре фортепиано. Похоже, он говорит, что амбивалентность — идти дальше, чем Бродский? — влечет за собой все позиции, даже саму амбивалентность.
В лабиринте Альфреда Шнитке [Между двумя мирами]
В лабиринте Альфреда Шнитке
Саутбэнк Центр, Лондон — Зал Королевы Елизаветы, Зал Перселла и фойе
Воскресенье, 22 ноября 2009 г.
Название события этого дня говорит само за себя.То, что началось в 10 часов утра с обсуждения музыки и произведений Альфреда Шнитке (включая мировую премьеру Шести фортепианных прелюдий 1954 года), продолжилось в 13:00. с режиссером Андреем Хржановским, обсуждая его сотрудничество с композитором над семью фильмами.
Только в 3 часа музыкальная часть заиграла всерьез, сэр Тимоти Экройд, чередующийся с пианистом Борисом Петрушанским, читал запутанные Пять афоризмов (1990), которые Шнитке написал в качестве предисловия к пяти типично поисковым стихам Иосифа Бродского (то же самое последовательность как на премьере).После этого Владимир Юровский редко появлялся в качестве клавесиниста со скрипачом Дмитрием Ситковецким, альтистом Александром Земцовым и членами Лондонского филармонического оркестра в Три Мадригала (1981) — настройки трех стихотворений Франсиско Танцера на французском, немецком и английском языках, которые найти полистилизм Шнитке в его наиболее разреженной форме — соблазнительно воспетый сопрано Эллисон Белл. Виолончелист Александр Ивашкин присоединился к Петрушанскому в «Эпилоге» из балета Peer Gynt (1986), аранжированном в 1992 году по просьбе Мстислава Ростроповича и в котором боевое взаимодействие виолончели и фортепиано в конечном итоге достигает мнимой трансцендентности хорового пения. ореол обеспечивается предварительно записанной лентой.
После антракта Ситковецкий энергично исполнил Первую скрипичную сонату (1963), долгое время являвшуюся самым ранним произведением, которым был широко известен Шнитке, в которой его умело партнером Петрушанский (чей отец участвовал в западной премьере вместе с посвященным). Марк Любоцкий 44 года назад). В умелом слиянии музыкальных стилей это настоящий план того, что делал Шнитке. Остальные работы дали полную волю театральной стороне воображения Шнитке. Три сцены (1980) разворачиваются в сценарии, столь же косвенном, сколь и умозрительном, хотя сценарии, в которых приходы и уходы вокруг виброфона и вокализ женской кофемолки кажутся немного passé . Не так Музыка к воображаемой пьесе (1981), в которой завораживающий уравновешенный флейтовый монолог обрамлен мартовскими частушками, в которых юмор композитора является самым бессмысленным. Юровский и члены LPO отдали все свои силы в музыке, которую российская публика без труда оценила.
Мероприятие «бесплатно, но с билетами» в зале Перселла в 5.30 стало свидетелем британской премьеры концерта для электрических инструментов, над которым Шнитке работал на рубеже 1960-х годов и партитуру которого недавно перенесли. Те, кто ожидал музыки в духе ультрасовременного Парижа или Кельна, неизбежно были бы разочарованы, но восхищение услышать, как недавно получивший диплом композитора работает с современными синтезаторами, было несомненным. После живого Аллегро, сильно напоминающего Шостаковича, капризное скерцо перешло прямо в искусно выполненное Анданте, которое подчеркнуло способность композитора к формальной логике не меньше, чем его текстурную изобретательность.Работа числится незавершенной, хотя вопрос о том, нужен ли финал, остается спорным. Ивашкин умело руководил октетом музыкантов (музыка, задуманная для инструментов, которые больше не находятся в рабочем состоянии, убедительно воспроизводится здесь с помощью сэмплерных клавиатур), с терменвоксом Лидией Кавиной как « первая среди равных » и звукорежиссером Мариано Нуньесом Вестом, обеспечивающим сочувственную атмосферу в печально известном сухая акустика.
