Шекспир Уильям. Поэмы

Гекуба плачет, смерть у глаз Приама,
Чуть дышит Гектор, ранен и Троил…
Друзья в крови, сражаются упрямо,
Друзья от ран уже почти без сил…
Один влюбленный стольких погубил!
Будь к сыну строг Приам, то Троя, право,
Не пламенем блистала бы, а славой».

И вздох и стон картина будит в ней…
Ведь скорбь гудит, как колокол пудовый
В трезвона час от тяжести своей,
Рождая гул унылый и суровый.
Она ведет рассказ печальный снова…
Для бедствий в красках и карандаше,
Как дар, слова слагаются в душе.

Картину вновь она обводит взглядом,
О тех печалясь, кто судьбе не рад…
Вдруг видит — пленный грек бредет, а рядом
Конвой — фригийских пастухов отряд. .
Грек хмур, но он и радостью объят,
И на лице смирение святое…
Свой путь вся эта группа держит к Трое.

Художник мастерски изобразил,
Как грек обман свой затаил умело:
Брел он спокойно, взор спокоен был,
Он словно рад был, что так худо дело. ..
Лицо ни вспыхивало, ни бледнело —
Румянец не твердил здесь о грехах,
А бледность — что таится в сердце страх.

Но, дьявол убежденный и отпетый,
Он принял облик светлой доброты,
Так затаив все зло в глубинах где-то,
Что трудно было распознать черты
Предательства, коварства, клеветы…
Безоблачность — не признак урагана,
И мы не ждем от святости обмана.

Столь кроткий образ мастер создал нам,
Изобразив предателя Синона!
Ему доверясь, пал старик Приам,
Его слова лавиной раскаленной
Сожгли дворцы и башни Илиона,
И в небе рой мерцающих светил
О зеркале низвергнутом грустил.

Она картину ясно разглядела
И мастера за мастерство корит…
Синона образ ложен — в этом дело:
Дух зла не может быть в прекрасном скрыт!
Она опять все пристальней глядит,
И, видя, что лицо его правдиво,
Она решает, что картина лжива.

«Не может быть, — шепнула, — столько зла
В таком… — и тут запнулась, — в кротком взоре».
Вдруг тень Тарквиния пред ней прошла,
И ожило пред ней воочью горе.
И, помня о неслыханном позоре,
Она твердит: «Поверить нету сил,
Чтоб этот облик зло в себе таил!»

Как здесь изображен Синон лукавый —
И грустен он, и кроток, и устал,
Как бы от бедствий еле жив он, право, —
Так предо мной Тарквиний и предстал.
Что он злодей — искусно он скрывал…
И, как Приам, так приняла его я,
С приветом, — и моя погибла Троя!

Смотри, как вздрогнул сам Приам седой,
Увидев слезы лживые Синона!
Приам, ты стар, но где же разум твой?
В любой слезе — троянцев кровь и стоны,
Не влага в них, а пламень раскаленный…
Ты сжалился, но эти жемчуга
Сжигают Трою, как огонь врага.

Подобный дьявол вдохновился адом:
Весь в пламени, дрожит, как вмерзший в лед,
Здесь лед и пламень обитают рядом…
В противоречьях здесь единства взлет —
Безумцам это льстит и их влечет:
Такая жалость вспыхнула в Приаме,
Что Трою сжечь сумел Синон слезами».

Теперь же злоба и ее берет…
Она, теряя всякое терпенье,
Синона яростно ногтями рвет,
С тем гостем злым ища ему сравненье,
Кто к ней самой внушил ей отвращенье…
Но вдруг опомнилась — а мстит кому?
«Вот глупая! Не больно же ему!»

Отхлынет скорбь и снова приливает…
Как тягостна ей времени река!
То ночь мила, то день ее пленяет,
Но долог день и ночь не коротка…
Как время тянется, когда тоска!
Свинцово горе, но ему не спится,
В бессонной ночи время лишь влачится.

Итак, все это время провела
Лукреция, картину созерцая…
От собственных несчастий отвлекла
На краткий срок ее беда чужая,
Она следит, о горе забывая…
Мысль о страданьях ближних, может быть,
Способна облегчить… А излечить?

И вот уж снова здесь гонец проворный,
Со свитой мужа он привел домой.
Лукреция стоит в одежде черной,
Глаза повиты синею каймой,
Как полукругом радуги цветной…
И слез озера в синеве туманной
Не снова ль предвещают ураганы?

Все это видит горестный супруг,
Жене в лицо глядит он с изумленьем:
Ее глаза красны от слез и мук,
Их ясный свет как будто скрыт затменьем. ..
Объяты оба страхом и смятеньем —
Так, в дальних странах друга встретя вдруг,
Ему в глаза глядит с тревогой друг.

Он взял ее безжизненную руку
И говорит: «Какая же беда
Обрушилась и обрекла на муку?
Румянец где? Ведь он блистал всегда!
Исчезло и веселье без следа…
Поведай, милая, свои печали,
Чтобы мы вместе прочь их отогнали!»

Вздохнула трижды в горести она —
В несчастье трудно вымолвить и слово…
Но наконец она начать должна,
И вот поведать им она готова,
Что честь ее в плену у вора злого…
А Коллатин и все его друзья
Рассказа ждут, волненье затая.

И лебедь бледный скорбно начинает
Последний перед смертью свой рассказ:
«Беда, где уж ничто не помогает,
Понятней станет в двух словах для вас.
Не слов, а слез во мне велик запас,
И если 6 все сказать я пожелала 6,
То где найти предел потоку жалоб?

Ответь, язык, затверженный урок!
Супруг, тебе узнать пора настала:
Пришел наглец и на подушку лег,
Где ты склонялся головой усталой.
По этого злодею было мало —
Он совершил насилье надо мной…
Я верной перестала быть женой!

Он в полночи ужасные мгновенья
С блистающим мечом вошел ко мне
И с факелом… Дрожа от вожделенья,
Он молвил: «Римлянка, забудь о сне!
Отдайся мне, я весь горю в огне!
Но, яростно отвергнутый тобою,
Навек позором я тебя покрою!

Да, если мне не покоришься ты,
Презренного раба убью мгновенно,
Убью тебя, скажу, что вы — скоты,
Предавшиеся похоти растленной,
Скажу — застав, убил самозабвенно…
В веках я этим стану знаменит,
А ты пожнешь позор и вечный стыд!»

Тут начала я плакать и метаться…
Тогда он к сердцу мне приставил меч,
Сказав, что нечего сопротивляться:
Решай сама — молчать иль мертвой лечь!
И о позоре вновь завел он речь:
«Весь Рим запомнит на твоей могиле —
В объятиях раба тебя убили!»

Был грозен враг мой, беззащитна я,
От страха стала я еще слабее…
Молчать кровавый повелел судья,
Я видела, что умолять не смею.
К несчастью, скромной красотой своею
Похитила я похотливый взгляд…
А судей обворуй — тебя казнят!

Скажи, уместно ль быть здесь извиненьям?
Иль хоть утешь таким путем мой слух:
Пусть кровь моя покрыта оскверненьем,
Но безупречно непорочен дух!
Он тверд, в нем факел света не потух,
Не сдавшись гнету, чистый, он томится
В своей грехом отравленной темнице».

А муж, как разорившийся купец,
Стоял, поникнув в горе и молчанье…
Но вот, ломая руки, наконец
Он речь повел… И с бледных уст дыханье
Струится так, что речь как бы в тумане:
Пытается несчастный дать ответ,
Но только дышит он, а слов-то нет.

Под аркой моста так бурлит теченье,
За ним угнаться неспособен глаз.
В водоворотах ярое стремленье
Его обратно увлечет подчас,
И ярость волн захватывает нас…
Страданье рвется вздохами наружу,
Но выразить его так трудно мужу.

Она следит за горестью немой
И новую в нем ярость пробуждает:
«О милый мой, сильней скорблю с тобой!
Ведь от дождей поток не утихает.
Мне сердце боль твоя острей терзает…
Но ты не плачь! Чтоб горе все залить,
Одних моих слез хватит, может быть.

Ради меня, тебя я заклинаю,
Ради своей Лукреции — отмсти!
Его врагом всеобщим я считаю…
От бед уже минувших защити!
Пусть поздно и к спасенью нет пути,
По все же пусть умрет злодей жестокий
Мы поощряем жалостью пороки!

Но прежде чем открою имя вам, —
Она сказала свите Коллатина, —
Во храме поклянитесь всем богам
Отметить обиды женщины невинной.
Ведь это долг и доблесть паладина —
Поднять свой меч на легион обид…
За горе женщин верный рыцарь мстит!»

И, благородством пламенным объяты,
Все воины помочь желают ей:
Готов любой взять меч, облечься в латы,
Все жаждут знать скорее — кто злодей…
Но, все тая покуда от друзей,
«Ответьте, — молвит, не подъемля взора, —
Как мне с себя стереть клеймо позора?

Как расценить свой жребий я должна —
Судьбы зловещей страшное вторженье?
Совместны ли невинность и вина?
Возможно ль честь спасти от оскверненья?
И есть ли вообще теперь спасенье?
Брось яд в ручей — он будет чист опять. ..
А мне — как снова непорочной стать?»

Тут все наперебой заговорили:
Пусть в теле червь, но дух не осквернен!
Лицо ее с улыбкою бессилья
Как карта грозных судеб и времен,
Где каждый знак слезами окаймлен.
«Пусть бед таких, — она им отвечает, —
В грядущем ни одна из нас не знает!»

Тут словно сердце разорвал ей вздох..
Тарквиния хотела молвить имя,
Но только «он!» язык несчастной мог
Пролепетать усильями своими.
И наконец устами неживыми
Она сказала: «Он, мои друзья,
Лишь он виной, что умираю я!»

В грудь беззащитную она вонзает
Зловещий нож, души кончая плен…
Удар ножа все узы разрешает
В темнице плоти, имя коей — тлен.
Крылатый дух взлетел, благословен…
И вот из вен струится жизнь немая,
Трагедию достойно завершая.

А Коллатин стоял окаменев,
И рядом вся толпа оцепенела,
И лишь отец, смертельно побледнев,
Упал на землю, обнимая тело…
А Брут из раны нож извлек умело,
И вот за лезвием потоком вновь
Как бы в погоню устремилась кровь.

А из груди струями вытекая,
На две реки расхлынулась она,
И, с двух сторон все тело огибая,
Змеилась вниз зловещая волна…
Все тело-остров, где прошла война!
Часть крови оставалась чистой, алой,
Но черной опозоренная стала.

И в ней царили траур и мороз,
И словно бы вода смешалась с нею,
Как о злодейском деле горечь слез…
С тех пор, как бы Лукрецию жалея,
Нечистой крови цвет всегда бледнее.
Кровь чистая свой цвет хранит всегда,
За мутную краснея от стыда.

«О дочь! — Лукреций старый восклицает. —
Ведь эта жизнь принадлежала мне!
Портрет отца младенец воскрешает…
В ком буду жить, раз ты в могильном сне?
Зачем ты смолкла в смертной тишине?
Увы, смешалось все на этом свете:
Живут родители, в могиле — дети!

Разбито зеркало, где свой портрет
В твоем подобье я ловил, бывало, —
Но ныне затуманен этот свет,
Во мраке смерть костлявая предстала…
Все узы ты меж нами разорвала —
Ты навсегда рассталась с красотой,
И с ней затмился прежний облик мой!

О Время, прекрати свое движенье,
Раз умирает то, что жить должно,
И входит доблесть в смертные владенья,
А жить ничтожным только суждено.
Пчел юных много, старых — нет давно!
Живи, моя Лукреция, ликуя,
Ты хорони меня, когда умру я!»

Тут Коллатин, очнувшись, как от сна,
Отца ее умолкнуть умоляет
И, рухнув там, где вся в крови она,
Свой бледный лик он кровью обагряет,
Как будто с ней он умереть желает…
Но вновь в него вдыхает силу стыд,
Он хочет жить, он мщением горит!

Глубокое душевное волненье
Ему сковало тяжестью язык…
Но, испытав в безмолвии томленье
(Ведь каждый горе изливать привык!),
Он речь повел. И полилась в тот миг
Волна бессвязных слов, неясных, хилых,
Которых смысл понять никто не в силах.

