Омар хайям про шахматную доску: Мир я сравнил бы с шахматной доской

Содержание

Мир я сравнил бы с шахматной доской

ОМАР ХАЙЯМ О ШАХМАТАХ В РАЗНЫХ ПЕРЕВОДАХ

За строкой Омара Хайама

Среди четверостиший Омара Хайяма, справедливо называемых «поэзией мудрости» и вошедших в золотой фонд мировой литературы, есть такое, где жизнь человека уподоблена шахматной игре. В одном из ранних переводов на русский язык оно читалось так:

Нас на доске ночей и дней вперед
И в стороны, как пешки, Рок ведет;
Порою вместе сталкивает, бьет
И друг за другом в ящик вновь кладет .
(Перевод О. Румера.)

Блестящий российский переводчик О. Румер следовал здесь несколько вольному переложению хайямовских рубайат английским поэтом Эдвардом Фитцджеральдом . Еще в середине прошлого века они пробудили огромный интерес к творчеству Хайяма в Европе и во всем мире.

На русском языке особенно большую известность это четверостишье получило в переводе И. Тхоржевского:

Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь. А пешки? – мы с тобой.
Подвигают, притиснут, – и побили;
И в темный ящик сунут на покой .

И хотя в таком виде рубайя особенно близка сердцу любителей шахмат, чувствующих всю красоту и глубину поэтического сравнения водоворота человеческой жизни с игрой фигур на черно-белой шахматной доске, этот вариант следует все же признать довольно свободной интерпретацией оригинала. По той простой причине, что во времена Хайяма играли в шахматы на нераскрашенной доске. Поля ее получили два цвета позднее, когда шахматы перекочевали в Европу.

Может быть, поэтому О. Румер, изучив фарси, заново осуществил перевод этой рубайи:

Живые пешки мы, а опытный игрок,
Что нами двигает, – не кто иной, как Рок.
На доску бытия нас для игры он ставит,
Чтоб в ящик сбросить вновь через короткий срок

В том же духе переводили рубайю и другие наши поэты. Тем более неожиданным было ее иное истолкование в изданиях 60-х и начала 70-х годов. Все началось с публикации в серии «Памятники литературы народов Востока» русского подстрочника, который был выполнен сотрудниками Института востоковедения АН СССР . Вместе с факсимиле рукописного сборника, хранящегося в библиотеке Кембриджского университета и содержащего двести девяносто три рубайи Омара Хайяма, в книге были помещены переводы Р. Алиева и М. Османова. Вот как выглядит здесь упомянутая рубайя:

Мы – куклы, а небо – кукольник.
Это – действительность, а не аллегория.
Мы поиграем на ковре бытия
(И) снова попадем в сундук небытия один за другим .

Одним из первых последовал этому подстрочнику В. Державин. В вышедшем в его переводе сборнике четверостиший Омара Хайяма читаем:

Кто мы? – Куклы на нитках, а кукольник наш – небосвод.
Он в большом балагане своем представленье ведет.
Он сейчас на ковре бытия нас попрыгать заставит,
А потом в свой сундук одного за другим уберет .

И во всех дальнейших переводах вместо шахмат стали фигурировать с тех пор куклы, вместо игрока – манипулирующий ими кукольник, вместо судьбы – небосвод, творец . С таким толкованием согласился и поэт Г. Плисецкий, признанный победителем специального конкурса Главной редакции восточной литературы издательства «Наука» на лучшие переводы Омара Хайяма:

Мы послушные куклы в руках творца!
Это сказано мною не ради словца.
Нас по сцене всевышний на ниточках водит
И пихает в сундук, доведя до конца .

В сущности, «шахматный» и «марионеточный» варианты перевода не так уж сильно отличаются друг от друга: в обоих случаях речь идет о предопределенности судеб людей. И все же закономерно возникает вопрос: какой из них более соответствует авторскому замыслу? В статье об искусстве перевода, опубликованной в «Литературной газете», таджикский поэт Боки Рахим-заде, обратив внимание на различные версии этой рубайи Омара Хайяма, высказал мнение, что ближе к оригиналу «марионеточный» вариант, хотя и он не вполне удовлетворителен . Комментируя подстрочник академического издания, Боки Рахим-заде заметил, что в данном случае подразумеваются не театральные куклы, а глиняные фигурки, так как бог, по Корану, сотворил человека «из звучащей глины, словно гончарная». Что же касается падения в «сундук небытия», то это должно означать, что куклы разбиваются, вновь становясь глиной.