Возвращение в Зал Королевы Елизаветы на концерт 6.15 принесло трилогию из концертных произведений произведения.Земцов находился внутри идиомы Monologue (1989) не меньше, чем он был в Королевском музыкальном колледже неделей ранее, но ее невыносимая суровость и относительная бесформенность оказались едва ли более удовлетворительными. Концерт для фортепиано и струнных «» (1979) также не находит Шнитке в своих лучших проявлениях, но с Петрушанским, руководящим риторическими излишествами сольной партии, так что форма одиночной части раскрывается с легкой ясностью, впечатление было гораздо более захватывающим. Лучшим, однако, был альбом « First Concerto Grosso » (1977), бесстрашное соединение трех столетий музыки — классической или иной — создало прецедент для постмодернистского дискурса, которому едва ли удалось достичь равных.Скрипачей Хун-Оук Пак и Агата Дарашкайте иногда восхищали струнные из Камерного оркестра RCM, но их приверженность не вызывала сомнений. Куми Мацуо умело написал для клавесина и подготовил фортепиано (взятый Шнитке на ранних выступлениях), в то время как Юровски руководил с энтузиазмом и острым чувством места произведения в истории музыки.
Если все три из этих работ были в некотором роде типичными для «мейнстрима» Шнитке, то пьеса для музыкального театра « Желтый звук » (1974) находит его наиболее эзотерическим.Слияние звука, слов и видения Василия Кандинского — непонятный, но увлекательный продукт высокого экспрессионизма; тот, который не идет на компромиссы ни в концепции, ни в содержании. 40-минутное целое, которое нужно не только услышать, но и увидеть, это звучит непохоже даже на модернистского Шнитке конца 1960-х — начала 1970-х (на ум приходит Штокхаузен, даже сильно недооцененный Винко Глобокар) — до тех пор, пока рваный и отрывочный хорал, колокола на передний план последних минут. Работа, которая удивит всех, кто думает, что знает Шнитке, была отмечена превосходной постановкой Аннабель Арден — с Эллисон Белл, превосходной в роли часто скрытого главного героя, Мэтью Морли, обеспечивающего малую долю точности в сложных требованиях к освещению, а также Юровски, обеспечивающего интуитивный отклик от членов Лондонской филармонии слышен вместе с вокальным ансамблем, созданным из MMVoices.Такая презентация заслуживает того, чтобы ее сделали коммерчески доступной.
Возможно, странность этой последней работы проистекает из нестабильного характера продукции Шнитке в целом между завершением его Первой симфонии в 1972 году и Первой симфонии Гроссо пятью годами позже. В этом случае ключом является фортепианный квинтет «» (1976): появившийся после долгой беременности и посвященный памяти его матери, это произведение — столь же элегическое, сколь и трансцендентное — возможно, является наиболее унифицированным из его основных произведений; каждое из его пяти движений мотивировано и выразительно основано на своих предшественниках, стремясь к особенно безмятежному (потому что принимающему) разрешению.К Ситковецкому, Земцову и Петрушанскому присоединились скрипач Веселин Геллев и виолончелистка Кристина Блауман. Их отчет был более напряженным, чем вечер в фойе, со всеми рисками вмешательства извне. Тем не менее, действительно важно было завершить такой насыщенный день шедевром Шнитке.
Какие были аплодисменты
8 ноября 1987 г.
Нобелевская премия Бродского: о чем были аплодисменты
ШЕЙМУС ХИНИ
в Стокгольме раздались аплодисменты, когда Иосиф Бродский был назван лауреатом Нобелевской премии по литературе этого года.Наверное, всегда есть в этих случаях, поскольку все они аплодисментами, но эта конкретная вспышка хлопков в ладоши, как сообщается, была более оживленной и пристрастной, чем обычно. Не партизан в каком-либо политическом, восточно-западном, смысле сверхдержавы, но в сугубо личная, обращенная, пристрастная манера, которую вдохновляют некоторые поэты, поскольку в случае с поэтами читателю постоянно предлагается пересечь черту, которая обычно позволяет провести некоторое различие между читателем и сторонником.
Диссидент? Он возмутился бы пошлостью этого слова, тем, как оно разрушает индивидуальную судьбу и превращает уникальный выбор и страдания в единицу самодовольной лексики. » Единственное, что объединяет поэзию и политику, — это буквы П и о, — заявил Джозеф, когда мы давали интервью в Дублине пару лет назад. Земные приземленность и нетерпеливость характерны, но их следует ожидать только от изгнанника, который живет экономно, трудолюбиво и в некотором одиночестве.Когда я ненадолго посетил его квартиру в Нью-Йорке несколько лет назад, я почувствовал, что попал в какую-то кухню разума, где операции были временно приостановлены: русские энциклопедии, груды книг, вторжение. бумага, и все это утилизировано без каких-либо дизайнерских расчетов, которые могут тонко поставить под сомнение весь смысл существования рабочего пространства. На самом деле я почувствовал, что прошел испытание, когда позже он увидел беспорядок на моем чердаке в Дублине. и произносится с приятным славянским удлинением третьего слова: «Все в порядке.»
