Город туман завис над моей головой ведь каждый из нас не выбирает роли: НЕ KURILI — Не Выбираем Роли скачать песню в mp3 бесплатно и слушать онлайн
РОМАН С НАЦИОНАЛЬНЫМ | Петербургский театральный журнал (Официальный сайт)
Льву Иосифовичу Гительману, который преподавал нам когда-то самый важный предмет — любовь к ТЕАТРУ как таковому — всякому и разному.
Нежданно-негаданно на две недели моим рабочим местом оказался Главный Театр Страны… После первого дня, когда мы собрали «Ноев ковчег», привезенный в Лондон, из груды ржавого металла и прочих рогов и копыт, работал он, исправно собирая вокруг толпу людей разноообразного возраста, а мои обязанности сводились к нажатию на педаль старта и приглядыванию за публикой, чтобы в порыве энтузиазма не переступали через барьер и не нажимали кнопки сами. Свое временное служебное положение я использовала сполна — обзавелась контрамарками на весь текущий репертуар Национального и на всю программу Маймфеста, главные площадки которого — Purcell Room и Queen Elisabeth Hall — находились в трех минутах ходьбы на том же South Bank. В результате эти две недели в Лондоне обернулись опытом одновременного существования в двух театральных мирах.
Наши мини-гастроли закончились приглашением в Национальный на следующий год — с большим количеством кинематов и на подольше. Проекту этому не было суждено материализоваться, но возник другой, и в июне мы вернулись в Лондон — привезли два десятка кинематов на долгосрочную выставку в Театральный музей, расположенный в Ковент-Гарден. К этому времени Сережа Жаковский закончил постановочный факультет местного театрального, где его обучили всяким техническим премудростям, — и завел все управление получасовым перформансом на световой компьютер. Кнопку старта нажимают смотрители, а мы наезжаем в Лондон раз в месяц «починять примус»…
Сколько бы ни накопилось работы, охрана выгоняет всех из здания без четверти семь — «караул устал!». До Национального через мост Ватерлоо — двадцать минут быстрым шагом — голова вертится направо-налево — дуга Темзы от Парламента до Собора святого Павла — такой же неприедающийся пейзаж, как изгиб Невы от Сената и Синода до Мраморного дворца… Биг-Бэн отбивает семь… в четверть восьмого — третий звонок…
КОРОЛЕВСКИЕ ТЕАТРЫ
Главных театров в Британии два. Один — самый главный: Национальный. Другой — тоже очень важный — Шекспировский. Питер Холл создал RSC — «Royal Shakespeare Company» — на базе Шекспировского Мемориального театра в Стратфорде в 1960 году, Национальный театр под руководством Лоренса Оливье открылся в 1963. С тех пор большая часть истории британского театра происходила в них (если не считать того, что происходило в Париже, у добровольно-ссыльного Питера Брука). Непредсказуемый порыв ветра во времена хрущевской оттепели занес их на российский небосклон — и москвичи увидели последнюю великую работу Лоренса Оливье — Отелло, а до питерцев добрался «Король Лир» Питера Брука с Полом Скоффилдом и Макбет Питера Холла с Вивьен Ли (последний спектакль Холл считал своей неудачей, но в России это как-то не заметили…).
Об истории взаимоотношений Шекспировского и Национального можно было бы написать роман, но вкратце сюжет таков: Оливье предложил Холлу объединиться — поскольку было очевидно неизбежное соревнование за фонды и т. д. Подумав, тот отказался, предпочтя соревнование монополии. В 1968 году у Холла случился нервный срыв — и он оставил театр на никому тогда не известного 28-летнего режиссера — Тревора Нанна, который и руководил театром до 1986 года, создав один из самых мощных театров Европы. В 1973 Холлу предложили возглавить Национальный, так как здоровье Оливье резко ухудшилось. Холл вытащил на своих плечах растянувшуюся на годы эпопею строительства здания на Южном Берегу, и под его руководством Национальый стал общепризнанным лидером театральной жизни страны. Холл проработал в Национальном до 1988, потом его сменил Ричард Эйр. Когда в 1997 году Эйр решил уйти в отставку, очевидной замены ему не нашлось — многим казалось, что следующее поколение режиссуры еще «не доросло», и возглавить Национальный предложили Нанну…
Национальный театр в Британии появился позже, чем во многих других европейских странах (что отчасти объяснимо недоверием протестантизма к искусству вообще и театру в особенности). О необходимости его говорили с начала XX века, парламентский билль был принят в 1949, но, чтобы дело сдвинулось с места, понадобилось еще пятнадцать лет — и художественный авторитет и уникальная человеческая индивидуальность Лоренса Оливье. На старой фотографии Оливье выглядывает из окошка строительного вагончика, припаркованного рядом с «Old Vic», пристанищем Национального в его первые годы, — в течение многих лет этот вагончик служил в качестве «временного» кабинета худрука.