Эти интересные соображения не позволяют, однако, с определенностью установить, имел ли в виду Омар Хайям куклы или шахматные фигуры, ибо подстрочник сделан на основе современного персидского языка. Чтобы лишний раз убедиться в этом, я предложил нескольким его знатокам перевести рубайю – и всякий раз в переводе фигурировали куклы.

Казалось бы на этом можно было поставить точку… Однако нежелание расстаться с чудесной «шахматной» рубайей Омара Хайяма заставило меня продолжить изыскания. Прочтению ее помогло знакомство с арабским языком. Ибо в фарси не только шрифт, но и немало слов и корней арабского происхождения.

Во времена Омара Хайяма поэты и ученые превосходно знали арабский – эту латынь средневекового Востока, что, конечно, не прошло бесследно. А так как за восемь веков в фарси произошло определенное переосмысливание слов и терминов, то стоило в данном случае при сопоставлении двух вариантов перевода проанализировать с этой зрения прежде всего первую строку оригинала. И сразу стало ясным, что первое же спорное слово, которое одни переводчики трактовали как «пешки», а другие – как «куклы», имеет арабский корень. Более того, в интересующем нас слове (как известно, в арабском и персидском языках пишутся главным образом согласные, а краткие гласные: а, и, у – не обозначаются) в зависимости то того, какие подставить гласные, при одном и том же корне «ла’иба» – «играть» – получаются разные значения: «лу’бат» – «кукла», «ли’бат» – «игра», «партия» (шахматная), «ла’бат» – «ход» (в шахматной игре). Соответственно и персидское слово в конце той же строки, читаемое как «лу’бат-баз» и переводимое «кукольник», можно читать «ли’бат-баз» и перевести «играющий в шахматы».

Двоякий смысл и у другого слова – «фалак». Оно может трактоваться и как «судьба» (ибо арабское слово «фаллака» означает «гадать», «предсказывать»), и как «небесный свод».

Следовательно, при дословном переводе, наряду с уже процитированным «мы – куклы, а небо – кукольник», первую строку рубайи можно с таким же основанием перевести: «Мы – фигуры в шахматной игре, а судьба их – в руках шахматиста», или кратко: «Мы – пешки, судьба – игрок». Кстати, именно так перевел четверостишие Омара Хайяма известный российский поэт И. Сельвинский:

Мы только пешки, тогда как судьба – игрок.
И это не образ: играет воистину рок.
Так будем же двигаться по доске бытия,
А там чередом – один за другим – в сундучок!

Но историко-филологический экскурс позволяет решить вопрос лишь наполовину, при этом очевидно, что возможны два варианта перевода. Нужны еще доказательства, которые склонили бы чашу весов в пользу одного из них. Так, полезно было бы установить, знаком ли был Хайям с шахматами. Вообще-то в этом трудно усомниться , учитывая его энциклопедическую образованность: в то время на Востоке овладение искусством шахматной игры считалось необходимым элементом воспитания, общей культуры человека. Писатели Арабского Востока, Ирана, Средней Азии часто использовали «шахматные» аналогии, метафоры: известны даже целые произведения на эту тему. Подобные мотивы встречаются у Фирдоуси и Саади, Ибн аль-Мутазза и Абу-ль-Фараджи, Низами и Джалалиддина Руми и многих других классиков. Кстати, прямое указание на знакомство Омара Хайяма с шахматами содержится в одной из его рубайат:

Красотой затмила ты Китая дочерей,
Жасмина нежного твое лицо нежней;
Вчера взглянула ты на шаха Вавилона
И все взяла: ферзя, ладьи, слонов, коней
(Перевод О. Румера.)

Но даже это не может окончательно убедить нас в правильности «шахматного» варианта перевода спорной рубайи. Вот если бы удалось обнаружить у других писателей сравнение жизни человека с шахматной игрой в том же духе, что и у Омара Хайяма! Это подтвердило бы его традиционный характер в фольклоре и литературе Востока, сняло бы последние сомнения…

Сделаем два небольших экскурса: в восточную и, как это ни покажется удивительным на первый взгляд, западную литературу (ведь шахматы пришли в Европу с Арабского Востока).

