Стихи довлатова о любви: Стихи Сергея Довлатова. — Татьяна Иванова
Стихи Сергея Довлатова. — Татьяна Иванова
3 сентября 2016 года Сергею Довлатову – русскому писателю исполнилось бы 75 лет. Он умер в Америке в 1990-ом и там похоронен. 12 лет — в СССР его не печатали, за 12 лет, живя в Америке, он издал 12 книг. Этот большой, красивый и талантливый человек везде был глубоко одиноким и несчастным. Его темное русское пьянство — было формой самоубийства. Первая книга на родине вышла спустя полгода после его смерти.
В конце 90-тых я прочитала у Довлатова «Зону»:
«Вообще страсть к неодушевленным предметам раздражает меня. Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное долготерпение рыбака, безрезультатная, немотивированная храбрость альпиниста, горделивая уверенность владельца королевского пуделя… Короче, не люблю я восторженных созерцателей. И не очень доверяю их восторгам. Я думаю, любовь к березам существует за счет любви к человеку»
Позднее читала его «Иностранку», «Филиал», «Демарш энтузиастов», записные книжки.
«Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря – беспринципных.»
«Не думал я, что самым трудным будет преодоление жизни как таковой»
Из эссе Иосифа Бродского о Сереже Довлатове:
«Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта — большая редкость.
При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался.
Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку».
Довлатов писал и стихи, предлагаю вам почитать несколько стихотворений (взяла из интернета):
Стихи Сергея Довлатова
«Жизнь коротка»
Кончается история моя.
Мы не постигнем тайны бытия
вне опыта законченной игры.
Иная жизнь, далекие миры —
все это бред.
Разгадка в нас самих.
Ее узнаешь ты в последний миг.
В последнюю минуту рвется нить.
Но поздно, поздно что-то изменить…
ПОГОНЯ
(веселая песенка)
А след по снегу катится
Как по листу строка
И смерть висит как капелька
На кончике штыка
Под ветром лес качается
И понимает лес
Что там где след кончается
Сосновый будет крест
А снег сверкает кафелем
Дорога далека
И смерть висит как капелька
На кончике штыка.
……………………………………………………….
Встретились мы с ним в безлюдном парке.
-Здравствуйте, любезности потом,
Эта женщина — моя! Я ей дарил подарки
С нею завтракал в кафе полупустом.
На моей сорочке след ее помады
Ею простыни мои измяты!-
Я сказал и молча закурил.
А соперник мой заговорил.
-Я не спорю,-отвечал он кратко,-
Но однажды на закате дня
Вы прошли, и женщина украдкой
Искоса взглянула на меня. —
Вот и все. Не знаю почему,
Как я позавидовал ему.
…………………………………………………………
Мне часто снится асфальт под ливнем
Он стал рекою, в нем тонут звезды
Я вспоминаю дома и лифты
Я вспоминаю пока не поздно
Твой взгляд последний, мной непонятый
И воротник плаща приподнятый
Еще окурок у порога
И бесконечную мою дорогу.
Светлане
Я в эту ночь расставляю часовыми,
Вдоль тихой улицы ночные фонари,
И буду сам до утренней зари,
Бродить с дождем под окнами твоими.
Шататься городом, чьи улицы пусты,
И слушать, как шумит листвою ветер.
Лишь для того, чтоб утром, на рассвете
Услышать от любимой – «Это ты?»
Всё так. И жизнь коротка, и человек одинок. Хорошо, что есть книги – лёгкий оттиск души человеческой…
Светлое чувство. Сергей Довлатов влюбился, увидев фото девушки в газете | Персона | Культура
Сергей Довлатов умер в Нью-Йорке в 1990 году, 12 лет проведя в эмиграции.
Светлана Меньшикова до сих пор живёт в Сыктывкаре по тому же адресу, на который ей сорок с лишним лет назад слал письма «срочник» Довлатов.
Я всё ещё твоим молчаньем
связан,
Я всё ещё немыслимо и свято
Последнею надеждой
дорожу…
Над всем, что в мире подлость
и враньё,
Над суетой и сложностью мгновений
Я шлю тебе безрадостно и верно
Последнее молчание моё…
«Пошли к костру»
Эти строки она не смогла оставить без ответа. Завязалась переписка.
А вскоре девушка набралась смелости и вместе с подругой Идой отправилась за 200 км от Сыктывкара на встречу с Довлатовым в посёлок Чиньяворык. На перроне их ждал двухметровый великан в шинели. В одном из писем Довлатов рассказал: «Я очень громоздкий и устрашающий субъект. Но могу вас успокоить, я похудел и вешу 104 кг 300 г». Светлана как раз носом доставала до его солдатской пряжки. Сергей осторожно взял её за руку (потом он скажет, что «ему понравилось водить Свету за лапку»). На ночёвку Светлану устроили в военной части: «Я почувствовала, что Сергей хочет близких отношений, и призналась, что у меня нет такого опыта. Он расхохотался: впервые вижу 20-летнюю девушку, не знакомую с мужскими ласками. А потом посерьёзнел: «Пошли к костру», и до утра пел мне песни под гитару. Мне казалось, что я разочаровала Сергея и он перестанет мне писать. Но произошло наоборот: письма приходили в два раза чаще, порой до пяти посланий в день». У Светланы не хватало терпения донести письмо до квартиры, она вскрывала конверт прямо на лестничной площадке.
А он каждое её письмо перечитывал десятки раз. День, когда из Сыктывкара не приходило весточки, считал пропащим и часто подписывался: «измученный ожиданием». Упрекал за отсутствие подробностей: «получил от тебя письмо, короткое, как гастрономический чек». Их близость не была физической, но это не мешало чувствам «искрить»: «Я два раза рвал письма, где начинал писать, что полюбил тебя. Это глупо, безумно, говорить об этом не следует, а писать тем более, но я ни черта не могу поделать. Ты мне дорога, как не был дорог ни один человек…» Довлатов признался, что был женат, просил не придавать этому значения. И не обманывал. Из зоны он писал только родителям, другу и «сыктывкарской принцессе», которую называл «светленькой, тоненькой, золотой».
Тихий вальс
Узнав, что Светлана проходит педагогическую практику в школе в Ухте недалеко от его части, Довлатов отпросился в увольнительную. День гуляли, а ночью уговорили сторожа автовокзала дать им приют: «Мы разместились на деревянной скамейке и укрылись шинелью, но из-за разговоров так и не сомкнули глаз».
В своих письмах родителям он рассказывал, что у него прекрасное настроение благодаря Светлане. А ей: «Сегодня мне тебя показывали во сне».
Это раньше он «больше всего на свете любил бокс и книги», теперь на первом месте — Светлана. Довлатов вознёс хрупкую девушку на столь высокий пьедестал, что от малейшего толчка его муза могла упасть и разбиться на мелкие кусочки. В делах любви таким толчком испокон веков служили человеческая злоба и зависть. Светлану оговорили. «У нас в институте были танцы. Меня пригласил офицер, а потом проводил до подъезда, — вспоминает Светлана Дмитриевна. — Оказалось, что этот офицер служил в одной части с Сергеем. Он увидел у Довлатова мою фотографию и прихвастнул, что на прощание мы страстно поцеловались. Довлатова это «убило». Я получила от него резкое письмо, но оправдываться не стала. Мне было больно: как же он мог поверить в эту ложь, шитую белыми нитками?»
Переписка оборвалась, когда Довлатова перевели служить в Ленинград.
И всё же они встретились. Через два года. «Подруга Ида продолжала переписываться с товарищем Довлатова — тоже ленинградцем. Он пригласил нас посмотреть город. Мы приехали и вдруг слышим: «Нас ждёт в гости Сергей». Дома Довлатов познакомил Светлану с мамой и… женой (это был его второй брак. — Ред.). И сказал: «Прости, что мы не вместе». Мама Сергея обняла Светлану: «На Севере ты спасла моего сына». «Когда я приехал сюда, в Коми, я считал себя конченым человеком, ничего хорошего от жизни уже не ждал, лез как дурак в любую драку и был угрюмый тип. Ты мне, Меньшикова, спасла жизнь. И это не громкие слова, а самая простая правда» — так он писал ей незадолго до разрыва.
«Не жалею, что всё так закончилось, — признаётся Светлана. — Скорее я была влюблена не в Сергея, а в его потрясающие письма. Мы оба были не готовы сходить с небес на землю. Однажды Довлатов написал: «Хочу, чтобы всё, что будет у нас с тобой, было чистым, искренним, как летний дождь, как тихий вальс». Так и получилось».
…На память остались письма и несколько стихотворений, посвящённых Светлане. Прочитать их можно на сайте www.aif.ru. Трудно представить, что созданы они в колонии. Впрочем, как напишет Довлатов в повести «Зона»: ад — не снаружи, ад — внутри нас.
Стихотворения Довлатова, посвященные Светлане Меньшиковой
1. Я в этих письмах каждой строчке верю,
Но все же часто думаю о том,
Кто для тебя распахивает двери
И подает на вешалке пальто.
Он ходит где-то рядом, он спокоен,
Стихов тебе не пишет, не грустит.
Заговорит когда-нибудь с тобой
И яблоком случайно угостит.
В трамвае переполненном однажды
Уступит место, ты кивнешь в ответ.
Он — умный, он — особенный, он — каждый,
Кто мимо шел и обернулся вслед.
От этих писем я теперь завишу,
Я верю им, мне некого винить,
Но так боюсь, всего о чем не пишешь,
О чем сама не знаешь, может быть.
Крепко тебя обнимаю и люблю.
2. Я в эту ночь расставлю часовыми,
Вдоль тихой улицы ночные фонари,
И буду сам до утренней зари
Бродить с дождем под окнами твоими.
Шататься городом, чьи улицы пусты,
И слушать, как шумит листвою ветер,
Лишь для того, чтоб утром, на рассвете,
Услышать от любимой: «Это ты?»
Смотрите также:
стихи, проза, авторская песня, публицистика, юмор
В начале сентября к 75-летию Сергея Довлатова на канале КУЛЬТУРА был показан фильм Алексея Шишова и Елены Якович «Жизнь нелегка. Ваш Сергей» (2007).
Странно, что я не видела его раньше. Фильм прекрасно сделан, в нем о Довлатове говорят и его питерские знакомцы по университету — Анатолий Найман, Константин Азадовский, Игорь Ефимов, Самуил Лурье, и его друзья и приятели — Василий Аксенов, Нина Аловерт, Эрнст Неизвестный, Людмила Штерн…
Но главное – нам вживую показывают трех женщин его жизни — Асю Пекуровскую, Тамару Зибунову и Алевтину Добрыш.
Жену Лену, с которой Довлатов расходился и сходился, которая звала его в Америку, куда он в конце концов уехал, которая родила ему девочку Катю и мальчика Колю и которая прожила с ним непростые американские годы, — в картине мы не увидим, по-видимому, по причине присутствия в ней женщин-соперниц.
Но мне хватило и трех, чтобы задуматься о роли женщин, «женщины» в жизни Довлатова.
