После страшной битвы возвращался он домой: Текст песни Танго Остапа — Где среди пампасов слова , клип слушать, смотреть онлайн
Believer — перевод на русский | английский-русский
Translate.vc EnglishespañolFrançaisPortuguêsрусскийTürkçe
Английские фразы | Русские фразы | Турецкие фразы
английскийиспанскийфранцузскийпортугальскийрусскийтурецкийанглийскийиспанскийфранцузскийпортугальскийрусскийтурецкийTranslate.vc / английский → русский / [ B ] / Believer
584 параллельный перевод
The faith allows the believer, once in life, to place… piety above duty.
Один раз в жизни, только один, пророк… позволяет поставить сострадание выше долга.
Not at all. I’m a firm believer in that myself.
Совсем нет, я совершенно согласен с этим.
The Prophet tells us four wives are sufficient for a true believer.
Нет. Пророк говорит, что 4 жены вполне достаточно для правоверного.
My husband tells me you’re a believer in luck.
Муж говорил, вы очень верите в удачу.
A true believer, not like him.
Истинный верующий, не то, что этот.
believe 225
believe in yourself 26
believe what you want 59
believe it or not 781
believe in me 17
believe me now 16
believe me when i tell you 16
believe that 69
believe you me 56
believe it 172
believe you 19
believable 93
believe what 32
believe this 16
Hobart, what is the order of the true believer?
Хобарт, что такое орден истинных верующих?
Are you still a believer?
— А ты, ты еще веришь?
I’m not a believer in a child’s right to be an individual.
Я не верю, что к детям нужно применять тот же подход, что и ко взрослым устоявшимся личностям
So a non-believer can have a priest!
А у антиклерикала — любимый кюре.
Only to the believer of your goodness will you be good.
= Лишь уверовав нашего Боженьку, станешь доброй ты и хорошенькой!
Even non-believers know confession and forgiveness help to ease your guilt. You’re a believer.
Даже тот, кто не верит в Бога, знает, что исповедь и прощение облегчают вину.
Better worth the calomnys for the believer’s soul than the praises which flatter the pride.
Для души истинно верующего клевета приятнее, чем одиозные восхваления.
— I assume you’re a believer?
Вы вeдь тaк cчитaeтe? Конeчно.
You’re not a believer, is it?
Вы ведь не веруете, не правда ли?
I mean, a believer in the sense strict word.
Ну, то есть, не веруете в узком смысле слова.
— Blessed be the believer!
— Блажен тот кто уверовал.
In the thickets Amazon live pirate grim not a believer in love.
Жил пират угрюмый, В дебрях Амазонки, Жил пират, не верящий в любовь. Но, когда однажды, после канонады, После страшной битвы возвращался он домой,
«How do you make one a believer in God?»
«Как становится человек верующим в Бога»?
Baby… you’re lookin at a believer.
Парень… ты смотришь на уверовавшего.
I’m only a simple believer.
Я всего лишь простой верующий.
Rose wasn`t a believer.
Роза не была верующей!
— You see, I’m a great believer.
— А я верующий.
But you are not a believer.
А ты неверующий.
Let the servant and believer men to crouch down your grace which you never grudge from your all creations.
Позволь твоим слугам и верящим в тебя пасть ниц перед твоей милостью, ты никогда не покинешь свои создания.
What can a believer think of thinks that surpass reason?
Что может думать верующий о том, что выше человеческого разумения?
— I see that you’re not a believer, Pet.
Вижу, вы не верите в бога, Пэт. Не знаю.
I am please with you It appears we have found a believer.
Как раз тогда, когда Морель был в «Швахтере», служащие начали умирать. Я видел снимки в нескольких журналах.
Some poor believer who couldn’t take anymore, shut himself up in his room for 6 or 7 hours, and the police shot him.
Одном бедном верующем, который не смог больше этого выносить, заперся в своей комнате на 6 или 7 часов, и полиция расстреляла его.
So he’s either a firm believer in science or…
— Значит, он или твёрдо верит в науку или…
Как сторонник материального мира и психиатр по призванию, я убежден, что это идет от веры в магию и оккультизм… и все это часть умственной болезни.
I’m not a great believer in psychiatry.
Я не слишком верю в психиатрию.
— I’m not a believer.
— Я не верующий.
You’re a believer.
Ты верующая?
You will become a true believer.
Ты станешь истинно верующим.
Carry on, non-believer.
Продолжай, плутовник.
I’m a big believer in it.
Но я очень верю в его влияние.
Tell them you’re a believer and that it’s incompatible with the Party.
Это ничего… Но может вы скажете, что вы верующий, что для вас очень важно, что нельзя совместить обе веры.
I just can’t believer it.
Не могу поверить в это.
Oh, I’m a great believer in science.
Я всецело доверяю науке.
You see, Flanagan’s a believer.
Видишь ли, Флениген — оптимист.
As a believer he can’t do it
Как человек верующий он не может этого сделать.
But you know, Mrs Santiago, there’s no telling about that other world, so you’ve got to be a believer.
Но вы знаете, Миссис Сантьяго, там никто и нигде не говорит об ином мире, Поэтому вам нужно просто уверовать.
Are you a believer?
Вы уверовали?
Nobody gives a shit about you, 85. You’re not one of us, you’re not a believer.
Bceм плeвaть нa тeбя, тyпицa, ты нe oдин из нac, ты нe вepишь!
You’re just a regular true believer in law and order, huh?
А ты и правда веришь… в закон и порядок, да?
Well, I’ve always been a firm believer in the three «Rs» — — reading TV Guide, um… writing to TV Guide and renewing TV Guide.
Я твердо верю в три принципа — чтение телепрограммы, письма на телевидение и подписка на телепрограмму.
So you’re a genuine believer in Atlantis?
Вы искренне верите в Атлантиду, мистер Линдси?
I’d love to. But I’m a believer in «always leave them asking for something more». Thanks again.
Я бы с удовольствием, но нельзя все время выходить «на бис» так что еще раз спасибо всем.
He’s a true believer.
Он Истинно Верующий.
I’m a firm believer in negative reinforcement, Culp.
Коуди, я научу тебя уму-разуму!
Okay, Mr. Non-believer.
Хорошо, мистер Неверящий.
- перевод на «believer» турецкий
АНОНС. ADISHAKTY НА КОРАБЛЯХ. — Босиком в России
НА КОРАБЛЯХ — НЕ В ПЕРВЫЙ РАЗ!
У этой фотосессии, прошедшей в самом конце июля, интересная предыстория. Начнём с того, что она не первая в своём роде. Начиная со времён Xenia Corsar, «открывшей» эту тему, мы к ней неизменно возвращались. И фанаты Студии отлично помнят фотосессию «Корабли мечты», где загорелые босые ноги на ржавых посудинах сплетали Лена и Саша, они же модели Helen Safo и Sascha Italian… Кстати, если вы хотите освежить впечатления, откройте галереи 801,803, 805 — это ретроспектива замечательного фотосета.
Фанаты портала до сих пор наверняка помнят необыкновенные ступни модели Xenia Corsar (средний палец по длине равен «указательному»!) и её хладнокровную готовность пачкать их, тереть о ржавчину грязной палубы…
Кстати, на старых кораблях мы снимали ещё и в так называемом Затоне — особом районе Левобережья Новосибирска, где с начала века зимовали пароходы и которое так и осталось местом и свалки ржавых посудин, и зимовки, и ремонта. Поехали мы туда с моделью Еленой (только сейчас мы обнаружили, что она осталась без псевдонима и без отметки в картотеке; исправим! — пр. ред.), на её машине. Стоял июль, жара; «команды» этих кораблей расслаблялись, жарили шашлыки, что-то там пили… Вот нам и удалось пробраться на эти суда.
Кстати, одна из проблем съёмки в таких местах — это раскалённая палуба. Становится понятно, почему с приходом эпохи броненосцев личный состав флота обули в ботинки. Тут даже модели и минуту не выстоять, какими бы крепкими не были её ступни… На обратном пути на площади Южной, ныне инженера Будагова, попали в ливень и буквально — потоп.
Вода заливалась через дверцы и Елена босыми ногами жала на педали, вырываясь из водяного плена. Галерея с Еленой — 1218, в архиве галерей портала.Эта модель снималась у нас несколько раз, и в частности, на кораблях. Взрослая, сильная, уверенная в себе женщина, бизнесвумен. Выходила из своей машины босиком и гуляла так с нашим фотографом… Редкая удача.
Ну, а во время «Кораблей мечты» мы просто спокойно туда прошли. По бережку, по лесочку, без всяких проблем. Две красивых девушки и фотограф… Ну, и ещё была Adishakty на лодочной станции, да, галереи 2266,2291 и 2370.
М-да, тогда всё было проще.
В первую очередь — в плане доступа. РЭБ флота СО РАН только-только приходил в себя после приватизации, разграбления и развала, угодья его — заливчики-фьорды у дамбы ГЭС, не были розданы под строительство… А сейчас — всё. Туда, куда мы проходили по берегу, пути нет. Заборы, заборы, замки и шлагбаумы.
И сторожа, чья неподкупность весьма хорошо подкреплена всевидящими оком видеокамер.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА БАЗЕ
Но — благодаря помощи Андрея Макарова, а также прекрасного человека по имени Ингвар, сотрудника водно-спортивной базы «Дельфин», мы на это место проникли. Даже два раза. Первая фотосессия там состоялась с моделью Lady Country — правда, только за забором базы; а тут родилась идея сделать настоящее «пиратское действо». Тем более, что у нас появилась новая модель — Helen Mell из посёлка Плотниково под Новосибирском, активная «ролевичка» (судя по странице в ВК!), обладающая пиратским костюмом. Ну, вот мы и подумали: она и наряженный в аналогичном стиле Ferret. А чем они там будут заниматься, делить дублоны или рубиться на саблях, не столь важно.
Вот на этом самом месте теперь сплошные заборы. И к берегу почти не пройти.
Helen Safo и Sasha Italian.
Блестящая пара. Честно: ничего не знаем об их ориентации. Но как они нежно гладили голые ножки, как касались ими… это только сейчас наводит на размышления.
