Читать «Северные рассказы» — Климов Анатолий Матвеевич — Страница 1

Северные рассказы

Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р. в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.

Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.

В книге два отдела.

В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.

А. М. КЛИМОВ

СЕВЕРНЫЕ РАССКАЗЫ

ЧЕЛЯБИНСКОЕ ОБЛАСТНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

1950

Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р.

в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.

Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.

В книге два отдела.

В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.

ИЗ ЖИЗНИ НАРОДОВ СЕВЕРА

ВАУЛИ ПИЕТТОМИН

(Из прошлого ненцев[1])

ГЛАВЫ ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОВЕСТИ

ГЛАВА 1

Весть!..

Она пришла неожиданно и быстро полонила всю Ямальскую тундру от Енисея до Уральского камня. Ни ветры, ни пурги многодневные, заносные и колючие, ни долгая темень полярной ночи, ни бездорожье безмолвного снега, ни древние курганы предков и старых тадибеев-шаманов Конца Земли — не смогли удержать ее у себя и упрятать. Они не в силах были схоронить ее под снегом, не сумели запутать в лабиринтах звериных следов, безымянных речушек, взгорий и в урочищах лесотундры…

Весть неслась по тундре: она проносилась по бестропью, боролась с ураганами снега, распутывала хитрые следы нарт и неизбежно пробиралась к чумам ненцев-кочевников; она врывалась в жалкие бедные чумы громкая, торжествующая, если ее принимали как свою, как долгожданную, и просачивалась в щели жилищ тихо, медленно, но упрямо, если ее встречали настороженно, боязливо, с содроганием, а иногда и с проклятиями…

Дряхлые от времени шаманы — глашатаи бога Нума, хитрые и желчные старейшины родов — правители и законники пытались украсть ее у снегов. Они прятали ее у себя в просторных, теплых, обильных женами и песцами чумах, глушили и перевирали. Но весть неслась все дальше и дальше, властвуя, ликуя и побеждая своею правдой косноязычность и ложь богатых князей… Она неслась на легких ездовых нартах за четверкой стремительных, подобных порыву ветра, оленей, искала дорог на лыжах и из уст в уста, из чума в чум, из стойбища в родовые станы, плескалась над снегами.

Весть!..

* * *

В истерзанном ветрами жилище Нырмы Тырово властвовал холод. Сам хозяин чума лежал умирающий на ветхих шкурках ногами к огню. Всю жизнь, долгую жизненную тропу Нырма пас чужих оленей и не видел счастья. Горе постоянно сопутствовало ему… Тырово умирал.

Вокруг костра сидели его пять сыновей. В бабьем углу безмолвно ютилась жена, выплакавшая все свои слезы. Умирающий говорил:

— Вы слушали, мужчины, голос снегов? Весть пришла ли к вашему огню?

Сыновья молча кивнули головами.

— Мои дети, говорю вам, — идите на зов! Идите на Таз, уходите дальше от царских людей, купцов и русских шаманов с их лживыми и такими же мертвыми, как и наши, богами! Ступайте к нему, сыновья. Он — истина. Он — правда. Бегите к нему от несчастий, от горя и нищеты. — Нырма закашлялся…

Старик был слаб и немощен. Удивительным казалось, что он еще живет. Только глаза у него иногда вспыхивали внутренним стремлением и упорством — жить! Он знал, что умирает, и старому Тырово было тяжело.

Жаль было умирать именно теперь, когда в тундру пришла эта весть о герое, освобождающем его народ. Пришла правда, которую он так безуспешно выслеживал всю свою жизнь.

— Скоро Нум позовет меня к себе и я уйду. Князя белых оленей — лютого Ваську Сэротетто, который избил меня и отнял жизнь за пять потерянных в пургу важенок, я отдаю вам, сыновья. Он — несчастье нашего рода… Идите, мужчины, по дороге того ненца с Таза… Идите…

И старик умер.

* * *

Десять упряжек лежали уже у чума беднейшего в роду Пыеда, но новые все еще продолжали прибывать. Пыеда Оковой встречал гостей с мороза и тряски. Пламя костра высоко лизало дымную темноту чума. Два десятка ненцев в разных позах и положениях разместились у тепла. Трубка мира, мудрости и единомыслия беспрерывно переходила из рук в руки…

— Сказывали ненцы: он сзывает к себе всех бедных и дает им оленей богатых… — перекрикивая других, сообщал Порунгуй Хэвко, батрак князя Мессовской тундры Мочидомо Хороля.

— Он разоряет богатых и ничего не несет к себе в чум — все отдает бедным, — добавляет Тер Хэлло.

— Говорит: платить ясак царям, попам и князцам не надо…

— Товаров, сахару, жиру, калача, и медных вещей будут давать много-много за шкуру зверя…

— С каждого охотника, умеющего стрелять из лука, будут брать не двух, а одного белого песца…

— Работник у богатого будет у него в чуме жить, есть много будет, за работу оленей получать будет…

…Говорили все.

Трубка мира и мудрости много раз заново наполнялась и обходила сидящих вновь и вновь. Выкрики, говор, возбужденные восклицания слились в один дышащий надеждами и гневом крик. И над всем этим носилось гневное, но простое, ласковое и суровое, близкое, но и далекое имя:

— Ваули…

— Вавля…

— Пиеттомин…

Крики вместе с дымом вырывались в дымоход чума и хороводились вокруг в морозном застое. Потом вдруг налетал ветер и уносил в снега, в незнаемые просторы — не обхоженные, не объезженные — ликующую весть и простое имя:

— Таз. .. Фю-у!.. Мятеж… Вавля… Народ… Ясак… У-ух!.. Собирайтесь… Правда… Ваули!

Шла весть могучими порывами, и она была желанной. А имя — Ваули Пиеттомин суровые дети снежных, промороженных тундр произносили с такой же любовью, как некогда произносил имена Степана Разина и Емельяна Пугачева русский крестьянин.

* * *

И до всесильного, главного тадибея[2] заснеженного Ямала[3] — хитрого, хромоногого Вывки — дошла весть страшная и тревожная. Старый Вывка еще пять лун назад разослал по тундрам двадцать зарубок о дне большого сбора князей, почетных шаманов и старейшин родов, чьи оленьи отрубы[4] мощнее туч на хмуром небе. Сегодня, в день сбора, одна за другой мчались оленьи упряжки с богатыми, сильными в тундре ездоками.

Художественные книги о Севере — часть 7

1. «Курс – Север» В. И. Галенко

Компас, секстан, астролябия, градшток. Сегодня всем мореплавателям известны названия этих приборов. Когда и в какой стране появились эти приборы, первые морские карты, лоции, рассказано в первой части книги. Отдельная глава посвящена первому в России морскому учебному заведению- Навигацкой школе, основанной Петром I. Во второй части книги -очерки о поморских плаваниях в XII-XVII веках, о путешествиях известных русских штурманов, геодезистов, об ученых и мореплавателях, внесших большой вклад в развитие отечественной навигации, астрономии, гидрографии. Штурманы, геодезисты Великой Северной экспедиции (1733-1743 гг.) в короткий промежуток времени (для истории) обследовали и нанесли на карты побережье Российского государства от Мурманского берега до Курильских островов. В названии книги – дань Северу, колыбели отечественного мореплавания.

Год издания: 1978 Издательство: Мурманское книжное издательство Язык: Русский

Источник: https://www.livelib.ru/book/1000207201-kurs-sever-v-i-galenko

2. «Сказы и сказки» Борис Шергин, Степан Писахов

В произведениях Бориса Шергина и Степана Писахова, созданных на основе древней фольклорной традиции, читатель найдет картины жизни и нравов жителей Северного края – поморов.

Это и древние легенды, и бывальщины – рассказы о подлинных событиях, и сказки, блещущие искрометной фантазией. Год издания: 1983 Издательство: Современник Серия: Сельская библиотека Нечерноземья Язык: Русский Источник: https://www.livelib.ru/book/1000445077-skazy-i-skazki-boris-shergin

 

3. «Места не столь населенные» Моше Шанин 

“Падал прошлогодний снег”… сотни тысяч людей любят этот мультфильм и наверняка хотели бы прочесть истории, похожие на него по стилю. В мире Моше Шанина, где герои живут на двух берегах реки, постоянно происходят чудеса и нет места скуке: здесь шьют штаны из бархатного советского знамени, спасаются от волков на деревьях, а дети в школе могут плевком разбить лампочку на спор. ISBN: 978-5-386-09332-7 Год издания: 2016 Издательство: Рипол Классик Серия: Что почитать? Язык: Русский Источник: https://www.livelib.ru/book/1002045748-mesta-ne-stol-naselennye-moshe-shanin

 

4. «Как ловить рыбу удочкой» Алексей Варламов

Рассказы-притчи, рассказы-исповеди, рассказы с мистической подоплекой, с элементами фантастики, заставляющие вспомнить о гоголевской традиции, – все эти произведения, такие разные, роднит стремление автора показать героя в необычных, часто экстремальных обстоятельствах, в которых проявляются главные качества человека. Мир автора полифоничен, объемен. Он охватывает разные эпохи и судьбы, жизнь современного города и закарпатской глухой деревни, где водятся ведьмы, мещерские озера и Русский Север. О чем бы ни писал Варламов, он добивается главного: ему удается передать ощущение времени, ощущение современной России и ее прошлого. ISBN: 978-5-17-073320-0, 978-5-271-34602-6, 978-5-4215-2250-8 Год издания: 2011 Издательство: АСТ, Астрель, Полиграфиздат Язык: Русский Источник: https://www.livelib.ru/book/1000478292-kak-lovit-rybu-udochkoj-aleksej-varlamov

5. «Повести и рассказы» Борис Шергин 

В однотомнике широко представлено творчество замечательного писателя Б. В. Шергина (1893 – 1973). В книгу включены повести и рассказы, были и сказки, дневниковые записи писателя. Год издания: 1984 Издательство: Лениздат Серия: Мастера русской прозы XX века Язык: Русский   Источник: https://www.livelib.ru/book/1000072853-povesti-i-rasskazy-boris-shergin

6. «С. Г. Писахов. Сказки» С. Г.

Писахов 

В книгу вошли сказки замечательного писателя, уроженца русского Севера Степана Григорьевича Писахова (1879 – 1960). ISBN: 5-08-001890-9 Год издания: 1988 Издательство: Детская литература. Москва Язык: Русский Источник: https://www.livelib.ru/book/1001571452-s-g-pisahov-skazki-s-g-pisahov

7. «Стихотворения» Николай Рубцов 

Стихотворения Николая Рубцова. Внешне простые, они подкупают неподдельной искренностью, эмоциональностью, почти фольклорной афористичностью и певучей лиричностью. Не потому ли поэзия Рубцова прочно вошла в народное сознание?.. ISBN: 5-17-036553-5, 5-9713-2007-6, 5-9578-4002-5, 985-13-7579-9 Год издания: 2006 Издательство: АСТ, АСТ Москва, Транзиткнига Серия: Классическая и современная поэзия Язык: Русский Подробнее: https://www.livelib.ru/book/1000190186-stihotvoreniya-nikolaj-rubtsov

8. «Маленький стрелок из лука» Вильям Козлов 

Новый роман ленинградского писателя Вильяма Козлова “Маленький стрелок из лука” затрагивает морально-этические проблемы нашего современника, особенно молодого поколения. Нелегок и непрост путь героев произведений, не сразу они находят свое место в жизни. Год издания: 1981 Издательство: Современник Серия: Новинки “Современника” Язык: Русский Источник: https://www.livelib.ru/book/1001213080-malenkij-strelok-iz-luka-vilyam-kozlov    

Дядя Север. Рассказ. Дмитрий Лагутин. Парус, №72 — ЛитБук

Два раза в год к нам приезжал брат отца — дядя Игорь. Он работал где-то далеко на севере, участвовал в каких-то экспедициях, у него были густая черная борода, косматые брови, огромные руки и зычный бас.

