Омар Хайам

Омар Хайам… Именно так называют во всех частях света великого поэта, человека и учёного, чьё полное имя Гияс ад-Дин Абу-аль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайам Нишапури, чей облик овеян легендами, история жизни которого до сих пор остаётся во многом таинственной и загадочной.

Кем же был он прежде всего? Поэтом? Астрономом? Математиком? Философом? А может быть, и тем, и другим, и третьим? Ведь история знает немало гениев, наделённых способностями буквально во всех сферах человеческой деятельности. Такие люди суть украшение рода человеческого, его величайшее достояние, золотой фонд. Можно ли отнести к ним Хайама? Безусловно. Но встаёт другой вопрос: какая грань его разностороннего таланта наиболее яркая? Что стало решающим для того, чтобы его имя обрело бессмертие? Энциклопедист Ибн Сина – это прежде всего философ и врач, многогранный Леонардо да Винчи – это сгусток таланта, наиболее ярко проявившийся в изобразительном искусстве… Примеры эти не единичны. Но какой дар Хайама можно поставить на первое место?

Чтобы ответить на вопрос, предлагаем читателю провести маленький эксперимент. Выйдите на улицу и спросите, ну, хотя бы у первых десяти прохожих, кто такой Омар Хайам. Можете не сомневаться, ответ будет один: поэт. Это главное. Однако, возможно, в ответах не будет единства по вопросу о характере поэзии Хайама. Одни – их будет большинство – скажут, что Хайам – это певец вина и земных радостей, гедонист и эпикуреец. «Поэт-философ», – добавят другие. И кое-кто, возможно, скажет, что и вино, и земные радости в строках Хайама – это не столько напрямую воспевание быстротечных удовольствий, сколько тщательно упрятанный протест против узкого догматичного восприятия мусульманской ортодоксии: ведь, как известно, употребление вина «правоверным» мусульманам запрещает Коран. Вполне вероятно, что не в каждом десятке опрошенных найдётся человек, знающий – пусть понаслышке – о серьёзных философских трактатах великого поэта, а равно о том, что был он к тому же выдающимся математиком и астрономом.

Кем же был на самом деле Хайам? Вопрос непростой, если учесть, что современная наука по-прежнему располагает довольно скудными данными о его жизни. Замечательный поэт, философ-суфий, математик, астроном, астролог Гияс ад-Дин Абу-аль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайам Нишапури родился 18 мая 1048 года в Нишапуре. Расположенный на востоке Ирана, в древней культурной провинции Хорасан, Нишапур был одним из главнейших культурных центров Ирана; с XI века в городе действовали школы среднего и высшего типа – медресе. Здесь прошли детские и юношеские годы Омара Хайама. О его семье сведений не сохранилось. Прозвище «Хайам», что означает «палаточник», позволяет высказать предположение, что его отец принадлежал к ремесленным кругам. Во всяком случае, семья располагала достаточными средствами, чтобы предоставить сыну возможность многолетней серьёзной учёбы.

Ребёнком он был чрезвычайно одарённым, в 8-летнем возрасте уже активно постигал основы математики, философии, астрономии, по памяти знал Коран. 12-летним подростком Омар поступил на обучение в медресе родного города. Курс мусульманского права и врачебного дела был закончен им на «отлично», однако, получив квалификацию врача, Омар Хайам не стал связывать с медициной жизнь: куда больше его интересовали работы математиков. Он овладел широким кругом точных и естественных наук, развитых в его время: математикой, геометрией, физикой, астрономией; специально изучал философию, теософию, историю, правоведение и весь комплекс филологических дисциплин, входящих в понятие средневековой образованности; был начитан в родной поэзии, знал в совершенстве арабский язык и арабскую литературу, владел основами стихосложения. Омар Хайам был искусен в астрологии и врачевании, профессионально изучал теорию музыки. Он ознакомился с достижениями античной науки – трудами Архимеда, Евклида, Аристотеля, переведёнными на арабский язык.

Хайам не только великолепно на память знал Коран, но мог дать толкование любого стиха этой главной книги мусульман. Поэтому даже ведущие теологи Востока не считали зазорным для себя обращаться к нему за консультациями.

В возрасте шестнадцати лет Хайам пережил первую в своей жизни утрату: во время эпидемии умерли его родители. Омар продал отцовский дом и мастерскую, переехал в Самарканд, который тогда был культурным и научным центром. Поступив в медресе в качестве ученика, он вскоре продемонстрировал такую образованность, что его возвели в ранг наставника.

Подобно крупным учёным его эпохи, Омар Хайам не жил очень долго в каком-либо из городов. Поэтому Самарканд он покинул спустя 4 года, переселился в Бухару и стал там работать в книгохранилище. На протяжении 6 лет, прожитых здесь, им было написано четыре фундаментальных труда по математике.

Известно, что в 1074 году он был приглашён сельджукским султаном Мелик-шахом I в Исфахан. Это случилось благодаря визирю Низам аль-Мульку, образованнейшему человеку того времени, обладавшему большим государственным талантом. Хайам стал духовным наставником повелителя. Также он являлся руководителем крупной обсерватории при дворе, постепенно превратившись в известного астронома. Возглавляемая им группа учёных создала принципиально новый календарь, официально принятый в 1079 году Солнечный календарь, которому дали название «Джалали», оказался более точным, чем юлианский и григорианский. Также Хайамом были составлены «Маликшахские астрономические таблицы».

В Исфахане Омар Хайам продолжает заниматься математикой. В конце 1077 года он завершил геометрический труд «Трактат об истолковании трудных положений Евклида». Математические сочинения Омара Хайама содержали теоретические выводы чрезвычайной важности. Впервые в истории математических дисциплин Хайам дал полную классификацию основных видов уравнений – линейных, квадратных, кубических (всего двадцать пять видов) и разработал теорию решения кубических уравнений. Именно Омару Хайаму принадлежит заслуга первой постановки вопроса о связях геометрии с алгеброй. Хайам обосновал теорию геометрического решения алгебраических уравнений, что подвело математическую науку к идее переменных величин. Книги Омара Хайама долгие века оставались неизвестными европейским учёным, создателям новой высшей алгебры и неевклидовой геометрии, и они были вынуждены заново пройти долгий и нелёгкий путь, который за пять-шесть веков до них уже прошёл Омар Хайам. Ещё один математический труд Хайама – «Трудности арифметики» – был посвящён методу извлечения корней любой степени из целых чисел; в основе этого метода Хайама лежала формула, получившая впоследствии название бинома Ньютона. Также по ссылкам, имеющимся в сочинениях Хайама, известно, что его перу принадлежал оригинальный трактат, разрабатывающий математическую теорию музыки.