Говорят, после премьеры «Отелло», когда овация перекинулась из зала за кулисы, Оливье мрачно прошел мимо аплодирующих рабочих сцены и одевальщиков и заперся в гримерке… Причуды мастера никого в театре не удивляли — все знали, например, что знаменитый актер испытывает панический страх перед сценой, партнеров просили никогда не оставлять его на сцене одного и не смотреть ему в глаза во время спектакля. Но когда в течение получаса из гримерки не раздалось и звука, друзья забеспокоились.
Он был честолюбив, как генерал, ведущий армию в поход, но умел слушать других. Кеннет Тайнен, в ту пору — самый влиятельный и язвительный театральный критик, написал весьма негативную рецензию на один из его спектаклей — и послал Оливье копию по почте. В ответ пришло предложение на работу литературным директором театра. Мастер старшего поколения, он принял и признал новую драматургию — в Национальном шли пьесы Пинтера и Беккета. Он приглашал на постановки Брука, Дзеффирелли и Эдуардо Де Филиппо.
Его видение Национального театра было похоже на концепцию элитных войск — ансамбль лучших актеров страны в лучших пьесах классического и современного репертуара, поставленных лучшими режиссерами мира.
Национальный до сих пор несет на себе отпечаток его личности и его идей, или, точнее, его отказа от подчинения спущенной сверху — или навязанной снизу — идеологии. Когда его спросили, для чего существует театр, он ответил кратко: «Для аплодисментов», — а на вопрос, сколько же денег нужно театру, еще лаконичней — «Больше!».
Из трех слов, составляющих его название — The Royal National Theatre, — употребляют обычно только одно, но с определенным артиклем — The National. (В текстах просто две буквы — NT.) Звание «Королевский» преподнесли в подарок к 25-летию высокопоставленные доброхоты, не согласовав с творческим руководством и коллективом, и оно было воспринято со смешанными чувствами — скорее как понижение в ранге, чем повышение. Что же касается третьего слова, то Национальный больше чем просто театр. Он — театральный дом… Большой театральный дом… Возможно, слишком большой…
Три сцены: знаменитый веерообразный амфитеатр Оливье с огромной вращающейся сценой и сказочной акустикой (в последнем ряду слышно как в первом), традиционная коробка Литэлтон и малый зал Котслоу, где форму сцены и расположение зрительских мест можно менять как угодно, — в сумме 2650 мест. 20 премьер в год, 700 тысяч проданных билетов. Штат — 800 человек (включая билетеров и официантов), из которых актеров меньше ста. Бюджет — 30 миллионов фунтов в год, из них государственная субсидия —13 миллионов, доля спонсоров около 2 миллионов.
Фойе Национального открыты весь день — здесь встречаются за ланчем, проводят деловые совещания, приходят послушать бесплатный дневной концерт, посмотреть выставку, порыться в книжном магазине, а иногда и просто посидеть: с книжкой за чашкой чая с принесенными из дому бутербродами, с книжкой без чая, без книжки и без чая — просто отдохнуть. В любом случае никто и никогда не глянет на тебя косо — это в полном смысле слова «public building» — здание, принадлежащее публике.