Мы, дети, им восторгались.

Зимой он обливался ледяной водой, летом мастерил змеев и седлал старую байдарку. На севере дядя ходил на медведя, терялся в тайге, боролся с горными порогами, вел знакомство с таинственными народами и вступал в перестрелки с браконьерами. Его истории передавались из уст в уста, обрастая небывалыми подробностями — мальчишки всей округи были, например, уверены в том, что дядя умеет говорить с птицами на их птичьем языке. И в том, что как-то раз он две недели просидел на дереве, окруженный стаей свирепых волков, питаясь корой и дождевой водой.

Отец смеялся и махал на брата рукой с позиции старшего, хотя разница между ними была смешная — три года. Мать дядю недолюбливала, но внешне этого не выказывала.

— Никак не повзрослеет, — говорила она.

Мы удивлялись ее словам, ведь если и складывался в наших маленьких сердцах образ настоящего взрослого, то он на девять десятых соответствовал образу дяди. Более того, дядя был старше всех, кого мы знали, — не по возрасту, а по самому своему существу.

Вечерами мы толпой поджидали его у крыльца. Он выходил, затапливал резную трубку, опускался на лавку и принимался задумчиво смотреть, как над низенькими домами догорает закат.

— Дядь, дядь, расскажи про север, — обступали мы его.

Дядя ерошил волосы, — на висках они уже начинали седеть, — пыхтел трубкой и смотрел с прищуром:

— Про север?

Мы набивались к крыльцу и оседали на противоположной лавке, на дощатом полу, на перильцах. Не вместившиеся облепляли крыльцо снаружи, толкаясь и переругиваясь.

Дядя закидывал ногу за ногу, смотрел мечтательно вдаль. Мы боялись шевельнуться. Наконец он поворачивался к нам и начинал с постоянного и столь любимого «Как-то раз».

— Как-то раз отправились мы на заброшенную станцию…

Или:

— Как-то раз пришлось мне заночевать в лесу…

Или же:

— Как-то раз сообщили нам, что с гор идет лавина…

Далее следовала невообразимо увлекательная история. На заброшенной станции скрывался беглый преступник. Ночевка в лесу оборачивалась погоней за медведем, укравшим рюкзак. Известие о лавине позволяло спасти целую деревню. Дядя рассказывал о сухопутных рыбах, о птицах, читающих стихи, о деревьях, меняющих свое место.

Небо над нашими головами густело, занимались звезды. Дядя дымил трубкой и басил из-за своей бороды.

Север — чудный, далекий — казался нам удивительным, небывалым, фантастическим краем. Там жили приключения и загадки, туда отправлялись самые смелые, самые мужественные, самые ловкие, они создавали там свое, особое государство, живущее по своим, особым законам, о которых здесь знают только из книг. За дядиным басом слышался нам вой холодного ветра; дым от трубки, уползавший к крыше, казался вздохами затухающего костра, а ее огонек — угольком печи. Из серых дядиных глаз на нас смотрела снежная ширь — угрюмая и загадочная.

— Ты для них не дядя Игорь, — шутил отец, — а дядя Север.

Дядя улыбался; север жил в нем, и временами казалось, что с нами дядя был лишь телом — душа же его скиталась где-то там, далеко, среди сосен и сугробов.

Примерно спустя неделю пребывания у нас, дядя начинал тосковать. Он рано вставал, уходил к реке, рыбачил или купался, днем был молчалив и сумрачен, лишь к вечеру расходился — принимался шутить, смеяться, возвращался к своим историям. Перед сном запирался в комнате, читал.

Во взгляде его накапливалась какая-то тоска — подойдет к окну, постоит. Вздохнет — и отходит.

— Хватит страдать, — говорил тогда отец и усаживал брата за стол, — смотреть тошно.

Дядя улыбался смущенно, принимал веселый вид — но через какое-то время глаза его снова подергивались мутной пеленой, он слушал вполуха, смотрел как-то рассеянно, на вопросы отвечал невпопад.

Тяготило его отсутствие занятия; он то брался латать байдарку, то подряжался готовить ужин, то напрашивался в компаньоны для поездок по городу.

— Эх, — говорил он, — жаль, что вы дровами не топите. Я бы сутками дрова колол.

Отец смеялся.

В один из приездов дядя на радость детворе соорудил в ветвях старого клена настоящий дом — добротный, крепкий, сколоченный из досок и укрытый шифером. Первое время мы из него не вылезали — сидели там с утра до ночи и даже забывали про дядины истории. Он спускался с крыльца, шел к клену, становился внизу и, задрав голову, басил:

— Кто-кто в теремочке живет?

Мы, сдерживая смех, молчали.

— Ну, значит, я, — говорил дядя, закатывал рукава, ловко подтягивался — и в мгновение ока оказывался у входа. Мы заливались хохотом.

Дядя изображал удивление:

— А вы тут откуда?

И влезал к нам, если хватало места.

В домике было два окошка — одно смотрело на запад, другое на восток. Дядя показывал на западное:

— Ишь, как полыхает.

И мы заворожено смотрели на закат.

— А ну-ка, — спросит дядя, — какие ассоциации у вас вызывает такой вот цвет? — и пальцем укажет на огненную полосу.

Мы молчим. Кто-нибудь пролепечет:

— Т-теплые.

— Прекрасно, — подбодрит дядя. — А я вот сразу кузницу вспомнил. Как наш кузнец Илья молотом по наковальне — бах! бах! Искры кругом, жарища, а ему хоть бы что. И под молотом вот такая же лента…

Следует рассказ про кузнеца Илью, который гвозди в узлы вяжет и подковы гнет, не морщась.

— А лет ему уже под шестой десяток, — подводит дядя итог. — Так-то.

И мы смотрели на облако, представляя себе кузнеца, — огромного, широкоплечего, какими рисуют богатырей в книгах.

Север — край богатырей.

Теснились в домике, жались друг к другу. Дядя задумчиво скреб бороду, спрашивал нас о чем-нибудь — не любил тишины. Из окошка лилось всё меньше света, клен обступали сумерки.

Выходил на крыльцо отец, махал рукой. Мы спускались. Дядя смотрел на брата как-то искоса — ему было неловко за то, что он вот так, как ребенок, скачет по деревьям вместе с нами. Он доставал трубку, втыкал ее в бороду и, бормоча что-то, первым заходил в дом.

Когда дядя уехал, в кленовый дом повадились лазать местные старшеклассники. Они курили, пили какую-то грошовую дрянь, заплевали весь пол и исписали ровные, досочка к досочке слепленные стены паскудными словами.

Отец устал гонять их, не выдержал и порубил домик в щепки.

Когда дядя в очередной раз приехал и увидел опустевший клен, будто с извинениями разводивший в стороны коряжистые руки, по дядиному лицу пробежала тень.

— Никаких шалашей, — оборвал сходу отец, — или оставайся здесь шпану разгонять.

Позже я стал задаваться вопросом — для чего он вообще так упорно к нам приезжал? Год за годом дядя становился всё более чужим, начинал тосковать уже не через неделю, не на следующий день — но сразу же, как только ступал на перрон, на котором его встречал отец. Куда там, я думаю, грусть заволакивала его сердце еще до отъезда оттуда, в тот момент, когда в его красивой голове появлялась мысль о доме.

И всё же он приезжал. Настойчиво, через силу он тянул себя к нам — к отцу, ко мне, к матери, к нашему клену и уличной ребятне. Зачем?

Я задал ему этот вопрос — по прошествии лет. Он превратился в коренастого седого старика, зубы его пожелтели, лицо покрылось морщинами, но он был по-прежнему красив и силен — и выглядел точь-в-точь кузнецом Ильей, каким я видел его в мечтах о севере.

А мечтали мы все — каждый мальчишка. Грезили суровыми зимами, бездонным небом, нестихающим шумом тайги. Я замучил отца мольбами о переезде — он только отмахивался и посмеивался, но однажды сказал серьезно и как будто с горечью:

— Куда нам.

Я его тогда не понял.

Получив очередной отказ, я отправлялся в дядину комнату — маленькую, светлую, с окошком в сад — и садился за стол. На столе, прижатые стеклом, пестрели фотографии, письма.

Улыбалась из-за плеча девушка с черными как уголь локонами. Махали руками строгие бородачи в ушанках — за плечами огромные рюкзаки. Смотрел внимательно седовласый священник.

Письма я до сих пор помню наизусть. Вот одно из них.

«Игорь, здравствуй.

К нам приехал какой-то художник из Москвы, можешь ты себе такое представить? Теперь шатается повсюду за нами и пишет пейзажи. И хорошо ведь пишет, собака! С каждого уже набросал по портрету, весь вагон засыпал бумагой, краской воняет — хоть плачь. И каждый день пьет. Но мужик — во такой, вы бы сдружились.

Олег вернулся со стоянки. Приволок с собой тощую лису и местного мальчонку — этот чудом не обмерз. Теперь вот будем думать, что с ним делать. А лиса обогрелась, отъелась да и осталась при нас — не прогонишь. Похожа на Катю. Назвали Стамеской. Ума не приложу, кому могла прийти в голову такая дурацкая кличка.

Прилетела весточка от Максима. Он обжился — и уже балакает по-ихнему с горем пополам.

Если тебе интересна судьба твоей книги, то она ходит по рукам от станции к станции — не понимаю, что в ней такого, но читаем запоем, про работу забываем. Так что в этом плане тебе огромное человеческое спасибо.

Ото всех тебе приветы, а я пошел, пожалуй, на боковую.

Своих поздравь и уговори все-таки назвать Антоном.

Антон».

И дата — месяц с небольшим от моего рождения. Отец на Антона не согласился. Письмо — пожелтевшее, на листе в клетку. Обложено со всех сторон записками — адреса, телефоны.

Ближе к окну, на столешнице выцарапана крохотная роза ветров. Я, сколько себя помню, был ею загипнотизирован, сидел и смотрел, такая она расчудесная — ровненькая, аккуратная, лучики будто друг за другом бегут. Свет-тень, свет-тень.

Я садился за стол и представлял себя дядей. Выкладывал перед собой тетрадь, смотрел задумчиво в окно, грыз карандаш, чесал подбородок и выводил на бумаге планы далеких экспедиций. Или писал письма воображаемым товарищам. В одном из них была такая фраза:

«И скажи всем, чтобы не трогали мое ружье».

Я очень боялся, что кто-нибудь в мое отсутствие будет стрелять из моего ружья.

Из окна было видно яблоню и угол сарая. В яблоне чернело дупло, в котором по весне пищали птенцы. Дядя говорил, что птенцы вырастают, читают через стекло координаты на записках, летят к нему на север, и живут там в сторожке — сторожат.

На правах родственника я водил в дядину комнату паломников — мальчишки робели, топтались у стола, книжного шкафа, присаживались на край диванчика. Пахло пылью и чернилами. Шептались, листали бережно книги, в ящики не лезли никогда — берегли чужие тайны.

Вечерами, бывало, зайдет отец. Зажжет абажур, устроится поудобнее — и читает. Но читает не дядино — что-то свое.

