Читать книгу Северные рассказы

Северные рассказы

Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р. в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.

Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.

В книге два отдела.

В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.

А. М. КЛИМОВ

СЕВЕРНЫЕ РАССКАЗЫ

ЧЕЛЯБИНСКОЕ ОБЛАСТНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

1950

Сборник «Северные рассказы» талантливого уральского писателя Анатолия Матвеевича Климова (р. в 1910 г. — ум. в 1945 г.), автора популярных книг — «Мы из Игарки», «Урал — земля золотая» и «Твои сверстники» — состоит из оригинальных произведений, написанных на малоразработанную и актуальную тему — о людях и природе Крайнего Севера.

Большая часть этих произведений написана в начальный период творческой деятельности А. М. Климова.

В книге два отдела.

В первый включены произведения, описывающие дореволюционный и послеоктябрьский периоды в жизни северных народов, а также рассказы о гражданской войне на Севере; второй самостоятельный раздел представляют рассказы о советских полярных летчиках и зимовщиках.

ИЗ ЖИЗНИ НАРОДОВ СЕВЕРА

ВАУЛИ ПИЕТТОМИН (Из прошлого ненцев[1]) ГЛАВЫ ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОВЕСТИ

ГЛАВА 1

Весть!..

Она пришла неожиданно и быстро полонила всю Ямальскую тундру от Енисея до Уральского камня. Ни ветры, ни пурги многодневные, заносные и колючие, ни долгая темень полярной ночи, ни бездорожье безмолвного снега, ни древние курганы предков и старых тадибеев-шаманов Конца Земли — не смогли удержать ее у себя и упрятать. Они не в силах были схоронить ее под снегом, не сумели запутать в лабиринтах звериных следов, безымянных речушек, взгорий и в урочищах лесотундры…

Весть неслась по тундре: она проносилась по бестропью, боролась с ураганами снега, распутывала хитрые следы нарт и неизбежно пробиралась к чумам ненцев-кочевников; она врывалась в жалкие бедные чумы громкая, торжествующая, если ее принимали как свою, как долгожданную, и просачивалась в щели жилищ тихо, медленно, но упрямо, если ее встречали настороженно, боязливо, с содроганием, а иногда и с проклятиями…

Дряхлые от времени шаманы — глашатаи бога Нума, хитрые и желчные старейшины родов — правители и законники пытались украсть ее у снегов. Они прятали ее у себя в просторных, теплых, обильных женами и песцами чумах, глушили и перевирали. Но весть неслась все дальше и дальше, властвуя, ликуя и побеждая своею правдой косноязычность и ложь богатых князей… Она неслась на легких ездовых нартах за четверкой стремительных, подобных порыву ветра, оленей, искала дорог на лыжах и из уст в уста, из чума в чум, из стойбища в родовые станы, плескалась над снегами.

Весть!..

* * *

В истерзанном ветрами жилище Нырмы Тырово властвовал холод. Сам хозяин чума лежал умирающий на ветхих шкурках ногами к огню. Всю жизнь, долгую жизненную тропу Нырма пас чужих оленей и не видел счастья. Горе постоянно сопутствовало ему… Тырово умирал.

Вокруг костра сидели его пять сыновей. В бабьем углу безмолвно ютилась жена, выплакавшая все свои слезы. Умирающий говорил:

— Вы слушали, мужчины, голос снегов? Весть пришла ли к вашему огню?

Сыновья молча кивнули головами.

— Мои дети, говорю вам, — идите на зов! Идите на Таз, уходите дальше от царских людей, купцов и русских шаманов с их лживыми и такими же мертвыми, как и наши, богами! Ступайте к нему, сыновья. Он — истина. Он — правда. Бегите к нему от несчастий, от горя и нищеты. — Нырма закашлялся…

Старик был слаб и немощен. Удивительным казалось, что он еще живет. Только глаза у него иногда вспыхивали внутренним стремлением и упорством — жить! Он знал, что умирает, и старому Тырово было тяжело. Жаль было умирать именно теперь, когда в тундру пришла эта весть о герое, освобождающем его народ. Пришла правда, которую он так безуспешно выслеживал всю свою жизнь.

— Скоро Нум позовет меня к себе и я уйду. Князя белых оленей — лютого Ваську Сэротетто, который избил меня и отнял жизнь за пять потерянных в пургу важенок, я отдаю вам, сыновья. Он — несчастье нашего рода… Идите, мужчины, по дороге того ненца с Таза… Идите…

И старик умер.

* * *

Десять упряжек лежали уже у чума беднейшего в роду Пыеда, но новые все еще продолжали прибывать. Пыеда Оковой встречал гостей с мороза и тряски. Пламя костра высоко лизало дымную темноту чума. Два десятка ненцев в разных позах и положениях разместились у тепла. Трубка мира, мудрости и единомыслия беспрерывно переходила из рук в руки…

— Сказывали ненцы: он сзывает к себе всех бедных и дает им оленей богатых… — перекрикивая других, сообщал Порунгуй Хэвко, батрак князя Мессовской тундры Мочидомо Хороля.

— Он разоряет богатых и ничего не несет к себе в чум — все отдает бедным, — добавляет Тер Хэлло.

— Говорит: платить ясак царям, попам и князцам не надо…

— Товаров, сахару, жиру, калача, и медных вещей будут давать много-много за шкуру зверя…

— С каждого охотника, умеющего стрелять из лука, будут брать не двух, а одного белого песца…

— Работник у богатого будет у него в чуме жить, есть много будет, за работу оленей получать будет…

…Говорили все.

Трубка мира и мудрости много раз заново наполнялась и обходила сидящих вновь и вновь. Выкрики, говор, возбужденные восклицания слились в один дышащий надеждами и гневом крик. И над всем этим носилось гневное, но простое, ласковое и суровое, близкое, но и далекое имя:

— Ваули…

— Вавля…

— Пиеттомин…

Крики вместе с дымом вырывались в дымоход чума и хороводились вокруг в морозном застое. Потом вдруг налетал ветер и уносил в снега, в незнаемые просторы — не обхоженные, не объезженные — ликующую весть и простое имя:

— Таз… Фю-у!.. Мятеж… Вавля… Народ… Ясак… У-ух!.. Собирайтесь… Правда… Ваули!

Шла весть могучими порывами, и она была желанной. А имя — Ваули Пиеттомин суровые дети снежных, промороженных тундр произносили с такой же любовью, как некогда произносил имена Степана Разина и Емельяна Пугачева русский крестьянин.

