Литература про меня дмитрий быков: Леонид Парфенов. Литература про меня. Ведущий и собеседник – Дмитрий Быков
Profile Name: Дмитрий Быков, писатель и журналист Entry Tags «50», «Американец», «Беспредельщица», «Блаженство», «Блуд труда», «Бог резни», «Большие пожары», «Бремя чёрных», «Был ли Горький?», «В мире животиков», «Вместо жизни», «Внеклассное чтение», «Время потрясений», «Всё о Золушке», «ДБ и все-все-все», «Дембель», «Думание мира», «Если нет», «ЖД», «ЖД-рассказы», «ЖЗЛ: Анна Ахматова», «ЖЗЛ: Борис Пастернак», «ЖЗЛ: Булат Окуджава», «ЖЗЛ: Владимир Маяковский», «ЖЗЛ: Максим Горький», «Жалобная книга», «Живой», «Заразные годы», «Зверьки и зверюши», «Икс», «Истина», «Истребитель», «Июнь», «Как Путин стал президентом США», «Календарь», «Карманный оракул», «Квартал», «Литературное ориентирование», «Любовный интерес», «Любовь и Смерть», «Медведь», «Мужской вагон», «На пустом месте», «На самом деле», «Ничья», «Новые и новейшие письма счастья», «Новые русские сказки», «Нулевые итоги», «Океан», «Оправдание», «Орфография», «Остромов», «Отчёт», «Палоло или Как я путешествовал», «Песнь заполярного огурца», «Письма счастья», «Последнее время», «Последний ветеран», «Приключения в Волшебном лесу», «Прощай кукушка», «Пятое действие», «Сигналы», «Синдром Черныша», «Сны и страхи», «Советская литература», «Списанные», «Стихи и проза», «Тайный русский календарь», «Телега жизни», «Хроники ближайшей войны», «Шереметьево-3», «Шестидесятники», «Школа жён», «Эвакуатор», «Я вомбат», «Ясно», 5-Й КАНАЛ, SHORT-ЛИСТ, \»Был ли Горький?\», arzamas, bullshit, citizen k, cosmopolitan, diletant, ebooks, el comandante, gq, gzt, help!, itv, iНОСТРАНЕЦ, katia kapovich, moulin rouge, my god it’s full of stars, nashorn, openspace, point, psychologies, pärchen, sex and the city, slon, story, stressed out!, veranstaltungen, «Нах-Нах», ЁС, АПН(НН), АРДИС, БИТВА РОМАНОВ, БОЛЬШОЙ РАЗГОВОР, ВЕЧЕРНИЙ КЛУБ, ВЕЧЕРНЯЯ МОСКВА, ВОКРУГ СВЕТА, ВРЕМЕЧКО, ВРЕМЯ И МЫ, ВСЁ БЫЛО, ГАЗЕТАRU, Господин хороший, Гражданин поэт, ДИЛЕТАНТ, ДОЖДЬ, ДР, ДРУЖБА НАРОДОВ, ЖЗЛ с Дмитрием Быковым, ЖИВАЯ ИСТОРИЯ, ЖИЗНЬ КАК В КИНО, Журнальный зал, ЗЕРКАЛО НЕДЕЛИ, ИЗВЕСТИЯ, ИНДЕКС, ИСКУССТВО КИНО, ИТОГИ, КАРТИНА МАСЛОМ, КАРЬЕРА, КОЛБА ВРЕМЕНИ, КОММЕРСАНТЪ-FM, КОМОК, КОМПАНИЯ, КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА, КОНСЕРВАТОР, КП, КРЕСТЬЯНКА, КСО, ЛИТЕРАТУРА, ЛИТЕРАТУРА ПРО МЕНЯ, ЛИЦА, МАРУСЯ ОТРАВИЛАСЬ, МЕДВЕДЬ, МОСКОВСКАЯ КОМСОМОЛКА, МОСКОВСКИЕ НОВОСТИ, НЕВА, НЛО, НОБЕЛЬ, НОВАЯ ГАЗЕТА, НОВОЕ ВРЕМЯ, НОВОСТИ В КЛАССИКЕ, НОВЫЕ ПИСЬМА СЧАСТЬЯ, НОВЫЙ МИР, ОБЩАЯ ГАЗЕТА, ОГОНЁК, ОДИН, ОСОБОЕ МНЕНИЕ, ОТКРЫТЫЙ УРОК, ПАНОРАМАTV, ПОЛИТ.ru, ПОСЛЕЗАВТРА, ПРОФИЛЬ, Поэт и гражданин, РАДИО СВОБОДА, РОСБАНК, РОССИЙСКАЯ ГАЗЕТА, РУССКАЯ ЖИЗНЬ, РУССКИЙ ЖУРНАЛ, РУССКИЙ ПИОНЕР, САКВОЯЖ СВ, СЕАНС, СИТИ-FM, СНОБ, СОБЕСЕДНИК, СТО ЛЕКЦИЙ, СТОЛИЦА, ТРУД, ФАС, ФОКУС, ЧТО ЧИТАТЬ, ШДБ, ШКОЛА ЖИЗНИ, ЭКСПЕРТ, ЭХО МОСКВЫ, ЭХО ПЛАНЕТЫ, архивное, аудио, бумажные издания, видео, дякую тобі боже що я не москаль!, интервью, картинки, комментарии, лекторий ПРЯМАЯ РЕЧЬ, лекции, мех, некий Андрей Гамалов, опрос, переводы, планы, премии, радио-эфиры, репортаж, рецензии, рубашка, рубашка 2, скандальчики, слухи, стихотворения, театр, тексты Быкова, теле-эфиры, фотографии, чужое мнение, نيكاДмитрий Быков пишет для: Дмитрий Быков на радио и теле: в помощь модераторам: |
Список литературы на лето от Дмитрия Быкова
Писатель рекомендует обратить внимание на советскую классику: Гайдара, Драгунского, Шарова и Бруштейн.
«Литература тайно управляет миром», – считает Дмитрий Быков – поэт, писатель, журналист, лектор, сценарист, биограф Булата Окуджавы и Бориса Пастернака, лауреат множества литературных премий, преподаватель русского языка и литературы в школе.
На первый вопрос Быков отвечает: «Читать ему вслух и останавливаться, дойдя до самого интересного». А на второй, о том, что стоит читать детям, Быков рассказал на одной из встреч лектория «Прямая речь» и опубликовал пост на своей странице. Итак, список литературы на лето, которому можем доверять:
Александра Бруштейн «Дорога уходит в даль»
Удивительная по своей жизненной силе книга, достоверно и увлекательно отразившая время, в которое росла героиня и ее друзья. Ей свойственен углубленный психологизм, лиризм, простота, правдивость и честность.
Виктор Драгунский «Денискины рассказы»
Комментарий Быкова: «До сих пор несчастный Драгунский всем вынужден объяснять, что он не вываливал кашу в окно. И чем больше он убеждает всех, что это не так, тем больше все уверены — вываливал! вываливал! Гениальный писатель, на мой взгляд, Драгунский Виктор».
Аркадий Гайдар «Голубая чашка»
Комментарий Быкова: «У нас вообще очень мало литературы для мальчиков. А мальчик должен расти на соответствующей литературе. Говорю вам как отец сравнительно малолетнего, хотя уже довольно рослого 13-летнего сына».
Ксения Драгунская «Лекарство от послушности»
Комментарий Быкова: «Рассказы Ксении Драгунской способны любому ребенку объяснить ряд простых и полезных вещей вроде того, что есть снег нельзя, а обзываться вредно для кармы, но делает она это столь изобретательно и даже с налетом хулиганства, что этот скучный смысл проскакивает в ребенка практически незаметно, как витамин в персике».
Виктор Голявкин «Мой добрый папа»
Комментарий Быкова: «Виктор Голявкин — в обязательном порядке». У него чудесные рассказы о первоклассниках и замечательная автобиографическая повесть обо «всех добрых папах», взрослении и воспитании.
Александр Шаров «Приключения Еженьки и других нарисованных человечков»
Комментарий Быкова: «Мой самый любимый сказочник, величайший, я думаю, прозаик, Александр Шаров. 30 лет не печатали, забыли, что был такой писатель, а сейчас стали появляться его сказки. И «Приключения Еженьки и других нарисованных человечков», и «Человек-горошина и Простак», и «Звездный пастух и Ниночка», и и самый страшный, над которой я проплакал все детство, «Мальчик-одуванчик и три ключика», которые я до сих пор не могу вспоминать без ужаса. И «Остров Пирроу», и «Редкие рукописи» — он очень серьезный писатель – Шаров. Он был друг Платонова близкий, друг Гроссмана, друг Липкина – сильно пьющий человек, трагический, мучительный. Все мы знаем хорошо его сына Володю Шарова, еще один гениальный сын детского писателя, но я считаю, что папа был, как минимум, не хуже, а может, и получше. Вот книги папы доводили меня в детстве просто до каких-то невероятных слез!
Рэй Брэдбери «Вино из одуванчиков»
Комментарий Быкова: «Во многом автобиографичная и «приземленная» повесть известного американского писателя-фантаста Рэя Брэдбери «Вино из одуванчиков» как нельзя лучше подходит для чтения летом, потому что рассказывает о счастливых моментах, открытиях, мечтах, происходящих в жизни 12-летнего подростка летом».
Марк Твен «Приключения Гекльберри Финна»
Еще один образец подростковой классики и легкого летнего чтения — это книга «Приключения Гекльберри Финна» американского писателя Марка Твена, являющаяся продолжением одной из сюжетных линий романа «Приключения Тома Сойера» и рекомендованная Быковым, потому что «лучше этого опыта путешествия по реке ничего не написано».
«Одна из главных целей приобщения ребенка к книгам в том, чтобы, став взрослым, он мог воспользоваться ими как аптечкой».
(Д. Быков)
Команда Дома Книги желает Вам крепкого иммунитета, море впечатлений (моря и впечатлений) и не терять ни секунды, ведь, летом время бежит быстрее!
Интервью с Дмитрием Быковым — Афиша Daily
Центр Вознесенского и «Редакция Елены Шубиной» продолжают проводить цикл встреч с писателями «Литературные РЕШения» — теперь в Zoom. Гостем очередной встречи стал писатель, поэт и журналист Дмитрий Быков, у которого весной вышел сборник тревелогов «Палоло, или Как я путешествовал», а сейчас готовится новый роман.
Дмитрий Быков
Писатель, поэт, публицист
Екатерина Писарева
Главный редактор книжного сервиса MyBook, модератор встречи
— Вашу книгу «Палоло, или Как я путешествовал» открывает эссе «Как я не встретился с Бродским». Правда ли, что личное знакомство с человеком может повлиять на восприятие его творчества в целом?
— Я общался с большим количеством любимых литераторов. Так сложилось, что я с 15 лет был знаком с Новеллой Матвеевой и учился у нее. Потом познакомился, служа в армии, с Нонной Слепаковой, моим любимым петербургским поэтом, пришел к ней с хрестоматийными словами «побей, но выучи»Поэт Павел Катенин вспоминал о разговоре с юным Александром Пушкиным: «Гость встретил меня в дверях, подавая в руки толстым концом свою палку и говоря: «Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи»..
Я очень рад, что не познакомился с Бродским, именно потому, что он себе поэту как человек был далеко не во всем равен. И сколько я ни читаю воспоминания о нем, меня всегда умиляет старание мемуаристов сказать, что с другими он был жесток, а именно с ними прекрасен, — это очень наивно. А еще наивно то, что Бродский — поэт трагический — стал для многих символом жизненного успеха: Нобелевская премия, американская карьера… Конечно, он был опытным литературным стратегом, грамотным кузнецом своего счастья, но при этом символом успеха его назвать трудно. Другое дело то, что он действительно умел бороться и борцом, прямо скажу, был не всегда корректным. Поэтому я рад, что общение с ним прошло мимо меня и я могу его оценивать максимально объективно. Я скептически отношусь к возможности чему-нибудь у поэта научиться:
Подробности по теме
«Для русских поэт — бог»: интервью с издательницей Бродского Эллендеей Проффер
«Для русских поэт — бог»: интервью с издательницей Бродского Эллендеей Проффер— Большой талант может быть оправданием не очень хороших поступков?
— Я вообще не уверен, что поэта надо оправдывать, что он должен служить нравственным эталоном. «Поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело».
Использовать стихи для пропаганды морали, а поэта для пропаганды здорового образа жизни — это примерно то же самое, что забивать гвозди микроскопом.
Это я говорю не для того, чтобы оправдать свою безнравственность, в этом плане я человек довольно скучный. Помню, как‑то сказал Вознесенскому: «Андрей Андреевич, что же вы, главный современный авангардист, а ведете такую скучную жизнь? Я никогда вас не видел пьяным, о ваших изменах никогда не говорят, единственная вольность, которую вы позволяете, — это шейный платочек…» А он ответил: «Знаете, в наше время единственный способ обратить на себя внимание — это прилично себя вести». Так что если уж судить поэта по его поступкам, то по тому количеству талантливых людей, которым он помог. Вознесенский про это говорил: «Лучше помочь десяти бездарям, чем пропустить один талант». Так что поэт никому ничего не должен, скорее наоборот.
— Вы преподаете в школе, и в школьную программу в основном входят рифмованные стихи. Но современная поэзия тяготеет к белому стиху, верлибрам. Меняется ли, по-вашему, языковой инструментарий?
— Вы ставите меня в трудное положение… Верлибр для России остается довольно уродливой литературной модой, он неорганичен. В России множество сегодняшних молодых авторов пишут неотличимые друг от друга, скучные и предсказуемые стихи — это имитация. Настоящий свободный стих, как говорил Самойлов, требует огромного мастера, у которого обращение к верлибру жестко мотивировано. «Мелодия — душа музыки», — говорил Шостакович; так же можно сказать, что и рифма — душа поэзии. Если человек не умеет рифмовать или не чувствует музыки стиха, ему сам Бог велел писать верлибры. Но вообще, верлибры — уже довольно устаревшая практика, даже американцы возвращаются к рифмованному стиху. Мне кажется, большинство хороших авторов в современной России владеют замечательно и рифмой, и ритмом.
— Могут ли литература и культура абстрагироваться от политической повестки?
— Литература может все, если хочет. Другой вопрос — зачем ей это надо. Политика — это концентрированное выражение морали, нравственности. Говорить о том, что политика — это сложные общественные повестки, экономические теории, — нет, это совершенно не так. Политика — во всяком случае, в России — это ваше отношение к повседневности. А бежать от этой повседневности мне представляется довольно высокомерным. Тютчев, умирая, спрашивал о последних политических известиях, Ахматова живейшим образом интересовалась политикой, Бродский… Тот же [поэт Александр] Кушнер однажды мне сказал: «Подумайте, Ахматова себя называла «хрущевкой», а эти говорят «я выше политики!».
Я не думаю, что можно абстрагироваться от того, что на твоих глазах бьют ребенка, а в современной российской политике это происходит очень часто.
У меня есть ощущение, что Пушкин заложил не столько основы русской поэтики, сколько русской этики — а пушкинская этика не предусматривает политического нейтралитета. Мне могут не нравиться его стихи «Клеветникам России», но, как сказала Ахматова: «Вяземский прошипел у себя в дневнике, а Пушкин высказался на всю Россию». Надо быть на стороне поэта.
Русская сегодняшняя реальность настолько сложна и показательна, по-хорошему литературна, что пренебрегать таким роскошным материалом — это как‑то нерасчетливо.
— Возможно ли сегодня «жить не по лжи» и работать в культурном поле?
— Не требуется героизма, требуется неучастие, как говорил Солженицын. Не нужно особо героизировать сопротивление, выстраивать баррикады.
От нас достаточно одного — не лгать самим и не смотреть прямую ложь. А профессионализм — это один из критериев совести.
Россия — такая литературная страна, созданная Богом, чтобы ему было, что почитать. «Мы должны стать меккой для художников всего мира, ведь здесь они по-настоящему нужны», — сказал недавно Денис Драгунский. Писателей по всему миру много, но читатели лучшие в России. У нас самая гротескная страна. Именно поэтому символистские драмы Метерлинка, абсурдистские пьесы Ионеско и Беккета, гротескные романы Виана здесь читаются миллионами, а на родине — тысячами. Больше нигде в мире литература столько не значит.
— В книге лекций «Иностранная литература: тайны и демоны» вы говорите, что история мировой литературы еще не дописана. Чего лично вам не хватает?
— Меня не интересует социология, марксистский или структуралистский подход — меня интересует только история сюжета. История человечества рассказывается самим человечеством через литературу. И вот эволюция двух сюжетов — христологического и фаустианского — для меня очень занимательна. В нескольких книгах я читал, что наш век — это век вырождения Фауста. Это так. Меня интересует история литературы с точки зрения эволюции сюжетов и переоценки персонажей.
Например, Роулинг написала очередную версию христологического сюжета. Она пошла по линии постепенного оправдания Иуды и пришла к замечательному выводу, что без двойного агента добро никогда не победит.
Если бы не было Снейпа, у Гарри Поттера ничего бы не вышло. Это наводит нас на мысли, что и у русской оппозиции, по всей вероятности, в Кремле сидит какой‑то двойной агент, о котором мы пока не знаем.
Другое важное уточнение Роулинг — добро является крестражем зла. Поттер — крестраж Волан-де-Морта, если вы помните. То есть если добро не будет содержать в себе какую‑то часть зла, оно не победит.
Подробности по теме
«Теперь этот мир всегда со мной»: как «Гарри Поттер» повлиял на разные поколения
«Теперь этот мир всегда со мной»: как «Гарри Поттер» повлиял на разные поколения— Энциклопедическое знание литературы помогает или мешает писателю?
— Всякое знание, Катя, должен вам с ужасом сказать, помогает. Знание литературы лежит себе где‑то багажом, и вы им не пользуетесь, но потом в вашей жизни случается коллизия, когда знание того или иного сюжета вас спасает. Когда я впервые читал «Воскресение» Толстого или «Палату № 6» Чехова, я не понимал, про что это. Но с годами помогло.
Боюсь, что знание литературы — универсальная страховка от всех обстоятельств.
Поэтому школьникам я советую читать с запасом: сейчас вы ничего не поймете, но через десять лет вас это спасет.
— В одном из интервью вы сказали, что Достоевский — истеричный подражатель Диккенса, а в «Иностранной литературе» говорите, что Диккенс наследует Андерсену. Получается, в основе мировой литературы — матрешечный принцип?
Вы задаете, конечно, больной вопрос. Наша литература очень молода, а у подростка два главных страха, как сказал доктор Спок: неужели я такой, как все, и неужели я не такой, как все. Вся русская литература имеет перед глазами европейские образцы. Толстой совершенно недвусмысленно ориентируется на Гюго, Лермонтов без ориентации на Гете вообще не понятен, без Байрона нельзя понять «Евгения Онегина» и особенно «Дона Гуана». Даже Чехов берет пьесу Метерлинка и переносит ее в русскую усадьбу — получается жутко смешно.
Русская литература пародирует западную. Пародия — великое дело.
Мы берем у Запада форму и наполняем ее своим безупречно оригинальным содержанием. Это такой мосластый русский кулак, затянутый в лайковую перчатку.
Единственный автор, который не учился у Запада, а учил его, — это Тургенев. Он придумывает европейский роман, и после Тургенева он стал развиваться. Все романы Золя, Мопассана, Гонкуров сделаны под огромным влиянием тургеневского романа: короткого, изящного, с огромным подтекстом, сатирой, без фабулы, но с сюжетом.
— Поговорим о готовящейся к выходу «И-трилогии», в которую выходят романы «Икс», «Июнь» и «Истребитель». Почему снова трилогияЕй предшествовала «О-трилогия», куда входили романы «Оправдание», «Орфография» и «Остромов, или Ученик чародея». и о чем будет еще не опубликованный роман «Истребитель»?
— Если О-трилогия занималась проблемами макроистории, рассказывала о приключениях культуры во время революции и о том, как культура на нее реагирует, то чем занимается «И-трилогия», мне пока не очень понятно.
Мне кажется, она занимается фаустианством. Меня сейчас больше всего занимает гамлетовская коллизия — на пересечении Фауста и Христа. Коллизия сильного человека в слабой позиции применительно к нынешней эпохе.
Раньше в центре был христологический миф о том, что мир можно спасти с помощью одинокого проповедника. Видимо, Бог убедился в том, что человечество спасти нельзя, но можно помочь отдельному человеку и не простому, а прежде всего профессионалу. Вот это история о том, как с помощью некоего верховного Мефистофеля несколько профессионалов реализуются. Роман «Истребитель» — про то, как под покровительством советского Мефистофеля — Берии — несколько профессионалов выходят в космос. Главной целью советского проекта был выход в космос. И после того как он состоялся, советский проект был не нужен, и Бог его заморозил. Это как история вавилонской башни. И мой самый любимый герой КондратюкЮрий КондратюкСоветский ученый, в 1916 году рассчитавший оптимальную траекторию полета к Луне. Полвека спустя его расчеты были использованы NASA в лунной программе «Аполлон». — в романе Кондратьев — говорит мою заветную мысль: «Хорошая это вещь — башня, только не тебе бы, город Вавилон, ее строить», а ТуполевАндрей ТуполевСоветский ученый и авиаконструктор. Фамилия персонажа в романе совпадает с фамилией другого авиаконструктора — Олега Антонова. — он там Антонов — ему возражает: «А что делать, если башня, кроме Вавилона, никому не нужна?» История советского проекта — о том, как город Вавилон построил башню, а потом эта башня рухнула, и из руин Александр Македонский сделал театр. Советский проект для меня — это история проникновения в стратосферу. А еще этот роман о многом другом.
Я все думаю: вот дали Фаусту возможность работать, контракт с государством. А что если он откажется? Ведь были же такие люди!
Ведь есть определенное величие — отказаться работать в шарашке. Научное любопытство вы приносите в жертву своей морали. Если бы я был Ландау и мне предложили работать в шарашке, я бы не смог отказаться. Этот роман для меня — о человеке, который отказался.
Подробности по теме
Игорь Кириенков — об «Июне»
Игорь Кириенков — об «Июне»— Последние годы было много разговоров о готовящемся к публикации романе «Истина» о «деле Бейлиса»Дело БейлисаСамый громкий судебный процесс в дореволюционной России: Менахем Мендель Бейлис был обвинен в ритуальном убийстве 12-летнего мальчика. Процесс сопровождался активной антисемитской кампанией; Бейлис провел в тюрьме два года, был оправдан и вскоре уехал из страны.. Почему он в итоге не войдет в «И-трилогию»?
— Это был не столько роман, сколько сценарий про «дело Бейлиса». Но в процессе его сочинения я пришел к таким выводам, обнародовать которые не считаю возможным. Ни этого фильма, ни книги не будет.
— Но вас же сильно занимало «дело Бейлиса» — даже в эссе «На Енисее», вошедшем в сборник «Палоло» и датированном аж 2001 годом, вы о нем упоминаете вскользь.
— «Дело Бейлиса» меня занимало как мистическая история — с какого‑то момента решительно все начали интенсивно заниматься вопросом защиты Бейлиса и совершенно стали упускать из виду, что происходило, кто настоящий убийца, почему Андрюша Ющинский был вхож в банду Чеберяк и почему его убили. До истины, до правды никому не было дела — в этом кошмар. Люди хотели осудить не Бейлиса — им надо было забить по шляпку еврейство, они видели в нем страшную рациональную опасность. Долгое время я ездил в Киев, изучал те места, ходил на тот завод, где Бейлис работал…
Сегодня я вижу чудовищный рост антисемитизма в России и понял, что на эту тему высказываться я не хочу.
Антисемитизм сейчас почти официален, почти разрешен, его уже не принято стесняться. Время для холодного обсуждения этой истории пока не наступило. Если наступит, напечатаю — но вряд ли это будет скоро.
— Почему мы все время ждем? Почему в современной русской литературе не появляется резонансных и острых романов, как, например, «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, в котором мы видим новый взгляд на историю войны?
— Литтелл талантливый человек, но это довольно вторичный роман. Автор внимательно прочел роман [Ильи] Эренбурга «Буря» и переписал его с точки зрения еще одного немецкого интеллектуала. По-настоящему все, о чем говорит роман Литтелла, уже угадано в гениальном романе [Юрия] Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом», где тоже взят антропологический угол зрения и фашизм рассмотрен как вклад в антропологию. Вся дерзость Литтелла заключается в постановке вопроса: «А как вы бы поступили на моем месте?».
