Короткие стихи бродского о любви: Стихи короткие Иосифа Бродского. Читать стихотворения короткие Иосифа Бродского на портале «Культура.РФ»
Стихи короткие Иосифа Бродского. Читать стихотворения короткие Иосифа Бродского на портале «Культура.РФ»
Мы ответили на самые популярные вопросы — проверьте, может быть, ответили и на ваш?
- Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
- Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»
- Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
- Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
- Как предложить событие в «Афишу» портала?
- Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?
Подписался на пуш-уведомления, но предложение появляется каждый день
Мы используем на портале файлы cookie, чтобы помнить о ваших посещениях. Если файлы cookie удалены, предложение о подписке всплывает повторно. Откройте настройки браузера и убедитесь, что в пункте «Удаление файлов cookie» нет отметки «Удалять при каждом выходе из браузера».
Хочу первым узнавать о новых материалах и проектах портала «Культура.РФ»
Подпишитесь на нашу рассылку и каждую неделю получайте обзор самых интересных материалов, специальные проекты портала, культурную афишу на выходные, ответы на вопросы о культуре и искусстве и многое другое. Пуш-уведомления оперативно оповестят о новых публикациях на портале, чтобы вы могли прочитать их первыми.
Мы — учреждение культуры и хотим провести трансляцию на портале «Культура.РФ». Куда нам обратиться?
Если вы планируете провести прямую трансляцию экскурсии, лекции или мастер-класса, заполните заявку по нашим рекомендациям. Мы включим ваше мероприятие в афишу раздела «Культурный стриминг», оповестим подписчиков и аудиторию в социальных сетях. Для того чтобы организовать качественную трансляцию, ознакомьтесь с нашими методическими рекомендациями. Подробнее о проекте «Культурный стриминг» можно прочитать в специальном разделе.
Электронная почта проекта: [email protected].
ru
Нашего музея (учреждения) нет на портале. Как его добавить?
Вы можете добавить учреждение на портал с помощью системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши места и мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После проверки модератором информация об учреждении появится на портале «Культура.РФ».
Как предложить событие в «Афишу» портала?
В разделе «Афиша» новые события автоматически выгружаются из системы «Единое информационное пространство в сфере культуры»: all.culture.ru. Присоединяйтесь к ней и добавляйте ваши мероприятия в соответствии с рекомендациями по оформлению. После подтверждения модераторами анонс события появится в разделе «Афиша» на портале «Культура.РФ».
Нашел ошибку в публикации на портале. Как рассказать редакции?
Если вы нашли ошибку в публикации, выделите ее и воспользуйтесь комбинацией клавиш Ctrl+Enter. Также сообщить о неточности можно с помощью формы обратной связи в нижней части каждой страницы.
Мы разберемся в ситуации, все исправим и ответим вам письмом.
Если вопросы остались — напишите нам.
Иосиф Бродский — Холмы: читать стих, текст стихотворения полностью
Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
Оттуда они видали
заросший травой водоем.
Сбросив в песок сандалии,
сидели они вдвоем.
Руками обняв колени,
смотрели они в облака.
Внизу у кино калеки
ждали грузовика.
Мерцала на склоне банка
возле кустов кирпича.
Над розовым шпилем банка
ворона вилась, крича.
Машины ехали в центре
к бане по трем мостам.
Колокол звякал в церкви:
электрик венчался там.
А здесь на холме было тихо,
ветер их освежал.
Кругом ни свистка, ни крика.
Только комар жжужал.
Трава была там примята,
где сидели они всегда.
Повсюду черные пятна —
оставила их еда.
Коровы всегда это место
вытирали своим языком.
Всем это было известно,
но они не знали о том.
Окурки, спичка и вилка
прикрыты были песком.
Чернела вдали бутылка,
Заслышав едва мычанье,
они спускались к кустам
и расходились в молчаньи —
как и сидели там.
_________
По разным склонам спускались,
случалось боком ступать.
Кусты перед ними смыкались
и расступались опять.
Скользили в траве ботинки,
меж камней блестела вода.
Один достигал тропинки,
другой в тот же миг пруда.
Был вечер нескольких свадеб
(кажется, было две).
Десяток рубах и платьев
маячил внизу в траве.
Уже закат унимался
и тучи к себе манил.
Пар от земли поднимался,
а колокол все звонил.
Один, кряхтя, спотыкаясь,
другой, сигаретой дымя —
в тот вечер они спускались
по разным склонам холма.
пространство росло меж них.
Но страшный, одновременно
воздух потряс их крик.
Внезапно кусты распахнулись,
кусты распахнулись вдруг.
Как будто они проснулись,
а сон их был полон мук.
Кусты распахнулись с воем,
как будто раскрылась земля.
Пред каждым возникли двое,
железом в руках шевеля.
Один топором был встречен,
и кровь потекла по часам,
другой от разрыва сердца
умер мгновенно сам.
Убийцы тащили их в рощу
(по рукам их струилась кровь)
и бросили в пруд заросший.
И там они встретились вновь.
_________
Еще пробирались на ощупь
а страшную весть на площадь
уже принесли пастухи.
Вечерней зарей сияли
стада густых облаков.
Коровы в кустах стояли
и жадно лизали кровь.
Электрик бежал по склону
и шурин за ним в кустах.
Невеста внизу обозленно
стояла одна в цветах.
Старуха, укрытая пледом,
крутила пред ней тесьму,
а пьяная свадьба следом
за ними неслась к холму.
Сучья под ними трещали,
они неслись, как в бреду.
Коровы в кустах мычали
и быстро спускались к пруду.
И вдруг все увидели ясно
чернела в зеленой ряске,
как дверь в темноту, дыра.
_________
Кто их оттуда поднимет,
достанет со дна пруда?
Смерть, как вода над ними,
в желудках у них вода.
Смерть уже в каждом слове,
в стебле, обвившем жердь.
Смерть в зализанной крови,
в каждой корове смерть.
Смерть в погоне напрасной
(будто ищут воров).
Будет отныне красным
млеко этих коров.
В красном, красном вагоне
с красных, красных путей,
в красном, красном бидоне —
красных поить детей.
Смерть в голосах и взорах.
Смертью полн воротник. —
Так им заплатит город:
смерть тяжела для них.
Нужно поднять их, поднять бы.
если убийство в день свадьбы,
красным быть молоку.
_________
Смерть — не скелет кошмарный
с длинной косой в росе.
Смерть — это тот кустарник,
в котором стоим мы все.
Это не плач похоронный,
а также не черный бант.
Смерть — это крик вороний,
черный — на красный банк.
Смерть — это все машины,
это тюрьма и сад.
Смерть — это все мужчины,
галстуки их висят.
Смерть — это стекла в бане,
в церкви, в домах — подряд!
Смерть — это все, что с нами —
ибо они — не узрят.
Смерть — это наши силы,
это наш труд и пот.
наша душа и плоть.
Мы больше на холм не выйдем,
в наших домах огни.
Это не мы их не видим —
нас не видят они.
_________
Розы, герань, гиацинты,
пионы, сирень, ирис —
на страшный их гроб из цинка —
розы, герань, нарцисс,
лилии, словно из басмы,
запах их прян и дик,
левкой, орхидеи, астры,
розы и сноп гвоздик.
Прошу отнести их к брегу,
вверить их небесам.
В реку их бросить, в реку,
она понесет к лесам.
К черным лесным протокам,
к темным лесным домам,
к мертвым полесским топям,
вдаль — к балтийским холмам.
_________
Холмы — это наша юность,
гоним ее, не узнав.
Холмы — это сотни улиц,
холмы — это сонм канав.
Холмы — это боль и гордость.
Холмы — это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Холмы — это наши страданья.
Холмы — это наша любовь.
Холмы — это крик, рыданье,
уходят, приходят вновь.
Свет и безмерность боли,
наша тоска и страх,
наши мечты и горе,
все это — в их кустах.
Холмы — это вечная слава.
Ставят всегда напоказ
на наши страданья право.
Холмы — это выше нас.
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть — это только равнины.
Анализ стихотворения «Холмы» Бродского
Стихотворение «Холмы» И. Бродский впервые прочитал публично в 1962 г. в «Литературном кафе». В произведении поэт прозрачно намекает на свое недовольство окружающей действительностью. Точно не установлено, скрываются ли за образами «двоих» конкретные люди.
Скорее всего, это просто символ.
Основная тема произведения — противостояние жизни и смерти. Холм, на котором сидят два человека, символизирует собой отрешенность от действительности, возвышенное состояние духа. Впоследствии Бродский будет развивать тему вечного одиночества, неприемлемости обыденной жизни.
В рассматриваемом стихотворении двое людей любили уединяться на холме. Поднявшись на него, они чувствовали себя абсолютно свободными и могли беспристрастно оценивать жизнь остальных людей. Открывавшаяся перед их глазами картина была малопривлекательна: «калеки ждали грузовика», «ворона вилась, крича». Возникает первое противоречие между холмами и равниной, которое пока еще не содержит ничего трагического.
Первое тревожная нота звучит в строке: «всем это было известно, но они не знали о том». Возникает мысль, что безобидное посещение холма с простыми человеческими радостями («окурки, спичка и вилка… бутылка») кому-то не давало покоя.
Страшная развязка наступила в тот день, когда в городе справляли две свадьбы.
Автор не называет убийц, для него это не важно. Двое приятелей погибли насильственной смертью, потому что их поведение не укладывалось в стандарты обывателей. Судя по всему, убийство планировалось давно. Игнорирование приятелями общегородского праздника переполнило чашу терпения тех, кто за ними наблюдал.
Бродский не скрывал своего отрицательного отношения к безликой серой массе людей. Холм для него олицетворяет собой жизнь и яркую индивидуальность. Город со всеми его грубыми и бездушными атрибутами («все машины, тюрьма», «стекла в бане») — это смерть и обезличенное существование.
Автор иронично передает слова жителей города: «Мы больше на холм не выйдем». Попытка выделиться из толпы, подняться над нею неизбежно закончится гибелью.
Лучше не искушать судьбу и покориться требованиям общества.
В заключительной части произведения содержится главная мысль Бродского. Он описывает холмы с помощью самых сокровенных понятий, символизирующих собой саму жизнь: «юность», «боль и гордость», «любовь». Вершины холмов гордо красуются «средь кромешной тьмы», в которую погружены равнины, олицетворяющие собой смерть.
Таким образом, противостояние «холмы — равнины» в философском смысле тождественно «жизни — смерти». Применительно к советской действительности за этими символами скрывается противоречие между независимой личностью и жизнью под диктовку коммунистической партии.
Итальянка выпустила сборник стихов, написанных после знакомства с Бродским — Российская газета
Итальянская поэтесса и переводчица Аннелиза Аллева представила в Петербурге сборник лирики «Наизусть». По сути, это долгий (стихи писались на протяжении целых тридцати лет) разговор с одним человеком — Иосифом Бродским. То невыносимо трогательный, то ревниво-страстный.
— Эти стихи не посвящены Иосифу, они им вдохновлены, — говорит Аннелиза Аллева. Русской поэзией она интересовалась всегда — сначала окончила курс славистики на филологическом факультете Римского университета, потом отправилась на стажировку в Ленинград. Первый раз она увидела Бродского в 1981 году, когда тот читал итальянским студентам предисловие к новому изданию Марины Цветаевой. В тот же день после лекции они уже ужинали в одном из римских ресторанов. «Я никогда не понимала, что было во мне первично: я влюбилась в Иосифа, потому что была влюблена в русскую словесность, или наоборот?» — признается в послесловии книги Аллева.
Самые ранние стихотворения из антологии «Наизусть» датируются как раз годом знакомства с поэтом. Часть из них были написаны в Ленинграде, часть — в Риме и Лондоне. Последние строки совсем свежие — Петербург, 2012. Всего под обложкой собраны 80 произведений. Это и совсем короткие зарисовки, и сонеты, в каждом из которых собеседник неизменен.
Вот только лики у него разные. Для поэтессы Бродский не только предмет любви (перемешивающейся, как это часто бывает, с взбалмошной женской ненавистью), но одновременно друг, мать и учитель.
«Первые стихи я посвятила тебе,
и это единственный способ
теперь говорить с тобой. Я была
ребенком, которого учат плавать,
а ты как мама, зашедшая в море:
«Ну, смелей, работай ногами!»
Столь глубокое чувство к Иосифу Бродскому, конечно, не могло не отразиться на всем, что с ним связано. Например, «К Бродским» — удивительно теплое и пронзительное стихотворение о родителях поэта. Строки сохранили воспоминания Аннелизы о посещении коммуналки на Пестеля, 27, буквально в деталях: вот мать показывает его детские фотографии, а отец достает долгожданную открытку из почтового ящика.
— Знаете, я до сих пор храню как святыни несколько писем Александра Ивановича, адресованных мне, и подарки от Марии Моисеевны — духи, платок.
Ей уже тогда было трудно ходить, но она искала что-то по магазинам, чтобы сделать мне приятное. Это удивительно, — рассказывает поэтесса.
