Поэт, романтик, революционер — лорд Байрон — Поэзия

«Сгеdе Byron», – гласит надпись на старинном дворянском гербе – «Доверься Байрону».

Кто знает, кем впервые была произнесена эта гордая фраза? Может быть, её начертал когда-то на своём щите, поклявшись в верности сеньору, рыцарь-крестоносец. Может быть, седой адмирал в разгар боя приказал написать ее сигнальными флагами на рее грот-мачты. Род Байронов один из самых древних в Англии; были в нем и рыцари, и вельможи, и адмиралы. Но все это в прошлом. Когда 22 января 1788 года в семье обедневшего аристократа Байрона родился мальчик, никто не пророчил ему славы и подвигов.

Мальчик рос в горной Шотландии, в Эбердине. Зубрил греческую грамматику, слушал сказки няни. Хромой от рождения, стеснялся своей хромоты, старался победить ее, усиленно занимаясь спортом Сельским мальчишкам, которые охотно принимали его в свои игры, не было дела ни до древних гербов, ни до надписей на них, но они знали: Джорджу можно довериться.

И вдруг все изменилось. Умер двоюродный дед мальчика, оставив внуку в наследство и свой титул, и богатство. В ворота старинного поместья Ньюстэд въехал новый хозяин – десятилетий лорд Джордж Гордон Ноэль Байрон.

Незачем подробно рассказывать о следующих десяти годах его жизни. Байронживёт теперь так же, как и его сверстники из богатых семей: сначала школа в Гарроу, потом Кембриджский университет, занятия ораторским искусством, бокс, плавание, верховая езда, чтение и стихи. Юношеские, незрелые. Сам Байронподшучивал над ними. Он не подозревал, что скоро поэзия станет делом его жизни. Но случилось именно так.

«В одно прекрасное утро, – шутливо вспоминал потом Байрон, – я проснулся – и увидел себя знаменитым».

Это утро, вероятно, настало весной 1812 года, вскоре после выхода в свет первого крупного произведения Байрона – поэмы о Чайльд-Гарольде.

О многом говорилось в поэме. О южном синем море, о безоблачном небе, о мраморных белоснежных статуях. И о воине, которая требует жертв. И о простом народе, которому война не нужна, а нужны независимость и свобода.

До этого Байронтри года провёл в заграничных странствиях. Он побывал в пяти странах Европы. Видел, как испанские партизаны-герильясы сражаются с французскими захватчиками. Наблюдал, как Греция, порабощённая турецкими янычарами, собирает силы для освободительной борьбы.

Обо всем этом тоже рассказывалось в поэме.

«Путешествие Чайльд-Гарольда» сразу принесло автору широкую известность.

Чего бы, кажется, желать теперь Байрону? Он богат, знатен, красив. Хромота его почти незаметна. Недруги, как огня, боятся его острого языка. Далеко за пределами Англии гремит слава его таланта. Один за другим осуществляет он замыслы новых поэм о сильных и вольных людях. В его поместье, Ньюстэде, все радует глаз: живописное озеро, река, струящаяся по зелёной долине, лес, зубчатой стеной вставший на горизонте, – тот самый Шервудский лес, где бродил когда-то враг богатых – весёлый Робин Гуд со своим метким луком.

Но Байрон неспокоен. Ласковый ветерок доносит из-за холмов не только дальние звуки охотничьего рога, но и плач детей в цехах ткацких фабрик. По дорогам доброй старой Англии бредут обездоленные. Уже не стрелки Робин Гуда в кафтанах травяного цвета, а оборванные, исхудалые рабочие и ремесленники собираются в знаменитом Шервудском лесу. Их глаза горят гневом и местью. Они обещают друг другу стоять за общее дело до конца. Это «разрушители машин» – луддиты.

В то время рабочие ещё не знали толком, кто виноват в их бедах, им казалось, что во всём виноваты машины.

Толпы голодных, отчаявшихся людей брали приступом фабрики, ломали станки, выводили их из строя. Английский парламент поставил па обсуждение закон о смертной казни за разрушение станков.

Байрон-лорд мог бы остаться глух к страданиям бедняков. Но Байрон-поэт, Байрон-человек, человек с чутким, справедливым сердцем, молчать не мог. Первая речь, которую произнёс Байрон на заседании парламента, была произнесена в защиту луддитов.

Эта гневная, мужественная речь известна не меньше, чем лучшие художественные произведения Байрона. Палачам, угнетателям народа бросил поэт правду в лицо!

Протест не помог. Большинством голосов кровавый закон был принят. Но через три дня в газете «Морнинг кроникл» появилось язвительное стихотворение, посвящённое английской знати. Байрон не сдавался!

«Не странно ль. что, если является в гости

К нам голод и слышится вопль бедняка, –

За ломку машины ломаются кости?