Тема меня заинтересовала еще тогда, когда у нас была дискуссия по поводу Сергея Донатовича с Соломоном Волковым. Вот тогдашнее утверждение Соломона: «Довлатов, конечно, был тем, что сейчас здесь называют словом «мизогинист» (женоненавистник. — И. Ч.). Про своего брата Бориса он говорил, что тот норовит «трахнуть» все, что движется. На самом деле, он говорил это и о себе. И он, и Бродский по их отношению к женщинам были «сатирами».
Я протестовала против такого определения, хотя видела, в отношениях Довлатова к женщинам странность. С одной стороны, он не может без них, о чем говорит и его проза, с другой – пишет о них без лирики, очень иронично и зло, взгляд на «героинь» у него очень трезвый, лишенный романтизма.
Так я думала, пока буквально на днях не перечитала повесть «Филиал» (1987), написанную за три года до смерти. Но прежде чем начать о ней говорить, несколько слов о судьбе Довлатова.
Родился в 1941 году в Уфе, мать — армянка, отец – еврей, семья – актерско-литературная, родители развелись.
Учился на филологическом факультете Ленинградского университета, финно-угорское отделение. Занятия не посещал, в университете запомнил «только коридоры», в результате был отчислен.
Но друзей-филологов приобрел, первая любовь была также из студенток-филологинь, красавица Ася Пекуровская.
Служба в армии во внутренних войсках в 1960-х была столь мучительна и катастрофична, что дала толчок писательству. Три года службы «надзирателем» в зоне родили такую же эсхатологичную, беспросветно страшную «Зону».
В 1960-1970-х в СССР Довлатова не печатали. В Эстонии, куда он уехал от беспросветности, его свеженапечатанную книгу «Пять углов» рассыпали по приказу КГБ. Потом была работа в Пушкинском заповеднике, мучительное желание изменить жизнь – бессмысленную, пьяную, не дающую надежды ни на поворот в судьбе, ни на издание написанных вещей.
Отъезд в Америку последовал в 1978-м, к этому времени на родине у Сергея был опубликован один маленький рассказ в журнале «Юность».
В Америке за 12 лет он издал 12 книг. Но что-то не сложилось и тут. В фильме есть его телеинтервью в год смерти. Он говорит, что завел дачу, что ему-де совсем не свойственно, занялся хозяйством, начал что-то мастерить…
Камера показывает по-прежнему крепкого, крупного, высокого и красивого человека, разве что с «ненужным» животиком, с ярким лицом восточного типа, с большими темными глазами. Нет, не сумел сам себя заговорить «дачной идиллией», ушел в черный запой — и сердце не выдержало. Напомню, что писатель прожил всего 49 лет.
Много это или мало?
В повести «Филиал»: «Возраст у меня такой, что каждый раз, приобретая обувь, я задумываюсь: «Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?». Это написано в 45. Шутит? Рисуется? Но вот еще, опять оттуда же: «Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились».
Нет, не шутит. У Довлатова все всерьез, в своей прозе он удивительно честен и искренен. Не рисуется. Видно, понимал, что жизнь долгой не будет, как-нибудь нечаянно оборвется.
Читала «Филиал» — и в голос смеялась, невозможно удержаться от смеха, при том что писатель рассказывает нам свои истории с простодушной миной. Но таков его стиль, что после первой фразы неизбежно следует «реприза» — острая, каламбурная, ироничная, заставляющая рассмеяться. А бывает, что как у Гоголя или Пушкина, смех заложен в одной фразе-характеристике: «по виду учащийся юридической или зубоврачебной школы» (ср. У Гоголя «или вышла замуж, или сломала ногу»). Читаю, смеюсь, а сама думаю вот о чем: не был Довлатов веселым человеком, хотя его многие таким запомнили.
В самой сердцевине был он человеком печальным, чтобы не сказать трагическим. Женщине, которая приютила его в Эстонии, Тамаре Зибуновой, уже уехав от нее и своей дочки Даши, он пишет из Америки: «Видно, мне суждено перешагнуть грань человеческого отчаяния».
А вот еще из письма 1978 года:« Как же я из толстого, пугливого мальчика, а затем романтически влюбленного юноши превратился в алкоголика и хулигана?». Думаю, ничего веселого в таком превращении не было. Понятно, что Тамаре он жаловался, хотел, чтобы она пожалела — простила его отъезд, его неучастие в жизни дочери.
С другой стороны, сегодня Тамара Зибунова не склонна романтизировать свои отношения с Довлатовым. С экрана она говорит о том, что Сергей не был ее «героем», «свалился» на нее неожиданно, и она должна была выбирать между вызовом милиции или романом с этим полузнакомым мужчиной, позвонившим ей с вокзала, а затем оккупировавшим ее квартиру. Да, будучи в ударе, был он несравненным рассказчиком, мог загипнотизировать. Но какой женщине понравится, когда живущий рядом «время от времени впадает в тяжелое беспросветное пьянство»?!
Вот еще о Довлатове она же: ему «хотелось быть благополучным», он испытывал «ощущение неполноценности». Не детские ли впечталения развода родителей и жизни вдвоем с матерью оставили в душе мальчика это ощущение? А впоследствии оно могло усилиться от фатальной «невезухи» с изданием его рассказов и повестей.
Представляется, что советская издательская система казалась ему непробиваемой, а ряды советских писателей, к которым его никак не хотели причислить, особой богоизбранной кастой.
В Америке, хотя книги его начали переводиться на английский и печататься в хороших издательствах, счастья все же не было.
Иосиф Бродский помог ему напечататься в престижнейшем журнале «Нью-Йоркер» — но и это не принесло полного удовлетворения. Соломон Волков видит причину неудовлетворенности Довлатова в том, что он не был принят американским читателем, ждавшим от него «бестселлера», и кроме того, ему не симпатизировала университетская элита, создающая интеллектуальные авторитеты.
Мне же кажется, что причина в другом. Американская аудитория не могла до конца понять Довлатова, его своеобразный язык, его юмор, его «катастрофичность». Ему нужны были читатели в России, но там его не знали. Слава писателя на родине началась почти сразу после его смерти, когда был издан «Чемодан».
Женщина, из чьего дома писателя везли в больницу с инфарктом, звалась Алевтина Дробыш.
Простая, ныне совсем не молодая — на два года старше Сергея.
Довлатов, по ее словам, скрывался у нее во время запоя. Жена Лена не держала его дома в этом состоянии, он искал пристанища у подруги. В день смерти Довлатова Алевтина привезла ему от знакомой настой ромашки – у него сильно болел живот.
Потом оказалось, что боль вызвал случившийся инфаркт.
Не знаю, можем ли мы в этом случае говорить о любви, скорее, о жалости — с одной стороны и благодарности – с другой.
Но в жизни Довлатова была любовь, я бы назвала ее первой и последней, ибо, похоже, она исчерпала его эмоциональные силы. Говорю об Асе Пекуровской. Была она сначала возлюбленной студента-второкурсника, потом женой, сразу после оформления брака ушла от него к Василию Аксенову, в 1973-м эмигрировала в США и сейчас уже более 30 лет живет с мужем-немцем и сочиняет книжки для своих внучек, не говорящих по-русски. Считается, что у ее дочери Маши отец Довлатов, но девочка так и не знала до смерти Сергея, что ее папа живет в Америке.
В «Филиале», чей сюжет основан, как и во всех прочих повестях Довлатова, на реальных впечатлениях, герой-автор — посланный на конференцию славистов журналист,- встречается со своим прошлым. А именно — с Тасей, так он назвал ее в повести. «Вдруг я заметил, что у меня трясутся руки. Причем не дрожат, а именно трясутся. До звона чайной ложечки в стакане». Это герой предчувствует, что сейчас что-то случится. И случается. К нему в номер приходит его первая любовь. Любовь, которую в юности он ощущал как «погибель».
Фазы этой любви последовательно описаны. Познакомившись с Тасей, герой час сидит дома на кровати, ощущая себя глубоко несчастным. О вечере в Павловске рассказано с использованием приема «остранения», когда все предметы кажутся нереальными и незнакомыми. Вот герой с Тасей входят в автобус: «Женщина дремала у окна. На груди ее висели катушки с розовыми и желтыми билетами». Кто постарше, поймет, что это автобусный кондуктор, продающая билеты. Но завороженный Тасей герой ничего не соображает, видит как в первый раз.
Следует ночь любви. «Это был лучший день моей жизни. Вернее – ночь. В город мы приехали к утру».
Встречавшие их — реальных — в ту пору на Невском рассказывают, что это была фантастически красивая пара, словно с другой планеты. Видно, так преображает любовь.
Потом Тася разбила герою жизнь, ибо он не мог без нее, а она ускользала; он ревновал, а она искала приключений. В моем сознании возник образ в чем-то схожий с Манон Леско.
А Довлатову, стало быть, досталась роль кавалера де Грие. Правда, сыграл он ее не до конца. Он — вырвался. Ушел. Но вот через много лет она его настигла: «Я не могу уяснить, что же произошло. Двадцать лет назад мы расстались. Пятнадцать лет не виделись. У меня жена и дети. Все нормально. И вдруг…».
А вот о героине: «Таська не меняется. Она все такая же – своенравная, нелепая и безнравственная, как дитя». Если бы не было бы этого «как дитя», можно было бы счеть это «отрицательной характеристикой». Но «как дитя» меняет знак. А вот еще: «Вот оно мое прошлое: женщина, злоупотребляющая косметикой, нахальная и беспомощная».
И опять слово «беспомощная» заставляет усомниться в двух первых характеристиках.
И наконец, казалось бы, полная дискредитация героини: «Что плохого я сделал этой женщине – лживой, безжалостной и неверной?»
Обратим внимание на слово «неверной», оно здесь ключевое. И мы еще к нему вернемся. Но вначале приведу абзац, следующий за этой фразой: «Вот сейчас Таська попросит: «Не уходи», и я останусь. И тут я с ужасом подумал, что это навсегда… До самой, что называется, могилы. Или, как бы это поизящнее выразиться, — до роковой черты».
Узнаете Довлатова? Я нет.
Такого, говорящего «до роковой черты», — не узнаю. «До роковой черты» был со своей Манон кавалер де Грие.
Отправился за ней, каторжанкой, в далекую Америку, был вместе с ней в час ее смерти.
Довлатовская Манон ускользнула, не сказала: «Не уходи», ушла сама. В самом конце герой видит Тасю, которую ведет под руку «довольно мрачный турок». Думаю, турок появился тут не случайно. Довлатов злится, ревнует.
Турок здесь, как кажется, — обозначение ревности автора…
Вопрос: был ли Довлатов «сатиром», как назвал его Соломон Волков? И не была ли первая любовь писателя настолько иссушающей, что для прочих женщин уже не оставила места? И не было ли чего-то похожего в жизни довлатовского «покровителя», до которого так хотелось ему дотянуться, — Иосифа Бродского?
Перечитайте посвященное М. Б. стихотворение «Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером» — и найдете там, кроме «чудовищно поглупела» и «молода, весела, глумлива», — подводящую некий неистребимый итог фразу: «Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии».
Нет, не властно время стереть из памяти то, что преследует тебя «до роковой черты». Время в этом случае бесправно и безвластно.
Не знаю, вспомнил ли Довлатов эти стихи, завершая свой «Филиал». Но его концовка очень напоминает концовку стихотворения Бродского. У того: «Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива».