Но вдруг «Тарквиний!» слышалось ясней,
Сквозь зубы, словно грыз он это имя…
Так ветер перед яростью дождей
Взметается порывами шальными,
Но хлынет дождь — и ветра нет в помине!
Так скорбь в слезах их спор решить должна,
Кто им дороже — дочь или жена.

Тот и другой зовут ее своею,
Но их старанья тщетны, как ни жаль. ..
Отец кричит: «Моя!» — «Была моею, —
Твердит супруг, — оставьте мне печаль!
Я разрешу кому-нибудь едва ль
Оплакивать Лукреций кончину,
Пристало это только Коллатину!»

Лукреций стонет: «Мною жизнь дана
Той, кто так рано скрылась в тень могилы!»
«О горе! — стонет Коллатин, — жена,
Моя жена, она мое убила!»
«Дочь» и «жена» — все жалостью томило,
И воздуха расколота волна
Звенящим: «Дочь моя!», «Моя жена!»

А Брут, извлекший раньше нож из раны,
Увидев схватку этих скорбных сил,
Обрел теперь величие титана,
Он блажь былую в ране схоронил.
Ведь Рим его невысоко ценил:
Так короли шутов не уважают
За то, что часто вздор они болтают.

Он шутовской наряд отбросил прочь
(Была здесь хитрость — вот и вся причина!),
И ум блеснул, чтоб в горести помочь,
Чтоб успокоить слезы Коллатина.
«Встань! — он сказал, — ты в ранге властелина!
Позволь же мне, кто слыл глупцом у вас,
Дать мудрому совет на этот раз!

Мой друг, ужели горем лечат горе?
Да разве раны исцелят от ран?
Ужель себе ты будешь мстить в позоре
За кровь жены, за подлость, за обман?
Ребячество, безволия туман!
Вот так твоя жена и поступила:
Себя, а не врага она убила.

О римлянин, ты сердцу не давай
Потоком жалоб горестных излиться!
Склонись над алтарем, к богам взывай,
Чтоб грозным гневом вспыхнули их лица,
Чтоб мести помогли они свершиться!
Недрогнувшей рукой наш славный Рим
От мерзкой грязи мы освободим!

Клянемся Капитолием священным,
Чистейшей кровью, пролитой сейчас,
Сияньем солнечным благословенным,
Правами римлян, вечными для нас,
Душой Лукреции, чей взор угас,
Ножом кровавые этим — мы едины!
Мы отомстим за смерть жены невинной!»»

Умолкнув, он ударил в грудь рукой,
Целуя нож, повинный в преступленье…
Всех, кто там был, увлек он за собой
Порывом доблестным в одно мгновенье,
И вся толпа упала на колени,
И снова клятва прозвучала тут,
Та самая, что дал впервые Брут.

Когда и остальные клятву дали,
Они Лукреции кровавый прах
Всем римлянам с помоста показали,
Как повесть о Тарквиния грехах.
И вынесло злодеям всем на страх
Свой приговор народное собранье:
Тарквинию навек уйти в изгнанье!

Сюжет, заимствованный Шекспиром из «Фаст» («Месяцеслова») Овидия (кн.
II), был обработав им близко к подлиннику. Важнейшие из отступлений
относятся к началу и к концу поэмы. У Овидия Коллатин сам показывает Сексту
Тарквинию свою жену, когда она ночью прядет; у Шекспира дело ограничивается
только тем, что Коллатин рассказывает о красоте и целомудрии Лукреции. У
Овидия повествование завершается предсказанием о том, что Секст Тарквиний
потеряет свое царство. У Шекспира дано краткое изображение восстания,
приведшего к изгнанию Тарквиния из Рима. Лирические отступления также
являются шекспировскими и не навеяны непосредственно поэмой Овидия.
Обрисовка характеров и описание переживаний Тарквиния и Лукреции — плод
творческого воображения Шекспира.

Из лагеря Ардеи осажденной… — Ардея — столица племени Рутулов в
восемнадцати милях от Рима.

Коллациум (точнее — Коллация) — город в пяти милях от Рима, место
жительства Коллатина.

На герб червонный наложу бельмо я. .. — Согласно правилам рыцарской
чести и геральдики, за нарушение достоинства полагалось закрашивать красным
цветом изображение на гербе.

И, с тростника схватив ее… — В английских домах времен Шекспира пол
устилался камышом.

Ведь сам Плутон внимал игре Орфея. — В древнегреческом мифе фракийский
певец Орфей спустился в ад, чтобы вывести оттуда свою жену Эвридику. Своим
пением он так полюбился царю преисподней Плутону, что тот отпустил Эвридику.

Арена для трагедии… — В том, что ночь ассоциируется в поэме с
трагедией, видят намек на обычай английского театра эпохи Шекспира
вывешивать черный навес над сценой во время представления трагедий
(Э.Мелон).

…себя низрину в Лету… — В древнегреческой мифологии Лета — река
забвения, воды которой души умерших должны испить перед вступлением в
загробный мир для того, чтобы забыть обо всем, что было с ними при жизни.

…как у фонтана статуи наяд. — Наяды в античных мифах — фантастические
существа, обитавшие в воде, в частности в водах фонтанов.

Прекрасное изображенье Трои… — Лукреция разглядывает картину,
изображающую события, связанные с легендой о Троянской войне, составившей
содержание поэмы Гомера «Илиада».

И лебедь бледный… — Намек на древнее поверье о том, что — лебедь
перед смертью поет.

Брут — Юний Брут, первый из семьи Юниев получил прозвище — Брут
(животное), так как, спасая свою жизнь от подозрительного дяди, царя
Тарквиния, притворялся безумным, на что есть намек в поэме: «он блажь былую
в ране [Лукреции] схоронил», то есть смерть Лукреции заставила его сбросить
маску безумия.

А.Аникст

ЖАЛОБЫ ВЛЮБЛЕННОЙ

Перевод В. Левика

Я, размышляя, на холме лежал
И вдруг услышал горьких жалоб звуки.
Покатый склон, удвоив, отражал
В лазурный купол этот голос муки.
То бурно плача, то ломая руки,
Шла девушка по берегу реки
И все рвала какие-то листки.

Соломенная шляпка затеняла
Ее лицо. Хранили все черты
Печать уже разрушенной немало,
Но все еще приметной красоты.
Был облик полон юной чистоты,
Но юность от безвременной кручины
Уже оделась в частые морщины.

Она пыталась, комкая платок,
Замысловатым вышитый узором,
Соленой влаги осушить поток,
Из глаз гонимый болью и позором,
На вышивку глядела влажным взором,
И горький стон или надрывный крик
Долину оглашал в подобный миг.

То взор ее, горящий исступленно,
Казалось, небо вызывал на бой,
То в землю устремлялся с небосклона,
То в горизонт вперялся голубой,
То вновь блуждал по сторонам с мольбой
И ни на чем не мог остановиться,
Готовый лишь безумью покориться.

Ее рука волос не убрала,
Забыв кокетства милые повадки.
От полурасплетенного узла
Вдоль бледных щек вились две тонких прядки.
Другие ниспадали в беспорядке,
Но меж собой еще хранили связь,
Кой-как под сеткой нитяной держась.

Она швыряла вглубь янтарь, кораллы,
Браслеты — все, что ей дарил он встарь,
И слезы в воду светлую роняла.
Так скаред грош кидает в полный ларь,
Так шлет подарки тароватый царь
Не в то жилье, что скудно и убого,
Но в изобилье пышного чертога.

Брала из сумки новые листки —
Записки, письма нежные, — читала,
Задумывалась, полная тоски,
Читала вновь и, разорвав, кидала.
Из пачки, в шелк обернутой, достала
Другие — те, что для любимых глаз
Писались кровью в незабвенный час,

И, оросив слезами эти строки
Поблекшие, сама как смерть бледна,
Она вскричала: «Лицемер жестокий!
Так ложью кровь твоя заражена,
Что как чернила черной быть должна!»
И в гневе, разжигаемом любовью,
Она рвала написанное кровью.

Там стадо пас почтенный, человек.
Гуляка в прошлом, знал он двор блестящий
Н шумный город, где провел свой век,
И знал, что боль пройдет, как час летящий.
Он слышал вопли девушки скорбящей,
Приблизился — и теплые слова
К ней обратил по праву старшинства.

На палку опираясь, он садится —
Не рядом, но как вежливость велит —
И молвит ей: «Откройся мне, девица,
О чем, скажи, душа твоя болит?
Зачем ты плачешь, от каких обид?
Поведай старцу!» — Добрый от природы,
Не стал он черствым, несмотря на годы.

Она в ответ: «Отец мой, если вы
По мне прочли, как жизнь играла мною,
Не думайте, что я стара, — увы!
Не бремя лет, лишь горе в том виною.
И я цвела б, как розмарин весною,
Поверьте мне, когда б одну себя
Могла любить, другого не любя.

Но слишком рано я вняла, к несчастью,
Мужской мольбе — недаром было в нем
Все то, что женщин зажигает страстью.
Любовь, ища себе надежный дом,
Отвергла все, что видела кругом,
И в нем нашла свой храм живой и зримый,
Чтобы навеки стать боготворимой.

Еще он бритвой не касался щек,
Едва пушком пробилась возмужалость,
И был нежнее кожи тот пушок.
Любовью подстрекаемая шалость
Решить неоднократно покушалась,
Как лучше он — с пушком иль без пушка;
Задача оказалась нелегка!

А волосы! Подкравшись от реки,
Любил зефир в тиши ночного сада
К его губам прижать их завитки.
Сердца спешат, когда их ждет отрада;
В него влюблялись с первого же взгляда,
И рая весь восторг и волшебство
Сулил плененным томный взор его.

Прекрасен был и дух его, как тело.
Девичья речь, но сколько силы в ней!
Мужчинам в спорах он перечил смело
И, ласковый, как ветер майских дней,
Являлся вихря зимнего страшней.
Считали правом юности строптивость,
А лжи служила маскою правдивость.

Каким красавцем на коне он был!
Казалось, конь гордится господином
И от него заимствует свой пыл.
Они скакали существом единым,
Загадку задавая всем мужчинам:
Седок ли счастлив на коне таком,
Иль счастлив конь под этим седоком.

Но каждый спор кончался на решенье,
Что меркнет все пред красотой его;
Он украшал любое украшенье
И сам был совершеннее всего.
Могло ль украсить что-нибудь его,
Когда сама прекраснее казалась
Та красота, что с ним соприкасалась!

Во всех вопросах рано искушен,
Владея даром слова превосходно,
Изведал все глубины знанья он,
Мог убедить кого и в чем угодно,
Веселье в грусть преображал свободно,
А горе в смех и, сам еще дитя,
Всех силой слова подчинял шутя.

Так властелином стал он над сердцами,
Мужчин и женщин обольстив равно,
И все служить ему тянулись сами,
Во всем, везде с ним были заодно.
И не казалось стыдно иль смешно
Ловить, предупреждать его желанья,
Не дожидаясь просьб иль приказанья.

Все жаждали иметь его портрет
И каждый день и час им любоваться.
Так празднолюбец, видевший весь свет,
Запомнить хочет виллу, парк, палаццо,
Чтобы чужим богатством наслаждаться
Хоть мысленно, хотя б на миг забыв,
Что сам богач, подагрик старый, жив.

И слова с ним не молвила иная,
А думала, что он в нее влюблен.
Так я сама пошла в силки, не зная,
Как был искусен, хоть и молод он,
Какой волшебной силой наделен.
Отдав ему цветок, едва созревший,
Осталась я как стебель пожелтевший.

Но я не уподобилась другим,
Его не домогалась я нимало.
Нет, защищая честь свою пред ним,
Я долго расстоянье соблюдала.
Твердил мне опыт: ты не раз видала,
Что у него для женщин два лица,
Что скуки ради губит он сердца.

Ах, но кого чужое учит горе,
Кому подскажет боль чужих обид,
Что сам он должен испытать их вскоре,
И кто грядущий день предотвратит?
Чью кровь совет хороший охладит?
Ему на миг желанье покорится,
Но тем сильнее снова разгорится.