С любовью пишет Аллева и о Юсуповском саде. Месте, как она сама подчеркивает, для нее священном («когда я в Риме, друзья присылают мне фото парка, чтобы я видела, как он меняется»).
Причем поэтесса не исключает, что это не последний труд, связанный с нобелевским лауреатом. В архивах Аннелизы очень много материалов о Бродском, в том числе неопубликованные фотографии и неизданные дневники. Частично все они уже приведены в порядок и снабжены комментариями. Дело за изданием.
Короткие стихи Бродского — легко учить
На вас не поднимается рука.
И я едва ль осмелюсь говорить,
каким еще понятием греха
сумею этот сумрак озарить.
Но с каждым днем все более, вдвойне,
во всем себя уверенно виня,
беру любовь, затем что в той стране
вы, знаю, отвернетесь от меня.
Октябрь — месяц грусти и простуд,
а воробьи — пролетарьят пернатых —
захватывают в брошенных пенатах
скворечники, как Смольный институт.
И вороньё, конечно, тут как тут.
Хотя вообще для птичьего ума
понятья нет страшнее, чем зима,
куда сильней страшится перелёта
наш длинноносый северный Икар.
И потому пронзительное «карр!»
звучит для нас как песня патриота.
Ноябрьским днём, когда защищены
от ветра только голые деревья,
а всё необнажённое дрожит,
я медленно бреду вдоль колоннады
дворца, чьи стекла чествуют закат
и голубей, слетевшихся гурьбою
к заполненным окурками весам
слепой богини. Старые часы
показывают правильное время.
Вода бурлит, и облака над парком
не знают толком что им предпринять,
и пропускают по ошибке солнце.
Ты знаешь, с наступленьем темноты
пытаюсь я прикидывать на глаз,
отсчитывая горе от версты,
пространство, разделяющее нас.
И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.
Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся во тьме,
разлуку умножая на зарю,
хотя бы и не встретившись в уме.
Сначала в бездну свалился стул,
потом — упала кровать,
потом — мой стол. Я его столкнул
сам. Не хочу скрывать.
Потом — учебник «Родная речь»,
фото, где вся моя семья.
Потом четыре стены и печь.
Остались пальто и я.
Прощай, дорогая. Сними кольцо,
выпиши вестник мод.
И можешь плюнуть тому в лицо,
кто место мое займет.
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода — это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
Сравни с собой или примерь на глаз
любовь и страсть и — через боль — истому.
Так астронавт, пока летит на Марс,
захочет ближе оказаться к дому.
Но ласка та, что далека от рук,
стреляет в мозг, когда от верст опешишь,
проворней уст: ведь небосвод разлук
несокрушимей потолков убежищ.
Шум ливня воскрешает по углам
салют мимозы, гаснущей в пыли.
И вечер делит сутки пополам,
как ножницы восьмерку на нули —
а в талии сужает циферблат,
с гитарой его сходство озарив.
У задержавшей на гитаре взгляд
пучок волос напоминает гриф.
Ее ладонь разглаживает шаль.
Волос ее коснуться или плеч —
и зазвучит окрепшая печаль;
другого ничего мне не извлечь.
Мы здесь одни. И, кроме наших глаз,
прикованных друг к другу в полутьме,
ничто уже не связывает нас
в зарешечённой наискось тюрьме.
Этой силы прошу в небе твоем пресветлом.
Небу нету конца. Но и любви конца нет.
Пусть все то, что тогда было таким несметным:
ложь ее и любовь — пусть все бессмертным станет!
Ибо ее душа — только мой крик утихнет —
тело оставит вмиг — песня звучит все глуше.
Пусть же за смертью плоть душу свою настигнет:
я обессмерчу плоть — ты обессмертил душу!
Уезжай, уезжай, уезжай,
так немного себе остается,
в теплой чашке смертей помешай
эту горечь и голод, и солнце.
Что с ней станет, с любовью к тебе,
ничего, все дольешь, не устанешь,
ничего не оставишь судьбе,
слишком хочется пить в Казахстане.
Так далеко, как хватит ума
не понять, так хотя бы запомнить,
уезжай за слова, за дома,
за великие спины знакомых.
В первый раз, в этот раз, в сотый раз
сожалея о будущем, реже
понимая, что каждый из нас
остается на свете все тем же
человеком, который привык,
поездами себя побеждая,
по земле разноситься, как крик,
навсегда в темноте пропадая.
Как жаль, что тем, чем стало для меня
твоё существование, не стало
моё существованье для тебя.
…В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения… Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.
Аеre perennius*
Приключилась на твердую вещь напасть:
будто лишних дней циферблата пасть
отрыгнула назад, до бровей сыта
крупным будущим чтобы считать до ста.
И вокруг твердой вещи чужие ей
встали кодлом, базаря «Ржавей живей»
и «Даешь песок, чтобы в гроб хромать,
если ты из кости или камня, мать».
Отвечала вещь, на слова скупа:
«Не замай меня, лишних дней толпа!
Гнуть свинцовый дрын или кровли жесть —
не рукой под черную юбку лезть.
А тот камень-кость, гвоздь моей красы —
он скучает по вам с мезозоя, псы:
от него в веках борозда длинней,
чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней».
______________________
* Долговечнее меди (лат.)
С точки зрения воздуха, край земли
всюду. Что, скашивая облака,
совпадает — чем бы не замели
следы — с ощущением каблука.
Да и глаз, который глядит окрест,
скашивает, что твой серп, поля;
сумма мелких слагаемых при перемене мест
неузнаваемее нуля.
И улыбка скользнет, точно тень грача
по щербатой изгороди, пышный куст
шиповника сдерживая, но крича
жимолостью, не разжимая уст.
Ни тоски, ни любви, ни печали,
ни тревоги, ни боли в груди,
будто целая жизнь за плечами
и всего полчаса впереди.
Оглянись — и увидишь наверно:
в переулке такси тарахтят,
за церковной оградой деревья
над ребенком больным шелестят,
из какой-то неведомой дали
засвистит молодой постовой,
и бессмысленный грохот рояля
поплывет над твоей головой.
Не поймешь, но почувствуешь сразу:
хорошо бы пяти куполам
и пустому теперь диабазу
завещать свою жизнь пополам.
Утренняя почта для А. А. Ахматовой из города Сестрорецка
В кустах Финляндии бессмертной,
где сосны царствуют сурово,
я полон радости несметной,
когда залив и Комарово
освещены зарей прекрасной,
осенены листвой беспечной,
любовью Вашей — ежечасной
и Вашей добротою — вечной.
30 лучших стихов о любви на английском языке с переводом
Мы уже много писали об англоязычной прозе и о том, как она помогает изучать английский язык. Сегодня мы хотим поговорить о поэзии. Только представь, как прекрасно знать наизусть парочку стихов про любовь на английском, чтобы блеснуть перед своими близкими!
В нашей статье ты найдешь 30 стихотворений о любви на английском языке, упорядоченных по возрастанию сложности – самые первые можно понять, зная лишь базовые правила грамматики.
Для некоторых стихотворений мы дадим литературный перевод, для других покажем тебе классные видео со звездным исполнением, но каждое стихотворение предложим изучить в оригинале. Не бойся, это будет посильно даже новичку: перейдя по ссылкам в статье, ты найдешь тексты стихотворений с кликабельными субтитрами. Ты можешь нажать на незнакомое английское слово и увидеть его перевод.
Стихи о любви включают в себя не только размышления о любви в романтическом ключе, но и стихи, посвященные любви к жизни, семье, родине и т. д.
Love Is Elementary, или Короткие стихи про любовь на английском
If You Forget Me by Pablo Neruda (read by Madonna)Стихотворение чилийского поэта Пабло Неруда в исполнении певицы Мадонны для тех, кто жаждет романтики в повседневной жизни. Попробуй выучить его и рассказать своей второй половинке!
Fire and Ice by Robert FrostПеред тобой, наверное, самый известный перевод этого стихотворения – перевод Д. Эйдельмана.
⠀
| Some say the world will end in fire, Some say in ice. From what I’ve tasted of desire I hold with those who favor fire. But if it had to perish twice, I think I know enough of hate To say that for destruction ice Is also great And would suffice.⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀
| Одни говорят: мир умрёт в огне, Другие твердят про лед Я долго жил, и кажется мне, Огонь скорей подойдет. Но если бы кто-нибудь мне сказал, Что дважды нас гибель ждет, Я не удивился бы. Я узнал, Что ненависть – толще, чем лёд И равнодушие холодней Вечных покровов льда. И если для смерти не хватит огней Лед сгодится тогда…⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ |
⠀
When You Are Old by William Butler YeatsКороткое стихотворение Уильяма Батлера Йейтса – прекрасное доказательство того, что для выражения необъятных чувств не нужно много слов.
Больше коротких стихов на английском для начинающих ты найдешь в наших материалах:
Intermediate: красивые стихи о любви на английском
Ode To A Nightingale by John Keats (read by Benedict Cumberbatch)Легендарная «Ода соловью» авторства Джона Китса, одного из величайших английских поэтов, в восхитительном исполнении британского актера Бенедикта Камбербэтча. Надеюсь, мы нашли путь к твоему сердцу. 🙂
I Won’t Beg for Your Love by Anna AkhmatovaМы решили не ограничиваться стихами английских поэтов. Читал ли ты переводы любимых отечественных произведений на английский? Мы попробовали, и нам понравилось! Смело добавь +100 к своему навыку перевода с русского на английский.
⠀
| I won’t beg for your love: it’s laid Safely to rest, let the earth settle… Don’t expect my jealous letters Pouring in to plague your bride. But let me, nevertheless, advise you: Give her my poems to read in bed, Give her my portraits to keep — it’s wise to Be kind like that when newly-wed.⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀
| Я не любви твоей прошу. Она теперь в надежном месте. Поверь, что я твоей невесте Ревнивых писем не пишу. Но мудрые прими советы: Дай ей читать мои стихи, Дай ей хранить мои портреты,— Ведь так любезны женихи!⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ |
⠀⠀
Если тебе тоже понравилось читать соотечественников в переводе, то познакомься со статьей: Английское звучание Пушкина: переводима ли гениальность?
Прекрасное современное произведение, выраженное в понятной форме.
Больше стихов на английском для уровней Upper-intermediate и выше ты найдешь в наших материалах:
Advanced, или Стихи о любви на английском с переводом
Sonnet 18 by William Shakespeare (read by Tom Hiddleston)Сонеты Шекспира написаны на варианте английского, известном как Early Modern English, и могут вызвать трудности по началу. Но это не проблема, лови нашу короткую шпаргалку к этому сонету.
Thou – you (подлежащее в предложении).
Thee – you (дополнение в предложении).
Thy/thine – your.
Ye – you (вы, т.е. множественное число).
Также не забывай кликать на любые необычные выражения – Лео разбирается в шекспировском английском. 🙂
Song of the Open Road by Walt WhitmanЭто лишь фрагмент из прекрасной «Песни большой дороги» Уолта Уитмена – гимна жизнелюбия и свободы. Обязательно к выразительному прочтению вслух по утрам!
⠀
| Henceforth I ask not good-fortune, I myself am good-fortune, Henceforth I whimper no more, postpone no more, need nothing, Done with indoor complaints, libraries, querulous criticisms, Strong and content I travel the open road.
| Отныне я не требую счастья, я сам свое счастье, Отныне я больше не хнычу, ничего не оставляю на завтра и ни в чем не знаю нужды, Болезни, попреки, придирки и книги оставлены дома, Сильный и радостный, я шагаю по большой дороге вперед. Перевод К. Чуковского
|
⠀
Больше стихов на английском для уровней Advanced и выше ты найдешь в наших материалах:
Welcome to the World of Poetry: стихи английских поэтов о любви
Мы постарались найти стихи о любви, которые откроют тебе дверь в мир английской поэзии, и, надеемся, заставят остаться в нем навсегда. Чтение стихов на английском – один из самых необычных способов изучения английского. В то же время это один из наиболее гармоничных способов прочувствовать литературный язык. Переходи по ссылкам в материалы и учи стихи. Желаем тебе успехов и вдохновения!
о чём это на самом деле
Лекманов: Я хотел бы несколько рискованных слов прибавить к тому, что сейчас Лена сказала. Наверное, буду проклят всеми любителями Бродского, ну и ладно, пускай. Мне кажется, что относительно всего этого «пасть разевая», «милка», которая всё-таки попала в одну из публикаций, — дело не только в идиомах. Это то, что я больше всего как раз у Бродского не люблю… Я скажу, наверное, чудовищную вещь: не была ли это попытка мальчика из центра заговорить на языке улицы, который, конечно, для него совсем чужим не был, но и родным, по-моему, тоже не стал? У Бродского довольно часто это встречается, все эти «вчерась» в «Двадцати сонетах к Марии Стюарт» и тому подобное. Это вкусовое, конечно. Возможно, это была такая почти всегда не очень удачная (ненаучно выражаясь) попытка Бродского освоить блатную феню. Я именно за это, в отличие от Лены, не очень люблю поэму «Представление». Потому что там это достигает у Бродского края, предела.
