«Дорогой мой папочка!» Как советские дети переписывались с отцами, сидевшими в ГУЛАГе

В Институте Гёте в Тбилиси открылась выставка «Папины письма», организованная «Международным Мемориалом». Эти письма были отправлены из разных лагерей ГУЛАГа в 1930–50-х годах. Большинство отцов, писавших своим детям из бараков за колючей проволокой, не вернулись домой. Кто-то был расстрелян, кто-то погиб, не выдержав условий лагерной жизни. Но сами письма, переданные в архив «Мемориала» их адресатами, сохранились и стали «великим памятником любви», по словам Людмилы Улицкой, написавшей предисловие к русскому изданию «Папиных писем».

«Большое расстояние и неопределенность срока, который мо-
жет длиться разлука, только подогревали остроту любви и тоски.
Может быть, они не стали бы такими прекрасными отцами и вос-
питателями, если бы оставались в семьях, и не тюремное заклю-
чение, а рутина жизни отъединяла бы их от детей, но именно
эфемерность надежды возводила эти отношения на невиданную
высоту. .. Отцовский инстинкт, побуждающий передавать детям навыки жизни и начатки профессии, здесь концентрируется до предела. И как же много любви, энергии, заботы вложено в эти теперь обветшавшие листики дешевой бумаги, исписанные убористым и мелким почерком, чтобы побольше уместилось, потому что и лист бумаги, и конверт, и марка – драгоценности тюремного быта».

Людмила Улицкая

Открытие выставки «Папины письма». Тбилиси. Октябрь 2022 г.

Проблема «отцов и детей» при Сталине заключалась в том, что дети не помнили своих отцов, арестованных порой ещё до их рождения. Это о них, о поколении Большого террора, спел Высоцкий: «…и брали в ночь зачатия, а многих даже ранее». Самыми «везучими» считались дети, чьи отцы не исчезли навсегда, получив «10 лет без права переписки». Счастливые советские дети знали, что их папа в лагере, где-то в Сибири, обещает вернуться и присылает письма с вложенными в них картинками: белки, медведи, тайга, красивые звезды в м орозном небе…

Рисунок из лагерного письма Виктора Мамаладзе. Конец 1940-х годов

О том, как трудно было сочинять ответные письма в концлагерь, вспоминает Ирма Мамаладзе, чей отец был арестован через два года после её рождения:

«Письма от отца приходили редко, но регулярно. Это для матери были праздничные дни. Весть о письме разлеталась по родне, и через день-другой к вечеру приходили уцелевшие тетки, двоюродные и троюродные сестры отца. Каждая читала письмо самостоятельно, потом его читали вслух и комментировали. Тон писем отца всегда был бодрым и заботливым, тетки утешали мою мать: видишь, он в порядке, хорошо работает, ему сократят срок, обязательно сократят! Они утешали ее и плакали, а потом тихо начинали петь. Так в мою жизнь вошло грузинское многоголосье.

Одно из самых тяжелых воспоминаний: мне восемь лет, я сижу за обеденным столом, грызя деревянную ручку, перед тетрадным листком, на котором выведено: «Дорогой мой папочка!» Дальше этих слов я продвинуться не могу, я не понимаю, как и про что надо писать незнакомому человеку, о котором я знаю только, что он мой отец и что он «сидит» ….

Меня страшит негодование матери: «Ну, почему, почему ты не можешь написать отцу человеческое письмо? Он ведь так ждет его, он так тебя любит…». Я знаю, что он меня любит, но это знание – теперь сказала бы я – умозрительное, мне от него ни тепло, ни холодно. О чем я могу написать? Подружек моих он не знает, мою мечту поступить в балетную школу почему-то категорически отверг, про книжки, которые читаю, писать долго – да и слышал ли он о них? Подгоняемая матерью, я вымучиваю какие-то плоские слова, не понимая, какой горечью, обидой и отчаянием они в нем отзовутся».

Ирма Мамаладзе. Тбилиси. Конец 1940-х годов

В интервью Сибирь.Реалии Ирма Мамаладзе, в прошлом обозреватель «Литературной газеты», рассказала о судьбе своего отца, инженера, осужденного на 10 лет за участие в антисоветской террористической организации и умершего от инфаркта в лагерном бараке на берегу Ангары.

Виктор Мамаладзе. Начальник строительного управления Наркомата военных дел. Москва. 1940 г.