Легко ли той, кто страстью сожжена,
Учиться в школе опыта чужого,
Любить не так, как хочет, — как должна.
Пускай рассудка дружеское слово
На пропасть указует ей сурово,
Пускай грозит бесчестьем горьким ей —
Что проку! Сердце разума сильней.

Я знала, что жесток он от природы,
Что слезы женщин радуют его,
Что любит он извилистые ходы,
Я видела довольный смех его,
Тщеславия мужского торжество,
И в письмах, в клятвах с самого начала
Я ложь и лицемерье различала.

И твердость я хранила много дней,
Но все молил он: «Сжалься, дорогая!
Внемли страданьям юности моей
И не готовь мне гибель, отвергая.
Верь, клятв моих не слышала другая,
На пир любви я зван был не одной,
Но хоть одна приглашена ли мной?

Я изменял, но не суди меня.
Тому лишь плоть, но не душа виною.
Где нет в сердцах взаимного огня,
Там быть не может верности. Не скрою,
Иных вела к позору связь со мною,
Но только тех, которым льстил позор,
И не меня, пусть их язвит укор.

Я многих знал, но не обрел подруги,
Искал — и не нашел у них тепла,
Я отдал не одной свои досуги,
Но ни одна мне сердце не зажгла.
Оно отвергло всех — им нет числа,
И над собою, чуждо мукам страстным,
Осталось господином полновластным.

Взгляни сюда: вот огненный рубин,
Вот бледный перл, и оба — дар любовный.
В них сходства нет, но их язык один —
Отвергнутых причуд язык условный.
Цвет, полный крови, или цвет бескровный.
Они молчат, но как безмолвный взгляд
О всем, что скрыто в сердце, говорят.

Верь, все сердца, чей стон слился в моем,
Сочувствуя моей глубокой муке,
О дорогая, молят об одном:
Как друг, навстречу протяни мне руки
И без презренья, без холодной скуки
К мольбам и клятвам слух свой приклони:
Одну лишь правду говорят они».

Так он сказал, и взор его поник,
К моим глазам прикованный дотоле,
А по щекам катился слез родник,
Свидетельство терзавшей сердце боли,
И рдели розы щек в его рассоле,
И, как роса, слезы живой кристалл
Их преломленным пламенем блистал.

О мой отец! Какая сила скрыта
В прозрачной капле, льющейся из глаз!
Пред ней смягчится сердце из гранита
И лед в груди растает тот же час.
Она двоякий отклик будит в нас:
Палящий гнев остынет и утихнет,
А холод сердца жаркой страстью вспыхнет.

Он знал, когда моих коснуться рук:
От слез мое сознанье помутилось,
Упал покров невинности, и вдруг —
Стыд, робость, твердость — все куда-то скрылось.
Я вместе с ним слезами разразилась,
Но яд к своим он приметал слезам,
А сам в моих пил жизненный бальзам.

Да, он коварством отточил искусство,
Он мог в лице меняться как хотел,
Умел изображать любое чувство,
То вдруг краснел, то, побледнев как мел.
Молил и плакал и я слезах немел,
То дерзкий был, то робкий и покорный,
И даже падал в обморок притворный.

И сердца нет, которое могло бы
Сопротивляться красоте того,
Чья доброта была лишь маской злобы,
В чьих пораженьях крылось торжество,
Кто первый отрекался от всего,
Что восхвалял, и, похотью пылая,
На вид безгрешен был, как житель рая.

Так дьявола одел он наготу
Покровом красоты необоримым.
Неопытность он вовлекал в беду,
Невинности являлся херувимом,
Чтоб назвала она его любимым.
Увы, я пала! Но свидетель бог:
Меня бы вновь он одурачить мог!

О лицемерных слез его потоки!
О лживых слов неотвратимый яд!
О сладострастье, красившее щеки!
О гибельный для простодушья взгляд!
О скрытый целомудрием разврат!
У вас ни честь, ни скромность не в почете,
Вы в грех само раскаянье влечете!»

Поэма впервые напечатана в конце издания «Сонетов» (1609). Э.-К.Чемберс
считает авторство Шекспира сомнительным и допускает вероятность
предположения Дж. Робертсона о принадлежности поэмы Дж. Чепмену.
Исследователь поэзии Шекспира Джордж Райлендс пишет: «Стиль этого мало
оцененного елизаветинского шедевра «Жалобы влюбленной» свидетельствует о
шаге вперед по сравнению с лирической «Венерой и Адонисом» и риторической
«Лукрецией».

СТРАСТНЫЙ ПИЛИГРИМ

Перевод В. ЛЕВИКА

1

Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,
Вообразив меня слепым юнцом.

Польщенный тем, что я еще могу
Казаться юным правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки.

Не скажешь ты, что солгала мне вновь,
И мне признать свой возраст смысла нет.
Доверьем мнимым держится любовь,
А старость, полюбив, стыдится лет.

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне!
<Сонет 138 — перевод С. Маршака.>

2

На радость и печаль, по воле рока,
Два друга, две любви владеют мной:
Мужчина светлокудрый, светлоокий
И женщина, в чьих взорах мрак ночной.

Чтобы меня низвергнуть в ад кромешный,
Стремится демон ангела прельстить,
Увлечь его своей красою грешной
И в дьявола соблазном превратить.

Не знаю я, следя за их борьбою,
Кто победит, но доброго не жду.
Мои друзья — друзья между собою,
И я боюсь, что ангел мой в аду.

Но там ли он, — об этом знать я буду,
Когда извергнут будет он оттуда.

Читать онлайн «Воля Донбасса (сборник)» – Литрес, страница 3

Владислав русанов

(Донецк)

* * *

 
Неидущий пути не осилит,
негорящий не будет в тепле,
а мне нравится ездить в Россию
по раздолбанной в хлам колее,
 
 
по гребёнке, накатанной танком,
по просёлку, где в пояс полынь
по шоссе, где чернеют заплатки,
прячут оспины этой войны.
 
 
Тень дубрав и берёзок курсивы,
ширь полей и пригорков венец.
Открываю я снова Россию,
как влюблённый и жадный юнец
 
 
Зачерпну я Россию горстями —
синь небес, духовитость земли,
от церквей до дворцов с крепостями,
величавость обеих столиц.
 
 
От Камчатки до Калининграда,
от ледовых широт до пустынь
всё в России мне свет и отрада —
я – её заблудившийся сын.
 

2018

* * *

 
И жил как жил,
бездумно смел,
последних жил
беречь не смел.
 
 
Не гнул хребет,
не кланялся
на зло судьбе-охальнице.
 
 
И в радости,
и в горести,
умел нести
добро в горсти.
 
 
Мог дать на хлеб,
а мог дать в глаз.
Жил на земле
не напоказ.
 
 
Умел врагам
смотреть в лицо,
жаль, не долга
тропа бойцов
 
 
И в горле ком,
и в небо залп.
Земной поклон
на образа…
 

2018

Деду

 
Войдя в пике в подбитом «Яке»,
ты пел отчаянно «Катюшу»,
в последней, яростной атаке
до пепла выжигая душу.
 
 
Идя ко дну во чреве «Щуки»,
до срока расстреляв торпеды,

знал – неродившеся внуки
не предадут твоей Победы.
 
 
По полю мча в горящем танке
вслепую, в лоб немецким ДОТам,
ты знал – на этом полустанке
простой рутинною работой
 
 
всего советского народа
хребет фашизму будет сломан.
А может, где-нибудь у брода
или в смоленских буреломах…
 
 
Плечом к плечу, один из многих,
встал за свободу и Отчизну
и жизнь, сложившуюся в подвиг,
считал обычной скучной жизнью.
 
 
Но память выцветшим конвертом
расставит все как надо точки —
и через годы в строй бессмертный
войдёт твой путь отдельной строчкой.
 

2018

* * *

 
Наши плечи так хрупки —
не атланты, не боги.
Выпадает минутка
отдохнуть по дороге.
 
 
Наши нервы так хлипки —
Не стальные канаты.
Что кому-то улыбки,
то кому-то – утраты.
 
 
Наше долготерпенье
Не из огнеупора.
Из щебёнки, кореньев
и подножного сора.
 
 
Мы – простые невежды,
верим в бредни и сплетни.
Только знаем – надежда
умирает последней.
 

2018

Светлана Сеничкина

(Луганск)

* * *

 
Пятую чашку чая
Налью, хоть уже изжога.
Новости б лучше не знать,
Да снова полезу в соцсеть.
Если все это не сон,
То, значит, на свете нет Бога.
Или он спит,
Или снова включил ТСН^[1].
 

* * *

 
А в Луганске сегодня ветер
Осыпает липовый цвет,
На качелях смеются дети,
И войны здесь как будто бы нет…
 

* * *

 
Чёрный – это цвет моей зимы.
Чёрный – это цвет моей земли,
Зябнет и (от холода ль?) дрожит,
В эту оттепель оставшись голой.
Белый – это цвет моей любви,
Белый – это тихий свет молитв,
 
 
Просят землю уберечь, укрыть
То ли снегом, то ли омофором.
И вовек, в любые времена,
В мире есть лишь только свет и тьма.
И стираются полутона,
Когда «грады» накрывают город.
 

Сергей Тесла

(Донецк)

Национальный вопрос

 
А ты спроси национальность
у девочки в бронежилете,
что нежностью своей прижалась
к истерзанной войной планете,
чтоб из горящего окопа
успеть стащить у смерти парня —
не для тусовок или спальни,
а чтоб не радовать «укропа»
еще одной донецкой смертью…
вы паспорт у нее проверьте,
а вдруг она как раз еврейка
или чеченка, или сербка,
ее дождись тут, на скамейке,
и если выживет – проверь-ка,
а вдруг та самая, что летом
пришла к ребятам в камуфляже —
нет, не искать свою пропажу,
а за свободным пистолетом,
а лучше даже автоматом…
зачем? она б сказала матом,
но слезы говорить мешали…
ну, в общем – автомат ей дали,
родителям не возвратили —
их на ее глазах убили,
снарядом дом разворотив…
ей было некуда идти,
она парням еду варила,
бинты стирала и мотала,
жила в окопах и стреляла,
и о любви не говорила —
сепаратистка, рашка, вата, —
она взяла свою гранату
и с нею бросилась под танк,
когда он шел ребятам в спину —

ей смерть была великовата,
но эту чертову машину
она остановила так…
ее как раз спросить забыли,
каких она была кровей;
тут кровь донецкого разлива,
и в мире нет ее верней,
она бурлит в котле донецком,
увы, уже не первый год,
так появляется на свете
особой крепости народ.
 

Владимир Скобцов

(Донецк)

Мой рай

 
Мой рай, мой край. Об этот край суровый
Ломают копья, расшибают лбы.
Я создан из его любви и крови,
Труда и воли, слова и судьбы.
Его судьба – нелёгкая дорога,
По ней он шёл, не полз и не петлял.
В лицо он видел дьявола и Бога,
Пред ними не скулил и не вилял.
Был столько раз оболган, продан, предан,
Лицом к беде, у смерти на краю,
Он никогда не называл соседом
Родную мать и родину свою.
Он прям, упрям, он твёрд, не терпит лени,
Он бил всегда за подлость по зубам,
Он никого не ставил на колени,
Поскольку никогда не станет сам.
 

Звездопад

 
Не будь атеистом
в канун звездопада,
здесь звёзды так близко,
что спичек не надо.
 
 
А будь альпинистом,
при ясной погоде
здесь небо так низко,
что в небо уходят.
 
 
Уходят, да только
любимые люди,
их меньше настолько,
что больше не будет.
 
 
Последнею долькой
надежды на блюде
здесь горе так горько,
что горше не будет.
 
 
Скажи себе строго:
– И хуже бывало.
И боли так много,
что водки всё мало.
 
 
Не будь атеистом,
душа не блудница,
здесь к Богу так близко,
что грех заблудиться.
 

Час бессмертья

 
Сюжет «За родину!» не нов,
не бабы плакать,
успеть сказать: «За пацанов!»
у чёрта в лапах,
в стране, помноженный на ноль,
под братских свист пуль,
от диалектики такой
Карл Маркс присвистнул.
 
