Рассказ мопассана: читать онлайн произведения на РуСтих
Ги де Мопассан — Ожерелье: читать рассказ, текст полностью онлайн
Это была одна из тех изящных и очаровательных девушек, которые, словно по иронии судьбы, рождаются иногда в чиновничьих семействах. У нее не было ни приданого, ни надежд на будущее, никаких шансов на то, чтобы ее узнал, полюбил и сделал своей женой человек состоятельный, из хорошего общества, и она приняла предложение мелкого чиновника министерства народного образования.
Не имея средств на туалеты, она одевалась просто, но чувствовала себя несчастной, как пария, ибо для женщин нет ни касты, ни породы, — красота, грация и обаяние заменяют им права рождения и фамильные привилегии. Свойственный им такт, гибкий ум и вкус — вот единственная иерархия, равняющая дочерей народа с самыми знатными дамами.
Она страдала непрестанно, так как чувствовала себя рожденной для изящной жизни, для самой утонченной роскоши. Она страдала от бедности своего жилья, от убожества голых стен, просиженных стульев, полинявших занавесок.
Все, чего не заметила бы другая женщина того же круга, мучило ее и возмущало.
Один вид маленькой бретонки, которая вела их скромное хозяйство, рождал в ней горькие сожаления и несбыточные мечты. Ей снилась немая тишина приемных, задрапированных восточными тканями, освещенных высокими канделябрами старой бронзы, величественные лакеи в шелковых чулках, дремлющие в мягких креслах от расслабляющей жары калориферов. Ей снились затянутые старинным штофом просторные салоны, где тонкой работы столики уставлены неслыханной цены безделушками, кокетливые раздушенные гостиные, где в пять часов за чаем принимают близких друзей-мужчин, прославленных и блестящих людей, внимание которых льстит каждой женщине.
Когда она садилась обедать за круглый стол, покрытый трехдневной свежести скатертью, напротив мужа, и он, снимая крышку с суповой миски, объявлял радостно: «Ага, суп с капустой! Ничего не может быть лучше!..» — она мечтала о тонких обедах, о сверкающем серебре, о гобеленах, украшающих стены героями древности и сказочными птицами в чаще феерического леса; мечтала об изысканных яствах, подаваемых на тонком фарфоре, о любезностях, которые шепчут на ухо и выслушивают с загадочной улыбкой, трогая вилкой розовое мясо форели или крылышко рябчика.
У нее не было ни туалетов, ни драгоценностей, ровно ничего. А она только это и любила, она чувствовала, что для этого создана. Ей так хотелось нравиться, быть обольстительной и иметь успех в обществе, хотелось, чтобы другие женщины ей завидовали.
Изредка она навещала богатую подругу, с которой они вместе воспитывались в монастыре, и каждый раз, возвращаясь от этой подруги, она так страдала, что клялась не ездить туда больше. Целые дни напролет она плакала от горя, от жалости к себе, от тоски и отчаяния.
Однажды вечером ее муж вернулся домой с торжествующим видом и подал ей большой конверт.
— Вот возьми, — сказал он, — это тебе сюрприз.
Она быстро разорвала конверт и вытащила из него карточку, на которой было напечатано:
«Министр народного образования и г-жа Жорж Рампонно просят г-на и г-жу Луазель пожаловать на вечер в министерство, в понедельник 18 января».
Вместо того чтобы прийти в восторг, как ожидал ее муж, она с досадой швырнула приглашение на стол.
— На что оно мне, скажи, пожалуйста?
— Как же так, дорогая, я думал, ты будешь очень довольна. Ты нигде не бываешь, и это прекрасный случай, прекрасный. Я с большим трудом достал приглашение. Всем хочется туда попасть, а приглашают далеко не всех, мелким чиновникам не очень-то дают билеты. Ты там увидишь все высшее чиновничество.
Она сердито посмотрела на мужа и сказала с раздражением:
— В чем же я туда поеду? Мне надеть нечего!
Ему это в голову не приходило; он пробормотал:
— Да в том платье, что ты надеваешь в театр. Оно, по-моему, очень хорошее.
Тут он увидел, что жена плачет, и замолчал, растерянный и огорченный. Две крупные слезы медленно катились по ее щекам к уголкам рта. Он произнес, заикаясь:
— Что с тобой? Что?
Сделав над собой усилие, она подавила горе и ответила спокойным голосом, вытирая мокрые щеки:
— Ничего. Только у меня нет туалета, и, значит, я не могу ехать на этот вечер. Отдай свой билет кому-нибудь из сослуживцев, у кого жена одевается лучше меня.
В отчаянии он начал уговаривать ее:
— Послушай, Матильда. Сколько это будет стоить — приличное платье, такое, чтобы можно было надеть и в другой раз, что-нибудь совсем простое?
Она помолчала с минуту, мысленно подсчитывая расходы и соображая, сколько можно попросить, чтобы экономный супруг не ахнул в испуге и не отказал ей наотрез.
Наконец она ответила с запинкой:
— Точно не знаю, но, по-моему, четырехсот франков мне хватило бы.
Он слегка побледнел: как раз такая сумма была отложена у него на покупку ружья, чтобы ездить летом на охоту в окрестности Нантера с компанией приятелей, которые каждое воскресенье отправлялись туда стрелять жаворонков.
Однако он ответил:
— Хорошо. Я тебе дам четыреста франков. Только постарайся, чтобы платье было нарядное.