Если кто-нибудь и заслуживал того, чтобы его называли стальным и почтительным кеннингом Джеймса Джойса, так это Иосиф Бродский: он абсолютно писатель. Тем не менее, если мы хотим прочитать все значение его потрясающего «Послания к выпуску» в В сборнике прозы «Меньше одного» мы видим, что его эстетика, наконец, заключается в владении топором: как бы он ни был предан искусству искусства, он — последний человек, которого вы ожидали бы встретить выставленным напоказ лилией.тем не менее в типичном для Бродского расцвете есть что-то уильдовское, культивирование непредвиденного, чтобы раскрыть неоспоримое, принятие позиций, которые заставили бы жизнь жить в соответствии с требованиями искусства, а не наоборот. Он определил обычная причина, по которой писатель пишет, как «чтобы дать или получить поддержку от языка», напоминая нам тем самым, что следствие также верно: читатель читает для аналогичной поддержки. Что отличает одного писателя от другого заключается в точной природе тех стимулов, которые они предоставляют, но мне кажется, что англо-ирландский драматург и русско-еврейский поэт разделяют некоторые фундаментальные писательские характеристики — в их сочетании стилистического мастерства и интеллектуальную драчливость, их аллергию на скуку, их ниспровержение клише и их создание «плоскости уважения», как сказал г.Бродский называет это достижением определенной высоты выражения.
Как ни странно, некоторые важные детали их биографий также совпадают.
Оба добивались роли изгоя до того момента, когда они были заключены в тюрьму, и поэтому оба были отправлены в последующее изгнание. Однако было бы сильно искажено характер проживания г-на Бродского в Соединенных Штатах, если бы предположить, что с момента его изгнания из Советского Союза в 1972 году он был связан с чем-то столь же унизительным и посмертным, как то, что пережил Оскар Уайльд в Париже.
Более того, здесь к нему относились больше как к пророку, чем как к парию, хотя он умудрялся держать себя в тени. Он бежит за разговором в ту минуту, когда кто-нибудь вспоминает о его невзгодах в качестве ветерана исправительно-трудовых лагерей. и вообще он скрупулезно сопротивляется гламуру своего отказнического прошлого. В печатных изданиях он всегда был готов к борьбе, он старался различать нечеткость своей общей человеческой заурядности и высокомерие личности. его «один» достигается в предложении.В конце концов, кто-то в некоторой степени превосходит всех, просто употребляя местоимение «один» в любом изречении. «Один» рождается из письма, а не из данных биологических или домашних условий. «Один» отвергает исторические обстоятельства, чтобы выставить напоказ возможность свободы и сингулярности. Оригинальный способ мистера Бродского вновь подтвердить эту старую Романтическая вера состоит в том, чтобы настаивать на инаковости поэтического изобретения и предаваться его возвышенной наглости, утверждая, что биографии поэтов почти идентичны — «их настоящие данные в том, как они звучат», их гласные и шипящие, метры, рифмы и метафоры.
Метры и гласные самого Бродского разбудили меня к новому звуку в начале 70-х. Я впервые встретил его по дороге из Москвы в Мичиган, когда он остановился на пару дней в Лондоне во время Poetry International 1972 года. Было что-то загадочное и воодушевляет этого красивого, стройно сложенного человека в красной рубашке, родившегося на год позже меня, но уже отмеченного и вошедшего в историю. Через несколько месяцев после этого, когда я услышал, как он читал свои стихи на русском языке на другом собрании поэтов в Амхерсте, штат Массачусетс., тайна и энергия раскрылись. Он сунул одну руку в карман, снова стал на пятки, приподнял лицо немного в сторону — как будто он целился — и открыл голос. Как будто был выпущен инструмент с жесткой структурой, толстыми струнами и глубоко настроенным инструментом. Были плач и напряжение, беспокойство и согласованность. Я никогда не встречался с читателем, который в момент чтения так явно был бы поэтом. И секрет этой полноты, как я должен был узнать, заключался в безграничном даре самого себя своему призванию, день за днем, через обычные минуты жизни.