Две пары великолепных девичьих ступней, безупречных по форме — это настоящее украшение этой галереи.
И, если, конечно, девчонки только играли на публику… В любом случае, это сплетение голых ног, это игривое касание друг дружки завораживает.
И вот тут случилась осечка. Модель из Плотниково накануне заявила: я-де тут погуляла босиком во дворе, земля холодная, ай-ай, могу простудиться, не хочу! Это, конечно, совсем не красит эту «пиратку», но речь не о том.
ЖИЛ ПИРАТ УГРЮМЫЙ…
Нам помогла Adishakty. Это при том, что ничего ни в латиноамериканском, ни в пиратском стиле среди её вещей не было; а Ferret мы нарядили пиратом весьма условно, как для детского утренника. Ну, и, в конце концов, я прекрасно понимал, что снимать сцену на крохотном пятачке берега, так, чтобы в кадр не попадали ржавые современные суда, автомобильные покрышки и разнообразные баннеры, невозможно.
Так и родился стиль этого фотосета: «Русскiй лубокъ». Лубок — на то он и лубок; примитивное изложение «заморских историй» о «гишпанских разбойниках» и «обольстительных креолках».
«Угрюмый пират» устрашил «креолку» своей саблей. Ну-ка, говорит, ходи моя сторона…
Хотя последнее, про креолок, конечно, навеяло совершенно иное: знаменитая песня Остапа Бендера, танцующего с мадам Грицацуевой страстное танго. Напомним текст этого шлягера, столь же нарочитого и шуточного, как наша фотосессия:
Где среди пампасов бегают бизоны,
Где над баобабами закаты, словно кровь,
Жил пират угрюмый в дебрях Амазонки,
Жил пират, не верящий в любовь;
Hо однажды утром, после канонады,
После страшной битвы возвращался он домой,
Стройная фигурка цвета шоколада
Помахала с берега рукой.
Словно статуэтка, девушка стояла,
И пират корабль свой к ней направить поспешил,
И в нее влюбился, и ее назвал он
«Птичкой на ветвях моей души».
Hо однажды ночью с молодым ковбоем
Стройную креолку он увидел на песке,
И одною пулей он убил обоих,
И бродил по берегу в тоске.
Hа другое утро, плача о креолке,
Чувствуя, что страсти не унять, не потушить,
Выстрелил в себя он, чтоб навек умолкла
Птичка на ветвях его души.
Одним словом — все умерли. Всё понятно. Так вот, кожа нашей модели и впрямь шоколадного цвета, это хорошо заметно на фото. Точнее — бронзового. Потому, что всё лето Adishakty действительно проводит босиком, пользуясь шлёпками только для прохода в официальные учреждения и в метро.
Не вру. Можете спросить сами! Второе — смешение русской и азиатской крови дало чудесный результат. Adishakty можно принять за креолку, индеанку, мексиканку, арабку, за кого угодно…
Самые шокирующие кадры той фотосессии. На самом деле снимать было неимоверно трудно — надо было ловить тот момент, когда Adishakty не смеётся…
Особые вопросы вызывали два обстоятельства. Во-первых, сторож: мало ли что, будет ли он нам мешать? Сторожа разные бывают. Начнётся — техника безопасности, бла-бла-бла, где ваши спасжилеты, к воде не подходить и так далее. Второе — ну очень хотелось пробраться на корабль, затонувший у берега, да так там и лежащий вот уже десяток лет в полузатопленном состоянии. Разрешат ли?! Ну, и ещё в этой истории фигурировала какая-то очень злая и страшная собака, обитавшая как раз у домика сторожа, и, как Цербер, охранявшая вход на ту самую полузатопленную посудину.
…Всё оказалось проще, чем мы думали. Сторож, пожилой мужчина, для порядка за нами понаблюдал; увидел, что бросаться в воду мы не собираемся.
Мы отыграли начальную сцену на пирсе — когда этот «пират угрюмы», «после канонады», видит стройную креолку и прочее… Ну, вот, он саблю выхватил и устрашил девушку. Потом повёл её на свой корабль. А тут в нём проснулось джентльменство — понятно же, благородный разбойник! — и он помог ей взойти на борт.Борт этот трудолюбиво построен тем самым Ингваром со товарищи, и вполне даже способен плавать, однако плавать ему, вероятно… так и не придётся. Почему? А потому, что простая деревянная лодка, столь же древнее изобретение человечества, как и колесо, никак не попадает ни в один канон нашего двадцать первого века. Это надувная лодка? Нет. Это металлическая? Нет. И без мотора. Но это не яхта и не катер. И не катамаран. В общем, до сих пор ходит бедный Ингвар по инстанциям, от ГИМС до прочих, пытаясь зарегистрировать своё плавсредство. И везде руками разводят: ой, это-де не по нашей части. А без регистрации, сами понимаете, выход в море невозможен. Государство — это всё…
В лодке наш пират начал ухаживать за гостьей, видимо тогда и назвал её «птичкой на ветвях души».
Колечко на палец ноги надел. Ну, типа как любовь-морковь и прочая романтика.
Ну, маленько влюбившись, угрюмый пират приглашает босую незнакомку на свой корабль.
И, расчувствовавшись, дарит ей колечко. Серебряное. На память.
…которое, конечно же, надевает на пальчик загорелой ступни!
Потом начал рассказывать ей о своих похождениях в духе Хлестакова: мол, был я у берегов Барбадоса. А может, Эспаньолы. А может, вообще, Таити, хрен его знает, пьяный был. И вдруг на нас наваливается испанская эскадра! Я кричу своим орлам: на-а-а-а-абордаж! Бей их в песи, круши в хузары! Ну и налетели мы на них. А тут вторая эскадра! Я кричу своим… А потом третья! Я своим то-сё… И тут вражеское ядро попадает мне прямо в… ну, не важно, куда. Я выхватываю свою саблю и кричу: за Родину! За Ямайку и товарища Сталина! И летели, дескать, в воду самураи, под напором стали и огня!!!
Раздухарился наш пират, сабелькой размахался, креолка возьми и толкни его пяточкой в грудь: эй, парень, ты руки-то не распускай.
Свалился он за борт. Как заметил участник группы ВКонтакте, Иван Иванович: что-то на лице креолки ужаса от содеянного нет…Домахался саблей пират, дохвастался: от толчка босой ноги улетел за борт!
Конечно, нет. Вообще, за такие съемки молоко надо давать — за вредность. Фотографу. Потому, что пароксизмы смеха его сгибают в три погибели. Смеется Adishakty, хохочет Ferret, смешно всем.
Ладно, успокоились. Отыгрываем сцену с золотом. Пират показывает золотой самородок — вот, мол, как я богат! А Adishakty показывает ему золотые дублоны: не, говорит, это у тебя серный колчедан, «кошачье золото» (кстати, у него ещё есть название: «камень инков»!), а тут-то всё по-честному.
— Эх, мать вашу и нашу! — говорит пират.
Ёксель-моксель-тарабоксель, дескать. Попадай жизнь и это золото. И швыряет его за борт. Креолка в ужасе.
Пират пытается соблазнить креолку «золотыми слитками», якобы похищенными в испанской Картахене.
А она ему «настоящие дублоны» показывает: мол, видали мы ваше кошачье золотишко… в гробу!
Ну, а потом ведёт её на берег, предлагает руку и сердце, и целует ножку… И говорит: вот оно, настоящее золото!
Вот тут, конечно, подробнее надо. Работаем мы без каскадёров и дублёров, поэтому, если целуют, то целуют. По-настоящему. Губами. Эту загорелую, тёплую, живую, чуть запылённую ножку. Ну, вы можете всё домыслить сами.
И это возможно — ТОЛЬКО в Новосибирске, на съёмках с моделями Студии RBF.
С такой кожей запросто можно сказать, без преувеличения: вот где НАСТОЯЩЕЕ золото!
Ну, и финал. Вполне романтичный и чувственный. Понимая ощущения «пирата», фотограф нарочно делал дубли этого кадра!
И, как вишенка на торте, как бонус — набрался я наглости, подошёл к сторожу и говорю: а можно ли… на этом, утопшем? А он там сидит и рыбу ловит. Можно, говорит, плиз… А собака?! Сторож улыбается: да она днём в будке заперта.
Вот и всё. Вышли мы туда, по сходням и на корме, частично ушедшей под воду, поснимались. О-о, это было эпично. Море, простор. И роскошные волосы, и бронзовая улыбка нашей Adishakty…
Впрочем, предоставим слово второму участнику, Ferret.
«Возможно, это последняя в истории Студии фотосессия на фоне этих заброшенных кораблей… И мы ее отметили со всем шиком! Пробрались даже на жемчужину этой ржавой коллекции – полузатонувший баркас – с живой легендой студии, моделью Adishakty!».
Нет, не последняя. Дружба с Андреем Макаровым, Ингваром и базой «Дельфин» — крепкая. Возможно, в следующее лето сплаваем мы даже в тайные места, виденные только в бинокль. Там ржавеют несколько больших судов, один из них даже кажется, ледокол, который раньше по Обскому морю ходил. Это рискованная экспедиция с непредсказуемым результатом. Но попробовать — стоит.
Ну, и далее пишет живой свидетель этого фотосета, Ferret:
На самом деле, мы сами в начале дня не представляли, как срыв первоначального плана в итоге обещал дать куда лучший результат, не идущий с этим самым первоначальным планом ни в какое сравнение.
Единственное, что — как показал дальнейший опыт — было в этом первоначальном плане хорошего, это вполне фотогеничный пиратский костюм. И то — лишь немного солиднее того, что Игорь сочинил буквально на ходу, допивая кофе впопыхах.
Helen Mell (справа) в роли пирата. В другой постановочной фотосессии. Почувствуйте разницу.