 
Врагу не сдавшийся Варяг,
сдан за бутылку,
кто за пятак, а кто за так,
кого в Бутырку.
Былых побед отцовский флаг
под смех на тряпку,
в аду на радостях аншлаг,
аж Гитлер крякнул.
Любовь Иуды пригубя,
во тьме бессилья
навеки верящим в тебя
молись, Россия.
Где на часах бессмертья час,
стоит без смерти
в чертей не верящий Донбасс
и дохнут черти.
 

Григорий Егоркин

(Челябинск)

Старик, не злись…

 
Старик, не злись, что день ненастный,
И льёт в начале сентября.
Не говори, что всё напрасно,
Коту под хвост,
Впустую,
Зря.
 
 
Ворчать и хмуриться не нужно,
До срока подводя итог.
Поверь, браток: твой отпуск южный
Вполне себе имеет прок.
 
 
Раскрой пошире шкафа створки,
Там троек нет последних мод.
Зато в твоей линялой «горке»^[2] —
Хоть на рыбалку, хоть в поход.
 
 
А что ещё скрывают дверцы?
Не фрак, не шляпу-шапокляк.
Там просто берцы.
Ну, а в берцах
Копать картошку удобняк.
 
 
Темнеет тюк на полке дальней.
Подушка? Плед? Ковёр? Матрас?
Теперь армейский ватный спальник
На даче будет в самый раз.

 
 
Ещё один в бюджет семейный
Отметим несомненный вклад.
Возьмём штык-нож.
Твой нож трофейный
Отлично режет сервелат.
 
 
КомпАс, что взводный после боя
Вручил за ратные труды.
С надёжной штукою такою
В лес можно смело. По грибы.
 
 
Под квас пошла пустая фляжка,
Под инструменты – вещмешок,
На ветошь – старая тельняшка…
Видал, какой выходит прок!
 
 
………………………………………….
 
 
Ещё есть сны.
Про след ракеты,
Про посвист мин, земную дрожь,
Про вкус последней сигареты,
Могильный холмик…
Ну и что ж?
 
 
Зачем, дружище, супишь брови?
Отставить! Обойдёмся без.
В чём толк от снов? Какой с них профит?
Ни в дом с собой,
Ни в сад,
Ни в лес.
 

Виктория Шатохина

(Донецк)

Метроном

 
В заброшенном доме далекой окраины,
Где мира давно уже нет,
Остались там трое: часы
                               и собака,
Да дряхленький, с палочкой, дед.
 
 
Там время живет по законам
                               особым,
Надломлены стрелки, ворчат.
Соседи ушли, не осталось
                               знакомых,
А деду хотелось внучат…
 
 
Среди тишины, нарушаемой взрывами,
Проходят минуты и дни.
Ненужная, горькая, жизнь
                               опостылая,
На всем белом свете одни…
 
 
Под пулями завтраки, чаем
                               запитые,
Под мерное тиканье сон.
Судьба покатилась часами разбитыми,
Как страшен твой стук, метроном…
 

Донбасс, ты не был таким седым…

 
Донбасс, ты не был таким седым,
Что стало с тобой, родной?
– Мне выбелил душу снарядов дым,
Сирен неусыпный вой.
 
 
Донбасс, скажи, кто принёс
                   беду?
На землю моих отцов…
 
 
– Я маюсь, пытаясь понять
                   орду,
Воюющих злобных псов.
 
 
Донбасс, ты будешь ещё
                   другим,
Развеется дым войны…
Донбасс, я помню тебя
                   живым!
Я помню другие сны…
 

Мой город роз

 
Я засыпала под огни большого
                   города,
Мне снились радуги и теплые
                   дожди.
Я улыбалась по утрам совсем без повода,
Огни погасли… сны остались
                   позади…
Разбитых стекол странные
                   узоры,
Рисует градом в небе черный
                   дым.
На перекрестках – не цветные
                   светофоры,
Мой город… так внезапно стал
                   седым…
Проспект вечерний непривычно
                   тихий,
На кухне, с чаем… комендантский
                   час.
Изранен город… чья-то злая
                   прихоть,
Аллеи роз сменила на
                   фугас…
Я засыпаю без огней родного
                   города.
Храню осколки света в снах и
                   жду…
Когда проснусь, и улыбнусь без
                   повода,
Мой город роз… не сдавший
                   высоту!
 

Дым

 
Дым… черный дым над столицей…
Медленно гаснут души,
Пеплом стирая лица.
Кто нас теперь потушит?
Кто отмотает время
В точку до невозврата?
Кто же вернет нам веру
В то, что уже не свято?
Снег… белый снег над столицей…
Ветер в пустые стекла
Мертвой стучится птицей.
Плачет страна… промокла…
И до крови избита.
Дым… черный дым… и все же…
Снег… ведь он чистый, белый.
Может, вернет нам души,
Те, что продать не успели…
 

Андрей Соболев

(Севастополь)

Последний день августа

 
Враг лезет в окна, ломает двери,
Он ждет, что выкинем белый флаг.
Несем потери, несем потери.
И ждем, что скоро устанет враг.
 
 
Они не братья уже по вере,
Хоть крест над нами, пока, один.
Несем потери, несем потери,
Господь им больше не господин.
 
 
В соседних землях, в краю истерик,
Вину приписывают Кремлю.
Несем потери, несем потери,
Я негодую, и я скорблю.
 
 
Иные люди страшней, чем звери,
А кто для зверя, скажи, судья?
Несем потери, несем потери.
От рук людей, что хуже зверья.
 
 
Ну, на каком еще нам примере,
Понять, что гибнет там наш народ?
Несем потери, несем потери,
Пора заканчивать скорбный счет.
 

* * *

 
Завтра едем в зону обстрела,
Песни петь у смертельной межи.
Говорят: – Не твое это дело.
Ну а чье тогда дело, скажи?
На опасность твой нюх не развит?
Ты же зряч, говорят мне, не глух.
А живущим там легче разве?
Или тоже притуплен нюх?
Говорят, что песней не лечат,
Разве легче с ней помереть?
А живущим там разве легче,
Чем тому, кто приехал попеть?
Песня многих по миру катает,
Но не всем по плечу этот труд.
Там, где песня, – смерть отступает,
Не стреляют там, где поют.
Я богатств с песней не обретаю,
Не торгую ей, как куркуль.
Я оружьем ее считаю,
Песня часто весомее пуль.
Ну и что, что спою в подвале?
Ну и что, что вокруг война?
Если с песней меня позвали,
Значит, песня моя нужна.
Всяк в любви клянется умело,
Что готов рядом встать в бою.
Приезжайте в зону обстрела,
Докажите любовь свою.
 

Лаура Цаголова

(Москва)

* * *

 
Мы ничего не позабудем!
Ещё устанем вспоминать…
 
 
Последний здешний выдох труден,
но легче надобность принять,
что старослужащее тело,
собой ничуть не дорожа,
ушло в снега, когда взлетела
износостойкая душа.
 
 
Лишь только точности секундной
застыла фосфорная дрожь,
Господь приметил: «Неподсудный!»
И смерти выдохнул: «Не трожь!»
 
 
Я для чистилища сугроба —
дитя в армейских пеленах.
Мне не прочувствовать озноба
сопровождающего страх.
 
 
Мне ведомо, чего же ради!
С ленцой бывалого бойца,
смотрю на трещину в прикладе,
разросшуюся у лица.
 
 
Срок ожидания оплачен.
Тут каждый, что ни говори,
по жажде правды равнозначен
твердыне Храма-на-Крови.
 
 
По перекличке русских судеб,
по знамени над блок-постом…
Мы ничего не позабудем
из ночи…
…перед
…Рождеством.
 

2019

Русское поле

…Донбассу…

 

 
Как уголь чистит белых лошадей,
так теменью сугробы намывает.
Ты этой белизною завладей!
Присвой её путём, что огибает
домишек поднебесные горбы,
пригревшие попадавшие звёзды!
Расходятся окольные столбы,
обещанные выстуженным вёрстам.
Вот-вот навстречу вспыхнет огонёк
халупы, где смотритель станционный
раздует самоваристый чаёк
и разговорчик одухотворённый.
И примется потрескивать в печи
янтарь слезы зарубленной осины.
Чудак-старик! Захочешь огорчить, —
он будет улыбаться, что есть силы,
перечить долгим кашлем небылиц,
косясь на употелое окошко,
в котором пляшут призраки возниц,
протаптывая лунные дорожки.
Счастливый сон, из тех, что рождены
на самом звучном вздохе обрываться!
 
 
Стоит зима. И пятый год войны.
И хлопья закопчённые толпятся
(провидя причитания родни,
сплочённой у могильного обрыва),
как будто их оставили одних
в защитниках небесного призыва.
Да в поле, повидавшем чужаков
за сотни лет до нынешней осады,
Архангел Пушкин к подвигу готов,
с весёлой обречённостью солдата.
 

2018

Неуставное

 
Смерть запасается жизнью по самое не балуй…
Жадность сгубила фраера – не её!
Смерти нужна передышка… Сегодня не атакуй!
И завтра сиди, считая по осени вороньё.
 
 
Два дня и две ночи вот этот влачи окоп,
что недавно служил надёжей неврастенику с той стороны.
Ухмыльнись, мол, чётными могут быть капли цветов на гроб
в истории человечества и в обиходе войны.
 
 
Здесь враг вчера трескал тушёнку с прадедова ножа.
У твоего был такой же в точности – злая трофейная сталь.
А сегодня пропащей дурою бликует врага душа.
И ты заедаешь тушёнкой слезливое слово «жаль!»
 
 
Два дня и две ночи не будет тебе беды,
кроме одной перестрелки и мороси затяжной.
Смерти нужна увольнительная наградою за труды,
за то, что ударно пополнила список свой послужной.
 
 
И ты, балагур, напоследок все нервы в себе задрай.
Какой-никакой, а Тёркин (по линии родовой).
Советский поэт Твардовский с похожим освоил край,
который на небо выше, чем нынешний адрес твой.
 
 
Два дня и две ночи… Нежданная сказка-блиц!
Иная реальность сгущаясь рябиновый давит сок.
Земное креплёное пойло – отрава для райских птиц,
а нашим шальным – возможность разнашивать голосок.
 
 
Смерть запасается жизнью, как перед спячкой зверь.
Будет во сне по косточкам разбирать.
Лучше её не трогать, не окликать, поверь!
Может, на время забудет, как тебя величать…
 

2018

* * *

 
Успеть бы погулять-довоевать
в последний день мальчишеской свободы!
Я вижу, как заботливая мать
в планшет отцовский прячет бутерброды.
Я думаю, что скоро будет бой,
а внук соседский – ябеда-отличник,
окажется с разбитою губой,
как диверсант, захваченный с поличным.
А после… Задушевный разговор.
И дружбы фляга с крепкой родниковой
под клятву в том, что с этих самых пор
о тайне неприятельства – ни слова.
Каникулы – нехитрая игра,
весёлая, как свист на голубятне.
Мы выдавали счастье на-гора
и на рубашках солнечные пятна.
А после будут школа и дожди,
и хрусткий снег, и вербочки для Пасхи.
А после…
Стоп!
Былое, подожди!
Чем дальше, тем опасней без опаски.
Нельзя тебе на взлётную тропу!
Здесь нас таких – потомственная стая.
Здесь черти лето видели в гробу!
И летних поимённо выбивая,
надеялись на обморочность вдов…
На перепалки некогда сплочённых…
На немоту выносливых дворов,
вмещавших добровольцев отягчённых
смертельной ношей…
Помнится, отцы
наследников сажали на загривки,
а нынче взгромоздили сорванцы
своих взрослений ратные обрывки
на плечи остающихся в живых
по контурам спасительной Державы.
Несите нас, уже вневременных,
«Донецким морем» райской переправы!
 

2018

«Ватник»

 
Тому бывает проще,
кто ростом невысок.
Разбужен в тихой роще
свинцовый голосок.
Надламывают ветки
осколки-шатуны.
Твердит незримо меткий
пословицы войны.
На этой судной точке
сегодня горячо:
несметные цветочки
редеют за плечом.
А твой окоп – кусточек,
с таким не пропадёшь!
А ты ему – сыночек,
не первый из алёш,
не первый из иванов,
не первый из данил…
Прицельно дул на раны
архангел Михаил,
чтоб ты, слабея даже,
хрипел «Христос Воскрес!»
…Ругнулся суржик вражий,
и махом вышел весь.
Архангел чиркнул спичкой,
не грех перекурить:
солдатик-невеличка
успеет вечно жить.
Помятой папироски
резервный табачок,
что солнечные блёстки,
попавшие в сачок.
А ты душой ребёнок,
двухсотый из двухсот…
И жаворонок звонок
на клиросе высот!
 

