Кальвадос ремарк цитаты: Ремарк Кальвадос Цитаты
Ремарк Кальвадос Цитаты
Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого младенца. Это была грязная бутылка, совсем не похожая на те, которые специально посыпают пылью для туристов, а просто очень грязная бутылка, пролежавшая много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес две большие рюмки.
— Вот, мсье, — сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.
Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток, откинулся на спинку стула и удовлетворенно кивнул. Кельнер ответил кивком и наполнил обе рюмки на треть.
— Попробуй-ка, — сказал Равик Жоан.
Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за ней. Жоан удивленно посмотрела на Равика.
— Такого кальвадоса я никогда не пила, — сказала она и сделала второй глоток. — Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
— Вот видите, мадам, — с удовлетворением заявил кельнер. — Это вы очень тонко заметили.
— Равик, — сказала Жоан. — Ты многим рискуешь.
После этого кальвадоса я уже не смогу пить другой.
— Но всегда буду мечтать об этом.
— Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.
— Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.
— Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один кальвадос и думать о другом. Уже хотя бы поэтому он покажется тебе менее привычным.
Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка»
Когда-то о кальвадосе практически никто не знал, за исключением нормандцев, конечно, которые этот напиток и производили. Нет, во Франции пили кальвадос, но истинно французским напитком считался коньяк (за пределами Франции) и арманьяк (для самих французов).
Производители кальвадоса рассказывают, что ситуация в корне изменилась во время Второй Мировой войны, когда Францию оккупировали немцы. Они сразу же распробовали волшебный напиток и были буквально покорены им.
А уж когда оду кальвадосу написал один из самых знаменитых немцев – Эрих Мария Ремарк, то напиток пережил второе рождение.
Весь мир зачитывался «Триумфальной аркой» и желал пригубить знаменитый яблочный бренди.
Содержание
- История кальвадоса
- Апелласьоны
- Выдержка и купаж
- Нормандская ямка
История кальвадоса
Яблочный напиток впервые упоминается в 1553 году, когда в «Дневнике» Жиля де Губервиля идет речь о дистилляции яблочного сидра. Впрочем, тогда напиток еще не называли кальвадосом. Это название дали ему в честь одного из районов Нормандии. А в 1942 году оно закрепилось законодательно, в правилах «Appellation d’Origine Contrôlée».
Эти правила регламентируют производство самых важных напитков для французов. Для каждого сорта вина, марки коньяка или арманьяка там прописаны правила производства, из каких сортов винограда должен производиться данный напиток, в каких регионах и многое другое. Кальвадос – также имеет свой свод подобных правил.
Для производства кальвадоса можно использовать только определенные сорта яблок. В Нормандии выведено порядка 150 сортов, которые используются специально для сидра, который потом дистиллируется.
Причем для нормандского сидра, слабоалкогольного напитка, есть свои правила и свои сорта яблок.
Добавляют в кальвадос и груши – их должно быть не более 30 процентов от общего сырья. Но это не обязательно, и используют их далеко не все производители.
Апелласьоны
Выращиваются яблоки и груши, и вообще производится кальвадос даже не во всей Нормандии. Есть три области, апелласьона, в которых законодательно разрешено производство этого напитка. За пределами этих областей перегнанный и выдержанный яблочный сидр становится просто яблочным бренди.
Апелласьон – это область с уникальной экосистемой, где выращиваются строго определенные сорта винограда или яблок и груш, как в нашем случае. Это понятие неразрывно связано с французской системой контроля производства алкогольных напитков. Вино или бренди, прошедшее этот контроль и производящееся по строгим правилам, классифицируется как Appellacion superour controlee – АОС (наименование, контролируемое по происхождению). Такой напиток считается наиболее ценным.
Кальвадос может производиться только в трех районах, каждый из которых имеет свои особенности и репутацию.
Calvados Pays d’Auge AOC — самый маленький, но самый уважаемый производитель. Здесь кальвадосы проходят двойную перегонку и выдерживаются очень долго. В самом большом регионе — Calvados AOC — производят три четверти всего кальвадоса. Но требования к отбору яблок и дистилляции здесь не очень строгие, производство получается менее дорогим, но вполне качественным. А в третьем и самом молодом регионе — Calvados Domfrontais АОС — производят меньше всего кальвадоса. Отличительная черта – здесь используют груши, так как они растут в этом апелласьоне гораздо лучше, чем яблоки.
Выдержка и купаж
После перегонки, двойной или одинарной, кальвадос выдерживают. Не менее двух лет. Потом специалисты смешивают выдержанные спирты – «купажируют». Только в результате купажа рождается настоящий напиток.
При этом надо иметь в виду, что возраст напитка обозначается по возрасту самого молодого спирта в купаже.
Нормандская ямка
Еще ее называют дыркой. Этот обычай связан с кальвадосом. Дело в том, что ему приписывают особенные, пищеварительные свойства. Говорят, что рюмка кальвадоса действует как мезим или фестал – облегчает пищеварение и снимает тяжесть в желудке. Поэтому в середине сытного обеда хозяева предлагают гостям прерваться и выпить по рюмочке. А потом с новыми силами приниматься за еду.
Кроме того, кальвадос пьют в качестве дижестива после обеда. Он прекрасно сочетается с сигарами, неспешной беседой и фруктовым салатом. Лучше всего кальвадос пьется не из широких коньячных бокалов с сужающимся горлышком, а из рюмок с удлиненным верхом. Так как аромат напитка довольно интенсивный и ему нужно больше места.
Обещанные цитаты из Ремарка. Для друга.: strahovisko — LiveJournal
— Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь.Она посмотрела на него.
— Когда дело касается мелочей, можно и спросить, а ежели речь идет о важном — никогда.
— И это верно.
Э.М. Ремарк «Триумфальная арка».
Тебе, конечно же, нужны были не все эти отрывки, но я не могла не перечитать их снова и не сохранить их здесь. Я снова и снова возвращаюсь к этой книге. Знаешь, иногда эта Жоан напоминает мне тебя, что-то в вас есть общее… Но это хорошее сходство, и я ни в коем случае не хотела бы обидеть тебя этим сравнением. Попробуй прочесть все отрывки, а лучше — всю книгу. Возможно, это даже тебе поможет.
Равик прошел в ванную и открыл кран. В зеркале он увидел свое лицо.
Несколько часов назад он точно так же стоял здесь. За это время умер
человек. Но что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. Так
свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того,
кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар,
который неизменно продолжал вращаться.
Равик присел на край ванны и снял туфли. Всегда одно и то же. Немая
власть вещей.
Тривиальность и пошлая привычка, а вокруг так и мель- тешат и
проносятся блуждающие огоньки. Цветущий берег сердца у водоемов любви… Но
кем бы ты ни был — поэтом, полубогом или идиотом, все равно, — каждые
несколько часов ты должен спускаться с неба на землю, чтобы помочиться. От
этого не уйти. Ирония природы. Романтическая радуга над рефлексами желез,
над пищеварительным урчанием. Органы высшего экстаза заодно организованы для
выделения… Какая-то чертовщина! Равик швырнул туфли в угол. Ненавистная
привычка раздеваться! Даже от нее не уйти. Это понятно только живущим
одиноко. Проклятая покорность, разъедающая душу. Он уже часто спал одетым,
чтобы преодолеть эту покорность, но всякий раз это было только отсрочкой. От
нее не спастись.
Равик стал под душ. Прохладная вода струилась по коже. Он глубоко
вздохнул, потом завернул кран и вытерся. Утешает только самое простое. Вода,
дыхание, вечерний дождь.
Только тот, кто одинок, понимает это. Тело,
благодарное воде. Легкая кровь, стремительно несущаяся по темным жилам.
Отдых на лугу. Березы. Белые летние облака. Небо юности. Куда девались все
треволнения сердца? Они заглохли в мрачной суетности бытия.
Он вернулся в комнату. Женщина забилась в угол дивана, натянув одеяло
до подбородка.
— Холодно? — спросил он.
Она покачала головой.
— Боитесь?
Она кивнула.
— Меня?
— Нет.
— Города за окном?
— Да.
Равик закрыл окно.
— Благодарю, — сказала она.
Он посмотрел на ее затылок, на плечи. Чье-то дыхание. Частичка чужой
жизни… Но все-таки жизни, тепла… Не окостеневшее тело. Что может дать
один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?
Женщина, глядя на Равика, нервно передернула плечами. Он почувствовал,
как схлынула волна смятения, пришла глубокая, невесомая прохлада. Напряжение
исчезло. Открылась даль. Словно он провел ночь на другой планете и вернулся
на землю.
Все вдруг стало простым — утро, женщина… Думать больше было не о
чем.
— Иди сюда, — сказал он.
Она оцепенело уставилась на него.
— Иди же, — повторил он нетерпеливо.
— Я пью, — ответил Равик. — Говорите все, что хотите. Сейчас ночь.
Никто вас не слышит. Я слушаю самого себя. Утром все позабудется.
Он откинулся на спинку шезлонга. Где-то шумел водопровод. Изредка
пощелкивало в батарее отопления. В окно мягкими пальцами стучался дождь.
— Когда возвращаешься и гасишь свет… и темнота оглушает тебя, словно
маска с хлороформом… Тогда снова включаешь свет и смотришь, смотришь в
одну точку…
Я уже, конечно, пьян, подумал Равик. Сегодня почему-то раньше обычного.
В чем дело? Полумрак? Или и то и другое? Но это уже не прежняя женщина —
невзрачная и поблекшая. Она какая-то другая. Вдруг появились глаза. И лицо.
Что-то на меня глядит… Должно быть, тени… Их озаряют сполохи нежного
пламени в моей голове.
.. Первые отблески хмеля.
Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел
больше знать. Одиночество — извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше,
чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда
и никогда. Вдруг где-то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный
ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, —
как юные совы, примостившиеся на плечах, — мечты с глазами, светлеющими в
сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины
красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал широкие коричневые
крылья…
Он поднял глаза.
— Спасибо, — сказала Жоан.
— За что?
— За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в
этом нуждалась.
Равик кивнул, он заметил, что ее рюмка снова пуста.
— Хорошо, — сказал он. — Я оставлю вам бутылку.
Он встал. Комната. Женщина. Больше ничего. Бледное лицо, в котором уже
ничто не светилось.
— Вы хотите идти? — спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате
кто-то прятался.
— Вот адрес Морозова. И его имя, чтобы вы не забыли. Завтра вечером, в
девять. — Равик записал все на бланке для рецепта, вырвал листок из блокнота
и положил на чемодан.
Жоан встала и взяла плащ и берет. Равик посмотрел на нее.
— Можете меня не провожать.
— Я не собираюсь. Только не хочу оставаться здесь. Не сейчас. Поброжу
еще немного.
— Все равно придется вернуться. И опять будет то же самое. Не лучше ли
остаться? Ведь самое трудное осталось позади.
— Скоро утро. Когда я вернусь, уже будет утро, и жить станет проще.
В комнате было темно. Лишь из ванны сквозь щель в неплотно прикрытой
двери пробивалась узкая полоска света. Равик заколебался. Он не знал, все ли
еще Жоан в ванной. Потом услышал ее дыхание, на секунду остановился и сразу
направился в ванную. Теперь он знал, что она рядом и не спит. Но и она не
произнесла ни слова.
Комната вдруг наполнилась молчанием и напряженным
ожиданием… Снова водоворот, беззвучно влекущий куда-то… Неведомая
пропасть по ту сторону сознания… из нее выплывает багряное облако, несущее
в себе головокружение и дурман.
Равик прикрыл дверь ванной. В резком свете белых ламп все снова стало
привычным и знакомым. Он отдернул кран душа — единственного во всем отеле.
Равик приобрел и установил его за свой счет. Он знал, что в его отсутствие
хозяйка демонстрирует душ родным и знакомым как достопримечательность отеля.
Горячая вода струится но телу. За стеной — Жоан Маду, она ждет… Кожа
ее нежна, волосы волной затопили подушку; хотя в комнате почти совсем темно,
глаза ее блестят, словно улавливая и отражая скудный свет зимних звезд. Она
лежит, гибкая, изменчивая, зовущая; женщины, которую он недавно знал, нет и
в помине. Сейчас она обворожительна, прелестна, как только может быть
прелестна женщина, которая тебя не любит.
Внезапно он почувствовал к ней
легкое отвращение — неприязнь, смешанную с острым и сильным влечением. Он
невольно оглянулся: будь в ванной второй выход, он, пожалуй, оделся бы и
ушел — чтобы выпить.
Равик обтерся и с минуту стоял в нерешительности. Странно, с чего это
вдруг нашло на него? Тень… Ничто… Быть может, всему виной то, что он
побывал у Кэт Хэгстрем? Или слова, сказанные Жоан в такси? Очень уж все
быстро и легко получается. Но, может быть, все дело в том, что ждет не он, а
его ждут? Мучительная гримаса исказила его лицо. Он открыл дверь.
— Равик, — сказала Жоан в темноте. — Кальвадос на столике у окна.
Он остановился. Только сейчас он осознал, что все время напряженно
чего-то ожидал. В этот момент она могла бы многое сказать, и все было бы
невыносимо фальшивым. Но она нашла единственно верные слова. И напряжение
исчезло, растворившись в тихой спокойной уверенности.
— Ты нашла бутылку? — спросил он.
— Это было нетрудно. Она стояла на виду. Но я откупорила ее. Нашла
штопор среди твоих вещей. Налей мне еще одну рюмку.
Он налил две рюмки и принес ей одну.
— Вот…
Как хорошо ощутить вкус ароматной яблочной водки. Как хорошо, что Жоан
нашла верные слова.
Она откинула голову и начала пить. Ее волосы упали на плечи, и
казалось, в этот миг для нее ничего, кроме кальвадоса, не существует. Равик
уже раньше заметил — она всецело отдавалась тому, что делала в данную
минуту. У него мелькнула смутная догадка: в этом есть не только своя
прелесть, но и какая-то опасность. Она была само упоение, когда пила; сама
любовь, когда любила; само отчаяние, когда отчаивалась, и само забвение,
когда забывала.
Жоан поставила рюмку и неожиданно рассмеялась.
— Равик, — сказала она. — Я знаю, о чем ты думал.
— Ты уверена?
— Да. Ты почувствовал себя уже наполовину женатым. А я себя —
наполовину замужем.
Не бог весть как приятно, когда тебя оставляют у самых
дверей. Да еще с розами в руках. Слава Богу, нашелся кальвадос. Не жалей
его. Давай пить.
Равик налил рюмки.
— Ты замечательная женщина. И во всем права. Пока я был в ванной, я
почему-то не испытывал к тебе особой симпатии. Теперь я восхищаюсь тобой.
Салют!
— Салют!
Он выпил кальвадос.
— Вторая ночь, — сказал Равик. — Она опасна. Прелести новизны уже нет,
а прелести доверия еще нет. Но мы переживем эту ночь.
Жоан поставила рюмку на столик.
— Ты, видимо, знаешь толк в таких вещах.
— Ничего я не знаю. Все одни слова. Да и можно ли что-нибудь знать?
Всякий раз все оборачивается по-иному. Так и сейчас. Второй ночи не бывает.
Есть только первая. А если приходит вторая, значит, всему конец.
— Ах ты Боже мой! Ну куда она нас заведет, вся эта твоя арифметика? Иди
лучше ко мне. Я не хочу спать. Я хочу пить. С тобой. Смотри, там наверху
закоченели голые звезды.
До чего быстро замерзаешь, когда остаешься одна!
Даже в жаркую пору. А вдвоем — никогда.
— Можно и вдвоем замерзнуть.
— Нам с тобой это не угрожает.
— Разумеется, — сказал Равик, и она не заметила, как в темноте по его
лицу пробежала тень. — Нам этого опасаться нечего.
