Я буду верить в разум, потому что падать духом это и правда преступление. » Народное Информационное Агентство

Опубликовано: 10 апрель 2019 г.

Я физически уже не могу ставить сводки обстрелов и сочувствующие смайлики на сообщения об убитых ребятах, таких красивых и молодых, способных дать этой несчастной земле столько сыновей и дочерей. 

Я физически не могу слышать стоны дончан, которые, уповая на мою профессию и думая, что я знаю больше других, пытают: когда уже? 

Я физически не могу видеть разрушенные дома, спивающуюся или разъезжающуюся молодежь, сэконды на каждом шагу.

 Я физически не могу слушать очередные инсайды о паспортах, слитии в Украину и признаниях, сроках войны от экспертов, гадалок, политиков всех мастей. 

Я физически не могу уже поздравлять с очередными праздниками друзей на той стороне и слышать от них, что уж в следующем году непременно встретимся. 

Я уже столько раз слышала поздравления с тем, что я россияночка, что еще одно меня может запросто убить.

Но сейчас я слушаю потрясающий роман Юрия Тынянова «Пушкин». 

«Пролистываю» назад и слушаю снова то, что особенно зацепило.

 Эти мысли одного из наставников Императорского Царскосельского лицея, когда уже был оставлен Смоленск, а Наполеон подходил к Москве, они мне так близки:

«Падать духом в такое время было едва ли не преступление… Но смятение умов было кругом общее и такое, что можно легко впасть в слабость и всех кругом заразить. Более всего не любил он бледные лица, растерянность в глазах, нестройность мыслей – все, чем сказывается страх или ужас. Он верил в разум и законы его, а страх был отпадением от разума, чисто животным».

И я буду верить в разум, потому что падать духом это и правда преступление. Есть уйма людей, так и стремящихся заразить своим мороком, унынием и тревогой. Но у меня уже иммунитет. Это только физически я устала. А вы как справляетесь со всем этим?

rulibs.com : Проза : Историческая проза : 2 : Юрий Тынянов : читать онлайн : читать бесплатно

2 Директор Малиновский заперся с Куницыным в кабинете. Свечи были зажжены, окна в сад открыты. Кругом было тихо, зеленые листья свежи, пламя свечи клонил легкий ветер – все как в мирное время. Насупротив, в лицее, уже спали. – Горько мне, – сказал директор, хрустя пальцами и поламывая руки, – в такую ночь средь стольких красот думать о наших обстоятельствах. Он был уныл, и Куницын, сожалевший о его слабости и сердившийся на почти постоянный упадок духа, ждал с неудовольствием жалоб и приготовился к возражениям. Падать духом в такое время было едва ли не преступление. Стоит Малиновскому пасть духом, и в лицее воцарится хаос. Все сразу же опять это почувствуют, как было уже при Пилецком и как всегда в таких случаях бывает; все – от воспитанников до служителей, не говоря уже о врагах: Гауеншилде. Куницын решил покинуть лицей, это хрупкое и подверженное всем колебаниям училище; впрочем, он собирался идти на войну ратником; он успел полюбить свои обязанности, некоторых воспитанников – и не столько даже их, сколько их любознание, постепенное их изменение – к совершенству, привык даже к самому зданию. Ему не хотелось, чтоб лицеем завладел Гауеншилд, как некогда Пилецкий. Но смятение умов было кругом общее и такое, что можно легко впасть в слабость и всех кругом заразить. Более всего не любил он бледные лица, растерянность в глазах, нестройность мыслей – все, чем сказывается страх или ужас. Он верил в разум и законы его, а страх был отпадением от разума, чисто животным. Будущность, к которой он так деятельно готовился и которая ныне стала невозможной, вновь была для него ясна. Он готовился теперь к войне. Отчизна, любовь к ней, долг гражданский – все понятия, о которых он важно толковал лицейским, стали теперь страстями, и он подчинился им, не раздумывая. – Навалились, – сказал Малиновский и побледнел, – все навалились – слышно, идут уже без остановок. Если так далее пойдет – через месяц нам нужно будет отсюда уходить; место – Ревель. Об этом никто не знает и знать не должен. Вам нужно приготовиться. Он сказал, что не хочет везти весь лицей в Ревель; кой-кто не захочет, и слава Богу. Гауеншилду, например, нельзя из Петербурга отлучиться; тем лучше. Он предвидит, что добрая часть профессоров не поедет. Тогда Куницын принаймет профессоров, а главная надежда на него самого. Вообще в его руки, и только в его, передает он это училище, которому так не повезло счастье с первых же шагов. По словам Малиновского выходило, что сам он не собирается ехать. – Я не поеду, – подтвердил Малиновский, – не желаю, мне поздно, я устал. – Без вас они от рук отобьются в изгнании, а я с ними не слажу. Малиновский походил по комнате. – От брата есть ли вести, что Тургенева намерения? – спросил он. Брат Куницына уже с месяц как выступил в поход и не слал вестей; Николай Тургенев, геттингенец, зимою еще прибывший в Москву, теперь жил в Петербурге и был в тоске: попеременно то ужасался, то опять обращался к надежде и не знал, что с собою делать. Куницын с ним ежедневно виделся. Он плакался, что лица, на которых печать рабства, грубости и пьянства, непросвещение высшего сословия, суровая зима, сменившаяся жарким летом, делают невозможной жизнь в отечестве, но как выбраться – не знал. В последнее время он сильно приободрился, и надежду внушали ему действия Витгенштейна. Малиновский усмехнулся. – В Ревель или в Або, куда случится, поедут с вами все дядьки наши, – сказал Малиновский. – Питомцы наши вместе с ними начинали здесь бытие свое, вместе с ними и продолжат. Сергей Гавриловичу, – сказал он о Чирикове, – я уж дал наказ – все грубости со служителями заносить в журнал поведения. Намедни Данзас ругал Матвея и гнался за экономом – трепать его. Я прошу обращать на это сугубое внимание. Заносчивость, запальчивость, а купно и низкость с раболепствием – все от воспитания, житья и обхождения с рабами. Готовые жертвы гнева, и сами к тому привыкли. Подчиненному иностранцу никогда не посмеют того сказать, что своему, потому что свой – раб. А брат его или земляк – секретарь. Так гибнет везде достоинство русское. Я не для того с вами говорю об этом, что вы этого не видели или не знаете, напротив; но скоро это вам придется исправлять на деле, как нынче мне. Подверженный всем слабостям, директор говорил на сей раз твердо. – Вы пожарища не видали, – спросил он Куницына, – военного, ветром распространенного? Когда города пожигаются? А я видел. Поле, поле довременное – и на нем почернелые трубы – вот дом, вот семья, родня. И теперь уж трубы российские торчат! И чтоб не лишить малых сих в изгнании, как сказали вы, самой мысли о доме, нужно будет вам опекать все затеи их – журналы, песни, даже самые куплеты, безделицы, для того что не годится в этом возрасте терять свой дом. Куницын впервые видел его в таком расположении. – Я на них между делом посматривал, – сказал Малиновский, – некрепки дома у них, а теперь и этот валится. И они поглядели на лицей с темными окнами, который казался бы в этот час нежилым, если бы не фонарик, светивший желтым светом. Вдруг Куницын сказал ему решительно: – Без вас ехать нельзя, а вам оставаться негде. – Силы мои уже не те и даром ушли, – сказал директор тихонько, – мне самому утешение нужно. Нет его. Разом открылись все прикровенные язвы – казнокрадство, мародерство – точно во вражеском лагере. Все на поток и разграбление. Смолянин, мой знакомец, пишет мне: барон Аш, губернатор, принимает возами, и возы запрудили площадь. Ни пройти, ни проехать. На две стороны кто может воевать? Государь неспособен. Обдержание вельмож, прелюбодеяние затмили его. Ночь была черная, словно за директорским садиком – тут же, сразу началась пустыня. Он похрустел пальцами и посмотрел на Куницына, вопрошая. – Паче всего опасаются рекрут, – сказал он, разводя руками, – не хотят верить в достоинство россиянина и думают, что страх – главное его побуждение. Куницын, бледнея, молчал, и директор вдруг остановился. – Я верю, – сказал он вдруг с каким-то негодованием, – и не только в Витгенштейна, который точно превосходный генерал, а и в земледельца, в казака, в поревнование его и удальство. Мы-то черты сего духа знаем, и самое раболепствование, все искажающее, его не уничтожило. Враг не знает. Он перевел дух. – Все может случиться, – сказал он, стихая, – но россиянин докажет свое достоинство, и ему наконец поверят и враги и свои. Иначе жизнь была бы мне в тягость. Поверят – и рабство отменится, отпадет, как короста. Вы тогда в три года русской земли не узнаете. Дело мое – земледелие, мануфактура, а не профессорство собственно, не директорство. И он усмехнулся. – Все это, правда, одно смешное мечтание, когда враг уже около Смоленска. Но расстаться с надеждою – значит расстаться и с жизнью. Я из гордости сохраняю всю силу рассуждения. Беда с Разумовским: распоряжение его о переводе преждевременно, боюсь, как бы не разгласилось. Я уж с ним приустал. И они расстались. – Решительного ответа сейчас не прошу, – сказал он Куницыну, – но прошу вас пока не оставить малых сих и понемногу приучиться заменять меня. Главное – надлежит нам стараться, чтоб воспитанники и не догадывались, что все нарушено.