В условиях, когда все боятся, о художественном осмыслении эпохи говорить нельзя.
Российская история — поле непаханое, нам еще предстоят удивительные открытия. Но чтобы сделать эти открытия, нужно жить не в нынешней России. Очередная оттепель будет невероятно плодотворная, думаю, годах в 30-х. И я надеюсь не только все написанное почитать, но и поучаствовать.
Подробности по теме
Александр Генис: «В каждом некрологе есть что‑то смешное»
Александр Генис: «В каждом некрологе есть что‑то смешное»Благодарим за помощь в подготовке материала куратора литературной программы Центра Вознесенского Илью Данишевского и арт-директора Центра Вознесенского Антона Каретникова.
Откуда есть пошла русская литература?
В.Дымарский― Добрый вечер. Это программа «Западный рубеж», мы в прямом эфире, в онлайн студии, как обычно. Эта программа – составная часть программы Дмитрия Бычкова. Петр Меберт и Виталий Дымарский ведущие этой программы. Сегодня такой вечер Дмитрия Быкова – сначала он будет в нашей программе, а потом будет один на один общаться со своей аудиторией.
Д.Быков― Жду вожделенную третью часть «Одина», которую назначают и всякий раз не дают, но это и к лучшему. Здравствуйте.
В.Дымарский― Здравствуйте. Думаю, что в телефоне вы ничего нового не прочитаете.
Д.Быков― Нет, я просто слежу за чатиком.
В.Дымарский― Хорошо, напомню, что наша программа посвящена взаимосвязям и связям в прошлом и в настоящем между Россией и Европой, между Россией и Западом. И сегодня мы хотим поговорить о литературе, а кто лучше Быкова поговорит о литературе? Никто.
Д.Быков― Спасибо.
В.Дымарский― Пожалуйста, Дмитрий Львович. Давайте начнем. Петр, ваш первый вопрос.
П.Меберт― Благодарю, Виталий. Это большая честь. Дмитрий, мы все проходили литературу и у нас есть образ наших великих русских писателей, от Пушкина и Тургенева, до Тютчева, и так далее, как очень патриотичных, благообразных, в чем-то даже идеальных. А что они думали про Россию на самом деле, то, чего мы не видим, как они соотносили Россию с западной цивилизацией, частью которой они во многом де-факто были?
Д.Быков― Понимаете, под горячую руку даже самую любимую женщину иной может сказать не самое лестное слово. «Черт меня догадал родиться в России с умом и талантом», и «Бородинская годовщина». Или, например, предсмертные слова Блока в письме Чуковскому: «слопала-таки поганая, родимая матушка-Росси как чушка своего поросенка». И как это соотносится со стихотворением «Новая Америка», или со стихотворениями цикла «На поле Куликовом».
Я как раз считаю, честно говоря, признаком настоящей любви то, что иногда вырывается такое не слишком взвешенное, и даже более того, не слишком лестное слово. Потому что мы свои, это интимное такое дело, спор славян между собою. Поэтому судить поэта нужно не говорит о России или о Европе, а о том, что его вдохновляет. И Россия, и Европа его вдохновляют в одинаковой степени.
Мне хотелось бы только заметить, что есть такая особенная, специфически-русская эмоция: поехать в Европу, увидеть, вознегодовать и вернуться, как называет это, насколько я помню, Щедрин, «плюхнуть в родную стихию». Это было и у Гоголя – у всех.
Понимаете, то чувство, с которым мы выезжаем в Европу да, хорошо, но чужое. И чувство, с которым мы возвращаемся в Россию: да, ужасно, но родное. Вот ради испытания тих двух эмоций русский человек обычно и выезжает куда-либо. И Достоевский пишет «Зимние заметки о летних впечатлениях, а Щедрин пишет «За рубежом».
Ведь русская политика это дело не идеологическое, а эмоциональное. И вот эти две эмоции, когда мы приезжаем к ним и когда мы возвращаемся на родину, они творчески очень плодотворны.
Д. Быков: Я считаю признаком настоящей любви то, что иногда вырывается такое не слишком лестное слово
В.Дымарский― Тем не менее, вопрос – всех писателей почти все равно тянуло куда-нибудь в Европу. Можно ли назвать русскую литературу частью европейской литературы?
Д.Быков― Это все равно, что назвать что-то не слишком большое частью огромного. Дело в том, что все-таки здесь соотношение обратное: вся Европа меньше России. Вся Европа, со всей ее многовековой культурой и со всеми ее тремя десятками стран в ней помещается Европейская литература гораздо больше количественно, но при этом она гораздо меньше территориально. Европа помещает на территории Красноярской области, насколько я помню.
В.Дымарский― По-моему, там только одна страна помещается, но не важно.
Д.Быков― Нет, она равняется четырем Франциям, четыре Франции это много.
В.Дымарский― Немало.
Д.Быков― И поэтому мне кажется, что в принципе российская литература и российские проблемы, огромный комплекс этих проблем, не могут быть частью европейских. Это параллельный космос, отдельный.
Потому что, как сказал герой Булгакова, «я буду тысячу лет сидеть у ворот Рая и ждать, что мне подадут мою родину, но моя родина не влезет в шляпу» — говорит Чернота. Поэтому Россия не вписывается в европейские рамки конечно.
В.Дымарский― А чисто технологически – книгопечатание, — все началось на западе, в Европе. Потом пришло к нам, у нас свой первопечатник. У нас свой Гуттенберг есть. Иван Федоров. Но сами жанры, дух литературы, — русской литературы, — она скорее европейская, чем азиатская, да? Когда мы читаем японцев или китайцев, мы понимаем, что читаем протравителя другой цивилизации. А когда мы читаем Достоевского, мне кажется, мы все-таки читаем представителя европейской цивилизации.
Д.Быков― Вот это не совсем так и с этим надо что-то делать. Проблема в том, что русская литература всегда брала европейскую форму, и это совершенно не секрет. Она заимствует европейские формальные приемы и наполняет их глубоко индивидуальным – ни европейским, ни азиатским, а специфически русским содержанием.
Это особенно заметно на примере «Войны и мира». Потому что взята форма романа «Отверженные», чего, собственно, Толстой никогда не скрывал. Он семь лет придумывал роман, с 56-го года, и не мог найти для него адекватные формы. И вдруг появляются «Отверженные». Прочитав этот роман, Толстой немедленно понял, как надо писать «Войну и мир». Он копирует форму вплоть до того, что как Гюго перерисовывает карту Ватерлоо, так Толстой вставляет карту Бородина в ткань повествования. Свободный роман, с массой ответвлений, рассуждений. В общем, такая тоненькая прослойка фабулы, тоненький позвоночник фабулы и огромный, развесистый, мясистый текст, буквально виснущий на этих ребрах.
Но при этом содержание романа и его пафос прямо противоположны. Потому что по Гюго вся европейская история, цель истории – сформировать одного человека, Жана Вальжана. А по Толстому роль личности в истории совершенно ничтожна, и история не управляется личностью, а делается сама, как средоточие миллионов воль.
То есть, берется форма – например, как у Достоевского форма романов Диккенса насыщается абсолютно другим, зачастую более глубоким, иногда абсолютно пародийным содержанием. Ну, как сделал Лермонтов со «Страданием юного Вертера». Он взял «Страдания юного Вертера», даже самого юного Вертера, вставил в роман, назвав его Вернером. А роман прямо противоположный, хотя, безусловно, «Герой нашего времени» заимствует многие ситуации, в том числе выстрел в лоб из пистолета, из «Фаталиста», или «Встреча у источника» — много таких заимствований.
Или, скажем, как Пушкин заимствует у Байрона форму «Дон Гуана», форму романа в стихах, и насыщает ее содержанием прямо противоположным, развенчивает байронита.
То есть, русская литература, грубо говоря, европейская по форме и глубоко оригинальная по содержанию.
Д. Быков: Русская литература, грубо говоря, европейская по форме и глубоко оригинальная по содержанию
В.Дымарский― Петр, включайтесь.
П.Меберт― Я здесь, я внимательно слушаю.
Д.Быков― Кстати, братцы, хочу вам сказать еще одну любопытную штуку. Я прекрасно понимаю, Виталий, почему вы для очередного «Дилетанта» предложили Тургенева. Потому что Тургенев это как раз фигура пограничная. Но вот удивительно, что этот литератор, которого считают в России самым западным, он как раз западную прозу научил писать.
Вот удивительно – что такое был французский, английский, даже немецкий роман до Тургенева? Это был такой ворох довольно неаккуратного текста, роман-фельетон, рассчитанный на бесконечно долгую газетную публикацию. Роман Дюма или Эжена Сю, или, на худой конец, большой, насыщенный огромными описаниями, роман Бальзака такой, как двухтомный «Блеск и нищета куртизанок» или «Утраченные иллюзии».
Пришел Тургенев с его эстетизмом русского барина, с его врожденным чувством изящного. И научил европейцев писать короткие, остро-актуальные, остро-публицистические, с подтекстом, без внятной фабулы, совершенно другие романы.
Именно Тургенев отец европейского романа. Посмотрите, что писал до него Флобер, первый вариант «Воспитание чувств» и посмотрите второй вариант, когда после тургеневской школы они научились писать с колоссальным подтекстом, с невероятной экономией средств, без ярко выраженного сюжета и с поразительно глубоким авторским мнением, которое никто не высказывает в лоб и напрямую. Оно всегда складывается из множества голосов. Так это тургеневская полифония.
Вот у Достоевского, в отличие как раз от Бахтина, я никакой полифонии не вижу, у него авторский голос все время говорит читателю: этот хороший, а этот плохой. А у Тургенева мы этого никогда не слышим. Это Тургенев научил европейцев писать романы. Возьмите роман Мопассана «Жизнь» — ну это чистый Тургенев, абсолютно.
В.Дымарский― Подожди. Это «чистый Тургенев», потому что он прочитал Тургенева? То есть, Тургенев был настолько популярен, что Тургенева читала Европа?
Д.Быков― Он был не просто колоссально популярен. Я вам скажу, что я обнаружил удивительные заимствования. Когда я недавно «Владетеля Баллантрэ» недавно перечитывал, так вот, ребята, он написан на сюжет «Торжествующей любви» Тургенева, которая была издана и переведена на английский год спустя, а семь лет спустя Стивенсон написал «Владетеля Баллантрэ» на абсолютно тот же сюжет. Только там два брата, а тут Фабий и Муций.
Я это к тому, что влияние русской литературы на европейскую, пожалуй, было и побольше, чем обратное. Я уже не говорю о том, что на западную литературу в целом колоссально повлияла Щедрин – скажем, «История одного города» целиком заимствована Маркесом для «Сто лет одиночества». А то, что Маркес частый посетитель России и большой любитель Советского Союза читал Щедрина, в том никакого сомнения нет, история города Маконда это история города Глупова, перенесенная туда с абсолютной точностью, с теми же эпизодами и персонажами, и главная идея та же: история нации через один поселок.
Это я все к тому, что русская литература по своей новизне ошарашивающей была, пожалуй, даже более влиятельна, чем европейская в России.
Д. Быков: «История одного города» Щедрина целиком заимствована Маркесом для «Сто лет одиночества».
П.Меберт― Вы говорите в первую очередь про 19 и переход в 20-й век.
Д.Быков― Отчасти да.
П.Меберт― А сколько лет вообще вы считаете русской литературе? Европейской литературе тысяча лет, начиная от Гомера. А русской сколько? Классическое образование, пушкинское, царско-сельское, это все база классической европейской литературы. И ведь в России практически не было Возрождения – мы пропустили эту историю. Вообще сколько лет русской литературе, с чего бы вы начали отсчет?
Д.Быков― Ну, ей 300. Конечно, она началась с Петра, условно говоря, и дальше. Ломоносов наш первый университет, Тредиаковский первый теоретик русского стиха.
По большому числу, русская литература вся укладывается, во всяком случае, классическая, в сто лет, отделяющие «Ябеду» Капниста до «Вишневого сада» Чехова, 105 лет. Таких темпов развития, от классицизма до символизма не знала ни одна литература мира, конечно.
Но надо вам сказать, что у такой спрессованности, такого темпа есть серьезные преимущества. Как говорил Эйнштейн, на скоростях, близких к скорости света, начинаешь видеть обратную сторону вещей.
Действительно, когда литература так стремительно развивается, в ней возникает новая проблематика. Например, проблема сверхчеловека возникла в русской литературе, безусловно, ее поставил Лермонтов. Почему — именно потому, что при таких темпах общественного развития возникают титанические фигуры.
Надо сказать, что европейская литература, пост-классицистская, развивалась достаточно быстро. 18-19 века время развития очень быстрое. Представить себе немыслимо, что от первого психологического романа, от «Принцессы Клевской» 1672 года до романов Моэма и Голсуорси прошло каких-то 200 с небольшим лет. Это тоже очень быстро, а до «Улисса» 250.
Но все-таки, конечно, таких темпов, как в России, и главное, такого прессинга, как Россия, таких давлений со стороны власти и общества встречных, ни одна литература не знала. Поэтому русская литература приобрела поистине алмазную закалку.
В.Дымарский― У меня два вопроса. Любой человек сегодня, до пандемии или после нее, оказавшийся на Западе, в Европе, и пожелавший поговорить о русской литературе со своими коллегами или друзьями, легко определит, что Европа знает, думаю, трех писателей.
Д.Быков― Толстого, Достоевского и Чехова.
В.Дымарский― Да, это тот набор, который знает Европа. Из современных там бывает что-то еще прорывается.
Д.Быков― Акунин, Пелевин, Сорокин.
П.Меберт― И Пастернак «Доктор Живаго».
Д.Быков― И Петрушевская.
В.Дымарский― Это уже…
Д.Быков― Экзотика?
В.Дымарский― Это уже элитная литература, для элитной публики. Так что меня поэтому и удивили ваши слова о том, что «Тургенев научил, что все читали щедрина, что-то как-то живя там, на Западе в течение 8 лет я этого не почувствовал. Вот как на этих трех остановились, — причем, они даже все время делают новые переводы Достоевского, говоря, что прежние переводы плохие. Это первая ремарка.
А второй вопрос более серьезный и глобальной – есть ли различие между русской и европейской литературами в их социальной роли?
Д.Быков― Да, конечно. Отвечая на второй вопрос, который гораздо проще, можно повторить слова вашего петербургского замечательного литературоведа и поэта Льва Мочалова «литература и есть русская религия». Конечно, это наша национальная Церковь.
Могу процитировать из своего нового романа «Истребитель» — там герой в 60-е годы говорит: Ну, американцы же тоже полетели в космос и почти сразу, в чем же смысл прорыва Гагарина? А старик ему говорит: Разница как между развратником, у которого было сто женщин и отшельником, у которого была одна. Вот эта одна для него стоила во сто раз больше.
Точно так же во всем мире есть психология, социология, общественные науки, история более или менее объективная, или, во всяком случае, проблематизируемая, богословие. А в России есть литература. Русское богословие находится в состоянии, прямо скажем, полузадавленном, и об этом многие сегодня пишут. Русская философия всегда была разновидностью публицистики, философии как строгой науки мы, пожалуй, что и не знали.
Русская социология, хотя отец ее Питирим Сорокин, не развивалась при большевиках совершенно. Статистики мы не имеем, история у нас переписывается, архивы наши закрыты, что же у нас есть? У нас есть литература, в которую мы вложили все.
Для обычного рядового американца литература одно из многих проявлений духа. У нас это та единственная любовь, которую отшельник пронёс через всю жизнь. Это что касается социальной функции.
Д. Быков: Статистики мы не имеем, история переписывается, архивы закрыты, но есть литература, в которую мы вложили все
Что касается знания или незнания наших. Ну, обыватель не знает вообще ничего, но обыватель и своих не знает. Большинство российских студентов знают американскую прозу гораздо лучше, чем средний американец – им это попросту не нужно. Ну, прочли они «50 оттенков серого», которое большинство наших читают просто со смехом. Тем не менее, Карвера или Чивера знают наши и не знают они. Или Гарднера, например.
Что касается знания наших классиков, то конечно, не ограничиваются они Толстым. Достоевским, Чеховым. Конечно, на Западе гораздо популярнее Тургенев – именно более доходчивый. И Набоков, как ни странно.
В.Дымарский― Набоков да, соглашусь.
Д.Быков― Потому что именно Набоков такой символ космополитической души. И русский характер они знают по Набокову.
Вы не поверите, но на Западе я видел переводы, например Зазубрина, которого у нас знают только по экранизации «Чекист» — «Щепку» знаменитую. На Западе переведена «Шуркина родня» Добычина, которую здесь мало, кто читал. На западе довольно широко переводят обэриутов, которых считают там предтечами Ионеско, а у нас их вообще мало кто знает, кроме специалистов.
То есть, Запад как раз очень благодарный, и благосклонно относится к русской культуре, понимая, что в таких чудовищных условиях большинство современных обывателей творить бы не смогли. Им было бы не до того просто.
П.Меберт― Так как я физик по образованию, мне простительно. Если посмотреть на Нобелевскую премию по литературе, в этом году ей исполняется 120 лет, то есть, есть 120 лауреатов. От России и Советского Союза 5 лауреатов из 120. С чем это связано? Нас так недооценивают, или это реальное отражение вклада в литературу 20 века?
В.Дымарский― Дима, вы ответите на этот вопрос после выпуска новостей.
Д.Быков― Абсолютно «ап ту ю».
В.Дымарский― Итак, у нас программа «Западный рубеж», и Дмитрий Быков отстаивает приоритет и качество русской литературы по сравнению с европейской. Слушаем новости.
НОВОСТИ
В.Дымарский― Еще раз добрый вечер. Продолжаем программу «Западный рубеж». Дмитрий Быков наш сегодняшний гость. Петр Меберт и я, Виталий Дымарский, пытаемся выведать из него все, что он думает о русской и европейской литературе и их то ли взаимосвязи, то ли противостоянии. Хотя противостояния там нет.
Дима, Петр задал вам вопрос по поводу Нобеля. Насколько Нобель вообще критерий?
Д.Быков― Нобель это торговая марка, очень хорошая, причем, марка идеалистическая. Хороший Нобелевский динамит и хорошая Нобелевская премия равно авторитетной марке. Но давайте все-таки не переоценивать Нобелевскую премию, которую не получил Джойс, которая не светила Кафке, известному в узком кругу и которую не получил Музель.
Д. Быков: Нобель это торговая марка, очень хорошая, причем, марка идеалистическая
В.Дымарский― Набоков не получил.
Д.Быков― Набоков не получил, Борхес не получил. Кстати, когда называли тройку лучших писателей, не получивших Нобеля, а именно Борхес и Набокова, и его спросили, как вы себя чувствуете в этой троице, он ответил «Как разбойник между двумя Христами», — блестящий ответ и очень точный. И, тем не менее, лучшие вторы получали это крайне редко.
Другое дело, что иногда это является результатом интриг довольно странных. Вот Один не получил, а Бродский получил. Хотя Бродский считал себя учеником Одина и, как он говорил, «суммой крупнейших поэтов 20 века не меньший, чем каждый из составляющих».
Поэтому Нобель это не критерий. Важно, что слава всегда находила достойных. И русскую литературу, именно литературу 20 века, знали на Западе прекрасно, лучше, чем в России. Поэтому огромное количество подпольных писателей вышли там гораздо раньше. Роман Булгакова, полный текст, появился на Западе раньше, в самиздате и в «там-издате» ходили и «Гадкие лебеди» Стругацких и огромное количество ленинградской абсурдистской прозы в диапазоне от Бахтина до Марамзина.
То есть, Запад на самом деле нас ценит адекватно, не сомневайтесь.
Д. Быков: Запад на самом деле нас ценит адекватно, не сомневайтесь
В.Дымарский― Вы хотите сказать, что Запад знал и знает Стругацких?
Д.Быков― Не просто знает. Урсула ле Гуин писала восторженное предисловие к «Улитке», «Пикник» чрезвычайно популярен на Западе. Смею думать, что на Западе хорошую русскую фантастику, таких, как нашего недавнего с вами героя Гонцовского, или таких, как Ариадну Громову с «Глегами», или Геннадия Гора знали ничуть не меньше, чем здесь знали Азимова, или чем сейчас знают Дилани.
То есть, как раз фаны, настоящие любители фантастики. Постоянные читатели премии «Нельюла», они, конечно, всегда в курсе, они истинные почтовые лошади просвещения.
В.Дымарский― Как вы сосчитаете, русская литература в лице своих самых известных, именитых авторов, она разъединяла Россию с Европой, или все-таки тянула Россию в Европу? Есть условный спор славянофилов с чаадаевцами, можно ли его применить к литературе и к тому, куда русская литература тянула, куда перетянула русское общество?
П.Меберт― И продолжу вопрос, чуть расширив. Мы обсуждали в предыдущей передаче, что европеизации в России был очень тонкий слой, дворянство, потом разночинство, интеллигенция. Но вся литература 19-го века это дворянство. А вообще в России можно назвать ее русской литературой? Что читала основная масса людей малограмотных?
Д.Быков― дело в том, что грамотность в России во второй половине века тоже распространялась довольно стремительно. Первый читатель с массовой аудиторией это Горький. И именно то, что суммарный тираж его первого двухтомника «Рассказы и очерки» достигал 7 тысяч, это колоссальный показатель. А потом довольно быстро, затри года, он дошел до 30.
Горький это первый массовый писатель для массового читателя, потому что с развитием капитализма грамотность стала распространяться просто лавинообразно.
Нужно сказаться, что первые массовые писатели в России это разночинцы. Глеб и Николай Успенские, не родственники и едва ли однофамильцы, Помеловский, в каком-то смысле Слепцов, наверное, тоже. Это писатели поколения 60-80-х, когда в Россию стали проникать, кстати говоря, зарубежные издания, начиная с «Колокола» и заканчивая Степняком-Кравчинским. Конечно, массовый читатель появился в 80-е годы.
А что касается, Виталий, вашего очень важного реально вопроса, насчет того, тянула ли литература в Европу, или отталкивала от нее. Понимаете, тут процесс, в общем, обоюдный. Идеологически, конечно, отталкивала, потому что Европе враждебен вплоть просто до полного отрицания. И он постоянно оправдывается, что он любит подлинную Европу, но подлинной Европой ему представляется Европа крестовых походов.
А идеологически, конечно, подавляющее большинство русских авторов глубоко враждебны Европе. Толстой, который говорил, что Золя с его концепцией труда писатель глубоко не христианский, потому что не трудом надо заниматься, а душу свою спасать. Чехов, который издевательски помещает героев и интонации Метерлинка в русскую усадьбу или в русский провинциальный быт. Это идеологически все очень враждебно, или, по крайней мере, трудносовместимо.
А культурно это так значительно, что это притягивает. Это как Флобер, который, читая «Войну и мир» говорил: Я поражался форме – этим повторам, этому философствованию, меня это бешено раздражало. Но меня восхищала глубина и красота психологических сцен.
Так же, собственно, и со всей русской литературой. Идеологически, формально и культурно она, может быть неприемлема, но она так масштабна, что она восхищает и заставляет, просто притягивает, заставляет себя читать.
Д. Быков: Идеологически, конечно, подавляющее большинство русских авторов глубоко враждебны Европе.
В.Дымарский― Мы оба замолчали. Петр, у вас кончились вопросов?
П.Меберт― Вопросов у меня масса. Дмитрий, вы считаете, возвращаясь к 18 веку, роман «Война и мир» изначально был написан на французском языке. Вообще, какой язык у Толстого был родной? И чему ближе Толстой, к французской литературе или, условно, к русскому крестьянину, казаку, помору, или к купчине с Волги. Где водораздел проходит?
Д.Быков― Здесь не так все просто, потому что Толстой ведь пытался, кстати, в одну из редакций «Войны и мира», в одном из изданий, он весь французский текст заменил переводом. И многое ушло, потому что грамматические ошибки, которые делает один из героев – он там все время забывает, что надо обращаться к князю «Мон принц» и постоянно перевирает: «мон месье принц».
Исчезла стилистика Жюли Карагиной, сентименталистская, восторженная. Исчезла стилистика фразы Кутузова «Господа, что же мне платить за разбитые горшки» — Кутузов ведь тоже очень европеец, Лафонтена цитирующий. То есть, попытка нивелировать, убрать многостильный, очень разный французский язык, — а язык Наполеона и язык Жюли Карагиной, конечно, разный в романе, — это привело к его обеднению. И Толстой оставил вот эту полифонию.
