Оскар Уайльд: король парадокса — New Style

Он будто играл в пинг-понг – легко, элегантно, театрально. Слова прыгали, как шарики… Щелк – афоризм, щелк – парадокс, щелк – оксюморон… Оскар Уайльд, этот гений парадокса, изощренный эстет, «апостол красоты», денди и циник, в любую секунду, подобно фокуснику, достающему кролика из шляпы, извлекал изящно скроенную остроту, шутку. В нем словно бил постоянно действующий фонтан остроумия, фейерверк отточенных парадоксов: «Джентльмен – это человек, который никогда не оскорбит ближнего без намерения», «Весь мир – театр, но труппа никуда не годится», «Человечество относится к себе слишком серьезно. Это его первородный грех», «Любовь к самому себе – роман, длящийся целую жизнь». Соблазн цитировать писателя просто парализует волю! Впрочем, разве он не утверждал: «Единственный способ отделаться от искушения – поддаться ему»?

Однако, сегодня не об этом. Наша тема – жизнь одного из самых остроумных писателей XIX века – Оскара Уайльда. «Хотите узнать великую драму моей жизни? – вопрошал литератор. И отвечал: – В мою жизнь я вложил весь свой гений, в мои произведения – только талант».

Родился Оскар Уайльд 16 октября 1854 года в Дублине. Этот ирландский город имел честь взрастить не одно имя, составившее мировую славу английской литературы, – Свифт, Шеридан, Голдсмит, Шоу, Джойс, Йитс. Родители Оскара Уайльда также требуют отдельного упоминания как личности довольно неординарные.

Отец – доктор Уильям Уайльд, знаменитый в Европе хирург, специалист по глазным и ушным болезням – был удостоен титула сэра. Человек эрудированный и гиперактивный, он кроме медицины занимался археологией, историей, фольклором, увлекался многими женщинами, любил вкусно поесть и выпить. Мать – леди Джейн Франческа Уайльд – дама чрезвычайно амбизиозная и экзальтированная, твердо верившая, что рождена для величия. Она не только знала древние языки и написала множество книг исторического плана, но и сочиняла страстные патриотические революционные стихи под псевдонимом Сперанца (итал. – надежда). В литературном салоне матери и прошло детство Оскара, предпочитавшего аристократическую атмосферу собраний Сперанцы приземленным мальчишеским играм типа футбола. Отцовская неутомимость, творческая многогранность и гедонизм, помноженные на материнскую страсть к языкам, литературе и театральным эффектам, причудливо соединились в характере Оскара. 12-летний парень раздражал сверстников своим высокомерным щегольством – единственный носил черный итонский цилиндр и яркие рубашки. Чтобы проучить чинного франта Оскара, одноклассники однажды, связав, проволокли его вверх по склону высокого холма и отпустили только на вершине. Уайльд поднялся и, отряхнув с себя пыль, невозмутимо заметил: «Вид с этого холма поистине очарователен».

Впрочем, надо отдать Оскару должное – неустанно заботясь о внешних эффектах и сенсациях, он, особо не напрягаясь, блистал и на ниве науки. Королевскую школу Портора (где ему присудили особую премию за знание греческого оригинала Нового Завета) окончил с золотой медалью, заработав стипендию для учебы в дублинском Тринити-колледже, а по его окончании выиграл стипендию в интеллектуальный храм Англии – Оксфорд (классическое отделение). Здесь он, наконец, обзавелся кристальным английским акцентом. «Мой ирландский акцент был в числе многого, что я позабыл в Оксфорде», – вспоминал Оскар. Сочиненная им в годы учебы поэма «Равенна» получила престижнейшую Ньюдигейтскую премию.