У Довлатова: «Закурив, я вышел из гостиницы под дождь».
На поверку, тот и другой, Бродский и Довлатов, оказываются пленниками одной – юношеской любви, которая проходит через всю их жизнь.
Довлатов Стихи О Любви — подборка стихотворений
Завершается фестиваль «День Д — Бронзовый век», посвященный памяти Сергея Довлатова и его времени, который с 2016 года проводится в Петербурге. В этом году его мероприятия проходят и в Москве. В галерее «Антикварного центра на Садовой» работает выставка предметов и фотографий, связанных с писателем, а 19 сентября Аукционный дом «Антиквариум» проведет аукцион «Сергей Довлатов и его окружение. Автографы, рукописи, рисунки, фотографии», состоящий из двух сессий. Первая — благотворительная — в поддержку фестиваля «День Д — 2021» и фонда «Адвита» (благотворительный фонд, созданный в 2002 году для оказания помощи людям, страдающим онкологическими заболеваниями. — Прим. Forbes Life), вторая — коллекционная. Монотематическая коллекция предлагает не только редкие предметы, но и своего рода сенсацию для поклонников творчества писателя — ранее неопубликованное стихотворение писателя.
Ты скажи мне, только откровенно,
Только не смотри рассеянно,
Если взял бы я себе и вены
Джжих и перерезал как Есенин,
Я тогда лежал бы белый-белый
Чуть небрежно как всегда одетый.
Чтоб тогда ты стала делать?
Чтоб ты стала делать, детка?
Весь в долгах, а умер. Ведь подумать жутко.
Хорошо — характером на зависть слаб.
Это тонкий юмор, это только шутка
Трусость бы меня хранила и спасла б.
Вены резать — нереальный случай.
Время — доктор, без последствий лечит.
Только ты-то ведь от этого не лучше,
Да и мне от этого не легче.
Нужно пристально всматриваться, чтобы разобрать карандашные строки, написанные более шестидесяти лет назад очень молодым человеком, пока не слишком уверенном в том, кем он будет — поэтом, журналистом, филологом, писателем? Но в наивно-юношеских рифмах и отождествлении — как Есенин — уже проглядывает самоирония и неожиданный почти комичный выход из если не трагической, то драматической ситуации в отношениях с возлюбленной.
На обороте пожелтевшего листа — еще одно четверостишие:
Дует ветер так, что нет с ним сладу
Ни тебе присесть, ни прикурить.
Я приду к тебе на лестницу и сяду,
И изволь со мной поговорить.
Как поэт Сергей Довлатов ныне не слишком известен. Но к моменту поступления в Ленинградский университет на финское отделение филологического факультета восемнадцатилетний юноша — вполне умелый поэт с двумя десятками публикаций в популярной пионерской газете «Ленинские искры». Его отец Донат Мечик на протяжении многих лет культивировал литературные навыки сына. И писал для него стихи. Рукописи сочинений отца и сына — «Жил я в городе Багдаде» (1949) и «На горке полощутся флаги» (1956) — стали лотами благотворительного аукциона. Стихотворение младшего сопровождает номер пионерской газеты «Ленинские искры» от 12 мая 1956 года, где опубликованы шесть четверостиший под названием «Туристы» Сергея Мечика. Юный поэт пока печатается под фамилией отца.
Рукописи детских стихов, большей частью неопубликованные, вошли в коллекционную сессию аукциона.
13 лет — целая жизнь для молодого литератора — отделяют эти уникальные свидетельства семейного творчества от следующего лота. 13 лет, в которых — два года университета, знакомство с поэтами Иосифом Бродским, Анатолием Найманом и Евгением Рейном, женитьба на Асе Пекуровской (именно к ней адресовано приведенное выше стихотворение), отчисление из вуза, служба в армии, развод, а также десяток юморесок и заметок под разными псевдонимами в периодике. По замечанию Бродского, Довлатов вернулся из армии «как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде». Дальнейшая его литературная судьба как прозаика определилась окончательно. И вот, наконец, первая полноценная публикация рассказа «Человек, которого не было» под собственной фамилией в альманахе ленинградских писателей «Дружба» (1971).
История еще одной публикации времен СССР — рассказа «Интервью» — поистине драматична: «В начале 1974 года гостивший в Таллине сотрудник журнала «Юность» предложил Сергею Довлатову написать рассказ про рабочий класс, приложить к нему еще один — пригодный к публикации, приличный. И прислать все это ему в «Юность». Из своих годных к публикации рассказов Сергей выбрал «Солдаты на Невском». Про рабочий класс долго и упорно писал. Сюжет определился быстро — «Интервью», из журналистской практики. А вот слова подбирались тщательно и долго. Рассказы торжественно были отправлены в Москву. Вскоре пришло радостное известие — ждите шестого номера. В конце июня в Таллин прибыл долгожданный номер. Опубликован был только рассказ про рабочего! Это был удар!». История этого лота рассказана в биографической книге петербургского прозаика Валерия Попова «Довлатов» (2018), которая — с дарственной надписью автора — тоже представлена на благотворительной сессии аукциона.
Драматизм существования Довлатова-писателя нарастал: советские редакторы отвергали его произведения, о публикации отдельной книги не могло быть и речи, разве что в самиздате. А там, за кордоном, один за другим начали выходить журналы и альманахи с его прозой. В 1978 году Довлатов вынужденно покинул СССР и поселился в Нью-Йорке.
«Единственной целью моей эмиграции была творческая свобода. Никаких других идей у меня не было, у меня даже не было особых претензий к властям: был одет, обут, и до тех пор, пока в советских магазинах продаются макаронные изделия, я мог не думать о пропитании. Если бы меня печатали в России, я бы не уехал».
Вышедшие в США книги Довлатова с дарственными надписями друзьям-соратникам Петру Вайлю и Александру Генису, а также автору знаменитого романа «Остров Крым» Василию Аксенову, номера ведущих журналов русского зарубежья — «Эхо», «Синтаксис», «Время и мы», «Континент» — с публикациями его прозы охватывают двенадцать лет интенсивной литературной деятельности в эмиграции. В первые в России на торгах предстанет и полный комплект номеров газеты «Новый американец» (1980-1982), где писатель начинал как заведующий отделом культуры, но уже через несколько номеров стал главным редактором, превратив издание в одно из самых популярных у русскоязычной аудитории.
В Нью-Йорке Довлатов вновь получил возможность общаться с Иосифом Бродским.
На фотографии 1979 года — их совместный поход в галерею RR, на другом снимке — Довлатов и Бродский на дне рождения поэта (1986). Именно в Нью-Йорке были сделаны самые известные фотопортреты писателя его друзьями-фотографами Марком Серманом и Ниной Аловерт. Почти все они опубликованы на обложках книг, а на благотворительном аукционе можно увидеть их выставочные отпечатки.
В последний год жизни Довлатов вел подробную переписку с советскими издательствами об издании своих книг на родине, хотя на чужбине издал фактически все, что считал нужным. Его охотно переводили и публиковали американские журналы. Изданных в 1990 году столичными издательствами сборников он не успел увидеть.
Три прошедших десятилетия позволили осознать истинный масштаб прозы Довлатова и значение его фигуры не только для жизнедеятельности русского зарубежья, но и для русской литературы в целом.
3 сентября 2016 года Сергею Довлатову – русскому писателю исполнилось бы 75 лет. Он умер в Америке в 1990-ом и там похоронен.
12 лет — в СССР его не печатали, за 12 лет, живя в Америке, он издал 12 книг. Этот большой, красивый и талантливый человек везде был глубоко одиноким и несчастным. Его темное русское пьянство — было формой самоубийства. Первая книга на родине вышла спустя полгода после его смерти.
В конце 90-тых я прочитала у Довлатова «Зону»:
«Вообще страсть к неодушевленным предметам раздражает меня. Есть что-то ущербное в нумизматах, филателистах, заядлых путешественниках, любителях кактусов и аквариумных рыб. Мне чуждо сонное долготерпение рыбака, безрезультатная, немотивированная храбрость альпиниста, горделивая уверенность владельца королевского пуделя… Короче, не люблю я восторженных созерцателей. И не очень доверяю их восторгам. Я думаю, любовь к березам существует за счет любви к человеку»
Позднее читала его «Иностранку», «Филиал», «Демарш энтузиастов», записные книжки.
«Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных.
Иначе говоря – беспринципных.»
«Не думал я, что самым трудным будет преодоление жизни как таковой»
Из эссе Иосифа Бродского о Сереже Довлатове:
«Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта — большая редкость.
При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего — с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался.
Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю.
Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря — потомку».
Довлатов писал и стихи, предлагаю вам почитать несколько стихотворений (взяла из интернета):
Стихи Сергея Довлатова
«Жизнь коротка»
Кончается история моя.
Мы не постигнем тайны бытия
вне опыта законченной игры.
Иная жизнь, далекие миры —
все это бред. Разгадка в нас самих.
Ее узнаешь ты в последний миг.
В последнюю минуту рвется нить.
Но поздно, поздно что-то изменить…
ПОГОНЯ
А след по снегу катится
Как по листу строка
И смерть висит как капелька
На кончике штыка
Под ветром лес качается
Что там где след кончается
Сосновый будет крест
А снег сверкает кафелем
И смерть висит как капелька
На кончике штыка.
Встретились мы с ним в безлюдном парке.
-Здравствуйте, любезности потом,
Эта женщина — моя! Я ей дарил подарки
С нею завтракал в кафе полупустом.
На моей сорочке след ее помады
Ею простыни мои измяты!-
Я сказал и молча закурил.
А соперник мой заговорил.
-Я не спорю,-отвечал он кратко,-
Но однажды на закате дня
Вы прошли, и женщина украдкой
Искоса взглянула на меня.-
Вот и все. Не знаю почему,
Как я позавидовал ему.
Мне часто снится асфальт под ливнем
Он стал рекою, в нем тонут звезды
Я вспоминаю дома и лифты
Я вспоминаю пока не поздно
Твой взгляд последний, мной непонятый
И воротник плаща приподнятый
Еще окурок у порога
И бесконечную мою дорогу.
Светлане
Я в эту ночь расставляю часовыми,
Вдоль тихой улицы ночные фонари,
И буду сам до утренней зари,
Бродить с дождем под окнами твоими.
Шататься городом, чьи улицы пусты,
И слушать, как шумит листвою ветер.
Лишь для того, чтоб утром, на рассвете
Услышать от любимой – «Это ты?»
Всё так. И жизнь коротка, и человек одинок. Хорошо, что есть книги – лёгкий оттиск души человеческой…
«День Д»: стихи забытых поэтов, коты-артисты и джаз в честь Довлатова — Афиша Plus — Новости Санкт-Петербурга
Познакомиться с друзьями Сергея Довлатова и побывать на «кошачьей» постановке по рассказу писателя, послушать лекции про литературную жизнь Ленинграда или улицу Рубинштейна 1960-х годов – всё это горожанам предлагают сделать на «Дне Д». «Раскачаться» можно за несколько дней до старта официальной программы фестиваля: уже 3 сентября желающие могут присоединиться к тематическим викторинам и узнать новое об авторе «Чемодана».
