Пять лучших стихов Михаила Лермонтова о Кавказе

Сегодня исполняется 205 лет со дня рождения главного российского романтика и первопроходца русского реализма Михаила Юрьевича Лермонтова. Огромное влияние на оба этапа его творчества оказал Кавказ, где великий поэт и автор основополагающего романа «Герой нашего времени» побывал уже в 10-летнем возрасте, повстречав там свою первую любовь.

Пять лет спустя раннее детское чувство выросло в любовь ко всему Кавказу, как это засвидетельствовано в одноименном стихотворении «Кавказ»:

Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз.
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.

В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.

Я счастлив был с вами, ущелия гор;

Пять лет пронеслось: всё тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..

Неудивительно, что первая ссылка на Кавказ, когда в 23 года Лермонтов проехал по азербайджанским землям — Шуше, Губе, Шамахе, преобразила творчество поэта: оттуда он привез множество совершенно новых поэтических идей и написал две знаменитые поэмы русского романтизма «Демон» и «Мцыри».

Отметим, что один из ключевых мотивов мирового романтизма – размышления одинокой фигуры высоко над миром, и этому образу как нельзя лучше соответствуют горы. Можно лишь сожалеть, что представители немецкой романтической школы видели лишь родные Альпы, ни одна из вершин которых на территории Германии не превышает 3000 м, и никогда не путешествовали по Кавказу с его гордыми пятитысячниками – Эльбрусом, Джангитау, Казбеком и многими другими вызывающими трепет и восхищение пиками.

Кавказ воистину создан для романтического вдохновения – и мировой литературе повезло, что его величие и красоту запечатлел в своих бессмертных творениях Михаил Лермонтов. Вспомните, как любовно рисует он кавказский пейзаж в начале «Демона», поэмы о борьбе падшего ангела и духов небесных за душу прекрасной грузинки Тамары:

И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял,
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел, — и горный зверь и птица,
Кружась в лазурной высоте,
Глаголу вод его внимали;
И золотые облака
Из южных стран, издалека
Его на север провожали;
И скалы тесною толпой,
Таинственной дремоты полны,
Над ним склонялись головой,
Следя мелькающие волны;

И башни замков на скалах
Смотрели грозно сквозь туманы —
У врат Кавказа на часах
Сторожевые великаны!

Не только пейзажи Кавказа занимали Лермонтова, почти в каждом произведении условного кавказского цикла много внимания уделено кавказцам, их жизни, их характеру и традициям. Вот как вспоминает о своем детстве в горном ауле главный герой великой романтической поэмы «Мцыри»:

И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул;

Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица;
И блеск оправленных ножон
Кинжалов длинных… и как сон
Всё это смутной чередой
Вдруг пробегало предо мной.
А мой отец? он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор,
И молодых моих сестёр…
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей…

Не обошел вниманием поэт и Кавказскую войну, к моменту его первой ссылки продолжавшуюся уже 20 лет: среди его кавказских романтических стихов многие посвящены битвам, воинам и оружию. «Кинжал»:

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза — жемчужина страданья.

И черные глаза, остановясь на мне,

Исполнены таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный:
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

Михаил Лермонтов оставался верен Кавказу до последних своих дней. В своеобразное кольцо его стихи о любви к Кавказу замыкает стихотворение «Тебе, Кавказ, суровый царь земли», опубликованное спустя три года после смерти поэта:

Тебе, Кавказ, суровый царь земли,
Я посвящаю снова стих небрежный.

Как сына ты его благослови
И осени вершиной белоснежной;
От юных лет к тебе мечты мои
Прикованы судьбою неизбежной,
На севере, в стране тебе чужой,
Я сердцем твой – всегда и всюду твой.
Еще ребенком, робкими шагами
Взбирался я на гордые скалы,
Увитые туманными чалмами,
Как головы поклонников Аллы́.
Там ветер машет вольными крылами,
Там ночевать слетаются орлы,
Я в гости к ним летал мечтой послушной
И сердцем был – товарищ их воздушный.
С тех пор прошло тяжелых много лет,
И вновь меня меж скал своих ты встретил,
Как некогда ребенку, твой привет
Изгнаннику был радостен и светел.
Он пролил в грудь мою забвенье бед,
И дружно я на дружний зов ответил;
И ныне здесь, в полуночном краю,
Всё о тебе мечтаю и пою.

Кавказ по-прежнему помнит великого русского поэта: памятники ему установлены в Пятигорске, Грозном, Ставрополе, Геленджике и Тамани, в Пятигорске также работает музей-заповедник Лермонтова, а в Шелковском районе Чечни, недалеко от селения Парабоч, где побывал поэт в детстве, открыт литературный музей Лермонтова.

Государственный русский драматический театр в Грозном, Ставропольский драматический театр и один из населенных пунктов Ставрополья носят его имя. В эти дни во многих кавказских городах проходят памятные мероприятия в честь 205-летия со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова.

Читайте нас в

Дзен Новости Google News

Михаил Юрьевич Лермонтов о Кавказе

Кавказец. (Очерк. 1841 год.)

Во-первых, что такое именно кавказец и какие бывают кавказцы?

Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское, наклонностьк обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из России. Ему большею частью от тридцати до сорока пяти лет; лицо у него загорелое и немного рябоватое; если он не штабс-капитан, то уж верно майор. Настоящих кавказцев вы находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок; статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков.

Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До восемнадцати лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал «Кавказского пленника» и воспламенился страстью к Кавказу. Он с десятью товарищами был отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом.

Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец, он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку, пока, до экспедиции; все прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля.

Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги — мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякоть и холода. Скучно! Промелькнуло пять, шесть лет: все одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые «подставляют лоб без нужды.

Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию он больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, онодно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту. Зато у него явилась новая страсть, и тут-то он делается настоящим кавказцем.

Эта страсть родилась вот каким образом: последнее время он подружился с одним мирным черкесом, стал ездить к нему в аул. Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств. Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящаягурда, кинжал — старый базалай, пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь — чистый шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о дрянной лошади и ржавой винтовке и очень любит посвящать других в таинства азиатских обычаев. С ним бывали разные казусы предивные, только послушайте. Когда новичок покупает оружие или лошадь у его приятеля узденя, он только исподтишка улыбается. О горцах он вот как отзывается: «Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать… хотя и чисто живут, очень чисто!»

