МАЯКОВСКИЙ И ЛИЛЯ БРИК. КИСЯ И ЩЕН

  Он звал ее Кися, Кисик, она его – Щен, Щененок. И это поразительным образом отражало самую суть их отношений. Лиля Брик, как кошка, гуляла сама по себе, Владимир Маяковский был предан ей совершенно по-собачьи. Она всегда держала поводок натянутым. Всегда, даже когда ее чувство ослабло. Разорвать эту связь сумела только пуля.

 

 Если

      я

        чего написал,

если

       чего

             сказал –

тому виной

                глаза-небеса,

любимой

             моей

                    глаза.

 

Он ни на букву не солгал и не слукавил. И те, кто сегодня обличают легкомысленную кокетку, распутницу, «агента НКВД», роковую соблазнительницу – femme fatale, мерзавку, что довела Маяковского до самоубийства, на самом деле плюют на его могилу. Стыдно не верить великому поэту: он точно знал, кому и чему на самом деле обязан. Знала и она. Тому есть свидетели, вполне беспристрастные. К примеру, сын ее последнего мужа, Василия Абгаровича Катаняна, писатель и режиссер Василий Катанян утверждал, что Лиля Брик «с первых дней знакомства с ним [Маяковским] понимала, с кем имеет дело». И если  Лиля смотрела сквозь пальцы на соперниц, то только на тех, кому Маяковский не посвящал стихов. Сказать бы «муза» – впасть в пафос. Скорее, это пушкинское: «и божество, и вдохновенье». В 1918 году он подарил ей издание поэмы «Человек» и размашисто написал: «Автору стихов моих Лилиньке – Володя». 

 

 Пришла –

деловито,

за рыком,

за ростом,

взглянув,

разглядела просто мальчика.

Взяла,

отобрала сердце

и просто

пошла играть –

как девочка мячиком.

 

На самом деле Лиля  никуда не приходила – пришел он. В первый раз, летом 1915 года в Малаховке, на даче ее родителей они почти не заметили друг друга. Маяковский тогда ухаживал за младшей из дочерей присяжного поверенного Юрия Александровича Кагана Эльзой, и не обратил внимания на замужнюю Лилю Юрьевну.

 

<<  Сёстры Брик, Лиля и Эльза

 

«Мы сидели вечером на лавочке около дачи, пришел Маяковский, поздоровался и ушел с Элей гулять», – вспоминала потом мадам Брик. Кавалер сестры был ей смутно знаком: она однажды видела его на вечере в честь какого-то юбилея Бальмонта. Мудрено было не заметить: Маяковский выступал «от врагов» и речь его была, по словам Лили, «блестящей».

 

И во вторую встречу они эмоционально разминулись. Через месяц после того мимолетного знакомства в Малаховке, он неожиданно явился в питерскую квартиру Бриков и… опять не понравился! Лиля сочла его хвастуном и нахалом, и не слишком лестно отозвалась о его стихах. И только с третьего, как в сказке, раза, там же в Петрограде на улице Жуковского, 7, когда Маяковский прочел Брикам «Облако в штанах» их обоих, поэта и Лилю, как пригвоздило друг к другу.

 

Маяковский немедленно, не стесняясь присутствием Эльзы, попросил разрешения посвятить поэму Лиле Юрьевне. И Лилю не смутили чувства сестры. С мужем, Осипом Максимовичем Бриком, навсегда любимым Осей, отношения уже разладились. Но жить до самой смерти Брика в 1945 году они будут всегда вместе – такова она, Лиля. Которая, по словам Маяковского, всегда права.

 

 Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!

 

На вопрос, заданный Маяковским в поэме «Флейта-позвоночник», ответ не найден до сих пор. «Неотразимое обаяние ее незаурядной личности», как сформулировал это пасынок Лили Брик, остается загадкой по сей день. Впору публиковать «донжуанский список»: с самых отроческих лет перед чарами Лили Каган не мог устоять практически никто. Родной дядя бухался на колени и требовал выйти за него замуж. Два романа одновременно – не дичь, а обыденность: бывало, и не раз! И это притом, что признанной красавицей Лиля Юрьевна не была: зложелатели ехидно отмечают слишком крупную для маленького тела голову, тяжелую челюсть, сутулую спину и ужасный нервный тик, который коверкал лицо при сильном расстройстве.

 

«Первое впечатление от Лили – Боже мой, ведь она некрасива: большая голова, сутулится…, – подтверждает Галина Дмитриевна Катанян, тогда жена Василия Абгаровича.  – Но она улыбнулась мне, все ее лицо вспыхнуло и озарилось, и я увидела перед собой красавицу – огромные ореховые глаза, чудесной формы рот, миндальные зубы… Вся она была какая-то бело-розовая. Ухоженные маленькие руки, изящно обутые ножки. В ней была прелесть, притягивающая с первого взгляда. Она хотела нравиться всем — молодым, старым, мужчинам, женщинам, детям… И нравилась!»

 

Любители мистических совпадений разглядят тут перст судьбы: Юрий Каган был не чужд поэзии,  читал немецких классиков и назвал старшую дочь в честь Лили Шенеман, возлюбленной Гёте. В огромных ореховых глазах, «глазах-небесах», подмеченных зорким взглядом поэта, тонули все. Кроме единственного, того, кто был нужен всю жизнь, и всю жизнь ускользал. Лиля влюбилась в Осипа Максимовича Брика гимназисткой 13 лет.

 

Шел 1905 год и семнадцатилетний Брик, старший брат ее подруги, вел у них кружок для изучения политической экономии. Именно его холодность довела Лилю до того самого тика и выпадения волос. Она все же добилась своего, но ненадолго: 26 марта 1912 года сыграли свадьбу, а через два года, говоря словами Лили Юрьевны, «мы физически с ним как-то расползлись». Но эти два года она потом вспоминала в «Пристрастных рассказах», как самые счастливые годы своей жизни, абсолютно безмятежные.

 

Брак, навеки разрубивший сердце, принес, тем не менее, практическую пользу. Физически расставшись с Бриком, но оставшись жить с ним в одной квартире – иного Лиля и не мыслила! – она обрела свободу, невиданную ни для какой мужней жены и ни для какой девицы ее круга. Но ставши свободной в поведении, Лиля Юрьевна пожизненно осталась в эмоциональном и интеллектуальном плену у Осипа Максимовича. Косвенно он повинен и в этой любовной истории: как Лиля могла остаться равнодушной к Маяковскому, если в него – в поэта – влюбился Ося? И даже издал «Облако в штанах» небольшим тиражом на свои средства. И дальше материально помогал поэту – Брик происходил из семьи коммерсантов, и умел добывать деньги.

 

 У меня в душе ни одного седого волоса,

и старческой нежности нет в ней!

Мир огромив мощью голоса,

иду –  красивый,

двадцатидвухлетний.

 

Вот такого красивого, двадцатидвухлетнего его и увидела Лиля. Он был куда проще нее, уроженки старой столицы, девочки из интеллигентной семьи – дочки присяжного повереного. Владимир Маяковский явился на свет в горской глуши, в горах Закавказья, под «багдадскими», как он писал небесами, то есть в селе Багдати тогдашней Кутаисской губернии, где его отец, Владимир Константинович служил в лесничестве. Мама, Александра Алексеевна, кубанская казачка, консерваторий, как Елена Юльевна Каган, не кончала. Будущий огромный поэт учился в гимназии в Кутаиси, когда наполовину осиротел: сшивая бумаги, отец укололся иголкой и умер от заражения крови.

 

12-летний гимназист Володя с отцом Владимиром Константиновичем, матерью Александрой Алексеевной и сестрами Людой и Олей. Багдади, Грузия, 1905 г. Отец Маяковского происходил из обедневшей дворянской семьи, предки матери – кубанские казаки.

 

С тех гимназических лет и на всю жизнь у Маяковского остались ненависть к булавкам, страх перед сепсисом, осторожность до мнительности и привычка постоянно мыть руки. Недаром Лилю Юрьевну так возмутила фраза из книги Виктора Шкловского «О Маяковском»: «Л.Брик Маяковского остригла, велела ему помыться, переодела».  В раздражении она оставила пометку на полях: «Всегда был чистоплотен».

 

 Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,

что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!

 

Гора заволновалась, дрогнула и послушалась божьего веленья. В тот вечер третьего знакомства он не вернулся обратно в Куоккалу, откуда приехал. Бросил все: вещи, белье, отданное в стирку, нанял номер в гостинице «Пале-Рояль» поблизости от улицы Жуковского. И пошел в атаку.

 

Нынче только ленивый не процитировал Лилиных строк:

 

Это было нападение, Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили в разводе, я сопротивлялась поэту. Меня пугали его напористость, рост, его громада, неуемная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Володя влюбился в меня сразу и навсегда. Я говорю – навсегда, навеки – оттого, что это останется в веках, и не родился тот богатырь, который сотрет эту любовь с лица земли».

Да, все было именно так. И на вопрос заданный им в «Облаке»:

Будет любовь или нет?
Какая –
большая или крошечная? — жизнь дала ответ, озвученный в поэме «Флейта-позвоночник»:

Это, может быть,
последняя в мире любовь
вызарилась румянцем чахоточного.

 

Действительно, «маленький, смирный любёночек» не получился. Как Маяковский потом напишет в поэме «Про это», он сразу обозначил себя «земной любви искупителем», сразу встал за всех, за всех плакал и расплачивался.

 

Он немедленно поселился на Надеждинской  (потом ее переименуют в его честь, и в наши дни эта улица живет под именем Маяковского), он будет ежедневно молить о свиданиях, и ошеломленная Лиля не найдет в себе сил для отказа.

 

Они будут встречаться в его комнате, благоухающей, цветами, купленными для Лили. И часами гулять по городу – позднелетнему, осеннему, зимнему Петрограду. Однажды забрели в порт, и Лиля спросила, почему из корабельных труб не идет дым. «Они не смеют дымить в вашем присутствии», – немедленно нашелся Маяковский.

 

Ах, как это было красиво: изящная, уверенная в себе – той уверенностью, которая дается обращенным к ней сильным чувством, – Лиля, со вкусом одетая, элегантная с отменными манерами и одновременно непосредственная и бойкая на язык! И Маяковский – громадный, по-особому грациозный, весь переполненный любовью, преображающей его внешне и открывающей божественные шлюзы – стихи льются из него непрерывным потоком. Эти стихи сразу поставят Маяковского в число значительнейших поэтов XX века:

 

Но мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою,
накрашенную,
рыжую.
Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только
ты
и я,
бросающийся за тобой от города к городу.

Но и  бросающийся за ней от города к городу, воспевая накрашенную, рыжую, поэт с самого начала отчетливо – даром что в любовном угаре! – понимал, что вводит любимую Лилю в историю:

 

Любовь мою,
как апостол во время оно,
по тысяче тысяч разнесу дорог.
Тебе в веках уготована корона,
а в короне слова мои —
радугой судорог.

 

 

 Флоты – и то стекаются в гавани.

 

Поезд – и то к вокзалу гонит.

 

Ну, а меня к тебе и подавней

 

 – я же люблю! –

 

тянет и клонит.

 

Скупой спускается пушкинский рыцарь

 

подвалом своим любоваться и рыться.

 

Так я

 

к тебе возвращаюсь, любимая.

 

Мое это сердце,

 

любуюсь моим я.

Ни о какой «menage a trois», то есть любви втроем, не было и речи, недаром Лиля Юрьевна и в пожилых годах приходила в ярость, читая домыслы на эту тему. На исходе жизни она сформулировала это эпатажно-внятно: «Я всегда любила одного: одного Осю, одного Володю, одного Виталия и одного Васю».

 

Впрочем, от Оси на первых порах роман скрывали, и никто сейчас уже не скажет, отчего: то ли в глубине души Лиля надеялась, что с Бриком еще все наладится, то ли полагала тайный роман более стильным и романтичным. Раскрыть тайну она отважилась уже в 1918-м, но и тогда Брики не разъехались: у Лили не хватило духу. «Мы все решили никогда не расставаться и прожили всю жизнь близкими друзьями, тесно связанными общими интересами, вкусами, делами».

 

Владимир Маяковский и семья Брик, Осип и Лиля

 

Какой дикостью это ни казалось окружающим, Маяковский и Брик приняли это смиренно. И до конца жизни поэта Брики и Владимир Владимирович жили одной семьей, хотя чувства менялись – живые ведь люди! Но если вообще уместно сравнивать чувства, с самого начала и до фатального выстрела он любил ее страстнее, неотступнее, самозабвеннее.

 

Маяковского, по словам Катаняна-младшего, всю жизнь страшно волновало, что Лиля любила не только его, но и его стихи.  Но и Лилю – более рассудочную, нарочито, по свидетельствам, отстраненную – мощно затягивало в бездну чувств поэта. Бесконечно трогательно  ее описание возлюбленного: «Совсем он был тогда еще щенок, да и внешностью ужасно походил на щенка: огромные лапы и голова – и по улицам носился, задрав хвост, и лаял зря, на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинится. Мы его так и прозвали – Щеном». Имя прижилось и понравилось: отныне письма и телеграммы Личику, Лучику, Лилятику, Кисе, Кисику Маяковский подписывал: «Щен». Или рисовал щенка вместо подписи. А когда  он подобрал на улице щенка, тот тоже стал зваться Щеном.

 

Первые годы все было лучезарно. Ей первой он нес каждое написанное слово. И улыбка и нахмуренные брови – все вызывало к жизни стихи, и какие! Лилю только сильно удивляло, что Маяковский ревнует и мучается. Почему, ведь она ответила на его чувство?

 

 А там,
где тундрой мир вылинял,
где с северным ветром ведет река торги, —
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги.

Написанное в том, исходном для этой любовной истории 1915 году, сбылось позже едва не буквально. Нет, конечно, не на цепи, как поэт написал во «Флейте-позвоночник» – Маяковский «нацарапал имя Лилино» на кольце, которое подарил любимой. Лилины буквы-инициалы вились по кругу Л Ю Б Л Ю Б Л Ю Б, выражая то, что он испытывал. Она в ответ заказала написать на перстне Маяковского WM – его инициалы на латыни. То были не обручальные кольца, которые пара в ту пору считала мещанско-буржуазными штучками,  – то были просто перстни-печатки.

 

И эта мелкая деталь – знак времени. Фон этой яркой истории любви – огненный, бурный: Первая мировая война, две подряд революции, Гражданская. Ломалась жизнь, с ног на голову переворачивались представления, укорачивались юбки и волосы, в помойку летели манишки и корсеты, норма менялась местами с патологией. И поведение тоже: жизнь (пусть не любовь) втроем –  в пандан этим переменам, в струю, в тренд. Лиля и Маяковский шагали в ногу с этим временем.  

 

 

 

 Эта тема пришла,

остальные оттерла

и одна

безраздельно стала близка.

Эта тема ножом подступила к горлу.

Молотобоец!

От сердца к вискам.

Эта тема день истемнила, в темень

колотись — велела — строчками лбов.

Имя

этой

теме:

……..!

 

В конце 1922 года в их отношениях наступил кризис. Лиля была недовольна всем: Маяковским, бытом, который заедал, отношениями, привычкой, которая, как ей казалось, заменила собой любовь. К тому же у Лили начался новый роман… Наилучшим выходом она посчитала разлуку с Маяковским. Пока что на два месяца.

 

В феврале 1923 года Лиля Юрьевна писала сестре Эльзе, которая жила  уже тогда в Париже: «Мне в такой степени опостылели Володины: халтура, карты и пр. пр., что я попросила его два месяца не бывать у нас и обдумать, как он дошел до жизни такой. Если он увидит, что овчинка стоит выделки, то через два месяца я опять приму его. Если же нет – нет, Бог с ним!»

Ослушаться Маяковский не смог. Два месяца он жил в своей комнате на Лубянке: лишь эти стены да бумага, на которой возникала поэма «Про это», знали, как далась ему эта разлука. Под «записочной рябью», упомянутой в поэме, он погребал не себя, а ее: стоял под Лилиными окнами, передавал через домработницу записки с рисунками.

Он присылал мне цветы и птиц в клетках – таких же узников, как он. Большого клеста, который ел мясо, гадил, как лошадь, и прогрызал клетку за клеткой. Но я ухаживала за ним из суеверного чувства — если погибнет птица, случится что-нибудь плохое с Володей».

Оба выдержали.  Маяковский вынырнул из мрака отчаяния с шедевром, который прочел Лиле прямо в тамбуре поезда, которым они отправились в Ленинград. Слегка пристыженная – он страдал, а она жила, как ни в чем не бывало!  – Лиля исходила гордостью: не будь этой разлуки-наказания, не было бы и шедевра.

 

 Кроме любви твоей,

мне

нету моря,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

 

Нельзя сказать, что Маяковский не пытался освободиться из любовного плена. Старался, да еще как! Правда, это началось лишь тогда,  когда он окончательно убедился, что не занимает в ее жизни главного места. Медведь ревности долго не расставался со шкурой, но весной 1925 года Лиля объявила Маяковскому, что больше его не любит. Со всей искренностью, на которую она была способна, Лиля Юрьевна надеялась, что и его чувство остыло, и Маяковский слишком мучится не будет. Но спустить Щена с поводка? Как бы не так: стоило Маяковскому увлечься редактором Госиздата Натальей Брюханенко и уехать с ней в Крым, как вслед немедленно полетело Лилино письмо: «Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься». Высокая красавица-блондинка была забыта в ту же минуту, когда поезд из Крыма подошел к перрону московского вокзала и Маяковский увидел Кису – она его встречала.

 

Одна из последних фотографий Владимира Маяковского. Диспут о пролетарском интернационализме в Политехническом институте

 

В 1925 Маяковский отправился за океан. Русская эмигрантка Элли Джонс, которая в следующем году родит от него дочь, вспоминала в потрясении: в первые же минуты знакомства Маяковский попросил ее пойти с ним в магазин, купить подарки для жены! Никаких иллюзий Элли Джонс с самого начала не питала, разве что смиренно потом  умоляла Маяковского в письме: «Попросите «человека, которого любите», чтобы она запретила Вам жечь свечу с обоих концов!»