И ценятся жизни дешевле чулка?

А если так было, то многие спросят:

Сперва не безумцам ли шею свернуть,

Которые людям, что помощи просят.

Лишь петлю на шее спешат затянуть?»

Призыва «свернуть шею» богатые соплеменники Байрона никак не могли ему простить. Следующие четыре года – самые тяжёлые в жизни поэта. На него клевещут, его травят, наконец просто объявляют сумасшедшим. Жизнь на родине становится невыносимой.

25 апреля 1816 года небольшой парусник отошёл от причала и взял курс в открытое море. Провожавших почти не было. Лишь па выступе мола кто-то долго махал шляпой вслед, махал, пока и его одинокая фигура не исчезла, не растаяла в пелене тумана. Англия осталась за кормой навсегда.

Если посмотреть на портрет Байрона, то можно увидеть гордо вскинутую голову, твёрдый пристальный взгляд, у рта – чуть приметная горькая складочка… Сколько небылиц сложилось вокруг этой складки! Сколько легенд рассказано о Байроне-нелюдиме, Байроне-человеконенавистнике, одиноком бесприютном скитальце!

А на самом деле Байрон был приветливым, открытой души человеком. Он ценил дружбу и умел дружить по-настоящему: об этом говорит история его трогательных отношений с Перси Биши Шелли, его единомышленником и тоже большим поэтом; он заразительно смеялся, весело шутил, с увлечением изучал языки, превосходно плавал и держался в седле, без устали возился с животными. ..

Нет Байрон многое любил. А ненавидел он то, что действительно стоило ненавидеть.

Швейцария. Страна альпийских лугов, прозрачных горных ручьёв. Байрон, взволнованный, восхищённый, плывёт с другом в лодке по Женевскому озеру. Но вот вдали показались зловещие башни Шильонского замка. Услужливый проводник ведёт путешественников в подземные казематы, в каменные мешки, расположенные ниже уровня воды. Там полутемно и сыро; вокруг столба с ввинченным в него кольцом вытоптана в каменном полу дорожка – ее долгие годы протаптывали прикованные к столбу заключённые. Какой далёкой и недостижимой казалась этим людям свобода!

Твердеет горькая складка у рта. Слагаются трагические строфы «Шильонского узника» – одной на самых сильных байроновских поэм.

Италия. Голубое небо, приветливое южное солнце. По оливковым рощам рыщут отряды австрийских драгун. «Рим! Рим! Рим! Рим теперь не тот, что прежде…» – звучит на дорогах безрадостная песня крестьян.

Иностранец, лорд, путешествующий без видимой цели по этим дорогам, внимательно смотрит вокруг. Он замечает не только то, как тяжела жизнь порабощённого народа. Он знает: в стране появились молчаливые суровые люди; что они делают – покрыто тайной; полиция ловит их и не может выловить. «Карбонарии», «угольщики» – называют их, и произносят это слово шёпотом.

Иностранцу, лорду известен пароль карбонариев. Не раз бывал он на их сходках. Ведь он сам – карбонарий. Более того – он даже глава одного их отряда.

«Если человек не может сражаться за свободу у себя дома, дайте ему сражаться за свободу своих соседей. Борись за свободу, где только можешь!» – таковы слова Байрона, таковы его мысли. И таковы его дела. Он ездит по Италии. Ведёт революционную агитацию, руководит сбором оружия. «Италия – на пороге великих событий, – многозначительно пишет он другу летом 1820 года. – Рассчитываю с минуты на минуту услышать барабанный бой и мушкетную стрельбу. ..»

Увы, эти расчёты не оправдались. Карбонарии не были едины. Освободительное движение в Италии подавлено. Но надолго ли? Не затишье ли это перед новой бурей, которая грянет не здесь, так в другом месте?

В апреле 1823 года в дверь дома Байрона в Генуе постучались двое посланцев из соседней страны – Греции.

Там, на Балканах, начиная решительную борьбу за освобождение страны от турецких захватчиков, вспомнили о лорде-карбонарии. О том, что в боях за свободу Байрону можно довериться, патриотам Греции было хорошо известно.

Через четыре месяца, после утомительного и опасного морского перехода, Байрон вступил на землю Кефалонии. Началась жизнь на военном бивуаке.

Байрон беспокоится обо всем: об обучении новобранцев, о медикаментах, об артиллерии. Если нужно, – он сам берётся за лопату. Если нужно, – сам на разгрузке подставляет плечо под бочонок с порохом. Время не терпит. К оружию, сыны вольной Греции!

К оружию! К победам!. .

Героям страх неведом.

Пускай за нами следом

Течёт тиранов кровь.