Читать книгу Пушкин. Кюхля Юрия Николаевича Тынянова : онлайн чтение

2

Карамзин в самом деле тяготился старыми друзьями. Наставали страшные времена, и он с некоторым ужасом и удивлением смотрел на суету друзей изящного, своих поклонников. Казалось, живя со дня на день, они вовсе не понимали смысла и значения событий наступающих. Он давно уже к ним приглядывался. Они казались ему безнадежно погрязшими в мелочах, и, к удивлению своему, он все более раздражался от того, что еще пять лет назад вызывало его умиление: самая тонкость их претила ему, чувствительность казалась ребячеством. Он с беспокойством угадывал насмешки староверов при каждом изящном жесте Сергея Львовича и при чтении счастливых стихов Василья Львовича. Попытки Василья Львовича настроить на важный лад свою лиру были большею частью смехотворны: он слыл и был признанным главою верхолетов, шаркунов. Раздражало несколько и его легкомыслие в важных вопросах религии и морали. Он был непочетник и, весьма возможно, безбожник – кто знает, Шишков, чего доброго, был прав. Теперь, когда ярый враг дворянства, личный враг историка, попович Сперанский изгнан, – все ожидали важного назначения Карамзина. Братья Пушкины даже ездили поздравлять Николая Михайловича, и так неловко, что чуть ли не накануне важного назначения, которым был удостоен общий их литературный неприятель – Шишков.

Так чувство некоторой горечи тяготило Карамзина: он одерживал победы, плодом которых пользовались другие. Вновь назначенный московским главнокомандующим Ростопчин был некогда его приятель, но со всех сторон идущие слухи о раскрытом заговоре мартинистов, под которыми разумели не только приверженцев Сперанского, но и друзей Карамзина, ставили историка в положение двойственное. Все менялось, а он, описатель перемен истории, стоял в стороне.

Он хорошо знал, что литературные староверы, с которыми он столь мирно воевал и которые сейчас все вдруг заняли места государственные, пишут на него доносы, в которых утверждают, что все его сочинения исполнены вольнодумческого и якобинского яда, что сам он метит в Сийесы или первые консулы, – увы, все это он сам мыслил и говорил о Сперанском, – что он безбожник, чтитель Вольтера и Руссо и что надобно его истребить. Правда, его пока оставляли в покое. Но Василья Львовича, например, все стали решительно сторониться и перестали принимать.

Карамзин не знал, как избавиться от легковерных и жаждущих наставления друзей, среди которых были всегда братья Пушкины. Они особенно были легковерны и трепетали более всех. Вместе с тем его поражала одна черта, общая обоим братьям: предаваясь трепету и будучи донельзя чувствительными и пугливыми ко всем событиям, или, как говорили, сенсибельными, Пушкины через две минуты вполне осваивались с положением и, как бы оно несчастно или величественно ни было, могли тут же вспомнить анекдот или заспорить с пеною у рта о сравнительных достоинствах двух известных танцовщиц: худой и толстой. Эта жизненность обоих братьев была загадкою для нравоописателя.

Как только начались события, у Сергея Львовича внезапно появился азарт и некоторое упоение военными опасностями. Он читал все реляции вслух, громко, понижая голос лишь на фамилиях отличившихся и негодуя на Палашку, мешавшую ему скрипом двери, как негодовал, когда прерывали его чтение Мольера.

Он теперь носился весь день по Москве и пугал притихшую Надежду Осиповну выкриками:

– Негодник отступает!

Причем Надежде Осиповне сперва неясно было, о ком говорит Сергей Львович: о Наполеоне или Барклае, которого он, как и многие, сильно порицал за тактику отступления.

Однажды он прибежал домой, задыхаясь, и, подозрительно посмотрев на Никиту и горничную девушку, отослал их; потом он посмотрел на Надежду Осиповну и сделал ей знак приблизиться; Надежда Осиповна, не терпевшая преувеличения и жестов, однако же приблизилась.

– Ни Никишке, ни Аришке не доверять rien de rien,75
  Абсолютно ничего (фр.).

[Закрыть] – сказал ей значительно Сергей Львович, – дворовые – первые наши злодеи.

Это была важная новость: надлежало стеречься всех дворовых, как врагов. Надежда Осиповна вспомнила некоторые несправедливости, еще недавно учиненные ею в девичьей, и побледнела. Далее Сергей Львович, бегая по комнате, изложил ей свой план действий. Неизвестно, куда двинутся враги – на Петербург или на Москву; если на Петербург – следует ждать; если же на Москву – следует немедля укладываться. В квартире был, однако, такой беспорядок, столько густой, старой пыли лежало на полках, у Надежды Осиповны было столько разной мелочи – флакончиков, шкатулок, что тут же стало ясно: укладываться на всякий случай, без крайней нужды, нельзя. Надежда Осиповна никак не хотела расстаться со своим большим зеркалом. Сергей Львович изменил решение: ничего не вывозить, а в случае опасности самим выехать, оставив все имущество под присмотром тех же злодеев. Он успокоился, настолько это было покойнее и легче.

– Детей отослать, – сказал он вдруг отчаянным шепотом, вспомнив внезапно о детях.

– Куда? – таким же шепотом спросила Надежда Осиповна.

Оказалось: детей отсылать некуда.

Сергей Львович возмутился.

– Ах, не знаю, душа моя, – сказал он, – все отсылают детей. Может быть, в Михайловское? Туда ворон не долетит.

– Я с Левушкой не расстанусь, – сказала глухо Надежда Осиповна.

Отсылать же одну Олиньку не имело смысла и было слишком хлопотно.

Сергей Львович вдруг утомился от этих хлопот. Ничего не было на свете более громоздкого и нескладного, чем семья в опасное время, все эти сборы, отъезды.

– Авось, подождем, друг мой, – сказал он довольно спокойно Надежде Осиповне, – может, они еще на Петербург пойдут. Я сегодня обещался быть у Николая Михайловича и все узнаю. Но заклинаю: при этой разине Аришке и при этом Никите ни слова, pas un mot. Никита мне очень подозрителен. Вид у него за последнюю неделю самый двусмысленный. Не нужно отсылать их из дому. Они на улицах толкутся со всею этой сволочью, toute cette canaille, и заражаются. До того дошло, что сам Ростопчин, – сказал он и поднял палец, – составляет афишки для успокоения и направления tous ces Nikichka, Palachka!76
  Всех этих Никишек, Палашек (фр.).

[Закрыть] Никита, одеваться!

Он поехал к Карамзину.

О том, что будет, если враг пойдет к Петербургу, – они не говорили. Петербург был далеко. О Сашке они на этот раз не вспомнили. Там был Александр Иванович Тургенев – и Бог мой! Он был, наконец, во дворце, в самом дворце, и мог разделить судьбу только с его обитателями; впрочем, он был и не один – с кучею ровесников, воспитателей, всех этих lycеens, гувернеров, дядек.