Саму модель вы видели — мне есть смысл расписывать в десять абзацев, насколько ни в какое сравнение не идет первоначальная пиратка в своем солидном наряде нашей знаменитой креолке, которая, точно так же сочинила из шарфика подобие тюрбана чисто смеху ради, не особо заботясь о соблюдении строгой аутентичности? А уж взаимодействие с Adishakty — безумно красивой девушкой, которая искренне любит ходить босиком, и красота которой совершенно не сказывается тлетворно на ее характере, а даже наоборот — тут уж я точно мог бы посвятить хвалебную оду. Так что по итогу, это был тот самый редкий случай, когда срыв плана оказался всем только на руку — а импровизация доставила гораздо больше как пользы, так и удовольствия, по меньшей мере, мне.
Разница просто бескомпромиссная — замечательная, красивая, веселая, общительная, позитивная, интересная, босоногая и смелая, а к тому же еще и проверенная, хорошо и давно знакомая со Студией, настоящая ветеранка и королева босоногих фотосессий девушка Adishakty выигрывает у нового лица, всех комплиментов к которой я так подробно перечислять не буду, просто по всем фронтам.
Но будьте уверены, господа будущие потенциальные женихи таких красавиц — обидите креолку, этот пират за вами со дна моря, как Дэйви Джонс, примчится верхом на Крякене.
Ну, а вы скоро увидите все серии этой «пиратской саги», или «русского лубка» в галереях портала «Босиком в России».
P.S.
На самом деле с моделью Helen Mell мы, скорее всего, работать не будем. Девушка не подошла даже не внешними данными — тут бы мы справились! — а своими капризами. Тут она разуется, тут нет. Тут ей холодно ножкам, тут — колюче. И вообще, а сколько времени надо ходить? И сколько локаций?! В конце концов она призналась, что вообще не любит босоножить. Что ж, спасибо ей за кадры — и прощайте. И одной пулей, вас убить обеих, и не бродить даже по берегу в тоске. У нас есть героини получше..ю
Подготовлено редакционной группой портала. Фото Студии RBF.
«Счастья вам под мирным небом!»
Михаил Ельяшкевич окончил Первый Ленинградский педагогический институт иностранных языков в 1940-м. В июне 1941-го преподаватель учил английскому студентов всех трех курсов Учительского института иностранных языков в тихом северокавказском Ворошиловске, ныне переименованном в Ставрополь.
1941 год. Ростов-на-Дону
Почти сразу после присяги новобранцев доставили в Ростов-на-Дону. Не все бойцы успели получить боевое оружие: в каждом взводе было два-три стрелка с деревянными макетами вместо настоящих винтовок. Михаил Львович Ельяшкевич вспоминает, что жители провожали солдат на фронт с грустью. Женщины плакали. Солдатам предстояло занять позиции в 10-15 километрах к северо-западу от Ростова.
Спустя восемь дней город удалось отбить. Из-за ударов, нанесенным с юга и северо-востока, немцы были вынуждены оставить город. Это была одна из первых стратегических побед Красной Армии. В результате планы нацистского командования по вторжению на Северный Кавказ были сорваны, а силы группы армий «Юг» оказались скованы. В то же время, продолжить начатое и окончательно разбить немцев Советы не могли: ни сил, ни вооружения не хватало.
Новый 1942 год Михаил Ельяшкевич встречал с товарищами в траншеях с домашними пряниками, ста граммами водки и тремя тостами: «За Родину», «За Сталина», «За Победу»!
1942 год. Харьков
В середине января 1115-й стрелковый полк расположился на подковообразном выступе на линии фронта к юго-востоку от Харькова. Здесь шли ожесточенные бои местного значения, в которых участвовали все: солдатам на подмогу приходили офицеры, повара, связисты, санитары, саперы…
В связи с боями на этом участке Ельяшкевич вспоминает кадрового майора Тищенко. Это был один из тех полумифических офицеров, которые шли в бой первыми, увлекали за собой подчиненных и заботились о каждом солдате. Лично Михаила Львовича он спас от неминуемой гибели (как именно, ветеран не уточняет) при освобождении Глазуновки. В одном из таких боев Тищенко был ранен – майора сменил капитан Сидоров. К началу апреля бои прекратились.
Обе стороны копили силы для очередной стратегической операции. 12 мая советские войска начинают наступление, взламывают оборону немцев и продвигаются вперед на 25-30 километров. Однако нацистское контрнаступление 17 мая останавливает Красную Армию. Часть советской группировки оказалась в окружении. В сложившейся ситуации Ельяшкевич винит «отсутствие опыта ведения наступления большими силами, ошибки вышестоящего командования, неполную сколоченность соединений и низкую обеспеченность боевой техникой и боеприпасами».
За несколько дней до вражеского контрнаступления 343-ю СД отводят в резерв армии. Но уже 23 мая еще не полностью восстановившуюся дивизию вместе с другими частями бросают прорывать нацистское кольцо извне. Спасти удалось только 22 тысячи человек. Сколько красноармейцев сгинуло в «котле», Михаил Львович не уточняет. Для полка это было тяжелое сражение. Многие товарищи Ельяшкевича и их командиры не вернулись именно из-под Харькова.
1942.
Сталинград
Поражение под Харьковом серьезно ухудшило положение на юге советско-германского фронта. Не углубляясь в подробности последнего стратегического поражения РККА, Михаил Львович с куда большим удовольствием переходит к описанию героической Сталинградской битвы. Оборонительная фаза боев за город началась 17 июля 1942 года.
К началу описываемых событий военного переводчика Михаила Ельяшкевича перевели из штаба полка в штаб дивизии и сразу же направили в расположение разведроты. В излучине Дона саперы и разведчики дивизии подготовили все для засады. Тут же они уничтожили авангардную мотогруппу немецких разведчиков, захватив при этом несколько вражеских солдат. За бои в излучине Дона Ельяшкевич получил свою первую боевую награду – медаль «За Отвагу».
В ночь на 9 августа Ельяшкевич поручают ответственное задание: собрать всех командиров частей и соединений, чтобы они могли договориться о взаимодействии войск.
«Каждый командир давал краткую характеристику наступавшего противника и оборонительных действий своего соединения, а в заключение горячо доказывал целесообразность отвода наших войск от этого плацдарма на левый берег Дона», − вспоминает Михаил Львович. Эти разговоры тихим голосом пресек полковник Чувашев: «Возможно, вы и правы, но есть приказ НКО № 227 от 28 июля 1942 года – ни шагу назад!» После этого говорили уже только о том, как удержать плацдарм. Отстоять плацдарм удалось. Дивизию перебросили контратаковать немцев северо-западнее Сталинграда. К северу от города немецкие танки уже вышли к Волге…
Ельяшкевич и его товарищи били по флангам немецкой группировки, помогая героическим защитникам Сталинграда удержать город. При этом дивизия несла ощутимые потери. Завершилась оборонительная фаза сражения 18 ноября. Уже на следующий день на севере и юге советские войска начали решительное наступление. А 30 ноября красноармейцы замкнули кольцо вокруг 330 тысяч нацистов.
Все попытки выручить зажатых в «котле» немцев провалились. Ссылаясь на показания военнопленных, Ельяшкевич говорит о том, как «умирали от болезней и голода, замерзали в снежных сугробах, душили друг друга из-за куска сперва собачьего, а затем и кошачьего мяса, быстро дичали, гадили друг на друга в траншеях и подвалах Сталинграда».
8 января 1943 года советское командование во избежание еще большего кровопролития предложило окруженным нацистам под командованием генерал-полковника Паулюса сдаться. Те отказались. С 10 января «котел» постоянно сжимался, а 26 января немцев рассекли на две части. Южная часть капитулировала под командованием Паулюса (уже фельдмаршала) 31 января. Фельдмаршала Вермахта «выволокли из глубины подвала Сталинградского универмага». Северной группировкой противника руководил генерал-полковник Штреккер.
Последняя ночь битвы
В ночь на 2 февраля никто в штабе не спал.
Все готовились к решающему штурму, назначенному на девять утра. За четыре часа до штурма с Ельяшкевичем, назначенным дежурным офицером, связывается командир 1151-го стрелкового полка майор Науменко. «Он мне сообщает, – вспоминает Михаил Львович, – что с белым флажком линию фронта перешёл немецкий обер-лейтенант в парадной форме и часто повторяет два слова: «регимент» и «капитулирен». Ельяшкевич угадывает в нем парламентера: «Немедленно соединяюсь с командиром дивизии генерал-майором Усенко и получаю срочный приказ доставить немецкого парламентёра в Орловку, на КП». Там их ждали генералы Усенко и Козлов. Капитуляцию решили принять без оговорок. Поехали (на генеральской машине) принимать. Доехали до первого противотанкового рва. По обе стороны – снежные заносы. Мороз. Можно объехать, но время терять нельзя: немецкий парламентер, разведчик и переводчик Михаил Ельяшкевич выходят и идут дальше пешком.
«Парламентеры! Не стрелять!» – объявляют Ельяшкевич и обер-лейтенант на разных языках.
На окраине города их встречает командир танковой дивизии генерал-лейтенант Ленски. На предложение капитулировать отвечает, что не имеет права принимать такие решения без начальства. Вместе они пошли к генерал-полковнику Штреккеру. Генерал-полковник встретил их в подвале одного из цехов тракторного завода. Вместо ответа на известия о согласии советского командования принять капитуляцию Штреккер опускает голову и долго молча думает. Наконец, Штреккер выдвигает одну просьбу: помочь больным и раненным солдатам Вермахта.
Ельяшкевич считает «что разговор о больных и раненых понадобился немецкому генералу для того, чтобы отвлечь наше внимание от звериной сущности фашистского командования, которое принуждало своих тяжело больных и раненых сидеть в траншеях и подвалах Сталинграда и стрелять до последнего патрона», но просьбу принял и слово сдержал. Штреккер обзвонил полевых командиров и приказал действовать в соответствии с инструкциями Ельяшкевича. В этот момент «один из штабных офицеров высокого ранга, который стоял слева от меня, вышел из замкнутого круга, удалился в дальний угол просторного подвала, выстрелил из пистолета себе в висок и упал замертво».
После этого генерал приказал подчиненным сдать оружие, а красноармейцев вежливо попросил удалиться из подвала. Выстрел фашистского фанатика был последним выстрелом во всем Сталинграде. В тот день казалось, что пленным не будет конца. В плен попала 91 тысяча немецких солдат, офицеров и генералов.