В исфаханский период Омар Хайам занимался и проблемами философии, с особой тщательностью изучая огромное научное наследие Авиценны. Некоторые его сочинения Омар Хайам перевёл с арабского языка на фарси, проявив своего рода новаторство: роль языка науки играл в это время исключительно арабский язык.

Двадцатилетний относительно спокойный период жизни Омара Хайама при дворе Малик-шаха оборвался в конце 1092 года, когда при невыясненных обстоятельствах скончался султан; за месяц до этого был убит Низам аль-Мульк. Обвинённый в безбожном вольнодумстве, поэт был вынужден покинуть сельджукскую столицу и вернуться на родину.

В Нишапуре Омар Хайам прожил до последних дней жизни, лишь иногда покидая его. Хайам вёл преподавание в городском медресе, имел небольшой круг близких учеников, изредка принимал искавших встречи с ним учёных.

Омара Хайама любили, очень уважали, воздавали ему почести. Он умер в родном городе, это случилось предположительно 4 декабря 1131 года.

Перу ученика Хайама ан-Низами ас-Самарканди принадлежит трогательный рассказ: «В пятьсот шестом (1112) году ходжа имам Хайам и ходжа Музаффар Исфазари были во дворце эмира в Балхе. Я был с ними в весёлом собрании. Там я слышал, как Омар сказал: «Моя могила будет расположена в таком месте, где каждую весну северный ветер будет осыпать надо мной цветы». Мне эти слова показались невозможными, но я знал, что такой человек не будет говорить без основания. Когда в (пятьсот) тридцатом (1136) году я был в Нишапуре, уже прошло четыре года, как этот великий человек скрыл своё лицо под покровом праха и оставил этот мир осиротевшим. Он был моим учителем. В пятницу я отправился на его могилу и взял человека, чтобы он показал мне её. Он привёл меня на кладбище. Я повернул налево и увидел могилу у подножия садовой стены, из-за которой виднелись ветви грушевых и абрикосовых деревьев, осыпавших свои цветы настолько щедро, что могила была совершенно скрыта под ними. Тогда я вспомнил те слова, которые слышал от Хайама в Балхе, и заплакал».

Мировую славу Омару Хайаму принесла поэзия. Он писал исключительно рубаи. Так на востоке называли четверостишия в которых рифмовались первая, вторая и четвёртая или все четыре строки. Поэт выгранил форму четверостишия, как драгоценный камень. Как высказался Эдвард Фитцджеральд, открывший поэта Европе: «Старик Хайам звенит, как настоящий металл».

Неизвестно, все ли из приписываемых Хайаму рубаи являются подлинными, но 66 четверостиший с достаточно высокой степенью достоверности можно отнести именно к его творчеству. Поэзия Омара Хайама стоит несколько особняком от персидской поэзии, хотя является неотъемлемой её частью. Хайам стал единственным автором, чей лирический герой является личностью автономной, отчуждённой от бога и царя, не признающей насилия. Лирический герой, выступающий бунтарём.

Творчество Хайама – одно из удивительных явлений в истории культуры народов Средней Азии и Ирана, и, пожалуй, всего человечества. Ещё одно доказательство того, что в средние века, в период инквизиции, всеобщего гнёта духовное развитие человеческого общества не останавливалось и не могло остановиться.

В чём же загадка четверостиший Хайама? Могут ли современного человека волновать стихи с налётом восьмисотлетней старины? Но в том-то и дело, что понятие «старина» к строкам Хайама неприложимо. Они существуют как бы вне сиюминутности, словно вплетены в некие основные линии и структуры спокойствия и вечности времени.

Интересно, что в России Хайам-поэт и Хайам-математик долго считались двумя разными людьми. Возможно, потому, что, как уже упоминалось, во времена Хайама свои труды учёные писали на арабском языке. Не был исключением в этом отношении и сам Хайам. Рубаи же не предназначались для широкой публики, писались для себя, в минуты раздумий, и, конечно, выливались на бумагу на родном языке. Далее они получали распространение среди близких друзей поэта, также говорящих на фарси. Вот так и случилось, что в книгах, написанных на арабском языке (языке учёных), о нём говорят исключительно как о математике. Персидские же источники упоминают о нём и как о поэте.

Бином Хайама

Не знаю, как вы, а я, собираясь на необитаемый остров, непременно прихватил бы с собою Омара Хайама. Это практично: на весах любой таможни 66 четверостиший стрелку не потревожат, – и вот вам сопутствует лучший в мире собутыльник.

Положим, воображаемый. Но ведь и на выпивку рассчитывать не приходится, это во-первых. А во-вторых – для чего же и алкоголь, если не для той единственной минуты – и скоротечной! – когда очнувшаяся душа взмахнёт рукой и скажет необыкновенным (не исключено, что настоящим своим) голосом, звонким от одиночества, что‑нибудь такое:

Виночерпий, бездонный кувшин приготовь!

Пусть без устали хлещет из горлышка кровь.

Эта влага мне стала единственным другом,

Ибо все изменили – и друг, и любовь.

Собственно говоря, человек для того и пьёт вот уже сколько тысячелетий, чтобы иногда почувствовать себя Омаром Хайамом. То есть дать Здравому Смыслу шанс поговорить начистоту с Начальником Бытия. Дескать, так и так: допустим, жалоб нет, питанием и прогулками доволен, книги тоже попадаются интересные, – допустим, а всё‑таки: зачем я тут? и на фига мне соблюдать эти ваши правила распорядка и ходить на общие, и наблюдать мерзкие повадки блатных, и трепетать перед вертухаями, если мне светит неизбежная вышка, причём неизвестно за что?

Да, я всего лишь особь, организм, тварь, а мироздание величаво и прекрасно, и я в нём ничего не значу и знаю это, и только этим, с позволения сказать, знанием и отличаюсь от какой-нибудь сосны или, там, пальмы. У вас, наверное, какие-нибудь замечательные замыслы и цели. Мне догадываться о них не положено. Ни жалости, ни снисхождения тоже не ждать. Я – говорящая пылинка, которая очень скоро замолчит навсегда. Что ж, превосходно. Я не нужен – значит, ничего не должен.