Поэзия составляет правило, привычку, дисциплину для каждого практикующего, но есть степени интенсивности в соблюдении правила. Однако об Иосифе Бродском можно было сказать — как сказал Осип Мандельштам о своем старом учителе, символисте В. В. Гиппиус — что он установил личные отношения не только с русской поэзией, но и со всем пантеоном классической и народной литературы Европы и Америки ». благородная зависть, шутливое неуважение, вопиющая несправедливость — как это часто бывает между членами одной семьи.«Естественно, что эти интимные отношения лицом к лицу с мастерами сохраняют« плоскость уважения ». очень высоко. Дело не только в том, что Иосиф получил рукоположение от Анны Ахматовой, Надежды Мандельштам и В. Х. Одена и тем самым был помещен в сыновнюю преемственность в рамках двух великих поэтических традиций. Он также писатель, который запоминание того, что он любит в литературе прошлого, включило требования этой литературы в его менталитет.Стилистические последствия великой поэзии можно ощутить на высоте, напряженности и сосредоточенности. бдительность, с которой он читает не только книги, но и мир. Они также должны ощущаться в внезапных решительных жестах, таких как его отставка в мае из Американской академии и Института искусств и литературы после того, как это тело было введено в должность почетный член Евгений Евтушенко, советский поэт и неофициальный посол культуры. Г-н Бродский, выразив сожаление по поводу выбора, сказал: «Имея его в качестве почетного члена Американской академии, как если бы он представлял всю российскую поэтов, мне кажется неподобающим и скандальным.»
Я до некоторой степени перефразировал то, что этот поэт написал о Надежде Мандельштам, поскольку именно в этих ликующих, требовательных эссе, восхваляющих его героинь и героев, мы находим идиому, применимую к нему самому. Очевидно, его встречи с оставшимися в живых из великого русского поколения, и это счастливая судьба тех, кто погрузился в ястребиные сплетни Иосифа о поэзии, испытать подобное освежение.Действие быстрое и добродушно безжалостен, как игра в Space Invaders, в которую играют с репутацией. Но это также может быть восторженным, поскольку он входит в своего рода гипнотический вокальный перегруз и устанавливает катрены Харди, Одена или Ахматовой, плывущие по воздуху и уху. Я предполагаю, что его ученики благодаря этому узнают, насколько немеханическим может быть в конечном итоге механическое заучивание. конечно, его друзья-поэты снова учатся любить то владение языком, которое в противном случае могло бы принять слишком много как должное, и живо напоминают, что они находятся в пространстве реальности, обозначенном «поэзией», где измерения искусства, его выживание и непреходящая ценность перешли в их владение.
Но действовать только в этих высоких терминах — значит произвести слишком торжественное впечатление о человеке и поэте из потустороннего мира, поскольку Иосиф Бродский полностью иллюстрирует значение термина «это мирское», придуманного русскими акмеистами. опровергнуть туманные устремления символистов. Его метафоры, возможно, желают путешествовать дальше быстрее, и его афоризмы, в своем стремлении восхищать и удивлять, все же прыгают впереди себя, но элемент отображения в письме всегда руководствуется беспомощно лаконичным восприятием вещей как они есть.Многие из этих вещей нужно беречь, потому что они будут украдены у нас смертью; другие злы и должны подвергаться безжалостным нападкам. Поэзия в целом более подходящий инструмент для празднования, проза для штурма, хотя сама идея такого разграничения бессмысленна, когда речь идет о чувствительности, столь же пламенной и порывистой, как у г-на Бродского. Кто еще мог бы догадаться представление о том, что прозе обычно угрожает собственная «эстетическая инерция»? И кто еще мог бы объединить обобщающую силу с автобиографической горестью так непреодолимо, как он это делает в прозе безумия для его родители называли «В полутора комнатах».»
Это было написано по-английски. Духи этих двух близких были ограничены в жизни не только их жилыми помещениями: «Если есть бесконечный аспект космоса, то это не его расширение, а его уменьшение». Они также были ограничены. русским языком, который сам был заперт в бюрократии. Но теперь, когда их сын поминает их на английском языке, они попадают в новую лингвистическую загробную жизнь и сами переводятся.В этом случае процесс завершен; язык проходит через нас, а мы через него, как будто это воздух, знания, осязаемая интуиция.
