Читать онлайн «Философия любви», Омар Хайям – Литрес, страница 3

Что Всевышний натворил с человечеством?

Какое же сомнение заставляло Хайяма и какое знание давало ему право последовательно проходить все ступени взаимоотношений с Богом: умолять его, просить о помощи; потом давать ему иронические советы, упрекать, насмехаться, гневаться, проклинать; наконец, демонстративно отворачиваться от его возможной благосклонности? Выстраивается головокружительная лестница конфликта, и на ее верхней ступени Хайям уже вершит суд над Творцом – в картине, может быть, уникальной в мировой поэзии:

Качнутся небеса и рухнут в никуда, Вдогонку пролетит отставшая звезда, – Тебя я в этот миг на площади Суда

Поймаю за полу: «Так Ты – убийца! Да?!»

Дословно: «Ты должен признать грехом убийство, /совершенное/ Тобой!» Разве здесь речь про убийство одного человека – автора четверостишия? Едва ли. Хотя именно так понял О. Румер в своем переводе: «За что же ты убил меня, владыка вечный?» Слишком скромно для такой апокалиптической картины. Скорей здесь речь про убийство человечества, причем не про то, будущее, а про сегодняшнее, совершаемое каждодневно, начатое еще во дни Адама^[11].

Так что же Творец натворил?

Множество косвенных намеков убеждают, что постепенно Хайям пришел к выводу: Бога над нами давно уже нет. Он вылепил нашу Вселенную, наигрался ею, как новой игрушкой, потом вышвырнул на свалку и ушел создавать иные миры. Может, он и вернется, чтобы устроить Страшный суд, но и то едва ли.

Объясняется и вроде бы странная закономерность в стихах Хайяма: в том, как нелепо и жестоко идут сегодня дела на Земле, он обвиняет стихии, небеса и рок чаще гораздо, чем самого Творца, которому достается от поэта за то, что сделано когда-то, а не сейчас, за общие ошибки и нелепости творения. За ширмой небес он уже не видит Бога, следящего за нами. Насколько же далеко это леденящее душу открытие от прежних экстатических восторгов!

Итак, Творец бросил нас. «Скрижали – рок – небо» – обветшавший без присмотра механизм, только по инерции выполняющий свою безжалостную работу, тем более жестокую, что она стала бессмысленной, вершится уже не для Бога, а просто так. Потому Хайям снисходит даже до того, чтобы пожалеть палача-небо.

Не Бог, а Рок – корень зла сегодня; Богу досталось бы от Хайяма не меньше, но его здесь уже нет. Гневные же выпады Хайяма против Бога в других стихах – это проклятия вслед напакостившему и ушедшему, а также полемический прием, чтобы разрушить авторитет Творца. Удивительно ли, что Хайяма порой принимают за атеиста. Бог есть, но для нас его практически нет, и от него в нашей жизни уже ничего не зависит, и, скорей всего, не будет ни Божественной кары, ни воздаяния; от такой позиции до атеизма недалеко. В стихах третьего периода Хайям считает человека свободным от моральных обязательств перед Богом. О нем можно и нужно забыть, отвергнуть все обрядовые требования и устраивать свою жизнь на Земле самостоятельно.

Человек, помоги себе сом

И вновь на первый план выходит проблема духовного развития. Путь суфиев нацелен на мистическое постижение Бога. Для Хайяма цель – Счастье, фундамент которого – земная жизнь; то Счастье, на создание которого нет ни времени, ни сил, ни даже права, пока ты обманут выдумками религиозных ханжей. Хотя поэт предпочитает другие термины: «веселье», «блаженство», суть одна. Земную жизнь Хайям ценит гораздо выше, чем индийские мудрецы; идея метемпсихоза этому не мешает. Если уж именно Земля предназначена для многих и многих воплощений души, если Земля – источник самых ярких ее радостей и бед, если Земля – главная школа души, то Хайяму далеко не безразлично, как обстоят дела в этой школе.

Прибегнем к несложной аналогии. Вообразите, что вы живете в ожидании отъезда. Тюки увязаны. Продукты упакованы. Знакомства с теми, кто поедет в другую сторону, случайны и мимолетны. Из угла дует, в другом углу паутина – эти приметы запустения вас мало волнуют… Но караван, к которому вы думали пристроиться, сегодня не пришел, и вы ночуете на тюках, чтобы завтрашний день прожить в таком же несозидательном ожидании. И так день за днем…

А теперь уверьтесь, что караваны никогда не придут, что вам – и всем соседям – надо устраивать жизнь здесь. Тогда придется совсем по-другому взглянуть на неуютность здешнего караван-сарая. И, быть может, вы первый возьмете ведерко и пойдете искать глину, чтобы замазать ту щель в углу.

Настолько же различен взгляд на земную жизнь у всех, уповающих на Бога (в том числе суфиев), – и у Хайяма, призвавшего человека совершенствовать свой дух ради улучшения земного бытия и украшать земное бытие, чтобы успешнее в нем совершенствовать свой дух. И делать это, опираясь на слабые человеческие силы. Недаром так часто он декларирует: «Прочь „завтра“ и „вчера“, сегодня счастлив будь!» В этой словесной формуле есть отголосок суфийских представлений о сиюмгновенности жизни, отвергающих заботу о завтрашнем дне, но у Хайяма отвергается «завтра»-иное, «завтра»-якобы-при-Боге, в общем-то итоге ради «завтра» человеческого – здесь, на Земле. И если путь суфиев индивидуалистичен, то предлагаемый Хайямом путь общественен, социален, он открыт и, в принципе, доступен для всех.

Не будем забывать, что Хайям жил 900 лет назад, задолго даже до великих утопистов Т. Мора и Т. Кампанеллы. Во всяком случае, предлагаемый им путь выглядит гораздо реальнее мечтаний философа и утописта Аль-Фараби (X в. ) о «добродетельном городе», правитель которого мистическим путем получает истины и руководящие идеи от «активного ума» – ближайшей к человеку эманации божества.

Подведем промежуточные итоги.

Бог сотворил Вселенную и человека, но бросил нас на произвол судьбы (в буквальном смысле!). Для каких-то своих первоначальных целей он создал и запустил строго детерминированный механизм существования, который тысячелетиями удерживает человечество в плачевном состоянии. Похоже, беспросветное существование запланировано для нас до конца Вселенной. Но с уходом Творца эта жестокая работа небес утратила смысл, она совершается только по инерции. Поскольку Творец покинул нас, мы вправе не следовать его предначертаниям. Нет худа без добра: в отсутствие Мастера механизм расшатался, допускает промашки, и порой человек может воспользоваться ими, чтобы вопреки древним планам улучшить свою жизнь. Однако нужно научиться ловить такие случаи, научиться в такие моменты направлять свою судьбу не в худшую, а в лучшую сторону в сравнении с изначально предписанным тебе. И наконец, при любом везении не очень-то станет совестливый и мудрый человек счастливей, если общий фон жизни остается прежним. Нужна работа всех людей в одном направлении, чтобы так вот по крохам увеличивать сумму общечеловеческого Счастья – и постепенно вырваться из-под власти Рока, свернуть с когда-то предписанного нам пути, расстаться с монотонным, беспросветным существованием.

Даже массивный катящийся шар можно свернуть с прежнего курса легкими толчками сбоку И тогда ныне униженное человечество действительно сможет «сверкнуть алмазной гранью» в «перстне»-Вселенной. А работа эта должна начинаться с сознательного самовоспитания, буквально с первого самостоятельного, не подневольного, не предписанного свыше движения собственной рукой.

Первое самостоятельное движение. Какое? Прежде всего, нужно перестать быть пособником палача-небосвода, вольным или невольным орудием подавления других людей. Не кичись богатством, не будь жаден, одаряй бедняков. Не злоупотребляй властью. И так далее. Примеры наставлений такого рода приводить нет нужды; обратимся к призывам не совсем обычным, а именно: не принимать на себя горе. Не горевать, не отчаиваться.

Человеческой психологии свойственно общее количество Счастья считать стабильным; оно как бы переходит из рук в руки, вроде денег. Если одному прибудет счастья, у другого отнимется. И в Ветхом Завете, и в христианском учении, и в мусульманстве жертвующие собой святые и праведники в основном заняты именно тем, что собирают на себя всяческие болезни, горести и несчастья, освобождая от них других людей, предоставляя тем возможность стать счастливее.