Приближался день бала, а госпожа Луазель не находила себе места, грустила, беспокоилась, хотя платье было уже готово. Как-то вечером муж заметил ей:
— Послушай, что с тобой? Ты все эти дни какая-то странная.
Она ответила:
— Мне досадно, что у меня ничего нет, ни одной вещицы, ни одного камня, нечем оживить платье. У меня будет жалкий вид. Лучше уж совсем не ездить на этот вечер.
Он возразил:
— Ты приколешь живые цветы. Зимой это считается даже элегантным. А за десять франков можно купить две — три великолепные розы.
Она не сдавалась.
— Нет, не хочу… это такое унижение — выглядеть нищенкой среди богатых женщин.
Но тут муж нашелся:
— Какая же ты дурочка! Поезжай к твоей приятельнице, госпоже Форестье, и попроси, чтобы она одолжила тебе что-нибудь из драгоценностей. Для этого ты с ней достаточно близка.
Она вскрикнула от радости:
— Верно! Я об этом не подумала.
На следующий день она отправилась к г-же Форестье и рассказала ей свое горе.
Та подошла к зеркальному шкафу, достала большую шкатулку, принесла ее, открыла и сказала г-же Луазель:
— Выбирай, дорогая.
Она видела сначала браслеты, потом жемчуга, потом золотой с камнями крест чудесной венецианской работы.
Она примеряла драгоценности перед зеркалом, колебалась, не в силах расстаться с ними, отдать их обратно. И все спрашивала:
— У тебя больше ничего нет?
— Конечно, есть. Поищи. Я же не знаю, что тебе может понравиться.
Вдруг ей попалось великолепное бриллиантовое ожерелье в черном атласном футляре, и сердце ее забилось от безумного желания. Она схватила его дрожащими руками, примерила прямо на платье с высоким воротом и замерла перед зеркалом в восхищении. Потом спросила нерешительно и боязливо:
— Можешь ты мне дать вот это, только это?
— Ну, конечно, могу.
Г-жа Луазель бросилась на шею подруге, горячо ее поцеловала и убежала со своим сокровищем.
Настал день бала. Г-жа Луазель имела большой успех. Изящная, грациозная, веселая, словно опьяневшая от радости, она была красивее всех. Все мужчины на нее смотрели, спрашивали, кто она такая, добивались чести быть ей представленными. Чиновники особых поручений желали вальсировать только с ней. Сам министр ее заметил.
Она танцевала с увлечением, со страстью, теряя голову от радости, не думая ни о чем, упиваясь триумфом своей красоты, фимиамом успеха, окутанная, словно облаком счастья, всем этим поклонением, всеми желаниями, пробужденными ею, торжествуя полную победу, всегда сладостную для женского сердца.
Они ушли только в четыре часа утра. Муж с полуночи дремал в маленьком, почти пустом салоне в обществе трех других чиновников, жены которых очень веселились.
Он набросил ей на плечи накидку, скромное будничное одеяние, убожество которого не вязалось с изяществом бального туалета. Она это чувствовала, и ей хотелось убежать, чтобы ее не заметили другие женщины, кутавшие плечи в пышные меха.
Луазель удержал ее:
— Да погоди же. Ты простудишься на улице. Я поищу фиакр.
Не слушая его, она бежала вниз по лестнице. На улице фиакра поблизости не оказалось, и они отправились на поиски, окликая всех извозчиков, проезжавших поодаль.
Они спустились к реке, прозябнув и уже ни на что не надеясь.
Наконец на набережной им повстречался дряхлый экипаж ночного извозчика, какие в Париже показываются только ночью, словно среди дня они стыдятся своего убожества.
Он привез их домой, на улицу Мартир, и они молча поднялись к себе. Для нее все было кончено. А он думал о том, что к десяти часам ему надо быть в министерстве.
Она снимала накидку перед зеркалом, чтобы еще раз увидеть себя во всем блеске. И вдруг вскрикнула. Ожерелья не было у нее на шее.
Муж, уже полураздетый, спросил:
— Что с тобой такое?
— Со мной… у меня… у меня пропало ожерелье госпожи Форестье.
Он растерянно вскочил с места:
— Как!.. Что такое? Не может быть!
Они стали искать в складках платья, в складках накидки, в карманах, везде. И ничего не нашли. Он спросил:
— Ты помнишь, что оно у тебя было, когда мы уходили с бала?
— Да, я его трогала в вестибюле министерства.
— Но если б ты его потеряла на улице, мы бы услышали, как оно упало. Значит, оно в фиакре.
— Да. Скорее всего. Ты запомнил номер?
— Нет. А ты тоже не посмотрела?
— Нет.
Они долго смотрели друг на друга, убитые горем. Потом Луазель оделся.
— Пойду, — сказал он, — проделаю весь путь, который мы прошли пешком, посмотрю, не найдется ли ожерелье.
И он вышел. Она так и осталась в бальном платье, не зажигая огня, не в силах лечь, так и застыла на месте, словно мертвая.
Муж вернулся к семи часам утра. Он ничего не нашел.
Затем он побывал в полицейской префектуре, в редакциях газет, где дал объявление о пропаже, на извозчичьих стоянках — словом, всюду, куда его толкала надежда.
Она ждала весь день, все в том же отупении от страшного несчастья, которое над ними стряслось.
Луазель вернулся вечером, бледный, осунувшийся; ему не удалось ничего узнать.