…Он простудился 9 апреля 1824 года, объезжая на ветру городок Мисслунги, при осмотре боевых позиций. Болезнь была тяжкой и краткой. Через десять дней у постели в его палатке наступила тишина. Байрона не стало.

Рассказывают, что последними его словами были слова о борющейся Греции: «Я ей отдал моё время, мои деньги, здоровье; что я могу ей ещё дать? Теперь отдаю жизнь…»

А может быть, его неверно поняли тогда, и не о Греции он говорил, а о Свободе? Ведь именно ей отдал он все свои силы, всю кровь, всю жизнь…

Его хоронили с высшими почестями. В стране был объявлен народный траур. Шлем, сабля, лавровый венок лежали на гробу, покрытом черным походным плащом. Гремел пушечный салют. Плакали, не стыдясь, седоусые воины-сулиоты.

А за сотнями миль, на берегу другого моря, Чёрного, другой великий поэт и волнолюбец, Александр Пушкин стоял с непокрытой головой у самой воды, в гуле и брызгах, и солёные капли прибоя скатывались по его лицу, и одна за другой, как набегающие на скалы волны, приходили к нему скорбные торжественные строки:

«. ..Исчез, оплаканный Свободой,

Оставив миру свой венец.

Шуми, волнуйся непогодой.

Он был, о море, твой певец!..»

Много на земле есть талантливых поэтов. Много написано стихов о природе, о далёких солнечных странах, о море, пылающем в лучах рассвета. Но если, захочется услышать обо всем этом, и ещё о гордом сильном человеке, и о свободе, которую берут с бою, – достаточно вспомнить надпись на старинном фамильном гербе, доверится Байрону и бережно открыть его однотомник…

Д.Г. Байрон «Ты кончил жизни путь, герой» 7 класс онлайн-подготовка на Ростелеком Лицей

 

 

Тема: Зарубежная литература XIX века

 

Урок: Джордж Гордон Байрон «Ты кончил жизни путь, герой»

 

1. Введение

 

 

Романтизм – это художественный метод в искусстве, в котором творец не копирует действительность, а преображает её в соответствии с индивидуальным представлением о мире, собственным мировоззрением. Романтизм противоположен реализму.

 

Синонимами романтизма стали слова: мечта, загадка, тайна, сомнение, разочарование. В период великих социальных потрясений человек, разочаровавшись в настоящем, мысленно обращается к будущему, мечтая о счастье для себя и окружающих. Таким потрясением для людей стала сначала Великая Французская революция 1789 года, а потом Июльская Французская революция 1830 года.

Рис. 1. Дж. Байрон (1788–1824) (Источник)

Именно в этот период родился и жил Джордж Гордон Байрон (рис. 1), пожалуй, самый известный поэт-романтик,  ставший символом  мятежника, борца за свободу, воплотивший в своем творчестве идеалы целой эпохи.

Представитель английской аристократии, Байрон в 10 лет унаследовал титул лорда. Англия, в отличие от Франции, была очень консервативна. В палате лордов принимались решения, которые были направлены на восстановление порядков и укрепление авторитета власти. Юный лорд Байрон, окончивший Кембриджский университет, оказался непримиримым борцом с консерватизмом и деспотизмом. На первом своем выступлении в парламенте он смело и дерзко протестует против закона, который разрешал применять смертную казнь для подавления восстания луддитов. Речь шла о тех людях, которые потеряли работу, в связи с появлением на заводах и фабриках станков, заменявших человеческий труд. В отчаяние безработные взбунтовались и начали громить фабрики и станки. Байрон в своей речи обвинил власти в том, что они не позаботились о людях, а решили проблему как всегда методом силы и давления.

С тех пор Байрон нажил много врагов среди представителей английской аристократии. Начинается молчаливая война между мятежным лордом и общественными устоями. Когда же Байрон начинает приобретать славу поэта, его война с обществом становится явной и беспощадной. Вот, например, как оценивали творчество Байрона его недоброжелатели: «Байрон — глава «сатанинской школы» в поэзии, ниспровергатель моральных устоев общества, подрывающий коренной смысл категорий добра и зла и увлекающий человека на опасный путь вседозволенности».

В итоге жизнь Байрона в Англии становится просто невозможной. Он уезжает сначала в Швейцарию, а потом в Италию и Грецию. 

Обе страны тогда боролись за независимость. Италия – от Австро-Венгрии, Греция – от турецкого гнета.  Сначала Байрон выступает на стороне итальянских революционеров. Когда  восстание в Италии было подавлено, мятежный поэт, снарядив на собственные средства военный корабль, отплывает  в Грецию. Чтобы поддержать повстанцев, он пишет стихи, воодушевляющие на борьбу:

О Греция, восстань!

Сиянье древней славы

Борцов зовет на брань,

На подвиг величавый.