 

Ах, жаль, что именно эта просьба никак не могла быть выполнена! В 1928 году в Париже Маяковский познакомился с русской эмигранткой Татьяной Яковлевой. Лиля неистовствовала: он посмел посвятить новой даме сердца стихи! Не влюбиться, нет, это она вполне допускала, и о ревности рассуждала с насмешкой: «Что за бабушкины нравы». Но стихи –  и какие! Вот эти:

 

Ты не думай,                      щурясь просто из-под выпрямленных дуг. Иди сюда,                 иди на перекресток моих больших                       и неуклюжих рук. Не хочешь?                    Оставайся и зимуй, и это          оскорбление                               на общий счет нанижем. Я все равно                     тебя                              когда-нибудь возьму — одну          или вдвоем с Парижем.

 

И эти: 

Любить  –

это с простынь,

бессонницей рваных,

срываться,

ревнуя к Копернику,

его,

а не мужа Марьи Иванны,

считая

своим

соперником.

Впервые на ее территорию зашли так беспардонно: роль музы-вдохновительницы она не могла уступить никому! Маяковский в Париж  за Яковлевой так и не поехал: то ли Татьяна и впрямь не согласилась на вторые роли, понимая, что сердце Маяковского занято Лилей, то ли сестры Лиля Брик и Эльза Триоле искусно разладили этот брак. Лиля как бы невзначай, по ошибке, прочла при Маяковском письмо от сестры, где та сообщала, что Татьяна Яковлева приняла предложение виконта дю Плесси.

 

Последним увлечением Маяковского стала Вероника Полонская. Это она, уходя, от Маяковского услышала финальный выстрел. Кстати, именно Брики познакомили актрису и дочь артистов, юную жену МХАТовского актера Яншина с Маяковским. Он умолял ее уйти от мужа и жить с ним и даже записался в писательский кооператив, чтобы получить квартиру, где они могли бы жить вместе. Но молоденькая Нора, как звали ее все, отчетливо понимала, что сказанное когда-то Маяковским и вовсе даже не ей, а Брюханенко, по-прежнему в силе: «Я люблю Лилю. Ко всем остальным я могу относиться только хорошо или очень хорошо, но любить я уже могу только на втором месте».

 

Разрушить налаженную, хотя, вероятно, не такую уж и счастливую жизнь, ради второго места? С угрозой немедленно лишиться мужа, как только Лиля Юрьевна на пару дней поменяет гнев на милость и скажет: «Ап!»? И у 22-летней Норы хватило жизненного опыта не бросаться очертя голову в авантюру. А она в тот злосчастный день еще и на репетицию спешила…

 

 Как говорят –

                      «инцидент исперчен»,

любовная лодка

                        разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете

                              и не к чему перечень

взаимных болей,

                         бед

                            и обид.

 

Фатальное решение вовсе не было спонтанным. Предсмертная записка помечена датой «12/ IV-30 г» – получается, что поэт два дня обдумывал принятое решение. И никто не мог отговорить: Лиля, дважды в разные годы отводившая эту беду, была  в отъезде – за границей. Ее ждали для похорон: Александра Алексеевна, по словам Катаняна-младшего, не соглашалась хоронить сына в отсутствие Лили. Сохранилось письмо, написанное Лилей Юрьевной в Париж сестре: «Любимый мой Элик, я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я. Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив. Стихи из предсмертного письма были написаны давно мне и совсем не собирались оказаться предсмертными: С тобой мы в расчете и не к чему перечень | Взаимных болей, бед и обид.

«С тобой мы в расчете», а не «Я с жизнью в расчете», как в предсмертном письме…» Кроме этих старых стихов, в записке было прощание: «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите – это не способ  (другим не советую), но у меня выходов нет». И прощальные просьбы: «Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь –  спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся».

        

И на пороге вечности: «Лиля – люби меня». Без надрыва, без восклицательного знака, обреченно.

 

Ольга СЛАВИНА

© Федеральный познавательный журнал «Горец»

Для тех, кто любит высоту

Эта вакансия: первого в мире поэта масс — так скоро-то не заполнится. И оборачиваться на Маяковского нам, а может быть, и нашим внукам, придется не назад, а вперед. … Боюсь, что, несмотря на народные похороны, на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия и до сих пор до конца не поняла, кто ей был дан в лице Маяковского. … Маяковский первый новый человек нового мира, первый грядущий. Кто этого не понял, не понял в нем ничего». (Марина Цветаева, 1932) Критики Маяковского имеют к нему такое же отношение, как старуха, лечившая эллинов от паховой грыжи, к Гераклу…» (Осип Мандельштам. Из записных книжек)

Читайте также:

«Никогда не кончала». Лиля Брик и секс с любовником Анны Ахматовой

Лиля Брик умела выглядеть рафаэлевским ангелом… Фото из книги Лили Брик «Пристрастные рассказы»

Через неделю-другую в издательстве «Молодая гвардия» выйдет провокационная книга писателя и сотрудника «НГ-EL» Алисы Ганиевой, посвященная царице авангардных салонов и музе Владимира Маяковского Лиле Брик – «Л.Ю.Б. Ее Лиличество Брик на фоне Люциферова века». Следом эта же книга появится в другом издании – в рамках легендарной серии «Жизнь замечательных людей». Получилось глубоко, но с перчиком – как мы любим. Представляем вам небольшой отрывок из скандальной новинки.

Избавившись от надоедливого Маяковского, Лиля с головой окунулась в любимое занятие – флирт и романы. Если верить адвокату и писателю Аркадию Ваксбергу, с одним из поклонников Лиля отправилась в Петроград, и на обоих пришлась одна койка. Легли валетом, и, когда погасили свет, тот впился ей в ноги, но харрасмент не закончился ничем. В Петрограде носился за ней как сумасшедший, на обратном пути ехали уже втроем с Борисом Кушнером. «Обожателя отослали спать на верхнюю полку, а на нижнюю Лиля легла вместе с Кушнером: по той же «модели» –  голова к ногам. Теперь уже Кушнер «впивается в ноги» и получает тот же афронт…»

Лиля тогда блистала. На публичных чтениях Маяковского ее имя называлось громко, во всеуслышание: «Посвящается Лиле Юрьевне Брик». Ваксберг пишет: «Многие годы спустя писатель Вениамин Каверин рассказывал интервьюеру, вспоминая 1920 год: «Как-то [в Петрограде] я был у Шкловского. Туда пришел Маяковский с Лилей Брик – прелестной, необыкновенно красивой, милой женщиной, которая мне очень нравилась тогда. Она была очень молода и хороша».

Что бы ни таилось за этой магией – изящность, остроумие, нетривиальность суждений, живость лица, ослепительная улыбка или скакавшие в карих глазах чертенята, обещавшие жаркую ночь любви, но в Лилину постель попадали люди значительные. Она стала спать с искусствоведом Николаем Пуниным. Выпускник Царскосельской гимназии заведовал Петроградским ИЗО Наркомпроса, служил комиссаром при Русском музее и Государственном Эрмитаже. К тому времени он уже издал книги «Японская гравюра» и «Андрей Рублев». Блестяще образованный, тонкий, в глазах Лили он был прямой противоположностью увальню Маяковскому.

Маяковский, видимо, почти не читал, по крайней мере толстых книг (Лев Кассиль в беседе с нейроморфологом Григорием Поляковым характеризовал эрудицию поэта как слабую): не хватало терпения и усидчивости долистать до конца хоть один роман. Писал с миллионом орфографических ошибок. Не особенно интересовался музеями или историческими достопримечательностями – предпочитал бильярд, карты, рулетку и прочие азартные игры (в этом пристрастии они с Лилей совпадали). Надиктовывать на почтамте телеграммы любил больше, чем писать письма. Вообще был человеком устной, а не письменной культуры, сочинял всегда на ходу. Искусство, наука и техника вне человека его мало интересовали.

Наверное, не просто так, не совсем впустую многим казалось, что Брик, при всем восхищении громадой поэтического таланта, к Маяковскому-человеку относилась слегка снисходительно. Он все же был не из их с Осипом круга. Характерно то, что пишет живущая в США мемуаристка, дочь советского литфункционера Вадима Кожевникова Надежда (замечу в скобках, что тележурналист Дмитрий Киселев приходится ей деверем): «Неискоренимое плебейство Маяковского, вкусившего уже славу, Лилю бесило. По ее почину он заменил гнилые зубы искусственными, ослепительными. Одевался не как прежде, апашем, а безупречным джентльменом. Но нутро-то никуда не денешь. В переписке с Маяковским Лиля с отменным артистизмом, лицедейством поддерживала пошловато-приторную манеру его к ней посланий. В письмах к Эльзе стиль у нее  совершенно иной. Доверительное общение равных, а Маяковский –  чужой».

Впрочем, ледниковый период продлился не очень долго, потому что осенью 1920-го Лиля открыто выходит с Маяковским в свет. Чуковский, видно, мучившийся угрызениями совести после скандала с сифилисом, соблазняет поэта предложением пожаловать в Петроград и пожить в Доме искусств со столовой и бесплатным бильярдом. «Прибыл он с женою Брика, Лили Юрьевной, которая держится с ним чудесно: дружески, весело и непутанно. Видно, что связаны они крепко – и сколько уже лет: с 1915. Никогда не мог я подумать, чтобы такой ч[елове]к, как Маяковский, мог столько лет остаться в браке с одною», – записывает Корней Чуковский в дневнике 5 декабря 1920 года. А два дня спустя отмечает: «Все утро Маяк[овский] искал у нас в библиотеке Дюма, а после обеда учил Лилю играть на биллиарде. Она говорит, что ей 29 лет, ему лет 27–28, он любит ее благодушно и спокойно».

…но при этом охотилась на чужих мужчин, за что ее не любила Анна Ахматова.  Натан Альтман. Портрет Анны Ахматовой. 1914. Русский музей

Однако еще незадолго до этих благодушия и спокойствия в душе у Лили бурлили лихие страсти. Неизвестно, догадывался ли Маяковский, что Пунин, присутствовавший на его выступлении в Петрограде перед учениками Тенишевского коммерческого училища, амурничал с его Лиличкой.

Еще в мае 1920-го музейный комиссар записывает в дневнике: «Зрачки ее переходят в ресницы и темнеют от волнения; у нее торжественные глаза; есть что-то наглое и сладкое в ее лице с накрашенными губами и темными веками, она молчит и никогда не кончает… Муж оставил на ней сухую самоуверенность, Маяковский – забитость, но эта «самая обаятельная женщина» много знает о человеческой любви и любви чувственной. Ее спасает способность любить, сила любви, определенность требований. Не представляю себе женщины, которой я мог бы обладать с большей полнотой. Физически она создана для меня, но она разговаривает об искусстве – я не мог…»

Судя по этой записи, Пунина Лиля сильно возбуждала. Впрочем, не очень понятны некоторые моменты: как именно забитость Маяковского и сухая самоуверенность Осипа отражались на ее поведении в кровати? Почему она никогда не кончала и что же в этом хорошего? Скорее всего Пунин здесь имеет в виду Лилину ненасытность. Феромоны при их встречах явно бурлили не на шутку. Пунину, очевидно, нравилось, что Лиля знает свое тело и понимает, чего она хочет в постели, не зажимаясь и не комплексуя («определенность требований»). Однако Лиля, привыкшая вещать о высоких материях, не могла ограничиться только сексом. Она спала с историком искусства, и после сплетенья тел ей хотелось сплестись с ним языками. Пунину же разговоры с ней претили – то ли потому, что Лиля своими суждениями недотягивала до его уровня, то ли оттого, что он в принципе не считал женщин достойными собеседницами. Ясно одно –   роман разворачивался не так, как хотелось Лиле: мужчина желал ее тело, но не был влюблен в нее.

Пунин продолжает: «Наша короткая встреча оставила на мне сладкую, крепкую и спокойную грусть, как если бы я подарил любимую вещь за то, чтобы сохранить нелюбимую жизнь. Не сожалею, не плачу, но Лиля Б[рик] осталась живым куском в моей жизни, и мне долго будет памятен ее взгляд и ценно ее мнение обо мне. Если бы мы встретились лет десять назад – это был бы напряженный, долгий и тяжелый роман, но как будто полюбить я уже не могу так нежно, так до конца, так человечески, по-родному, как люблю жену». (Он тогда был женат на Анне Евгеньевне Аренс, дочери генерала флота из старинного немецкого рода и одной из первых женщин-врачей в России.)

Тем не менее Брик увлеклась Пуниным не на шутку. Они продолжали встречаться. В июне Пунин поверяет дневнику подробности: «Когда так любит девочка, еще не забывшая географию, или когда так любит женщина, беспомощная и прижавшаяся к жизни, – тяжело и страшно, но когда Л. Б., которая много знает о любви, крепкая и вымеренная, балованная, гордая и выдержанная, так любит – хорошо. Но к соглашению мы не пришли. Вечером я вернулся от нее из «Астории», где нельзя было говорить, и позвонил; в комнате она была уже одна, и я сказал ей, что для меня она интересна только физически и что, если она согласна так понимать меня, будем видеться, другого я не хочу и не могу; если же не согласна, прошу ее сделать так, чтобы не видеться. «Не будем видеться». –    Она попрощалась и повесила трубку».

И обнажалась она красиво… Фото Осипа Брика

Шведский славист Бенгт Янгфельдт из этих записей заключает, что в отношениях с мужчинами для Лили был важен не столько секс, сколько власть над ними и постоянное подтверждение собственной неотразимости. Из дневника Пунина 1923 года ясно, что она еще долго не могла оправиться от удара (как? кинула не она! кинули ее саму! просто использовали как самку, для животных утех, ни в грош не оценили ее понимание искусства!). «Л. Б., – пишет Пунин, – говорила о своем еще живом чувстве, о том, как много «ревела» из-за меня. «Главное, – говорила она, – совсем не знала, как с вами быть; если активнее – вы сжимаетесь и уходите, а когда я становлюсь пассивной, вы тоже никак не реагируете». Но она одного не знает, что я разлюбился, что вообще ничего не могло быть без влюбленности, какая бы она, Лиля, ни была… Л. Б. думает, что не неравнодушен, что я не как камень сейчас по отношению к ней. Она гладила мою руку и хотела, чтобы я ее поцеловал, я ее не поцеловал, помня Ан[ну]».

Натиск снова провалился! Соблазнение не удалось. Самонадеянная Лиля натолкнулась на равнодушие. Кстати, под «Ан.» в этой записи имеется в виду не Анна Аренс, а Анна Ахматова, с которой Пунин сошелся как раз в 1923 году. Жили они, кстати, тоже втроем: сам Пунин, жена Анна и любовница Анна. Так ему было удобнее: жена занималась домашним хозяйством (к которому Ахматова была не способна) да еще и зарабатывала на всю семью. По воспоминаниям современников (к примеру, Лидии Чуковской), видно, что Пунин и вправду был немножко женоненавистником. Он сам пописывал стихи и, ревнуя к таланту Ахматовой, всячески затаптывал ее уверенность в себе: за 16 лет нелегкой жизни с ним – жизни на птичьих правах в доме законной жены любовника, жизни, в которой были и аресты, и невзгоды, – она почти не писала стихов. Видно, он в принципе не очень любил разговаривать с женщинами о чем-то серьезном.

Наверное, Ахматова что-то слышала от Пунина и о Брик (может, тот в постели неосторожно похвалил темперамент рыжей любовницы?) и по этой причине недолюбливала ее. В разговоре с дочкой Чуковского Лидией речь зашла о Лиле, и Анна Андреевна обронила: «Я ее видела впервые в театре на «Продавцах славы», когда ей было едва 30 лет. Лицо несвежее, волосы крашеные, и на истасканном лице – наглые глаза». Возможно, причиной этой затаенной нелюбви было и то, что в треугольниках Анны Ахматовой (и с Николаем Гумилевым, и с Владимиром Шилейко, и с Николаем Пуниным) она всегда была второй женщиной, а Лиля Юрьевна в своих –  всегда единственной. 

Л. Брик Щен (Из воспоминаний о Маяковском)

Nadezda 10.05.2012 — 11:20

Прочитала книгу -воспоминания Лили Брик о Маяковском. Как интересно и неожиданно раскрываются великие люди с новой стороны… Никогда бы не подумала, что громогласный, большой и грубоватый на вид Маяковский мог настолько неистово любить собак. Даже в своих письмах любимой женщине он всегда подписывался «Щен», «Щеник», «Счен».
Вот отрывок про их первую собаку:

«Мы шли к речке.

Весна переходила в лето.

Зелень была весенняя, яркая, но уже по-летнему густая.

Становилось жарко и приятно было думать о холодной воде.

Берега мы изучили еще вчера. Место выбрали отлогое, мелкое: Осип Максимович и я не умеем плавать, а Владимир Владимирович Маяковский хотя и плавает как рыба, но очень боится, как бы я не утонула.

Шли вдоль дачных заборов, внюхивались в сирень. Маяковский шагал посреди улицы и выразительно бормотал — сочинял стихи, на ходу отбивая ритм рукой.

Вдруг под ногами пискнуло. Мы круто затормозили, чуть не наступив на что-то живое. Нагнулись посмотреть — грязный комочек тычется носом нам в ноги и пищит, пищит:

— Володя! —

В задумчивости обогнавший нас Маяковский в два гигантских шага оказался рядом, взглянул через забор и окликнул играющих ребят:

— Это чей щенок?

— Ничей!..

Владимир Владимирович брезгливо взял грязного щенка на руку и мы, как по команде, повернули к дому.

Щенок был такой грязный, что Владимир Владимирович нес его на далеко вытянутой вперед руке, чтоб не перескочили блохи.

Щенок перестал пищать и в большой удобной ладони развалился как в кресле. Маяковский старался издали рассмотреть его породу и статьи и установил, что порода — безусловно грязная!

Дома, в саду, только что поставили самовар. Вода уже чуть согрелась. Владимир Владимирович потрогал — в самый раз!