Жоан Маду пришла в четыре утра. Равик проснулся, услыхав, как
отворилась дверь. Он спал и не ждал ее. Она пыталась протиснуться в дверь с
огромной охапкой хризантем. Лица ее не было видно. Он видел лишь смутный
силуэт и крупные белые цветы.
— Откуда это? — спросил он. — Целый лес хризантем. Бог мой, что это
такое?
Жоан пронесла цветы через дверь и с размаху бросила их на постель.
Хризантемы были влажными и холодными. Листья остро пахли осенью и землей.
— Подарок, — сказала она. — С тех пор как мы познакомились, я стала
получать подарки.
— Убери цветы. Я еще не умер. Лежать под цветами, да еще под
хризантемами.
.. Добрая старая кровать отеля «Энтернасьональ» стала похожей
на гроб.
— Нет! — Жоан порывисто схватила цветы и сбросила на пол. — Не смей так
шутить! Не смей!
Равик посмотрел на нее. Он совсем забыл, при каких обстоятельствах они
впервые узнали друг друга.
— Забудь обо всем, что я сказал! Я не хотел сказать ничего плохого.
— Никогда не позволяй себе этого. Даже в шутку. Обещаешь?
Ее губы дрожали.
— Послушай, Жоан… Неужели это действительно так напугало тебя?
— Да. Больше чем напугало. Я сама не знаю, что со мной.
Равик встал.
— Никогда не буду с тобой так шутить. Теперь ты довольна?
Она кивнула.
— Не пойму, в чем дело, но для меня это просто невыносимо. Будто чья-то
рука тянется за мной из темноты. Этот страх… безотчетный страх, словно
что-то меня подстерегает. — Она прижалась к нему. — Защити меня.
Равик обнял ее.
— Не бойся… Я защищу тебя.
Она снова кивнула.
— Ты ведь все можешь…
— Еще бы, — сказал он голосом, полным грустной иронии, вспоминая Кэт
Хэгстрем.
— Могу… конечно же, могу…
Она сделала слабое движение.
— Я приходила вчера…
Равик не шелохнулся.
— Приходила?
— Да.
Он молчал. Все сразу развеялось! Вчера он вел себя как мальчишка! Ждать
или не ждать — зачем все это? Глупейшая игра с человеком, который и не
думает вести игру.
— Тебя не было…
— Да.
— Я знаю, мне не следует спрашивать, где ты был…
— Не следует.
Жоан отошла от него.
— Я хочу принять ванну, — сказала она изменившимся голосом. — Я озябла.
Можно? Не разбужу весь отель?
Равик улыбнулся.
— Если хочешь что-либо сделать, никогда не спрашивай о последствиях.
Иначе так ничего и не сделаешь.
Она посмотрела на него.
— Когда дело касается мелочей, можно и спросить, а ежели речь идет о
важном — никогда.
— И это верно.
Она прошла в ванную и пустила воду. Равик сел у окна и закурил. Высоко
над крышами стояло красноватое зарево, бесшумно кружился снег. С улицы
донесся лающий гудок такси.
На полу бледно мерцали хризантемы. На диване
лежала газета. Он принес ее вечером… Бои на чешской границе, бои в Китае,
ультиматум, где-то пало правительство… Он взял газету и сунул ее под
цветы.
Жоан вышла из ванной. Разгоряченная, она присела на корточки среди
цветов.
— Где ты был вчера ночью? — спросила она.
Он протянул ей сигарету.
— Ты и в самом деле хочешь это знать?
— Еще бы!
— Я был здесь, — сказал он после некоторого колебания, — и ждал тебя.
Решил, что ты уже не придешь, и ушел.
Жоан молчала. В темноте то вспыхивал, то угасал огонек ее сигареты.
— Вот и все, — сказал Равик.
— Тебе захотелось выпить?
— Да…
Жоан повернулась к нему.
— Равик, — сказала она, — ты действительно ушел только потому, что не
застал меня?
— Конечно.
Она положила ладони ему на колени. Сквозь халат он ощутил их тепло: то
было ее тепло и тепло халата, более знакомого и памятного, чем многие годы
жизни, и вдруг ему почудилось, что между халатом и Жоан давно уже существует
какая-то связь и она вернулась к нему откуда-то из прошлого.
— Равик, ведь я каждый вечер приходила к тебе. Ты должен был знать, что
я и на этот раз приду. А может, ты ушел просто потому, что не хотел меня
видеть?
— Нет.
— Если ты не хочешь меня видеть, скажи, будь откровенен.
— Я бы тебе сказал.
— Значит, не в этом дело?
— Нет, действительно не в этом.
— Тогда я счастлива.
Равик посмотрел на нее.
— Что ты сказала?
— Я счастлива, — повторила она.
Он помолчал с минуту.
— А ты понимаешь, что говоришь? — спросил он наконец.
— Да.
Тусклый свет, проникавший с улицы, отражался в ее глазах.
— Такими словами не бросаются, Жоан.
— Я и не бросаюсь.
— Счастье, — сказал Равик. — Где оно начинается и где кончается?
Он тронул ногою хризантемы. Счастье, подумал он. Голубые горизонты
юности. Золотая гармония жизни. Счастье! Боже мой, куда все это ушло?
— Счастье начинается тобой и тобой же кончится, — сказала Жоан. — Это
же так просто.
Равик ничего не ответил.
Что она такое говорит? — подумал он.
— Чего доброго, ты еще скажешь, что любишь меня.
— Я тебя люблю.
Он сделал неопределенный жест.
— Ты же почти не знаешь меня.
— А какое это имеет отношение к любви?
— Очень большое. Любить — это когда хочешь с кем-то состариться.
— Об этом я ничего не знаю. А вот когда без человека нельзя жить — это
я знаю.
— Где кальвадос?
— На столе. Я принесу. Не вставай.
Она принесла бутылку и рюмку и поставила их на пол среди цветов.
— Знаю, ты меня не любишь, — сказала она.
— В таком случае, ты знаешь больше меня. Она взглянула на него.
— Ты будешь меня любить.
— Буду. Выпьем за любовь.
— Погоди.
Она наполнила рюмку и выпила. Затем снова налила и протянула ему. Он
выпил не сразу. Все это неправда, подумал он. Полусон в увядающей ночи.
Слова, сказанные в темноте, — разве они могут быть правдой? Для настоящих
слов нужен яркий свет.
— Откуда ты все это знаешь?
— Оттого что люблю тебя.
Как она обращается с этим словом, подумал Равик. Совсем не думая, как с
пустым сосудом. Наполняет его чем придется и затем называет любовью. Чем
только не наполняли этот сосуд! Страхом одиночества, предвкушением другого
«я», чрезмерным чувством собственного достоинства. Зыбкое отражение
действительности в зеркале фантазии! Но кому удалось постичь самую суть?
Разве то, что я сказал о старости вдвоем, не величайшая глупость? И разве
при всей своей бездумности она не ближе к истине, чем я? Зачем я сижу здесь
зимней ночью, в антракте между двумя войнами, и сыплю прописными истинами,
точно школьный наставник? Зачем сопротивляюсь, вместо того чтобы очертя
голову ринуться в омут, — пусть ни во что и не веря?
— Почему ты сопротивляешься? — спросила Жоан.
— Что ты сказала?
— Почему ты сопротивляешься? — повторила она.
— Я не сопротивляюсь… Да и к чему мне сопротивляться?
— Не знаю. Что-то в тебе закрыто наглухо, никого и ничего ты не хочешь
впустить.
— Иди сюда, — сказал Равик. — Дай мне еще выпить.
— Я счастлива и хочу, чтобы ты тоже был счастлив. Я безмерно счастлива.
Ты, и только ты у меня в мыслях, когда я просыпаюсь и когда засыпаю. Другого
я ничего не знаю. Я думаю о нас обоих, и в голове у меня словно серебряные
коло- кольчики звенят… А иной раз — будто скрипка играет… Улицы полны
нами, словно музыкой… Иногда в эту музыку врываются людские голоса, перед
глазами проносится картина, словно кадр из фильма… Но музыка звучит…
Звучит постоянно…
Всего несколько недель назад ты была несчастна, подумал Равик. И не
знала меня. Легко же тебе дается счастье.
Он выпил кальвадос.
— И часто ты бывала счастлива? — спросил он.
— Нет, не очень.
— Ну, а все-таки? Когда в последний раз у тебя в голове звенели
серебряные колокольчики?
— Зачем ты спрашиваешь?
— Просто так, чтобы о чем-нибудь спросить.
— Не помню. И не хочу вспоминать. Тогда все было по-другому.
— Всегда все бывает по-другому.
Она улыбнулась ему. Ее лицо было светлым и открытым, как цветок с
редкими лепестками, который раскрывается, ничего не тая.
— Это было два года назад, в Милане… — сказала она, — и продолжалось
недолго…
— Ты была тогда одна?
— Нет. С другим. А он был очень несчастен, ревнив и ничего не понимал.
— Конечно, не понимал.
— Ты бы все понял. А он устраивал жуткие сцены. — Она взяла с дивана
подушку, положила за спину и устроилась поудобнее. — Он ругался. Называл
меня проституткой, предательницей, неблагодарной. И все это была неправда. Я
не изменяла ему, пока любила. А он не понимал, что я его больше не люблю.
— Этого никто никогда не понимает.
— Нет, ты бы понял. Но тебя я буду любить всегда. Ты другой, и все у
нас с тобой по-другому. Он хотел меня убить. — Она рассмеялась. — В таком
положении они всегда грозятся убить. Через несколько месяцев другой тоже
хотел меня убить.
Но никто никогда этого не делает. А вот ты никогда не захочешь меня
убить.
— Разве что с помощью кальвадоса, — сказал Равик. — Дай-ка бутылку.
Слава тебе, Господи, наконец-то мы заговорили по-человечески. Несколько
минут назад я изрядно струсил.
— Оттого что я тебя люблю?
— Незачем начинать все сначала. Это вроде прогулки в фижмах и парике.
Мы вместе, надолго ли, нет ли — кто знает? Мы вместе, и этого достаточно. К
чему нам всякие церемонии?
— «Надолго ли, нет ли…» — мне это не нравится. Однако все это только
слова. Ты не бросишь меня. Впрочем, и это только слова, сам знаешь.
— Безусловно. Тебя когда-нибудь бросал человек, которого ты любила?
— Да. — Она взглянула на него. — Один из двух всегда бросает другого.
Весь вопрос в том, кто кого опередит.
— И что же ты делала?
— Все! — Она взяла у него рюмку и допила остаток. — Все! Но ничто не
помогало. Я была невероятно несчастна.
— И долго?
— С неделю.
— Не так уж долго.
— Это целая вечность, если ты по-настоящему несчастен. Я была настолько
несчастна — вся, полностью, что через неделю мое горе иссякло. Несчастны
были мои волосы, мое тело, моя кровать, даже мои платья. Я была до того
полна горя, что весь мир перестал для меня существовать. А когда ничего
больше не существует, несчастье перестает быть несчастьем. Ведь нет ничего,
с чем можно его сравнить. И остается одна опустошенность. А потом все
проходит и постепенно оживаешь.
Она поцеловала его руку. Он почувствовал ее мягкие, осторожные губы.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— Так, ни о чем особенном, — ответил он. — Думаю, например, о том, что
ты невинна душой, как дикарка. Испорчена до мозга костей и ничуть не
испорчена. Это очень опасно для других. Дай рюмку. Выпьем за моего друга
Морозова, знатока человеческих сердец.
— Я не люблю Морозова. Нельзя ли выпить за кого-нибудь другого?
— Разумеется, ты не любишь Морозова.
Ведь у него верный глаз. Тогда
выпьем за тебя.
— За меня?
— Да, за тебя.
— Я не опасна, — сказала Жоан. — Мне самой грозит опасность, но я не
опасна.
— Ты не можешь думать иначе, и это в порядке вещей. С тобой никогда
ничего не случится. Салют!
— Салют. Но ты меня не понимаешь.
— А понимают ли люди вообще друг друга? Отсюда все недоразумения на
свете. Дай-ка бутылку.
— Ты так много пьешь! Зачем тебе столько пить?
— Жоан, — сказал Равик. — Настанет день, и ты скажешь: «Слишком много».
«Ты слишком много пьешь», — скажешь ты, искренне желая мне добра. В
действительности, сама того не сознавая, ты захочешь отрезать мне все пути в
некую область, не подчиненную тебе. Салют! Сегодня у нас праздник. Мы
доблестно избежали патетики, грозной тучей надвинувшейся на нас. Убили ее
той же патетикой. Салют!
Он почувствовал, как она вздрогнула. Упираясь ладонями в пол, она
слегка выпрямилась и посмотрела на него.
Глаза ее были широко раскрыты,
волосы отброшены назад, купальный халат соскользнул с плеч — в темноте она
чем-то напоминала светлую юную львицу.
— Я знаю, — спокойно сказала она. — Ты смеешься надо мной. Я это знаю,
но мне все равно. Я чувствую, что снова живу, и чувствую это всем своим
существом… Я дышу не так, как дышала, мой сон уже не тот, что прежде, мои
пальцы снова стали чуткими, и руки мои не пусты, и мне безразлично, что ты
обо всем этом думаешь и что скажешь… Ничуть не задумываясь, я с разбегу
бросаюсь в омут… И я счастлива… Я без опаски говорю тебе об этом, пусть
даже ты будешь смеяться и издеваться надо мной.
Равик помолчал.
— Я вовсе не издеваюсь над тобой, — проговорил он наконец. — Я
издеваюсь над собой, Жоан… Она прильнула к нему.
— Но зачем же? Откуда в тебе эта строптивость? Откуда?
— Строптивость тут ни при чем. Просто я не такой быстрый, как ты.
Она отрицательно покачала головой.
— Дело не только в этом. Какая-то часть тебя хочет одиночества. Я все
время словно наталкиваюсь на какую-то стену.
— Этой стены нет, Жоан. Есть другое — я старше тебя на пятнадцать лет.
Далеко не все люди могут распоряжаться собственной жизнью, как домом,
который можно все роскошнее обставлять мебелью воспоминаний. Иной проводит
жизнь в отелях, во многих отелях. Годы захлопываются за ним, как двери
отдельных номеров… И единственное, что остается, — это крупица мужества.
Сожалений не остается.
Она долго сидела молча. Равик не знал, слушала ли она его. Он глядел в
окно и чувствовал, как в жилах переливается сверкающий кальвадос. Удары
пульса смолкли, поглощенные просторной, емкой тишиной, в которой заглохли
пулеметные очереди без устали тикающего времени. Над крышами взошла
расплывчатая красная луна, напоминая купол мечети, наполовину окутанный
облаками. Мечеть медленно поднималась, а земля тонула в снежном вихре.
— Я знаю, — сказала Жоан, положив руки ему на колени и уткнувшись в них
подбородком, — глупо рассказывать тебе о прошлом. Я могла бы промолчать или
солгать, но не хочу. Отчего не рассказать тебе всю мою жизнь? Рассказать ее
без вся- ких прикрас? Ведь теперь она кажется мне только смешной, и я сама
не понимаю ее. Хочешь — смейся над ней, хочешь — надо мной…
Равик посмотрел на Жоан. Она стояла перед ним на коленях, подмяв белые
хризантемы вместе с подложенной под них газетой.
Странная ночь, подумал он. Где-то сейчас стреляют, где-то преследуют
людей, бросают в тюрьмы, мучают, убивают, где-то растаптывают кусок мирной
жизни, а ты сидишь здесь, знаешь обо всем и не в силах что-либо сделать… В
ярко освещенных бистро бурлит жизнь, и никому ни до чего нет дела… Люди
спокойно ложатся спать, а ты сидишь в этой комнате с женщиной, между
бледными хризантемами и бутылкой кальвадоса… И встает тень любви,
дрожащей, чужой, печальной, одинокой, изгнанной из садов беззаботного
прошлого.