Библиотека «Измайловская» 3 августа в 16.00 в Zoom устраивает квиз «Встретились, поговорили». Сотрудники обещают рассказать не самые известные факты из биографии Довлатова и устроить конкурс на знание его произведений.
Тем, кто отпишется под постом в группе ВКонтакте, отправят идентификационный код и логин для входа в конференцию.
Пространство «Республика котов и кошек» в честь «Дня Д» решило покреативить: в 14.00 5 сентября актёры Екатерина Уральская и Арсен Петросян вместе с котами устроят читку по одному из рассказов. Ссылка на трансляцию появится в группе ВКонтакте.
Восполнить пробелы и узнать новое о Сергее Довлатове и людях, его окружавших, получится на лекциях и встречах с 5 по 6 сентября. Билеты на «День Д» разбирают стремительно, но, например, ещё возможно попасть на лекцию историка и идеолога фестиваля Льва Лурье «Невский проспект, как культурный феномен середины 50-х» 6 сентября в 14.00. Место встречи – Новая сцена Александринки. Сразу после поэт Валерий Шубинский расскажет о ленинградской «неофициальной поэзии» и её представителях. Послушать стоит даже тем, кто литературными процессами никогда глубоко не интересовался: говорит ведущий крайне увлекательно.
По просьбам подписчиков он вот уже несколько месяцев ведёт на странице в Facebook мини-блог «#поэтический_проект_1975+» и пишет заметки о творчестве поэтов позднесоветского периода.
Ну а вечером, 18.00, профессор СПбГУ Валерий Дымшиц расскажет присутствующим о том, как в Ленинграде жил и работал продолжатель традиции авангардизма и футуризма, поэт Виктор Соснора, создавший собственное «Слово о полку Игореве». Одного из самых важных представителей «бронзового века русской литературы», как назвала время «оттепели» и творчества ленинградских писателей 1928-1941 годов рождения Анна Ахматова, не стало летом 2019 года.
Параллельно с этим события «Дня Д» все выходные будут проходить в доме Зингера и в Яани Кирик. В Доме книги 5 сентября в 18.00 писатель Валерий Попов расскажет о Довлатове и о том, как он писал его биографию. В концертный же зал на следующий день приедет Дмитрий Быков. Его тема – отношения Бродского и Высоцкого.
Затем в программе – кинопоказ и джазовый концерт.
Самая торжественная и официальная часть фестиваля – возложение цветов к памятнику Довлатову на улице Рубинштейна – назначена на 18.30 6 сентября. В этом году можно приносить не просто букеты, но растения в горшках. Организаторы хотят сделать акцию «эко-френдли».
История любви, породившая шедевры: Сергей Довлатов и Светлана Меньшикова – спасительный роман в письмах
Это была светлая и чистая история взаимоотношений неизвестного тогда Сергея Довлатова и девушки, чью фотографию он увидел в газете. Это были первые яркие чувства, наполненные надеждой. Девять месяцев и сотни писем, в которых заключались тогда ожидание, счастье и верность. Позже Сергей Довлатов, став знаменитым писателем, признается: в далёкие 60-е годы Светлана Меньшикова спасла ему жизнь.
Фотография в газете
После отчисления Сергея Довлатова из Ленинградского университета за неуспеваемость, будущего писателя призвали на срочную службу в армию.
И отправили в Чиньяворык, посёлок в Республике Коми, где располагалась колония. Ему предстояло охранять заключённых. Там, среди беспросветной серости солдатских будней, смешанных с мрачным режимом колонии, ему попалась на глаза фотография девушки в газете.
Светлана Меньшикова (в центре). Снимок из газеты «Молодёжь Севера», который и увидел Сергей Довлатов
Она стояла на вершине пьедестала почёта и широко улыбалась в объектив фотокамеры. Снова и снова глядя на снимок он мечтал разыскать девушку, выигравшую Чемпионат Коми АССР по лёгкой атлетике. Мысленно он уже называл её сыктывкарской принцессой. Приятель решил помочь Довлатову разыскать девушку через знакомую, живущую в Сыктывкаре.
Из первого письма Довлатова Светлане, сентябрь 1962 года:
Дорогая Светлана!
Откуда я узнал Ваш адрес?
В газету с Вашей фотографией были завернуты мои тренировочные перчатки. Каждый раз, когда я за них брался, что надо бы газету отложить и разгладить, а девушку эту чудесную разыскать.
Но как-то все не мог собраться.
Однажды мой приятель засмотрелся на этот снимок и сказал, что у него есть в Сыктывкаре знакомая, и она может без труда узнать Ваш адрес. Я очень обрадовался и в результате Ваши координаты были установлены…
Посылаю письмо наугад, надеюсь только на то, что Вы в институте человек известный и Вас легко разыщут.
Первое письмо от солдата срочной службы Сергея Довлатова пришло в институт, где училась тогда Светлана. Она внимательно вчитывалась в строчки, и не знала, стоит ли на него отвечать. Вскоре пришло второе письмо. В третьем он писал уже свои стихи, грустные и безнадёжные. Эти строки Светлана просто не могла оскорбить своим молчанием.
Я все еще твоим молчаньем связан,
И все еще немыслимо и свято
Последнею надеждой дорожу…
Над всем, что в мире подлость и вранье,
Над суетой и сложностью мгновений
Я шлю тебе безрадостно и верно
Последнее молчание мое…
Между молодыми людьми завязалась переписка.
Она получала по несколько писем в день и старательно прятала их от родителей. Боялась, что их расстроит обратный адрес на конверте.
Сергей Довлатов во время службы в армии
На первую встречу к Сергею Довлатову девушка прихватила с собой подругу, чтоб было не так страшно. И отправилась вместе с ней в Чиньяворык, за 200 километров от Сыктывкара.
Он встретил их на перроне, большой, высокий и невероятно радостный. Хотя в жизни Сергей Довлатов был человеком хмурым. Она чувствовала, что ему хочется близких отношений. Однако, узнав о невинности девушки, он увёл её к костру и до утра пел под гитару песни. Светлане казалось, что он разочарован встречей и вся история закончилась там, у костра. Но письма стали приходить ещё чаще.
Письма Светланы он перечитывал столько раз, что помнил наизусть. Ожидание весточек от неё казалось бесконечным. Сам же он по несколько раз начинал писать, а затем рвал письма, где объяснялся ей в любви.
Послания от девушки были для него глотком свежего воздуха.
Атмосфера колонии угнетала его. Он жил в аду и только письма поддерживали в нём желание жить. У него в прошлом был опыт неудачной семейной жизни, но из зоны он писал только родителям, другу и сыктывкарской принцессе. Когда она снилась ему, он просыпался абсолютно счастливым и писал ей: «Сегодня мне показывали тебя во сне…»
Осколки счастья
Она была на практике в Ухте, совсем недалеко от места службы Сергея. Получив увольнительную, он тотчас примчался к своей «светленькой, тоненькой, золотой». Они весь день бродили по улицам, а вечером попросили у сторожа пустить их в здание автовокзала. Кутались под шинелью и вели долгие разговоры. Заснуть им так и не удалось.
Сергей и Светлана мечтали о будущем, но хрупкое их счастье разбилось вдребезги от случайного оговора. Она танцевала на институтском вечере с офицером, проводившим её потом до дома. Тот служил в одной части с Довлатовым и, увидев у него фотографию Светланы, решил прихвастнуть перед солдатом своей победой.
Рассказ о страстном поцелуе офицера и Светланы поразил Довлатова. Она не сочла нужным оправдываться. Зачем, если он так быстро поверил нелепому оговору…
А незадолго до разрыва он писал ей о том, что Светлана спасла ему жизнь своими письмами. Там, в Коми, он всерьёз считал себя пропащим человеком и ввязывался в любую драку.
Их переписка оборвалась, когда Сергея Довлатова перевели заканчивать службу в Ленинград. И всё же была в их жизни ещё одна встреча.
«Прости, что мы не вместе»
Подруга Светланы переписывалась с другом Довлатова из Питера, он и пригласил девушек посмотреть город на Неве. Друг привёл их в гости к Сергею. Довлатов познакомил девушек с мамой и со своей второй женой. Тогда и попросил у неё прощения за то, что они так и не смогли быть вместе.
Зато мама радостно обнимала Светлану и бесконечно благодарила за спасение жизни сына. Нора Степановна помнила, какие письма писал сын из зоны, и как переменилось его настроение с появлением в жизни Светланы.
Больше они никогда не виделись. О том, что Сергей Довлатов стал известным писателем, она узнала из телепередачи уже в 80-е годы. Светлана не жалеет о прошлом. На память об их светлом романе у неё остались сотни его писем и несколько посвящённых ей стихов. Сам Сергей Довлатов считал чувство к Светлане одним из самых светлых в его жизни.
По материалам kulturologia.
Фанаты Довлатова о любви к писателю — Wonderzine
Впервые я прочитал Довлатова классе в десятом, причём начал далеко не с лучшего его произведения — со сборника «Наши». То, что оно не лучшее, я понимаю сейчас, а тогда, закрыв последнюю страницу, я направился в библиотеку за четырёхтомником с рисунками «Митьков». Для шестнадцати лет это совершенно неотразимое чтение — классика, но озорная, с камео великих, но очень непочтительная. И где-то, может быть, на втором курсе очарование стало рассеиваться и Довлатов стал меня здорово бесить: комфортностью и конформностью, интонацией анекдота и философией уровня бани.
Я думаю, его самая важная и точная книга — «Заповедник»: там наблюдается всё-таки баланс комического и трагического, шуток (не таких блистательных, как казалось когда-то) и горьких истин о себе. В более поздних текстах это равновесие нарушится и Довлатов как-то алленизируется — вернётся к грамматике стендапа средней руки.
Я не чувствителен к афоризмам, «мудрым мыслям», сентенциям, которые сразу в такой форме и отливаются, — чтобы носить их на себе, как значок. Мне милее Довлатов, который не пытается сразить своим остроумием. И потом, какое это разочарование — добраться до его записных книжек и обнаружить там хохмы из романов и рассказов (зачастую ровно в том же виде).
По этим абзацам может показаться, что я Довлатова не люблю, и это, пожалуй, верно, но мне близок его интерес к американской литературе, симпатичны некоторые формальные задачи, которые он в своей прозе пытался решать. Да, это чтение в мягких тапках — но амбиция была, кажется, привить русской словесности экономность и атлетизм; подбирать слова так, чтобы они точно вставали в пазы.
Не получилось — или, точнее, не получилось так, как у другого минималиста двадцатого века Леонида Добычина, — но теперь, по здравому рассуждению, мне уже не кажется это криминальным. Я бы не хотел, чтобы Довлатов считался главным русским автором второй половины прошлого столетия — при Искандере, Трифонове, Аксёнове, Харитонове, Соколове, Лимонове, Петрушевской, да и Сорокине с Пелевиным тоже, — но отчего бы ему не занять нишу писателя, который встречает молодого читателя у ворот. Тоже, в общем, большая и почётная работа.