Фанайлова: Я выражала не любовь свою к этой поэме, она не относится к числу моих любимых. Я о приёме.
Лекманов: Уже после Бродского одним из главных своих приёмов это сделал Борис Рыжий, который тоже был вполне себе интеллигентным мальчиком, а в стихах изображал блатного пацана с Вторчермета.
Кузнецов: Понятно, что Бродский был «интеллигентным мальчиком», но давайте всё-таки не будем забывать, что он в 15 лет пошёл на завод работать и в отличие, я думаю, от всех присутствующих имел довольно большой опыт работы с живым рабочим классом. Я могу вспомнить много таких примеров, мне кажется, Селин — близкий ему автор в этом смысле. Когда из Бродского начинала лезть социально окрашенная мизантропия, он начинал говорить именно этим языком. В этом смысле «Представление» — ещё куда ни шло, а «Лесная идиллия», примерно в этом же жанре исполненная, — совсем яркий пример. Я помню, когда я впервые познакомился в машинописи с «Лесной идиллией», мой однокурсник посмотрел на это и сказал: «Очень не хотелось бы сесть за чтение плохо написанных антисоветских стихов». В смысле за то, что мы обычно читаем, включая остального Бродского, — нормально, а вот за это не хотелось бы.
То есть это сознательный способ не просто поматериться, как это делает интеллигентный мальчик, не просто расширения языка (чего у Бродского всегда было очень много), а это формат «давайте я на понятном вам языке скажу, как я вас ненавижу, презираю и за какое говно я вас держу». В этом смысле, даже если убрать из этих строчек «милку», они, конечно, очень неприятные, в них, как и в «Представлении», и в «Лесной идиллии», в целом довольно зашкаливающая степень презрения к людям. Ну это было у Бродского, чего уж там.
Василий Рогов: «Не выходи из комнаты», по крайней мере отдельными своими идиоматическими кусками, сейчас действительно живёт в интернете. Я думаю, что у Бродского есть несколько разных граней, которые делают его настолько популярным в последнее десятилетие. И одна из них — игры, жонглирование стилями, разные обращения к обсценной тематике и остроумные способы о ней говорить. В этом есть очень правильный градус эпатажности — правильный в маркетинговом смысле. Тут, мне кажется, есть какая-то притягательность для широкого читателя. Мне кажется, сейчас это стихотворение читается совсем иначе, ушёл контекст социального конфликта, интересен скорее конфликт поэтический.
В самом начале Эдуард Львович Безносов привёл противопоставление центробежной и центростремительной структуры стихотворения. Мне кажется, что в некотором смысле это одно и то же. У Бродского есть такая центрифужная структура стихотворения: во-первых, некоторая непрерывность поэтической мысли, а во-вторых, некое возвращение к одной и той же точке. Эта точка может быть формально обозначена, например, каким-то рефреном или обращением напрямую — как в структурированных послания типа «Писем римскому другу» или «Двадцати сонетах к Марии Стюарт» — или может на каком-то неуловимом смысловом уровне существовать. Как бы то ни было, есть два принципа, которые определяют механизм очень многих стихов Бродского: непрерывное движение и постоянное вращение. И мне кажется, как раз в «Не выходи из комнаты» этот механизм даёт сбой. Он не работает, на мой взгляд, именно в той части, которая связана с непрерывностью движения. Действительно, здесь есть одна точка, в которую всё время происходит возвращение, но в отличие, например, от «Элегии Джону Донну», где есть известная, понятная траектория движения, расширение масштаба, — здесь с этой траекторией движения происходит какая-то каша. Первый пример — простой: как было отмечено, здесь очень точно нарисована коммунальная квартира — уборная, прихожая, счётчик, — но если мы посмотрим по тексту, они раскиданы между строфами. То мы снова возвращаемся к этому масштабу коммунальной квартиры, то говорим про Францию или про улицу… Второй пример, на котором, мне кажется, это ещё лучше видно, — в самом начале. В начале сказано: «Только в уборную — и сразу же возвращайся». Неважно, автореференция это или он обращается к кому-то другому, но есть тот, кто это говорит, и есть тот, к кому это обращено. Так вот, в начале он ему говорит «только в уборную — и сразу же возвращайся», а в следующей строфе он говорит «не вызывай мотора». В результате психологизм отношений между тем, кто говорит, и тем, к кому это обращено, совершенно рушится. Потому что это такие, на первый взгляд, деспотические отношения. Это отношения, в которых находятся, например, ученики в школе с учителем: «Марьиванна, можно выйти?» А дальше оказывается — ему уже сказали, что можно выйти в уборную и сразу же возвращаться, это очень серьёзное ограничение личных свобод, прямо скажем, — а тот, к кому обращаются, собирается вызывать такси. Это означает, что не подействовал предыдущий жёсткий запрет выходить не дальше уборной; а если запрет до такой степени не действует, значит, тот, кто его ставит, находится в очень слабой позиции, он теряет свою власть. Но дальше по тексту стихотворения не складывается ощущение, что кто-то кого-то упрашивает, не происходит никакого развития отношений между тем, кто говорит, и тем, к кому обращены эти стихи. Поэтому эти стихи в целом какое-то такое общее впечатление каши оставляют, как будто это обрывочные наработки на полях.
И если предположить, что эта очень характерная для Бродского структура центрифужного движения — одна из визитных карточек, — делает его сильным или популярным автором, то получается, что из этого текста вынули такой сложный компонент — компонент непрерывности мысли — и оставили компонент, который работает… не знаю, может быть, во фрейдистских терминах можно про него говорить: компонент такого навязчивого повторения. И это моментально делает стихотворение чудовищно популярным. Оно проще, чем другие стихотворения Бродского, построенные на том же приёме, но в нём остаётся какое-то такое интригующее постоянное возвращение. Это моя попытка объяснить, почему мне не нравится это стихотворение, с замахом на объяснение того, почему оно всем нравится.
София Парнок — «Любила», «люблю», «буду любить» – аналитический портал ПОЛИТ.РУ
«Сильные тексты» — это «виртуальный филфак», цикл открытых семинаров, в которых происходит свободное обсуждение канонических стихотворений русской литературы. Во втором сезоне — женские стихотворения о любви. Шесть текстов, посвященных разным стадиям чувства: зарождение, эмоциональный подъем, подозрение в измене, ревность, угасание и рефлексия над прошедшей любовью.
Этот семинар посвящен стихотворению Софии Парнок «Любила», «люблю», «буду любить».
Введущие семинара: Роман Лейбов, Олег Лекманов.
Участники: Полина Барскова — филолог, Геннадий Обатнин — филолог, Линор Горалик — поэтесса, Ольга Тимофеева — журналист, Эльза Баренцева и Лев Иванов — пытливая молодежь.
Внимание! Этот текст — анализ художественного произведения. Мы не призываем наших читателей совершать какие-либо действия, кроме как читать стихотворения русских авторов.
«Любила», «люблю», «буду любить»А глаза-то у гостьи волчьи.
Так дятел дерево глухо долбит
День и ночь, день и ночь неумолчно,
Так падает капля, пока не проест
Гранита, так червь точит душу…
У каждого грешника в мире свой крест,
А мне — эти речи слушать.
— Не кощунствуй, пожалуйста!
Лучше пей, сквернословь!
Не по страсти — по жалости
Узнается любовь.
«Люблю!» — повторяет зубастым ртом,
Повторяет и смотрит в оба.
Так глухо падает первый ком,
Ударяясь о крышку гроба.
Как перед грозою, воздух затих
Такой тишиной нестерпимой…
«Той казнью, которой казнила других,
Сама же ты будешь казнима».
Лекманов: Сегодня мы говорим о стихотворении Софии Парнок «Любила», «люблю», «буду любить». София Яковлевна Парнох (Парнок — это псевдоним) родилась в Таганроге в 1885 году в семье провизора. Учась в Таганрогской гимназии, полюбила Надежду Полякову. Этот роман длился пять лет и во многом определил не только личную судьбу Парнок, но и лесбийскую тематику ее лирики. Кончился этот роман, как и многие другие, печально. Спустя много лет Парнок сетовала в письме к драматургу Владимиру Волькенштейну: «Вчера, когда я возвращалась из магазина домой, я видела Надежду Павловну [Полякову] на извозчике. Мы посмотрели друг на друга, и Надя внимательнейшим образом стала читать вывески. Мы не раскланялись. Подумайте, это то, на что я пять лет жизни отдала!» Впоследствии Парнок пережила недолгое замужество с Волькенштейном. Но это был всего лишь короткий и почти случайный эпизод ее биографии. «Я никогда, к сожалению, не была влюблена в мужчину», — признавалась Парнок в одном из писем. Мне хотелось бы на одну секунду остановиться и обратить внимание на это «к сожалению». Эпоха еще не позволяла быть свободным, и приходилось оговариваться: «Я никогда, к сожалению, не была…»
В юности Парнок много путешествовала по Европе, училась в женевской консерватории. Вернувшись в Россию, училась на юридических курсах. Стихи она печатала с 1906 года. Сначала Парнок прошла через обычные для молодых поэтов-модернистов увлечения стихами Брюсова. Постепенно она (по словам Михаила Леоновича Гаспарова) «выработала индивидуальный стиль — патетический, яркий и резкий, оказавший несомненное влияние на молодую Цветаеву», с которой у Парнок был роман, длившийся с осени 1914 по осень 1915 годов. Мне кажется, что эти гаспаровские характеристики вполне подходят к нашему сегодняшнему стихотворению.
Как критик Парнок, вслед за Зинаидой Гиппиус, выступала под мужским псевдонимом Андрей Полянин (Гиппиус тоже так делала, но она и стихи писала от лица мужчины). Парнок последовательно отстаивала ненужность и вредоносность каких бы то ни было литературных направлений, в чем сказалась ее самостоятельность и желание быть подальше от всех направлений. Между прочим, именно Парнок под личиной Полянина первая назвала состав так называемой большой четверки русской постсимволистской поэзии. В одной из статей она первая сказала, что главные сегодняшние поэты после Блока и Брюсова — это Ахматова, Мандельштам, Пастернак и Цветаева.
Хотя после революции 1917 года Парнок выпустила три поэтических книги, из литературной жизни того времени она практически выпала — уж очень своевременными были ее стихи. «Тем хуже для публики, — припечатал Владислав Ходасевич в некрологе Парнок. — Ее стихи — всегда умные, всегда точные, с некоторой склонностью к неожиданным рифмам, имели как бы особый свой почерк и отличались мужественной четкостью, которых так часто недостает именно поэтессам». Сейчас, желая похвалить поэтессу, так бы не написали. В ту эпоху, когда хотели похвалить женщину-поэта, писали о ее мужественности, что она дотягивает в своих стихах до поэта-мужчины.
Сразу же отметим, что стихотворение Парнок, о котором у нас сегодня идет речь (31 марта 1926 года), при жизни опубликовано не было. Текст, который мы читаем, — это воспроизведенная первая публикация в издании, которое подготовила плодотворно занимавшаяся творчеством Парнок София Полякова. Зарабатывала на жизнь Парнок в поздние годы переводами прозы и оперными либретто. Умерла в бедности в 1933 году, обретя за несколько лет до этого последнюю счастливую любовь. На Московское Введенское кладбище ее провожали Борис Пастернак и Густав Шпет. Если раньше не возникало вопроса, сильный ли текст, потому что были люди с устойчивой репутацией великих поэтов, то сегодня этот вопрос актуален. Я бы предложил нам всем ответить для себя — сильный ли это текст. Я считаю это стихотворение сильным текстом.
Баренцева: Когда я увидела этот текст в первый раз, то сразу же зацепилась за его форму, потому что меняется размер в третьем четверостишии и в конце. Последние строчки «Той казнью, которой казнила других, / Сама же ты будешь казнима» внезапно приобретают некоторое ощущение погребального звона, которое не остается от всего остального стихотворения. Третье четверостишие, в котором Парнок как будто сорвалась, и резкое «пожалуйста», которое ни во что не вписывается, эти строчки «не по страсти, по жалости узнается любовь» звучат отчаянно, особенно на фоне заключительного погребального звона. Я бы хотела поговорить о том, почему так, с людьми, которые разбираются в построении текста чуть больше, чем я.
Лейбов: Мы очень мало говорим непосредственно о материальном строении стиха, о том, что делает русские классические стихи стихами для большинства читателей. Давайте еще раз посмотрим на это стихотворение. Оно производит довольно занятное впечатление. С одной стороны, стихотворение не очень отчетливое в отношении персонажной структуры и соотношения реплик. У нас есть реплики, заключенные в кавычки: один раз такая реплика отнесена к «она»: «люблю, повторяет зубастым ртом» — это совершенно определенно не «я», а «она» относительно других реплик. Мы не можем определенно сказать, кто говорит «Той казнью, которой казнила других, сама же ты будешь казнима». Она говорит мне? Я говорю ей? Или я говорю себе? Или она говорит себе? Все возможные варианты.