В университете Уайльд впервые услышал зажигательные лекции Джона Рёскина и Уолтера Патера. Теории «искусства ради искусства» этих крупнейших мыслителей Англии середины XIX века, а также идеи братства художников-прерафаэлитов вдохновили и сформировали уайльдовскую философию эстетизма. Оскар боготворил красоту и Искусство как ее высшее воплощение (даже писал это слово с большой буквы). «Как смеют утверждать, что жизнь – это главное, а искусство – только отражение, только зеркало жизни! Что жизнь выше, реальнее искусства! Нет, это жизнь, как жалкая обезьяна, подражает во всем искусству, копирует все его движения и жесты. Искусство – единственная реальность, а в жизни все призраки, химеры и фантомы». «Ложь поэзии правдивее правды жизни» – утверждал «апостол эстетизма», сделавший искусство мерилом всех вещей.

И своей жизни в первую очередь. Обосновавшись после окончания университета в Лондоне, Уайльд берет столицу с наскока. «Ирландского остроумца» наперебой зазывают в модные салоны. Его виртуозные парадоксы, колкости в адрес чопорных викторианских устоев, пошлости и тривиальности общества, неутомимые оды красоте зачаровывают одних и бесят других. А сочиненные Оскаром умопомрачительные костюмы, в которых он появляется на Пиккадилли, ежедневно поставляют новые темы для разговоров в светских гостиных и газетах. Кажется, фантазии Уайльда неведомы границы: короткие штаны-кюлоты и шелковые чулки сменяет расшитый цветами жилет, сегодня – пышное кружевное жабо, а завтра вместо шарфа шею обвивает крупная змея. Неизменными атрибутами остаются лишь цветущий подсолнух в руке да выкрашенная в зеленый цвет гвоздика в петлице. Вокруг эстета-денди формируется круг почитателей и последователей. «Если бы я умел разговаривать так, как вы, я бы держал рот на замке и считал это добродетелью!» – заметил один из них. Уайльд парировал: «Что вы, это было бы эгоистично! Себя я еще могу лишить удовольствия говорить – но как же я лишу других удовольствия меня слушать?»

Издав свой первый поэтический сборник «Стихотворения» (1881), Оскар отправляется с циклом лекций в Америку – укрепить свою литературную славу за океаном. Прибыв в Нью-Йорк, на таможне на вопрос, будет ли он что-то декларировать, заявил: «Мне нечего декларировать, кроме моей гениальности».

На одной из его лекций в Бостоне в зале вдруг появилась группа местных денди: 60 студентов Гарвардского университета, одетых а-ля Уайльд – в коротких бриджах, смокингах и с подсолнухами в руках. Вопреки ожиданиям участников маскарада, ничуть не смутившийся писатель с улыбкой ввернул в лекцию фразу: «Я впервые прошу Всевышнего избавить меня от последователей!» Отчитываясь перед приятелем по окончании одногодичного турне по США, Уайльд не преминул шутливо прихвастнуть: «Америку я уже цивилизовал – остались только небеса!»

На очереди был Париж, где Оскар завоевывает симпатии верховных жрецов мировой литературы – Поля Верлена, Эмиля Золя, Виктора Гюго, Стефана Малларме, Анатоля Франса. А вернувшись в Англию, покоряет еще одно сердце – на этот раз женское. Констанс Ллойд становится женой главного эстета Британии, у них рождаются сыновья – Сирил и Вивиан. Сказки, которые написал для сыновей Оскар, – одни из самых светлых, грустных и поэтичных страниц в его творчестве (сборники «Счастливый принц и другие сказки», «Гранатовый домик»).

Наступают годы головокружительной славы Уайльда. Он без труда передвигается в частоколе жанров, с одинаковой легкостью создавая стихи, рассказы и фарсы, философские трактаты и сказки, критические статьи и заметки о женских нарядах, эссе и театральные пьесы. Единственный роман писателя – «Портрет Дориана Грея» – одним махом вознес его на литературный Олимп. Отвечая на 216 (!) печатных отликов критиков, он написал 10 открытых писем в редакции газет и журналов, утверждая, что искусство не зависит от морали. «Мораль – это всего лишь позиция, которую мы занимаем по отношению к людям, которые нам лично не нравятся», – заметил Уайльд.