Надо иметь предубеждение кавказца, чтобы отыскать что-нибудь чистое в черкесской сакле.

Опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной вообще армейским офицерам; он франтит своей беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи. Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате и на голове баранью шапку; у него сильное предубежденье против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает — ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую андийскую бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением. По его словам, его лошадь скачет удивительно — вдаль! поэтому-то он с вами не захочет скакаться только на пятнадцать верст. Хотя ему порой служба очень тяжела, но он поставил себе за правило хвалить кавказскую жизнь; он говорит кому угодно, что на Кавказе служба очень приятна.

Но годы бегут, кавказцу уже сорок лет, ему хочется домой, и если он не ранен, то поступает иногда таким образом: во время перестрелки кладет голову за камень, а ноги выставляет на пенсион; это выражение там освящено обычаем. Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом выходит, он покупает тележку, запрягает в нее пару верховых кляч и помаленьку пробирается на родину, однако останавливается всегда на почтовых станциях, чтоб поболтать с проезжающими. Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он на стоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки, как они его ни беспокоят. Станционный смотритель слушает его с уважением, и только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу; на Кавказе он скромен — но ведь кто ж ему в России докажет, что лошадь не может проскакать одним духом двести верст и что никакое ружье не возьмет на четыреста сажен в цель? Но увы, большею частию он слагает свои косточки в земле басурманской. Он женится редко, а если судьба и обременит его супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского человека привычки.

Теперь еще два слова о других кавказцах, ненастоящих. Грузинский кавказец отличается тем от настоящего, что очень любит кахетинское и широкие шелковые шаровары. Статский кавказец редко облачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом: занимается археологическими открытиями, толкует о пользе торговли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. Послужив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Россию с чином и красным носом.

Кинжал

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.
Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза — жемчужина страданья.
И черные глаза, остановись на мне,
Исполненны таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.
Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный:
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

Дары Терека

Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен,
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит:
«Расступись, о старец море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе,
Отдохнуть пора бы мне.
Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков,
С чуждой властью человека
Вечно спорить был готов.
Я, сынам твоим в забаву,
Разорил родной Дарьял

И валунов им, на славу,
Стадо целое пригнал».
Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий стихнул, будто спит,
И опять, ласкаясь, Терек
Старцу на ухо журчит:
«Я привез тебе гостинец!
То гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец,
Кабардинец удалой.
Он в кольчуге драгоценной,
В налокотниках стальных:
Из Корана стих священный
Писан золотом на них.
Он угрюмо сдвинул брови,

И усов его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;

Взор открытый, безответный,
Полон старою враждой;
По затылку чуб заветный
Вьется черною космой».
Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий дремлет и молчит;
И, волнуясь, буйный Терек
Старцу снова говорит:
«Слушай, дядя: дар бесценный!
Что другие все дары?
Но его от всей вселенной
Я таил до сей поры.
Я примчу к тебе с волнами
Труп казачки молодой,
С темно-бледными плечами,
С светло-русою косой.
Грустен лик ее туманный,
Взор так тихо, сладко спит,
А на грудь из малой раны
Струйка алая бежит.
По красотке молодице
Не тоскует над рекой
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою».
Замолчал поток сердитый,
И над ним, как снег бела,
Голова с косой размытой,
Колыхался, всплыла.
И старик во блеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза.
Он взыграл, веселья полный,
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви.

Казачья колыбельная песня

Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю. Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою. Стану сказывать я сказки,
Песенку спою; Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал; Злой чечен ползет на берег,
Точит свой кинжал; Но отец твой старый воин,
Закален в бою: Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю.
Сам узнаешь, будет время,
Бранное житье; Смело вденешь ногу в стремя
И возьмешь ружье. Я седельце боевое
Шелком разошью… Спи, дитя мое родное,
Баюшки-баю.
Богатырь ты будешь с виду
И казак душой. Провожать тебя я выйду —
Ты махнешь рукой… Сколько горьких слез украдкой
Я в ту ночь пролью!.. Спи, мой ангел, тихо, сладко,
Баюшки-баю.
Стану я тоской томиться,
Безутешно ждать; Стану целый день молиться,
По ночам гадать; Стану думать, что скучаешь
Ты в чужом краю… Спи ж, пока забот не знаешь,
Баюшки-баю.
Дам тебе я на дорогу
Образок святой: Ты его, моляся богу,
Ставь перед собой; Да готовясь в бой опасный,
Помни мать свою. .. Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю.

Сон

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

Тамара

В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.
И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.
На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух:
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.
На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина.
Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.
Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.
Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.
Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину;

Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну;
И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.
И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.

Черкешенка

Я видел вас: холмы и нивы,
Разнообразных гор кусты,
Природы дикой красоты,
Степей глухих народ счастливый
И нравы тихой простоты!
Но там, где Терек протекает,
Черкешенку я увидал, —
Взор девы сердце приковал;
И мысль невольно улетает
Бродить средь милых, дальных скал.
Так дух раскаяния, звуки
Послышав райские, летит
Узреть еще небесный вид:
Так стон любви, страстей и муки
До гроба в памяти звучит.

Грузинская песня

Жила грузинка молодая,
В гареме душном увядая;
Случилось раз:
Из черных глаз
Алмаз любви, печали сын,
Скатился:
Ах, ею старый армянин
Гордился!..
Вокруг нее кристалл, рубины;
Но как не плакать от кручины
У старика?
Его рука Ласкает деву всякий день:
И что же? —
Скрываются красы как тень.
О боже!..
Он опасается измены.
Его высоки, крепки стены;
Но все любовь
Презрела.
Вновь
Румянец на щеках живой
Явился.
И перл между ресниц порой
Не бился…
Но армянин открыл коварность,
Измену и неблагодарность
Как перенесть!
Досада, месть,
Впервые вас он только сам
Изведал!
И труп преступницы волнам
Он предал.

Кавказ

Хотя я судьбой на заре моих дней,
О южные горы, отторгнут от вас,
Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ.
В младенческих летах я мать потерял.
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.