С одной стороны, есть неотчетливость коммуникативной структуры, а с другой стороны — исключительная отчетливость композиции. Стихотворение симметрично построено, и это действительно прекрасное сочетание предельной совместимости и жесткой выстроенности. У Цветаевой мы тоже находим похожие вещи. Это стихотворение можно найти в Национальном корпусе русского языка. Эта строфа написана не так, как окружающие ее четыре строфы. Она написана отчетным размером, очень редким в то время, он только входит в употребление. Можете его спеть на мотив «Я не знаю, где встретиться нам придется с тобой…». Не сам размер редкий, а сочетание окончаний в этом размере, то есть количество слогов после последнего ударения. Когда после последнего ударения в строчке стоят два слога — это называется дактилическая рифма. Дактилические и мужские рифмы не так много использовались в то время, хотя уже были написаны довольно сильные тексты. Блок и Бальмонт использовали этот размер. Когда мы смотрим на всё остальное, то видим, что здесь тоже имеем дело с жесткой выстроенностью.
Тема опасного, хищного животного, отнесенная к тому, кто произносит реплики, и тема взгляда, глаза волчьи повторяются. Эти строчки корреспондируют с этими, это развертывание сравнений; и здесь переводящая разговор в метафорическую плоскость тема воздаяния, казни, распятия. Этот размер получается от расшатывания известного вам размера. Это размер балладный, мы его знаем в первую очередь в виде чистого амфибрахия — татАта / татАта / татАта / татА / татАта /татАта / татАта, например. Узнали? «Их села и нивы за буйный набег / Обрек он мечам и пожарам». Это переходная ступень от расшатанного нормального стиха к еще более расшатанному стиху. «Любила», «люблю», «буду любить», два ударения подряд. Расшатывание тоже присутствует в балладных размерах, и эта балладность достаточно важна. Это о роковой любви.
Как филин поймал летучую мышь,
Когтями сжал ее кости,
Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
К соседу сбирается в гости.
Это Алексей Константинович Толстой, ранняя баллада из готической повести «Упырь», которая отлично развертывает сюжет в повести — это предсказания судеб героев. Здесь есть контраст между мрачной балладностью повествования рокового, страшного, неизбежного и внезапным центральным песенным выкриком. Я не случайно вспомнил именно песенную форму. Здесь она особенно заставляет задуматься о том, кто где и что говорит. Меня здесь поражает очень жесткая математически продуманная композиция.
Тимофеева: Первое, что приходит в голову, — это какой-то эпизод отношений Цветаевой и Парнок. Известно, что их отношения драматически прервались в шестнадцатом году — друг о друге они и слышать не хотели. Цветаева при жизни не печатала цикла «Подруги» и отзывала письма, судя по стихотворению Парнок «Краснеть за посвященный стих и требовать возврата писем». И вдруг в 1926-м году в стихотворении Парнок появляются строки, которые отсылают к Цветаевой. Допустим, зубастый рот — это портретная деталь, но волчьи глаза — это явно строчки из стихотворения Цветаевой 1915-го года, «где впервые глазами волчьими ты нацелился мне в лицо». Что непосредственно послужило толчком к написанию этого стихотворения в 1926-м году? Может быть, вы знаете лучше, но правомерен ли такой вопрос?
Лекманов: Сильный текст или не сильный?
Баренцева: Сильный.
Лейбов: Я вкладываю довольно узкое значение в выражение «сильный текст». Сильный в том смысле, что нет песен на эти стихи, красивые девушки не читают его на YouTube, нам не ездят по ушам этими строчками. А вообще, конечно, этот текст сильный. София Парнок — хорошая поэтесса.
Лекманов: Что касается Цветаевой… В примечаниях Поляковой и в монографиях про это стихотворение не говорится как о стихотворении, посвященном Марине Ивановне Цветаевой. После того как Цветаева отказалась от такого типа отношений, она всегда к Парнок относилась жестко. Когда ей передавали привет от Парнок, она сказала: «Ох, это было так давно, не хочу про это говорить». Что касается Парнок, то она не относилась к Цветаевой плохо. Портрет Цветаевой до конца жизни стоял у нее на прикроватном столике. Эти отношения были как минимум сложными. Может быть, в данном случае мы имеем дело с аберрацией, которая связана с известностью имени Марины Ивановны Цветаевой. Поскольку мы знаем, что один из романов Парнок был с Цветаевой, нам очень хочется, чтобы это стихотворение было посвящено именно ей. На самом деле, Парнок жила довольно активной жизнью в разных смыслах этого слова. И после Цветаевой у нее было довольно большое количество возлюбленных. Одних волчьих глаз недостаточно для того, чтобы сказать, что это Цветаева. Я бы так ответил.
Тимофеева: Сравнения встречаются и в других стихах…
Лекманов: Ольга <Тимофеева>, может, вы еще хотите что-то сказать?
Тимофеева: Это стихотворение мне кажется сильным, и, думаю, после этой передачи оно вполне войдет в обиход девушек, которые будут читать его наравне с лучшей любовной лирикой.
Лейбов: А нам то и любо. Я тоже считаю, что отчасти Парнок пала жертвой гениального поэта, с которым у нее были отношения. Волчья тема, конечно, была важна для Цветаевой. Между прочим, Цветаева была ценительницей Каролины Павловой. Как раз в XIX веке Каролине ставили в вину, что она пишет так, будто бы она русский поэт-мужчина. У нее есть замечательное стихотворение, одно из прекрасных поздних любовных стихотворений, где два героя встречаются, и каждый видит в другом спартанского мальчика. Этот лисий и волчий мотив, мотив хищника, любви как хищного зверя у Цветаевой давно был и сложным образом трансформировался у Парнок. Конечно, там было взаимное влияние.
Тимофеева: Еще «Словно смерть провела снеговою пуховкой» Цветаевой, «Словно снег пуховочкой прошелся вдоль щек». Может быть, это какой-то набор общих образов, которые были приняты в том кругу, но когда читаешь, всё время всплывают образы и той, и другой. Может быть, это и неправильно.
Лекманов: Я думаю, фамилия Цветаева точно еще не раз прозвучит в нашем разговоре.
Обатнин: Напомню, что Парнок всегда прозревала Цветаеву в своих позднейших любовницах. Обычно цитируется стихотворение, обращенное к Марине Баранцевич, про соименницу: как она прозревает сквозь эту Марину — ту Марину. Стоит приглядеться, как она описывает Цветаеву. Там нет никакого волчьего взгляда. Она передает ее как золотистую. Парнок могла, конечно, использовать для определения агрессивно навязываемой любви волчий взгляд. Это стихотворение с точки зрения нарративной, повествовательной техники построено как умолчание, но все-таки оно не создает впечатления загадочности. Я бы сказал, что загадки нет и не было, говоря словами Тютчева. Эту технику соблазнительно было бы назвать ахматовской, если бы мы не знали, что Парнок много раз клевала Анну Андреевну. Парнок это название бы не понравилось. Но стихотворение абсолютно ясное и показывает в целом, что любовные будни сексуальных меньшинств в общем-то такие же, как у всех. Бывает, приходится и отказывать.
Действительно заставляет задуматься то, о чем мы все сразу стали говорить — ассоциация влюбленной гостьи с волком. Но это может быть просто развитием языковой метафоры «волчий взгляд» и дальше, соответственно, появляются зубы, и так далее. С другой стороны, волчья зубастость непрошенной возлюбленной еще может быть сопоставлена с невозможностью поцелуя. Можно вспомнить более эротически откровенный цикл Парнок «Ненужное добро», посвященный последней ее большой любви — Нине Веденеевой, где выражается опасение натолкнуться на «частокол зубов» неуступчивой возлюбленной. Значит, она казнима тем же самым — теперь уже она предлагает свою любовь, а ей отказывают. И это, в общем, натяжка. Филологу остается оценить предпосылки появления этого стиля, погадать, почему стихотворение не вошло в сборник, и прикинуть, что делать, когда нечего разгадывать.
Впервые этот текст опубликовала София Викторовна Полякова в 1979 году, и очевидно, что он современен последнему сборнику поэтессы под названиям «Вполголоса», который вышел в 1928 году. Невольно приходит на ум, что поэма Маяковского «Во весь голос», начатая в январе 1929 года, своим названием могла и полемизировать с Парнок, тем более что Парнок тоже его регулярно заушала в критических статьях — сравнивала с пьяным купцом, который разбивает зеркала в ресторане. Тем не менее Маяковский помог Парнок с обустройством после возвращения из Крыма в 1921 году. Но даже если это и не так, то всё же поразительная параллель судеб — кричащий во весь голос кончает с собой, а шепчущая вполголоса тихо умирает, избежав всех репрессий. Этот контекст выживания в изменившемся мире сталинской революции, когда выжить можно, только спрятавшись или убежав. Циклы «Ненужное добро» и «Большая медведица» не опубликовали.
Поделюсь педагогическим опытом: не так давно я дал студентке сборник «Вполголоса» для отчетной работы по спецкурсу, и она с некоторым удивлением, наслушавшись моих лекций, написала: «Пикантного, в общем, там ничего и нет». Действительно, пикантного ничего в сборнике «Вполголоса» нет. Это стихотворение пикантности добавило бы, но она его не включила. Тот период, когда откровенности подобного сорта не были редкостью в женской поэзии двадцатых годов.
Парнок провела в Крыму время с 1917 по 1921 гг. Ни Наталья Поплавская, ни Елизавета Стырская, ни Мария Шкапская, ни Анна Баркова, насколько я помню, не писали об однополых отношениях. Рискну предположить, что Парнок наверняка от них дистанцировалась бы, хотя бы потому, что не слишком высоко ставила женскую поэзию. Вспомним, как она сама оценила потуги участниц первого вечера женской поэзии, который состоятся 22 января 1916 года в зале Политехнического музея. Парнок их назвала «соньками-недоучками». Сборник Марии Моравской 1915 года «Золушка думает» она полностью разгромила написав, что та пишет о том, что стыдно, и так, что за нее стыдно. Поэтому стихотворение Надежды Львовой, чья смерть вкупе со смертями Мирэ и Гуро стала своего рода строительной жертвой женской поэзии, вряд ли хоть в какой-то степени можно счесть пре-текстом. Но все-таки я его начало и конец процитирую:
Будем безжалостны! Ведь мы — только женщины.
По правде сказать — больше делать нам нечего.
<…>
Знаешь, так забавно ударить стеком
Чью-нибудь орхидейно раскрывшуюся душу!
Тем не менее именно Парнок вручила Майе Кювилье стихи французской поэтессы XVI века Луизы Лабэ (так называемая «прекрасная канатчица»), и она, несомненно, участвовала в процессе коллективного преклонения перед творчеством, личностью, и даже поведением Ирины фон Арминг. Это преклонение практиковали в крымско-московском кружке сестры Гертог, сестры Цветаевы, Майя Кювилье и Парнок. На пути к созданию своего стиля, такого чрезмерно простого, броско простого и откровенного, Парнок прошла и через иносказания. В эротическом цикле с кузминским названием «Мудрая Венера» и сборника с философическим заглавием «Розы Пиерии» эта поэтика обозначена четко. Я процитирую одно стихотворение:
— Вспомни: дождем золотым Громовержец сошел на Данаю…
Всё я сказала тебе. Если понятлив, поймешь.
Здесь у Парнок, конечно, имелся солидный коллектив предшественников: от песен Билитис до сборника Вячеслава Иванова «Эрос». Цикл «Ненужное добро», который был также опубликован Поляковой, был обращен к Нине Веденеевой. Парнок поставила эпиграф: «В год, когда новой весной жизнь омрачилась моя». Это последняя строка из посвящения к сборнику Вячеслава Иванова «Эрос», который был обращен к Сергею Городецкому. Это в основной своей массе гомоэротический сборник. То есть Парнок была в курсе всей истории.
Ценители этой техники — умолчания и догадки — могут многократно ею насладиться у Парнок. Например, наименования Лесбоса «последней пристанью Орфея» предполагает осведомленность в той части мифологического нарратива, где повествуется о том, что голова и лира Орфея, растерзанного вакханками, приплыла именно к этому острову. По одному из мифов Орфея растерзали за то, что он отказал в любви — тоже некоторая параллель к разбираемому нами тексту. В конце концов, она от эротической поэтики иносказания отказывается.