2018

Песня Горловки

 
Пустующих дворов тетрадные листы
осваивают дробь дождливых сожалений.
Там, очень высоко, где помыслы чисты,
от нас уже не ждут особенных умений.
Сноровки узнавать о главном между строк
не требуют творцы заоблачного «вкратце».
Нездешний мир привык додумывать мирок,
в котором без нужды опасно оставаться.
В котором летний день зашторил домосед
в надежде, что беда не тронет безразличных.
В котором тридцати серебряных монет
хватило, как-то раз, для низости публичной.
Какую темноту способен ободрить,
набравшийся чужих сомнений лжеапостол!
Здесь сто потов сошло с летящего бомбить.
За несколько минут… Покрытая коростой
кровавой суеты, древесная кора
не ведает имён заучивавших стоны.
Как яблочки с ветвей срывала детвора,
так срезало огнём антоновские кроны.
И смерть взяла своё наградой за нужду
в посредниках ходить, склоняясь над телами.
То был не самолёт, а дьявольский мундштук,
что взвился попыхтеть и сгинуть за домами!
А в страшной тишине слезы небесной ком
рассыпался на рой посеребривший город…
Сегодня снова дождь! Он снова о былом.
Мол, это прошлый век разрывами исколот!
Как-будто не теперь нас выбрали на убыль.
Как-будто весь июнь – счастливый выходной.
Тетрадочки дворов листают жизнелюбы,
и простенький сюжет рифмует Проливной:
«Надежда есть…кап-кап…, пока непризывные
горазды выметать осколочную пыль.
Надежда есть, пока на вспышки грозовые
бросается…кап-кап…отчаянный мотыль.
Пока спитой чаёк старушки пригубили,
да пахнет молоком внучатая душа…
Пока ещё…кап-кап…с ума не посходили,
подвальной теснотой уставшие дышать».
Сирена голосит, как вдовы у могил.
Протяжному вытью не знаешь, что ответить.
Хватило бы дождя на то, чтоб сочинил
невидимый Господь, что нет войны на свете!
«Надежда есть…кап-кап…»
 

2018

Правила русского боя

 
Не мудрено продержаться до полночи.
Но жизнь оказалась тесной.
Убитый сержантик артачился:
«…Сволочи!
Вот вылежусь и воскресну!
Явь, кроветворной страдая жаждой,
чёрной вдовой хлопочет.
Как помертвею, дойду ведь до каждого,
каждому напророчу!
Тяжко божиться губам перекошенным,
злостью пересолённым?
Думали, сгину свинцом огорошенный,
стихну раздушевлённый?
Думы разбойные отроду слепы,
а нежильцы – зрячи.
Ангел срывает чеку с неба.
 
 
Он – это я, значит…»
В поле, где бился последний воин,
хлебное будет лето.
Птахи зацарствуют у колоколен…
Смерть оказалась светом.
 

2018

* * *

 
Моей России вечность лет.
И с незапамятных наитий
в медовых зорях бересклет
хранил обветренные нити
богоугодных паутин.
 
 
На них нанизывали росы
ночные выдохи долин,
хвалённых буднями покоса.
Церквушки тёсанный утёс
пророком слыл за норов звонкий.
 
 
Купели ласточкиных гнёзд
каймили людные хатёнки
под солнечным веретеном,
натруженным шепталкой рода.
 
 
На блюдечке берестяном
светились грошики дохода:
всё выжидали лучший день,
когда зовут на пир поминный
старейшин ближних деревень.
 
 
Плестись походочкой утиной
задирам ратной старины.
 
 
По сторонам от вереницы
герои будущей войны
глазеть сбегутся на петлицы…
 
 
Освоятся бородачи
за разносольными столами,
затеют крестников учить
не в меру крепкими словами.
 
 
А после бабы запоют,
наохают заупокойно.
И этот плачущий уют,
подмога думе колокольной,
занянчит душу мертвеца
до первой радости младенца.
 
 
Жизнь продолжается с конца,
растёт у Млечности под сердцем.
Спешит Небесный Краевед
из милости проговориться:
– Моей России столько лет!
Здесь Рай был некогда столицей…
 

2018

Александр Сигида /младший/

(ЛНР)

Цвет извне

 
Они, мой милый друг,
и драгоценный враг мой,
Питаются страданием и кровью пролитой;
Они живут внизу, под раскалённой магмой,
Скрываются под литосферною плитой.
 
 
Как жадно они ждут! Как много лет они
Подсказывают марш
для флейты Крысолова;
А сами, в звуке сатанинских литаний,
Насытившись, парят
над пустотой лиловой.
 
 
Соратники! Враги! Вы гибли
не напрасно:
Дрожит от наслаждения
прожорливый ифрит;
Но дармовой поток пьянящей
влаги красной
Запросы всё же их не удовлетворит.
 
 
Питательней белка и слаще лимонада
Тот самый цвет извне,
ценимый демонами ада.
 

* * *

 
Африканец уже в Валгалле,
Подают валькирии мёд.
Этот рай вы завоевали.
Кому надо понять – поймут.
На пути из Варягов в Греки
Мы тащили свои суда,
Находили леса и реки.
«Эй, стой там и иди сюда!»
Одноглазый полковник старый,
Их поглавник и командир
К межэтническим холиварам
Равнодушен: «Доблестным – пир!»
Криминальные авантюристы,
Праволевые всех мастей,
Футуристы и фаталисты —
Где найдете таких гостей?
Если есть пространства иные,
Живы русла у скифских рек,
Значит, сбудутся позывные
Африканец, Варяг и Грек.
 

Жертвоприношение

 
Нет контрибуций или прощений,
В потоке железном жертвоприношений
 
 
Кругом кибер-панк, лоу лайф, хай тек;
Но каждый в душе – индеец-ацтек.
 
 
Вечно голодные боги Карбона,
Шевелятся щупальца – змеи Горгоны;
 
 
Девы-горгульи багровый рот,
В Минске-Моргуле, у Чёрных Ворот.
 
 
Вырежу в дереве руну Беркана,
В память защитника Желько, Аркана;
 
 
Вырежу в камне руну Совуло —
Чтобы погибли сыны Вельзевула;
 
 
Соединю их руной Одаль,
Словно слова датчанин Даль.
 
 
И завершу руной Эйваз,
Чтоб не ушёл ни один из вас.
 

Миссия легата

 
Из сарматских степей возвращался легат,
Он не видел давно Pax Romana;
Голубые меха, и янтарь, и агат
Были даром Царей-наркоманов.
 
 
«Собираются вместе под сводом шатра
И бросают зелёное зелье
На горячие камни, на угли костра,
И в дыму продолжают веселье».
 
 
«Будь спокоен, о Август! Радей об одном:
Мир в Империи долго продлится,
Если будешь ты слать караваны с вином
На Дунай, где степная граница».
 
 
На Сицилии, в тени оливковых рощ,
Удалившись от Рима и власти
Опочил мой легат, а Империи мощь
Уменьшалась, при смене династий.
 
 
«Я слыхал, что Аттила не любит вина.
Оттого, что сильней опьяняет война».
 

1. ТСН – «Телевізійна служба новин» – новостная передача одного из самых лживых украинских телеканалов.

2. «Горка» – разновидность камуфлированной формы.

Отелло Акт 4, Перевод Сцены 2

Отелло Акт 4, Перевод Сцены 2 | Шекклира, LitCharts

Также ознакомьтесь с нашим подробное резюме и анализ этой сцены

Посмотрите наш резюме и анализ этой сцены

Оригинал

Перевод

Входят ОТЕЛЛО и ЭМИЛИЯ

Входят ОТЕЛЛО и ЭМИЛИЯ.

ОТЕЛЛО

Значит, ты ничего не видел?

ОТЕЛЛО

Значит, ты ничего не видел?

ЭМИЛИЯ

Никогда не слышал и не подозревал.

ЭМИЛИЯ

Я тоже ничего не слышала и ничего не подозревала.

ОТЕЛЛО

Да, вы видели Кассио и ее вместе.

ОТЕЛЛО

Но ты же видел Дездемону и Кассио вместе.

ЭМИЛИЯ

Но тогда я не увидела вреда, а потом я услышала Каждый слог, что дыхание составило между ними.

ЭМИЛИЯ

Но тогда я не видела ничего плохого и слышала каждый слог, который они говорили друг другу.

ОТЕЛЛО

Что, они никогда не шептались?

ОТЕЛЛО

Что, они никогда не шептались, чтобы ты не слышал?

ЭМИЛИЯ

Никогда, милорд.

ЭМИЛИЯ

Никогда, милорд.

ОТЕЛЛО

И не отослать тебя?

ОТЕЛЛО

И они никогда не отсылали вас?

ЭМИЛИЯ

Никогда.

ЭМИЛИЯ

Никогда.

ОТЕЛЛО

Принести веер, перчатки, маску и ничего?

ОТЕЛЛО

Она не послала тебя за веером, перчатками, маской? Ничего?

ЭМИЛИЯ

Никогда, милорд.

ЭМИЛИЯ

Никогда, милорд.

ОТЕЛЛО

Странно.

ОТЕЛЛО

Странно.

ЭМИЛИЯ

Я осмелился, милорд, поспорить, что она честна, Положить свою душу на карту. Если ты думаешь, что другое Удалите свою мысль, она оскорбит вашу грудь. Если кто-нибудь негодяй вбил тебе это в голову, Пусть небо воздаст за это змеиным проклятием, Ибо, если она не будет честной, целомудренной и верной, Нет счастливого мужчины. Самая чистая из их жен Грязна, как клевета.

ЭМИЛИЯ

Держу пари, что Дездемона честна, милорд. Я бы поставил на это свою душу. Если вы думаете иначе, отбросьте это подозрение — оно отравляет ваше сердце. Если какой-нибудь негодяй внушил вам эту идею, да проклянет его Бог, как он проклял змею. Если Дездемона нечестна, целомудренна и правдива, то ни одна женщина и ни один мужчина не счастлив со своей женой.

ОТЕЛЛО

Пригласи ее сюда. Идти.

ОТЕЛЛО

Скажи ей прийти сюда. Идти.

Выход ЭМИЛИЯ

ЭМИЛИЯ уходит.

Она говорит достаточно, но она простая сволочь Это не может сказать так много. Это хитрая блудница, Шкаф, замок и ключ, злодейских тайн. И все же она преклонит колени и помолится, я видел, как она этого не делала.

Она говорит, что Дездемона верна, но самая глупая девчонка могла бы сказать то же самое. Дездемона — подлая шлюха, запертый шкаф, полный злодейских секретов. И все это время она будет стоять на коленях и молиться, как хорошая женщина. Я видел, как она это делает.

Входят ДЕСДЕМОНА с ЭМИЛИЕЙ

Входят ДЕСДЕМОНА и ЭМИЛИЯ.

ДЕЗДЕМОНА

Милорд, какова ваша воля?

ДЕЗДЕМОНА

Милорд, что вам нужно?

ОТЕЛЛО

Пожалуйста, Чак, иди сюда.

ОТЕЛЛО

Пожалуйста, дорогой, иди сюда.

ДЕЗДЕМОНА

Что тебе доставляет удовольствие?

ДЕЗДЕМОНА

Что бы вы хотели?

ОТЕЛЛО

Позволь мне увидеть твои глаза. Посмотри мне в лицо.

ОТЕЛЛО

Позвольте мне увидеть ваши глаза. Посмотри мне в лицо.

ДЕЗДЕМОНА

Что это за ужасная фантазия?

ДЕЗДЕМОНА

Какие ужасные вещи ты выдумываешь?

ОТЕЛЛО

(ЭМИЛИИ) Некоторые из ваших функций, госпожа, Оставьте детей в покое и закройте дверь. Кашляйте или кричите «кхм», если придет кто-нибудь. Твоя тайна, твоя тайна! Нет, отправка!

ОТЕЛЛО

[ЭМИЛИИ] Делайте свою работу, госпожа, и оставьте нас, любовников, в покое. Закрой дверь. Покашляйте или скажите «кхм», если кто-то придет. Это твоя работа, твоя работа! Идти!

