Я просто не верила что можно так взлететь: Да, да (Lil Kate) слова (текст) из песни

Содержание

Текст песни Lil Kate — Да, Да перевод, слова песни, видео, клип

Кто круче?

Lil Kate

или

Kerry Force

Припев:х2
Я просто не верила, что можно так взлететь.
Мне снесло всю голову напрочь из-за тебя.
Я просто не знала, что можно так взлететь.
Со всех петель, со всех, да-да…

Куплет 1:
Никого не вижу, не смотрю назад.
Словно под гипнозом мои глаза.
Перестали скучными быть вечера.
Я, как жадина хватаю все минуты с тобой, да, да…
Выжить до последней капли все часы,
Выжить просто после, как останемся одни
Выпросить у неба, чтобы ты со мною навсегда, да, да…

Куплет 2:
Искры между нами задевают тела.
Разве можно быть так сильно от тебя безума.
Если встретились мы, значит звезды хотели так, да-да, да-да.
Мне хочется зайти за грань с тобой и дальше.
Переступить черту и о приличии забыть.
Чтоб ты узнал меня такой, как никто раньше.
И плыть с тобою, плыть, да-да.

Припев:х3
Я просто не верила, что можно так взлететь.
Мне снесло всю голову напрочь из-за тебя.
Я просто не знала, что можно так взлететь.
Со всех петель, со всех, да-да…
Chorus: x2
I just did not believe that you can soar.
I completely lost my head because of you.
I just did not know that you can soar.
From all loops, from all, yes, yes …

Verse 1:
I do not see anyone, I do not look back.
Like under hypnosis, my eyes.
Ceased to be boring evenings.
I, like a greedy person, grab all the minutes with you, yes, yes …
Survive to the last drop all watches,
Survive just after how we are alone
To beg from the sky so that you are with me forever, yes, yes . ..

Chorus: x2
I just did not believe that you can soar.
I completely lost my head because of you.
I just did not know that you can soar.
From all loops, from all, yes, yes …

Verse 2:
Sparks between us touch the body.
How can you be so much madness from you.
If we met, it means the stars would like that, yes, yes, yes, yes.
I want to go beyond the edge with you and beyond.
Cross the line and forget about propriety.
So that you recognize me like no one before.
And swim with you, swim, yes, yes.

Chorus: x3
I just did not believe that you can soar.
I completely lost my head because of you.
I just did not know that you can soar.
From all loops, from all, yes, yes …

Скачать

Смотрите также:

Lil Kate — Отпускаю
Lil Kate — дааа
Lil Kate — Звезда
Lil Kate — время как песок по моим рукам
Lil Kate — Упади к коленям моим

«Мы остаёмся здесь» — DOXA

Ника, 37 лет, транс-небинарная персона, она/её.

Башкортостан

В первый день, когда началось полномасштабное вторжение России в Украину, я организовала пикет и шествие с антивоенными плакатами. И организовывала их пару следующих недель, пока меня не замели. Я просто не могла сидеть на месте и бездействовать. В итоге меня задержали, причем не на площади, куда мы собирались пойти, а в относительно потайном месте, где мы с другими активист_ками договорились встретиться. Крутили жёстко, дополнительно пришили «неповиновение при задержании». Было четыре суда: один по неповиновению (после которого меня закрыли на сутки) и три — по пикетам.

Я была готова бороться и продолжать протесты; если придётся — сидеть за них. Но возникли обстоятельства, из-за которых мне нужно было либо «вести себя мирно» на судах, либо потерять возможность обеспечивать семью. Я отделалась минимальными штрафами.

Мысли о том, чтобы уехать, появлялись неоднократно. Но есть несколько причин, чтобы оставаться. Во-первых, нет мест, куда мы с семьей можем поехать так, чтобы не пришлось долго и мучительно вставать на ноги. Здесь и работа, и активизм, и куча других элементов наших деятельностей. Во-вторых, тут всё ещё много важнейших для меня людей, а также почти все родственники. В-третьих, своё будущее я вижу только в активизме, а как свой активизм встраивать в жизнь в других государствах, я пока не нащупала: там совсем иные реалии, не требующие именно моих тем. А из-за границы писать и снимать что-то для жителей РФ мне видится не очень честным и очень дискомфортным.

И есть ещё один грустный пункт: мне сейчас очень худо из-за выгорания и ментальных расстройств. Иногда я не могу ничего, кроме как просто лежать на кровати. И вот так взять, взлететь и куда-то переместиться — видится как неподъёмная и очень пугающая задача.

Из страны уехало много знакомых, в том числе две дорогих мне подруги. Я немного завидую их лёгкости на подъём и бесстрашию перед новыми местами. Но я искренне рада за тех, кто уехал, считаю, что многие из них поступили правильно. Забота о себе и обеспечение своей безопасности — это важно. Только не очень приятно, когда они советуют поскорее валить или учат, как нужно жить.

Мне несколько раз давали такие советы, но я предпочитаю не вступать по этому поводу ни в конфликты, ни в обсуждения. Просто понимаю, что у нас разные условия существования, разный образ мысли, разные подушки безопасности и так далее.

Силы на то, чтобы оставаться, дает в первую очередь общение с замечательными подругами, в том числе соратницами по активизму, и совместные с ними проекты. И, пожалуй, то, что дочь довольно счастлива в своей жизни и в своей компании, отнимать которую совершенно не хочется.