Нельзя сказать, что Парнок не пыталась встроиться в литературную ситуацию и в литературную жизнь 1920-х годов. Об этом свидетельствуют ее статьи и рецензии, которые она хотела собрать в сборник «Сверстники», в конце XX века изданный усилиями филологов. И обращу внимание на ее статью «Сегодняшний день русской поэзии», потому что она посвящена Пастернаку (антиподу той поэтики, с которой мы имеем дело). Статья полна весьма нелицеприятных определений Пастернака. Она восхищается им, остроумно называет его «разбойник самых строгих правил», но подражание Цветаевой и Мандельштаму она строго осуждает. Пастернаковский путь хоть и интересный, и увлекательный, но не ее. Поэтому ее попытки как-то встроиться в литературную жизнь постепенно сходят на нет.
Я бы поспорил с тем, сильный ли это текст и большой ли она поэт, но я обеими руками за то, что она замечательный литературный критик, просто фантастически остроумный, очень веселый, запоминаются ее определения мгновенно и навсегда. Она вообще мало кого хвалила, и порой ее оценки не были свободны от того, сложились у нее с адресатом ее критики личные отношения или нет. «Вечер» Ахматовой она раскритиковала за миниатюрность поэтического мира, но вышедший почти в том же году сборник Натальи Крандиевской назвала духовной поэзией, где ум и душа находятся в гармонии. Напомню, что брошенный ею в 1909 году муж Волькенштейн был двоюродным братом другого Волькенштейна, который был брошенным мужем Крандиевской — она ушла к Алексею Толстому. Важно даже не это, а то, что это случилось практически на глазах Парнок. Тем более существенна ее оценка Ходасевича в одноименной статье 1922 года, с которым у нее сложились теплые отношения уже в Коктебеле (они их восстановили накануне отъезда Ходасевича в эмиграцию). В его прочувствованном некрологе Парнок Ходасевич назвал это «несколько лет безоблачной дружбы». Из друзей Парнок мало кто мог таким похвастаться. Кстати, их многое сближает: поздняя слава в узких в кругах, литературная злость, если воспользоваться выражением Мандельштама. Но главное — направление работы по очищению поэтического языка от лишних тропов, а подчас вообще от всякой фигуральной речи. Это «рембрандтова правда наших дней», если воспользоваться названием статьи Белого о Ходасевиче, которую упоминает Парнок в своей работе. Но в сочетании с пафосом она не чуралась славянофильских стихотворений, душой болела за Русь и отчасти поэтому не эмигрировала — можно разглядеть что-то женское, вспомнив как, например, Вера Инберг в раздражении писала в дневнике о «Египетской марке» Мандельштама, что это «оргия образов». Вот «оргия образов» Парнок не нужна. Можно поразмыслить над судьбой русской классической традиции, тем более что для этого есть основания — в статье о Ходасевиче Парнок говорит о нем и о себе как о последних продолжателях пушкинской лиры.
Лекманов: Известность Ходасевича, сейчас по крайней мере, ни в какое сравнение не идет с Парнок. Все-таки Ходасевич, кажется, вошел в абсолютный канон. Известность Парнок, пожалуй, довольно узкая и связана прежде всего с Цветаевой.
Обатнин: Если пофантазировать, то одна из причин этого очевидна — он уехал, а она нет. То, что популярность Ходасевича стала нарастать уже в России, это понятное дело, но по-настоящему он развернулся там, где нет никакого Союза советских писателей, руководства со стороны всяких чиновников, и так далее. Это в корне отличается от той ситуации, в которой Парнок приходилось жить. Хотя и не очень долго — умерла она всё же до настоящего соцреализма.
Лекманов: Парнок пыталась после революции вписаться в разные литературные круги, но ее не пускали (Лирический круг). Никитина ей очень покровительствовала в какой-то момент.
Обатнин: Никитинские субботники. Парнок еще издавалась в «Узле», выступала в обществе «Кифара».
Лекманов: Вам не кажется, что на самом деле эти стихи не были включены, потому что она их не могла напечатать? То есть могла, но с некоторым риском для себя. Все-таки лесбийские стихи (здесь они действительно отличаются от того, что она печатала) в эту эпоху уже не очень приветствовались советской критикой. Понятно, что стихотворение, которое мы сегодня обсуждаем, не откровенно, но оно откровенно в своей адресованности. Стихотворение женщины адресовано к женщине. Можно вспомнить случаи с мужчинами — кузьминскую книгу «Форель разбивает лед», но женских стихов таких я не припомню после 1926-го года.
Тимофеева: Может быть, я ошибаюсь, в 1926-м году вышел сборник «Музыка», и оно туда тоже не было включено. А 1926-й год — это не 1930-й год.
Лекманов: Не 1930-й, но и не 1916-й.
Обатнин: «Музыка» составлена из текстов более ранних. У Парнок был план издать сборник в Госиздате, который не осуществился. Тогда стихотворения попали в сборник «Музыка». Самоцензура, конечно, но и в начале 1920-х, когда выходит «Форель разбивает лед», это позволительно. И всё же она издает «Розу Пиерии», где есть иносказания, но «кто понятлив — поймет».
Лекманов: Может, она просто не хотела задевать адресатку стихотворения? Мне кажется, адресатка стихотворения не была бы рада, прочтя его в книге Парнок.
Иванов: Олег Андершанович, как вам кажется: Цветаева могла после всех событий взять в руки сборник Парнок?
Лекманов: Интерес к стихам друг друга у них сохранялся. Не думаю, что она не стала бы специально читать Парнок только потому, что она ее как-то обидела. Поэты друг друга читают.
Обатнин: Книжный обмен между Советским Союзом и заграницей был очень интенсивный. Но «Вполголоса» вряд ли бы попался — 200 экземпляров, очень малотиражный сборник. «Вполголоса» Цветаева физически не могла раскрыть.
Лекманов: Но что стихи Цветаевой Парнок доставлялись и она их читала, мы знаем.
Обатнин: Она статью о ней написала.
Лекманов: Мы предоставляем слово Полине Барсковой. Пожалуйста.
Барскова: Мне, конечно, очень симпатична позиция Романа Лейбова о поющих девушках, но я попытаюсь зайти с другой стороны. Это будет позиция размышляющего практиканта. Моя позиция — это удивление стихотворением и ощущение, что и здесь есть чем поживиться, как сказал бы Карлсон. Ощущение, что здесь есть вещи, столь необычные, неожиданные, и появляется сильное желание работать с этим, заимствовать, развивать. С этой точки зрения этот текст можно считать сильным. Существует хронология и чувства, и текста. О чувстве: начало, расцвет, угасание и так далее. С первой строки мы не понимаем, происходит ли что-то большее или иное, но любопытное. Речь идет о том, что было, о том, что есть, и о том, что будет.
Слова собеседницы об ужасной любви сравниваются со звуком дятла. Трудно представить себе другой звук, который бы более ассоциировался с проблематикой ударения в стихе. Лейбов нам напомнил, что некоторые ударения слишком частотны. Дятел стучит и стучит, и уже голова болит, и сердце болит, и стихотворение почти не может этого выносить. Некоторые участники понимают этот текст как текст о роковой любви. Предыдущий докладчик предположил, что речь идет о чувстве, которое один из участников не может разделить, — в этом я не так уверена. Это одна из любопытных особенностей поэтической эротики Парнок — она нарушает то, что мы обычно предполагаем как эмоциональные рисунки, паттерны. Я нашла еще одно стихотворение, которое может быть любопытно для нашей беседы:
«Будем счастливы во что бы то ни стало…»
Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!
«Будем счастливы» — это цитата, это беседа. Счастье, которое становится в жизнь. Счастье, которое является частью этого рокового обстоятельства отношений. Счастье, которое наказывает, следуя образности первого стихотворения. Мне кажется, таков поэтический мир Парнок. Это жесткий мир, агрессивный мир, резкий мир, звериный мир. Да и совсем уже en passant, я даже не уверена, что для нас, а всё же любопытно: опасность совпадения, которая нас уводит, а всё же дразнит — это то, как Вера Слоним вызвала на первое свидание своего будущего мужа и пришла в знаменитой волчьей маске. И какими бы эти отношения ни были, но совсем неудачной любовью мы их не назовем. Этот агрессивный, опасный вызов, который приводит к 50–60 годам совместной жизни. Это не то, что происходит у Парнок, но и абсолютной определенности, что это катастрофа, я здесь не вижу.
И вот еще что мне кажется очень важным, о чем говорил Лейбов: до какой степени в ткань этого стихотворения вплетаются имплицированные слова другого, до какой степени другой становится частью этого стихотворения. До такой, что он уже неотличим от себя. И это одна из самых интересных особенностей этого текста. Мы не совсем уверены, где говорит другая, где говорит производитель лирического текста, и происходит очень интересная продуктивная путаница, и мне это, скорее, указывает на счастливую валентность текста. Что до такой степени Парнок способна и согласна слышать свою «другую». Если диалог возможен, если голос другого настолько входит в текст и становится частью твоего мира, то речь все-таки идет о взаимности. И в этом, мне кажется, кроется одна из интересных особенностей этого текста, которая делает его сильным.
Лейбов: Дмитрий Кузьмин, недавно читая у нас в Тарту курс о современной поэзии, настаивал на том, что это специфика именно новой русской поэзии и вообще постмодерной поэзии — размывание лирического «я» и растворение в разных голосах. Может быть, незамутненное сознание Геннадия Владимировича как раз правильно всё видит, а у нас аберрации, обусловленные пребыванием в нашем инвентаре. Хотя я думаю, что все-таки на формальном уровне эта неопределенность заложена в тексте. Там нет поясняющих реплик «ты говоришь», «я скажу тебе».
Лекманов: В финале непонятно, кто это произносит, и создаются неопределенности. После строк «любила», «люблю», «буду любить» мы ожидаем совсем другое стихотворение сначала. Взаимосвязь счастливой любви. Ничего себе счастливая любовь! Я тоже согласен, что, говоря упрощенным или детским языком, нельзя сказать «всё плохо». Всё плохо кончается комьями земли, но даже это оказывается затравкой балладного текста и становится не так страшно. Вот такая счастливая любовь, и какой страшной в своей счастливости она может быть. Или наоборот, как даже самое ужасное может оказаться все-таки счастливым.
Барскова: Может быть, не сказали еще совсем очевидного — стихотворение об оборотне. Можно задать мой любимый вопрос поэта Бродского, когда он преподавал в нашем лесу: «О чем это стихотворение?» Это стихотворение о страшно счастливой любви с участием оборотня. Очень страшной, но не исключено, что вполне счастливой, увлекательной.
Лейбов: Гена <Обатнин> хочет возразить.
Обатнин: Я с интересом всё это слушаю. Хотя, конечно, это меня не убеждает. Тексты Парнок все очень ясные, драматургия более чем очевидная. Всё, что в кавычках, — это говорит партнерша, и она говорит, как будто бросают комья в могилу; она стучит, занудно, как дятел. Там, по-моему, нет ничьего несчастья. Я смотрю, как говорит молодежь, тупо, но я бы только подумал о том, что и у Парнок всегда был какой-то взгляд налево. Женщина, к которой она ушла от Цветаевой, актриса Людмила Эрарская, стала на много лет ее партнером. Казалось бы, назло ушла к другой от Цветаевой, а оказалось — ушла к судьбе. Неопределенность здесь каким-то побочным образом может быть заложена. Подразумеваются мимолетные отношения, от которых она отбивается.
Баренцева: Я всё еще не могу отделаться от абсолютно кладбищенского ощущения этих последних строчек. Про то, что они внезапно выстраиваются в очень четкий, правильный и сильный классический размер. А еще были реплики про оборотня, комья земли — и кладбищенское впечатление почему-то стало еще более сильным.
Лекманов: Где кладбище, там и оборотень. Или наоборот — где оборотень, там и кладбище.
Баренцева: Мне наоборот стало казаться намного больше, что счастья в этом стихотворении нет. Есть эти отчаянные реплики женщины с волчьим взглядом, а потом внезапно комья земли, казнь. Я бы поспорила с высказыванием про счастье.
Тимофеева: При всем драматизме этого стихотворения оно счастливое. Здесь речь идет все-таки про любовь, а уже в 1932 году Парнок пишет, что «время испарило эту сладость, / Довольно мне. Я не хочу хотеть». Вот это уже действительно драматическое стихотворение! «Счастливы те, кто успевают смладу / Доискриться, допениться, допеть…».
Лекманов: Как мы помним, отношения Цветаевой и Парнок были, разрыв связан так или иначе с появлением Мандельштама в жизни Цветаевой. Для Мандельштама в какой-то степени (не говорю сейчас про поэтику) это просто про отношения, достаточно характерные, как и для Цветаевой. Любовь — это не что-то абсолютно благополучное, милое, симпатичное, и это не просто как у Ахматовой, когда хочется всегда разрыва, это обязательно что-то трагическое, страшное. Прочитаю стихотворение, которое обращено уже не к Цветаевой, а к Арбениной:
Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни любовь.
На дикую, чужую
Мне подменили кровь.
Через несколько лет волк появится в другой совершенно функции, другой роли, — но у Мандельштама. Кстати, раньше в «Смене вех» волк тоже был. Спасибо большое Гене <Обатнину>, что он нас ввел в какой-то контекст этого стихотворения. Мне кажется, контекст еще более узкий: Мандельштам, Парнок, Цветаева — люди более или менее одного поколения, хотя Мандельштам старше, это тоже важно.