А я грезил севером. Мне снились необозримые пестрые дали, северное сияние, усталые великаны-горы. Красивые сильные люди обжигали губы кипятком и улыбались снегопаду, кузнец Илья громыхал молотом и щурился от летящих искр, отважные охотники по пояс в сугробах пробирались через чащу, а в самом центре севера — на белоснежном плато, окаймленном вековыми соснами, под шатром из зеленых сполохов, под пристальными взглядами тысяч звезд стоял дядин фургончик. В крохотном окошке не гас свет, вверх тянулась ниточка дыма. По плато завывала вьюга, скребла стены вагончика, заглядывала внутрь. За соснами, во тьме, плавали огоньки волчьих глаз, скрипело, ухало и шумело. Вилась вдали рваная полоска гор, бледная луна нехотя ползла от края до края, равнодушно глядя на вагончик.

А в вагончике — спокойный и уверенный — сидел дядя и читал. Или чертил планы. Вся его деятельность, думалось мне, заключалась уже в том, чтобы просто быть там — населять этот невозможный загадочный край своей красивой душой, своими благородными мыслями. Все снега севера были насыпаны для того, чтобы дядя исчертил их своими следами, все небесные иллюминации были приведены в движение лишь для того, чтобы дядя увидел их — и пересказал нам.

И закат — то самое солнце, которое обегало день за днем всю землю, подолгу задерживалось у горизонта и не желало уйти, не дослушав очередной истории, звучащей в домике на дереве. Зато когда дядя замолкал, солнце тут же юркало за дома, словно торопилось туда, к снегам — еще раз увидеть то, о чем только что слышало.

Однажды перебирали с матерью старые фотоальбомы, нашли измятую, пожелтевшую карточку — отец и дядя, совсем еще дети. Отец на две головы выше брата, смотрит ровно, с вызовом, дядя — большеголовый, худенький, с огромными удивленными глазами жмется к отцовской руке и даже как будто прячется за него. Когда мать ушла в кухню, я забрал карточку себе. Отправился в дальнюю комнату и долго рассматривал два детских лица. Не зная наверняка, навряд ли можно было сказать, что на фото — братья; настолько они казались непохожими друг на друга. Я смотрел и искал в них свои черты — на кого похож я?

Зазвенели в прихожей ключи — отец вернулся с работы. Я юркнул к себе и спрятал фотографию в щель между комодом и стеной.

С тех пор я регулярно лез за комод, нащупывал кончиками пальцев угол карточки, бережно вытягивал ее, ладонью стирал осевшую пыль и рассматривал, вглядывался подолгу. Со временем я стал различать во взглядах детей то, что раньше ускользало от моего внимания. В глазах отца — где-то далеко за решительностью, за вызовом — я увидел настороженность, напряженность. Еще глубже едва заметно мерцало что-то похожее на неуверенность.

В глазах дяди за смущением, близким к испугу, за волнением я видел удивление, какую-то открытую озадаченность. Раз за разом вникая в потускневшее изображение, я как в воду погружался в дядин взгляд — слой за слоем. За удивлением шла доверчивость, за доверчивостью мечтательность, за мечтательностью… Я не мог понять, что это было. На самом дне огромных глаз я чувствовал что-то, чему не мог подобрать определения, как ни пытался. Это было что-то безмерно далекое, удивительное — и в то же время смутно знакомое, словно виденное во сне. Будущий красавец-богатырь смотрел на меня из далекого прошлого так, словно знал, что я вижу его, обращался ко мне. Взгляд говорил, а я — в меру своего понимания — внимал.

Летом переклеивали обои. Отец двигал комод и обнаружил карточку — махровую от пыли, с истрепанным уголком.

— Гляди–ка! — присвистнул он и протянул находку матери.

Мать вопросительно посмотрела на меня, я пожал плечами. Она достала из шкафа альбом, вложила в него фото и вернула на полку.

Но вечером моего сокровища в альбоме не оказалось. Я трижды изучил все страницы, залез под каждую фотографию, вытряхнул обложку, для верности перелистал остальные книжки и поскреб линейкой под шкафом, но карточка как в воду канула.

На мой вопрос отец посмотрел непонимающе — вероятно, он забыл о фотографии, как только выпустил ее из рук. А мать сказала, что не брала.

— Возьми другую, их там море, — добавила она.

Но другой такой не было, и я долго еще горевал о пропаже.

Рыжий, весь в веснушках, Кирилл по прозвищу Винтик, живший через улицу, где-то раздобыл книжку про север, и мое внимание — как и внимание всех окрестных мальчишек — обратилось к ней. Новая драгоценность вытеснила из памяти горечь о старой.

В книге было множество иллюстраций, куда более интересных, нежели текст, их сопровождающий. Столбики мелкого шрифта рябили цифрами и безжизненным научным языком сообщали какие-то статистические данные, которые нам были даром не нужны. Но вот художник постарался на славу — хвойные леса, заснеженные поля, фантастические виды неба, собаки, несущие за собой упряжку — со страниц буквально веяло холодом. На одном из разворотов была изображена извилистая река, испещренная порогами, вьющаяся между серыми скалистыми берегами. Над рекой нависал лес, по воде бежали хлопья белой пены. В самом центре чернела крохотная узенькая лодчонка — в ней угадывались две фигурки с веслами.

Когда — в очередной приезд дяди — мы показали ему реку, он махнул рукой и сказал:

— Это пустяк, а не река. Бывают и посерьезнее.

Потом поскрипел страницами, посмотрел на обложку.

— А что это у вас за трофей? — спросил он. — Где взяли?

Рыжий Винтик забормотал что-то про Москву.

— Хорошая книга, — протянул дядя, рассматривая иллюстрации. — Только, — ткнул он пальцем в текст, — сухая, ненастоящая.

Вздохнул.

— Север, братцы, это вам не циферки эти, не справочки…это…

Он раскинул руки в стороны, словно обхватывал что-то колоссальное, но нужного слова подобрать не смог.

— А вы на собаках катались? — спросил робко Винтик.

Дядя посмотрел на него обиженно.

— Без собак, брат, никуда.

Сделал паузу и добавил.

— А лодки, бывает, запрягаем осетрами.

Мы закивали уважительно, но не поверили. Если мне не изменяет память, это был единственный раз, когда мы усомнились в дядиных словах.

Рыжий Винтик после университета несколько лет провел на севере — инженером на станции. Но не прижился, не смог. Куда ему.

Я годами хранил в себе чудесную мечту — когда-нибудь да переехать туда. В какой-то момент мне показалось, что мечте лучше оставаться мечтой, и я оставил всякие рефлексии на эту тему.

Я всё ждал, что дядя позовет меня к себе — я взрослел, но смотрел на него с тем же восхищением. Пару раз намекал на то, что хотел бы уехать, он смотрел задумчиво и обещал поговорить с отцом. И всё, никакого результата. Завертелось с учебой, подвернулась недурная работа — и я отвернулся от севера. Потом появилась семья, и было уже совсем не до того. Холодные дали не ушли из моего сердца, но просочились в какую-то сокровенную его глубину, — не исчезая из виду, но и не притягивая к себе особенного внимания.

За последние несколько лет я виделся с дядей дважды: на похоронах отца и — не так давно — в его московской квартире. На похоронах дядя был молчалив и угрюм. На бледное, сухое лицо отца смотрел с каким-то недоумением, растерянно. Подошел к гробу, постоял молча, коснулся холодной руки, что-то пробормотал из-за седой бороды. Отошел, ссутулившись.

Перед отъездом — теперь я провожал его на поезд — мы, стоя на перроне, разговорились. Было зябко, свистел ветер, и казалось, что вот-вот пойдет дождь. Вспомнили былые времена, домик на дереве, кузнеца Илью. Дядя глухо кашлял, голос звучал суше — он стремительно старел. Он говорил, а я смотрел в его глаза — теперь взгляд почти целиком состоял из того непередаваемого, неопределимого, что так влекло меня в той фотографии.

— Так-то, брат, — закончил он фразу, начало которой я не слышал.

В этот момент к нам подполз поезд.

Обнялись, пожали руки, дядя, легко подхватив тюки, зашагал к вагону, и после короткой заминки исчез.

Вторая встреча произошла в Москве. Дядя уже около года жил в столице — здоровье не позволяло продолжать работу на севере. Ему выделили уютную двушку, вменили из уважения какие-то обязанности, которые можно выполнять дистанционно.

Я на тот момент давно уже обитал за границей — далеко от Москвы. А тут оказался проездом совсем рядом, выкроил день и нагрянул к дяде в гости.

Он состарился, но выглядел весьма крепким. Волосы стали белыми, веки отяжелели, он плохо слышал. Увидев меня на пороге, чуть не заплакал от радости, обнял, чуть не сломав мне спину, проводил в кухню. В квартире царил идеальный порядок, по стенам висели картины, в каждой комнате тикали громко часы. Дядя засуетился, зашаркал по кухне, заваривая чай, накрывая на стол. Я отметил, как много в дяде стало стариковского, и загрустил.

— А я тут сижу, как сыч, — заявил он.  — Тоска смертная.

Засвистел чайник, дядя вывалил в плошку горсть баранок.

Я вспомнил, что оставил телефон в пальто, извинился и вышел в прихожую. Проходя мимо открытой двери, заглянул внутрь. Диванчик, шкаф, письменный стол. На столе ровные стопочки бумаг, часы в форме башенки и фотография в рамке.

Я не поверил своим глазам. Это было то самое, утерянное мое сокровище — два мальчика смотрят в объектив, один с вызовом, другой — испуганно. В одно мгновение на меня нахлынуло давно забытое — наш дом, клен, отец, невероятные истории, север.

Чудесный, далекий север.

— Дядя, — сказал я, вернувшись в кухню, — откуда у вас та фотография, что на столе стоит? Где вы с отцом.

Старик провел широкой ладонью по бороде.

— Сережа подарил, — сказал он.

Я не сразу понял, о каком Сереже речь. Отца никто, кроме матери, так не звал, да и от нее такое обращение можно было услышать редко.

Выходит, это отец взял тогда карточку из альбома. Почему не сказал?

Дядя принялся дуть на чай, от которого бежали струйки пара.

Разговорились. Обсудили нынешнее положение, родню, работу. В какой-то момент вернулись к воспоминаниям. Дядя говорил с жаром, увлеченно — словно соскучившись по общению.

А я смотрел в его глаза и не мог разобрать, где повседневное, а где — оно, таинственное? Всё слилось, смешалось. Я в одно и то же время видел далекую, неуловимую загадку, и простые переживания одинокого старика.

В конце концов дядя принялся говорить о севере. И не было рядом отца, чтобы вошел и прервал его, махнув рукой. Но это и не потребовалось бы — очень скоро дядя стал запинаться, встряхивать головой, и я понял, что он не может — или не желает — высказать всего, что скопилось в душе; понял, что ему тесно здесь, что он тоскует — по настоящей своей жизни, по прошлому, по молодости. По нам.

— Дядя, — перебил я его. — А переезжайте к нам. Сын уже учится — живет в общежитии, дом у нас просторный, двор есть.

Дядя замолчал. Глаза его заблуждали.

— Дров вам навезем, — пошутил я, — колоть будете.

Дядя нахмурился, поджал губы. Потом лицо его просветлело, он улыбнулся.

— Спасибо, братец. Подумаю.

И мы продолжили разговор.

За окном темнело, шумели машины. В домах напротив теплились огоньки окон. Дядя, опершись о стол, встал, задернул занавески, зажег лампу.