* * *

И до всесильного, главного тадибея[2] заснеженного Ямала[3] — хитрого, хромоногого Вывки — дошла весть страшная и тревожная. Старый Вывка еще пять лун назад разослал по тундрам двадцать зарубок о дне большого сбора князей, почетных шаманов и старейшин родов, чьи оленьи отрубы[4] мощнее туч на хмуром небе. Сегодня, в день сбора, одна за другой мчались оленьи упряжки с богатыми, сильными в тундре ездоками.

Когда все собрались и молча расселись на снег вокруг святого кургана, не смея войти к великому шаману и помешать его разговору с божествами, Вывка вышел и, ковыляя, быстро направился к кургану. Святое, привычное для Вывки место, встречало его уже обильной данью приезжих: золотом, мануфактурой, серебром, шкурами песцов и лисиц и черепами оленей.

Вывка вошел на курган, напялил на сутулую спину и детские плечи одежду из тряпья и лент и начал свой бессмысленный, неистовый обрядовый танец… Все молчали, боясь гнева могучего тадибея. Только слышалось ритмичное постукивание руки в пензер (бубен) и смех игривых бубенцов и медных побрякушек. Да луна бесстрастно глядела на танец Вывки прямо из-за кургана. Шаман танцовал, нелепо извиваясь и бормоча. Ударами кулака он все чаще и чаще пробуждал неподвижную жизнь звуков бубна. И было непонятно, во что же колотит Вывка: в бубен или в луну, вырисовывающуюся за его спиной.

После пляски шаман, обессилев, упал. Все молчали, затаив дыхание.

Долго лежал тадибей, пока, наконец, не пришел в себя от порывов холодного ветра, поднялся и глухим нечеловеческим голосом заговорил:

— Великое горе идет, ненцы. Ой, горе! Сами себя убивать будем! Роды разбредутся врозь! Мох исчезнет и олени умрут и разучатся узнавать своего хозяина! Кто виноват? — взвизгнул Вывка. — Все он, проклятый!

Люди под курганом шарахнулись в сторону от злобы Вывки и притихли.

— Он, проклятый!— донеслось, наконец, из-под кургана.

— Ваули — наше горе! — продолжал шаман. — Он отбирает у богатых оленей, он грозит отменить ясак, — Вывка покосился на дары приезжих, — он рушит законы тундры, старейшины! Он смеется над ними! Пусть будет проклят такой ненец, люди!

— Проклят такой ненец, — вторила толпа.

— Где ваши глаза, люди, — трусливые, как куропатки, послушные, как чумовские лайки? Берегите свои аргыши и непои[5]. Вор пришел к нам и от нас. Он убивает детей и плюет табачную жвачку на богов. Позор вам, мудрейшие ненцы!

— Позор нам! — отзывались фигуры на снегу.

— Идите к русскому начальнику, просите его защитить вас. Поймайте, убейте или отдайте проклятого ненца русским!

— Поймаем, отдадим… — виновато шептала толпа.

— Так хотят боги, берегитесь их гнева, старейшины! Я сказал.

Шаман отпустил всех. В чуме за мясом и чаем он сказал прислуживающей ему старшей (по счету четвертой) жене:

— Скажи, баба, батракам, чтобы они всех оленей, слышишь, всех, кроме ездовых, увели на Конец Земли, дальше от волков…

ГЛАВА 2

В чуме, приютившемся на опушке таежной глухомани, кажется, нет никаких признаков жизни. Ветхий чум еле сдерживается под напорами ветра — ветер вот-вот сорвет его с земли, и взлетит он огромной черной птицей в воздух…

Сугробы завалили его вход. Вокруг не видно ни следов человека, ни собаки, ни оленя, ни полозьев нарт. Лишь из дымового отверстия вверху ветер изредка вырывает клочки дыма и развевает их в пространство. Это — единственный признак теплящейся жизни.

У костра посреди чума сидит женщина и неподвижно смотрит в огонь. Время от времени она бросает в него хворост и снова каменеет. Только когда порывы ветра содрогают жилище, когда в щели ветхого покрова его врывается колющий тысячами неведомых лезвий холодный северяк, она зябко кутается в свою изодранную одежду.

Беден чум снаружи, беден он и внутри. Котел висит над костром, несколько шкур в углу — вот и все. Большая нужда, безжалостная нищета глядит из каждого предмета в чуме. Пустынно. Неуютно. Холодно…

Вот опять жестокий порыв ветра потряс жилище. Кутается в лохмотья шкур женщина у костра. Из угла с лежанки поднялся мальчик, подошел к огню.

— Что, мой маленький Майри, холодно? Грейся у огня, — говорит женщина. — Почему не спишь, сын?

— Холодно, — ответил мальчик, присаживаясь к костру. — Холодно. Есть хочется. Хочу мороженой рыбы, большой-большой кусок. Где отец, почему он не привез нам из лавки кренделя и сахара?

Мать взглянула на него печальными глазами и ответила:

— Ты, Майри, большой вырос. Скоро в лес один белковать пойдешь, по звериным тропам пойдешь, слопцы и луки настораживать будешь. Везде ходи, сын, но далеко обходи дома царских людей. Никогда, Майри, не меняйся подарками с ними и не ходи в лавку к ним. Ты видишь сам, какой отец стал! Как приехали в леса к нам царские люди, построили стойбище на реке, привезли пьяную воду, худо шибко стал жить наш род. Ясачники берут большой ясак, поят мужчин водкой и отбирают оленей и добытого зверя…

Она говорила теперь уже для себя. Маленький Майри, как и отец, сутулый и плосколицый, многого не понимал из слов матери. Он сидел и слушал больше не ее слова, а таинственный говор тайги.

Женщина продолжала:

— Вот и твой отец слаб стал к веселой воде. Добрые хозяева давно ушли в леса от худых людей, увели с собой олешек, унесли капканы и скликали собак. А твой отец остался, ходит меняет на водку оленей, собак, зверя, утварь… Ум его ушел из него, Майри. Три дня назад взял он мою последнюю ягушку[6] и ушел в стойбище русских.

— Он придет скоро и даст мне сахар и рыбы? — встрепенулся мальчик..

— Да, принесет, сын, принесет много кренделя, много жира и чая, — говорила мать и лгала сыну и себе. А потом она посадила Майри рядом с собой, спрятала его голову в свои колени и стала рассказывать ему и блуждающим ветрам древнюю хантэйскую сказку:

«…Мышонка, реки у изгиба, гнездышко там находится.