— Напиши своей приятельнице, — сказал он, — что ты сломала замочек и отдала его исправить. Этим мы выиграем время, чтобы как-нибудь извернуться.
Она написала письмо под его диктовку.
К концу недели они потеряли всякую надежду, и Луазель, постаревший лет на пять, объявил:
— Надо возместить эту потерю.
На следующий день, захватив с собой футляр, они отправились к ювелиру, фамилия которого стояла на крышке. Тот порылся в книгах:
— Это ожерелье, сударыня, куплено не у меня; я продал только футляр.
Тогда они стали ходить от ювелира к ювелиру, в поисках точно такого же ожерелья, припоминая, какое оно было, советуясь друг с другом, оба еле живые от горя и тревоги.
В одном магазине Пале-Рояля они нашли колье, которое им показалось точь-в-точь таким, какое они искали. Оно стоило сорок тысяч франков. Им его уступили за тридцать шесть тысяч.
Они попросили ювелира не продавать это ожерелье в течение трех дней и поставили условием, что его примут обратно за тридцать четыре тысячи франков, если первое ожерелье будет найдено до конца февраля.
У Луазеля было восемнадцать тысяч франков, которые оставил ему отец.- Остальные он решил занять.
И он стал занимать деньги, выпрашивая тысячу франков у одного, пятьсот у другого, сто франков здесь, пятьдесят франков там.
Он давал расписки, брал на себя разорительные обязательства, познакомился с ростовщиками, со всякого рода заимодавцами. Он закабалился до конца жизни, ставил свою подпись на векселях, не зная даже, сумеет ли выпутаться, и, подавленный грядущими заботами, черной нуждой, которая надвигалась на него, перспективой материальных лишений и нравственных мук, он поехал за новым ожерельем и выложил торговцу на прилавок тридцать шесть тысяч.
Когда г-жа Луазель отнесла ожерелье г-же Форестье, та сказала ей недовольным тоном:
— Что же ты держала его так долго, оно могло понадобиться мне.
Она даже не раскрыла футляра, чего так боялась ее подруга. Что она подумала бы, что сказала бы, если бы заметила подмену?
Может быть, сочла бы ее за воровку?
Г-жа Луазель узнала страшную жизнь бедняков. Впрочем, она сразу же героически примирилась со своей судьбой. Нужно выплатить этот ужасный долг. И она его выплатит. Рассчитали прислугу, переменили квартиру — наняли мансарду под самой крышей.
Она узнала тяжелый домашний труд, ненавистную кухонную возню. Она мыла посуду, ломая розовые ногти о жирные горшки и кастрюли. Она стирала белье, рубашки, полотенца и развешивала их на веревке; каждое утро выносила на улицу сор, таскала воду, останавливаясь передохнуть на каждой площадке. Одетая как женщина из простонародья, с корзинкой на руке, она ходила по лавкам — в булочную, в мясную, в овощную, торговалась, бранилась с лавочниками, отстаивала каждое су из своих нищенских средств.
Каждый месяц надо было платить по одним векселям, возобновлять другие, выпрашивать отсрочку по третьим. Муж работал вечерами, подводя баланс для одного коммерсанта, а иногда не спал ночей, переписывая рукописи по пяти су за страницу.
Такая жизнь продолжалась десять лет. Через десять лет они все выплатили, решительно все, даже грабительский рост, даже накопившиеся сложные проценты. Г-жа Луазель сильно постарела. Она стала шире в плечах, жестче, грубее, стала такою, какими бывают хозяйки в бедных семьях.
Она ходила растрепанная, в съехавшей на сторону юбке, с красными руками, говорила громким голосом, сама мыла полы горячей водой. Но иногда, в те часы, когда муж бывал на службе, она садилась к окну и вспоминала тот бал, тот вечер, когда она имела такой успех и была так обворожительна.
Что было бы, если бы она не потеряла ожерелья? Кто знает? Кто знает? Как изменчива и капризна жизнь! Как мало нужно для того, чтобы спасти или погубить человека.
Как-то в воскресенье, выйдя прогуляться по Елисейским Полям, чтобы отдохнуть от трудов целой недели, она вдруг увидела женщину, которая вела за руку ребенка. Это была г-жа Форестье, все такая же молодая, такая же красивая, такая же очаровательная.
Г-жа Луазель взволновалась. Заговорить с ней? Ну конечно. Теперь, когда она выплатила долг, можно все рассказать. Почему бы нет.
Она подошла ближе.
— Здравствуй, Жанна.
— Но… сударыня… я не знаю… Вы, верно, ошиблись.
— Нет. Я Матильда Луазель.
Ее приятельница ахнула:
— Бедная моя Матильда, как ты изменилась!
— Да, мне пришлось пережить трудное время, с тех пор как мы с тобой расстались.
Я много видела нужды… и все из-за тебя!
— Из-за меня? Каким образом?
— Помнишь то бриллиантовое ожерелье, что ты дала мне надеть на бал в министерстве?
— Помню. Ну и что же?
— Так вот, я его потеряла.
— Как! Ты же мне вернула его.
— Я вернула другое, точно такое же. И целых десять лет мы за него выплачивали долг. Ты понимаешь, как нам трудно пришлось, у нас ничего не было. Теперь с этим покончено. И сказать нельзя, до чего я этому рада.
Г-жа Форестье остановилась как вкопанная.