В России условия жизни ухудшились практически для всех людей, но любое ухудшение условий всегда в первую очередь бьет по маргинализованным/угнетённым группам, в том числе по ЛГБТКИА+. Вдобавок к этому, в воздухе повисло требование не отсвечивать. Ведь в мире война — и говорить можно лишь о ней. Так, под шумок, пока голоса ЛГБТКИА+ заглушены, стало проще протаскивать квирфобные законы. Война — это чудовищно важная тема. Всегда и особенно сейчас. Но никто не имеет права заставлять молчать своих сограждан_ок, чьи жизнь и благополучие как прежде, так и теперь, особенно теперь, находятся под постоянной угрозой. Я часто говорю о риторической уловке под названием «апелляция к большей проблеме», которая является неформальной логической ошибкой. Вот здесь — именно она.

ЛГБТКИА+ людям в России я хочу сказать следующее: вы важны! вы ценны! вас любят! Мы имеем право говорить о себе и своих проблемах. Мы имеем право бороться за благополучную жизнь так же, как и все. Война однажды закончится, а мы — останемся. Нам здесь жить. Сил нам всем. В борьбе против войны и в борьбе за свои права!

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Т., 25 лет, небинарный человек, он/она. Южный Урал

О войне волноваться мы начали за несколько недель до 24 февраля, а сердце упало уже 22 февраля на его [Путина] обращении. Мы с партнером в эти дни просто сидели и смотрели в стену в абсолютном шоке. Плохо помню, плакали ли мы в первый день или только через некоторое время, когда начали появляться фотографии и истории. Воспоминания об этом кажутся очень далекими.

Я не хочу никуда уезжать. Это может быть странно, но я с начала войны, наоборот, начала чувствовать гораздо более сильные чувства к России. Мне захотелось быть к ней ближе, потому что мне ее жалко до слез и людей здесь тоже. Я чувствую, что должен быть здесь, что я здесь нужен, что моя помощь нужна другим.

Ради чего мне уезжать? Меня не преследуют уголовно, у меня нет детей. У меня два кота и партнёр, который разделяет мои чувства. И я знаю, что это, возможно, аномалия, не совсем нормальная реакция на нынешнюю ситуацию, и я знаю, как другим страшно, плохо и опасно быть здесь. Я хочу, чтобы все, кто может и хочет, были там, где им лучше. Хотя я уверен, что многие все равно рано или поздно вернутся, потому что они едут не по доброй воле, а в никуда и наверняка хотят назад, но в страну, в которой будет безопасно.

Кажется, я до войны больше думала об отъезде, чем после ее начала. Мы с партнером ненавидели наш город и очень хотели отсюда сбежать, он нас прямо душил. Мы думали насчёт Питера. А потом началась война и мы такие: «Вообще-то этот город ничего, и мы тут очень нужны».

Мы теперь занимаемся выстраиванием местного комьюнити трансгендерных людей, собираем дискуссионные группы. Мы просто поняли, что нужно с нуля начинать, с самых азов, не ждать, когда нам на голову свалятся права, а помогать транс людям уже прямо сейчас. Если и уезжать отсюда, то только тогда, когда коммьюнити будет достаточно крепким, чтобы пережить наше отсутствие.

Конечно, тут и законы всякие о пропаганде новые пытаются писать, и давят на всех сильнее, и гормоны в аптеках или пропали, или подорожали. Но мне кажется, положение ЛГБТ-людей сейчас ровно так же ухудшается, как и положение вообще всех людей, живущих в России, потому что в первую очередь ни у кого нет денег и сложно найти работу. Но, конечно, чем ты более маргинализирован, тем тебе хуже от всего происходящего, тут не спорю. У ЛГБТ-людей еще и ниже шансы найти деньги на переезд.

Меня очень вдохновляет то, что у меня получается фантазировать. У нынешнего правительства нет никакой идеи, ради чего все эти жертвы и мучения. У них всё для того, чтобы чего-то не было, чтобы что-то предотвратить. Мне грустно за целую страну, которая не позволяет себе нафантазировать хоть какое-то ощутимое будущее, какой-то идеал, кроме финансовой безопасности.

Однажды, в первый месяц войны, я вернулась с улицы в пять утра, обклеив две остановки антивоенными наклейками, и пыталась успокоиться перед тем, как лечь обратно спать. И я наткнулась на видео 2020 года с раскладом таро на будущее России. И я помню, как у меня по всему телу бежали мурашки, когда я его смотрела: описание 2022-го года там было ну очень похоже на то, что происходит сейчас. Расклад говорил о том, что совсем скоро это правительство уйдёт и россияне поймут, что все это время могло быть лучше. И чем дальше шёл расклад, тем сильнее я верила, что правительство сейчас роет себе могилу, что это, возможно, именно то, на чем оно споткнётся. И тут я начала фантазировать.

Я фантазировала о том, какими после смены власти будут вечерние шоу, какими будут сериалы и фильмы, о чем будут говорить громко и с облегчением. А какие интересные книжки начнут писать, ух! Я фантазировала о своём будущем, о том, чем мы будем заниматься и как будем путешествовать по России, как будем восстанавливать все разрушенное, внутри и снаружи. Это даёт мне цель, чувство, что я живу для чего-то и к чему-то стремлюсь.

Мне помогает выписывать все свои идеи, желания, как все должно быть, какую Россию мы хотим, хотим ли мы вообще Россию, или мы хотим, чтобы все это развалилось на маленькие кусочки, каждый из которых отвечал бы сам за себя? Какой мир мы хотим?

Ещё в начале войны я читал «Бредовую Работу» Дэвида Гребера и подцепил там чрезвычайно важный концепт для меня (не им придуманный) — «удовольствие быть причиной». Это то, что помогло мне в начале, когда я чувствовала себя бессильно, бесполезно, как будто меня положили в коробочку и трясут, и я ничего с этим сделать не могу. Мне очень помог активизм. Я почувствовала свою (ино)агентность и ощутила, что я могу влиять на мир, даже если я не вижу результаты сразу. Например, я наклеила кучу антивоенных наклеек, 95% из них содрали за несколько часов, но штук 5 осталось на несколько недель на остановке и на перилах самой дешевой аптеки в округе. Как много людей их успело увидеть? Уйма! Это меня очень подбадривало. Я фантазировала об этих людях: что они подумали, обрадовало ли это их?