– Инженерное образование отец получил в Тбилиси. В тридцатые годы он участвовал в запуске Земо-Авчальской ГЭС, первой гидроэлектростанции Грузии. Какое-то время он работал в системе «ГрузЭнерго», а затем был переведен в «Мосэнерго». Перед войной его направили в Наркомат обороны на должность главного инженера строительного управления. Когда началась война, отец отказался от «брони», и должен был отправиться в город Фрунзе (Киргизская ССР), куда была направлена на

переформирование Военно-инженерная академия, а потому летом отослал нас с
мамой в Тбилиси, к родителям. Перед тем как уехать в Среднюю Азию, он «заскочил» в Тбилиси. Была осень 1941 года. Отец приехал совсем ненадолго, мама говорила, что всего на несколько часов. Это была их последняя встреча. Вскоре после прибытия во Фрунзе отца арестовали и отправили сначала в Москву, потом в Тбилиси, где проходило следствие по делу о какой-то «подпольной контрреволюционной организации» (статья 58). Поэтому его этапировали в Грузию, он подвергался жесточайшему насилию в подвалах ГБ в Тбилиси, и никто из нашей семьи тогда об этом не знал.

– Жене увидеться с ним не разрешили?

– Она даже не подозревала, что её муж – рядом. В то время невозможно было представить, чтобы ГБ любезно сообщило: а вы знаете – ваш муж у нас, если хотите его видеть, пожалуйста, приходите. Какие свидания?! Палачи всё делали тайно.

Виктор Мамаладзе. Фото из тюремного дела. 1942 г.

– На сайте Сахаровского центра сказано, что Виктор Мамаладзе был арестован «по доносу дальнего родственника об антисоветских разговорах В.С.».

– Да, эту информацию они взяли из моей заметки, которую я написала для «Мемориала» после того, как в Иркутске ознакомилась с тюремным делом отца. К сожалению, я знаю не все подробности, потому что следственное дело, содержавшее протоколы его допросов, сгорело вместе с архивом КГБ в Тбилиси. Вскоре после прихода к власти Гамсахурдиа в 1991 году кто-то поджег здание КГБ, и большая часть архивов погибла. Когда я приехала в Тбилиси и запросила дело отца, мне выдали справку о том, что в связи с пожаром никаких документов из его дела не сохранилось.

Но в иркутском тюремном деле есть упоминание о том, что донос написал дальний родственник отца – я не хочу называть его имени, потому что живы его потомки. Но кто это, я знаю. Они встретились в поезде Москва – Тбилиси и разговорились, после чего «дальний родственник» отправил донос в ГБ.

– Известно, что доносы часто писали из зависти или корыстного интереса. Какой мотив был у этого родственника?

– Совершенно не исключаю момент зависти. Отец занимал высокую должность, жил в Москве, в хорошей квартире. Так что его судьбе вполне можно было позавидовать.

– Вы упомянули, что его обвиняли в участии в некоей антисоветской организации. Кого-то ещё арестовали по этому делу?

– Нет, никого не арестовали. Видимо, отец не дал показаний, которых от него добивались. Что касается липовой антисоветской организации, то у нас в семье обнаружился ее участник. Моего троюродного брата в апреле 1948 года арестовали и обвинили в том, что он состоит в подпольной организации «Молодая Грузия» (по другим данным «Смерть Берии». – С.Р.). Брата звали Дурмишхан Алишибая. Его отец Епифан Нестерович был своеобразным человеком, окончил в свое время Эколь Нормаль, по Парижу был знаком с Ноэ Жордания, известным меньшевистским деятелем Грузии, двух сыновей назвал старинными именами. Дурмиша осудили на 25 лет, на допросах его пытали, избивали. А спасло его то, что он был медиком, студентом последнего курса Тбилисского мединститута. Он вернулся в 1955-м из-под Омска, где в лагере сидел вместе со Львом Гумилевым и помогал тому, как мог: укладывал его в больницу с мнимым диагнозом и давал бумагу – писать. В этом лагере Гумилев написал «Древние тюрки», свою знаменитую работу, и в преамбуле перечислил тех, кому благодарен за помощь. Алишибая – один из них. Впервые они встретились после лагеря у нас дома в Москве в 1982 году. Это надо было видеть. Дурмиш был нервным, подозрительным, и все время оглядывался и прислушивался, не следит ли кто за ним. И сохранил лагерную привычку, входя в комнату, класть шляпу или кепку на кровать, на подушку.