3

Их водили гулять трижды на дню, как всегда. Снег, который выпал в день открытия лицея, когда они играли вечером в снежки, еще не стаял. Быстрая Наташа, горничная старой мегеры Волконской, часто попадалась им по дороге: она шла, как всегда, опустив глаза. Она была черноглазая, широколицая. Случалось, они дрались; за шалости на лекциях Будри, строгий старик, ставил их подле себя. За грубость или незнание математики оставляли без чаю, или сажали за черный стол, или одевали на несколько часов в старое платье.

Они всего полгода были в лицее – еще снег не стаял. Но родительский дом был оставлен навсегда: они жили во дворце и знали обо всем ранее и точнее, чем их родители, а главное, ранее чувствовали эту тревогу, которая, они знали, была знаком важных перемен.

Однажды ночью Александр услышал звонкий топот копыт. Этот одинокий топот внезапно раздался, пронесся и смолк. Может быть, проскакал фельдъегерь. Если бы они вернулись в свои дома, многих родители не узнали бы, родительская власть, о коей толковал законовед Корф, нечувствительно поколебалась.

4

Был март месяц, когда, сидя на лекции у Будри, они услышали слабые звуки далекой трубы; они сначала не поняли, что это такое. Но Будри вдруг задумался. В своем парике, нахохлившись, он сидел, не смотря на них, угрюмо сжав тонкие упрямые губы, и слушал. В это время Яковлев пересказывал ему отрывок из «Маленького Грандиссона»; Будри заставлял учить наизусть тех, кто не знал французского языка до поступления в лицей. Яковлев давно уже кончил, а Будри все сидел и прислушивался. Наконец он очнулся, кивнул Яковлеву и сказал – не то о «Грандиссоне», не то о чем-то другом:

– Итак, это кончено.

Назавтра во время прогулки они, не слушая возражений Чирикова, свернули на большую дорогу.

По всей большой дороге, куда ни хватал взгляд, двигалось войско – тяжелая кавалерия. Ни одежды, ни конская побежка – ничто не напоминало того медленного движения, которое Александр однажды видел в Петербурге на смотру. Лошади осклизались. Не было блестящих киверов – все солдаты в фуражках, шинелях, теплых наушниках. Медные котелки позвякивали у седел. Холод был жестокий, дул ветер.

– Особое благоволение полку, – сказал Чириков, у которого были знакомые кавалеристы, – все в шинелях. Ан вот и без шинели – штрафные.

– За что их штрафовали? – спросил Вальховский.

– Мало ли за что. Вон – у второго справа седло подвернулось. На первой стоянке шинель снимут.

Офицеры ехали в теплых оберроках, делавших их немножко похожими на кучеров. Музыка впереди заиграла, и эскадрон прошел.

Вслед за эскадроном тащились несколько городских экипажей, медленно и безнадежно, – несколько матерей из провожающих никак не могли остановиться. Они сидели в темных бурнусах и смотрели по сторонам, устав смотреть вперед, где видна была все та же конская поступь да круглые спины в оберроках и колетах, не похожие ни на мужей, ни на сыновей; но они все еще ехали за эскадроном, не решаясь ни повернуть, ни остановиться.

Теперь они каждый день, гуляя, провожали войска. Они узнали, что войска идут в Гатчину и Лугу; потом – что на Порхов и, наконец, Опочку. Александр знал, что имение матери, Михайловское, где-то близ Опочки. Имение дяди Горчакова, Пещурова, было неподалеку.

Война была еще не объявлена, а войска шли каждый день через Царское Село. Скоро вид их изменился – гвардия прошла, теперь шли казачьи полки. Бородатые казаки – вощеные усы торчком – сидели в седлах, избочась, с отчаянной беспечностью, крепче и плотнее, чем сидят иные в креслах. Они пели медленную песнь с гиканьем и присвистом. Лица их были неподвижны, и они не смотрели на лицейских. Двое передовых казаков их заметили. Храня все то же равнодушие, они мигнули друг другу, одним движением вырвались из седла и, сменясь, уже ехали каждый на лошади другого, так же спокойно, как будто все время сидели в седле, с лицами неподвижными и бесстрастными. Только глаз у правого был прищурен: казак смеялся.

Калинич смотрел им вслед как пригвожденный, забыв обо всем. Когда он к ним обратился, они его не узнали: довольство и какая-то непомерная гордость были на его лице, глаз прищурен.

– С рушницей в руках, с патроном в зубах, – сказал он им и подмигнул, как давеча, передовой казак, – эх, буяны вы мои, пичужки любезные.

Малиновский сказал ему, что он тоже казак, – сельцо у них близ Изюма. Калинич долго смотрел на него, восхищаясь и, казалось бы, не доверяя, а потом засмеялся:

– Казак и есть. Дух кавалерский. Казаки все наголо атаманы.

Так Малиновский был посвящен в казаки. Сразу же после прогулки он стал ходить как-то особенно вразвалку, избочась, и часто прищуривался, как, по его мнению, прилично было истому, испытанному казаку. Он рассказал о казачьем проезде отцу, директору Малиновскому, и еще более повеселел. Вольное прозвище казака, данное его сыну, понравилось директору. Старая казачья вольность, самая хитрость, удальство, иногда отчаянное, безудержное, – сказал он сыну, – суть черты любезные. В открывающейся войне он возлагал надежды на черты русских войск, неизвестные неприятелю. Сын всегда был дюж, лукав. Теперь он полюбил удальство. Дядька Матвей был из старых казаков и, только окривев, поступил в статскую службу. Малиновский с ним теперь беседовал и вскоре набрался лихих казачьих поговорок.

Получив строгий выговор от Гауеншилда за полное незнание немецких разговоров и будучи записан гувернером в черную книгу, он подмигнул и сказал:

– Казаки в беде не плачут.

Эконом худо их кормил. Малиновский, садясь за стол, говорил теперь:

– Из пригоршни напьемся, на ладони пообедаем.

Всем этим он очень утешал Калинича. После казачьего проезда Калинич затосковал. Вещь неслыханная – он на дежурстве взял себе привычку посвистывать и мурлыкать под нос какие-то песенки. Когда входил случайно кто-нибудь из гувернеров или профессоров, он словно в рот воды набирал, но «своих», как называл он некоторых лицейских, не стеснялся нимало. Однажды Александр слышал, как Калинич, грустя, напевал:

 
Ой, на грече белый цвет
Опадает,
Любил казак девчиночку —
Покидает.
 

Голос у него был густой, но напевал он, не желая нарушать тишину, дискантом.

Три дня шло ополчение. Ополченцы были в серой одежде, напоминавшей тот хлеб, которым их кормил теперь скряга-эконом. Они не были похожи на гвардию, понурые, запыленные, без той повадки и посадки, которая была у гвардии, – прямые мужики.

Не смотря по сторонам, с землистыми лицами, они шли полчаса и час, а земля охала глухим грудным звуком под тяжелыми шагами. Они шли вразвалку, лица их были не военные, а мужицкие. Они пели. Песнь была долгая, протяжная: «Не белы снеги забелелися». Александр помнил песню ямщика, который вез его с дядею в Петербург; то была тоже протяжная песня, негромкая, неторопливая, в лад тряской коляске, с перерывами, бесконечная дорожная ямщичья песнь, похожая на лень. Эта песнь – военная – была громка, глуха и более похожа на крик и вздох, чем на песнь.

– Ополчилась нужда, – бормотал о них Калинич, пытаясь построить своих кое-как в ряд, – пичужки любезные, буяны мои горькие!

Однажды шло конное ополченье; молоденький ополченец-офицер во всю прыть пронесся у самого края дороги и чуть их не измял; он рубил шашкою мокрые ветки, ветки хлестали его по лицу, закрыв глаза, он смеялся. Повернув коня, он подъехал к лицейским и спросил, где живет Куницын. Зеленая ветка была заткнута у него за крестик, вода и слезы текли по лицу. Он жевал белыми зубами зеленый листик и, видимо, был пьян. Лицо его было совершенно детское. Он улыбался.