К оружию! К победам!

Героям страх неведом.

Пускай за нами следом

Течет тиранов кровь.

С презреньем сбросьте, греки,

Турецкое ярмо,

Кровью вражеской навеки

Смойте рабское клеймо!

Известно, что Байрон снабжал национальную греческую армию средствами для покупки оружия, сам хотел встать во главе батальона, но заболел лихорадкой и 19 апреля 1824 года умер в Миссолонги на 37 году жизни.

Одно из последних стихотворение Байрона стало пророческим. Написано он в день 36-летия поэта, за 3 месяца до смерти. В нем есть такие слова:

Нет утешения, так что ж

Грустить о юности своей?

Погибни! Ты конец найдешь

Среди мечей.

Символом жизни и борьбы можно назвать стихотворение Байрона

 «Ты кончил жизни путь, герой».

Ты кончил жизни путь, герой!

Теперь твоя начнется слава,

И в песнях родины святой

Жить будет образ величавый,

Жить будет мужество твое,

Освободившее ее.

Пока свободен твой народ,

Он позабыть тебя не в силах.

Ты пал! Но кровь твоя течет

Не по земле, а в наших жилах;

Отвагу мощную вдохнуть

Твой подвиг должен в нашу грудь.

Врага заставим мы бледнеть,

Коль назовем тебя средь боя;

Дев наших хоры станут петь

О смерти доблестной героя;

Но слез не будет на очах:

Плач оскорбил бы славный прах.

В этом стихотворении поэт создает образ героя, используя торжественные эпитеты: святая родина, образ величавый, отвага мощная, доблестная смерть, славный прах. Они  помогаю создать романтический образ Героя с большой буквы. Перед нами возникает личность исключительная, обладающая чертами сверхчеловека. Герой стихотворения Байрона напоминает нам Данко из рассказа Горького «Старуха Изергиль». В байроновском герое много силы, мужества, а главное – любви к людям и готовности ради них отдать жизнь.

В стихотворении отсутствует мотив печали и пессимизма. Байрон говорит нам:  «Слез не будет на очах: плач оскорбил бы славный прах». Смерть героя не стала его поражением. Это прежде всего победа силы духа над человеческими слабостями и страхами.  

Образ героя, созданный Байроном, собирателен. У него нет национальности, исторической конкретики. Мы можем соотносить его с судьбой самого поэта, который не только писал о героизме, но жил и умер как герой.

Смерть Байрона в Греции стала народной трагедией. В стране был объявлен национальный траур. Сердце Байрона захоронили в той стране, ради свободы которой оно билось.

Тело поэта было захоронено в Англии, в семейном склепе. Жизнь Байрона была яркой, необычной, величественной и трагической. Какой и должна быть жизнь истинного романтика. 

Байронизм — романтическое течение в европейской литературе начала XIX века, которое возникло под влиянием английского поэта Байрона. Для байронистов свойственно разочарование в обществе и мире, настроения «мировой скорби», резкий разлад между поэтом и окружающими, культ сверхчеловека (под определение которого идеально подходил Наполеон). Лирический герой их произведений получил название байронического.

Значение Байрона и его творчества для русской литературы огромно.

.

Рис. 2. Прощание Пушкина с морем. Худ. Айвазовский (Источник)

Пушкин, живя в ссылке на юге России, по собственному выражению, «с ума сходил по Байрону» (рис. 2).

Цикл «Южные поэмы» он создает вслед за «Восточными поэмами» Байрона. В стихотворении «К морю» Пушкин пишет:

И вслед за ним, как бури шум,

Другой от нас умчался гений,

Другой властитель наших дум.

Исчез, оплаканный свободой,

Оставя миру свой венец.

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

Рис. 3. Лермонтов М. Ю.

Юный Михаил Лермонтов (рис. 3) писал  о Байроне: «У нас одна душа, одни и те же муки». Позднее он напишет:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Очень точное определение жизни и творчества Байрона – «гонимый миром странник». Таким вошел этот английский поэт-романтик в мировую литературу.

 

Список литературы

1. Коровина В.Я. Дидактические материалы по литературе. 7 класс. — 2008.
2. Тищенко О.А. Домашняя работа по литературе за 7 класс (к учебнику В.Я. Коровиной). — 2012.
3. Кутейникова Н.Е. Уроки литературы в 7 классе. — 2009.
4. Коровина В.Я. Учебник по литературе. 7 класс. Часть 1. — 2012.
5. Коровина В. Я. Учебник по литературе. 7 класс. Часть 2. — 2009.
6. Ладыгин М.Б., Зайцева О.Н. Учебник-хрестоматия по литературе. 7 класс. — 2012.
7. Курдюмова Т.Ф. Учебник-хрестоматия по литературе. 7 класс. Часть 1. — 2011.
8. Фонохрестоматия по литературе за 7 класс к учебнику Коровиной.