В одной из притч поэмы «Язык птиц» (1499 г.) великий узбекский поэт Алишер Навои увлеченно повествует о красивейшем поединке двух сильнейших шахматистов. Но, заключает он с горечью, после жарких схваток все исчезает и наступает один неизбежный конец. Не перекликаются ли с хайямовскими строками двустишия Навои:

Эту битву – один ее край иль другой,
Рано ль, поздно – а с поля сметают рукой!..
Все пропало, что делали два мудреца,
Все их мысли, чьей мудрости нет и конца…
Всех в мешок побросали с единого маха,
Так что пешки легли там поверх падишаха!
(Перевод С. Иванова.)

Второй литературный отрывок, пожалуй, еще более важен для решения интересующего нас вопроса. Как известно, завоевав в VIII веке Испанию, арабы, по выражению Пушкина, «подарили» средневековой Европе алгебру, сочинения Аристотеля и другие ценнейшие плоды духовного развития человечества. Добавим, что они подарили Испании и шахматы, принеся с собой различные трактаты об этой игре, легенды и притчи о ней. Отголосок одной из них мы находим в знаменитом «Дон Кихоте» Сервантеса, написанном в 1605–1615 годах.

Во второй части романа (XII глава) есть сцена, в которой благородный идальго и его верный оруженосец беседуют после встречи со Смертью. Дон Кихот сравнивает жизнь с театральным представлением, где каждый играет свою роль:
«–… А когда наступает развязка, то есть когда жизнь кончается, смерть у всех отбирает костюмы, коими они друг от друга отличались, и в могиле все становятся между собою равны.
– Превосходное сравнение, – Заметил Санчо, – только уже не новое, мне не однажды и по разным поводам приходилось слышать его, как и сравнение нашей жизни с игрою в шахматы: пока идет игра, каждая фигура имеет свое особое назначение, а когда игра кончилась, все фигуры перемешиваются, перетасовываются, ссыпаются в кучу и попадают в один мешок, подобно как все живое сходит в могилу.
– С каждым днем, Санчо, ты становишься все менее простоватым и все более разумным, – заметил Дон Кихот».

А ведь слова простодушного и мудрого Санчо Пансы напоминают прозаический перевод рубайи Омара Хайяма! Они, пожалуй, и снимают последние сомнения: конечно же, Хайям имел в виду «шахматный» вариант.

Вот почему представляется, что наиболее близок к оригиналу перевод И. Сельвинского. И что в будущем переводчикам едва ли стоит отказываться от первоосновы четверостишия в поисках новых, все более совершенных форм рубайат, озаренных светом чувств и разума бессмертного Омара Хайяма.

— ИСААК ЛИНДЕР

Место Фреда: Рубаи Омара Хайяма: Катрен XLIX

Этот катрен отсылает к более ранним, в которых говорилось, что мы не хозяева своей судьбы, а лишь персонажи в пьесе или пешки в игре, контролируемой . . .?

Первое издание: Катрен XLIX

«Это все шахматная доска ночей и дней»
Где играет Судьба с мужчинами на фигуры:
Ходит туда-сюда, и спаривается, и убивает,
И один за другим снова в шкафу лежит.

Второе издание: Катрен LXXIV

Бессильные фишки игры, в которую он играет
На этой шахматной доске ночей и дней,
Ходит туда и сюда, и проверяет, и убивает,
И один за другим в кладовке лежит.

Издание пятое: Катрен LXIX

Но беспомощны Части игры, в которую Он играет
На этой шахматной доске Ночей и Дней,
Туда и сюда ходит, и проверяет, и убивает,
И один за другим в кладовке лежит .

Наиболее существенные различия, которые я вижу между тремя изданиями, заключаются в первых двух строках четверостиший. В первом издании поэт начинает со ссылки на игру — «Это все шахматная доска, состоящая из ночей и дней» — а затем приводит нас к тому, как «фишки» перемещаются по прихоти игрока, тогда как второе и пятое издания относятся непосредственно к «беспомощным фигурам» или «беспомощным фигурам» в первой строке. Акцент сместился с Игры на нашу роль «беспомощных» или «беспомощных» фигур.