И если драма «Саломея», по уверениям Уайльда, написанная специально для «этой змеи древнего Нила» Сары Бернар, в Англии была запрещена, то комедии «блистательного Оскара» не сходили со сцен ведущих лондонских театров: «Женщина, не стоящая внимания», «Идеальный муж», «Как важно быть серьезным», «Веер леди Уиндермир». На премьере последней, когда спектакль закончился, на сцене появился Уайльд и, затянувшись сигаретой, изрек: «Дамы и господа! Вероятно, не очень вежливо с моей стороны курить, стоя перед вами, но… в такой же степени невежливо беспокоить меня, когда я курю».

Именно в комедиях великолепие парадоксов Уайльда достигает апогея. Однако, нередко игра ума становится самоцелью, за которой кроется пустота. Один из типичных приемов писателя – перевертывание наизнанку общепринятых мыслей: «Я интересуюсь лишь тем, что меня совсем не касается», «Я могу поверить лишь невероятному» и т. д. – стал необычайно популярен в в английской литературе.

Слава «лучшего драматурга современности», певца декаданса и гедонизма оборвалась в одночасье. О печальной истории любви и страсти знаменитого писателя к молодому лорду Альфреду Дугласу (Бози, как он его называл) рассказано в стольких фильмах и книгах, что повторять ее еще раз вряд ли стоит. Суд над Уайльдом был одним из самых скандальных процессов XIX века. Его знаменитая пламенная речь на процессе о «любви, что таит свое имя», не смогла ничего изменить. Магия красноречия и блеск остроумия впервые не сработали: Оскар переступил грань, которую викторианское общество не прощало.
В 1895 году по обвинению в содомии Уайльда приговорили к двум годам тюремного заключения и исправительных работ. В 1897 году из Рэдингской тюрьмы вышел совсем другой человек – разбитый, сломленный физически и духовно. Даже имя у него теперь было другим – Себастьян Мельмот. Оставленные ему судьбой три года прошли в забвении и скитаниях по Европе. Только несколько верных друзей поддерживали его, буквально спасая от физической гибели. Написанная Уайльдом в тюрьме исповедь –
послание к Альфреду Дугласу («Из глубины») – мучительное прозрение, что «самое страшное не то, что жизнь разбивает сердце… но то, что она обращает сердце в камень». Последняя поэма, вышедшая из-под пера писателя во Франции – «Баллада Редингской тюрьмы» – подписана псевдонимом С. 3. 3. – тюремный номер Уайльда. Умер писатель 30 ноября 1900 года в Париже от острого менингита, спровоцированного ушной инфекцией. А незадолго до смерти 46-летний Оскар со своим прежним сарказмом сказал: «Я не переживу XIX столетия. Англичане не вынесут моего дальнейшего присутствия».

На скудных похоронах на кладбище Баньо присутствовали несколько человек. Лишь девять лет спустя, благодаря стараниям верного друга Роберта Росса удалось перенести и торжественно перезахоронить прах Уайльда на кладбище Пер-Лашез. Крылатый сфинкс из камня работы английского скульптора Джейкоба Эпстайна венчает надгробие.

Говорят, последней остротой, произнесенной Уайльдом, было: «Я умираю как жил – не по средствам». А последним парадоксом писателя стало то, что, уходя в мир иной нищим и забытым, он после смерти обрел всемирную славу.

Афоризмы
ОСКАРА УАЙЛЬДА

•  Англичане обладают волшебным даром превращать вино в воду.

•  Модно только то, что носишь ты сам.

•  Не время создаeт человека, а человек соз-даeт своe время.

•  Мужчины женятся от усталости, женщины выходят замуж из любопытства. И тем и другим брак приносит разочарование.

•  Чтобы определить качество и возраст вина, не нужно пить бочонок до дна.