Я очень хочу видеть каждого ЛГБТ-человека на похоронах этого режима, так что держитесь ради того, чтобы как минимум пошутить самые смешные шутки, а как максимум — чтобы всем вместе, взявшись за ручки, построить новую страну! Вдохновляйте друг друга и верьте, что Россия будет свободной!

Владимир, 18 лет, гей, он/его. Краснодарский край

Помню, какой ужасной была поездка в университет 24-го февраля, какую тревожность, до этого незнакомого типа, я стал испытывать. Вернувшись с пар, я не остался в общежитии, а поехал на остаток дня к подруге. Мы готовили и обсуждали происходящее. Рядом с кем-то близким всегда легче переживать подобное.

До начала войны я хотел уделить больше внимания эффективному распределению времени, а ещё начать заниматься танцами. Вообще, 2022 год планировался как год любви к себе, год избавления от комплексов и становления собой. И если до войны я мог воспринимать Россию как комфортную для жизни страну и верил в то, что будущее здесь может быть светлым, то после ее начала надеяться на что-то хорошее тут я практически перестал. Да, мне еще хочется верить: Россия будет свободной, мирной страной с достойными людьми у власти. Однако когда это наступит и вынесу ли я жизнь здесь до этого счастливого момента, я не знаю.

В последние годы я мечтал когда-нибудь отправиться за границу учиться, а потом и переехать в другую страну. С начала войны это желание лишь укрепилось, но теперь я понимаю, что в страну мечты попасть будет наверняка труднее.

Я отлично понимаю тех, кто уезжает, и, кажется, сделал бы то же самое, будь у меня такая возможность. Безопасность и комфорт, на мой взгляд, превыше всего. В то же время мне легче, когда я осознаю, что остался здесь не один. Понимание того, что тяжело не только мне, но и тысячам людей, которые здесь живут, сталкиваются с подобными моим проблемами и не сдаются, придает сил.

В России теперь труднее заниматься ЛГБТ-активизмом, поскольку все сфокусированы на вторжении в Украину, а проблемы ЛГБТ-людей сейчас, мягко говоря, не первостепенны. Ситуация печальная, поскольку квиры все еще находятся под давлением, а российское общество никак не приближается к тому, чтобы стать толерантнее. Но мне придает сил общение с приятными мне людьми и желание обеспечить себе хорошее будущее.

Чего точно стало больше, так это встреч с близкими и общения с ними в целом. Лишь вместе с дорогими людьми можно пережить эти события. Я считаю, что сейчас нельзя опускать руки, и нужно продолжать идти к своим целям, совершенствоваться.

ЛГБТ-людям в России я хочу сказать следующее: вы все невероятно сильные и обязательно справитесь с трудностями на пути к благополучию и справедливости. Война закончится, Путина запомнят как военного преступника, справедливость восторжествует.

В день, когда кончится война, я увижусь с близкими, чтобы поблагодарить их за то, что все это время они были рядом и не дали отчаяться. Конечно, в этот день я дам себе расслабиться и поразмышлять о том, что может произойти дальше.

Алина, 24 года, бисексуалка, она/ее. Москва

Сначала у меня было отрицание и какое-то оцепенение. Я помню, что читала новости про обстрелы и у меня было ощущение, что я смотрю фильм или читаю исторические сводки. Возможно, это была дереализация. А потом я прочитала в Твиттере пост какого-то мужчины из Николаева, который писал, что у них разбомбили вокзал, и просил помочь уехать — и меня просто прорвало, я начала рыдать. Мой дедушка был из Одессы, мои прабабушка и прадедушка там похоронены, я несколько раз была и в Одессе, и в Николаеве, я там впервые в жизни увидела море, это очень дорогие моему сердцу места. От этого было ощущение какой-то очень детской обиды: «Как вы смеете, не трогайте, хватит, отстаньте от Одессы, ну пожалуйста». Сейчас я, конечно, понимаю, что «it’s not about me», но первая реакция была очень эгоистичная. А мыслей никаких как будто не было.

У меня и до войны было ощущение, что всё может стать очень плохо в любой момент и остаётся только жить одним днём, оптимисткой я никогда не была. Но до войны это были ожидания в духе «меня уволят со всех работ, и я останусь вообще без денег» или «меня бросят все друзья, и я останусь одна навсегда». А теперь я опасаюсь того, что цены могут вырасти в 10 раз за один день, или в стране могут объявить военное положение, или Москву будут бомбить, или меня посадят за использование слова «война», или все мои друзья уедут и я больше никогда их не увижу. Ну и я ещё узнала много о том, как я справляюсь с чрезвычайными ситуациями (неплохо справляюсь, как выяснилось).

Из-за войны мне стало наконец достаточно плохо, чтобы перестать отрицать свою депрессию и дойти до психиатра. Ещё я стала волонтёрить — помогать вывезенным в Россию украин_кам. Что для меня радостно — я стала более глубоко, чем раньше, интересоваться театром, призналась наконец самой себе в том, что правда хочу этим заниматься. Это эффект антидепрессантов, я думаю.

Честно говоря, я очень рада, что много моих хороших друзей и знакомых, в том числе ЛГБТИК+, пока остаются здесь. В начале войны было ощущение, что все уедут и я просто останусь тут наедине с Путиным, но нет, вокруг меня по-прежнему много прекрасных людей, которые, как могут, протестуют, помогают украин_кам, донатят деньги, поддерживают друг друга, просто сохраняют себя живыми и человечными.