В первом издании люди — пешки Судьбы, тема, присутствующая в большинстве культур по всему миру.

Даже Эдип, возможно, тот, кто в западной литературе был самым неблагосклонным судьбой из всех, все еще окружен аурой трагического благородства или величия. Однако даже это исчезает во втором издании, когда люди изображаются «импотентами», что предполагает как минимум попытку сделать что-то, что оказывается неудачным, и, что еще хуже, в пятом издании, когда люди изображаются беспомощными, или не в состоянии даже попытаться действовать.

Другим изменением является замена He на Destiny. Это уже не бог — Судьба или Судьба — или слепая сила, управляющая нами, а «Он». В предыдущем посте я упомянул два стихотворения, одно Роберта Фроста и одно Томаса Харди, в которых говорилось об этой разнице, в том, было ли это слепой случайностью или преднамеренным действием «человека», божественного или демонического.

Последние две строчки в трех версиях идентичны, за исключением замены слов «чеки» во втором и пятом изданиях на слово «товарищи», встречающейся в первом издании. В то время как игра ведется на «шахматной доске», что предполагает игру в шашки, термины «мат» и «шахи» на самом деле относятся к шахматам. Возможно, Фитцджеральд использовал «шахматную доску» вместо более точной шахматной доски, потому что ему нужен был лишний слог.

«Мат» означает конец игры, когда король получает мат, взят или убит, что может показаться излишним, поскольку он также относится к «убийствам» в той же строке. С другой стороны, «шах» означает поставить короля под угрозу взятия, и игрок, чей король поставлен под шах, должен сделать что-то на следующем ходу, чтобы предотвратить взятие короля. Однако в любом случае король ничего не может сделать сам по себе, поскольку игрок должен защищать короля или уйти в отставку и поместить короля «обратно в шкаф».

Мои предпочтения: Как обычно, я предпочитаю первое издание.

Это кажется очень мрачным взглядом на роль человечества — конечно, далеко от тех, кто утверждает, что Вселенная была создана исключительно как испытательный полигон для нас, что делает нас центром и единственной целью Вселенной. Разве в Библии нет предостережения о таком отношении — что-то о гордыне, предшествующей падению?

Это четверостишие напоминает мне стихотворение «Invictus», написанное У. Э. Хенли. Хенли тоже 19писатель го века. Его даты — 1849–1903 годы, а Фитцджеральд жил с 1809 по 1883 год. Интересно, читали ли они работы друг друга?

Invictus

ИЗ ночи, которая покрывает меня,
Черная, как Бездна, от полюса до полюса,

Я благодарю всех богов
За мою непобедимую душу.

В тисках обстоятельств
Я не вздрогнул и не закричал вслух.
Под ударами случая
Моя голова в крови, но непокорена.

За пределами этого места гнева и слез
Вырисовывается лишь Ужас тени,
И все же угроза лет
Находит и найдет меня, не боясь.

Неважно, насколько тесны врата,
Хоу заряжен карами свиток,
Я хозяин своей судьбы:
Я капитан своей души.

— Уильям Эрнест Хенли —
1849—1903

Во всяком случае, это даже мрачнее, чем взгляд Фитцджеральда на нас как на беспомощных кусков. В обоих наши судьбы видятся продиктованными внешними силами. Хенли, однако, кажется, считает жизнь, а также загробную жизнь ужасной: «За этим местом гнева и слез / Вырисовывается лишь ужас тени».

Что было в Англии в 19 веке?век, породивший этот взгляд, по крайней мере, у некоторых английских поэтов?

Есть ли сегодня поэты, которые могли бы или написали бы:

Я хозяин своей судьбы:
Я капитан своей души.

Омар Хайям | Биография и учение выдающегося математика, астронома и поэта

В 1072 году нашей эры Омар Хайям вычислил самую точную продолжительность года из когда-либо зарегистрированных, число остается настолько точным, что оно до сих пор используется в большинстве практических целей.

Провозглашенный ученым Аль-Замахшари «философом мира», Омар Хайям был известен в научном и математическом сообществе своим вкладом в фундаментальные теории уравнений (развитие алгебры) и теоретические законы геометрии.