Иванов: Мне в этом стихотворении многое непонятно. Непонятен, для начала, образ дятла. У нас есть традиция изображать в стихотворении лебедя, голубя, но я не могу припомнить ни одного стихотворения, где был дятел. Стук дятла — хорошая метафора ритмики текста. У меня еще есть один вопрос: зачем и для чего здесь обилие христианских штампов, связанных с казнью и с киданием кома земли? Какую функцию они здесь выполняют? В стихотворении скорее присутствует инфернальный, фольклорный, языческий мир с оборотнями. Почему тут по-разному выделена прямая речь? Если мы верим Геннадию Владимировичу, то это разные субъекты разговора. У меня сейчас вопрос ко всем: не кажется ли вам, что стихотворение синтаксически очень рваное? Потому что идет «Любила», «люблю» и «буду любить» — о’кей, «а глаза-то у гостьи волчьи» — к чему это может быть? Может, сейчас нам что-то объяснят? Нет — «как дятел дерево глухо долбит / День и ночь, день и ночь неумолчно». То есть вторая строчка, она откуда-то вырывается. Но при этом стихотворение очень единое в плане звуков (как один звук цепляется за другой). Меня поразило: «глаза-то у гостьи волчьи» и «день и ночь, день и ночь неумолчно».
Я бы хотел от себя добавить о связи с Ходасевичем. Мне это стихотворение кажется темным, а Ходасевич для меня всегда был поэтом убийственной ясности, амперной холодности (это говорил Набоков, «потомок Пушкина по тютчевской линии»). Это стихотворение мне кажется, наоборот, каким-то темным, рваным и непонятным. Я буду сегодня бунтующим подростком и скажу, что этот текст всё же слабый.
Лейбов: Дятлы в русской поэзии имеются.
Иванов: У Сосноры есть. У меня много вопросов вызвали две строчки. Строчка «люблю, повторяет зубастым ртом». Если бы рот был не зубастый, то это было бы не «люблю», а «лублу». Зачем это?
Баренцева: Я отвечу на реплику про «зубастый рот». Там раньше были волчьи глаза, и из этого всего складывается образ человека, который откусит тебе руку, если ей откажешь. Просто мягко назовем это недоброжелательностью. За этими признаниями присутствует ярость, которая проявляется в недобром взгляде и в оскаленных зубах.
Лекманов: Мне не кажется, что стихотворение несвязное, просто это немного другой тип связности, чем мы привыкли. Если появляется волк, а рядом с ним дятел, а дальше комья земли и лес, то возникает довольно цельная зловещая картинка. Не думаю, что это не связано, вполне связано.
Слушательница: Зубастый рот не значит, что кто-то беззубый. Это про хищника. Далеко не всех, у кого есть зубы, можно назвать зубастыми. Даже в русском языке мы говорим образно «да этот человек беззубый» или «этот человек зубастый». Мы же не имеем в виду, что у того есть зубы, а у этого нет. Если бы рот был беззубый, то она бы шепелявила. Дело не в том, что он беззубый, а в том, что это клыки. У меня тоже ассоциация с Цветаевой и с их отношениями. И когда Цветаева писала «Счастлив тот, кто не встретил тебя на пути» — это отместка: «а ты тоже хороша!»
Иванов: Забыл добавить: Гиппиус говорила, что у каждого большого поэта есть своя обезьяна. И мне кажется, что Парнок, до определенной степени, всё же обезьяна Цветаевой. Потому что Цветаева — очевидно поэт гениальный, а вот насчет Парнок у меня есть сомнение. Есть в этом стихотворении строчка про то, как ком падает на крышку гроба. Мне почему-то вспомнилось цветаевское «Имя твое — птица в руке, / Имя твое — льдинка на языке». «Камень, брошенный в тихий пруд» — мне почему-то связь видится.
Лекманов: С точки зрения историко-литературной всё наоборот. Известно, что Парнок была старше Цветаевой. Цветаева тогда любила до определенного предела ходить в учениках. И она ходила некоторое время в ученицах у Парнок, но потом всё поменялось. Здесь я бы высказал не на правах ведущего, а просто на правах участника решительное несогласие. Пожалуй, важно это сказать, потому что Цветаеву и так все прочтут, Цветаеву и так все знают, стихи Цветаевой и так все любят. Давайте почитаем Парнок, она интересный поэт, и я надеюсь, что мы сегодня это хотя бы немножко показали.
Обатнин: Нет никакого сомнения в том, что нужно читать поэта второго ряда. Это не требует доказательства. Что касается Цветаевой: я подумал, что же там цветаевское так похоже по стилистике? Само построение фразы «не по страсти, по жалости узнается любовь». Отдельно это могло бы быть похоже на Цветаеву, но все-таки совместное коктебельское и московское пребывание настолько сплавило всех участников, что не отделить, кто что придумал. Я когда-то пытался вычленить влияние на Кудашеву (то есть на Майю Кювилье) — это очень тяжело сделать. Это всё вместе придумывалось, может быть, даже и отделять не надо. Но что касается недоумения Льва, то не стоит искать сложных ответов. Есть такое выражение «долбит, как дятел». Оно полностью исчерпывает все смыслы дятла в этом тексте. Есть там, по-моему, динамика диалога. Я пытался это описать через поэтику эллипсиса, то есть умолчания — мы должны домысливать кто говорит и что. Но если на секунду собраться, сконцентрироваться, то тоже очевидно: всё, что говорит собеседница, — в кавычках. А вот средняя часть, которую Роман связал с песней, — это внутренняя речь, она сама себе говорит «не кощунствуй, понятно». Там настолько всё внутри мотивировано, что действительно опускаются руки. Перед такой простотой опускаются руки.
Это был тоже невысказанный пафос моего выступления, не до конца проясненный. Что же делать? Либо усложнять текст, либо другой путь — через метрику, через то, что поэтом не слишком контролируется, не до конца осознанно.
Тимофеева: Строчка из этого стихотворения «Лучше пей, сквернословь» напоминает цитату «Что хочешь пей, / Как хочешь сквернословь» из «Самоубийцы» Эрдмана. Эта перекличка настолько неожиданна, что действительно проявляет Парнок с неожиданной стороны.
Лекманов: Мне всегда казалось, что «Пей, сквернословь» — это стилизация кухонного романса, чего довольно много и у Эрдмана тоже.
Тимофеева: Какая-то жизнь самоубийц как раз.
Лекманов: Конечно, собеседница не приблатненная с этим волчьим взглядом, но она говорит на другом языке, поэтому: «Не надо про любовь, давай лучше привычно пей, привычно сквернословь».
Большое спасибо всем участникам. Приходите еще, читайте Парнок!
Иосиф Бродский Я тебя люблю Стихи
Из военного
Сейчас ветрено, и волны набегают на гребни
Скоро наступит осень, чтобы полностью изменить место.
Меня трогает смена красок, Постум, еще сильнее
…
Раздавите таракана или посмотрите на часы
Когда ваши руки поправляют галстук, люди умирают
…
Я сказал, что судьба играет без очков,
а кому нужна рыба, если есть икра?
Свершится торжество готики.
и включите — ни кокаина, ни травы.
…
Гражданин, враг, маменькин сынок, лох, полнейший
мусор, попрошайничество, свинья, отказ, веррухт;
кожа головы, которую часто ошпаривают кипятком
, что этот щуплый мозг кажется полностью приготовленным.
…
Огонь и паж, остриженные волосы и мечи,
Зерна и жернов, шепот и стук —
Бог спасает все это — особенно слова
Любви и жалости, как Его единственный способ произнести .
…
В таком необъяснимом синем цвете,
На каменной кладке для посадки,
Маленький корабль светящегося оттенка
появляется в Александровском парке.
…
Милый, ты думаешь, это любовь, это просто полуночное путешествие.
Лучшие долины и реки, удаленные насильно,
, как из следующего отсека, дросселируется: «Ой, хватит, Берни»,
, но ритм этих пароксизмов точно твой.
…
Я дважды просыпался этой ночью и подходил
к окну. Фонари были
фрагментом предложения, произнесенного во сне,
ни к чему не приводили, как точки пропуска,
…
Иосиф Бродский — Стихи известного поэта
Иосиф Бродский родился в 1940 году в Ленинграде, а стихи начал писать в восемнадцать лет. Анна Ахматова вскоре узнала в молодом поэте самый одаренный лирический голос его поколения. С марта 1964 года по ноябрь 1965 года Бродский жил в ссылке в Архангельской области на севере России; он был приговорен к пяти годам ссылки на каторгу за «социальное тунеядство», но не отбыл свой срок.
Четыре стихотворения Бродского были опубликованы в ленинградских антологиях в 1966 и 1967 годах, но большая часть его произведений появилась только на Западе.Он прекрасный поэтический переводчик и переводил на русский язык, в частности, английских поэтов-метафизиков и польского поэта-эмигранта Чеслава Милоша. Его собственные стихи переведены как минимум на десять языков. Джозеф Бродский: Избранные стихотворения был опубликован издательством Penguin Books в Лондоне (1973) и издательством Harper & Row в Нью-Йорке (1974), переведенным Джорджем Л. Клайном и предисловием У. Оден. Перевод на французский язык избранных стихов Бродского издан Gallimard; немецкий перевод Пайпер Верлаг; и итальянский перевод Мондадори и Адельфи.Фаррар, Штраус и Жиру опубликовали нашумевший сборник Бродского «Часть речи» в 1980 году.4 июня 1972 года Иосиф Бродский оказался в вынужденной ссылке из своей родной страны. После непродолжительного пребывания в Вене и Лондоне он приехал в Соединенные Штаты. Он был постоянным поэтом и приглашенным профессором в Мичиганском университете, Куинс-колледже, Смит-колледже, Колумбийском университете и Кембриджском университете в Англии. В настоящее время он является профессором литературы в колледже Маунт-Холиок.В 1978 году Бродскому была присуждена почетная степень доктора литературы в Йельском университете, а 23 мая 1979 года он был принят в члены Американской академии и Института искусств и литературы. В 1981 году Бродский был удостоен награды Фонда Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров за свои «гениальные» работы.
В 1986 году Фаррар, Страус и Жиру опубликовали «Меньше одного», сборник эссе Бродского об искусстве и политике, получивший Национальную премию книжных критиков за критику.
В 1988 году Фаррар, Штраус и Жиру опубликовали сборник его стихов «К Урании», а в 1992 году — сборник эссе о Венеции «Водяной знак».
Стихи о любви среднего возраста Луи Даниэля Бродского
Paper-Whites для леди Джейн
Стихи о любви среднего возраста
Твердый и мягкий переплет: 74 стр.
Опубликовано: 1995
Цена: 18 долларов.95, 12,50 долл. США
КУПИТЬ КНИГУ на Amazon.com
Это продолжение Forever для Теперь следует за второй год романа между двумя влюбленными среднего возраста, смешивающими эротику стихи с изображением памятных событий, которые они разделяют (посещение симфоний, посещение зоопарка, садоводство, прослушивание джаза, путешествия и осмотр достопримечательностей, отмечают праздники) по мере их пути от страсти к углублению, смягчающая привязанность и близость их новой совместной жизни.Их растущая любовь подчеркнута нежной чувственностью, возможно, необычной для многих из нас сегодня это символизируется повсеместным белая бумага, экзотически пахнущая разновидность нарцисса, к которой пара преданно стремится.
Оценка:
Этот изысканный шедевр современной поэзии, произведение подлинного таланта, дает надежду на будущее, обновляя нашу веру в человечество.Помнить Бродский, точно!
— Денис Вят, автор Les Amoreaux du Printemps и Un Monde en Marge
КУПИТЬ КНИГУ на Amazon.com
Дыхание от глаз к глазам
После того, как новизна прошла,
Клей, сохраняющий страсть,
Делает первоначальное чувство удивления последним,
Желание отказаться от старых привычек
Влюбленные изначально могли замаскироваться
Или обманули себя, поверив, что они выбросили
Как жертвы зарождающимся отношениям
И за подтверждение верности сердца
К другой человеческой жизни,
Как и мы, моя нежная леди,
Наблюдая за зажженными вами свечами,
Их кончики мерцают ароматами наших занятий любовью,
Мистически превратиться в белую бумагу
Освещаем спальню нашими цветами.
Преобразования, такие как этот
Приходите раз в жизни, ночь за ночью,
Тем, кто смотрит не носом,
Дышите их глазами.
Институт Гувера приобретает коллекцию работ Иосифа Бродского
Иосиф Бродский (Википедия)
Когда Советский Союз сослал русского поэта ИОСИФ БРОДСКИЙ в 1972 году, на Западе его уже ждали несколько друзей.Одна из них, DIANA MYERS , оставалась доверенным лицом до смерти нобелевского поэта в 1996 году. Лондонский дом, который она делила со своим мужем, переводчиком ALAN MYERS , стал его английским pied-à-terre.