Про уехавших — мне жаль, что многие мои хорошие знакомые теперь далеко, но я могу их понять, конечно. Есть какое-то дурацкое ощущение, что нам теперь не понять друг друга, что они наверняка осуждают меня за то, что я осталась, и я даже не пишу практически никому из них. Я понимаю, что в реальности это не так, но это такое ощущение, от которого сложно избавиться.

В какой-то момент буквально все вокруг собирались уезжать чуть ли не одним днем, в том числе две мои ближайшие подруги, и я поддалась общей панике и стала тоже планировать отъезд. В голове всё время звучали слова Шульман: «Не принимайте решение из точки паники», но тогда казалось, что времени на раскачку нет и нужно уезжать прямо сегодня-завтра, иначе катастрофа. А потом перестали работать Visa и Mastercard, билеты куда угодно стали стоить бешеных денег, рейсы стали постоянно отменять, было непонятно даже, смогу ли я вернуться когда-либо, если уеду. В общем, мне было очень страшно, стало понятно, что я этого не выдержу и мне проще остаться. А потом паника прошла и стало ясно, что жить в России всё-таки можно, и я решила оставаться до тех пор, пока у меня будут тут жильё, работа и друзья и пока не будет прямой угрозы моей жизни.

Возможно, я бы уехала и сейчас, если бы нашла работу или учёбу за границей, но уезжать в никуда я не готова. Кроме того, я просто очень привязана к своему дому, семье, друзьям, городу, я, в конце концов, филолог-русист, у меня нет партнёр_ки, с котор_ой мы могли бы уехать вместе, у меня депрессия, которая не способствует адаптивности, — боюсь, мне было бы очень сложно адаптироваться в новой стране.

Мне сложно судить о положении ЛГБТИК-людей в России на своём опыте, потому что у меня давно нет никаких отношений и я рассказываю о своей ориентации только людям, о которых точно знаю, что они ЛГБТИК-френдли. Получается, что я бисексуалка, но с дискриминацией по этому поводу не сталкиваюсь. Но я думаю, с одной стороны, проблемы ЛГБТИК-людей просто отошли на второй план в связи с войной, о них стали меньше писать и говорить. С другой стороны, стало ещё больше стигматизации: пропаганда регулярно использует гомосексуальность как повод для оскорбления, есть проект вот этого нового закона про «пропаганду нетрадиционных отношений», Российская ЛГБТ-сеть и все медиа, которые могли о нас что-то писать, — иноагенты. Репрезентации ЛГБТИК-людей в культуре, боюсь, будет всё меньше и меньше со временем, потому что цензура ужесточается, иностранная культура становится труднодоступной. Ну и ещё опыт ЛГБТИК-людей часто мало чем отличается от опыта цисгетеро людей: война сильно ухудшила положение всех россиян, независимо от сексуальных предпочтений и гендерной идентичности.

Мне помогают антидепрессанты, терапия, мои друзья и знакомые, волонтёрство, моя мама, с которой мы вместе волонтёрим, моя работа, мой интерес к театру, моё желание узнать, что будет дальше, красивые вещи, которыми я стараюсь себя окружать, всякий приятный отдых вроде прогулки или игры в пинг-понг — в общем, помогает просто жить жизнь, потому что она не закончилась. Россия будет свободной, квирной и мирной.

Главная героиня в фильме «Кролик Джоджо» на вопрос о том, что она сделает, когда кончится война, отвечает, что будет танцевать. Я, наверное, сначала заплачу, а потом тоже попробую станцевать.

Елена Л., бисексуалка, город N

Я ЛГБТ-активистка, уже больше трёх лет я волонтерю в комьюнити-центре, сейчас это единственный центр в моём городе. Я составляю расписание оффлайн-событий и провожу их, веду группы поддержки для ЛГБТ-людей.

В первый день войны я не очень верила в возможность такого события. Больше всего меня поразило то, как со стороны провластных СМИ это быстро стало историей про боевые действия, которые ведутся где-то в другой части мира, а не в соседнем государстве. Не могла поверить в этот ужас и надеялась, что война быстро закончится. Первые несколько дней я не могла плакать из-за шока от происходящего. В какой-то момент у меня получилось, и я целый месяц через день плакала в метро по дороге в центр.

Когда я смотрю на календарь, я удивляюсь тому, что уже июль. Кажется, будто бы до сих пор 24 или 25 февраля.

Я не могу закрыть глаза и сделать вид, что все правильно. Банально, но мне не позволяет этого мое историческое образование. У меня есть понимание и умение сравнивать, понимать и анализировать происходящее. И, наверное, еще сложный момент в том, что моя девушка из Украины. И мне кажется, что вся наша история делится на эти два момента: есть мой опыт, мои чувства, и есть еще ее опыт как человека, который жил там. У меня нет возможности уехать: нет ни денег, ни работы. Я решила остаться здесь. Точно есть те, кто останется в стране, потому что они просто не могут себе это позволить.

Я очень горжусь тем, что многие люди, которые занимаются антивоенным активизмом, — это ЛГБТ-люди. И до войны мы знали, каково это — когда система пытается тебя исторгнуть, сказать, что тебя нет, что ты шпион или агент. Во многом из-за этого ЛГБТ-активист_ки очень активно включились в антивоенную кампанию.