Национальный не задумывался гигантским театральным комбинатом, он им стал в силу особенностей британской системы финансирования искусства. Трудно, почти невозможно получить деньги, чтобы спокойно продолжать делать то, что ты делаешь. Даже «бюджетники», в списке которых Национальный и Шекспировский занимают две красные строки, вырвавшись далеко вперед от остальной массы, должны каждый год подкреплять свою апелляцию на грант списком принципиально нового в работе — т. е. практически брать на себя повышенные капиталистические обязательства, особенно в области работы со зрителем. Это, в свою очередь, ведет к большему объему работы, новым единицам в штатном расписании и т. д. и т. п.
Ни у того, ни у другого театра нет постоянной труппы в российском смысле этого слова — договор у актеров то на спектакль, то на определенный отрезок времени. Но практически успешно дебютировавший в одном театре имеет большие шансы быть приглашенным в другой, и, судя по спискам предыдущих работ актера, которые включаются в программку спектакля, раз попавший в этот избранный круг и выдержавший испытание будет приглашен снова (актерский заработок в бюджетном театре в несколько раз меньше, чем в коммерческих театрах Вест-Энда, не говоря уже о голливудских гонорарах, но, судя по количеству звезд на сценах Национального и Шекспировского, деньги правят не всем миром).
В «Дневниках» Питера Холла есть запись, относящаяся к началу восьмидесятых, — разговор за обедом втроем: с Тревором Нанном и Питером Бруком. В тот момент Холл руководил Национальным, Нанн — Шекспировским, а у Брука на полном ходу был его центр театральных исследований в Париже. Каждый сетовал на разбухание своего театра, рост административных проблем, крадущих время и силы. Сошлись на том, что все, что им нужно на самом деле, — один театр на троих в Лондоне с постоянной труппой из двадцати — тридцати хороших актеров… На том и расстались — без последствий. Вряд ли бы они ужились вместе — но в любом случае денег на такое предприятие никто бы не дал… Питер Холл попробовал сделать свой собственный репертуарный театр в Лондоне уже в девяностые — продержался несколько успешных сезонов, потом владельцы решили продать здание — и при всех своих регалиях, поклонниках и т. д. он не смог получить грант, чтобы выкупить помещение. (Одной из причин отказа, невысказанной, конечно, вслух, было редкостное умение сэра Питера говорить в лицо власть имущим, что он о них думает, другой — его возраст: в «новой» Британии новых лейборов предпенсионный возраст начинается в сорок. Питеру Холлу почти вдвое больше, во что трудно поверить на «Вакханках» Еврипида, которые он поставил в этом году в Национальном, — спектакль удивительной мощи и театральной магии.)
В общем, как здесь говорят, травка всегда зеленей по другую сторону забора — российские театры полвека мучились от разбухших трупп и мечтали о возможности собрать звездный состав на постановку, британцы смотрели на них с завистью, полагая, что постоянная труппа — автоматический залог ансамбля (учтите, что последние десять лет их видение российского театра базируется на гастролях Малого драматического и «лабораториях» Анатолия Васильева, последние — в основном в университетах, для узкого круга посвященных).
ПОСЛЕДНИЙ СЕЗОН ТРЕВОРА НАННА
Тревор Нанн.
Фото из архива автора
Мы попали в Национальный на «смену караула»: летом 2001 года Тревор Нанн объявил, что не намерен продлевать свой 5-летний контракт. Объясняя это решение, он уподобил должность худрука Национального работе воздушного гимнаста, который пытается удержать баланс на канате, протянутом над Ниагарским водопадом, крутя педали одноколесного велосипеда, и при этом жонглировать тарелочками. Трудно представить себе кого-то более подготовленного для исполнения этого трюка — опыт и заслуги Нанна общепризнанны. Он уходит под звуки фанфар — Национальный получил в 2000 году 8 наград имени Лоренса Оливье. Эти награды присуждают зрители (через систему добровольцев, отсматривающих репертуар всех лондонских театров, и голосование по Интернету). Самый почетный приз — за выдающиеся достижения — был вручен самому режиссеру. (Еще одного «Оливье» получили «Отверженные» — как самый популярный мюзикл.)