Посадили щенка в тазик и стали мыть. Раза три мылили, извели всю воду. Щененок сидел тихо, видно мылся с удовольствием. Вытерли почти насухо и Осип Максимович сел с ним на скамейку, на самое солнышко — досушивать, чтоб не простудился.

Я принесла теплого молока, накрошила в него хлеб. Поставили миску на траву и ткнули щенка носом. Щенок немедленно зачавкал и неожиданно быстро все с’ел. Налили еще полную мисочку — опять с’ел. Еще налили — осталось совсем чуть, на самом донышке.

Тогда, в 1920-ом году, с едой было трудно. Молоко в редкость, хлеба мало. Оказалось, что щенок с’ел весь наш ужин. Наелся до отвалу. Живот стал толстый и тяжелый, совсем круглый. Песик терял равновесие и валился на бок.

Опять задумались над породой и постановили, что теперь порода — ослепительно чистая и сытая.

Маяковский назвал собачку «Щен».

В этот день купанье наше не состоялось. Зато все следующие дни, до конца лета, мы ходили купаться вчетвером.

Красивая речонка Уча. Извилистая, быстрая. Берега тенистые, а на воде солнце. Тихо.

Щен лаял с берега звонким голоском на плавающего Владимира Владимировича. Он подбегал к самой воде, попадал передними лапками в воду и пятился, не переставая лаять.

Владимир Владимирович звал его, свистел, называл всеми уменьшительными именами:

— Щеник!

— Щененок!!

— Щененочек!!!

— Щенятка!!!!

— Щенка!!!!!

Казалось, что уговорить его невозможно.

Щен бросался к воде, но как только лапы попадали на мокрое, он обращался в паническое бегство. Если я в это время оказывалась на берегу, он бежал ко мне и выразительно обо всем рассказывал.

— «Нечего, Щен, нечего!» —

Кричал из воды Владимир Владимирович.

— «Сам видишь, что никакого тебе сочувствия! Иди лучше ко мне и давай плавать, как мужчина с мужчиной!» —

Такой силы был ораторский талант Маяковского, что Щен вдруг ринулся в пучину и поплыл!

Невозможно описать щенячий восторг Маяковского! Он закричал:

— «Смотрите! Все смотрите! Лучше меня плавает! Рядом с ним я просто щенок»!

Пошли грибы. Мы им очень обрадовались — как развлечению и как пище.

Каждый день вчетвером ходили за грибами.

Попадались белые.

Владимир Владимирович во время грибных походов проявлял дьявольское честолюбие. Количество его не интересовало, только качество. В то лето он нашел крепкий белый гриб в полтора фунта весом!..

В канаве, вдоль шоссе, росли шампиньоны. В них — в ежедневной порции — мы могли быть уверены: местные жители и большинство дачников считали их поганками.

А больше всего в лесу сыроежек. Не очень они вкусные, но очень уж красивые — пестрые, крепенькие! Приятно собирать!

Позднее появились несметные полчища опят. Домработница Поля отваривала их, мелко крошила и заправляла мукой. Жарить было не на чем.

Я сейчас еще вспоминаю вкус душистой опенковой каши, когда услышу кукушку в лесу или зашуршит под ногой осенний лист и запахнет грибной сыростью.

Насолили опят на всю зиму. Щенка уплетал эту снедь за обе щеки — вместе с нами.

Как-то проходили мы мимо дачи, где под забором нашли Щеника, и ребята рассказали нам его родословную. Мать — чистопородный сеттер, отец — неизвестен. Щеник рос ввиде сеттера.

Шерсть у него была шелковая, изумительно-рыжая (чему Маяковский не переставал радоваться). У него были чудесные длинные кудрявые уши и хвост какой надо. Только нос темный и рост раза в полтора больше сеттерячьей нормы.

— «Тем лучше» — говорил Маяковский. — «Мы с ним крупные человеческие экземпляры».

Они были очень похожи друг на друга. Оба — большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца.

Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном. Стало два Щена — Щен большой и Щен маленький.

С тех пор Владимир Владимирович в письмах и даже в телеграммах к нам всегда подписывался — Щен.
Позднее, вместо подписи, рисовал себя ввиде щенка — иногда скорописью, иногда ввиде иллюстрации к письму.

В то лето мы жили на даче долго — до первых чисел сентября.

По вечерам сидели на лавочке перед дачей, смотрели на закат и на носящегося задрав хвост Щенку маленького.

Закаты бывали самые разные, ослепительно-красивые, но кончались они неизменно тем, что солнце медленно и верно закатывалось и остановить его было невозможно!

Владимир Владимирович рассердился и написал об этом стихотворение «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче. (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)».

Маяковский сочинял стихи, гуляя с Щенкой, который бегал за ним, как собаченка, — по дачным улицам, по большому лугу перед нашей дачкой, по опушке леса за лугом.

Стало раньше темнеть. Вечера становились неприятно-холодными. Надо было переезжать в город.

Вещи с утра увезла подвода. А Щен поехал с нами в поезде и всю дорогу не отрываясь смотрел в окно.

В Москве от вокзала ехали на извозчике. Владимир Владимирович показывал Щенке Москву.

Он, как экскурсовод, отчетливо выговаривал:

— «Это, товарищ, Казанский вокзал. Выстроен еще при буржуях. Замечателен своим архитектурным безобразием. Отвернись! А то испортишь себе вкус, воспитанный на стихах Маяковского!» —

Щен судорожно взглядывал на Владимира Владимировича и так же судорожно отворачивал голову в противоположную вокзалу сторону.

— А это — улица Мясницкая. Здесь живет наш друг Лева. Настоящий человек, вроде нас с тобой, и архитектура у него красивая! —

— Это — Красная площадь. Изумительнейшее место на всем земном шаре!! —

Дотрюхали до Полуэктова переулка, т. е. до дому.

Нас встретила соседская собаченка Муська — почти фокстерьер.

Она деловито обрадовалась Щенке. Щенка тоже радостно, но рассеянно ее поприветствовал- слишком много было впечатлений.
Двенадцать
квадратных аршин жилья.
Четверо
в помещении, —
Лиля,
Ося,
я
и собака
Щеник.

Так описывал Владимир Владимирович в поэме «Хорошо» нашу тогдашнюю жизнь.

Комнат в квартире было много, но отопить их в то время было трудно.

Для тепла уплотнились в одной, самой маленькой комнатке. Закрыли стены и пол коврами, чтоб ниоткуда не дуло.

В углу печь и камин.

Печь топили редко, а камин — и утром и днем, и вечером- старыми газетами, сломанными ящиками, чем попало.

Щенка блаженствует на ковре перед камином.

Кто-то скребется в дверь. Щен взглядывает на дверь, потом на Владимира Владимировича.

Владимир Владимирович говорит: — «Войдите!» и открывает Муське дверь.

Муська входит, приветствует всех хвостиком, крутится по комнате и вытягивается у камина, рядом с Щенкой.

Они очень подружились, хотя Муська была много старше Щеника. Ходили друг к другу в гости и вместе играли на дворе.

Это была очень смешная пара. Огромный, нескладный еще Щенка с гигантской пастью, порывистыми движениями и прыжками, оглушительным лаем и крошечная, круглая, изящно-семенящая тихая Муська.

Ночью Щен спал у Маяковского в ногах. Спал крепко. И вставали они в одно время.

Как-то раз, среди ночи, Щенка сильно вздрогнул и сразу сел на кровати.

Владимир Владимирович проснулся и зажег электричество.

Щен сидел, повернувшись к двери, наклонив голову на бок, и прислушивался, чем-то явно обеспокоенный.

Мы помолчали, вслушиваясь. — Полная тишина.

— «Что ты? Что случилось?» —

Щенка, не взглянув на нас, соскочил на пол, побежал к двери и встал на задние лапы, передними толкая дверь.

Дверь не поддавалась.

Беспокойство Щена росло. Он заметался от двери к Владимиру Владимировичу и обратно, оглушительно (среди ночи!) залаял и требовал, чтобы ему открыли.

Мы, как ни напрягали слух, попрежнему не слышали ничего, кроме Щенкиного лая.

Испугавшись, что он перебудит соседей, Владимир Владимирович протянул руку от своей кровати к двери и снял крючок.

Щен выскочил в переднюю, бросился к выходу и залаял и зашумел, как нам казалось, уж совсем невыносимо!

Со словами: «это животное взбесилось!» — Маяковский влез в ночные туфли и пошел в переднюю.

Щен уже не лаял, а выл, повернув к нему голову, и ни на шаг не отходил от входной двери.

Владимир Владимирович отпер.

За дверью оказалась окровавленная, с ободранным боком и поджатой лапкой Муська!

Она еле слышно повизгивала. Услышать ее через две двери было немыслимо, можно было только «почувствовать».

Щенка кинулся к ней.

Владимир Владимирович подхватил ее на руки и внес в комнату. Видно, Муська побывала в какой-то большой драке и еле ноги унесла.

Оставшейся в самоваре теплой кипяченой водой я обмыла Муськины раны. Она сама подставляла их, сидя на руках у Владимира Владимировича и повизгивала страдальчески-благодарно. А Щенка поставил передние лапы Маяковскому на колени и старался кого-нибудь или что-нибудь лизнуть.

Осип Максимович затопил камин. Перед камином расстелили чистое полотенце к уложили Муську. Муська принялась зализывать раны. Щенка пристроился рядом, стараясь прижаться к ней хоть каким-нибудь местечком.

Он долго еще вздрагивал, подымая голову, и убедившись, что все в порядке и Муська здесь, укладывался спать.

Щеник был замечательный парень! Веселый, ласковый, умный и чуткий. Настоящий товарищ.

Когда кому-нибудь из нас бывало грустно, он чувствовал это и старался утешить, как мог.

Если Владимир Владимирович в задумчивости закрывал лицо ладонью, Щеник становился на задние лапы, а носом и передними лапами пытался отвести руку и норовил лизнуть в лицо.

После тяжелой болезни к нам приехал наш друг Лев Александрович — с шумной столичной Мясницкой отдохнуть в Полуэктовом захолустье, — Щен, видно, вспомнил, что говорил ему Владимир Владимирович о «Леве» и отнесся к нему, выздоравливающему, с трогательной нежностью. Подолгу лежал с ним на кровати в его комнате, потихонько гулял с ним по двору.

Голодной зимой Маяковский пешком ходил из Полуэктова на Сретенский бульвар на работу.

Трамваев не было, на извозчике доехать немыслимо, такие страшные были ухабы.

До мясной лавки на углу Остоженки Щен провожал Владимира Владимировича.

Они вместе заходили в мясную и покупали Щенке фунт конины, которая с’едалась тут же на улице, около лавки. Это была его дневная порция, больше он почти ничего не получал — не было. Проглатывал он ее молниеносно и, повиляв хвостом, возвращался домой.

Маяковский, помахав шапкой, шел в свою сторону.

В ту зиму всем нам пришлось уехать недели на две и Владимир Владимирович отвез на это время Щенку к знакомым.

В первый же день, как вернулись, поехали за ним.

Мы позвонили у двери, но Щен не ответил на звонок обычным приветственным лаем:

Нас впустили — Щен не вылетел встречать нас в переднюю:

Владимир Владимирович, не раздеваясь, шагнул в столовую.

На диване, налево, сидела тень Щена. Голова его была повернута в нашу сторону. Ребра наружу. Глаза горят голодным блеском. — Так представляют себе бродячих собак на узких кривых улицах в Старом Константинополе.

Никогда не забуду лицо Владимира Владимировича, когда он увидел такого Щена. Он кинулся, прижал его к себе, стал бормотать нежные слова.

И Щеник прижался к нему и дрожал.

Опять ехали на извозчике и Владимир Владимирович говорил:

— «Нельзя своих собаков отдавать в чужие нелюбящие руки. Никогда не отдавайте меня в чужие руки. Не отдадите?»

Через несколько дней Щенка отошел и стал лучше прежнего.

С едой становилось легче. Мы откормили, пригрели и обласкали его.

Выросла огромная золотисто-рыжая, очень похожая на сеттера, дворняга. Очень ласковая. Слишком даже, не по росту, шумная и приветливая.

Во дворе многие боялись и не любили Щенку за то, что он кидался на людей с оглушительным лаем, вскидывал на плечи передние лапы и чуть с ног не валил от избытка чувств и бескорыстной доверчивой радости.

Насмерть испуганный человек с криками и проклятиями пускался на утек, преследуемый страшным чудовищем. А «чудовище» думало, что это игра.

Владимир Владимирович предупреждал Щенку, что это плохо кончится, об’ясняя ему, что такая непосредственность непонятна плохим подозрительным людям, что ходят тут «всякие» и чтоб Щенка был осторожней и осмотрительней.

Щен смотрел на Владимира Владимировича честными понимающими глазами и делал вид, что все принял к сведению.

Когда начинало темнеть, Щенка сам, не дожидаясь приглашения, возвращался со двора домой — один или с Муськой — и настойчиво лаял у дверей, чтоб впустили.

В тот вечер уже стемнело, а его все нет.

Пора ужинать.

Владимир Владимирович надел шапку и пошел во двор за Щенкой. Нет Щена!

Владимир Владимирович, как был, без пальто, выскочил за ворота. Обошел весь переулок, заглянул во все дворы. Звал, свистел. Нет!

До поздней ночи мы ходили по улицам, заходили в соседние дома, спрашивали случайных прохожих, не видали ли они рыжую собаку изумительной красоты?

Ночью Владимир Владимирович не спал — нехватало Щеника в ногах!

Утром ни пить, ни есть не хотелось без Щенки. Во время завтрака он всегда сидел на задике и старательно подавал всем лапу.

Он глотал, не глядя и не жуя, все, что давали — крошечный ли кусочек, огромный ли кус — и захлопывал пасть, как щелкунчик.

Мы и не знали, какое большое место Щеник занял в нашей повседневной жизни.

Никто теперь не провожал Владимира Владимировича до мясной на углу Остоженки. Не на кого оглянуться. Некому помахать шапкой.

Где он? Что с ним?

Хорошо, если его украли, если любят его, если он жив, здоров и сыт. А если он попал под машину? Если его поймали собачники?

Наконец доползли до нас слухи, что кто-то заманил и убил Щенку.

Просто так, ни за что, по злобе.

Владимир Владимирович поклялся отомстить убийце, если ему удастся узнать его имя.

Мы переехали на другую квартиру, так никогда и не узнав, кто погубил Щена.

Только одиннадцать месяцев прожил он на белом свете.

Владимир Владимирович всегда помнил Щенку.

Он, как никто, умел ценить дружбу и никогда не забывал старых друзей.»

Рисунки Маяковского:
Вот письмо из Парижа. Щенок около башни Эйфеля.

Щен в Мексике, на пальме, смотрит в бинокль на Москву.

Вот деловой Щен. Он торопится к поезду из Пушкина в Москву.

Вот он в Крыму, на вершине Ай-Петри, с шашлыком в руке.

В Ростове испортился водопровод, и он пьет только нарзан и даже моется нарзаном.

Щен болен. У него грипп.

Лиля Брик с выросшим Щеником

А это их вторая сабака — бульдожка Буля

Читать книгу Маяковский и Брик. История великой любви в письмах Маргариты Смородинской : онлайн чтение

Волосит! Смотри у меня! Ты где живешь – на Мясницкой или в Лубянском проезде???!! Я очень боюсь!!!!!

Целую сладко все ваши местечки,

Ваша Лиля <кошечка>

Не прозевайте посылки от меня и от мамы.

В. Маяковский – Л. Брик

<6 ноября 1921 г. Москва – Рига>

№ 3

Дорогой мой и миленький Лисек!

Вчера наконец получил 2 твои письма. Одно злое (то которое ты послала в трех экземплярах – повезло, получил все!), а другое сладкое и добренькое в котором ты спрашиваешь носил ли мне Оська виноград. В обоих ты спрашиваешь почему я не пишу. Как тебе глупый котенок может притти в голову мысль что я тебе могу не написать хоть раз?! Пишу тебе с каждым курьером обязательно а иногда и + с оказией. Ты тоже пишешь что шлешь с каждым курьером а я почти ни черта не получаю: из перечисленных тобою писем я не получил ни о марках, ни о Волках. В частности жду с нетерпением ответа на Винокуровское мое письмо. Отчего ты не ставишь числа под письмом и № (получила ли ты мое письмо в котором я тебя об этом просил?) тогда по крайней мере всегда можно будет узнать сколько послано но не получено (мой третий № разумеется после отъезда Винокура). Не получили пока что и посылки ни от тебя, ни от мамы. Лилек! Кажется Гай уходит из Наркоминдела поэтому милый котик пиши письмо по возможности в 2-х экземп. и через Гая (думаю буду получать там и без него, а пока что он сам будет заходить) через Леву.

Я весь день думаю только о том – скоро ли будет, скоро ли будет письмо – поэтому у меня стиль такой «почтовый» (не знаю удастся ли послать письмо завтра (понедельник) годовщина и отд. курьеров будет должно быть закрыт).

Новостей у меня никаких. Живу тихо, люблю тебя и жду. Жил все время с Оськой а последние несколько дней у себя т. к. приехала Муха и ей пришлось дать переночевать чтоб не выгонять из комнаты Леву – Теперь Муха уехала и я переселюсь обратно.

Целую Целую и Целую тебя мой ненаглядный котенок

Твой бесь

Щен 6/Х 21 г.

В. Маяковский – Л. Брик

<6 ноября 1921 г. Москва – Рига>

Дорогой и милый Лиленочек!

Только что Лева получил марочное письмо. Шлем. (если Лева их достанет – сейчас идет) Что у тебя? Отчего ничего не пишешь про себя? Целую тебя всю весь твой

Я живу совсем по старому! Два раза курьер не ездил. С этим письмом идет тебе и другое – полное.

Л. Брик – В. Маяковскому

<6 ноября 1921 г. Рига – Москва>

Волосик! Не грусти, мой щеник! Не забуду тебя – вернусь обязательно. Жду от мамы телеграмму насчет визы. Поскорее бы съездить и вернуться!