Я рассказал о том, как представлял себе север, о волках, вьюгах и вагончике. Дядя смеялся, качал головой, но в какой-то момент задумался и притих.

Я замолчал вслед за ним. Несколько минут сидели в тишине, а затем я спросил снова:

— Зачем вы приезжали? Из года в год. Ведь мы все видели, что вам неуютно здесь. Зачем же было всё это?

Дядя потер переносицу. Посмотрел на меня своим удивительным взглядом. Пожал плечами.

И ничего не ответил.

Когда мы встали из-за стола, был глубокая ночь. Дядя уговорил меня переночевать у него. Постелил на диванчике в комнате с фотографией, сам ушел в соседнюю.

Я влез под колючий плед и сжался на коротком жестком диванчике. На столе тикали часы, в комнате было темно. В щель между шторами я видел черное небо и точки звезд. Растревоженные воспоминания не давали спать. Образы мелькали перед глазами, в груди щемило. Я вспомнил отца и впервые за долгое время заплакал.

За стенкой раздался какой-то шум — как будто дядя ходил по комнате. Через несколько минут воцарилась тишина.

Я не мог спать. Дернул шнурок торшера, сел за стол.

И долго, очень долго — мне казалось, целую вечность, — сидел и смотрел на фото. О чем я думал, сейчас не могу сказать наверняка. Может быть, всё вспоминал, может быть, просто смотрел, может быть — пытался разгадать-таки дядин взгляд. И еще мне кажется, что я искал нечто в глазах отца. Нашел ли?

Когда черная полоска, соединяющая шторы, стала светлеть, я погасил свет, рухнул на диванчик и уснул.

Мне снилось, что все мы: отец, мать, рыжий Винтик, ватага местной ребятни, моя жена, мои дети, — все мы ютимся в тесном вагончике посреди ледяной пустыни. И только дяди с нами нет. Я хожу от окошка к окошку, тру запотевшее стекло ладонью и вглядываюсь в ночь, пытаясь высмотреть знакомую фигуру, но пурга белой стеной встает передо мной. А где-то далеко слышится звон — бо-ом, бо-ом. Это кузнец бьет по своей наковальне. Хоть бы дядя пошел на звук — и переждал бурю в кузнице.

Я открыл глаза, но еще долю секунды слышал угасающее эхо далекого звона. Было светло. На кухне присвистывал чайник.

Перед уходом я напомнил дяде о своем предложении. Он пожал мне руку и сказал, что предложение весьма заманчивое и что он хорошенько его обдумает.

Уже на пороге я вдруг спохватился и, смущаясь, спросил, нельзя ли мне взять на память — или хотя бы на время — карточку в рамке. Дядя вдруг как-то замялся, посмотрел растерянно.

— Да-да, конечно, — пробормотал он и зашаркал в комнату.

Я видел, как он застыл у стола, потом медленно взял фотографию, поцеловал уголок, и крепко держа обеими руками, вышел ко мне.

В эту секунду я получил ответ на вопрос, мучивший меня все эти годы.

— Простите меня, — сипло произнес я. — Простите. Пусть… останется у вас.

Дядя смотрел на меня, неловко перебирая пальцами по рамке. И вдруг я понял, что вот сейчас его взгляд — тот самый, взгляд мальчика, прижавшегося к старшему. Горечь подступила к горлу, я обнял дядю еще раз и вышел.

Когда за спиной хлопнула дверь подъезда, я обернулся и задрал голову. Дядя стоял у окна и махал рукой. У моих ног приземлился окурок, спланировавший с одного из балконов.

Спустя три недели я нашел в почтовом ящике письмо. Дядя просил прощения за отказ переезжать ко мне — и сообщал, что возвращается на север.

«Здоровье… а что с него толку, коли сижу в этой коробке — и тоска заедает. Не могу больше, не выдержу».

Почерк плясал. Письмо было длинное, искреннее. Выстраданное.

Кроме него, в конверте ничего не было.

Только зарегистрированные пользователи могут голосовать

«Сказ о Русском Севере»: рассказы семинариста о поездке в Архангельскую область в рамках проекта «Общее дело» Часть 1: Труд и отдых

Ни для кого не секрет, что с 2011 года в проекте, занимающимся возрождением деревянных храмов Севера, принимают участие группы, организованные Сретенским монастырем. Перед вами — первая часть рассказа участника одной из экспедиций прошедшего лета…

Белые ночи. Архангельская областьСодержание:

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вот уже в течение нескольких лет студенты Сретенской семинарии, прихожане обители, а также их друзья и знакомые под руководством иеромонаха Иринея (Пиковского) отправляются в экспедиции на Архангельскую землю в рамках проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера», который более десяти лет объединяет всех неравнодушных к судьбе памятников деревянного зодчества. Его участники занимаются не только восстановлением разрушающихся святынь, но и, по мере сил, содействуют возрождению церковной жизни там, где ее не было на протяжении уже более чем семидесяти лет.

Православие и Россия — это не разделимые понятия, потому что в основании России — вера, которую люди и в тяжелое для страны время хранили, страдая, претерпевая лишения, гонения и даже принимая смерть. Ныне они торжествуют в Небесном Царстве Воскресшего Господа нашего Иисуса Христа. А их потомки испытывают неподдельный интерес к вере своих отцов. Не исключение — и жители северного края, которые с открытой душой встречают всех, кто приходит к ним с любовью.

И здесь хочется поделиться с вами своими впечатлениями о летней поездке к этим людям. Я пишу, основываясь только на истинных событиях, которые происходили со мной, а источником всех рассказов являются дневниковые записи, сделанные мною в те же дни, и воспоминания, которые сохранились в памяти.

 

СКАТЕРТЬЮ ДОРОГА…

Дождь. Гроза. Мы, промокшие, загружаем вещи в «Наш автобус» (это выражение я буду использовать как нарицательное). Мне, совершенно изможденному летней сессией, не хотелось ничего, кроме глотка воды. А коробки, с упакованными в них книгами, утварью и продуктами, предназначенные для разных этапов северной экспедиции, все не кончались и не кончались. Глядя на серые тучи, которые непрерывно поливали нас дождем, я, порой, спрашивал себя: «Оно тебе надо?» Но сердце тут же отвечало: «Да!»

Наконец, руководитель нашей поездки отец Ириней пригласил всех в трапезную на ужин, после чего под тем же не дающим передышки дождем мы стали загружать вещи уже в салон автобуса, так как багажное отделение было полностью забито. В принципе «Наш автобус» мог бы ехать с одними только вещами, но мы нашли место и для себя и с двухчасовой задержкой покинули дождливую столицу. Мой мозг вновь осудительно поворчал, сердце встрепенулось и… «скатертью дорога»!

О, эта самобытность русского зодчества, совершенно не похожего на европейское! 

Сразу после отъезда отец Ириней, взяв микрофон, организовал вещание передачи под названием «Наш автобус», с юмором озвучивая пространную инструкцию правил поведения. Рассказывал, как мы должны любить и беречь «Наш автобус», а его водителей уважать и постоянно подкармливать. Следующей рубрикой программы «Вечер с батюшкой» было представление участников поездки друг другу и рассказ о местах, которые нам удастся посетить в течение экспедиции. Всем было весело. Тем временем уже совсем стемнело, и я, покачиваясь от автобусной езды, стал засыпать…

Ночью мы периодически останавливались. С непривычки дорога казалась все тяжелее и тяжелее, появилась головная боль… Но наступило утро, и за окном замелькали деревянные дома и храмы… О, эта самобытность русского зодчества, совершенно не похожего на европейское! Сколько в этой архитектуре сказочного и загадочного! «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»… Иначе и не сказать.

 

ДРЕВНИЙ ГРАД КАРГОПОЛЬ

После полудня с Божьей помощью мы приехали в Каргополь. В этот день здесь праздновался День города, поэтому было многолюдно. По разбитым узеньким улочкам автобус доставил нашу группу на соборную площадь, где нас встретил отец Феодосий — наместник Свято-Успенского Александро-Ошевенского монастыря (древнейшей обители Архангельского края). С ним мы посетили огромный каменный Христорождественский собор, который, к сожалению, ныне не действует. Полюбовавшись древностью, спустились на нижний ярус храма, где располагается выставка икон из разных уголков района. Здесь наш хор спел несколько песнопений, а затем нам посчастливилось обозревать город с храмовой колокольни — самого высокого сооружения города.

г. КаргопольОднако следовало продолжать путь: этот небольшой городок для всех нас был лишь перевалочным пунктом. Сразу после посещения местных достопримечательностей «Наш автобус», оставив меня и моего товарища Виктора, отправился дальше, а мы вдвоем стали загружать вещи в машину отца Феодосия — впереди была дорога в Александро-Ошевенский монастырь, где нам двоим предстояло жить в течение всей двухнедельной северной экспедиции.

 

«ЯКО МИРО НА ГЛАВЕ, СХОДЯЩЕЕ НА БРАДУ…»

Когда мы приехали в обитель, нас встретил достопочтенный, с рыжей длинной бородой и добрыми светлыми глазами монах. «Это отец Алексий! — возгласил отец-игумен, выходя из машины. — У него благословения брать не надо! Он еще не священник». Как мы узнали чуть позже, отец Алексий был иноком, а потому поздоровались с ним простым рукопожатием. Немного освоившись в келье, где нам предстояло ночевать, мы отправились в трапезную, которая располагалась прямо напротив нашей комнаты. И, наскоро перекусив, вчетвером поехали в храм на Ошевенском погосте близ монастыря.

Так мы, пусть и на время, пристали к тихой гавани — древнейшему монастырю тех северных краев, Александро-Ошевенскому.  

Это был древний, деревянный храм в честь Богоявления, где должна была состояться панихида. Войдя в него, мы сразу остановились в Иоанно-Богословском приделе. Отец Феодосий, облачившись, дал возглас, и началась молитва «о усопших отцех, братиях и сестрах наших». После окончания небольшого заупокойного богослужения, пока отец Феодосий разоблачался в алтаре, мы из придела прошли в сам Богоявленский храм. Перед глазами предстало величественное творение. Облик старого храма и древние росписи сохранились очень хорошо, а венчало сооружение распространенное на севере России «небо» из восемнадцати икон-лепестков. Но печалит то, что со временем этот храм обветшал: стены покосились, не стало и икон с красивого резного иконостаса.

Свято-Успенский Александро-Ошевенский монастырь

Мы вернулись в монастырь и, напившись горячего чаю, направились на всенощное бдение. Единственный действующий храм, в котором молится братия, — маленькая, с низкими сводами надвратная церковь в честь святителя Николая Чудотворца, очень уютная и заботливо устроенная. Началось богослужение, во время которого мы узнали, что в этом монастыре на воскресной всенощной совершенно ничего не сокращают. Для меня это была мечта! Душа радовалась, ведь не было упущено ни единой строчки. Богослужение шло так плавно и неторопливо, что вспомнились слова псалмопевца Давида: миро на главе, сходящее на браду, браду Аронову… (Пс. 132:2) — также текли, как нам казалось, слова возносимых молитв: подобно елею, благоуханно и неспешно.

Так мы, пусть и на время, пристали к тихой гавани — древнейшему монастырю тех северных краев, Александро-Ошевенскому.

 

БЛАЖЕННЫЙ ОТДЫХ

Наконец, выдалась чудесная возможность поспать. Однако возникла другая проблема — уснуть: за окном на протяжении всей ночи было светло, потому что так называемая «ночь астрономическая» была светлыми сумерками. Выспаться, как мечтал, не получилось, но все же это был уже не «Наш автобус», в коем спать, как и в любом другом автобусе, непросто.