Несколько человек, не слушая увещаний Калинича, впрочем, понимавшего, что порядок теперь сохранять не приходится, и махнувшего рукой: «Идите, пичужки, идите, буяны, да смотрите не попадитесь, попрошу», – пошли указать домик, где останавливался теперь Куницын.

Ополченец спешился, и все вошли.

Он обнял Куницына. Это был геттингенец Каверин. Через пять минут он всех знал и, беспрестанно путая имена, говорил с лицейскими, не выслушивая того, что ему говорилось. Пушкин ему понравился. Он его обнял.

– Пушкин, как ты мил, душа моя, едем со мною воевать? Не хочешь – оставайся!

Пущину он сказал:

– Ты толст, душа моя, тебе верхом не ездить, просись в артиллерию.

Вообще он, видно, считал, что все, как он, идут на войну. Куницын с улыбкою на него глядел, а он не всегда был добр.

– У тебя вина, Саша, нет, – сказал Каверин, – дай мне хоть воды напиться. Ты филистер!

Он медленно выпил большой кувшин и кивнул Пушкину:

– Пущин, ты готов?

Он обнял Куницына и сказал ему:

– Едем, не ленись, ты лентяй, негодяй, филистер.

Потом обнял Пушкина:

– Едем, Саша!

Сашей он звал Куницына и случайно назвал Пушкина верно.

Когда они вернулись в свои комнаты, каждому показалось, что у него ушел старший брат на войну. Пушкину ночью вдруг захотелось его тотчас догнать – посматривая на дорогу, он стал думать, где бы взять коня. Потом нехотя уснул.

5

Гвардейцев они провожали еще в ботфортах. Ополченцев они встречали уже в серой одежде. Вместо панталон выдавали им серые брючки, а потом отняли и синие полувоенные сертуки с красными воротниками и выдали серые, куцые, кургузые сертучки. Вид их изменился: они не узнавали себя на прогулках. Однажды они встретили старуху Волконскую. Старуха шла медленно, грузно опираясь на руку Наташи и сильно дыша. Нос у нее был сизый. Наташа, увидев школяров, потупила, как всегда, свои плутоватые глаза. Она была широколица, черноглаза, с высокой грудью, стройна и, шествуя со старухой, напоминала урок из мифологии – Психея, Душенька, ведомая Прозерпиною. Старуха, как всегда, остановилась, чтоб их пропустить. Наташа стояла потупив глаза, но, кажется, хорошо всех видела.

– Что ты мне, Наташка, не сказала, что сегодня молебен? – спросила густым скрипучим голосом старуха: – Видишь, певчих ведут.

Они это слышали. Посмотрев друг на друга, они убедились, что форма их ничем теперь не отличается от формы малолетних придворных певчих вне службы. Этих певчих в сереньких кургузых сертучках часто водили мимо лицея в придворную церковь. Гордости Горчакова, да и всех прочих, был нанесен сильный удар. Они возненавидели старуху Волконскую.

Они не были более баловнями, школярами, студентами, не были даже отшельниками, монахами, как они любили себя воображать в своих «кельях», они попросту были придворные певчие.

Встреча с ополченцами их утешила: все были теперь серые; это была походная форма. Такова была война. Кормить их стали скудно. Ранее, когда эконом кормил их пустыми щами и выдавал жидкий чай, они искали его по всему лицею, а он от них прятался. Теперь он не прятался от них, а, напротив, охотно появлялся. Когда они говорили, что щи пустые, он разводил руками и важно говорил:

– Приказ.

Рыжие бакенбарды его были расчесаны.

Во всем соблюдалась скупость почти походная.

Изменилось, казалось, и Царское Село, о котором Малиновский при открытии говорил как о мирной обители; они не замечали ранее, что все наполнено здесь свирепою памятью войн и побед: Турецкий киоск, Кагульский мрамор и Чесменская колонна, Орловские ворота с надписями. Дворец был пуст и глух. Павильоны, всегда необитаемые, казались теперь брошенными, искусственные развалины – настоящими. Камни, из которых была составлена греческая беседка, оказались настоящими древними камнями, которые были увезены от турок. Дафна, Хлоя, Филиса – давно уже мелькали в стихах; только старик Державин называл дев так, как их звали, – Парашею и Натальей, по-домашнему. Ныне греческие и римские имена стали воинской славой: Багратион был Эпаминонд; Кульнев – Деций; Раевский и Коновницын – совместники древней Спарты.

В обращении к войскам было сказано, что Неман станет для французов другим Стиксом – подземною адскою рекою, которую переходят только раз.

Глава седьмая1

Война началась в ночь с 22 на 23 июня: Наполеон с четырьмястами тысяч войска перешел невдалеке от Ковна Неман. Войска его вступали в Россию. Половина войск его были французы, половина – немцы, невольники и данники Наполеоновы. Шли пруссаки, саксонцы, баварцы, вюртембержцы, баденцы, гессенцы, вестфальцы, мекленбуржцы. Шли австрийцы, поляки, испанцы, итальянцы. Шли голландцы, бельгийцы с берегов Рейна, пьемонтцы, швейцарцы, генуэзцы, тосканцы, бременцы, гамбуржцы. Они скакали день и ночь, давая лишь краткую передышку лошадям. Они нашли путь открытым; война, которой еще ни разу не вел Наполеон: с покинутыми селениями, пустыми городами, без жителей и фуража, с мнимыми победами, началась, вызывая сильное негодование полководца, ждавшего войны обыкновенной – открытых и громких битв с врагом, затем генерального сражения, занятия столицы и быстрого мира, им диктуемого. Старики московские также негодовали на отсутствие громких сражений.

Враг шел стремительно, в больших силах направляясь не то к Петербургу, не то к Москве. Неизвестность была полная.

2

Директор Малиновский заперся с Куницыным в кабинете. Свечи были зажжены, окна в сад открыты. Кругом было тихо, зеленые листья свежи, пламя свечи клонил легкий ветер – все как в мирное время. Насупротив, в лицее, уже спали.

– Горько мне, – сказал директор, хрустя пальцами и поламывая руки, – в такую ночь средь стольких красот думать о наших обстоятельствах.

Он был уныл, и Куницын, сожалевший о его слабости и сердившийся на почти постоянный упадок духа, ждал с неудовольствием жалоб и приготовился к возражениям. Падать духом в такое время было едва ли не преступление. Стоит Малиновскому пасть духом, и в лицее воцарится хаос. Все сразу же опять это почувствуют, как было уже при Пилецком и как всегда в таких случаях бывает; все – от воспитанников до служителей, не говоря уже о врагах: Гауеншилде. Куницын решил покинуть лицей, это хрупкое и подверженное всем колебаниям училище; впрочем, он собирался идти на войну ратником; он успел полюбить свои обязанности, некоторых воспитанников – и не столько даже их, сколько их любознание, постепенное их изменение – к совершенству, привык даже к самому зданию. Ему не хотелось, чтоб лицеем завладел Гауеншилд, как некогда Пилецкий. Но смятение умов было кругом общее и такое, что можно легко впасть в слабость и всех кругом заразить. Более всего не любил он бледные лица, растерянность в глазах, нестройность мыслей – все, чем сказывается страх или ужас. Он верил в разум и законы его, а страх был отпадением от разума, чисто животным. Будущность, к которой он так деятельно готовился и которая ныне стала невозможной, вновь была для него ясна. Он готовился теперь к войне. Отчизна, любовь к ней, долг гражданский – все понятия, о которых он важно толковал лицейским, стали теперь страстями, и он подчинился им, не раздумывая.

– Навалились, – сказал Малиновский и побледнел, – все навалились – слышно, идут уже без остановок. Если так далее пойдет – через месяц нам нужно будет отсюда уходить; место – Ревель. Об этом никто не знает и знать не должен. Вам нужно приготовиться.

Он сказал, что не хочет везти весь лицей в Ревель; кой-кто не захочет, и слава Богу. Гауеншилду, например, нельзя из Петербурга отлучиться; тем лучше. Он предвидит, что добрая часть профессоров не поедет. Тогда Куницын принаймет профессоров, а главная надежда на него самого. Вообще в его руки, и только в его, передает он это училище, которому так не повезло счастье с первых же шагов. По словам Малиновского выходило, что сам он не собирается ехать.