Не изменяй мне в Харькове!!!

Ласкала сегодня замечательного басаврючка и думала о тебе и за тебя погладила – он ужасно быстро и долго вилял хвостиком. Вообще здесь собачков очень много, и все чудесные!

Мое письмо и посылку через Ястребова получили?

Смотрю в кино «20 000 миль под водой», «Лассо смерти», «Месть женщины» и т. п… сами понимаете!!

Мои знакомые всячески стараются развлекать меня. Рассказывать о них не стоит – милые люди. Жду Лондона – неужели там не лучше.

Все обо мне заботятся. У меня масса цветов. Я уже писала вам, что абсолютно верна вам.

Напишите передал ли вам Ястребов жидкость?

Мне кажется что я живу здесь год!

Пиши подробно о своих харьковских выступлениях и обо всем комфутском. Здесь комфутов совсем нет!

Неужели мои письма посланные по почте совсем не доходят. Я написала их такую массу!!

Обнимаю тебя мой щенятик и сладко сладко целую.

Твоя Киса Лиля <кошечка>

Сволочной котенок! Опять ты не пишешь!

Как тебе без меня живется? Мне без тебя очень плохо! Совсем у-у-у! пришел. Во всей Риге котятиков нету! Щенков много а кисов нет! Беда!

Целую твой хвостик, твоя жена <кошечка>

Отправила одну посылку давно. И три посылки на днях. За одной зайдите к тов. Гранику в отдел печати Наркоминдела на имя Оськи. Остальные – через делегацию. Одна от меня на имя Оси: другая от т. Орлова на имя Левочки.

Лиля Брик с матерью Еленой Юльевной Каган и сестрой Эльзой Триоле. Лондон. Август 1922 г.

Л. Брик – В. Маяковскому, О. Брику

<11 ноября 1921 г. Рига – Москва>

Сладенькие мои детики, курьер вчера не приехал и я в горе, что нет письма. Попробуйте писать по почте – не заказным.

Интересно, едешь ли ты, Волосик, в Харьков?

Познакомилась сегодня с еврейским футуристом – поэтом (фамилию забыла). У них скоро выйдет сборник, в кот. будет статья, на жаргоне, «о Маяковском».

Сегодня вечером он придет ко мне за «всё» и будет читать свои стихи. Обещал познакомить меня со всей группой. Сегодня же иду обедать в латышскую футуристическую столовую: попробую там узнать про футлатышей. Обидно, что потеряла столько времени, но Винокур ни черта не знает!

Получили остальные вырезки? Посылаю вам книги: к сожалению разрозненные, тк кк комплектов здесь достать нельзя. Ноты Эльзинька прислала из Парижа – не растеряйте, я их еще не играла. Есть у меня еще несколько книг – прочту сначала – потом пришлю. Посылаю 10 ф. песку и 2 ф. какао. Пишите, ради бога, когда получаете что нибудь, а то скучно посылать!!

По поводу визы – пока ничего нового!!!…..

Вчера в Латышской опере слушала «Сельскую честь».

Была в цирке – замечательная программа! Сладкие лошадки и замечательные эксцентрики. Лошадков и понь кормила сахаром. У них очень миленькие губики и ноздрики. Только пони – злючки – кусаются.

Я вас страшно и ужасно люблю!

Не разлюбляйте мине!

Ваша <кошечка>

Пришлите как нибудь поскорее «Творчество», статьи Чужака и «Сестру мою жизнь», Крученыха и еще что нибудь, интересное для заграницы – комфутское конечно. И, если можно, толстых папирос – здесь страшная дрянь.

<кошечка>

Что рассказывал Жуков? Напишите подробно!

Присылайте статьи в «Новый Путь» – обязательно! Они платят продовольствием!

Осик! Спроси в В.Ч.К., что с Иосифом Борисовичем Фридманом.

В. Маяковский, О. Брик – Л. Брик

<12 ноября 1921 г. Москва – Рига>

Дорогой Котенок

Поздравляем. Целуем и целуем

Всех рисовал я.

Щен.

Я же больше всех и целую.

В. Маяковский – Л. Брик

<12 ноября 1921 г. Москва – Рига>

Наконец получил твои любящие письма и сразу у меня от сердца отлегло. (Я ходил последние дни такой мрачный что все меня спрашивали что со мной. Шлялся по кафам по каким то знакомым и приходил еще мрачней а сейчас успокоился немного.) Особенно меня тревожило то что ты о себе ничего не писала. Я был убежден что у тебя есть причины о себе не писать.

Замечательно я провел день твоего рождения. Весь день думал про Кисю. Не пошел ни в какие кафы был только у Над. Роберт. И в полном одиночестве справил за твое здоровье. Потом долго ходил по бульварам, на Тверском почему то стоял телескоп и я долго смотрел на лунищу. Просил что б его отправили на Ригу – говорят нельзя.

В Харькове что то отложилось.

Пишу плохо – трудно.

Целую Целую Целую Целую Целую Целую и Целую. Пиши пиши и пиши

твой весь

Л. Брик – В. Маяковскому, о. Брику

<14 ноября 1921 г. Рига – Москва>

Милые мои мальчики, спасибо за почт. марки, но очевидно каких то не хватает, тк кк их абсолютно неравное количество – может быть вторая половина дополнит первую.

Получила вчера письмо от мамы – она со дня на день надеется получить визу для меня. Пока что уже месяц, как я здесь!! 10 фунтов, кот. я получила, оказались не от Миши, а от мамы, а от Миши я получила только телеграмму о том, что деньги высланы, а самих денег не получила; вчера же телеграфировала ему «Geld nicht erhalten».

Отложила деньги на поездку, а остальные почти все истратила, причем абсолютно неизвестно на что, тк кк ничего, кроме пятнадцати пар шелковых чулок и пары отвратительных туфель, кот. носить невозможно, не купила.

Ради бога напишите, что вы получили из посланного мной: отправила несколько посылок с сахаром и т. п.; шоколад, письмо и еще кое что через Ястребова, книги и письмо – через Тенненбаума, кот. работает в Коминтерне. Ужасно грустно посылать не зная доходит ли!!!

Познакомилась с еврейскими футуристами – славные малые. Бываю у них в еврейском Arbeitheim’e. Один из них – Лившиц – переводит «Человека» на еврейский язык и пишет «о Маяковском» большую статью. Заставили меня читать им «Флейту» и сошли с ума от восторга; на днях буду читать «Облачко» и т. д. (…)

У латышей буду завтра: евреи дали мне письмо к главному футлатышу.

Была в оперетке – буду теперь часто ходить.

Просила евреев переписать мне кое-что латинскими буквами – тогда пришлю.

Пришлите обязательно разрешение на ввоз в Россию книг – думаю, что удастся здесь в Риге напечатать все, что угодно и не сразу платить деньги!

Пришлите непременно снимки с плакатов, сами плакаты, «все сочиненное», «Мистерию», «15000000», «Сестру мою жизнь», Асеева, «Творчество», «Искусство коммуны». Пожалуйста! Пришлите! Спросите Великовского, когда едет тов. Галоп и пошлите через него тов. Альтеру, для меня.

В конце 1915-го года Лиля брала уроки балета. Любовь к танцам она сохранила до последних лет жизни

Пришлите Володину кинематографическую карточку – она в моем ящике у Осика в столе.

Без денег оказаться не могу, тк кк все предлагают в долг сколько угодно.

Я не особенно «самостоятельна», тк кк обо мне очень заботятся.

Если б не ужасная тоска по вас, то было бы даже занятно!

Каждый песик и каждая киска вгоняют меня в слезы.

Пишите! Пишите! Пишите!

Ваша

Лиля

<кошечка>

В. Маяковский – Л. Брик

<16 ноября 1921 г. Москва.>

№ 6

Дорогой и милый Лилятик!

Получили твое письмо про пони, сахар и какао. Я тоже был в цирке и тоже гладил лошаденков.

В Харьков я поеду только к 29-му. Приезжал Влад<имир> Алекс<андрович> и взял с меня слово, что я буду жить и обедать у него. Слово-то я ему дал, но от этой скуки постараюсь увернуться. Поэма двигается крайне медленно – в день по строчке! Отвожу на писание Харьков. Живу я дома – тепло уж очень, но ни единая душа (без различия пола) не переступала моего порога.

Мы с Оськой по возможности ходим вместе и только и делаем, что разговариваем о тебе (тема: единственный человек на свете – Киса). Вообще мы с ним очень дружим. Я рисую, а он мне Чехова читает. Пиши.

Целую тебя 186 раз.

Жду тебя.

Твой верный

Л. Брик – В. Маяковскому

<Ноябрь 1921 г. Рига – Москва>

Щененок мой! Волосит!

Мине тебе очень хочется и я тебя страшно целую!!!! И кусаю переносик.

Как твои зубики?

В Харьков едешь?

Я тебе очень верная. Больше одной рюмочки не пью, да и то редко. А ты? Хочу чтобы ты ужасно любил мине!

Глажу за тебя всех песиков.

Люблю тебя окончательно на всю жизнь.

Твоя Лиля <кошечка>

Л. Брик – В. Маяковскому

<Середина ноября 1921 г. Рига – Москва>

Волосеночек мой! Спасибо, за ласковое письмецо и за то, что думал обо мне в день моего рождения.

Напиши честно – тебе не легче живется иногда без меня? Ты никогда не бываешь рад что я уехала? – Никто не мучает! Не капризничает! Не треплет твои и без того трепатые нервочки!

Люблю тебя Щенит!! Ты мой? Тебе больше никто не нужен?

Я совсем твоя, родной мой детик! Всего целую.

Лиля

Л. Брик – В. Маяковскому

<17 ноября 1921 г. Москва – Рига>

Милые детики!

Сначала – об очень интересном деле: Я уже писала вам о возможности издавать здесь книги. Вчера я выяснила это окончательно: я говорила с одним очень крупным капиталистом, владельцем большой типографии; он согласен и даже очень хочет издавать наши книги на его средства. Можно было бы издавать монографии, сборники, иллюстрированные книги – в переплетах, периодические издания. Хорошо было бы, конечно, попутно издать несколько учебников – для выгоды его и нашей. Он хотел бы, чтобы кто нибудь в Москве занялся бы исключительно этим. Он предлагает этого человека обеспечить продовольствием и деньгами. Я хотела бы, чтобы этим человеком согласился быть ты, Волосик – это очень интересно – во первых, а, во вторых, дало бы тебе возможность абсолютно бросить плакаты. Имейте в виду, что это не «блэф»!

Учебники издавать нужно тоже частным образом, никак не связываясь с Госиздатом.

Для того чтобы начать это дело нужно:

1) Зайти в транспортно-материальный отдел Внешторга и узнать там, как получить разрешение на провоз из Риги в Москву книг – за плату, конечно (платить будут в Риге).

2) Очень тщательно приготовить материалы в виде готовых книг, так чтобы можно было сдавать прямо в печать.

3) Послать этот матерьял через тов. Граника, работающего в отделе печати Наркоминдела – в редакцию газеты «Новый Путь» на имя тов. Альтера, кот. свел меня с этим издателем.

4) Внимательно обсудить какие авторские или какой процент с прибыли или и то и другое – должны будут получать авторы. (Если вам трудно будет рассчитать, то это постараются сделать здесь. Вообще ваши интересы будет защищать здесь т. Альтер, кот. это издательство очень интересует.)

5) На каких условиях ты, Волосик, согласился бы работать.

Хорошо бы издать Маяковского, Хлебникова, Пастернака и т. д. – по возможности полностью; Сборник статей из «Иск. Коммуны»; книгу «Русский плакат» со вступительной статьей. Словом любую книгу, как бы дорого ни обошлось ее издание.

Обязательно узнавайте насчет учебников!

Лиля Брик. Рисунок В. Маяковского. 1916 г.

Отнеситесь к этому очень серьезно, Володик. Это даст тебе возможность отдохнуть и писать.

Меня это настолько увлекает, что, если это наладится, то я не пожалею о том, что поехала, даже если мне не удастся попасть в Лондон. Во всяком случае буду сидеть здесь до тех пор, пока получу от вас ответ.

Марки, кот. вы прислали мне, не имеют никакой цены, если вы не пришлете всех остальных достоинств – по рублю, по сколько то копеек и т. п. Словом – узнайте у Ольги Влад. Какие вышли марки с начала существования Р.С.Ф.С.Р. и все пришлите.

[Приписка на полях]

Я деляга?!

Спросите у тов. Граника, есть ли посылка на Осино имя.

Посылаю книги.

Пишите, получили ли что нибудь? Если получили, то точно – что и через кого.

Кланяйтесь всем комфутам и передайте им что я их помню и блюду интересы. Они тоже могли бы получать гонорар продовольствием.

Целую нежно все лапки.

Ваша верная Киса Лиля

Вам разрешили газету, о которой говорили мне Кричевский и Винокур?

Если будет звонить Регина, передайте ей письмо.

Долг Ламановой уплочен? А в Фурманном?

Если т. Галоп из Внешторга еще не уехал, то пришлите мне павлинье «сузани». Мне очень нужно.

Вам еще не надоело, что я в каждом письме о чем нибудь прошу?

В. Маяковский – Л. Брик

<22 ноября 1921 г. Москва – Рига>

№ 7

Дорогой Лилек Милый Лилек Замечательный Лилек, Любимый Лилек (не надоело ли тебе что я так «повторяюсь?»)

Очень по тебе скучаю, очень тебя люблю и очень тебя жду.

Стали получать твои письма. Последнее (где было «щенику» оське и аннушке) такое милое что свое я все время ношу с собой.

Вчера звонил приехавший из Риги Басиас просил зайти за книгам и за посылкой. Три раза я к нему бегал как угорелый но его все нет.

Сейчас бегу опять. Кажется получу сегодня и старую твою посылку – из Риги они уже пришли только их не успели ЕЩЕ разобрать.

Я живу по старому. Написал агитку для Главполитпросвета в 4 действиях!

Ставит Фореггер.

Волнуюсь что к твоему приезду не сумею написать стих для тебя. Стараюсь страшно.

Я тебя сейчас даже не люблю а обожаю.

Одно время мне показалось (когда не шли письма) что ты уехала от меня. А после последних писем я расцвел. И отношусь к тебе замечательно. Пиши. Целую 10000000 раз

Люблю и жду

Твой

22/Х 21 г.

Насчет разрешения на ввоз книг очевидно надо говорить с Госиздатом, мне этого не сделают. Пошел Саблин.

В. Маяковский – Л. Брик

<23 ноября 1923 г. Москва – Рига>

№ 8

Дорогой ослепительный и милый лисеныш!

Получил твое издевательское письмо.

Я согласен.

С удовольствием занялся бы этим исключительно. Сегодня же пойду в Наркомвнешторг в Наркоминдел и насчет учебников. Следующее письмо напишу подробно обо всех планах и возможностях. Тебе нужно выяснить следующее

1) С кем в Москве можно договориться о финансовой стороне (и авторские и организац. И пр.) а если не в Москве то с кем, где и как

2) Какие учебники? (сборники по теории поэт. Яз. Тоже почти учебники!)

Вот пока об издательстве все.

Теперь о самом главном.

В письме Волоситу ты задаешь серию вопроситов. Вот тебе ответы:

1) Честно» тебе сообщаю, что ни на одну секунду не чувствовал я себя без тебя лучше чем с тобой.

2) Ни одной секунды я не радовался что ты уехала а ежедневно ужаснейше горюю об этом.

3) К сожалению никто не капризничает. Ради христа приезжай поскорее и покапризничай.

4) Нервочки у меня трепатые только от того что наши паршивые кисы разъехались.

5) Я твой весь.

6) Мне никто, никто никто кроме тебя не нужен.

Целую тебя всю, весь твой <Щен> Целую Целую Целую Целую Целую

Детик я небывало радуюсь твоим письмам. Ты пишешь их так хорошо что я все ношу в жилете.

Твое письмо праздник и получив его я хожу задрав голову дескать знай наших нам написала Киса

Люблю тебя Жду тебя. Целую и Целую. Пиши

Весь твой Щен

В. Маяковский – Л. Брик

<28 ноября 1921 г. Москва>

Деловое. № 9

Дорогой и милый Лиленок.

Анатолий Васильевич Луначарский – российский революционер, советский государственный деятель, писатель, переводчик, публицист, критик, искусствовед. Рисунок Ю. Анненкова

Вот тебе отчет об издательстве.

1) Был в Наркомвнешторге. Товарищ Васильев, от которого зависит ввоз, оказался знакомым и обещал сделать все возможное, но разрешение зависит также и от Наркомпроса (Госиздата).

2) Я был у Луначарского, и он при мне говорил с Госиздатом (Мещеряковым), со стороны Госиздата препятствий не оказалось, и Луначарский утвердил список книг и просил Наркомвнешторг разрешить ввоз.

3) Дальнейшее буду делать так: высылая книгу в печать, буду прилагать каждый раз разрешение на ввоз.

4) Список книг, предполагаемых к изданию (первая очередь):

1. МАФ. Иллюстрирован<ный> журнал искусств. Редакция – В. Маяковский и О. Брик. Сотрудн<ики> Асеев, Арватов, Кушнер, Пастернак, Чужак и др.

2. Маяковский. Сборники стихов.

3. Б. Пастернак. Лирика.

4. Книга о русском плакате.

5. Поэтика (сборник статей по теории поэтического языка).

6. Хлебников. Творения.

7. Искусство в производстве. Сборник статей.

8. Хрестоматия новейшей литературы.

Резолюц<ия> Лунач<арского>:

«Идею издательства считаю приемлемой. Книги прошу разрешить к ввозу при соблюдении соответств<ующих> постановлений.

Луначарский».

5) Об учебниках надо говорить с Крупской; это труднее, но если издательство наладится – сделаю и это.

6) Чтоб выслать книги, их нужно сначала здесь (как ты писала) привести в абсолютно приемлемый вид.

7) Для этого необходимо сначала выяснить финансовый вопрос (организационные и мне).

8) С Граником^** я буду говорить только завтра.