.. И она, эта любовь, пуглива, дика и тороплива, будто ее объявили
вне закона…
— Жоан, — медленно произнес он, словно желая сказать что-то совсем
другое. — Как хорошо, что ты здесь.
Она посмотрела на него.
Он взял ее за руки.
— Понимаешь ли ты, что это значит? Больше, чем тысяча слов…
Она кивнула. Ее глаза вдруг наполнились слезами.
— Ничего это не значит, — сказала она. — Ровно ничего.
— Неправда, — возразил Равик, зная, что это правда.
— Нет. Ничего это не значит. Ты должен любить меня, любимый, вот и все.
Он помолчал.
— Ты должен меня любить, — повторила она. — Иначе я пропала.
Пропала, подумал он. Как легко она это говорит! Кто действительно
пропал, тот молчит.
Равик вновь наполнил рюмку.
— Возможно, что ты действительно хочешь вернуться ко мне. Но это
самообман. Ты искренне обманываешь сама себя, чтобы оправдать в собственных
глазах свое желание уйти и от этого человека. Ты никогда больше не
вернешься.
— Вернусь!
— Нет, не вернешься. А если даже и вернешься, то очень ненадолго. Потом
снова явится кто-то другой, который во всем мире будет видеть только тебя,
любить одну тебя, и так далее. Представляешь, какое великолепное будущее
ждет меня?
— Нет, нет! Я останусь с тобой.
Равик улыбнулся.
— Дорогая моя, — сказал он почти с нежностью. — Ты не останешься со
мной. Нельзя запереть ветер. И воду нельзя. А если это сделать, они
застоятся. Застоявшийся ветер становится спертым воздухом. Ты не создана,
чтобы любить кого-то одного.
— Но и ты тоже.
— Я?..
Равик допил рюмку. Утром женщина с рыжевато-золотистыми волосами; потом
Кэт Хэгстрем со смертью в животе и с кожей, тонкой и хрупкой, как шелк; и,
наконец, эта беспощадная, полная жажды жизни, еще чужая сама себе и вместе с
тем познавшая себя настолько, что мужчине этого просто не понять, наивная и
увлекающаяся, по-своему верная и неверная, как и ее мать — природа,
гонительница и гонимая, стремящаяся удержать и покидающая.
..
— Я? — повторил Равик. — Что ты знаешь обо мне? Что знаешь ты о
человеке, в чью жизнь, и без того шаткую, внезапно врывается любовь? Как
дешево стоят в сравнении со всем этим твои жалкие восторги! Когда после
непрерывного падения человек внезапно остановился и почувствовал почву под
ногами, когда бесконечное «почему» превращается наконец в определенное «ты»,
когда в пустыне молчания, подобно миражу, возникает чувство, когда вопреки
твоей воле и шутовской издевке над самим собой игра крови воплощается в
чудесный пейзаж и все твои мечты, все грезы кажутся рядом с ним бледными и
мещански ничтожными… Пейзаж из серебра, светлый город из перламутра и
розового кварца, сверкающий изнутри, словно согретый жаром крови… Что
знаешь ты обо всем этом? Ты думаешь, об этом можно сразу же рассказать? Тебе
кажется, что какой-нибудь болтун может сразу же втиснуть все это в готовые
штампы слов или чувств? Что знаешь ты о том, как раскрываются могилы, о том,
как страшны безликие ночи прошлого?.
. Могилы раскрываются, но в них нет
больше скелетов, а есть одна только земля. Земля — плодоносные ростки,
первая зелень. Что знаешь ты обо всем этом? Тебе нужно опьянение, победа над
чужим «я», которое хотело бы раствориться в тебе, но никогда не растворится,
ты любишь буйную игру крови, но твое сердце остается пустым, ибо человек
способен сохранить лишь то, что растет в нем самом. А на ураганном ветру
мало что может произрастать. В пустой ночи одиночества — вот когда в
человеке может вырасти что-то свое, если только он не впал в отчаяние… Что
знаешь ты обо всем этом?
Он говорил медленно, не глядя на Жоан, словно позабыв о ней. Затем
посмотрел на нее.
— О чем это я! — сказал он. — Глупые, затасканные слова! Должно быть,
выпил лишнее. Выпей и ты немного и уходи.
Она присела к нему на кровать и взяла рюмку.
— Я все поняла, — сказала она.
Выражение ее лица изменилось. Зеркало, подумал он. Снова и снова оно,
как зеркало, отражает то, что ставишь перед ним.
Теперь ее лицо было
сосредоточенно-красивым.
— Я все поняла, — повторила она. — Иногда я и сама это чувствовала. Но
знаешь, Равик, за своей любовью к любви и жизни ты часто забывал обо мне. Я
была для тебя лишь поводом, ты пускался в прогулки по своим серебряным
городам… и почти не замечал меня…
Он долго смотрел на нее.
— Возможно, ты права, — сказал он.
— Ты так был занят собой, так много открывал в себе, что я всегда
оставалась где-то на обочине твоей жизни.
— Допустим. Но разве можно создать что-нибудь вместе с тобой, Жоан?
Нельзя, и ты сама это знаешь.
— А ты разве пытался?
— Нет, — сказал Равик после некоторого раздумья и улыбнулся. — Если ты
беженец, если ты расстался со своим прежним устойчивым бытием, тебе
приходится иногда попадать в странные ситуации. И совершать странные
поступки. Конечно, я не этого хотел. Но когда у человека почти ничего не
остается в жизни, он и малому готов придать непомерно большое значение.
Ночь внезапно наполнилась глубоким покоем. Она была снова одной из тех
бесконечно далеких, почти забытых ночей, когда Жоан лежала рядом с ним.
Город отступил куда-то далеко-далеко, толь- ко где-то на горизонте слышался
смутный гул, цепь времен оборвалась, и время как будто неподвижно застыло на
месте. И снова случилось самое простое и самое непостижимое на свете — два
человека разговаривали друг с другом, но каждый говорил для самого себя:
звуки, именуемые словами, вызывали у каждого одинаковые образы и чувства, и
из случайных колебаний голосовых связок, порождающих необъяснимые ответные
реакции, из глубины серых мозговых извилин внезапно вновь возникало небо
жизни, в котором отражались облака, ручьи, прошлое, цветение, увядание и
зрелый опыт.
— Ты любишь меня, Равик?.. — сказала Жоан, и это было лишь наполовину
вопросом.
— Да. Но я делаю все, чтобы избавиться от тебя, — проговорил он
спокойно, словно речь шла не о них самих, а о каких-то посторонних людях.
Не обратив внимания на его слова, она продолжала:
— Я не могу себе представить, что мы когда-нибудь расстанемся. На время
— возможно. Но не навсегда. Только не навсегда, — повторила она, и дрожь
пробежала у нее по телу. — Никогда — какое же это страшное слово, Равик! Я
не могу себе представить, что мы никогда больше не будем вместе.
Равик не ответил.
— Позволь мне остаться у тебя, — сказала она. — Я не хочу возвращаться
обратно. Никогда.
— Завтра же вернешься. Сама знаешь.
— Когда я у тебя, то и подумать не могу, что не останусь.
— Опять самообман. Ты и это знаешь. И вдруг в потоке времени словно
образовалась пустота. Маленькая, освещенная кабина комнаты, такая же, как и
прежде; снова тот же человек, которого любишь, он здесь, и вместе с тем
каким-то странным образом его уже нет. Протяни руку, и ты коснешься его, но
обрести больше не сможешь. Равик поставил рюмку.
— Ты же сама знаешь, что уйдешь — завтра, послезавтра, когда-нибудь. ..
— сказал он.
Жоан опустила голову.
— Знаю.
— А если вернешься, то будешь уходить снова и снова. Разве я не прав?
— Ты прав. — Она подняла лицо. Оно было залито слезами. — Что же это
такое, Равик? Что?
— Сам не знаю. — Он попытался улыбнуться. — Иногда и любовь не в
радость, не правда ли?
— Да. — Она посмотрела ему в глаза. — Что же с нами происходит, Равик?
Он пожал плечами.
— Этого и я не знаю, Жоан. Может быть, нам просто не за что больше
уцепиться. Раньше было не так: человек был более уверен в себе, он имел
какую-то опору в жизни, он во что-то верил, чего-то добивался. И если на
него обрушивалась любовь, это помогало ему выжить. Сегодня же у нас нет
ничего, кроме отчаяния, жалких остатков мужества и ощущения внутренней и
внешней отчужденности от всего. Если сегодня любовь приходит к человеку, она
пожирает его, как огонь стог сухого сена. Нет ничего, кроме нее, и она
становится необычайно значительной, необузданной, разрушительной,
испепеляющей. — Он налил свою рюмку дополна. — Не думай слишком много об
этом. Нам теперь не до размышлений. Они только подрывают силы. А ведь мы не
хотим погибнуть, верно?
Жоан кивнула.
— Не хотим. Кто эта женщина, Равик?
— Одна из моих пациенток. Как-то раз я приходил с ней в «Шехерезаду».
Тогда ты еще там пела. Это было сто лет назад. Ты сейчас чем-нибудь
занимаешься?
— Снимаюсь в небольших ролях. По-моему, у меня нет настоящего
дарования. Но я зарабатываю достаточно, чтобы чувствовать себя независимой,
и в любую минуту могу уйти. Я не честолюбива.
Слезы на ее глазах высохли. Она выпила рюмку кальвадоса и поднялась. У
нее был очень усталый вид.
— Равик, как это в одном человеке может быть столько путаницы? И
почему? Должна же тут быть какая-то причина. Ведь не случайно мы так
настойчиво пытаемся ее найти.
Он печально улыбнулся.
— Этот вопрос человечество задает себе с древнейших времен, Жоан.
«Почему?» — это вопрос, о который до сих пор разбивалась вся логика, вся
философия, вся наука.
Она уйдет. Она уйдет. Она уже в дверях. Что-то дрогнуло в нем. Она
уходит. Равик приподнялся. Вдруг все стало невыносимым, немыслимым. Всего
лишь ночь, одну ночь, еще один только раз увидеть ее спящее лицо у себя на
плече… Завтра можно будет снова бороться… Один только раз услышать рядом
с собой ее дыхание. Один только раз испытать сладостную иллюзию падения,
обворожительный обман. Не уходи, не уходи, мы умираем в муках и живем в
муках, не уходи, не уходи… Что у меня осталось?.. Зачем мне все мое
мужество?.. Куда нас несет?.. Только ты одна реальна! Светлый, яркий сон!
Ах, да где же луга забвения, поросшие асфоделиями! Только один еще раз!
Только одну еще искорку вечности! Для кого и зачем я берегу себя? Для какой
темной безвестности? Я погребен заживо, я пропал; в моей жизни осталось
двенадцать дней, двенадцать дней, а за ними пустота.
.. двенадцать дней и эта
ночь, и эта шелковистая кожа… Почему ты пришла именно этой ночью,
бесконечно далекой от звезд, плывущей в облаках и старых снах, почему ты
прорвала мои укрепления и форты именно в эту ночь, в которой не живет никто,
кроме нас?.. И снова вздымается волна и вот-вот захлестнет меня…
— Жоан, — сказал он.
Она повернулась. Лицо ее мгновенно озарилось каким-то диким,
бездыханным блеском. Сбросив с себя одежду, она кинулась к нему.
Триумфальная арка — лучшие цитаты из книги Ремарка.
И если ты будешь меня любить в четыре часа утра, мы сделаем так, чтобы всегда было четыре часа — вместе со временем мы полетим вокруг Земли, и оно остановится для нас.
— Такого кальвадоса я никогда не пила, – сказала она и сделала второй глоток. – Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
Ты будешь пить один кальвадос и думать о другом.
— Дай мне еще кальвадоса, — сказала она. — Похоже, он и в самом деле какой-то особенный… Напиток грез…
Странно, как много думает человек, когда он в пути.
И как мало, когда возвратился.
Как много придумано слов для простого, дикого, жестокого влечения двух человеческих тел друг к другу.
И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным.
Я доверяю телу. Оно лучше знает, чего хочет, лучше головы, в которую бог знает что взбредет.
— Мало ли на свете людей, похожих друг на друга.
— Да, но есть лица, которые никогда не забываются.
Мы слишком много времени торчим в комнатах. Слишком много думаем в четырех стенах. Слишком много живем и отчаиваемся взаперти. А на лоне природы разве можно впасть в отчаяние?
Кто ничего не ждёт, никогда не будет разочарован. Вот хорошее правило жизни. Тогда всё что придёт потом покажется вам приятной неожиданностью.
Счастье начинается тобой и тобой же кончится. Это же так просто. Любовь — это когда хочешь с кем-то состариться.
Кому нужна мораль в любви? Мораль — выдумка слабых, жалобный стон неудачников.
Если все равно ничего нельзя сделать, незачем доводить себя до безумия.
Самое невероятное почти всегда оказывается наиболее логичным.
Один из двоих всегда бросает другого. Весь вопрос в том, кто кого опередит.
Только мелочи объясняют всё, значительные поступки ничего не объясняют. В них слишком много от мелодрамы, от искушения солгать.
Она была само упоение, когда пила; сама любовь, когда любила; само отчаяние, когда отчаивалась, и само забвение, когда забывала.
Только мечта помогает нам примириться с действительностью.
В хладнокровных размышлениях можно растворить ненависть и обратить её в целеустремленность.
Вера легко ведёт к фанатизму. Вот почему во имя религии пролито столько крови.
Я люблю тебя и буду любить, пока не перестану дышать. Я это твердо знаю. Ты мой горизонт, и все мои мысли сходятся к тебе. Пусть будет что угодно – все всегда замыкается на тебе.
Лучше на мгновение испытать стыд, зато потом наслаждаться покоем.
— Я тебя люблю.
— Но ты же меня практически не знаешь?
— А какое это имеет отношение к Любви?
Человек никогда не может закалиться. Он может только ко многому привыкнуть.
Разве может быть любовь совершенной, если каждую ночь, едва уснув, я теряю тебя?
Умер человек. Но что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того, кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар, который неизменно продолжал вращаться.
Самое правильное при расставании — уйти.
Свободен лишь тот, кто утратил всё, ради чего стоит жить.
Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.
Какими жалкими становятся истины, когда высказываешь их вслух.
Разве можно что-нибудь объяснить, когда не смотришь друг другу в глаза?
Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову.
Мы вместе, надолго ли, нет ли — кто знает? Мы вместе, и этого достаточно. К чему нам всякие церемонии?
Не терять независимости. Все начиналось с потери независимости уже в мелочах. Не обращаешь на них внимания — и вдруг запутываешься в сетях привычки. У нее много названий. Любовь — одно из них. Ни к чему не следует привыкать. Даже к телу женщины.
У людей одна забота — быть счастливым и не искать никаких доводов в свое оправдание.
Никогда не следует мельчить то, что начал делать с размахом.
Тебя держит сама любовь, а не человек, случайно носящий её имя. Ты ослеплён игрой воображения, разве можешь ты судить и оценивать? Любовь не знает ни меры, ни цены.
Ни один человек не может стать более чужим, чем тот, кого ты в прошлом любил.
Если хочешь что-то сделать, никогда не спрашивай о последствиях. Иначе так ничего и не сделаешь.
Утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это.
Кто объясняется — тот уже оправдывается.
Любовь — это когда хочешь с кем-то состариться.
Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным, а пока жив, никому до тебя дела нет.
Все всегда предрешено заранее, а люди не осознают этого и момент драматической развязки принимают за решающий час, хотя он уже давно беззвучно пробил.
Всё, что можно уладить с помощью денег, обходится дёшево.
Вторая ночь. Она опасна. Прелести новизны уже нет, а прелести доверия еще нет.