Что касается вопроса, какой язык для кого был родным, — понимаете, русский язык удивительным образом впитал и французскую афористичность, британскую основательность, и я бы сказал, некоторую прекрасную прямолинейность, и немецкую глубину и метафизичность.
Д. Быков: Попытка заменить в «Войне и мире» французский текст переводом привела к его обеднению
Каким-то образом русская литература, которая выросла из этого плодородного европейского гумуса, всем этим питалась. Толстовские галлицизмы, толстовские шершавости, прямые англицизмы или франкизмы у Достоевского, иногда сознательные совершенно заимствования – это придает русскому языку такую универсальность, такой космополитизм. Это примерно как иврит, который начала насыщаться огромными заимствованиями, потому что для многих современных понятий в иврите не было слов, это язык архаический, ион стал стремительно обогащаться.
Вот русский и был таким новым языком европейской культуры, поэтому он обогащался за счет разнообразнейших заимствований, типа «стушеваться» из того же Достоевского. И именно это проникновение огромного количества галлицизмов и англицизмов сделало его таким универсально богатым. Он как бы поздний ребенок в семье европейских языков. Поэтому ему никогда не вредило полиглотство его основных носителей.
В.Дымарский― У нас была программа заимствования из тюркских языков.
Д.Быков― Было время, когда были тюркские заимствования.
В.Дымарский― Как наследие Орды.
Д.Быков― Разные орды прокатывались через Россию, и разные влияния. И, кстати, я недавно начитал аудиокнигу Де Кюстина, он все время поражается тому, какой ослепительный, очаровательный французский язык его окружает везде в России, даже в глухой провинции, когда он приезжает в какое-нибудь поместье. Он там приехал к начальнику Шлиссельбургской крепости, и его жена буквально осыпала его блестящими сведениями из новейшей французской литературы. Он говорит, что не все в Париже так были в курсе. Так что это, скорее, серьёзное преимущество.
В.Дымарский― Не могу не спросить – я запомнил один разговор с покойным Василием Аксеновым, который много лет преподавал в Америке и полюбил Америку. Но дело не в этом. Мы с ним разговорились о языке, и он сказал вещь, которая меня удивила. Мне казалось, что русский язык такой замечательный, изобретательный, креативный. А мне Василий Павлович говорит: Слушайте, это несравненно, насколько английский язык богаче русского.
Д.Быков― На эту тему замечательно сказал Набоков: Все, что касается тонких и переливчатых материй, зыбких состояний, по-русски выходит лучше. Все, что касается стремительного развития, а иногда юридической стороны вопроса, а иногда эротической, по-английски выходит лучше.
Но и здесь, к сожалению, работает старый принцип, что с женщиной надо говорить по-французски, с лошадью по-немецки или по-английски, с поваром по-итальянски, а с Господом-богом по латыни или по-гречески, а некоторые считают, что на иврите.
Действительно – я вот сейчас пишу роман по-английски – именно потому, что пишу его на американском материале. Это прекрасный опыт. Когда я его пишу, я более подтянут, более дисциплинирован. Когда я пишу по-русски, конечно, я свободнее, но и мысль моя более расплывчатая, как самый русский пейзаж.
Д. Быков: Когда я пишу по-русски, конечно, я свободнее, но и мысль моя более расплывчатая, как самый русский пейзаж
П.Меберт― Хотел бы вернуться к началу передачи. Россия всегда была очень сурова, жестока, иногда смертельна к своим писателям. Пушкина Николай не выпускал из страны, а Пушкин очень хотел в Европу поехать. Ссылки, цензура, ссылки на Кавказ. Про Петрашевцев и Достоевского — он был в двух шагах от смерти, прошел все тяжкие.
Говорить про 20 век понятно – повесилась Цветаева, что пережила Ахматова, что пережили все остальные. А из русских Нобелевских лауреатов – ну, Пудин ненавидел Россию, Солженицын в ссылке.
Д.Быков― После восьми лет ГУЛАГа.
П.Меберт― Да. Так я к чему – мне кажется, что под постоянной цензурой и самоцензурой возможно они были более искренни в том, что они писали и что не попало все-таки в классическую школьную программу. И так ли это?
Д.Быков― Вопрос, когда писатель искренен, большого смысла не имеет. Я вам приведу пример. Бунин в 37-м году встречается с 25-летней Цветаевой, которая собирается в 36-м возвращаться в Москву. И ей говорит: «Дура, девчонка, куда ты едешь, тебя там арестуют, расстреляют, ты не успеешь въехать в Россию, как тебя уже схватят эти варвары, искалечившие культуру, орфографию. Ты погибнешь в 24 года, Господи, если бы мне было 24 года, пешком бы пошел в Россию, ноги бы стер бы до колен — езжай, девочка, не слушай старика».
Понимаете, это такая вещь, которая не очень понятна. Когда Толстой с Левушкой Сулержцким идет по Арбату и говорит: «Вон идут два кавалергарда, сытые, откормленные, рослые животные, два жеребца, мысли только о плотском — мерзость, шпорами звенят». Прошли мимо: «Левушка, какая прелесть — молодость, красота – все бы отдал, чтобы так сейчас идти по Арбату и шпорами звенеть». Это писатели, это нормально.
Мы можем сколько угодно ругать Россию. Нам можно, мы русские, мы здесь живём. Поэтому, когда это делает иностранец, это как у Пушкина, помните: «Я могу сколько угодно презирать мое отечество, но мне досадно, когда иностранец разделяет со мной это чувство».
Так и здесь. Мы — свои. Она про нас, мы про нее. Тем более, что как с любимой женщиной – мы ее видели разной. Мы ее видели путинской, ельцинской, горбачевской, мы ее видели в постели, в халате, на кухне, в затрапезе, — мы ее всякую повидали и мы про нее знаем многое. Она может нас довести до развода, любимая женщина тоже может иногда.
Но при первой возможности, когда она переменится, мы побежим обратно. Потому что она очень увеличивала наши возможности, очень расширяла наше эхо. Это как у Кушнера сказано, который сейчас с вами в Питере находится: «но и другую представить нельзя шубу полегче». Вот это «снег подлетает к ночному окну, вьюга дымится. Как мы с тобой угадали страну, где нам родиться». Просто наслаждение это даже просто процитировать. На каком еще языке вы скажете «снег подлетает к ночному окну, вьюга дымится»?
Это наша страна, она тяжела, невыносима, она, конечно, корёжит и коверкает наши отношения. Но с другой стороны ни одно другое пространство так не подзвучивает, таким эхом не разносит наши слова.
Меняя большую Россию на маленькую и комфортную Европу, огромное большинство пастелей теряло в масштабе. Именно поэтому Набоков так мучительно переживал эмиграцию и так расцвел в Америке. Американский Набоков, — скажу, наверное, крамольную вещь, — но лучше европейского, гораздо лучшее. Рассказы уж точно лучше.
Потому что большая страна, ребята, это великое дело. Как сказал Бродский, цитируя анекдот: «Если уж изменить гарему, то с другим гаремом».
Д. Быков: Меняя большую Россию на маленькую и комфортную Европу, огромное большинство пастелей теряло в масштабе
В.Дымарский― Мне кажется, у нас сейчас вот, что спуталось, вы сказали «менять одно на другое», то есть, мы сейчас говорим или Россия, или Европа. Но нас интересует другой вопрос: возможно ли Россия и Европа, Европа и Россия, вместе, а не выбирать из них.
Д.Быков― Несколько удачных примеров есть. Тургенев, который совмещал каким-то образом. Акунин, который совмещает очень успешно. Пожалуй, Сорокин, который большую часть времени все-таки проводит в Берлине, хотя насколько я знаю…
В.Дымарский― Шишкин?
Д.Быков― Шишкин все-таки немножко другой случай. Шишкин, конечно, европейский писатель. Первые два романа абсолютно русские, «Письмовник» уже вполне европейский. Но это не мешает масштабу. Но вот Акунин, по-моему, самый успешный случай совмещения.
П.Меберт― А Бродский?
Д.Быков― А знаете, почему у Акунина получилось? Потому что он абсолютный японец, ион одинаково чужой и здесь, и там. Это странная такая история, что вот Акунин-Чхартишвили сформировался по-настоящему во время своей поездки в Японию, когда он за год, мне кажется, понял больше и написал лучше, и себя вырастил лучше, чем за многие годы в России. И по-настоящему школа Акунина это, конечно, японская проза, японский нравственный кодекс, который он в своей литературе и защищает. Именно поэтому, что в России, что в Британии он одинаковый самурай.
Знаете, для того, чтобы хорошо совмещать Россию и Европу, надо быть чем-то третьим. Например, американцем, как Генри Джеймс, который мог дружить, будучи американцем, и с Тургеневым, и с европейцами. Это надо быть третьим – ну, условно говоря, африканцем или индусом, как Салман Ружди, — чтобы одинаково хорошо чувствовать себя и в Европе, и в Америке. Надо быть одинаковым чужаком и здесь, и там. И тогда у тебя все получится.
Знаете, кому хорошо в России? В России хорошо иностранцу. В Европе, кстати, тоже. И вообще, как говорит Де Кюстин: «Я могу любоваться Россией именно потому, что я здесь не живу» — это у него очень точное соображение.
Вот австралийцу лучше всех, мне кажется – он везде чужой. Я делал интервью с Зусаком, он мне сказал, что для меня, австралийца, мир очень комфортное место: я везде чужак и у меня нигде нет соблазна примкнуть к большинству, а Австралия слишком маленькая, чтобы я мог в ней к нему примыкать.
Поэтому вот эта идеальная позиция: всеобщий изгнанник, всеобщий гость.
Д. Быков: Знаете, кому хорошо в России? В России хорошо иностранцу. В Европе, кстати, тоже
В.Дымарский― Могу только из своего личного опыта. Поскольку видел очень много в 90-е годы русской эмиграции, или остатков русской эмиграции послереволюционной во Франции — не могу не согласиться с Быковым – они все хотели вернуться, несмотря на весь свой жизненный опыт.
Д.Быков― Потому что все пропасти, разделяющие нас в России меньше пропасти, отделяющей нас от остального мира. Дорогие товарищи питерцы, 17-го я к вам приезжаю с лекцией.
В.Дымарский― Отлично, мы вас ждем. У нас рубрика «Иностранный агент», и спасибо всем за внимание.
ИНОСТРАННЫЙ АГЕНТ
Д.Демиденко― В дореволюционной России имя Маркса знали буквально все. Карла Маркса почитали социал-демократы, а его однофамильца, Адольфа, вся читающая публика, от мала до велика.
Уроженец прусского города Штеттина, Адольф Маркс, в 21 год переехал в Россию и поначалу где и кем только ни работал – торговал книгами, преподавал немецкий язык, служил в Железнодорожной канцелярии.
В 30 лет издал первую книгу, сочинение своего соотечественника Штакельберга о лечении кумысом. Дальше Маркса было не остановить. Не зря беспокоится сегодня Государственная Дума — иноагент Маркс, не умевший писать по-русски, занялся бесконтрольным просветительством: перенес на русскую почву немецкую затею, еженедельный журнал для семейного чтения с многочисленными картинками, проник со своей «Нивой» — именно так назывался русский еженедельник, чуть ли не в каждый дом. Ни одно издание в России не могло сравниться с «Нивой» по массовости.
Издатель скончался в1904 году, когда тираж достиг рекордной даже для Европы цифры в 275 тысяч. Выходить он не перестал и после смерти Маркса – вплоть до 1918 года.
В числе авторов «Нивы» цвет русской литературы – от Федора Тютчева до Осипа Мандельштама и от Льва Толстого до Ильи Эренбурга.
Журнал выпускал бесплатные приложения: русскую женщину Маркс соблазнял новейшими парижскими модами, обывателя — цветными репродукциями и календарями, образованную публику – впервые в России, — полными собраниями сочинений классиков русской литературы – Лермонтова и Гоголя, Тургенева и Достоевского, Лескова и Чехова.
При этом он платил гонорары, то есть, за деньги покупал славу и честь русской интеллигенции.
Для респектабельных сограждан иноагент придумал выпускать роскошные подарочные иллюстрированные издания: «Сказки братьев Грим», «Фауста» Гете в переводе Афанасия Фета, «Потерянный и возвращенный рай» Джона Мильтона с гравюрами Гюстава Доре, альбом репродукций русских художников.
Чтобы обеспечить необходимое качество, построил самую крупную в России типографию, оснащенную по последнему слову технику. Сам жил нарочито скромно: до конца жизни всей семьей питался в дешевой столовой, деньги тратил на книги и благотворительность.
В конечном итоге благодаря Марксу сотни тысяч российских обывателей обзавелись личными библиотеками. Российские и иностранные власти легкомысленно награждали иностранного агента Маркса орденами и медалями, не понимая тогда, какой вред наносит масштабная просветительская деятельность
Современники справедливо окрестили Маркса «Генералом издательской армии и фабрикантом читателей» — русский народ пристрастился к чтению — что может быть хуже?
Дело на иностранного агента завела Юлия Демиденко.
Путинизм с Путиным и без него?
Главным политическим событием Non/fiction стало «несобытие»: отмена руководством ярмарки презентации романа Киры Ярмыш. Пресс-секретарю Навального свои книги рекламировать не положено. Цензура пришла в книжную отрасль. Хотя еще можно обсуждать конспирологию в российской политике или задавать политические вопросы Михаилу Зыгарю. Можно и выступать Дмитрию Быкову, который говорит: «Либо Россия переформатируется и будет существовать в совершенно новом, пока не очень предсказуемом виде, либо мы будем сохранять путинизм – с Путиным или без Путина».
Вот мы и поговорим с писателем Дмитрием Быковым о политике и литературе. В программе «Лицом к событию». Ведет передачу Михаил Соколов.
Видеоверсия программы
Михаил Соколов: Сегодня у нас после недавнего завершения книжной ярмарки «Нон-фикшн» в студии писатель, поэт, журналист, лектор, литературный критик, педагог, актер Дмитрий Быков. Встречу с классиком надо начинать с цитаты классика, который пишет и говорит о политике: «Либо Россия переформатируется и будет существовать в совершенно новом, пока еще не очень предсказуемом виде, либо мы будем сохранять путинизм, с Путиным или без Путина». Вы на что намекаете, что путинизм вечен?
Дмитрий Быков: Путинизм может быть и не вечен, но длиться он может сколько угодно. Довольно комфортная система, комфортная как для большинства, в силу его полной исторической безответственности, не нужно будет ни за что отвечать, не нужно будет ничего делать, так и, наверное, он довольно комфортен для верхушки, судя по тому, что там нет раскола.
Михаил Соколов: А нет раскола? Какого-то губернатора посадили, шум стоит, правила игры нарушены.
Дмитрий Быков: Мы же понимаем, что чиновник, находящийся на этой должности, в России любого формата обречен. Не случайно у нас говорят «положение хуже губернаторского». Это своего рода кормление, на которое человек поставлен с условием до какого-то момента жить и другим жить давать, а потом его сбрасывают на вилы.
Михаил Соколов: Но не всех сбрасывают?
Дмитрий Быков: Подавляющее большинство губернаторов так или иначе подвергается развенчанию, при жизни, посмертно. Некоторым везет, они успевают умереть на должности. Но в принципе это должность расстрельная, конечно. Это именно то звено, которое предназначено для потенциальной жертвы, а все остальные, по-моему, чувствуют себя очень комфортабельно.
Михаил Соколов: Остальные – это кто? Это узкий круг друзей Владимира Владимировича?
Дмитрий Быков: Это довольно широкий круг друзей, не надо преувеличивать его узость. А во-вторых, это процентов 86 населения, которое абсолютно инертно. Если бы они были горячими путинистами – это бы ерунда. Но, к сожалению, у нас такая структура, как прокладка с крылышками: есть левое крылышко, условно говоря, западное, есть правое, условно говоря, лоялистское, есть порядка 90% абсолютно индифферентных к происходящему. Ему очень комфортно, конечно. Я не помню, чья эта мысль, что народ всегда занят пережиданием.
Хотя ее высказывал Кюстин, я только что книжку начитывал. Народ занят инертным переживанием любого правителя. И в случае чего судьба правителя – это получить клеймо. Хрущев виноват в кукурузе и развенчании сталинизма, Сталин в массовых репрессиях, Брежнев в застое, все остальные никогда ни в чем не виноваты.
Михаил Соколов: А Путин виноват?
Дмитрий Быков: Я думаю, что будет виноват очень во многом.
Михаил Соколов: 20 лет назад была та же самая экономическая ситуация по уровню доходов, как сейчас. Получилось, что 20 лет прожито и все возвращается на круги своя. У него был великий шанс идти вперед, а он все профукал через Крым, видимо, или еще через что-то.
Дмитрий Быков: Некоторые скажут это, другие скажут: а зато нас все боялись и у нас была великая эпоха. Никто при этом ничего особенного не почувствует, вот что самое интересное. То есть жизнь прошла, словно и не жил, как сказано у Чехова.
Я расскажу интересный эпизод, я сейчас ожидаю выхода книжки своей «Истребитель», там у меня описана зимовка знаменитого судна «Седов» 1938–40-х. Капитан его обнаружил два года спустя, что они географически находятся в той же точке, откуда начался дрейф. Они, не двигаясь никуда, описали гигантский круг. За это время было проведено эн партийных собраний, были проведены рекордные выборы, самые близкие к Северному полюсу в истории, было поставлено эн самодеятельных спектаклей и так далее. Все это время он дрейфовали по кругу.
Или как мы сейчас видели фигуру, которую описал, маневрируя в Суэцком канале, известный контейнеровоз, она просто наводит на мысль о божьем промысле, потому что она чудовищно откровенна. Все это время он, как видим, не двигается с места. Так что неподвижность – это очень интересное состояние. То есть это лишний раз говорит о том, что неподвижность – это едва ли не самое увлекательное состояние.
Михаил Соколов: Вообще забавные все эти истории с так называемыми полярниками. Потому что полярники и летчики прикрывали чудовищный террор, который происходил в это время. Летчики летают, полярники дрейфуют, а в этом время происходят невероятные события.
Дмитрий Быков: Я об этом и писал, как они в это время живут безумно насыщенной, увлекательной жизнью. И террор является той топкой внутренней, тем адом, который нагревает этот вулкан. Это жутко интересно, соотношение между их жизнью и этой. Кстати, Чкалов тоже погиб из-за террора, из-за того, что возникла обстановка жуткой нервозности, он полетел на неготовой машине, которая развалилась в воздухе. Опять же не это интересно, а интересно то, что это были самые счастливые люди в СССР.
Михаил Соколов: И это говорит писатель Дмитрий Быков, который периодически хвалит социализм. Я никогда не могу принять эти похвалы.
Дмитрий Быков: Я говорю, что при социализме количество счастливых людей было огромное, а количество порядочных еще больше.
Михаил Соколов: Откуда это берется? Людей, которые друг друга подставляли, писали доносы, классическая фраза Довлатова – «кто написал четыре миллиона доносов?».
Дмитрий Быков: Во-первых, не четыре. Во-вторых, фраза поверхностна, как почти все, что говорил Довлатов.
Михаил Соколов: Не любит писатель Быков писателя Довлатова.
Дмитрий Быков: Почему? Спокойно к нему отношусь, ради бога. Я не люблю его фанатов очень агрессивных. Интересно то, что каким-то образом эта система, омерзительная система, плодила интересных, временами талантливых, а временами и порядочных людей. Во всяком случае 1970-е годы в культурном смысле были лучше, интереснее, талантливее, чем все, что мы видели в последующие 40 лет.
Михаил Соколов: Я прочитал текст какой-то передачи, где ты хвалил каких-то конструкторов, летчиков, что если их сажали в эти самые шарашки, то, по мнению власти, они начинали работать лучше в состоянии стресса.
Дмитрий Быков: Там была довольно сложная система. Этих людей сначала сажали, потом миловали, причем ни за что сажали, ни за что миловали.
Михаил Соколов: Миловали как бы за что-то, как достижение.
Дмитрий Быков: Иногда их отпускали, как Поликарпова, просто потому что они были нужны. И в результате возникал очень сложный эмоциональный комплекс: человек, которого ни за что приговорили к расстрелу, а потом так же на ровном месте помиловали, испытывает жгучую благодарность.
Стокгольмский синдром Достоевского у нас у всех на памяти, они получили самого горячего патриота и самого яркого лоялиста, сторонника леонтьевской идеи государства и церкви, которая в «Братьях Карамазовых» прямо озвучивается. Они получили человека, который одному юмористу говорил: «Ох, как вам бы на пользу пошла каторга. Страшно подумать, что было бы со мной без каторги». Это работает. Это жестоко, это омерзительно, мне это глубоко неприятно, но эта психологическая схема работает.
Михаил Соколов: Я не уверен, что это работает. Раз речь зашла в этом сюжете об авиаконструкторах, я посмотрел историю, как погиб конструктор Петляков, который полетел на неготовом самолете в Москву, потому что на завод приехал товарищ Туполев, оба они зэки, только одного только что помиловали, а другого нет. Один приезжает на завод, говорит: «Убирайся с моего завода». А другой пытается защититься. Он прыгает в этот самолет, самолет взрывается. Вот это система шарашки.
Дмитрий Быков: Но на коротких расстояниях это очень эффективно.
Михаил Соколов: Не уверен, что даже на коротких расстояниях.
Дмитрий Быков: Берия выковал ядерный щит родины и выковал его в Сарове.
Михаил Соколов: Выковали его, я бы сказал, физики и шпионы вместе. Берия подносил страх туда.
Дмитрий Быков: Но шпионов тоже курировал Берия. Я, кстати говоря, думаю, что Берия был самый одаренный человек во всей сталинской команде и самый циничный, самый прожженный. Мерзавец, но не лишенный некоторых способностей.
Михаил Соколов: Будет роман о Берии?
Дмитрий Быков: Берия у меня действует в романе под именем Меф. Мне, кстати, Аксенов говорил, что Берия был злодей, не лишенный таланта и обаяния. Он говорил, что если бы его в 1953 году не убрали, перестройка могла бы быть уже в 1954-м.
Михаил Соколов: А сейчас есть злодей, не лишенный таланта и обаяния, в нынешней системе?
Дмитрий Быков: Я не знаю, насколько ты веришь в поиски таких фигур аналоговых, поиски фигур, повторяющихся в русской истории, но совершенно очевидно для меня, что Берия – это Годунов, самый умный, самый оклеветанный из них, который взял власть после Грозного, но держал ее недолго. Потом его оклеветали очень разнообразно, якобы Годунов был детоубийцей, что Скрынников опроверг, якобы Берия был массовым растлителем, что тоже опровергается.
Михаил Соколов: Дело не открыто, а там 150 показаний.
Дмитрий Быков: Дело не открыто. Если его открыть, было бы интересно. Это я к тому, что самый талантливый опричник после смены власти обречен. Нам надо посмотреть, кто лучший организатор сегодня, который, безусловно, попытается перехватить власть, который, безусловно, будет по-годуновски и по-бериевски делать серьезные послабления. Ты знаешь, что Берия чуть не отпустил ГДР. И дальше будем смотреть, что из этого получится. Скорее всего, новый Жуков его арестует.
Михаил Соколов: Кстати говоря, сегодня читал очень интересный текст Константина Эггерта, нашего коллеги известного, который говорит о том, что этот небольшой комментарий Пескова про Мьянму – это предупреждение каким-то военным, которые могут германско-мьянмский пример для себя взять в душу, что-нибудь сотворить такое.
Дмитрий Быков: Есть такая версия, она очень убедительная. Если брать параллели исторические, то Шойгу, конечно, на Жукова вряд ли потянет.
Михаил Соколов: Есть же другие, молодые и энергичные.
Дмитрий Быков: Возможно, там такие люди есть. Я пока не вижу этого человека. Но на то и ситуация, что мы пока их не видим.
Михаил Соколов: Сегодня Совет Федерации проштамповал закон, который позволяет Владимиру Путину снова баллотироваться на пост президента. Невеликая новость, но, тем не менее, оформление идет. В этой ситуации надо говорить о стране после Путина? Они штампуют какую-то свою систему, сдержки новые, новые ограничения, а кто-то должен посидеть и помечтать о будущем или нет?