Выход ЭМИЛИЯ

ЭМИЛИЯ выход.

ДЕЗДЕМОНА

На коленях, что значит твоя речь? Я понимаю ярость в твоих словах, Но не слова.

ДЕЗДЕМОНА

Я умоляю тебя здесь, на коленях, — скажи мне, что ты хочешь сказать своей речью? Я вижу, что ты злишься, но я не понимаю, что ты имеешь в виду.

ОТЕЛЛО

Что ты такое?

ОТЕЛЛО

Ну а ты кто?

ДЕЗДЕМОНА

Ваша жена, милорд. Твоя верная и верная жена.

ДЕЗДЕМОНА

Я ваша жена, милорд. Твоя верная и верная жена.

ОТЕЛЛО

Ну же, поклянись, будь ты проклят. Дабы, подобно одному из небес, сами черти Не убоялись схватить тебя. Поэтому будь дважды проклят, Поклянись, что ты честен!

ОТЕЛЛО

Подойди и поклянись, что это правда, прокляни себя, дав ложную клятву. Иначе, раз ты так ангельски выглядишь, то и сами черти побоялись бы тебя схватить. Так прокляни себя вдвойне, ложно поклявшись, что ты честен!

ДЕЗДЕМОНА

Небеса действительно знают это.

ДЕЗДЕМОНА

Небеса знают правду.

ОТЕЛЛО

Небеса воистину знают, что ты чертовски лжив.

ОТЕЛЛО

Небеса знают правду: что ты чертовски лжив.

ДЕЗДЕМОНА

Кому, милорд? С кем? Как я неправ?

ДЕЗДЕМОНА

Кому, милорд? С кем я был неверен? Как я неправ?

ОТЕЛЛО

Ах, Дездемона, прочь, прочь, прочь!

ОТЕЛЛО

Ах, Дездемона, уходи, уходи, уходи!

ДЕЗДЕМОНА

Увы, тяжелый день, почему ты плачешь? Я ли причина этих слез, милорд? Если ты, мой отец, подозреваешь, Что это орудие твоего возвращения, Не вини меня. Если ты его потерял, то ведь и я его потерял.

ДЕЗДЕМОНА

Увы, это печальный день. Почему ты плачешь? Я ли причина этих слез, милорд? Если вы подозреваете, что мой отец как-то связан с тем, что вас отозвали домой, не вините меня за это. Если он разорвал отношения с вами, значит, он разорвал отношения и со мной.

ОТЕЛЛО

Если бы небесам было угодно Испытать меня скорбью, Если бы они пролили дождь Всех язв и позора На непокрытую голову, Погрузили бы меня в нищету до самых губ, Отдали бы в плен меня и мои крайние надежды, Я бы нашел где-то в душе моей Каплю терпения. Но, увы, сделать меня Неподвижной фигурой на время презрения, Чтобы указать на него своим медлительным и подвижным перстом! Но мог бы я вынести и это, ну, очень хорошо. Но там, где я собрал свое сердце, Где либо я должен жить, либо не нести жизни, Источник, из которого бежит мой поток, Иль пересыхает, — быть выброшенным оттуда! Или держите его как цистерну для грязных жаб, чтобы завязать их и связать! Обрати сюда свой цвет лица, Терпение, ты, юный розовогубый херувим, — Да, там, смотри мрачно, как ад!

ОТЕЛЛО

Если бы Бог решил дать мне какое-нибудь несчастье, если бы он наложил на мою непокрытую голову всякие постыдные язвы, сделал меня крайне бедным и сделал меня узником без надежды, я нашел бы способ терпеть это. Но, увы, сделать меня навеки посмешищем и предметом насмешек! И тем не менее, я мог даже вынести это тоже, очень хорошо. Но сделать что-нибудь с моим сердцем, от которого зависит моя жизнь, которое перекачивает всю кровь по моим венам, высушить его и превратить в таз, в котором будут валяться и спариваться грязные жабы! Сама богиня Терпения могла смотреть в мое сердце своими юными розовыми губами, и цвет ее лица становился чертовски мрачным!

ДЕЗДЕМОНА

Надеюсь, мой благородный лорд считает меня честным.

ДЕЗДЕМОНА

Надеюсь, мой благородный господин считает меня честным.

ОТЕЛЛО

О, да, как летние мухи в руинах, Что оживляются даже от дуновения. О ты, сорняк, Кто так прекрасен и пахнет так сладко, Что чувства ноют в тебе, если бы ты никогда не родился!

ОТЕЛЛО

О да, честный, как рой мух, размножающихся вместе на ветру. О, ты, травка, ты такая милая и так сладко пахнешь, что больно на тебя смотреть. Лучше бы ты никогда не рождался!

ДЕЗДЕМОНА

Увы, какой невежественный грех я совершил?

ДЕЗДЕМОНА

Увы, какой грех я совершил, не зная об этом?

ОТЕЛЛО

Была ли эта прекрасная бумага, эта прекраснейшая книга, Сделана, чтобы написать на ней «блудница»? Что совершил? Преданный идее? О ты, простолюдин! Я сделал бы кузницу из своих щек, Что бы сжечь скромность дотла, Если бы я говорил о твоих делах. Что совершил? Небеса затыкают ему нос, и луна подмигивает, Похабный ветер, что целует все, что встречает, Умолк в глухом руднике земли И не слышит его. Что совершено! Наглая шлюха!

ОТЕЛЛО

Бог создал в тебе прекрасную чистую доску только для того, чтобы написать на ней «блудница»? Какой грех ты совершил? Совершить? О, ты публичная проститутка! Если бы я даже сказал о том, что ты сделал, мой рот сжег бы саму скромность, только произнеся слова. Какой грех ты совершил? Небо и сама луна, ветер и недра земли все отворачиваются и не хотят об этом слышать. Какой грех ты совершил? Ты бессовестная шлюха!

ДЕЗДЕМОНА

Клянусь небом, ты делаешь меня неправильно!

ДЕЗДЕМОНА

Клянусь небом, ты неправильно меня обвиняешь!

ОТЕЛЛО

Ты не проститутка?

ОТЕЛЛО

Ты не шлюха?

ДЕЗДЕМОНА

Нет, так как я христианин. Если для того, чтобы сохранить этот сосуд для милорда От любого другого грязного незаконного прикосновения Не быть шлюхой, Я никто.

ДЕЗДЕМОНА

Нет, я клянусь в своем христианстве. Если определение не быть шлюхой состоит в том, чтобы сохранить свою девственность для моего мужа и не позволить другому грязному мужчине незаконно прикасаться ко мне, тогда я не шлюха.

ОТЕЛЛО

Что, не шлюха?

ОТЕЛЛО

Что, не шлюха?

ДЕЗДЕМОНА

Нет, я буду спасен.

ДЕЗДЕМОНА

Нет, честное слово христианина.

ОТЕЛЛО

Невозможно?

ОТЕЛЛО

Неужели это правда?

ДЕЗДЕМОНА

О, небо, прости нас!

ДЕЗДЕМОНА

О, Господи, прости нас!

ОТЕЛЛО

Я взываю к тебе помилуй, Я принял тебя за эту хитрую венецианскую блудницу, Что вышла замуж за Отелло.— Ты, госпожа, Что имеешь должность напротив Святого Петра И охраняешь врата ада!

ОТЕЛЛО

Тогда прошу прощения. Я перепутал тебя с той хитрой шлюхой из Венеции, которая вышла замуж за того Отелло. Вы, мадам, должно быть, дьявольский двойник святого Петра, привратник ада!

Входит ЭМИЛИЯ

Входит ЭМИЛИЯ.

Ты, ты, ай, ты! Мы прошли курс. Есть деньги за ваши старания. Молю вас, поверните ключ и соблюдайте наш совет.

О, ты сейчас! Мы все закончили здесь. Вот деньги, которые я должен тебе за это. Пожалуйста, держите эту маленькую встречу в секрете.

ОТЕЛЛО уходит.

ЭМИЛИЯ

Увы, что задумал этот джентльмен? Как поживаете, мадам? Как поживаешь, моя добрая леди?

ЭМИЛИЯ

Увы, о чем говорит этот джентльмен? Как дела, мадам? Моя добрая леди, ты в порядке?

ДЕЗДЕМОНА

Вера в полусне.

ДЕЗДЕМОНА

Честно говоря, я чуть не потерял сознание.

ЭМИЛИЯ

Хорошая мадам, что случилось с милордом?

ЭМИЛИЯ

Хорошая мадам, что случилось с милордом?

ДЕЗДЕМОНА

С кем?

ДЕЗДЕМОНА

С кем?

ЭМИЛИЯ

Почему, с милордом, мадам.

ЭМИЛИЯ

С милордом, мадам.

ДЕЗДЕМОНА

Кто твой господин?

ДЕЗДЕМОНА

Кто твой господин?

ЭМИЛИЯ

Он твой, милая леди.

ЭМИЛИЯ

Ваш муж, милая леди.

ДЕЗДЕМОНА

У меня их нет. Не разговаривай со мной, Эмилия. Я не могу плакать, и у меня нет ответов, Но что должно идти по воде. Пожалуйста, сегодня вечером Положите на мою кровать мои свадебные простыни. Помни, И позови сюда своего мужа.

ДЕЗДЕМОНА

У меня нет мужа. Не разговаривай со мной, Эмилия. Я не могу плакать, и мне нечего сказать, кроме того, что можно было бы выразить слезами. Пожалуйста, застелите сегодня мне постель простынями с первой брачной ночи. Не забудь сделать это и позови сюда своего мужа.

ЭМИЛИЯ

Вот это действительно перемена!

ЭМИЛИЯ

Все так сильно изменилось!

ЭМИЛИЯ уходит.

ДЕЗДЕМОНА

‘Это встреча Я должен быть использован так, очень хорошо. Как я вел себя, чтобы он мог придерживаться самого маленького мнения о моем малейшем злоупотреблении?

ДЕЗДЕМОНА

Это уместно, что со мной так обращаются, очень уместно. Что я когда-либо делал, чтобы заставить его найти хоть малейший повод для жалоб?

Входят ЭМИЛИЯ с ЯГО

Входят ЭМИЛИЯ и ЯГО.

ЯГО

Что вам угодно, мадам? Как дела у тебя?

ЯГО

Что вам нужно, мадам? Как у тебя дела?

ДЕЗДЕМОНА

Не могу сказать. Те, что учат юных младенцев, делают это мягкими средствами и с легкими задачами. Он мог бы упрекнуть меня так, потому что, честно говоря, я ребенок, чтобы упрекать.

ДЕЗДЕМОНА

Не могу сказать. Те, кто учит маленьких детей, делают это мягко, с легкими заданиями. Он должен был бы ругать меня так мягко, потому что я действительно как ребенок, которого ругают.

ЯГО

В чем дело, леди?

ЯГО

В чем дело, леди?

ЭМИЛИЯ

Увы, Яго, мой господин так прелюбодействовал с нею, Наложил на нее такие обиды и тяжелые условия, Что искренние сердца не могут этого вынести.

ЭМИЛИЯ

Увы, Яго, милорд назвал ее шлюхой, и назвал ее такими серьезными, злобными именами, что человек с чистым сердцем не мог бы их слышать.

ДЕЗДЕМОНА

Меня зовут Яго?

ДЕЗДЕМОНА

Меня зовут Яго?

ЯГО

Какое имя, прекрасная дама?

ЯГО

Какое имя, прекрасная дама?

ДЕЗДЕМОНА

Таким, каким, по ее словам, мой лорд действительно называл меня.

ДЕЗДЕМОНА

Та, которую мой господин звал меня.

ЭМИЛИЯ

Он назвал ее «шлюхой». Нищий в своем напитке Не мог бы поставить такие условия на свой телефон.

ЭМИЛИЯ

Он назвал ее «шлюхой». Пьяный нищий не стал бы так называть свою девушку.

ЯГО

Почему он так поступил?

ЯГО

Почему он тебя так назвал?

ДЕЗДЕМОНА

Не знаю. Я уверен, что я не такой.

ДЕЗДЕМОНА

Не знаю. Я уверен, что я не такой.