Человек не подозревает, как много он способен забыть. Это и великое благо и страшное зло.
Скорее всего теряешь то, что держишь в руках, когда оставляешь сам — потери уже не ощущаешь.
— Ты никогда ничего не боишься.
Кем бы ты ни был — поэтом, полубогом или идиотом, все равно, — каждые несколько часов ты должен спускаться с неба на землю, чтобы помочиться. От этого не уйти.
Ирония природы.
Дай женщине пожить несколько дней такой жизнью, какую обычно ты ей предложить не можешь, и наверняка потеряешь её. Она попытается обрести эту жизнь вновь, но уже с кем-нибудь другим, способным обеспечивать её всегда.
Спокойно прожить жизнь — вот что сегодня кажется самым невероятным приключением.
Триумфальная Арка. Ремарк терпеть не мог кальвадос.
Часть I
Роман «Триумфальная Арка» изначально задуман как Ремарком как история его любви к Марлен Дитрих — наиболее драматичной страсти в его жизни, причинившей ему много боли и не отпускавшей много лет. Начиная в конце 1938 года писать эту книгу, Ремарк еще не знал как он ее закончит, много раз переделывая сюжет по ходу жизни. За те восемь лет что создавалсь книга жизнь внесла в нее много правок, подчас кардинальнальных, и дополнительный сюжетных линий. Но основной темой так осталась любовь на фоне рухнувшего мира — безраздельная, безрассудная и обреченная.
Кальвадос вписан в сюжет романа «Триумфальная Арка» небольшой, но настолько яркой деталью, что многие читатели даже не пробовав его никогда останутся навсегда им очарованы и запомнят.
«Напиток грез» появляется в повести в наиболее драматичные ее моменты: когда лиричным фоном, а когда спасательным кругом в сложных взаимоотношениях Равика, врача бежавшего из нацистской Германии во Францию и вынужденного в статусе в нелегального эмигранта под псевдонимом работать подпольно за копейки, и Жоан Маду — актриссы, загнанной судьбой, как и Равик, в острую зависимость от непредсказуемых обстоятельств.
Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого младенца. Это была грязная бутылка, совсем не похожая на те, которые специально посыпают пылью для туристов, а просто очень грязная бутылка, пролежавшая много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес две большие рюмки.
– Вот, мсье, – сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.
Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток, откинулся на спинку стула и удовлетворенно кивнул. Кельнер ответил кивком и наполнил обе рюмки на треть.
– Попробуй-ка, – сказал Равик Жоан.
Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за ней. Жоан удивленно посмотрела на Равика.
– Такого кальвадоса я никогда не пила, – сказала она и сделала второй глоток. – Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
– Вот видите, мадам, – с удовлетворением заявил кельнер. – Это вы очень тонко заметили.
– Равик, – сказала Жоан. – Ты многим рискуешь. После этого кальвадоса я уже не смогу пить другой.
– Ничего, сможешь.
– Но всегда буду мечтать об этом.
– Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.
– Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.
– Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один кальвадос и думать о другом. Уже хотя бы поэтому он покажется тебе менее привычным.
Ремарк наделяет кальвадос почти мифическим ореолом, представляя его его золотой кладовой где закупорены драгоценные воспоминания прошлого, терпеливо дожидающиеся чтобы их извлекли на свет, а затем вернулись к ним снова и снова.
Равик расплатился. Он взял бутылку и принялся ее рассматривать.
— Побудь с нами, солнечное тепло. Долгим жарким летом и голубой осенью ты согревало яблони в старом, запущенном нормандском саду. А сейчас мы в тебе так нуждаемся…
…
Жоан быстро поднялась. Ее лицо сияло.
— Дай мне еще кальвадоса, — сказала она. — Похоже, он и в самом деле какой-то особенный… Напиток грез…
Всё вышедшее из под пера Ремарка глубоко автобиографично, и кальвадос в «Трумфальной Арке», так дивно и вкусно вписанный и играющий особую роль свидетеля, если не посредника, любви Равика и Жоан, породил устойчивую легенду о том что Ремарк любил кальвадос. Колоссальный успех повести, сопоставимый лишь с первой, главной его книгой — «На Западном фронте без перемен», утвердил Ремарка в роли популяризатора кальвадоса наравне с Хемингуэем. Хотя на самом деле кальвадос стал широко известен и популярен вне Франции только 35-40 лет после публикации «Арки».
Тем не менее, Ремарк кальвадос не любил.
В конце февраля 1948 года в ходе освещения только что вышедшей в США экранизации романа «Триумфальная Арка» в газетах появилась короткая заметка, упоминающая о том как Шарль Буайе, играющий в фильме с Ингрид Бергман главные роли, обсуждая с автором харакерные черты и мотивы персонажей заметил,
— Я полагаю что многие детали книги перекликаются с вашей жизнью, и что вы-то и являетесь прототипом героя.
— Да, — ответил Ремарк, — сходства много, но есть одно большое отличие. Я терпеть не могу кальвадос.
Позже, в интервью газете Ремарк пояснил,
— Лично я считаю что кальвадос — это ужасный напиток. Но что-то такое было в слове «кальвадос», что звучало романтично вне зависимости от того знаешь ли ты что это такое, или хотя бы собираешься попробовать.
Так символом чего же является кальвадос в «Триумфальной Арке» – романтической любви?.., бережно хранимой в запечатанной пыльной бутылке памяти о ней?.., разочарования?.., отвращения?.
.
Книга дает на это совершенно точный ответ.
А начиналось все в Венеции, где осенью 1937 года на пятый уже ежегодный фестиваль собралась пестрая компания причастных к миру кино…
Часть II — ТРИУМФАЛЬНАЯ АРКА. ПАРИЖ НА ДВОИХ.
пять любимых напитков героев Ремарка
Его книгами в Советском Союзе и России зачитывались все, кто был романтиком и грезил о настоящей мужской дружбе, яркой любви и трудной судьбе. Всего этого на долю Ремарка выпало с лихвой, особенно любви и трудностей. Солдат Первой мировой войны, писатель-антифашист, политический эмигрант, так и не вернувшийся на родину – все это о нем. Сегодня, 22 июня 2018 года, исполняется 120 лет со дня рождения выдающегося немецкого писателя Эриха Марии Ремарка.
Эриха Пауля (свое второе имя он сменил на имя Мария в честь своей рано умершей матери) Ремарка, родившегося в городке Оснабрюке 22 июня 1898 года, считают одним из самых ярких писателей «потерянного поколения» – génération perdue. Так американская писательница Гертруда Стайн назвала молодых писателей, ставших рупором поколения мальчишек, переживших окопный ужас Первой мировой войны.
К «потерянному поколению» причислены, например, американец Эрнест Хемингуэй, француз Анри Барбюс, англичанин Ричард Олдингтон. Но такой трудной судьбы, как у Ремарка, не выпало ни одному из них.
Пристрастие к алкоголю как одна из отличительных черт «потерянного» поколения, приобретенных на фронте, у одних превратилась в болезнь, у других не переросла в пагубную привычку. Тем не менее, многие писатели наделяли этой чертой своих героев. Ремарк не исключение. Более того, некоторые поклонники его творчества всерьез считают, что каждый из его романов посвящен тому или иному спиртному напитку!
В действительности такой прямой взаимосвязи нет: герои Ремарка предпочитают разные напитки, хотя в некоторых произведениях определенный алкоголь встречается особенно часто. О том, в каких романах и что именно пьют ремарковские персонажи, рассказывает «МИР 24».
Водка
Роман: «Черный обелиск»
Водка – это, пожалуй, самый популярный напиток у героев Эриха Марии Ремарка.
Кроме «Черного обелиска», в котором ему отдают предпочтение практически все персонажи, водку регулярно и в самых разных сочетаниях пьют герои романов «Время жить и время умирать», «Тени в раю», «Возлюби ближнего своего», «Возвращение» и «Жизнь взаймы». Причем в разных случаях речь идет о разных водках: иногда прямо говорится о пристрастии того или иного героя к хлебной водке, а иногда под этим словом подразумевается шнапс (то есть продукт перегонки не обязательно зерна, а часто – картофеля или фруктов). Причем чаще всего пьют водку герои Ремарка не залпом, как это принято в России, а мелкими глотками.
«- Жаль, что в Верденбрюке нет русской водки.
— Водки? Вы были в России во время войны?
— Еще бы! Я даже служил там комендантом кладбища. Хорошее было время.
Мы изумленно смотрим на Оскара.
— Хорошее время? – повторяю я. – И это говорите вы, с вашей тончайшей чувствительностью? Ведь вы можете даже плакать по приказу!
— Да, замечательное время! – решительно заявляет Оскар-плакса и нюхает водку в стаканчике, словно опасаясь, что мы решили его отравить.– Жратва богатейшая, пей сколько влезет, служба приятная, до фронта далеко… Чего еще человеку нужно? А к смерти человек привыкает, как к заразной болезни.
Он не просто пьет водку, а смакует ее. Мы не совсем понимаем всю глубину его философии». («Черный обелиск»)
– Жратва богатейшая, пей сколько влезет, служба приятная, до фронта далеко… Чего еще человеку нужно? А к смерти человек привыкает, как к заразной болезни.Коньяк
Роман: «Возлюби ближнего своего»
Коньяк – второй по популярности напиток, который употребляют герои Ремарка. Кроме романа «Возлюби ближнего своего», посвященного трагедии немецких евреев, его уважают персонажи романов «Три товарища», «Триумфальная арка», «Черный обелиск» и «Время жить и время умирать».
По мнению биографов Ремарка, с этим дорогим аристократическим напитком писатель познакомился, воюя на Западном фронте Франции. Так ли это, однозначно сказать трудно, но характерно, что впервые коньяк появляется на страницах «Трех товарищей» – романа, посвященного событиям конца 1920-х годов.
«- Вы опять будете пить коньяк?
— Да. А куда девался адвокат Зильбер?
— Он тоже пал жертвой.
— А-а… А господин Черников в последние дни не появлялся?
— На этой неделе нет.
Кельнер принес коньяк и поставил поднос на стол. В тот же момент Керн открыл глаза. Он замигал, потом вскочил.
— Штайнер!
— Садись, – спокойно ответил тот. – Выпей-ка этот коньяк. Ничто не освежает лучше, если человек спал сидя». («Возлюби ближнего своего»)
Арестован и выслан.Ром
Роман: «Три товарища»
Ром – третий по популярности напиток у героев Ремарка, прежде всего, у трех товарищей. Впрочем, почетают его и герои других произведений писателя, в том числе романов «Возвращение» и «На Западном фронте без перемен». Нетрудно заметить, что все эти романы относятся к ранним произведениям Ремарка и посвящены Первой Мировой войне и первому десятилетию после нее. Именно этим, видимо, и объясняется популярность рома именно в этих романах: в Германии того времени низкокачественный ром был достаточно доступным напитком, который в том числе поставлялся и в армию.
«- А что это вы пьете?
— Ром.
Она поглядела на мой бокал:
— Вы и в прошлый раз пили то же самое?
— Да, – ответил я. – Ром я пью чаще всего.
Она покачала головой:
— Не могу себе представить, чтобы это было вкусно.
— Да и я, пожалуй, уже не знаю, вкусно ли это, – сказал я.
Она поглядела на меня:
— Почему же вы тогда пьете?
Обрадовавшись, что нашел нечто, о чем могу говорить, я ответил:
— Вкус не имеет значения. Ром – это ведь не просто напиток, это скорее друг, с которым вам всегда легко. Он изменяет мир. Поэтому его и пьют». («Три товарища»)
Вино
Роман: «Время жить и время умирать»
Вино на страницах романов Ремарка появляется гораздо позже всех других напитков, уже во время эмиграции. Кроме «Времени жить и времени умирать», вино становится одним из персонажей «Жизни взаймы». Видимо, к тому времени переживший трудное десятилетие писатель научился находить удовольствие не только в затуманивающих сознание обжигающих жидкостях, но и в плодах виноградной лозы, требующей более тонкого восприятия.
Такой же способностью он наделил и своих героев: они ценят тонкий букет вина и его сочетание с тем или иным блюдом, и хорошо понимают, в какой ситуации какое вино лучше пить.
«- Это солнце, ваша честь. Под его лучами осенью зрел виноград. Теперь вино возвращает эти лучи. Такое вино в Рейнской области называют дароносицей.
— Дароносицей?
— Да. Оно как золото и посылает во все стороны золотые лучи.
— Это верно.
— Его чувствуешь после первого же стакана. Не правда ли? Прямо солнечный сок!
— Даже после первого глотка. Оно не в желудок идет. Оно поднимается к глазам и изменяет мир.
— Вы знаете толк в вине, сударь, – Марабу доверительно наклонился к нему. – Вон там на столике справа – то же вино. А люди лакают его, точно воду. Они вполне могли бы обойтись рислингом». («Время жить и время умирать»)
Кальвадос
Роман: «Триумфальная арка»
Яблочный бренди – а именно он и называется кальвадосом – появляется всего в одном романе Ремарка.
Но именно благодаря «Триумфальной арке» многие читатели во многих странах мира узнали о существовании такого напитка, долгое время находившегося в тени своих «старших братьев» – коньяка и арманьяка. Заслугу Ремарка в популяризации кальвадоса трудно переоценить: на вопрос, какой напиток его герои пьют чаще всего, большинство поклонников творчества писателя ответят «Конечно, кальвадос!». Хотя это и неверно: иные крепкие и не очень напитки ремарковские персонажи употребляют гораздо чаще, но яблочный бренди стал настоящим символом творчества Ремарка! А благодаря ему – и одним из главных символов Парижа и Франции вообще.
«Жоан удивленно посмотрела на Равика.
—Такого кальвадоса я никогда не пила, – сказала она и сделала второй глоток. – Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
— Вот видите, мадам, – с удовлетворением заявил кельнер. – Это вы очень тонко заметили.
— Равик, – сказала Жоан. – Ты многим рискуешь. После этого кальвадоса я уже не смогу пить другой.
— Ничего, сможешь.
— Но всегда буду мечтать об этом.
— Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.
— Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.
— Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один кальвадос и думать о другом. Уже хотя бы поэтому он покажется тебе менее привычным.» («Триумфальная арка»)
Романтика КАЛЬВАДОСА: esmarhov_ss — LiveJournal
- «Равик взял бутылку кальвадоса и принялся ее рассматривать. Побудь с нами, солнечное тепло. Долгим жарким летом и голубой осенью ты согревало яблони в старом, запущенном нормандском саду. А сейчас мы в тебе так нуждаемся…
Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка»
Как и многие мои сверстники, впервые я познакомился с кальвадосом «виртуально» — на страницах потрясающего романа Ремарка.
Думаю, никто и никогда не уделял кальвадосу столько внимания, сколько этот гениальный писатель, тиражи книг которого к тому времени были сравнимы с Библией. Мы тогда читали его запоем — «На Западном фронте без перемен», «Три товарища»… И вдруг — «Триумфальная арка», безнадежная страсть, буквально залитая кальвадосом.
Кальвадос — на каждой странице, в каждой сцене, чуть ли не в каждой строчке. Сначала рюмка, потом двойная, потом бутылка, потом… гурманство: «Появился кельнер с кальвадосом: Другой сорт, мсье. От Дидье из Кана. Большей выдержки». По сегодняшним законам автору полагалось бы выплатить весьма солидный штраф за неуплату налога на рекламу малоизвестного тогда в Европе яблочного бренди, впрочем, имевшего уже тогда довольно солидную историю.
Итак, История… Официально считается, что впервые яблочный сидр начал дистиллировать в 1553 году некий Жиль де Губервилль, живший в своем поместье на полуострове Котантен на побережье Ла-Манша, где между устьями рек Орн и Вир расположен опасный риф.