Дмитрий Быков: С моей точки зрения, это же не приказ, который дает Путину возможность быть бессмертным, они проштамповали не бессмертие. Какая-то Россия после Путина будет все равно, нет ничего вечного. И после нас она будет, как ни ужасно это звучит. Но возникает другой вопрос. По моим ощущениям, проект в целом закрыт, проект, называвшийся «авторитаризм». Он показал свою чрезвычайную травматичность и свое вырождение. Я думаю, прав Владимир Сорокин, который сказал, что Путин для компроментации этого проекта сделал бесконечно много. Этот проект в буквальном смысле ходит под себя, он не контролирует ничего, он основан на инерции, он мобилизует худшие человеческие качества. То есть авторитаризм доказал свою полную неэффективность. Но она была очевидна 10 лет назад, но сейчас она стала кричащей, просто абсурдной. Поэтому, мне кажется, после Владимира Путина нас ожидают переформативы. Для многих это конец, но для меня нет.
Михаил Соколов: Между авторитаризмом и непонятной Россией будущего может быть тоталитарный период? Может быть, в связи с делом Навального, массовыми арестами.
Дмитрий Быков: Ходорковский считает, что да, что будет опричнина более жестокая. Мне кажется, что будет взрыв коллективного творчества, вздох облегчения, надежда на определенные подвижки, резкий рост самоуправления на всех уровнях.
Михаил Соколов: Это потом, а сейчас, на близкие дистанции?
Дмитрий Быков: Мне кажется, что сейчас уже в достаточной степени репрессивные ожидания удовлетворены, и так уже ничего нельзя.
Михаил Соколов: Как это ничего? Мы сидим и разговариваем.
Дмитрий Быков: Мы сидим и разговариваем на Радио Свобода, которое, как я понимаю, сворачивает свою деятельность.
Михаил Соколов: Радио Свобода не сворачивает свою деятельность, не надо пугать, но сложности у нас действительно есть.
Дмитрий Быков: Сложности довольно серьезные. Следовательно, я принимаю участие, я не являюсь «иноагентом», поскольку не беру у вас ни копейки, я гость, но гость агентов, мы пьем кофе с агентами. Мне кажется, репрессивные ожидания удовлетворены, уже и так сейчас все можно.
Михаил Соколов: У нас есть писатель Сорокин, есть образ этой России будущей, западного сателлита Китая за каменной стеной с опричным террором XXI века.
Дмитрий Быков: Есть художественное определенное преувеличение. Да и Китай, мне кажется, осуществляет гораздо более мягкую экспансию, чем там описано. Это не приведет к торжеству китайского языка в отношениях. Я не думаю, что китайский язык будет пронизывать русскую жизнь так же глубоко, как сегодня галлицизмы или англицизмы. Но фактически описанное Сорокиным – это такая прямая экстраполяция даже не ельцинской России, а, простите, князя Серебряного, которого он адаптировал к путинским реалиям. Я думаю, что ничего более жесткого без риска для жизни они уже сделать не могут. Публичные казни? Это тоже палка о двух концах.
Михаил Соколов: Пока не публичные казни, мучают Навального, например.
Дмитрий Быков: Да, идет прямая расправа, причем публичная. Любая сфера, в которую проникает Навальный, становится публичной, мы видим жуткие вещи.
Михаил Соколов: Они бы не хотели.
Дмитрий Быков: Они бы не хотели, но уже ничего не сделаешь, уже смоляное чучелко. Поэтому эта ситуация неразрешима, на мой взгляд, без каких-то решительных шагов общественного мнения, то есть без коллективного явного требования Навального лечить, прекратить эти пыточные пробуждения, в идеале отпустить, как требует ЕСПЧ, и так далее. Мне кажется, репрессивные ожидания необоснованны, они в значительной степени удовлетворены. Самое ужасное, это очень горько говорить, но вся эта лоялистско-расстрельная публика, она не смогла ничего предложить.
Михаил Соколов: Крым предложили, войну предложили. Противостояние Западу на всех фронтах из Африки до Северного полюса.
Дмитрий Быков: Это не очень подействовало, мне кажется, на умы. Россия не такая убежденная, не такая идейная страна. Говорить, что здесь монолитная нация, один вождь, один кулак, одна Россия, мы не можем этого сказать.
Михаил Соколов: Мы начали с того, что было сказано, что есть огромный слой не действующих людей. Может, смысл именно в этом – заморозить огромное количество людей, лишить их инициативы, сделать зрителями этого шоу имени Соловьева бесконечного? Они могут сомневаться внутри, что это правда, но они парализованы.
Дмитрий Быков: Ужас в том, что это не получается никогда. Может быть, в этом спасение. Существует огромная воздушная подушка между народом и властью. В 1930-е годы, казалось бы, мобилизационная стратегия самая жестокая, и такого количества анекдотов и частушек ни при одном авторитаризме не было. Россия, в отличие от Европы, в отличие от Латинской Америки, никогда не была тотально диктаторской, тотально сталинистской.
Михаил Соколов: Значит, она сопротивлялась, а люди за эту частушку шли в лагерь. Откуда мы знаем про эту частушку? Мы знаем из уголовного дела чаще всего.
Дмитрий Быков: Не только, фольклор бытовал. Откуда мы знали в 1980-е годы такое количество анекдотов? Было время очень инертного, тихого, но сопротивления. Отсюда, кстати говоря, внутренняя неготовность идейно поддерживать власть. В России никогда не было почетным поддерживать власть. Это только сейчас в последнее время немножко подгнила система ценностей, но и то к лоялистам относятся без симпатии. Никогда не пользовался авторитетом в подъезде общественник. Это может быть хорошо, может быть и плохо, но это так.
Михаил Соколов: Плохо то, что отличников не любили.
Дмитрий Быков: Но это изнанка общего недоверия, потому что отличник расценивался как коллаборационист, это отношение к власти как к захватчику. Россия всегда себя вела в этом отношении очень упорно.
Михаил Соколов: Россия – оккупированная страна. Оккупированная кем?
Дмитрий Быков: Она оккупирована начальством. Она оккупирована властью просто потому, что власть себя ведет таким образом. Она ведет себя, вычерпывая недра, уничтожая активнейших, поощряя худших. Такая система отрицательной селекции. Гнобить талантливых, кроме сферы оборонки, где можно сделать блестящую карьеру. Это поведение захватчиков, которым не жалко ресурса. Но внутри России соответствующе отношение к любому начальству. Любой директор – это как в «Масяне»: «А пошел ты, директор». Так будет всегда.
Михаил Соколов: В высшей форме, описанное тобой, оно и есть социализм по-российски сталинский, самый чудовищный тоталитарный, не тот, который был попозже, безусловно. Без страха не работает.
Дмитрий Быков: Сталинский тоталитаризм породил один удивительный парадокс. Берггольц написала очень жесткую фразу: «Если бы не тюрьма, мы бы не выиграли войну, у нас не было бы навыка сопротивления». Сталинский тоталитаризм выковал людей, способных к сопротивлению, и не только к военному сопротивлению. Он выковал людей, которые действительно имели четкое представление о добре и зле. И оттепель сделали именно эти люди, такие, как Григорий Чухрай. Меня всегда занимало, почему сталинский тоталитаризм выковал блестящую плеяду, а более-менее свободные 1970-е – плеяду очень гнилую. Я наконец понял, что тут важен не вектор, а, если угодно, цельность, монолитность. Тоталитаризм был беспримесный – и люди выковались беспримесные, свобода была половинчатой – и люди выковались гнилые. Это ужасно.
Михаил Соколов: Мы подошли к роману о войне. Продолжение будет, спрашивают зрители и слушатели?
Дмитрий Быков: О войне я писать не могу, потому что архивы закрыты. Очень многое сейчас концептуально сказать нельзя. Дело в том, что когда ты выходишь на роман о войне, у тебя должна быть концепция не меньше толстовской по масштабам. Сформулировать такую концепцию сейчас, по разным причинам, нельзя, потому что очень многие факты закрыты, очень много ограничителей вокруг темы.
Михаил Соколов: Я поспорил бы насчет источников, источников открытых достаточно много. Главный источник – это дневники. Павел Полян толстенный том сейчас издал остарбайтеров. Я не знаю, что может сравниться с этими дневниками, которые человек подпольно писал.
Дмитрий Быков: Но это половина реальности, а фронтовой реальности мы очень многое не знаем. Главное, что нет никакой возможности обсуждать это концептуально. Потому что сейчас надо молиться, и давайте молиться пока, потом будем концептуально спорить.
Михаил Соколов: Кстати говоря, на исторические темы Владимир Путин тут высказался недавно, он любит историю. Я думаю, что было бы полезно этот кусочек в защиту НКВД выслушать и воспринять.
Михаил Соколов: Вот такая концепция: с одной стороны, репрессии, неизвестно откуда, с другой стороны, не должно заслонять, а в-третьих, НКВД, видимо, и СМЕРШ как-то обижают. Хотя я вижу все больше и больше произведений, назвать их художественными довольно трудно, где деятелей СМЕРШей идеализируют, воспевают, прямо скажем, за государственный счет.
Дмитрий Быков: Проект закрыт. Он еще может на инерции существовать очень долго, но он уже стреляет себе в ногу постоянно, тоталитаризм больше неэффективен. Он может длиться долго, но он показал, что он не способствует ни прогрессу, ни нравственности, что он портит население очень сильно, как квартирный вопрос. Тоталитаризм можно оправдывать сколько угодно. Юлиан Отступник мог бы править не 4 года, а 50, ему не повезло просто. Но уже христианство торжествующе шествует по миру, язычество при всех его прекрасностях, так любимое Юлией Латыниной, уже шансов не имеет.
Михаил Соколов: Хорошо, не тоталитаризм, а такой жесткий авторитаризм. Вот происходит пандемия, годовщину мы тут отмечаем. Вы пишете, что пандемия – это война, которая, похоже, помогает опять же власти бороться. «Санитарное дело», люди сидят под домашним арестом за то, что они вышли или призвали выйти, а с другой стороны, власть устраивает митинги и концерты в «Лужниках» с участием того же Владимира Путина, кажется, еще до того времени не привитого. Двойной стандарт, в то же время страх болезни помогает, наверное, власти.
Дмитрий Быков: Пандемия выявила две очень важные вещи. Во-первых, стремительно срастается по первому требованию горизонтальная солидарность. Огромное количество людей пошли в волонтеры, немножко волонтерил среди знакомых стариков и ваш покорный слуга, но мало. Конечно, пандемия выявила лучшие черты этой удивительной русской системы – ее немедленный переход в новую структуру, гораздо более тесно пронизанную связями.
С другой стороны, пандемия, конечно, способствовала полному отказу от всякой публичной деятельности. Может быть, оно и к лучшему, сопротивление локализуется, оно становится менее зависимым от уличных акций. Вообще одиночество, тут же многие сидели в одиночестве, оно заставляет задуматься как минимум, особенно если предварительно выбросить телевизор. Мне кажется, пандемия, как и война, в людях активизировала лучшие качества, а многих заставила и задуматься.
Михаил Соколов: Трудно бить цитатой гостя, но приходится: «Но странный вывод: никакого влияния на общества, ни нравственного, ни социального, вирус не оказал вовсе». Писал Дмитрий Быков.
Дмитрий Быков: Это я говорил об обществе, которое не было задето. Два миллиона болели тяжело, два переболели легко, а остальные, как в случае с репрессиями, сказали, что этого не было.
Михаил Соколов: А несколько сот тысяч умерло.
Дмитрий Быков: Несколько сот тысяч умерло и поняло что-то, что нам предстоит что-то понять всем без исключения. Я говорю только о том, что огромная часть общества, которой это не коснулось, осталась в инертном состоянии. Солженицын говорил: «Даже самые емкие из нас способны объять только ту часть правды, в которую уперлись рылом». Даже во время массовых репрессий были люди, которые говорили: а зато все дешевело. Их лично не коснулось, и соседей не брали, а если соседей брали, то может, и правильно. Так что, может быть, слава богу, что это задело не всех, но огромная инертная масса остается ковид-диссидентами, утверждая, что ковид – это не более чем китайская затея или американская затея.
Михаил Соколов: Не будем повторять конспирологический бред. Получается так, власть говорит: пойдите, вакцинируйтесь, вам будет хорошо и поможет. Огромное количество людей говорит: нет, мы не пойдем, мы не хотим. Они сами себе во вред действуют?
Дмитрий Быков: Мне кажется, что власть сделала все возможное, чтобы даже ее реальным достижениям не очень доверяли. Я вакцинировался в первых рядах, я считаю, что мне очень повезло. Я считаю эту вакцину великим достижением. Потому что, что бы ни говорили про современную Россию, но медицина в ней остается на уровне исключительно достойном. Чудом, сопротивлением каким-то внутренним, но, видимо, эти люди давали клятву Гиппократа, она на них действует сильнее, чем любые другие обстоятельства. Я очень рад, что эта вакцина работает. А то, что ей не доверят, так ведь ничему не доверяют. Когда сказали «жить стало лучше, жить стало веселей», народ тут же ответил: шея стала тоньше, но зато длинней. Это к вопросу о внутренней резистентности.
Михаил Соколов: Мне надо немножко разбавить наши высокие материи народными вопросами. Николай спрашивает: «Когда Путин уйдет? Когда откроется новое окно возможностей? И можно ли это ускорить?».
Дмитрий Быков: Думаю, что ускорять это нельзя и не нужно, во-первых. А во-вторых, какая разница? Как сказал Виктор Пелевин, в России первоначальное накопление является так же и окончательным. Когда откроется новое окно возможностей – это будет опять период большого хапка. Как всегда, как писал Твардовский, говно в таких случаях всплывает первым, а сам поток оказывается не более чем носителем говна. Поэтому здесь не надо ждать этого момента, надо сейчас копить мудрость, копить себе сокровища на небе, а не на земле. Помогайте близким, покрасьте почтовые ящики в вашем подъезде, насладитесь малыми делами. Зачем вам обязательно большие перемены? Большие перемены, когда случатся, может быть, они вас первым и накроют.
Михаил Соколов: Мне кажется, даже к малым делам людей не пускают. Соберутся депутаты муниципальные, а их арестовывают. Это что-то со времен царского режима.
Дмитрий Быков: Маевка такая, похоже. Я не могу давать советов, как переживать гнилые времена. В гнилые времена нет свежих, здоровых, ядреных или сочных инициатив. Никакая модель поведения в сегодняшней России моральной не является.
Михаил Соколов: Станислав спрашивает: «Какое литературное произведение наилучшим образом описывает реальность путинской России сегодня?»
Дмитрий Быков: Повесть Георгия Демидова «Оранжевые абажуры».
Михаил Соколов: Но это о прошлом.
Дмитрий Быков: Это про сейчас. Это про то, как сидят люди в Харькове в разгар авторитаризма и уверены, что ничего им не будет, трясутся и ждут. Потом не уверены, потом понимают, что будет, и пережидают. Это очень точное описание предрепрессивного состояния. Пожалуйста, «Московские улицы» Ямпольского тоже об этом, «Старуха» Хармса.
Михаил Соколов: А современный писатель есть какой-нибудь? Современный о современности, так бы я сказал.
Дмитрий Быков: Наверное, Роман Сенчин, хотя он пишет о другом, он пишет о быте провинциальном, а там полно проблем без политики. Наверное, Кира Ярмыш, ее роман, который так интересно распиарили на «Нон-фикшн».
Михаил Соколов: Главное событие «Нон-фикшн» – это «несобытие», то есть не дали провести презентацию.
Дмитрий Быков: Ее и так все презентовали и распродали. Очень хорошая книга «Невероятные происшествия в женской камере номер 3». Мне ее на отзыв прислала Горностаева, руководитель «Корпуса». Это очень хороший роман, очень страшный, мистический, о том, что люди, с которыми вы внезапно оказываетесь в изоляторе временного содержания, может быть, они просто люди, а может быть, не совсем люди. Вообще такой мистический роман на современном тюремном материале. Очень интересная книга Олега Навального документальная о его отсидке. Вообще, мне кажется, современность не располагает к прозе на важные темы, в России лучше удается всегда историческая проза. Современный Трифонов, мне кажется, это Денис Драгунский, у которого очень многое сказано в подтексте. Когда-нибудь люди будут удивляться, как это он столько всего сказал и все это так хорошо спрятал. Это высокое мастерство.
Михаил Соколов: То есть нужна дистанция от исторических событий, чтобы их понять?
Дмитрий Быков: Или дистанция, или хорошее знание истории, чтобы уметь увидеть аналогии. Конечно, умение многое сказать, ничего не говоря. Знаете, как Пастернак послушал пятую симфонию Шостаковича и сказал: «Удивительно, все сказал, и ничего ему не было». Надо музыку писать.
Михаил Соколов: Кто умеет, тот будет музыку писать. А кто не умеет, ему что делать? Вот, кстати, дневники, даже из концлагерей сохранились дневники, а дневники современности, они могут вообще не сохраниться в электронном мире.
Дмитрий Быков: Они очень сохранятся, к сожалению, потому что массы людей уйдут в Фейсбук. Я с ужасом должен сказать, что будущие исследователи Фейсбука будут полагать, что мы жили во времена какого-то кулинарного бума, все готовили и обсуждали рецепты. Хотя наша жизнь к этому далеко не сводилась, и действовали в эпоху Путина не только котики. Но боюсь, что Фейсбук и вообще дневники оставят именно такое впечатление. Дневники – это всегда конкуренция тщеславий. Писатель пишет о том, как его недооценивают, например Нагибин, художник – о том, как его затирают. Мало кто пишет: с утра встал и мрачно думал о тоталитаризме. У меня есть ощущение, что дневники – это ненадежные источники. С другой стороны, дневники Шапориной – бесценный источник.
Михаил Соколов: Которая была, к сожалению, еще и сексотом, не скрывает это в дневниках.
Дмитрий Быков: Скорее Островская, с Шапориной сложно, не знаю, была ли она сексотом.
Михаил Соколов: Пишет откровенно, злобно, евреев не любит.
Дмитрий Быков: Да, очень не любит евреев. Возникает двойственное ощущение: вроде бы это правда эпохи, а вместе с тем и неправда. Я бы дневникам не доверял – субъективная вещь. Газеты больше расскажут о нашей эпохе, чем дневники. Сам я дневников никогда не вел.
Михаил Соколов: А что, есть еще какие-то газеты? Осталась одна только газета, и та «Новая».
Дмитрий Быков: У нас есть дома такая погремушка, которая называется «Новая газета». Как сказал однажды Олег Хлебников, «беда нашей газеты не в том, что он лучше, а в том, что она единственная». У нас одна погремушка, мы ее называем «Новая газета», потому что другие игрушки более утонченные. Есть огромное количество лоялистских изданий, которые больше расскажут о нашей эпохе, чем «Новая газета», потому что о таких вершинах падения они расскажут.
Михаил Соколов: За что писателю Быкову не нравится фильм «Чекист»?
Дмитрий Быков: Я не могу сказать, что он мне не нравится, просто мне кажется, что Рогожкин в этой картине не столько борется с чекизмом, сколько подглядывает за садомазохизмом. Это немножко другая интенция.
Михаил Соколов: Автор «Щепки» Зазубрин не так смотрит?
Дмитрий Быков: Нет, у него это далеко не так. Как кто-то сказал, «Чекист» – это фильм о том, как в 1918 году расстреливают фотомоделей. Это как с «Сало», когда Пазолини снимает эту картину, он формально борется с фашизмом, а на самом деле, мне кажется, удовлетворяет себя, и это выглядит не очень хорошо.
Михаил Соколов: Сейчас открылись украинские архивы, там есть показания людей, которые, собственно, расстреливали. И есть такие же показания в делах некоторых, я видел, например, по Алтаю. Один коллега недавно опубликовал большой кусок. В общем фильм мягче, чем та реальность, которая была.
Дмитрий Быков: Реальность была антиэстетична.
Михаил Соколов: Я просто боюсь, что некоторые воспримут твою мысль о том, что что-то с этим фильмом не так, как такую завуалированную поддержку мединщины, которая пытается это все куда-то спрятать.
Дмитрий Быков: Хорошо, я отказываюсь от этой мысли. Кто задал этот вопрос?
Михаил Соколов: Слушатель Виктор.
Дмитрий Быков: Виктор, вы меня переубедили. Я приношу свои извинения вам и создателям картины. Я на ваших глазах, переубежденный вами, отказываюсь от этой мысли. Я раскаиваюсь также в том, что вообще открываю рот. Простите меня. Но я пригласил себя не сам на эту программу, а меня Михаил Соколов пригласил. Я отрекаюсь тотчас от всего, что говорил в этой программе и до того. Я раскаиваюсь во всех своих поступках, во всех своих убеждениях и в факте своего рождения. Не удовлетворены ли вы, Виктор? То есть вы меня убедили, Виктор, и вы сделали это, не прибегнув ни к пыткам, ни к доносу, просто силой вашего слова. Это лишний раз доказывает, что сила вашего слова больше, чем сила моего слова, и сидеть здесь следовало бы вам. Я надеюсь, что вы и будете сидеть непременно.
Михаил Соколов: Это называется диалог с обществом.
Дмитрий Быков: Я надеюсь, Виктор, что вы займете мое место здесь, а также мое место везде, где я его занимаю, кроме семьи. Я надеюсь, семью вы мне оставите?
Михаил Соколов: Оставим, и эфир «Эхо Москвы» тоже оставим замечательный.
Дмитрий Быков: Виктор, я думаю, и там будет гораздо более уместен.
Михаил Соколов: Давайте еще вопрос от Николая, мне нравится этот вопрос, он очень в лоб: «Почему Дмитрий Быков не вступит ни в одну из оппозиционных партий? Что мешает?»
Дмитрий Быков: Потому что Дмитрий Быков трус и подонок. Вы удовлетворены, Николай? Потому что Дмитрий Быков боится. Потому что вы лучше Дмитрия Быкова. Потому что на месте Дмитрия Быкова вы вступили бы во все оппозиционные партии.
Михаил Соколов: А может быть, нет оппозиционных партий просто-напросто?
Дмитрий Быков: Если Николай пишет, что они есть.
Михаил Соколов: Это для него есть. А для Дмитрия Быкова есть оппозиционные партии?
Дмитрий Быков: Наверное, есть.
Михаил Соколов: Но вступать в них не надо?
Дмитрий Быков: А зачем? Что я приобрету, начав соответствовать уставу какой-либо партии? Стану ли я лучше? Стану ли я эффективнее? По-моему, нет. Сейчас обязательно найдется какой-нибудь умный, спокойный и здравый человек, который скажет, что у Дмитрия Быкова истерика в эфире Радио Свобода. Это не истерика – это полемика. Я, как вы понимаете, могу быть очень доброжелательным и непримиримо полемичным в одно и то же время. Ведь я актер, сейчас поеду на спектакль.
Михаил Соколов: А какой спектакль?
Дмитрий Быков: Это спектакль Юрия Крымова, где я временно подменяю Михаила Филиппова по его болезни, но он скоро вернется и будет опять играть Шуйского, а пока его играю я, поскольку более или менее знаю текст.
Михаил Соколов: А Шуйский очень неприятный персонаж.
Дмитрий Быков: А я приятный, что ли? По-моему, это как раз идеальное попадание в роль.
Михаил Соколов: Это Крымов предложил?
Дмитрий Быков: Это Крымов предложил мне, поскольку я более-менее знаю текст.
Михаил Соколов: А что, актеры обычно не знают текста? Я просто никогда не играл в спектаклях.
Дмитрий Быков: Актеры знают текст, но я читал пьесу так часто и читал по ней столько лекций, что ему как-то показалось любопытно позвать меня: «Ты столько говоришь о пьесе, а попробуй-ка ты в ней поиграть». Это сильный вызов, интересный опыт. Мне очень понравилось.
Михаил Соколов: Я неслучайно взял две книги Дмитрия «Обреченные победители» и «Сентиментальный марш», они с таким подзаголовком «Шестидесятники». На мой взгляд, очень хороши. Это очерки о поэтах, писателях.
Дмитрий Быков: Ты же мой учитель по «Собеседнику», еще бы ты меня ругал. Спасибо.
Михаил Соколов: Есть еще сейчас такой толстенный том под названием «Оттепель» Сергея Чупринина.
Дмитрий Быков: Он лучше гораздо, чем эти две книги. И вообще Сергей Чупринин гораздо лучше, чем я.