•  Мысль, которую нельзя назвать опасной, вообще не заслуживает названия мысли.

•  Женщины вдохновляют нас на создание шедевров, но мешают нашему вдохновению реализоваться.

•  Единственно хорошее общество – это ты сам.

•  Чтобы возвратить себе юность, стоит только повторить все увлечения и ошибки молодости.

•  Самые глупые поступки человека имеют своим источником его самые благородные побуждения.

•  Люди удивительно снисходительны; они готовы все простить, кроме гения.

•  Счастье женатого мужчины зависит от женщины, на которой он не женился.

•  Что такое циник? Человек, знающий цену всему, но не знающий ценности.

•  Правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой.

•  Мой долг — это то, чего я не делаю из принципа.

•  В жизни возможны только две трагедии: первая – не получить то, о чем мечтаешь, вторая – получить…

•  Мужчины всегда хотят быть первой любовью женщины. Женщины мечтают быть последним романом мужчины.

•  Женщины бывают только двух родов: некрасивые и накрашенные.

•  В старые добрые времена книги писали писатели, а читали все; теперь же книги пишут все, но не читает никто.

•  Все мужчины – чудовища. Женщинам остается одно – кормить их получше.

•  Если бы обитатели пещер умели смеяться, вся бы история сложилась иначе.

•  Прощайте ваших врагов – это лучший способ вывести их из себя.

•  Поэт может вынести все, кроме опечатки

•  Работа – последнее прибежище тех, кто больше ничего не умеет.

Последний парадокс Уайльда — Год Литературы

Текст: Федор Косичкин

Фото: oscar-wilde.ru

Ровно десять лет назад, летом 2006 года в Москву впервые приехал почтенный английский джентльмен и по совместительству — бургундский винодел по имени Мерлин Холланд. Приехал он, впрочем, не по винодельческим делам, а по литературным и правозащитным. Потому что мистер Холланд является внуком Оскара Уайльда — родным сыном Вивиана, младшего сына знаменитого писателя, эстета и жертвы гомофобии.

Этот благоприличный во всех смыслах визит не мог не вызывать хотя бы секундной усмешки даже у самого интеллигентного человека: надо же, какой неожиданный «последний поклон» великого мастера парадокса! У Уайльда, первой официальной жертвы гомофобии, оказывается, было двое сыновей, один из которых погиб героем на Первой мировой войне, а второй оставил здоровую и продолжающуюся мужскую линию.

И это не единственный связанный с Уайльдом парадокс. Он считался холодным эстетом, больше всего озабоченным свежестью розы в бутоньерке, — но его произведения, от страшного «Портрета Дориана Грея» до похожего на бриллиантовый перстень «Счастливого принца», от искрящегося сухим остроумием «Как важно быть серьезным» до немыслимо пышной, избыточной «Саломеи» свидетельствуют как раз об обратном — о мучительном поиске в красоте нравственного начала — и это еще до скандального процесса, приговора и библейского De Profundis.

Less esthetic, more ethic!

— как сформулировали сто лет спустя после Уайльда свой запрос к художникам кураторы Венецианский биеннале, тоже патентованные эстеты.

Тщательно работавший над имиджем праздного фланёра, светского человека, он много и напряженно работал — потому что, в отличие от своих великосветских друзей, становившихся героями его великосветских пьес, не располагал наследственным доходом. Да и вообще был в Лондоне выскочкой-ирландцем. (Англичане шутят, что только ирландец может стать великим английскими писателем. И приводят в доказательство имена Свифта, Джойса и, разумеется, Уайльда.)

Особенно больно этa двусмысленность ударила по нему во время печально знаменитого судебного процесса 1895 года. Прямо сказать: поведение 41-летнего Оскара Уайльда по отношению к 25-летнему (21-летнему на момент их знакомства) Альфреду Дугласу было не более «предосудительным», чем десятки подобных «дружб» того времени. Не даром же за гомосексуализмом в Викторианскую эпоху закрепился французский эвфемизм le vice anglais — «английский грех», к которому в массовом порядке приучались воспитанники закрытых элитных школ (привет всем закрытым элитным школам будущего. ..).