…Утром, когда он, с черными мешками под глазами, просит чашку двойного «эспрессо» в угловом кафетерии, где и от одинарного просыпаешься, как от удара током, Нанн выглядит на семьдесят с гаком. Вечером, на встрече со зрителями, он хохочет, увлекшись по ходу разговора какой-то идеей, чуть ли не подпрыгивая на стуле от предвкушения того, как то-то и то-то можно сыграть, — вряд ли ему дашь больше 40. Он все еще получает удовольствие от жизни и от игры, умеет увлекаться — и увлекать нас за собой…
Он родился в 1940 году в малоимущей рабочей семье в провинциальном Ипсвиче. (Что за биографии у мэтров британского театра! Питер Холл — сын железнодорожного служащего с маленькой станции. Питер Брук, Харольд Пинтер, Том Стоппард — дети иммигрантов из Восточной Европы. А говорят — классовое общество…) Лет в пять, никогда не быв в театре, заявил родителям, что хочет стать актером. В семь обнаружил том Шекспира на полке у тети (в их доме книг не было). В 11 сдал экзамен, дававший ему право продолжать образование в гимназии. По окончании получил стипендию в Кембридже, где в какой-то момент руководил двумя студенческими театрами одновременно. По счастливому стечению обстоятельств получил первую работу в театре в Ковентри, в 15 милях от Стратфорда, где Питер Холл незадолго до того основал Шекспировский театр. Через два года Холл предложил ему работу… За свою долгую художественную жизнь он поставил ВСЕ пьесы Шекспира, и десяток его спектаклей вошел в историю, среди них — античная трилогия и недавний «Венецианский купец» в Национальном (Нанн не поверил, что его любимый драматург мог написать антисемитскую пьесу — результатом явился удивительно тревожный спектакль, действие которого происходит в Италии между двумя мировыми войнами, и предчувствие Катастрофы разлито в воздухе).
Балансировать над Ниагарой предстоит следующему поколению — теперь уже ни у кого нет сомнений, что оно «доросло» — не только Николас Хитнер, которого после продолжительных дебатов назначили преемником Нанна, но и другие претенденты — не те, кого выбирают, а те, кто выбирает. У многих есть выбор между Лондоном и Голливудом, они успели утвердить себя не только в театре, но и в кино: Хитнер получил Оскара за «Безумие короля Георга Третьего», Сэм Мендес — за «Американскую красавицу», Стефан Далдри — номинацию за «Билли Эллиота». Мендес сделал свой выбор, уйдя из популярного лондонского театра «Донмар», который он успешно возглавлял 10 лет. Хитнер пожертвовал заокеанской карьерой, чтобы подставить плечи под ярмо Национального. У него, конечно, есть свои идеи о том, куда плыть Национальному, но никаких революционных потрясений не ждите — в одном из интервью он признался: «Если бы в 16 лет меня спросили, кем хочешь стать, я бы ответил не раздумывая — Тревором Нанном…». Интересно, что смена караула произошла неожиданно и в Шекспировском: Адриан Ноубл, возглавлявший его на протяжении последних десяти лет, слишком резко повернул руль — решил одновременно перестроить здание театра в Стратфорде и отказаться от зала Барбикан, который был лондонским домом Шекспировского на протяжении двадцати лет. Этот уникальный зал, предмет законной гордости Тревора Нанна, был спроектирован под его наблюдением с таким расчетом, что играть любую пьесу Шекспира в нем можно практически без декораций. Каковы бы ни были причины этой резкой смены курса, громоздкий корабль Шекспировского дал слишком крутой крен, провалив свой первый сезон вне Барбикан, — и Ноубл подал в отставку. Его преемником стал 46-летний инсайдер Майкл Бойд, за последние пять лет поставивший несколько интересных шекспировских спектаклей.
Контракт Нанна истекает весной 2003 года. Несколько месяцев он и Хитнер будут руководить театром совместно, работая бок о бок, — так пять лет назад Нанн принимал театр у Ричарда Эйра, тот — у Питера Холла, а тот — у Лоренса Оливье (впрочем, последний эту вахту в четыре руки сократил до минимума — уходить на пенсию с его темпераментом было непросто).