После Сталинградской битвы советская армия перехватила стратегическую инициативу. От этого поражения Третий Рейх не оправится уже никогда. 343-я СД была переименована в 97-ю гвардейскую СД, а 66-я армия стала 56-ой гвардейской армией. Ельяшкевичу вручили орден Красного Знамени, теперь он – гвардии капитан.
Степной фронт и Курская битва
Зимой и весной 1942-1943 гг. советские войска активно отвоевывали занятые противником территории, была прорвана блокада Ленинграда. Пока новоиспеченная 97-я гвардейская дивизия праздновала победу под Сталинградом, Красная Армия выбила немцев из Курска, Белгорода, Харькова.
А потом, под натиском превосходящих сил врага, красноармейцы оставили сначала Харьков (8 марта), а потом и Белгород (к 26 марта), закрепившись на реке Северный Донец. В результате зимне-весеннего наступления РККА на линии фронта образовался огромный выступ, вошедший в историю как Курская дуга.
12 июля 1943 на ней, близ деревни Прохоровка, состоялось крупнейшее в истории танковое сражение. «Впервые за всю войну я вижу наяву весьма впечатляющую картину, – делится впечатлениями Ельяшкевич. – Глубоко эшелонированными волнами летят советские самолёты на различных высотах, армада наших танков и самоходных артиллерийских установок мчится на запад, за танками в боевых порядках совершает форсированный бросок царица полей – наша пехота – по всему фронту, от горизонта до горизонта, и на всю охватываемую взором глубину».
Подоспевшие войска Степного фронта отбили последнее наступление обескровленного врага. А 19 июля советская армия начала наступление.
«Одержана очередная крупная победа. Закреплена завоёванная нами под стенами Сталинграда стратегическая инициатива. Положен конец наступательным кампаниям фашистского командования, завершен перелом в ходе войны», – подводит итоги битвы ветеран.
При отступлении нацисты применяли тактику выжженной земли: в освобожденных городах Украины солдат встречали лишь опаленные руины. Чудом спасшиеся местные рассказывали о страшной участи своих близких. Даже закаленные войной сердца красноармейцев сжимались от боли. У города Кременчуга группа Ельяшкевича с разрешения командования дивизии освобождает группу гражданских, конвоируемую немцами. А в день освобождения самого города дивизии, в которой служил Михаил Львович, присваивают еще одно наименование: Кременчугская.
Победа
У Днестровского водного рубежа Ельяшкевичу пришлось попрощаться с родной 97-й – вышестоящему командованию понадобились знания в области английского языка, и выбор пал на него.
Так он был направлен в Краснознамённую Отдельную разведывательную часть особого назначения («Осназ»). Даже после крупных стратегических побед враг оставался грозен и опасен. «Каждая, даже малая победа требовала от нас много жизней, крови и пота», − подчеркивает ветеран. С новыми боевыми разведчиками по осназовской части Михаил Львович исколесил вместе с мангруппами Румынию и Венгрию, Польщу и Чехословакию, немного проехал и по Германии, но не на боевом коне, как бывало раньше, а на специальной автомашине ГАЗ’овской марки. Всюду их встречали радостные улыбки, тёплый приём, море цветов и искренние благодарности за освобождение наших братьев-славян и народов других Восточно-Европейских стран от фашистского рабства. А День Победы часть «Осназ» встречала недалеко от Праги, освобожденной лишь 12 мая. «Когда все Восточно-Европейские страны были надёжно освобождены нашими славными войсками и над Рейхстагом гордо развевалось советское победоносное знамя, − вспоминает М. Ельяшкевич, − мы возвратились на родную землю, жадно припали к ней грудью, обняли её распростёртыми руками, три раза её нежно поцеловали и вскоре разошлись по домам».
Нам, живущим через десятилетия после тех непростых подвигов, товарищ Ельяшкевич желает «счастья под мирным небом».
Подготовил Максим Жабко
Материалы предоставлены Советом ветеранов филологического факультета СПбГУ
Флаги наших отцов
ГЛАВА ОДИН Флаги наших отцов
ДЖЕЙМС БРЭДЛИ с РОНОМ Пауэрсом
Петух
Прочитать обзор
< СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ
Единственная новая вещь в мире — это история, которую ты не знаешь.
—Гарри Трумэн
Весной 1998 года шесть мальчишек позвали меня из полувековой давности на далекую гору, и я отправился туда. На несколько дней я оставил свою комфортную жизнь — свои деловые заботы, свою жизнь в Рае, штат Нью-Йорк, — и совершил паломничество в другую стороне света, на примитивный мухоловковый остров в Тихом океане. Там меня ждала гора, на которую мальчики взобрались в разгар страшной битвы полвека назад. Одним из них был мой отец. Гора звали Сурибати; остров Иводзима.
Судьба конца двадцатого и двадцать первого веков была выкована в крови на этом и ему подобных островах. Сражающиеся с обеих сторон были детьми — детьми, которые в основном достигли совершеннолетия в культурах, напоминавших культуру девятнадцатого века.
Мой молодой отец и пятеро его товарищей были типичными представителями этих детей. Усталый, напуганный, жаждущий, смелый; крохотные целые числа в огромном хаосе военных действий, пытающихся выполнить свой долг, пытающихся выжить.
Но с этими шестерыми произошло нечто необычное: история на 1/400 секунды сосредоточила на них все свое внимание. Он заморозил их в элегантном мгновении битвы: заморозил их в объективе камеры, когда они водружали американский флаг на импровизированном шесте. Их коллектив
изображение, размытое и нечеткое, но незабываемое, стало самым узнаваемым, самым воспроизводимым в истории фотографии. Это дало им своего рода бессмертие — безликое бессмертие. Поднятие флага на Иводзиме
стал символом острова, горы, битвы; Второй мировой войны; высших идеалов нации, воплощенной доблести.
Он стал всем, кроме спасения мальчиков, которые его сформировали.
— Начало главы: Джеймс Брэдли на пляже Иводзимы, апрель 1998 года.
Для этих шестерых у истории был другой набор программ. Трое погибли в бою в продолжающемся бою. Из трех выживших двоих настигли и в конце концов уничтожили — они умерли от пьянства и разбитого сердца. Лишь одному из них удалось жить спокойно в преклонный возраст. Он достиг этого покоя, загоняя прошлое в пещеру тишины.
Мой отец, Джон Генри Брэдли, после войны вернулся домой в маленький городок Висконсин. Он запихнул на память о своем бессмертии несколько картонных коробок и спрятал их в шкафу. Он женился на своей возлюбленной в третьем классе.
Он открыл похоронное бюро; отец
восемь детей; присоединился к ЗПТ, Львам, Лосям; и закрыть любой разговор на тему поднятия флага на Иводзиме.
Когда он умер в январе 1994 года в городе своего рождения, он, возможно, полагал, что уносит нежелательную историю о своем участии в поднятии флага с собой в могилу, где он, очевидно, чувствовал, что ей самое место. Он научил нас, детей, отклонять запросы на телефонные звонки для интервью в средствах массовой информации, которые никогда не уменьшались на протяжении многих лет. Мы должны были сказать звонившему, что наш отец был на рыбалке. Но Джон Брэдли никогда не ловил рыбу. Ни одна копия знаменитой фотографии не висела у нас в дом.
Когда нам удалось вытянуть из него замечание по поводу инцидента, его ответы были краткими и простыми, и он быстро сменил тему.
И вот как мы, дети Брэдли, выросли: достаточно счастливо, тесно связаны с нашим мирным, тенистым городком,
но всегда с ощущением неразгаданной тайны где-то на краях картины. Мы чувствовали, что внешний мир знает о нем что-то важное, чего мы никогда не узнаем.
Для него это был мертвый вопрос; скучная тема. Но не для остальных из нас. Я, особенно.
Для меня, среднего ребенка среди восьми, тайна была дразнящей. Я с раннего детства знал, что мой отец был своего рода героем. Так сказала моя учительница в третьем классе; все так говорили. Я жаждал узнать героическую сторону моего отца. Но попробуй как Я мог бы никогда не заставить его рассказать мне об этом.
«Настоящие герои Иводзимы, — сказал он однажды, подойдя как можно ближе, — это ребята, которые не вернулись».
Джон Брэдли мог бы унести свою историю в могилу, если бы мы не наткнулись на картонные коробки через несколько дней после его смерти.
Моя мать и братья Марк и Патрик искали завещание моего отца в квартире, которую он использовал как свой личный кабинет. В темном чулане они обнаружили три тяжелые картонные коробки, старые, но в хорошем состоянии, сложенные друг на друга.
В этих коробках мой отец хранил множество фотографий и документов, которые попадались ему в качестве сборщика флагов. Все мы были удивлены, что он вообще что-то сохранил.
Позже я рылся в коробках. Одно письмо привлекло мое внимание.
В аннулировании указано, что письмо было отправлено из Иводзимы 26 февраля 1945 года. Письмо, написанное моим отцом своим родным всего через три дня после поднятия флага.
В беззаботном, успокаивающем стиле его предложений нет и намека на ад, через который он только что прошел. Ему удавалось звучать так, как будто он был в суровом, но приятном бойскаутском походе: «Я бы отдал левую руку за хороший душ и чистое бритье, я бы у меня борода 6 дней. У меня не было ни мыла, ни воды с тех пор, как я попал на пляж. Я никогда не знал, что смогу обходиться без еды, воды и сна в течение трех дней, но теперь я знаю, что это можно сделать».
А затем, почти в стороне, он написал: «Вы знаете все о нашей битве здесь. Я был с победоносной [компанией Easy], которая первой достигла вершины горы Сурибати.
флаг и это был самый счастливый момент
моей жизни.»
«Самый счастливый момент» в его жизни! Какой шок, чтобы прочитать это. Я заплакал, когда понял, что поднятие флага было счастливым моментом для него, двадцати одного года. Что произошло за прошедшие годы, что вызвало его молчание?