За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.
Я счастлив был с вами, ущелия гор,
Пять лет пронеслось: все тоскую по вас.
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..
Не говори: одним высоким
Я на земле воспламенен,
К нему лишь с чувством я глубоким
Бужу забытой лиры звон;
Поверь: великое земное
Различно с мыслями людей.
Сверши с успехом дело злое
— Велик; не удалось — злодей;
Среди дружин необозримых
Был чуть не бог Наполеон;
Разбитый же в снегах родимых,
Безумцем порицаем он;
Внимая шум воды прибрежной,
В изгнанье дальнем он погас —

И что ж? Конец его мятежный
Не отуманил наших глаз!. .

Кавказу

Кавказ! далекая страна!
Жилище вольности простой!
И ты несчастьями полна
И окровавлена войной!..
Ужель пещеры и скалы
Под дикой пеленою мглы
Услышат также крик страстен,
Звон славы, злата и цепей?..
Нет! прошлых лет не ожидай,
Черкес, в отечество свое:
Свободе прежде милый край
Приметно гибнет для нее.

Утро на Кавказе

Светает — вьется дикой пеленой
Вокруг лесистых гор туман ночной;
Еще у ног Кавказа тишина;
Молчит табун, река журчит одна.
Вот на скале новорожденный луч
Зарделся вдруг, прорезавшись меж туч,
И розовый по речке и шатрам
Разлился блеск, и светит там и там:
Так девушки, купаяся в тени,

Когда увидят юношу они,
Краснеют все, к земле склоняют взор:
Но как бежать, коль близок милый вор!.

Черкесы

Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ:
Забудет брани вещий глас,
Оставит стрелы боевые. .. ..
И к тем скалам, где крылись вы,
Подъедет путник без боязни,
И возвестят о вашей казни
Преданья темные молвы!..
А. Пушкин.

Уж в горах солнце исчезает,
В долинах всюду мертвый сон,
Заря, блистая, угасает,
Вдали гудит протяжный звон,
Покрыто мглой туманно поле,
Зарница блещет в небесах,
В долинах стад не видно боле,
Лишь серны скачут на холмах.
И серый волк бежит чрез горы;
Его свирепо блещут взоры.
В тени развесистых дубов
Влезает он в свою берлогу.
За ним бежит через дорогу
С ружьем охотник, пара псов
На сворах рвутся с нетерпенья;
Все тихо; и в глуши лесов

Не слышно жалобного пенья
Пустынной иволги; лишь там
Весенний ветерок играет,
Перелетая по кустам;
В глуши кукушка занывает;
И на дупле как тень сидит
Полночный ворон и кричит.
Меж диких скал крутит, сверкает
Подале Терек за горой;
Высокий берег подмывает,
Крутяся, пеною седой.
Одето небо черной мглою,
В тумане месяц чуть блестит;
Лишь на сухих скалах травою
Полночный ветер шевелит.
На холмах маяки блистают;
Там стражи русские стоят;
Их копья острые блестят;
Друг друга громко окликают:
«Не спи, казак, во тьме ночной;
Чеченцы ходят за рекой!»
Но вот они стрелу пускают,
Взвилась! — и падает казак
С окровавленного кургана;
В очах его смертельный мрак:
Ему не зреть родного Дона,
Ни милых сердцу, ни семью:
Он жизнь окончил здесь свою.

В густом лесу видна поляна,
Чуть освещенная луной,
Мелькают, будто из тумана,
Огни на крепости большой.
Вдруг слышен шорох за кустами,
Въезжают несколько людей;
Обкинув все кругом очами,
Они слезают с лошадей.
На каждом шашка,
за плечами Ружье заряжено висит,
Два пистолета, борзы кони;
По бурке на седле лежит.
Огонь черкесы зажигают,
И все садятся тут кругом;
Привязанные к деревам
В лесу кони траву щипают,
Клубится дым, огонь трещит,
Кругом поляна вся блестит.

Один черкес одет в кольчугу,
Из серебра его наряд,
Уздени вкруг него сидят;
Другие ж все лежат по лугу.
Иные чистят шашки остры
Иль навостряют стрелы быстры.
Кругом все тихо, все молчит.
Восстал вдруг князь и говорит:
«Черкесы, мой народ военный,
Готовы будьте всякий час,
На жертву смерти — смерти славной
Не всяк достоин здесь из вас.
Взгляните: в крепости высокой
В цепях, в тюрьме, мой брат сидит,
В печали, в скорби, одинокой,
Его спасу иль мне не жить.
Вчера я спал под хладной мглой
И вдруг увидел будто брата,
Что он стоял передо мной —
И мне сказал: «Минуты трата,
И я погиб, — спаси меня»;
Но призрак легкий вдруг сокрылся;
С сырой земли поднялся я;
Его спасти я устремился;
И вот ищу и ночь и день;
И призрак легкий не являлся
С тех пор, как брата бледна тень
Меня звала, и я старался
Его избавить от оков;
И я на смерть всегда готов!
Теперь, клянуся Магометом,
Клянусь, клянуся целым светом!. .
Настал неизбежимый час,
Для русских смерть или мученье
Иль мне взглянуть в последний раз
На ярко солнце восхожденье».
Умолкнул князь.
И все трикратно Повторили его слова:
«Погибнуть русским невозвратно
Иль с тела свалится глава».

Восток, алея, пламенеет,
И день заботливый светлеет.
Уже в селах кричит петух;
Уж месяц в облаке потух.
Денница, тихо поднимаясь,
Златит холмы и тихий бор;
И юный луч, со тьмой сражаясь,
Вдруг показался из-за гор.
Колосья в поле под серпами
Ложатся желтыми рядами.
Все утром дышит; ветерок
Играет в Тереке на волнах,
Вздымает зыблемый песок.
Свод неба синий тих и чист;
Прохлада с речки повевает,
Прелестный запах юный лист
С весенней свежестью сливает.
Везде, кругом сгустился лес,
Повсюду тихое молчанье;
Струей, сквозь темный свод древес
Прокравшись, дневное сиянье
Верхи и корни золотит.
Лишь ветра тихим дуновеньем
Сорван листок летит, блестит,
Смущая тишину паденьем.
Но вот, приметя свет дневной,
Черкесы на коней садятся,
Быстрее стрел по лесу мчатся,
Как пчел неутомимый рой,
Сокрылися в тени густой.