Но Хайям показывает нам, что представление о механическом перераспределении счастья-несчастья в принципе ошибочно, поскольку порожденное твоими горестями отчаяние поражает и окружающих (не обремененных твоими бедами) и уж точно не делает их счастливее.

Даже простое уныние подкрепляется самозарождающимися бедами и несчастьями (если идешь, голову повесив, то и впрямь налетишь на косяк). Следовательно, возможно размножение бедствий на манер эпидемии, и распространители этой заразы – люди, предающиеся отчаянию. Можно предположить такой ход мысли: если зло (через отчаяние) саморазмножимо, но добро среди людей все же существует – значит, и у добра есть сходный механизм саморазмножения, остается его обнаружить и начать сознательно применять. Такой взгляд, с точки зрения богословов, в принципе крамолен: он противостоит и идее святого самопожертвования, и взгляду на бедствия как на испытание либо наказание, ниспосланное свыше. Более того, делиться своим добром, безусловно, благое дело; но творить для себя и других добро «из ничего» – значит кощунственно уподобляться творящему Богу!

Человек рожден, чтобы страдать, утверждают все религии. А вот Хайям столь категорически выступал против гибельных эмоций, как если бы считал их не естественной реакцией на беды и несчастья, а следствием духовной распущенности и невежества. Надо так организовывать свои эмоции, чтобы только с улыбкой, а не со слезами проходить сквозь любые несчастья.

 

Подвергаться нападкам судьбы – одно, но «пить горечь» при этом – совсем другое: первое неизбежно, второе постыдно. Религия призывает смиряться пред горестями, Хайям – смеяться над ними. И этим, по крайней мере, парализовать механизм размножения зла. Кроме того, только человек, не впадающий в отчаяние, способен «пробудиться», стать «мудрецом».

По Хайяму, и метод нейтрализации зла, и средство для «пробуждения спящих», и способ поправить свою личную судьбу, и то, как улучшить жизнь всего человечества, – одно и то же! Такая универсальность его метода наверняка убеждала Хайяма, что он прав, что действительно возможно людям, отвергнув упования на Бога, самим обороть вполне реальный механизм злой судьбы.

Суфийский метод «пробуждения» и последующего «постижения Бога» основан на строжайшем самоограничении, на отстранении от всяческих соблазнов, на том, чтобы лишить душу ярких чувственных впечатлений (как бы вернуть в Небытие), посадить ее на голодную диету, оградить забором запретов и тем самым заставить тянуться только ввысь. Об этом прекрасно сказано в суфийском четверостишии, изредка приписываемом Хайяму.

Хайямовский же путь в том, чтобы не увлекаться ложными ценностями Бытия, не считать их значительными, поскольку они-то и отвлекают от истинной ценности жизни, они-то и провоцируют вспышки жадности, злобы, зависти и т. п. у одних, а как следствие – отчаяния у других. Среди этих ложных ценностей – себялюбие, тщеславие, жажда власти и богатства, похоть, условия для лени, неги, бездумия, равнодушия; они не существуют в Бытии изначально, а созданы самими людьми – «спящими», принявшими яркость Бытия и данный им недолгий человеческий век за единственную данность. Отвергая эти ложные ценности, надо не ограждаться по-суфийски забором от жизни, а воспитывать свою душу так, чтобы непрестанно летящая из-под колес судьбы грязь к ней не прилипала, чтобы не тянуло с пути подбирать каждую яркую стекляшку. Надо снять с тара своей души темные струны, чтобы никакой порыв житейского ветра не порождал унылых отзвуков.

Зато – в противовес ложным – надо научить себя наслаждаться истинными ценностями Бытия, приобщение к которым просветляет душу и ни в ком не вызовет зависти, ибо они доступны всем: красота природы, весеннее цветение, пение птиц, любовь, музыка, восторг научного познания, радость умного спора с друзьями. Разве не такой представляла земную жизнь душа, когда задумывала свое новое телесное воплощение? Именно в такой обстановке ей легче будет вспомнить свой замысел и осуществить его, не отвлекаясь на «блестки» и не парализуя себя бредовыми страхами.

Что касается страхов, то прежде всего Хайям стремится излечить человека от самой гибельной эмоции: от страха смерти. Здесь он применяет богатый арсенал воспитательных приемов, от запугиваний по принципу «клин клином вышибают» до презрительной насмешки над трусливым хозяином собственной жалкой шкуры.

Тот печальный факт, что жизнь преходяща, Хайям в утешение нам умудряется даже представить благом. Он развенчивает ложные ценности этого мира, убаюкивающие «спящих», бичует вскормленные ими пороки…

И так далее. Но это – критика, обличение. Однако есть ли у Хайяма позитивная программа (в отсутствии которой упрекали его некоторые исследователи)? Есть. Более половины стихов посвящено как раз ее изложению. Она адресована не обществу, не государству, а каждому отдельно взятому человеку, однако имеет общественную направленность точно так же, как работа воспитателя и учителя. Собственно, Хайям и был воспитателем и учителем, сами интонации его четверостиший говорят о присутствии учеников: тут и повторы, и разъяснения темных мест, и подшучивания, и контрольные вопросы, и ответы недоумевающим.

Но это не учебник. Не философский трактат. Перед нами поэзия самой высокой пробы. И если оформленные в стихах мысли можно оценивать с позиций историка философии или религии, то манеру преподнесения их можно судить только по законам поэзии. Этические уроки Хайяма далеко не всегда высказаны прозрачно-ясно, иные его поучения требуют определенного навыка в их понимании.

По легендам, Хайям не записывал своих четверостиший: сотни и тысячи строк дошли до нас только благодаря записям его учеников и друзей. Трудно найти аналогичный пример в истории за последнюю тысячу лет, трудно вообще поверить в подобную старательность поклонников его поэтического дара, только из любви к стихам десятилетиями подбиравших каждое оброненное им четверостишие. Иное дело, если ценность рубаи была не только в их поэтических достоинствах, если они являлись (как и стихи суфиев) сжатыми формулировками, комментариями и пояснениями различных аспектов его учения. Так позже «писари тайн» при Джалаледдине Руми подхватывали каждый произнесенный им бейт, потому что они записывали не просто стихи, но Истину, отчеканенную в стихах.

По той же, может быть, причине из стихов Хайяма, которые я отношу к ранним, до нас дошли четверостишия почти только религиозного содержания – и исчезли сотни веселых юношеских экспромтов.

Напрашивается вывод: школа Хайяма, где он пропагандировал учение, призванное взорвать изнутри мусульманство, действительно существовала, пусть и маскировалась под «преподавание науки греков», как о том пишет Кифти; заметим, от «науки греков» в четверостишиях практически нет ничего. Таким же конспиративным следовало быть и языку его лекций, и языку его стихов, говорящих на секретные темы.

Под маской чужого слова

Действительно, язык Хайяма условен, многие понятия он шифрует словами-символами. Это в традициях персидской поэзии, особенно суфийской. На «тайном языке» с Хайямом говорят то соловей, то роза, то кувшин. Вот и сам он беседует с нами на «тайном языке»: пусть имеющий уши – услышит. В качестве символов Хайям привлекает тот же набор слов, что и поэты-суфии, но вкладывает в них, как обнаруживается, заметно другой смысл. И если по суфийской поэзии существует разъясняющая литература, то символы Хайяма приходится расшифровывать почти с нуля, и ошибки здесь конечно же возможны. «Почти» – потому, что у него есть несколько четверостиший-подсказок, дающих прямые расшифровки.

Здесь мы коснемся лишь верхнего пласта его символики. Некоторые важные символы Хайяма, как «спящие», «мудрецы» и т. п., выше были уже рассмотрены, и теперь мы сосредоточим внимание на центральном символе Хайяма: ВИНО.

О. Румер был не очень-то прав, когда писал в предисловии к своим переводам: «Доминирующий мотив четверостиший – это призыв не предаваться бесплодным бредням умозрения, а насладиться, пока не пришла смерть, всеми радостями жизни, символ которых для Омара – запрещенное Кораном вино»^[12]. Однако, как мы уже видели, далеко не любые радости жизни приветствует Хайям («За блестками не рвись!»), а «бредни умозрения», сиречь философское и научное осмысление мира, вообще были главным и любимым занятием его.

Далее. О. Румер явно имел в виду вино как таковое, соответственно звучат и его переводы; и слово «символ» он применил как синоним выражения «яркий представитель», а не в смысле шифрующего знака. Между тем «вино» у Хайяма именно элемент шифра, причем маскирующий несколько разных смыслов. Многозначность терминов естественна для условного языка, находящегося только в стадии становления. Вот основные из этих смыслов.