В повседневной жизни я замечаю, что вырос уровень агрессии по отношению к квир-людям. В принципе люди стали более раздраженные, могут накричать или выплеснуть агрессию иначе. Мы будто бы вступили на новый виток, когда наше сообщество объявили урной для слива ненависти обычных людей. Государство словно кричит: «Мы покажем Мариуполь, покажем их бывшие комьюнити-центры и скажем, что нужно защитить детей от этого». Это деморализует активист_ок: идет война, а ещё рассматриваются законы о гей-пропаганде и появляются всё новые иноагенты. Я смотрю на положение дел и думаю, что уже никто не сделает каминг-аут, потому что это становится всё сложнее и сложнее.

Мне не хватает ЛГБТ-контента на русском языке: многие платформы из-за войны закрылись и теперь всё приходится смотреть на испанском, английском или французском языках. Меня воодушевляет квир-стендап, несколько раз я была на открытых микрофонах. Выступления помогают: я могу высказаться, говорить о том, что меня волнует. Это стало таким глотком свежего воздуха. Ещё я хожу на консультации к психолог_иням, это тоже хорошая возможность обсудить актуальные для меня проблемы.

Я задумалась о своих занятиях вне работы и активизма. Я начала рисовать, была на занятии по лепке из глины, чаще стала общаться с близкими. Мне повезло с тем, что у меня очень поддерживающее окружение и принимающие родители.

ЛГБТ-людям я хочу сказать, что вы не одни: вы не одни ни в России, ни во всём мире. ЛГБТ-люди из других стран помнят о вас, знают, что вы есть, и знают о сложностях, с которыми мы сталкиваемся. Важно помнить, что вы имеете полное право на жизнь в этой стране. Мы отсюда никуда не денемся: такие, как мы, будут продолжать рождаться в России, и никакая реклама майонеза с идеальной гетеронормативной семьёй этого не изменит. Мы будем здесь, кто бы что ни говорил.

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Как молодой американец избежал запрета на полеты

25-летний американский студент-медик, выросший в Индиане, провел последние три года, пытаясь вытянуть информацию из правительства и очистить свое имя. В прошлом году он подал в федеральный суд иск из-за своего списка наблюдения, присоединившись к четырем другим американцам-мусульманам, которых представляют юристы из мичиганского отделения Совета по американо-исламским отношениям. Это дело все еще продолжалось, когда в сентябре этого года Кадура внезапно получил краткое, лаконичное письмо от правительства, в котором говорилось, что его больше нет в списке и что он может беспрепятственно сесть на самолет.

Полет Кадуры 15 января был его первой попыткой воспользоваться этим недавно восстановленным правом. После многих лет произвольных и капризных притеснений на границах и в аэропортах он почувствовал невыносимую тревожность по поводу поездки. «Я даже не могла спать всю ночь, пока не подумала об этом», — сказала Кадура

The Intercept . «Я принимал лекарство от кашля, чтобы вызвать сонливость, но я был так напуган перспективой полета на следующий день, что не мог заснуть».

Прежде чем Кадура прибыл в О’Хара, он попытался зарегистрироваться онлайн через приложение на своем телефоне, но не смог этого сделать. Добравшись до аэропорта, он попытался зарегистрироваться в терминале JetBlue, но компьютер сообщил ему, что это тоже невозможно. Подойдя к представителю авиакомпании, чтобы пройти регистрацию вручную, он прождал почти час, пока дежурный разговаривал по телефону с представителем DHS, передавая вопросы Кадуре о цели его визита в Нью-Йорк.

Наконец, после получения посадочного талона, несколько агентов TSA сопроводили его в специальную комнату безопасности, изолированную от других пассажиров, для частной проверки безопасности. «Я сказал им: «Я знаю правила», чтобы дать им понять, что я привык к таким вещам. После того, как они обыскали меня, они отпустили меня и сел на мой рейс в обычном режиме», — сказал Кадура. «После многих лет, когда я не мог летать, я все еще не верил в это. Я был уверен, что что-то произойдет, до последней минуты, пока самолет не поднялся в воздух».

Полет Кадуры в Нью-Йорк ознаменовал его первую успешную попытку сесть на самолет с тех пор, как ему впервые помешали это сделать в 2012 году. неоспоримая и, казалось бы, произвольная база данных, может полностью перевернуть жизнь человека.

I N ФЕВРАЛЬ 2011 , в Ливии началась волна протестов, которая вскоре переросла в массовое восстание против правительства Муаммара Каддафи. Поскольку внимание международных средств массовой информации было приковано к арабской весне, Кадура, родившаяся в семье ливийцев, стала известна в Твиттере как молодой активист, пишущий твиты под псевдонимом @Cyrenaican. В марте того же года он уехал в Ливию, где, по его словам, провел шесть месяцев, помогая управлять импровизированными конвоями гражданской помощи через границу из Египта и работая англоязычным помощником для журналистов из

New York Times , Associated Press, GQ, и Al Jazeera English.

Когда он вернулся в Соединенные Штаты в августе 2011 года, Кадура говорит, что его тепло встретили таможенники в аэропорту, которые сочувствовали его участию в народной революции, поддерживаемой Западом.

Вскоре после этого у него начались проблемы с путешествиями.

В декабре 2011 года Кадура вместе со своим братом и отцом, в возрасте 17 и 57 лет, были задержаны на несколько часов, когда возвращались в Мичиган через канадскую границу. «Когда они отсканировали мой паспорт, на их экране возникла какая-то проблема, и они сказали нам остановить машину», — сказал Кадура. «Они вручили нам оранжевую карточку с надписью «ATS-L x 3», а затем отвели нас в комнату, где начали допрашивать нас и обыскивать все наши вещи».