ЯГО

Не плачь, не плачь. Увы день!

ЯГО

Не плачь, не плачь. Увы, какой ужасный день!

ЭМИЛИЯ

Неужто она столько благородных браков оставила, Отца своего, и родину, и друзей, Чтобы называться блудницей? Разве это не заставит плакать?

ЭМИЛИЯ

Неужели она отвергла так много благородных женихов и отвернулась от своего отца, своей страны и своих друзей только для того, чтобы ее назвали шлюхой? Разве это не заставит кого-нибудь плакать?

ДЕЗДЕМОНА

Это моя несчастная судьба.

ДЕЗДЕМОНА

Это моя несчастная судьба.

ЯГО

Будь он проклят!

ЯГО

Будь он проклят! Что с ним случилось?

ДЕЗДЕМОНА

Нет, бог знает.

ДЕЗДЕМОНА

Одному Богу известно.

ЭМИЛИЯ

Меня повесят, если какой-нибудь вечный негодяй, Какой-нибудь пройдоха и вкрадчивый мошенник, Какой-нибудь раб, обманщик, чтобы получить какую-то должность, Не придумал эту клевету. Меня еще повесят!

ЭМИЛИЯ

Готова поспорить жизнью, что какой-нибудь негодяй — какой-нибудь интриган, вероломный мошенник, какой-нибудь лживый, хитрый мошенник — оклеветал Дездемону, чтобы получить какой-нибудь военный пост. Если я ошибаюсь, пусть меня повесят!

ЯГО

Тьфу, нет такого человека. Это невозможно.

ЯГО

Но нет человека, который сделал бы такое. Это невозможно.

ДЕЗДЕМОНА

Если есть такие, да простят его небеса!

ДЕЗДЕМОНА

Если есть такой человек, да помилует его Бог!

ЭМИЛИЯ

Недоуздок прости его и ад грызет его кости! Почему он должен называть ее «шлюхой»? Кто составляет ей компанию? Что за место? Сколько времени? Какая форма? Какая вероятность? Над мавром оскорбил какой-то самый подлый плут, Какой-то подлый отъявленный плут, какой-то подлец. О небо, если бы ты развернул таких товарищей И вложил бы в каждую честную руку хлыст, Чтобы хлестать нагих негодяев по всему миру Даже с востока на запад!

ЭМИЛИЯ

Пусть он получит милость от петли, и пусть черти в аду грызут его кости! Почему Отелло должен называть Дездемону шлюхой? С кем она спит? Где? Когда? Как? Какие есть доказательства? Мавра одурачила какая-то совершенно негодяйка — какой-то подлый, известный дурак, какой-то подлый человек. О Боже, если бы Ты открыл злых людей в мире и дал каждому честному человеку кнут, чтобы стегать негодяев, бегающих нагими с востока на запад по всему земному шару!

ЯГО

Говорите внутри двери.

ЯГО

Тише.

ЭМИЛИЯ

О, черт бы их побрал! Какой-то такой он был оруженосец, Который повернул ваш ум в изнанку И заставил вас подозревать меня с мавром.

ЭМИЛИЯ

О, будь прокляты эти злые люди! Именно такой человек проник в твою голову и заставил тебя заподозрить, что я изменил тебе с мавром.

ЯГО

Ты дурак. Идти к.

ЯГО

Ты дурак. Убирайся отсюда.

ДЕЗДЕМОНА

Увы, Яго, Что мне сделать, чтобы снова завоевать моего господина? Хороший друг, иди к нему. Ибо, клянусь этим небесным светом, я не знаю, как я потерял его. Здесь я преклоняю колени: Если когда-нибудь моя воля посягала на его любовь, То ли в рассуждениях мысли, то ли в поступке, Или мои глаза, мои уши или какое-либо чувство Восхищались ими или в любой другой форме, Или что я делаю еще не было, и никогда не было, И когда-либо будет — хотя он стряхивает меня На нищенский развод — любите его нежно, Утешение от меня отказаться! Недоброта может многое сделать, И его недоброта может погубить мою жизнь, Но никогда не запятнать мою любовь. Я не могу сказать «шлюха». Теперь, когда я произношу это слово, оно вызывает у меня отвращение. Совершить поступок, который мог бы заработать дополнение, Меня не могла заставить мирская масса тщеславия.

ДЕЗДЕМОНА

Увы, Яго, что мне делать, чтобы вернуть мужа? Хороший друг, иди к нему. Ибо, клянусь небом, я не знаю, что я сделал, чтобы потерять его. Я становлюсь здесь на колени и клянусь: если бы я когда-нибудь предал его любовь, или каким-нибудь действительным делом, или хотя бы одной мыслью о том, чтобы сделать что-нибудь; если бы мои глаза, уши или что-нибудь еще когда-нибудь радовались другому человеку; если я никогда по-настоящему не любила его, или не люблю сейчас, или не буду любить его нежно (даже когда он пытается развестись со мной), то пусть я потеряю все удобства! Недоброжелательность сильна — и его злоба может убить меня, — но она никогда не изменит моей любви к нему. Я не могу сказать «шлюха». Слово застревает у меня в горле, даже когда я пытаюсь произнести его сейчас. Не все удовольствия в мире могли бы заставить меня совершить поступок, который принес бы мне это имя.

ЯГО

Прошу вас, будьте довольны, это всего лишь его юмор. Государственные дела его оскорбляют, И он упрекает вас.

ЯГО

Умоляю, не расстраивайтесь. Отелло просто в плохом настроении. Государственные дела его разозлили, и он просто вымещает свой гнев на вас.

ДЕЗДЕМОНА

Если бы не было другой…

ДЕЗДЕМОНА

Если бы не было другой причины…

ЯГО

Но это так, ручаюсь.

ЯГО

Вот и все, обещаю.

Звучат трубы

Звучат трубы за кулисами.

Послушайте, как эти инструменты зовут к ужину. Посланники Венеции остаются мясом. Войди и не плачь. Все будет хорошо.

Послушайте, эти трубы возвещают, что обед готов. Гонец из Венеции ждет еды. Иди внутрь и не плачь. Все будет хорошо.

ДЕЗДЕМОНА и ЭМИЛИЯ уходят.

ДЕЗДЕМОНА и ЭМИЛИЯ уходят.

Входит РОДРИГО

Входит РОДРИГО.

Ну что, Родриго!

Как дела, Родриго?

РОДРИГО

Я не нахожу, чтобы ты поступил со мной справедливо.

РОДРИГО

Я не думаю, что ты был честен со мной.

ЯГО

Что наоборот?

ЯГО

Почему бы и нет?

РОДРИГО

Каждый день ты подкидываешь мне какую-нибудь хитрость, Яго, и скорее, как мне теперь кажется, лишаешь меня всякого удобства, чем даешь мне хоть малейшую надежду. Я действительно больше не вынесу этого, и меня еще не убедили смириться с тем, что я уже по глупости претерпел.

РОДРИГО

Каждый день ты меня разыгрываешь, Яго. И теперь мне кажется, что вы скорее усложняете мне жизнь, чем даете мне какое-либо преимущество или надежду на успех. Я больше не буду этого терпеть, а то, что ты уже сделал и что я по глупости выстрадал из-за тебя, я не собираюсь просто мирно воспринимать.

ЯГО

Ты меня слышишь, Родриго?

ЯГО

Ты будешь слушать меня, Родриго?

РОДРИГО

Я слишком много слышал, и ваши слова и действия не родственны друг другу.

РОДРИГО

Я слышал, вы слишком много говорите, и ваши действия и слова не совпадают.

ЯГО

Вы обвиняете меня совершенно несправедливо.

ЯГО

Вы обвиняете меня несправедливо.

РОДРИГО

Ничего, кроме правды. Я растратил себя из своих средств. Драгоценности, которые ты получил от меня, чтобы доставить Дездемону, наполовину развратили бы голосистку. Вы сказали мне, что она получила их и вернула мне надежды и утешения в виде внезапного уважения и знакомства, но я ничего не нахожу.

РОДРИГО

Я обвиняю вас только в правде. Я потратил все свои деньги. Драгоценностей, которые ты взял у меня, чтобы отправить Дездемоне, было бы достаточно, чтобы совратить монахиню. Вы сказали мне, что она их получила, и пообещали, что взамен я увижу надежду и ободрение в ее непосредственном расположении. Но я ничего не видел.

ЯГО

Ну, иди. Очень хорошо.

ЯГО

Хорошо.

РОДРИГО

«Очень хорошо», «иди»! Я не могу идти, дружище, и это не очень хорошо. Нет, я думаю, что это цинга, и начинаю ловить себя на том, что плююсь в нее.

РОДРИГО

«Отлично!» Все не «хорошо», чувак. Дела идут не очень хорошо. Нет, дела идут ужасно, и теперь меня обманом втянули в большой беспорядок.

ЯГО

Очень хорошо.

ЯГО

Очень хорошо.

РОДРИГО

Говорю вам, это не очень хорошо. Я откроюсь Дездемоне. Если она вернет мне мои драгоценности, я отдам свой иск и раскаюсь в своих незаконных домогательствах. Если нет, уверяю себя, я буду добиваться от вас удовлетворения.

РОДРИГО

Это , а не , очень хорошо, скажу я вам. Я все расскажу Дездемоне. Если она вернет мои драгоценности, я перестану ухаживать за ней и верну свои незаконные ухаживания. Если она этого не сделает, я потребую от вас возмещения.

ЯГО

Вы сказали сейчас.

ЯГО

Теперь ты высказал свое мнение.

РОДРИГО

Да, и не сказал ничего, кроме того, что я протестую против намерения делать.

РОДРИГО

Да, и я сказал именно то, что собираюсь сделать.

ЯГО

Что ж, теперь я вижу, что в тебе есть мужество, и даже с этого момента, чтобы создать о тебе лучшее мнение, чем когда-либо прежде. Дай мне руку, Родриго. Ты сделал против меня самое справедливое исключение, но я все же утверждаю, что поступил самым непосредственным образом в твоем деле.

ЯГО

Ну, теперь я вижу, что у тебя есть стержень, и теперь я думаю о тебе больше, чем когда-либо прежде. Дай мне руку, Родриго. Ваше обвинение в мой адрес понятно, но я все же настаиваю на том, что вел себя честно, помогая вам в вашей ситуации.

РОДРИГО

Не появлялся.

РОДРИГО

Это не так.

ЯГО

Я допускаю, что он действительно не появился, и ваше подозрение не лишено ума и здравого смысла. Но, Родриго, если в тебе действительно есть то, во что у меня сейчас больше оснований верить, чем когда-либо, — я имею в виду целеустремленность, мужество и доблесть, — покажи это этой ночью. Если в следующую ночь ты не насладишься Дездемоной, возьми меня из этого мира предательством и придумай средства для моей жизни.

ЯГО

Я признаю, что это не так, и вы не глупы и не безосновательны, чтобы иметь подозрения. Но, Родриго, если у тебя есть мужество, самоотверженность и отвага — а я сейчас думаю, что у тебя они есть больше, чем когда-либо, — докажи это сегодня вечером. Если ты не проведешь следующую ночь с Дездемоной, тогда смело забирай меня и придумывай способы убить меня.

РОДРИГО

Ну, что это? Это в пределах разумного и компаса?

РОДРИГО

Что ж, каков твой план? Это разумно?

ЯГО

Сэр, из Венеции прибыла специальная комиссия, чтобы заменить Кассио вместо Отелло.

ЯГО

Сударь, из Венеции пришло особое распоряжение, чтобы вместо Отелло здесь командовал Кассио.

РОДРИГО

Это правда? Почему же тогда Отелло и Дездемона снова возвращаются в Венецию.

РОДРИГО

Это правда? Затем Отелло и Дездемона возвращаются в Венецию.

ЯГО

О, нет, он отправляется в Мавританию и увозит с собой прекрасную Дездемону, если только его пребывание здесь не задержится по какой-нибудь случайности, в которой ничто не может быть столь решительным, как удаление Кассио.

ЯГО

О, нет, он едет в Мавританию и берет с собой прекрасную Дездемону, если только какой-нибудь странный случай не задержит его здесь. И ничто не послужило бы этой цели больше, чем удаление Кассио.

РОДЕРИГО

Как ты имеешь в виду, удалить его?