1. «Вино» – то лучшее в жизни, чем можно услаждать свой дух, не увлекаясь «ложными ценностями»: молодость и любовь, весна и цветение садов, музыка и песни; зрелость и творчество, научное познание мира и общение с друзьями; старость и мудрость, афористичные стихи и умный спор. Иными словами – истинные ценности Бытия. Иногда это «чистое», «прозрачное вино», «сок лоз», иногда с конкретизацией: «любовное вино», «вино познанья». Главная эмоция, сопровождающая его, – радость жизни, веселье. Именно на это «вино» и возложена в учении Хайяма основная роль в пробуждении «спящих», в приобщении к «мудрецам».

Кстати, символ «любовь» у Хайяма (если не считать четверостиший суфийского периода) очень близок к этому «вину», с той разницей, что «любовь» – для Сердца, а «вино» – для Духа. Можно сказать, что «любовь» – тот настрой Сердца, при котором оно способно снабжать Дух возвышенными радостями Бытия. Чтобы помочь Духу пробудиться, Сердце должно радовать его «вином», а для этого предварительно само – войти в постоянное состояние «любви». Открытость взгляда, свежесть восприятия, жадная тяга ко всему прекрасному, готовность радоваться и радовать других, но также и сострадать им – вот что означает «любовь»-символ. Она концентрирует в человеке силу, сравнимую с мощью богов.

2. «Вино» – поток живых страстей и жизненных перипетий; течение времени, замертво валящее всех; оно же часто – «красное», «багряное», «кровавое». Сюда же относятся стихи о «наполнившейся мере» или «чаше», что означает завершение отмеренной человеку жизни.

В этом смысле «вино» порой ассоциируется с человеческой кровью, что особенно красноречиво в строках про багряное вино, пролитое на землю, например:

 
Ты винный мой кувшин расколотил, Господь!
Из радости изгнал и дверь забил, Господь!
Багряную струю небрежно пролил наземь!. .
Да чтоб мне землю есть! – Ты пьяным был, Господь?!
 

Маленькое отступление. Это четверостишие часто переводили на русский язык, однако без символических намеков, как реалистический эпизод, и тому есть две причины. Одна из них – сопровождающая это рубаи легенда, пересказанная, в частности, А. Болотниковым^[13] так:

«…Резкий порыв ветра задул свечу и опрокинул кувшин с вином, неосторожно поставленный на край террасы. Вино погибло. Рассердившийся философ не замедлил пустить ядовитую стрелу по адресу Всевышнего:

 
Кувшин с вином душистым мне ты разбил, Господь!
Дверь радости и счастья мне ты закрыл, Господь!
Ты по земле, о Боже, разлил мое вино…
Карай меня! Но пьяным не ты ли был, Господь?
 

Произнеся это богохульство, Хайям увидел в зеркале, что его лицо почернело, как уголь. То было наказание небес. Но поэт тут же составил следующее, не более лестное по отношению к Богу, четверостишие:

 
Но кто же из живущих мог не грешить, скажи?
А если был безгрешный, как мог он жить, скажи?

Я сделал зло, за это ты злом же мне воздал,
И разницу меж нами кто б мог открыть, скажи?»
 

Естественно, переводчику трудно избавиться от гипноза этой фантастической, но очень зримой сцены.

Вторая причина – в том, что Хайям часто прячет суть под обыденным смыслом идиом и ходульных выражений. Нужно обращаться к первоисходным значениям слов. Например, Хайям пишет о людях, через века взошедших травой, и звучит у него избитый оборот, привычно переводимый так: «Зачем топчешь траву?» Однако поэтический ход автора станет понятен, только если переводить дословно, извлекая из идиомы суть, которую даже не каждый персидский читатель заметит: «Над головой травы зачем заносишь ногу?!»

Так и здесь. «Да будь я проклят, может, ты пьян, о Господи?!» – таков подстрочный перевод последней строки с привлечением русского эквивалента для звучащего в оригинале проклятия. Но дословно-то оно таково: «Земля у меня во рту!» Как у покойника!.. Это настораживает и заставляет всмотреться пристальней. Вино – алое. Как кровь. Пролито – на землю. И даже такая незначительная деталь начинает работать: не «кувшин с вином», а «кувшин винный мой Ты разбил». И становится ясно, что Хайям негодует на Бога за будущее убийство свое (описанное как уже случившееся), а не за такую мелочь, как кувшин вина.

Замена при переводе Хайяма обиходного персидского выражения таким русским, которое эквивалентно по основному смыслу, но построено на другом предметном материале (в том числе подмена пословиц), порой утаивает даже от самого переводчика сокровенную суть четверостиший. Что уж говорить о читателе?

3. «Горькое» или «мутное вино», «осадок в кубке», «кровь» или «слезы в чаше» – это постепенно накапливающаяся с годами сумма тягостных переживаний, душевная усталость; иногда – полоса бедствий либо же гнет старости.

 

Антонимом «горького вина» является «виноград», «виноградный сок» – символ чистой юности, полной радужных надежд и благих устремлений:

 
Не только в пятницу не перестану пить,
Горчайшее вино и в дни поста мне пить.
Но я-то чистый сок в бочонок лил!.. Всевышний,
Не делай горьким сок! – тогда не стану пить.
 

Опять четверостишие с двойным дном. На поверхности – упрямство пьяницы, грешащего и в святую субботу, и в пост, «научное» оправдание пьянства тем, что Господь сам же превращает в вино, в несимволическую «горечь» залитый в бочонок виноградный сок: человек-то в этот загадочный процесс не вмешивается.

А в глубине: никакое не пьянство, а горести, сплошные горести жизни, которых конечно же не избежать ни в пятницу, ни в дни поста, – неуклонное разрушение прежних юношеских надежд.

4. «Вином» обозначается в некоторых текстах и собственное хайямовское учение.

Встречаются и другие применения слова «вино» не в прямом смысле, но уже обычно с определениями, как «вино забвенья» и т. п.

И лишь после этого, наконец, названное О. Румером.

5. Вино как таковое, привлеченное Хайямом в союзники именно за то, что оно запрещено шариатом. И в этом случае «вину» сопутствуют уже не слова-символы, а слова-персонажи: «гуляки», «распутники» и пр., – разыгрывающие настолько блистательный фарс, что и самый законопослушный мусульманин увлечется им, а увлекшись, не заметит, как с помощью бесшабашно-хмельных словес Хайям с трезвой осторожностью, по капле, вливает в его ум и душу свой едкий скепсис, который постепенно разъедает гипноз ислама и подготовляет к восприятию иных, гораздо более крамольных страниц хайямовского учения.

Омар Хайям: послание через века

Много лет размышлял я над жизнью земной.
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего не известно, —
Вот последний секрет из постигнутых мной.

Омар Хайям

Омар Хайям — всемирно известный классик персидско-таджикской поэзии, учёный, математик, астроном, поэт и философ. Полное имя — Гияс ад-Дин Абуль Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури.
Омар Хайям прожил 75 лет. Родился в 1048 году в Нишапуре. Учился в Нишапуре, а затем в крупнейших центрах науки того времени: Балхе, Самарканде и др. Около 1069 года в Самарканде Омар Хайям написал тракт «О доказательствах задач алгебры и аллукабалы». В 1074 году возглавил крупнейшую астрономическую обсерваторию в Исфахане. В 1077 году завершил работу над книгой «Комментарии к трудным постулатам книги Евклида». В 1079 году вместе с сотрудниками вводит в действие календарь. В последние годы 11 века меняется правитель Исфахана и обсерватория закрывается. Омар Хайям совершает паломничество в Мекку. В 1097 году работает врачом в Хорасане и пишет трактат на языке фарси «о всеобщности бытия». Последние 10-15 лет жизни Омар Хайям проводит очень тяжело в уединении в Нишапури, мало общается с людьми и много читает. Как сообщают историки, в последние часы жизни Омар Хайям читал «Книгу исцеления» Ибн Сины (Авиценны). Он дошёл до раздела «О единстве и всеобщности» философского сочинения, положил на книгу зубочистку, встал, помолился и умер.
Творчество Омара Хайяма — удивительное явление в истории культуры народов Средней Азии и Ирана, всего человечества. Его открытия в области физики, математики, астрономии переведены на многие языки мира и имеют историческое значение. Его стихи «жалящие как змея» до сих пор покоряют своей предельной ёмкостью, лаконичностью, образностью, простотой изобразительных средств и гибким ритмом. Философия Омара Хайяма сближает его с гуманистами эпохи Возрождения. Он ненавидел и обличал существующие порядки, религиозные догмы и пороки, царившие в обществе. Однако часто Хайям впадал в пессимизм и фанатизм, что было широко распространено в средневековье особенно на востоке. Этот мир считался временным и преходящим. Богословы и философы того времени придерживались того мнения, что вечную жизнь и блаженство можно найти только после смерти. Всё это не могло не найти своего отражения в творчестве Омара Хайяма. Однако поэт также любил и реальную жизнь, протестовал против её несовершенства и взывал наслаждаться каждым её мигом, невзирая на то, что существующие нравы и инквизиция не разделяли и преследовали подобные взгляды на жизнь.
Сколько бы изданий книг Омара Хайяма ни было, какими бы тиражами они ни выходили — всегда его стихи в дефиците. Русский читатель всегда тянулся к его поразительной мудрости, изложенной в изящных четверостишиях.
У него можно найти стихи и на трудную минуту в жизни, и на радостную, он — собеседник в раздумьях о смысле жизни, в минуты предельной искренности наедине с самим собой и в минуты веселого застолья с друзьями. Он уводит нас в космические дали и дает насущные житейские советы. Например, такие:

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала
Ты лучше голодай, чем, что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.

Кроме того, Омар Хайям был еще астрономом, выдающимся философом и математиком, в своих трудах он предвосхитил некоторые открытия европейской математики XVII века, которые при его жизни не были востребованы и не нашли практического применения. Хайям написал книгу «Алгебра», которую издали в XIX веке во Франции, специалисты были удивлены математическим прозрениям поэта. Вспомним, что Хайям жил в X веке.
Стихи Хайям писал на языке фарси, в форме рубаи. Именно благодаря ему эта форма стала известна всему миру. Рубаи — это афористичное четверостишие, в котором рифмуются первая, вторая и четвертая строки. Иногда рифмуются все четыре строки. Вот пример такого рубаи:

Я вчера наблюдал, как вращается круг,
Как спокойно, не помня чинов и заслуг,
Лепит чаши гончар из голов и из рук,
Из великих царей и последних пьянчуг.

Рубаи Омара Хайяма — классика средневековой восточной поэзии, которая и по сей день привлекает к себе всех ценителей мудрого слова.
Многих привлекает не только поэтическая прелесть стихов Хайяма, не только мудрость, но и бунтарский дух.

Если бы у меня была власть, как у Бога,
Я сокрушил бы этот небосвод
И заново создал бы другое небо,
Чтобы благородный легко достигал желаний сердца.

Все-таки главный мотив творчества персидского поэта — радость, любовь. В любви Хайям видел главный смысл жизни. Он утверждал, что дни, проведенные без любви, бессмысленны и пусты, а человек, не познавший этого волшебного чувства, «без утешения влачит свой век унылый». С уверенностью говорил он:

Кто не знает любви, не пылает любовью,
Тот мертвец, ибо жизнь, безусловно, любовь.

Многогранно и уникально творчество Омара Хайяма. Критики отмечают, что по своеобразию и глубине созданных им произведений ему нет равных ни среди его современников, ни среди последующих поколений. Им написано великое множество стихотворений и трактатов. И людей во все времена не перестает интересовать ход его мыслей, восхищать и удивлять мудрость, звучащая в его творчестве. Всю жизнь свою посвятил великий мыслитель постижению смысла человеческого бытия. Но даже он не смог до конца разгадать эту тайну. И все же безмерна ценность заветов философа:

Смысла жизни открыть не пытайся секрет,
Не постигнешь всю мудрость за тысячу лет,
Лучше рай сотвори на зеленой лужайке —
На небесный надежды особенно нет.

Рубайат:
Мы — источник веселья и скорби рудник,
Мы — вместилище скверны и чистый родник.
Человек, словно в зеркале мир, — многолик,
Он ничтожен — и он же безмерно велик!

Жизнь пронесется, как одно мгновенье,
Ее цени, в ней черпай наслажденье.
Как проведешь ее — так и пройдет.
Не забывай: она твое творенье.
Знайся только с достойными дружбы людьми,
С подлецами не знайся, себя не срами,
Если подлый лекарство нальет тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!
Был ли в самом начале у мира исток?
Вот загадка, которую задал нам Бог,
Мудрецы толковали о ней, как хотели, —
Ни один разгадать ее толком не смог.

Других не зли и сам не злись
Мы гости в этом бренном мире
И если что не так – смирись,
Умнее будь и улыбнись.
Холодной думай головой
Ведь в мире всё закономерно.
Зло, излучённое тобой,
К тебе вернётся, непременно.

Пусть буду я сто лет гореть в огне,
Не страшен ад, приснившийся во сне:
Мне страшен хор невежд неблагородных, —
Беседа с ними хуже смерти мне.

Удивленья достойны поступки Творца!
Переполнены горечью наши сердца,
Мы уходим из этого мира не зная
Ни начала, ни смысла его, ни конца.

Произведения Омара Хайяма, имеющиеся в районной библиотеке:

Если бы мог я найти путеводную нить…[Текст] /пер. с персид. Г. Плисецкого. – М.: РИПОЛ-КЛАССИК, 2001. – 256с. – (Симфония разума)
О любви [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.newacropol.ru/love/hajam/
Рубаи [Текст] / пер. с персид. К.Д. Бальмонта, О.Б. Румера. – М.: Профиздат, 2008. – 224с. – (Библиотека поэзии)
Рубайат [Текст] / пер. с персид. К. Бальмонта, Н. Тенигиной, И. Тхоржевского. – М.: АСТ; АСТ МОСКВА; Владимир: ВКТ, 2010. – 255с.
Сад желаний: рубаи. [Текст] – СПб.: Азбука-классика, 2008. – 304с.
Стихи о любви [Текст] / сост. и вступит. ст. И. Осипов. – М.: Эксмо, 2010. – 272с.

Литература об Омаре Хайяме:
Омар Хайям. История жизни [Электронный ресурс]. – Режим доступа.: http://www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=1080

Мое чтение: Самарканд Амина Маалуфа. Захватывающая история об Омаре Хайяме, Хасане Саббахе и Низаме аль-Мульке

Книга рассказывает захватывающие истории об Омаре Хайяме, Хасане Саббахе и Низаме аль-Мульке, трех ярких персонажах Средней Азии XI века.

Их харизма, тактика и творения очаруют кого-то даже в современном мире!

Рассказывание историй также приносит много информации о современном обществе, культуре и конфликтах!

Следующая часть краткое изложение первой части книги с некоторым критическим обзором.

Краткое чтение с критическим обзором

В день своего первого прибытия в город Омар Хайям спас от побоев Джабера, соратника Абу Али ибн Сины (Авиценны). Последующие инциденты привели к тому, что его вызвали в суд к Абу Тахиру, начальнику кади Самарканда. Омар Хайям, родившийся в Нишапуре, уже сделал себе имя благодаря своим знаниям в том юном возрасте, и кади узнал его. Кади расправляется с главарем мафии и берет Омара за снисхождение, давая личный совет.

Философы не были благосклонны среди толпы религиозности в том обществе. Из-за греческого происхождения и ассоциации эта отрасль знаний не пользовалась таким же уважением толпы, как литература, особенно поэзия , . Это считалось ересью среди рядовых.

Омар Хайям был и откровенным человеком, и восходящим философом. Мудрый и намного старше по возрасту Абу Тахер мог видеть опасность быть откровенным в таком самаркандском обществе. Его родного брата выслали из города за то, что он написал стихотворение, не согласующееся с религиозностью.

Позже он также упомянул, что между сувереном и религиозным истеблишментом идет нескончаемая война. Иногда это может быть явным и кровавым. И в большинстве случаев эта война тайная и коварная.

Итак, признавая необыкновенное великолепие, дарованное Всемогущим, кади советует Омару следовать мудрости молчания. Он дал Омару книгу с пустыми страницами, чтобы он мог записывать всякий стих, который придет ему на ум, и посоветовал ему спрятать книгу. Вот как один из самых сокровенных секретов литературы, Рубайят, ожили.