В то время он не знал, что Кадура была отмечена Автоматизированной системой нацеливания DHS, или ATS, программой, первоначально созданной для выявления потенциально опасных контейнерных грузов, но позже расширенной для присвоения рейтингов риска отдельным людям. Кадура и его семья были задержаны на шесть с половиной часов, подверглись тому, что Кадура назвал «унизительными» обысками, а их мобильные телефоны и другие электронные устройства были изъяты для «досмотра». «Они не дали нам никаких объяснений, почему они так с нами обращаются», — сказал он. «Хуже всего было видеть, как они обращались с моим отцом как с преступником, который был старше и работал на нас всю свою жизнь. На это было действительно больно смотреть».

Министерство внутренней безопасности отказалось комментировать эту статью.

В течение следующих нескольких месяцев Кадура, в то время студентка Университета Пердью, могла путешествовать без серьезных происшествий. Однако в сентябре 2012 года, после смертельного нападения на посольство США в Бенгази, для него, как и для многих других американцев ливийского происхождения, все начало меняться.

На обратном пути в Соединенные Штаты из поездки к семье в Торонто Кадуру остановили на границе США, надели наручники и продержали под стражей почти восемь часов. «После того, как я подъехал к переходу и офицер просканировал мой паспорт, он приказал мне выйти из машины и идти задом наперед, заложив руки за голову, на открытую площадку возле перехода», — сказал он. «Все остальное движение было заблокировано позади меня, и люди смотрели и снимали видео на мобильные телефоны, как будто они видели, как захватывают крупного террориста».

«Позже, когда я был в камере предварительного заключения, я спросил их, зачем все это было необходимо», — добавила Кадура. «Они сказали мне, что это для их защиты и для меня, чтобы меня не застрелили».

Кадура снова подверглась унизительным обыскам и допросам. Агенты ICE отклонили его просьбы о телефонном звонке и конфисковали его телефон, заявив, что свяжутся с ним, чтобы вернуть его в течение 24–48 часов. В итоге он не получал телефон почти два месяца.

900:04 Было около часа ночи, когда Кадуре, прибывшей на перекресток около 17 часов, наконец разрешили въехать в Соединенные Штаты. Дезориентированный и расстроенный своим опытом, без телефона или GPS, чтобы направлять его, он прибыл домой в Индиану в 7 часов утра

B Y НА ЭТОТ РАЗ . Кадура все больше и больше беспокоился из-за тщательного изучения, которое он получал от правительства США. «У каждого ливийского мужчины, которого я знал, был подобный опыт, и все начинало вызывать беспокойство, но я все еще не до конца понимал, насколько глубоко это зашло», — сказал он.

22 октября 2012 г., когда Кадура пытался сесть на рейс Турецких авиалиний, чтобы навестить свою мать, которая находилась в Ливии на мусульманский праздник Курбан-байрам, на стойке регистрации ему сообщили, что его не пустят на борт. полет. «Они просто прямо сказали мне, что мне не разрешено сесть на самолет, и я не получу компенсацию. Я возмутился и начал требовать объяснений, но больше мне ничего не сказали», — сказал он. «Через некоторое время сотрудник службы безопасности, который казался более сочувствующим, отвел меня в сторону и сказал, что я не могу летать, потому что я внесен в список запрещенных для полетов».

2 ноября адвокату Кадуры, работавшему на безвозмездной основе через Совет по американо-исламским отношениям, позвонил агент ICE и попросил о встрече с Кадурой, чтобы обсудить содержимое его телефона.

Когда этот запрос был отклонен, агент позвонил ему напрямую. Во время звонка Кадура говорит, что агент прямо угрожал ему серьезными преследованиями со стороны правительства, если он не согласится встретиться с ним наедине, заявив, что теперь встреча должна быть «без присутствия моего адвоката или даже без моего ведома адвокату об этом». ”

Кадура также говорит, что агент ICE сказал ему, что «единственный способ убрать свое имя из списка запрещенных для полетов» — это согласиться работать на правительство в качестве информатора.

ICE отказалась отвечать на вопросы о Кадуре.

Кадура отказалась от предложения стать осведомителем. Не имея возможности путешествовать, а правительство отказывалось подтвердить или опровергнуть, был ли он объектом какого-либо уголовного расследования, он был парализован страхом перед тем, что может произойти дальше. «Я был сосредоточен на учебе и готовился к поступлению в медицинскую школу, но к этому времени в моей голове был беспорядок», — вспоминал он.

«Я был в ужасе и даже не знал, что будет происходить со мной или моей семьей изо дня в день».

Адвокат Кадуры подал жалобу от его имени через Программу расследования возмещения ущерба путешественникам, созданную DHS в 2007 году для «решения возможных проблем с ошибочной идентификацией списка наблюдения». 8 мая 2013 года департамент ответил на жалобу письмом, в котором отказывалось признавать, действительно ли он был в списке лиц, которым запрещены полеты. Кадура и четверо других американцев-мусульман подали иск 15 месяцев спустя.

Пока этот судебный процесс продолжался, в апреле 2015 года ACLU подал отдельное дело, которое заставило правительство по крайней мере проинформировать граждан США о том, находятся ли они в списке запрещенных для полетов или нет. Несколько месяцев спустя адвокаты Кадуры отправили электронное письмо в Министерство юстиции с просьбой рассмотреть жалобу Кадуры в соответствии с новыми, чуть более прозрачными правилами.

Взамен им было отправлено электронное письмо от DHS, в котором говорилось, что правительство «пересмотрело запрос г-на Кадуры о возмещении ущерба» и теперь внезапно не возражает против его полета. Хотя его адвокаты тщательно готовились к тому, чтобы доказать, что он не представляет угрозы безопасности и должен быть исключен из списка лиц, которым запрещены полеты, эта «переоценка» его статуса сделала этот вопрос спорным. Действительно, судя по всему, правительство произвольно изменило его статус, посчитав Кадуру внезапно достаточно безопасным, чтобы летать, не получая никакой новой информации.