Библиотека и архив Института Гувера в Стэнфорде недавно приобрели ее коллекцию бумаг Иосифа Бродского, включая письма, фотографии, черновики, рукописи, произведения искусства, а также опубликованные и неопубликованные стихи.
«Мы были очень заинтересованы в том, чтобы добавить документы Иосифа Бродского, собранные его подругой Дайаной Майерс, в наши обширные архивы по России и сделать их доступными сразу же», — сказал ЭРИК ВАКИН , Роберт Х.Малотт, директор библиотеки и архивов Гувера. «Благодаря значительным авуарам Гувера в отношении поэта в его коллекции Ирвина Т. и Ширли Хольцман, а также недавно приобретенным бумагам Иосифа Бродского из семейного архива Катилиуса в Зеленой библиотеке, мы гордимся тем, что Стэнфорд стал заметным центром исследований Бродского в Соединенные Штаты.»
Новое приобретение свидетельствует о любви Бродского к английскому языку и его способности к дружбе.
«Я патриот, но должен сказать, что английская поэзия — самая богатая в мире», — сказал он однажды американскому студенту, посетившему Ленинград в 1970 году, — сильные слова для человека, который станет одним из выдающихся русских поэтов последнего времени. век.
Он был очарован поэтами-метафизиками 17 века — группой, характеризовавшейся исследованием философских тем в поэзии и изысканным тщеславием. Его знаковая поэма «Элегия Джону Донну» была написана в 1962 году, когда он очень мало знал о творчестве Донна. Это привлекло к нему международное внимание. Он начал переводить и писать английские стихи во время своей внутренней ссылки в 1964-65 годах в Норенской, недалеко от Полярного круга.
Когда в 1967 году молодожены Майерс приехали в Лондон из Советского Союза, она несла охапку цветов, чтобы возложить их к ногам чучела Джона Донна в Сент-Луисе.Павла. Конкретная просьба Бродского была ее первой остановкой на новой родине.
Пятнадцать страниц голографических стихотворений в сборнике документируют медленный переход от идеи к законченному стихотворению, с примечаниями, исправлениями, дополнениями — все это будет представлять особый интерес для бродских ученых.
«Вы можете увидеть, как это работало, до окончательной версии», — сказал архивист ЛОРА СОРОКА . «Это то, что дает представление о его работе».
Она сказала: «Это повседневная жизнь — повседневная жизнь, когда он был там, в Англии.Это определенно наша звездная коллекция — небольшая, но звездная ».
Коллекция также включает 70 писем Бродского, а также переписку с ним от таких выдающихся деятелей, как русский поэт ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО , шведский переводчик и автор БЕНГТ ЯНГФЕЛЬДТ , австралийский поэт ЛЕС МЮРРЕЙ и другие; 25 страниц заметок и черновиков; пять автопортретов, пейзаж и натюрморт, выполненные черным мелом; тщательно продуманная свадебная открытка, которую он создал и проиллюстрировал для пары; стенограмма его советского процесса 1964 года по обвинению в «тунеядстве»; и другие записи.
Выборка из работ Иосифа Бродского включена в текущую выставку История распаковки: новые коллекции в библиотеке и архивах Гуверовского института, в выставочном павильоне памяти Герберта Гувера до 25 февраля 2017 г. Для получения дополнительной информации о часах работы и доступе к коллекциям посетите веб-сайт библиотеки и архивов Гувера.
сообщение навигации
Разнообразный иллюстрированный сборник классических стихов, прославляющих желание, стремление и преданность — Сборник мозгов
«Чередование любви и ее отрицания, страдания и отрицания страдания… составляют наиболее существенную и вездесущую структурную особенность человеческого сердца», — писала философ Марта Нуссбаум, размышляя о том, как мы знаем, что любим кого-то.Как неудивительно и как неизбежно по-человечески, что мы пытаемся удержаться в этих колебаниях — сильных, красивых, дезориентирующих — на арматуре языка, на точности чувств поэзии.
Составить корпус стихов, которые охватывают широкий спектр радости и страдания любви с резонансом, выходящим за пределы универсума, — это титаническая задача, но именно это выполнили редакторы Джессика Стрэнд и Лесли Джонат в Love Found : 50 классических стихотворений о желании, стремлении и преданности ( публичная библиотека, ) — собрание самых необычных и захватывающих стихов, погружающее в глубины самого обычного человеческого опыта, наряду с яркими иллюстрациями художницы Дженнифер Оркин Льюис.Среди пятидесяти поэтов, которые охватывают впечатляющий диапазон эпох, чувств и культурных традиций, — Пабло Неруда, Адриенн Рич, Лэнгстон Хьюз, Марк Стрэнд, Вислава Шимборска, Э.Э.Каммингс, Уолт Уитман и Эмили Дикинсон. (Я был особенно рад найти среди избранных «Любовь после любви» Дерека Уолкотта, одно из величайших произведений искусства, с которыми я когда-либо сталкивался.)
Вот несколько фаворитов из этой крошечной сокровищницы:
ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ ДЛЯ LUCINDA
Лэнгстона ХьюзаЛюбовь
Спелая слива
Растет на пурпурном дереве.
Попробуй один раз
И заклинание его чар
Никогда тебя не отпустит.Любовь
Яркая звезда
Светится в далеком южном небе.
Смотри слишком пристально
И его горящее пламя
Всегда ранит твои глаза.Любовь
Это высокая гора
Старк в ветреном небе.
Если ты
Никогда не задыхался
Не забирайся слишком высоко.
(Я НОШУ ТВОЕ СЕРДЦЕ С МНОЙ)
Э.Э. Каммингся ношу с собой твое сердце (я ношу его в
мое сердце) я никогда не без него (куда угодно
я иду ты иди, моя дорогая; и все, что сделано
только мной, это твое дело, моя дорогая)
я боюсь
без судьбы (потому что ты моя судьба, моя милая) я хочу
без мира (для красоты ты мой мир, моя правда)
и это ты то, что луна всегда означала
и все, что солнце всегда будет петь, это тывот самый глубокий секрет, которого никто не знает
(вот корень корня и бутон
и небо неба дерева, называемого жизнью; которое растет на
выше, чем душа может надеяться или ум может скрыть)
и это чудо, которое разделяет звездыЯ ношу твое сердце (Я ношу его в своем сердце)
МЕЧТА
by Edna St.Винсент МиллейЛюбовь, если я заплачу, это не имеет значения,
И если ты смеешься, мне все равно;
Глупо думать об этом,
Но приятно чувствовать тебя там.Любовь, во сне мне снилось просыпаться, —
Белый и ужасный, лунный свет достиг
Над полом, и где-то где-то
Шторка открылась, — визжал!Качается по ветру, — и ветра не дует! —
Я испугался и обратился к тебе,
Протянул тебе руку для утешения, —
И ты ушел! Холодный, холодный как роса,Под моей рукой лежал лунный свет!
Любовь, если ты будешь смеяться, мне наплевать,
Но если я заплачу, это не имеет значения, —
Ах, как приятно чувствовать тебя там!
СЕРДЦЕ ПАМЯТЬ СОЛНЦА РАСТУЕТ БЛЕСТЯЩИМИ
Анна АхматоваСердце воспоминания о солнце тускнеет.
Трава более желтая.
Несколько ранних снежинок развеваются на ветру,
Едва, еле.Узкие каналы перестали течь —
Вода остывает.
Здесь ничего не случится —
Ах, никогда!Ива распускает прозрачный веер
На фоне пустого неба.
Возможно, мне не следовало становиться
Вашей женой.Сердце воспоминания о солнце тускнеет.
Что это? Тьма?
Может быть!… Однажды ночью приходят первые зимы.
Сильно заморозить.
ONE ART
Элизабет БишопИскусство проигрыша овладеть несложно;
так много вещей кажется наполненными намерением
потерять, что их потеря не является катастрофой.Теряйте что-нибудь каждый день. Примите взволнованный
потерянных ключей от двери, плохо потраченный час.
Искусство проигрыша освоить несложно.Затем потренируйтесь терять дальше, терять быстрее:
мест и имен, и куда вы направлялись,
.Ничто из этого не приведет к катастрофе.Я потерял мамины часы. И посмотри! ушел мой последний, или
предпоследний из трех любимых домов.
Искусство проигрыша освоить несложно.Я потерял два прекрасных города. И еще более
владений, которыми я владел, двух рек, целого континента.
Я скучаю по ним, но это не было катастрофой.— Даже потеряв тебя (шутливый голос, жест
, который я люблю), я не солгал. Очевидно,
— искусство проигрывать — не так уж сложно освоить
, хотя это может выглядеть ( Напишите !) Катастрофой.
ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ
Иосифа БродскогоЕсли бы ты тонул, я пришел бы на помощь,
закутал тебя в одеяло и налил горячим чаем.
Если бы я был шерифом, я бы арестовал вас
и держал бы в камере под замком.Если бы вы были птицей, я бы поставил рекорд
и всю ночь слушал вашу пронзительную трель.
Если бы я был сержантом, ты был бы моим новобранцем,
и мальчик, я могу заверить тебя, что тебе понравились бы учения.Если бы вы были китайцем, я бы выучила языки,
выжигала много ладана, носила забавную одежду.
Если бы вы были зеркалом, я бы штурмовал дам,
дал бы вам свою красную помаду и надул нос.Если бы вы любили вулканы, я был бы лавой
, неустанно извергающейся из моего скрытого источника.
И если бы вы были моей женой, я был бы вашим любовником
, потому что церковь категорически против развода.
A GLIMPSE
Уолт УитманЗаглянул сквозь пропасть,
Из толпы рабочих и водителей в баре около
печки поздней зимней ночью,
и я незаметно сидел в углу,
Из юноши, который любит меня и которого я люблю, молча
приближается и садится рядом,
, чтобы он держал меня за руку,
Долго, среди шумов прихода и ухода,
выпивки, ругани и грязной шутки,
Вот мы двое, довольные, счастливы быть вместе, говорить
мало, возможно, ни слова.
SONNET XVI
Пабло НерудаЯ люблю твою горсть земли.
Из-за его лугов, огромных, как планета,
У меня нет другой звезды. Вы моя копия
умножающейся вселенной.Твои широко раскрытые глаза — единственный свет, который я знаю
от потухших созвездий;
ваша кожа пульсирует, как полоса
метеора сквозь дождь.Твои бедра были для меня почти полной луной;
твой глубокий рот и его прелести, это много солнца;
сердце твое, пылающее длинными красными лучами,был таким ярким светом, как мед в тени.
Итак, я прохожу через вашу пылающую форму, целую
вас — компактный и планетарный, мой голубь, мой глобус.
Дополните полностью великолепный Love Found потрясающим любовным стихотворением Анны Секстон «Песня для леди», а затем вернитесь к истории о том, как молодой Владимир Набоков встретил любовь всей своей жизни и покорил ее своим стихотворением.
Выдержки и иллюстрации любезно предоставлены Chronicle Books
Future Tense — Los Angeles Times
«Английский хочет быть односложным», — любил говорить Иосиф Бродский в качестве объяснения своей любви к языку своей приемной страны.Бродский, поэт, поселившийся в Соединенных Штатах в 1972 году после изгнания из Советского Союза, любил язык с резкими краями, которые застревали в горле, язык, доходивший до грубой точки без пустословия («Скорбь коротка», — сказал он. однажды объявил как способ проиллюстрировать суть). Бродский наслаждался физичностью английского языка, его густой колючостью и серьезным вкусом к осязаемым согласным звукам вместо прозрачных гласных. Современный английский — что-то вроде дурака, и Бродский, как и его возлюбленный В.Х. Оден поддерживал его англосаксонское происхождение. Никакой роскоши и волюпа для Бродского; он предпочел «покатиться в автобусе, идущем по городу, с парой баксов в руках». Подобно тому, как человек, рожденный в условиях диктатуры, может больше всего ценить демократию, так и иностранец может лучше всего распознавать и наслаждаться качествами нового родного языка.
Как русского, Бродского, получившего в 1987 году Нобелевскую премию, часто сравнивают с Осипом Мандельштамом и Анной Ахматовой, но мерило его гениальности заключается также в его англоязычных эссе и стихах.Он родился в Ленинграде в 1940 году. Он был арестован КГБ в 1963 году по обвинению в «декадансе и модернизме» и в том, что он «полуграмотный паразит», чья «порнографическая и антисоветская поэзия» развращает молодежь. Его приговорили к пяти годам заключения в трудовом лагере в Арктике, а затем сократили до 18 месяцев из-за внутреннего и международного протеста. Изгнанный в 1972 году, он поселился в Америке, где он стал гражданином в 1980 году. Когда он умер в 1996 году, он почти половину своей жизни прожил на английском языке.