Омар Хайям встретил свою любовь с придворной поэтессой, вдовой по имени Джахан. Уступая страстным любовникам, будучи верным и мудрым другом, Абу Тахер попытался вразумить Омара, объяснив абсурдность их романа. А если серьезно, то, как Омар видит перспективу жизни, принципиально отличается от того, как ее видит Джахан.

Джахан была придворной поэтессой, а также видит свою жизнь при королевском дворе и вокруг него. В конце концов, она глубоко погрузилась в политику и типичные интриги королевского гарема.

Омар, с другой стороны, был больше похож на мудреца, который находил жизнь при дворе невыносимой и до поры до времени оставался без нужды.

Тем не менее, помимо стихов, у них были и общие черты. От себя лично, никто из них не хотел детей по совершенно разным причинам. Хотя Омар избегал активного участия в политических тонкостях, он был проницательным и мудрым наблюдателем в делах. Сам он провел большую часть своей жизни среди известных политических деятелей того времени и рядом с ними.

Мы увидим, что при обострившемся начальном конфликте между великим визирем Низамом аль-Мульком и Хасаном Саббахом политически подкованная королева Малик-шаха, «китаянка», пыталась убедить его принять должность визиря.

Таким образом, помимо ощущения связи с самого начала, со временем они выработали привлекательность из других общих интересов. Их роман длился до убийства Джахана в королевском дворце.

Как позже сказал Омар, время имеет два измерения. Длина которого измеряется ритмом солнца, а глубина — ритмом страсти. Оказалось, что свою проверенную временем страсть любви он нашел в Джахане!

Турки-сельджуки стали политической силой. Эти малоизвестные кочевые вожди, недавно принявшие ислам, укрепляли и расширяли свою сферу.

Их нарастающий политический торнадо только набирал силу, захватывая мусульманские города и поселки, прежде чем двинуться по пути в сторону христианской Европы под предводительством султана Алп Арслана.

У самого Омара Хайяма были мрачные воспоминания, связанные с блокадой и вторжением этих первых орд сельджуков в Нишапур. Это был священный месяц Рамадан (в исламе), когда началась блокада. Само происшествие произошло за десять лет до рождения Хайяма.

Однако это было настолько ужасно, что страшные воспоминания продолжали отражаться в поколениях. В конце концов, в то время как Нишапуру удалось избежать обычных грабежей и грабежей победителей, город драматическим образом никогда не забывал великого страха перед Рамаданом.

Это был не страх оказаться под властью захватчиков, а не действующих правителей. Жителям действительно было наплевать на смену династии или правителя, кроме одного ключевого фактора.

Что, когда происходит переход, область подвергается мукам непрекращающихся грабежей, изнасилований, убийств или любых других видов эксплуатации, которые понравятся грядущему победителю. Очень часто лидер позволял своим военным делать это в награду за их борьбу и победу в течение определенного времени.

Один правитель побеждает другого и получает власть над подданными. Субъекты остаются подданными, как и прежде, за исключением того факта, что их верность новым правителям еще не проверена. Таким образом, вновь оккупированные территории подвергаются новым видам подчинения или принуждения до тех пор, пока не будет подтверждена стабильность лояльности.

Здесь может возникнуть интересный вопрос, особенно в свете современных городских войн. Что, если бы граждане взяли в руки оружие и сражались на стороне правящих армий? Или что, если бы они просто встали сами по себе как мятежный сегмент?

Столкновение с дедом Наср-хана, когда он пытался захватить Балк в отсутствие его правителя, Махмуда, может быть хорошим примером того, почему это было менее вероятным событием. Короче говоря, произошло следующее: жители взяли в руки оружие и заставили вторгшуюся армию отступить, убив большую часть своих людей.

Интересно, как впоследствии отреагировал на случившееся побежденный лидер.

В письме, отправленном Махмуду, он горячо жаловался на то, что простые люди вмешиваются в то, что должно быть только их делом!

Он упомянул, что тот, кому Бог дарует победу в их столкновении, может править. «Но куда мы пойдем, если в наши ссоры начнут вмешиваться простые люди?»

В ответ Махмуд встал на сторону захватчика, наказал своих подданных штрафом золота и запретил им носить оружие!

Таким образом, Наср-хан, столкнувшись с неминуемой угрозой со стороны сельджуков Алп-Арслана, выразил аналогичные намерения. Он упомянул, что скорее отдаст себя Алп-Арслану, чем поставит свою безопасность на плечи граждан.

На первый взгляд кажется, что правители просто защищали свой престиж от посягательств простых граждан. Однако на более глубоком уровне они, по сути, полностью устраняли большую и произвольную угрозу посредством такого рода взаимного согласия.

При вторжении и захвате места массового населения риск со стороны суверена часто заранее просчитывался и определялся. Однако, если в игру вступают и массы людей, которые становятся переменной для рассмотрения, кости могут бросаться весьма произвольно.

Для захватчиков это будет местность, где опасность может появиться из ниоткуда. Для существующего правящего класса воспитание граждан в качестве параллельного боевого товарища по существу является продвижением массовых людей.

Помимо того, что теперь суверены подчиняются движениям своих подданных. Волна может измениться, и они больше не могут быть использованы.

Таким образом, отстранение граждан от участия в боевых действиях пошло на пользу всем правящим контингентам. Это было похоже на соглашение охотников. Установка правила игры, чтобы явно обслуживать только охотников.

Если охотник навсегда не перестанет эксплуатировать массы людей и нацелится исключительно на других охотников. Который, как по мотивам, так и по стилю, сам по себе был уникальным.

Другой персонаж книги, гроссмейстер Аламута, Хассан Саббах овладел этим искусством. А взамен история должна была зарезервировать для него место, придумав термин «убийца».

Хассан был миссионером Шитте. Омар Хайям был поражен знаниями и умом этого новичка в городе Исфахан. Позже Омар упомянул, что он никогда не встречал такого туго намотанного тюрбана, в котором было бы так много знаний. Вскоре между ними завязалась уважительная дружба.

К этому времени Омар Хайям уже был доверенным другом великого визиря Низама аль-Мулька. Низам предложил Омару занять позицию по созданию информационной сети по всей империи. По сути, это должна была быть шпионская сеть, в которой Низам остро нуждался для управления администрацией.

Омар Хайям, больше интересуясь своими работами по математике и астрономии, почтительно отказался от должности. Вместо этого он представил своего друга-новичка Хасана как потенциального альтернативного кандидата. Он надеялся, что для Низама также будет утешением мысль о том, что его друг все еще пытается помочь, вместо того, чтобы категорически отказаться от его предложения.

Администрация, разработанная и управляемая Низам аль-Мульком, была основана на меритократии, а не на склонности к религиозной или этнической сегрегации. Некоторые из его лучших сотрудников были сектантами Али, лучшими солдатами были армяне, а лучшими казначеями были евреи. Итак, заметив блеск во взаимодействии, Низам назначил Хасана Саббаха на должность, которую предложили Омару Хайяму.

К чести Низама аль-Мулька о том, что последовало в результате, он был открыт для недоверия к исмаилитам. Хотя Хасан родился в Куме, эпицентре секты исмаилитов, он происходил из традиционной семьи шитте.

Однако к тому времени, когда он встретил Омара Хайяма, он уже был обращенным, дал присягу и фактически был одним из исмаилитов. Позже он рассказал, что частью его миссии было проникновение в высшую администрацию сельджукской империи, чтобы он мог защищать своих братьев-исмаилитов в случае опасности.

Низам, ни Омар не могли узнать о его новой личности. Кроме того, Хасан оказался не просто еще одним умным персом. Он посвятил себя созданию шпионской сети по всей империи и за ее пределами. Он доказал свой талант мастера-шпиона и вскоре создал обширную сеть, работая под началом визиря.

Пока все шло хорошо. Пока Хасан не планировал свергнуть Низама и занять пост великого визиря. Ему почти удалось загнать Низама в угол, поскольку Малик-шах, султан и сын Алп-Арслана, потерял доверие к своему визирю в управлении казной.

Хассан получил команду всего секретариата установить управление в течение сорока дней. К его чести, он выполнил почти невыполнимую задачу по наведению порядка в казне империи. Однако это также стало последним гвоздем в гроб его дружбы с визирем Низамом аль-Мульком.

В последний день некоторые из его ценных документов, подготовленных в казначействе, были обнаружены пропавшими, когда он представлял отчет перед всеми, включая султана. Это также могло бы стать последним днем ​​его жизни, если бы Омар Хайям не смог убедить Малик-шаха свести наказание к постоянному изгнанию его из империи.