O ДНЕМ пятницы, 15 января, Кадура вздохнул с облегчением, когда его самолет приземлился в международном аэропорту имени Джона Кеннеди в Нью-Йорке. Несмотря на специальную проверку службы безопасности, которую он получил в Чикаго, он чувствовал себя необремененным. «После того, как я добралась до Нью-Йорка, я просто почувствовала, что на каком-то уровне я нормальная и снова стала частью общества», — сказала Кадура. «Я всю свою жизнь прожил в Соединенных Штатах, и после того, как начались эти проблемы, я почувствовал, что сделал что-то не так, и мне больше не рады в моей собственной стране».

Высокий и в очках, Кадура говорит с легким среднезападным акцентом, что является отражением его воспитания в Индианаполисе. Сейчас он учится на врача в Чикагской медицинской школе. В 2014 году его приняли в Бостонский университет Тафтса, но ему пришлось отклонить предложение, не зная, сможет ли он вылететь домой, чтобы навестить своих родителей и семью в Индиане.

Хотя Кадура теперь не внесен в список лиц, которым запрещены полеты, его адвокаты считают, что его имя, вероятно, осталось в других базах данных государственной безопасности, таких как обширная база данных проверки террористов ФБР, содержащая «известных и подозреваемых террористов», которая предоставляется местным правоохранительным органам как так и зарубежных стран. Летом 2014 года The Intercept публиковал истории, показывающие, что база данных выросла до сотен тысяч имен, и правительству не требовались «конкретные факты» или «неопровержимые доказательства», чтобы тайно обозначать людей, включая американских граждан, как террористов.

Несмотря на то, что ему разрешили сесть на его недавний рейс, на посадочном талоне Кадуры стояла торговая марка «Quad-S», указывающая на то, что он подлежит повышенному контролю. Ссылаясь на возможность того, что его могут снова задержать на границе или во время международного перелета, его адвокаты посоветовали воздержаться от поездок в такие страны, как Турция, Кения или даже Соединенное Королевство, где иностранные правительства могут ошибочно обвинить его в терроризме, учитывая его прошлое. включение в список запрещенных для полетов и вероятное присутствие в TSDB.

Опыт последних нескольких лет сделал Кадуру беспокойной, пессимистичной и несколько пресыщенной. Проведя почти всю свою жизнь в Соединенных Штатах — он родился в Канаде, но приехал в США в младенчестве — Кадура никогда не ожидал, что с ним внезапно начнут обращаться как с чужаком. В разгар Арабской весны, когда мир был полон оптимизма в отношении потенциала революций, охвативших Ближний Восток и Северную Африку, и когда американцев ливийского происхождения, таких как он, активно поощряли путешествовать, оказывать помощь и работать со СМИ в поддержку восстания он внес свой вклад. Впоследствии, когда революция пошла на убыль, к нему и многим другим относились не как к героям, а как к изгоям.

Даже сейчас, после того, как ему удалось удалить свое имя из списка запрещенных к полетам, Кадура остается неуверенным в том, что ждет его в будущем. «В данный момент я чувствую облегчение, но я также чувствую, что эти проблемы на самом деле не исчезают», — предсказал он. «Политическая обстановка, очевидно, становится очень пугающей для мусульман в США, и когда вас помещают в подобные секретные списки, это всегда может быть использовано против вас в будущем».

«Мне было всего 22 года, когда меня впервые внесли в список лиц, которым запрещено летать, — сказала Кадура. «Несмотря на то, что против меня никогда не выдвигалось никаких обвинений или обвинений, если я когда-нибудь решу, что хочу высказать свое мнение или быть политически активным в будущем, это всегда будет висеть надо мной».

Верхнее фото: агенты службы безопасности патрулируют международный аэропорт имени Джона Кеннеди в Нью-Йорке, 27 декабря 2009 г.

Перейти к основному содержанию (нажмите Enter).

Поиск Поиск

Прошло 20 лет с 11 сентября, когда террористы угнали четыре коммерческих авиалайнера и направили их в знаменитый Всемирный торговый центр Нью-Йорка, Пентагон и поле в сельской местности на западе Пенсильвании, убив почти 3 000 граждан США.

Были ли события того дня запечатлены в вашей памяти навсегда, или вы были слишком молоды, чтобы понять это в то время, этот день, как знают все американцы, изменил ход нашей повседневной жизни.

Благодаря Интернету вы можете легко найти отчеты о том, что произошло 9/11 от выживших, спасателей, семей жертв и официальных лиц, расследовавших случившееся. Два нью-йоркских военно-воздушных национальных гвардейца, которые находились в Северо-восточном секторе ПВО (теперь это просто Восточный сектор ПВО) в сельской местности Рима, штат Нью-Йорк, дают представление о роли вооруженных сил в тот день. NEADS было поручено искать пропавшие самолеты и поднимать истребители в ответ на атаки.

Майор Национальной гвардии ВВС Нью-Йорка Джереми Пауэлл был 31-летним техническим сержантом, принимавшим участие в учениях Vigilant Guardian, когда ему было 9 лет./11 произошло. Он был первым военным, узнавшим об угонах, приняв первый звонок из бостонского центра Федерального авиационного управления. Мастер сержант. Стасия Раунтри была 23-летним старшим летчиком, работавшим специалистом по идентификации. Vigilant Guardian были ее первыми крупными учениями NORAD.

Как и все остальные, Пауэлл и Раунтри хорошо помнят тот день.

Сначала было много путаницы.

NEADS потребовалось некоторое время, чтобы понять, что события 11 сентября были реальным сценарием, а не частью учений. Как только они это сделали, возникла еще большая путаница в попытках найти пропавшие самолеты, которые, казалось, всегда были на шаг впереди них.