И он, и Гумилев были твердо уверены, что «большой брат» неотступно следит за ними, поэтому обменивались редкими поздравительными открытками.

– Насколько я понял, в лагере Виктор Мамаладзе тоже работал по специальности, как инженер?

– Вначале, в лагере под Актюбинском в Казахстане, его назначили на какую-то руководящую инженерную должность на строящемся комбинате ферросплавов. Там он изобрел новый способ изготовления бетона. Когда началось строительство Братской ГЭС, его перевели в Озерлаг, и последние полтора года своей жизни он сидел в Ангарлаге (подразделение Озерлага) и работал на строительстве Братской ГЭС. Я помню, была маленькая газетная заметка, где говорилось, что «заключенный Мамаладзе является и.о. начальника строительства моста через Ангару». Мама эту заметку вскоре уничтожила, но мне было уже 8 лет, и я запомнила, что там было написано.

– Почему нужно было уничтожать эту заметку?

– Мама все уничтожила, все документы, связанные с отцом. Был 1949 год, начались очередные посадки, все вокруг ей говорили «ты понимаешь, что ты жена врага народа? Сожги эти письма, пусть никаких следов не останется». Она испугалась, что её тоже заметут, и ребенок (я) останется без обоих родителей. Сохранились только рисунки, которые отец делал для меня, потому что мама их вырезала из текста писем.

Мост через Ангару, строительство которого началось под руководством Виктора Мамаладзе, через 15 лет после смерти инженера «переехал» из Иркутской области в Томскую. Это довольно редкий случай в истории мостостроения. После открытия Братской ГЭС было решено, что для проезда через Ангару вполне достаточно дороги, проложенной по дамбе электростанции. Поэтому мост разобрали и увезли в Западную Сибирь, где заново смонтировали над рекой Чулым.

Мост, построенный В. Мамаладзе. Томская область

– Отец строил этот мост через Ангару: я помню, он писал матери, что, вот, пришлось переквалифицироваться из строителей гидростанций в мостостроители. Ангарлаг обеспечивал строительство рабочей силой, он находился неподалеку от Братска. Рядом с лагерем был поселок Заярск, сейчас он производит впечатление совершенно заброшенного места. Вокруг тайга, огромная гладь Братского моря.

Предположительное место захоронения заключенных «Ангарлага». Иркутская область. 2010 г.

От лагеря, конечно, ничего не осталось, только печальная память и
маленькие бугорки в тайге – следы могил. Мне показал их местный историк, Сергей Плющенков, удивительно милый человек и страстный краевед. Он занимается историей сибирских лагерей, перемещением в них людских потоков и, в частности, системой лагерных захоронений. Я видела у него большие тетради, в которых собран уникальный материал. Он согласился поехать со мной в Заярск и там показывал места захоронения заключенных в тайге – едва заметные всхолмления, никаких табличек, никаких опознавательных знаков. Никаких сведений – ничего. Море и тайга. Очень красиво и очень печально.

– И вы не знаете, где похоронен ваш отец?

– Нет, конечно. Но где-то в тех местах. О том, что отец похоронен именно там, я узнала из его тюремного дела, которое читала в архиве МВД в Иркутске, перед поездкой в Братск и Заярск. Сотрудники этого архива – удивительные люди. Они очень меня поддержали, без их участия, без чая, который они приносили, я не знаю, как бы справилась с чтением этой желтой папки. Очень тяжело читать такие документы… Например, мне попалась бумажка, такая «подорожная» для конвоира, который сопровождал отца в Озерлаг, она была озаглавлена «этапирование спеца». Очень страшно читать эти бумаги, страшно их перебирать. Кажется, что они из какой-то другой инфернальной жизни, которая к нашей человеческой жизни не должна иметь отношения.

– Как вы себя чувствовали, зная с детства, что ваш отец погиб в лагере, а вам приходится работать в советской газете…

– А что, был вариант работать в какой-то другой, не советской, газете?

– Некоторым удавалось эмигрировать.