 

Дополнительные рекомендованные ссылки на ресурсы сети Интернет

1. ФЭБ: Словарь литературных терминов (Источник).
2. Словари. Литературные термины и понятия (Источник).
3. Толковый словарь русского языка (Источник).
4. Стихи поэтов XIX-XX веков (Источник).
5. Библиотека Максима Мошкова (Источник).
6. Litra.ru (Источник).

 

Домашнее задание

1. Выразительно прочитайте стихотворение Байрона «Ты кончил жизни путь, герой».
2. Дайте характеристику «байроническому герою».
3. Почему мы можем сравнить героя стихотворения Байрона с Данко ( М. Горький «Старуха Изергиль»)?

 

Байрон в Миссолонги: свобода превосходит даже поэзию….

«Тот, кто умирает за великое дело, никогда не подводит». – Джордж Гордон, лорд Байрон

Статуя Байрона в Миссолонги, Греция (изображение предоставлено englishlanguageandhistory.com)

Сегодня лорду Байрону исполняется 229 лет.

Многое из того, что написано о Байроне, сосредоточено на его карьере поэта и жизни знаменитости в Англии эпохи Регентства. Отчасти причина такого внимания заключается в том, что жизнь Байрона, которую он вел как по стандартам своего времени, так и по нашим современным стандартам, была скандальной.

Его гедонистический образ жизни в конце концов сделал его таким социальным изгоем на своей родине, что он покинул Англию, как он утверждал, навсегда. Вероятно, он не думал тогда, что никогда не вернется; ему было всего 28 лет. Но менее чем через десять лет он умер, добившись двух вещей: он написал свою величайшую поэму, блестящую эпическую сатиру « Дон Жуан », и присоединился к силам, борющимся за независимость Греции от Османской империи, где познакомился с его смерти от лихорадки способствовали некомпетентные врачи, которые, вероятно, вызвали у него сепсис, обескровлив его нестерильными инструментами.

Часто обсуждаемый, но никогда не решаемый вопрос: почему Байрон рисковал — и потерял — свою жизнь?

Вполне возможно, что причина решения Байрона поехать в Грецию в том, что ему было скучно. Он жил в Генуе с прекрасной любовницей, работал над Дон Жуаном , жил жизнью богатого аристократа-экспатрианта, устраивал и посещал элегантные вечера. К Байрону обратились различные фракции греческого движения за независимость, и в конце концов Байрон решил вступить в греческую войну за независимость в качестве еще одного своего приключения.

Однако, оказавшись там, он стал активным сторонником дела и потратил огромные суммы денег (даже продав свое шотландское поместье, что принесло ему миллионы, миллионы, которые он направил своим банкирам для продвижения дела, которое он принял). Он снарядил собственное подразделение и платил жалованье многим другим войскам. Затем, когда он собирался отплыть в Лепанто с войсками под своим командованием для участия в осаде османской крепости, Байрон заболел, вероятно, какой-то формой болотной лихорадки. Ослабленный примитивным лечением, упомянутым выше, Байрон позже простудился и умер, вероятно, от пневмонии, усугубленной сепсисом. Ему было 36.

Байрон — национальный герой Греции, и вместе со статуей, возведенной в Миссолонги, его сердце похоронено где-то в городе. Король Греции предоставил мраморную плиту, которая лежит над могилой Байрона в Ноттингемшире. В конце концов, даже его собственная страна почтила его мемориалом в Вестминстерском аббатстве почти через 150 лет после его смерти, что стало одним из стимулов для лоббирования со стороны как греческих, так и английских политиков, требующих, чтобы Байрон был удостоен чести за то, что, как выразился один член парламента, «один из ее [Англии] величайших сыновей».

Но ничто из этого на самом деле не объясняет, почему Байрон отказался от комфортной жизни в Италии.

Объяснение этому, возможно, кроется в его стихах:

Тем не менее, свобода! но знамя твое, разорванное, но летящее, струится, как гроза, против ветра.

Кто не хочет рассуждать, тот фанатик, кто не может, тот дурак, а кто не смеет, тот раб.

Зачем я пришел сюда, не знаю; куда я пойду, бесполезно спрашивать — среди мириадов живых и мертвых миров, звезд, систем, бесконечности, зачем мне беспокоиться об атоме?

Тирания — худшее из предательств. Разве ты не считаешь мятежниками никого, кроме подданных? Князь, который пренебрегает его доверием или злоупотребляет им, больше разбойник, чем главарь разбойников.