Уроки русского писателя, как быть никем, оставаясь собой
Ленинград в семидесятые годы был замкнутым, унылым миром для самого себя, микрокосмом Советского Союза: вселенная приглушенных серых и бежевых оттенков, где, казалось, ничего особенного не происходило. когда-либо изменится. Художник, который существовал вне системы, имел примерно столько же шансов быть опубликованным или показать свои картины, как и прогулка по гранд-бульварам Парижа.
Сергей Довлатов — писатель, который прославился бы только в эмиграции, или, точнее, только после смерти, — варился в этой среде, литературной и художественной субкультуре с большой интеллектуальной энергией, но которая практически не предлагала выхода для ее выражения.
«Довлатов», который был выпущен в марте прошлого года в России и в октябре с английскими субтитрами на Netflix, является не столько биографической картинкой, сколько пробуждающим историческое настроение, хотя и с обескураживающим знакомством. В один особенно удручающий момент — Довлатов, которого играет 28-летний сербский актер Милан Марич, поднимает настроение одной из многих женщин, которые появляются и исчезают из его жизни. «Вы знаете, сколько мужества нужно, чтобы быть никем и быть собой?» — спрашивает она его. Это не столько вопрос, сколько призыв, призыв к внутреннему резервуару человечества, требование не поддаваться летаргии, цинизму и эрзац-успеху Союза советских писателей.
«Я и мои друзья-писатели не могут быть опубликованы, по крайней мере, то, что мы писали искренне и серьезно», — объясняет Довлатов во вступительной сцене фильма.
«Мы табу». Довлатов станет одним из самых любимых русских писателей своего поколения, которого лелеют за его неприукрашенную, тонко-комедийную прозу и удивительно проницательный взгляд на все позы, компромиссы и мелкие механизмы выживания, на которые полагаются люди. Но в семидесятые годы, в период, показанный в фильме, он — литературный изгой, фактически ничтожество, не имеющее официальной карьеры.Режиссер фильма Алексей Герман-младший реализовал ряд арт-хаусных проектов, которые были хорошо приняты европейскими фестивальными кругами. В «Довлатове» он снял глубоко личный фильм, своего рода кинематографическое письмо и дань уважения своему отцу, Алексею Герману-старшему, советскому режиссеру, который изо всех сил пытался снимать свои фильмы так, как Довлатов не мог напечатать свои рассказы. .
Герман-младший и я встретились за обедом в Москве прошлой весной, вскоре после выхода в свет «Довлатова» в России. Мы говорили о сцене в конце фильма, когда Довлатов отверг еще одну историю и потерпел неудачу даже в конформизме, будучи неспособным написать минимально подходящее стихотворение для промышленного издания для советских нефтяников.
Он сидит на полу в коридоре своей коммунальной квартиры в мрачном и безнадежном настроении — он, кажется, обречен на неоднократные разочарования автора, который может только « писать в стол », как говорится в русской поговорке, «чтобы» писать для стола »или трудиться над рассказами, которые не останутся никуда, кроме ящика стола.
«Как и Довлатов, мой отец был большим, сильным парнем, высоким, с большим присутствием», — сказал мне Герман-младший. «Но когда его фильм« Судебный процесс »запретили показывать» — фильм об искуплении военного предателя усложнил официальное повествование о Второй мировой войне и не показывался в кинотеатрах в течение пятнадцати лет, — « он ни с кем не разговаривал три месяца, просто лежал в постели.Это была травма ». В «Довлатове» Герман-младший представляет это чувство травмы с оттенком романтики — чтение стихов в тесных жилых комнатах, накопление и выбрасывание влюбленных и бутылок с водкой с равной вялостью, долгие, однообразные, однообразные дни.
ничего не остается, как спорить об искусстве и литературе — черная дыра, поглощающая энергию и лучшие годы.
Однако видеть Довлатова и его клику исключительно как жертв, пассивных субъектов властного режима — значит упускать более тонкую правду об их существовании вне формальных представлений общества об успехе и признании.Да, Довлатов и его друзья практически не надеялись на официальное признание, на то, что они смогут выполнять работу, которая одновременно имела для них значение и соответствовала предлагаемым путям саморазвития. (Фильм не приукрашивает уродство этого состояния: в «Довлатове» поэт, которому неоднократно запрещалось публиковать свои произведения, порезал себе запястье осколком битого стекла.) недвусмысленное исключение из официальной системы также в некотором смысле означает освобождение от нее.Не нужно было подниматься по карьерной лестнице, не было коммерческого приема, над которым можно было бы попотеть — все, что имело значение, — это внутренний артистический двигатель и голоса горстки единомышленников и столь же разочарованных товарищей.
Довлатов и его друзья не считали себя оппозиционерами режиму; даже этот поступок предложит ему форму признания, которую они не могут получить. И поэтому, хотя они и пострадали при Советском государстве, они не выступили против него, как Солженицын или Сахаров.
«Нельзя было называть нас диссидентами», — сказал Игорь Ефимов, писатель и редактор, близкий к Довлатову в Ленинграде.Ефимов опубликовал Довлатова в своей эмигрантской прессе «Эрмитаж» после того, как они оба приехали в США в конце семидесятых. «В нашем понимании диссиденты — это люди, заявившие, что они лучше власти знают, как должно быть, как управлять страной», — сказал мне Ефимов. «Мы не верили, что знаем это. Мы просто были озабочены тем, чтобы говорить и писать, как мы думали и чувствовали ». Герман-младший сказал мне нечто подобное, описывая то, что он видит в Довлатове. «Он честен и правдив во всем, но с любовью рассказывает о своей стране», — сказал он.«Так много русских писателей склонны проповедовать, а он просто разговаривает».
Оставаться в стороне от бинарной системы лояльности и оппозиции было своего рода обходным путем, способом вывести личное пространство, которое функционировало как частичный симулякр свободы, лайфхак для позднего социализма. Русское слово для обозначения этого состояния существования — vnye , или пребывание вовне, хотя физически оно меньше, чем психическое. В книге «Все было навсегда, пока ее не было» — блестящем исследовании множества парадоксов в языке и ритуалах последнего советского поколения, Алексей Юрчак, российско-американский профессор из Беркли, посвящает целую главу концепции внешние .Юрчак определяет vnye как состояние «находиться в контексте, не обращая на него внимания» и «одновременно являясь частью системы, но не следуя определенным ее параметрам».
Образцом vnye в Ленинграде 1970-х был Иосиф Бродский, выдающийся поэт, который в 1987 году получил Нобелевскую премию по литературе. Фильм Германа-младшего представляет его и Довлатова как близких друзей. , братья по литературной тоске, но это сильно преувеличенное средство повествования.(По прибытии в Америку Бродский однажды упрекнул Довлатова за то, что он обратился к нему на более неформальном русском языке « ty », а не формально « vy ». «Какая чушь», — написал Довлатов в письме, передавая этот эпизод Ефимову. .)
Тем не менее, оба писателя действительно витали в одних и тех же кругах Ленинграда, и Довлатов наблюдал за состоянием Бродского vnye в действии. «Он не боролся с режимом. Он просто этого не заметил. Он действительно не знал о его существовании », — писал Довлатов об отношениях Бродского или их отсутствии с советским государством.«Он был уверен, что Дзержинский жив. И этот Коминтерн был названием музыкальной группы ». В какой-то момент, передает Довлатов, фасад жилого дома Бродского в Ленинграде был украшен шестиметровым портретом Васила Мжаванадзе, грузинского политического босса и члена Политбюро шестидесятых годов. Бродский растерялся. «Кто это?» он спросил. «Он похож на Уильяма Блейка».
The Paris Review — Дорога Довлатова
В эти выходные перекресток в Квинсе будет переименован в Sergei Dovlatov Way .
Довлатов Сергей
Сергей Довлатов подарил мне пистолет, когда я был ребенком. Оказалось, что это был всего лишь пневматический пистолет, но моя мать не заметила разницы и справедливо испугалась, увидев, что я бегаю с полуавтоматом. У него не было красного пластикового наконечника, и он был приятно хромирован, родом из Восточной Европы. При достаточном давлении его маленькие стальные гранулы действительно могут кому-то навредить. Довлатову это показалось очень забавным. Теперь мы, жители Нью-Йорка, называем в его честь улицу.
И я в восторге. Та улица в Форест-Хиллз, Куинс, та же самая, где живет его вдова; здесь выросла его дочь, которая недавно перевела большой роман Довлатова Пушкинские горы ; и там я тоже вырос. Мой энтузиазм разделяют не менее восемнадцати тысяч человек — именно столько петиционеров потребовалось, чтобы это произошло. То, что это такое внушительное число, не должно вызывать удивления. Даже если Иосиф Бродский был величайшим представителем так называемой Третьей волны русских иммигрантов — он получил Нобелевскую премию и женился на итальянке, — именно Довлатова интуитивно и безоговорочно любят читатели.Как мы можем помочь? Когда несколько месяцев назад Мэтт Тайбби появился, чтобы представить перевод Катерины Довлатовой, я спросил, зачем он пришел: это потому, что Довлатов был единственным русским писателем, который заставил его громко смеяться. И вдруг мы поняли друг друга. Довлатов меня тоже рассмешил, сначала лично, а потом, когда я вырос, своей литературой.
В период пика его славы произведения Довлатова читали повсеместно. Солженицын, суровый человек из своей крепости в Вермонте, не желавший иметь ничего общего с «колбасными иммигрантами» Третьей волны, прочитал все свое трехтомное собрание сочинений.Пьесы легко переводятся из-за присущей им человечности, и их юмор, замечательно, также переводится. В России, где его работы ночью перепечатывали для самиздата, его тайные читатели росли, и у него появилось много поклонников. Половина России сидела в тюрьме, другая половина оставалась при первой, а Довлатов был на обеих позициях — и писал об этом, и до сих пор делал это смешно. КГБ, конечно, не был фанатом; они даже уничтожили наборные пластинки, подготовленные к публикации. Довлатов придерживался диссидентского подхода, просто не воспринимая Советский Союз всерьез, и за это его очень любили.
Когда он эмигрировал, он продолжал писать художественную литературу, в дополнение к газете, которую он и мой отец выпускали, иногда прямо из нашей гостиной. Он работал над своей прозой с усердием перфекциониста. Его письмо читается очень легко и сардонично, но я помню, как он сказал, что в одном предложении никакие два слова не должны начинаться с одной и той же буквы. Для нас он современный классик — Булгаков, который жил среди нас, — но он также совершил переселение, на которое надеется каждый литературный эмигрант. Он стал известен в Америке, по крайней мере, ненадолго.Все говорили, что он «добился успеха»: его перевели прямо на The New Yorker всего через шесть месяцев после его прибытия. Цензоры КГБ были его лучшими публицистами. Он получил сладкое письмо от Курта Воннегута и увидел, что пять его романов были переведены и опубликованы. ( Пушкинских гор, , шестой, вышел в этом году на попечение дочери.)