9) Мне кажется, что мне следует (чтоб заменило все остальное) не менее 20 мил<лионов> в месяц (на валюту это совсем кроха).

10) На организационные (машинистка, бум<ага> и пр.), а также на выдачу авансов необходимо около 50 мил<лионов> единовременно (тоже по-моему).

11) Как только все это выяснится, буду слать книги.

Вот пока деловое все.

Целую тебя, милый мой.

Весь твой

Щен Маяк.

28/XI-21 г.

В. Маяковский – Л. Брик

<28 ноября 1921 г. Москва – Рига>

№ 10

Милый мой дорогой и любимый Лиленок.

Я все такой же твой щен, живу только и думая о тебе, жду тебя и обожаю.

Каждое утро прихожу к Осе и говорю «скушно брат Кис без лиски» и Оська говорит «скушно брат щен без Кисы»

Получили посылку твою с чаем, шоколадом и овсянкой. Спасибо детик.

В харьков может быть выеду завтра. Работаю в Главполите и много со всеми ругаюсь. Шлем тебе через Левину тетю немного. Пиши мой миленький, люби мой любименький. Целую тебя 150. 000 000 раз весь твой ждущий тебя до смерти

28/ХI 21 г. Я ужасно тебя люблю

ужасно.

Совсем твой

В. Маяковский – Л. Брик

<28 ноября 1921 г. Москва – Рига>

№ 11

Дорогой мой Лиленочек милый мой Лиленочек, ужасно любимый мой.

Кроме тебя родная нет никого на свете. Люблю тебя во всю душу и во все свое сердце. Жду тебя. Спасибо за нежненькие письменки. Я ношу их везде с собой так что у меня бок оттопыривается. Думаю завтра выехать в Харьков. Рад. А то устал и скушно через чур. Приезжай скорей любименькая. Шлем тебе немного. Как ты живешь? Пиши. Что то опять нет писем. После присланного через Бассиаса не было. Люблю тебя родненькая. Целую тебя миллиарды раз твой Щеник

28/ХI 21 г.

Целую Целую и Целую

Твой твой твой

А ты мой?

Пожалуйста!

Ламановой заплатил все уже давно, даче то же

с Фурмановым окончу в субботу

В. Маяковский – Л. Брик

<5 декабря 1921 г. Москва – Рига>

№ 12

Дорогой мой и миленький Лисеныш!

Я в грустях.

Ты опять ни черта не пишешь. Левка получил от тебя письмо, а мы нет. Почему, Кисик? Последнее было всё то ж – через Бассиаса.

Последние две недели у меня какие-то дикие: я ежедневно собираюсь ехать в Харьков и – то нет места, то поезда, то билета, то мандата, то еще чего.

Оказалось труднее, чем с тобой.

В Харькове идет «Мистерия». Уже 5 раз назначались мои вечера, билеты проданы, а я не могу никак выехать.

Что с издательством?

Последние дни я ничего не рисую – стал писать и рад бы был пребывать в таком состоянии.

Я тебя очень люблю, мой миленький, и очень, очень, очень по тебе скучаю. Я жду тебя, котеныш. Кисов гладю всех. Пиши, детка, скорей, а то я так больше не могу, целую тебя 10000000000000000000 раз.

Весь твой

5/XII 21 г.

Л. Брик – В. Маяковскому, О. Брику

<8 декабря 1921 г. Рига – Москва>

Черт знает! Сейчас только узнала, что едет Дубинский! Ничего не успею послать вам. Только Маттиаса.

Насчет издательства второе письмо вероятно получили. На всякий случай еще раз: главное – учебники!

Осип Максимович Брик.

ЛЕФ (Левый фронт искусств) – творческое объединение, существовало в 1922–1928 годах в Москве, Одессе и других городах СССР. Фотохудожник А. Родченко

Как только пришлете план издательства, изложенный в деловой форме – пошлем деньги.

Издатель на все условия согласен.

С визой ни черта не выходит. Сижу здесь исключительно из-за издательства…

С Граником говори как можно меньше – только самое необходимое.

Для издателя главное – прибыль! Лучше всего – заказы на учебники от правительства.

Отправила вчера три посылки: одну лично Левочке от Альтера, другую Осе от меня, третью лично – Ольге Владимировне, Главн. Почтамт, от Орлова.

Дубинский славный малый, кормите его обедами, не пускайте к имажинистам. Дайте ему с собой «Окна сатиры», «Сестру мою жизнь», Асеева и «Мистерию-Буфф», толстых папирос.

Отвечайте скорее насчет издательства.

Ужасно люблю, скучаю, целую восемь лапиков.

Хочу целоваться с вами!! Ждете?

Ваша верная Лиля

<кошечка>

Л. Брик – В. Маяковскому, О. Брику

<12 декабря 1921 г. Рига – Москва>

Зверики!

Сегодня переехала на Альбертовскую. Жду издательного ответа. Пока что издатель уехал на 10 дней в Берлин! Опять придется сидеть дожидаться!

Был ты, Волосик, в Харькове? Осик! Почему мало пишешь? Сижу дома так как развлечения надоели.

С нетерпением жду Дубинского. Если он не уехал еще – шлите его скорее и кланяйтесь от меня.

Как только выяснятся издательские дела – еду домой. Надоело здесь страшно!

Люблю вас!

Целую крепко все лапики и т. п.

Ваша <кошечка>

Л. Брик – В. Маяковскому, О. Брику

<15 декабря 1921 г. Рига – Москва>

Светики!

Опять все по новому! Очевидно я недели через две получу немецкую визу. Я решила ее дождаться. Значит к Рождеству домой не попаду.

Ужасно!

Примите ласково господина кот. передаст вам это письмо и пакет. Я сегодня только с ним познакомилась. Он мне нравится. Едет из Англии кормить русских детей.

Не посылаю ничего из одежды, тк кк думаю что в Берлине дешевле и лучше.

Жду Дубинского. Что с издательством?

Волосик, был ли в Харькове?

Ужасно тоскую.

Целую все местечки.

Ваша верная

Лиля <кошечка>

В. Маяковский – Л. Брик

< 19 декабря 1921 г. Москва>

№ 16

Дорогой и милый, милый Лиленочек!

Вчера (воскресенье 18) приехал из Харькова и сразу набросился на твои письма, получил 2 милых и все три деловых!

(Дело на следующей странице!)

Получила ли ты харьковское письмо?^* Я рад, что оттуда вырвался – Харьков город ужаснейший. Читал три раза^*, было довольно масса народу.

Не забывай меня, детка, пожалуйста.

Я твой верный

[2 страница]

Вот тебе

Лисик милый

Лисик замечательный

Лисик прекрасный

Лисик чудный

Лисик детка

Лисик удивительный

Лисик котик

Лисик киса

Лисик солнышко

Лисик рыжик

Лисик котенок

Лисик личика

Лисик сладкий

Лисик обаятельный

Лисик восхитительный

Лисик маленькая

Лисик красавица

Лисик обворожительный

Лисик потрясающий

Лисик фантастический

Лисик звездочка

Я вас люблю

Щен

«Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи»

Л. Брик

[3 страница]

Лилек!

1) В четверг вышлю и докладную записку и сведения об учебниках.

2) За учебниками надо идти в Наркомпрос на Остоженку.

3) Также думаю получить заказ от Давида Петровича^* (буду завтра тоже).

4) Если будут от Главполитпросвета заказы на плакаты и иллюстрированные книжечки, их можно издать?

5) Не слишком ли издатель упирает на учебники?

6) Не является ли литература наша только неприятным для него придатком к Евтушевскому^* – ведь тогда это не то.

7) Важный вопрос (задают все) – придется ли Наркомпросу расплачиваться золотом, или мы будем расплачиваться в РСФСР нашим рублем? Конечно, последнее было бы сделать легче.

8) Как пройдут через латвийцев мои книги? Ведь если делать «искусство без примеси», то не пойдет ни мое «полное собрание», ни «МАФ»^*, ни «книга о плакате».

Выясни это подробнее.

9) Постараюсь к четвергу все же выслать книгу^* (и для печати и для расценки).

10) Отчего такой упор на учебники, ведь если поставить хорошее литературное издательство (особенно роман), ведь это тоже даст издательству большую прибыль.

В четверг все вышлю и все взвешу окончательно.

Пиши.

Целую, твой В. Маяк.

Можно ли к тексту о плакате выслать большие «окна», чтоб их уменьшили для печати в Риге, или это надо (или лучше) сделать тут?

В. Маяковский – Л. Брик

<22 декабря 1921 г. Москва. >

№ 17

Милый и дорогой Лисеныш!

Только сейчас выяснил вопрос о Мафе. Прилагаю «Вместо докладной записки». Покажи, ответь. Если согласятся – деньги.

Как ты живешь, миленькая? Ты забыла нас. Даже на письмах пишешь тел. 5-06-52. Наш же 5-66-12! Бедные мы!

Скушно без тебя, всё время люблю и всё время вспоминаю.

Тороплюсь к курьерам, как поезд.

Пишу в Рабисе, стоя. Целую 10000005678910 раз.

Твой

Л. Брик – В. Маяковскому, О. Брику

<22 декабря 1921 г. Рига – Москва>

Ужасно жалко, Волосик, что Дубинский не застал тебя в Москве.

Почему Ося не живет дома? Куда же мне адресовать посылки и письма? Отправила через одного англичанина письмо и посылочку. Значит вы не получили ее. А в ней были вкусные вещи.

Послала обычным путем три посылки.

1) Лично Ольге Владимировне Маяковской, главный почтамт, от Орлова.

2) О. М. Брику, Водопьяный, от брамсона.

3) Л. А. Гринкругу – от меня, из кот. половина Левочке, половина вам.

Как было в Харькове?

Отвечай скорее насчет издательства, надоело ждать!!!

Дубинский передал мне Осяткино подробное письмо. И книжки. Спасибо!

Снимки с плакатов никуда не годятся – все старье!

Пишите скорее!

Вы меня видно совсем разлюбили и не хотите, чтоб я приехала.

Тем не менее целую.

Ваша Лиля <кошечка>

В. Маяковский – Л. Брик

<26 декабря 1921 г. Москва.>

Дорогой мой, милый мой Лиленочек.

Ужасно, ужасно скучаю без тебя. А ты?

С приезда из Харькова ничего от тебя не получаю. Получила ли ты мое издательское «Вместо докладной записки»? Жду ответа, очень хочу работать по изданиям. Я и Оська живем. Живем и скучаем.

Оська получил от мамы длиннейшие кальсоны и завязывает их чуть не под подбородком – но франтит и хвастается. Приехал на съезд Малкин, страшно тебе кланяется. Уехал Жевержеев, прожив 4 недели! у нас!

С новым годом тебя, Лисеныш. Ужасно – без тебя.

Что тебе пожелать? Не знаю, какая ты! Мне желай увидеть тебя – скорее! скорее! скорее!

Целую тебя, детка.

Целую и целую.

Твой

Л. Брик – В. Маяковскому, О. Брику

<29 декабря 1921 г. Рига – Москва >

Светлики, кислики, щеники!

Люблю вас и обожаю. Написала длиннющее письмо, приготовила посылку и – о ужас! Товарищ, с кот. должна была послать – не едет!

Ждите в понедельник.

Целую 8 лап, ваша верная <кошечка>

[На обороте]

Волосик!

В понедельник пошлем тебе деньги – жалованье (250 долларов в месяц). Авансы вышлем, когда напишешь более определенно.

Л. Брик – В.В. Маяковскому

<Конец декабря 1921 г. Рига – Москва>

Волосик, Щеник, щенятка, зверик, скучаю по тебе немыслимо!

С новым годом, Солнышко!

Ты мой маленький громадик!

Мине тибе хочется! А тибе?

Если стыдно писать в распечатанном конверте – пиши по почте: очень аккуратно доходит.

Целую переносик и родные лапики, и шарик всё равно стрижетый или мохнатенький и вообще всё целую.

Твоя Лиля.

Двенадцать

квадратных аршин жилья.

Четверо

в помещении —

Лиля,

Ося,

я

и собака

Щеник

«Хорошо»

В. Маяковский – Л. Брик

< 2 января 1922 г. Москва>

№ 19

Дорогой, дорогой Лиленок!

Пишешь ли ты? Я ничего не получаю. Левка получил два письма. Как тебе не совестно писать про нас гадости! Мы хотим, хотим, хотим, чтоб ты приехала и скорее. А дальше уже юмористическое: из чего ты взяла, что Оська не живет дома? Ты дала приезжающим телефон 5-06-52 (наш же теперь 5-66-12) и Давид, должно быть, сказал, что Брики давно выехали! Так?

Я тебе послал прошлое письмо – издательское. Судя по левиному письму, ты его не получила – на всякий случай шлю тебе еще «Доклад<ную> записку». Сейчас в Госиздате Галина Константиновна сильно поможет с учебниками.

Приехал Витя Хлебников: в одной рубашке! Одели его и обули. У него длинная борода – хороший вид, только чересчур интеллигентный.

Я был убежден, что ты к новому году приедешь, и теперь весь разочароват.

Пиши скорее. Целую тебя, моя дорогая деточка.

Я твой

В. Маяковский – Л. Брик

<1 января 1922 г. Москва – Рига>

№ 20

Дорогой Дорогой Лиленок

Наконец я получил твои два письма. Зарадовался страшно! Первое – о нежитье Оськи (чудачка!) а второе о том что шлешь большое в понедельник (там же о «жалованьи» сейчас же по получении займусь во всю. Убежден что поставлю)

Ты себе и представить не можешь до чего я твоим письмам радуюсь. Хожу торжественный и посылаю к чертям всех знакомых. Я живу так —!) скучаю скучаю и скучаю без тебя 2) Пишу (только сейчас стал серьезно. Уладились дела) 3) Играю 4) остальное

8<-го> выступаю в Политехническом «Вечер моей сатиры». А после там же с Оськой – «Чистка поэтов». Оля тебя страшно благодарит. Мы тоже все тобою облагодетельствованы прямо ты растрогиваешь. Замечательный ты человек Кися. Люблю тебя одну. Я твой ждущий

<щен>

Целую Целую Целую

Твой Щен

Как ты живешь? Я ничего о тебе не знаю!

В. Маяковский – Л. Брик

<Перв. пол. января 1922 г. Москва – Рига>

Дорогой Мой Милый Мой Любимый Мой Лилятик!

Я люблю тебя. Жду тебя целую тебя. Тоскую без тебя ужасно ужасно. Письмо напишу тебе отдельно. Люблю.

Твой Твой Твой

Шлем тебе

немножко деньгов.

Собаки и кошки русских писателей: Чехова, Цветаевой и Маяковского

Миссисипи Иосифа Бродского, Булька Владимира Маяковского, Бокс Второй Владимира Набокова и другие питомцы русских писателей и поэтов из двух непримиримых лагерей — кошатников и собачников.

Кошатники

Надежда Тэффи

Надежда Тэффи. Фотография: fotomastak.ru

Надежда Тэффи. Фотография: chelib.ru

Надежда Тэффи. Фотография: predanie.ru

Тэффи, написавшая целую кошачью книгу про Тигрокота и Белолапку, была большой любительницей кошек. Более того, она не могла простить другим людям равнодушное к ним отношение: «Для меня человек, не любящий кошек, всегда подозрителен, с изъяном, наверное. Неполноценный. Люди для меня делятся на тех, кто любит кошек и кто их не любит. Человек, не любящий кошек, никогда не станет моим другом. И наоборот, если он кошек любит, я ему много за это прощаю и закрываю глаза на его недостатки».

Надежда Тэффи была настолько привязана к своим домашним питомцам, что, когда по случаю 300-летия дома Романовых ее пригласили в императорский дворец, писательница приехала туда в сопровождении пяти кошек. Видимо, сказался прошлый опыт путешествий без них: «Мне было бы не так грустно и скучно в этом противном Биаррице, если бы у меня была кошка. С кошкой мне было бы легче». Поэтому, когда Тэффи эмигрировала и обосновалась в Париже, она, несмотря на крошечную квартирку и стесненные средства, все-таки разделила дом с котом.

Иосиф Бродский

Иосиф Бродский и неизвестный кот. Фотография: medialeaks.ru

Иосиф Бродский и кот Миссисипи. Фотография: pinme.ru

Иосиф Бродский и кот Миссисипи. Фотография: interesnoznat.com

Для Иосифа Бродского коты были буквально тотемными животными — он любил рисовать их, использовать кошачьи словечки в речи и даже признавался в своей мечте стать котом.

Коты стали и героями его поэзии. Одному из них, котенку Пасу, Бродский посвятил целую оду:

О синеглазый, славный Пасик!
Побудь со мной, побудь хоть часик.
Смятенный дух с его ворчаньем
Смири своим святым урчаньем.
Позволь тебя погладить, то есть
Воспеть тем самым, шерсть и доблесть.
Весь, так сказать, триумф природы,
О честь и цвет твоей породы!

Конечно, коты жили и у поэта дома. В Ленинграде — Кошка в белых сапожках, уже в эмиграции — Большой Рыжий. Самым известным котом Бродского стал Миссисипи, который появился у него в Нью-Йорке. Миссисипи был предметом гордости Бродского, и особо значимым гостям поэт предлагал в знак уважения его разбудить. Миссисипи сопровождал Бродского в поездках за город, где увлеченно носился за белками. Когда поэт умер, Миссисипи очень тосковал по нему и еще долгое время продолжал одиноко спать в его кресле.

Марина Цветаева

Марина Цветаева. Фотография: dommuseum.ru

Марина Цветаева, кот и София Парнок. Фотография: russianpoetry.ru

Марина Цветаева. Фотография: dommuseum.ru

Первым котом Марины Цветаевой был черный Васька, о котором она вспоминала в дневнике: «Мы вновь и вновь обегаем дом, взлетаем на антресоли, по нашей лестнице — когда-то мы увидим ее? Черный Васька, взъерошенный от объятий, тоже, как и мы, в дорожной лихорадке. Весь багаж обнюхан им поштучно. Кот напутствует вещи в иные края и дома».