Когда я прочитал письмо отца, в моем воображении каким-то образом ожила фотография, поднимающая флаг. Следующие несколько недель я ловил себя на том, что смотрю на фотографию на стене моего офиса и мечтаю. Кто были те мальчики, державшие руки на шесте? Я поинтересовался. Были ли они похожи на моего отца? Знали ли они друг друга до этого момента или были чужими, объединенными общим долгом? Они шутили друг с другом? Были ли у них прозвища? Было ли поднятие флага «самым счастливым моментом» каждой из их жизней?
Поиск ответов на эти вопросы занял четыре года.
Вначале я не мог сказать вам, было ли на этой фотографии пять или шесть флагманов. Конечно, я не знал имен трех погибших во время боя.
По итогу я знал каждого из них, как своих братьев, как своих школьных приятелей. И я полюбил их.
То, что я обнаружил в ходе этих поисков, составляет содержание этой книги. Поиск символически завершился моим собственным паломничеством на Иводзиму.
В сопровождении моей семидесятичетырехлетней матери, трех моих братьев и многих военных мужчин и женщин я поднялся на 550-футовый вулканический кратер, которым была гора Сурибати. Мой двадцатиоднолетний отец поднялся пешком, неся с собой бинты и медикаменты.
запасы; нашу группу доставили в фургонах морской пехоты.
Я стоял на его вершине под пронизывающим ветром, который помогал вытирать слезы. Именно здесь февральским днем пятьдесят три года назад был поднят американский флаг.
до. Ветер в этот день тоже дул. Своей силой оно расправило волнистую ткань этого флага.
В наши дни немногие американцы добираются до Иводзимы. Это святыня Второй мировой войны, но не американская святыня. Закрытая японская военно-морская база недоступна для гражданских лиц всех национальностей, за исключением редких визитов, санкционированных правительством.
Наша поездка стала возможной благодаря коменданту морской пехоты генералу Шарлю Крулаку. Он предложил слетать с Окинавы на Иводзиму на своем собственном самолете. Моя мать, Бетти, и трое моих братьев — Стив, тогда сорок восемь, Марк, сорок семь,
и Джо, тридцати семи лет, совершил поездку со мной.
(Мне было сорок четыре.) Не все в клане могли. Братья Патрик и Том остались дома, как и сестры Кэти и Барбара.
Отправляясь с Окинавы на остров в дождливый вторник на борту самолета генерала Крулака, нас предупредили, что в пункте назначения может ожидаться аналогичная погода. Но два часа спустя, когда мы начали спуск к Иводзиме, облака внезапно разошлись и Сурибати вырисовывался перед нами, залитый ярким солнцем, гора-призрак из прошлого внезапно предстала перед нашим взором.
Когда самолет накренил крылья, дважды обогнув остров, чтобы мы могли сфотографировать Сурибати и окрестности крупным планом, комендант тихо начал говорить об Иводзиме как о «святой земле» и «священной земле». «Его
святая земля и для нас, и для японцев, — задумчиво добавил он в какой-то момент.
Красная ковровая дорожка была расстелена и ждала маму, когда она выйдет из самолета, первой из нас. Группа японских солдат стояла по стойке смирно вдоль одной стороны; Американские морские пехотинцы окружили другого.
Генерал Крулак представил мою мать японскому коменданту острова, командиру Коти. Мы действительно были гостями командира и его небольшого гарнизона. Американские войска могли захватить Иводзиму в первые недели 1945 года, но сегодня остров является частью суверенного государства Японии.
В отличие от 1945, на этот раз мы приземлились с их разрешения.
У посетителя неизбежно создается впечатление, что Иводзима — очень маленькое место для проведения такого большого сражения.
Остров представляет собой тривиальную струпьевку, едва пересекающую бесконечный Тихий океан, его восемь квадратных миль составляют лишь треть массы острова Манхэттен.
Сто тысяч человек сражались здесь друг с другом больше месяца, что сделало это одно из самых напряженных и напряженных сражений любой войны.
Восемьдесят тысяч американских мальчиков сражались на земле, двадцать тысяч японских мальчиков сражались внизу. Они были спрятаны в сложной системе туннелей, которые пересекали остров; укрепленные туннели, из-за которых яростно стрелявшие японцы почти не невидимым для незащищенных злоумышленников.
Шестнадцать миль туннелей, соединяющих полторы тысячи рукотворных пещер. Многие выжившие морские пехотинцы никогда не видели живого японского солдата на Иводзиме.
Они сражались с врагом, которого не видели.
Мы сели в фургоны морских пехотинцев и поехали в «Госпитальную пещеру», огромный подземный госпиталь, где японские хирурги незаметно прооперировали своих раненых в сорока футах ниже наступающих морских пехотинцев. Больничные койки были вырезаны в вулканической скале. стены.
Затем мы вошли в большую пещеру, в которой размещались японские минометчики. На стене пещеры были маркеры, которые соответствовали возвышениям наклонных пляжей. Это позволило японцам наклонить свои минометные стволы, чтобы они могли поразить вторгшихся морских пехотинцев. точно. Пляжи Иводзимы были заранее зарегистрированы для японского огня. Ад, через который прошли морские пехотинцы, репетировался месяцами.
Мы поехали через остров к старому месту боевых действий, где через две недели после поднятия флага был ранен мой отец.
Я заметил, что земля была твердой и ржавого цвета. Я наклонился и подобрал один из осколков камня, усыпавших поверхность.
Присмотревшись, я понял, что это вовсе не камень. Это был осколок. Это то, что мы приняли за естественную местность: осколки разорвавшихся артиллерийских снарядов. Полвека, они все еще формируются
здесь какой-то ковер. Мой отец унес часть этой шрапнели в своей ноге и ступне в могилу.
Затем дело дошло до пляжей вторжения, песков Иводзимы. Мы шли по пляжу, ближайшему к горе Сурибати. Вторгшиеся морские пехотинцы окрестили его «Зеленым пляжем», и именно через это поле смерти юный Джон Брэдли, санитар ВМФ, прошел через это поле смерти. мчались под уничтожающим огнем.
Теперь я смотрел, как моя мать шла по тому же пляжу, погружаясь по щиколотку в мягкий вулканический песок с каждым шагом.
«Я не знаю, как кто-то выжил!» — воскликнула она. Я внимательно смотрел, как она двигается на ветру и в солнечном свете:
маленькая седовласая вдова сейчас, но мир назад хорошенькая девочка по имени Бетти Ван Горп из Эпплтона, штат Висконсин, которая оказалась в третьем классе с новым мальчиком, серьезным мальчиком по имени Джон. Мой отец проводил Бетти домой
из школы каждый день в начале 1930-х, когда он жил в Эпплтоне, потому что ее дом был на его улице. Вернувшись полтора десятилетия спустя со Второй мировой войны, он женился на ней.
В двухстах ярдах от того места, где она теперь стояла, на третий день штурма Джон Брэдли увидел, как вдалеке упал американский мальчик. Он мчался сквозь минометный и пулеметный огонь к раненому морпеху, вводил плазму из бутылки, привязанной ремнями.
к винтовке, которую он воткнул в песок, а затем оттащил мальчика в безопасное место, когда пули со звоном стучали по камням.
За свой героизм он был награжден Военно-морским крестом, уступая только Почетной медали.
Джон Брэдли никогда не рассказывал Бетти подробности своей доблести. Наша семья узнала о его военно-морском кресте только после его смерти.
Теперь Стив взял маму за руку и поддерживал ее, когда она шла по толстым песчаным террасам. Марк стоял у кромки воды, погруженный в свои мысли, лицом к морю. Джо и я увидели блокгауз с видом на пляж и направились к нему.
Японцы установили вокруг острова более 750 блокпостов и дотов: маленькие иглу из округлого бетона, укрепленные стальными стержнями, чтобы сделать их практически непроницаемыми даже для артиллерийских снарядов.
Многие из их разбитых белых туш до сих пор
стояли, как скелеты полувековых мертвецов, в промежутках вдоль берега. Блокпосты были отвратительными остатками фанатизма защитников острова в деле, которое, как они знали, было проиграно. Солдаты, назначенные на
у них была миссия убить как можно больше захватчиков до их собственной неизбежной смерти.
Мы с Джо вошли в приземистое цементное сооружение. Мы могли видеть, что дуло пулемета, все еще торчащее из бойницы, погнулось — вероятно, от перегрева, убивавшего американских мальчиков. Мы протиснулись внутрь. Там было две маленькие комнаты, темно, если не считать яркого света, проникающего сквозь дыру: одна комната для стрельбы, другая для припасов и укрытия от натиска.
Сгорбившись вместе с братом в тесной тьме, я попытался представить себе вторжение с точки зрения обороняющегося обитателя блокпоста: он наводил ужас своим беспрепятственным полем огня, но, должно быть, и сам был напуган; пойманный убийца, он
знал, что он умрет там — вероятно, от обжигающего жара огнемета, выпущенного через огневую дыру отчаявшимся молодым морпехом, которому удалось пережить пулеметную очередь.
Каково было сидеть в этом блокпосте и наблюдать, как американская армада материализуется в открытом море? Сколько дней, сколько часов ему осталось жить? Достигнет ли он заданного коэффициента убийств в десять врагов, прежде чем его убьют?
Каково было американскому мальчику приближаться к нему? Я вспомнил о своем общении с японцами, когда мне было немного за двадцать. Я учился в колледже в Токио, и моим выбором были учеба или суши.
Но для слишком многих на чертовом Иво не было выбора; это было убить или быть убитым. Но пора было подниматься на гору.
Стоя там, где они подняли флаг на краю потухшего вулканического кратера, и ветер трепал нам волосы, мы могли видеть весь двухмильный пляж, где армада высадила свои лодки с атакующими морскими пехотинцами.
В феврале 1945 года японцы могли видеть это с такой же ясностью из туннелей прямо под нами. Они терпеливо ждали, пока пляж не заполнится американскими мальчишками. Они потратили много месяцев на предварительную настройку своих прицелов. Когда пришло время, они просто открыли огонь, начав одну из величайших военных бойней в истории.
Странное неуместное чувство охватило меня теперь: я был так рад быть здесь!
Вид под нами, несмотря на кровавый груз его истории, бодрил. Солнце и ветер, казалось, оживили всех нас.