Утром мы пришли в храм, где уже шла исповедь. Я стал читать молитвы, потом часы. И вот разнеслось: «Благословенно Царство…» Началась Божественная Литургия. Все так же, как и накануне вечером, пел отец Алексий. За богослужением молилось очень мало людей: совершавший Святую Евхаристию игумен Феодосий, братия (человека четыре), мы с Виктором и две-три женщины. В завершение отец-игумен объявил о богослужениях на предстоящую неделю. По этому расписанию было понятно, что география приходов отца Феодосия распространяется на весь Каргопольский район. И вот образ простого священника севера: он — и игумен монастыря, и настоятель семи приходов, и духовный окормитель православных общин, и просто хороший пастырь, который служит Богу и заботится о ближних, но при этом совершенно не печется о земных благах и личном благополучии, а когда прихожанам требуется помощь, он, хоть находясь за сто семьдесят километров, поедет.

 

ТРУДОМ И МОЛИТВОЙ

Следующий день нам удалось прожить вместе со всей братией по монастырскому уставу. Уже в половине шестого утра начался братский молебен преподобному Александру Ошевенскому, основателю этой святой обители. Потом полунощница с утренними молитвами, завтрак и с восьми часов — послушания. Замечу, что хотя до поездки я всегда вставал рано, но «рано» — это обычно около шести. И теперь просыпаться в пять утра, а то и раньше было непривычно и даже тяжко.

Преподобный Александр Ошевенский, игуменНас с Виктором послушаться отправили вместе. Пока не сломалась бензопила, мы пилили доски, а потом я просто раскладывал колотые дрова под кровлю. В дальнейшем это стало моим основным послушанием в монастыре. Всякий раз, когда меня не задействовали ни в каких иных послушаниях, как то: проведение бесед с жителями одной из деревень, сенокос, — я шел укладывать дрова. И как благодатно одновременно с этим делом слушать песнопения братии Киево-Печерской или Троице-Сергиевой Лавры! И ничего, что пение звучит в наушниках телефона: наступит время, и я услышу все это вживую… А пока беспрерывно и не зная жалости атакуют мошки. Невольно приходил ропот, причем, должен раскаяться, не только в этот момент, но и на протяжении всего времени пребывания в монастыре. И выручали только богослужения и молитва.

 

КОРОВА

Хочу читателю, не знающему местного наречия, рассказать, что на севере, в районе Вологодской и Архангельской областей, местные жители особо выделяют букву «О». На самом деле, это невероятно красиво и интересно слышать. И вот, корову, о которой я намереваюсь рассказать, хочу представить читателю именно на местный манер: «кОрОва».

Отцу Феодосию подарили «кОрОву». Привезли ее в обед в понедельник, то есть на следующий день поле воскресного. Преодолело это животное более сотни километров пути. Тряслась она в кузове «Газели» по грунтовой дороге. И когда корове открыли выход на свободу, та, почувствовав под ногами землю, что было мочи помчалась по монастырскому двору, обогнула Успенский собор, добежала до конца монастыря и рванула далее на просторы северного края. Это осложнило ситуацию, ведь поймать корову в открытом поле трудно.

Однако я и отец Алексий, не понимая до конца, что происходит, продолжали стоять с торжественными, радостными и, наверное, даже немного блаженными лицами. Тем временем несколько монастырских трудников бросились бежать за коровой. И тогда мы, наконец, осознали всю трудность ситуации и присоединились к ним. Однако с первой группой разминулись: они уже вернулись назад, когда мы только дошли до речки, где обрывались следы копыт.

Та самая кОрОваПришлось вернуться в монастырь и нам, попав по дороге под дождь с градом. Там мы узнали от очевидцев, что корова, переплыв речку, оказалась в селе, и сразу же отправились на поиски. Действительно, та живо лавировала между домов. Все окружили ее и, уже находясь в безвыходном положении, бедное животное позволило себя поймать. Добрые люди, увидевшие наше веселье с отловом коровы, помогли привязать ее прицепом к машине и довести это натерпевшееся создание к месту нового обитания…

Продолжение следует…

Лето 2017 года

Александр Пусько

семинарист II курса

 

Ключевые слова: Общее дело, Архангельск, русский север, экспедиция, деревянные храмы, труд.

Юрий Казаков. Проклятый север (отрывок из рассказа) — Motor Boat & Yachting Russia

Стоял апрель, мы жили в Ялте, бездельничали после девяти месяцев отчаянной трепки в зимнем океане.
Всю осень и зиму мы ловили треску в Баренцевом море, забирались иногда в Норвежское, в Атлантику, и ни разу залитая рыбьим жиром палуба нашего траулера не была спокойной.
В Ялте горы казались красно-лиловыми, море синело и блестело, туманы были редки, а на набережной продавалось кислое крымское вино. Везде из садов, из-за каменных стен, на узких кривых татарских улочках в гористой части Ялты тянуло запахом цветов и влажной земли. И вообще пахло югом, древними горами и морем. На камнях, на плитах тротуаров лежали розовые лепестки — деревья осыпали свой цвет, и весь Крым в эту пору розово дымился и пах нежным дурманом. На базаре продавали красную редиску и невиданную иглу-рыбу с черной спиной, белым брюхом и зеленым позвоночником.
Мы жили в гостинице на набережной, и по ночам под нашими окнами шумело море, иногда перехлестывая через парапет. Мигал рубиновым глазом маяк в конце мола, и часто заходили, медленно вдвигались и застывали в порту красивые, освещенные, белые пароходы.
Мы презирали эти пароходы за их величину, за лень и благополучие, за их освещенность и легкость.
Мы не могли смотреть без смеха на южных моряков-каботажников, на их белые мичманки, белые рубашки, на галстуки и на их отутюженные брючки. Мы вспоминали, как кривоного, беспомощно и упорно пляшем мы в полярном мраке, среди воя и свиста, среди гулких ударов, скрипа и треска — н, а палубах, резко освещенных рабочими лампами.
— А то давай переведемся, а? — предлагал я, лежа на балконе в шезлонге, глядя вниз на белые пароходы.
Друг мой только скалился.
<…>
— Ты знаешь, чего я вспомнил, — сказал мой друг. — Мы раз ловили в Норвежском море на РТ-206, тебя тогда с нами не было, а я старпомом плавал. Штормяга был крепкий, декабрь, темно, волна шла с Атлантики неимоверная. А у нас в трюмах течь, дрейфуем, все время авралы, но не уходим, все думаем — вот кончится. Да где там — только разыгрывается. Душу выматывает, туман слоями идет, навалит — носа не видно. Десять дней штормовали, а на одиннадцатый у нас матрос один с ума сошел.
Молоденький был, салага, вот и чокнулся. Прибегают ко мне ребята, кричат отчаянно: «Гляньте, товарищ старпом!» Я гляжу, а матрос этот по палубе в кальсонах и в тельнике бегает. Волной его заливает, бьет о лебедку, как только за борт не смыло! «Хватайте его», — кричу. Навалились, схватили, а он орет, вырывается… Вечером немного утих, пошел я на полубак. «Что с тобой?» — спрашиваю. «Знаете, — говорит, — товарищ старпом, ребята надо мной издеваются». — «Как же так? — спрашиваю. «А так, — говорит, — лягу на койку, а они снизу меня шилом колют, я с ними не могу, я лучше за борт кинусь!
Велите им меня не трогать!» Ну, я на ребят смотрю, кричу: «Вы это что же, тра-та-та, да вы как это смеете, тра-та-та, да я вас, тра-та-та!» А он радуется, язык им показывает. «Вот, — говорю, — больше они не будут тебя колоть, будь спокоен, у нас на корабле дисциплина!» А сам ребятам тихонько сказал, чтоб глаз с него не спускали.
Еще два дня прошло, стало стихать. Встретился нам один траулер, домой шел, связались мы с Мурманском, оттуда приказывают — на берег его. Стали мы его пересаживать, а он не хочет. Ребята на хитрость пошли, говорят ему тихонько: «Давай скорей на тот! Тот новый, а у этого полны трюма воды, вот-вот дуба даст, потонет к чертям собачьим!» — «А! — говорит. — Тогда, ребята, давайте, скорей давайте!» — И покатил в Мурманск. А мы остались тресочку ловить…
— А что потом с ним стало, не знаешь?
— Вылечился, опять плавает. Я его встречал, хороший матрос.

В горах. (Из цикла «С севера на юг»)

Интересные рассказы о жизни животных в горах, где можно под радугу пройти, как под арку. У подно­жия гор — лето жаркое и зелёное, а на вершинах — бе­лая, ледяная зима. И от зимы до лета рукой подать!

В горах

На горы, как и на море, можно смотреть без конца! Понизу — светлые, лиственные леса, похожие на курча­вого зелёного барашка. Выше — леса тёмные, хвойные, словно вздыбленная щетина дикого зверя. Ещё выше — луга горные, над лугами — скалы. А выше лесов и лу­гов, выше скал и облаков, прямо в небе, висят вершины гор, укутанные сияющими снегами.

Всё в горах необычно. Облака и птицы, бывает, про­летают не над головой, а… глубоко под ногами. Когда внизу хлещет дождь — вверху ясное солнце. У подно­жия гор — лето жаркое и зелёное, а на вершинах — бе­лая, ледяная зима. И от зимы до лета рукой подать!

В горах можно под радугу пройти, как под арку. Можно подняться так высоко, что до звёзд покажется ближе, чем до огоньков в долине.

Интересно в горах!

к оглавлению ↑

Целебная ванна

Журчит у скалы родничок, вода в родничке не про­стая, а целебная.

Прилетел к родничку Кеклик — горная куропатка.

— Ко-ко-ко! — клохчет сердито.— Как ни прилечу — вода уже взбаламучена. Не вода, жижа! Такая не вы­лечит, а уморит. Ка-ко-во?

— Бе-е-да-а! — проблеяла горная Коза.— И мне на­до целебную воду пить—для укрепления копыт и рогов. А вода мутная, берег истоптан — что за свинство!

— Хряк, хряк! — вышел из кустов Кабан. — Кто тут меня вспоминает?

И, не дожидаясь ответа, плюх животом в родник. И давай ворочаться, с боку на бок переворачиваться. Вода ещё мутнее стала, из бережков выплёскивается.

А Кабан блаженствует.

— Мне,—хрюкает,— очень полезны эти ванны, весь я в царапинах и болячках, мне некогда ждать, пока вы тут чистой воды напьётесь. Кто первый влез — тот и прав. До чего ж хорошо — разморило. В сон так и кло­нит— хрррр, хрррр…

Коза и Кеклик в голос кричат:

— Не спи, не спи! Повалялся — и вылезай! Нам тоже лечиться надо.

А Кабан и ухом не шевельнёт, может, и в самом де­ле уснул.

— Ка-ко-во, ка-ко-во! — клохчет Кеклик.—Словами такого не прошибёшь!

— Бе-е-еда! — блеет Коза.— Не уговоришь, не испу­гаешь. Не боится он нас с тобой!      

— А что, если Волком его пугнуть, а? Скажем, что Волк к роднику бежит. Ты заблеешь, а я заквохчу, буд­то мы Волка увидели.

Кабан от криков Козы и Кеклика ухо насторожил, а сам ни с места:

— Напрасно кричите-стараетесь, Волк мне не страшен. Бивни-клыки мои видели?