Однажды льдинки пронеслись… Мышонок сказал:

— Льдинка! Подальше! Мое гнездышко не задень.

Лед заговорил. Сказал:

— Раз если пронесусь, по обыкновению не спрашиваю, гнездышко ломаю.

Мышонок сказал:

— Льдинка! Отчего твой нос по ам

Севера ~ Проза (Рассказ)

Нет, что там ни говори, а все же вольготно живется человеку на Югорской земле нашей северной. Тайга-матушка, что поле благодатное — и кормит, и поит, и одевает. А голубиное, в мраморных прожилках небо ,каждое утро льет из своих глубин в твою душеньку тихую светлую радость. Радость бытия, радость Мира и полного согласия с собой. Вечерняя свежесть горных трав, разбавленная туманами тихих лесных речек в алых закатах, располагает у вечернего костра к долгим и неспешным раздумьям — что есть главное, что – второстепенное.О жизни и своем месте в ней; о Родине, о всём плохом и хорошем, что окружает нас в этом ежеминутно меняющемся Мире.

Я не знаю, может, это дали таежные, малохоженые или горы Урала древние, легендами окутанные, так влияют на душу человеческую своей энергетикой. Но  люди тут действительно какие-то особенные, самобытные, необычные, что ли… И что ни человек — то личность, и настолько интересная, что садись и пиши с него картину маслом.

Есть на селе у нас мужичок — ростом всего-то метр с кепкой, по национальности манси, по имени Епём. Круглолицый, узкоглазый, улыбчивый  и очень уж исполнительный, скажу я вам, товарищ. И был
у нас на деревне с ним такой случай.

В пятнадцати верстах вниз от села, в устье небольшой речушки Кулимьи находится ферма по выращиванию черно-бурой лисицы местного оленеводческого хозяйства. А дело зимой было. Вызывает к себе Епёма директор, Семен Васильевич Семяшкин, и дает ему распоряжение: — Бери-ка ты, Епём Фердинанда — мерина нашего, езжай на лисоферму и хорошо накорми там лисиц, сам понимаешь, все работники на забое, и на тебя, мил друг, сейчас вся моя надежа.

— Халасо, насяльника!- Отвечает, улыбаясь, Епём.
Сел в сани, и только малица мелькнула меж елок, — умчался. А малица — это такая верхняя одежда из оленьей шкуры, в сто раз теплее, чем наши русские шубы из овчины.

Прошел день, прошел второй. На третий явился Епём в контору: на шее — хомут, на спине — седелко, в руках — вожжи с уздечкой.
— Ну, что, Епём, задание выполнил? — Спрашивает его Семен Васильевич.
— Выполнил, насяльник!
— Все лисы сыты?
— Все, насяльник!
— А почему пешком, где наш доблестный Фердинанд?
— Э, ты чё, турак? А чем я лис-то кормил, насяльника?!

Вот такой образ мышления у этого «дитя природы». Руководство в этом юмора, ясное дело, не углядело, и обязало его каждый месяц платить за мерина в кассу хозяйства.

А домишко Епёма стоял прямо на берегу реки. И всю зиму, напротив избы, держал он сетку — сорокопяточку, тем самым каждый день на столе у него свежая рыба. А что еще человеку надо? Сыт — и хорошо. Сынишка его, Никля, жил себе в интернате и носа домой не показывал. Жены нет, давно уже умерла, сердешная.
Так и жил один-одинешенек. Честно говоря — всяко. А уж, коли, совсем было худо, шёл в тайгу на своё мансийское кладбищек родовым могилам предков. Посидит, поговорит, бор послушает. Жену, отца с матерью вспомнит и как-то легче на душе его становится. Да это, наверное, у всех так. Врачуют они, места-то родные. Потому родиной и называются.

И тут, в начале июня, жизнь мирно дремлющей таежной деревеньки ранним погожим утром ядерной бомбой взорвала ошеломляющая новость – «Геологи!!!»Оказалось, что ночью по Ляпину пришли катера и притащили за собой большущие баржи, а на них: трактора, вездеходы, буровые, людей — море. Хорошо и весело стало в деревне, а жилье? И закипел на берегу Ятрии новострой! А пока, суть да дело, стали власти расселять приезжих по местным жителям.

Вот так судьба и свела манси Епёма с русским мужиком Шуриком. А Шурик этот, «паренек» лет сорока с хвостиком, представлял собой ярчайший образ северного бича, прошедшего Крым, Надым и шахты Воркуты.

Он был из той породы людей, которые, однажды, попав на Север, на всю жизнь становились его заложниками. Тут работает какой-то свой, особый, не выясненный еще психологами механизм. И странно, что ученые по сей день в упор не видят этот абсолютно новый вид «растения» — «Полярникус перекати поле», семейства — «безсемейных», класса — «безкорневых».Их для Севера находили колесящие по всей стране вербовщики, обещая крутые подъемные и большие заработки. Жила эта каста завербовавшихся, вечно пьяных и дерущихся меж собой людей, в отдельных бараках, и местные называли их не иначе как «вербуками».

И вот, по окончании сезона, с большущими деньгами и благими намерениями, абсолютно трезвехонький отпускник покупал билет на закопченую шестикрылую «Аннушку», собираясь рвануть из Саранпауля на далекую, давно ждущую его родину. Однако этого рывка ему хватало ровно до райцентра.

Приодеться надо? Надо. Подарки купить надо? Надо. Отметить отпуск в ресторане надо? Надо!!!
Уже через час после прилета, на заплеванном пороге единственного на всё Березово ресторана, появлялся этакий мачо – загорелый Бельмондо от геологии. В черной шляпе, белой манишке, костюме-тройка, с висящими по бокам ярлыками и ценниками, в желтых, лакированных «чарликах», надушенный в ближайшей цирюльне»Шипром», и вызывающе оттопыренными карманами.

И ровно же через неделю, он, освещая себе дорогу цветными фонарями под обоими глазами, в мятом, с чужого плеча, пиджаке, одетом на голое тело, и рваных, пузырящихся на коленях»трениках», без копейки в кармане, стыдливо, бочком, протискивался в дверь тамбура аэропорта. А навстречу, в кирзачах и распахнутой фуфайке, твердой поступью хозяина жизни шагал обветренный горными ветрами  уже следующий товарищ, напарник по кайлу и лопате, также «летящий в отпуск». Снисходительно глянув на неудачника, он совал ему хрустящий червонец на обратный билет, и прямым ходом шел в магазин «Одежда».