– Вопрос об эмиграции я никогда не рассматривала, честно говоря. Понимаете, я была не одна такая, у кого арестовали отца. На фоне того, что случилось с другими, я считаю, что моя судьба была относительно благополучной — моего отца не расстреляли. У меня сохранились какие-то сведения о нем, его рисунки. А ведь многие люди в то время исчезали бесследно, и близкие долгие годы не знали, куда они делись и что произошло. Мы по крайней мере через два года после его ареста узнали, что он в лагере. Потом от него стали приходить письма. То есть у нас с ним был контакт, между нами сохранялась живая связь. В этом смысле я считаю, что нам повезло гораздо больше, чем другим семьям, которые просто лишились человека, – он испарился, его не стало. У меня было много таких знакомых. Я принадлежу к поколению родившихся перед самой войной, к поколению, чьи родители прошли через государственный террор, коснувшийся очень многих. Моя судьба не исключение. Для нашей страны тех лет это было не скажу «правилом», но – вполне обычным делом. Да, моего отца арестовали, а вот мужей двух моих теток расстреляли. Когда мне было три года, нас приютила в Тбилиси двоюродная сестра отца, Тамара Ломтатидзе. Ее мужа Германа Ломтатидзе расстреляли в 1937 году, как она говорила, «вообще без суда».

– Что вам сильнее всего запомнилось из переписки с отцом?

– Безумная тоска. Рефреном его писем было то, что мы обязательно увидимся, он обязательно вернется, он сделает все, чтобы вернуться к нам. Вот что я помню.

Жизнь и смерть в коммунистической Болгарии Цветан Тодоров и перевод Роберта Зарецкого

Одним из самых страшных наследий нашего века являются концлагеря. Бесчисленное количество мужчин и женщин прошли через лагеря в нацистской Германии, коммунистическом Китае и странах советского блока. В книге « Голоса из ГУЛАГа » Цветан Тодоров выделяет опыт одной страны, где концлагеря были особенно жестокими и символизирующими ужасы тоталитаризма, — коммунистической Болгарии. Голоса, которые мы слышим в этой книге, в основном исходят из Ловеча, каменоломни в Болгарии, ставшей конечным пунктом назначения для нескольких тысяч мужчин и женщин за годы своего существования с 19 века. С 59 по 1962 год. Заключенных, хотя и принадлежащих к разным социальным, профессиональным и экономическим слоям, разделила общая судьба: тайная полиция вырвала их из домов, жестоко избила, обвинила в фиктивных преступлениях и отправила в Ловеч. Оказавшись там, они были вынуждены терпеть непосильный труд, неадекватную одежду, кров и пищу, систематические избиения и пытки в учреждениях.

Мы также слышим от охранников, комендантов и бюрократов, чьи жизни были связаны с заключенными в абсурдной драме. Независимо от их ранга и обязанностей, все согласны с тем, что ответственные за эти «эксцессы» были выше или ниже их, но никогда не они сами. Таким образом, подотчетность распространяется на многие слои государственного аппарата, обеспечивая правовую защиту и «чистую» совесть. Тем не менее, как напоминает нам заключительная часть интервью с детьми и женами жертв, ответственность является моральным и историческим императивом.

Свидетельства в Голоса из ГУЛАГа были написаны специально для этого тома или опубликованы в болгарской прессе или на болгарском телевидении. Тодоров собрал их для этой книги и написал вступительное эссе — ясный и тревожный анализ тоталитаризма и той роли, которую террор и концентрационные лагеря играют в таком мире. Он размышляет о собственном опыте жизни в Болгарии в годы, когда Ловеч действовал. Именно через этот опыт Тодоров стремился понять тоталитарные ужасы нашего века.

Хотя Ловеч и другие лагеря Советской России и Восточной Европы были закрыты, концлагеря все еще существуют в странах, где у власти остаются коммунистические режимы — Вьетнаме, Китае, Северной Корее и на Кубе. Голоса в этой книге напоминают нам, что мы никогда не можем быть полностью защищены от угрозы тоталитаризма, угрозы, с которой мы все должны столкнуться. Как пишет Тодоров, «не могу сказать, что эти истории меня не касаются».

«Цветан Тодоров, французский философ болгарского происхождения, исследовал феномен концлагерей в тоталитарных обществах с беспристрастной точки зрения историка и социолога, насколько это возможно для нормального мышления. Взяв, к примеру, лагерь смерти в Ловече, он использовал личные рассказы бывших заключенных и охранников в книгах и интервью, опубликованных вскоре после падения коммунистического диктатора Живкова или включенных в подавляющее большинство 1990 документальный фильм Выжившие (Истории из лагерей) режиссера Атанаса Кирьякова. Ценность книги Тодорова не столько в том, что она представляет собой зловещую хронику злодеяний психопатов, уполномоченных распоряжаться жизнями своих собратьев. Что впечатляет, так это его анализ причин и характера такой отвратительной практики. Его пугающий вывод состоит в том, что они были не исключением, не аберрацией, а неотъемлемой частью всей системы, условием sine qua non, институционализированным режимом» (Стефан Гроуфф, 9 лет).0017 Boston Book Review

«Болезненные вопросы будут и дальше тревожить сознание нации, требуя верных решений. Но когда цивилизованный мир исследует их в будущем, наши дети и внуки, по крайней мере, смогут обратиться к таким книгам, как к доказательству того, что мученики не были полностью забыты».