Нежным женским лицом и зелёной травой

Буду я наслаждаться, покуда живой.

Пил вино, пью вино и, наверное, буду

Пить вино до минуты своей роковой!

Меняю ваше мироздание на дозу этилового спирта, в данных исторических условиях – на тыквенную бутыль красной финиковой бормотухи. Потому что в мироздании нет свободы, а в бормотухе она есть. Ненастоящая? Конечно: тут всё ненастоящее, реальна только смерть.

Да пребудет вино неразлучно с тобой!

Пей с любою подругой из чаши любой

Виноградную кровь, ибо в чёрную глину

Превращает людей небосвод голубой.

А я у меня один. И у вас другого меня не будет. И с моей точки зрения – с точки зрения пальмы или пылинки, зачем‑то наделённой здравым смыслом, – это жестоко и неумно. И обидно. Фантазия пусть подслащивает эту обиду литературой, философией, религией. А Здравый Смысл предпочитает асимметричный ответ, а именно – финиковую.

В жизни трезвым я не был, и к Богу на суд

В Судный день меня пьяного принесут!

До зари я лобзаю любезную чашу,

Обнимаю за шею любезный сосуд.

Вообще-то никто не видел Хайама пьяным. Он, может быть, и не прикасался к спиртному, и все свои застолья сочинил – как Бунин приключения в тёмных аллеях. Кстати, Хайам тоже толкует о приключениях, но как бы на уровне теоретических рекомендаций:

С той, чей стан – кипарис, а уста – словно лал,

В сад любви удались и наполни бокал,

Пока рок неминуемый, волк ненасытный,

Эту плоть, как рубашку, с тебя не сорвал!

Тотчас виден геометр, мастер уравнений: задери девушке рубашку, пока с тебя не сорвали тело. И астроном, автор календаря – лучшего, говорят, в мире (а впрочем, ненужного): тут секунда в космической цене.

Брось молиться, неси нам вина, богомол,

Разобьём свою добрую славу об пол.

Всё равно ты судьбу за подол не ухватишь –

Ухвати хоть красавицу за подол!

И видно также, что не красавицы у него на уме. Живи он столетием раньше да попади ко двору Владимира Красна Солнышка, была бы сейчас Российская Федерация крупнейшим мусульманским государством. Ведь только и не понравился в исламе нашему равноапостольному – безусловный запрет на вино. Так он и отрезал в 986 году исламским богословам: ваша религия для нас неприемлема, поскольку веселие Руси – алкоголизм. Омар Хайам полюбился бы великому князю. Вдвоём они сочинили бы, пожалуй, славную веру, и она завоевала бы весь мир.

Не у тех, кто во прах государства поверг, –

Лишь у пьяных душа устремляется вверх!

Надо пить: в понедельник, во вторник, в субботу,

В воскресение, в пятницу, в среду, в четверг.

Но Хайам служил султану – и непонятно, как и почему жил довольно долго и умер своей смертью. Какие бы ни были математические заслуги, критиковать в самиздате самое передовое, официальное и притом единственно верное учение – за это ни в одиннадцатом веке, ни в двенадцатом по головке не гладили. Остаётся предположить, что империя сельджукидов была отчасти правовым государством: не пойман – не автор; тексты ходят по рукам, мало ли кому припишет их неизвестный составитель рукописного сборника… И, наверное, Хайам был гениальный конспиратор. Ни единого автографа не оставил. И прижизненных сборников тоже не нашлось ни одного.

Не горюй, что забудется имя твоё.

Пусть тебя утешает хмельное питьё.

До того, как суставы твои распадутся –

Утешайся с любимой, лаская её.

Это жутко осложнило жизнь филологам: под именем Хайама живут чуть ли не полторы тысячи рубаи (название жанра; во множественном числе – рубайат). Стихи подражателей, стихи пародистов, любые стихи о выпивке – всё у потомков сходило за Хайама. Это как если через триста-четыреста лет всё, что написано по-русски четырёхстопным ямбом, будет считаться наследием Пушкина. Возможно, персидских читателей такое положение устраивало, – но в 1859 году один британец издал поэму «Рубайат Омара Хайама» – издал на свои деньги, анонимно, – а звали его мистер Эдвард Фитцджеральд, – и этот вольный перевод сделался, говорят, самым популярным поэтическим произведением, когда-либо написанным на английском языке.

Жизнь с крючка сорвалась и бесследно прошла,

Словно пьяная ночь, беспросветно прошла.

Жизнь, мгновенье которой равно мирозданью,

Как меж пальцев песок, незаметно прошла!

С этих пор человечество взялось за Хайама всерьёз, и к нашим дням осталось только 66, как уже сказано, четверостиший, насчёт которых никто не сомневается. Ещё штук четыреста – очень возможно, что написаны действительно Омаром Хайамом. Остальную тысячу рубаи – Бог знает, кто сочинил. В самом лучшем русском издании – Омар Хайам. Рубаи. «Библиотека поэта», Большая серия, Л., 1986 – тысяча триста тридцать три четверостишия.

Мы уйдём без следа – ни имён, ни примет.

Этот мир простоит ещё тысячи лет.

Нас и раньше тут не было – после не будет.

Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

А в золотые свои годы так называемая советская власть издавала Хайама понемножку. Он и ей умудрился насолить:

Чем за общее счастье без толку страдать –

Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.

Лучше друга к себе привязать добротою,

Чем от пут человечество освобождать.

Ах, какое это было чтение в эпоху Застоя! Тут ещё необходимо сказать про Германа Плисецкого. Дело в том, что Хайама у нас переводили разные замечательные мастера – ярче других И. Тхоржевский, точней – О. Румер, душевней – Г. Семёнов, – но Плисецкий дал ему вечную жизнь в русском языке. Он передал в рубаи Хайама презрение и отчаяние советского интеллигента, как бы начертив маршрут Исфахан – Петушки, далее – Нигде.

Не осталось мужей, коих мог уважать.

Лишь вино продолжает меня ублажать.

Не отдёргивай руку от ручки кувшинной,

Если в старости некому руку пожать.