О, если б ты, прекрасный день,
Гнал так же горесть, страх, смятенья,
Как гонишь ты ночную тень
И снов обманчивых виденья!
Заутрень в граде дальний звон
По роще ветром разнесен;
И на горе стоит высокой
Прекрасный град, там слышен громкий
Стук барабанов, и войска,
Закинув ружья на плеча,
Стоят на площади. И в параде
Народ весь в праздничном наряде
Идет из церкви. Стук карет,
Колясок, дрожек раздается;
На небе стая галок вьется;
Всяк в дом свой завтракать идет;
Там — тихо ставни растворяют;
Там по улице гуляют
Иль идут войско посмотреть
В большую крепость. Но чернеть
Уж стали тучи за горами,
И только яркими лучами
Блистало солнце с высоты;
И ветр бежал через кусты.
Уж войско хочет расходиться ,
В большую крепость на горе;
Но топот слышен в тишине.

Вдали густая пыль клубится.
И видят, кто-то на коне
С оглядкой боязливой мчится.
Но вот он здесь уж, вот слезает;
К начальнику он подбегает
И говорит: «Погибель нам!
Вели готовиться войскам;
Черкесы мчатся за горами,
Нас было двое, и за нами
Они пустились на конях.
Меня объял внезапный страх;
Насилу я от них умчался;
Да конь хорош, а то б попался».

Начальник всем полкам велел
Сбираться к бою, зазвенел
Набатный колокол; толпятся,
Мятутся, строятся, делятся;
Вороты крепости сперлись.
Иные вихрем понеслись
Остановить черкесску силу
Иль с славою вкусить могилу.
И видно зарево кругом;
Черкесы поле покрывают,
Ряды, как львы, перебегают;
Со звоном сшибся меч с мечом;
И разом храброго не стало.
Ядро во мраке прожужжало,
И целый ряд бесстрашных пал;
Но все смешались в дыме черном.
Здесь бурный конь с копьем вонзенным,
Вскочивши на дыбы, заржал,
Сквозь русские ряды несется,
Упал на землю, сильно рвется,
Покрывши всадника собой,
Повсюду слышен стон и вой.
Пушек гром везде грохочет;
А здесь изрубленный герой
Воззвать к дружине верной хочет;
И голос замер на устах.
Другой бежит на поле ратном;
Бежит, глотая пыль и прах;
Трикрат сверкнул мечом булатным,
И в воздухе недвижим меч;
Звеня, падет кольчуга с плеч;
Копье рамена прободает,
И хлещет кровь из них рекой.
Несчастный раны зажимает
Холодной, трепетной рукой.
Еще ружье свое он ищет;
Повсюду стук, и пули свищут;
Повсюду, слышен пушек вой;
Повсюду смерть и ужас мещет
В горах, и в долах, и в лесах;
Во граде жители трепещут;
И гул несется в небесах.
Иный черкеса поражает;
Бесплодно меч его сверкает.
Махнул еще; его рука,
Подъята вверх, окостенела.
Бежать хотел. Его нога
Дрожит недвижима, замлела;
Встает и пал. Но вот несется
На лошади черкес лихой
Сквозь ряд штыков; он сильно рвется
И держит меч над головой;
Он с казаком вступает в бой;
Их сабли остры ярко блещут;
Уж лук звенит, стрела трепещет;
Удар несется роковой.
Стрела блестит, свистит, мелькает
И вмиг казака убивает.
Но вдруг, толпою окружен,
Копьями острыми пронзен,
Князь сам от раны издыхает;
Падет с коня — и все бегут
И бранно поле оставляют.
Лишь ядры русские ревут
Над их, ужасно, головой.
Помалу тихнет шумный бои.
Лишь под горами пыль клубится.
Черкесы побежденны мчатся,
Преследоваемы толпой
Сынов неустрашимых Дона,
Которых Рейн, Лоар и Рона
Видали на своих брегах,
Несут за ними смерть и страх.

Утихло все: лишь изредка
Услышишь выстрел за горою;
Редко видно казака,
Несущегося прямо к бою,
И в стане русском уж покой.
Спасен и град, и над рекой
Маяк блестит, и сторож бродит,
В окружность быстрым оком смотрит
И на плече ружье несет.
Лишь только слышно: «Кто идет»,
Лишь громко «слушай» раздается;
Лишь только редко пронесется
Лихой казак чрез русский стан.
Лишь редко крикнет черный вран
Голодный, трупы пожирая;
Лишь изредка мелькнет, блистая,
Огонь в палатке у солдат.
И редко чуть блеснет булат,
Заржавый от крови в сраженье,
Иль крикнет вдруг в уединенье
Близ стана русский часовой;
Везде господствует покой.

Лермонтов М.Ю.

• Лермонтов
• Кавказ
• проза
• стихи

Читать новый перевод «Кавказа» украинского поэта-героя Тараса Шевченко ‹ Литературный хаб

В 2014 году Россия ответила на протесты в Украине, известные как Революция Достоинства, которая изгнала коррумпированного президента Януковича, аннексией Крыма и дестабилизация восточной Украины. Эти события совпали с двухсотлетием со дня рождения Тараса Шевченко, великого украинского поэта эпохи романтизма. В драматические, эйфорические и трагические дни на баррикадах Майдана Независимости украинцы декламировали стихи Шевченко, а стрит-арт с его изображением — стилизованным под Супермена, уличного протестующего, Элвиса Пресли и Будду — был источником юмора и силы для Граждане Украины борются за независимость своей страны и европейское будущее.

Первомучеником Революции Достоинства стал Сергей Нигоян, украинец армянского происхождения. Он был застрелен 22 января 2014 года сотрудниками милиции особого назначения, известной как «Беркут» («Беркут»). Нигояну было 20 лет. Месяцем ранее во время акций протеста его засняли на Майдане Незалежности, когда он читал отрывок из поэмы Шевченко «Кавказ», строки, которые и сегодня продолжают вдохновлять украинцев:

Бороться — и победишь,
Бог есть помогая вам!
На твоей стороне справедливость, на твоей стороне слава,
И святая свобода!

В трогательном чтении Нигояном строк Шевченко и его насильственной смерти вскоре после этого Кавказ и Украина снова объединились против российской агрессии и угнетения. «Кавказ», написанный в 1845 году, — это портрет Шевченко российской имперской границы девятнадцатого века, где Россия вела кровопролитную войну почти пятьдесят лет. Стихотворение является самой острой инвективой против российского империализма и колониализма, которую можно найти на любом языке.