— Ты говоришь, вы купили новое ожерелье взамен моего?
— Да. А ты так ничего и не заметила? Они были очень похожи.
И она улыбнулась торжествующе и простодушно. Г-жа Форестье в волнении схватила ее за руки.
— О бедная моя Матильда! Ведь мои бриллианты были фальшивые! Они стоили самое большее пятьсот франков.
Ги де Мопассан — Исповедь: читать рассказ, текст полностью онлайн
Весь Везье ле Ретель принимал участие в траурной процессии и погребении г-на Бадон-Лерменсе, а слова, которыми представитель префектуры закончил свою речь, сохранились в памяти у всех:
— Одним честным человеком стало меньше!
Да, он был честным, порядочным человеком во всех подлежащих общественной оценке событиях своей жизни, был образцом порядочности во всех своих речах и поступках, в осанке, в походке, даже в манере подстригать бороду и в фасоне шляп.
Всегда слова его несли людям поучение, всегда его милостыня нищему сопровождалась советом, всегда протягивал он руку таким жестом, как будто давал благословение.
Он оставил двоих детей: сына и дочь; сын был генеральный советник, а дочь, выйдя замуж за нотариуса г-на Пуарель де ля Вульт, занимала в Везье видное положение.
Они не могли утешиться после смерти отца, так как оба искренне его любили.
Тотчас же после похорон сын, дочь и зять вернулись в дом покойного и, запершись втроем, распечатали завещание, которое они должны были вскрыть без свидетелей и лишь после того, как гроб будет опущен в землю. Эта воля усопшего была указана в особой приписке на конверте.
В качестве нотариуса, привычного к такого рода операциям, г-н Пуарель де ля Вульт разорвал конверт и, поправив на носу очки, начал читать своим тусклым голосом, точно и созданным для чтения документов:
«Дети мои, дорогие мои дети, я не мог бы спать спокойно вечным сном, если бы, сойдя в могилу, не исповедался вам в преступлении, всю жизнь терзавшем мою совесть.
Да, я совершил преступление, ужасное, отвратительное преступление.
Мне тогда было двадцать шесть лет, я впервые выступал на поприще адвоката в Париже и жил той жизнью, какой живут все молодые люди, которые, приехав из провинции, оседают в столице, где у них нет ни знакомых, ни друзей, ни родных.
Я взял себе любовницу. Многие приходят в негодование от одного этого слова «любовница», но ведь бывают такие люди, которые не могут жить одни. Я принадлежу к их числу. Одиночество переполняет меня страшной тоской, — одиночество в квартире, у камина, вечером. Мне кажется тогда, что я один на свете, чудовищно одинок, но окружен какими-то неопределенными опасностями, чем-то неведомым, но ужасным; мой сосед за стеною, сосед, которого я не знаю, как будто находится так же далеко от меня, как далеки звезды, которые я вижу из окна. Мною овладевает какая-то лихорадка, лихорадка нетерпения и страха; самое безмолвие стен пугает меня. Так глубоко и так печально это безмолвие комнаты, в которой живешь один.
Это не просто безмолвие, окружающее тело, — но безмолвие, окружающее душу, и при каждом потрескивании мебели вздрагиваешь до глубины сердца, потому что в этом мрачном жилище не ждешь никакого звука.
Сколько раз, раздраженный, напуганный этой молчаливой неподвижностью, я начинал говорить, произносить слова, без связи, без смысла, только для того, чтобы произвести шум. Но тогда самый мой голос казался мне таким странным, что я страшился и его. Говорить одному в пустом доме! Что может быть ужаснее? Голос кажется чужим, незнакомым, говорит он без причины, ни к кому не обращаясь, в пустом пространстве, где ничье ухо не внемлет ему, потому что слова, которые выйдут из твоих уст, тебе самому известны раньше, чем они вторгнутся в одиночество твоей комнаты. Мрачно звучат они среди глубокого молчания и кажутся лишь отзвуком, странным эхом слов, тихо произнесенных мыслью.
Я взял себе в любовницы молодую девушку, одну из тех девушек, которые живут в Париже на свой заработок, такой скудный, что не могут им прокормиться.
Она была кроткая, добрая, простая; родители ее жили в Пуасси. Время от времени она ездила к ним на несколько дней.
Целый год я жил с нею довольно спокойно, твердо решив покинуть ее, как только встречу молодую девицу, которая мне понравится настолько, что я на ней женюсь. А своей подруге я намеревался оставить небольшую ренту, так как в нашем обществе принято, чтобы любовь женщины оплачивалась деньгами, если женщина бедна, и подарками, если она богата.
Но вот однажды она объявила мне, что беременна. Я был поражен и сразу, в одно мгновение, осознал полное крушение своей жизни. Я увидел ту цепь, которую мне придется влачить до самой смерти, всегда, повсюду, в моей будущей семье и в дни старости: цепь — женщину, связанную с моей жизнью ребенком, цепь — ребенка, которого придется воспитывать, беречь, опекать, все время скрываясь от него и скрывая его от света. Эта весть привела мой ум в полное замешательство, и я почувствовал, что в моем сердце, в глубине души моей скрыто преступное желание, желание смутное, но готовое выглянуть на свет, подобно человеку, который притаился за занавесью и ждет лишь знака, чтобы показаться! Что, если бы произошел какой-нибудь несчастный случай? Сколько таких маленьких существ погибает, еще не родившись!