— Скажем ему, что куку­руза в полях поспела,— шеп­чет Кеклик Козе.—Уж тут он не устоит, очень любит ку­курузу! Эй, Кабан, спишь-ле- жишь, а в полях кукуруза спе­лая — сла-а-денькая!

Кабан приоткрыл косой хитрый глаз и отвечает:

— Кукурузные початки — это по мне. Вот в воде до вече­ра полежу и — на кукурузу.

— Прямо хоть плачь, — шепчут Коза и Кеклик,—даже кукурузой его не сдвинуть.

— Плачьте, плачьте, — сквозь сон похрюкивает Ка­бан,— хоть в три ручья!

— Чем же тебя сдвинуть с места? — спрашивает Коза. — Чем же тебя пронять?

— Ничем! — отвечает Ка­бан. — Я такой толстокожий, что всё от меня отскакивает!

— Последнее средство — Медведь, — шепчет Кеклик Козе. — Уж если и Медведя не испугается — придётся до но­чи ждать. А вот он и сам — лёгок на помине!

Выкатился из кустов Мед­ведь, толстой башкой поводит, принюхивается.

— Послышалось мне, буд­то пчёлы жужжат! — ворчит.— А это вы тут о чём-то шепче­тесь!

— А вот о чём! — напере­бой закричали Коза и Кеклик. — Кабан в родник не пускает! Залез и лежит!

— В целебный родник? — взъярился Медведь. — Да как он, грязнуля, посмел? Вот я его за ухо сейчас!

А Кабана уж и след про­стыл. В заросли убежал.

Коза и Кеклик издали на Медведя поглядывают, ждут, когда и он по своим медвежь­им делам уйдёт.

Но Медведь не торопится. Воду понюхал, бережок лапой поскрёб, да и ухнул в воду. Глаза от блаженства закрыл и притих.

Коза и Кеклик молчат, тер­пеливо ждут. Позвали по­мощничка на свою голову! Ни выкупаться, ни попить.

А Медведь только поскули­вает от удовольствия.

— Я,— ворчит,— до вечера пролежу. И завтра ещё приду!

За Козой и Кекликом оче­редь вытянулась. Горная воро­на-клушица и горная альпий­ская галка, корольковый вьюрок и вьюрок снежный, че­чевица большая и чечевица розовая, горная чечётка и горная овсянка, арчовый дубонос и даже пёстрый ка­менный дрозд. Все хотят целебной воды попить, целеб­ную ванну принять и просто так поплескаться. Все дума­ют, как бы этого Медведя прогнать? Да ничего приду­мать не могут: Медведь — он самый сильный в горах.

Но придумали! Разом притихли, переглянулись и разбежались, разлетелись — кто куда.

Вот тут-то Медведь и струхнул: не охотник ли при­ближается, раз все исчезли вдруг? Лучше уйти подоб­ру-поздорову— пока не поздно!

Вылез Медведь из тёплой ванны, встряхнулся — и в кусты.

А всем только того и надо! Кинулись к родничку: кто пьёт, кто купается. Кто сохнет уже, кто пёрышки чистит. Поторапливаются: как бы Кабан или Медведь не вернулись. Жди тогда до самого вечера!

Все в горах знают про целебные роднички. Все к ним торопятся: горлышко прополоскать, ножки про­греть, ссадины и царапины залечить. Торопятся, спе­шат— суета и крики у родничков. Но всё помаленьку улаживается, всё успокаивается — и все довольны!

к оглавлению ↑

Под снегом

Хорошо летом в горах! На зелёных склонах цветы цветут, птицы поют.

Но вдруг из-за серых скал выползли синие тучи и спрятали солнце. И сразу закрылись цветы и умолкли птицы.

И всем стало не по себе.

Темно и страшно. Слышно, как надвигается что-то огромное — с шипением, свистом! И вот накатилось: сме­шалось всё, заревело, заухало — буря!

Втиснулся я под скалу. Ветер воет, сверкают мол­нии, грохочет гром и… сыплет снег! Снег в середине лета…

Пролетел буран, а вокруг всё белым-бело! И тихо, словно зимой.

Но только зима эта совсем особая.

Везде из-под града и снега видны цветы. Пучки зелё­ной травы распрямляются и сбрасывают снежинки. Ле­то пробивается из-под зимы.

И вижу вдруг — из-под снега птичья головка тор­чит!

Носиком крутит, моргает.

Горного конька засыпало!

Хотел я птичку схватить, сунуть за пазуху, отогреть, но вдруг понял всё и тихонечко отошёл…

Скоро тучи рассеялись и вновь запылало солн­це.

Показались лесные ущелья. Снег и град стали быст­ро таять. Зажурчало вокруг, зашумело, засверкало. Мутные потоки хлынули вниз.

Тут горный конёк поднялся, стряхнул со спины гра­дины и снежинки, поправил клювом мокрые пёрышки и шмыгнул в траву.

Так и есть! Там, где он сидел,— коньково гнездо, а в гнезде — пяток полуголых птенцов. Прижались друг к дружке и закрыли глаза. Но живые — дышат, пушок на спине и на затылке шевелится. Вот почему не прятался конёк от бури, вот почему дал себя снегом засыпать — птенцов спасал!

к оглавлению ↑

Разговоры в горах

БАРС И ДИКОБРАЗ

— Эй, Дикобраз, пр-р-равду ли гово-р-р-рят, что у тебя на спине тридцать тысяч иголок? А-а?

— Обманывают, Барс, преувеличивают. Всего два­дцать девять тысяч осталось.

— Куда же ты тысячу подевал — потер-р-рял, что ли?

— Не потерял, а подарил на долгую память. Лисице пяток — в носу носит, десяток Волку — на плечах торчат. Полдюжины Лесному Коту, две дюжины Рыси. Ну и другим, кто на меня нападал. У меня и на тебя иголок хватит — ещё и останется…

ЗАЯЦ И КОЗЕРОГ

— Хорошо тебе, Козерог, с такими рогами-рожищами! Никого, поди, в горах не боишься?

— Боюсь, Заяц, ой как боюсь! Ушки на макушке держу, как и ты!

— Лисицу, наверное, зубатую боишься? А?

— Э-э, что мне твоя Лисица — как наподдам копы­том!

— Рысь, что ли, когтистую? А?

— Э-э, что мне Рысь — как поддену рогами!

— Так страшнее Лисы да Рыси и нет никого!

— А мухи, а слепни, а комары? Ни рогами, ни ко­пытами не отбиться! Как услышу — бегу без оглядки на самую высокую гору, на снег и ветерок. Только тем и спасаюсь!

ОРЛЁНОК И ВОРОБЬЁНОК

— Ты чей, Орлёнок, чей, чей?

— Известно чей — сын орлов! Орлы у меня роди­тели.

— А у меня — обыкновенные воробьи… Как я тебе, Орлёнок, завидую.

— И напрасно! Твои воробьи с утра до вечера кор­мят тебя, а мои орлы — только утром да вечером. Это я тебе, Воробьёнок, завидую.

к оглавлению ↑

Загадочные истории

ПОДЗЕМНАЯ УТКА

Высоко в горах живут каменные воробьи, снежные вьюрки, скальные поползни. Особые горные галки, гор­ные овсянки, горные куропатки. И вдруг… обыкновен­ная утка!

Но повадка у неё необыкновенная. Утке положено на болоте плескаться, а эта на скале сидит, как горный орёл! Утке положено на пляжике лежать-нежиться, а эта со скалы слетела и… залезла в нору, как горный сурок! Что за подземная утка?

(Отгадка)

Утка эта хоть и не подземная, но трижды удивитель­ная! Ну, во-первых, можно её, болотную, и в горах уви­деть, на голых скалах. Во-вторых, утят выводит в ста­рой сурчиной, а то и лисьей норе. Ну, и в-третьих, утка эта необычного цвета — оранжевая! За что её и называ­ют красной уткой или огарью.

ВОЛОСАТОЕ ДЕРЕВО

Разные бывают деревья: толстые — тонкие, высо­кие— низкие, прямые — кривые. А в горах можно уви­деть дерево… волосатое! Увидишь — глазам не веришь. А подойдёшь, пощупаешь — так и есть, мохнатое! Ствол снизу звериной шерстью оброс!

Стоишь и гладишь мохнатое дерево, как собаку. Мягонькое, пушистое…

(Отгадка)

Если спрятаться у такого мохнатого дерева, то мож­но тайну его разгадать. Спустится со скалы дикая ко­за, подойдёт к дереву и начнёт… тереться! Линяет она весной, шерсть зимняя клочьями — вот о кору и счёсы­вает. Одна коза почешется, вторая потрётся, третья поскребётся — дерево шерстью и обрастёт! Стоит воло­сатое дерево — всем на удивление.

к оглавлению ↑

Кто что умеет

Кабарга — удивитель­ный олешек без рог_, но с… клыками!—легко взбирает­ся на такую крутую скалу, на которую самым ловким и голодным волкам не за­браться! Стоит и спокойно смотрит, как волки внизу беснуются. Но видит око, да зуб неймёт!

Снежный барс — с разбега перескакивает про­моину в десять метров! От него не всякий горный козёл ускачет.

Сурок — мастер спать! Заляжет в нору с осени и спит без просыпа до весны. А то и до лета. И вся зима для него — одна ночь.

Горный гусь, пока на гнездо не сядет, закапывает яички в песок и пыль,—по­дальше от глаз лисиц и во­рон.

Кеклик—горная куро­патка — славится добротой. Если куропатку-соседку ястреб скогтит или лисица сцапает, она непременно заберёт к себе осиротевших цыплят. Бывает, водит за собой сразу две дюжины пуховичков!

Горные вороны клушицы любят кататься на… воздушных горках! У скал ветер часто бьёт фонтаном вверх — и клушицы, рас­пластав крылья, возносятся под облака. А потом крылья складывают и не­сутся с воздушной горки вниз. И звонко кричат от радости!

Ягнятник не боится строить гнездо посредине зимы. В феврале уже самка лежит на кладке не вста­вая, а самец её кормит.

Книжке конец, но не конец про­исшествиям и событиям во льдах и песках, в лесах и горах. Там и сейчас играют, охотятся, прячутся, бегают и летают наши герои. Кто хоть раз видел их на разноцветной земле — тот снова захочет с ними встретиться, чтобы всё о них раз­узнать.

Велика твоя страна.

Не успеет солнце зайти на за­паде— как на востоке уже восхо­дит. На севере ещё зима белая, а на юге уже лето красное. И жизни мало, чтобы всюду успеть побы­вать и всё увидеть. Мы только мельком и самым краешком глаза взглянули на этот простор. И это только начало, твой первый шаг. И всё ещё впереди.

(Илл. Чарушина Н.)

Восхождение на Эльбрус с севера Фото -отчёт

Восхождение на Эльбрус с Севера начинается с поляны Эмануэля, названной в честь организатора первого в истории восхождения на Эльбрус в 1829 году командующего войсками на кавказской линии генерала Георгия Эммануэля.

Сейчас на обширной поляне располагается база МЧС, где мы регистрируем группы, приюты для альпинистов, кафе, баня и места для установки палаток.

Программа восхождения на Эльбрус с Севера, даты, цены и вся подробная информация

Тропа от Джилы-су до поляны Эммануэля

Поляна Эммануэля, впереди базовый лагерь. На заднем плане Эльбрус.

Вид на Эльбрус с поляны Эммануэля. Слева Восточная вершина, справа Западная.