Родившийся в Софии, Цветан Тодоров покинул Болгарию в начале 1960-х годов и переехал в Париж, где зарекомендовал себя как теоретик литературы, историк идей и всемирно известный эссеист. Он является директором по исследованиям в Национальном центре научных исследований (CNRS) и автором многочисленных книг. Некоторые из них были переведены на английский язык, в том числе: Перед лицом крайностей (1996), Французская трагедия (1996), О человеческом разнообразии (1993) и Завоевание Америки (1984).

Роберт Д. Зарецкий является адъюнкт-профессором Хьюстонского университета, где он занимает совместную должность в колледже с отличием и на кафедре современных и классических языков. Он является автором книги « Нима на войне: религия, политика и общественное мнение в Департаменте Гарда, 1938–94 » (штат Пенсильвания, 1995), которая в 1997 году получила Мемориальную книжную премию Ганса Розенгаупта Фонда Вудро Вильсона.

История

           Европейский

           Российский и восточноевропейский

Политология

           Политическая теория

9000 6 Общий интерес

           Двадцатый век

Архипелаг ГУЛАГ

Архипелаг ГУЛАГ Александр Солженицын.

Обзор Морин Хейнс.

Архипелаг ГУЛАГ Александра Солженицына — это частично журналистское расследование, частично мемуары, исследующие историю системы ГУЛАГа в Советском Союзе и документирующие то, что было бы, если бы вы испытали эту систему на себе. Книга была впервые опубликована в трех частях в 1973, 1974 и 1976 годах соответственно французским издательством Editions du Seuil, поскольку в то время книга не могла быть опубликована в Советском Союзе. Английские переводы каждого сегмента следуют в 1974, 1975 и 1978 годов, опубликованных Harper and Row, а первая сокращенная версия на английском языке была опубликована в 1985 году («Архипелаг ГУЛАГ»).

Александр Солженицын был русским писателем, который в 1945 году был арестован и приговорен к восьми годам лагерей за критику Сталина в письме другу. За его лагерным сроком последовала бессрочная ссылка, хотя его пребывание в ссылке закончилось реформами при Хрущеве в 1956 году. В 1962 году с разрешения Хрущева он смог опубликовать свою известную работу Один день Ивана Денисовича , но в 1968 году был исключен из Союза писателей СССР в период усиления цензуры и вынужден издавать Архипелаг ГУЛАГ за пределами России («Александр Исаевич Солженицын. »; «Биография»).

Архипелаг ГУЛАГ разбит на семь разделов, каждый из которых исследует разные аспекты системы ГУЛАГ. Разделы проходят в хронологическом порядке через историю, а также через опыт арестованного. В первом разделе обсуждается процесс ареста и допроса, а во втором — процесс прибытия в лагеря. Затем в третьем разделе исследуется жизнь в лагерях для военнопленных, а в четвертом исследуется влияние лагерей на души заключенных. В пятом разделе исследуется особенно жестокий тип трудового лагеря, Каторга, а также усилия заключенных по сопротивлению, а в шестом обсуждается жизнь за пределами лагерей в ссылке. Последний раздел представляет собой заключение книги, в котором Солженицын размышляет о месте ГУЛАГа в Советском Союзе. Большая часть представленной информации была собрана Солженицыным из писем, сочинений и 227 интервью с другими бывшими узниками ГУЛАГа; однако на протяжении всей книги Солженицын также ссылается на свой собственный опыт. Для соединения разных разделов книги Солженицын использует разнообразные литературные приемы. Одним из примеров является использование им архипелага в качестве метафоры для описания того, как работала система ГУЛАГа, с отдельными лагерями, разбросанными по всему Советскому Союзу, и все они были связаны одной и той же основной системой насилия, страха и принудительного труда.