В этом сложном и революционном поэтическом произведении Шевченко устанавливает связь между жестоким завоеванием Россией Кавказа во имя прогресса, цивилизации и безопасности, с одной стороны, и угнетением, жадностью и развращенностью имперская система, основанная на крепостном праве, коррупции и лицемерии, творившаяся на всей территории Российской империи.

Проницательность и сила поэзии Шевченко не менее замечательны и актуальны сегодня, когда путинская Россия атакует суверенитет Украины и свободу, человеческое достоинство и культурную самобытность ее народа. Никакое другое стихотворение не передает силу этого исторического момента так остро, как «Кавказ». Эта работа, написанная почти 180 лет назад, является сверхъестественно, устрашающе пророческой, а для украинского народа, борющегося сегодня за свою жизнь и само существование своей страны, удивительно утвердительной.

«Кавказ» удивительно сложен в своих изменчивых ритмах и эмоциональных регистрах.

И все же Шевченко, несмотря на его гениальность и признанное в украинской литературной традиции величие, за ее пределами практически неизвестен, а его произведения не получили должного внимания. Пренебрежение этим важным литературным голосом и, в более широком смысле, всей культурой, стоящей за ним, является отражением доминирования русских колониальных нарративов на Западе. Другими словами, мы взрастили так называемую «великую» русскую литературную традицию до такой степени, что она доминирует в восточноевропейском литературном каноне и культурном дискурсе, в результате чего украинские и другие нерусские литературные голоса были заглушены.

Неспровоцированная путинская война геноцидной агрессии и террора освещает глубокую опасность и несправедливость, присущие этому замалчиванию. Когда Путин заявляет, что украинская культура не имеет основы для существования в качестве предлога для развязывания массовых разрушений в невиданных со времен Второй мировой войны масштабах, становится ясно, что культурная сфера неотделима от политической, а литература имеет значение для реальной жизни людей.

Блестящая, новаторская критика великодержавного империализма Шевченко является откровением, и нет более подходящего вступления к его работе, чем его стихотворение «Кавказ». Во время ее написания Шевченко воспринял и разобрал традиционный образ Кавказа, встречающийся в русской литературе в произведениях Пушкина, Лермонтова и Толстого, которые писали о Кавказе через высокие имперские линзы как о месте возвышенного величия. и красота. Шевченко написал стихотворение после того, как его друг Яков де Бальмен, коллега-художник и писатель, был убит в бою между русскими войсками и чеченцами. Примечательно, что поэма Шевченко по-прежнему обладает способностью выхолащивать аргументы, которые представляют нынешнее военное завоевание России как «цивилизационный» проект и отрицают моральную ответственность за возникающие в результате насилие и страдания.

«Кавказ» удивительно сложен в своих изменчивых ритмах и эмоциональных регистрах. Переходя от интимных лирических размышлений к жалобам на божественную и политическую власть, он использует острый политический сарказм и возвышенный пророческий пыл. Первый отрывок вызывает в памяти образ мифического мятежника Прометея, вечно страдающего от когтей посланного правителем орла, но несокрушимого в своей жизненной силе — символа бессмертного стремления к добру, свободе и человечности. В следующих разделах поэт обращается к ужасам войны и угнетения и бросает вызов как Богу, так и мировому порядку. Подражая «высшему» голосу колонизатора, Шевченко разоблачает жестокость, скупость и лицемерие русского империализма.

Кто был этот человек, который видел и выражал то, что не могли другие, и почему его положение в украинской литературе столь уникально?

Тарас Шевченко (9 марта 1814-10 марта 1861) родился крепостным в деревне на Киевщине и осиротел в одиннадцать лет. В детстве он был сельскохозяйственным рабочим и занимался черновой работой. Дьякон в его церкви научил его читать и писать. С ранних лет он проявлял страсть к рисованию, учился у местных иконописцев и рисовал, когда представлялась возможность. В возрасте четырнадцати лет он стал личным слугой человека, которому он принадлежал. Сопровождая своего мастера в поездке в Петербург, Шевченко познакомился с художниками Императорской Академии.

Признав его талант, художники организовали сбор средств, и в 1838 году он был выкуплен из крепостной зависимости у своего хозяина за 2500 рублей. Шевченко поступил в Императорскую Академию художеств, и его карьера художника пошла вверх. Все это время он находил эмоциональное и творческое прибежище в поэзии. Его первый сборник « Кобзарь » («Слепой бард») появился в Петербурге в 1840 году и был замечен критикой и восторженно встречен украинской интеллигенцией и образованным дворянством.

В 1840-х годах, путешествуя по Украине с планом нарисовать серию пейзажей и исторических мест, Шевченко подружился с представителями украинской интеллигенции. Этот круг друзей стал основой Братства святых Кирилла и Мефодия, организации, которая поддерживала федеративное объединение славянских народов, освобождение крепостных и обдумывала планы возрождения украинской культурной жизни. В это время Шевченко написал несколько своих самых сильных и радикальных стихов, в том числе «Кавказ», которые вошли в сборник Попробуйте лита (три года).

В 1847 г. члены Братства были арестованы, доставлены в петербургскую тюрьму и допрошены, их документы изъяты и тщательно изучены полицией. Из этих бумаг поэзия Шевченко оказалась самой тяжелой, и он получил самое суровое наказание: ссылку в степи Казахстана, где был призван рядовым в царскую армию сроком на 25 лет. Русский царь Николай I лично запретил Шевченко писать и рисовать.

Несмотря на запрет, Шевченко продолжал писать тайком, в маленькие самодельные блокноты, которые прятал в штанину голенища. Только после смерти Николая I призывы различных высокопоставленных сторонников освободить Шевченко увенчались успехом. Освобожденный в 1857 году, он возродил свои навыки художника-графика. Он продолжал писать до своей смерти в 1861 году — за месяц до императорского указа об отмене крепостного права в Российской империи.

Стихи, вошедшие в альбом «Три года», были запрещены в Российской империи и распространялись в рукописном виде подпольно. Многие из них были впервые опубликованы в 1857 году в сборнике политических стихов Пушкина и Шевченко, появившемся в Лейпциге, вне поля зрения российской цензуры и тайной полиции. Среди этих работ — «Кавказ».