О, я не желал смерти моей любовницы! Бедная девушка, я искренне любил ее.
Но, может быть, я желал, чтобы умер ребенок раньше, чем я увижу его?
Он родился. В моей небольшой холостяцкой квартирке появилась семья, побочная семья с ребенком, а это ужасно. Он был, как все дети. Я совсем не любил его. Дело в том, что отцы начинают любить лишь позднее. У них совсем нет инстинктивной и пылкой нежности, свойственной матерям; любовь к ребенку пробуждается у них постепенно, душу их привязывают те узы, которые изо дня в день закрепляет близость между существами, живущими совместно.
Прошел еще год; я стал убегать из своей квартиры, — она сделалась слишком мала, и повсюду там валялись тряпки, пеленки, чулки длиной с перчатку, множество всевозможных вещей, брошенных на стуле, на ручке кресла, повсюду. Но, главное, я убегал для того, чтобы не слышать, как он кричит: а кричал он по всякому поводу — и когда его пеленали, и когда его купали, и когда его трогали, и когда его укладывали в колыбель, и когда его подымали, — словом, беспрестанно.
У меня завелись кое-какие знакомства, и в одной гостиной я встретил ту, которая стала впоследствии вашей матерью.
Я в нее влюбился, во мне пробудилось желание жениться на ней. Я стал за нею ухаживать, сделал предложение, и оно было принято.
Но тут я оказался в западне. Надо было либо скрыть, что у меня ребенок, и жениться на девушке, которую я обожал, либо сказать всю правду и отказаться от нее, от счастья, от будущности, от всего, потому что ее родители, люди строгих правил и очень щепетильные, не выдали бы ее за меня, если бы им все стало известно.
Я прожил месяц в страшной тоске и жестоких моральных страданиях: целый месяц тысячи ужасных мыслей навязчиво осаждали меня; и я чувствовал, как нарастает во мне ненависть к моему сыну, к этому кричащему, живому кусочку мяса, который встал мне поперек дороги, разрушил мою жизнь, осудил меня на существование, лишенное надежд, лишенное того неопределенного радостного ожидания, которое составляет всю прелесть молодости.
Но вот заболевает мать моей подруги, и я остаюсь с ребенком один.
Был декабрь месяц. Стояли жестокие холода. Что за ночь! Моя любовница только что уехала.
Одиноко пообедав в тесной столовой, я тихо вошел в ту комнату, где спал ребенок.
Я сел в кресло у камина. Ветер, сухой ледяной ветер, свистел, выл, сотрясая окна, а сквозь стекло я видел звезды, сверкавшие тем ярким блеском, какой у них бывает в морозные ночи.
Тогда в мое сознание снова проникла та назойливая мысль, которая не оставляла меня в покое целый месяц. Стоило мне посидеть неподвижно, задуматься, как она низвергалась на меня, впивалась и начинала меня грызть. Она грызла меня, как грызет ум человека навязчивая идея, как язва рака разъедает его тело. Она как будто пробиралась в мой мозг, в мое сердце, во всю мою плоть и пожирала меня, как зверь. Я хотел ее прогнать, оттолкнуть от себя, раскрыть свою душу для иных мыслей, для надежд, как раскрывают окно навстречу свежему утреннему ветру, чтобы прогнать затхлый ночной воздух; однако я не мог избавиться от этой мысли ни на один миг. Не знаю, как описать мое мучение. Оно терзало мне душу, и я со страшной болью, настоящей физической и моральной болью, ощущал каждый удар его когтей.
Жизнь моя кончена! Как выйти мне из этого положения? Как отступить или как сознаться?
Ведь я любил ту, которая должна была стать вашей матерью, любил страстной любовью, и непреодолимое препятствие еще сильнее разжигало мою любовь.
Во мне нарастал ужасный гаев, от которого сжималось горло, гнев, граничивший с безумием… с безумием! Да, конечно, в тот вечер я сошел с ума.
Ребенок спал. Я встал и поглядел, как он спит. Это он, этот уродец, этот зародыш, это ничтожество, бесповоротно осуждал меня на несчастье.
Он спал с открытым ртом, закутанный одеялами, в колыбели рядом с моей кроватью, где я не в состоянии был заснуть!
Как я мог сделать то, что сделал? Не знаю! Какая сила подтолкнула меня, какое злое начало овладело мною? О, соблазн преступления подкрался ко мне так, что я и не почувствовал. Помню только, что сердце у меня страшно билось! Оно билось так сильно, что я слышал его стук, словно удары молотка за перегородкой. Я помню только это, только биение моего сердца.
В голове было страшное смятение, сумбур; рассудок и самообладание были парализованы. Я находился в том состоянии растерянности и лихорадочного бреда, когда человек не отдает себе отчета в своих действиях, теряет способность управлять своей волей.
Я осторожно приподнял одеяла, покрывавшие тело моего ребенка, откинул их на край колыбели и увидел, что он лежит совершенно голый. Он не проснулся. Тогда я тихо-тихо подошел к окну и открыл его.
В комнату ворвался, словно убийца, морозный воздух, такой холодный, что я попятился; пламя обеих свечей заколыхалось. Я стоял у окна, не смея оглянуться, не желая видеть того, что происходило за моей спиной, и беспрестанно ощущал, как скользит по моему лбу, по щекам, по рукам струя смертоносного холода, проникая в комнату. Длилось это долго.