Михаил Соколов: К нему будет, кстати говоря, комментарий о судьбах героев тоже толстенный, он сейчас в фейсбуке это публикует, очень действительно интересно. Я опять возвращаюсь к началу нашего разговора: оттепель, которой ты занимаешься, ты пишешь о людях оттепели.
Дмитрий Быков: Я по-дилетантски, у меня нет научной степени.
Михаил Соколов: Тут и Шукшин, Аксенов, Ерофеев, Распутин, Максимов. Тем не менее, эта оттепель принципиально изменила судьбу России?
Дмитрий Быков: Нет.
Михаил Соколов: Почему? Почему такие замечательные писатели, художники, не смогли сдвинуть Россию с той позиции, в которой она была, вечно мучимая какими-то бюрократами страна?
Дмитрий Быков: Потому что функция любой оттепели в России – это легитимация дальнейших репрессий. Хрущев волюнтарист, кукуруза – ошибка.
Михаил Соколов: А пятиэтажки не ошибка.
Дмитрий Быков: Пятиэтажки безобразные, их сейчас сносят. Новочеркасск – прямое следствие свободы. Хрущ кукурузник, разрушил нашу армию. Оттепель в России имеет одну функцию – выпустить пар и оправдать новые репрессии. Потому что, как писал Мережковский, реакция у других – это реакция, а у России – это снова плоть и кость наша.
Михаил Соколов: Получается, что бороться за оттепель бесполезно?
Дмитрий Быков: Абсолютно. Во-первых, она настанет сама. Во-вторых, бороться вообще бессмысленно. В-третьих, оттепель – это очень половинчатое время, время розовых иллюзий, неоправданных надежд, в конечном итоге новых репрессий. Фильм Авдотьи Смирновой «История одного назначения» показывает все механизмы: чуть-чуть отпустив, власть начинает бояться и стрелять вдвое.
Михаил Соколов: Я вдруг вспомнил Смирнова, фильм «Француз».
Дмитрий Быков: Очень хороший. Все иллюзии оттепели просто налицо абсолютно, просто мордой в них ткнули всех, кто надеется на оттепель. Мадянов там потрясающий и Ефремов потрясающий.
Михаил Соколов: В общем все кончается арестом.
Дмитрий Быков: Не арестом, а новым ограблением. Дело в том, что свобода, которую не отняли, – это мечта, с ней можно жить, а вот когда свободу отняли и вернули несвободу – это уже ситуация суицидальная, это поэма Некрасова «Последыш» в чистом виде.
Михаил Соколов: Кстати, ты сказал – Ефремов. Как там Ефремов?
Дмитрий Быков: Насколько я знаю, очень мужественно, не жалуется совсем, пишет прекрасные письма. От меня одно издание просит, чтобы я написал ему открытое письмо, а мне как-то стыдно писать открытое письмо, мне дороги наши личные отношения, я боюсь ему навредить. Но я Мишу по-прежнему люблю, по-прежнему верю в глубокий трагизм его фигуры, его безукоризненно чистую душу, которая попала в такое страшное испытание.
Михаил Соколов: А как ты воспринял то, что происходило в обществе вокруг этой трагедии?
Дмитрий Быков: Я воспринял это с ужасом. И самое страшное, что никто из нас не мог вовремя Мишу решительно от всего этого закодировать. Я уверен, что он вернется, что он будет по-прежнему великим актером. Но ситуация очень трагическая, невыносимая, страшная.
Михаил Соколов: Хочется надеяться, что мы его увидим. А ты видишь все-таки политическую составляющую в этом приговоре?
Дмитрий Быков: Не знаю, не могу об этом говорить.
Михаил Соколов: Статистика говорит о том, что выше высшего получилось. Обычно жалеют, все-таки это по неосторожности преступление.
Дмитрий Быков: Я в таких случаях всем журналистам, а мне звонили очень многие, говорил: произошла чудовищная трагедия. Это все, что я могу сказать. Когда-нибудь мы узнаем гораздо больше о ее подоплеке, но это будет нескоро.
Михаил Соколов: Некорректный вопрос: скажи, отравленного Навального после своего отравления ты хорошо понимаешь?
Дмитрий Быков: Нет. Навальный действует в логике, которая доступна героям. Я не герой, я вообще ничтожество, просто подонок, я не вступил ни в одну оппозиционную партию, как писал нам тут Николай.
Михаил Соколов: Но состоял в Координационном совете оппозиции.
Дмитрий Быков: Это была чудовищная ошибка. Нет, я действовал в соответствии со своими правилами. Я считаю, что Координационный совет ни за чем не был нужен, кроме как оттянуть на себя максимум общественного гнева. Это как мидия в море, она впитывает всю грязь, тем выполняет социальную функцию, такую санитарную. Мне кажется, КС подставился очень сильно и тем сыграл позитивную роль.
Что касается Навального, он действует в логике героя, я им восхищаюсь, я желаю ему успеха. Если он будет допущен до выборов, я буду за него голосовать когда-нибудь, если до этого он не сделает совсем уж чего-нибудь неприемлемого. Но думаю, что нет, не сделает. Я им горжусь, я горжусь, что я с ним знаком, я горжусь, что он мой современник. Он особенно остро заставляет меня чувствовать мое ничтожество.
Михаил Соколов: Ты видишь здесь параллель с Набоковым, помнишь роман Набокова «Подвиг», где герой возвращается в Россию, потому что он не может не вернуться в Россию?
Дмитрий Быков: Подвиг Мартына Эдельвейса великолепен своей бессмысленностью, как всякий подвиг. У Паши Мейлахса есть такая повесть «Ученик», где прямо сказано, что осмысленный подвиг не подвиг, подвиг должен быть прекрасен бессмысленностью. У Навального не та история, что у Мартына, Навальный, в отличие от Мартына, никогда не был эмигрантом. Его подвиг – это скорее возвращение Штирлица в романе «Приказано выжить». Я надеюсь, что он выживет и что судьба не забросит его в Аргентину.
Михаил Соколов: Кстати, современная молодежь не знает, кто такой Штирлиц.
Дмитрий Быков: Неправда, знает. Мои школьники знают. Но они, наверное, все-таки очень умные.
Михаил Соколов: Поскольку мы говорим о политике, я заказал такой провокационный опрос: какой современный российский писатель для вас политически авторитетен? Подсказки были в интернете, а вот что произошло на улицах, мы сейчас увидим и услышим.
Опрос на улицах Москвы
Михаил Соколов: У нас есть еще опрос в интернете: Захар Прилепин – 6%, Борис Акунин – 41%, Дмитрий Быков – 37%, другой писатель – 16%. В списке Сорокин, Глуховский, Шендерович и Ярмыш. То есть молодые силы выходят благодаря пиару их врагов.
Дмитрий Быков: Очень приятный список. Спасибо.
Михаил Соколов: А ты осознаешь свою политическую ответственность? Мы можем говорить о Сталине, о социализме, о Борисе Годунове, а при этом люди, как и в начале ХХ века, воспринимают писателя как фигуру, скажем так, провиденциальную, более ясно видящую будущее.
Дмитрий Быков: У меня один герой говорит: «Законы работают только над теми, кто их признает». Наверное, моя ошибка в том, что я их признаю. Свою ответственность я осознаю. Я признаю, что писатель, хочет он того или нет, он не обязан никого учить, но он обязан думать о том, как будут восприняты его слова. Ничего не поделаешь, я это признаю.
Михаил Соколов: А должен ли русский писатель учить детей, ходить в школу, давать уроки, просветительством заниматься?
Дмитрий Быков: Русский писатель не должен терять связи с молодежью, во-первых, и не должен позволять своей крови чересчур сгущаться. Иногда раз в неделю полезно вставать рано и в любую погоду идти в класс. Класс этот для меня имеет функцию какого-то экстремального спорта. Я не умею ездить на горных лыжах, а давать уроки я умею, считайте, что это мой спорт. Назвать ли это обязанностью? Нет, наверное, но следить за формой надо.
Михаил Соколов: И я последнее хочу сказать, что вечера в поддержку политзаключенных с твоим участием будут?
Дмитрий Быков: 9 апреля, Сахаровский центр, Макаревич и я, он поет, я читаю, потом, если хотите, наоборот.
Михаил Соколов: А мы стихов-то не почитали.
Дмитрий Быков:
«Проект закрыт», – напишут Джеймсы Бонды
И улетят.
Проект закрыт. Все могут быть свободны,
Но не хотят.
Из темноты выходит некий некто
И пишет красным буквы на стене.
Что будет после этого проекта,
Судить не мне.
На стыке умиления и злости,
Ощипанный, не спасший Рима гусь,
Останусь здесь играть в слова и кости,
Покуда сам на них не распадусь.
Дмитрий Быков назвал отравление причиной своей госпитализации
Автор фото, Getty Images
Подпись к фото,Дмитрий Быков — поэт, писатель и публицист, лауреат восьми национальных литературных премий, а также школьный учитель
Российский писатель и публицист Дмитрий Быков заявил, что причиной его госпитализации в Уфе было отравление. Быков был госпитализирован 16 апреля и введен в медикаментозную кому.
«Я точно совершенно знаю, что причина моего отравления — а это было отравление — не установлена. Мне мой врач, реаниматор, который мною занимался, сразу сказал: «Мы можем поставить вас на ноги, но причину пока найти не можем, это более долгое дело», — сказал Быков в программе «Один», которую записал для «Эха Москвы», находясь в больнице.
Писатель добавил, что, вопреки самым расхожим версиям, у него не было инсульта и нет диабета. Ничего из этого не могло быть причиной недомогания.
«Я не знаю, чем я отравился, не знаю, из-за чего у меня случился этот скачок, и не понимаю, почему я фактически в самолете на Уфу потерял сознание», — цитирует слова Быкова агентство Интерфакс.
16 апреля 51-летнему Быкову стало плохо на борту самолета, летевшего в Уфу, где он должен был выступить с лекцией. После посадки самолета в Уфе он был госпитализирован. Сообщалось, что писатель находится в стабильно тяжелом состоянии.
После госпитализации состояние Быкова на протяжении нескольких дней было стабильно тяжелым — он был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких.
18 апреля консилиум врачей принял решение о перевозке Быкова в Москву. В тот же день он был доставлен в Москву на самолете, который оплатила «Новая газета».
22 апреля Быков пришел в сознание, начал самостоятельно дышать и разговаривать. Сейчас писатель чувствует себя лучше, но у него пока еще замедленная речь.
Дмитрий Быков — поэт, писатель и публицист, лауреат восьми национальных литературных премий, а также школьный учитель. Выступает с лекциями по русской литературе, написал биографии Бориса Пастернака, Булата Окуджавы и Владимира Маяковского. Кроме того, он сочиняет сатирические стихи на политические темы, которые читает актер Михаил Ефремов — это проекты «Гражданин поэт» и «Господин хороший».
Быков хорошо известен и как журналист — много лет работает в еженедельнике «Собеседник», печатается в «Новой газете» и многих других изданиях, ведет программы на «Эхе Москвы» и телеканале «Дождь».
Автор — Дмитрий Быков — Storytel
Дмитрий Быков
Сортировка Язык Тип 43285 MOST_LISTENED AUTHOR /api/getSmartList.action?orderBy=MOST_LISTENED&filterKeys=AUTHOR&filterValues=43285&start=50&hits=50 ,русский,английский ,14,2 Июнь Пикник на обочине + лекция Дмитрия Быкова Открытый урок: Лев Толстой. Про что «Война и мир» Борис Акунин. Литература про меня «Анна Каренина» как политический роман Сон о круге Булгаков. Воланд вчера, сегодня, завтра Оправдание Антиутопии XX века Быков вслух Принц Госплана + лекция Дмитрия Быкова Бродский как поэт русского мира Звезда Соломона. Рассказы в исполнении Дмитрия Быкова + Лекция Быкова Д. Палата №6 + лекция Дмитрия Быкова Герой нашего времени исполнении Дмитрия Быкова + Лекция Быкова Д. Икс Открытый урок. Н. Гоголь — Тарас Бульба Николаевская Россия в исполнении Дмитрия Быкова + Лекция Быкова Д. Зачем нам Маяковский? Стругацкие. «Пикник на обочине» — вся правда об СССР. Лекция 2 Тургенев и Полина Виардо. История великих пар Про что «Лолита» Собачье сердце + лекция Дмитрия Быкова Чехов как антидепрессант Маркес. История одного одиночества Маяковский. Самоубийство, которого не было Золотой теленок в исполнении Дмитрия Быкова + Лекция Быкова Д. Виктор Пелевин. Путь вниз. Часть 1 Гофман: эликсиры сатаны или рецепты Бога Стивен Кинг. Король не сдается Андрей Кончаловский. Литература про меня. Часть I Борис Савинков. Конь бледный в исполнении Дмитрия Быкова + Лекция Быкова Д. Агата Кристи ищет Бога Открытый урок: Про что «Мертвые души» Хармс — русский Кафка Ильф и Петров. Тайна третьего романа Орфография Шинель + лекция Дмитрия Быкова Пастернак. Доктор Живаго великорусского языка Москва — Петушки: новая русская одиссея Четвёртое путешествие Гулливера в исполнении Дмитрия Быкова + Лекция Дмитрия Быкова Константин Райкин. Литература про меня Отец Сергий. Хаджи-Мурат + лекция Дмитрия Быкова Стругацкие. «Пикник на обочине» — вся правда об СССР. Лекция 1 Высоцкий. 40 лет спустя. Лекция 2 Настоящая Цветаева Лев Толстой. Что начинается в воскресенье Код Онегина Гончаров. «Обломов» — русский психоделический роман Изобретения профессора Вагнера в исполнении Дмитрия Быкова + Лекция Быкова ДмитрияИнтервью с Дмитрием Быковым
РАЗГОВОР О НАЗНАЧЕНИИ Владимира Набокова профессором литературы в Гарварде в 1957 году великий русско-американский лингвист Роман Якобсон, профессор кафедры славянского языка Гарварда, пошутил: «Джентльмены, даже если это допустимо. он важный писатель, неужели мы теперь пригласим слона на должность профессора зоологии? » Перенесемся на 60 лет вперед. Назначение Дмитрия Быкова приглашенным профессором славянского факультета Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе поначалу вызвало аналогичную озабоченность у моих коллег.Но вскоре стало ясно, что ведомство не могло сделать лучшего выбора. Курс Быкова был не только познавательным, но и большим театром. Его лекции привлекали студентов, профессоров и даже членов большой русской общины города. Помимо курса , Быков прочитал три публичные лекции о крупнейших русских литературных деятелях конца ХХ века. Он представил «несолидарные чтения» — термин, придуманный другом и наставником Быкова, профессором Университета Южной Калифорнии Александром Жолковским, для обозначения перечитывания основных текстов и авторов, которые бросают вызов устоявшемуся критическому мнению.Его тремя героями были Евгений Евтушенко, Иосиф Бродский и Сергей Довлатов, два поэта и прозаик, окончившие свои дни в Соединенных Штатах. В своей последней лекции Быков высказал более мягкое и мягкое отношение к эмиграции, возможно потому, что, рассказывая о блестящем сборнике рассказов Довлатова « Чемодан », он собирал свои собственные. Его лекция закончилась всего за два часа до вылета его самолета в Москву, и на мгновение показалось, что Быков сам эмигрирует, покидая свой дом в Лос-Анджелесе и отправляясь в страшную и неизведанную страну на грани больших политических потрясений.
¤
САША РАЗОР: Ваш курс UCLA касался сюжетов в русской литературе, и отправной точкой было размышление о законах «бестселлера». Вы пишете что-нибудь на основе этой лекции?
ДМИТРИЙ БЫКОВ: Да, между этой лекцией и моими творческими планами действительно есть прямая связь. В течение долгого времени я мечтал написать книгу, которую просто невозможно отложить в сторону, — абсолютный бестселлер .Для этого мне пришлось бы опровергнуть все литературные схемы, которые существовали веками. Итак, я придумал что-то совершенно новое. Я напишу свой следующий роман Ocean на английском языке и не буду публиковать его на русском языке. По крайней мере на данный момент.
Но чтобы продемонстрировать, как я буду применять законы абсолютного бестселлера в этом романе, мне сначала нужно было уточнить свое видение устоявшихся литературных схем.
Вы конкретно имеете в виду схему Гамлета-Фауста, которую вы объясняли в своем курсе? Вы можете вкратце резюмировать это?
Совершенно верно.В русском романе ХХ века используются две основные сюжетные структуры. Условно их можно назвать сюжетом «Гамлет», в котором присутствуют как элементы романа-трикстера, так и библейские мотивы, и сюжетом «Фауст», включающим в себя художника-героя, супружескую измену, побег как метафору революции и мертвого ребенка. . Между прочим, один из моих учеников решил применить эти схемы и придумал бестселлер, настолько качественный, что у меня возникло искушение украсть его. Но, как известно, грабить собственное племя — грех.Позвольте мне проиллюстрировать эту концепцию дальше. Русский пример заговора-трикстера — « Двенадцать стульев », блестящая комедия Ильи Ильфа и Евгения Петрова в жанре пикареска 1928 года, а примеры сюжетов «Фауста» — «Доктор Живаго » Пастернака и «Лолита » Набокова. Мастер Михаила Булгакова и Маргарита — комбинация двух: Дьявол Воланд — обманщик, а Мастер — Фауст.
Итак, как эта таксономия связана с вашим новым проектом абсолютного бестселлера ? Каким образом вы собираетесь опровергнуть эти схемы?
Представьте, что то, что я называю схемой «Гамлет-Фауст», ушло в прошлое, и что я нашел что-то новое, что-то, что соответствует нашему 21 веку.Разрешите пояснить это иллюстрацией из истории детективного жанра и вклада в него Достоевского. Детективные романы позволяют легко продемонстрировать законы литературы. Они как мухи в зоологии. До Достоевского русская литература была молодой и самонадеянной. Это напоминает мне о мальчике-подростке, который впервые в жизни видит карту звезд и сразу начинает ее исправлять.
Итак, какие сюжеты доступны начинающему писателю-детективу?
- «Викторианский детектив дымохода»: преступник выбирается из круга подозреваемых.
- «Это сделал садовник»: есть круг подозреваемых, но убийца к нему не принадлежит — он просто случайно проходил мимо.
- Убийства не было; жертва либо жива, либо покончила жизнь самоубийством.
- Следователь — убийца.
- Каждый является подозреваемым и каждый является убийцей, как в убийстве Агаты Кристи в Восточном экспрессе (1934).
- Жертва была убита кем-то, кто уже мертв, и все другие жертвы связаны между собой, как в фильме Агаты Кристи И тогда там не было (1939).
- Рассказчик — убийца, как в фильмах Антона Чехова Расстрел (1884) и Агаты Кристи Убийство Роджера Экройда (1926).
- Убийца — это дух, который мигрирует между телами, как в «Твин Пикс » Дэвида Линча.
- Убийца — это само общество — это самый редкий случай — как в книге Дж. Б. Пристли «Инспектор звонит » (1945).
Достоевский пишет свой Идиот (1868) в тот исторический момент, когда еще не были изобретены восьмой и девятый сюжеты, и очерчивает 10-ю сюжетную структуру.Первая из шести частей рассказывает нам все об убийце, жертве, мотивах и обстоятельствах. Последние пять глав задают вопрос: «И что теперь?» Это была революция в детективном жанре. Читатель привык искать виновного, вот и все. И авторам, должно быть, было ужасно скучно писать эти сюжеты, потому что они заранее знали, кто их убийцы. И вдруг перед нами детективный сюжет, в котором автор ищет Бога. Весь Chesterton вырос из этого нововведения.Позже Уильям Хьортсберг виртуозно развил тот же сюжет в своем романе Падающий ангел (1978), снятом как Сердце ангела (1987).
Итак, в чем ваша инновация?
Согласно моей новой схеме, Реальная Жизнь существует рядом с нами, как темная материя, но мы ее редко видим, хотя и питаем некоторые представления о ее существовании. Но в некоторых случаях люди из этой Реальной Жизни становятся видимыми для нас после смерти. Вы слышали о деле Тамама Шуда, человека из Сомертона? А что насчет Исдальской женщины? А как насчет дела Элизы Лам, которое произошло прямо здесь, в Лос-Анджелесе? Все эти истории получат объяснение в моей новой книге.Я спешу заявить об этой идее первым, поэтому не могу рассказать вам больше. Теперь вы понимаете, почему я хочу оставить все свои мирские заботы позади, отправиться в свой загородный дом и посвятить себя главной цели своей жизни.
Вы упомянули, что собирались написать эту книгу на английском языке. Вы собираетесь работать с кем-нибудь еще?
У меня есть соавтор, гениальный сербский ученый, имя которого я пока не могу назвать. Мы встретились на конференции в Принстоне и три дня подряд говорили о законах литературы.Это то, что случилось. Я выступил с докладом, и он прокомментировал его, применив мое открытие русских литературных образцов ко всей европейской литературе. Затем во время приема мы сидели, разговаривали и кричали каждый раз, когда делали открытие. Скелеты всех сюжетов, сама литература казались податливыми под нашими пальцами — мы обнажили сущность всех замыслов, всего сущего и мировой истории в целом. Другие гости начали приносить нам кофе, чтобы мы продолжали работать. Они, вероятно, осознали, что являются свидетелями рождения новой литературной теории, теории, которая объяснит все о человечестве, все в целом.Я такой человек — чересчур уверенный в себе парень. Но любой, кто прошел через подобный опыт, поймет меня, поймет, что я имею в виду … Почему я сказал, что не могу назвать имя ученого? Я думаю, что могу. Это Александр Бошкович, преподаватель боснийского, хорватского и сербского языков Колумбийского университета.
Вы недавно закончили новый роман под названием June . Расскажи нам об этом.
Трудно говорить о июня года именно потому, что я его только что закончил.Кроме того, некоторые приемы в книге не работают при пересказе. Сюжет вращается вокруг трех повествований, действие которых происходит между 1938 и 1940 годами. Первый — о мальчике, которого исключили из университета, потому что кто-то анонимно сообщил о нем властям. Второй касается журналиста и его любви к эмигрантке, вернувшейся в Советский Союз. И третий — о писателе, который учится влиять на людей с помощью особого словосочетания. Кроме того, есть элементы автоматического письма — мощного устройства, воздействующего на читателя посредством гипноза.Роман частично построен вокруг одного такого «автоматического» текста.
Что касается смысла книги, то в ней есть сильный антивоенный посыл. Видите ли, невроз, который сейчас переживает Россия, всегда приводит к внешней войне, как если бы война могла разрешить внутренние противоречия в стране и уравнять все счета. В июня года я пытаюсь продемонстрировать, что война ничего не решает — она просто усугубляет проблемы. Войной ничего нельзя вылечить или лечить.Война похожа на мину, закопанную у нас под ногами, и она взрывается. К сожалению, внешняя агрессия — единственный способ, которым Россия умеет разрешать свои внутренние конфликты.
Какие из ваших романов вы бы порекомендовали читателям, не знакомым с вашим творчеством?
Моим английским читателям я могу порекомендовать переведенный мой роман Живые души (2010 г.). Для моих русских читателей я также могу порекомендовать Остромова, или Ученик мага (2010), написанное о секте масонов в Ленинграде в 1920-е годы, и Квартал: проезд (2015).Вообще, я ценю Квартал выше, чем другие мои книги. Однако на то, чтобы правильно прочитать и принять Living Souls , потребовалось около десяти лет, поэтому я не думаю, что «время» Квартал еще не пришло. Обычно разрыв между публикацией моих текстов и их правильным восприятием составляет около десяти лет. И это происходит не потому, что я провидец, который видит, что впереди, а потому, что мои читатели отказываются видеть определенные вещи, пока не придет время, когда они больше не смогут их игнорировать.
Но вы не просто писатель, вы еще и поэт. Поговорим о поэзии. Вы разделяете поэтов на две категории: передатчики и риторы. Не могли бы вы объяснить это разделение?
Это довольно простое деление. Первая категория знает, а вторая понимает. Передатчики сосредоточены на себе и передают слышимые ими небесные звуки. Они не мыслители и не обладают психологической проницательностью. Поэты этого типа говорят то, что лучше всего соответствует их голосу.Мы можем применить ту же парадигму к художникам в целом. Художественная философия всегда подчиняется творческому методу художника, а не наоборот. В русской литературе примером поэта-передатчика является Александр Блок, символист, который утверждает, что слышал «музыку революции» в 1917 году и написал эпос «Двенадцать ». Эти поэты передают звучание своей эпохи, но у них нет единой интонации. Обычно они поют разными голосами. Чтобы услышать звучание своего времени, у них не может быть собственной авторской персоны; вместо этого они полагаются на свою интуицию.