Нравится:

Нравится Загрузка…

Шильонский узник лорда Байрона (Джордж…

Мои волосы седые, но не с годами,

И не побелел

За одну ночь

Как мужские выросли из внезапных страхов:

Мои члены согнуты, но не от труда,

Но ржавеет гнусным покоем,

Ибо они были добычей темницы,

И моей была судьба тех

Кому добра земля и воздух

Are bann’d, and barr’d—запретная пища;

Но это было за веру моего отца

Я страдал от цепей и искал смерти;

Этот отец погиб на костре

Для принципов он не оставил бы;

И для той же его прямой расы

Во тьме нашел жилище;

Нас было семеро — теперь одно,

Шесть в юности и один в возрасте,

Закончили так же, как начали,

Гордится яростью Преследователя;

Один в огне и два в поле,

Их вера кровью запечатана,

Умереть, как умер их отец,

Для Бога, которого отвергли их враги;—

Трое были в подземелье слепом,

Из которых это крушение осталось последним.

Семь столбов готической формы,

В подземельях Шильона глубоких и старых,

Семь колонн, массивные и серые,

Тусклый с тусклым заточенным лучом,

Солнечный луч, сбившийся с пути,

И через щель и расщелину

От толстой стены упал и ушел;

Ползет по полу так сыро,

Подобно болотному метеоритному фонарю:

И в каждом столбе кольцо,

И в каждом кольце по цепочке;

Это железо разъедает,

Ибо в этих конечностях его зубы остаются,

С нестираемыми следами,

Пока я не покончу с этим новым днем,

Что сейчас больно этим глазам,

Которые не видели восхода солнца

Годы — я не могу их сосчитать,

Я потерял их долгий и тяжелый счет

Когда мой последний брат поник и умер,

И я лежал живой рядом с ним.

Они приковали нас к каменной колонне,

И нас было трое, но каждый поодиночке;

Мы не могли сдвинуться ни на шаг,

Мы не могли видеть лица друг друга,

Но с этим бледным и багровым светом

Это сделало нас чужими в наших глазах:

И, таким образом, вместе — но врозь,

Руки скованы, но сердцем едины,

‘Это было еще какое-то утешение в нехватке

Из чистых элементов земли,

Чтобы услышать речь друг друга,

И каждый поворот одеяло каждому

С новой надеждой или старой легендой,

Иль песня героически смелая;

Но и они наконец остыли.

Наши голоса приобрели унылый оттенок,

Эхо камня подземелья,

Скрипучий звук, не полный и свободный,

Как бывало раньше:

Это может быть причудливо, но для меня

Они никогда не звучали как наши.

Я был старшим из трех

А остальных поддержать и развеселить

Я должен был сделать — и сделал все возможное —

И каждый преуспел в своей степени.

Младшая, которую любил мой отец,

Потому что чело нашей матери было дано

Ему с голубыми как небо глазами—

За него моя душа растрогалась:

И действительно может быть бедствие

Видеть такую ​​птицу в таком гнезде;

Ибо он был прекрасен как день—

(Когда день был для меня прекрасным

Что касается молодых орлов, находящихся на свободе)—

Полярный день, которого не увидишь

Закат до конца лета,

Его бессонное лето долгого света,

Заснеженное потомство солнца:

И таким же чистым и светлым он был,

И в своем природном духе веселый,

Со слезами ни о чем, кроме чужих бед,

И тогда они текут, как горные ручьи,

Если он не мог утолить горе

Которые он не хотел видеть ниже.

Другой был так же чист умом,

Но создан для борьбы с себе подобными;

Сильный телосложением и настроением

Которые «против мира в войне стояли,

И погиб в первом ряду

С радостью: — но не в цепях к сосне:

Его дух увял с их лязгом,

Я видел, как он тихонько падает—

Так же, может быть, и мой:

Но все же я заставил его развеселиться

Эти реликвии родного дома.

Он был охотником с холмов,

Пошли туда за оленем и волком;

Для него это подземелье было пропастью,

И скованные ноги худшей из бед.

Озеро Леман лежит у стен Шильона:

На тысячу футов ниже

Его массивные воды встречаются и текут;

Столько саженей было отправлено

С белоснежной зубчатой ​​стены Шильона,

Который вокруг волны захватывает:

Двойная стена подземелья и волна

Сделали — и как живую могилу

Ниже поверхности озера

Темный склеп, в котором мы лежим:

Мы слышали его рябь день и ночь;

Прозвучав над нашими головами, он постучал;

И я почувствовал зимние брызги

Мыться через решетку при сильном ветре

И распутница в счастливом небе;

И тогда закачалась сама скала,

И я почувствовал, как он дрожит, не сотрясаясь,

Потому что я мог бы улыбнуться, чтобы увидеть

Смерть, которая освободила бы меня.