Несмотря на то, что ранее предпринимались попытки перевести стихотворение на английский язык (Вера Рич, Джон Вейр, Питер Федински), Алиссе Динеге Гиллеспи оставалось передать все эмоциональное, поэтическое и полемическое воздействие произведения.

Шевченко никогда не был на Кавказе, и тем не менее его стихотворение было беспрецедентным в разоблачении жестокости, эксплуатации, угнетения и двуличия колонизаторов, которые совершают там геноцид под маской просвещения, модернизации и религиозной веры. Его идеи родились из его опыта украинского поэта, бывшего крепостного, художника, мыслителя-самоучки и критика.

Бескомпромиссный призыв Шевченко к разоблачению и осуждению имперского «благотворения» продолжает вдохновлять. В конечном счете, поэт представляет будущее, в котором справедливость может восторжествовать — над имперским орлом, полицией «Беркут» и авторитарными правителями, которые думают, что могут сокрушить стремление к человеческому достоинству и свободе.

– Тарас Кознарский, Университет Торонто

*

Примечание переводчика: текст Шевченко структурно сложен, написан комбинацией характерных размеров, каждый из которых примерно соответствует отдельному говорящему со своими социальными, языковыми, политическими и культурными точка обзора. Два основных размера, которые чередуются повсюду, — это четырехстопный ямб (связанный с русской классической поэтической традицией) и украинский народный метр коломыка, но памятный вступительный двустишие стихотворения и его повторение, а также более длинный переходный отрывок, который вводит финал, написаны в амфибрахический четырехстопный. Я сохраняю все эти метрические модуляции в своем переводе как по эстетическим причинам, так и потому, что они являются важным ключом к определению частых, иногда головокружительных изменений голоса, отношения и настроения в стихотворении.

– Алисса Динега Гиллеспи

*

Кавказ, Тарас Шевченко

Перевод Алиссы Динеги Жиль пирог

Дорогому Якову де Бальмену [1]

О, это моя голова была источником воды, а мои глаза — источником слез! Я бы оплакивал день и ночь по убитым… [2] Иеремия 9:1

Мимо гор, еще гор: окутанный облаками,
Глубоко засеянный трауром, глубоко залитый кровью.
Там издревле орел
Калечит Прометея,
Каждый новый день рвет когтями в клочья
Ребра и сердце еще бьются.
Давит, хоть и не пожрет
Кровь его: пульсирует, жизненна —
Вновь учащается его растерзанное сердце,
Вновь оно улыбается.
Никогда не погибнет наша стойкая душа,
Ни наша заветная свобода.
Пожиратель не пропахивает борозды
На дне океана.
Живых душ не скует,
Живых слов сковывает.
И не приблизится он к славе Божией,
Великий Бог в Своем великолепии.

Не нам с Тобой враждовать!
Не нам судить о делах Твоих!
Наш удел — плакать, плакать, плакать!
И смешаем с хлебом насущным
Кровавое месиво из слез и пота.
Палачи мучают,
Пока еще наш пьяный правосудие спит.
Когда она пробудится ото сна?
Когда Ты, измученный,
Успокоишься уже,
Боже? Давайте жить также!
Мы верим в Твою огромную силу
И Твой живой дух.
Восстань, справедливость! Восстань, свобода!
Тогда Тебе целиком
Каждый язык будет говорить в поклонении
Всегда и во веки веков.
Тем временем реки спешат,
Испорченные, кровавые реки!

Прошлые горы, еще горы: окутанные облаками,
Глубоко засеянные трауром, глубоко залитые кровью.

И это то место, где мы, милостивые
По великой милости нашей, выследили
Жалкую свободу — голую, изможденную —
И натравили на нее собак. Кости
Там томится много солдат.
А что за кровь, а что за слезы?
Достаточно, чтобы утолить жажду всех императоров,
Их детей и внуков тоже; утопить
Их в слезах вдов. Или
В девичьем сарае без звука
Ночью! Или горячие излияния матерей!
Или старших отцов, выжатых, как кровь.
Не реки, а полный морской порыв,
Огненное море! О слава! слава!
Псам, борзам, зверям-егерям-хамам
И нашим батюшкам-царям
Слава.

Слава и вам, голубые горы,
Запертые в древних ледниках.
И вам, наши благородные воины —
Бог вас не предал.
Ты борешься — и победишь,
Бог помогает, ведет!
За твоей спиной справедливость, слава,
И наша священная свобода!
Чурек и сакля [3] твои одни,
Их не выпрашивали и не дарили,
Никто не возьмет их себе,
И не уведет тебя, мальчик, в цепях.
Но в нашей земле!.. Мы грамотные,
Чтоб мы Священное Писание читали!..
И из тюремной камеры самой грубой
До самого высокого престола —
Мы все одинаковые: одетые в золото и нагие.
Присоединяйтесь к нам и будьте просветленными! научил
Какую цену мы устанавливаем на хлеб-соль!

Ибо мы христиане: церкви, школы,
Все добродетели, Сам Бог живет здесь!
Кроме твоего сакля марс наш взгляд:
Зачем стоит, аскетичный,
Без нашего веления? Почему бы нам не
Просто бросить свой черствый чурекс у тебя
Лайк корм! Почему вы не обязаны
Платить нам за солнце и луну!
Это все, о чем мы просим! Мы не язычники,
Мы правоверные, настоящие христиане,
Мы мало довольствуемся!.. Хотя!
Если бы ты только подружился с нами,
Ты бы многому научился!
Большая часть мира наша, ты знаешь —
Бесконечна одна Сибирь,
И тюрьмы! народы!.. Бесчисленное количество!
От молдаванина до финна,
На всех своих языках они мамы
Потому что они процветают! У нас есть
Святой монах, который нам речи читает,
Библию читает, проповедует
О каком-то царе, который пас свиней,[4]
И жену лучшего друга похитил,
Друга стукнул. Сейчас в раю.
Вот видишь, какие у нас есть
Вот и попадают в рай! Ты еще слеп,
Крест Святой просветит твой разум,
Иди, учись у нас!.. Путь наш долбаный,
Сначала долби, потом дай,
И прямо в рай,
И вся твоя родня тоже туда!
Здесь, на нашей земле! Что мы не можем сделать?
Считаем звезды, сеем гречиху,
Проклинаем французов. Получайте хорошие расписки
За продажу крепостных, а то потеряем
Эти игральные карты… не негры, хммм,
Но вы знаете… Христиане, только… тупые.
Мы не испанцы; Не дай Бог
Чтобы мы торговали краденым.
Мы соблюдаем закон! Не то, что те жиды…
По законам апостольским
Люби брата своего!
Лицемеры и досужие сплетники,
Прокляты Богом Отцом нашим.
Ты любишь шкуру твоего брата,
Не его душу ты любишь!
И содрать с него кожу по закону,
За кожу дочери
Пальто, будущего приданого твоего ублюдка,
Модные тапочки жены,
Для себя, угощение, о котором ни
Дети, ни жена не пронюхают!