Когда Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона, у них жили сначала Кусака, а потом Атос: «Серый пушистый дымчатый зеленоглазый кот развалился на моем письменном столе. Огромный кот возлежит на спине, чуть извернувшись, лапы — кверху, наслаждаясь сном, как только кошки умеют. Отрешенно. Самозабвенно». Одному из любимых котов, который прожил в доме Цветаевой всего три дня, а потом ушел и не вернулся, она посвятила стихотворение:

Свернись в оранжевый клубок
Мурлыкающим телом,
Спи, мой кошачий голубок,
Мой рыжий с белым!
Ты пахнешь шерстью и зимой,
Ты — вся моя утеха.
Переливающийся мой
Комочек меха.

Владислав Ходасевич

Владислав Ходасевич. Фотография: coollib.com

Владислав Ходасевич. Фотография: coollib.com

Владислав Ходасевич и кот Наль. 1931. Фотография: coollib.com

По воспоминаниям Владислава Ходасевича, его первыми словами были «Кыс, кыс». Так началась любовь к кошкам, которая, как писал поэт, «проходит через всю мою жизнь и меня радует, что с их стороны пользуюсь я взаимностью. Мне нравится заводить с ними летучие уличные знакомства и, признаюсь, моему самолюбию льстит, когда бродячий и одичалый кот по моему зову подходит ко мне, жмется к ногам, мурлычет и идет за мной следом».

Главным котом в жизни Ходасевича был черный Мурр: «Мурр являлся ко мне в любой час дня или ночи и до тех пор кричал (несколько в нос) «Сыграем! Сыграем!» — покуда я не соглашался сыграть с ним в прятки. Он носился по комнатам, прячась за мебель и за портьеры и заставляя меня его отыскивать, — и готов был длить забаву до бесконечности, хотя у меня уже ноги подкашивались от утомления. Зато и нет ничего более трогательного, чем кошачья дружба. Она проявляется в особенности тогда, когда плохи ваши обстоятельства или тяжело у вас на душе. Положительно могу утверждать, что стоило мне быть расстроенным — кот, до этой минуты не обращавший на меня внимания, тотчас приходил ласкаться. Это кошачье участие всегда исполняет меня глубокого умиления».

Когда Мурр умер, Ходасевич посвятил ему стихи:

Читайте также:

В забавах был так мудр и в мудрости забавен —
Друг утешительный и вдохновитель мой!
Теперь он в тех садах, за огненной рекой,
Где с воробьем Катулл и с ласточкой Державин.
О, хороши сады за огненной рекой,
Где черни подлой нет, где в благодатной лени
Вкушают вечности заслуженный покой
Поэтов и зверей возлюбленные тени!
Когда ж и я туда? Ускорить не хочу
Мой срок, положенный земному лихолетью,
Но к тем, кто выловлен таинственною сетью,
Все чаще я мечтой приверженной лечу.
И верится тогда: под элизейской сетью
Дерев невянущих – мы встретимся опять,
Два друга любящих, две тени, чтобы третью,
Равно нам милую, любовно поджидать.

Новые коты впоследствии так и не смогли заменить Ходасевичу любимого Мурра.

Собачники

Антон Чехов

Антон Чехов на прогулке в Ялте с собаками Тузиком и Каштаном. Фотография: my-chekhov.ru

Антон Чехов. Фотография: all-biography.ru

Антон Чехов в Мелихове с таксой Хиной. 1897. Фотография: littlefeet.ru

Антон Чехов был большим поклонником такс. У него жили сразу две — черный Бром Исаевич и рыжая Хина Марковна. Имена для своих питомцев Чехов выбрал как настоящий врач: бром и хина были самыми популярными в его время лекарствами. В письмах Николаю Лейкину, хозяину родителей его такс, Чехов подробно описывал жизнь своих любимцев: «Таксы Бром и Хина здравствуют. Первый ловок и гибок, вторая неуклюжа, толста, ленива и лукава. Первый любит птиц, вторая тычет нос в землю. Оба любят плакать от избытка чувств. Понимают, за что их наказывают. У Брома часто бывает рвота. Влюблен он в дворняжку. Хина все еще невинная девушка. Любит гулять по полю и лесу, но не иначе как с нами. Драть их приходится почти каждый день; хватают больных за штаны, ссорятся, когда едят, и т. п. Спят у меня в комнате».

Владимир Набоков

Владимир Набоков. Фотография: be-in.ru

Владимир Набоков. Фотография: be-in.ru

Владимир Набоков. Фотография: be-in.ru

Еще одним любителем такс был Владимир Набоков. Сначала таксы жили в его родительском доме, позже писатель завел собственных: «В раннем детстве я еще застал на садовом угреве двух тучных старичков, Лулу и Бокса Первого. Спал Бокс-первый всегда на расшитой подушке в углу козетки. Седоватая морда с таксичьей бородавкой, выдающей породу, заткнута под бедро, и время от времени его еще крутенькую грудную клетку раздувал глубокий вздох. Он так стар, что устлан изнутри сновидениями о запахах прошлого. Около 1904 года отец привез с Мюнхенской выставки щенка, из которого вырос сварливый, но удивительно красивый Трейни (я назвал его так, потому что длиной и коричневостью он походил на спальный вагон). Одна из музыкальных нот моего детства — это истеричное тявканье Трейни, преследующего зайца, которого ему никогда не удавалось загнать, по дебрям нашего вырского парка, откуда он возвращался в сумерках (моя встревоженная мать долго, высвистывая его, в дубовой аллее) с давно уже дохлым кротом в зубах и с репьями в ушах …Затем кто-то подарил нам другого щенка, Бокса Второго, внука Хины и Брома, принадлежавших доктору Антону Чехову. Этот окончательный таксик последовал за нами в изгнание, и еще в 1930-ом году в пригороде Праги (где моя овдовевшая мать жила на крохотную пенсию чешского правительства), можно было видеть неохотно ковыляющего далеко позади своей хозяйки этого пса, раздражительного, страшно старого, гневающегося на чешский длинный проволочный намордник — эмигрантскую собаку в заплатанном, плохо сидящем пальтеце».

Как впоследствии говорил Набоков, его такса Бокс Второй была единственным, что связывало писателя с русской литературой.

Владимир Маяковский

Владимир Маяковский и Булька. Фотография: seeandgo.ru

Лиля Брик и Щен. Фотография: gorets-media.ru

Владимир Маяковский и Скотик. Фотография: lbk.ru

Владимир Маяковский нисколько не кокетничал в стихотворении «Я люблю зверье»: к собакам он действительно относился со всей нежностью. Его первым питомцем была Щеня — помесь дворняги с сеттером.

Как вспоминала Лиля Брик: «Они были очень похожи друг на друга. Оба — большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца. Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном. Стало два Щена — Щен большой и Щен маленький».

Потом у него появился и французский бульдог Булька, которого он привез из Парижа в подарок Лиле Брик. Но Маяковский сам так привязался к этой собаке, что она сопровождала его везде и всюду. Булька была с Маяковским и в его последний день жизни.

Александр Куприн

Александр Куприн и Сапсан. Фотография: elitsy.ru

Александр Куприн и Сапсан. Фотография: podmoskovnye.ru

Александр Куприн, его дочь Киса и Сапсан. Фотография: unria.ru

Среди питомцев Александра Куприна была даже обезьянка Марья Ивановна. Но любимцами писателя были собаки. Когда он жил в Гатчине, в его усадьбе обитало сразу восемь сенбернаров (первых двух щенков Куприну подарил Леонид Андреев). Особым псом в жизни Куприна стал «необычайной красоты и силы пес красно-песочной масти, весом свыше шести пудов», охотничий меделян по кличке Сапсан.

Однажды он спас маленькую дочь писателя Ксению от бешеной собаки, и Куприн отблагодарил своего пса вечной жизнью в литературе — написал рассказ «Сапсан» от лица самого пса: «Посредине улицы мчалась собака, черная, в белых пятнах, с опущенной головой, с висящим хвостом, вся в пыли и пене. Нянька убежала визжа. Маленькая села на землю и заплакала. Собака неслась прямо на нее. От ужаса вся шерсть на мне вздыбилась, но я превозмог себя и загородил телом Маленькую. Это уже было не единоборство, а смерть одному из нас. Я сжался, выждал краткий, точный миг и одним скачком опрокинул пеструю на землю. Потом поднял за шиворот на воздух и встряхнул. Она легла на землю без движения, плоская и теперь совсем нестрашная. Но Маленькая очень перепугалась. Я привел ее домой. Всю дорогу она держала меня за ухо и прижималась ко мне, и я чувствовал, как дрожало ее маленькое тельце. Не бойся, моя Маленькая. Когда я с тобой, то ни один зверь, ни один человек на свете не посмеет тебя обидеть».

Автор: Лидия Утёмова

Интервью с Владимир Маяковский | Легенда: Владимир Маяковский. Поэт и автомобиль | Персоны

1 Декабря 2009, 18:34

Владимир Маяковский, как и многие футуристы, к технике относился с должным уважением. В его стихах живут и действуют аэропланы, миноносцы, автомобили и т.п.

Текст — Константин Шляхтинский

Однако сам поэт «грохочущего железа» немного опасался. Тем не менее в 1928 году Владимир Владимирович купил автомобиль и привез его в Советский Союз. Что же подвигло человека, который к машинам был более чем равнодушен, управлять ими не умел и категорически отказывался учиться этой премудрости, привезти из Парижа «Рено»? Привезти, рискуя нарваться на непонимание друзей и, как минимум, на острую критику со стороны противников.
И по тем временам поступок Маяковского был действительно неординарным, ведь в СССР автомобиль гражданам иметь не полагалось – он был прерогативой партийно-номенклатурной элиты. Да и та пользовалась не собственными, а служебными машинами. Так почему же был куплен именно автомобиль? Ответ на этот вопрос лежит, казалось бы, на поверхности, достаточно прочесть стихотворение «Ответ на будущие сплетни», где все ясно изложено. Все, да не все.
Французы, которые, как известно, толк в жизни понимают, в неочевидных случаях всегда советуют cherchez la femme – «искать женщину». А тут и искать не нужно! Эта женщина – бессменная муза Маяковского Лиля Брик. Ради нее поэт был готов на любые жертвы. И вот однажды Лиля Юрьевна потребовала привезти ей не духи, не шелковые чулки, не новую модную одежду и даже не бриллианты, а… автомобиль.
Разумеется, поэт прекрасно понимал все последствия такого шага, но не купить машины не мог: любимая женщина этого бы просто не поняла, ведь она даже специально выучилась водить автомобиль! И теперь планомерно изводила поэта напоминаниями практически во всех своих телеграммах или письмах.
Чтобы не быть голословным, приведу несколько цитат из их переписки, относящейся к тому времени. Из писем, кстати, видно, что Лиля Юрьевна прекрасно представляла, каким именно должен быть ее будущий автомобиль. Так, 14 октября 1928 года она писала Владимиру Владимировичу в Париж: «Про машину не забудь. 1) предохранители спереди и сзади, 2) добавочный прожектор сбоку, 3) электрическую прочищалку для переднего стекла, 4) фонари сзади с надписью “stop”, 5) обязательные стрелки, показывающие, куда поворачивает машина, 6) теплую попонку, чтобы не замерзала вода, 7) не забудь про чемодан и два добавочных колеса сзади. Про часы с недельным заводом. Цвет и форму (открытую… закрытую) на твой вкус. Только чтобы не была похожа на такси. Лучше всего Buiсk или Renault. Только НЕ Amilcar!» Или вот еще строки от 28 октября: «Прежде чем купить машину, посоветуйся со мной телеграфно…»

Естественно, при таком раскладе «забыть» о поручении и спустить дело на тормозах было просто немыслимо. И Маяковский вынужденно подыскивал авто для Брик. Правда, денег у поэта было в обрез. Дело в том, что в Париже он вел переговоры о написании киносценария, по которому французские кинематографисты могли бы снять фильм. На вырученные средства и планировалось купить машину. Однако переговоры успехом не увенчались, денег заработать не удалось, и Владимир Владимирович тут же известил о положении вещей свою музу.
Та в ответ написала: «Ууууууу-у-у-у!!! Неужели не будет автомобильчита! А я так замечательно научилась ездить!!! Пожалуйста, привези автомобильчит!!!!!!!!!!!!!!!»
Потом инструкции стали более прагматическими: «Если не хватит денег, то пошли хоть… 450 долларов на Фордик без запасных частей. Запасные части, в крайнем случае, можно достать для Форда и здесь. У-уу-ууу!!!!?»

Вполне могло получиться, что любимая женщина поэта так и осталась бы без машины, не вмешайся в ситуацию… еще одна женщина. Она появилась в жизни Маяковского уже в Париже, причем Владимир Владимирович настолько увлекся своей новой знакомой, что всерьез собирался на ней жениться. Кем же была эта таинственная дама?
Татьяна Яковлева – племянница известного художника Александра Евгеньевича Яковлева. А теперь – внимание! Вам фамилия Яковлев ни о чем не напоминает? Правильно! Это фамилия одного из создателей первого русского автомобиля Евгения Александровича Яковлева.
Александр Евгеньевич был его сыном и тоже имел некоторое отношение к автомобилям. Он участвовал в экспедициях, организованных компанией «Ситроен» в Африке, а впоследствии и в Азии – знаменитых «Черном» и «Желтом» рейдах. Вот и получается, что новая любовь Маяковского (какой фантастический поворот жизненного сюжета!) приходилась внучкой создателю первого русского автомобиля…
Как это обычно бывает, Маяковский оказался не единственным воздыхателем. Русскую красавицу окружало множество блестящих кавалеров, богатых молодых аристократов, которые ходили за девушкой по пятам. Нашлись в этом сонме влюбленных и заядлые автомобилисты.
Так получилось, что именно Татьяна Яковлева, зная финансовые возможности поэта и технические требования, предъявленные к будущему автомобилю, посоветовала Маяковскому приобрести для Лили Брик «Рено НН».

Тот самый Renault NN

Маяковский совета послушал и через некоторое время смог отписать в Первопрестольную: «Покупаю Рено. Красавец серой масти: 6 сил, 4 цилиндра, кондуит интерьер. 19 декабря поедет в Москву». Расставание с Татьяной Яковлевой было нежным и печальным. Поэт звал ее в СССР, обещал позаботиться о родственниках, оставшихся в Союзе, и даже посвятил несколько стихотворений. Как видим, ей довольно быстро удалось стать парижской музой Маяковского.

Сам Маяковский вернулся в Москву 8 декабря 1928 года, а вот с автомобилем вышла заминка. Машина прибыла только в начале 1929 года, причем на советской таможне появились проблемы, которые поэту пришлось решать в срочном порядке.
Пикантность ситуации заключалась в том, что Лиля Брик от своей сестры, жившей в Париже, узнала о романе Владимира Владимировича, а когда вышла его книжка со стихами, посвященными Яковлевой, ее гневу и разочарованию не было границ. Лиля Юрьевна еще долго не смогла смириться с потерей титула «официальной музы-вдохновительницы» главного пролетарского поэта.

«Щен»  на авто, рисунок Маяковского

Зато теперь она могла разъезжать по Москве в новеньком «Рено». Знавшие ее люди вспоминали, что машиной Брик управляла не слишком уверенно. Не обходилось и без происшествий. Однажды она сбила маленькую девочку, которую мамаша оставила без присмотра. И хотя все обошлось, травмы оказались легкими, разговоров и пересудов по этому поводу было немало. До суда дело не дошло. Некоторые биографы Лили Брик полагают, что дело закрыли благодаря вмешательству ее покровителей с Лубянки…

Счета и расписки Владимира Маяковского, присланные ему за покупку, содержание и ремонт автомобиля

А что же поэт? Не дожидаясь, пока недоброжелатели окончательно закатают его в асфальт из-за женского каприза, Маяковский решает нанести упреждающий удар и подвести под свое приобретение политическую, военную и экономическую подоплеку. Поэт пишет свое знаменитое стихотворение «Ответ на будущие сплетни».
Объяснившись с возможными оппонентами, он тем самым расставил все точки над «i» в истории с привезенным из Парижа автомобилем.

Но автомобильная история на этом не закончилась, ведь машину надо было обеспечивать запчастями. Во время очередной поездки в Париж весной 1929 года Маяковский получил от Брик письмо с перечнем запасных частей, которые нужно было привезти. Так, 25 апреля Лиля Юрьевна писала: «Двумя крестиками отмечены вещи абсолютно НЕОБХОДИМЫЕ, одним крестиком – НЕОБХОДИМЫЕ и без креста – очень нужные. Лампочки, в особенности большие, присылай с каждым едущим, а то мы ездим уже с одним фонарем. Когда последняя лампочка перегорит – перестанем ездить. Их здесь совершенно невозможно получить для нашего типа Рено». Кстати, список запчастей составляла не сама Лиля Юрьевна, а ее личный шофер Афанасьев, которого наняли после несчастного случая с девочкой. Да к тому же самой водить авто Лиле к тому времени, похоже, уже наскучило. Разумеется, Маяковский и на этот раз выполнил все просьбы…
Вспоминали также, что на похоронах поэта Лиля и ее муж Осип Брик на том же самом «Рено» медленно двигались за грузовиком, в котором гроб с телом Маяковского везли в крематорий.

Владимир МАЯКОВСКИЙ. ЧЕЛОВЕК и ПОЭТ

Я сам поэт. Детей учите: «Солнце встает над ковылями».
Владимир МАЯКОВСКИЙ (из поэмы ЧЕЛОВЕК)

Посмотрел я на днях на моем любимом российском телеканале «КУЛЬТУРА» хороший документальный фильм о Владимире Маяковском. Захотелось пристальнее взглянуть на него.

О собаках

Маяковский со своей любимой собакой Булькой

Мысль моя такая, что в отношении человека к зверью видна его человечья сущность.

Владимир Маяковский любил собак, как он говорил – «собачков».

Я люблю зверьё. Увидишь собачонку –
Тут у булочной одна – сплошная плешь –
Из себя и то готов достать печёнку –
Мне не жалко, дорогая, ешь!