Я ни о чем не думал, ничего не соображал. Вдруг раздался слабый кашель, и ужасная дрожь пробежала у меня по телу с ног до головы, дрожь, которая и сейчас еще шевелит мне волосы. Я испуганно захлопнул обе створки окна, обернулся и бросился к колыбели.
Он все еще спал с открытым ртом, совершенно голенький. Я дотронулся до его ног; они совсем заледенели, и я их снова укрыл.
Мое сердце вдруг смягчилось, дрогнуло, наполнилось жалостью, лаской, любовью к этому бедному невинному созданию, которое я хотел убить. Я долго целовал его шелковистые волосики, а затем снова сел у камина.
С недоумением, с ужасом думал я о том, что же такое я сделал, спрашивал себя, откуда налетают подобные душевные бури, когда человек теряет всякое представление о действительности, всякую власть над собой и все творит в каком-то пьяном безумии, не сознавая, что он делает, не зная, куда его несет, как лодку, захваченную ураганом.
Ребенок кашлянул еще раз, и я почувствовал, что сердце у меня разрывается. А вдруг он умрет! Боже мой, боже мой, что тогда будет со мной?
Я встал поглядеть на него и нагнулся над ним со свечой в руке. Услышав, что он дышит ровно, я успокоился, но тут он кашлянул в третий раз; я был потрясен, отшатнулся, словно увидел что-то ужасное, способное перевернуть всю душу, и свеча выпала у меня из рук.
Я поднял ее и, выпрямляясь, заметил, что виски мои покрылись потом, тем горячим и в то же время ледяным потом, какой вызывают душевные страдания и тревога; сквозь кости черепа и кожу как будто просачивается частица тех страшных нравственных мучений и невыразимых терзаний, которые в самом деле жгут, как огонь, и холодят, как лед.
И до самого утра я просидел у колыбели, склонившись над моим сыном, успокаиваясь, когда он спал спокойно, и испытывая пронизывающую адскую боль, когда из его рта вырывался слабый кашель.
Проснулся он с воспаленными глазами, дышал тяжело, и личико было у него страдальческое.
Когда пришла женщина, помогавшая нам по хозяйству, я сразу отправил ее за врачом. Через час он пришел и, осмотрев ребенка, спросил:
— Не простудился ли он?
Я задрожал, как дрожат глубокие старики, и пролепетал:
— Нет, не думаю.
Затем я спросил:
— Что у него? Что-нибудь опасное?
Он ответил:
— Пока еще не знаю. Зайду вечером.
Вечером он пришел снова.
Мой сын провел почти весь день в забытьи, время от времени покашливая. Ночью у него обнаружилось воспаление легких.
Длилось это десять дней. Не могу выразить, какие страдания испытал я в те бесконечные часы, которые отделяют утро от вечера и вечер от утра.
Он умер…
И с той поры… с того мгновения я не прожил спокойно ни часа, да, ни одного часа: на дне души моей шевелилось, как заключенный в ней дикий зверь, воспоминание — жестокое, страшное воспоминание, которое грызет и терзает мозг.
О, если бы я мог сойти с ума!..»
…
Г-н Пуарель де ля Вульт привычным движением передвинул очки на лоб, как делал всякий раз, когда заканчивал чтение какого-нибудь акта, и все три наследника покойного переглянулись, не проронив ни слова, бледные и неподвижные.
Спустя минуту нотариус промолвил:
— Надо уничтожить это.
Дочь и сын наклонили голову в знак согласия. Он зажег свечу, старательно отделил страницы опасной исповеди от страниц имущественных распоряжений, потом поднес их к огню.
Они смотрели, как сгорали белые страницы, от которых скоро осталась только черная кучка пепла. Но так как были еще видны отдельные буквы, белевшие на черном фоне, дочь носком ботинка осторожно раздавила хрупкую корочку пепла и смешала его со старой золой.
Но еще несколько мгновений все трое глядели на эту золу, точно опасаясь, что сожженная тайна вылетит из камина через трубу.
Вспоминая Ги де Мопассана — отца рассказа — Книжный Санта
Илона Дам
«Я всего желал и ничем не наслаждался.» — Эпитафия Ги де Мопассану (написана самим Мопассаном)
Ги де Мопассан был французским писателем 19 -го -го века, известным как мастер жанра коротких рассказов. Он принадлежит к натуралистической школе литературы и изображал человеческую жизнь в красках разочарования и пессимизма.
5 августа -го года исполняется год со дня рождения этой легенды французской литературы.
Давайте все вспомним прекрасную жизнь этого автора и поблагодарим его за его бесценные творения.
Читайте также: Исследуйте французскую литературу, прочитав эти 10 лучших произведений французской классики
Рождение и ранние годы легенды
Анри Рене Альбер Ги де Мопассан родился 5 августа 1850 года. Он был первым сыном Лоры Ле Пуатевен и Гюстав де Мопассан. Он родился в буржуазной семье, но отношения, которые разделяли его родители, были жестокими. Вскоре они развелись, когда Мопассану было 11 лет. Мопассан жил со своей матерью, которая позже настояла на том, чтобы он встретился с Гюставом Флобером, настоящей жемчужиной французской литературы.