Вот такой, дорогой мой читатель, имеет место быть северный круговорот бичей в природе.
Завербовавшись на Север, уже неизвестно когда, Шурик не потерял комсомольского задора и всегда с жаром хватался за всякую работу. Однако, не доведя дела до конца (что поделать, если у человека такая натура) он хватался за другую, гораздо интереснее, как он считал, прежней. Главным жизненным кредо у него было — не результат, а участие! А так как язык у него был хорошо «подвешан», у всех, кто с ним в первый раз столкнулся, создавалось впечатление,что человек он хваткий, деловой, и обладает неплохим организаторским талантом.

Так  он и кочевал из года в год по всему бескрайнему Северу.Из экспедиции в экспедицию, из партии в партию: от геофизиков — к каротажникам, из каротажной – к топографам и, так далее. На описываемый мною момент он был в подчинении прораба очередной в его жизни геологической экспедиции — Владимира Ивановича Литвиненко. Тот, недолго думая, быстренько определил его в бригаду лесорубов, видя, что парень он крепкий, и, буквально перед ледоставом, забросил их вертолетом на деляну, что на Полье, планируя через пару недель, как только застынут болота, отправить к ним за дровами бортовой «Урал».

Канула машина, яки гайка в болото, ни слуху, ни духу. Как в Бермудском треугольнике. А расстояние-то, всего ничего — восемнадцать километров. Отправляют второй, а за ним и третий «Урал». Нет ни дров, ни машин, ни людей. Начальство запаниковало — в танкетку, и на деляну.

В общем, приезжают, и такая перед ними вырисовывается картина: у балков стоят все три «потерянные» боевые машины, в кузовах которых… ни чурки дров. Из дверей и выбитых окон летит:»… под крылом самолета…». В одном — плач, в другом - хохот и на всю лесную округу стоит отвратительный запах томатной браги. А над балком Шурика, висит транспарант: «Ни шагу в лес! Ни куба коммунистам!!!».

Хорошо, что за пределы экспедиции это дело не ушло. А ведь могли бы Шурику, как организатору антисоветскую пропаганду припаять. А за моральное разложение личного состава и начальнику, и парторгу - всем бы по шапке досталось. Ну, в общем, замяли. И тут же, в связи с нехваткой кадров, определили Шурика помощником бурильщика в Политовскую партию. Вот на этом жизненном колене и встретились манси Епём с русским мужиком Шуриком.

Епём, которому подселили «геолога» Шурика, с открытым ртом слушал повествования бывалого бродяги и, на правах хозяина, едва поспевал подливать ему сорокаградусный «чай». А тот, что тебе Коля Басков, соловьем заливается. Правда или вымысел, кто его знает, но поет так складно, что аж сосед Епёма — Спиридон Качанов всей семьей сидят у порога, прекратив дыхание, с открытыми ртами, как парализованные.

— Самородок, помню, на Валье нашел, а выкатить, веришь-нет,- не могу! Здоровущий такой, зараза, попался. Обычно-то килограмм, ну пять, а тут как чемодан без ручки…Ну!.. Вот… . А в прошлом году я под Югорском, лопатою-то чуть и копнул…Погодь, слышь, глухомань, а вы город то такой хоть знаете? Ну, вот! Я чё врать, что ли буду? Так нефть из-под неё фонтаном и рванула…Высоко так струя ударила, и толстая такая, жирная вся .. Сам Брежнев тогда ко мне прилетел, всего исслюнявил, руку жал, благодарил всего, даже медаль мне у фонтана дал, потерял, правда уже,закатилась куда-то… А мне чё расстраивается, у меня этих медалей и  орденов, ооо, если все-то понацепляю,…А я чё, вражина какой, чтобы вы тут все поослепли…Мне это надо? … Ну…А, кстати, по радио слышали — в Европу сейчас нитку нефтепровода тянут? Дружбу? Так из моего же фонтана и черпают!… Во! А вы сомневаетесь…

А когда сосед Спиридон чуть пришел в себя и поинтересовался у него об охоте, то оказалось, что Шурик и на лося сотни раз хаживал, и медведя из берлоги за лапу вытаскивал, и пушнины по два рюкзака из тайги за неделю выкатывал, и белку-то — в глаз, и утку-то — влет… . Не Шурик, а следопыт-охотник всех времен и народов. Дерсу Узала, так сказать, курского разлива.

— «А знаешь что, Епёмка, а поехали-ка со мной на буровую, ты там охотой своей займешься, нам провиант свежий будет, мы-то ведь, сам понимаешь, день и ночь бурим и бурим, всё бурим и бурим не покладая рук. Нам, буровикам, по тайге шастать особо  некогда, нам метры надо Родине давать» – Стал на ходу накидывать для Епёма перспективный бизнес-план Шурик..

— А почему бы и нет? — подумал Епём. Все равно без работы, а охота что?  Дело знакомое.

Двое суток грохочущий ГТТ по тайге и болотам вез буровую смену на далекую и неизвестную Епёму «вахту». Еще по приезде экспедиции в деревню, два новых трактора летниками утащили мачту на Харасюрское плато. Вот на эту, поставленную на хромиты буровую, и ехала новая смена.

Надо сказать, что новый заезд на вахту каждая бригада отмечался как святой праздник, — русская традиция, так сказать. Епём же, хоть и православный, до спиртного был не особо охоч. Видя, что вахтовики собрались дружно и радостно приступить к своему ритуалу, он собрал рюкзачок, взял свою, в пяти местах вязано-мотаную проволокой, одностволку,  свистнул лайку Нёксю, и — в лес.

Когда через пять дней Епём вернулся, народ, уже отдавший первую часть священного долга привезенными с собой жидкими запасами, приступил к выполнению второй части  — катал фляги, собирал по балкам томатную пасту, дрожжи, конфеты и сахар. Сам же Шурик на белой простыне черной краской, оттопырив губу и высунув язык, усердно выводил большие печатные буквы известного нам лозунга, предварительно, кубы переведя в метры.

В самый разгар этих судьбоносных событий Епём и известил почтеннейшую публику, что нашел в кедраче недалеко от буровой берлогу.

— «Да знаю я, кто в берлогу там заныкался», — подал голос дизелист Вася Чирик. — Все лето здесь ошивался, банками по ночам набрякивал. Да я, кстати, его видел, и не раз — пестунишка небольшой, на Костю Дзю чем-то, похож. Мы его Костиком и назвали. Он под осень уже и отзываться стал, увидит кого и лапой так – привеет! Вырыл, видно, себе берложку недалече, да и завалился. Природа…, а куда? Никуда против нее не попрешь… Завладев вниманием, стал философствовать Чирик.