О своей первой собаке Щене, помеси дворняги с сеттером, которую подобрал щенком на улице, он говорил: «Мы с ним крупные человеческие экземпляры».

Кое-кто находил, что он сам похож на собаку. Лиля Брик о Маяковском: «Совсем он был тогда еще щенок, да и внешностью ужасно походил на щенка: огромные лапы и голова — и по улицам носился, задрав хвост, и лаял зря, на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинится. Мы его так и прозвали — Щеном, и в письмах он так и подписывался».

О лошадях

Иллюстрация Александра Тышлера к стихотворению Владимира Маяковского

Очень мне нравится этот рисунок. По-моему, он шедевральный. Нравятся мне человечьи душевные строки Маяковского.

В. МАЯКОВСКИЙ. «ХОРОШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ЛОШАДЯМ»

(строки из стиха)

— Лошадь упала!

Подошел
и вижу
глаза лошадиные…

Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…

И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».

лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.

О женщинах

Владимир Маяковский любил женщин. Его любимая страна — «Любландия».

В. МАЯКОВСКИЙ. «ЛЮБЛЮ»

(строки из поэмы)

У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди — любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце —
гудит повсеместно.

Лиля Брик — любимая женщина и муза Владимира Маяковского. Рисунок В. Маяковского

источник

В. МАЯКОВСКИЙ. «ХОРОШО!»

(строки из поэмы)

Если я чего написал,
если чего сказал –
тому виной глаза-небеса,
любимой моей глаза.
Круглые да карие,
Горячие до гари.

Хорошо Маяковский нарисовал и написал глаза своей любимой.

Мысль моя такая, что когда человек рисует свою любимую или пишет ей стих, это хорошо чувствуется; халтура здесь невозможна.

Еще моя мысль такая, что в отношении женщин к поэтам проявляется их сущность. Точнее, у кого-то проявляется душевная сущность, а у кого-то – просто сучность.

Л.Брик: «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи».

Фаина Раневская обожала поэта Маяковского. И переживала за него как за близкого человека.

— Он – поэт. И этим всё сказано, — говорила она.

Как-то Лиля Брик рассказала ей о своем отношении к своему бывшему мужу Осипу Брику, которого она любила, и к своему бывшему любовнику Маяковскому.  Раневская: «Мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому».

О поэтах

В.МАЯКОВСКИЙ. «ФЛЕЙТА-ПОЗВОНОЧНИК»

(строки из стиха)

Забуду год, день, число.
Запрусь одинокий с листом бумаги я.
Творись, просветленных страданием слов
нечеловечья магия!

Владимир Маяковский во многом похож на моего любимца Сергея Есенина: оба — поэты от бога, оба – певцы любви, у обоих трагические судьбы.

О художниках (в широком смысле этого слова) говорят, что они не от мира сего. Маяковский и Есенин из этого племени. Людям не от мира сего трудно и тяжело в этом мире, а иногда невыносимо.

В. МАЯКОВСКИЙ. «СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ»

(строки из стиха)

Вы ж
    такое
         загибать умели,
что другой
          на свете
                  не умел.

В этой жизни
            помереть
                    не трудно.
Сделать жизнь
             значительно трудней.

В. МАЯКОВСКИЙ. «Я»
(строки из стиха)
Несколько слов о моей жене

Морей неведомых далеким пляжем
идет луна —
жена моя.
Моя любовница рыжеволосая.
В шелках озерных ты висла,
янтарной скрипкой пели бедра.

Несколько слов обо мне самом

слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!»
—————————————-—

В. МАЯКОВСКИЙ: «Дело моё меня интересует, только если это весело» (из автобиографии)

В. МАЯКОВСКИЙ
НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ

Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный:
«Будьте добрЫ, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши.
«Сумасшедший!
Рыжий!» —
запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до-о-о-о-лго
хихикала чья-то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая редиска.

В. МАЯКОВСКИЙ
А ВЫ МОГЛИ БЫ?

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

Владимир Маяковский — Облако в штанах (англ.)

[Источник]

Пролог

Твоя мысль,
Фантазия над промокшим мозгом,
Как раздутый лакей на засаленной кушетке, —
С окровавленными лохмотьями своего сердца я снова буду издеваться над этим.
Пока я не буду презирать, я буду безжалостным и раздражительным.

Во мне нет дедовской нежности,
В душе нет седины!
Сотрясая мир своим голосом и ухмыляясь,
Я прохожу мимо, — красавчик,
Двадцать лет.

Нежные души!
Вы играете свою любовь на скрипке.
Грубые яростно играют на барабанах.
Но можете ли вы вывернуться наизнанку, как я
И полностью стать двумя губами?

Приходите и учитесь —
Вы, чинные бюрократы ангельских лиг!
Выйди из кембриковых гостиных

А ты, умеющий листать губы
Как повар переворачивает страницы своих кулинарных книг.

Если хочешь —
Я разозлюсь на сырое мясо, как вандал
Или перейду в оттенки, которые пробуждает восход солнца,
Если хочешь —
Я могу быть безупречно нежным,
Не мужчина, а облако в штанах.

Я отказываюсь верить в цветение Ниццы!
Я прославлю вас, несмотря ни на что, —
Мужчин, смятых, как простыни в больницах,
И женщин, избитых, как избитые пословицы.

Часть I

Вы думаете, что я бреду малярией?

Это случилось.
В Одессе это произошло.

«Приду в четыре», — пообещала Мария.

Восемь…
Девять…
Десять.

Вскоре,
Вечер,
Хмурый,
И декабрьский,

Вышел из окна
И исчез в ужасной тьме.

Сзади слышно ржание и смех
Канделябров.

Вы бы не узнали меня, если бы знали меня раньше:
Масса сухожилий
Стоны,
Дергание.
Что может пожелать такой ком?
Но ком много желает.

Потому что для себя все равно.
Медь ты отлита
Или сердце — холодный металл.
Ночью хочется окутать свой шум
Что-то женственное,
Нежное.

И так,
Огромный,
Сгибаюсь в раме,
И лобом плавлю оконное стекло.
Будет ли эта любовь огромной или хромой?
Выдержит или пройдет?
Большой не подошел бы к такому телу:
Это должно быть немного любви, — вроде как ребенок
Он уклоняется, когда машины гудят и шипят,
Но обожает колокольчики в трамвае.
Я встречаюсь лицом к лицу
С рябью дождя,
Еще раз,
И жди
Залил громовым ревом городского прибоя.

Взбесившийся с ножом снаружи,
Ночь настигла его
И зарезала его,
Незримый.

Удар полуночи
Упал, как голова от гильотины.

Серебряные капли дождя на оконном стекле
Гримаснили
И кричали.
Как будто горгульи Нотр-Дама
начали тявкать.

Черт побери!
Тебе еще мало?
Крики скоро перережут мне всем горло.

Я слышал:
Тихо,
Как пациент, вставший с постели,
Нерв прыгнул
вниз.
Сначала
Он почти не двигался.
Затем, опасаясь
И отчетливо,
Он начал скакать.
И вот, он и еще двое,
Стреляли, танцевали степ.

На первом этаже быстро осыпалась штукатурка.

Нервы,
Большие
Маленькие, —
Разные! —
Безумно скакал
Пока, наконец,
Их ноги не перенесли бы их.

Ночь растеклась по комнате и затонула.
Застрял в слизи, глаз не мог выскользнуть из нее.
Внезапно хлопнули двери.
Как будто в отеле стучали зубами.

Вы вошли,
Резко, как «Возьми!»,
Замшевые перчатки Mauling, вы задержались,
И сказали:
«Знаешь, —
Я скоро женюсь.”

Тогда женитесь.
Все в порядке,
Я справлюсь.
Видите — я, конечно, спокоен!
Как пульс
Трупа.

Помните?
Вы говорили:
«Джек Лондон,
денег,
любви и пылкости», —
Я видел только одно:
Ты была Джокондой,
Которую нужно было украсть!

И тебя кто-то украл.

Снова влюбленный, я начну играть в азартные игры,
С огнем, освещающим изгиб моих бровей.
А почему бы и нет?
Иногда бездомные бродяги
Будут искать убежища в сгоревшем доме!

Ты издеваешься надо мной?
«У тебя изумрудов безумия на
меньше, чем у нищего копейки, это не опровергнуть!»
Но помните, что
Помпеи закончились таким образом
Когда кто-то дразнил Везувий!

Эй!
Господа!
Тебя заботят
Кощунство,
Преступление,
И война.
Но вы видели
Пугающий ужас
Моего лица
Когда
Это
Совершенно спокойно?

И я чувствую-
«Я»
Слишком мало, чтобы мне поместиться.
Кто-то внутри меня душит.

Здравствуйте!
Кто говорит?
Мать?
Мать!
У вашего сына чудесная болезнь!
Мать!
Его сердце загорелось!
Скажи Лидии и Ольге, его сестрам,
, что спрятаться просто негде.
Каждое слово,
Смешное или грубое,
То, что он изрыгает из горячего рта,
Прыгает, как голая проститутка
Из горящего борделе.

Люди нюхают —
Что-то сгорело.
Вызывают пожарных.
В блестящих касках,
Неосторожно вторгаются.
Эй, скажите пожарным:
Сапоги нельзя!
С горячим сердцем надо быть осторожным.
Я сделаю это!
Я закачу слезящиеся глаза в емкости.
Просто дай мне ребра оттолкнуть, и я начну.
Я выпрыгну! Я выпрыгну! Ты меня не удержишь!
Они рухнули.
От сердца не прыгнешь!

Из трещин на губах,
Возникает тлеющий поцелуй,
Убегает от тлеющего лица.

Мать!
Я не умею петь.
В сердечной часовне загорелся хор!

Фигурки слов и чисел
Из черепа,
Как малыши из горящего дома, снуют.
Так страх,
Достигнув неба, назвал
И поднял
огненные руки Лузитании с беспокойством.

Стоглазый огонь смотрел в мир
Из квартир, где люди вспотели.
С последним криком,
Будете ли вы хотя бы стонать,
Чтобы доложить столетиям, что я горю?

Часть II

Славь меня!
Великие мне не сравнятся!
После всего, что сделано
Я штампую слово «ничего.”

На данный момент у меня нет желания читать.
Романы?
Ну и что!

Так делают книги,
Раньше я думал: —
Проходит поэт,
И с легкостью открывает губы.
Воодушевленный дурак просто начинает петь —
Ой, пожалуйста!
Получается:
Прежде, чем они смогут петь от восторга,
Некоторое время они ступают на мозолистых ногах,
Пока безмозглые рыбки воображения
плещутся и валяются в слизи сердца.
И пока, шипя рифмами, кипятят
Вся любовь и соловьи в бульонной жидкости,
Безъязычная улица только извивается и извивается —
Ей не о чем кричать и даже говорить.

В нашей гордости, мы работаем весь день с доброй волей
И городские башни Вавилона снова восстанавливаются.
Но Бог
измельчает
Эти цитаты превращаются в пустые поля,
Мешают слово.

В тишине улица тянулась к суровым испытаниям.
Крик стоял прямо на дороге в глотку.
В то время как толстые такси и извозчики все еще ощетинились,
застрял в горле.
Как будто от чахотки,
В натоптанной груди хватал ртом воздух.

Город с мраком довольно быстро перекрыл дорогу.

А когда —
Тем не менее! —
Улица кашляла напряжением на площадь
И наконец сдвинула портик с горла,
Казалось, как будто,
В сопровождении хора архангельского хора,
Недавно ограбленные, Бог явил нам Свое тепло!

Но улица присела на корточки и грубо закричала:
«Пойдем поесть!»

Круппы и Крупплеты собираются вокруг
Чтобы нарисовать грозные брови на городе,
В ущелье разбросаны трупы слов, —
Двое живут и процветают, —
«Свинья»
И еще один, —
I считаю «борщом».

И поэты, пропитанные рыданиями и жалобами,
Бегите с улицы, обиженные и кислые:
«Этими двумя словами сейчас невозможно изобразить
Прекрасную женщину,
Или любовь
Или цветок, покрытый росой».

И после поэтов,
Тысячи других запаниковали:
студентов,
проституток,
продавцов.

Господа,
Стой!
Вы не нуждающийся;
Так как вы смеете умолять их, господа!

С каждым шагом пройдя ярдов,
Мы здоровы и задорны!
Не слушайте их, а вместо этого побейте их!
Их,
Которые воткнуты как бесплатная надстройка
На каждую двуспальную кровать!

Смиренно попросить их:
«Помогите, пожалуйста!»
Обращение к ним для гимнов
А оратории?
Мы творцы с горящими гимнами.
К гул мельниц и лабораторий.

Почему я должен заботиться о Фаусте?
В волшебной демонстрации добычи фейерверка,
Он летит с Мефистофелем по паркету галактик!
Знаю —
Гвоздь в сапоге
Это страшнее фантазий Гете!

Я
Златорылый,
С каждым словом, которое я даю
Тело именины,
И душа возрождение,
Уверяю вас:
Мельчайшая частичка живого
Стоит больше всего что я когда-либо сделаю на этой земле!

Послушайте!
Нынешний Заратустра,
Мокрый от пота,
Бегает вокруг тебя и проповедует здесь.
Ср,
С лицами смятыми, как покрывало,
С губами, отвисшими, как люстра,
Ср,
Заключенные Прокаженного города,
Где из грязи и золота образовались язвы прокаженных,
Мы чище венецианцев лазурное море,
Омывается ласковыми лучами солнца.

Мне плевать на то,
Что Гомер и Овидий не создали
Покрытые сажей,
Люди, похожие на нас,
Но в то же время я знаю
Что солнце исчезнет
Если бы оно посмотрело на золотой поля наших душ.

Мышцы нам вернее молитв!
Мы больше не будем молиться о помощи!
Ср —
Каждый из нас —
В руках
Вожжи мира!

Это привело к Голгофе в залах
Петрограда, Москвы, Киева, Одессы,
И не было ни одного из вас
, Кто не умолял так:
«Распни Его!»
Научи ему урок! »
Но для меня, —
Людей,
Даже тех из вас, кто был злым, —
Для меня вы дороги, и я люблю вас страстно.

Разве вы не видели
Собака лижет руку, которую ее избивают?

Меня смеют
Современное племя.
Они сделали
Жуткую шутку надо мной.
Но я могу видеть пересекающий горы времени,
Его, которого не видят другие.

Там, где не хватает мужского зрения,
В терновой короне революций,
Во главе голодной орды,
Наступает 1916 год.

Среди вас, его предшественник,
Где бы ни была боль, я буду рядом.
Я пригвоздил себя к кресту,
На каждой капле слезы.
Теперь прощать нечего!
В душах, питавших жалость, я сжег поля.
Это намного сложнее, чем
Взять тысячу тысяч Бастилий.

И когда
Его пришествие возвещает,
Радостный и гордый,
Подойдешь, чтобы поприветствовать Спасителя —
Я вытащу
Душу мою наружу,
И растопчу ее
Пока она не распространилась!
И отдай тебе, красный в крови, как знамя.

Часть III

Ах, как и откуда
Дошло до этого
Что грязные кулаки безумия
Против светлой радости поднялись в воздух?

Она пришла, —
Мысль о сумасшедшем доме
И занесла мне голову отчаянием.

и
Как при падении дредноута
С удушающими спазмами
Люди прыгнули в люк, прежде чем корабль погиб,
Сумасшедший Бурлюк прополз дальше, проплыв
Сквозь кричащие глазницы.
Веки почти в крови,
Он встал на колени,
Встал и пошел
И в страстном настроении,
С нежностью, неожиданной для такого тучного,
Он просто сказал:
«Хорошо!»

Хорошо, когда от разглядывания желтый свитер
Скрывает душу!
Хорошо, когда
На виселице, перед лицом ужаса,
Вы кричите:
«Пей какао — Ван Хаутен!»

В этот момент,
Как бенгальский огонь,
Треск от взрыва,
Ни на что не променяю,
Ни на какие деньги.

Сигарный дым затуманен,
И протянут, как рюмка,
Видно было пьяное лицо Северянина.

Как ты посмел называть себя поэтом
И серый, как перепел, щебетать твою душу!
Когда
Кастетами
Сию минуту
Тебе предстоит расколоть череп мира!

You,
С одной лишь мыслью в голове
«Я танцую стильно?»
Посмотри, как я счастлив
Вместо этого
Я, —
Сутенер и мошенник все это время.

От всех вас,
Который проникся любовью к простому веселью,
Кто пролил
Слез на века, пока вы плакали,
Я уйду
И поместю монокль солнца
В мой широко открытый глаз.

Я буду носить яркую одежду, самую диковинную
И бродить по земле
Чтобы понравиться и опалить публику,
И передо мной
На металлическом поводке
Наполеон будет бегать, как маленький щенок.

Как женщина, дрожа, ляжет земля,
Желая уступить, она медленно упадет.
Вещи оживают
И со всех сторон
Их губы шепелявят:
«Ням-ням-ням-ням-ням!»

Неожиданно,
Облака
И прочее в воздухе
Возникло какое-то удивительное волнение,
Как будто рабочие в белом, там, наверху,
Объявлена ​​забастовка, вся горькая и эмоциональная.

Дикий гром гневно выглянул из облака.
Фыркнув огромными ноздрями, он завыл.
И на мгновение лицо неба исказилось,
Напоминало хмурый взгляд железного Бисмарка.

И кто-то,
Запутавшись в лабиринте облаков,
К кафе протянул руку:
Оба, как-то нежно,
И с женским лицом,
И сразу, как стреляющая пушка.

Вы думаете
Это солнце над чердаками
Плавно тянется, чтобы ласкать щеки кафе?
Нет, снова наступаем на бойню радикалов
Это генерал Галлиффет!

Вытащите руки из карманов, странники —
Поднимите бомбу, нож или камень
А если окажется безруким,
Пусть идет воевать одним лбом!

Продолжайте, голодные,
Рабы
И надруганные,
В этой кишащей блохами грязи не гниете!