Тысячи лет как не бывало. Старик Палаточник, или Палаткин (так переводится имя Хайам), оказался одним из нас. Как если бы он бежал из Советского Союза и совершил вынужденную посадку в средневековой Персии. Он открыл бином Ньютона задолго до Ньютона – и раньше, чем следовало…

Когда повсюду ещё воспевались героические походы рыжих муравьев на муравьев чёрных (если половец не сдаётся – его уничтожают, а сдаётся – обращают в рабство; пусть это самое «Слово о полку» – подделка, но ведь правдоподобная), Хайам уже осознал, что суетиться не стоит – мироздание подобно империи: управляется законом неблагоприятных для человека случайностей. Необозримый концлагерь, где единственный неоспоримый факт – смертный приговор, а принадлежит лично нам лишь неопределённое время отсрочки; хорошо на это время пристроиться придурком в КВЧ* (например – звездочётом к султану), – но достоин зависти, а также вправе считать себя живым, счастливым и свободным – только тот, кто выпил с утра. Он и сам играл в такое жалкое блаженство, но больше для виду – назло Начальнику, если он есть. А про себя строил всю жизнь уравнение судьбы, в котором человек – хоть и переменная величина, и притом бесконечно малая, но всё-таки не равная нулю, – потому что если не на что надеяться, то нечего бояться.

Нет ни рая, ни ада, о сердце моё!

Нет из мрака возврата, о сердце моё!

И не надо надеяться, о моё сердце!

И бояться не надо, о сердце моё!

Вот эти четыре строчки на необитаемом острове пригодятся. Не хотелось бы их позабыть.

Самуил Лурье

2009

___

* КВЧ – культурно‑воспитательная часть в зоне.

Живая личность поэта

От переводчика

Стихи такого поэта, как Омар Хайам, возможно, не нуждаются в предисловии. Но поскольку время его творчества отделено от нас восемью веками, я решаюсь добавить несколько слов от себя. Всё, что я узнал о Хайаме, всё, что понял в нём за время работы, – всё это без остатка ушло в переводы. Итог – перед читателем. Но мне хочется сказать о том, как постепенно менялось моё собственное представление о переводимом поэте, как живая логика его стихов изменяла предвзятый, односторонний образ, существовавший в моём воображении.

Ибо помимо поэтических и переводческих традиций существует ещё инерция восприятия. Сложный поэт нередко упрощён, иногда (невольно) на первый план выступает одна какая-нибудь его черта, затеняя собой остальные. Так возникают «байронизм», «киплингианство», «есенинщина». То же произошло и с Хайамом. У многих, и у меня в том числе, сложился образ этакого весёлого старца, с неизменной чашей в руке, между делом изрекающего истины. (Кабачки имени Омара Хайама, открывшиеся в начале XX века в Европе и Америке, – только крайнее выражение этого понимания поэта.)

Несоответствие этого шаблона истинной поэзии Хайама я почувствовал уже при работе над пробными четверостишиями. Из двадцати надо было перевести на выбор десять. Я решил перевести все двадцать, а потом отобрать из них лучшие. И оказалось, что лицо Хайама определяют не гедонические мотивы, а четверостишия, полные сосредоточенного, скорбного размышления. Именно они определили выбор стихотворного размера для перевода, именно они получились удачней других.

Чем больше я погружался в работу, тем дальше отходил от первоначального образа-схемы. Количество выпитого вина в тексте не убавлялось, но как бы уходило в придаточное предложение, становилось орнаментом. И постепенно сквозь стихотворные строки стал проступать облик совсем другого человека.

Спорщик с Богом, бесстрашный ум, чуждый иллюзий, учёный, и в стихе стремящийся к точной формуле, к афоризму, – таков Хайам, астроном и математик. Каждое четверостишие – уравнение. Учёный по-новому комбинирует известные ему величины, стремясь найти Неизвестное. Четверостишия слагаются в серии. Одна и та же мысль варьируется многократно, рассматривается с разных сторон. Посылки всё те же, а выводы порой прямо противоположны. Не думаю, что «противоречивость» Хайама может служить основанием для того, чтобы отвергать его авторство в доброй половине четверостиший (так полагали многие учёные востоковеды). Есть в этих крайностях высшее единство – живая личность поэта, стоящая над собственной исследовательской мыслью, примиряющая противоречия.

Если уж говорить о сомнительной принадлежности Хайаму некоторых четверостиший, то они отличаются не противоположностью суждений, а принципом поэтической организации. Так, мне кажется, что Хайаму чуждо «живописание». Он точно, чётко мыслит в стихе, а не рисует картины. Поэтому несколько чужеродными мне представляются немногие пейзажные четверостишия. Внимательный читатель без труда отыщет их. В этом отличие Хайама от других великих персидских поэтов и в этом, может быть, секрет его широкой популярности за пределами родной страны.

Точность, немногословность, отсутствие случайного, симметрия формы – всё это роднит рубаи Хайама с математической формулой. Форма Хайамовского рубаи необычайно дисциплинирует переводчика, ставит жёсткие границы, и в то же время сама подсказывает приёмы работы. Упомяну из них то, что я назвал бы «взаимозаменяемостью деталей» у Хайама. Полстроки, целая строка, а порой и двустишие целиком повторяются в разных четверостишиях, могут быть перенесены из одного в другое. Что это? Позднейшие варианты? Я предпочитаю думать, что это поэтический принцип, и полностью использовал его в переводе.

Как Хайам на протяжении своей долгой жизни возвращался к важным для него мыслям, пересматривая их снова и снова, так и мы, переводчики, будем ещё не раз возвращаться к его творчеству, казалось бы, столь ясному и осознанному, но каждый раз открывающему новые возможности, новую точку зрения. Работа эта, как я убедился на собственном опыте, практически бесконечна. Перечитывая сделанное, вдруг видишь места, которые можно усилить. Но стоит улучшить одно четверостишие, как соседнее начинает выглядеть слабым. Чтобы издать книгу, нужно было однажды остановиться.

Герман Плисецкий

1975

Иллюстрации:

изображения поэта в разные годы;

мавзолей Хайама в Нишапуре;

«рубаи» Хайама на языке оригинала.

Из свободных источников в интернете.