На улице, которая будет названа его именем, находится русский магазин, где он купил слишком много еды, когда не следил за своим весом, и магазин, где он курил, когда не уходил.Он прожил там двенадцать лет. Мои воспоминания о его доме смутны, потому что он провел так много времени в моем, работая над газетой для иммигрантов, которая, если бы она существовала сегодня, вероятно, была бы блогом. Благодаря его дружбе с моим отцом мне пришлось оседлать Голиафа. Довлатов поднимал меня и поднимал как можно ближе к потолку. Он всегда был самым высоким мужчиной в комнате, и мне нравилось быть таким высоким. Мой отец ценил внимание, которое великий писатель уделял своему единственному сыну; моя мать была в ужасе.А потом он дал мне этот пистолет…
Мысль о том, что однажды его улица будет названа его именем, была немыслима для нас в то время — многие из нас жили впроголодь. Довлатов, как и мой отец и все его поколение, жил иммигрантской жизнью и много трудился за свой хлеб. А потом он съел слишком много, слишком много выпил, слишком много курил и умер слишком молодым в 1990 году.
Существование улицы Довлатова — это очень нью-йоркское дело, потому что автор брал своих персонажей, которые всегда чувствовали себя героями, а не персонажами, прямо из своего окружения.Он сделал это, когда работал охранником лагеря — бывшие заключенные его любят, несмотря на это. Он сделал это в Советском Союзе — в конце концов его выгнали, хотя теперь он вечно находится в печати. И он сделал это в Квинсе. Люди, которые населяют его американские работы, все еще существуют, многие на улице, названной в его честь.
Улица Сергея Довлатова — отличное дополнение к Нью-Йорку. Я надеюсь, что это заставит туристов и местных жителей полюбить этого человека в Google и, возможно, даже прочитать его работы. А для русских-иммигрантов это больше, чем памятник.Бродский ушел с Нобелевской премией, но Довлатов был «наш» (произносится «нош», что означает наших ) — также название одной из его величайших книг. Его улица олицетворяет всю Третью волну, иммигрантов, таких как Бродский и мой отец, Александр Генис, и художников Комара, и Меламида, и Барышникова, и героев-диссидентов, таких как академик Сахаров и генерал Григоренко, и даже Яков Смирнов — волна, на которой я проехал по жизни. . Улица Довлатова означает, что сделала Третья волна, что мы не были простыми «колбасными иммигрантами».«Довлатов заслуживает своей улицы. Я только надеюсь, что его вдова не слишком обеспокоена пузатыми мужчинами и женщинами на невероятно высоких каблуках-шпильках, толкающихся за фотографию у вывески.
Дэниел Генис — писатель, работающий в Бруклине. Он был опубликован в New York Daily News , Newsweek , The Daily Beast , Vice и других изданиях. Следуйте за ним в Twitter @DanGenis.
Церемония переименования «Путь Сергея Довлатова» состоится в это воскресенье, 7 сентября, в 10.00 часов 9 минут A.М. , на 108-й улице и 63-й улице в Форест-Хиллз, Куинс. Довлатов — первый русско-американский писатель, удостоенный названия улицы в США
.Рисунок по Довлатову — Журнал BOMB
рисунков довлатов 1993/2008 гг. S1, 42 × 29,8 см, 1-49 / 49. С любезного разрешения галереи Франц (Нью-Йорк).
Из советских писателей, эмигрировавших в Соединенные Штаты в период с конца 1970-х до конца 1980-х годов, русский юморист и писатель Сергей Довлатов, вероятно, оказал самое значительное влияние на американскую читающую публику за пределами эмигрантских сообществ.Примечательно, что хотя несколько его книг были переведены на английский язык, восемь его рассказов появились в журнале « The New Yorker ». Действительно, поэт Иосиф Бродский, получивший Нобелевскую премию по литературе в 1987 году, назвал это правильным, когда сказал, что популярность Довлатова в Соединенных Штатах была «естественной», и предсказал, что однажды он станет столь же популярным в России.
Довлатов, родился в Советской Республике Башкирия в 1941 году, учился в Ленинградском государственном университете, служил в Советской армии охранником лагеря, работал журналистом в газетах в Ленинграде и Таллинне.Он начал писать художественную литературу в начале 1970-х, но не смог ничего опубликовать в Советском Союзе — его первый сборник рассказов был запрещен КГБ. В 1979 году после исключения из Союза советских журналистов (за публикацию статей за рубежом) и призыва на военную службу Довлатов уехал из России в США.
В Нью-Йорке его карьера изменилась к лучшему. Он основал популярную русскоязычную газету « Новый Американец » ( The New American ) и вел программу на Радио Свобода / Радио Свободная Европа.Он также начал публиковать свои сочинения. Среди его самых известных работ — « Зона », повесть о его опыте в качестве охранника лагеря, и «Компромисс », сборник его статей в советских газетах, сопровождаемых «реальными историями» без цензуры, стоящими за ними. Некоторое время, по словам Довлатова, «продажи были вялыми. Дома свободы не было, но были читатели. Здесь было достаточно свободы, но читателей не хватало ». Но к середине 80-х Довлатов добился значительного признания в Америке.
Действительно, в письме к русскому писателю 80-х годов писатель Курт Воннегут выразил свое искреннее разочарование успехом Довлатова в Америке: «Дорогой Сергей Довлатов! Я тоже тебя люблю, но ты разбил мне сердце. Я родился в этой стране и бесстрашно служил ей во время войны, но мне до сих пор не удалось продать ни одной своей истории журналу The New Yorker . А теперь вы приходите, и — бац! — ваш рассказ сразу публикуется… »
Но его фанатская база не ограничивается только американцами.Довлатов умер — слишком рано в 49 лет — от сердечной недостаточности в 1990 году, но в следующем году, с распадом Советского Союза, его книги начали появляться в России и стали безудержными хитами. Достаточно скоро он станет одним из самых любимых русских авторов последних десятилетий. По иронии судьбы, в то же время его книги начали выходить в свет в Штатах.
Довлатов, которого романист Дэвид Безмозгис назвал «русским Дэвидом Седарисом», написал прямые, но удивительные, часто печально веселые истории, которые во многом основывались на его собственном повседневном опыте, чтобы показать разницу между жизнью в России и жизнью в Соединенных Штатах. .Читая рассказ Довлатова, не знаешь, плакать или смеяться, его краткие предложения поражают воображение. Как сказал Бродский: «Решающим является его тон, который может узнать каждый член демократического общества: человек, который не позволяет себе играть роль жертвы, который не зациклен на том, что отличает его от других. ”
Яркие изображения Довлатовым проблем адаптации к новой среде вдохновили художника Александра Флоренского, которому в 1993 году было поручено проиллюстрировать русскоязычный трехтомный сборник романов писателя, чтобы отдать дань уважения его переезду в Нью-Йорк и США. его преданность свободе мысли и творческому самовыражению.Результат, который сейчас выставлен в нью-йоркской галерее Франца в Сохо как рисунки Довлатова, демонстрирует общее остроумие Флоренского и Довлатова и их глубокую связь с поколением русских художников, стоявших в авангарде политических и культурных потрясений в конце 80-х и начале ». 90-е гг.
Флоренский, один из основателей петербургского андеграундного коллектива «Митьки», печально известного тем, что бросал вызов советскому истеблишменту в годы, предшествовавшие перестройке, был естественным выбором для иллюстрации творчества Довлатова.Он начал свою карьеру в начале 1980-х годов как художник и иллюстратор книг, в основном работая над традиционными предметами, такими как пейзажи и натюрморты. Однако в начале 1990-х он обратился к концептуальному искусству и вместе со своей женой Ольгой Флоренской начал создавать инсталляции и объекты.
В отличие от рассказов Довлатова, в творчестве «Митьков» типичны явная ясность языка и изображение «обычного парня» или простого человека. Их работы, часто посвященные разочарованиям и абсурдности советской городской жизни, обращаются, в частности, непосредственно к горожанам.Из Революционного периода приходят на ум сатирические рассказы Михаила Зощенко, а также веселые рассказы Ильфа и Петрова 30-х годов.
Как свидетельствуют черно-белые рисунки тушью Рисунков Довлатова , переход Флоренского к концептуализму был обусловлен его традиционным опытом в изобразительном искусстве, создав портфолио рисунков под названием «Русский альбом», в котором он повторно представил русский язык. такие шедевры, как «Гитарист-одиночка», «Старики на могиле сына» и «Прибытие гувернантки к купцу».В то время Довлатов был «любимым писателем» Флоренского, но когда издатель попросил его проиллюстрировать огромную коллекцию, он сначала отказался от этой работы. К счастью, он обдумал это.
«Позже, когда я проанализировал эту ситуацию, — сказал Флоренский в недавнем электронном письме, в котором читается что-то вроде самой истории Довлатова, — я обнаружил, что это похоже на такую ситуацию: представьте себя в метро, наблюдая за красивой женщиной напротив вас. Вы думаете: о, какая красивая женщина, наверное, лучшая женщина, которую я когда-либо встречал.А теперь представьте, как вдруг эта женщина говорит вам: «Хорошо, я хочу стать вашей женой!» Какова ваша нормальная реакция? Для меня нормальная реакция — сказать «НЕТ». Это невозможно, вы должны сначала узнать друг друга, много раз встречаться и так далее… Поэтому я сказал «НЕТ» издателю. Но издатель был умным парнем и давил на меня, пока я наконец не сказал «ДА».
Выставка в галерее «Франц» открылась 20 апреля приемом и чтениями Лары Вапняр и Барри Юрграу и включала фотографии Нины Аловерт, Леонида Любяницкого, Марка Шермана и Наташи Шарымова.Работал до 6 мая.
Транслировать или пропустить?
Возможно, вы не слышали о Сергее Довлатове, но он гигант в новейшей истории русской литературы. Однако, поскольку он занимался своим ремеслом в разгар советской эпохи, его работы были обнаружены только после его смерти в 1990 году. В новом фильме рассматриваются шесть дней его жизни как молодого писателя в 1971 году. фильм вызывает желание узнать больше…
ДОВЛАТОВ : ПОКАЗАТЬ ИЛИ Пропустить?The Gist: В ноябре 1971 года советские ограничения на журналистику и литературную литературу были в полной силе после короткого периода 60-х годов, когда ограничения стали более слабыми.Сергей Довлатов (Милан Марич), писатель и журналист, живущий в Ленинграде, не публиковал ни одной из своих литературных работ, и он начинает чувствовать, что этого никогда не произойдет, из-за реалий писательской деятельности в условиях репрессивного советского режима.
Довлатов — парень, который предрасположен называть вещи такими, какие они есть, и, кажется, не может приукрашивать вещи или писать копию, которую хотят от него редакторы. Он оплачивает свои счета, работая в газете на государственной фабрике; Когда он сообщает о фильме, который завод снимает в честь годовщины большевистской революции, с актерами, играющими исторических русских литературных деятелей, Довлатов пишет язвительную статью, высмеивающую все это.Когда его просят исправить, он отвечает, что не может, за что его увольняют.
Тем временем он часто собирается вместе с другими художниками на поэтических чтениях в гостиной и других собраниях, сетуя на то, как тяжело зарабатывать на жизнь честным писателем в России. Один из них — Иосиф Бродский (Артур Бесчастный), поэт настолько зажигательный, что КГБ уже какое-то время присматривается к нему, хотя Довлатов не особо ценит его стихи. Другим те, кто держит кошелек, сказали, что они недостаточно хороши, но Довлатов и другие знают, что это просто предлог, чтобы сдержать их.