– Я не поеду, – подтвердил Малиновский, – не желаю, мне поздно, я устал.

– Без вас они от рук отобьются в изгнании, а я с ними не слажу.

Малиновский походил по комнате.

– От брата есть ли вести, что Тургенева намерения? – спросил он.

Брат Куницына уже с месяц как выступил в поход и не слал вестей; Николай Тургенев, геттингенец, зимою еще прибывший в Москву, теперь жил в Петербурге и был в тоске: попеременно то ужасался, то опять обращался к надежде и не знал, что с собою делать. Куницын с ним ежедневно виделся. Он плакался, что лица, на которых печать рабства, грубости и пьянства, непросвещение высшего сословия, суровая зима, сменившаяся жарким летом, делают невозможной жизнь в отечестве, но как выбраться – не знал. В последнее время он сильно приободрился, и надежду внушали ему действия Витгенштейна.

Малиновский усмехнулся.

– В Ревель или в Або, куда случится, поедут с вами все дядьки наши, – сказал Малиновский. – Питомцы наши вместе с ними начинали здесь бытие свое, вместе с ними и продолжат. Сергей Гавриловичу, – сказал он о Чирикове, – я уж дал наказ – все грубости со служителями заносить в журнал поведения. Намедни Данзас ругал Матвея и гнался за экономом – трепать его. Я прошу обращать на это сугубое внимание. Заносчивость, запальчивость, а купно и низкость с раболепствием – все от воспитания, житья и обхождения с рабами. Готовые жертвы гнева, и сами к тому привыкли. Подчиненному иностранцу никогда не посмеют того сказать, что своему, потому что свой – раб. А брат его или земляк – секретарь. Так гибнет везде достоинство русское. Я не для того с вами говорю об этом, что вы этого не видели или не знаете, напротив; но скоро это вам придется исправлять на деле, как нынче мне.

Подверженный всем слабостям, директор говорил на сей раз твердо.

– Вы пожарища не видали, – спросил он Куницына, – военного, ветром распространенного? Когда города пожигаются? А я видел. Поле, поле довременное – и на нем почернелые трубы – вот дом, вот семья, родня. И теперь уж трубы российские торчат! И чтоб не лишить малых сих в изгнании, как сказали вы, самой мысли о доме, нужно будет вам опекать все затеи их – журналы, песни, даже самые куплеты, безделицы, для того что не годится в этом возрасте терять свой дом.

Куницын впервые видел его в таком расположении.

– Я на них между делом посматривал, – сказал Малиновский, – некрепки дома у них, а теперь и этот валится.

И они поглядели на лицей с темными окнами, который казался бы в этот час нежилым, если бы не фонарик, светивший желтым светом.

Вдруг Куницын сказал ему решительно:

– Без вас ехать нельзя, а вам оставаться негде.

– Силы мои уже не те и даром ушли, – сказал директор тихонько, – мне самому утешение нужно. Нет его. Разом открылись все прикровенные язвы – казнокрадство, мародерство – точно во вражеском лагере. Все на поток и разграбление. Смолянин, мой знакомец, пишет мне: барон Аш, губернатор, принимает возами, и возы запрудили площадь. Ни пройти, ни проехать. На две стороны кто может воевать? Государь неспособен. Обдержание вельмож, прелюбодеяние затмили его.

Ночь была черная, словно за директорским садиком – тут же, сразу началась пустыня. Он похрустел пальцами и посмотрел на Куницына, вопрошая.

– Паче всего опасаются рекрут, – сказал он, разводя руками, – не хотят верить в достоинство россиянина и думают, что страх – главное его побуждение.

Куницын, бледнея, молчал, и директор вдруг остановился.

– Я верю, – сказал он вдруг с каким-то негодованием, – и не только в Витгенштейна, который точно превосходный генерал, а и в земледельца, в казака, в поревнование его и удальство. Мы-то черты сего духа знаем, и самое раболепствование, все искажающее, его не уничтожило. Враг не знает.

Он перевел дух.

– Все может случиться, – сказал он, стихая, – но россиянин докажет свое достоинство, и ему наконец поверят и враги и свои. Иначе жизнь была бы мне в тягость. Поверят – и рабство отменится, отпадет, как короста. Вы тогда в три года русской земли не узнаете. Дело мое – земледелие, мануфактура, а не профессорство собственно, не директорство.

И он усмехнулся.

– Все это, правда, одно смешное мечтание, когда враг уже около Смоленска. Но расстаться с надеждою – значит расстаться и с жизнью. Я из гордости сохраняю всю силу рассуждения. Беда с Разумовским: распоряжение его о переводе преждевременно, боюсь, как бы не разгласилось. Я уж с ним приустал.

И они расстались.

– Решительного ответа сейчас не прошу, – сказал он Куницыну, – но прошу вас пока не оставить малых сих и понемногу приучиться заменять меня. Главное – надлежит нам стараться, чтоб воспитанники и не догадывались, что все нарушено.

ГДЗ Русский язык 11 класс Греков В. Ф. §88 Вопрос 479 Спишите, расставляя знаки препинания

Привет, думаю успеешь подготовиться к ней 😉 Держи ответ…
I. 1) Уже вечерело: солнце скрылось за небольшую осиновую рощу, лежавшую в полуверсте от сада; тень от нее без конца тянулась через неподвижные поля. 2) Картина переменилась: уже на черной скатерти полей кое-где виднеются белые пятна и полосы снежных сугробов. 3) Я стал звать хозяина — молчат, стучу — молчат. 4) Несчастья бояться — счастья не видать. 5) На мостике трудно было стоять: обливали волны, а ветер хлестал по лицу солеными брызгами, как плетью. 6) Мне страшно нравилось слушать девочку: она рассказывала о море, незнакомом мне.
II. 1) Счастливы сосны и ели: вечно они зеленеют, гибели им не приносят метели, смертью морозы не веют. 2) Мне стало совестно, и я не мог докончить начатой речи. 3) Это была песня. Прислушиваюсь: напев стройный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь: никого нет кругом, прислушиваюсь: снова звуки как будто падают с неба. 4) Взойдет красно солнце — прощай светел месяц! 5) Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь. 6) Успокойтесь, рана не опасная.
7) Шестнадцать лет служу — такого со мной не было. 8) Кузьма Кузьмич уселся в кресло, вынул из стола папку с бумагами и собрался было писать, но не смог: чернила замерзли и выперли из чернильницы фиолетовым куском льда.
III. 1) И дни бегут, желтеют нивы, с дерев спадает дряхлый лист. 2) Поздней осенью, перед самой зимой, степь опять зеленеет. Наверху журавлиный крик: птицы улетают на юг. Внизу блеют козлы, и бараны: кочевники едут на зимнее стойбище. 3) Глубже пахать — больше хлеба видать. 4) Я люблю лес, как бродяга: для меня он родной, он дороже мне всего, дороже моря и неба. 5) По лопухам, по крапиве, по всякой зеленой траве рассыпались белые лепестки: отцветает черемуха. 6) Будешь книги читать — будешь все знать. 7) Уля попыталась поймать вожжи, но не смогла дотянуться; кони, едва не налетев грудью на бричку впереди, взмыли на дыбы и рванули в сторону, чуть не оборвав постромки.
IV. 1) За мной гнались — я духом не смутился. 2) Равнина была пустынна и печальна — сжималось сердце. 3) Везде тишь: ни собак не тявкнет, ни голос человеческий не откликнется. 4) По сторонам дороги и вдали на горизонте змееобразные огни — это горит прошлогодняя трава. 5) Пишу жизнь — выходит роман, пишу роман — выходит жизнь. 6) Снег падал медленно, тяжелыми пушистыми хлопьями, превращая дорогу в сугробы; он наклонял своей тяжестью деревья. 7) Было так: из тьмы глубокой огненный взметнув клинок, луч прожектора протоку пересек наискосок.
 