Творчество

Поэмы, новеллы и стихи в прозе

• Ад и рай – это две половинки души № 29 (377) 11 октября 2016 года

Стихи о семье | ANTRIO.RU

Содержание

о семье 

Марк Шварц — Семья – словечко странное

Семья – словечко странное,
Хотя не иностранное.
– Как слово получилось,
Не ясно нам совсем.
Ну, «Я» – мы понимаем,
А почему их семь?

Не надо думать и гадать,
А надо просто сосчитать:
Два дедушки,
Две бабушки,
Плюс папа, мама, я.
Сложили? Получается семь человек,
Семь «Я»!

– А если есть собака?
Выходит восемь «Я»?
– Нет, если есть собака,
Выходит Во! – семья.

Олег Бундур — Семья

Мама с папою – под ручку,
А со мной идёт – за ручку,
На руках у папы брат,
Сам он топать маловат.

А прохожие проходят,
А прохожие –
Глядят
И про нас они, похоже,
Меж собою говорят:

— Сразу видно, что семья!
Папа, мама, брат и я!

Владимир Степанов — Российская семья

Живут в России разные
Народы с давних пор:
Одним тайга по нраву,
Другим степной простор.
У каждого народа
Язык свой и наряд,
Один черкеску носит,
Другой надел халат.
Один рыбак с рожденья,
Другой оленевод,
Один кумыс готовит,
Другой готовит мёд.
Одним милее осень,
Другим милей весна
А Родина – Россия
У нас у всех одна!

Марина Цветаева — Ввечеру выходят семьи

Ввечеру выходят семьи.
Опускаются на скамьи.
Из харчевни — пар кофейный.
Господин клянется даме.

Голуби воркуют. Крендель
Правит триумфальный вход.
Мальчик вытащил занозу.
— Господин целует розу. —

Пышут пенковые трубки,
Сдвинули чепцы соседки:
Кто — про юбки, кто — про зубки.
Кто — про рыжую наседку.

Юноша длинноволосый,
Узкогрудый — жалкий стих
Сочиняет про разлуку.
— Господин целует руку.

Спят . . ., спят ребята,
Ходят прялки, ходят зыбки.
Врет матрос, портной горбатый
Встал, поглаживая скрипку.

Бледный чужестранец пьяный,
Тростью в грудь себя бия,
Возглашает: — Все мы братья!
— Господин целует платье.

Дюжина ударов с башни
— Доброй ночи! Доброй ночи!
— Ваше здравие! За Ваше!
(Господин целует в очи).

Спит забава, спит забота.
Скрипача огромный горб
Запрокинулся под дубом.
— Господин целует в губы.

Олег Бундур — Большая семья

У меня семья большая,
У меня семья такая,
Что она едва-едва
Помещается в квартире:

Папа с мамой — раз, два,
Я и папа — три, четыре,
Я и мама — пять, шесть,
А ещё котёнок есть,

Но нисколько нам не тесно,
Очень даже интересно!

Марина Тахистова — Хорошо, чтоб дома ждали

Хорошо, чтоб дома ждали,
На звонок спешили к двери,
Открывали, целовали,
Согревали руки, верно?

Хорошо, чтобы за чаем
С пирогами и вареньем
Отодвинулись печали
Разговором добрым, верно?

Хорошо, чтобы на свете
Пахло снегом, солнцем, вербой,
Чтобы всюду знали дети,
Что войны не будет, верно?

Хорошо, чтоб нас любили,
Как подснежник любят первый,
И тогда, тогда любые
Не страшны на беды, верно?!

Вера Павлова — Семья это семь ты

Семья — это семь ты:
ты ласковый, ты курящий,
ты снящийся, ты не спящий,
спортивный канал смотрящий,
молчащий до хрипоты.

Михаил Яснов — Вот как я семью нарисовал

Вот как я семью нарисовал:
Мама — круг,
А бабушка — овал,
Папа — треугольник,
Младший братик —
Этот замечательный квадратик.
Как же я себя изображу?
По бумаге пёрышком вожу,
То туда вожу им,
То обратно я —
Получилось что-то непонятное:
Уголки,
Неровные края…
Мама, неужели это я?

Артур Гарипов — Семья

Семья — как много в этом слове
Любви, заботы, доброты.

В её незыблемой основе
Исток рождения мечты.

Семья — как много в этом смысла.
Родства, надежды, красоты.

В семье, нет места серым мыслям
Среди добра и теплоты.

Омар Хайям — Когда вы за столом, как тесная семья

Когда вы за столом, как тесная семья,
Опять усядетесь, — прошу вас, о друзья,
О друге вспомянуть и опрокинуть чашу
На месте, где сидел средь вас, бывало, я.

Марина Тахистова — Семья

Мне бабушка сказку расскажет,
И сделает сладкий пирог,
И даст мне немножечко пряжи,
Чтоб с кошкой побегать я мог!

А дед мне подарит рубанок,
Гвоздей принесёт, молоток,
И будет готов спозаранок
Скворечник у нас и совок!

А папа возьмёт на рыбалку,
Расскажет о травах лесных…
Мы рядом, немного вразвалку
пойдём мимо елей грибных.

Грибов наберём на опушке,
Затейливый корень найдём,
В забытой лесничей избушке
Мы чаю с малиной попьём…

А мама, склоняясь над кроваткой,
Спокойную песню споёт,
На цыпочках выйдет украдкой
И добрые сны позовёт!

А в окна врывается ветер,
Я думаю, долго не сплю:
Ну чем мне на это ответить?
Я просто их очень люблю!

Тимофей Белозеров — Семья

Мыла Марусенька белые ноги,
Звонко хрустела студёной водой.
Прочь разбегались жуки-недотроги,
Лён над обрывом
Качал бородой.
Мыла Марусенька белые ноги,
Пальчиком трогала сонный чабрец.
Возле телеги, на тихой дороге,
Ждали Марусеньку
Мать и отец.

Эдуард Асадов — Такая уж у нас семья

Такая уж у нас семья:
Жена при стирках и при тесте,
Покупки, хлопоты, друзья,
Газет важнейшие известья…
И где-то на тридцатом месте
На пять минут немножко я…

Андрей Вознесенский — Я семья

Я — семья
Во мне как в спектре живут семь «я»,
невыносимых, как семь зверей
А самый синий свистит в свирель!
А весной
Мне снится
что я —
восьмой!

Агния Барто — Его семья

У Вовы двойка с минусом —
Неслыханное дело!