Категория риторов разнообразна. В него вошли Александр Пушкин, Владимир Маяковский и Иосиф Бродский. В этой категории мы можем различать мыслителей и провозвестников. Но самый интересный случай — это совпадение этих двух вещей — поэт, который направляет звук и ритм эпохи и в то же время не забывает думать. Примеров тому всего несколько: Михаил Лермонтов и Николай Заболоцкий.
В лекции, посвященной памяти Евгения Евтушенко, вы поставили Евтушенко в одну категорию с Иосифом Бродским и русским поэтом и певцом Владимиром Высоцким, что вызвало некоторое негодование у тех, кто более высоко ценит и Бродского, и Высоцкого.Вы можете прояснить свою позицию по этому поводу?
Возмущения не заметил. Конечно, Евченко написал много ерунды, но время показало, что Бродский написал и очень слабые стихи. Что из Бродского мы действительно помним и читаем сегодня? Проще говоря, слабые стихи Евтушенко слабее слабых стихов Бродского. Бродский придерживался определенных стандартов, но Евтушенко периодически не контролировал качество своей продукции. Что касается Высоцкого, то у него тоже есть своя доля плохих стихов.Однако я был бы счастлив отредактировать антологию, скажем, 30 лучших стихотворений этих трех авторов — действительно их лучших, золотых стихов. Если бы кто-нибудь поручил мне это сделать, мы бы получили уникальный портрет той эпохи, написанный тремя перьями. И все трое ответили друг другу — то есть испытали приступы глупой, горячей зависти, а также восхищения. Понимаете, история литературы — это не индивидуальное соревнование. Это командный вид спорта. И игра обычно ведется не между странами, а между командой поэтов и силой глобальной энтропии — силой, которую мы не всегда видим, опять же, как темная материя.И я тоже хочу думать о себе как о команде поэтов. Надеюсь, что я не скамейка запасных. Любопытно, что в сегодняшней России эта темная материя, эта сила энтропии стала видимой; по крайней мере, мы можем видеть нашего противника. Вы видели Ghost Джерри Цукера? Вы помните момент, когда они внезапно стали видны?
Как бы вы объяснили более глубокие причины нынешних проблем России?
Я считаю, что это связано с самооправданием. Я связываю это с русским предлогом zato , слово, которое иногда переводится как вместо или , но как .Фактически, он даже более типичен и значим, чем столь же непереводимый avos ’ — своего рода беспечность, слепая вера в чистую удачу. Так работает русская логика: мы живем плохо, неправильно, аморально, , но — у нас величайшая поэзия! Русский дискурс всегда предполагает это «, а » — это словесная формализация нашей пустоты и аморальности. И вся русская риторика, все эти , кроме , предназначены для того, чтобы компенсировать и прикрыть пустоту России: , но — мы самые грандиозные, самые громкие; , но у нас самые длинные стихи.В этом суть цинизма, а оборотная сторона — сугубо криминальная сентиментальность. Цинизм направлен на внешний мир, а сентиментальность направлена на себя. Я не хочу вдаваться в подробности по этой теме. Зачем дразнить гусей?
Чего нам ожидать в будущем? Как вы оцениваете политическую ситуацию в России?
В целом следует ожидать быстрого развития некоторых событий. Они будут радикальными по своему характеру и скорее позитивными.Но важно не допустить, чтобы эта ситуация превратилась в хаос. Вот почему нам нужны интеллектуалы всех мастей с нами, а в современной России много молодых интеллектуалов. Между прочим, я серьезно думаю, что все те очаровательные уроды, которые сидят на моих лекциях, в особенности те, кто учится со мной в Соединенных Штатах, сыграют свою роль в этих мероприятиях. У меня примерно одинаковая студенческая аудитория — примерно от 15 до 25 лет — независимо от страны, в которой я читаю лекции. Когда в России произойдет неминуемая нормализация, все они придут сюда и начнут нам помогать.По крайней мере, некоторые студенты обещали мне, что будут. Понимаете, сегодня очень важно развивать международное интеллектуальное сообщество. Без Интернационала не может быть революции. Итак, я считаю себя одним из агентов этого нового Интернационала. В основе идеи лежит интеллектуальный, а не социальный захват. Вы тоже — вы работаете над этим проектом, и я не сомневаюсь, что вы внесете свой вклад в строительство новой России, а не просто расслабитесь в Калифорнии. Все бросятся к нам, и весь мир будет смотреть на нас с надеждой и восторгом.Как всегда, в России самые низкие стандарты во всем, и это оптимальная отправная точка: даже до 2020 года мы начнем так стремительно развиваться, что остальному миру придется нас догнать. Вы убедитесь в этом сами. Скоро у вас будет шанс проверить мою интуицию.
Что делать, если ваш прогноз не сбудется?
Ну, так называется мой новый сборник стихов, А что, если нет… В нем есть строчка, которую я могу перевести следующим образом: «А что, если я никогда не выскочу из ада — ну…
В одной из своих статей войну между Россией и Украиной вы назвали войной, «придуманной писателями.«Не могли бы вы немного рассказать об этой войне? Как могут эти писатели, призывающие к войне на Донбассе, и проукраинские писатели начать диалог? Возможен ли вообще этот диалог?
Да, диалог возможен, и он уже ведется. Понимаете, есть одна сложность. В Украине есть русскоязычные писатели и поэты, которые продолжают публиковаться в России. Их судьба трагична, потому что украинцы видят в них коллаборационистов. Что касается меня, то я тоже считаю, что жить в сегодняшней Украине и публиковаться в России — это совершенно неправильно! Или зачем им дружить с русскими писателями, которые проявляют патриотизм? Я считаю, что украинцы должны продолжать формировать свою культурную идентичность, ориентируясь на Восточную Европу.
Писатели всегда рвутся на войну, но обычно они не очень хорошие воины. С другой стороны, из бандитов получаются великие воины. Хотя мой дед, служивший во время Второй мировой войны, отмечал, что самыми храбрыми людьми на поле боя были бухгалтеры. Точнее, сделали самых спокойных и профессиональных солдат, что и понятно, ведь вся их карьера мирного времени — минное поле.
Какой вы видите роль писателя в современном обществе?
Как сказал Борис Стругацкий: «Все видеть, все слышать, все понимать.”
Если вас снова пригласят преподавать в США, чему бы вы хотели учить?
Я считаю себя ценным специалистом в области советской литературы — периода времени, на долю которого приходится почти треть всего русского литературного корпуса. Продолжая отсылку к братьям Стругацким, советский период — это Зона, куда мы все до сих пор ходим за припасами. И простите за каламбур, но я фантастический преподаватель fantastika , русского слова, обозначающего научную фантастику.Я уже читал курс научной фантастики в Принстоне и хотел бы продолжить его. Кроме того, если представится возможность, я бы очень хотел спроектировать выпускной семинар по советской поэзии. В моей памяти застряло такое количество поэтических строк, что было бы просто терапевтически преподать их, чтобы все это найти хорошее применение. Я был бы счастлив преподавать либо в Соединенных Штатах, либо в России, если бы Россия мне только позволила.
¤
Саша Рейзор — аспирант кафедры славянских, восточноевропейских и евразийских языков и культур Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.
Интервью с Дмитрием Быковым
В РОССИИ , Дмитрий Быков — больше, чем просто популярный писатель; он настоящая знаменитость. В какой бы роли он ни брался — общественный интеллигент, писатель, журналист, биограф, поэт, ведущий ток-шоу на радио, профессор литературы — он всегда, несомненно, такой же остроумный, яркий и обаятельный Быков. Действительно, он подходит к каждому из своих многочисленных проектов с искренней заразительной страстью. Например, его публичные лекции по литературе настолько популярны в России, что люди выстраиваются в очередь, чтобы заплатить за вход.Его серия коллабораций с актером Михаилом Ефремовым также привлекает широкую публику. В этих программах — первая получила название Citizen Poet — Ефремов исполняет сатирические стихи Быкова, в которых содержится проницательный комментарий к политической и социальной ситуации в России. Стихи созданы на основе канонических текстов известных русских поэтов, а также нескольких англоязычных авторов, таких как Шекспир и Эдгар Аллан По, а мощное сочетание узнаваемых исходных текстов и смелой политической сатиры сделало выступления Ефремова уникальными и уникальными. Русский, продукт массовой культуры.В библиотеке молодых исследователей Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе я схватил стопку книг с его именем на корешках. Его проза не так известна, как его публичные выступления. Он написал 15 художественных и документальных произведений, а также 18 сборников стихов. Первый в моей стопке — это Living Souls (2007), его самый популярный роман и единственный, переведенный на английский (2010). Его заглавная ссылка на роман Николая Гоголя « Мертвые души » (1842 г.) должна быть сразу же узнаваема каждым, кто изучал русскую литературу. Living Souls — хроника прошлого и настоящего загадочного коренного населения России; это ироническая медитация о национальной идентичности России. Среди других названий, которые привлекают мое внимание, — Орфография: Трехчастная опера (2003), экспериментальный прозаический текст, посвященный реформе русской орфографии после большевистской революции 1917 года. Пожалуй, самый любопытный сборник Быкова — Как Путин стал Президент США: Новые русские сказки, опубликовано в 2005 году.Я не могу не задаться вопросом, не является ли это название предсказанием политических реалий 2016 года.
Впервые я встретил Дмитрия Быкова в Лос-Анджелесе около 10 лет назад, когда Александр Жолковский — профессор славянских языков и литератур. в USC — пригласили его прочитать лекцию. (Жолковский, как и Быков, замечательный человек. Для молодого поколения славистов он — почти мифическая фигура, живое звено в романах советских диссидентов и российских интеллектуалов в изгнании времен холодной войны.За прошедшие с тех пор 10 лет карьера Дмитрия Быкова была непрерывным потоком лекций, книжных публикаций, встреч в университетах, выступлений в СМИ и межконтинентальных путешествий: однажды он был приглашенным ученым в Принстоне, затем он обсуждает российскую эмиграцию на крыше в Москва, а всего через пару недель он снова в Лос-Анджелесе, читая стихи толпе русских иммигрантов.
Сто градусов в Энсино, где более сотни человек собрались в частном доме, чтобы послушать, как Быков читает свои стихи на русском языке.Такой формат частных домашних чтений является прямым продолжением советской традиции квартирников (несанкционированные выступления в частных резиденциях). В отличие от американских чтений стихов, которые обычно посещают горстка поэтов, их близкие люди и несколько студентов, аудитория Быкова разнообразна: врачи, инженеры, музыканты, пенсионеры, владельцы малого бизнеса, родители, бабушки и дедушки, внуки. Каждый человек заплатил предложенное пожертвование в размере 20 долларов, чтобы сесть в комнате без кондиционера и послушать, как читает Быков.По иронии судьбы, в толпе был мастер по ремонту кондиционеров, но он не мог починить сломанную систему без своих инструментов, поэтому он и все остальные сидели, задыхаясь от 100-градусной жары. Толпа напомнила мне набожную религиозную секту, готовящуюся к самосожжению с мрачным спокойствием. Быков не пожаловался на жару и показал потрясающую игру. В типичной для русских поэтов манере он читал свои тексты наизусть, театрально. Сессия вопросов и ответов в антракте включала бурную дискуссию на самые разные темы — от тенденций когнитивного развития нового поколения россиян до философии Людвига Витгенштейна.Я принес свои вопросы, на которые Быков ответил перед началом спектакля.
¤
САША РАЗОР: Вы писательница, биограф, поэт, журналист, профессор литературы, радиоведущий. Какая из этих шляп вам больше всего нравится?
ДМИТРИЙ БЫКОВ: Традиционно сочинение стихов в России считается престижным занятием, потому что поэт — пророк, опора гражданского непослушания, лучший любовник, кем бы мы ни хотели его видеть.Поэтому предпочитаю считать себя поэтом. Кроме того, мне хорошо от написания стихов. Когда я работаю над прозаическим текстом, я чувствую себя опустошенным, но когда я пишу стихи, я чувствую себя подключенным к источнику чего-то более значительного и воодушевленного, чем мои собственные мысли. Даже поэты-графоманы знают, как получить доступ к этому источнику — они просто не могут извлечь из него ничего значительного. Не знаю почему, но преподавание — еще одно престижное занятие в России. Возможно, это потому, что русские с большим уважением относятся к трудным или просто мучительным вещам, и многие россияне считают эту профессию именно такой.В действительности, однако, преподавание — это легкая и воодушевляющая работа, и я не совсем понимаю, почему кто-то решил взять на себя эту низкооплачиваемую работу, если она не доставляет удовольствия. Я принадлежу к тем 10–15 процентам учителей, которые считают академическую среду своей естественной средой обитания, стимулятором и экстремальным видом спорта. Поэтому мне приятно и лестно назвать себя школьным учителем.
Вы преподавали как в России, так и в США. Видите ли вы какие-то изменения в новом поколении студентов? В чем разница между вашими учениками в России и США?
Я неоднократно говорил, что участие имеет решающее значение для карьеры американского студента, в то время как российские студенты считают, что лучше держать язык за зубами.Мои американские студенты намного активнее и даже настойчивее. Когда вы поручаете американским студентам домашнее задание, можете быть уверены, что оно будет выполнено. Даже если вы попросите их сделать доклад по сложной теме, о которой они ничего не знают, вы можете быть уверены, что эти студенты из чистого тщеславия не спят в течение двух дней, употребляя Adderall и энергетические напитки, а в конец, составьте понятный отчет. Это было проверено и доказано в моем классе, и я восхищаюсь этим стремлением сиять и впечатлять всех.Я вижу такое же качество в своих русских учениках, но редко. Для них круто сидеть сложа руки и презирать всех, кому действительно небезразлично. Вот как это бывает. Но потом у меня были русские старшеклассники, похожие на Гермиону Грейнджер, — дети, способные искать невероятное количество источников в течение одной недели, чтобы впечатлить своих одноклассников своей презентацией.
Когда дело доходит до выявления новых черт в этом поколении студентов, я вижу очень важную тенденцию в их развитии: меньшинство развивается быстро и неконтролируемо, в то время как большинство деградирует, медленно и комфортно.По иронии судьбы, именно об этом [известных русских авторов-фантастов] нас предупреждали братья Стругацкие. Я вижу это разделение во всех моих классах, будь то в России или США, и я не совсем знаю, как на это реагировать, возбуждать или ужасаться.
Вы приехали из России. Как изменилась атмосфера за последние несколько лет после аннексии Крыма? С каким периодом российской истории можно сравнить эту эпоху?
Настоящее напоминает мне 1855 год и все, что с ним связано.[Александр II, который освободил крепостных и реформировал большую часть российской гражданской жизни, занял трон в 1855 году.] Люди также сравнивают нашу эпоху с 1939 годом, и хотя есть некоторые неоспоримые параллели, я не поддерживаю эту точку зрения. Аналогия с 1939 годом предполагает, что выходом из существующего кризиса станет широкомасштабная внешняя война, которая либо поставит нынешний политический режим на колени, либо, по крайней мере, освободит население. Что ж, мне не нравится этот сценарий, но я написал об этом в одном из своих романов, хотя я не осознавал параллели с настоящим, когда писал.Понимаете, на уровне интуиции я позволяю себе думать об этой войне. Боюсь, что без этой войны никто в России не сможет оценить основные простые вещи, которые у нас есть сейчас.
Как вы себя чувствуете в сегодняшней России? Изменилось ли что-нибудь в вашей профессиональной или повседневной жизни?
Почему важно, как я себя чувствую? Мне всегда хорошо, когда я пишу. Моя цель — проводить как можно больше времени за работой и не отвлекаться на так называемую «жизнь».
В различных интервью вы обсуждаете идею цикличности развития российской истории.Каково, с вашей точки зрения, возможное значение 2017 года для России?
Другими словами, вы ищете повода, чтобы оклеветать Ленина и советский проект. Что ж, советский проект — который, конечно, был бесспорно жестоким — также был направлен на просвещение, что в России все еще остается незавершенным делом. Он также боролся с мракобесием. Этот импульс полностью обращен вспять, и теперь вместо этого правительство борется с атеизмом. Наконец, советский проект был направлен на решение национального вопроса, и его решение было более сложным, чем массовая депортация чеченцев.Я не жду новых потрясений в 2017 году. В будущем мы можем получить один из двух сценариев: «оттепель» и реформы, подобные тем, что были при Александре II, или великая война, хотя и гибридная по своей природе.
С 2011 по 2014 год вы написали стихи для двух популярных проектов: Citizen Poet и My Good Sir . Почему остановились эти проекты? Вы когда-нибудь сталкивались с цензурой в своей работе?
Эти проекты не закрылись, но я перестал в них участвовать из-за разногласий с продюсером Андреем Васильевым.Мы с Михаилом Ефремовым сейчас работаем над другим проектом под названием Стихи о нас , и мы уже дважды гастролировали по Соединенным Штатам с этим новым шоу. Единственная цензура, с которой я столкнулся в России, исходила исключительно от менеджеров среднего звена.
В США существует определенный стереотип русской литературной традиции: великие авторы — Достоевский, Толстой, Чехов. А как насчет современной русской литературы? Вы видите преемственность с литературной традицией?
Ну конечно, а как же не может быть преемственности? Но я бы сказал, что некоторые современные авторы продолжают советскую литературную традицию, а не традицию XIX века.Например, Гузель Яхина [недавняя литературная сенсация] вдохнула новую жизнь в традицию, заложенную Чингизом Айтматовым [известным советским писателем из Кыргызстана], Роман Сенчин продолжает традицию писателя «деревенской прозы» Валентина Распутина, а Захар Прилепин продолжает. факел Александра Проханова. Не будем игнорировать советский период. В России всего 300 лет светской культуры, и мы просто не можем вычеркнуть треть из них.
Каких русских писателей вы порекомендовали бы перевести на английский язык?
Александр Житинский, умерший недавно.Его проза очень важна.
Вы недавно опубликовали биографию Владимира Маяковского. Как вы начали работать над этим проектом и сколько времени у вас ушло на его завершение? С вашей точки зрения, что вы внесли в исследования Маяковского?
Эту книгу мне предложило издательство «Молодая гвардия», которое отвечает за серию биографий « Жизни выдающихся людей ». На это у меня ушло пять лет, хотя я делал несколько перерывов.Я выполнил большую часть работы в Принстоне, где в моем распоряжении была прекрасная библиотека, всего в двух шагах от того места, где я остановился. Мои читатели должны оценить мой вклад в исследования Маяковского. Я считаю, что я первый, кто обнаружил связь с поэзией [декадентского] Михаила Кузьмина в стихотворении Маяковского «Костяная флейта » (1915). Я также исследовал параллели в жизни Маяковского и [эмигрантского поэта] Владислава Ходасевича, и дал новую интерпретацию роли Осипа Брика в любовном треугольнике Маяковского с ним и его женой Лилей Брик.Я также первый человек, который глубоко прочел стихотворение Сергея Есенина «Черный человек» [который иногда переводят как «Темный человек»] и интерпретировал отношения между Есениным и Маяковским как двойные — двойное перевоплощение. Русский гражданский поэт Николай Некрасов (1821–1878). Однако я считаю, что главным достижением книги является ее тон, который было очень трудно найти, и ее структура. Одни называют ее структуру слишком хаотичной, другие — слишком расчетливой.Вы говорите, когда я пишу, моя мотивация не в том, чтобы понравиться — я просто прорабатываю свои личные проблемы.
Ранее в этом месяце вы отменили лекцию в Казахстане из-за скандала, связанного с одной из ваших книг. Вы можете это прокомментировать? [Книга Быкова Квартал. «Прохождение » (2013) содержит язык, на котором говорит один из его персонажей, который представители казахской общины охарактеризовали как нечувствительный к расе.]
Мне не хочется говорить об этой чепухе.Просто казалось, что моя лекция может вызвать какие-то негативные эмоции, и я не хотел еще больше дисгармонизировать этот мир. Не то чтобы я боялся скандала. Я живу в путинской России и не боюсь говорить то, что говорю, так чего же мне бояться некоторых блоггеров из Алматы? Но в центре внимания лекции больше не было предмета лекции, и у меня не было желания создавать повод для моей аудитории в Казахстане, чтобы урегулировать счета публично, при освещении в СМИ. Квартал — моя самая любимая из всех моих книг, пожалуй, самая лучшая.Я рад, что теперь его могут читать люди, которые иначе о нем не слышали, но уровень читательской аудитории — судя по определенному сегменту блоггеров из Казахстана — существенно изменился, и это меня огорчает.
Что вы думаете о Нобелевской премии по литературе 2015 года, присужденной белорусской русскоязычной писательнице Светлане Алексиевич? Почему многие русские писатели проявляли неприязнь к Светлане Алексиевич?
Ну а что такое неприязнь писателя, как не случайная зависть? Как говорила Нонна Слепакова [недавно скончавшаяся поэт и автор песен]: «Не ждите комплиментов от конкурента.«Итак, мы конкурируем здесь, и цена — это не просто награда; это бессмертие. Кроме того, не все понимают и принимают новаторский жанр Светланы Алексиевич, а некоторые в России считают документальную прозу второстепенным литературным явлением. Художественная литература признана во всем мире, и только россияне все еще придерживаются идеи, что единичный акт художественного воображения лучше множества основных истин. Если говорить о современных русских прозаиках, мне кажется, что Людмила Петрушевская не менее достойна Нобелевской премии, и это, кстати, не умаляет заслуг Светланы Алексиевич и не влияет на мою самооценку как писателя. .Я всегда рад, когда любой человек, пишущий на русском языке, получает награду: это способствует популяризации всей литературы, написанной на русском языке.
Есть ли у вас любимые американские писатели и что вам интересно в американской литературе?
Мне нравится Марк З. Данилевски; Меня интересует Уильям Х. Гасс — не только The Tunnel , но и Middle C. Мне нравится Дэвид Марксон, который умер шесть лет назад. Но для меня никто не может затмить Трумэна Капоте.Он абсолютный чемпион. Еще мне очень понравился The Corrections Джонатана Франзена, но другие его работы, в том числе Purity , кажутся слишком умными и недостаточно остроумными. Еще мне нравится Дэвид Мамет. Я также поклонник S. , романа Дуга Дорста, задуманного Дж. Дж. Абрамсом. На русский язык оно было переведено как Корабль Тесея . Одним словом, очень нравится. Мне просто не хватает читать.
¤
Саша Рейзор — аспирант кафедры славянских, восточноевропейских и евразийских языков и культур Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.
Биография Дмитрия Быкова | Русская поэзия
Дмитрий Львович Зильбельтруд (псевдоним Быков) (1967 г.р.) — одна из самых ярких фигур современной литературной жизни. В России Быков — поэт, прозаик, ученый, школьный учитель, журналист, радиоведущий и один из самых откровенных общественных интеллектуалов России. В интервью газете Los Angeles Review of Books Быков признал, что «поэзия считается престижным занятием в России, потому что поэт — пророк, опора гражданского неповиновения […].Поэтому я предпочитаю считать себя поэтом ».
В 1991 году окончил МГУ по специальности журналист, начал работать в Собеседник и Времечко. Он также участвовал в работе Огонек — известного продемократического средства массовой информации в России того времени. Член Союза писателей с 1991 года. Опубликовал биографию Бориса Пастернака, получившую приз, а также популярные биографии Булата Окуджавы и Владимира Маяковского. Автор более 30 книг, в том числе 15 прозаических публикаций и 18 сборников стихов.
Написал ряд романов, посвященных истории России и современности, в том числе Ж / Д , опубликованных в 2006 году (этот роман получил международную литературную премию Стругацких в 2007 году). Его яркий литературный талант особенно проявился в его недавнем произведении Остромов , получившем в 2011 году Национальную премию бестселлеров. Этот роман представляет собой странную смесь мистической, пикантной и сатирической прозы, что-то среднее между Мастер и Маргарита и Двенадцать стульев. , но более сентиментальный.В своих ранних романах Оправдание и Орфография Быков в своей обычной идиосинкразической и провокационной манере формулирует свою консервативную критику «новой русской революции» 1991 года. Очевидно, тогда в начале 2000-х он не сочувствовал либеральные интеллектуалы и проявили имперскую ностальгию и властолюбие. Однако эти взгляды были, скорее, отражением меняющегося климата мнений в современной России, или, как он признавался в своих интервью, он писал романы в своей борьбе со своим собственным «имперским комплексом».”