Дневниковые записи и изречения царицы Александры. часть 2-я. — Мудрые слова — Для души — Статьи

Смысл брака в том, чтобы приносить радость. Подразумевается, что супружеская жизнь – жизнь самая счастливая, полная, чистая, богатая. Это установление Господа о совершенстве. Божественный замысел поэтому в том, чтобы брак приносил счастье, чтобы он делал жизнь и мужа, и жены более полной, чтобы ни один из них не проиграл, а оба выиграли. Если все же брак не становится счастьем и не делает жизнь богаче и полнее, то вина не в самих брачных узах; вина в людях, которые ими соединены.

Если вы осознаете, что вы из себя представляете, вы не будете обращать внимание на то, что о вас говорят люди.

Чем смиреннее человек, тем больше мира в его душе.

Любовь не вырастает, не становится великой и совершенной вдруг и сама по себе, но требует времени и постоянного попечения.

Великое искусство — жить вместе, любя друг друга нежно. Это должно начинаться с самих родителей. Каждый дом похож на своих создателей. Утонченная натура делает и дом утонченным, грубый человек и дом сделает грубым.

Нет ничего сильнее того чувства, которое приходит к нам, когда мы держим на руках своих детей. Их беспомощность затрагивает в наших сердцах благородные струны. Для нас их невинность — очищающая сила. Когда в доме новорожденный, брак как бы рождается заново. Ребенок сближает семейную пару так, как никогда прежде. В сердцах оживают молчавшие до этого струны. Перед молодыми родителями встают новые цели, появляются новые желания. Жизнь приобретает сразу новый и более глубокий смысл.
На их руки возложена святая ноша, бессмертная жизнь, которую им надо сохранить, и это вселяет в родителей чувство ответственности, заставляет их задуматься. Я — больше не центр мироздания. У них есть новая цель, для которой надо жить, цель достаточно великая, чтобы заполнить всю их жизнь.

Долгом в семье является бескорыстная любовь. Каждый должен забыть свое «я», посвятив себя другому. Каждый должен винить себя, а не другого, когда что-нибудь не так. Необходимы выдержка и терпение, нетерпение же может все испортить. Резкое слово может на месяцы замедлить слияние душ. С обеих сторон должно быть желание сделать брак счастливым и преодолеть все, что этому мешает. Самая сильная любовь больше всего нуждается в ежедневном ее укреплении. Более всего непростительна грубость именно в своем доме, по отношению к тем, кого мы любим.

Мы должны крепиться и молить Бога, чтобы Он даровал нам терпение вынести все, что Он нам ниспошлет. Искушения, попущенные мудрым и любящим Отцом, предшествуют Его милостям.

Быть неправильно понятым даже теми, кого любишь, — это крест и горечь жизни… Это самое жестокое испытание для преданности. Это то, что должно было чаще всего ранить сердце Сына Человеческого… Увы! Никогда не отступать, никогда не проявлять холодность, быть терпеливым, сочувствовать, выказывать нежность. Искать
распускающийся цветок и раскрывающееся
ердце… Всегда надеяться, как и Бог. Всегда любить — это долг.

Любящее сердце — самое необходимое для нас.

Неси с радостью свой крест: тебе его дал Господь.

Иди вперед, ошибайся, падай и снова вставай, только продолжай идти.

Будь мужественным — это главное.

Учись ради любви к Богу расставаться даже с близким и дорогим тебе человеком.

Невозможно видеть без глаз и жить без дыхания, но еще менее возможна христианская жизнь без смирения.

Учи, чтоб боль других я понимал,
И недостатки им прощал без злобы,
Чтоб милость к людям чаще проявлял,
И милость мне оказывали чтобы.

Мы должны крепиться и молить Бога, чтобы Он даровал нам терпение вынести все, что Он нам ниспошлет. Искушения, попущенные мудрым и любящим Отцом, предшествуют Его милостям.

В самом волнении, которое сопровождает первое потрясение от несчастья, есть что-то, что поддерживает нас так же, как острая боль часто стимулирует и
кратковременно поддерживает организм. Отчаяние появляется потом, когда боль уже притупилась, когда исчезло эмоциональное напряжение, помогающее нам ее терпеть. И день сменяет день в скучном однообразии, и
испытание становится ужасной повседневностью. Именно тогда нашей душе начинает что-то недоставать, зрение и слух напрягаются в надежде разгадать секрет нашего существования, который может превратить простое терпение в удовлетворение.

Каждое искушение имеет свои смысл и цель и дается нам неспроста.

Смирение — это такое важное состояние души, без которого трудно сделать свою жизнь разумной и благочестной.

Чем больше осознание собственного недостоинства, тем больше даров может быть воспринято.

Не падайте духом, а спокойно доверяйтесь воле Божией, и, что бы вам ни выпало, переносите все во славу Господа, так как после зимы следует лето, после ночи — день, а после бури — тишина.

Да будут любовь, мир и благословения вечные венцом твоего расцвета, о, мой друг!

Вуаль, которая закрывает от наших глаз события
последующих лет, соткана милосердной рукой.

Смирение не в том, чтобы рассказать о своих недостатках, а в том, чтобы вынести, как о них говорят другие; в том, чтобы слушать их терпеливо и даже с благодарностью; в исправлении недостатков, о которых нам говорят; в том,
чтобы не испытывать неприязни к тем, кто нам о них
говорит.

Истинная мудрость состоит не в усвоении знаний, а в правильном применении их во благо.

На ошибках людей учатся следующие поколения.

Не говори, что прошлое мертво,
Хотя и осень наступила уж давно,
Хотя уже угасли краски дня,
И музыка замолкла для меня.
Внутри, хотя никто не знает,
Пережитое сохраняет
Всю власть и силу надо мной,
Ему послушен разум мой.
Влияет прошлое невольно
На все мои дела сегодня.
Как странно, что случайный взгляд
Воспоминаний будит ряд,
И пробуждает с новой силой
Все, что когда-то мило было.

Слова, сказанные от сердца, найдут другое сердце, сопровождаемые святым сочувствием.

Мы часто теряем то дорогое, что у нас есть, гоняясь за недостижимым.

Истинная вера проявляется во всем нашем поведении. Это как соки живого дерева, которые доходят до самых дальних веточек.

Вы знаете ль, какою силой
Цветочек обладает милый?
Были ли эти маленькие цветы рождены,
Сознавая и половину красоты своей?

Я пишу тебе, потому что любое выражение человеческого сочувствия приносит небольшое облегчение, хотя бы напоминает таким, как ты, что мы в мире не одиноки. Я знаю, что ничто не может возместить тебе твою потерю. Но
ты можешь найти любовь на земле вокруг себя. Эта любовь не умерла. Ты можешь найти любовь и в другом мире. Почему те, кто покинул нас, если они сейчас с Богом, не могут не быть ближе к нам, молясь за нас на небесах, и
помогают нам, и ведут тем путем, в котором мы нуждаемся. Да, не бойся верить, что тот, которого ты любила, все еще рядом с тобой, и ты с ним рядом, и вы оба близки Богу, Который, распявшись на Кресте, отдал за вас Свою жизнь. Это все, что я могу сказать. Но верить в это — большое утешение.

Смелей в тяжелый путь пускайся, брат,
Он приведет туда, где горя не бывает,
Но легкого, без бедствий и утрат,
Никто еще пути туда не знает.

Занимаясь благотворительностью, важно не потонуть в самоуважении.

Пусть на примере вашей жизни ближние увидят, что вера — это нечто большее, чем учение или соблюдение обрядов.

Воспоминание о прошлых милостях поддержит веру в Бога в испытаниях грядущих.

Искреннее сознание своего недостоинства делает исполнение каждого благословения великим и бесценным.

Не тверди в строфах унылых:
«Жизнь есть сон пустой». — В ком спит
Дух живой — тот духом умер,
В жизни высший смысл сокрыт.
Жизнь не грезы! Жизнь есть подвиг!
И умрет не дух, а плоть.
«Прах еси — и в прах вернешься,» —
Не о духе рек Господь.
Не печаль и не блаженство
Жизни путь: она зовет
Нас к труду, в котором бодроМы должны идти вперед.
Путь далек, а время мчится, —
Не теряй в нем ничего.
Помни, что биенье сердца —
Погребальный марш его.
На житейском бранном поле,
На биваке жизни будь,
Не рабом, а будь героем,
Закалившим в битвах грудь.
Не оплакивай былого,
О грядущем не мечтай,
Действуй только в настоящем
И ему лишь доверяй.
Жизнь великих призывает
Нас к великому идти,
Чтоб в песках времен остался
След и нашего пути.
След, что выведет, быть может,
На дорогу и других —
Заблудившихся, усталых —
И разбудит бодрость в них.
Встань же смело на работу,
Отдавай все силы ей.
И учись в труде упорном
Ждать прихода лучших дней.
Лонгфелло (перевод И. А. Бунина)

Каждое искушение имеет свои смысл и цель и дается нам неспроста.