Я сказал, что мой ближайший брат тосковал,

Я сказал, что его могучее сердце отказалось,

Он ненавидел и убирал свою еду;

Не то чтобы это было грубо и грубо,

Ведь мы привыкли к охотничьей пище,

И для подобных было мало заботы:

Молоко горной козы

Меняли на воду из рва,

Наш хлеб был как слезы пленников

Увлажняли многие тысячи лет,

С тех пор, как человек впервые наказал своих ближних

Как звери в железном логове;

Но что это было нам или ему?

Они не лишили его сердца или конечностей;

Душа моего брата была такой формы

Что во дворце остыло,

Было ли ему отказано в свободном дыхании

Гряда крутого склона горы;

Но зачем медлить с правдой? — он умер.

Я видел, и не мог удержать голову,

Ни дотянуться до его умирающей руки — ни мертвой,—

Хоть я и старался, но напрасно стремился,

Разорвать и скрежетать мои узы надвое.

Он умер — и расцепили его цепь,

И вырыл для него неглубокую могилу

Даже из холодной земли нашей пещеры.

Я умолял их, как милость, положить

Его труп в пыли, на котором день

Может светить — это была глупая мысль,

Но потом в моем мозгу возникло,

Что даже после смерти его свободнорожденная грудь

В таком подземелье отдыхать нельзя.

Я мог бы пощадить свою праздную молитву—

Они холодно засмеялись — и положили его туда:

Плоская и бездерновая земля наверху

Существо, которое мы так любили;

Его пустая цепь над ней склонилась,

Такой достойный памятник Убийце!

Но он, любимый и цветочек,

Самый любимый с момента его рождения,

Изображение его матери в прекрасном лице

Младенческая любовь всей его расы

Самая дорогая мысль отца-мученика,

Моя последняя забота, которую я искал

Чтобы копить мою жизнь, что его может быть

Теперь меньше страданий и один свободный день;

Он тоже, кто еще не устал

Дух естественный или вдохновленный—

Он тоже был поражен, и день за днем

Засох на стебле.

О Боже! это страшная вещь

Чтобы увидеть, как человеческая душа взлетает

В любой форме, в любом настроении:

Я видел, как он несся в крови,

Я видел это в бушующем океане

Стремись опухшим судорожным движением,

Я видел больную и ужасную кровать

Греха, бредущего своим ужасом:

Но это были ужасы — это было горе

Несмешанный с таким — но уверенным и медленным:

Он увял, и так спокоен и кроток,

Так мягко носить, так сладко слабо,

Такой бесслезный, но такой нежный — добрый,

И скорбел о тех, кого оставил;

В то время как щека цветет

Был как насмешка над могилой

Чьи оттенки так нежно утонули

Как луч уходящей радуги;

Око самого прозрачного света,

Это почти сделало подземелье ярким;

И ни слова ропота — не

Стон над своей безвременной долей,—

Немного о лучших днях,

Маленькая надежда, которую я смогу поднять,

Потому что я погрузился в тишину — потерялся

В этой последней утрате, из всех самых;

И вздохи, которые он подавил

Обморока Слабость природы,

Более медленно рисуется, растет все меньше и меньше:

Я слушал, но не мог слышать;

Я звонил, потому что я был диким от страха;

Я знал, что это безнадежно, но мой страх

Не будет таким предостережением;

Я позвонил, и мне показалось, что я услышал звук—

Я разорвал свою цепь одним сильным прыжком,

И бросился к нему: — Я не нашел его,

Я только шевельнулась в этом черном пятне,

я только жил, я только рисовал

Проклятое дыхание подземной росы;

Последнее, единственное, самое дорогое звено

Между мной и вечной гранью,

Что привязало меня к моей неудачной расе

Был разбит в этом роковом месте.

Один на земле и один под ней—

Мои братья — оба перестали дышать:

Я взял эту руку, которая лежала так неподвижно,

Увы! мой собственный был полон холодом;

У меня не было сил ни шевелиться, ни стремиться,

Но чувствовал, что я еще жив—

Безумное чувство, когда мы знаем

То, что мы любим, никогда не будет таковым.

Не знаю почему

Я не мог умереть,

У меня не было земной надежды — но веры,

И это запрещало эгоистичную смерть.

Что случилось со мной тогда и там

Я плохо знаю — я никогда не знал —

Сначала исчезли свет и воздух,

И тьмы тоже:

У меня не было ни мысли, ни чувства — ничего—

Среди камней стоял я камнем,

И был, едва осознавая, что я знаю,

Как голые скалы в тумане;

Ибо все было пусто, и уныло, и серо;

Это была не ночь — это был не день;

Это был даже не свет подземелья,

Так ненавистна моему тяжелому взору,

Но вакансия поглощающая пространство,

И постоянство — без места;

Не было ни звезд, ни земли, ни времени,

Ни чека, ни сдачи, ни добра, ни преступления

Но тишина и прерывистое дыхание

Который не был ни жизнью, ни смертью;

Море застойной праздности,

Слепой, бескрайний, немой и неподвижный!