Судя по «Дневникам» Питера Холла (которые просто необходимо издать на русском языке в качестве подготовительного холодного душа для будущих худруков), вот тут-то и наступает режиссерское счастье — в твоем распоряжении лучшая сцена Британии и еще две вдобавок, лучшая в стране постановочная часть, вдвое больше репетиционного времени, чем то, что может позволить себе любой другой театр, бюджет, являющийся предметом зависти всех остальных режиссеров (его, правда, все равно всегда не хватает), возможность занять лучших актеров страны — и наконец-то можно заняться своими собственными спектаклями, не терзаясь проклятыми вопросами о будущем Главного театра страны…
Как же распорядился этим счастливым сезоном Нанн? С точки зрения логики «после меня хоть потоп», столь печально знакомой всем нам по истории театра родного города, — абсурдно: предпринял несколько решительных шагов, которые сильно облегчат жизнь его преемнику. Одной из главных проблем Национального является средний возраст его зрителя, постепенно приближающийся к 60-ти. Причин тому множество, и цены на билеты — не последняя из них (поход в театр вдвоем обходится около ста фунтов). За годы правления Нанна было сделано немало, чтобы изменить ситуацию и привлечь в театр нового зрителя: летние фестивали уличного театра на площади перед входом, бесплатные выставки и концерты в фойе, вечера, когда любой билет на спектакль стоит десять фунтов… Но последний проект — «Transformation» («Преображение») — превзошел по радикальности все предыдущие. В него оказались вовлечены два пространства — зал Литэлтон (результат компромисса между архитектором и комитетом 30 лет назад — старомодная сцена-коробка с длинным залом и безнадежно далеким от сцены балконом) и фойе балкона, обычно используемое под выставки. Литэлтон переоборудовали в 500-местный амфитеатр с большим просцениумом, в фойе построили еще один временный малый зал — «Лофт» («Чердак») на 100 мест, и за пять месяцев весной и летом 2002 года сыграли на этих двух площадках премьеры 13 новых пьес, в основном рассчитанных на молодежную аудиторию (и с ценами на билеты им по карману — шесть с полтиной для тех, кому нет 25-ти). А ведь за все это надо было уговорить заплатить спонсоров…
Одновременно с этой бурной административной деятельностью он поставил новую трилогию Тома Стоппарда «Берег Утопии», «Трамвай Желание» Теннесси Уильямса с известной звездой американского театра и кино Глен Клоуз (на этот спектакль билеты на три месяца вперед были раскуплены до премьеры), американский мюзикл тридцатых годов «Все сойдет» Коула Портера (ранний предвестник «Чикаго»), а в феврале 2003 планирует выпустить «Бесплодные усилия любви» (с той же группой артистов, что виртуозно отбивает чечетку в мюзикле Портера).
Каждый раз, когда Национальный ставит мюзикл, критика дружно взвывает, что, дескать, не для того дотацию дают, — Нанн аргументирует тем, что на мюзикл приходит самая широкая аудитория, в том числе и та, что никогда бы не пришла в Национальный на драму, — а Главный театр страны должен заботиться обо всех… Важна и финансовая сторона дела — успешный мюзикл переводят потом на Вест-Энд, и он годами зарабатывает солидные суммы на пропитание родителям — не только постановочной бригаде, но и театру, откуда он родом (поставленные Нанном «Отверженные» за 18 лет проката принесли Шекспировскому театру сумму, превышающую размер его ежегодной дотации, а Национальный уже третий год получает солидную финансовую подпитку от его же постановки «Моей прекрасной леди» — очень красивого и остроумного спектакля, который собирает каждый вечер полный зал в ста метрах от того места, где встретились профессор Хиггинс и Элиза Дулитл). Ставить мюзиклы Нанн любит и умеет — можно даже сказать, что никто не умеет ставить их лучше него (знаменитые «Кошки» только недавно сошли со сцены Вест-Энда после 20 лет аншлагов), но он любит и умеет ставить не только их…
ЗАЛ ЛИТЭЛТОН: ХАРОЛЬД ПИНТЕР «НИЧЬЯ ЗЕМЛЯ»
LYTTELTON AUDITORIUM: HAROLD PINTER «NO MAN’S LAND»
Январь 2002
Сегодня трудно понять, почему пьесы Пинтера традиционно относили к театру абсурда: жизнь догнала его драматургию. С другой стороны, театр абсурда догнал самого драматурга — привычка быть слева в любом конфликте привела к тому, что как публицист он обыч но выступает в печати в лучших традициях выпускника университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы, видя за каждым кустом происки американского империализма. По счастью, в театре он трижды практик — не только драматург, но и режиссер, и актер — и на репетициях идеологией не занимается.