По одной из легенд риф окрестили Кальвадосом — искаженное от El Salvador (по некоторым сведениям El Calvador) — название парусника испанской Непобедимой Армады, разбившегося здесь в 1588 году. Со временем новое название закрепилось и за этой частью Нормандии, и за производимым здесь яблочным бренди, или, как говорят французы, «о-де-ви из яблок» (
Популярность пришла к кальвадосу только во время 1-ой Мировой войны, которую так пронзительно описал Ремарк в своих первых романах, хотя ни в одном из них этот напиток даже не упоминается. И это вполне логично. Кальвадос, придуманный романтичными французами, требовал особых условий. Впрочем, именно так это и произошло. Вот об этом и поговорим, иллюстрируя наш рассказ известными кинокадрами и цитатами из романа…
Эрих Мария Ремарк, урожденный Эрих Пауль Ремарк (1898-1970), один из наиболее известных и читаемых немецких писателей двадцатого века, в январе 1933 года уезжает из родной Германии в Швейцарию.
На самом деле предки будущего писателя бежали от Французской революции в Германию, где изменили фамилию на французский манер, сделав из Remarque чисто немецкий вариант Remark. Позже автор сам сменил её на оригинальный вариант — но на этом метаморфозы его имени не закончились. Эрих был не особо близок с отцом, зато обожал мать. Поэтому новость о смерти Анны Марии, полученная Ремарком на фронте, в 1917 году, совершенно его разбила. Пытаясь справиться с горем и сохранить память о матери, юноша изменил своё второе имя с Пауля на Марию. Именно как Эрих Мария Ремарк он и прославился.
В Европе тогда было относительно спокойно. В эмиграции Ремарк вращался в основном в кругу немцев, покинувших страну, — среди них был, например, Бертольт Брехт. Но самым важным знакомством стала встреча с Марлен Дитрих в 1937 году на итальянском острове Лидо. У них завязался бурный и мучительный роман, большей частью протекавший в Париже. Любовь, особенно несчастная, многих талантливых людей побуждает к творчеству. Ремарк, довольно ранимый, депрессивный и, чего скрывать, человек «выпивающий», уже через год начинает писать «Триумфальную арку» (Arc de Triomphe) — роман о своих отношениях с великой актрисой, символом которого и становится никому тогда в мире неизвестный кальвадос.
В ярко освещенных бистро бурлит жизнь, и никому ни до чего нет дела… Люди спокойно ложатся спать, а ты сидишь в этой комнате с женщиной, между бледными хризантемами и бутылкой кальвадоса… И встает тень любви, дрожащей, чужой, печальной, одинокой, изгнанной из садов беззаботного прошлого.
..Ремарк увидел актрису в ресторане в компании её друга-режиссёра. Подошел к их столику — высокий, одетый с иголочки, статный. Дитрих почти сразу же начала флиртовать с ним, режиссёр ретировался. В ресторане они просидели до утра — так Марлен Дитрих стала музой немецкого писателя. Отношения их были не то чтобы счастливыми, но абсолютно точно насыщенными — и очень скоро приняли форму эпистолярного романа. Ремарк звал Дитрих своей «золотой Пумой» и восхищался ею, а сама Марлен крутила бесконечные романы. Конечно, писателя это раздражало, но он продолжал ей писать — например, от лица 8-летнего мальчика Альфреда, с орфографическими ошибками и максимально наивно. Марлен это чрезвычайно умиляло.
Многие письма к Марлен он с тех пор подписывает именем главного героя этого романа — «Равик». И чем дольше Ремарк трудился над романом, завершенным лишь в 1945 году, тем отчетливее главный женский персонаж книги, Жоан Маду, походил на портрет, причем не слишком лестный, Марлен Дитрих:
«Красавица, возбуждающая и пропащая, с высоко поднятыми бровями и лицом, тайна которого состояла в его открытости.
Оно ничего не скрывало и тем самым ничего не выдавало. Оно не обещало ничего и тем самым — все».Для общения с Марлен надо было иметь крепкие нервы. И вдобавок здоровый желудок: «Суп из шампиньонов, отбивные котлеты, яичница-болтунья, мясо по-сербски с рисом и клецки с абрикосами», — записал Ремарк в дневнике (21 мая 1938 г.). Она предпочитала закармливать мужчин, нежели спать с ними, — поэзии кухни она отдавала предпочтение перед прозой спальни. Из-за низкой самооценки и постоянных любовных депрессий Ремарк пытается заливать душевный пожар водопадами алкоголя.
И во всем этом царствует кальвадос — нормандский «напиток грёз», как назвал его сам писатель, напиток радостных встреч и мучительных расставаний с любимой, поскольку большинство «отъездов-приездов» Марлен из Нью-Йорка во Францию происходили в Гавре. Именно из этого нормандского порта отходили тогда пароходы в Америку — один из них, на котором актриса 18 ноября 1938 года в очередной раз ускользнула из Франции в Штаты, даже назывался «Нормандия».
Ну, как тут не «закальвадосить»! Возможно, именно поэтому, нормандский кальвадос стал в романе Ремарка символом «горькой» любви героев — в минуты разрывов они сразу же переключаются на другие напитки. Кроме того, Ремарку в качестве этого символа требовалось что-то особенное, небанальное, похожее на их необычные отношения с Марлен. Возможно, еще и поэтому он выбрал яблочное бренди, которое в те времена даже в Париже не пользовалось особым спросом.
В маленьком бистро недалеко от Триумфальной арки Равику (герою романа и прообразу самого Ремарка) даже не удалось опрокинуть рюмочку:
Равик подозвал кельнера.
— Есть у вас кальвадос?
— Нет. К сожалению, нет. Никто не спрашивает.
«Никто не спрашивает!»… Вполне понятно — в те годы это был практически дешевый домашний алкоголь, который владельцы многочисленных в Нормандии яблоневых садов гнали из кустарного сидра. Лишь в 1942 году (представьте себе, что и во время оккупации Франция серьезно думала о своих напитках — Ремарк, правда, тогда уже переехал в Америку) появляются два правительственных декрета, защищающие права на кальвадос.
Один устанавливал название для сидровых спиртовых напитков из Нормандии, Бретани и Мена, другой устанавливал контроль над производством кальвадосов в департаменте Ож. В результате появилось первое контролируемое наименование: Кальвадос (Calvados AOC) — его и сегодня производят традиционной однократной медленной перегонкой в большинстве коммун Нижней Нормандии, в нескольких коммунах департаментов Майенн, Сарта, Эр и в коммуне Бре департамента Приморская Сена.
Кельнер вернулся с бутылкой, неся ее бережно, как запеленатого младенца. Это была грязная бутылка, совсем не похожая на те, которые специально посыпают пылью для туристов, а просто очень грязная бутылка, пролежавшая много лет в подвале. Кельнер осторожно откупорил ее, понюхал пробку и принес две большие рюмки.
— Вот, мсье, — сказал он Равику и налил немного кальвадосу на донышко.
Равик взял рюмку и вдохнул аромат напитка. Затем отпил глоток, откинулся на спинку стула и удовлетворенно кивнул.
— Попробуй-ка, — сказал Равик Жоан.
Она тоже пригубила и поставила рюмку на столик. Кельнер наблюдал за ней. Жоан удивленно посмотрела на Равика.
— Такого кальвадоса я никогда не пила, — сказала она и сделала второй глоток. — Его не пьешь, а словно вдыхаешь.
— Вот видите, мадам, — с удовлетворением заявил кельнер. — Это вы очень тонко заметили.
Кельнер ответил кивком и наполнил обе рюмки на треть.Только недавно, в марте 1997 года (через 27 лет после смерти Ремарка), был выпущен новый декрет, выделивший еще два контролируемых наименования. Первое: Кальвадос Пеи-д’Ож (Calvados Pays d’Auge АОС) — более престижный напиток, который производят, главным образом, в самом департаменте Кальвадос быстрой двукратной перегонкой в традиционных перегонных аппаратах (аламбиках) непрерывного действия и выдерживают в дубовых бочках минимум 2 года. Второе: Кальвадос Донфронте (Calvados Domfrontais АОС) — его выпускают в коммуне Донфронт, в департаменте Орн, используя для изготовления сидра, как минимум, 30% местных груш, что придает напитку мягкость и своеобразный аромат.
Такой кальвадос подвергают однократной перегонке в традиционном аламбике и выдерживают в дубовой бочке не менее 3 лет.
Условия производства всех кальвадосов теперь жестко регламентированы. Например, для того чтобы изготовить исходный сидр крепостью 4,5%, используются только яблоки нескольких десятков разрешенных сортов, причем, общим требованием является соотношение: 40% сладких, 40% кисло-сладких и 20% кислых. В результате перегонки сидра получается бесцветный дистиллят крепостью от 68 до 72%, после выдержки и разбавления дистиллированной водой — 40–45%.
Напиток должен выдерживаться не менее 2 лет в дубовой бочке — контакт с дубом придает кальвадосу глубокий янтарный цвет и нежный тонкий аромат ванили. Так как кальвадос — продукт купажа, на бутылке указывают возраст самого молодого спирта и обычно классифицируют следующим образом: «три звездочки» (3 etoiles), или «три яблока» (3 pommes) — напиток выдержан в дубовой бочке 2 года; «старый» (vieux), или «резерв» (reserve) — 3 года; V.
O. или «старый резерв» (vielle reserve) — 4 года; V.S.O.P. – 5 лет; «экстра» (extra), «Наполеон» (Napoleon) и «возраст неизвестен» (hors d’âge, âge inconnu) — свыше 5 лет.
Равик встал, босиком подошел к столику, нашел рюмку, откупорил бутылку и выпил. То был остаток старого кальвадоса. Он поднес рюмку к окну. В лунном свете она мерцала, как опал. Водка не должна стоять на свету, подумал он, будь то солнце или луна. Раненые солдаты, в полнолуние пролежавшие всю ночь в поле, ослабевали больше, чем в темные ночи.
Ничего удивительного, что благодаря высокому качеству, отвечающему самым строгим требованиям, кальвадос стал одним из лучших французских спиртных напитков и приобрел популярность за рубежом, хотя в России он до сих пор (увы!) не в большом фаворе… Во Франции кальвадос не только пьют, но и широко применяют в кулинарных целях, особенно при приготовлении блюд из птицы и телятины. Им фламбируют яблоки и груши, его добавляют в маринад для свинины или птицы, используют вместо вишневого кирша в фондю — короче, находят этому достойному напитку множество столь же достойных применений.
Мне доводилось неоднократно пить кальвадос в Нормандии — например, с нормандским же сыром Ливаро (сыр, дольки яблок и кальвадос — гастрономическая сказка!) в практически игрушечном городке Онфлёр, на берегу маленькой бухты Ламанша около причала для яхт. А вот за ужином в пляжном ресторанчике соседнего Трувиля, с видом на бултыхающихся в Ла-Манше дамочек, кальвадос нам подавали дважды. Первая рюмка появилась на столе не в начале трапезы, как ожидалось, а в середине! Французы такую процедуру называют trou normand («нормандская дыра»), утверждая, что, только проделав в желудке «дыру» с помощью кальвадоса, можно полностью съесть обильный нормандский обед. Вторая «рюмка» появилась в самом конце — официант просто плеснул мне довольно приличную порцию из бутылки в пустую, еще неостывшую чашку, из которой я только что выпил горячий кофе…
Напиток явно был хорошо выдержанным, очень мягким и получился естественным образом подогретым.
Правда, не столь изысканным, каким меня совсем недавно угощал питерский приятель-гурман — на его этикетке, там, где указывают год урожая, стоял год… моего рождения.
— Ну, может быть, это и не совсем так, — сказал он. — А теперь попробуем кальвадос… Салют!
Она откинула голову и начала пить. Ее волосы упали на плечи, и казалось, в этот миг для нее ничего, кроме кальвадоса, не существует.
Вот тут-то мне опять вспомнился один очень поучительный диалог из романа Ремарка, который он писал семь долгих лет, лишь в 1945 году, поставив точку и в другом своем романе — с великой Марлен Дитрих (в одном из своих последних писем Ремарку актриса пишет: «Не знаю, как к тебе обращаться, — Равик теперь наше общее достояние»)… Действие этого эпизода романа происходит в их любимом баре, где кельнер приносит им старый кальвадос с фермы деда хозяина бара в «очень грязной бутылке, пролежавшей много лет в подвале»:
— Равик, — сказала Жоан.
— Ничего, сможешь.
— Но всегда буду мечтать об этом.
— Очень хорошо. Тем самым ты приобщишься к романтике кальвадоса.
— Но другой никогда уже не покажется мне вкусным.
— Напротив, он покажется тебе еще вкуснее. Ты будешь пить один кальвадос и думать о другом.
— Ты многим рискуешь. После этого кальвадоса я уже не смогу пить другой.Роман кончился в 1940 году, и Ремарк, судя по множеству обиженных писем, был явно задет разрывом. Через пять лет вышла «Триумфальная арка» — прототипом главной героини, Жоан Маду, стала именно Дитрих. Актриса не была в восторге от своего литературного двойника: «Ремарк изображает меня хуже, чем я есть, чтобы интереснее подать себя, и добивается желаемого эффекта. Я намного интереснее его героини».
Собственно говоря, в жизни любвеобильной Марлен все так и получалось, как писал Ремарк. Вот, конец ее письма ему от 1 декабря 1945 года: «Я выбила для себя свободу и теперь сижу с этой свободой наедине, одна, брошенная в чужом городе… И тут я нахожу твои письма! Париж в сером тумане, я едва различаю Елисейские поля.
Я в растерянности, я опустошена, впереди нет цели… Я тоскую по Альфреду, который написал: «Я думал, что любовь это чудо и что двум людям вместе намного легче, чем одному — как аэроплану». Я тоже так думала»…
Роман кончился, а переписка нет: она продолжалась до смерти писателя. Он женился на другой — бывшей жене Чарли Чаплина, американской актрисе Полетт Годдар, — но и это не мешало ему переписываться с Дитрих. Полетт сжигала письма «бывшей», но Ремарка было не остановить — Дитрих оставалась музой, которая до последнего отвечала на его обожание дозированной взаимностью. В телеграмме, отправленной уже в больницу умирающему Ремарку, Дитрих писала: «Любимый Альфред, посылаю тебе всё мое сердце».
11
Так что, «романтика кальвадоса» при определенных условиях может оказаться довольно опасной штукой. Недаром же Минздрав нас так заботливо по-отечески предупреждает…
топ 19 известных высказываний о кальвадосе
org/BreadcrumbList»>19 Кальвадос Известные высказывания, цитаты и цитаты.
Сердце женщины отступает с ночью, / И входит в какую-то чужую клетку в своей бедственной ситуации, / И пытается забыть, что снилось ему звезды / Пока оно ломается, ломается, ломается на укрывающих прутьях.
— Джорджия Дуглас Джонсон
Тебе нужно почитать Агату Кристи, чувак.
— Джо Р. Лэнсдейл
Почему? Меня наказывают?
Любители вина пишут и говорят так, как будто еда и вино будут у вас во рту одновременно, что одно должно быть перелито на другое.
— Клемент Фрейд 
Это ерунда. Вкусовое наслаждение приходит от еды, вина и сигар по вашему вкусу. До сих пор никто не сказал, что Монте-Кристо — единственная сигара, которую можно курить после Арманьяка, Ромео и Джульетты после 9.0006 Кальвадос … но время еще может прийти.
Я немного стесняюсь своего тела. Я люблю носить толстовки, потому что вы можете устроиться поудобнее и поесть, а живот не будет виден!
— Джаред Падалеки
Бюро погоды расскажет вам, каким будет следующий вторник, а корпорация Rand расскажет, каким будет двадцать первый век. Я не рекомендую вам обращаться за такой информацией к писателям-фантастам. Это не их дело.