Но отец Дугласа, которому тот действительно давал много поводов для огорчения, решил примерно наказать таким образом избалованного беспутного сынка. А отец этот, на беду Уайльда, был не «аристократом духа», а настоящим аристократом — маркизом Куинсберри. Ему не было дела до писателя; ему надо было наставить сына «на путь истинный».

Надо сказать, объективно необходимость в этом созрела. Не имеющий никакого представления о том, каким трудом добываются деньги и слава, Альфред страшно мешал Уайльду. «В Торки, Горинге, в Лондоне или Флоренции — да где бы то ни было, — моя жизнь была абсолютно бесплодной и нетворческой, пока ты был со мной рядом. К сожалению, должен сказать, что ты почти все время был рядом со мной», — признавал Уайльд в De Profundis.

Уайльд был тем, что сейчас мы назвали бы celebrity; и в наши дни их силы и влияние в Англии были бы равны. Но в то время знаменитость без роду без племени не имела шансов на успех в открытом столкновении с аристократом. И оно закончилось так, как только и могло закончиться.

Но кто бы помнил сейчас этих аристократов, не будь Уайльда? Они вошли в историю, уцепившись за фалды его эстетского бархатного «камзола». И таков последний парадокс великого парадоксалиста и великого труженика Уайльда.

«Все сущее в эпиграмме»: Парадокс Оскара Уайльда

Фотография Оскара Уайльда работы Наполеона Сарони (ок. 1882 г.).

Въезжая в Америку впервые, Оскар Уайльд, как сообщается, сказал таможенному агенту,

«Мне нечего заявить, кроме моей гениальности».

Остроумие Уайльда несомненно. Эпиграммы и ирония — пробный камень его произведений, но самобытный стиль Уайльда действительно вырастает из его одержимости парадоксами. Парадоксы Уайльда нарушают статус-кво, подрывают бездумное клише и играют с высокопарной риторикой. Заявленная им философия для Как важно быть серьезным раскрывает мятеж против бездумных стереотипов мрачного общества:

«Мы должны относиться ко всем мелочам жизни очень серьезно, а ко всем серьезным вещам жизни — с искренней и нарочитой тривиальностью».

Викторианские банальности просили, чтобы их перевернули с ног на голову. Привлекательность Уайльда к эпиграммам была двоякой. Слова были для него священны; каждое слово идеально помещалось во фразу, каждая фраза была связана со следующей. Каждая строчка была отдельным произведением искусства. Забудьте о юморе — подумайте о контрасте, симметрии и звучании следующего:

«Он искупает то, что иногда несколько слишком одевается, тем, что всегда абсолютно чрезмерно образован».

Лучшие эпиграммы Уайльда прямо обыгрывают банальные, укоренившиеся идеи или фразы. Уайльд обладал энциклопедическими познаниями в истории литературы: он изучил всех великих английских писателей и поэтов, был предан французской литературе и получил награды в Оксфорде и Тринити-колледже в Дублине за изучение греческого и латинского языков. Он постоянно ссылается на свое художественное наследие из-за юмора и контекста. Для Шекспира «Весь мир театр…», но для Уайльда 9 лет.

0003

«Мир — это сцена, но пьеса плохо сыграна».

Будучи ирландцем-эмигрантом, Уайльд очень подозрительно относился к проповеднической риторике. Предполагаемая искренность и моралистические банальности также служили целевой практике Уайльда:

«Работа — проклятие пьющих классов».