Но в случае с поэзией г-на Бродского, которая написана на русском языке и открыла его великим русским читателям как великого современного поэта, процесс перевода более проблематичен и труден. Здесь событие — русское стихотворение — должен быть изобретен заново, иначе он станет, повторяя фразу Роберта Лоуэлла, записью события.В прошлом переосмысление происходило с признанным успехом англоязычными поэтами, которые работали — на этот раз глагол является правильным — в сотрудничестве с автором, хотя в примечании к его «Части речи» (1980) он говорит нам, что иногда брал на себя смелость переработать эти работы «за счет их гладкости ».
Другими словами, как и другие сильные поэты, г-н Бродский ставит комфорт читателя ниже потребностей стихотворения, и, чтобы еще больше навязать английскому языку странность и плотность своего воображения, он теперь является официальным переводчиком своего собственного сочинения. линий.Таким образом, несмотря на его явную любовь к английскому стиху, которая сводится почти к собственнической сущности, динамо-машина русского языка дает энергию, метрики оригинала не будут опровергнуты, и английское ухо столкнется с фонетическим анимированный и перекошенный элемент. Иногда он инстинктивно восстает против того, что его ожидания отвергаются как с точки зрения синтаксиса, так и с точки зрения уровня стресса. Или он паникует и задается вопросом, катят ли его, когда он ожидал ритм.В других случаях, однако, она уступает с безграничным согласием, которое только самое торжествующее искусство может вызвать и позволить:
Свобода — это когда ты забываешь написание имени тирана
И слюна твоего рта слаще персидского пирога,
И хотя твой мозг скручен, как рог барана
Ничего не падает из твоего бледно-голубого глаза.
Вот чему аплодисменты в Стокгольме.
Самая последняя сборник стихов «Ястребиный фонарь». в настоящее время преподает в Гарвардском университете.
Вернуться на главную страницу книг
Иосиф Бродский | U-M LSA Славянские языки и литературы
9 июля 1972 года Иосиф Бродский приехал в Анн-Арбор, чтобы занять должность преподавателя в Мичиганском университете.Его депортировали из СССР всего месяцем ранее. В ноябре 1996 года преподаватели университета, а также приглашенные докладчики собрались в Анн-Арборе на памятную конференцию в его честь. Организаторы конференции пригласили самого поэта, и он согласился приехать. Однако Иосиф Бродский скончался в своем доме в Бруклине, штат Нью-Йорк, 28 января 1996 года. Конференция проходила 7-9 ноября при совместном спонсорстве Департамента славянских языков и литератур и Библиотеки специальных коллекций. Библиотека для аспирантов, а также финансирование из нескольких университетских источников и грант на лидерство Ирвина Т.Хольцман. Параллельно с конференцией прошла выставка материалов о жизни и творчестве Бродского из частной коллекции Ирвина Т. и Ширли Хольцман в Специальной библиотеке коллекций.
Иосиф Бродский был исключительным человеком, имевшим прочные связи с Анн-Арбором и Мичиганским университетом. Он бросил школу в возрасте 15 лет, и первой степенью, которую он получил, была степень почетного доктора. Его повысили до штатного профессора университета без официального назначения; и после получения Нобелевской премии по литературе в 1987 году он стал первым гражданином иностранного происхождения, который был назначен поэтом-лауреатом Соединенных Штатов с 1991 по 1992 год.В этом качестве он пошел по стопам почитаемого им американского поэта — Роберта Фроста, преподававшего в Мичигане пятью десятилетиями ранее.
Бродский прибыл в Анн-Арбор в 1972 году — в тридцать два года, он уже был очень уважаемым русским поэтом, хотя официально был внесен в черный список брежневским режимом, — чтобы стать постоянным поэтом в U-M. Как ему удалось приземлиться в Анн-Арборе так скоро после того, как он был вынужден покинуть родную страну? Что привело его в университет?