— Урсула К. Ле Гуин
Большая часть безработных в чернокожем сообществе кажется недостижимой с помощью фискальной и денежной политики.
— Уильям Джулиус Уилсон 
Люди не были вовлечены в рынок труда даже в периоды подъема экономики.
Проблема беспокойства в том, что мы притягиваем то, чего пытаемся избежать. Мы живем по самоисполняющемуся пророчеству. Жизнь держит свое соглашение с нами через наши убеждения, потому что все, о чем мы думаем, мы делаем. Жизнь как зеркало. Оно отражает любой образ, который мы ему представляем.
— Роберт Энтони
Нет правильного или неправильного поведения. Единственный осмысленный выбор — между страхом и любовью.
— Джеральд Джампольски
Ты дал мне все, чего я больше всего хотел. Я просто не мог понять, что все это исходило от одного и того же человека.
— Линда Кейдж
Вверх и вниз! Вверх и вниз!
— Брайан Проктер
От основания волны до макушки вала;
И среди сверкающей и пернатой пены
Буревестник находит дом,
Дом, если такое место может быть,
Для той, что живет в широком, широком море,
На скалистом льду, в морозном воздухе,
И только ищет свое скалистое логово
Чтобы согреть своих детенышей и научить их весна
Сразу над волнами на своем бурном крыле!
если среди них есть бессердечные, ах, что вы боитесь открыть? В этой слезе, в этом низком рыдании? Вы улыбаетесь в превосходстве, но какова природа этого вашего триумфа? Я хочу знать.
— Стивен Эриксон 
Ваши самодельные цепи так туго обмотаны вокруг вас, что вам нечем гордиться. Ваша неспособность чувствовать не является добродетелью. И твоя улыбка имеет трещины.
В мою жизнь вошло тревожное одиночество, но оно не вызывало голода по друзьям с более давними знакомыми: теперь они казались диетой без соли и сахара.
— Трумэн Капоте
Странная ночь, подумал он. Где-то сейчас стреляют, и людей преследуют, и сажают, и пытают, и убивают, какой-то уголок мирного мира топчется, и ты это знаешь, беспомощно, и жизнь кипит в ярких бистро города, никому нет до этого дела. , и люди спокойно засыпают, а я тут сижу с женщиной между бледными хризантемами и бутылкой кальвадос , и встает тень любви, трепетная, одинокая, странная и грустная, она тоже изгнанница из безопасных садов прошлого, робкая, дикая и быстрая, как будто не имела права
— Эрих Мария Ремарк
Я никак не мог обдумать это без второго Кальвадоса .
— Мишель Уэльбек 
Подумав, я решил, что разумнее всего пойти и купить еще одну бутылку.
Я нахожу странным, что в поп-чартах больше нет смешения языков. Я чувствую, что это становится действительно двухмерным, когда все на английском языке.
— Гвенно
Гораздо разумнее быть оптимистом, чем пессимистом, ибо если человек обречен на разочарование, то зачем переживать его заранее?
— Элизабет Питерс
Кажется, ни один предмет не имеет практического применения. Вестибюль сам по себе кажется бесполезным, чем-то вроде вестибюля амбара. Точно такое же ощущение я испытываю, когда вхожу во Франсезскую комедию или в театр Палез-Рояль; ; это мир безделушек, люков, оружия, бюстов и вощеных полов, канделябров и людей в доспехах, статуй без глаз и любовных писем, лежащих в витринах. Что-то происходит, но в этом нет смысла; это как допить полупустую бутылку Кальвадос , потому что в чемодане нет места.
— Генри Миллер 
Я люблю езду на велосипеде в помещении — это действительно многое изменило. Я чувствую себя намного стройнее. Это своего рода идеальное кардио.
— Кейт Босуорт
Равик допил свой стакан. Он достал из кармана пачку сигарет, вынул одну и закурил. Его руки еще не были тверды. Он швырнул спичку на пол и заказал еще кальвадоса . Это лицо, это улыбающееся лицо, которое, как он думал, он только что видел снова — должно быть, он был
— Эрих Мария Ремарк
Цитируемые цитаты из 3-го сезона «Аббатства Даунтон» — Волновые эффекты
Это одни из моих любимых фраз из 3-го сезона. Они напоминают мне о том, почему мне в первую очередь нравится Аббатство Даунтон , юмор и подтекст, а также великолепный актерский состав, который каждый раз доставляет удовольствие.
Эпизод 1
Семья никогда не должна быть темой для разговоров. – Вайолет Кроули
Мисс О’Брайен, мы собираемся устроить светскую свадьбу. У меня нет времени тренировать юных хобблдехов. – Мистер Карсон
Дейзи: Вы все еще держите меня здесь с нечестным представлением.
Миссис Патмор: О боже. Ты проглотил словарь?
Не беспокойся обо мне. Я американец. Есть пушка, поедет. – Кора
Прости, пожалуй. Забудь, никогда. – Фиолетовый
Придет война и мир, Даунтон все еще стоит, и Кроули все еще в нем. – Марта Левинсон
Мэри, дорогая Мэри. А теперь расскажи мне все свои свадебные планы. Я посмотрю, что я могу сделать, чтобы улучшить их. – Марта
Эдит: Ну вот. Я вижу, ты поздоровался с бабушкой.
Вайолет: Она как почтовый голубь. Она каждый раз находит нашу изнанку.
Я ненавижу быть предсказуемым. – Мария обращается к Матфею у своего свадебного алтаря. – Фиолетовый
Вы не популярны внизу? — Роберт Томасу
Некоторые животные приспосабливаются к новым условиям.
Кажется, это лучший выбор, чем исчезновение. – Марта Роберту
Ну, на мой взгляд, если неправильно процитировать доктора Джонсона, если вы устали от стиля, вы устали от жизни. – Мистер Карсон
Эпизод 3
В моем возрасте волнение надо ограничивать. – Фиолетовый
Отпусти его, отпусти его. Вы знаете, что он прав. Не мешайте ему делать единственную разумную вещь, которую он придумал за последние месяцы. – Вайолет Эдит у алтаря
Испытания только делают вас сильнее. – Кора Эдит
Если беднякам это не нужно, ты можешь принести это мне. – Вайолет обращается к Карсону. свадебная еда.
А еда? Вот она… пожалуй, лучшая цитата Эпизода. Отвечая на замечание Альфреда: это все, что мы получаем? Вот эти маленькие кусочки:
Это канапе, Альфред. На первое блюдо, может быть, трюфельное яйцо на тосте? Устрицы по-русски? Есть котлеты из лобстера в соусе Муслин или утенок в глазури с кальвадосом, или вы хотите немного салата из спаржи с винегретом из шампанского и шафрана? — Томас и миссис Патмор
Эпизод 4
Роберт: В каком суровом мире ты живешь.
Том: Мы все живем в суровом мире. Но, по крайней мере, я знаю, что знаю.
Карсон: Но знаешь, Альфред очень хорош. Он очень хочет. Даже если он племянник мисс О’Брайен.
Мэтью: Ясно, что ни о ком нельзя сказать хуже.
Эпизод 5
Кора: Сэр Филип не должен заставлять его молчать.
Роберт: Дорогой мой, это просто профессиональная гордость Кларксона, как парикмахеры, спрашивающие: «Кто последним стриг тебя?»
Женщина моего возраста может смотреть в лицо реальности гораздо лучше, чем большинство мужчин. – Вайолет
Эдит: Она была единственным живым человеком, который всегда думал, что мы с тобой такие милые люди. О, Мэри… Как ты думаешь, мы могли бы поладить немного лучше в будущем?
Мэри: Сомневаюсь. Но так как это последний раз, когда мы все трое будем вместе в этой жизни, давайте любить друг друга сейчас, как положено сестрам.
Эпизод 6
Со времен Реформации Кроули не было ни одного католика.
— Роберт
Любой, у кого есть конечности, может приготовить мусс из лосося. – Миссис Патмор
Знаете, какая у вас проблема? Вы все любите не тех людей. А теперь возьми тех наверх! – Миссис Патмор
Роберт: Я ошеломлен.
Кора: Ты всегда поражаешься нестандартному.
Д-р Кларксон: Значит, вы хотите, чтобы я солгал им и сказал, что шансов не было вообще?
Вайолет: Ложь… это такое немузыкальное слово. Я хочу, чтобы вы рассмотрели улики честно и беспристрастно.
Кларксон: Даже ради облегчения страданий я никогда не мог оправдать откровенную ложь.
Виолетта: У нас нет ничего общего?
Эпизод 7
А пока ты просто отдохни. Оставайся в постели, читай книги. – Роберт Бейтсу
Убедите меня еще раз. – Мэтью Мэри
Я действительно думаю, что место женщины в конечном счете в доме, но я не вижу ничего плохого в том, чтобы она немного повеселилась, прежде чем она туда доберется. – Фиолетовый
Что такое Алая буква? — Фиолетовый
Роберт: Второе [условие], вы оба признаете это, когда поймете, что были неправы.
Вайолет: О, это легко принять, потому что я никогда не ошибаюсь.
В чем дело, Роберт? Вы боитесь, что вас обратят, пока вы не смотрите? – Кора
Эпизод 8
Мэтью: Бейтс, должно быть, считает, что ему повезло, что он не попал в [матч по крикету].
Анна: Я думаю, он хотел бы нормально ходить, сэр, даже если игра в крикет была ценой, которую ему пришлось заплатить.
Она ненавидит Лондон, поэтому приезжает к двоюродной бабушке в Йоркшир, чтобы хорошо провести время. Как оригинально. – Изобель Вайолет ре. Роуз
Изобель: Конечно, если бы вам пришлось продать Чарли мяснику, чтобы он был порезан на тушеное мясо для достижения тех же целей, вы бы так и сделали.
Вайолет: К счастью, в этом не было необходимости.
Эпизод 9 Финал
Эдна: Он красивый, я ему это даю.
Миссис Хьюз: Я не думаю, что вы обязаны ему что-то давать.
Не испытывай к нему неприязни, пока не узнаешь его. Это отличительная черта поколения наших родителей, и я запрещаю это.
— Матфей к Марии, re. Грегсон.
Чего я хочу, так это чтобы она [Роуз] знала, что семья может быть любящей вещью… Любовь — это как верховая езда или разговор по-французски. Если вы не научитесь этому в молодости, вам будет трудно освоить его позже. – Шримпи
Мэтью: Я влюбляюсь в тебя все больше с каждым днем.
Мэри: Я напомню тебе об этом в следующий раз, когда буду царапать машину.
*
О, но это больше, чем просто царапина на машине. Мы простим, но не забудем. – Arti
*
КЛИКНИТЕ ЗДЕСЬ, чтобы цитировать цитаты из «Аббатства Даунтон», сезон 1 и 2
***
Нравится:
Нравится Загрузка…
Normandy American Cemetery | Американская комиссия по боевым памятникам
Обзор
Нормандское американское кладбище и мемориал во Франции расположены в Кольвиль-сюр-Мер, на месте временного американского кладбища Сен-Лоран, основанного Первой армией США 8, 19 июня.
44 как первое американское кладбище на европейской земле во время Второй мировой войны. Кладбище, расположенное в северной части подъездной дороги в полмили, занимает площадь 172,5 акра и содержит могилы 9 386 погибших наших военнослужащих, большинство из которых погибли в ходе высадки в день «Д» и последующих операций. На Стенах пропавших без вести в полукруглом саду с восточной стороны мемориала вписано 1557 имен. Розетками отмечены имена тех, кто был обнаружен и идентифицирован.
Мемориал состоит из полукруглой колоннады с лоджиями на каждом конце, содержащими большие карты и рассказы о военных действиях; в центре находится бронзовая статуя «Дух американской молодежи, восстающий из волн». Ориентировочная таблица с видом на пляж изображает высадку в Нормандии. Лицом к западу от мемориала можно увидеть на переднем плане отражающий бассейн; за ней находится место захоронения с круглой часовней и, в дальнем конце, гранитными статуями, представляющими Соединенные Штаты и Францию.
В 2007 году открылся информационный центр Нормандии.
Центр для посетителей стоимостью 30 миллионов долларов был открыт Американской комиссией по боевым памятникам (ABMC) 6 июня 2007 года во время празднования 63-й годовщины Дня Д. Центр расположен в лесистой местности кладбища примерно в 100 метрах к востоку от Сада пропавших без вести.
Узнайте больше об архитектуре, экспонатах, надписях и команде проекта.
Нормандия — самое посещаемое кладбище ABMC, которое ежегодно посещают около миллиона человек. Из-за большого количества посетителей сотрудникам кладбища необходимо предоставить формы для групповых посещений с просьбой о специальных экскурсиях или церемониях возложения венков. Загрузите форму запроса на тур на английском и французском языках, форму запроса на возложение венка на английском языке или форму запроса на возложение венка на французском языке.
Из соображений безопасности дорога от Нормандского американского кладбища к пляжу была закрыта для публики в 2016 году. Однако поблизости есть общественный пляж.
Церемония спуска флага проводится за час до закрытия кладбища.
По вопросам обращайтесь по адресу [email protected].
Последнее обновление:
На этой неделе на американском кладбище в Нормандии начались ремонтные работы по ремонту и обновлению дренажа перед Мемориалом, а также ремонт стены бассейна. Для этого потребуется снятие асфальта и осушение самого бассейна.
Информация о кладбище
Часы посещения
Кладбище открыто для посещений ежедневно, кроме 25 декабря и 1 января. Часы работы: с 9:00 до 18:00. с 1 апреля по 30 сентября и с 9:00 до 17:00. остаток года. Вход на кладбище заканчивается за 15 минут до закрытия.
Он открыт в праздники принимающей страны. Когда кладбище открыто, в визит-центре дежурят сотрудники, которые отвечают на вопросы и сопровождают родственников к могилам и памятным местам.
Свяжитесь с нами
Американское кладбище в Нормандии
Американское кладбище
14710
Кольвиль-сюр-Мер
Франция
+33 (0)2 31 51 62 00
Контакт
Направления
Координаты GPS: 49° 20′ 55 дюймов Н , 0° 51 ‘ 17 дюймов W
Посмотреть в Google Maps
Распечатать маршрут
Нормандия Американское кладбище расположено на скале с видом на пляж Омаха и Ла-Манш, к востоку от Сен-Лоран-сюр-Мер и к северо-западу от Байё в Кольвиль-сюр-Мер.
Поездка на автомобиле
Поездка по шоссе A-13 в направлении Кана. Продолжайте движение по N-13 до Байе и Форминьи. Продолжайте движение по D-517 в направлении Сен-Лоран-сюр-Мер и по D-514 в направлении Кольвиль-сюр-Мер.
Знаки отмечают вход на кладбище.
Проезд на поезде
Существует железнодорожное сообщение между Парижем (вокзал Сен-Лазар) и Байе, где доступны такси и туристические автобусы. Поездка по железной дороге занимает три часа.
Путешествие на самолете
Париж находится примерно в 170 милях к востоку от кладбища.
Проживание
Гостиницы доступны в Байе и Порт-ан-Бессен.
Собаки
Собаки не допускаются на кладбище, за исключением служебных животных.
Доступ к пляжу Омаха:
Из-за соображений безопасности дорога от Нормандского американского кладбища к пляжу была закрыта для публики в 2016 году. Однако поблизости есть общественный доступ к пляжу.
До пляжа Омаха можно добраться по D514 на запад от кладбища до Сен-Лоран-сюр-Мер. Сверните на первом съезде с кольцевой развязки. Эта дорога приведет вас к пляжу, где есть много парковочных мест.
До пляжа Омаха также можно добраться, следуя по D514 на восток от кладбища до Кольвиль-сюр-Мер. Когда вы войдете в город Кольвиль, слева от вас будет дорога. Следуйте по этой дороге до стоянки с травяным покрытием.