Как обозреватель The New Gazette Быков ведет еженедельную «колонку в стихах». Неудивительно, что он был интеллектуальной силой в совместном проекте The Citizen Poet , который отражал его веру в то, что всему, что происходит в политической жизни, есть параллели в литературе. Благодаря его политически проницательным и поэтически веселым пародиям на классиков русской литературы проект собрал огромное количество поклонников.
Его эклектичные литературные произведения охватывают широкий диапазон жанров.Быков периодически вел передачи на радиостанции «Эхо Москвы», и он был одним из ведущих влиятельного телеканала Времечко до 2008 года. Он был приглашенным лектором на кафедре славянских языков и литератур в Принстонском университете, а также Приглашенный профессор славянского факультета Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. В своих частых публичных выступлениях и поэтических чтениях в России и США он читает лекции о различных аспектах советского наследия в современной России и перечитывает основные произведения и авторов литературного канона.Также он интересуется интервьюированием современных русских интеллектуалов в его YouTube-сериале «Русская грамотность».
Источники
Рэйчел Полонски. Россия: Гражданин поэт. Нью-Йорк Ревью . 2012.
Бритва, Саша. Интервью с Дмитрием Быковым. «Los Angeles Review of Books», 3 октября 2017 г.
История и ирония в духе протеста
В интервью для Los Angeles Review of Books, Дмитрия Быкова спросили, как он думает о роли писателя в современном обществе, на что Быков ответил: «Как сказал Стругацкий:« Все видеть, все слышать, все понимать.В своей карьере Быков, безусловно, принял эту цитату близко к сердцу. Он известен своей социально значимой работой как журналист, писатель, сатирик и поэт. Он особенно известен своими работами, которые обращаются к истории или узнаваемым историческим формам для критики современной ситуации в России.
Быков родился 20 декабря 1967 года. Его мать, Наталья Быкова, преподавала русский язык и литературу. Его отец, Лев Сильбертуда, был врачом. Родители Быкова развелись в раннем детстве, и Быкова воспитывала мать.В интервью The Jewish Journal, Быков заявил: «Я ношу имя своей матери, потому что горжусь своей мамой». В интервью, таких как интервью Быкова с Леонидом Велеховым для Freedom, Быков почти не упоминает своего отца, но часто отмечает, что его мать была его главным «учителем» в жизни, которая, по его мнению, хорошо его воспитала.
В 1984 году Быков поступил на уважаемый факультет журналистики МГУ. Во время учебы в университете Быков начал писать для советского еженедельника «Собеседник». Сегодня он креативный директор и главный редактор этой газеты.
В 1989 году Быков стал активным членом поэтического объединения под названием «Орден вежливых маньеристов», которое стремилось сочетать изысканность с циничным юмором. В статье журналиста и литературного критика «Независимой газеты » Андрей Летанев охарактеризовал творчество поэтов как «бездну цинизма и острой сатиры, скрытую за блестящей учтивостью». В 1991 году Быков окончил МГУ по специальности журналист.Вскоре после этого он покинул Орден вежливых маньеристов, чтобы продолжить карьеру в литературе отдельно от группы.
Орден Вежливых маньеристов, слева направо: Вадим Степанцов, Андрей Добрынин, Дмитрий Быков, Александр Бардодым. Сидят: Виктор Пеленягре, Константин Григорьев.На протяжении 1990-х Быков преподавал историю советской литературы в московской школе № 1214. Он также продолжал писать для Собеседника. За это время он был опубликован почти во всех еженедельных и ежедневных газетах Москвы, в том числе: Evening Club, Work , Newspaper, Russian Life, и Profile. С 1993 года Быков стал постоянным автором Little Flame, , одного из старейших еженедельных иллюстрированных литературных журналов в России .
В 1995 году Быков и писатель Александр Никонов написали юмористическую первоапрельскую статью под названием «Мать», содержащую нецензурную лексику для Собеседника. В статье была фраза: «Пора… Мама, понимай Россию умом», за которой последовал кроссворд, наполненный нецензурной бранью.Внизу страницы пара отметила: «Только с непристойностями можно честно рассказать о нашем правительстве, нашей политике, нашем образе жизни и нашей любви». После того, как статья вызвала бурю споров и в итоге привела к тому, что Генеральная прокуратура России возбудила против них двоих уголовное дело о хулиганстве. После ареста была организована общественная кампания в поддержку журналистов. В конце концов и Быков, и Никонов были освобождены, а обвинения с них были сняты.
Обложка публикации книги Быкова ОбоснованиеВ 2001 году Быков выпустил свой первый роман « Обоснование». В романе Быков предлагает собственную вымышленную версию прошлого века в России: молодой человек по имени Рогов ищет информацию о своем деде, жертве сталинского террора. В ходе своих поисков он узнает о других допросах и заключениях ГУЛАГа. Вскоре он обнаруживает, что со временем и неоднократным жестоким обращением жертвы превратились в породу сверхлюдей — гибких, непобедимых и не подверженных воздействию жары и холода. В «Оправдании » Быкова используется вымысел, чтобы углубиться в коллективную вину за сталинские чистки и показать, что злодеяниям, совершавшимся в этих лагерях, не было оправдания.Его дебютный роман был положительно встречен критиками, которых интересовала интерпретация Быковым репрессий как чего-то буквально завладевшего телами жертв и превращения их в совершенно другой вид людей. Интересно, что здесь используется ложная идея, которую когда-то давно придерживались советские генетики, особенно при Сталине, который лично отстаивал ее, — что среда организма может напрямую влиять на генетический код организма. В нем также упоминается долгая попытка коммунистов построить нового «советского человека», который был бы сильнее и умнее, чем когда-либо прежде.Таким образом, работы Быкова изобилуют ироническими ссылками на советские идеи величия, помещая их прямо в контекст самых мрачных советских часов. Сегодня в России продано около 25 000 экземпляров Justification .
Быков читает лекции в Принстонском университете.В 2003 году Быков выпустил свой второй роман, Орфография. В художественной литературе Быкова после Октябрьской революции 1917 года большевики отменили орфографию или предписанное правописание языка. Указ отправляет св.Петербургские филологи в неистовстве, и многие из них спускаются по Неве и основывают колонию, которая затем борется с большевиками. Далее в романе изображена череда непредсказуемых и трагических событий 1918 года, где главный герой Ят пытается найти свое место в стремительно меняющемся мире. Таким образом, роман берет историческое событие большевистского упрощения русской орфографии и превращает его в гротескный жанр. Это становится еще более очевидным, когда главный герой разделяет свое имя с русским «жестким знаком», буквой, которая, хотя и оставалась частью русского алфавита, была исключена из большинства слов после революции.По мере продвижения Орфография читатель понимает, что роман не только о правилах письма, но также является аллегорией моральных законов, которые не дают человеку стать монстром.
В России Орфография был тепло встречен читателями, так как было продано более 50 000 экземпляров. Роман также был воспринят критиками. Например, в интервью журналу Freedom литературный критик Борис Парамонов утверждает, что Орфография «воспринимается как синоним культуры — системы вполне условных норм, нарушение или несоблюдение которых приводит, однако, к социальным нарушениям. крах.”
В 2005 году Быков стал национальным бестселлером с выпуском Бориса Пастернака. Этот роман повествует о жизни великого русского писателя Пастернака. К настоящему времени продано более 150 000 экземпляров. В нем , Быков погружается в чувства и эмоции Пастернака во времена радости и горя. Роман предлагает новый взгляд на роман Доктор Живаго , исследуя личную жизнь Пастернака, а не анализируя сам роман, сыгравший значительную роль в успехе и известности Пастернака.Критики высоко оценили способность Быкова воссоздать эмоции поэта и сосредоточиться на его внутренней жизни, а не на обыденной каталогизации дней.
Найдите его на Amazon.Позже, в 2005 году, Быков опубликовал экспериментальный Как Путин стал президентом США: новые русские сказки. В этом сборнике политических басен Быков объединяет крупных современных деятелей постсоветской России, таких как Борис Ельцин и Владимир Гусинский, в жанре сатиры. Коллекция изображает Россию как царство без порядка, с голодными босоногими гражданами, которые в конечном итоге поддерживают великое восстание, которое приводит к новым правителям, берущим контроль.Это новое руководство открывает Россию для остального мира и вновь знакомит ее со своим бывшим противником, Соединенными Штатами. Критиков интересовало остроумное чувство юмора Быкова, способное описать иногда печальные последствия распада СССР. Некоторые критики, однако, сочли, что роман не является уникальным в жанре политической сатиры. Несмотря на неоднозначный прием, « Как Путин стал президентом США» было продано почти 100 000 копий только в России.
Сатирические эксперименты Быкова находятся под сильным влиянием произведений Михаила Салтыкова-Щедрина, известного под псевдонимом Николай Щедрин.Щедрин был крупным русским сатириком XIX века, чья первая крупная работа «Провинциальные очерки», была наполнена антикрепостническим пафосом и резкой критикой провинциальной бюрократии. Точно так же в Как Путин стал президентом США, Быков исследует распад СССР и возникшие в результате отношения между постсоветской Россией и Соединенными Штатами.
Сегодня, после выборов 2016 года в Соединенных Штатах Америки, название сборника Быкова многим кажется пугающе актуальным.
В 2010 году Быков выпустил «Отчет », сборник стихов и баллад, в которых рассказывается о жизни Быкова, как она писалась за 25 лет. Стихи иногда бывают светлыми, но чаще циничными и жесткими, поскольку отмечают перемены в жизни Быкова и его окружении. Критики тепло приняли сборник, отметив неповторимый лиризм Быкова. Читателям тоже понравился сборник, который разошелся тиражом 50 000 экземпляров в книжных магазинах России.
Быков выступает на пленарном заседании Совета Федерации, 2017 г.В феврале 2011 года Быков создал на YouTube шоу, где популярный российский актер Михаил Ефремов исполнил сатирические стихи Быкова из спектакля «Репортаж ». После того, как клипы на YouTube стали популярными, телеканал «Дождь» подхватил шоу под названием Citizen and Poet . Телешоу проходило в том же формате, что и шоу на YouTube: Ефремов читал стихи Быкова, в которых содержались резкие комментарии и часто критика политической и социальной ситуации в России.Стихи были созданы на основе канонических текстов известных русских поэтов, таких как Пушкин, а также англоязычных авторов, таких как Шекспир и Эдгар Аллан По. Например, стихотворение, исполненное 3 октября 2011 года, имитирует сцену из шекспировского «Гамлета» . В переосмыслении Быкова Гамлет разговаривает с призраком своего отца, и призрак говорит: «Боюсь, сынок, через двенадцать лет страна здесь будет чисто тенью. / Она уже почти в тени ». Гамлет Шекспира изображает сомнительный политический мир, в котором обман используется как важный политический инструмент, поэтому Быков использует Гамлета для критики политической ситуации в России в преддверии выборов 2011 года.Мощное сочетание узнаваемых стихов и смелая политическая сатира сделали выступления Ефремова незабываемыми.
Ефремов читает одно из стихотворений Быкова.
Шестой сезон Гражданин и поэт был посвящен разногласиям между тогдашним премьер-министром России Владимиром Путиным и тогдашним президентом Дмитрием Медведевым. Генеральный директор «Дождя» Наталья Синдеева отказалась транслировать шоу. В ответ Ефремов и Быков вернули шоу на YouTube, слегка изменив его название на Citizen Poet .В конце концов его также подхватила радиостанция «Эхо Москвы» и играла до конца 2012 года.
Позже, в 2011 году, Быков выпустил Living Souls, из которых отсылают к Deal Souls Николая Гоголя. Роман изображает футуристический мир, в котором рушатся старые политические и социальные модели. В будущем новое открытое вещество сделало ископаемое топливо устаревшим, а вместе с ним и Россию. Россия раздирается гражданской войной между двумя группами: варягами, которые выступают за авторитарный традиционализм, религию и милитаризм, и хазарами, которые выступают за светский либерализм, разум и коммерцию.Главный тезис романа состоит в том, что Россия оказалась в ловушке между двумя могущественными захватчиками, что заставляет их вступать в циклы диктатуры и революции.
Английская версия «Живых душ» Быкова. Найдите его на Amazon.В классическом быковском стиле история играет ироническую роль в Живые души . Варяги, народ викингов, и хазары, тюркский народ, когда-то были могущественными цивилизациями, которые на раннем этапе оказали сильное влияние на Россию. Однако ни того, ни другого не существовало, по крайней мере, со времен средневековья.Таким образом, будущее России протекает в антиутопическом цикле, движимом тем, что на самом деле является силами из ее далекого прошлого.
Живые души стал первым романом Быкова, переведенным с русского на английский. Западные критики разделились по поводу работы. Гордон Уитман, пишущий для Literateur , сказал, что « Living Souls — это обширная бесформенная книга, во многом похожая на страну, которую она стремится вести хронику», и далее, «сардонические жемчужины очень редки. Слишком часто тщательно взвешенная ирония Быкова превращается в напыщенную речь, а использование им свободного косвенного повествования […] затрудняет различение многочисленных персонажей.С другой стороны, Стив Финбоу в своем блоге Bookmunch назвал Living Souls «шедевром» «сатиры и магического реализма в одном лице» и сравнил роман Быкова с произведениями Толстого, Мартина Эмиса и Габриэля. Маркес. Несмотря на неоднозначный прием, переведенная книга на сегодняшний день разошлась тиражом более 20 000 экземпляров.
В августе 2011 года Быков вместе с различными журналистами и политиками запустил движение «Нак-нак: Голосуй против всех». Группа призвала бойкотировать выборы в декабре 2011 года, назвав их «нелегитимными» из-за подавления несистематической оппозиции и отсутствия политической свободы в России.Символом движения Быков выбрал виртуального персонажа — свинью по кличке Нах-Нах. У русских свинья вызывает в памяти сказку о трех поросятах, на которых охотился Большой злой волк, и которые просто хотят, чтобы волк ушел.
Во время этих выборов молодые россияне из среднего класса использовали свои мобильные телефоны, чтобы документировать и распространять информацию о нарушениях выборов в режиме реального времени. Это привело к самому большому протестному движению в России с 1991 года. Было проведено несколько массовых митингов, число которых в конечном итоге увеличилось до десятков тысяч, с призывами к новым выборам.На митинге на Болотной площади в Москве Быков призвал разношерстную толпу из 30 000–50 000 демонстрантов с разными политическими взглядами объединиться в мирной борьбе за политические перемены, которые писатель также назвал «неизбежными».
Быков в море протестующих на Писательской аллее.В январе 2012 года Быков вместе с Григорием Чхартишвили (Борис Акунин), Леонидом Парфеновым, Рустемом Адагамовым, Ильей Варламовым, Юрием Шевчуком и Ольгой Романовой основали Лигу избирателей, которая была задумана как продолжение протестного движения.Целью Лиги было «обеспечение прозрачности выборов и широкой огласки любых нарушений».
Быков мечтал, что из Лиги родится новая политическая партия, представляющая интересы среднего класса. Однако другие основатели лиги не разделяли такого же интереса к прямому участию в политике. И Парфенов, и Адагамов, например, предпочли не вмешиваться в политику, а это означало, что мечта Быкова не осуществилась.
Весной 2012 года, после того, как многочисленные протесты привели к арестам, Борис Акунин связался с Быковым, чтобы принять участие в «писательской прогулке» в Москве, чтобы узнать, как выразился Акунин, «есть ли у москвичей достаточно свободы, чтобы собраться большой группой. .13 мая 2012 года на «Писательской аллее» присутствовали тысячи сторонников, в том числе Быков.
Быков раздает книги на Писательской аллееВ октябре 2012 года Быков был избран одним из 45 членов Координационного совета российской оппозиции. Оппозиция планировала использовать эти выборы, чтобы сформировать легитимный орган для переговоров с властями, в надежде разработать программу их дальнейших действий… Однако популярность протестов снизилась из-за того, что не было достигнуто значительных изменений.
В интервью изданию Los Angeles Review of Books, Саша Бритва спросила, предпочел бы Быков, чтобы его помнили как писателя, биографа, поэта, журналиста, профессора литературы или радиоведущего, на что Быков ответил. : «Поэзия считается престижным занятием в России, потому что поэт — пророк, опора гражданского непослушания […]. Поэтому я предпочитаю считать себя поэтом ». Быков, безусловно, оставил неизгладимое наследие не только в поэзии, но и в своем поэтическом языке и в своем фирменном использовании истории, представленной в иронических формах.Сегодня он написал 18 сборников стихов, а также 15 художественных и документальных произведений. Его уникальный голос обычно ассоциируется с либеральной оппозицией России и призывает к переменам в России.
Эпизод Citizen Poet на YouTube
Россия: Гражданин поэт | Рэйчел Полонски
Михаил Метцель / AP Images
Дмитрий Быков получает Премию «Большая книга» за биографию Бориса Пастернака в Центральном Доме писателей, Москва, ноябрь 2006 г.
В последние годы творческий поток Дмитрия Быкова шумно насыщает его. Русская публика с литературными аллюзиями, дающая новую жизнь старым книгам.Сейчас, за сорок, Быков опубликовал пять романов и три длинные биографии, 1 , а также многочисленные сборники рассказов, очерков и стихов. Выпускник факультета журналистики МГУ, он считает журналистику более важной, чем написание книг. 2 Не проходит и дня без хотя бы одной статьи, передачи или блога, в которых Быков находит остроумную связь между политическим событием и строкой стихов или персонажем романа; он комментирует все из St.Петербургский экономический форум панк-протестной группе Pussy Riot. 3
Последнее ток-шоу Быкова News in the Classics выходит в прямом эфире три раза в неделю на радиостанции «Коммерсантъ FM ». Быков утверждает, что всему происходящему есть параллель в литературе. Цель шоу — «помочь России избежать повторения ошибок прошлого». Пока, по его мнению, российская история оказалась цикличной, и этот цикл трагичен.
По примеру своей матери, Натальи Быковой, известного учителя русского языка и литературы, Быков также находит время для преподавания в средней школе.Класс, говорит он, — единственное место, где он чувствует себя по-настоящему полезным, поскольку он пытается объяснить подросткам («диким зверям»), «почему литература необходима, и что имел в виду автор, когда писал одно вместо другого. . » 4 В любой обстановке — в телестудии, лекционном зале или на политическом уличном протесте — он выражает заразительное дружелюбие. Через YouTube кудрявый усатый Быков, круглый и помятый в футболке и боевой куртке, теперь находится перед виртуальным классом, заполненным многими тысячами внимательных слушателей, чьи ответы на его последние импровизированные афоризмы об отношениях между политиками , история и литература висят ниже в бесконечных цепочках комментариев.
Роман Живые души — это одновременно и футуристическая геополитическая фантастика, и панорамная сатира на постсоветскую жизнь. Это первое произведение Быкова на английском языке. Его русское название — ЖД , кириллические инициалы со множеством возможных значений, в том числе русское слово, обозначающее «евреи», жиды . Разрекламированная российским издателем как «самая политически некорректная книга нового тысячелетия», она изображает финальную борьбу в гражданской войне между варягами (которые называют себя «русскими») и хазарами, соперничающими колониальными державами с антипатичными культурными нормами. 5 В рамках воображаемой схемы Быкова эти две «вирусные расы» оспаривают территорию России с IX века за счет вечно пассивного коренного населения, которое остается языческим и доисторическим, живет скрытой бродячей жизнью, перемещаясь по кругу. , говорящие на своем загадочном поэтическом языке. Запад, открыв новую форму энергии, флогистон (таинственным образом созданный из пустоты), потерял интерес к России (а также к исламскому миру), оставив его «разыгрывать свою великолепную тайну» в автаркической изоляции, поедая сосиски. сделано из ненужного масла.
В воспоминаниях о Москве (этнически очищенной от хазар) до войны мы узнаем об идеологических истоках конфликта. «Как будто все искали ответы», — вспоминает варяжский поэт капитан Громов,
, но ответы всегда были разными, призрачные несущественные сущности, парящие и сталкивающиеся в воздухе, из которых всегда казалось, что вот-вот выйдет что-то конкретное. Но ничего не вышло, и было ясно, что перед его глазами складывается что-то печальное и кровавое.
Другой воин варяжской армии, историк Волохов, до войны учившийся в московском «Институте альтернативной истории», «знал, что каждое событие известно в бесчисленных пересказах». В современной Москве такого института нет, но, как показывает любой книжный магазин, альтернативная история вызывает навязчивый интерес в постсоветской России. Такие слова, как «варяг» и «хазар», на самом деле превратились в сосуды призрачных и несущественных идеологических фантазий, наполненных ненавистью и тоской о национальном происхождении.Быков превращает бесчисленные научные и псевдонаучные пересказы историй о расе, религии, культуре и географии, многие из которых токсичны, в комическое вымышленное зелье. Его герои и героини агонизируют над вопросами о судьбе России и о своей собственной, в то время как сюжет разворачивается по карте на быстро вращающихся колесах трансгрессивного эроса и сказочной магии.
Роман наполнен русским пейзажем: сырым, меланхоличным, «заколдованным». Пейзаж современной русской мысли, который он вызывает, такой же густой и запутанный, как сибирская тайга.Среди многих мыслителей двадцатого века, чьи соперничающие мистические концепции России, с которыми играет Быков, — евразиец Лев Гумилев, возможно, самый читаемый и влиятельный историк посткоммунистической эпохи. 6 На скудных археологических следах исторической Хазарии Гумилев построил детально проработанное видение столкновения цивилизаций, в котором меркантильные урбанизированные хазары (евреи) являются вечными врагами кочевых народов среднеазиатских степей, в том числе коренных жителей Рус.Другой — Александр Дугин («Дудугин» в романе), самопровозглашенный «знаток сакральной географии», который даже более явно настроен против евреев, чем Гумилев. Дугин описывает русских как народ, «опьяненный» территорией, ее «хранителями», уникально «посвященными в ее тайны». 7
Для своей «священной географии» Living Souls эклектично опирается на славянскую языческую мифологию с ее природными богами, колдунами и волками. Карта России становится ареной магии. Все путешествия романа проходят через две деревни, Дегунино и Жадруново, «два русских деревенских архетипа», как их называет Быков: деревня изобилия, где все растет, и деревня пустоты, временная деформация, в которой все исчезает.В Дегунино, где начинается история, есть священная роща языческого бога Дажд-болота («Даешь» в английском переводе), в которой стоит волшебная печь для выпечки пирогов и яблоня. Варяги, мыслящие как нацисты, проповедуют, что Дегунино, «где Север и Юг встречаются лицом к лицу», является «геополитическим сердцем Евразии, и тот, кто контролирует его, будет хозяином мира». Однако настоящая причина, по которой обе стороны любят брать деревню, заключается в том, что ее послушные крестьянки с радостью приветствуют всех захватчиков солеными огурцами, пирогами с капустой и объятиями у камина.
Первая из двух частей романа, «Отъезд», знакомит с четырьмя парами, отправляя их на таинственные задания, которые пересекаются во второй части «Прибытие». Громов любит Машу, которую эвакуировали из Москвы в далекую Махачкалу на берегу Каспийского моря. Волохов незаконно любит блестящего хазарского журналиста, с которым познакомился перед войной во время исследовательской поездки в Хазарский каганат. Книжный губернатор Бороздин, чистокровный варяг более мягкого толка, командированный из Москвы в далекую Сибирь, влюбился в туземную шаманку, тощую девушку-волчицу Ашу, чьи молитвы к земле «звучат как безумные футуристические стихи.Анка, московский подросток, усыновил беспомощного уроженца средних лет, «Джо» («Васька» по-русски), Василия Ивановича, и бежит с ним, пока варяги начинают облаву на «Джо». капитал.
Пробирается сквозь эти любовно-поисковые сюжеты лысый, очкастый Гуров / Гурион, двойной агент, склонный к сарказму, который по очереди изображает из себя старшего варяжского и старшего хазара, но на самом деле он Родной «Хранитель» защищает свою «благородную расу» от гибели. Гуров выявляет скрытых аборигенов (таких как Волохов, чье имя является гибридом русских слов, обозначающих «волк» и «маг»), обращаясь к ним в народных загадках о кружащихся соколах, яблонях и кошках, пробуждая генетическую память о родном языке. .Его миссия — послать убийцу выследить и уничтожить нерожденных младенцев смешанной расы Бороздина, Аши, Волохова и Женьки, рождение которых, согласно пророчеству, разорвет бесконечный круг отечественной истории. Как туземец, он не умеет убивать.