Река Кызылкол-су и Эльбрус с севера.

Река Кызылкол, базовый лагерь, Эльбрус с севера

Вид сверху на поляну Эммануэля

На следующий день после приезда, группа совершает акклиматизационное восхождение на гору Сирх высотой 3098 метров над уровнем моря. Несложный подъём сначала по грунтовой дороге, затем по травянистым склонам занимает около 3-х часов.С южной стороны Эльбрус как на ладони, на север видна дорога до самого Кисловодска — потрясающие виды!

Водопад Кызылкол-Су самый известный в Джилысу, потому что виден с тропы ведущей на поляну Эммануэля. Мощный и «свирепый» летом, когда интенсивно тают ледники на Эльбрусе, ведь именно оттуда он берет своё начало.

Тропа к водопаду Кызылкол-су

Летом во время интенсивного таяния ледников вода имеет бурый цвет

Мощный поток водопада Кызылсу вырывается из каньона

Перед водопадом река течёт по глубоком каньону

Брызги от водопада разлетаются на десятки метров вокруг

Гиды группы рядом с водопадом

Растительность северного Приэльбрусья, цветы

Водопад вид сверху

Растительность северного Приэльбрусья, красивые цветы

Флора северного Приэльбрусья

Вечер в базовом лагере на поляне Эммануэля. 

Выход в штурмовой лагерь на высоте 3800 метров с целью акклиматизации и заброски части снаряжения, чтобы на следующий день поднимать не очень тяжёлый рюкзак. 

После заброски и акклиматизации на 3800 возвращаемся через долину Каменных Грибов. Место силы! Причудливые каменные останцы высотой до 5 метров, возвышаются над уютной поляной, вокруг красивые скалы и могучий Эльбрус на заднем плане.

 На следующий день мы переносим лагерь на высоту 3800 метров. Здесь излюбленные стоянки альпинистов, мы живём в палатках, если договориться заранее, можно поселиться в приюте. Если погода плохая, то может быть достаточно холодно, бывает сильный ветер, который может порвать плохо закреплённую палатку.

Рядом с лагерем стоят вагончики МЧС, можно сверить прогнозы погоды, узнать состояние маршрута и при необходимости получить консультацию.

 Для адаптации организма к высоте делаем выход на высоту 4800 метров на вертолётную площадку, на спуске проводим тренировку по применению ледоруба и самостраховке.

 Выход на восхождение на Восточную вершину Эльбруса по северному склону обычно ночью в 24 часа. Рассвет встречаем в районе 5000 метров над уровнем моря. В програму тура заложены резервные дни для того чтобы для восхождения выбрать хорошую погоду.

Эльбрус очень высокая гора, поэтому может быть сильный ветер. Экипировка должна соответствовать! Список снаряжения можно взять здесь. Ознакомиться с полной программой тура Восхождение на Эльбрус с севера здесь.  

Северное Приэльбрусье неповторимо по своей красоте сюда хочется возвращаться снова и снова и если вы уже были на Эльбрусе с юга и хотите ещё раз испытать себя, то не пожалеете. Восхождение совершается на Восточную вершину высотой 5621 метр, а при желании и наличии группы мы можем организовать спуск на юг в Баксанское ущелье с заходом на Западную вершину, так называемый «Крест Эльбруса».

Задавайте вопросы в комментариях, с радостью ответим

Если статья понравилась поделитесь ей в соцсетях кнопки в самом низу слева.

Подробности тура, цены и даты на странице восхождение на Эльбрус с севера

Коллекция северокорейских историй и тайна их происхождения

История выглядит примерно так: почти тридцать лет назад талантливый Северокорейский пропагандист тайно начал писать художественные произведения, критикующие Северокорейский режим. Когда в Северной Корее разразился катастрофический голод. середины девяностых, опасения пропагандиста по поводу лидерство углубилось. В течение следующих нескольких лет он вел хронику лишения и разочарование своих соотечественников в серии рассказов что он ни с кем не поделился.Примерно два десятилетия спустя близкий родственник перебежал в Южную Корею, и писатель увидел возможность получить свое работать через границу. В 2014 г. вышла книга его рассказов в Южная Корея под псевдонимом Банди, что означает «светлячок». это считается первым произведением диссидентской литературы живого Севера Корейский писатель когда-либо вывозился контрабандой из этой страны.

Ранее в этом году Grove опубликовала английский перевод. Atlantic, с заголовком «Обвинение: Запрещенные истории изнутри». Северная Корея.В послесловии писатель Ким Сеонг Дон рассказывает о пути манускрипта Банди на семисот пятидесяти страницах. В соответствии с Ким, Банди является членом лиги официальных северокорейских писателей, и писал рассказы между 1989 и 1995 годами. Родственник-перебежчик Банди обратил внимание южнокорейского правозащитника До Хи Юн на существование секретной рукописи, и именно До взял на себя задачу получить работу из Северной Кореи. Он завербовал друга из Китай, у которого были родственники в городе, где жил Банди.Рукопись путешествовал спрятанным внутри экземпляра «Избранные сочинения Ким Ир Сена».

«Что я впервые почувствовал, когда увидел рукопись, которая была старой» — и написано от руки карандашом — «было просто изумлением», — сказал мне До. совсем недавно. Тем не менее, книга привлекла мало внимания, когда была впервые опубликовано. По его словам, южнокорейцев «в значительной степени не интересуют» продолжающийся гуманитарный кризис и глубокая геополитическая нестабильность по соседству, незаинтересованность, которую До приписывает тому, что он называет южнокорейцами, «Сверхдемократизация» — своего рода мрачное безразличие.»Большинство людей Я знаю, корейские писатели и друзья либо никогда не слышали об этом, либо, если у них было, они не читали », — литературный агент Барбара Зитвер, которая специализируется на корейской литературе и выступил посредником в продаже книги Гроув, сказал мне.

Семь этажей в «Обвинении» плотно построены и внимательно наблюдали; вместе они рисуют разрушительный портрет жизни в Северная Корея в последние дни правления Ким Ир Сена, закончившиеся 1994. «Его рассказы напомнили мне советское время — много сатирических художественная литература, выпущенная подпольным издательством самиздат «, — сказал Хайнц Инсу Фенкл, корейский переводчик и профессор Мне сказали, что английский и азиатские исследования в SUNY New Paltz.«Тон тех рассказы — есть какой-то пессимизм. Это похоже на мировоззрение «. Банди истории не о прямом восстании, а о медленном наступлении отчаяние; их главные герои, по большей части, обнадеживающие изо всех сил пытаясь удержать свой дух от разрушения перед лицом нарастающего доказательства того, что их правительство предало их. В «Записи Бегство », — преданная жена маскирует свою близость к голодной смерти и скрывает сексуальные домогательства, которым она подвергается со стороны партийного босса, так что ее муж, который талантлив, но из опальной семьи, мог бы продвинуться в своем карьера.Другая история, «Жизнь стремительного скакуна», рассказывает о стареющей партии. стойко противостоять уродливому факту, что его пожизненное служение партии и страна была растрачена — что процветание и безопасность он мысль, которую он строил, никогда не материализуется.

«Проза полна риторических вопросов и восклицаний, которые дают это очень интуитивное, настойчивое ощущение того, что кто-то пытается протянуть руку и напрямую обращайтесь к своим читателям », — сказала мне переводчик Дебора Смит. «Банди предпочел писать художественную литературу, хотя мог поступить иначе», — сказала она. добавил: «И вот что меня интересует — подробности вымышленного обращения, чего добиться такого не удалось и как.Не просто: «Боже мой, разве Северная Корея не ужасна! »

Художественная литература приглашает читателей к совместному творческому опыту — можно утверждают, что это дает возможность для большей близости, чем даже самый убедительный фактологический отзыв, который может предложить. В «Городе призраков» одна из самых захватывающих историй Банди, молодая мать ухаживает за болезненный сын, который боится огромного портрета Маркса, который висит в городская площадь, прямо за окном семейной квартиры. Мальчики отец — руководитель отдела пропаганды, так что «имея истерика при виде портрета Маркса имела серьезные последствия. » В виде приближаются празднования Национального дня, мать слишком поглощена требования ее высокопоставленной работы и лихорадочного ребенка понимать серьезность положения ее семьи. А потом уже поздно: для преступление «пренебрежения обучением сына надлежащему революционному принципы », семья изгнана из Пхеньяна. «Страх нарастал внутри ее — страх, то, что нужно было привить вам с рождения, если вы должны были выжить в этой стране », — пишет Банди.

Северная Корея когда-то была домом для некоторых из лучших писателей региона.В течение Корейская война, ряд художников-идеалистов и интеллектуалов ушли К северу; многие чувствовали, что будущее за социализмом. (Все ли они пошел совершенно добровольно, все еще обсуждается.) «Это было довольно хорошо понял, что Syngman Rhee, который был вроде как президент Южнокорейская республика была американской марионеткой », — сказал Фенкл. «Ты можешь понять, почему, если вы были интеллектуалом и писателем или поэтом с социальным совесть, Север был бы гораздо более привлекательным для тебя ». Пока Сын и преемник Ким Ир Сена, Ким Чен Ир, был известным киноман — он дошел до похищения своей любимой южнокорейской актрисы. и режиссер, а его внук Ким Чен Ын, как известно, любит современная поп-музыка, первый диктатор Северной Кореи владел литературной фантастикой в особенно высокое уважение.«Во времена Ким Ир Сена самые возвышенные Формой пропаганды был роман », — сказал Фенкл. «Это считалось одним из соответствующего масштаба, чтобы передать великие достижения великих Великий лидер.»

Но очень мало произведений северокорейской литературы доступно на английском языке. Есть повесть Хан Сории 1951 года «Шакалы», которую часто называют воплощение чучхе литературы — пропаганда уникального Севера Корейский бренд этнонационалистической самодостаточности. Более современные работы трудно найти.Немногочисленные рассказы официальных лиц Северной Кореи государственный журнал, Chosun Munhak , и его государственное издательство переведены на английский язык в последние годы, но большинство из них пишут о жизнь в Северной Корее, доступная некорейским читателям, построена вокруг показаний перебежчика.

Фенкл сразу замечает, что многое из того, что представляется западным аудитория северокорейских перебежчиков имеет сложные отношения с факт. По словам Фенкл, любой, кто живет при режиме, «вынужден иметь жизнь обмана », и это может« укорениться в вашем рассказывание историй.В 2015 году, через три года после того, как ветеран Washington Post , репортер Блейн Харден опубликовал «Побег из лагеря 14», признанную биографию северокорейского перебежчика Шин Дон Хёка, Шин признался, что многое из того, что он рассказал Хардену о своей жизни. было неправдой. До Хи Юн старался скрывать или скрывать биографические данные о Банди, чтобы защитить свою личность; он опасается, что правительство Северной Кореи может принять ответные меры против писателя и его семьи, если его личность раскрытый.(До самого себя подвергались кибератаки с момента выхода книги был опубликован.) До окончательно подтвердит только год Банди рождения, 1950. Даже эта деталь может подвергнуть Банди опасности, сказал Фенкл. мне, добавив, что он надеется, что «год его рождения был выдуман». (Оно имеет прошел почти год с тех пор, как До и Банди не контактировали.)