Довлатов наконец прорывается в литературный журнал, редактор которого хочет, чтобы он взял интервью у известного поэта, который также оказался в бригаде, роющей туннель для новой линии метро. Когда работник не готов к работе, Довлатов публикует статью не в том легком тоне, который нужен редактору. Учитывая все ограничения, Довлатов задается вопросом, не придется ли ему бросить свою жену Елену (Хелена Суецка) и дочь Катю (Ева Герр), чтобы заниматься своим делом там, где больше свободы.
О чем это вам напомнит ?: Москва на Гудзоне? Общество мертвых поэтов? Хорошая будет охота? Почему мы не можем вспомнить ни одного фильма, в котором нет Робина Уильямса?
Спектакль, который стоит посмотреть: Марич присутствует почти в каждой сцене фильма, и он играет настоящего литературного персонажа российской истории.Сергей Довлатов умер довольно молодым в 1990 году, прежде чем его работы были обнаружены и оценены в годы после окончания советской власти. Марич показывает отчаяние, разочарование и гнев Довлатова, пытаясь опубликовать свои работы, но также показывает решимость писателя не сдаваться и не соглашаться на какую-нибудь работу на фабрике или писать ерунду, чтобы заработать деньги. Возможно, это бесполезное занятие, но, по крайней мере, он остается верным себе.
Памятный диалог: Скульптор, друг Довлатова Давид (Данила Козловский) говорит, что им следует угнать машину.«Так будет честнее, — говорит он.
Фото: NetflixОдин лучший снимок: Большая часть фильма довольно мрачная и мрачная, поэтому вполне уместно, что на лучшем кадре Довлатов идет по заснеженной площади в Ленинграде.
Пол и кожа: Ничего.
Наше мнение: Мы ценим то, как режиссер и соавтор сценария Алексей Герман передал отчаяние, пронизывающее арт-сцену Ленинграда начала 70-х через одну неделю жизни Сергия Довлатова, которого, как мы уже сказали, не оценили бы до тех пор, пока его смерть.Довлатову или кому-либо еще было невозможно услышать свой истинный голос перед публикой, потому что этот голос не передает того светлого и радостного послания, которого хочет правительство. А поскольку правительство контролирует средства коммуникации, это в основном означает, что художники либо творят в соответствии с советскими стандартами, рискуют вниманием КГБ, если они этого не делают, покидают страну или живут в нищете дома.Однако мы не уверены, почему Герман решил изобразить два часа и десять минут, как Довлатов перемещается со съемочной площадки на литературную тусовку, в квартиру своей семьи, на другую литературную тусовку, сокрушаясь о том, что он никогда не будет опубликован. .В фильме много прекрасных представлений, но много разговоров и много повторений без особого сюжета. Что было бы нормально, если бы фильм был примерно на 20 минут короче. Но в определенный момент постоянное причитание становится утомительным.
Наш звонок: STREAM IT, если вас интересует недавняя история русской литературы. ПРОПУСТИТЕ, если вы ищете развлекательный фильм.
Джоэл Келлер (@joelkeller) пишет о еде, развлечениях, воспитании детей и технологиях, но он не обманывает себя: он телезритель.Его статьи публиковались в New York Times, Slate, Salon, VanityFair.com, Playboy.com, Fast Company’s Co.Create и других изданиях.
Смотреть Довлатов на Netflix
«Довлатов»: обзор Берлина | Отзывы
Реж. Алексей Герман младший. Россия / Польша / Сербия. 2018. 126 мин.
Довлатова Алексея Германа-младшего можно было назвать «Балладой о неизвестном писателе». По крайней мере, это история писателя, который оставался неизвестным при жизни и до сих пор мало обсуждается на Западе, хотя после его смерти в 1989 году он получил широкое признание в России.Это медленное, задумчиво дрейфующее воспоминание о временах Сергея Довлатова — не обычный портрет, тем более биографический фильм, а творчески реалистичное воссоздание ушедшей эпохи русской культуры, когда литература и искусство считались делом жизни и смерти. и если вы держитесь за свою художественную целостность, это может буквально повредить вашим шансам на выживание.
Довлатов играет со смесью грусти, приветливости и задумчивой теплоты сербский актер Милан Марич в его первой международной роли
Болтливый, пограничный сюжет и в целом сказочное ощущение не сделают его очевидным коммерческим предложением, но фестивали должны тяготеть к фильму, который косвенно так же говорит о выживании серьезного артистизма в кино, как и в любой другой сфере.
Благодаря наложенным друг на друга диалогам, сложному использованию толпы и красивой хореографической съемке на длинных съемках, Довлатов во многом стилистически сочетается с другими фильмами Алексея Германа-младшего — Бумажный солдатик (2008), произведение в стиле Антониони. о ранней советской космической программе и футуристическом Under Electric Clouds (2015). Довлатов умудряется быть одновременно мечтательно-импрессионистским — он фактически содержит две захватывающие последовательности снов — и очень конкретным в своем воспоминании о неделе из жизни молодого Довлатова, начинающего писателя, который не может опубликовать свои работы и был исключен из Союза писателей СССР (его еврейско-армянская принадлежность, несомненно, является одной из причин, а его ироничное мировоззрение — другой).
Место — Ленинград в ноябре 1971 года, когда жесткая культурная заморозка сменила относительную вседозволенность 60-х годов. Поэт Довлатов (Милан Марич), только что разведенный и живущий со своей матерью в переполненной общей квартире, испытывает трудности с писанием и обдумывает роман, но пытается заработать на жизнь, работая в промышленном журнале.
В течение следующей недели — «маленьких радостей и больших горестей», как он выразился — Довлатов проводит неловкие встречи со своей бывшей женой Еленой (Хелена Суецка), тусуется с другим писателем, а затем и с Нобелевским лауреатом Иосифом Бродским (Артур Бесчастный) и проводит вечер за вечером на богемных вечеринках, где маргинальные, борющиеся писатели и художники слушают джаз и яростно спорят о ценности различных поэтов — ведь это было время, когда литература была религией и спасательным кругом для здравомыслия.
У некоторых из окружения Довлатова не все хорошо — молодой человек пытается покончить жизнь самоубийством в офисе литературного журнала, художник умирает после ареста за черный рынок — в то время как другие выживают, отказываясь от своих убеждений. Сам Довлатов, сыгранный сербским актером Маричем со смесью грусти, приветливости и задумчивой теплоты в своей первой международной роли, выживает, сохраняя игриво-ироничный, даже сатирический взгляд на вещи, в какой-то момент играя в кошки-мышки с пьяным информатором. интерес людей к чтению Набокова Лолита .
Время от времени фильм кажется бесполезным в течение недели действия, но тогда поиск и поддержание какого-то направления в жизни является большой проблемой в жизнях этих исключенных художников. Ряд эмоциональных всплесков подчеркивают драму — в частности, обнаружение детей, погибших во время блокады Ленинграда, в туннеле метро. Но в целом фильм передает настроение как памяти, так и мечты, а также эпохи в российской истории, которую теперь слишком легко забыть. Довлатов эмигрировал в США, где в конце концов умер, но его прерывистый голос за кадром завершает этот поверхностно мрачный фильм позитивным посланием: «Мы существуем.”
Этот стилистически самобытный фильм, художественно мягкий, тем не менее, фигурирует как cri de coeur для нашей эпохи, в России и других странах: если искусство и вера в искусство уменьшатся, мы все проиграем невообразимо.
Продюсерские компании: Кинокомпания САГА, Метрафилмс, Первый канал Уссия, Киностудия Ленфильм, Message Film, Art & Popcorn
Международные продажи: Alpha Violet, [email protected]
Продюсеры: Андрей Савельев, Артем Васильев, Константин Эрнст, Дариуш Яблоньски, Изабелла Войчик, Виолетта Каминска, Мирослав Могорович
Сценарий: Алексей Герман-младший., Юлия Тупикина
Кинематография: Лукаш Жал
Постановочный дизайн: Елена Окопная
Редакторы: Сергей Иванов, Дарья Гладышева
В главных ролях: Милан Марич, Данила Козловский, Елена Суецкая, Артур Бесчастный, Елена Лядова, Антон Шагин
Алексей Герман-младший о Довлатове: «Он был секс-символом, Элвис Пресли, легендой» | Sight & Sound
Алексей Герман-младший еще не стал нарицательным среди киноманов, хотя по пяти моментам его карьеры становится ясно, что он режиссер с поразительным видением и амбициями.Его не следует путать с его отцом, покойным Алексеем Германом, чьи собственные фильмы — в том числе «Мой друг Иван Лапшин» и «Хрусталиев, Моя машина!». — по-прежнему слишком мало известны во всем мире. Но Алексей-младший разделяет отцовское пристрастие к бескомпромиссному стилю и его дальновидность. Его недавняя работа включает в себя «Бумажный солдатик» (2008), отчасти напоминающее Антониони воспоминание о советской космической программе, и футуристический, сказочный взгляд на нынешнюю Россию «Под электрическими облаками» (2015).
Довлатов теперь на Netflix.
Сейчас он снял свой самый заметный на сегодняшний день фильм «Довлатов», который участвовал в конкурсе в Берлине в феврале и получил Серебряного медведя за выдающийся художественный вклад. Его можно будет увидеть на Netflix с 26 октября, в то время как в России он был выпущен в марте Disney / Sony с 300 000 просмотров за первоначальный четырехдневный выпуск.
Известность фильма в немалой степени связана с его сюжетом — Сергеем Довлатовым (1941-90), писателем, малоизвестным за пределами России, никогда при жизни не публиковавшимся в Советском Союзе, но ставшим чрезвычайно популярным среди российских читателей. после его смерти эмигрировал в США в 1979 году.
ФильмГермана — не биографический фильм, а слабо структурированное, иногда сказочное воспоминание о подполье писательской художественной богемы Ленинграда начала 70-х годов, когда интеллектуалы, в том числе друг Довлатова и писатель-эмигрант Иосиф Бродский, переживали Брежневская реакция на хрущевскую оттепель. Фильм — не столько портрет своего героя — хотя он был остроумно сыгран сербским актером Миланом Маричем, — а более широкое, иногда импрессионистическое изображение (как сказал Майкл Паттисон в своем обзоре фестиваля S&S first look) «a мир, чей режим по умолчанию — меланхолия ».Я разговаривал с Алексеем Германом-младшим в Берлине в феврале, после премьеры его фильма.
Довлатов — фигура не известная на Западе, но очень популярная в России. Почему он значительный?
В России он стал известен только после смерти. В Штатах ему повезло больше, потому что он там печатался и появлялся в New Yorker, и его хвалил Курт Воннегут. Но затем он стал одним из самых известных русских писателей последней четверти ХХ века.Он всегда будет менее известен на Западе, потому что некоторые из используемых им слов с трудом переводятся на английский, а американский / англосаксонский образ мышления не подходит для понимания Довлатова, как мы понимаем его по-русски.
Фильм дает нам представление о его проблемах с написанием и публикацией, но мы не имеем представления о том, на что он похож на самом деле.
Это было решение сохранить это в тайне, потому что невозможно было бы объяснить все о его сочинении.Есть культурные пласты, понятные только россиянам. Фильм гораздо серьезнее, гораздо трагичнее его прозы.