Пинтер связан с Национальным с давних пор — он был одним из режиссеров театра во времена Оливье. С Питером Холлом не нашел общего языка — и ушел. В Национальном есть неписаная традиция — каждый следующий худрук дает постановку предыдущим. В этом сезоне Питер Холл поставил на сцене Оливье «Вакханок» Еврипида, Ричард Эйр — пьесу о молодом Ван Гоге «Винсент в Брикстоне», которая перекочевала с Котслоу на Вест-Энд. Пинтер вернулся к своей старой пьесе — «Ничья земля». Во время репетиций ему исполнилось шестьдесят, впереди была серьезная операция, потом химиотерапия (все вроде обошлось в конце концов благополучно, и он даже написал и напечатал стихи, посвященные борьбе своих клеток с опухолью). В одном из интервью он признался, что пьеса повернулась неожиданной для него самого стороной…
Сцена из спектакля «Ничья земля».
Фото из архива автора
Джон Вуд и Корин Редгрейв в спектакле «Ничья земля».
Фото из архива автора
«Ничья земля» уже шла на сцене Национального — двадцать пять лет назад, в год открытия на Южном берегу, на той же сцене Литэлтон, с Джоном Гилгудом и Ральфом Ричардсоном в главных ролях. Театральная легенда, рожденная их исполнением, на много лет «закрыла» пьесу для сцены — пока несколько лет назад сам драматург не сыграл Хирста в театре Альмейда… На этот раз Пинтер является постановщиком, в главных ролях Джон Вуд и Корин Редгрейв, оба — с длинным послужным списком сыгранного в Национальном и Шекспировском, включая Лира и Глостера, чьи тени явно присутствуют в этом спектакле.
Действие происходит в просторной викторианской гостиной — шкафы с книгами, шкаф с выпивкой, тяжелые шторы на окне, глубокое кресло напротив камина. Когда шторы открываются, за матовым стеклом окна ничего не видно — может быть, Лондон, а может, Москва, может быть, туман, а может — ничья земля небытия, которая чудится хозяину дома, стареющему Хирсту.
…Некогда преуспевший литератор, а ныне запойный пьяница, он подобрал где-то и привел в свой богатый дом случайного собутыльника — поэта-неудачника Спунера, перебивающегося случайными приработками в местном пабе. Спунеру здесь тепло, хорошо, покойно — он хотел бы остаться подольше, он распускает павлиний хвост, надеясь покорить Хирста блеском ума, остроумием диалога, изысканными манерами, готовностью услужить и т. д. Хирст молча и стремительно напивается. Спунер рассказывает (или фантазирует — мы так и не узнаем) о прошлом — о любившей его красавице жене, о приемах для молодых поэтов на лужайке перед летним коттеджем. У Хирста от прошлого остались довоенные альбомы с фотографиями людей, чьих имен он не помнит, а в настоящем ничего, кроме видения безмолвного озера в туманном лесу, где кто-то утонул — или это тонет он сам… Спунер преисполнен сочувствия, хочет помочь — но налившийся до бровей Хирст уползает на четвереньках в спальню.
Бриггс и Фостер (Анди Ла Тур и Данни Дайер), мафиозного вида слуги, жирующие за счет впадающего в маразм хозяина, разгадывают намерения Спунера зацепиться в теплом уголке и недвусмысленно дают ему понять, что место занято. Поскольку выгнать Спунера оказывается не так-то просто, один из них неожиданно гасит свет и запирает докучливого претендента в темноте неведения.