Аллюзиями и противоречиями он нарушал утомленные условности языка, как в жизни он дестабилизировал правила общества. Джордж Бернард Шоу восхищался способностью Уайльда действовать на нервы публики. В своем обзоре

Идеальный муж , — размышлял Шоу, — «Они сердито смеются над его эпиграммами, как ребенок, которого уговаривают развлекаться самим актом крика ярости и агонии». Шоу стремился использовать этот гнев для социальных изменений; Уайльд просто наслаждался их раздражением.

Хотя риторические противоречия придают большинству работ Уайльда особый колорит, Как важно быть серьезным — это место, где Уайльд достигает вершины парадокса.

Наконец форма женится на содержании; симметрия фразы соответствует гармонии структуры. Сюжет «Эрнеста» — лучшая эпиграмма Уайльда. Джек, Алджернон, Гвендолен и Сесили отражают друг друга; их планы, желания и даже их диалоги идут параллельно. Предполагаемая ложь Джека о том, что у него есть брат по имени Эрнест, переворачивается с ног на голову, и оказывается, что его воображаемое альтер-эго существует на самом деле. Противоречивая ложь одновременно подтверждается правдой, а истина растворяется. В этом суть эпиграммы.

Точность и универсальность фраз Уайльда неизменны, как и магнетизм Как важно быть серьезным . Возможно, тогда уместно позволить Уайльду резюмировать свои собственные достижения: «Я рассматривал Искусство как высшую реальность, а жизнь — как простой способ вымысла: я пробудил воображение моего века, чтобы оно создало вокруг меня мифы и легенды: Я суммировал все системы в одной фразе и все существование в эпиграмме».

—

Лаура Генри Буда — менеджер STC по работе с общественностью и работала научным сотрудником в сезоне 2011–2012 гг. Она имеет степень магистра драматургии, полученную в A.R.T./M.X.A.T. Институт Гарвардского университета.

Вдохновляющие парадоксы | Шекспировский фестиваль в Юте

Карли Хьюз

В Как важно быть серьезным , игре каламбура и парадокса, Оскар Уайльд восхитительно тренирует мозг, исследуя правила и эксплуатируя ожидания своего общества. Не осуждая и не защищая это общество, пьеса как сатира всегда прославляет развлечение, которое она доставляет наблюдательному зрителю. Тем не менее, эта комедия служит большей цели, чем спасение от давления и депрессивного состояния в более простое, более сенсационное царство.

Намеренно или нет, но Оскар Уайльд с помощью блестящего использования парадокса создал путь для изучения поведения, изучения предположений и, в конечном счете, спасения человечества, поскольку среди резкого цинизма Уайльда кроется удивительный парадокс скрытого оптимизма. Используемый в качестве простого прикрытия для поверхностных персонажей, парадокс блестит на протяжении всей пьесы до такой степени, что некоторые критики утверждают, что он становится утомительным.

Тем не менее, Норберт Коль в своем анализе метко отмечает: «Парадоксы нельзя просто отбрасывать как дешевые эффекты, поскольку во многих случаях они служат взрыву установленных условностей, тем самым обнажая те аспекты реальности, которые до сих пор были скрыты существующими нормами» (9).0011 Чтения о важности серьезности , изд. Томас Зибольд [Сан-Диего: Greenhaven Press, Inc., 2001] 123).

Когда Алджернон говорит о браке: «Трое — это компания, а двое — это ничто», это утверждение находится в прямом противоречии с границами, которые фактически определяют состояние супружества, и его бесцеремонное обращение с предметом само по себе является инверсией серьезность, обычно придаваемая браку, поскольку к нему относятся не столько как к обещанию, сколько как к протоколу. Тем не менее, еще большее значение, чем разрыв между общественными условностями и личными убеждениями Алджернона, имеет разоблачение лицемерия практики его общества, поверхностно осуждающей, но тайно попустительствующей неверности.