Тут же, у подножия «Эйфелевой башни», пустили по кругу ковш молодой томатной бражки за удачливого следопыта Епёма. Второй — за Костю, и третий ковш, ясен пень, — за предстоящую охоту!

И конечно же это архиважное дело, взял в свои хваткие, измазанные краской, руки Шурик.

За эти пять дней, что отсутствовал Епём, Шурик опустил авторитет штатного бригадира ниже полоза саней, вернее он сам опустился, так как до сих пор спал в багульнике, обняв этот полоз, и Шурик стал непререкаемым лидером «буровой группировки».

— Я так маракую, парни! — Подняв по ленински руку, размахивая ковшом, начал свою пламенную речь Шурик. Нам, робяты, надо косолапого живьем брать, как «языка», типа! Зачем? Да мы его циркачам в город сбагрим! Вы только представьте, сколь мы капусты нарубим, а, братухи?! – Выдвинул идею Шурик.

— Как…?
Но генератор, на то и генератор, а не тормоз. Тут же, по ходу, горячо размахивая ковшом, он стал верстать план операции.
— А так!
И щетинистое племя еще плотнее сомкнуло ряды вокруг своего Аватара.

— Значит — так. Подъезжаем к берлоге по максимуму на нашей «ГАЗухе», разматываем пожарные шланги, один конец — в берлогу, второй — на выхлопушку. И как только его там раскумарит, он, ясен корень, что сделает? Точно – рванет из своего бункера как пробка! И тут — оп-паньки! Вот она, родимая! Хлопнул Шурик по сваренной из арматуры железной клетке, в которой стояли синие кислородные баллоны. – Пять минут и бабки в кармане! Ну, че, орлы?!
Одобрительный гул прокатился по качающейся стае «орлов».

Какие могут быть сборы у заряженной идеей и знающей свою конечную цель команды?! Не прошло и минуты, как «ГАЗ-66» с трактористом Коляном за рулем и шестью вооруженными до зубов камандос, подскакивая на клетке, а та - на корневищах, катила по свежему геофизическому профилю к деньгам и славе.
…Близко к берлоге машина подъехать не смогла. Но пожарного рукава вполне хватило. Сунули в жерло берлоги алюминиевый раструб, подтащили клетку, приготовили веревки, и Колян, наружностью — копия нашего любимого артиста Моргунова, радостно подмигнув подельникам, утопил в пол педальку газа…

Наверное, каждый из них уже просчитал в уме свой куш в рублях и даже перевел в долларовый эквивалент, который получит после реализации программы переселения дикого животного в благоустроенное жилище, когда позади этой «счетной палаты», взломав крышу берлоги, наружу вылез медведь. И вылез из неё не
Костик. Мрачно зевая и поскрёбывая когтями заросшую грудь, стоял Коля Валуев.

Под оглушающий рев зверя «спецназ ГРУ», бросая «штыки, пушки и ядра», рванул к стоящей недалече «ГАЗушке». Последним в задний борт, уже мчавшейся машины, руками, зубами и выпученными от страха глазами впился Аватар. Но медведь успел всё-таки схватить его за правую ногу, и Шурик, теряя сознание, на всю тайгу заорал: — Это не яааааа!!! — И со всей своей силы левой ногой ударил медведя, попав точно в нос Епёма, который и вцепился в его ногу.

От этого сокрушительного удара Епём футбольным мячом улетел под елку. Счастливый Шурик перебросил через борт машины ноги, а она к этому времени в умелых руках «Шумахера» развила на прямом, как струна, участке профиля скорость болида. Мостясь, Шурик приподнял свой тощий зад над бортом и тут малюсенький, десятисантиметровый коготок Колиного мизинца, всё-таки достал его, пройдясь прямо по ложбинке ягод седалища Аватара.
Наверное, от  рева Шурика, хлопая окнами и дверьми, повыскакивали из берлог все медведи округи, глухари выпали из гнёзд, лоси потеряли сознание, а Коля, посягнувшись на святая святых командующего, потерял слух на всю оставшуюся жизнь.

Этим же вечером в эфир ушла тревожная радиограмма о нападении хищника и ближе к полудню, следующего дня,санборт МИ-8 привёз начальника партии и вывез раненого в сельскую больницу, где ему и сшили нижние полушария мозга.

Прилетевший начальник собрал бригаду и тут же у вышки провёл разбор полетов, следствием которого несостоявшийся помбур Шурик пробкой вылетел из штата, а Епём занял эту, весьма ответственную должность, где и давал свои метры на-гора до самой пенсии.

Надо признать, что в коллектив он вживался трудно и как-то со скрипом. Нет, не потому, что был плохим работником или товарищем, нет. Просто в силу своего добродушного характера, усердия и добросовестности, он нередко попадал в двойственную ситуацию, так как каждое слово принимал за чистую монету.

Всю зиму Шурик был без работы, соответственно и копейки в кармане. Благо, что в жилье экс-помбуру Епём не отказал и, более того, кормил его за свой счет.
Нередко, принявна грудь сто грамм, Шурик, забыв, где находится, опять садился на любимого конька-Горбунка — медали, скважины, самородки, лоси-медведи.Но, увидев ироничный, и вместе с тем сострадательный взгляд друга, смущенно замолкал и клятвенно уверял Епёма, что обязательно договорится с Серёгой Бойченко и тот возьмет его летом на сезонные работы — бить в горах шурфы и канавы. Там он заработает кучу денег, бросит Север и уедет на родину — куда-то под Курск, к ждущей его старушке-матери, которую не видел уже более семнадцати лет. Она до сих пор думает, судя из его первых писем, что он из года в год, по сей день бороздит просторы неведомого Тихого океана, работая капитаном траулера на самом дальнем от Курска Востоке.

А маленький Епём, обняв за плечи своего большого, плачущего, русского друга, гладил его седую голову и шептал:
— Плоха, Саска… . Без мамы плоха, без папы плоха… . А без родины савсем худа… .

И Шурик, зарыв свое мокрое лицо в его худенькую грудь, клялся всеми святыми, что на этот раз он все же найдет в себе силы пройти мимо магазина «Одежда». Он дойдет до сверкающих неоном касс аэропорта и, во что бы то ни стало, разорвет этот семнадцатилетний круг бездарно растраченных лет своей непутевой жизни.