Решающим звеном между Бродским и U-M был покойный Карл Р.Проффер, профессор русской литературы. Проффер и его жена Эллендеа были соучредителями компании Ardis Press, которая опубликовала ряд работ Бродского. Ему довелось побывать в Ленинграде в гостях у Бродского в мае 1972 года, когда поэт получил уведомление от властей о том, что ему выдается выездная виза для эмиграции в Израиль. После ответа, что он не заинтересован в покидании родной земли и культуры, Бродского предупредили, что наступающая зима будет очень холодной — угроза, которая не осталась незамеченной для человека, осужденного за «социальный паразитизм» за то, что он жил на свои стихи и прослужил в ссылке, работая в колхозе на крайнем севере России.Он решил обсудить этот вопрос со своим американским другом, и Проффер оптимистично сказал Бродскому, что он может приехать и преподавать в Анн-Арборе. Бродский принял эту идею, и Проффер связался с Бенджамином Штольцем, который в то время возглавлял кафедру славянских языков и литератур. Получив разрешение нанять Бродского, Штольц получил иммиграционную визу, лично одобренную госсекретарем Уильямом Роджерсом, и вылетел в Чикаго, чтобы получить федеральное разрешение на работу.
Бродский впервые в своей жизни начал преподавать в сентябре 1972 года — непростое задание для любого, но особенно для молодого человека, который бросил школу в пятнадцать лет, даже если он привык декламировать свои стихи наизусть. группы поклонников.Он спросил Штольца, как ему вести свои курсы, один из которых был курсом на русском языке под названием «Русская поэзия», а другой — на английском языке под названием «Мировая поэзия». Штольц ответил: «Джозеф, это твои курсы, учи их так, как хочешь, ты специалист», — совет, в котором Бродский не нуждался, но никогда не забывал. Бродский был вдохновляющим и неортодоксальным учителем, который сочетал в себе значительные требования к своим ученикам — он настаивал на том, что человек, серьезно относящийся к поэзии, должен знать не менее 1000 строк наизусть — с чувством абсурда.Было известно, что, внимательно выслушав длинное теоретическое изложение от аспиранта, он ответил кратким «мяуканьем». Его присутствие в университете давало возможность, по словам бывшего студента, прочувствовать динамику взглядов поэта и его отношение к языку.
Бродский оставался на славянском факультете до 1981 года, хотя в 1970-х он часто бывал в других колледжах и университетах. За это время он прошел путь от лектора до штатного профессора (последнее звание было присвоено ему Билли Фраем без каких-либо формальных рекомендаций или рецензий после избрания Бродского в Американскую академию искусств и наук).В 1981 году он покинул UM и начал разделить свое время между Нью-Йорком и колледжем Маунт-Холиок в Массачусетсе.
Во время учебы в университете Бродский читал стихи перед большой аудиторией. В марте 1984 года он вернулся, чтобы принять участие в панельной дискуссии с участием русских писателей и художников-эмигрантов, в том числе Михаила Барышникова, который собрался, чтобы почтить память Карла Проффера, к тому времени смертельно больного. Он прочитал здесь еще одно стихотворение в декабре 1988 года, когда получил почетную докторскую степень и произнес вступительную речь (опубликованную в его сборнике эссе О горе и разуме как «На стадионе.») Его последнее чтение стихов в Анн-Арборе было в октябре 1992 года, когда он присутствовал на встрече, посвященной сороковой годовщине славянского факультета.
Поэзия Бродского
Во второй половине этого века Иосиф Бродский был самым выдающимся поэтом в культуре, богатой поэтическими талантами и достижениями. Но, возможно, он был еще более замечательным в том, что преодолел ту самую культуру в то время, когда она, в значительной степени благодаря как случайности, так и умыслу тоталитаризма, стала более замкнутой, чем когда-либо прежде.В то время как большая часть поколения Бродского посвятила себя тщательной археологии восстановления литературы, которая процветала сначала до, а затем вопреки сталинизму, Бродский объединил этот проект с международным эклектизмом, который был частью сложного литературного мировоззрения задолго до того, как он оказался за пределами границы его родины. Его поэзия точно сформулировала точку зрения образованного Homo sovieticus, , чья дикая ирония была последним оплотом против отчаяния, и в то же время блестяще представила совершенно оригинальные открытия в языке, образности и остроумии мастера-поэта.Манипулируя классическим языком, формами русского стиха и их многочисленными коннотациями, Бродский смешал высокие и низкие регистры, чтобы создать стилистический диссонанс, который был тем более сильным, когда содержался в знакомых стихотворных формах. Его склонность к остроумным афоризмам и радикальному отказу от культурных клише дала русскому языку много запоминающихся строк.