Он у доски не двинулся.
Не взял он в руки мела!
Стоял он будто каменный:
Он стоял как статуя.

— Ну как ты сдашь экзамены?
Волнуется вожатая.-

Твою семью, отца и мать,
На собранье упрекать
Директор будет лично!

У нас хороших двадцать пять
И три семьи отличных,

Но твоей семьей пока
Директор недоволен:
Она растить ученика
Не помогает школе.

— Ну при чем моя семья?-
Он говорит вздыхая.-
Получаю двойки я —
И вдруг семья плохая!

Упреки он бы перенес,
Не показал бы виду,
Но о семье идет вопрос —
Семью не даст в обиду!

Будут маму упрекать:
«У нас хороших двадцать пять
И три семьи отличных,
А вы одна — плохая мать!»-
Директор скажет лично.

Печально Вова смотрит вдаль,
Лег на сердце камень:
Стало маму очень жаль…
Нет, он сдаст экзамен!

Скажет маме: «Не грусти,
На меня надейся!
Нас должны перевести
В хорошее семейство!»

Белла Ахмадулина — Семья и быт

Сперва дитя явилось из потемок
небытия.
В наш узкий круг щенок
был приглашен для счастья.
А котенок
не столько зван был, сколько одинок.

С небес в окно упал птенец воскресший.
В миг волшебства сама зажглась свеча:
к нам шел сверчок, влача нежнейший скрежет,
словно возок с пожитками сверчка.

Так ширился наш круг непостижимый.
Все ль в сборе мы? Не думаю. Едва ль.
Где ты, грядущий новичок родимый?
Верти крылами! Убыстряй педаль!

Покуда вещи движутся в квартиры
по лестнице — мы отойдем и ждем.
Но все ж и мы не так наги и сиры,
чтоб славной вещью не разжился дом.

Останься с нами, кто-нибудь, вошедший!
Ты сам увидишь, как по вечерам
мы возжигаем наш фонарь волшебный.
О смех! О лай! О скрип! О тарарам!

Старейшина в беспечном хороводе.
вполне бесстрашном, если я жива,
проговорюсь моей ночной свободе,
как мне страшна забота старшинства.

Куда уйти? Уйду лицом в ладони.
Стареет пес. Сиротствует тетрадь.
И лишь дитя, все больше молодое,
все больше хочет жить и сострадать.

Давно уже в ангине, только ожил
от жара лоб, так тихо, что почти —
подумало, дитя сказало: — Ежик,
прости меня, за все меня прости.

И впрямь — прости, любая жизнь живая!
Твою, в упор глядящую звезду
не подведу: смертельно убывая,
вернусь, опомнюсь, буду, превзойду.

Витает, вырастая, наша стая,
блистая правом жить и ликовать,
блаженность и блаженство сочетая,
и все это приняв за благодать.

Сверчок и птица остаются дома.
Дитя, собака, бледный кот и я
идем во двор и там непревзойденно
свершаем трюк на ярмарке житья.

Вкривь обходящим лужи и канавы,
несущим мысль про хлеб и молоко,
что нам пустей, что смехотворней славы?
Меж тем она дается нам легко.

Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок,
и все бегут с учений и работ,
нас осыпает золото улыбок
у станции метро «Аэропорт».

Эдуард Асадов — С вечера поссорились супруги

С вечера поссорились супруги,
Говорили много резких слов.
Сгоряча не поняли друг друга,
Напрочь позабыли про любовь.

Утром мужу на работу рано,
А на сердце — горечи печать.
За ночь глупость ссоры осознал он,
Подошел жену поцеловать.

Не спала, но все же притворилась,
Отвернула в сторону лицо.
В глубине обида затаилась,
Как удав, свернувшийся кольцом.

Дверь закрыл — ни слова на прощанье,
Со двора на окна посмотрел…
Если б они знали, если б знали,
Что ушел из дома насовсем.

А жена привычными делами,
Как всегда, своими занялась:
Детское бельишко постирала,
Борщ сварила, в доме прибралась.

Чистый пол, помытая посуда,
И с работы скоро муж придет.
— Я с ним разговаривать не буду,
Пусть прощенья просит, пусть поймет.

Гордость в сердце вздыбилась высоко:
— Первою к нему не подойду!
По ролям разыгрывалась ссора
В воспаленном дьяволом мозгу.

Шесть пробило, семь и пол — восьмого…
Неподвижна дверь, молчит порог.
И в тревоге что-то сердце ноет,
Где же задержаться так он мог?

Вдруг какой-то крик и суматоха,
Чей-то голос, плачущий навзрыд,
И соседский мальчуган Алеха
Крикнул запыхавшись: «В шахте взрыв!»

Взрыв. Совсем коротенькое слово,
Сердце будто в клочья порвало.
Нет, она к такому не готова!
Может, жив он, может, повезло.

И в слезах по улице бежала,
Вспоминая с болью прошлый день,
Как в обиде злилась и кричала,
Застилала разум злобы тень.

Заведенной куклой повторяла:
— Мой родной, о только бы не ты.
Я б к твоим ногам сейчас упала,
Прошептав короткое «прости».

Им бы знать вчера, что будет завтра,
По-другому все могло бы быть.
Смерть, как вор, приходит, так внезапно,
Не оставив шанса долюбить.

Прогремит неумолимо грозно
Приговор. Его не изменить.
Исправлять ошибки слишком поздно,
С этой болью ей придется жить.

Люди, будьте к ближним своим мягче,
Относитесь с нежностью, добром
И не обижайте, а иначе
Можно горько каяться потом…

А семья — это дом

А семья – это дом,
Это двое и третий,
И, быть может, четвёртый,
И пятый потом.
Это тёплые строки
В желанном конверте,
Если машет разлука
Печальным крылом.

А семья – это свет,
Что незримо и щедро
Озаряет всю жизнь
И сопутствует нам.
Это – творчество,
Где ни последних, ни первых,
Где и радость, и горе –
Всегда пополам.

А семья – это всё.
Без неё холодеет
Одинокая мысль,
Одинокая жизнь.
Ничего не бывает
На свете роднее,
Ничего, как ни думай
И как ни храбрись…

Моя семья, моя обитель

Моя семья – моя обитель.
Мой дом, мой замок, мой покой.
Убереги, Господь Спаситель
Ее от нечисти лихой.