И тут я понял, что мое приподнятое настроение было вовсе не к месту.
Я что-то заново переживал. Я вспомнил строчку из письма, которое мой отец написал через три дня после поднятия флага: «Это был самый счастливый момент в моей жизни».
Да, поднимать этот флаг должно быть волнующе. В Сурибати чувствуешь себя на вершине мира, в окружении океана. Но как отношение моего отца изменилось с этого на «Если бы только на этом шесте не было флага»?
Когда около двадцати молодых морских пехотинцев и старших офицеров столпились вокруг нас, мы, Брэдли, начали фотографировать друг друга. Мы позировали в разных местах, в том числе возле «Х», который отмечает место фактического рейза. Мы принесли с собой табличку:
блестяще-красный, в форме «рукавицы» Висконсина и сделанный из Висконсинского рубиново-красного гранита, государственного камня. Частью нашей миссии здесь было вонзить эту табличку в грубую каменистую почву.
Теперь мой брат Марк поцарапал
эту почву складным ножом. Он смел последние камешки с только что оголенного участка и сказал: «Хорошо, теперь все должно подойти».
Джо аккуратно поместил табличку в сухую землю. Он гласил:
ДЖОНУ Х.БРЭДЛИ
ФЛАГРЕЗЕР ФЕВР. 23, 1945
ОТ ЕГО СЕМЬИ
Мы встали, вытерли руки и посмотрели на свою работу. Ветер развевал наши волосы. Нас палило жаркое тихоокеанское солнце. Наше отведенное время на горе подходило к концу.
Я подбежал к одному из фургонов морской пехоты, чтобы забрать папку, которую специально привез с собой из Нью-Йорка. Там были заметки и фотографии: несколько фотографий Брэдли, но в основном шесть молодых людей.
«Давайте сделаем это сейчас»,
Я позвал свою семью и морских пехотинцев, которые сопровождали нас на гору, и указал им на мраморный монумент, стоящий на вершине горы.
Когда перед мемориалом собрались морские пехотинцы, все на мгновение замолчали. Мир был тих, если не считать хлещущего ветра.
И тогда я начал говорить. Я говорил о битве. Он строился более тридцати шести дней. В результате погибло 25 851 американец, в том числе почти 7 000 человек. Большинство из 22 000 защитников сражались насмерть.
Это была самая героическая битва Америки. За действия на Иводзиме было вручено больше медалей за доблесть, чем за любое сражение в истории Соединенных Штатов. Для сравнения: морские пехотинцы были награждены восемьюдесятью четырьмя Почетными медалями в мировой войне.
II. За четыре года это было двадцать два раза в год, около двух в месяц.
Но всего за один месяц боев на этом острове они были награждены двадцатью семью Почетными медалями: треть их общего количества.
Я говорил тогда о знаменитой фотографии поднятия флага. Я заметил, что его признают почти все в мире. Но никто не знает мальчиков.
Я взглянул на фриз на памятнике, визуализацию изображения на фотографии.
Я хотел бы рассказать вам, сказал я, немного о них сейчас.
Я указал на фигуру в середине изображения.
Твердое, анкерное, с обеими руками крепко зажатыми на поднимающемся шесте.
Вот мой отец, сказал я.
Он самый узнаваемый из шести фигур, единственный, чей профиль виден. Но на протяжении полувека он почти полностью умалчивал об Иводзиме. Своей сорокасемилетней жене он сказал об этом лишь однажды, на их первом свидании. Не было пока после его смерти мы не узнали о военно-морском кресте. В своем тихом смирении он скрывал это от нас. Почему он так молчал? Я думаю, что ответ заключается в его вере в то, что истинными героями Иводзимы были те, кто не вернулся.
(Были и другие причины молчания моего отца, как я узнал в ходе своих поисков. Но сейчас было не время делиться ими с этими морскими пехотинцами.
)
Я указал на фигуру, стоящую по другую сторону от Джона Брэдли и почти скрытую им. Красивый мельник из Нью-Гэмпшира. Я сказал, что Рене Ганьон стоял плечом к плечу с моим отцом на фотографии.
Но в реальной жизни у них был противоположный подход к славе. Когда все провозгласили Рене героем — его мать, президент, журнал Time и публика по всей стране, — он поверил им. Он думал, что извлечет пользу из своей известности. Как мотылька, Рене влекло к пламени славы.
Я указал теперь на фигуру в крайнем правом углу изображения; к наклонившейся, толкающей фигуре, вонзившей основание шеста в твердую землю Сурибати. Его правое колено почти на уровне плеча. Его ягодицы напрягаются от усталости.
Техасец.
— Харлон Блок, — сказал я. Звездный футболист, записавшийся в морскую пехоту вместе со всеми старшеклассниками своей школьной футбольной команды. Харлон умер через шесть дней после того, как они подняли флаг. А потом его забыли. Харлон стоит спиной к камере и почти два года эта цифра была ошибочно идентифицирована. Америка считала, что это был еще один морской пехотинец, который также погиб на Иводзиме.
Но его мать, Белль, была убеждена, что это ее мальчик. Никто ей не поверил, ни муж, ни семья, ни соседи. И мы никогда бы не узнали, что это был Харлон, если бы некий незнакомец не зашел на семейное хлопковое поле в южном Техасе и не сказал:
им, что он видел, как их сын Харлон воткнул этот столб в землю.
Затем я указал на фигуру прямо за спиной моего отца. Гек Финн в группе. Кентуккийец с веснушчатым лицом.
Вот Франклин Сусли из Хиллтопа, Кентукки, сказал я. Он остался без отца в возрасте девяти лет и отплыл в Тихий океан в свой девятнадцатый день рождения. Шесть месяцев назад он попрощался со своими друзьями на крыльце универсального магазина на вершине холма. Он сказал: «Когда я вернусь, я буду героем».
Через несколько дней после поднятия флага жители Хиллтопа чествовали своего героя. Но через несколько недель после этого они оплакивали его. Я мгновение смотрел на фриз, прежде чем продолжить.
— Посмотри внимательно на руки Франклина, — попросила я у молчаливой толпы передо мной.
Видишь его правую руку? Можете ли вы сказать, что человек позади него схватил правую руку Франклина и помогает Франклину толкать тяжелый шест?
Я сказал, что самый мальчишеский из флагманов получает помощь от самого зрелого. Их лидер-ветеран. Сержант. Майк Странк. Я указал теперь на то, что можно было увидеть Майка.
Майк находится на дальнем конце Франклина, сказал я. Его почти не видно. Но то, что он помогал молодому Франклину, было для него типичным. Его уважали как великого лидера, «морского пехотинца». Для мальчиков это не означало, что сержант Майк был грубый, жестокий убийца. Это означало, что Майк понимает своих мальчиков и постарается защитить их жизни, пока они выполняют свою опасную миссию.
И сержант Майк делал все возможное до самого конца.
Он был убит, когда рисовал на песке схему, показывающую своим мальчикам самый безопасный способ атаковать позицию.
Наконец я указал на фигуру в крайнем левом углу изображения. Фигура тянется вверх, кончики его пальцев не совсем достают до шеста. Индеец Пима из Аризоны.
Айра Хейс, сказал я. Его руки никак не могли ухватиться за шест. Позже, вернувшись в Соединенные Штаты, Айра был провозглашен героем, но он так не считал.
«Как я могу чувствовать себя героем, — спрашивал он, — когда я попал на пляж с двумястами пятьюдесятью приятелями, и только двадцать семь из нас ушли живыми?»
Иводзима преследовал Иру, и он пытался убежать от своих воспоминаний в бутылку.
Он умер через десять лет, почти на следующий день после того, как была сделана фотография.
Шесть мальчиков. Они составляют репрезентативную картину Америки 1945 года: фабричный рабочий из Новой Англии; табачный фермер из Кентукки; сын шахтера из Пенсильвании; техасец с нефтяных месторождений; мальчик из молочной земли Висконсина и индеец из Аризоны.
Только двое из них ушли с этого острова. Одного унесло шрапнелью, застрявшей в боку. Здесь похоронены трое. И поэтому они также являются репрезентативной картиной Иводзимы. Если бы вы сфотографировали каких-нибудь шестерых мальчиков на вершине горы Сурибати в тот день было бы то же самое: две трети жертв. Двое из каждых трех мальчиков, сражавшихся на этом острове агонии, были убиты или ранены.
Когда я закончил свою речь, я не мог смотреть на лица передо мной.
Я почувствовал сильные эмоции в воздухе. Тихонько я предложил, чтобы в честь моего отца мы все спели единственные две песни, которые Джон Брэдли когда-либо знал: «Дом
на полигоне» и «Я работал на железной дороге».
Мы пели. Все мы, на солнце и хлещущем ветру. Я знал, не поднимая глаз, что все, кто стоял со мной на этой вершине горы, — молодые и старые морские пехотинцы, женщины и мужчины; моя семья — плакала. Слезы текли по моему собственному лицу. Позади меня,
Я слышал хриплые рыдания, исходящие от моего брата Джо. Я рискнул бросить взгляд вверх — на сержанта-майора Льюиса Ли, самого высокопоставленного рядового в корпусе. Загорелый, с закатанными рукавами на мускулистых предплечьях,
мускулистый сержант-майор Ли выглядел как человек, который может съесть ружье, не говоря уже о том, чтобы выстрелить из него.
Слезы блестели на его изможденном лице.
Святая Земля. Священная земля.
А потом все закончилось.
(C) 2000 Джеймс Брэдли Все права защищены. ISBN: 0-553-11133-7
Великий Гэтсби: сводка и анализ Глава 8
Резюме
Ник просыпается в начале восьмой главы и слышит, как Гэтсби возвращается домой после ночного бдения в Бьюкененах. Он идет к Гэтсби, чувствуя, что должен ему что-то сказать (даже сам не знает, что именно). Гэтсби сообщает, что ничего не произошло, пока он нес часы. Ник предлагает Гэтсби ненадолго уехать из города, чтобы машина Гэтсби была идентифицирована как «машина смерти».