Омар Хайям спас ему жизнь и с тех пор заслужил дружбу. Это также стало началом вражды между великим визирем Низамом аль-Мульком и бывшим мастером-шпионом Хасаном Саббахом.

Следующие несколько лет Хасан провел в путешествиях по Дамаску, Азербайджану и т. д. и прошел миссионерскую подготовку, т. е. метод убеждения, обращения и даже искусство общения с помощью секретных кодов, в Каире. Он был убежден, что ему нужно действовать на опережение, чтобы подготовить поле для плавного прихода Махди.

После обучения он путешествовал город за городом со своей миссией. Группа продолжала расти, несмотря на противодействие улемов (традиционных исламских ученых).

Анафема за анафемой улемов в отношении этой группы особого успеха не принесла. Как и репрессии со стороны администрации Низама аль-Мулька.

Административный гнет повернул группу к дальнейшему насилию. Похищение больших групп, убеждение, насильственное обращение или убийство тех, кто не хочет, что приводит к руинам хаоса. Убийства и ответные убийства продолжали разрушать мир во всей империи Сельджуков.

Во время такой миссии проповеди и обращения под видом суфия Хасан Саббах был пойман с поличным в Самарканде. Однако вместо того, чтобы столкнуться с судьбой заключенного, Саббах в одночасье обратил принца, правителя города!

Следствием этого стало мирное массовое утверждение исмаилитов в администрации. Кади Абу Тахеру пришлось бежать из города и укрыться в Исфахане.

В ответ визирю удалось совершить набег на Самарканд, убедив Малик Шаха, и захватить вождей исмаилитов. Сам рейд был деликатной задачей, поскольку Самарканд не только находился за пределами сельджукской территории Малик-шаха, но и управлялся семьей его самой влиятельной жены, «китаянки».

Таким образом, Низаму можно приписать изгнание исмаилитов, управляя этим маловероятным вторжением с помощью сельджукских армий. Однако также считалось, что это разрушило его отношения с дворцом. Эта задача также может в конечном итоге стоить ему жизни.

Хасану Саббаху удалось спастись бегством. Инцидент также научил его не уделять слишком много внимания обращению элиты, поскольку это в конечном итоге неизбежно вызовет гнев сельджуков. Он прекрасно понимал, что его сила или товарищи не могут сравниться с регулярной армией. Это было торжественное понимание, которое привело к его следующей тактической стратегии, созданию ордена ассасинов.

Для своей цели ему нужно было место, где он мог бы обучать, контролировать и командовать своими последователями, не подвергаясь риску вмешательства извне. Так геостратегически несокрушимая крепость Аламут вступила в игру для ордена.

Аламут, расположенный в горах, был слишком недоступен для вторжения извне и достаточно велик, чтобы вместить деревню или город. В то время им все еще управлял человек, назначенный Низамом аль-Мульком.

Однако, когда крепость была конфискована Хасаном Саббахом, визирь был слишком занят своими другими государственными делами в Исфахане. Неудивительно, что у человека, который позже создал такой шедевр, как «Сиясатнама» («Книга правления»), уже было много дел.

Или, может быть, стратегия Хасана по захвату крепости была связана с доверием. Передача произошла таким образом, что либо вообще не было волны, либо она была слишком слабой, чтобы привлечь внимание Низама из Исфахана.

Вместо вторжения в Аламут Хассан Саббах заранее обратил население долины, отправив свои миссионерские группы. Затем он ушел с миром как суфий-дарвиш, в своей обычной маскировке или как ему нравилось думать о себе, и предложил захватить крепость.

Абсурдность этого утверждения раскрылась вскоре после того, как предложение, сделанное лидерам, было слишком выгодным и слишком рискованным, чтобы его отрицать. Это был еще один признак тактического мастерства человека, возводившего свою твердыню на следующие сто шестьдесят шесть лет.

Хассан построил иерархическую организацию, где он сидел наверху, окруженный избранными кругами миссионеров, которые часто состояли из региональных глав организации. Класс следовал вниз как рафиков (товарищи), лассеков и муджибов.

Лассеки были рядовыми людьми (например, пастухами, стариками), не имевшими склонности к учебе или насильственным действиям. Муджибов (ответчиков) направляли к более глубокому изучению, чтобы стать товарищами и двигаться вверх. Оставшийся класс составляли фидаи (приносящих себя в жертву) , которые в конечном итоге стали терроризирующей подписью организации из-за их миссий по убийству на протяжении всей истории.

Удивительно интересно отметить, что такая кадровая организация не уникальна только в кредо убийц, созданном Хасаном Саббахом. Однако, насколько мне известно, остается загадкой, следовал ли он какому-либо предыдущему примеру или вместо этого оставил первый пример для подражания со своей уникальной организационной архитектурой.

Форт Аламут пал во время второй волны монгольского нашествия. Князь Хулагу, внук Чингиз-хана, отправился туда, чтобы посетить легендарный шедевр военного строительства.

Позже Хан приказал сжечь все заведение, включая библиотеку, построенную с самого начала. Только его суннитскому историку Джувейни было позволено взять столько рукописей или книг, сколько он мог, прежде чем поджечь.

Это был конец Аламута, наследия Хасана Саббаха. Напротив, его друг и враг Низам аль-Мульк оставил далеко идущие следы в своих работах и ​​учреждениях.

Кроме того, на данный момент кажется слишком наивным делать вывод о том, что предполагаемое убийство Низама аль-Мулька было результатом личной вражды, возникшей в начале карьеры Хасана в Исфахане. Разумнее думать, что Низам стал серьезной угрозой для машин убийства Аламута и привел к его убийству.

Низам аль-Мульк также оставил лояльных последователей, которых часто называют Низамия. Низамия начал убивать, чтобы отомстить за смерть своего хозяина. После этого произошло несколько громких смертей, в том числе смерть султана Малик Шаха. Это, в свою очередь, приводит к дополнительным неубедительным доводам его убийства о том, что дворцовая политика также не может быть полностью устранена со сцены.

Хотя деяния Низамии и так были не менее кровожадными, но длились они недолго из-за отсутствия хорошо структурированной и взращенной организации, в отличие от лоялистов Аламута. Хасан Саббах остался вне их досягаемости, так как он, якобы, уединился в крепости до конца своей жизни после убийства Низама.

И Омар Хайям, общий друг дуэта, пережил их обоих. Излишне говорить, что он стал более живым спустя долгое время после своей смерти благодаря своему вкладу в математику, астрономию, философию и, наконец, что не менее важно, в поэзию Рубайят !

К чести Амина Маалуфа, персонажи Низама аль-Мулька и Хасана Саббаха были созданы тщательно, не позволяя им затенять центральную линию истории, Омара Хайяма или других его Рубайят . Другой современный исторический персонаж, Алп-Арслан, также упоминается с аналогичными ограничениями в контексте, не позволяя ему исказить основную мысль книги.

Однако на протяжении всей книги примечательные личности Омара Хайяма, помимо того, что он был создателем Рубайят, , ограничиваются некоторыми случайными упоминаниями. Как естественный результат, он был в значительной степени затмеваем в контексте как историческая фигура. Так же и в случае с Низам аль-Мульк.

Напротив, на мой взгляд, Хасан Саббах получил относительно больше внимания как историческая личность. Эта «изюминка» не обязательно измеряется масштабом того, сколько текста было выделено для построения персонажа. Скорее, это изображается глубиной впечатления, которое автор оставил в сознании читателя. Как читатель, я обнаружил, что из трех дьявол изображен с самым глубоким впечатлением!

В конце концов, обдумав все, Амин Маалуф правильно поместил их в предложение: Омар Хайям наблюдал за миром, Низам аль-Мульк управлял им, а Хасан Саббах терроризировал его!

О второй части книги:

Вторая половина истории вращается вокруг вымышленного персонажа, американского молодого человека, который прошел через некоторые события, чтобы найти потерянную рукопись Rubaiyyat . У него второе имя Омар, экзотическая часть его личности для американца, из-за увлечения его родителей-французов Омаром Хайямом.

Он дважды побывал в Иране шаха , и нашел утерянную оригинальную рукопись только для того, чтобы потерять ее навсегда, когда Титаник ушел в море вместе с книгой.

Чтобы создать сюжет с современной временной шкалой, персонаж был встроен в некоторое изображение национальной борьбы страны и его вымышленного романа с персидской принцессой.