Поэтическое творчество Бродского велико и необычайно разнообразно — действительно, он был поэтом потрясающей энергии. За границей он применил эту энергию для создания еще большего литературного «я» (один критик назвал его «интеллектуальным конкистадором»).В Америке он стал блестящим эссеистом, часто писал отдельные и заметно разные версии одного и того же эссе на русском и английском языках. И, в отличие от большинства своих современников в русской литературе (где бы они ни жили), он постоянно наслаждался новыми литературными территориями, выходящими далеко за пределы его родного языка и культуры. Он даже писал оригинальные и часто очень успешные стихи на языке своей страны, и многие из его автопереводов великолепно передают уникальный колорит его русских стихов.
Хотя в течение многих лет его поэзия могла попасть в Россию только подпольными и незаконными способами, его влияние было таким, что, как говорят, никто не мог писать в стиле или жанре, приближающемся к его манере, или на его любимые темы, не будучи производными. В частности, его повторное изложение мифа и идеи его родного города, Санкт-Петербурга, имело огромную силу и однозначно поместило Бродского в число великих литературных деятелей этого города, от Пушкина до Мандельштама.
Бенджамина Штольца и Майкла Макина
Вспомнили поэта: Иосиф Бродский, 1940–1996
9 июля 1972 года Иосиф Бродский приехал в Анн-Арбор, чтобы взять получил должность преподавателя в Мичиганском университете.Он был депортирован из СССР чуть раньше. В ноябре этого года члены Преподаватели университета и приглашенные спикеры собрались в Анн-Арборе для памятной конференции в его честь. Организаторы конференции пригласил поэта, и он согласился приехать. Иосиф Бродский, однако, умер в своем доме в Бруклине, Нью-Йорк, 28 января 1996 года.
Иосиф Бродский был исключительным человеком. Он выпал из в 15 лет, и первая степень, которую он получил, была почетной. докторская степень.Он получил должность профессора университета. без официального назначения; и после получения Нобелевской премии в области литературы в 1987 году он стал первым гражданином иностранного происхождения, назначен поэтом-лауреатом США в 1991 и 1992 годах. В этом качестве он пошел по стопам американского поэта, который он почитал — Роберт Фрост, преподававший в Мичигане пятью десятилетиями ранее.
Бродский прибыл в Анн-Арбор в 1972 году — в 32 года, уже очень уважаемый русский поэт, хотя официально внесен в черный список Брежневский режим — стать резидентом университета.Как ему удалось приземлиться в Анн-Арборе так скоро после того, как он был вынужден покинуть свой родная страна? Что привело его сюда в университет?
Важнейшим звеном между Бродским и университетом было покойный Карл Р. Профер, профессор русской литературы. Profeer и его жена Эллендеа была соучредителем компании Ardis Press, которая опубликовала ряд книг Бродского. Он был в Ленинграде в гостях у Бродского. в мае 1972 года, когда поэт получил уведомление от властей. что ему выдают выездную визу для эмиграции в Израиль.После отвечая, что h не заинтересован в покидании родной земли и культуры, Бродского предупредили, что наступающая зима будет очень холодной — угроза это не было потеряно для человека, который был осужден за «социальный паразитизм» за то, что жил независимо от своих стихов и отбыл срок в ссылке работает в колхозе на крайнем севере России. Он решил обсудить дело с его американским другом, и Профиером, в его оптимистичном тоне, сказал Бродскому, что может приехать преподавать в Анн-Арборе.Бродский принял идея, и Проффер связался с Бенджамином Штольцем, который в то время возглавлял Славянские языки и литературы в университете. После получения авторизации Чтобы нанять Бродского, Штольц получил иммиграционную визу, лично одобренную госсекретарем Уильямом Роджерсом и вылетел в Чикаго, чтобы получить федеральный разрешение на работу.
Бродский впервые в жизни начал преподавать в Сентябрь 1972 года — непростое задание для всех, но особенно для молодой человек, бросивший школу в пятнадцать лет, даже если он привык декламировать свои стихи большим группам поклонников.Он спросил Штольца, как ему преподавать свои курсы, одним из которых был курс на русском языке под названием «Русская поэзия» и на английском языке под названием «Мировая поэзия». Штольц ответил: «Джозеф, они свои курсы, обучайте их так, как хотите, вы эксперт » — совет, в котором Бродский не нуждался, но никогда не забывал. Бродский был вдохновляющим и неортодоксальным учителем, который сочетал в себе значительные требования своих учеников — он настаивал на том, чтобы человек, серьезно относящийся к поэзии должен знать не менее 1000 строк наизусть — с чувством абсурда.Он был известен, когда внимательно слушал длинное теоретическое изложение. от аспиранта, чтобы ответить кратким «мяу». Его присутствие в университете дало шанс, по словам бывшего студент «, чтобы прочувствовать динамику взглядов поэта и его отношение к языку ».