Настойчивое утверждение Алджернона о том, что его философия была «доказана» «счастливым английским домом», задумано как забавное и, следовательно, является свидетельством обыденной природы любовных отношений, поскольку юмор требует в первую очередь фамильярности. В данном случае значение парадокса заключается в его способности выявить одновременное презрение общества к неверности на словах и неприятие верности на деле. Как продолжает Коль, «такие парадоксы ярко иллюстрируют, что социальные приличия следует рассматривать просто как маску конформизма» (123).

В начале пьесы Алджернон оплакивает неспособность «низших сословий», как он говорит, «подать нам хороший пример», заявляя: «Похоже, что они как класс не имеют абсолютно никакого чувства моральной ответственности».

На первый взгляд, этот парадокс провозглашает двойственность Алджернона как персонажа, который ценит мораль, но находит ее применимой только к другим. На более глубоком уровне слова специально подобраны так, чтобы вызвать улыбку, поскольку рассматривается понятие «низших слоев», которые должны быть вершинами добродетели. Мысль о том, что Алджернон, человек роскоши, земли и знатного происхождения, должен требовать от своего слуги Лейна каких-либо усовершенствований, совершенно нелепа или должна казаться таковой парадоксом. То, что это могло каким-либо образом восприниматься как таковое, раскрывает практику вывода характера человека из его класса в обществе.

Однако по мере того, как пьеса продолжается, излишества и снисходительность ее персонажей становятся противоречием предполагаемому юмору основного парадокса Алджернона; другими словами, парадокс внутри парадокса. Таким образом, пьеса оказывается неубедительной в отношении предположений о положительной или отрицательной корреляции между названием и честностью, и это действительно лучший возможный вывод. Как заметил один критик, «Уайльд предвосхитил главное событие 20-го века: использование фарса для фундаментально серьезных исследований царства иррационального» (9).0011 Оскар Уайльд , изд. Гарольд Блум [Брумал, Пенсильвания: издательство Chelsea House Publishers, 2002], 26).

Независимо от того, является ли это продуктом намерения или совпадением, изобретательность Уайльда стимулирует исследования логики, рациональности и реальности и, таким образом, показывает, что реальная сила парадокса заключается не в его способности представлять четкие выводы, а вдохновлять на критическое мышление.

Возможно, самое важное использование парадокса и, если уж на то пошло, главное достижение пьесы — это придание очарования персонажам, утратившим целостность. Джек, описанный Гвендолен как «самая душа чести и правды», на самом деле является мастером «Банбери», принимающим девиантное альтер-эго «Эрнеста», когда ему нужно отдохнуть от тяжелой работы добродетели и велений совести. Несмотря на скандальность, Алджернон проявляет большую «серьезность» в том, что он остается негодяем под любым именем, в том числе, когда он тоже использует «Эрнест», чтобы прикрыть свою выходку. Гвендолен и Сесили, портреты совершенства в глазах своих поклонников, раскрывают внутреннюю мелочность, контрастирующую с их внешней красотой, когда их знание этикета используется как маска для благовоспитанной жестокости.

Одновременно доверчивые и коварные, прямолинейные и застенчивые, их привязанности оказываются поверхностно привязанными к имени, и, хотя они не лишены ума, они обнаруживают недостаток понимания тех, кого, по их словам, любят, и, таким образом, невежество в отношении самой любви. Тем не менее, даже в разочаровывающий момент, когда их уверенность и харизма растворяются в нехарактерном, тошнотворном осуждении их пола, ожидаемая горечь исчезает в общем аромате сладкой невинности. Персонажи — это живые парадоксы, лишенные красоты оксюморона, который несет в себе более связный смысл, но, тем не менее, вызывает симпатию. Их парадоксальное остроумие обнажает их несовершенство и уязвимость, и каким-то образом «человеческий» становится для них более подходящим термином, чем «лицемер».

В конце концов, все хорошо, и все сюжетные нити должным образом раскручиваются для персонажей. В самом деле, пьеса так аккуратно завершена, а сюжет так чисто решен, что она поистине объявляет себя художественным произведением.