Вундеркинд Гюстава Флобера
Гюставу Флоберу суждено было оказать значительное влияние на жизнь и карьеру Мопассана. Именно Флобер взял Мопассана под свою защиту и стал его путеводной звездой во время его дебюта в литературе и журналистике. Оба по воскресеньям после обеда обсуждали прозаический стиль Мопассана, а Флобер помогал ему в его литературных упражнениях.
Это было началом Мопассана-писателя. Флобер однажды сказал о Мопассане: «Он мой ученик, и я люблю его, как сына». Для Мопассана Флобер был и наставником, и отцом, которого он потерял в раннем возрасте.
Благодаря Флоберу Мопассан познакомился также с Эмилем Золя, Иваном Тургеневым и многими другими легендами литературы и сторонниками реалистической и натуралистической школ. Золя однажды описал молодого Мопассана как «потрясающего гребца, способного ради удовольствия проплыть пятьдесят миль по Сене за один день». Верно, что Мопассан был любителем морей и рек, и именно поэтому большинство его литературных произведений вращаются вокруг образов воды.
Превращение Мопассана в писателя
Первым творением Мопассана была комедия, которую он написал и сыграл сам в 1875 году. Она называлась À la feuille de rose, бирюзовый дом . В 1878 году Мопассана перевели в Министерство народного просвещения, где он стал редактором многих ведущих французских газет, таких как Le Figaro , Gil Blas и Le Gaulois .
Тем временем он также работал над своими собственными романами и рассказами.
В 1880 году он опубликовал то, что считается его первым шедевром, «Boule de Suif». Рассказ сразу же привлек внимание и имел оглушительный успех. История была вымыслом, действие которого происходило во время франко-прусской войны. За ним последовали другие рассказы, такие как «Deux Amis» и «Mademoiselle Fifi». В этот период литературная карьера Ги де Мопассана резко пошла вверх. Он опубликовал первый том своих рассказов в 1881 году под названием 9.0006 Дом Телье .
Мопассан закончил писать свой первый роман под названием Une Vie в 1883 году. Менее чем за год было продано около 25 000 экземпляров романа. Его второй роман « Bel-Ami » был опубликован в 1885 году. Это был еще один большой успех. Одно из его лучших произведений — роман « Пьер и Жан », который он написал примерно в это время.
Поздние годы писателя
Ги де Мопассан всегда питал отвращение к обществу.
Он любил покой, уединение и, самое главное, путешествия. Он много путешествовал по разным частям земного шара, таким как Италия, Англия, Бретань и Алжир. У него была частная яхта Bel-Ami, названная в честь его романа. Он также встретил множество литературных деятелей, таких как Александр Дюма и Ипполит Тэн.
В более поздние годы у него появилось стремление к постоянному уединению и самосохранению. Оно сопровождалось страхом смерти и паранойей преследования, что было вызвано перенесенным ранее сифилисом. В конце концов, он умер в 1893 году.
Одни из лучших произведений Ги де Мопассана
1. Une Vie
Une Vie (пер. A Woman’s Life) — первый роман, написанный Мопассаном. Первоначально он вышел в виде сериализованного романа в газете 9.0006 Гил Блас . Лев Толстой говорил, что роман замечательный и чуть ли не лучший после «» Гюго «Отверженные» .
2. Милый друг
Милый друг — второй роман, написанный Мопассаном в 1885 году.
Сюжет романа вращается вокруг журналиста и его несправедливого прихода к власти. В нем показано, как мужчина, ранее живший в африканских колониях Франции, быстро пришел к власти, манипулируя многими влиятельными женщинами. Роман несколько раз экранизировали для фильмов и театральных постановок.
3. Boule de Suif
Короткий рассказ, впервые опубликованный в 1880 году, «Boule de Suif» (перевод «Жирный комочек») — одно из лучших произведений Мопассана. История разворачивается во время франко-прусской войны и рассказывает о жизни некоторых французских жителей Руана, которым из-за войны приходится бежать в Гавр. Роман был экранизирован во многих фильмах на разных языках.
4. Пьер и Жан
Один из самых коротких романов Мопассана, 
Нам, любителям книг, есть за что благодарить Мопассана. Он действительно принес нам замечательные литературные произведения, будь то рассказы или романы. Мы надеемся, что его наследие будет жить вечно!
*Источник: https://www.britannica.com/biography/Guy-de-Maupassant
— Илона Дам
Вам также может быть интересно прочитать —
Амитав Гош и «Тени» его образцовых работ — НАЖМИТЕ ЗДЕСЬ
Книжное издание : Что бы вы предпочли | То или иное — НАЖМИТЕ ЗДЕСЬ
Вернуться к блогуРезюме и анализ «Ожерелья» Ги де Мопассана – Интересная литература
Литература «Ожерелье» — рассказ французского писателя Ги де Мопассана (1850–1893) 1884 года, впервые опубликованный в Le Gaulois под названием «La parure» в феврале того же года. Если вы не знакомы с творчеством Мопассана, «Ожерелье» — его самая известная сказка, и стоит потратить время на ее прочтение.
Вы можете прочитать «Ожерелье» здесь, прежде чем перейти к нашему краткому изложению и анализу истории Мопассана ниже. Рассказ читается минут десять.
«Ожерелье»: краткое содержание сюжета
Матильда Луазель — красивая женщина, замужем за клерком, работающим в Министерстве образования. У них не так много денег, и Матильда целыми днями фантазирует о том, что ее жизнь более гламурна и престижна, чем она есть на самом деле.