По моему личному мнению, эта часть больше похожа на бессвязный монолог, который вполне может не входить в книгу. История в значительной степени была настолько оторвана от события и места в Самарканде, что можно спорить, действительно ли это повествование вписывается в контекст как продолжение первой части.

Вот почему Я не нашел эту часть достаточно интересной, чтобы написать .

Следует также отметить, что выдающийся исторический персонаж Джамаладин появился с ведущим влиянием во второй части истории и сделал путешествие творения Омара Хайяма чем-то, что нужно продолжить.

В то время как история все еще восходила к рубайят , чтобы сохранить центральную линию вращения, контекстуализация Омара Хайяма была в значительной степени омрачена появлением другого философского идеолога на расстоянии почти 700 лет.

Понятно также, что автор имеет свое торжественное право ограничивать тождества с учетом объема работы. Кроме того, это непростая задача — совместить вместе таких сильных исторических персонажей, не затмевая при этом основную направленность истории.

На мой взгляд, Амин Маалуф мог бы добиться большего успеха в этом контексте.

Полностью вымышленный мозговой штурм

Если бы я мог путешествовать назад и вперед во времени, я бы взял Низам аль-Мульк из 11-го века, Макиавелли из 15-го века и Чанакья из -3-го века (до н.э.) и положил их вместе, чтобы подготовить руководящий манифест, охватывающий с востока на запад.

Но есть одна проблема, связанная с аранжировкой! Наличие проницательного и относительно современного Макиавелли в группе потенциально может принести больше вреда, чем пользы, поскольку вы никогда не знаете, как он повернет стол.

Однако есть надежда, что двоим другим вместе удастся его выправить и придумать что-нибудь хорошее. Кроме того, Низам аль-Мульк был также проверенным в боях воином и лидером, а также проверенным временем правителем, в отличие от двух оставшихся. Это тоже потенциально может помочь!

Нам также понадобятся военные стратеги. Я бы привел Хасана Саббаха вместе с Сунь-Цзы из -6 века (до н.э.) и, возможно, кого-то еще из относительно современных времен, и посмотрел, смогут ли они что-нибудь придумать. Или Хассана Саббаха следует полностью исключить из команды?

Также есть вероятность, что это будет довольно плохой идеей. Такие независимые и блестящие умы уникальны и могут не сочетаться друг с другом в одном расположении.

В таком случае нам понадобится такой примирительный человек, как Омар Хайям. Кто-то, кого будут уважать все, независимо от их различий, и кто также будет иметь непоколебимые благие намерения для всех сторон. Точно так же, как он был и для Низама аль-Мулька, и для Хасана Саббаха!

С кем бы вы объединились вместе с тремя друзьями из этой книги?

Отказ от ответственности: Предложения, интерпретации подлежат исторической проверке фактов. Сама книга является историческим РОМАНОМ. Не обязательно книга истории прошла строгую проверку фактов. Я попытался сделать удобочитаемую статью, используя свои заметки, сделанные во время чтения книги. Итак, эта статья отражает мой собственный выбор и точку зрения на использованное содержание книги.

Благодарности : Автор выражает благодарность Анвару Хоссейну и Мамдудуру Рахману за предоставление ему книги, а размещение во время Covid-19 создало трудные времена карантина, соответственно.

Об авторе: Мохаммад О. Тухин (Tuhin_mo) получил докторскую степень в области химического машиностроения в Университете штата Северная Каролина в США и занимается исследованиями в области макромолекулярных наук и техники.

Closer the Heart’s Desire Роберта Д. Ричардсона — Электронная книга

Электронная книга204 страницы2 часа

Рейтинг: 0 из 5 звезд

()

Об этой электронной книге

известные как rubai , были написаны индивидуально для придворной аудитории и исследовали смысл жизни, любви и дружбы. Они были почти полностью неизвестны на Западе, пока Эдвард Фитцджеральд — сам относительно малоизвестный критик — не перевел и не организовал около сотни из них в единое целое, которое он назвал 9.0281 The Rubaiyat of Omar Khayyam , которую он опубликовал анонимно в 1859 году. Сначала она была проигнорирована, но вскоре стала сенсацией — а вместе с ней и Фитцджеральд, его работа теперь переведена на семьдесят языков — и одним из самых читаемых произведений литературы все время.

Ловко и красноречиво излагая по очереди истории жизни Хайяма и Фитцджеральда, связывая их на протяжении восьми столетий, известный биограф Роберт Ричардсон создал историю самого легендарного Рубайата , освещая литературную классику и укрепляя ее место в канон великой мировой литературы.

Skip carousel

ЯзыкАнглийский

Издатель Bloomsbury USA

Дата выпуска 14 июня 2016 г.

ISBN9781620406557

04 Обзоры для Nearer the Heart’s Desire

Оценка: 0 из 5 звезд

0 оценок

0 оценок0 отзывов

Предварительный просмотр книги

Ближе к желанию сердца — Роберт Д.

Ричардсон

Еще раз для Энни

ОТ ТОГО ЖЕ АВТОРА

Генри Торо. Жизнь разума

Эмерсон: Разум в огне

Уильям Джеймс: В водовороте американского модернизма

3 В водовороте американского модернизма

3 : Эмерсон о творческом процессе

Великолепие сердца: Уолтер Джексон Бейт и преподавание литературы

«Рубайат Омара Хайяма» Эдварда Фитцджеральда (введение и примечания Роберта Д. Ричардсона, искусство Линкольна Перри)

СОДЕРЖАНИЕ

Примечание автора

ЧАСТЬ I

Глава 1:    Омар Хайям и его Рубайят 8

Глава 2:    Легенда о трех студентах

Глава 3:    Мир Омара Хайяма: Нишапур, Хорасан и сельджукская Персия

Глава 4:    Ранние годы Омара Хайяма

Глава 5:    Омар Хайям и суд сельджуков

Глава 6:    Омар Хайям и его соратники, 1075–1090

3 900 :    Катастрофическое десятилетие: 1090-е годы

ГЛАВА 8: Суфийный ход

Глава 9: Омар Хайям Рубайят

Глава 10: Поздний жизнь и последний день Омара Хейяма

0351

Interlude:      Разрушение Нишапура

ЧАСТЬ II

s

Глава 12:  Семья и ранние годы Фитцджеральда

Глава 13. Школьные годы

Глава 14. Теккерей0351

Глава 16: Карлайл Кенуорти Браун

Глава 19: Поэзия

Глава 20: Фитцджеральд за работой: монтаж и сборка; Пример Бартона

Глава 21: Фицджеральд и Персия

Глава 22:  Перевод рубаи

Глава 23:  Переведено или переведено?

Глава 24: Геронтион: Последние годы Эдварда Фитцджеральда 0 Глава 26: Рубаи Фитцджеральда сейчас

Авторы изображений

Примечания

Индекс

Примечание об авторе

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

В жизни Эдварда Фитцджеральда не было центра, как полдюжины его биографий, его писем и писем. Джон Бэнвиль заметил в Ancient Light , что все биографии… лживы. Этот, поскольку это биография, не исключение. Я намеренно поместил Rubaiyat в центр, расположив все остальное вокруг него, как картофель вокруг жаркого. Вопрос по биографии не это правда? Это не может быть правдой. Вопрос должен быть, полезен? Я ничего не выдумывал, я не фальсифицировал ни одной детали, по крайней мере ненамеренно, но я отобрал материал, чтобы показать, что жизнь писателя может иметь большое достижение в свою пользу, даже если этот писатель никогда полностью не видел или позволил себе принять это, или организовал для этого свою жизнь.

Я благодарен Коулману Барксу, который думал, что я смогу это сделать; Линкольну Перри, который осознал визуальные связи между мирами Персии XI века, Англии девятнадцатого века и современной Америки; и Алирезе Тагдарре, чей перевод Уолден на персидском языке демонстрирует, что Шелковый путь разума теперь стал улицей с двусторонним движением. Я также благодарен Филипу Ковальски и Кэлли Гарнетт за помощь с иллюстрациями.

Я также более благодарен, чем могу выразить, Уиллу Липпинкотту, который поверил в эту книгу с самого начала, и Джорджу Гибсону, моему старомодному практическому редактору, чье внимание улучшило каждую страницу этой книги. И прежде всего я благодарен Энни, которая является источником всего света, который у меня есть.