Публикации
ABMC и могила Неизвестного солдата
Американские армии и поля сражений в Европе: Вторая мировая война
ABMC Sites commémoratifs
Normandy American Cemetery Brochure, French
Форма запроса на тур по Нормандии, английский и французский
Запрос на возложение венка в Нормандии, английский
Запрос на возложение венка в Нормандии, французский
Брошюра американского кладбища в Нормандии, английский
Буклет о памятных местах ABMC
Инфографика: Сайты ABMC в мире
Загрузите эту инфографику, чтобы узнать, где расположены сайты ABMC по всему миру.
Открытие центра для посетителей американского кладбища в Нормандии
Спустя шестьдесят три года после того, как войска союзников штурмовали пляжи Нормандии, на американском кладбище в Нормандии во Франции открывается новый центр для посетителей.
Замечания министра обороны Гейтса
Выступление министра обороны Роберта М. Гейтса на церемонии открытия Центра посетителей американского кладбища в Нормандии.
Замечания генерала Фрэнкса младшего
Выступление генерала Фредерика М. Фрэнкса-младшего, США (в отставке), председателя Американской комиссии по боевым памятникам, на открытии Центра посетителей американского кладбища в Нормандии.
Цитата Малькольма Лоури: Внезапно он увидел их, бутылки с агардиенте, анисом, …
— Малкольм Лоури, книга «Под вулканом»
Источник: «Под вулканом» (1947), гл. X (стр. 292)
Взято из Wikiquote. Последнее обновление 3 июня 2021 г.
Малкольм Лоури
27 Британский писатель 1909 — 1957Похожие цитаты
«Американская любовь — как кокаин в зеленых стеклянных бутылках…»
— Алан Мур, книга Хранители
Источник: Хранители
«Нет ничего на свете страшнее пустой бутылки! Если только это не был пустой стакан».
— Малкольм Лоури, книга «Под вулканом»
Источник: «Под вулканом» (1947), гл. III (стр. 86)
«Стакан разбит, Бутылка иссякла. Наша любовь стынет в пещерах ночи»
— Боно Ирландский рок-музыкант, певец группы U2 1960
«Шахтерский городок Красного холма»
Тексты песен, The Joshua Tree (1987)
Контекст: Стекло порезано, Бутылка высохнет. Наша любовь стынет в пещерах ночи
„Сезанн сделал цилиндр из бутылки. Я начинаю с цилиндра, чтобы создать особый вид отдельного объекта. Я делаю бутылку — конкретную бутылку — из цилиндра».
— Хуан Грис Испанский художник и скульптор 1887–1927
Ответ на анкету, разосланную кубистам Амеде Озенфан и Ле Корбюзье, редакторами L’Esprit Nouveau # 5 (19 февраля21), стр. 533-534; транс. Дуглас Купер в Дэниеле-Генри Канвейлере, Хуане Грисе, его жизни и творчестве (1947)
«Я был так пьян все время, что брал бутылки за девочек и девочек за бутылки».
— Антон Чехов Русский драматург, писатель и врач 1860 — 1904
Письмо семье Чеховых (25 апреля 1887 г.
)
Письма
„Когда жуки ведут эти бои в бутылке с веслами
и бутылка на пуделе и пудель ест лапшу…
… они называют это лужа чириканье пудель жук лапша
битва с веслом в бутылке». , Когда бутылка пустеет, Это точно не стоит выеденного яйца».
— Боб Дилан Американский певец, автор песен, музыкант, автор и художник ) 1961-1991 (1991), Самогонщик (записано 1963)
«Свет есть и в разбитой бутылке, и в бриллианте».
— Марк Непо, американский писатель 1951
Источник: Книга пробуждения: Иметь жизнь, которую вы хотите, присутствуя в той жизни, которая у вас есть
« Белая бутылка — это все, что осталось».
— Джорджио Моранди Итальянский художник 1890–1964
замечание Ламберто Витали в 1962 году; цитируется в Morandi 1894–1964, опубликованном Museo d’Arte Moderna di Bologna, изд.: MC Bandera & R. Miracco — 2008; п. 280
относится к маленькой белой бутылке с рифлением https://www.tate.org.uk/art/artworks/morandi-still-life-n05782, часто возвращаясь к своим многочисленным натюрмортам, которые он рисовал в период с 1950 по 1960 год.
1945–1964 годы.
«Итак, мы наливаем его в бутылку Pernod и отправляемся в Новый Орлеан, мимо переливчатых озер и оранжевых газовых факелов, болот и мусорных куч, крокодилов, ползающих в разбитых бутылках и жестяных банках, неоновых арабесок мотелей, выброшенных на берег сутенеров, ругающихся матом. проезжающие машины с островков мусора…»
— Уильям С. Берроуз, книга «Голый ланч»
Вступительная глава
«Голый ланч» (1959)
Контекст: Съемка PG — это ужасное хлопотное дело, сначала нужно выжечь спирт, затем заморозить камфору и набрать эту коричневую жидкость. с помощью капельницы — нужно вколоть ее в вену, иначе вы получите абсцесс, и обычно заканчивается абсцессом независимо от того, куда вы его уколете. Лучше всего пить его с дурацкими шариками… Итак, мы наливаем его в бутылку Pernod и отправляемся в Новый Орлеан мимо переливающихся озер и оранжевых газовых факелов, болот и мусорных куч, крокодилов, ползающих в разбитых бутылках и жестяных банках, неоновых арабесков мотели, брошенные сутенерши выкрикивают непристойности проезжающим машинам с островков мусора… Новый Орлеан — мертвый музей.
Мы ходим по Exchange Place, дышащим PG, и сразу же находим The Man. Это маленькое место, и пух всегда знает, кто продвигает, поэтому он прикидывает, какое, черт возьми, это имеет значение, и продает кому угодно. Запасаемся H и возвращаемся в Мексику. Вернувшись через Лейк-Чарльз и мертвую страну игровых автоматов, южную оконечность Техаса, шерифы, убивающие негров, осматривают нас и проверяют документы на машину. Что-то падает с вас, когда вы пересекаете границу с Мексикой, и внезапно перед вами открывается пейзаж, между вами и которым нет ничего, пустыни, гор и стервятников; маленькие кружащиеся пятнышки и другие так близко, что слышно, как крылья разрезают воздух (сухой шелестящий звук), а когда они замечают что-то, то высыпаются из голубого неба, из этого ослепительного кроваво-синего неба Мексики, в черную воронку… ночь, пришел на рассвете в теплое туманное место, лай собак и шум бегущей воды.
«Он улыбнулся, когда Уилл осторожно взялся за фляжку. «Внутри есть стеклянная бутылка, но она набита соломой и защищена кожаным чехлом.
Это вполне безопасно. Только будь осторожен в обращении с ним».
— Джон Флэнаган, ирландско-американский метатель молота, 1873–1938
«Храните свой лучший виски в бутылке с пометкой «ополаскиватель для рта».
— Пэт Кадиган, книга Synners
Источник: Synners (1991), Глава 5 (стр. 57)
«Для поэта он бросил очень точную молочную бутылку».
— Эрнест Хемингуэй, книга «Подвижный пир»
Источник: Подвижный пир
«Она была ядом в красивой бутылочке». вино было хорошей компанией».
— Эрнест Хемингуэй, книга «И восходит солнце»
«И восходит солнце» (1926)
«Я ненавижу, когда в самолете я просыпаюсь с бутылкой воды рядом со мной, как о, отлично, теперь я должен отвечать за эту бутылку с водой»
— Канье Западноамериканский рэпер, певец и автор песен 1977
Твит http://twitter.com/#!/kanyewest/status/275
489«Квартовая бутылка должна вмещать кварту».
— Бойл Рош Ирландский политик 1736 — 1807
Название законопроекта в Палате общин Ирландии.
Часто неправильно цитируется как «бутылка с пинтой должна вмещать кварту».
[Фалкинер, К. Литтон, Исследования по ирландской истории и биографии, главным образом восемнадцатого века, 1902 г., Лонгманс, Грин и Ко., Нью-Йорк, сэр Бойл Рош, стр. 230]
Неверное приписывание
«Гормоны — это три бутылки пива природы».
— Мэри Роуч, книга Бонк: любопытное сочетание науки и секса
Источник: Бонк: любопытное сочетание науки и секса
«5225. Искать иголку в бутылке сена».
— Томас Фуллер (писатель) Британский врач, проповедник и интеллектуал 1654–1734
Introductio ad prudentiam: Part II (1727), Gnomologia (1732)
«Также ищи иголку в мешке с сеном».
— Мигель де Сервантес Испанский писатель, поэт и драматург 1547–1616
Источник: Дон Кихот Ламанчский (1605–1615), часть II (1615), книга III, гл. 10.
Связанные темы
- Beauty
- Обучение
- SEA
- Dead
- в стороне
- BED
- Начало
00
D — ДЕНЬ , 6 ИЮНЯ 1944 Г. Решающее сражение Второй мировой войны. К Стивен E . Эмброуз . Иллюстрированный. 655 стр. Нью-Йорк: Саймон и Шустер. 30 долларов. Текст:
ПОЧТИ 10 000 американцев лежат на кладбище недалеко от Сен-Лорана в Нормандии. Это место потрясающей красоты с видом на один из пяти пляжей высадки в день «Д» под кодовым названием Омаха. Здесь — с холодком в сердце — мы получаем полное впечатление от того, что
был назван последним великим сетевым сражением западного мира, самой тщательно спланированной десантной операцией в истории. Как можно было выжить на этой узкой серповидной полосе, усеянной минами и простреленной анфиладами?
Немецкий пулеметный огонь из практически несокрушимых блокпостов? Не то чтобы все эти молодые люди на кладбище умерли в то первое роковое утро.
Кампания в Нормандии должна была продлиться на месяцы дольше, и было убито еще 12 000 тел.
отвезли домой для погребения.
Пока мы стоим на этом теперь безмолвном месте, мы также должны визуализировать армаду из более чем 5000 кораблей в море: линкоры, эсминцы, тральщики, десантные корабли, торговые суда. Ничего подобного раньше не видели. Во время и после посадки линкоры по прозвищу «Старые дамы» безжалостно обстреливали эту самую вершину обороны так называемого гитлеровского Атлантического вала, а также в 60 милях вправо и влево, залп за залпом, визжащий ад. Сотни самолетов с ревом пронеслись над головой, сбрасывая бомбы, сотрясая землю. Добавьте к этому треск пулеметов и визг и визг немецкой тяжелой артиллерии.
Стивен Э. Эмброуз признает, что «Самый длинный день» Корнелиуса Райана послужил источником вдохновения для его новой книги.
Как и этот отчет, «День Д, 6 июня 1944 года» в основном о людях, но идет еще дальше, пробуждая ужас,
выносливость, смелость и, конечно же, человеческие слабости на пляже Омаха и в других местах вдоль береговой линии Кальвадоса. Как директор Центра Эйзенхауэра в Новом Орлеане, г-н Эмброуз смог использовать 1200 устных историй ветеранов.
депонированы там, и они имеют особое значение. Он также включил истории из первых рук из британских, канадских, немецких и французских источников, в том числе от высших командиров. Известный как биограф Эйзенхауэра, он противопоставляет
и сравнивает характер Айка с характером его противника, фельдмаршала Эрвина Роммеля: один — командный игрок и крестоносец, другой — одиночка и опытный любитель риска. Он также подчеркивает существенную изоляцию каждого, когда
перед окончательным решением — Эйзенхауэр, особенно когда ему пришлось отложить высадку на день из-за плохой погоды, и это когда некоторые войска уже погрузились.
ПЕРВЫЕ главы о стратегии, планировании и подготовке включают некоторые новые и проясняющие подробности о тайных связях с французским Сопротивлением и обманных уловках союзников, особенно об операции «Стойкость». Эта сложная схема, проведенная
военной разведкой с некоторой помощью немецких двойных агентов и даже дизайнеров киноиндустрии, использовал молниеносные ложные радиопередачи, танки и самолеты из папье-маше, фальшивые доки и многих других призраков, чтобы обмануть
Немцы поверили, что Второй фронт может находиться в районе Па-де-Кале или даже в Норвегии. Одна из величайших загадок войны состоит в том, что немцы не сделали правильных выводов из наращивания сил на юге Англии.
Г-н Амвросий справедливо характеризует поведение немецкого высшего командования как «жалкое» из-за диктаторского дистанционного контроля Гитлера и фундаментальных разногласий по вопросам обороны между Роммелем и его начальником Гердом.
фон Рундштедт, германский главнокомандующий на Западном фронте.
Но описания отдельных мытарств на кровавом пляже Омахи делают эту книгу выдающейся. Там должны были высадиться около 40 000 человек и 3 500 автомобилей. Почти с самого начала каждый был сам за себя. Как сказал Эйзенхауэр, до
боевые планы — это все, но как только битва вступила в бой, планы ничего не стоят. Это не могло быть более верно для Омахи. Изображение за изображением следуют в еще более ужасающей последовательности: мужчины в первых волнах уже наполовину парализованы.
морской болезнью, истощением и замешательством из-за неожиданно жестокой немецкой обороны; десантный корабль перевернулся, люди тонули под слишком тяжелым грузом; крики о помощи, нет времени на спасение, люди тонут или разорваны немецкими снарядами;
конечности и головы, плавающие в воде; пулеметные пули взметают песок впереди; десятки трупов уже лежат там, машины горят; Рулевой кричит на своих колеблющихся пассажиров: «Ради Христа, ребята,
Убирайся! Я должен пойти принести еще один груз!»; мужчина держится за подбородок, кость наполовину оторвана, он шатается по гальке.
В тот день в Омахе было около 2300 жертв.
миля была набрана. Генерал Омар Брэдли, главнокомандующий американскими сухопутными войсками, даже в какой-то момент подумывал об отступлении.
К западу от Омахи, у подножия полуострова Котантен, находится другой район высадки 1-й американской армии — Юта-Бич. У этого также были препятствия на пляже, особенно мины, Прыгающие Бетти. Хотя продолжающаяся непогода вынудили десантные корабли уйти далеко от цели, потери здесь были меньше, и вместо скал приходилось бороться с дюнами. Между Юта-Бич и Омахой находится высшая точка под названием Пуэнт-дю-Ок, взобравшаяся на крюки и захваченная после большого поражения рейнджеров армии Соединенных Штатов, один из многих актов почти невероятной храбрости в день «Д», драматически описанный мистером Эмброузом.
К востоку находятся места высадки британской Второй армии — Голд-Бич и Меч — и Юнона, где высадилась канадская пехота.
Британские и канадские кладбища разбросаны небольшими лиственными кладбищами позади. С сегодняшнего дня
туристический курорт Арроманш, недалеко от Золотого пляжа, мы все еще можем видеть громады гигантских бетонных кессонов, которые были отбуксированы через Ла-Манш, чтобы сформировать искусственную гавань под названием Малберри, размером с гавань Дувра.
и теперь известен французам как Порт-Уинстон. Одни только эти реликвии являются данью уважения огромным и разнообразным подвигам планирования и революционным технологиям, лежащим в основе Дня Д (хотя создание буксируемых гаваней под кодовым названием Mulberries,
на котором работало 40 000 человек за два года до того, как они были переброшены через Ла-Манш во Францию, мистер Амброуз пропустил мимо — возможно, потому, что американская шелковица была так быстро и разочаровывающе сметена бурей
19 июня).
Дюны в британском секторе были не такими высокими, как на Юта-Бич, а немецкие блокпосты располагались среди французских загородных домов.
Голд-Бич прошел относительно гладко, но первоначальные потери в Юноне были такими же серьезными, как и в Омахе, потому что, как говорит мистер Эмброуз,
цели оказались чересчур оптимистичными и сбивали с толку людей, впервые вступивших в бой. Десантные отряды были высажены в устье реки Орн, за которой находился город Кан, захват которого должен был стать главной целью
День Д.