Когда ее мужа приглашают на бал, устроенный министром, на которого он работает, он очень хочет, чтобы они оба присутствовали, но Матильда говорит ему, что ей нечего надеть на такое высококлассное светское мероприятие. Он говорит ей, что купит ей красивое платье, хотя для этого придется пожертвовать собственным удовольствием.
Затем Матильда забеспокоилась, что у нее нет драгоценностей, которые можно было бы носить с платьем. Луазель, ее муж, предлагает ей спросить у своей подруги, мадам Форестье, есть ли у нее что-нибудь, что она могла бы одолжить Матильде на ночь.
Мадам Форестье рада, что ее подруга одолжила все, что она хочет, а Матильда выбирает бриллиантовое колье.
Матильде нравится бал, и особенно ей нравится все внимание, которое она привлекает со стороны присутствующих мужчин. Когда они должны уходить, в четыре часа утра, они выходят на улицу и пытаются найти такси, чтобы отвезти их домой. Однако, когда они приходят домой, Матильда с ужасом обнаруживает, что потеряла ожерелье!
Луазель возвращается по своим следам, но нигде не может найти потерянное ожерелье. Они понимают, что им придется заменить ожерелье любой ценой. Чтобы выиграть время, они пишут письмо мадам Форестье, в котором утверждают, что ремонтируют ожерелье. Затем они пытаются выяснить, где было сделано ожерелье, и вынуждены покупать застежку и бриллианты у разных ювелиров.
Луазель влезает в долги на тысячи франков, занимая деньги у друзей и у профессиональных ростовщиков. Наконец-то у них есть ожерелье, которое возвращается мадам Форестье, но теперь они должны вернуть деньги всем своим кредиторам.
На это у них уходит десять долгих лет. Они увольняют свою служанку, и Матильде приходится выполнять всю работу по дому, что быстро ее старит. Луазель тем временем устраивается на вторую работу, по вечерам работая у торговца. Наконец, однако, их долги погашены.
Однажды Матильда сталкивается с мадам Форестье, которая сначала не узнает ее, потому что ее подруга выглядит такой бедной и изможденной. Теперь долг погашен, Матильда чувствует, что может сказать своей подруге правду, и признается, что потеряла ожерелье подруги, и ей и ее мужу пришлось купить замену.
По иронии судьбы мадам Форестье рассказывает своей подруге, что ожерелье, которое она одолжила Матильде, было сделано из искусственных бриллиантов и практически ничего не стоило. Матильда и ее муж десять лет трудились без всякой причины.
«Ожерелье»: анализ
В «Ожерелье» Ги де Мопассан исследует отношения между внешним видом и реальностью. Ожерелье, конечно, является наиболее ярким примером этого: оно выглядит как настоящее бриллиантовое колье, но на самом деле является имитацией или подделкой.
Но «Ожерелье» более конкретно об опасностях недовольства тем, что имеешь, и всегда хотеть большего. В девятнадцатом веке наблюдался рост преобладания потребительства, когда многие люди из среднего класса стремились улучшить свою судьбу и не отставать от своих друзей и соседей в отношении своего имущества, одежды и социального статуса.
Хотя рассказ Мопассана едва ли можно назвать жгучей социальной сатирой, судьба главной героини служит поучительной историей об опасностях погони за потребительским удовлетворением, чтобы произвести впечатление и вызвать восхищение других. У Луазелей вполне комфортная жизнь мелкого среднего класса, а у Матильды есть одна служанка, которая помогает по дому.
Но этого недостаточно. Она мечтает иметь больше. Ее еды недостаточно для нее, и она хочет обедать более изысканными блюдами. Судя по тому, насколько она недовольна, можно подумать, что она жила в бедности.
Это постоянное стремление к большему, конечно же, погубит ее и ее мужа. Ее настойчивость в том, что у нее есть драгоценности, чтобы надеть на бал, приводит ее к пониманию того, что такое
Критик Рэйчел Меш в своей книге « Иметь все в прекрасной эпохе » отметила, что «Ожерелье», среди прочих историй, является чем-то вроде истории о Золушке, пошедшей наперекосяк: тогда как Золушка начинает с мытья полов и заканчивает тем, что идет на бал во всем своем наряде, Матильда идет на бал и, в результате потери своего ожерелья (а не стеклянной туфельки), вынуждена мыть полы.
Поскольку она стремилась к большему, чем имела, в итоге у нее было меньше, чем у нее было с самого начала.
Но восхитительный иронический поворот в конце истории показывает, что ее сведение к жизни в нищете было напрасным: точно так же, как восхищение, за которым она глупо и тщетно гонялась, ожерелье, которое она старалась заменить, было, в конце концов, бутафорией. .
Таким образом, современный потребительство — это афера, когда любой, кто может позволить себе дешевое имитация ожерелья, может выдать себя за представителя высшего класса. Мопассан, кажется, предполагает, что «прекрасные вещи» в жизни, которые нас искушают, часто по своей сути пусты и бесполезны.
В то же время, даже когда она доведена до крайней нищеты, Матильда все еще помнит ту ночь на балу, когда ею восхищались. Как будто она думает, что оно того стоило, несмотря на то, что произошло дальше. Она задается вопросом, что случилось бы, если бы она никогда не теряла ожерелье.
Конечно, на данном этапе повествования она еще не узнала, что бриллианты, которые были на ней в ту ночь, были подделками; возможно, это откровение заставит ее пересмотреть свое мнение.