Книги про север список лучших

Загадочный, но суровый северный край очень красив и опасен. Земля Белого безмолвия очаровывала и притягивала исследователей, путешественников и романтиков. В книгах про север вы познакомитесь с трудной жизнью коренного населения, их обрядами, сказками и легендами. Они расскажут о подвиге сильных и мужественных людей, которые пришли осваивать его территории: исследовали природу, искали подземные ископаемые, строили города. В книгах про север содержится много познавательной информации о растениях, животных этой еще не изученной до конца территории.
Белый клык — Джек Лондон •
Рассказ о нелегкой судьбе Белого Клыка сына волка и полуволчицы. Индейцы обучают его ходить в упряжке. Но собаки ненавидят вожака. Потом Клык оказывается у белых людей, которые заставляют его участвовать в собачьих боях. Наконец, встретив Скотта, он обретает свое собачье счастье.

Территория — Олег Куваев $
Эти мужественные люди прибыли в суровый чукотский край в поисках золота. Они не ищут личного обогащения. Это ученые, геологи. Их полную трудностей и опасностей жизнь, тяжелейшую работу, взаимоотношения, переживания описывает автор в своей книге.

Террор — Дэн Симмонс •
Конец 19 века. Два английских корабля уходят в экспедицию на север. Они оказываются скованы льдами, и люди вынуждены выживать, борясь с тяжелейшими погодными условиями, голодом и болезнями. Но самым страшным врагом для них становится мифическое чудовище, преследующее корабли.

Смок Беллью. Смок и Малыш — Джек Лондон •
Мог ли представить себе молодой изнеженный аристократ, отправившийся на Аляску со своим дядей в поисках золота и приключений, с чем ему придется столкнуться? Север закаляет и изменяет людей. И скоро перед читателем предстанет матерый старатель, верный друг, способный постоять за себя

Северные Робинзоны — Михаил Скороходов
Сборник повестей, объединенных общей темой: их герои вынуждены выживать в тяжелейших условиях севера, вдалеке от цивилизованного мира. Мужественные Робинзоны обустраивают свой быт, добывают пищу и не перестают надеяться на спасение.

Время-не-ждет — Джек Лондон $
Однажды авантюрист Элам Харниш — золотой король, наживший миллионное состояние, — отказался от материальных благ во имя любви. Он скромно живет с любимой на небольшом ранчо. Но судьба продолжает играть с ним, искушая его снова. Элма находит золотую жилу…

Последний мамонт — Владимир Березин $
Роман, рассказывающий о сильном человеке, который отправляется в экспедицию за мечтой. Капитан Еськов ищет следы последнего мамонта. Отправляясь в путь, он понимает, что и он, и его спутники могут навсегда остаться среди бесконечных северных снегов.

Самые красивые корабли — Юрий Рытхэу $
Это сборник, включающий в себя 2 повести. Автор рассказывает о жизни 3-х поколений одной семьи, на ее примере знакомя читателя с историей и традициями чукотских племен. Описывая героев в сложнейшее для страны время: война, революция, он показывает, как постепенно меняется их жизнь.

На край света — Владимир Кедров •
В 17 веке несколько смельчаков прошли по проливу, отделяющему Азию от Америки, доказав существование Северного пути. Их героический поход, борьбу со льдами и суровыми условиями, преодоление трудностей и ежеминутный риск описывает автор романа \»На край света\».

Гуд бай, Арктика!.. — Марина Москвина •
Небольшая шхуна отправилась в труднейшее 3-х недельное плавание к острову Шпицберген с учеными, художниками и писателями на борту. Экологическая экспедиция. По пути они встречали редких животных, птиц, наблюдали за жизнью ледников, видели северное сияние и хрустальную радугу.

«Фрам» в Полярном море — Фритьоф Нансен •
Нансен подробно рассказывает о знаменитом дрейфе своего корабля и санном походе к Северному полюсу. Это откровенный рассказ о мужественных героях, готовых жертвовать собой, и людях, теряющих человеческое обличье, стараясь любой ценой выжить в тяжелейших условиях Севера.

Остаюсь на зимовку — Эрик Кудусов $
По совету врачей автор меняет работу. Он едет в сибирскую тайгу промысловым охотником и ведет дневник, где записывает свои наблюдения за животными, рассказывает о сказочной природе и трудностях, с которыми сталкиваются охотники, делится профессиональными секретами.

На юг, к Земле Франца-Иосифа! — Валериан Альбанов •
Валериан Альбанов — участник экспедиции Г. Брусилова, покинувший скованную льдами шхуну, дрейфующую уже более полутора лет, чтобы дойти до Земли Святого Иосифа. В книге повествуется об их тяжелейшем переходе, во время которого погибли и пропали почти все его товарищи.

Таймыр — край мой северный — Н. Н. Урванцев
Автор книги — советский исследователь Крайнего Севера, всю жизнь изучавший геологию Таймыра. Целью его геолого-разведочных экспедиций был поиск полезных ископаемых в этом малоизученном районе. Эти экспедиции, сопровождаемые невероятными трудностями, описываются в этой книге.

Насельники с Вороньей реки — Михаил Кречмар •
Жизнь на севере, людские судьбы, радости, заботы, огорчения описаны без приукрашивания или очернения действительности. Идет настоящая борьба за выживание, обнажая инстинкты и чутье зверя. Только тут приходит понимание истины и уходит то, что привнесла цивилизация.С викингами на Свальбард — Мария Семенова •
Увлекательное повествование о жизни и путешествиях норманов мужественных и жестоких воинов. Книга написана с использованием редких архивных материалов. Вымысел и динамический сюжет в ней сочетаются с исторической точностью, развеивая некоторые мифы о жизни этого народа.

Сибирская книга — Михаил Кречмар $
Исторический труд, повествующий о покорении Сибири. Военные походы, подвиги и измены, тяжелейшие экспедиции по промерзшему безмолвному снегу и горам Юга Сибири, их открытия, кораблекрушения, строительство и мужественные люди, которые идут только вперед.

«Этапы большого пути». Воспоминания о академике Е. К. Федорове — Ю. Барабанщиков •
Библиографическая книга о Е. К. Федорове, составленная по воспоминаниям его дочери и людей, работавших вместе с ним. В книге приведены дневники академика, дополняющие его образ и позволяющие читателю составить свое представление об этом великом человеке.

Корабельные новости — Энни Прул
Переживая из-за развода и неудач в карьере, журналист решает вернуться на землю предков — о Ньюфаундлен. Там он знакомится с трагикомичной историей своего рода, полной семейных тайн и страшных знамений. Встретившись с демонами прошлого, он сможет понять, как ценно то, что есть у него сейчас.