Первая глава «В лагере русских воинов» 8 знакомит с Громовым, поэтом, который поступил в армию, потому что его жизнь в Москве казалась бессмысленной. Быковский портрет варягов сочетает в себе радостную карикатуру на силовиков Владимира Путина с болезненной сатирой на расточительность и жестокость русской военной культуры.Варяжская армия — это самопожирающий мужской культ смерти, основная цель которого — максимально эффективно истребить собственных солдат. Высшее руководство с гордостью ведет свою чистую кровь к викингам. Варяжская идеология — это русский вариант арийской религии Альфреда Розенберга и Генриха Гиммлера, инкрустированный тончайшим слоем православной христианской символики. Его апофеоз — жуткий воин-жрец Плоскорылов, похотливо поднимающийся по варяжской лестнице ритуалов посвящения.
Плоскорылов читает фанатичные лекции о «нордическом пути», у него на стене висит изображение Фридриха Ницше, он молится Одину «о победе над сыновьями Хама» перед черепом, свастикой и кристаллом, и его возбуждает бессмысленная казнь молодых призывников. Подобно русским неонацистским фантазерам, которых можно найти в Интернете, Плоскорылов испытывает содрогание от экстаза полотнами советского художника Константина Васильева: банальными изображениями белокурых рыцарей на полях сражений северных стран, сосновых лесах, скалах, черепах и т. Д. драконы, парящие орлы и древние племена, молящиеся каменным идолам бога грома Перуна.Плоскорылов знает, что варяжанство не прекратится, «пока не останутся последние достойные люди», но не может не задаться вопросом, что же тогда делают последние достойные люди: «Танцуют вокруг ледяного кристалла Деду Морозу? Групповые совокупления в бесконечных позициях и комбинациях? Он был свободен вообразить, что ему нравится ».
Следующий культурный ландшафт, который вызывает в памяти Быков, — Хазар. За пять лет до начала войны Волохов покидает варяжскую Москву и совершает исследовательскую поездку в Хазарский каганат, где «жизнь… живее некуда.Он влюбляется в журналиста Женку Доронину (еще один ЖД), чья сила заставляет Волохова желать, чтобы он тоже был хазаром. В то же время он испытывает всплески антисемитизма, попутно задаваясь вопросом, не могло ли Протоколы сионских мудрецов , хотя и фальшивые, что-то указывать на изображение евреев как «тайного братства». Волохов навещает историка Мишу Эверштейна: «« Так хазарский это неприлично »… у него был самый острый ум из всех, кого знал Волохов».
Эверштейн излагает свою собственную альтернативную версию истории, новую и увлекательную для Волохова.Поскольку варяжские «русские» не коренные жители России, а колонизаторы, объясняет Эверштейн, «они всегда вели себя как оккупанты в чужой стране … относясь к своему народу как к инопланетянину». 9 Когда Волохов возвращается в Москву из Каганата, он новыми глазами видит культурную бедность безхазарской России. Он вспоминает о вкладе в русскую литературу «хазарских» писателей Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама, вспоминая стихотворение Мандельштама 1917 года, которое заканчивается возвращением Одиссея к Пенелопе, «наполненному пространством и временем»: «Боже, как он любил это стихотворение. ….Ничего лучше на языке не было написано … »
Самому Волохову суждено стать странником, наполненным пространством и временем, наполовину Моисеем, наполовину Одиссеем. Женька, которого он до сих пор любит, вернулся в Россию, из которой ее люди были изгнаны, в качестве комиссара вторгшейся армии «ЖД» ( жиды , переведенных Портером как «Yds»). Хазары верят, что могут управлять Россией лучше, чем варяги, с их китчевыми нордическими вкусами, их сухим языком и их неспособностью делать что-либо, кроме разорения и чисток.Быков приводит раннюю советскую индустриализацию и постсоветскую приватизацию как примеры фаз, когда евреи толкали колесо российской истории и дела шли. Заключенный в тюрьму нефтяной магнат Михаил Ходорковский (у которого, как и у Быкова, есть отец-еврей) получает мимолетную похвалу за то, что создал «величайшую нефтяную компанию в мире» и потратил прибыль на благотворительность в сфере образования.
Волохов, чья истинная коренная идентичность пробудилась, теперь ведет «летающий отряд» кругами по лесам, живя ради свиданий с Женькой.Три недели они наслаждаются ночной идиллией в деревенской бане и зачинают еще одного рокового смешанного ребенка из романа, прежде чем зловещий и вездесущий Гуров / Гурион выследит их и прогонит Женку в разрушительную деревню Жадруново.
К этому времени Гуров стал чем-то вроде Волан-де-Морта из J.K. Романы Роулинг «», «Гарри Поттер », гораздо более непримиримое средство этнической чистки и фанатик чистой крови, чем варяги или хазары, у которых «нет эсхатологии» и которые давно забыли, почему они воюют.Гурова, наконец, одолевает свирепая страсть шаманки Аши к своему чистокровному варяжскому любовнику Бороздину и их будущему ребенку. Верный жанру сказки ( сказка ) магическая сила любви преобладает над «альтернативной» исторической миссией Гурова и всем остальным.
Варяжско-хазарская гражданская война заканчивается хаотичной «последней битвой», исход которой был заранее согласован лидерами измученных армий. Волшебные сказки никогда не бывают логичными, и очень нелогичность Living Souls нейтрализует различные исторические повествования, соперничающие друг с другом, с которыми персонажи путают друг друга в головах и из-за которых они ведут войну.После того, как все конкурирующие теории нейтрализовали друг друга, остались позади любовь (без учета этнических границ), поэзия и романтика открытой дороги. Меланхолическая песня туземцев «Не один в поле, маленькая дорога» — припев романа. Российская территория всегда была «транспортной системой», как объясняет сам Гуров однажды вечером за водкой на московской кухне Волохова, после того, как «прогулял» его как туземца: «простой секретной панацеей для русского народа» всегда было «уйти из дома. .
Когда в 2006 году был опубликован ЖД , Быков, будучи учителем, дал своим читателям предисловие, объясняя, что он имел в виду, когда писал роман, и заранее извиняясь за этнические преступления и национальную рознь, которые он мог спровоцировать. 10 Вслед за Николаем Гоголем в Мертвых душ Быков называет ЖД поэмой — эпической поэмой — жанром, связанным с происхождением и самобытностью нации, основными темами которой, по его словам, являются «война и блуждающий.«В России, по словам Быкова, до сих пор нет национального эпоса — Одиссея или Дон Кихота ». Гоголь классно сравнивал «Русь» с гоночной тройкой в конце Мертвых душ : «В чем смысл этого ужасного движения?… Куда ты мчишься?» его роман плачет. Но прежде, чем он смог закончить Dead Souls , Гоголь «сошел с ума из-за двойственности, неубедительности и бесформенности России», — пишет Быков.
Лев Толстой Война и мир слишком реалистичен, чтобы быть стихотворением , и почти не содержит блуждающих . В «Доктор Живаго» Пастернак ближе всех подошел к эпическому идеалу, но не смог решительно оторваться от реалистической традиции. Если ЖД (его название содержит инициалы доктора Живаго), «роман-навязчивая идея, перипетии которого преследовали меня последние двадцать лет», не «претендует на формирование русской нации», пишет Быков, он может по крайней мере «Объясните, почему нация до сих пор не сформирована», 11 и почему российская история остается замкнутым кругом, который ни у кого еще не было воли или силы, чтобы разорвать.
Все эти и многие другие предшественники нанесены на обширный аллюзионный ландшафт поэмы Быкова , которая изображает российскую историю как бесконечное движение, хронику неудавшихся отношений между людьми и территорией. В частности, в романе описывается противоречивая интерпретация Быковым Доктора Живаго в его биографии Пастернака. Быков описывает роман Пастернака как стихотворение и сказку , символистское произведение, использующее музыкальный, метафизический подход к истории.В своей поэтике трансцендентной любви « Living Souls » опирается на главу «Ягода рябины со льдом», когда Юрий Живаго встречает в сибирской тайге ведьму Кубариху, которая лечит коров, поет печальные народные песни и цитирует искаженные отрывки из древнерусских текстов. летописи, превращая их в шаманские видения. Слова Кубарихи вызывают у Юрия видение собственной любви к Ларе, которая далеко, открывая ему тайны своей души: «Воспоминания о чужих городах, улицах, комнатах, пейзажах….А Лара, говорит нам Быков, «это Россия», которая «привлекает к себе мечтателей, авантюристов и поэтов», но которая «предназначена для поэта». 12
«В конце исторической эпохи абстрактные понятия всегда воняют тухлой рыбой», — писал Мандельштам в книге «Шум времени », вспоминая своего школьного учителя литературы В.В. Гиппиус, «Лучше лукавые и веселые ( весёлое ) шипение хороших русских стихов». 13 Быков, обладающий невероятной способностью импровизировать легкие стихи, любит слово весёлый , что означает «веселый, веселый, веселый, беззаботный» или просто «смешной».«Как и многие представители либерального оппозиционного движения, Быков считает, что эпоха Путина подходит к концу, и надеется, что ее конец будет мирным. Недавно он превратил радостное шипение русских стихов в мощную форму политической активности.
В начале 2011 года Быков запустил сатирический интернет-проект «Гражданин поэт» с актером Михаилом Ефремовым и продюсером, бывшим редактором газеты Андреем Васильевым. Каждую неделю Быков сочинял стилизацию стихов известного поэта вокруг какой-нибудь политической новости.Ефремов, удивительно многогранный комический актер, в образе поэта исполнял эту «новость в стихах» для камеры. Подражая поэтам от Пушкина и Лермонтова до Эдгара Аллана По и Редьярда Киплинга, Citizen Poet высмеивал тогдашнего премьер-министра Владимира Путина и его закадычного друга президента Дмитрия Медведева. К сентябрю 2011 года, когда Медведев объявил, что Путин будет баллотироваться на третий президентский срок на следующих выборах, ролики Citizen Poet, которые появлялись в Интернете каждое утро понедельника, набирали сотни тысяч просмотров; некоторые из них посмотрели более миллиона раз.
Хотя Быков является одним из организаторов московского оппозиционного движения, он описывает Citizen Poet как «веселый [ весёлый ] эстетический проект », а не как «протестный проект». 14 Тем не менее, его влияние было политическим; в течение нескольких месяцев это сделало глав российских государств публично смешными, вызвав волну давно сдерживаемого коллективного смеха. Строчки из пародий Быкова и придуманных им для Путина прозвищ — «Великий Пу», «Пуссин» — были одними из самых популярных лозунгов на самодельных плакатах карнавальных антипутинских уличных протестов 2011 и 2012 годов. 15 Гражданин Поэт разоблачил «иллюзорность мачизма Путина, его искусственность», — говорит он. Шоу не только высмеивало стилистику государственной власти, но и напомнило россиянам стихи, которые их учили в школе.
На той неделе, когда Путин нырнул на дно Черного моря и вытащил две амфоры VI века — г. до н. Морская поэма «Бессонница, Гомер….Пение Путина «Черничный холм» перед Шэрон Стоун и Кевином Костнером на благотворительном гала-вечере было встречено злой пародией в стиле баснописца Ивана Крылова (российский Эзоп). Вскоре даже пресс-секретарь Кремля Дмитрий Песков объявил себя поклонником «Гражданина Поэта». Быкова и Ефремова пригласили на аудиенцию к Путину, от которой они благоразумно отказались.
Независимо мыслящие олигархи предложили финансовую поддержку. Кандидат в президенты Михаил Прохоров (ставший объектом памятной розыгрыша в стиле детского поэта Корнея Чуковского) спонсировал аншлаговый тур Быкова по российским губерниям.Александр Мамут (недавно купивший британскую сеть книжных магазинов Waterstones) выпустил глянцевый альбом проекта. Магнат в изгнании Евгений Чичваркин организовал два шоу в Лондоне (в настоящее время в городе проживает много выдающихся россиян) в преддверии президентских выборов в марте 2012 года, после чего трио объявило проект мертвым. Последним поэтом, которого перевоплотил Ефремов, был зловещий Иосиф Сталин, ласкавший трубку, воспевая соловья и начало третьего срока Путина. Быков прочитал со своего ноутбука импровизированное стихотворение, которое он тут же сочинил на тему, предложенную аудиторией: ряд непристойных каламбурных двустиший об арестах Pussy Riot с большой игрой на «органах закона». 16
Быков недавно высказал предостережение по поводу комической рамки, которую его стихи помещают вокруг правления Путина. После того, как этим летом президент России совершил сюрреалистический полет на микросвете, обучая стерхов мигрировать, Быков заявил своей публике, что не будет публиковать стихов на эту тему: Путин улетел из российской политики. «Услышав общий смех, люди Путина превратили его в забавную фигуру, чтобы отвлечь нас от того, что на самом деле происходит», — предупредил он; «Все, о чем мы должны сейчас говорить, это о том, как построить современную систему образования и как сделать экономику, которая не зависит от природных ресурсов. 17
Быков напомнил своему народу, что одними из самых ценных его ресурсов являются русский язык и его литература, богатство которых является плодом многовекового этнического и культурного смешения. Его роль в качестве политического импровизатора в быстрорастущем оппозиционном движении, сформировавшемся за последний год, вернула гражданство в русскую поэзию — и немного поэзии — в российское гражданство.
Ник Харкавей — В разговоре с Дмитрием Быковым
Россия приезжает в Лондон…
Одним из величайших удовольствий для написания «Ушедшего мира» было приглашение в Москву.
Россия — огромная загадка для большинства британцев, и я не исключение. Большую часть моего детства это была враждебная масса прямо через воду; место изо льда, снега и заводов, а также дом огромной армии танков и ракет, которые могли в любой момент обрушиться на меня. Я вырос в тени ядерного холокоста: это были 80-е, и пальцы на спусковом крючке чесались вплоть до тех пор, пока Гласность не укусила и не рухнула Стена. Конечно, мы верили, что апокалипсис может наступить в любой день, и время от времени стая гусей, замеченная на экране радара под неправильным углом, действительно запускала бомбардировщики.
Сегодня для британцев это не менее загадочно. Россия сложна и огромна, и наша склонность думать о ней как о месте, где такие люди, как мы, настаивают на довольно странном поведении, не помогает. Но вот шанс встретиться с Россией лицом к лицу…
Встретил Быков в Москве чуть больше года назад. Мы с женой были гостями Academia Rossica. Мы вошли в небольшой, очень московский бар, место с давней историей пьянства писателей, и раздался громкий возглас ликования: «МИСТЕР ХАРКАВЭЙ!»
Быков — элементаль; огромный мужчина с огромным голосом и огромной страстью.В России он по сути рок-звезда — радиоведущий, биограф Пастернака, писатель, поэт, телеведущий… он что-то среднее между Мелвином Брэггом и Бобом Гелдоффом; культурная сила, которая находит удовольствие в том, чтобы вызывать негодование для просвещения. Тот факт, что мы не слышали о нем в Великобритании, является признаком нашего довольно явного ограниченного отношения к людям, которые не работают на английском языке.
Быков находится в Лондоне отчасти для продвижения своей книги « Живые души » , и она очень и очень быковская.Обычно он уже вызывает огромную ссору:
«Это будет яростная русофобия и яростный антисемитизм», — сказал он незадолго до публикации романа. Он продолжил: «Он изображает и русских, и евреев как вирусные нации, которые приносят несчастья и разлагают всему, что они пытаются колонизировать. Это лучшая книга, которую я когда-либо писал, на самом деле это лучшая книга, которую только можно написать сегодня, и она очень, очень забавная ». (Ссылка)
Трудно понять , является ли это неуверенным переводом нюанса или это именно то, что он имеет в виду.Он отверг обвинения в антисемитизме, когда книга вышла в России, и, конечно же, сам является русским и евреем. Я не могу не услышать отголосок Владимира Брусилова из П. Г. Вудхауза в утверждении, что это лучшая книга в мире — и, поскольку Быков читает Вудхауза, это не так уж надумано. Он обладает эрудицией и остроумием, присущими его наследству в ведрах, и гордостью за них, которая лишь частично компенсируется глубоким дискомфортом от того, как другие, разделяющие их, иногда проявляют свое чувство идентичности.Он ненадежный рассказчик о себе; то, что он говорит, вероятно, имеет столько же общего с тем, о чем он хочет, чтобы вы думали, сколько то, во что он действительно верит. Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что «Живые души» едкие и вызывающие.
Русская дискуссия не занимается мелочью ; Когда я был в Москве, один из первых вопросов, который мне задали, был о том, думал ли я, что черный флаг ислама когда-либо будет развеваться над Палатой общин. (Думаю, это отсылка к речи Омара Бакри Мухаммеда.) Поэтому, когда я поговорю с Быковым на следующей неделе (четверг, 22 апреля в Waterstone’s в Хэмпстеде), можно с уверенностью сказать, что мы не будем говорить о пунктуации. Я также надеюсь, что мы получим несколько интересных вопросов из зала. Так что, пожалуйста, пойдемте!
ТвитнутьПодтверждение литературного статуса России | Financial Times
Людмила Улицкая обновления
Подпишитесь на myFT Daily Digest, чтобы первыми узнавать о новостях Людмилы Улицкой.
Когда-то это была величайшая литература в мире.Когда Уильяма Фолкнера попросили назвать три лучших романа всех времен, он процитировал книгу, которую Достоевский назвал «безупречной»: « Анна Каренина , Анна Каренина , Анна Каренина ».
В рейтингах великих мировых литературных деятелей Россия, как правило, занимает более заметное место, чем любая другая страна. Анна Каренина , Война и мир , рассказы Антона Чехова и Лолита (написанные на английском языке и самопереведенные на русский язык) неизменно входят в такие списки вместе с Шекспиром, Прустом, Ф. Скоттом Фицджеральдом, Марком Твеном, Флобером и Джордж Элиот.И это без упоминания Гоголя, Пушкина, Тургенева, Пастернака и, конечно же, Достоевского, писателя, который так же красиво, как Толстой, говорил о приземленном прямолинейном языке. Из Записки из подполья : «Я говорю, пусть мир идет к черту, но я всегда должен пить чай».
А где же сегодня эквиваленты? Вопрос имеет более чем академическое значение. В декабре прошлого года Владимир Путин созвал «Литературную ассамблею» с участием потомков Пушкина, Достоевского и Толстого (праправнук которого Владимир является советником президента России по культуре).Путин заявил, что «глобальная цивилизация несет ответственность за сохранение русской литературы», и выразил тревогу по поводу того, что Россия больше не может похвастаться тем, что она «самая читаемая страна в мире». «Россияне тратят в среднем всего девять минут в день на чтение книг, и эта цифра уменьшается», — сказал он. «Думаю, стоит подумать об объявлении 2015 года Годом литературы в России». Недавние события, кажется, заморозили эту идею.
Тем не менее, некоторые считают, что русская литература находится на пороге выздоровления, указывая на успех таких писателей, как Михаил Шишкин (по сравнению с Набоковым и Чеховым) и Людмила Улицкая, первая женщина, получившая главный приз страны — Букер. для художественной литературы.«Русская литература — это здорово. На самом деле, это, наверное, самая здоровая часть российского общества », — говорит Виталий Витальев, писатель и давний житель Великобритании (он дезертировал в 1990 году). «Перефразируя Толстого: писателям нужно немного помучиться. Вы не хотите, чтобы вас приговорили к смертной казни ради творчества. Но есть огромный внутренний протест против власти Путина ».
Возможно, последствия этого еще не до конца очевидны, поскольку многие популярные литературные книги в России в настоящее время определенно не являются критикой режима.Вместо этого они попадают под неуклюжий ярлык «фантазия». Постсоветские антиутопии Виктора Пелевина, Владимира Сорокина и Дмитрия Быкова — все чествовали дома и с небольшой, но восторженной публикой за границей — вписываются в этот жанр. Среди других крупных продавцов — Сергей Лукьяненко, писатель-фантаст, наиболее известный своим вампирским блокбастером Ночной дозор (1998), и Борис Акунин, чьи литературные детективы Эраста Фандорина намеренно направляют Шерлока Холмса через Достоевского.
Акунин скептически относится к заявлениям о восстановлении литературного статуса России.Это может быть потому, что он сам отказывается читать современных романистов. «Я читал только научно-популярную литературу примерно 15 лет», — говорит он по электронной почте из Москвы. «Я считаю, что читать чужие письма, когда ты пишешь сам, — вредно для здоровья. Но моя жена все читает и говорит, что нет, мы не в хорошей форме. Иногда бывает искра. Но в целом картина удручающая ».
«Почему я не взаимодействую с современным контекстом?» — недоумевает Акунин. «Я делаю. Но не в художественной литературе.Я пишу в своем блоге обо всем, что меня интересует — прямо, без вымысла ». (Типичный отрывок: «Я бы с удовольствием поговорил с Путиным о литературе после того, как все политические заключенные будут освобождены. До тех пор это невозможно».) «Художественная литература для меня, ну, вымысел. Территория для игр и воображения, которую не стоит воспринимать слишком серьезно. Вероятно, многие из моих авторов-соотечественников думают так же, что может быть ответом на вопрос, почему русская литература не так хороша ».
Многие из самых вдохновляющих новых имен, такие как Елена Чижова, пересматривают прошлое, а не берутся за настоящее.В ее романе «Время женщин » (опубликованном в Великобритании издательством Glagoslav), получившем премию «Русский Букер» в 2009 году, рассказывается история трех пожилых женщин, воспитывающих ребенка в коммунальной квартире в 1960-х годах. «Люди ищут моральные опоры, и легче всего найти это в жизни своих бабушек», — сказала она в 2010 году. «Теоретически мы считаем, что в России нет достойных людей, но эмпирически мы можем показать, что они когда-то существовали ».
Павел Басинский, крупнейшая российская звезда научной литературы 21-го века, сказал мне в прошлом месяце на литературном салоне Pen на Лондонской книжной ярмарке, что авторы сталкиваются с уникальной проблемой в путинской России, где их работа — несмотря на такие мероприятия, как Литературный конгресс — одновременно совершенно бесплатно и полностью игнорируется: «Литература не беспокоит власть.Они не считают, что в нем есть сила, поэтому не читают его ». По его словам, большинство лучших современных писателей трудились над аполитичной беллетристикой вдали от всеобщего внимания. Басинский начал исследование своей удостоенной премии биографии Толстого в 2010 году, которая будет опубликована в этом году в английском переводе, в ответ на телеканал, согласно которому Сталин занял третье место в списке великороссов, а Толстой — 40 («хотя бы Достоевский и Пушкин вошел в топ-20 », — отмечает он).
Евгений Резниченко, директор российской некоммерческой государственной организации «Институт перевода», недавно был в Лондоне на серии мероприятий Read Russia, посвященных Году культуры России и Великобритании в 2014 году.«Люди за рубежом просто не знают современных российских авторов», — признает он. «Так здорово, что Басинский пишет о Толстом. Когда всплывает имя великого русского писателя, оно по-прежнему привлекает международное внимание. Но для современных авторов с 1990-х годов было труднее, потому что внезапно все, что было за предыдущие три десятилетия, было опубликовано сразу ».
Резниченко видит в Захаре Прилепине потенциального фаворита сборной. Его роман о войне в Чечне Sin (2007) был назван «книгой десятилетия» жюри Российской национальной премии бестселлеров, однако на английском языке он стал доступен только в 2012 году.Это еще одна проблема для русской литературы: качественный перевод на английский идет мучительно медленно. Басинский упоминает, что для выхода немецкого перевода его книги потребовался год. Английский перевод занял три.
В Великобритании мы все еще догоняем забытых гениев советских времен. Работы переводчика Роберта Чендлера об Андрее Платонове и, что более важно, Василий Гроссман прошли долгий путь, чтобы вернуть им законное место в русском каноне.В настоящее время пользуется спросом в Русском книжном магазине в филиале Waterstones на Пикадилли — ключевом индикаторе жизнерадостности русской литературы в Британии — высоко оцененный недавний перевод классического автобиографического комикса «Пушкинские холмы » Сергея Довлатова 1983 года о писателе-алкоголике, который становится экскурсовод для пушкинских паломников.