Как и в Юте, планеристы и парашютисты предшествовали высадке Меча, чтобы захватить мосты и уничтожить немецкие командные пункты. В обоих случаях сильный ветер и просчеты вызвали хаос. В тылу Юты мужчины тонули в затопленных районах или шипы на противотанковых заграждениях; когда стемнело, выжившие все еще оставались в изолированных карманах. В районе Орна британские парашютисты запутались в лесах или неожиданно высоких живых изгородях.
Описания мистера Эмброуза этих двух падений и их последствий столь же душераздирающие и захватывающие, как и описания Омахи.
Хотя войска Меча и Юноны встретились с парашютистами, захватившими жизненно важный мост Пегаса через канал Орн, Кан
не был взят — горькое разочарование, сильно критикуемое более поздними историками. Общие цифры потерь союзников за весь день «Д» составляют около 4900 человек.
Для тех, кому может быть любопытно название «День Д», в книге есть забавная сноска, указывающая на то, что «Д» означает не что иное, как «день» на военном жаргоне, точно так же, как «Ч» означает только за «час», и что обе формулы датируются Первой мировой войной. В примечании цитируется выпуск журнала Time, появившийся через неделю после вторжения, в котором говорится, что американская армия проследила первое использование как дня «Д», так и часа «Ч» до единого Полевой приказ издан в 1918.
Г-н Амброз делает в этой книге некоторые назидательные заявления, которые могут вызвать споры, разрушая, например, «мифические» качества немецкого сражающегося солдата.
Несколько замечаний о британцах немного раздражают в данном конкретном случае.
Британский ветеран тех дней. Наших командиров действительно преследовали воспоминания о Сомме и Пашендейле, но количество потерь британских частей на протяжении всей кампании иногда равнялось или даже превышало потери в сражениях Первой мировой войны.
Возможно, это правда, что британцы время от времени вели себя «паршиво», используя плоды своего сбора разведданных, и что, когда у некоторых войск заканчивались боеприпасы, им приходилось сдаваться.
Если оставить в стороне такие вопросы, мистер Эмброуз чудесным образом освещает ум очень молодого солдата любой страны, где бы он ни был, который никогда раньше не участвовал в боях. Страх быть испуганным. Слишком скоро «Этого не может случиться со мной» превратится в «Это
со мной может случиться». Как заметил г-ну Эмброузу бывший рядовой Пятого рейнджера: «Ветеран-пехотинец — это напуганный пехотинец».
Это объясняет, почему большинству погибших было от 18 до 28 лет.
называет свою книгу «песней любви к демократии», и Эйзенхауэр, несомненно, гордился бы ею, как и словами, начертанными на мемориальном зале Американского кладбища близ Сен-Лорана: «Этот сражающийся берег,
портал свободы, навеки освящен идеалами, доблестью и жертвами наших соотечественников».
Когда линкоры открыли огонь, казалось, что Зевс швыряет молнии в Нормандию. Шум, сотрясение, сильные выстрелы из дула произвели незабываемое впечатление на всех присутствующих. . . . На Бэйфилде, корабельный
офицер запасов лейтенант. Сайрус Эйдлетт поспешил на палубу, чтобы наблюдать. «Это было похоже на фейерверк тысячи Четвертого июля в одном флаконе», — писал он в своем дневнике. «Казалось, небеса разверзлись, пролив миллион
звезды на побережье перед нами, каждая из которых разбрызгивает во все стороны светящиеся, похожие на щупальца ветви пламени.
. . . Подушки дыма и пламени взметнулись ввысь с огромной силой — громкие взрывы даже на нашем расстоянии были ужасающими.
— контузии гремлинов давали непроизвольные, спорадические рывки на ваших штанинах, — корабль пожимал плечами и дрожал, как будто знал, что происходит». . . .
В Виервилле, крошечной деревушке на вершине утеса в западной части Омахи, воздушная бомбардировка разбудила население. Когда бомбардировщики прошли, «наступило странное затишье». Пьер и Жаклин Пипрель поспешили к дому месье Клемана Мари. потому что они знали, что у него, несмотря на строгий немецкий приказ, есть бинокль. «Из окна на чердаке мы втроем по очереди могли наблюдать за грозной армадой, которая становилась все больше и больше по мере приближения. моря больше не видно, только корабли повсюду».
Затем последовал первый залп.
Морские снаряды обрушились на Вьервиль. Через несколько минут «на окнах не осталось ни одного стекла». Один снаряд разорвался в спальне наверху, «и все упало в столовую внизу». Другая
снаряд со свистом пронесся по дому, влетев в одно окно и вылетев в другое. Снаряд взорвался в пекарне пекаря, убив горничную и ребенка пекаря, которого она держала на руках. . . .
США Harding, эсминец, Comdr. Командующий Джордж Г. Палмер открыл огонь в 05:37 на пляже Омаха. Целью была батарея к востоку от Порт-ан-Бессина, дальность 4800 ярдов. Хардинг выпустил по немецким орудиям 44 выстрела 5-дюймовыми снарядами, временно нейтрализовав их. их. Между тем немцы чуть не промахнулись, и вокруг вздымались гейзеры. . . .
Все это время немецкие орудия на берегу вели ответный огонь. Люди на Хардинге могли слышать визг и визг снарядов, когда они пролетали над головой и за кормой.
лейтенант Уильям Джентри вспомнил, что немцы стреляли по линкорам и крейсерам в море
Хардинга, «но их траектории были настолько пологими, что снаряды просвистывали на уровне наших штабелей. Некоторые члены экипажа были уверены, что пара снарядов прошла между нашими штабелями». Из «День Д, 6 июня 19 г.44».
Шквал книг о вторжении в Нормандию
Несомненно, в этом и следующем году, когда будут отмечаться 50-летия ряда сражений и побед, из-под печатных станков выйдут огромные колонны книг о Второй мировой войне. Вот список еще девяти книг о Дне Д. Все проиллюстрировано. АМЕРИКА В ДЕНЬ Д
Книга памяти. Ричард Гольдштейн. Дельта. Бумага, 14,95 долларов. Ричард Гольдштейн, редактор спортивного отдела The New York Times, описывает обе стороны Атлантики в быстром рассказе, сотканным из воспоминаний о
комбатанты и гражданские лица, сводки новостей и множество мемуаров, книг и статей — все это позволяет ощутить прилив ужасного волнения дома, когда было объявлено о вторжении.
ДЕНЬ Д 1944 Под редакцией Теодора А. Уилсона. Университетское издательство
Канзас. Ткань, 45 долларов. Бумага, 22,50 доллара. Сборник эссе 17 человек, большинство из которых историки, специализирующиеся на Второй мировой войне, следует за аналогичным томом, опубликованным 23 года назад, также для Фонда Эйзенхауэра в Канзасе. Читатель может
Вы будете поражены тем, насколько научные раскопки и обнародование некогда секретной информации изменили историю войны, которую помнят так много людей, которые еще живы. Временами это кажется совершенно новой войной. ДЕНЬ Д И ВТОРЖЕНИЕ
НОРМАНДИЯ Энтони Кемп. Открытия/Абрамс. $12,95. Самая компактная и дешевая книга о Дне Д может оказаться самой необходимой. Все тома серии «Открытия» продуманы до мелочей, но этот — триумфальный. Идеально
Сочетание фотографий, рисунков и текста делает наиболее сложные механизмы и движения вторжения понятными, а длинная раскладывающаяся карта, графически изображающая вторжение, является одной из лучших военных карт, которые только можно вообразить для непрофессионала.
ДЕНЬ Д, НОРМАНДИЯ Рассказ и фотографии. Дональд М. Гольдштейн, Кэтрин В. Диллон и Дж. Майкл Венгер. Брасси (США). 30 долларов. Сотни фотографий вторжения и причастных к нему людей, как военных, так и гражданских,
передать почти невыносимые эмоции и колоссальное количество информации о том, что произошло в Нормандии. Сопроводительный текст, хотя и написан выдающимися и искусными историками, слишком часто страдает сентиментальностью. И
оформление книги крайне непривлекательное. Но эти фотографии так красноречивы. КАТАСТРОФА В ДЕНЬ «Д» Немцы разгромили союзников, 19 июня.44. Питер Цурас. Книги Гринхилла. 29,95 долларов США. Питер Цурас, аналитик армейской разведки
и Threat Center, придумывает прекрасное приключение. Он полагает, что несколько действий союзников во время вторжения были менее успешными, чем они были на самом деле, несколько действий немцев оказались лучше, и что из-за этих небольших инцидентов союзная катастрофа
следует неумолимо.
Эта книга может вызвать привыкание. Все любители войны начнут придумывать альтернативы сценариям мистера Цураса. Кто знает, сколько томов этот может породить? 6, 19 ИЮНЯ44 Голоса Дня Д. Джеральд Астор.
Святого Мартина. 25,95 долларов США. Сам ветеран Второй мировой войны и журналист-ветеран, Джеральд Астор строит свой отчет о вторжении на интервью и переписке с примерно 80 выжившими в битве. Он во многом ограничивает собственное повествование
к созданию ситуаций, которые затем описывают его информаторы. Это мудрая сдержанность, потому что это трогательные и часто чудесно занимательные голоса. НЕ МЕНЕЕ ПОБЕДЫ Устная история дня «Д». Рассел Миллер. Завтра. 27,50 долларов США.
В какой-то степени все перечисленные здесь книги о Дне Д являются устными рассказами. Мистер Миллер — самый устный и лучше всего организованный. Он опирается на свидетельства британских, американских, канадских, немецких и французских бойцов Сопротивления.
на некоторых официальных сообщениях и на воспоминаниях британских и французских гражданских лиц.
Волнение, печаль, слава, оцепенение и ужас войны поют, кричат и шепчут на страницах. ПАРАШЮТНАЯ ПЕХОТА Американский парашютист
Воспоминания о дне «Д» и падении Третьего рейха. Дэвид Кеньон Вебстер. Университет штата Луизиана. 29 долларов0,95. Дэвид Вебстер пережил свои дни прыжков с парашютом в Нормандии и стал репортером журнала и писателем, прежде чем он умер в лодке.
ДТП 33 года назад. Он оставил эти бесстрашные, иногда ошеломленные, а иногда и гневные мемуары позади, и теперь они публикуются впервые. Он кусается и висит. ГОЛОСА ДНЯ «Д» История вторжения союзников, рассказанная теми, кто был
Там. Под редакцией Рональда Дж. Дреза. Университет штата Луизиана. 24,95 доллара США. Это естественное дополнение к «Дню Д, 6 июня 19 года».44», Стивен Амброуз. Рональд Дрез, заместитель директора Эйзенхауэровского центра г-на Эмброуза в
Университет Нового Орлеана использует тот же магазин записанных на пленку воспоминаний ветеранов Дня Д, который мистер Эмброуз добыл для своей книги.
Мистер Дрез вырезает и редактирует рассказы о 150 из них в непрерывное повествование о том 6 июня. Д. Дж. Р. БРУКНЕР
Любимый напиток Ремарка — NobleWine
В чем секрет Роджера Гроулта? Как французские рабочие начинали свой день с кальвадоса? Как и зачем пьют кальвадос? Об этом и многом другом нам рассказал наследник семейного дела.
Пять поколений: история и философия Roger Groult– Прежде всего, расскажите об истории вашей семейной компании. Как получилось, что вы начали производить кальвадос?
«Наша семья Грултов состоит из восьми поколений. У нас была большая ферма, где мы держали коров, которые давали нам молоко, где мы выращивали урожай и многое другое. Конечно, производился и сидр. Правда, не для дела, а для собственных нужд — это был ежедневный напиток для семьи, рабочих и соседей. В 1850-1860 годах мой прапрадед Пьер Грулт начал перегонять сидр для изготовления кальвадоса.
Поначалу партии продукции были очень маленькими, но со временем интерес со стороны друзей, соседей и просто знакомых рос. Кальвадос был действительно хорош, поэтому производство приходилось увеличивать с каждым годом. В 1893, Calvados Pierre Grulta принес своему владельцу первую золотую медаль — тогда было принято решение развивать его бизнес. С тех пор целых пять поколений Грульцов трудились над производством кальвадоса в своем родовом поместье, и для всех этих людей это производство стало главным делом их жизни.
Domaine Roger Groult
– Расскажите нам о философии производства. Чем Роджер Гроулт отличается от других производителей кальвадоса?
– Мы ориентируемся на качество, а не на количество. Я имею в виду, что мы никогда не будем следовать модным тенденциям, таким как новые бочки, автоматическая дистилляция и так далее, но мы будем соблюдать наши правила качества. Например, наши сады до сих пор поддерживаются естественными методами: мы никогда не используем химикаты или что-то подобное для удобрения — только навоз от коров, которые едят траву.
На протяжении веков мы используем традиционные сорта яблок из Pays d’Auge (самого известного района Нормандии — AI). Яблочный сок бродит естественным образом, мы ничего не добавляем в него для приготовления сидра. Затем мы делаем двойную перегонку на дровах – это очень медленно и долго, но большое преимущество в том, что мы сохраняем в конечном продукте только лучшую часть перегонки. Наполнение мы также осуществляем сами – таким образом мы управляем всеми этапами производства.
– Как со временем изменился вкус Роджера Гроулта? Опишите эволюцию вкуса с 1892 по 2015 год.
Несколько недель назад я попробовал винтажный кальвадос, сделанный в 1893 году моим прапрадедом Пьером Грултом. Это был исторический момент! Не совсем такой, как сейчас – тогда у кальвадоса был ярко выраженный древесный запах. Вероятно, использовались бутылки более высокого качества — вкус действительно был несколько «деревенским». Теперь, благодаря особому методу смешивания, наш кальвадос имеет более элегантный и фруктовый вкус.
– Раскройте секреты производства вашего фирменного кальвадоса. Что нужно сделать, чтобы получить действительно вкусный напиток?
— Уважайте фрукты! Процесс приготовления кальвадоса занимает много времени, но вы должны делать сок из яблок только тогда, когда они действительно созрели, а не пытаться сделать это раньше. Период ожидания перед перегонкой важен для того, чтобы получить сидр, обладающий хорошей структурой и в то же время не слишком молодой. Один из главных секретов – не пытаться изменить натуральный вкус кальвадоса. Мы не хотим копировать ром или виски — у нашего продукта есть своя индивидуальность. Вы понимаете, я больше ничего не скажу о секретах производства! (Улыбается) «уважение к фруктам, элегантность, сладость — вот как я могу описать нашу продукцию в трех словах».
Domaine Roger Groult Apple Orchards
Модный кальвадос– Любители кальвадоса?
— Теперь мы замечаем, насколько разные наши поклонники.
Но можно выделить несколько групп. Во-первых, кальвадос — модный напиток. В популярных коктейль-барах всегда можно найти коктейль с кальвадосом. Дело в том, что небольшое аутентичное производство делает этот продукт очень привлекательным, а благодаря своему фруктовому вкусу он становится отличным ингредиентом для смешивания. Таким образом, кальвадос набирает все большую популярность — и это отличная новость для нас. Во-вторых, это традиционные поклонники – склонные к эпикуреизму люди, любящие элегантность кальвадоса. Кто-то, конечно, хочет удивить друзей и близких, угостив их не традиционными и известными во всем мире напитками вроде коньяка или виски, а изысканным и модным кальвадосом. Нам есть куда расти – в том, что наш продукт пока неизвестен всему миру, я вижу большие возможности. Как и зачем пьют кальвадос
– Есть ли традиция пить любимый напиток комиссара Мегрэ? Как правильно пить кальвадос? Расскажите подробнее о концепции le trou Normand («Нормандская дыра»).
– Много веков назад кальвадос был изобретен для рабочих – они пили его утром с горячей водой или без нее для повышения активности перед уходом на работу.