Несмотря на то, что он был известен в средневековом Иране своими научными достижениями, Омар Хайям наиболее известен в западном мире благодаря «Рубайяту Омара Хайяма», сборнику его четверостиший, переведенному английским писателем Эдвардом Фитцджеральдом в 1859 году. .

Несмотря на многочисленные литературные и математические труды, Омар Хайям остается загадочной фигурой.

Биографы изображали его по-разному, описывая его как веселого, винного агностика, замкнутого зороастрийца, мусульманина-суфия, ортодоксального мусульманина-суннита и даже как последователя древнегреческой философии.

Тем не менее, все соглашаются, что он был единственным в своем роде.

В этой статье мы рассмотрим следующее:

Его жизнь и прошлое
Его поэзия: Рубаи Омара Хайяма
Йогическая интерпретация его философии

Жизнь и история

1. Происхождение его имени

Происхождение имени Омара Хайяма предполагает, что его отец, возможно, был изготовителем палаток, поскольку «Хайям» — это арабский термин, который переводится как «изготовитель палаток».

2. Молодость

Родился в городе Нишапур в Древней Персии, Омар Хайям получил прекрасное образование в области наук и философии.

Хотя его семья исповедовала мусульманскую веру, его отец относился к религии относительно либерально и нанял наставника для Омара, который следовал древней религии зороастризма.

Этот наставник учился у известного врача, ученого и философа Ибн Сины и задавал тон энциклопедическим знаниям Омара на протяжении всей его жизни.

Кроме того, Омара обучали астрономии и астрологии на основе изучения «Альмагеста» Птолемея — греческого трактата 2-го века о координации звезд и небес.

3. Самарканд (средневековый Узбекистан) и трактат по алгебре

В молодости Омар Хайям оставил свой первый математический след в мировой истории.

Из родной страны он отправился в Самарканд (в средневековом Узбекистане), где завершил свой знаменитый Трактат по алгебре . Трактат представляет собой письменное систематическое и формальное изложение предмета.

Омару Хайяму было всего 22 года, когда он закончил трактат . Его работа была новаторской по своим теоремам и принципам алгебры, которые позже 90 076 определяли и информировали западную математику.

Самарканд в то время был рассадником науки и важным эпицентром науки и философии.

«Трактат по алгебре» — его математический выдающийся труд . В трактате дается систематический обзор того, как решать кубические уравнения путем пересечения конических сечений.

Кроме того, он подробно рассказал о том, что сегодня известно как треугольник Паскаля 9.0077 . Для получения дополнительной информации о математических входах и выходах см. этот краткий обзор.

4. Исфахан и астрономия

Преподавая в Самарканде, Омар Хайям создавал себе имя.

Правящий султан тюрко-персидской империи пригласил Хайяма в средневековый Исфахан. Именно здесь он сделал свой второй большой вклад в мир математики и науки в форме реформирования календаря года посредством астрономических наблюдений.

В помощь этому событию Хайям приказал султанату построить для него астрономическую обсерваторию с целью наблюдения в течение 30 лет, в течение которых Сатурн совершит полный оборот по орбите.

Эта реформа календаря была основана на превращении 8 из каждых 33 лет в «високосные», и сделал этот календарь более точным, чем григорианский календарь.

Находясь в Исфахане, он не только критически критиковал теорию параллелей и пропорций Евклида, но и его идеи приобрели влияние в Европе. Его критика теории параллелей Евклида повлияла на английского математика Джона Уоллиса (1616-1703).

В 1092 году султан и его визирь в окружении Хайяма погибли, вероятно, убиты. После их смерти Хайям скрылся, чтобы сохранить свое благополучие .

Это произошло потому, что у Хайяма сложились близкие отношения с султаном, и ходили слухи, что он антирелигиозен.

Суд враждебно отнесся к Омару Хайяму, обвинив его в симпатиях к зороастризму и приверженности другим непринятым религиозным убеждениям. В ответ он поставил паломничество в Мекку для демонстрации своей ортодоксальности.

5. Возвращение в Нишапур

Омар Хайям вел кочевой образ жизни до конца своей жизни, постоянно в движении, пока в конце концов не поселился в своем родном городе Нишапур.