Истинная мудрость состоит не в усвоении знаний, а в правильном применении их во благо.

Быть великим — значит быть счастливым — это одно из ошибочных мнений, которого придерживалась почти во все времена большая часть человечества.
Быть добрым — значит быть счастливым, — вот тайна, доступная тем немногим мудрым и добродетельным, которые являются украшением не только сами о себе, но и украшением ближних и Отечества.

Венец любви — это тишина.

Во всех испытаниях ищи терпения, а не избавления; если ты его заслуживаешь, оно скоро к тебе придет.

Доброта — ключ человеческого сердца.

Ближе к Богу мы бываем, когда считаем себя самыми недостойными. И приятнее всего для Него мы тогда, когда смиряемся и раскаиваемся до пыли и пепла.

Любовь не вырастает, не становится великой и совершенной вдруг и сама по себе, но требует времени и постоянного попечения.

Пока любишь, прощаешь.

Делай что-нибудь, ради чего стоит жить и за что стоит умереть; пусть в делах твоих будет виден и ум, и сердце, и душа.

Когда на сердце тяжкий груз утрат,
Надежды нету более,
Стараемся, чтоб ни единый взгляд
Не выдал наше горе.
И улыбаемся, хоть плачет все внутри,
И в тягость разговоры,
И трудно так уснуть, чтоб до зари
Забыть о горе.
Такая участь многих ждет
В житейском бурном море,
И горе спины их согнет,
Придавит тяжко горе.
И все же впереди надежда брезжит,
Залечит раны время,
Природамать своих детей поддержит,
И легче станет бремя.

Доброта — ключ человеческого сердца.

Пусть на примере вашей жизни ближние увидят, что вера — это нечто большее, чем учение или соблюдение обрядов.

Никогда так не почувствуешь страдания других людей и не утешишь их, чем когда разум твой охвачен и смягчен собственным горем.

Чем ближе душа приближается к Божественному и Вечному
Источнику Любви, тем полнее раскрываются обязательства
священной человеческой любви, и тем острее укоры совести за пренебрежение к малейшим из них.

Как счастлив дом, где все: дети и родители, без единого исключения-вместе верят в Бога. В таком доме царит радость товарищества. Такой дом, как преддверие неба. В нем никогда не может быть отчуждения.

Никого не радует наказание, но потом мы благодарим Бога за то, что Он отсекает в нас грубое, ненужное и выявляет красоту. Мы не должны отталкивать карающую руку, она готовит нас к жизни достойной и праведной.

Некоторые жены думают только о романтических идеалах, а повседневными своими обязанностями пренебрегают и не укрепляют этим свое семейное счастье.
Часто бывает так, когда самая нежная любовь погибает, а причина этого в беспорядке, небрежности, плохом ведении домашнего хозяйства.

Свою не полностью осознаем мы силу,
Что каждый день творим добро иль зло.
Кого-то злое слово погубило,
А доброе кого-нибудь спасло.
Слова не громкие, поступки мелкие,
Из тех, что сразу нами забываются,
Мы им совсем не придаем значения,
А слабые от этого ломаются.

Никакие сокровища мира не могут заменить человеку потерю ни с чем не сравнимых сокровищ — его родных детей. Что-то Бог дает часто, а что-то только один раз. Проходят и снова возвращаются времена года, расцветают новые цветы, но никогда не приходит дважды юность. Только один раз дается детство со всеми его возможностями. То, что вы можете сделать, чтобы украсить его, делайте быстро.

Надо, чтобы руки мужа, вдохновленные любовью, умели делать все. Надо, чтобы у каждого любящего мужа было большое сердце. Многие страждущие должны найти помощь в настоящей семье. Каждый муж жены-христианки должен объединиться с ней в любви ко Христу. Из любви к ней он пройдет через испытания в вере. Разделяя ее жизнь, наполненную верой и молитвами, он и свою жизнь свяжет с Небом. Объединенные на земле общей верой во Христа, переплавляя свою взаимную любовь в любовь к Богу, они будут вечно соединены и на Небе. Зачем на земле сердца тратят годы, срастаясь в одно, сплетая свои жизни, сливаясь душами в один союз, которого можно достичь только за гробом? Почему сразу не стремиться к вечности?

Первый урок, который нужно выучить и исполнить, это терпение. В начале семейной жизни обнаруживаются как достоинства характера и нрава, так и недостатки и особенности привычек, вкуса, темперамента, о которых вторая половина и не подозревала. Иногда кажется, что невозможно притереться друг к другу, что будут вечные и безнадежные конфликты, но терпение и любовь преодолевают все, и две жизни сливаются в одну, более благородную, сильную, полную, богатую, и эта жизнь будет продолжаться в мире и покое.

Самое доброе дело, которое учитель может сделать своим ученикам – это научить их вести жизнь, полную веры и мужества, жизнь победителей.

Основа благородного характера – абсолютная искренность.

Людям рядом с нами больше всего нужна просто доброта.

Никогда не падайте духом и не давайте падать духом другим.

Мы должны оставаться на своем месте, выполнять свой долг, нести свою ношу, выполнять Божию волю. Это тропа к душевному покою.

В таком доме могут воспитываться только красота и мягкость характера. Одним из несчастий нашего времени является то,что тихие семейные вечера вытесняются делами,развлечениями,вращением в обществе.

«За тучей скрывается звездный свет,
После ливня солнечный луч сияет,
У Бога существ нелюбимых нет,
Всем твореньям своим благо Он посылает!»

В каждом доме бывают свои испытания, но в истинном доме царит мир, который не нарушить земным бурям. Дом-это место тепла и нежности. Говорить в доме надо с любовью.

Отношение к женщинам – вот лучший способ проверить благородство мужчины.

Каждая преданная сестра может оказать такое сильное влияние на своего брата, которое будет вести его, как перст Господа, по верной жизненной дороге.

Для каждого молодого человека жизнь особенно трудна. Когда он вступает в нее, ему нужна поддержка всех, кто его любит. Ему нужны молитвы и помощь всех его друзей. Из-за того, что не хватает любящей поддержки, многие молодые люди проигрывают в жизненных битвах, а те, кто выходят победителями, часто обязаны этой победе любви верных сердец, которая вселила в них в часы их борьбы надежду и мужество. В этом мире невозможно познать истинную цену настоящей дружбы.

Самое богатое наследство, которое родители могут оставить детям, это счастливое детство, с нежными воспоминаниями об отце и матери. Оно осветит грядущие дни, будет хранить их от искушений и поможет в суровых буднях жизни, когда дети покинут родительский кров.

Мы знаем, что, когда Он отказывает нам в нашей просьбе, то выполнение ее было бы нам во зло; когда Он ведет нас не по той дороге, которую мы наметили, Он прав; когда Он наказывает или исправляет нас, то делает это с любовью. Мы знаем, что Он все делает ради нашего высшего блага.

Смысл брака в том, чтобы приносить радость. Подразумевается, что супружеская жизнь – жизнь самая счастливая, полная, чистая, богатая. Это установление Господа о совершенстве.

идиом по The Free Dictionary

(один) с трудом верит (своим) глазам

Человек не может поверить или принять то, что происходит прямо на его глазах. Она не могла поверить своим глазам, когда все ее дальние родственники удивили ее, приехав на нашу свадьбу. Это место настолько грязное, что не верю своим глазам!

плохо слышу (себя) думает

Невозможно сконцентрироваться или ясно мыслить из-за слишком большого шума или волнения вокруг себя.Дети, выйдите на улицу поиграть! Я с трудом слышу свои мысли, когда ты так кричишь! Из-за шума конструкции за окном она едва могла слышать свои мысли.