За кого распяли еси,
Христе, Сыне Божий, Творец?
Нам ли это, добрые люди, или
Словам правды… а может быть,
Чтобы мы над тобой издевались?
Вот и все.
Храмы и молельни, иконостасы,
Широкие канделябры, ладанные тучи,
И, поставленные пред образом Твоим величественным
Неустанные коленопреклонения, поклоны.
За воровство, за кровопролитие и за войну,
За пролитие братской крови молятся
И потом приносят Тебе милостыню
Алтарную ткань, сорванную с огня!!
Мы просветлены! но все же стремитесь
Просветить других,
Показать ослепительный солнечный свет истинного слова,
Смотрите, этим слепым болванам…
Мы все расскажем! Только позволь нам
взять тебя в свои лапы.
Как замуровать крепкие тюрьмы
Как ковать крепкие оковы,
Как их носить!.. как лепить
Налокотники для плетей —
Всему этому мы научим: только давайте
Захватите ваши последние синие горы…
С тех пор мы до сих пор конфисковали
И ваше море и луга.

И тебя сюда гнали, мой бесподобный друг,
Милый мой, добрый Яков! Нет, не для Украины
Но ради ее угнетательницы тебя заставили пролить
Твою нежную, сладкую кровь. Тебе суждено полить
Гнусный московитский яд из московской чаши!
О дорогой друг мой! Незабытый спутник!
Анон, пусть твоя живая душа парит в Украине,
И летит с казаками над берегами рек.
На свежеразграбленные могилы в степи брось взор,
Горькие слезы пролей с козаками от боли,
И жди в степи меня, когда на волю выйду.
А пока мои размышления
И мою дикую скорбь
Глубоко посею — и да расцветут,
Шепчутся с ветерками.
Тихий ветерок с Украины пронесет
Унесет росинки
Все мои мысли к тебе такие далекие!…
С братской слезой
Ты, мой милый друг, их встретишь,
Прочти их, нежных и нежных….
И эти могилы, степь, море и меня ты
Вдруг вспомнишь.

1845

_____________________________

Сердечно благодарю Светлану Мельник, старшего преподавателя украинского и русского языков в Университете Индианы, за ее замечательный начальный онлайн-курс украинского языка весной 2022 года, который она предложила бесплатно учащимся со всего мира. ; за ее постоянное развитие сплоченного сообщества украинских учащихся, которое выросло из этого курса; и за ее полезные комментарии к предыдущему варианту моего перевода. Если бы не щедрое наставление Светланы, этого перевода могло и не быть.

– Алисса Динега Гиллеспи

 *

[1] Близкий друг Шевченко в период 1843-44, украинский граф шотландский происхождения, который проиллюстрировал сборник стихов Шевченко и подарил его ему в подарок. Де Бальмен вскоре был призван на действительную военную службу в Российской Императорской Армии на Кавказе и убит 26 июля 1845 года в горах современной Чечни.

[2] Новая международная версия, https://biblehub.com/ Иеремия/9-1.htm, по состоянию на 25 мая 2022 г.

[3] Чурек — лепешка, сакля — каменный дом; оба характерны для кавказских горных культур.

[4] Израильский царь Давид (ок. 950 г. до н. э.), который отправил военачальника Урию на войну, где тот был убит, чтобы жениться на красивой жене Урии Вирсавии.

*

Алисса Динега Гиллеспи — исследователь и переводчик русской литературы. Она является автором и редактором нескольких научных книг о поэзии Александра Пушкина (179 г.).9-1837) и Марина Цветева (1892-1941), получившая в 2022 году стипендию Национального фонда искусств за перевод ее сборника стихов Цветаевой на английском языке, готовящегося к публикации в издательстве Колумбийского университета. Прошлой весной она начала переводить с украинского и планирует продолжать.

Тарас Кознарский — доцент Университета Торонто, где он читает курсы украиноведения, русского языка и сравнительного славяноведения. Его исследования сосредоточены на украинско-русских литературных отношениях в девятнадцатом веке и тексте Киева в украинском, русском, еврейском и польском культурном воображении. Его недавние публикации включают статьи об историографии Николая Маркевича и выборе языка, о Петербурге Белого и урбанизме в модернистском романе, а также о деле Бейлиса, отраженном в сериализованных газетных романах во время суда (19). 13).

Тарас Шевченко (1814-1861), национальный поэт Украины, заложил основы украинской литературы и оказал глубокое влияние на формирование украинской национальной идентичности. Родившийся крепостным, он был выкуплен из крепостного права и затем учился в Академии художеств в Санкт-Петербурге, где он стал поэтом. Он стилизовал лирическую личность по образу кобзаря, украинского слепого народного певца, провидца-провидца, сосуда украинской коллективной памяти и этоса. Его революционные стихи нападали на гнетущий общественный строй, русский колониализм и императорскую семью, выражая при этом стремление Украины к свободе, за что он был заключен в тюрьму и сослан в Среднюю Азию.

Лермонтов, Трагедия на Кавказе Л. Келли

9033 7

Михаил Лермонтов, портрет Николая Павловича Ульянова

На лугу, недалеко от кладбища

Пятигорск , город затерянный в горный массив

Кавказа , залитый проливной дождь, мужчина сидит на траве. Убаюкивая голову умирающего человека в на коленях, смертельно раненный смертельным выстрелом в только что закончившейся дуэли, Михаил Глебов, секундант дуэлянта, пытается натянуть серое пальто на застывшее лицо. Кровь, сочащаяся из раны, вызванной пулей, которая пронзает сердце и легкие, смешивается с дождем и портит траву. гром гремит меж гор. В темноте кони на привязи ржут, сзади и копают копытами землю. Молния, освещающая сцена непрекращающаяся и «невероятно пугающая».