Последний год — Михаил Зуев-Ордынец
Историко-приключенческий роман, рассказывающий о событиях, происходящих на Аляске после продажи ее американцам. Теперь русские люди и индейцы, считающие этот северный край родным домом, столкнутся с множеством испытаний, связанных с прибытием сюда любителей легкой наживы.

Не кричи, волки! — Фарли Моуэт
Резко сокращается численность карибу в тундре. В чем причина? Волки? Молодого ученого отправляют в тундру для изучения этого вопроса. Скоро он остается без связи и может рассчитывать на себя и помощь местного населения, которое поможет ему понять природу волков и найти настоящих виновников гибели оленей.

Бродяги Севера. Гризли. Казан. В дебрях Севера — Джейм Оливер Кервуд •
Книга, написанная страстным любителем природы и знатоком жизни обитателей глухих канадских лесов — Джеймсом Кервудом. Суровый северный край, почти не тронутая человеком природа, дикие животные и птицы становятся героями его романов и повестей.

Смилла и ее чувство снега — Питер Хёг $
Роман о необычной девушке, которая очень любит снег, и ее расследовании смерти сына соседки-алкоголички. Исайя боялся высоты, а умер, сорвавшись с крыши. Это кажется ей подозрительным. Она выясняет, что ребенка часто обследовали в больнице, а все результаты анализов засекречены.

Архипелаг исчезающих островов — Леонид Платов
Благодаря учителю географии 2 друга сначала заинтересовались, а потом просто заболели Севером. Мальчишки с непростой судьбой мечтали отправиться в плавание и открыть острова, про которые им рассказывал Петр Арианович. Их еще не было на карте, но они верили, что учитель не ошибся.

Путь на Грумант — К. Бадигин
18 век. Четыре отважных морехода, занимающихся моржовым промыслом, остаются на вынужденной 6-тилетней зимовке на острове в Студеном море, который никак не приспособлен для обитания. Им приходится, преодолевая множество трудностей, бороться за свои жизни, почти не надеясь на спасение.

Загадочный Туле — Жан Малори $
Автор описывает жизнь, верования, традиции, занятия эскимосов Тулы (одного из удаленных районов Гренландии). Современная цивилизация мало повлияла на них, что позволило исследователю увидеть их самобытность. Без внимания не остается природа и животный мир острова.

Следы на снегу — Фарли Моуэт $
Сборник, включающий новеллы Моуэта Фарли и дневниковые записи Кирна, путешествовавшего по Канаде в 18 веке, обработанные и опубликованные Фарли. Его главными героями стали инуитские и индейские племена, трудная жизнь которых с приходом колонизаторов стала невыносимой.

Как Ворон луну украл — Гарт Стайн •
Несколько лет назад Джемма потеряла сына: он утонул, катаясь на лодке, на Аляске. Она так и не смирилась с его смертью. Однажды женщина отправляется в те места снова, уверенная, что душа Бобби удерживается злыми духами племени тлинкитов, чтобы помочь ей обрести покой.

На берегах Мечигмена — Виталий Давыдов $
Хотите отправиться в Долину гейзеров и побывать на холодных Командорских островах, познакомиться с китобоями с Чукотки, увидеть вулканы и почувствовать на себе силу землетрясения? Тогда откройте книгу художника В. Давыдова и отправляйтесь в интереснейшее путешествие.

Острова, затерянные во льдах — В. К. Орлов
Отдаленные острова, где В. Орлов несколько раз оставался на зимовки, их четвероногие обитатели и птицы, обитатели холодных вод… Это современная Арктика, в которой прочно обосновались люди и которая, по мнению автора, нуждается в бережном отношении и защите.

След голубого песца — Георгий Суфтин
Книга советского писателя, который долго прожил среди ненецких племен в Заполярье и на Югорском Шаре, знал уклад их жизни, обряды и традиции. Она рассказывает о трудной жизни ненцев до революции и тех изменениях, которые произошли на севере после свержения царизма.

Как Алёшка жил на севере — Анатолий Членов
Пятилетний Алешка живет с родителями в Арктике. Его самый лучший друг огромный пес по кличке Пират, который однажды спас ему жизнь. Алеша собирает морошку и птичьи яйца, и ездит на собаках и любуется северным сиянием, а однажды в тундре находит олененка-сироту.

6 903

Пять историй о российском севере

Когда я летал домой, наш самолет часто сбивался с курса и был вынужден сажаться в другом сибирском городе. Это снова случилось в последнюю мою поездку. За час до запланированного приземления в норильском аэропорту Алыкель, наш капитан объявил, что самолет приземлится южнее, в Нижневартовске. Я был не против: задержка всего на час. Аэропорт был чистым и новым. В начале нулевых моему знакомому пришлось провести два дня в старом военном аэропорту Радужный, где залы прибытия и отправления были в одном и том же разваливающемся деревянном здании. Я не знаю, существует ли еще этот аэродром, но даже если нет, на пути в Норильск и так достаточно приключений.

В середине прошлого века Норильск был известен как «город силачей». Вы бы не смогли туда приехать, если бы вас специально не пригласили, как суровых и бесстрашных рабочих, с гордостью называемых «строителями коммунизма». Помимо космоса, крайний Север был для советских людей последним неизведанным пространством. Посетить его стало мечтой многих детей 1960-х — в том числе тех двоих, которым было суждено стать моими родителями. Но не одна лишь романтика привела русских людей в субарктику.

Их сюда манили три вещи, благодаря которым даже негостеприимные природные условия становились терпимыми: жилищные субсидии, щедрые вознаграждения за тяжелый труд и изобилие поставляемых товаров. Благодаря высоким северным зарплатам шахтеры могли себе позволить каждые выходные прилетать в Москву, если хотели. Мои родители расплываются в улыбке, когда вспоминают, как местные магазины полнились сгущенкой, в то время как в остальном Союзе с трудом можно было найти пачку маргарина.

     
На сегодняшний день Норильск по состоянию окружающей среды — второй с конца на планете. Из-за высокой концентрации меди и других веществ в атмосфере двумстам тысячам жителей приходится терпеть черные токсичные облака. Прибавьте к этому постоянный ледяной ветер и зиму, длящуюся почти десять месяцев в году. Трудно представить себе худшее для жизни место.

Когда самолет начинает спускаться, я с нетерпением смотрю на знакомую тундру под нами, купающуюся в свете холодного солнца. Дальше за тундрой — плато Путорана, изумрудно-зеленый простор, через который бежит миллион сверкающих ручейков. Выглядит оно как старое зеркало, покрытое мхом. Через нее течет река Енисей, разделяющая Сибирь на Западную и Восточную. Норильск располагается в бескрайней долине, рядом с местом, где Енисей впадает в Северный Ледовитый океан.