В 1977 году он написал свое первое стихотворение на английском языке — элегию Роберту Лоуэллу, — хотя выбор языка, по-видимому, был полностью связан с тем, кому адресовано стихотворение (на этом этапе английский Бродского еще не был таким сильным, как позже это станет, и писать на новом языке, должно быть, было нелегко).Но в последнее десятилетие своей жизни Бродский не только переводил свои стихи с русского, но и писал стихи прямо на английском. Его английские стихи уникальны своей ритмичностью и языком, что-то вроде гибрида русского высокого стиля и американского сленга. Наибольшее влияние на них оказала английская баллада, поскольку в этой сжатой и ритмичной форме он нашел идеальное выражение языка. Если некоторые из его английских стихов менее чем велики, то отчасти потому, что их строки, жестко натянутые на размер и рифму, иногда сжимаются в джинглы.«Вот они, на всеобщее обозрение / плоды самоуспокоенности. / Остерегайтесь любви, A.D., B.C., / и туристического агентства ». Но самые прекрасные из этих стихотворений относятся к числу его лучших, например, прекрасный северный «Торнфаллет», стихи которого одновременно суровы и изящны. «Я взял ее замуж / в гранитном приходе. / Снег придавал ей белизну, / свидетелем была сосна ». Эти стихи никогда не бывают простыми — Бродский никогда не писал простых стихотворений, — но их экономичность поражает, особенно на фоне его более сложных в устном отношении русских произведений.Сравните, например, переведенную первую строфу «Литовского ноктюрна» («Взбесив воду, / ветер взрывается, как громкие проклятия из разоренных кулаком губ / в холодных / внутренностях сверхдержавы, сжимая банальные колебания / ду-ре». -ми из звучащих труб, которые шепелявят ») с первой строфой« Песни »(« Я бы хотел, чтобы ты был здесь, дорогая / Я бы хотел, чтобы ты был здесь. Я бы хотел, чтобы ты сидел на софе / и я сел рядом. / платок может быть твоим, / слеза может быть моей, прикованной к подбородку. / Хотя может быть, конечно, / наоборот »).
По-русски Бродский был классическим поэтом, чей часто возвышенный язык выражал сложные образы и идеи. Но в своих английских стихах (и некоторых из более поздних русских, на которые сильно повлиял английский) он предпочитал упрощенный язык, устную речь и, когда он не был серьезно серьезен, своего рода шутку. Поэтому неудивительно, что он в конце концов попробовал свои силы в детском стихотворении; и его решение написать это на английском языке, который он нашел более подходящим для перехода к делу (у детей мало терпения) и, возможно, с учетом его собственных ассоциаций с русским, более беззаботным.
«Открытие» вполне может быть его последним новым стихотворением, которое будет опубликовано. Он написал его в 1995 году вместе с другим, «Император», с намерением опубликовать их вместе. «Открытие» сопровождается яркими примитивными иллюстрациями Владимира Редунского и повествует об открытии Америки. Он служит своего рода подставкой для книги, отголоском того первого стихотворения на английском языке «Элегия: Роберту Лоуэллу». Элегия начинается: «В осенней синеве / вашей Новой Англии / Англии», затем возвращается назад, чтобы увидеть церковь, вид на Бостон, саму республику, наконец, заканчивающуюся на уровне неба, на воздушной верхней ноте.«Открытие» описывает хронологическую, а не визуальную последовательность: Америка наедине со своей погодой до прибытия рыб, птиц и, наконец, людей, чтобы сделать «Америку законной». В «Элегии» Бродский пишет о «косяках трески и угря /, которые открыли эту землю раньше / викинги или испанцы до сих пор / осаждают берег»; в «Открытии» он переходит к делу: «Америку впервые открыла рыба» (проясняя путаницу детей, разрывающихся между верностью Колумбу и индейцам).
Но «Открытие» — это не детское естествознание Америки, как ясно показывает интерпретация Редунского стихотворения.Книга открывается на белую страницу, на дне которой тонкий выступ голубой воды подпирает пароход на горизонте, вроде лодки, которая могла бы перевезти груз иммигрантов, а на титульном листе изображена статуя Свободы по-детски. Мы сразу знаем, что «открытие» относится не только к первоначальному прибытию (трески или чаек, американских индейцев или европейцев), но и к каждой последующей миграции. Стихотворение построено по образцу Книги Бытия: «Вначале были только волны», — оно открывается и на семи страницах описывает семь этапов заселения, пока в конце Америка «не имеет всех своих карт и схем», которых достаточно, чтобы «заполнить ваш сарай или шкаф.«Если бы американский поэт написал такого рода стихотворения в стиле Дня благодарения для всех возрастов, он бы рисковал проявить сентиментальность или клише, потому что патриотические праздничные мелодии наиболее популярны в классах начальной школы. Но биография Бродского проливает трезвый и железный свет на эти строчки, строчки, которые грозят свернуть за угол и уйти в необъятную страну одиночества. В 60-х — начале 70-х годов, находясь в Советском Союзе, Бродский писал детские стихи для журналов. Хотя у него не было доступа к этим стихотворениям, когда он писал «Открытие», он, должно быть, думал об одном под названием «Тринадцать пунктов об открытии Америки»; как увлекательно было бы сравнить эти две вещи, увидеть, насколько Америка, представленная Бродским, соответствовала реальности.
*
В эссе «О горе и разуме» есть отрывок, который Бродский написал о Роберте Фросте, которого он называет «типичным американским поэтом», объясняя, что «однако это зависит от нас. из чего. . . термин «американский» означает применительно к поэзии и, возможно, в целом ». «Американец» означает то, о чем Бродский должен был подумать больше, чем другие изгнанники, потому что опыт его юности резко контрастировал с его опытом в Америке, и потому что он должен был научиться жить среди американцев.В 1991 году он был назван лауреатом поэтессы этой страны, и в своей инаугурационной речи он быстро оценил состояние поэзии в Америке: «Стандартное количество экземпляров первого или второго сборника любого поэта в этой стране составляет от 2 000 до 10 000 экземпляров. (и я говорю только о коммерческих домах). Согласно последней переписи, которую я видел, население Соединенных Штатов составляет около 250 миллионов человек. Это означает, что стандартное коммерческое издательство, издающее первый или второй том того или иного автора, преследует только цель.001 всего населения. Для меня это абсурд ». Считая, что поэзия малоизвестна, он предложил хитрый план решения этой проблемы. Он предложил сделать дешевые книги стихов доступными в огромных количествах, продавать в супермаркетах и ставить в каждом номере мотеля рядом с Библией. «Американская поэзия — величайшее достояние этой страны», — утверждал он. «Чтобы ясно видеть некоторые вещи, нужен незнакомец».
Бродский носил лавры в развратном ракурсе. «Меня интересует влияние времени на человека и моя собственная автономия», — сказал он в интервью BBC в 1985 году, суммируя основные темы своей поэзии.И в своем эссе о Фросте он описывает, как поэт «стоит снаружи, ему отказывают в возвращении, возможно, он совсем не желает этого», а затем добавляет: «Эта особая поза, эта абсолютная автономия кажется мне особенно американским». Поэтому легко представить его, даже когда он стоял на трибуне Библиотеки Конгресса в Вашингтоне, без сомнения, под широкой тенью американского флага, настаивая на своей автономии, на своем статусе чужака. По словам Одена, он видел мир «таким, каким его видит ястреб или летчик в шлеме».В этом положении, подвешенном где-то в стратосфере, он чувствовал себя наиболее комфортно, несмотря на свое одиночество.
Итак, даже если Бродский считал себя чужим, он также считал себя американцем, что было не столько признаком принадлежности, сколько признаком независимости. Рассказав историю открытия Америки, Бродский, у которого часто было что-то в рукаве до конца стихотворения, задает последний вопрос:
Но верите ли вы в глубине души
, что Америка была открыта?
Вам не кажется, что на этой земле еще есть несколько
секретов? Это огромное и бесшумное,
, оно ждет, пока вы их обнаружите,
, раз уж Природа не выполняет задание?
Поразив зловещий тон в этом заключении, Бродский сразу напомнил нам, что с открытием приходят темные секреты и возможность того, что за любым простым видением Америки может скрываться что-то ужасающее.Понятие террора, как указал Бродский в своем эссе о Фросте, связано с ожиданием, с тем, что может случиться (тогда как трагедия — это свершившийся факт). Внося ужас в стихотворение, Бродский вступает в ряды других детских писателей, таких как братья Гримм, рассказы которых ведут на поляны сельвы-оскуры. Ибо хотя нотка ужаса слабая, она ясна, и то, что звучит в ней, — это будущее: к чему стремятся все стихи Бродского. Возможно, именно этим он отличался от других писателей в изгнании, для которых ретроспектива играла чрезмерную роль.Но это также то, что сделало его, в конечном счете, самым американским. Для Бродского не было иного выбора, кроме как броситься со всей силой и ясным взглядом в огромное и безмолвное будущее.
Иосиф Бродский прекрасно объясняет, как поступать с критиками и недоброжелателями в своей жизни
В 1962 году молодой человек по имени Джозеф познакомился с женщиной по имени Марина. Они вместе жили в России. Их разделяла страсть к искусству. Он писал стихи. Она создавала картины. Они полюбили друг друга и родили вместе ребенка.
Казалось, жизнь будет хорошей, пока в один прекрасный день в 1972 году советские чиновники не постучали в дверь. Они ворвались в квартиру Иосифа, взяли его в плен, бросили самолетом в Вену и сообщили ему, что он был выслан из Советского Союза.
Больше он Марины не видел.
Антисоветский
Иосиф был Иосифом Бродским, известным поэтом. Он получил Нобелевскую премию по литературе в 1987 году. Его стихи, в основном написанные на русском языке, были встречены почти всеми, кроме советского правительства.Они утверждали, что работы Бродского были «антисоветскими», и в течение десяти лет его клеветали в газетах, выгнали с работы и, в конце концов, изгнали из страны.
Благодаря помощи других поэтов, Бродский смог найти убежище в Соединенных Штатах, и вскоре он получил должности преподавателя в Йельском, Кембриджском и Мичиганском университетах. В 1991 году, через девятнадцать лет после изгнания из Советского Союза (а это должно было казаться совершенно другой жизнью), Бродский был назначен лауреатом поэтессы Соединенных Штатов.
Как поступать со своими критиками и недоброжелателями
В 1988 году Бродский произнес вступительную речь перед студентами Мичиганского университета. Полный текст выступления содержится в книге Бродского «О горе и разуме: очерки». Я думаю, что он разделяет прекрасную стратегию и метод борьбы с критиками, недоброжелателями и негативным влиянием в вашей жизни.
«Старайтесь не обращать внимания на тех, кто пытается сделать вам жизнь несчастной. Таких будет много — как в официальном, так и в самопровозглашенном качестве.Потерпите их, если вы не можете избежать их, но как только вы избежите их, постарайтесь как можно скорее. Прежде всего, постарайтесь не рассказывать истории о несправедливом обращении с вами в их руки; избегайте этого, какой бы восприимчивой ни была ваша аудитория. Сказки такого рода продлевают существование ваших противников; скорее всего, они рассчитывают, что вы будете разговорчивы и поделитесь своим опытом с другими. Сам по себе ни один человек не заслуживает упражнения в несправедливости (или, если на то пошло, в справедливости).Соотношение один к одному не оправдывает усилий: важно эхо. Это главный принцип любого угнетателя, будь то спонсируемый государством или самоучка. Следовательно, украдите, или по-прежнему, эхо, чтобы не позволить событию, каким бы неприятным или важным оно ни было, потребовать больше времени, чем оно потребовалось для его возникновения.
То, что делают ваши противники, зависит от вашей реакции. Поэтому проноситесь через них или мимо них, как если бы они были желтыми, а не красными огнями.Не зацикливайтесь на них мысленно или вербально; не гордитесь тем, что прощаете или забываете их — что еще хуже, сделайте это в первую очередь. Таким образом вы избавите клетки своего мозга от бесполезного волнения; таким образом, возможно, вы даже сможете спасти этих тупиц от самих себя, поскольку перспектива быть забытым короче, чем перспектива прощения. Так что переключите канал: вы не можете вывести эту сеть из обращения, но, по крайней мере, вы можете снизить ее рейтинги. Это решение вряд ли понравится ангелам, но, опять же, оно обязательно навредит демонам, и на данный момент это все, что действительно имеет значение.”
— Иосиф Бродский, О горе и разуме: Очерки
«Важно эхо»
Влияние негатива усиливается, когда мы говорим о нем, что бы мы ни говорили. Мы вдыхаем жизнь в плохие решения, плохие идеи и злых людей, обсуждая их снова и снова. Не стоит тратить всю еду на нездоровую пищу. Зачем тратить свои мысли на мусорные идеи и энергию на ненужных людей?
Лучшее, что может случиться с плохим советом, — это то, что он становится неуместным, игнорируемым и забытым.По словам Бродского, «важно эхо». Негатив не заслуживает более громкого голоса. Проведите время, повторяя то, что стоит услышать 1
.