Михаил Лермонтов, писатель «Герой нашего времени», второй по своему таланту только великому Пушкину, только что убитому в возрасте двадцать шесть.

«Лермонтов, Трагедия на

Кавказе » написанный Лоуренсом Келли, является не только очень подробным и хорошо проработанным биографию, ее также стоит прочитать только ради истории и фигура Лермонтова. Более того, плавная проза Келли втягивает вас в историю и держит вас в напряжении до фатального конца. Иногда у вас создается впечатление что Келли сожалеет, что пишет научную работу для своего увлеченность своим предметом, его сочинение временами заигрывает с лирическим в его описания кавказской и русской природы и людей.

Недолгая жизнь Михаила Лермонтова полна событий. Его воспитывает богатая бабушка в имении недалеко от Петербурга. после ранней смерти его молодой, хилой, хрупкой, но чахоточной матери («Ан воплощение пушкинской Татьяны», — говорят они). Его отец, капитан Юрий Лермонтов занимается традиционными развлечениями крепостных девушек. и пить. У богатой бабушки семья на

Кавказе и вместе с ее внуком, ее слугами и ополчением они поедут трижды, в течение нескольких лет, посетить их. Эти путешествия на молодой импозантной отметка возраста молодого Михаила  на всю оставшуюся жизнь.

Говорит Келли:

Он начал учиться об этом новом, диком, восточном мире, столь отличном от однообразия и нестареющая рутина средней полосы России. Кто где все эти разные племена? Он отметил бритые головы, маленькие сверкающие глаза, выступающие скулы и желтизна ногайских татар, чьи предки следовали за Золотой Ордой. Он обнаружил, что осетины были голубые глаза и рыжие волосы. Он восхищался стройными и благородными фигурами Кабардинцы, и их красивые орлиные носы. Но это был визит случайные чеченцы, ингуши, аварцы и лесги, которые привлекли его внимание. Более смуглые и коренастые, чем их западные собратья, эти соплеменники Восточного Кавказа были глаза, сверкавшие непревзойденной «хитростью и кровавый дух» и их шакалоподобный боевой клич, или предсмертное воспевание Аллаха, напомнил всем русским, что в черных скалистых твердынях Дагестана они столкнулись племена, воспитанные на имени Пророка, знающие свой Коран и напоминают об этом череда воинов Шейхов и Иманов, Мансура, Кази Мулла и Шамиль.

Это восхитительное изображение экзотического исчезнувшего мира

Кавказ который является одним из лучших достопримечательности этой биографии.

Получив образование в военном училище, Лермонтов вскоре превращается в «ужасный ребенок»

Санкт-Петербург социальная жизнь. Снова Келли мастерски вызывает в воображении

St. Петербург мир бесконечных балов, флирт между юные кадеты и прелестные дебютантки, попойки (в основном

Шампанское , Вдова Клико и Моэт), ночи азартных игр, разведение лошадей и скачки. Жизнь для высшее общество в

Россия в середине 19 ^го века это бесконечный пир.

Это смерть великого Пушкина, жертва на дуэли, что на мгновение останавливает эту веселую карусель. Лермонтов, к тому времени начинающий писатель и поэт, откликается своим знаменитым стихотворением «Смерть поэта». Царь получает копировать и не смешно. Чтобы успокоить этого молодого льва, Лермонтова отправляют в Нижегородцы, в первую «боевую командировку» (последуют еще две) с Драгунский полк базировался в 9-м0003 Кавказ .

Не считая случайных стычек, а иногда и настоящих бои с местными, офицерская жизнь пикниковый вариант жизни в

Санкт-Петербург . оценка красивые девушки, прогуливающиеся по бульварам курортных городов, балуются, кокетничают, охота, азартные игры, Лермонтов знает муштру и не столько «депайсе», сколько можно было бы ожидать.

В беспокойном Лермонтове байронический сплин вселяется. Именно эта романтическая скука постепенно превращается в его негативизм и его осознание того, что он является частью потерянного поколения. Лермонтов как писатель одним из первых попробовал свои силы в психологическом развитии своих персонажей. Его книга «Герой…» представляет собой важное произведение, переходное между неоклассическим и романтической литературы.

Сочинения Лермонтова все больше ценятся его публике, и его работы пользуются все большим успехом по мере их публикации. роман «Герой нашего времени» конечно и его многочисленные замечательные стихи.

Но когда он не пишет, Лермонтов не действует как есть ожидается от него.

Именно с саморазрушительной логикой его отношение будет все больше раздражать могущественных людей (включая царя), которые были внимательно следить за этим диким элементом аристократии. Декабрист неудавшийся путч еще свеж в памяти большинства людей. Еще одна дуэль, на которую его вызывают, — это пресловутая капля и Лермонтова снова отправляют на

Кавказ .

Келли мастерски объясняет судебные махинации Царь, устроивший Лермонтову ловушку, чтобы окончательно избавиться от него.

Еще на

Кавказе , Лермонтов пренебрегает приказом явиться в свою эскадрилью. Под предлогом заболев, он делает крюк в Пятигорск, город-курорт с интересным ночная жизнь. Танцующие дикие мазурки, с местными красавицами в бесконечной веревку мячей, развлекаясь со своими товарищами в бесконечных играх фаро, день – долгие охоты и сочинения, жизнь Лермонтова медленно кружится к тому моменту, когда он с пустяком оскорбляет товарища-офицера Мартынова и вызывают на дуэль.

Келли предполагает, что организация дуэли была настолько несерьезной что казалось, что соперники никогда бы не стреляли друг в друга, найти способ дать удовлетворение без кровопролития. не было врача представить, например; не было также телеги, чтобы вернуть раненого в город. И Лермонтов, и Мартынов относились ко всему этому очень спокойно, Лермонтов даже подтвердив своим секундантам, что стрелять не собирается.

Но Лермонтов в самый критический момент, стоя 20 футов из дула заряженного ружья, шутит: «Я не буду стрелять в этого дурака».