почти не сохнет за ушами

Еще не созрел; неопытен в той или иной ситуации или для какой-то роли. Вы, ребята, в армию не можете записаться, вас за уши не пересохло!

вряд ли потрясающе

Не удивительно. Грег регулярно задерживался в офисе допоздна в течение нескольких месяцев, так что новость о том, что он был выбран для большого продвижения по службе, вряд ли станет сенсацией.

почти никогда

почти никогда; очень нечасто; только в нескольких или редких случаях. Когда я был ребенком, мы каждый год ходили в гости к бабушке и дедушке, но теперь я их почти не вижу. У меня почти никогда не бывает возможности пойти в кино одному, так как у меня есть дети.

едва успевает дышать

Быть очень занятым. Мы пытаемся закончить этот большой отчет, поэтому сейчас у меня почти нет времени дышать.

не успеваю думать

быть очень занятым.Мы пытаемся закончить этот большой отчет, поэтому сейчас у меня почти нет времени дышать.

вряд ли что-то говорит

Это довольно непримечательно, неважно или не впечатляет (что-то так) по сравнению с кем-то или чем-то другим или какой-то более широкой картиной. Да, при этом президенте экономика улучшилась, но это вряд ли о многом говорит, если учесть, как его предшественник оставил дела. A: «Значит, вы лучше готовите, чем ваша жена, которая ненавидит готовить?» B: «Да, я знаю, это вряд ли говорит о многом.»

, это вряд ли много говорит

Это довольно непримечательное, неважное или не впечатляющее по сравнению с кем-то или чем-то еще или какой-то более широкой картиной. Что ж, президенту удалось вывести экономику в лучшее положение, чем то, в котором ее оставил его предшественник, но тогда это вряд ли говорит о многом. Я готовлю немного лучше, чем моя жена, но это вряд ли говорит о многом.

мокрый за ушами

Неопытный, часто потому что один молодой. Вы никогда не выиграете дело с ним, как ваш адвокат — он только что закончил юридический факультет и все еще мокрый за ушами! Эта группа стажеров кажется особенно мокрой за ушами — я с трудом доверяю им выпить мой кофе!

Словарь идиом Farlex.© 2015 Farlex, Inc, все права защищены.

обмениваться не более

некоторым количеством слов с кем-либо и не обмениваться более чем некоторым количеством слов с кем-то; едва ли обменивается более чем некоторым количеством из слов с кем-либо; едва ли обменивается более чем некоторым количеством из слов с кем-то, чтобы почти ничего кому-то сказать. (Всегда отрицательно.) Я знаю, что Том был там, но уверен, что я не обменялся с ним более чем тремя словами, прежде чем он ушел.За весь вечер мы почти не обменялись более чем двумя словами. Салли и Лиз не хватило времени, чтобы обменяться более чем пятью словами.

едва успевает дышать

и едва успевает дышать

рис. быть очень занятым. Это был такой напряженный день. Я еле дышал. Они заставили его так много работать, что он едва успел дышать.

вряд ли успеет подумать

настолько занято, что трудно думать должным образом; очень занят. Я был так занят, что у меня почти нет времени думать.У меня почти нет времени думать о работе, которую я делаю. Мы слишком заняты.

мокрый за ушами

и не сухой за ушами; за ушами почти не сохнет

Рис. молодой и неопытный. Джон слишком молод, чтобы браться за такую ​​работу! Он еще мокрый за ушами! Он может быть мокрым за ушами, но он хорошо обучен и полностью компетентен. Том собирается заниматься бизнесом сам? Да ведь он за ушами почти не пересыхает.

Словарь американских идиом и фразовых глаголов Макгроу-Хилла.© 2002 McGraw-Hill Companies, Inc.

почти никогда

Кроме того, редко когда , почти никогда . Очень редко, почти никогда, как в . Такого рода воров почти не ловят или . Он редко вспоминает о своих военных переживаниях . и в этих выражениях, впервые записанных в 1694 году, служат в качестве усилителя.

мокрый за ушами

Также не сухой за ушами . Незрелый, неопытный, как в . Как вы можете получить инструкции от Тома? Он еще мокрый за ушами , или Джейн за ушами еще не высохла .Этот термин намекает на тот факт, что последнее место для сушки новорожденного жеребенка или теленка — это вмятина за ушами. [Начало 1900-х годов]

Словарь идиом «Американское наследие» Кристин Аммер. Авторское право © 2003, 1997 Траст Кристин Аммер 1992. Опубликовано Houghton Mifflin Harcourt Publishing Company. Все права защищены.

мокрый за ушами

Если кто-то мокрый за ушами , это молодой человек, не обладающий достаточными знаниями или опытом в данной ситуации.Хокинг был студентом-исследователем, по научным стандартам все еще мокрый за ушами. Оказалось, что Терри только что закончил университет и мокрый за ушами. Примечание: вы также можете использовать мокрый за ушами перед существительным. Песня о том, как он чувствовал себя маленьким городком, мокрым за ушами пареньком, впервые приехавшим в Лос-Анджелес. Примечание. У этого выражения есть два возможных источника. Это может относиться к молодому животному, которое моет его мать. Кроме того, это может относиться к детям, которые забывают сушить за ушами после мытья.

Словарь идиом COBUILD Collins, 3-е изд. © HarperCollins Publishers 2012

мокрая за ушами

не хватает опыта; незрелый. неформальный

На изображении изображен детеныш или молодое животное, которое после рождения еще влажное.

Словарь идиом для партнеров Farlex © Farlex 2017

(все еще) ˌ ˌ

( неофициальных , не одобряющих ) быть молодым и с очень небольшим опытом: он молодой учитель, еще мокрый за ушами.ПРОТИВОПОЛОЖЕНИЕ: старый человек (что-то / что-то делает)

Словарь идиом Farlex Partner © Farlex 2017

мокрый за ушами

Неопытный; зеленый.

Словарь английского языка American Heritage®, пятое издание. Авторское право © 2016 Издательская компания Houghton Mifflin Harcourt. Опубликовано Houghton Mifflin Harcourt Publishing Company. Все права защищены.

См. Также: .

определение вряд ли по The Free Dictionary

1. «жесткий»

Hard может быть прилагательным. Если что-то хард , сделать непросто.

Справиться с тремя младенцами — это очень тяжелый труд.

Hard также может быть наречием. Например, если вы усердно работаете , вы работаете с большим трудом.

Многие пожилые люди работали жесткие всю свою жизнь.

2. «вряд ли»

Вряд ли — наречие. Он имеет совершенно другое значение, чем , жесткий . Вы используете , а не , чтобы изменить утверждение, когда вы хотите подчеркнуть, что только небольшая сумма или детали делают его истинным, и лучше всего рассматривать противоположное как истинное. Например, если кто-то с трудом говорит , они мало говорят. Если что-то вряд ли удивит , то это не сильно удивит.

Я вряд ли знал его.

Ник вряд ли спал, потому что так волновался.

Если вы используете вспомогательный или модальный глагол с , а не , сначала вы ставите вспомогательный или модальный глагол. Вы скажете, например: «Я почти не вижу ». Не говорите: «Я почти не вижу».

Двумя годами ранее стены почти не существовало.

Она вряд ли может дождаться начала.

Мы, , еле двигались .

Будьте осторожны!
Не используйте «не» с вряд ли . Не говорите, например, «Я его почти не знал». Скажите: «Я вряд ли знал его ».

Вряд ли иногда используется в более длинных структурах, чтобы сказать, что одно произошло сразу за другим.

Местная полиция не успела закончить поиск, как приехали сыщики.

Будьте осторожны!
В подобных структурах вы используете вместо , а не «чем».Не говорите, например, «Местная полиция не закончила поиск, как приехали детективы».

В рассказах вряд ли иногда ставится в начале предложения, за которым следует , где или глагол будет и подлежащим.

Не успел он произнести слова, как начал смеяться.

3. «почти никогда»

Если что-то почти никогда не происходит , то почти никогда не происходит.

Я почти никогда не говорил с ними .

Тим почти никогда не встречал своих друзей.

.