Не поэтому ли вы сняли фильм о Довлатове, а не о ком-то, кто может легче общаться с западными зрителями, например, о Бродском?
Уже был фильм про Бродского [Полтора комнаты Андрея Хржановского 2009]. Конечно, Бродский — поэт и герой, но Довлатов — фигура гораздо более сложная. Он храбрый, но в то же время не такой храбрый, его любили женщины, но в то же время он очень любил свою семью, он был просто остроумен.Он тоже не совсем русский: он наполовину еврей, наполовину армянин. Он был секс-символом; он был Элвисом Пресли, легендой. Таких легенд у нас не много. Довлатовские татуировки есть у многих — на лице, руках, везде.
Верно, что Довлатов оказался в Нью-Йорке. Мир, который вы изображаете — Ленинград в начале 70-х, — кажется очень близким к богемии Нью-Йорка десятью годами ранее с точки зрения веры людей в искусство и письмо.
Это было время крайней близости, время, когда люди, художники, писатели хотели создавать настоящую литературу.Это было очень романтическое время. Несмотря на то, что все ссорились друг с другом, они были чрезвычайно едины.
Ленинград 70-х и 80-х не такой, как Петербург 90-х. Тогда было гораздо больше талантов, гораздо больше людей, которые хотели создавать литературу и искусство. Эмиграция началась с Довлатова и Бродского, но в 90-е годы она стала очень серьезной — много интеллигенции уехало в Штаты, Израиль, Германию, и почти никто не вернулся. А с постепенным упадком культуры и образования это огромное уважение к русскому искусству и любовь к авангарду начали исчезать, как и город.Сегодня город совсем другой; это город небоскребов в европейском стиле.
В фильме есть несколько снов, которые очень характерны для русской литературной традиции.
Для меня было важно сказать через сны Довлатова то, чего я не мог сказать иначе. Например, я не мог много рассказать о том, что он был тюремным надзирателем, или о его желании быть близким к власти. Я не хотел снимать биографический фильм, поэтому просто фрагментировал все, что не мог сказать, вложил в свои сны и сжал до нескольких дней.
Довлатов — центр фильма, но больше записывающее сознание, чем традиционный герой. Вы даете нам много того, что можно увидеть и услышать, в очень загруженном мире с множеством людей на экране, и он играет в нем наш путеводитель.
Это не фильм о Довлатове, это вообще о том поколении. Я хотел запечатлеть реальную жизнь и энергию того времени.
Что примечательно, так это то, что у людей в фильме нет лиц 21 века — все они, кажется, принадлежат к Советскому Союзу того времени.
Мы собирали лица из разных стран и разных городов. У нас была целая комната с фотографиями всех людей, которые появляются на экране, и мы потратили четыре месяца, просто смешивая фотографии, чтобы увидеть, может ли конкретный человек быть на экране в данный момент. К нам даже прилетали из Хабаровска, на границе с Китаем, и они говорили две-три фразы, просто чтобы показать, есть ли у них лицо того времени — и если бы нам не нравилось их лицо, мы бы не стали ». не иметь их в кино.
Ваш стиль сильно отличается от вашего отца, но у вас есть кое-что общее — в частности, то, как вы работаете в трех измерениях, со сложными действиями, сложными движениями камеры, как вы исследуете пространство и звук.
Я не могу смотреть те фестивальные фильмы, где все молчат, потом сидят целую вечность и едят, потом страдают, потому что происходит что-то ужасное, потом снова молчат, потом там сцена изнасилования … Это просто скучно.
Фильмы — это не политика.Антониони, Бергман, Феллини не о политике, они о душе. Сейчас почти все фильмы о политике, они всегда кого-то поддерживают, кого-то защищают, и это нормально, но кино — это нечто большее. Это искусство.
Исторический момент, с которым вы имеете дело в Довлатове, и статус писателей в Советском Союзе — это то, что все еще помнят? Если вы покажете этот фильм молодым людям в России, они смогут его узнать?
Нынешнее поколение ничего не знает.Они порождают стабильность, нормальность — в больших городах у всех есть свои мобильные телефоны и все такое. Они не понимают Советский Союз, они не знают, когда умер Ленин или кем был Троцкий, и для них XIX и XX века в русской культуре и истории практически одно и то же. Им было бы трудно понять этот фильм, потому что они не понимают эпоху.
Разве эту амнезию поощряет нынешний режим? Полезно, чтобы люди не понимали прошлого, потому что тогда они не поймут настоящее.
Я бы так не сказал, но в каком-то смысле вы правы. На крупнейшем российском телеканале каждый день выходили две новости о нашем фильме — вчера о нем говорили как о фильме о цензуре в Советском Союзе. Так что фильм не заглушают. Не вижу желания забыть эту эпоху — памятники Довлатову и Бродскому есть по всей России.
И наоборот, есть люди, которым Довлатов не нравится, потому что он эмигрировал в США. Были влиятельные люди — не скажу кто — которые не хотели, чтобы фильм был снят, потому что считали его недостаточно патриотичным, недостаточно позитивным.
Но нас поддержали [министр культуры России Владимир] Мединский, [глава Союза кинематографистов России Никита] Михалков и [генеральный директор Первого канала Константин] Эрнст. Это люди, обладающие властью в русской культуре, и они поддержали фильм — и когда я говорю людям, мне никто не верит. Может быть, было бы полезнее, если бы я сказал, что меня подавляют, что в ближайшем будущем мне грозит тюремный срок — но на самом деле нас поддержали влиятельные люди.
Что в чемодане Довлатова — TRANSLATIONiSTA
Translationista в последнее время получает много книг для рецензирования, и, поскольку у меня сейчас нет времени писать все обзоры самому, я начинаю приглашать избранную группу опытных переводчиков гостевых рецензентов, чтобы они высказали свое мнение. этот блог. Вот первый такой обзор, написанный Адамом З. Леви.
—————————————————————————————
В марте 1989 года в газете «Нью-Йоркер» появился рассказ русского эмигранта Сергея Довлатова под названием «Фотоальбом».Это была его восьмая история, появившаяся в журнале, и вторая, в которой рассказывалось о менее романтических обстоятельствах, при которых он встретил свою жену Лену. В этой версии день выборов в Ленинграде. Рассказчик, тоже человек по имени Сергей Довлатов и не являющийся энтузиастом советского избирательного процесса, пишет: «Я никуда не торопился. Я пропускал голосование уже раза три. И не из-за диссидентских соображений, а, скорее, из-за отвращения к бессмысленным действиям ».
Если довлатовский этос существует, возможно, эта последняя строка суммирует его в букву «Т», поскольку именно бессмысленность или, возможно, абсурд, который Сергей принимает за бессмысленность, определяет и оживляет странные ситуации, в которые он постоянно попадает.В «Фотоальбоме» Сергея окончательно вырвало из квартиры матери и его ленивого купального состояния приезд Лены, писательницы. «Она была похожа на школьную учительницу», — говорит он. «То есть немного старой девы». Вместо голосования он провожает ее в кино, затем в Дом писателей, где Сергей надеется, что они встретят кого-то достаточно известного, чтобы произвести впечатление на Лену. Но вечерняя подборка литературных знаменитостей ничем не примечательна. Его не признает и никто не узнает. Наконец, он замечает писателя по имени Данчковский: «В крайнем случае, его можно назвать знаменитым.Я понизил голос и прошептал Елене Борисовне: «Смотри, сам Данчковский! Бешеный успех. . . обязательно выиграю Ленинскую премию ». Данчковский направился в самый дальний от музыкального автомата угол. Проходя мимо нас, он притормозил. Я знакомо поднял свой бокал. Данчковский без приветствия ясно сказал: «Я читал ваш юмор в« Авроре ». Это дерьмо ».
Для тех, кто знаком с рассказами Довлатова, основные пункты его биографии не должны вызывать удивления. Родившийся в 1941 году в Советской Республике Башкирия в семье армянки и отца-наполовину еврея, он провел большую часть своей жизни в Ленинграде, где он вылетел из университета, работал тюремным надзирателем в Советской Армии и обнаружил: « халтура »в качестве журналиста в различных газетах и журналах, пока он не был исключен несколько лет спустя Союзом журналистов.После неудачной попытки публикации в Советском Союзе и столкновения с серьезными преследованиями со стороны правительства в 1979 году он эмигрировал в Нью-Йорк, где опубликовал двенадцать книг перед своей безвременной смертью в 1990 году в возрасте 48 лет. Через месяц вышел его сборник «Чемодан». появился на английском языке, содержащий исправленную версию «Фотоальбома».
После двух десятилетий томления в относительной безвестности, Чемодан был переиздан в этом году Counterpoint Press в экспертном переводе Антонины В.Буи. Коллекция Довлатова во всей красе. «Я посмотрел на пустой чемодан», — пишет он в предисловии. «Внизу был Карл Маркс. На крышке был Бродский. А между ними моя потерянная, драгоценная, единственная жизнь ». В следующих рассказах, названных в честь различных предметов в чемодане, который сопровождал его через Атлантику, Довлатов предлагает удивительно непочтительный, комический взгляд на советскую жизнь с тем, что его друг и поэт Иосиф Бродский назвал «приглушенным здравым смыслом своей работы». . » Но за юмористической поверхностью скрывается глубокое сочувствие и печаль, к которым часто обращаются его рассказы.
В конце «Фотоальбома», наткнувшись на свою фотографию среди коробки с вещами своей жены Лены, Сергей говорит: «Я был болезненно взволнован. Мне было трудно сосредоточиться, понять причину. Я увидел, что все, что происходит в нашей жизни, было по-настоящему. Если я впервые почувствовал это только сейчас, то сколько любви было потеряно за долгие годы? » Такие моменты, возможно, из-за их человечности перед лицом отчуждения и абсурда, создают впечатление, что через произведения Довлатова проходит больше Бабеля, чем, скажем, Гоголя.
В чем же тогда задача переводчика Довлатова? На первый взгляд это может показаться простым. Его предложения короткие, его дикция разговорная и незамысловатая. И все же юмористической и экономичной прозе вроде Довлатова слишком легко оказаться менее юмористической и экономичной, чем в оригинале. В этом отношении проделала впечатляющую работу Антонина В. Буи, которая является вторым переводчиком произведений Довлатова после замечательной Анны Фридман. Она также перевела роман Довлатова «Иностранка», а также бесчисленное количество других книг с русского языка.
В «Чемодане» Буи удается придать каждому предложению определенную прочность, которая не отягощает чтение и не делает прозу громоздкой. Скорее, в ее переводе есть плавность, сохраняющая как нарочитость Довлатова, так и комическую легкость. («Я посмотрел на файл. Я почувствовал, что может чувствовать свинья в мясной части гастронома».) Если что-то и упущено в переводе, то это только тенденция Довлатова, как упоминалось в более раннем сообщении, не использовать два слова в одном предложении, начинающиеся с одной буквы.Но решение Буи отказаться от этой причудливой особенности своей прозы кажется разумным. Остается острая, остроумная книга, вытащенная из шкафа, как чемодан Довлатова, и заслуживающая второго выпуска.
Адам З. Леви живет в Нью-Йорке и преподает творческое письмо в Колумбийском университете.