Часть I

Глава 1

ОМАР ХАЙЯМ И ЕГО РУБАЙЯТ 17 рубаев

на персидском языке, приписываемом астроному, математику и поэту одиннадцатого века Омару Хайяму и переведенному на английский язык анонимным викторианским писателем, как позже выяснилось, неким Эдвардом Фитцджеральдом. Этот тонкий томик, на самом деле памфлет, изданный в 1859 г., но который не был продан или прочитан, должен был иметь больший успех, чем любой том поэзии, когда-либо изданный на английском языке. Началось,

Пробудитесь! За Утро в Чаше Ночи

Бросил Камень, который обращает Звезды в Полет:

И вот! Охотник Востока поймал

Башня султана в Петле Света.

Один из первых влиятельных читателей книги Эдварда Фитцджеральда « Рубаи Омара Хайяма» был викторианский искусствовед Джон Раскин, который сел в 1863 году и написал короткую заметку автору/переводчику, чье имя нигде не фигурировало в книге. Мой дорогой и очень дорогой сэр, Раскин написал. Я совсем не знаю, кто вы, но от всей души прошу вас найти и перевести для нас еще немного Омара Хайяма. Я никогда — до сего дня — не читал ничего столь великолепного, на мой взгляд, как это стихотворение.

Интерес Раскина к стихам Фитцджеральда и параллельный энтузиазм к персидским оригиналам одиннадцатого века, на которых основана работа Фитцджеральда, за последние 150 лет возросли в тысячу раз. К 1929 марта вышло 586 английских изданий поэмы Фитцджеральда. Он был переведен как минимум на 54 языка. Катрены Хайяма на персидском языке ( ruba’i по-персидски означает четверостишие, rubaiyat — множественное число) и английский перевод/адаптация/ассемблирование Фитцджеральда интересуют людей, в остальном не интересующихся поэзией, даже несмотря на то, что литературный истеблишмент продолжает игнорировать его творчество. Есть несколько заметных исключений. Эзра Паунд написал в письме FitzGerald’s trans. Омара — единственное хорошее стихотворение Виктора. Эра. Паунд назвал своего сына Омаром Шекспиром Паундом. Т. С. Элиот наткнулся на рубаи , когда был еще мальчиком. Я отчетливо помню тот момент, Элиот написал много лет спустя. Эффект Rubaiyat на молодого Роберта Блая был ошеломляющим. Блай водил трактор на семейной ферме в Мэдисоне, штат Миннесота, и читал рубаи . Он так увлекся поэзией, что перевернул трактор. №

Персидские оригиналы и их викторианские английские версии предлагают современному читателю доступное, привлекательное, чувственное и, прежде всего, лукрецианское или эпикурейское мировоззрение, мировоззрение, основанное на уважении к природе и принципиальном сопротивлении утешениям организованного религия. Rubaiyat экзотичен и знаком одновременно. Первоначально написанные на фарси, отдельные и не связанные друг с другом четверостишия Хайяма, которых сохранились многие сотни, являются великим, хотя иногда и игнорируемым достижением последней фазы Золотого века ислама — с восьмого по середину одиннадцатого века н. поразительное интеллектуальное и художественное достижение на Ближнем Востоке в то время, когда варварский Запад все еще был погружен в темные века. Чтение рубаи Фитцджеральда сегодня предполагает, что может существовать альтернатива идее о том, что культурно христианский Запад и культурно исламский Ближний Восток обречены на бесконечный конфликт.

Четверостишия Омара и английские версии Фитцджеральда, кажется, демонстрируют, что так же, как Нишапур (место рождения Омара и место его могилы) является городом на перекрестке старого Шелкового пути (и единственным городом, через который проходили северный и южный маршруты Шелкового пути). общего), так и стихи Омара и Фитцджеральда лежат на стыке средневековья и современности, а также на стыке Востока и Запада, на самом перекрестке христианской и исламской цивилизаций. Длительный интерес к Rubaiyat , как на Востоке, так и на Западе, предполагает, что вместо неизбежного столкновения опять может быть, как уже было, в определенных пределах достижимое, но еще не достигнутое convivencia или convivium, a способ жить вместе.

Rubaiyat Фитцджеральда и персидские катрены, из которых был построен шедевр Фитцджеральда, — это городская поэзия, городская поэзия, настолько далекая от джефферсоновских или вордсвортовских идеалов самодостаточного фермера и чудес природы, насколько это возможно. В переводе Фитцджеральда четверостишия также антивикторианские и антикальвинистские. Средневековая персидская работа Омара и интерес к ней Фитцджеральда также иллюстрируют прямо противоположное известному тезису Анри Пиренна о том, что приход ислама толкнул Запад в темные века. На самом деле произошло то, что Средневековье стало свидетелем растущего знания об исламе на Западе и его достижений в философии, медицине и математике, знаний, которые проложили путь для возрождения классики на Западе и возрождения науки.

Rubaiyat Фитцджеральда — один из величайших переводов в мировой литературе, наряду с переводами Эдгара Аллана По, сделанными Бодлером и Малларме, переводами Шекспира Шлегеля-Тика и переводом Библии короля Якова. Работа Фитцджеральда также, что немаловажно, является ярким примером реверсивного ориентализма. Ориентализм — это название, данное западному интересу к азиатской экзотике, которая тонко или не очень тонко подчеркивает превосходство рационального Запада над чувственным Востоком. Фитцджеральд Rubaiyat безошибочно указывает на поэтическое и философское превосходство Персии XI века над прозаическим, суеверным, интеллектуально примитивным Западом XI века, Западом, все еще погруженным в нищету, захваченным варварами, запутанным, неграмотным, обезлюдевшим и преимущественно сельским. ² Далекий от того, чтобы смотреть свысока на Омара и его мир, Фитцджеральд нашел там лучший, более гуманный, более привлекательный мир, чем тот, что предлагала викторианская Англия.

В руках Фитцджеральда отдельные персидские четверостишия слились в одно из самых трогательных и наиболее часто цитируемых современных поэтических высказываний о потере, тоске и ностальгии. Образ 9.0017 Rubaiyat дикий, красочный и запоминающийся. Это протосовременное достижение, висящее прямо на краю современности. Начальное изображение Rubaiyat сравнимо по смелости и оригинальности с начальным изображением Т. С. Элиота «Песня о любви Дж. Альфреда Пруфрока». Рубаи начинается со строк, процитированных в начале этой главы:

Пробудитесь! За Утро в Чаше Ночи

Бросил Камень, который заставляет Звезды лететь:

Начальный образ Элиота в Пруфрок может быть вечером дня Омара:

Тогда пойдем, ты и я,

Когда вечер расстилается на фоне неба

3 эфиром на столе;

И только посмотрите на браваду и страстность Йейтса в третьем с конца катрене во всех редакциях Рубаи :

Ах, любовь! Могли бы мы с тобой с Судьбой сговориться

Чтобы понять всю эту жалкую Схему Вещей,

Не разбить ли нам ее вдребезги, а затем

Переформировать ее ближе к Желанию Сердца!

_____

От Омара Хайяма до Эдварда Фицджеральда пройден долгий путь, от Персии одиннадцатого века до Англии девятнадцатого века, и преобразование Фитцджеральдом персидских оригиналов имеет почти чудесное поэтическое качество. Вот, например, дословный перевод одного персидского четверостишия в оксфордской рукописи, которая была главным источником Фитцджеральда.

Так как никто не может гарантировать Завтра,

Наслаждайся моментом, позволь своему сердцу быть свободным;

Ах, пей, моя Луна, в лунном свете за луну

Обойдёт, но не найдёт тебя и меня! ³

А вот, для сравнения, что Фитцджеральд сделал из вышесказанного, разложив одну эпиграмму на две и использовав их для завершения своего английского тома.

Ах, Луна Восторга моего, Которая не знает убыль,

Луна Небес восходит снова

Сколько раз после этого она восходит

Через этот же Сад вслед за мной — напрасно!

И когда Ты пройдёшь с сияющей Ногой

Среди Гостей, Рассеянных Звездами на Траве,

И в твоем радостном Поручении достигну Места

выпей пустой стакан!

Кем был Омар Хайям? Какой была его Персия? Кем был Эдвард Фитцджеральд и как ему удалось реанимировать старые персидские поэмы в современной Англии? Как объяснить тихую молнию перевода, который также является поэтическим шедевром? История Рубаи — это шелковый путь разума, приключение мысли и поэзии, которое позволяет нам лично соединить Персию одиннадцатого века и наш собственный современный мир.