Комментарии Ника заставляют Гэтсби раскрыть историю своего прошлого, «потому что« Джей Гэтсби »разбился, как стекло, от жесткой злобы Тома». Дейзи, как рассказывает Гэтсби, была выше его в обществе, но они глубоко полюбили друг друга. Читатель также узнает, что во время ухаживания Дейзи и Гэтсби были близки друг с другом, и именно этот акт близости неразрывно привязал его к ней, чувствуя себя «женатым на ней». Гэтсби бросил Дейзи, отправившись на войну. Он отличился в бою, и когда война закончилась, он попытался вернуться домой, но вместо этого оказался в Оксфорде. Дейзи не понимала, почему он не вернулся сразу, и со временем ее интерес начал ослабевать, пока в конце концов она не разорвала их отношения.
Возвращаясь к настоящему, Гэтсби и Ник продолжают обсуждение Дейзи и того, как Гэтсби отправился в Луисвилл, чтобы найти ее по возвращении в Соединенные Штаты. У нее был медовый месяц, и Гэтсби остался с «меланхоличной красотой», а также с идеей, что если бы он только искал усерднее, он нашел бы ее.
Мужчины заканчивают завтракать, когда появляется садовник Гэтсби. Он говорит, что планирует осушить бассейн, потому что сезон закончился, но Гэтсби просит его подождать, потому что он вообще не пользовался бассейном. Ник, намеренно двигаясь медленно, направляется к своему поезду. Он не хочет расставаться с Гэтсби, импульсивно заявляя: «Они гнилая толпа… Вы стоите всей этой чертовой компании вместе взятых».
Для Ника день тянется; он чувствует себя неловко, озабоченный приключениями прошедшего дня. Звонит Джордан, но Ник прерывает ее. Он звонит Гэтсби и, не имея возможности связаться с ним, решает пораньше отправиться домой. Повествование снова смещает время и фокус, поскольку Фицджеральд возвращается во времени, к прошедшему вечеру, в долине пепла. Джордж Уилсон, подавленный смертью Миртл, кажется иррациональным, когда Михаэлис пытается вовлечь его в разговор. К утру Михаэлис измучен и возвращается домой, чтобы поспать. Когда он возвращается через четыре часа, Уилсон ушел и отправился в Порт-Рузвельт, Гэдс-Хилл, Вест-Эгг и, наконец, в дом Гэтсби.
Там он находит Гэтсби, плавающего на надувном матрасе в бассейне. Уилсон, уверенный, что Гэтсби виновен в смерти его жены, стреляет и убивает Гэтсби. Ник находит тело Гэтсби, плавающее в бассейне, и, направляясь к дому с телом, садовник обнаруживает безжизненное тело Уилсона в траве.
Анализ
Глава 8 показывает трагическую сторону американской мечты, поскольку Гэтсби застрелен Джорджем Уилсоном. Смерть жестока, если не неожиданна, и кладет конец жизни образца идеализма. Миф о Гэтсби будет продолжаться благодаря Нику, который рассказывает историю, но смерть Гэтсби громко знаменует собой конец эпохи. Во многих смыслах Гэтсби — мечтатель внутри каждого. Хотя читатель подбадривает его, когда он преследует свои мечты, он также знает, что чистый идеализм не может выжить в суровом современном мире. Эта глава, как и следующая, также дает проницательный комментарий к миру, который, по сути, допустил смерть Гэтсби.
В начале главы Ник борется с ситуацией. Он борется с тем, что правильно и что неправильно, что очеловечивает его и возвышает над жесткой черствостью других персонажей истории.
Не в силах заснуть (предчувствие грядущих плохих событий) он направляется к Гэтсби, который возвращается с ночного бдения возле дома Дейзи. Ник, всегда немного более уравновешенный и чувствительный к окружающему миру, чем другие персонажи, чувствует, что вот-вот произойдет что-то большое. Хотя он и не может понять этого, моральное чутье тянет его к Гэтсби. По прибытии Гэтсби кажется искренне удивленным, что его услуги не нужны за пределами дома Дейзи, что еще раз показывает, насколько мало он действительно знает ее.
Когда мужчины обыскивают дом Гэтсби в поисках сигарет, читатель узнает больше о Нике и Гэтсби. Ник уходит все дальше и дальше от фона, чтобы проявиться в романе как сильное присутствие, проявляя искреннюю заботу и заботу о Гэтсби, призывая его покинуть город для его собственной защиты. На протяжении всей главы Ник постоянно тянется к своему другу, беспокоясь по причинам, которые он не может точно сформулировать. В то время как Ник показывает свой истинный характер в лестном свете в этой главе, Гэтсби не так хорош.
Он становится слабее и беспомощнее, подавленный потерей своей мечты. Как будто он отказывается признать, что история пошла не так, как он хотел. Он отказывается признать, что иллюзия, которая поддерживала его столько лет, исчезла, оставив его опустошенным и по существу пустым.
Пока мужчины обыскивают дом Гэтсби в поисках неуловимых сигарет, Гэтсби рассказывает Нику настоящую историю. Впервые в романе Гэтсби отказывается от своего романтического взгляда на жизнь и сталкивается с прошлым, от которого он пытался убежать, а также с настоящим, которого он пытался избежать. Оказывается, Дейзи завоевала любовь Гэтсби во многом потому, что «она была первой «хорошей» девушкой, которую он когда-либо знал». Она жила в мире, к которому стремился Гэтсби, и, в отличие от других людей из этого социального круга, признавала присутствие Гэтсби в этом мире. Хотя он этого не признает, его роман с Дейзи начался рано, когда он ошибочно определил ее не только по тому, кем она была, но и по тому, что у нее было и что она представляла.
Однако в первые дни их ухаживания Гэтсби мучил себя своей никчемностью, зная, что «он оказался в доме Дейзи по колоссальной случайности», хотя он заставил Дейзи поверить в то, что он был состоятельным человеком. Хотя его первоначальным намерением было использовать Дейзи, он обнаружил, что не может этого сделать. Когда их отношения стали близкими, он все еще чувствовал себя недостойным, и с близостью Гэтсби обнаружил, что обручен не с Дейзи напрямую, а с стремлением доказать, что он достоин ее. (Как печально, что суждения Гэтсби настолько затуманены социальными ожиданиями, что он не может понять, что молодой идеалистический мужчина, обладающий страстью, стремлением и настойчивостью, стоит больше, чем десять маргариток, вместе взятых.)
Оказывается, любя Дейзи, Гэтсби попал в ловушку. С одной стороны, он любил ее, а она любила его, или, точнее, он любил ее такой, какой он ее себе представлял, а она любила образ, который он ей представлял, — и в этом вся загвоздка. И Дейзи, и Гэтсби были влюблены в проецируемые образы, и хотя Дейзи сначала этого не осознавала, Гэтсби понял, и это заставило его более непосредственно погрузиться в мир его грез.
После войны (в которой Гэтсби действительно преуспел) Гэтсби мог бы вернуться домой к Дейзи. Единственная трудность, однако, заключалась в том, что, находясь с Дейзи, он рисковал быть разоблаченным как самозванец. Таким образом, вместо того, чтобы рисковать тем, что его мечта рассыплется на глазах, он увековечил свою иллюзию, учась в Оксфорде, прежде чем вернуться в Штаты. В письмах Дейзи умоляла его вернуться, не понимая, почему он не торопится вернуться, чтобы быть с ней. Ей не хватало послевоенной эйфории, охватившей страну, и она хотела, чтобы рядом с ней был ее лихой офицер. В конце концов Дейзи снова переехала в общество, чувствуя потребность в стабильности и цели в своей жизни. Однако беспринципность Дейзи проявляется, когда она готова использовать любовь, деньги или практичность (в зависимости от того, что было удобнее), чтобы определить направление своей жизни. Она хотела выйти замуж. Когда приехал Том, он показался очевидным выбором, и поэтому Дейзи отправила Гэтсби письмо в Оксфорд.
Письмо, как оказалось, вернуло Гэтсби в Штаты. Как будто теперь, когда Дейзи вышла замуж, он мог вернуться и не бояться, что его разоблачат. Он мог носить с собой свою любовь к Дейзи, прекрасно зная, что она недосягаема. Хотя Гэтсби вряд ли признает это, в некотором смысле выход Дейзи замуж за Тома был идеальным выходом из его ситуации, потому что теперь, когда она вышла замуж за другого, ей никогда не нужно знать, насколько он беден на самом деле. Вернувшись в США, Гэтсби едет в Луисвилл со своими последними деньгами, и там поиски начинаются всерьез. С этого момента он проводит свои дни, пытаясь вернуть красоту, которой он наслаждался, пока был с юной Дейзи Фэй.
Услышав правдивую историю Гэтсби, Ник не может не растрогаться и проводит остаток дня, беспокоясь о своем друге. Находясь в городе, Ник отчаянно пытается сосредоточиться на своей работе, но, похоже, у него это не получается. Что он понял (через историю Гэтсби и события прошлой ночи) и отчасти то, что его беспокоит, так это то, что он познал поверхностность «вежливого общества».
Гэтсби, мечтатель из ниоткуда, полон страсти и искренне заботится о чем-то, даже если это мечта, а этого нельзя сказать о таких людях, как Бьюкенен и Джордан Бейкер. На самом деле, когда Джордан звонит Нику на работу, он не хочет с ней разговаривать, чувствуя себя все более и более раздраженным ее поверхностным и корыстным поведением. Отвергнув ее (первый мужчина, сделавший это), Ник вырос, не только видя, из чего на самом деле сделаны темные люди, но и обладая смелостью противостоять этому.
В середине главы Фицджеральд переключает внимание на долину пепла и просит Ника рассказать о том, что там происходило в предыдущие часы. Джордж Уилсон переполнен горем из-за потери жены. В отличие от Тома Бьюкенена (который не может испытывать искренних эмоций), Джордж опустошен и переполнен эмоциями. Его сосед Михаэлис пытается его утешить, но ничего не помогает. Джордж живет в настоящей пустоши, лишенной духовности, лишенной жизни, и когда в своем горе он рассказывает Михаэлису о своем последнем дне с Миртл, он поворачивается к гигантскому рекламному щиту над ним.