Продолжайте!
Превратим понедельники и вторники
в праздники, закрасив их кровью!
Напомни земле, кого она пыталась опорочить!
Будь груб со своими ножами!
Земля
Разжирела, как лицо госпожи,
Кого Ротшильд очень любил!

Да развеваются флаги на линии огня
Как в праздники, с сигнальной ракетой!
Эй, фонари, поднимите торговцев выше,
Пусть их туши повиснут в воздухе.

Проклял,
Пронзил
И ударил в лицо,
Полз за кем-то,
Укусил им ребра.

В небе, красном, как Марсельеза,
Закат задыхался дрожащими губами.

Это безумие!

От войны ничего не останется.

Придет ночь,
Вкусит тебя
И проглотит черствый.

Посмотрите —
Неужели небо снова играет Иуду,
С горсткой звезд, пропитанных предательством?

Ночь,
Как Мамай, пировавший от восторга,
Раздавив город низами.
Наши глаза не смогут пробиться в эту ночь,
Черные, как Азеф!

Свалившись в углу салона, я сижу,
Проливая вино на мою душу и пол,
И вижу:
В углу горят круглые глаза
И ими Мадонна кусает сердце.

Зачем дарить такое сияние этой пьяной массе?
Что они могут предложить?
Вы видите — еще раз
Они предпочитают Варавву
Человеку с Голгофы?

Может быть, намеренно,
В человеческом месиве, не разу
Я ношу свежее лицо.
Я,
Возможно,
Самый красивый из ваших сыновей
Во всем человеческом роде.

Дай им,
Формованные от восторга,
Уже быстрая смерть,
Чтоб их дети могли расти правильно;
Мальчиков — на отцов
Девочек — на беременных.

Как мудрецы, пусть новорожденные младенцы
Поседеют от прозорливости и мысли
И придут
Крестить младенцев именами
Из стихов, которые я написал.

Хвалю машину и индустриальную Британию.
В каком-то обычном, общепринятом евангелии,
Может быть, и написано
Что я тринадцатый апостол.

И когда мой голос похабно грохочет,
Каждый вечер
Часами,
ожидая моего звонка,
Сам Иисус может принюхиваться
Незабудки моей души.

Часть IV

Мария! Мария!
Впусти меня, Мария!
Не оставляйте меня на улице!
Не можете?
Мои щеки проседают,
Но ты ждешь безжалостно.
Скоро, все пробуют,
Несвежий и бледный,
Я выйду
И беззубо бормочу
Что сегодня я
«Замечательно откровенен.”

Мария,
Вы видите —
Мои плечи снова опускаются.

Мужчины на улице
Накалывают жир в свои четырехэтажные залы.
Они показывают свои глаза,
Измученные за сорок лет отчаяния и беспокойные —
Они хихикают, потому что
В моих зубах,
Опять
Я держу твердую корку ласки прошлой ночи.

Дождь заливал тротуары, —
Этот мошенник в лужах.
Труп улицы, истерзанный булыжником, пропитался его криками.
А вот седые ресницы —
Да! —
Ресницы сосулек заморозились
Слезами из глаз —
Да! —
Из пасмурных глаз водосточных труб.

Каждого пешехода лизала морда дождя:
Спортсмены блестели в экипажах на улице.
Людей лопнуло,
Нафаршировано,
И жир сочился наружу.
Как мутная река, текла по земле,
Вместе с соками из
Жвачка из старого мяса.

Мария!
Как уместить ласковое слово в выпученные уши?
Птица
Поет на милостыню
Голодным голосом
Хорошо,
Но я человек,
Мария,
Закашлявшаяся болезненной ночью в грязных ладонях Пресни.

Мария, ты хочешь меня?
Мария, примите меня, пожалуйста.
Дрожащими пальцами сожму железное горло колокола!

Мария!

Уличные пастбища становятся дикими и громкими!
Они сжимают мою шею, и я чуть не рухну.

Открыто!

Мне больно!

Смотри — глаза выколоты
Обычными женственными булавками!

Вы открыли дверь.

Дитя мое!
Ой, не пугайтесь!
Вы видите этих женщин,
Висящие на моей шее, как горы, —
По жизни я тащу за собой
Миллион огромных, огромных, чистых любовей
И миллион миллионов грязных, отвратительных любовников.
Не бойся
Если нарушу клятву
Честности,
Увидев тысячу симпатичных лиц, бросусь на них, —
«Любящие Маяковского!» —
Поймите, пожалуйста, что это династия
Королев, взошедших на сердце безумца.

Мария, ближе!

Будь то обнаженный и бесстыдный,
Или дрожащий от ужаса,
Покажи чудо твоих губ, таких нежных:
Мое сердце и я не дожили до мая
года Но в моем прошлом
собрались сотни апрелей.

Мария!
Поэт весь день восхваляет Тиану,
Но я —
Я сделан из плоти,
Я человек, —
Я прошу твоего тела,
Как молятся христиане:
«Дай нам этот день
Хлеб наш насущный ».

Мария, дай мне!

Мария!
Я боюсь забыть твое имя
Как поэт боится забыть под давлением
Слово
Он задумал беспокойной ночью
Равен Богу.

Твое тело
Я буду продолжать любить и ценить
Как солдат
Отбитый войной,
Одинок
И никому не нужен,
Берегит свою оставшуюся ногу.

Мария, —
Ты меня не возьмешь?
Не получится!

Ха!

Тогда мрачно и мрачно,
Еще раз,
Я понесу
Мое заплаканное сердце
Вперед,
Как собака,
Хромая,
Лапу несет
Что поезд, мчащийся на скорость, переехал.

Кровью из сердца я радуюсь дороге, по которой я брожу,
Цветы цепляются за мою куртку, делая ее пыльной,
Солнце тысячу раз танцует вокруг земли,
Как Саломея
Танцует вокруг головы Крестителя.

И когда мои годы, в самом их конце,
Закончат свой танец и морщатся,
Миллион кровавых пятен распространится
Путь в царство моего Отца.

Я вылезу
Грязный (спит в оврагах всю ночь),
И ему в уши прошепчу
Пока стою
Рядом с ним:

«Мистер Бог, послушайте!
Разве это не утомительно
Окунуть свои щедрые глаза в облака
Каждый день, каждый вечер?
Давай вместо
Начнем праздничную карусель
На дереве познания добра и зла!
Вездесущий, ты будешь вокруг нас!
От вина — все веселье.
И апостол Петр, который всегда хмурился,
исполнит стремительный танец — ки-ка-пу.
Мы вернем всех канун в Эдем:
Закажи мне
И я пойду —
С бульваров я заберу всех хорошеньких девушек, которые нужны
, И принесу их тебе!

Я должен?

Нет?

Ты грубо качаешь кудрявой головой?
Вы морщите брови, как будто грубые?
Как вы думаете,
Что этот
Крылатый, рядом,
Знает значение любви?

Я тоже ангел; раньше был один —
Я смотрел на твои лица глазом сахарного барашка,
Но я больше не хочу дарить кобылам подарки, —
Все мучения Севра, превращенные в вазы.
Всемогущий, Ты создал две руки,
И осторожно,
Сделал голову и пошел вниз по списку, —
Но почему ты сделал это
Так, чтобы было больно
Когда нужно было целовать, целовать, целовать ?!

Я думал, что ты Великий Бог, Всемогущий
Но ты кумир в миниатюре, — тупица в костюме,
Наклонившись, я уже добрался
За нож, который прячу
Вверху мой ботинок.

Вы, аферисты с крыльями,
Пугайтесь!
Трепите свои дрожащие перья, негодяи!
Ты, благоухающий ладаном, Я тебя широко открою,
Отсюда до Аляски.

Отпусти меня!

Тебе меня не остановить!
Прав я или нет
Без разницы,
Я не успокоюсь.
Смотрите, —
Звезды обезглавливали всю ночь
И небо снова залито кровью от резни.

Эй,
Небеса!
Снимай шляпу,
Когда увидишь меня рядом!

Тишина.

Вселенная спит.
Помещает лапу
Под черным звездным ухом.

[1914]

Нравится:

Нравится Загрузка…

Связанные

.

Владимир Маяковский | Русский поэт

Владимир Маяковский , полностью Владимир Владимирович Маяковский , (родился 7 июля [19 июля по новому стилю] 1893 года, Багдади, Грузия, Российская Империя — умер 14 апреля 1930 года, Москва, Россия, СССР) , ведущий поэт русской революции 1917 года и раннего советского периода.

Британская викторина

Азбука поэзии: факт или вымысел?

Самые древние произведения литературы поэтичны.

Маяковский, отец которого умер, когда Маяковский был молодым, переехал в Москву вместе с матерью и сестрами в 1906 году. В 15 лет он вступил в Российскую социал-демократическую рабочую партию и неоднократно попадал в тюрьму за подрывную деятельность. Он начал писать стихи во время одиночного заключения в 1909 году. После освобождения он учился в Московской художественной школе и вместе с Давидом Бурлюком и некоторыми другими присоединился к группе русских футуристов и вскоре стал ее ведущим представителем. В 1912 году группа опубликовала манифест « Пощочина общественному вкусу» («Пощечина общественному вкусу»), и поэзия Маяковского стала заметно самоуверенной и вызывающей по форме и содержанию.Его поэтическая монодрама « Владимир Маяковский » была исполнена в Санкт-Петербурге в 1913 году.

Между 1914 и 1916 годами Маяковский написал два крупных стихотворения: «Облако в штанах» (1915; «Облако в штанах») и «Флейта позвоночник» (сочин. 1915 г., опубликовано в 1916 г .; «Костяная флейта»). Оба запечатлевают трагедию безответной любви и выражают недовольство автора миром, в котором он жил. Маяковский стремился «депоэтизировать» поэзию, переняв уличный язык и используя смелые технические новинки.Его стихи, прежде всего, декламационные, для массовой аудитории.

Когда разразилась русская революция 1917 года, Маяковский искренне поддерживал большевиков. Стихи «Ода революции» (1918; «Ода революции») и «Левое болото» (1919; «Левый марш») стали очень популярными. То же самое и с его баффом Misteriya Buff (впервые исполнен в 1921 году; Mystery Bouffe ), драма, представляющая всемирный потоп и последующий радостный триумф «нечистых» (пролетариев) над «чистыми» (буржуазия).

Britannica Premium: удовлетворение растущих потребностей искателей знаний. Получите 30% подписки сегодня. Подпишись сейчас

Как энергичный представитель Коммунистической партии, Маяковский выражался разными способами. С 1919 по 1921 год работал в Русском телеграфном агентстве как художник плакатов и карикатур, снабжая их удачными стишками и лозунгами. Он изливал актуальные пропагандистские стихи и писал дидактические буклеты для детей, читая лекции и читая их по всей России. В 1924 году он сочинил элегию на смерть Владимира Ильича Ленина из 3000 строк.После 1925 года он путешествовал по Европе, США, Мексике и Кубе, записывая свои впечатления в стихах и буклете каустических зарисовок « Мои открытия Америки» (1926; «Мое открытие Америки»). В стихотворении «Хорошо!» (1927; «Хорошо!») Он стремился соединить героический пафос с лиризмом и иронией. Но писал он и остро-сатирические стихи.

Двухстраничный разворот из книги « Для голоса » Владимира Маяковского, оформленный Эль Лисицким, 1923 г. Собрание Филиппа Б.Meggs

Маяковский находил время писать сценарии к кинофильмам, в некоторых из которых он снимался. За последние три года он поставил две сатирические пьесы: клоп (исполнен в 1929 году; Клоп ), высмеивая тип обывателя, появившийся в связи с новой экономической политикой в ​​Советском Союзе, и баня (поставлен в Ленинграде 19 мая). 30 января 1930; Баня ), сатира бюрократической глупости и оппортунизма при Иосифе Сталине.

Поэзия Маяковского была пропитана политикой, но никакая социальная пропаганда не могла подавить его личную потребность в любви, которая вспыхивала снова и снова из-за повторяющихся романтических разочарований.После его ранних стихов эта потребность особенно остро проявилась в двух стихотворениях: «Люблю» (1922; «Люблю») и «Про это» (1923; «Об этом»). Оба эти стихотворения были посвящены Лиле Брик, жене писателя Осипа Максимовича Брика. Любовь Маяковского к ней и его дружба с ее мужем оказали сильное влияние на его стихи. Даже после того, как отношения Маяковского с Лилей Брик закончились, он считал ее одним из самых близких ему людей и членом своей семьи. Во время пребывания в Париже в 1928 году он влюбился в беженку Татьяну Яковлеву, на которой хотел жениться, но которая ему отказала.В то же время у него были недоразумения с догматической Ассоциацией пролетарских писателей России и с советскими властями. Производство его Banya также не имело успеха. Разочарованный в любви, все более отчужденный от советской действительности и отказавший в визе для выезда за границу, он покончил жизнь самоубийством в Москве.

Маяковский при жизни был самой динамичной фигурой советской литературной сцены. Его преимущественно лирические стихи и его технические новшества оказали влияние на ряд советских поэтов, и за пределами России он произвел сильное впечатление, особенно в 1930-е годы, когда Сталин объявил его «лучшим и самым талантливым поэтом нашей советской эпохи».В 1960-е годы молодые поэты, увлеченные авангардным искусством и активизмом, часто противоречащим коммунистическим догмам, организовывали поэтические чтения под статуей Маяковского в Москве. В последние годы существования Советского Союза существовала сильная тенденция рассматривать творчество Маяковского как устаревшее и незначительное, однако на основе его лучших работ впоследствии его репутация была возрождена.

.

Владимир Маяковский. Русские стихи в переводах

1893-1930

Отец Маяковского был бедным дворянином, работал старшим лесником на Кавказе. В детстве Маяковский забирался в огромный глиняный чан с вином и читал вслух стихи, пытаясь усилить силу своего голоса резонансом чана. Маяковский был не только Маяковским, но и мощным эхом его собственного голоса: ораторская интонация была не только его стилем, но и самим характером.

Находясь в заключении в Бутырской тюрьме в Москве в 1909 году, когда ему было всего шестнадцать, Маяковский погрузился в Библию, одну из немногих доступных ему книг, и его ранние громовые стихи усыпаны библейскими метафорами, причудливо связанными с мальчишескими богохульствами.Он интуитивно понял, что «улица будет содрогаться, без языка, без возможности кричать и говорить»; так он дал слово улице и таким образом произвел революцию в русской поэзии. Его блестящие стихи «Облако в штанах» и «Флейта и позвоночник» возвышались над стихами его поэтической среды, как величественные вершины его родного Кавказа возвышались над маленькими домиками, цеплявшимися по бокам. Призывая к изгнанию Пушкина и других богов русской поэзии из «парохода современности», Маяковский фактически продолжал писать в классической традиции.Вместе со своими соратниками Маяковский основал футуристическое движение, ранний сборник которого был назван весьма значительным «Пощечиной общественному вкусу» (1912). Горький был прав, когда заметил, что хотя футуризма, может быть, и не было, существовал великий поэт — Маяковский.

Для Маяковского не было вопроса, принимать ли Октябрьскую революцию. Он сам был революцией со всей ее мощью, ее крайностями, ее эпической пошлостью и даже жестокостью, ее ошибками и трагедиями. Революционное рвение Маяковского проявляется в том, что этот великий любовно-лирический поэт посвятил свои стихи идеологическим лимерикам, рекламным щитам политики.В этом рвении, однако, и заключалась его трагедия, поскольку он сознательно стоял «на глотке своей собственной песни» — позицию, которую он однажды блестяще подчеркнул: «Я хочу, чтобы меня понимала моя родина, но меня не поймут — Увы! Я пройду по родной земле, как косой дождь ».

Его уныние в личных делах и разочарование в политике заставили его застрелиться из револьвера, который он использовал в качестве реквизита в фильме двенадцатью годами ранее. Поскольку его одновременно и уважали, и оскорбляли, его смерть имела глубокий, хотя и разный смысл для всех.На его похороны пришли десятки тысяч человек. Маяковский был канонизирован Сталиным, который сказал о нем: «Маяковский был и остается лучшим и самым талантливым поэтом нашего времени. Безразличие к его стихам — преступление ». Это была, по мнению Пастернака, вторая смерть Маяковского. Но он умер только как политический поэт; как великий поэт любви и одиночества он выжил.

.

Владимир Маяковский — Википедия, la enciclopedia libre

Википедия todavía no tiene una página llamada «Владимир Маяковский».

---

Busca Vladímir mayakovski en otros proyectos hermanos de Wikipedia:

	Wikcionario (diccionario)
	Wikilibros (обучающие / руководства)
	Викицитатник (цитаты)
	Wikisource (biblioteca)
	Викинотики (нотиции)
	Wikiversidad (Contenido académico)
	Commons (изображения и мультимедиа)
	Wikiviajes (viajes)
	Викиданные (данные)
	Викивиды (особые виды)

• Comprueba si имеет escrito el nombre del artículo de forma correa, y que Wikipedia es el lugar donde debería estar la información que buscas.Si el título es righto, a la derecha figuran otros proyectos Wikimedia donde quizás podrías encontrarla.
• Буска «Владимир Маяковский» en el texto de otras páginas de Wikipedia que ya existen.
• Проконсультируйтесь по списку произведений искусства на «Владимира Маяковского».
• Busca las páginas de Wikipedia que tienen объединяет «Владимира Маяковского».
• Si ya habías creado la página con este nombre, limpia la caché de tu navegador.
• También puede que la página que buscas haya sido borrada.

---

Si el artículo incluso así no existe:

• Crea el artículo utilizando nuestro asistente o solicita su creación.
• Puedes traducir este artículo de otras Wikipedias.
• En Wikipedia únicamente pueden include enciclopédicos y que tengan derechos de autor Compatibles con la Licencia Creative Commons Compartir-Igual 3.0. Никаких текстовых текстов, которые не используются в веб-сайтах, и не предусмотрены специальные условия.
• Ten en cuenta también que:
  • Artículos vacíos o con información minima serán borrados —véase «Википедия: Esbozo» -.
  • Artículos de publicidad y autopromoción serán borrados —véase «Википедия: Lo que Wikipedia no es» -.

.