Там он работал учителем, астрономом и служил при дворе, в то время как продолжал вносить свой вклад в области математики, астрономии и поэзии.

6. Смерть и наследие

Омар Хайям умер в возрасте 83 лет в 1131 г. состояние.

Учения и влияние

Таким образом, благодаря своим научным и математическим способностям Омар Хайям внес следующие существенные вклады:

Трактат об алгебре
Критика параллельных постулатов Евклида
Реформа точного календаря

Проницательность Омара Хайяма, считающегося эрудитом, превосходила его математический гений.

Он также был известным астрономом (и астрологом), философом и поэтом. Он оставил прочное творческое наследие, глубоко укоренившееся в знакомой борьбе человеческого существования.

Его произведения включали философскую и экзистенциальную поэзию.

Эти эмоциональные письма включали в себя сомнение в вере, его стремление к осознанности и счастью, а также его осознание того, как ограничения личности и боль перемен в отличие от моментов признательности могут создать горько-сладкую любовь к жизни.

Объективные математические открытия Омара Хайяма проникнуты его признательностью за их духовную красоту, поскольку он считал, что математика является проявлением чего-то божественного в мире.

Слава на Западе – Рубаи Омара Хайяма

Помимо этого, Омар Хайям является одним из немногих всемирно признанных эрудитов, обладающих обширными знаниями по широкому кругу вопросов.

Как эрудит, утверждается, что творческое наследие Омара Хайяма выходит за пределы мира математики и геометрии, в мир философии и поэзии.

Именно в этой области он оставил величайший след в романтическом, экзистенциальном смысле, как знаменитый 19Поэт 19-го века по имени Эдвард Фицджеральд перевел в 1859 году свои стихотворные строфы под названием «Рубайят Омара Хайяма».

Переведенные стихи вызывают в воображении образ человека, погруженного в глубокие размышления, разочарованного реальностью жизни и своим местом в ней. Он бросает вызов нашим отношениям с божественным, борьбе непостоянства и маленьким радостям жизни.

Эти строфы были переведены на множество языков и оказали ведущее влияние на европейские взгляды на персидскую поэзию : удушающе красиво, лаконично и романтично.

Ученые не уверены, писал ли Омар стихи, поскольку его современники игнорировали его стихи.

Через два столетия после его смерти под его именем всплыло несколько четверостиший, но в основном они использовались для опровержения идей, приписываемых Омару. Это заставило некоторых людей усомниться в их подлинности.

Толкование йога

Парамаханса Йогананда, йог, считающийся просветленным, интерпретирует Рубайат Омара Хайяма как мистических духовных прозрений, стоящих за его стихами, вплоть до того, что называют их «Откровениями Омара Хайяма» .

Здесь мы рассмотрим некоторые размышления о четверостишиях Омара Хайяма и йогические интерпретации Йогананды:

#1: Медитация и Божественное единство

Здесь с буханкой хлеба под веткой,
Фляга вина, Книга стихов – и Ты
Рядом со мной поют в пустыне —
И Пустыня теперь Рай.
– Омар Хайям

Йогананда считал этот стих размышлением о медитации и общении с Богом.

Поэма Кайяма описывает внутреннюю пустыню глубокой тишины, питаемую «хлебом» праны. В концентрации человек находит радость, согласно интерпретации Йогананды.

#2: При выполнении

Мужчины Мирской Надежды возлагают свои Сердца на
Превращается в пепел — или процветает; и далее,
Как снег на пыльном лике пустыни
Светит мало Час-два — пропало.
– Омар Хайям

Йогананда интерпретирует поэму Хайяма как представление бедственного положения человека, стремящегося достичь длительного удовлетворения от земных удовольствий , что неизбежно приводит к боли после смерти.

#3: О духовном поиске

С ними Семя Мудрости я посеял,
И своими руками вырастил:
И это был весь урожай, который я собрал –
«Я пришел, как Вода, и, как Ветер, ухожу».
– Омар Хайям

Йогананда интерпретирует поэму Хайяма так, чтобы отразить, что семя мудрости дается внешним влиянием, подобно гуру, однако совершенствование и прогресс происходят из готовность и прием человека, посвященного своим духовным поискам.