В своем, пожалуй, самом ясном заявлении во всей книге Уилсон объясняет назначение огромных глаз доктора Т. Дж. Эклебурга. Это глаза Бога, и «Бог все видит».
Горе Уилсона не знает границ, и пока Михаэлис спит, он направляется в город, в конце концов выслеживая Гэтсби и убивая его, пока он плавает на надувном матрасе в своем бассейне. Ранее в этой главе Фицджеральд ясно дал понять, что осень близка и естественным образом приносит с собой конец жизни — естественной и человеческой одновременно. Уилсон, все еще охваченный горем и неверным суждением, которое оно вызывает, находит путь к дому Гэтсби (предупрежденный Томом, как обнаруживает Ник в главе 9) и убивает Гэтсби, ошибочно думая, что он несет ответственность за смерть Миртл.
Смерть Гэтсби в одиночестве в своем бассейне вызывает пару отчетливых образов. С одной стороны, его смерть — своего рода возрождение. Гэтсби не сделал ничего, кроме как последовал за мечтой, и, несмотря на свои деньги и сомнительные деловые отношения, он совсем не похож на светских львиц из Ист-Эгга, с которыми он работает.
Им восхищаются хотя бы по той причине, что он способен поддерживать мечту в мире, исторически негостеприимном для мечтателей. Его смерть, в некотором смысле, удалила его из его смертного существования и позволила ему возродиться в другой, надеюсь, лучшей жизни. Как говорит Ник, Гэтсби, «должно быть, почувствовал, что потерял старый теплый мир», когда его мечта умерла, и не нашел причин жить дальше. В этом смысле его убийство Уилсоном — долгожданный конец. С другой стороны, смерть Гэтсби от рук Джорджа Уилсона завершает его поиски. Его мечта полностью мертва, но он может сделать еще один рыцарский жест: его можно убить вместо Дейзи. Лежа в бассейне, Гэтсби ничего не делает, чтобы защитить себя, как бы говоря, что не откажется от того, что его ждет впереди. В каком-то смысле Гэтсби помогает Уилсону, отказываясь защищать себя. До самого конца Гэтсби остается мечтателем, самой редкой жемчужиной современного мира.
Глоссарий
пневматический наполненный сжатым воздухом.
Иводзима и Окинава: смерть на пороге Японии | Национальный музей Второй мировой войны
Артикул
В 1945 году американские войска устремились вперед в центральной части Тихого океана, и бой достиг все более кровавого крещендо.
Основное изображение: морские пехотинцы США поднимают второй флаг на вершине горы Сурибати на Иводзиме, 23 февраля 1945 года. (Изображение: Национальное управление архивов и документации, WC 1221.)
В 1945 году американские войска устремились вперед в центральной части Тихого океана, бои достигли еще более кровавого крещендо. На Иводзиме морские пехотинцы одержали дорогостоящую победу, сразившись с упорными японскими защитниками, закопавшимися в вулканической местности острова. Еще хуже американцам пришлось столкнуться на Окинаве, естественном плацдарме для вторжения на родные острова Японии. В скалистых южных пределах Окинавы американские солдаты и морские пехотинцы разгромили японскую крепость, когда самолеты-камикадзе обрушились на флот вторжения.
Битва за Иводзиму
На Иводзиме, месте стратегической авиабазы, расположенной между Марианскими островами и Японией, японцы вырезали сеть подземных укреплений, чтобы превратить небольшой вулканический остров в смертельную ловушку для вторжения Морские пехотинцы США. Когда 19 февраля 1945 года вторглись дивизии морской пехоты США, планировщики ожидали короткой кампании. Но более пяти недель японские войска вели ожесточенную оборону. Японцев пришлось выкорчевывать из пещер и других укреплений беспощадными атаками с близкого расстояния. Кровавая баня привела в ужас военных планировщиков союзников и американских граждан, опасавшихся гораздо большей бойни во время вторжения на родные острова Японии.
Генерал Тадамичи Курибаяси, командующий японцами на Иводзиме, признал, что не может отразить высадку американцев. Вместо этого он запланировал долгую и дорогостоящую оборонительную битву, чтобы поколебать решимость американцев продолжать войну и вторгнуться на материковую часть Японии.
Генерал разместил оружие, чтобы вести смертоносный огонь по пляжам, но сосредоточил свои силы в северной части острова в подземных бункерах и артиллерийских позициях, соединенных милями туннелей. Эта смертоносная изоляционистская сеть обороны повлекла за собой ужасные потери.
Морские пехотинцы США увековечили самые кровопролитные сражения на Иводзиме именами, изображающими жестокие бои. Среди сражений были «Мясорубка», где около 850 морских пехотинцев погибли при захвате японской крепости, и «Кровавое ущелье», где японские защитники дали последний бой. Десант США потерял 6 821 убитых и 19 217 раненых. Хотя большинство в 20-тысячном японском гарнизоне были призывниками, они отказывались сдаваться, упорно сражаясь, пока в живых не осталось лишь несколько сотен человек, которых можно было взять в плен.
Поднятие флага
Празднование вспыхнуло, когда 23 февраля 1945 года первый патруль морской пехоты достиг вершины горы Сурибати на Иводзиме и поднял небольшой американский флаг.
Через некоторое время на вершину вернулся другой отряд, чтобы сменить флаг на второй, более крупный. Фотограф Associated Press Джо Розенталь запечатлел этот момент на пленку. Хотя второе поднятие флага почти не было замечено на Иводзиме, драматическая фотография Розенталя появилась на первых полосах газет по всей стране и стала одним из самых знаковых изображений Второй мировой войны и одним из самых воспроизводимых фотографий в истории.
Морские пехотинцы США поднимают второй флаг на вершине горы Сурибати на Иводзиме, 23 февраля 1945 года. (Изображение: Национальное управление архивов и документации, WC 1221.)
Битва за Окинаву
1 апреля 1945 года более 60 000 солдат и морских пехотинцев Десятой армии США высадились на берег Окинавы в последней битве за остров перед ожидаемым вторжением в материковую Японию. После первоначального наступления, практически не встречавшего сопротивления, американские войска вскоре столкнулись с сетью японских внутренних оборонительных сооружений.
На южной оконечности острова вспыхнули жестокие бои. Проливные дожди и пересеченная местность препятствовали легкому передвижению, а естественные оборонительные позиции прикрывали остров. Почти три месяца бушевала ожесточенная битва на суше, на море и в воздухе. Подобно кровопролитию на Иводзиме, жестокость Окинавы предполагала, что ожидаемое вторжение на родные острова Японии приведет к ужасным жертвам.
В то время как морские пехотинцы США к 18 апреля преодолели оборону японцев на севере Окинавы, сопротивление на юге оказалось грозным. Японцы закрепили свою оборону в историческом замке Сюри, поддерживаемом рядом хорошо защищенных высоких хребтов. Эта оборона и спорадические контратаки японцев задержали продвижение американцев. Наконец, под безжалостным натиском 10-й армии замок Сюри пал 29 мая, а морские пехотинцы США захватили аэродром в Наха морским десантом, начавшимся 4 июня 19 года.45.
Авианосец США «Банкер Хилл» горит после попадания двух самолетов-камикадзе в течение 30 секунд во время битвы за Окинаву, 11 мая 1945 года.
(Изображение: Национальное управление архивов и документации, 80-G-323712.)
Атаки самолетов-смертников начались во время предварительных операций 26 марта. Через пять дней после первоначальной посадки 1 апреля волна из 355 самолетов-камикадзе японской армии и флота нанесла удар по армаде кораблей союзников, поддерживающих вторжение, и дальнейшие атаки продолжались до июня. К концу кампании Япония предпримет почти 2000 атак террористов-смертников против флота вторжения, включая пилотируемые ракетные летающие бомбы «Ока». Атаки испытали нервы даже ветеранам-морякам: 26 кораблей были потоплены и еще 164 повреждены.
Понравилась эта статья? Подробнее читайте в нашем онлайн-классе.
Из коллекции в класс: преподавание истории в Национальном музее Второй мировой войны
Узнать больше
Победа на Окинаве стоила более 49 000 американских жертв, в том числе около 12 000 погибших.
Среди погибших был командующий 10-й армией генерал-лейтенант Симон Боливар Бакнер-младший, убитый 18 июня снайпером во время последнего наступления. Он был самым высокопоставленным американским генералом, погибшим в бою во время Второй мировой войны. Около
японских комбатантов погибли в боях, но число погибших среди мирных жителей Окинавы могло достигать 150 000 человек.
Темы
Тихоокеанский театр военных действий
Из коллекции в класс
Битва за Окинаву
Тип статьи
Артикул
Александр А. Вандегрифт до Гуадалканала
Достижения Александра А. Вандегрифта во время Второй мировой войны пришлись на конец почти четырех десятилетий службы в Корпусе морской пехоты США.
Тип статьи
Статья
Призыв к действиям и освобождению на Филиппинах
Когда кампания генерала Дугласа Макартура на Лусоне шла полным ходом, известие о резне на Палаване вызвало призыв к действиям по спасению тысяч союзных военнопленных и интернированных гражданских лиц от аналогичной судьба.
При чрезвычайной помощи филиппинских партизан было предпринято четыре смелых рейда в тыл японцев, чтобы освободить эти лагеря.Тип изделия
Артикул
Выживание, сопротивление и побег на Палаване
Невероятно, но горстке американских военнопленных удалось пережить резню на Палаване и с помощью филиппинских партизан спастись.
Тип статьи
Статья
«Утилизировать их»: резня американских военнопленных на Филиппинах
Когда союзники освободили Филиппины, японские командиры действовали по приказу уничтожить американских военнопленных, а не позволить им помогать врагу, и в декабре 1944 года жестоко казнили 139 американских военнопленных на Палаване.
Артикул Тип
Артикул
Окинава: Цена победы в последнем сражении
Победа в крупнейшем сражении Тихоокеанской войны была достигнута через 82 дня после ее начала, и цена была высока.
При чрезвычайной помощи филиппинских партизан было предпринято четыре смелых рейда в тыл японцев, чтобы освободить эти лагеря.