Бродский оставался в штате славянского ведомства до 1981 г., хотя он часто бывал в других колледжах и университетах во время 1970-е годы.За это время он прошел путь от лектора до штатного профессора. (последнее звание ему присвоил декан LS&A Билли Фрай, без беспокойство по поводу официальной рекомендации или обзора после избрания Бродского в Американскую академию искусств и наук). В 1981 году покинул университет. и начал делить свое время между Нью-Йорком и колледжем Маунт-Холиок. в Массачусетсе.
Во время учебы в университете Бродский дал номер поэтических чтений перед большой аудиторией.В марте 1984 г. вернулся в примите участие в панельной дискуссии с участием русских писателей и художников-эмигрантов. в том числе Михаил Барышников, который собрался, чтобы почтить память Карла Проффера, на этот раз смертельно болен. В декабре он дал здесь еще одно чтение стихов, 1988 г., когда он получил звание почетного доктора и выступил с открытием обращение (опубликовано в его сборнике эссе «О горе и разуме»). как «На стадионе»). Его последнее чтение стихов в Анн-Арборе было в октябре 1992 года, когда он присутствовал на 40-летнем юбилее славянского факультета. воссоединение.Памятная конференция в честь Иосифа Бродского состоялась место 7-9 ноября при совместном спонсорстве славянских языков и литературы и специальных коллекций библиотеки аспирантуры, и с финансированием из нескольких университетских источников и грантом на руководство от Ирвина Т. Хольцмана. Одновременно с конференцией проходила выставка материалов о жизни и творчестве Бродского из частной коллекции Ирвина Т. и Ширли Хольцман в библиотеке специальных коллекций.
Поэзия Бродского
Во второй половине этого века Иосиф Бродский был самый замечательный поэт России, культура, богатая поэтическим талантом и достижения. Но, возможно, он был еще более замечательным в том, что превосходил той самой культуры в то время, когда она, в основном, в результате несчастных случаев и дизайн тоталитаризма, стали более замкнутыми, чем когда-либо прежде. В то время как большая часть поколения Бродского посвятила себя скрупулезной археологии восстановления литературы, которая процветала сначала прежде, а затем вопреки Сталинизма Бродский объединил этот проект с интернациональной эклектикой. который был частью сложного литературного мировоззрения задолго до того, как он обнаружил сам за пределами своей родины.Его стихи точно сформулировал точку зрения образованного homo sovieticus, чья дикая ирония была последним оплотом против отчаяния, в то время как блестяще представляя оригинальные открытия языком, образами и остроумием мастера-поэта. Манипулирование классическими формами русского стиха, и их многочисленные коннотации, Бродский смешал высокие и низкие регистры, чтобы создать стилистический диссонанс, который становится еще более сильным, когда в знакомых стихотворных формах.Его склонность к остроумным афоризмам и радикальная дефляция культурных штампов дала русскому языку много запоминающихся строк.
Поэтическое творчество Бродского велико и необычайно разнообразно. — действительно, он был поэтом потрясающей энергии. За границей он применил эту энергию к созданию еще большего литературного «я» (один критик назвал его «интеллектуальный конкистадор»). В США он стал блестящий эссеист, часто пишущий отдельные и заметно разные версии того же эссе на русском и английском языках.И совсем не похожий почти на все его современников в русской литературе (где бы они ни жили), он постоянно наслаждался новыми литературными территориями, выходящими далеко за рамки границы его родного языка и культуры. Он даже написал оригинал и часто очень успешные стихи на языке страны его пребывания, и многие из его автопереводов великолепно передают неповторимый вкус его русский стих. Хотя многие годы его стихи могли доходить до России. только подпольными и незаконными способами его влияние было таким, что было сказано, что никто не может писать в стиле или жанре, приближающемся к его манеры или на его любимые темы, не производные.Особенно, его повторное изложение мифа и представления о своем родном городе, Санкт-Петербурге, обладал огромной властью и однозначно поместил Бродского в число этих великие литераторы города, от Пушкина до Мандельштама.
Бенджамин Штольц и Майкл Макин — преподаватели по славянским языкам и литературе.
.