РОДРИГО

Что вы подразумеваете под «удалением?»

ЯГО

Почему, сделав его неспособным занять место Отелло: вышибить ему мозги.

ЯГО

Ну, я имею в виду сделать его неспособным занять место Отелло. Вышибает ему мозги.

РОДРИГО

И это ты хочешь, чтобы я сделал!

РОДРИГО

И вы хотите, чтобы я это сделал!

ЯГО

Да, если вы осмелитесь сделать себе прибыль и право. Он сегодня ужинает с блудницей, и я пойду к нему. Он еще не знает о своем благородном состоянии. Если вы будете наблюдать за его отъездом (который, как я полагаю, выпадет между двенадцатью и часом), вы можете взять его, когда вам заблагорассудится. Я буду близок ко второй твоей попытке, и он упадет между нами. Подойди, стой, не удивляйся этому, но иди со мной. Я покажу вам такую ​​необходимость в его смерти, что вы сочтете себя обязанным возложить ее на него. Сейчас время ужина, и ночь уходит впустую. Об этом!

ЯГО

Да, если ты посмеешь сделать что-нибудь, что поможет тебе. Кассио сегодня ужинает с проституткой, и я собираюсь встретиться с ним там. Он еще не знает, что ему повезло с этим продвижением. Если вы будете искать его там (а я сделаю так, что он будет проходить между двенадцатью и часом), вы сможете его найти. Я буду поблизости, чтобы помочь тебе, и он будет окружен нами. Давай, не стой там в оцепенении. Иди со мной. Я докажу тебе, что тебе абсолютно должен убить Кассио, и вы поймете, что у вас нет другого выбора, кроме как сделать это. Сейчас почти время обеда, и время теряется. Иди, сделай это!

РОДРИГО

Я выслушаю дальнейшие причины этого.

РОДРИГО

Я приду и выслушаю, по каким причинам вы это делаете.

ЯГО

И вы будете довольны.

ЯГО

Не пожалеете.

Уходят

РОДРИГО и ЯГО уходят.

Предыдущий

Акт 4, Сцена 1

Далее

Акт 4, Сцена 3

Франкенштейн: Глава 17 | SparkNotes

Существо закончило говорить и уставилось на меня в ожидании ответа. Но я был сбит с толку, сбит с толку и не мог привести в порядок свои мысли настолько, чтобы понять всю полноту его предложения. Он продолжал:

«Вы должны создать для меня женщину, с которой я мог бы жить в обмене симпатиями, необходимыми для моего существования. Это можете сделать только вы, и я требую от вас этого права, от которого вы не должны отказываться. уступить».

Последняя часть его рассказа вновь зажгла во мне гнев, который угас, пока он рассказывал о своей мирной жизни среди дачников, и когда он это сказал, я уже не мог сдерживать ярость, пылавшую во мне.

«Я отказываюсь от этого,» ответил я; «и никакие пытки никогда не вынудят меня согласиться. Вы можете сделать меня самым несчастным из людей, но вы никогда не сделаете меня униженным в моих собственных глазах. Неужели я создам другого, подобного вам, чье совместное злодеяние может опустошить мир. Уходи Я ответил вам, вы можете мучить меня, но я никогда не соглашусь.

«Ты не прав,» ответил демон; «и вместо того, чтобы угрожать, я довольствуюсь урезонить вас. Я злой, потому что я несчастен. Разве я не чуждается и ненавидит меня все человечество? Ты, мой создатель, разорвал бы меня на куски и торжествовал бы; почему я должен жалеть человека больше, чем он жалеет меня? Вы не назвали бы это убийством, если бы вы могли низвергнуть меня в одну из этих ледяных трещин и разрушить мое тело, созданное вашими руками. Буду ли я уважать человека, когда он осуждает меня? «Пусть он живет со мной в обмене добротой, и вместо обиды я одарила бы его всякой пользой со слезами благодарности за его принятие. Но этого не может быть, человеческие чувства — непреодолимые преграды для нашего союза. Но мои не должны быть покорностью гнусного рабства. Я отомщу за свои обиды; если я не смогу внушить любовь, я вызову страх, и главным образом к тебе, моему заклятому врагу, потому что мой создатель, я клянусь неугасимой ненавистью. Будь осторожен, я буду работать при твоей гибели, и не закончишь, пока Я не опустошу твое сердце, чтобы ты проклял час своего рождения».

Когда он сказал это, его охватила дьявольская ярость; его лицо было сморщено до ужасных искажений, недоступных человеческому глазу; но вскоре он успокоился и продолжил:

«Я намеревался рассуждать. Эта страсть вредна для меня, ибо вы не соображаете, что  вы  являетесь причиной ее избытка. стократно возвратил бы их; ради одной этой твари Я бы помирился со всем родом! Но я теперь предаюсь мечтам о несбыточном блаженстве. То, что я прошу у вас, разумно и умеренно; другого пола, но такой же безобразный, как и я, удовольствие небольшое, но это все, что я могу получить, и оно меня удовлетворит. Правда, мы будем чудовищами, отрезанными от всего мира, но на сей счет мы будем более привязаны друг к другу. Наша жизнь не будет счастливой, но она будет безобидной и свободной от страданий, которые я сейчас испытываю. О, мой создатель, сделай меня счастливым, дай мне почувствовать благодарность к тебе за одно благо! я вижу, что я возбуждаю сочувствие какой-то существующей вещи, не откажите мне в моей просьбе!»

Я был тронут. Я содрогнулся, когда подумал о возможных последствиях моего согласия, но чувствовал, что в его доводах есть доля справедливости. Его рассказ и чувства, которые он теперь выразил, доказали, что он был существом прекрасных ощущений, и разве я, как его создатель, не был обязан ему всей долей счастья, которую я был в силах подарить? Он заметил перемену в моих чувствах и продолжил:

«Если вы согласны, ни вы, ни кто-либо другой никогда не увидит нас снова; я отправлюсь в бескрайние дебри Южной Америки. Моя пища не человеческая, я не уничтожайте ягненка и козленка, чтобы насытить мой аппетит; желуди и ягоды дают мне достаточно пищи. Мой спутник будет того же характера, что и я, и будет довольствоваться той же пищей. Мы сделаем нашу постель из сухих листьев, солнце будет светить на нас, как на человека, и созреет нам пища. Картина, которую я представляю вам, мирна и человечна, и вы должны чувствовать, что могли бы отрицать ее только в распутстве власти и жестокости. Как ни безжалостны вы были ко мне, Теперь я вижу сострадание в ваших глазах; позвольте мне воспользоваться благоприятным моментом и убедить вас пообещать то, чего я так горячо желаю».

«Ты предлагаешь, — ответил я, — бежать из человеческих жилищ и жить в тех дебрях, где полевые звери будут твоими единственными спутниками. Как можешь ты, жаждущий любви и сочувствия человека, Вы будете упорствовать в этом изгнании? Вы вернетесь и снова будете искать их доброту, и вы встретите их отвращение, ваши злые страсти обновятся, и тогда у вас будет товарищ, который поможет вам в деле разрушения. Этого может не быть; прекратите спорить по этому поводу, потому что я не могу согласиться».

«Как непостоянны ваши чувства! Но минуту назад вы были тронуты моими представлениями, и почему вы снова ожесточаетесь к моим жалобам? Клянусь вам землей, на которой я живу, и вами, создавшими меня, что с товарищем, которого ты даруешь, я покину окрестности людей и буду жить, как может случиться, в самых диких местах. Мои злые страсти убегут, ибо я встречу сочувствие! Моя жизнь тихо потечет, и в минуты моей смерти я не прокляну своего создателя».

Его слова произвели на меня странное впечатление. Я сострадал ему и иногда чувствовал желание утешить его, но когда я смотрел на него, когда я видел грязную массу, которая двигалась и говорила, мое сердце сжималось, и мои чувства менялись на чувства ужаса и ненависти. Я пытался подавить эти ощущения; Я думал, что, поскольку я не мог сочувствовать ему, я не имел права отказывать ему в той небольшой части счастья, которую я еще мог ему подарить.

— Вы клянетесь, — сказал я, — быть безобидным; но разве вы уже не проявили такой степени злобы, что я обоснованно должен заставить меня не доверять вам? за твою месть?»

«Как это? Со мной нельзя шутить, и я требую ответа. Если у меня нет ни связей, ни привязанностей, то ненависть и порок должны быть моим уделом; любовь к другому уничтожит причину моих преступлений, и Я стану вещью, о существовании которой все будут знать. Мои пороки — дети вынужденного одиночества, которое я ненавижу, и мои добродетели обязательно проявятся, когда я буду жить в общении с равным. Я буду чувствовать привязанность чувствительного существа. и стать связанным с цепью существования и событий, из которых я теперь исключен».

Я сделал паузу, чтобы обдумать все, что он рассказал, и различные аргументы, которые он использовал. Я думал об обещании добродетелей, которые он продемонстрировал в начале своего существования, и о последующем упадке всех добрых чувств отвращением и презрением, которые его защитники проявили к нему. Его сила и угрозы не были упущены в моих расчетах; существо, способное существовать в ледяных пещерах ледников и прятаться от преследования среди гребней неприступных пропастей, было существом, обладающим способностями, с которыми было бы напрасно совладать. После долгого размышления я пришел к выводу, что справедливость, причитающаяся как ему, так и моим ближним, требует от меня выполнения его просьбы. Поэтому, обратившись к нему, я сказал:

«Я соглашаюсь на ваше требование, под вашу торжественную клятву навсегда покинуть Европу и все другие места в окрестностях человека, как только я передам в ваши руки женщину, которая будет сопровождать вас в вашем изгнании.»

— Клянусь, — воскликнул он, — солнцем, и голубым небом небес, и огнем любви, обжигающим мое сердце, что если ты исполнишь мою молитву, пока они существуют, ты никогда больше меня не увидишь. … Отправляйтесь домой и приступайте к своим трудам, я буду следить за их продвижением с невыразимой тревогой и не бояться, что, когда вы будете готовы, я появлюсь».

Сказав это, он внезапно бросил меня, опасаясь, может быть, перемены в моих чувствах. Я видел, как он спускался с горы с большей скоростью, чем полет орла, и быстро терялся среди волн ледяного моря.

Его рассказ занял весь день, и когда он ушел, солнце уже было на краю горизонта. Я знал, что мне следует поторопиться спуститься в долину, так как вскоре меня поглотит тьма; но сердце мое было тяжело, и шаги мои медленны. Трудность петлять по узким горным тропинкам и прочно удерживать ноги по мере продвижения вперед озадачила меня, занятого эмоциями, вызванными событиями дня. Ночь уже была далеко, когда я подошел к месту отдыха на полпути и сел у фонтана. Звезды сияли через промежутки времени, когда над ними проплывали облака; темные сосны высились предо мною, и то тут, то там лежало на земле сломанное дерево; это была сцена удивительной торжественности, и она натолкнула меня на странные мысли. Я горько плакал и, сложив руки в агонии, воскликнул: «О, звезды, и облака, и ветры, вы все собираетесь смеяться надо мной; если вы действительно жалеете меня, сокрушите чувство и память; нет, уходи, уходи и оставь меня во тьме».

Это были дикие и жалкие мысли, но я не могу описать вам, как вечное мерцание звезд тяготило меня и как я прислушивался к каждому порыву ветра, как будто это был унылый уродливый сирок, направляющийся поглотить меня.

Утро рассвело еще до того, как я прибыл в деревню Шамуни; Я не отдыхал, а немедленно вернулся в Женеву. Даже в душе я не мог дать выражения своим ощущениям — они тяготили меня тяжестью горы, и их избыток уничтожал мою муку под ними. Итак, я вернулся домой и, войдя в дом, представился семье. Мой изможденный и дикий вид вызывал сильную тревогу, но я не отвечал ни на один вопрос, почти не говорил. Я чувствовал себя так, как будто я был поставлен под запрет, как будто я не имел права требовать их симпатии, как будто я никогда больше не смогу наслаждаться общением с ними. Но даже при этом я любил их до обожания; и чтобы спасти их, я решил посвятить себя самому ненавистному делу. Перспектива такого занятия заставила меня проплыть передо мной, как во сне, все остальные обстоятельства существования, и эта мысль была для меня только реальностью жизни.