Свет вспыхнул в моем мозгу,—

Это был птичий гимн;

Он прекратился, а потом снова появился,

Самая сладкая песня, которую когда-либо слышало ухо,

И мой был благодарен до ушей

Набежала с радостным удивлением,

И они в тот момент не могли видеть

Я был спутником страданий;

Но потом постепенно вернулся

Мои чувства к их привычному следу;

Я видел стены и пол подземелья

Медленно сомкнись вокруг меня, как прежде,

Я видел мерцание солнца

Ползучая, как прежде,

Но через щель, куда он пришел

Эта птица сидела, такая же ласковая и ручная,

И ручнее, чем на дереве;

Прекрасная птица с лазурными крыльями,

И песня, которая сказала тысячу вещей,

И, казалось, сказал все за меня!

Никогда раньше такого не видел,

Я больше никогда не увижу его подобия:

Кажется, мне нужен друг,

Но не был и вполовину так пустын,

И он полюбил меня, когда

Никто не жил, чтобы любить меня так снова,

И приветствуя с края моей темницы,

Вернул меня к чувствам и размышлениям.

Я не знаю, если бы это было поздно,

Или сломал свою клетку, чтобы сесть на мою,

Но хорошо зная плен,

Милая птичка! Я не мог желать твоего!

Или, если бы в крылатом обличье,

Гостья из Рая;

Ибо — Боже, прости эту мысль! время

Что заставило меня и плакать, и улыбаться—

Иногда мне кажется, что это может быть

Душа моего брата спустилась ко мне;

Но вот, наконец, он улетел,

И тогда я прекрасно знал,

Потому что он никогда бы так не полетел—

И дважды оставил меня таким вдвойне одиноким,—

Одинокий, как труп в саване,

Одинокий, как одинокое облако,

Одно облачко в солнечный день,

Пока все остальное небо ясно,

Хмурый взгляд на атмосферу,

Которому незачем появляться

Когда небо голубое, а земля веселая.

В моей судьбе произошла своего рода перемена,

Мои хранители стали сострадательнее;

Я не знаю, что сделало их такими,

Они привыкли к горю,

Но так оно и было: — моя разорванная цепь

С незакрепленными звеньями остались,

И это была свобода шагать

По моей камере из стороны в сторону,

И вверх и вниз, а потом поперек,

И протоптать каждую часть;

И вокруг столбов один за другим,

Возвращаясь туда, где началась моя прогулка,

Избегая только, как я шагал,

Могилы моих братьев без дерна;

Ибо если бы я думал с небрежной поступью

Мой шаг осквернил их низкое ложе,

Мое дыхание стало судорожным и густым,

И мое разбитое сердце ослепло и заболело.

Фундамент в стене сделал,

Не оттуда было бежать,

Потому что я всех похоронил,

Кто любил меня в человеческом обличье;

И вся земля отныне будет

Широкая тюрьма мне:

Ни ребенка, ни отца, ни родственника у меня не было,

Нет соучастника в моих страданиях;

Я подумал об этом и обрадовался,

Ибо мысль о них свела меня с ума;

Но мне было любопытно подняться

К моим зарешеченным окнам и наклониться

Еще раз, на высоких горах,

Тишина любящего глаза.

Я их видел — и они были такие же,

Не менялись как у меня в кадре;

Я видел их тысячелетний снег

Вверху — их широкое длинное озеро внизу,

И голубая Рона в полном разливе;

Я слышал, как потоки прыгают и хлещут

Над изломанными камнями и сломанным кустом;

Я видел далекий город с белыми стенами,

И паруса белее скользят;

А потом был островок,

Который на моем лице улыбался,

Единственный на виду;

Небольшой зеленый остров, кажется, уже нет,

Чуть шире пола моей темницы,

Но в нем было три высоких дерева,

И над ним дул горный ветерок,

И по нему текли воды,

А на нем росли молодые цветы,

Нежного дыхания и цвета.

Рыба у стены замка проплыла,

И все они казались радостными;

Орел оседлал поднимающийся взрыв,

Мне казалось, он никогда так быстро не летал

Как тогда мне он казался летать;

И тут на глаза навернулись новые слезы,

И мне стало тревожно — и хотелось

Я не оставил свою недавнюю цепочку;

И когда я снова спустился,

Мрак моей тусклой обители

Упал на меня тяжелым грузом;

Она была как свежевырытая могила,

Закрытие того, что мы хотели спасти,—

И все же мой взгляд, слишком угнетенный,

Почти нуждался в таком отдыхе.