Одна из основных тем, на которых Солженицын фокусируется на протяжении всей работы, заключается в том, что раскрытие правды о системе ГУЛАГа и запоминание ее необходимо для того, чтобы люди могли переработать травму системы и предотвратить злодеяния в будущем. Солженицын рассматривал гулаги как почти логическое продолжение репрессий советской системы и сравнивал их с другими подобными явлениями 20 ^-го -го века, такими как нацистские концлагеря. Однако, в отличие от нацистской Германии, Солженицын указывал, что в Советском Союзе не было ничего подобного Нюрнбергскому процессу, оставившего советских граждан без подобного чувства справедливости и памяти. Солженицын пишет: «Умалчивая о зле. .. мы насаждаем его, и оно в будущем возрастет тысячекратно» (81). Еще одна тема, на которой сосредотачивается Солженицын, — это идея о том, что все люди имеют в себе способность как к добру, так и ко злу. На протяжении всей работы он приводит примеры обычных людей, предающих своих друзей или соседей властям из-за страха, и, напротив, заключенных в ужасных обстоятельствах, продолжающих заниматься искусством и поэзией, и пишет:

«Постепенно мне открылось, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не через государства, не между классами, не между политическими партиями — а прямо через каждое человеческое сердце… И даже в сердцах, обуреваемых злом, один маленький плацдарм добра сохраняется. И даже в самом лучшем из всех сердец остается… неискорененный уголок зла» (Солженицын 312).

Одна глава, которая показалась мне особенно трогательной, была из пятого раздела, главы 12: «Сорок дней Кенгира». В этой главе рассказывается о самом успешном восстании в истории системы ГУЛАГа: Кенгирском восстании. Восстание было спровоцировано многочисленными убийствами невинных заключенных охранниками, и после серии безуспешных небольших протестов заключенные в конце концов объединились, чтобы изгнать всех охранников и создать собственное самоуправление на сорок дней. Хотя восстание в конечном итоге было жестоко подавлено советскими военными, оно представляло собой самый продолжительный протест против советской власти в контексте ГУЛАГа. Эта глава выделилась для меня как одна из самых обнадеживающих в книге, даже несмотря на трагический конец этой истории, так как она показала, что жертвы системы не всегда пассивно принимали свою судьбу — само их стремление к свободе не могло быть полностью подавлено. растоптан ГУЛАГом. Следующая цитата показалась мне волнующим примером того, сколько человечности заключенные могут сохранять даже в самых ужасных обстоятельствах:

«Мятежные зэки! Эти восемь тысяч человек не столько подняли восстание, сколько вырвались на свободу, хотя и ненадолго! …Утро 19 мая забрезжило над лихорадочно бессонным лагерем, сорвавшим с себя номерные знаки. Многие взяли свою уличную одежду из кладовых и надели ее. Кое-кто из ребят нахлобучил на голову меховые шапки; короче были бы вышитые рубахи, а на среднеазиатах яркие халаты и тюрбаны. Серо-черный лагерь был бы сиянием цвета». (Солженицын 408).

С точки зрения эмоциональной привлекательности, эта книга чрезвычайно трогательна и побуждает читателя глубоко задуматься о собственных представлениях о добре, зле и человечестве в целом. Книга также содержит очень подробное историческое повествование о системе ГУЛАГа, а Солженицын приводит множество исследований и доказательств, подтверждающих его собственное повествование опытом других. Бывают случаи, когда он признает, что некоторые истории или статистические данные не могут быть известны наверняка, но я считаю, что его честность действительно помогает его аргументам. Иногда бывает трудно проследить организацию книги, но это, вероятно, связано с тем, что Солженицын никогда не мог просмотреть всю расшифровку сразу из соображений безопасности.

Я думаю, что для среднего читателя эта книга довольно громоздка, так как даже сокращенная версия состоит почти из 500 страниц и чрезвычайно плотна; хотя для тех, кто хочет глубже изучить ГУЛАГ, я очень рекомендую его. Как пишет Эриксон во введении, произведение написано «русским и в первую очередь для русских… Именно этим читателям в особенности необходимо как можно подробнее узнать правду своей истории…» (Солженицын xiii). Хотя этим усилиям могла помешать неспособность Солженицына опубликовать эту книгу в Советском Союзе, даже для международной аудитории, книга дает подробный взгляд на систему и опыт ГУЛАГа и служит убедительным предупреждением о том, как легко государственные репрессии могут привести к люди действуют боязливо и жестоко по отношению друг к другу.

 

Цитируемые работы

«Александр Исаевич Солженицын». Британская энциклопедия. По состоянию на 26 марта 2021 г. https://www.britannica.com/biography/Aleksandr-Solzhenitsyn.

«Биография».