Убереги нас от соблазнов,
И сохрани от бурь и бед.
Спаси от зависти и сглаза.
А, если нужно, дай совет.

Моей семье я всем обязан.
Не знаю, как благодарить,
Тех, с кем душой и сердцем связан,
И узелок не разрубить.

В семье мы все как будто прутья,
И в веник связаны тугой.
Сплелись, да так, что не раскрутишь
Опасны. На пути не стой.

Пока мы вместе, друг за друга
Нас поломать никак нельзя.
В беде мы все стоим упруго.
Мы клан, мы племя, мы семья.

Моя семья, где я рожден и вырос

Моя семья, где я рожден и вырос,
Собралась вместе — мать, отец, сестра.
Жизнь не дарила им благую милость,
Лишь смерть, покой и примерение дала.

Могилки три. Три холмика на склоне…
Слеза туманит… Катится из глаз.
Болит душа.Заходится на стоне.
Не нужно здесь избитых в суе фраз.

Оградка,столик.. — вот и все убранство,
Они ушли от вечной суеты…
За облаками их теперь гражданство…
Колено преклонив, ложу цветы.

Три холмика на склоне…Что-то гложет..
Сказал не все при жизни,что хотел…
Когда-нибудь меня к семье положат…
А сын взгрустнет…Ведь тоже, — не успел…

Семья — это то, что удержит нас в шторм

Семья — это то, что удержит нас в шторм,
Ведь ей не страшны брызги жизненных волн,
Укроет от стужи и в дождь защитит.
Семья — наша крепость и верный наш щит.
Семья — это дети и брачный союз.
Что может сильней быть таких прочных уз?
Здесь каждый понятен и очень любим,
По-своему дорог и незаменим.
Желаем вам быть настоящей семьёй,
Ведь здорово, если родные — с тобой!
Желаем единства всегда и во всём,
И счастье наполнит пусть ваш дружный дом!

Семья — моя святыня

Семья — моя святыня
И в ней купаюсь я любя
И возношу твоё я имя
Все отдавая для тебя
Семье не названа цена
Она дороже денег
Ведь без неё вся жизнь пуста
Нет ни души, ни сил, не цели
Так пусть же процветает это МЫ
Помолимся же Богу
Чтоб вывел Господи из тьмы
И показал во свет дорогу.

Я горжусь своей семьей

Я горжусь своей семьей
Вместе мы всегда во всем!
Дар волшебный – дружба
В семье моей не служба.
И в радости, и в горе,
На празднике и в поле
Мы всегда все вместе
Взрослые и дети.
Так вот дружно мы живём
В гости вас к себе зовём!

Мне послана судьбой моя семья

Мне послана судьбой моя семья.
Она дает мне теплоту, участье.
В ней сын и дочка, мама, брат и я,
И внучка милая – мой лучик счастья.

Без них мне просто невозможно жить!
Они со мной – дом радостью сверкает.
Я буду жизнь всегда за то любить,
Что мне награда – их любовь большая!

Семья – это дети

Семья – это дети,
И пусть на планете,
И в памяти сердца, и в детских очах,
Всегда остается
Доброе солнце,
Светлая нежность – семейный очаг.
Здесь дети играют,
Тепло и уют.
Здесь в жизнь провожают,
Но прежде – дают.

«Семейное тепло»
Ну и что, что дом без крыши,
Главное, в нем есть семья.
Там живут: под полом — мыши,
В доме — мама, папа, я.

Ну и что, что в доме — холод,
Ну и что, что денег нет…
По кастрюлям ходит голод,
Вчера вырубили свет…

Окна камнем перебиты,
Перемёрз водопровод,
Из посуды — только сито…
И живём мы так-то. Вот.

Одеяло и подушка
Наши верные друзья…
Мама с папой — побирушки,
Вечно бедная семья.

Как появилось слово «семья»

Как появилось слово «семья»?
Когда-то о нем не слыхала земля…
Hо Еве сказал перед свадьбой Адам:
— Сейчас я тебе семь вопросов задам.
Кто деток родит мне, скажи-ка любимая?
И Ева тихонько ответила:

— Я. — Кто их воспитает, царица моя?
И Ева покорно ответила:
— Я.
— Кто пищу сготовит, о радость моя?
И Ева все так же ответила:
— Я.
— Кто платье сошьет, постирает белье,
Меня приласкает, украсит жилье?
Ответь на вопросы, подруга моя!
— Я… Я… -Тихо молвила Ева,
— Я… Я…
Сказала она знаменитых семь «Я».
Вот так на земле появилась семья.

Где-то на белом свете наша семья живет

Где-то на белом свете наша семья живет,
Горя и бед не знает, дружною слывет.
Вместе читаем книги, вместе в кино идем,
В праздник поем и пляшем, в будни дела найдем!
Ла-ла-ла… Дружная у нас семья!

Мама белье стирает, сын подметает пол,
Папа обед готовит, слушая футбол.
Спорится вмиг работа, каждый к труду привык.
И отдыхать умеем, жарим в лесу шашлык!
Ла-ла-ла… Дружная у нас семья!

Что может быть семьи дороже

Что может быть семьи дороже?
Теплом встречает отчий дом,
Здесь ждут тебя всегда с любовью,
И провожают в путь с добром!

Отец и мать, и дети дружно
Сидят за праздничным столом,
И вместе им совсем не скучно,
А интересно впятером.

Малыш для старших как любимец,
Родители — во всем мудрей,
Любимый папа — друг, кормилец,
А мама ближе всех, родней.

Любите! И цените счастье!
Оно рождается в семье,
Что может быть ее дороже
На этой сказочной земле.

Семья, как ангел в небесах

Семья, как ангел в небесах
Улыбки, счастье, поцелуи
Когда единая она,
И все на кухне за столом –
Едят мой праздничный пирог
Душа моя аж льётся в тесто,
Когда пеку его для вас:
Мой милый муж,
Моя Викулька внучка –
Голубоглазая принцесса ты моя
Мои вы дети: мой Олег и Игорь
Что радуют меня в мой век мирской,
Моя мамуля и сестрица Люба,
Что далеко живут – всегда со мной
Вот вам семья – залог основы жизни,
Что не предаст, не склонит не побьёт
Семья как крепость в нашей будней жизни
Оберегает нас и всегда спасёт!