Для редактора Grove Atlantic Питера Блэкстока, Банди полностью недоступность была источником реальной озабоченности. «Издание книги, автор не может принимать участие в процессе публикации »- либо Уровень редакции или уровень гласности — это «вызов», — сказал Блэксток.Хорошо бы не было никого. финальные галеры; никто не одобряет обложку или копия обложки; некому сидеть на панелях на книжных ярмарках; некому предложить для интервью в журнале. Управление доходом от книги будет тоже быть сложным. (Happy Unification Road, организация До, совместно с Bandi владеет авторскими правами и контролирует пятьдесят процентов гонорары.) Самое необычное, что Гроув продвигался вперед по проект без каких-либо конкретных доказательств того, что его автор был тем, кем себя выдавал — или даже живым.

Общество осколков | Трехэтажный северный дом

В своем последнем воплощении Three Stories North — это нетрадиционный семейный дом, который охватывает свою многослойную историю. При работе с творческими клиентами подход к дизайну основан на их изначальной убежденности в том, что по сравнению с предыдущими реконструкциями промышленное наследие здания совершенно уникально. Основная цель проекта — реализовать существующий потенциал, а не заменить его чем-то совершенно новым.

Дизайн — это, прежде всего, процесс уменьшения, чтобы сделать характер оригинального здания главной чертой. Ключевым компонентом этого является сохранение и раскрытие конструкции каменной кладки, придавая дому неоспоримое ощущение склада. Многие оригинальные детали, такие как арочные двери и камины, поддерживаются в рабочем состоянии. По возможности несовершенство кирпичных стен отмечается как свидетельство их истории. В некоторых случаях остекление используется для заполнения зазоров в кладке, чтобы четко разграничить, что является оригинальным, а что новым.На первом этаже также обнажены оригинальные деревянные потолки.

Когда-то два отдельных таунхауса, пространство делится пополам каменной стеной на всех трех этажах, которая образует ось для движения. Уровни соединены лестницей, которая свисает со стены, напоминающей промышленную пожарную лестницу. Разделяя план перпендикулярно, центральное ядро ​​образует подобную дымоходу деталь, которая проходит через световой люк высотой 9 м, обеспечивая при этом элементы столярки для каждого из пространств.В трехмерном поперечном сечении половина дома зонирована для общественных мест, четверть — до более интимных пространств, а оставшаяся четверть образует драматическую пустоту, которая соединяет три этажа и вход.

Значительное внутреннее пространство практически неотличимо от скромного традиционного экстерьера. Вход расположен в стороне от первоначального фасада, образуя внутренний двор и позволяющий 3-этажному стеклянному фасаду пропускать значительное количество света в помещения, а также открываться к большому крону деревьев в городском пейзаже.Большая дверь сделана из 140-летних деревянных балок, перепрофилированных после сноса.

В отличие от более крупных архитектурных пространств, жилые помещения стали намного более интимными, характеризующимися нежными цветами, текстурой и роскошной мягкой мебелью. Грубые пиломатериалы обрамляют стены, а переработанная древесина создает столярные изделия, добавляя тепла. Сильные черные детали в новых помещениях создают отчетливо современный контраст с кирпичной кладкой оригинального здания, сохраняя при этом индустриальный характер.

Вернуться к проектам

историй с севера — научите Канаде

Тема Классный опыт Общественная жизнь COVID-19 Повседневная жизнь на севере Друзья и семья На север Северный опыт Личностный рост Летняя программа обогащения Совет учителя Особенности учителя Поддержка учителей Тип COVID-19 Культурное обучение Дружба Жизнь на севере Взаимной поддержки Личное развитие Профессиональное развитие Отношения с членами сообщества Отношения со студентами Летняя программа обогащения Teach For Canada Support Поддержка учителей Обучение на Севере

Северные общины Nisichawayasihk Cree Nation Northlands Denesuline Первая нация Озеро Бога сужает первую нацию Первые нации Пикангикум Slate Falls Nation Первая нация Сэнди-Лейк Первые нации озера Сачиго Первая нация Тополь-Хилл Оджибвеи из Onigaming First Nation North Spirit Lake First Nation Мартен Фоллс — первая нация Lac Seul First Nation Озеро Ла-Круа Первая нация Kitchenuhmaykoosib Inninuwug Кивейвин Первая нация Первые нации Grassy Narrows Форт Северн Первая нация Eabametoong First Nation Первая нация Оленьего озера Cat Lake First Nation Первая нация Большой Травяной реки Первая нация Медвежьего озера

Дата Выберите год 2017 2016 2015 Поиск по ключевому слову

ОФФОРМНЫЙ ПАРУС // ’80 º Север’ // Книга историй и фотографий Арктики

О книге (1-е издание)

Проект ’80 º СЕВЕР’ с самого начала был увлекательным проектом, и мы очень рады поделитесь этим с вами! С фотографиями, сделанными судовым фотографом ISBJORN Джеймсом Острумсом и командой s / v DELOS, а также рассказами Энди в текстовой форме, это специальное ограниченное первое издание книги станет не только объектом искусства, но и предметом. вдохновения читать и просматривать.

Когда мы впервые попросили Джеймса присоединиться к нам на два месяца в Арктике, мы знали, что хотим сделать что-то, помимо простого получения жесткого диска с фотографиями от него после того, как все будет сказано и сделано. Сразу захотелось сделать что-то особенное. Перенесемся в Исландию, август 2018 года. Книга была концептуализирована, и Энди написал большую часть текста … но кто собирался ее оформлять? Миа и я вспомнили нашего соседа из Ланкастера, штат Пенсильвания, Тома Бейгровича, заядлого артиста, который работал с крупными лейблами в музыкальном бизнесе, занимаясь фотографией и дизайном обложек для таких групп, как Misfits.Том был бы идеален! Несколько месяцев спустя, мы с Миа сидим на его диване в Пенсильвании и придумываем дизайн.

Сейчас, когда мы сидим в Лас-Пальмасе, готовясь пересечь Атлантику, Том завершил дизайн книги, и она печатается на месте в Пенсильвании! Фотографии, которые вы видите здесь, — это первый взгляд на внутренние страницы, и, увидев документ в формате PDF, он вас просто поразит.

Внутри вы найдете 160 страниц (некоторого) текста и (в основном) фотографий, которые рассказывают историю ISBJORN в Арктике.Он начинается с того, что ISBJORN взрывает Норвежское море в направлении Лофотенских островов, продолжается экипажем DELOS на Шпицбергене и заканчивается, когда мы наконец добираемся к югу от Полярного круга и выходим на берег в Исландии. Мы можем с уверенностью сказать, что это самый крутой творческий проект, который мы когда-либо делали, и СУПЕР гордимся тем, что делимся им с вами. Да, это дорого, но нам стоило целую кучу производить, не говоря уже о крови, потом и слезах, чтобы добраться до Арктики и обратно! Мы не пожалели средств на создание этой книги, вплоть до тщательно подобранных материалов для бумаги, обложки, суперобложки и многого другого нашим дизайнером Томом — эта книга будет у вас навсегда, и мы надеемся, что вы ее оцените. столько же, сколько и мы.

Внутри нас и команды DELOS есть несколько личных сюрпризов, так что поверьте нам, вы не будете разочарованы! Доставка только в США.

Три истории Север | Архитектура Общества Сплинтера | Медиа — фотографии и видео

Переключить навигацию

Назад

• Фото и видео

Сюжет от Splinter Society Architecture 1 Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс Шэрин Кэрнс

Государственный секретарь штата Северная Каролина Детская страница «Легенды и истории о привидениях»

Каждый год в определенный вечер в устье широкой реки Нойз большой яркий объект мчится в поле зрения.Похоже, что парусник уничтожен огнем, его палуба и мачты в ярких очертаниях. Призрак исчезает, затем появляется снова, потом снова пропадает еще на год. Он бешено горит, но не сгорает.

Это корабль Палатин. Палатины были группой немецких протестантов. который покинул Англию в 1710 году и поселился в Нью-Берне.Когда судно пересекло Атлантику, зажиточные Палатинцы, притворившись бедными, прятали свои золотые и серебряные монеты. блюда из глаз зловещего капитана и экипажа корабля. Когда Палатины увидели берег, который они считали своим будущим домом, так взволнованы были ли они, что из трюма и из укрытий вышли все свои вещи при подготовке к посадке.Неразумно выставленным на колоду было их драгоценное богатство, все это на виду у коррумпированного капитана и его первого помощника.

Капитан быстро составил план. Он объявил пассажирам, что нет высадка может быть произведена до завтра. Разочарованные Палатины снова спрятали свои ценности и легли спать крепким сном в ожидании скорой посадки в пункте назначения.Когда все затихло, капитан собрал свою команду и открыл им свой план. Они убили бы каждого Палатина на борту — молодые и старые, женщины и дети, а также мужчины — тогда соберитесь вместе золото и серебро, поджечь корабль, полный мертвецов, и спастись в спасательные шлюпки.

Удар был внезапным.Многие палатины были зарезаны ножом перед тем, как проснуться, и в несколько мгновений каждый из них был мертв. По задумке корабль был установлен пожар, и убийцы оттолкнулись на маленьких лодках. Издалека они оглянулся на корабль. Он горел все ярче и ярче, блестящее пламя пожара стреляли в воздух, но судно не утонуло в воде. А затем вещь начала двигаться.

«Он продолжал гореть всю ночь», — согласно старому отчету », — с ветром, теперь исчезающие из виду, и вскоре, видимые, вечно пылающие, обратно, на то самое место, где было совершено преступление. С на рассвете он перестал гореть, но стоял, как всегда, прямо с лонжероны, паруса, мачты, неизрасходованные, — все на месте, но все почернело, обугленный.«На закате снова вспыхнуло пламя -» корабль в огне что бы не гореть! »

Напуганные убийцы больше не могли вынести. Они бросили свои лодки на берег реки и убежал в лес. Там они и их потомки жили на «добычу, добытую нечестным путем». По сей день преступление не был отомщен, и поэтому каждый год в определенный вечер горящий корабль появляется Новый Берн, и так он будет появляться до тех пор, пока кровь Палатинцев не покроет были оплачены натурой.

Скрытых историй северного берега

Образовательное мероприятие сообщества HEROS

Скрытые истории северного берега

«Скрытые истории северного берега» — это мероприятие, состоящее из двух частей: серия «Перед прогулкой» из 4 Zoom обсуждения для повышения осведомленности об истории рас в наших районах, за которыми последовала общественная прогулка 19 июня, которая начнется в 9 часов утра в городке Нью-Трир. (местоположение подлежит уточнению) Мы составили впечатляющий список администраторов и учителей NTHS, гражданских и религиозных лидеров, местных историков, молодых выпускников NTHS и нынешних студентов для участия в этих мероприятиях.В несколько недель, предшествующих прогулке, серия «Перед прогулкой» Zoom будет проходить с 19:00 до 20:00. по датам и темам ниже:

26 мая: История. 2 июня: Дома Поклонения. 9 июня: Образование. 16 июня: Действия сообщества.

Для этих переговоров требуется регистрация. https://heros.community/hidden-stories/

Цель наших «Скрытых историй северного берега» — выявить скрытую историю, которая хранится у нас на заднем дворе, чтобы повысить осведомленность о работе HEROS и вдохновить больше людей на участие.Вы можете найти статью из The Shorefront Journal здесь https://shorefrontjournal.wordpress.com/2018/12/28/researching-glencoes-racial-past/, в которой описывается эта подробная история для тех, кто с ней не знаком. Мы запланировали прогулку на 19 июня, чтобы помочь сообществу Нью-Трира создать значимые события в этот знаменательный день.

Для тех, кто не знаком с HEROS, мы являемся общественной организацией, выступающей за исцеление повседневного расизма в наших школах.