В два единственных теплых месяца в году в городах Сибири стоит настоящее северное лето. Оно недолгое, но жаркое — температура поднимается почти до 30 градусов. Местные выходят на каяках в бурные потоки реки Хараелах. Они наполняют корзины горько-сладкой оранжевой морошкой и загорают в обветшалых лагерях отдыха своих работодателей. Это, конечно, если они не поехали на «большую землю» — так жители Норильска называют любой город дальше к югу, до которого можно добраться только самолетом.

Я прилетаю в дом своего детства в середине ноября. Время я выбрал идеально. Прошла ранняя осень с её слякотью, когда месиво из грязного снега и луж от дождя убивает любые новые ботинки, которые вы решили по глупости надеть. И Норильск не погрузится в трехмесячную полярную ночь до конца месяца. В аэропорту «Алыкель» ветрено, но в самом городе от ветра защищают здания. Температура минус сорок, но воздух сухой, так что этот мороз перенести легче, чем влажные минус десять в Москве. Я прикрываю лицо перчаткой и бегу искать таксиста, чтобы с ним поторговаться.

Пока двигатель греется, мы болтаем о медленном интернете и заоблачных ценах товаров. Я выглядываю в окно на старые рельсы, положенные в шестидесятых и уже погнувшиеся от холода, на примитивные снежные баррикады, разработанные инженером Поповым — заключенным здешнего лагеря, одного из самых северных в сталинской России. С тех пор, как он их изобрел, прошло 60 лет, но никто не подумал о том, как получше защищать дороги от снега.

     
Мы проезжаем мимо города-спутника Кайеркана (в переводе — Запретное место или Долина смерти), оставив позади Надеждинский металлургический завод. Слово «Надежда» над входом перечеркнуто — образ весьма уместный.

Через сорок минут такси приезжает в Норильск. Первое, что я вижу — ряды панельных домов, покрашенные в пастельные цвета. Это сделано для того, чтобы уберечь жителей от «цветовой слепоты» — отсутствия всякого цвета в серую зиму. По Ленинскому проспекту мы едем от площади Металлургов до Октябрьской площади, где каменный Ленин приветствует рабочих, возвращающихся домой из промзоны. Всю историю советского градостроительства можно пронаблюдать вдоль этого двухкилометрового отрезка. Мы действительно путешествуем назад во времени: панельные монстры семидесятых уступают место хрущевским пятиэтажкам, а они, в свою очередь — сталинским зданиям.

По сравнению с ними первые здания «нового» Норильска похожи на шедевры классицизма. Особенно это заметно на любовно опекаемой властями Гвардейской площади, чем-то напоминающей Санкт-Петербург. Рядом с площадью стоит огромный «Норильскпроект» — многозадачный институт, занимающийся технологиями металлургии. Черно-оранжевое табло «Норильскпроекта», отображающее время и температуру — визитная карточка города. Оранжевые цифры «-50С/14:32» сияют сквозь полярный мороз.

Другой символ города — немного дальше, за Долгим озером, прямо напротив моей старой школы — берет начало в жуткой истории зарождения Норильска. У подножия горы Шмидтиха стоят ряды простых деревянных крестов и маленькая часовенка. Под черными шлаковыми грудами лежат кости тысяч заключенных НориЛАГа, полярного лагеря. Брошенные под метрами льда, трупы так и не разложились. Это место до сих пор зовут Голгофой.

В Норильске трудно отделить мифы от реальности. Старожилы говорят, что в 60-х в городе был яхт-клуб. В 70-х стада оленей из тайги скакали по Ленинскому проспекту. Примерно в то время известный натуралист держал у себя в квартире белого медвежонка-сироту Айку и жил с ней целый год. В Норильске строили теплицы и выращивали овощи. В Норильске советский архитектор Шипков планировал построить огромный стеклянный купол и выращивать за полярным кругом кедры.

     
Некоторые мифы Норильска — правда. Иногда, когда школьный двор засыпало снегом, мне приходилось влезать в класс через окно. Мы копали под сугробами специальные туннели. В феврале мы плавали в Долгом озере. Через него проходят городские трубы отопления, и вода согревается до приятных 15 градусов. Мы использовали ограждения Попова как плоты. А летом во время бурь можно поймать ветер: встаешь спиной к буре, разбегаешься и прыгаешь со здания в снег с пяти-семи метров. Бейс-джампинг по-полярному.

Люди в Норильске честные и добры друг к другу, как часто бывает с жителями Севера. Так легче жить. В Норильске незнакомые люди часто переходят дорогу, держась за руки. По-другому никак — ветер и правда настолько сильный.

Последний раз я ощутил эту силу коллективизма в свой последний год перед уездом из Норильска. Тогда уже несколько дней город терроризировала Черная метель. Ветер достигал сорока метров в секунду. Дальше собственного носа нельзя было ничего увидеть. Дороги занесло снегом. В магазинах кончился йогурт Danon, и мы перешли на очищающую диету из кисломолочных продуктов местного молокозавода. Лучше всего я помню последний день метели.

У нас жили друзья из близлежащего Талнаха. Они не могли добраться домой: пурга была слишком сильной, и автобусы из города не ходили. Но в тот день дороги должны были снова открыться. Наши друзья собрали сумки, и я проводил их до автовокзала. Ветер утих. Дети снова вышли на заснеженные улицы: санки, игра в снежки, снеговики. Но на автовокзале все еще не было электричества, так что мы искали их автобус в темноте, среди шумной толпы. Примерно через час ожидания откуда-то появилась гитара, и мы запели.

Когда мы пели, у меня перед глазами, как в кино, пролетела вся жизнь. Вот мы катаемся на коньках в заброшенных фабриках. Вот жарим шашлыки в минус сорок. Вот мой друг расплавил свои кроссовки, заснув с ногами на батарее. Вот мы едем на автобусе на складские рейвы в Талнахе. А вот мама тащит меня в школу в первый класс, а над нами горит северное сияние, и в уголке неба сверкает Венера.

Все мои друзья, уехавшие отсюда, мечтают вернуться — туда, где они пинали в лицо комки хрустящего снега, а дома жужжали от газовых ламп и воющего ветра. Но я знал, что как бы я ни любил этот город, пришло время двигаться дальше.

Текст: Ян Евтушенко
Фотографии: Елена Чернишева