Семья и дом как свет и хлеб

Семья и дом – как свет и хлеб.
Родной очаг – земля и небо.
В спасение даны тебе,
в каких бы ты заботах не был.

Пусть тороплив у жизни бег,
куда бы ни вела дорога,
в твоей изменчивой судьбе
прекрасней дара нет от Бога.

Они хранят тебя всегда,
сколько б ни странствовал по свету,
как путеводная звезда,
и нет святей святыни этой.

Твоей семьи тепло и свет –
вот лучшая душе отрада.
Иного счастья в мире нет,
иного счастья и не надо.

Семья моя отчизна светлая

Семья моя — отчизна светлая!
Приют дорог и дураков
Бескрайняя! Святая! Многодетная!
Россия — матушка!
Укрой вас Бог, от всех невзгод!

Моя семья — мои «сверх люди»!
Примеры мне безмерной доброты!
Родные, чистые, волшебные!
Родители мои!
Здоровья вам и трепета живой судьбы!

Семья моя — любимая голубушка!
Бездонная вселенная любви!
Любимая, красивая и чудесная!
Моя Настёна!
В тебе одной: все смыслы и мечты!

Дом это там, где вас поймут

Дом, как известно всем давно, —
Это не стены, не окно,
Это не стулья со столом:
Это не дом.

Дом — это то, куда готов
Ты возвращаться вновь и вновь,
Яростным, добрым, нежным, злым,
Еле живым.

Дом — это там, где вас поймут,
Там, где надеются и ждут,
Где ты забудешь о плохом, —
Это твой дом.

Семья источник радости и счастья

Семья — источник радости и счастья,
Любви неиссякаемый родник.
И в ясную погоду, и в ненастье
Хранит семья и ценит жизни миг.

Семья — оплот и сила государства,
Хранящая традиции веков.
В семье ребёнок — главное богатство,
Луч света, как маяк для моряков.

Лучи растут, становятся всё ярче
И люди жадно тянутся на свет.
Душа семьи становится богаче,
Когда царят любовь в ней да совет.

Когда царит взаимопониманье,
Тогда весь мир лежит у ваших ног.
Любовь в семье — основа Мирозданья.
Так пусть хранит все наши семьи Бог!

Омар Хайям Стихи > Моя поэтическая сторона

Омар Хайям — псевдоним этого великого персидского поэта, философа и ученого. Его научные исследования в области астрономии, механики, минералогии и математики ставят его в число самых влиятельных людей того времени, что делает его достойным звания настоящего эрудита. Помимо написания стихов, он написал ряд трактатов о своих научных открытиях.

Он родился Гийас ад-Дин Абу’л-Фатх Умар ибн Ибрагим аль-Хайям Нишапури 18 ^-й мая 1048 года в Нишапуре, Персия, месте, которое сейчас находится в северо-восточной части Ирана. В то время Нишапур, который был столицей сельджуков в регионе Хорасан, по своей культурной значимости был бы наравне с Багдадом и Каиром. Считается, что его семья занималась изготовлением палаток. Он получил образование в Самарканде, куда семья переехала, когда Омар был совсем маленьким.

Именно в Бухаре он оставил свой след как один из величайших астрономов и математиков Золотого века ислама. Но именно в области философии и литературы он также стал известен. Он перевел ряд работ древних ученых на персидский язык, а другие, в свою очередь, в последующие века перевели свои работы на английский и другие языки. Наиболее выдающимся из них был, вероятно, Эдвард Фицджеральд, который в XIX^-й -й век сделал Хайяма самым известным восточным поэтом в западном мире. Он перевел и адаптировал ряд своих четверостиший. Говорят, что он, вероятно, написал около тысячи этих четырехстрочных стихов, известных под персидским названием rubaiat .

Начальные строки одного из этих четверостиший были заимствованы английской писательницей криминальных романов Агатой Кристи, которая в 1942 году опубликовала свою книгу Движущийся палец . Вот несколько стихов из эпической поэмы Хайяма, состоящей из четверостиший, Рубаи Омара Хайяма, в переводе Эдварда Фицджеральда:
Хайям был активен во времена правления сельджукского правителя по имени Малик-Шах I, и ему был предоставлен доступ к королевскому двору в качестве доверенного советника и философа. . Эти аудиенции обычно предоставлялись по вечерам, в то время как дневные часы он тратил либо на письмо, либо на преподавание математики. Невероятно, но затем он проводил много часов в сумерках, изучая звезды и работая над созданием календаря Джалали. Однако когда Малик-шах умер, Хайям был изгнан из двора вдовой султана.

Затем он отправился в паломничество в Медину и Мекку. Это путешествие, известное как Хадж , которое все взрослые мусульмане должны совершить хотя бы раз в жизни, и оно привлекает многие сотни тысяч даже по сей день. В конце концов его снова приветствовали при дворе, где он работал придворным астрологом. После этого он вернулся в Нишапур, место, где он был хорошо известен как учитель астрономии, математики и медицины.

Его имя живет как в литературных, так и в научных кругах. Павильоны ученых были названы его именем в таких местах, как Вена и малая планета, открытая в 1980 советского астронома, носит его имя. Его статуи воздвигнуты по всему миру: одна находится во Флоренции, а другая — в Университете Оклахомы.

Омар Хайям умер 4 ^{декабря 1131 года в возрасте 83 лет.}

Самый быстрый словарь в мире | Vocabulary.com

ПЕРЕЙТИ К СОДЕРЖАНИЮ

0. Омар Хайям Персидский поэт, математик и астроном, чья поэзия была популяризирована благодаря переводу Эдварда Фицджеральда (1050-1123)

1. амальгама комбинация или смесь различных материалов

2. Аматэрасу Омиками центральное божество синтоизма

3. аморализм учение о недействительности моральных различий

4. любезный, излучающий тепло и дружелюбие

5. Американец или относящийся к Соединенным Штатам Америки, их народу, языку или культуре

6. 77″>

   амавротическая слепота, вызванная амаврозом

7. америций радиоактивный трансурановый металлический элемент

8. Americana любой артефакт, который является отличительной чертой Америки

9. Америка Северная Америка, Южная Америка и Центральная Америка

10. Матакам — чадский язык, на котором говорят к югу от озера Чад

11. выйти из поля зрения, как из укрытия

12. семейство амарантовых космополитическое семейство трав и кустарников

13. Амхарский – доминирующий и официальный язык Эфиопии