«Мы относились ко всей информации, которую мы получали, как к информации в режиме реального времени, не понимая, что она поступала к нам с опозданием», — сказал Раунтри, который фактически стал связующим звеном между FAA и военными до конца того дня.

«Мы пытались выяснить пункт отправления, сколько людей было на борту, насколько велик был самолет на самом деле, и учесть все это. Таким образом, истребители [F-15 и F-16], когда они поднялись в воздух, знали бы, что у них в поле зрения нужный самолет», — сказала она.

«Я оставался на телефоне 12-14 часов, просто обзванивая все базы и спрашивая, как быстро бойцы смогут вооружиться, подняться в воздух и могут ли они отправиться в определенное место», — сказал Пауэлл.

Между первым звонком в FAA и первой авиакатастрофой прошло немного времени.

Прошло всего 10 минут между тем моментом, когда Пауэлл сделал первый звонок в NEADS по поводу угона самолета, и моментом, когда первый самолет, рейс 11 American Airlines, врезался в Северную башню — недостаточно времени, чтобы поднять истребители в воздух.

Согласно отчету Комиссии по терактам 11 сентября, вызов из бостонского центра FAA поступил в NEADS в 8:37 утра. а затем в 8:53 они были в воздухе», — сказал Пауэлл.

Но было слишком поздно, чтобы помочь американцу 11, который врезался в Северную башню Всемирного торгового центра в 8:47 утра.

В тот же день поступило еще несколько сообщений об угонах.

К концу дня Раунтри сказала, что, вероятно, 19 или 20 самолетов расследуются ею и другими специалистами по идентификации как возможные угоны. Только первые четыре — American 11, United Airlines Flight 175, American Airlines Flight 77 и United Airlines Flight 93 — были реальными.

В какой-то момент появились сообщения о том, что американец 11 все еще находится в воздухе. Авиадиспетчеры, вероятно, перепутали его с американским 77, который находился где-то над Вашингтоном, округ Колумбия, в воздушном пространстве. Раунтри сказала, что она пыталась связаться с Вашингтонским центром FAA, чтобы получить информацию о нем, в то время как истребители базы ВВС Лэнгли пытались добраться до столицы.

«Наверное, это было всего пару минут, но мне это казалось целой жизнью. Потом мы получили сообщение о том, что самолет врезался в Пентагон», — вспоминал Раунтри. «Я активно пытался найти этот самолет, и я чувствовал, что у нас, возможно, было некоторое время. Мы этого не сделали».

Были разговоры о летчиках-истребителях, приносящих высшую жертву.

Истребители предназначались только для слежения за потенциально угнанными самолетами, но Раунтри сказал, что было обсуждение этих пилотов, приносящих окончательную жертву.

«На случай, если у них не будет оружия, и если нам придется применить силу, они обсуждали, должны ли эти парни пойти в камикадзе или нет», — сказала она, имея в виду, что некоторые пилоты подумывали о том, чтобы рисковать своей жизнью, используя свои самолетов, чтобы остановить угнанные реактивные лайнеры. «Это было страшно, когда вы думали о возможности того, что им придется это сделать».

Было душераздирающее чувство надежды на рейс 93.

Хотя все аварии были шокирующими, Раунтри сказала, что для нее United 93 была самой печальной. Они пытались найти самолет на радаре и позвонили в FAA, чтобы получить обновленную информацию о местоположении.

«Они сказали: «Он упал», а мы думали, что он приземлился», — вспоминал Раунтри. Но когда запросили подтверждение посадки, информация уточнилась — разбился. «Для нас у тебя был проблеск надежды, а потом…»

NEADS был эвакуирован 12 сентября благодаря неизвестному самолету.

На следующий день после 11 сентября сотрудники NEADS были эвакуированы, потому что в то время там находился неизвестный самолет, и никто не должен был находиться в воздухе.

«Были истребители, возвращавшиеся из воздушного патрулирования над Нью-Йорком… поэтому наш командир приказал им подняться на сверхзвуке туда, где мы были, чтобы они могли понять, что это было. Они думали, что оно направляется к нам», — сказал Раунтри.

Это оказался безобидный гидросамолет, и он был вынужден приземлиться.

11 сентября изменили роль секторов ПВО.

«В то время основное внимание уделялось тому, что мы наблюдали за людьми, пришедшими, чтобы напасть на нас извне, — сказал Пауэлл. «На самом деле мы не были сосредоточены на внутренней части».

«Никто не думал, что кто-то пойдет дальше и будет использовать самолеты, которые находились в США, для чего-то, поэтому наш радарный охват указывал на это», — объяснил Раунтри. «Теперь наше покрытие определенно увеличилось. Сегодня ночь и день, а не тогда».

В этом секторе появились новые и развивающиеся технологии.

«Наши компьютерные системы больше и лучше… Вы должны видеть все радары, которые сейчас подключены. Все, что видит FAA, видим и мы. Мы гораздо более активно участвуем в идентификации всех самолетов в Соединенных Штатах, — сказал Пауэлл.

До 11 сентября Раунтри говорил, что не всегда может связаться с ответственным персоналом в центрах FAA. Теперь они могут.

«Нам действительно не нужно было разговаривать с различными начальниками Центра управления воздушным движением. Теперь у нас мгновенная связь со всеми», — сказала она.

С тех пор военные следят за небом над США.

«Многие люди даже не осознавали, что мы, вероятно, были там, или что мы вообще делаем, что может быть хорошо», — сказал Пауэлл. «Это укрепляет идею о том, что кто-то всегда наблюдает за вами, особенно в небе. FAA находится там — это их воздушное пространство — но и военные тоже».