Проснувшись поутру, Спунер вознагражден завтраком с шампанским, который предназначался не для него — так, во всяком случае, утверждает Бриггс. Пока Спунер поглощает его, Бриггс рассказывает о том, как они познакомились с Фостером, которому он показал дорогу на улицу Болсовер с односторонним движением. Ее трудно найти, но уж если ты туда попал, выхода нет — ты будешь пытаться выбраться всю оставшуюся жизнь и, в конце концов, осядешь там с навсегда серым лицом. Стремительно вошедший Хирст неожиданно обращается к своему гостю как к Чарльзу Везерби, своему давнему товарищу по Оксфорду, которого он узнал — или притворяется, что узнал, — в Спунере.
Чтобы так написать-поставить-сыграть последующую сцену, надо очень хорошо знать и очень сильно не любить британский вариант номенклатуры — «истэблишмент», закрытый класс, в который и по сей день нет доступа без растянувшейся на столетия родословной, поддержанной «старыми» деньгами, дорогими частными школами, «Оксбриджем» (производное от Оксфорда и Кембриджа), разветвленной сетью родственных и дружеских отношений. Эти люди, узнающие друг друга по выговору, манерам и цвету галстука, по праву рождения освобождены от борьбы за выживание — но и от повышенного содержания адреналина в крови — и лечатся от скуки превращением чужих жизней в повод для увеселения. Если вы не принадлежите к числу посвященных, не пытайтесь встрять в их диалоги, основанные на чувстве полного морального и интеллектуального превосходства, — чужака походя смешают с грязью, вывернут наизнанку ваши аргументы, посмеются над всем, что вам дорого, — да так, что вы никогда уже не отмоете деготь от всего, что любили и во что верили.
Именно это проделывает со Спунером Хирст. Неожиданно пружинистый и моложавый — ни малейших следов давешнего алкогольного ступора, — он радостно приветствует вновь обретенного друга юности и обрушивает на него стремительный, не требующий от собеседника ответа восторженный монолог о добрых старых временах, без паузы перерастающий в не менее восторженные откровения о своем романе с его молодой женой, которую он соблазнил одним довоенным летом с помощью коржиков и взбитых сливок, — и далее, и далее, во всех подробностях расписывая такую милую и забавную историю, которая не оставляет камня на камне от романтической легенды, столь дорогой сердцу его собеседника.
У героя Джона Вуда под ногами разверзлась пропасть. Приветственная улыбка застыла на губах — да и сам он застыл на середине какого-то движения, запрокинув лицо, будто ожидая подсказки сверху…
Драматург-режиссер и актер держат паузу: мы пытаемся понять, что происходит — тот ли он, за кого его принимает Хирст, или тот, за кого он сам себя выдает, существовала ли эта женщина в реальности, была ли она Эмили Везерби или Эмили Спунер, — и так и не получаем определенного ответа. Точнее, мы получаем ответ, который лежит в другой плоскости, — неважно, была ли вообще у него жена или все это только фантазия одного и игра другого, — все это не меняет ситуацию Спунера. Эта минута — главный выбор его жизни, его единственный шанс войти в тот круг, куда ему так хотелось и не удавалось попасть. Но от него требуют слегка пригнуться и согласиться на унизительную роль — в истории, которая случилась лет тридцать назад, если случилась вообще.
Через несколько секунд он делает ответный ход — подхватывает интонацию собеседника, быстрыми уколами нащупывает его уязвимое место и возвращает удар, пускаясь в свою очередь в откровения о подробностях неполных сексуальных отношений, которые он якобы имел с любимой девушкой Хирста. Он наслаждается достигнутым результатом — бычьим яростным ревом противника — и не упускает возможности произнести гневную и высокопарную филиппику в адрес циника, посмевшего оскорбить его Дульсинею. Он воспаряет до небес, разнося в пух и прах все, на чем зиждется чувство превосходства поэта-лауреата…
Его торжество длится недолго — деваться старому поэту некуда, и вскоре он будет молить о разрешении остаться в этом теплом углу в любом качестве, но бунта здесь не прощают. Хирст не любит слова «нет» — но он и сам в западне: слуги, один из которых оказывается молодым поэтом (или претендует на то, чтобы им быть), а второй, похоже, готовится к роли его литературного агента, уже теснят надоевшего им лауреата со сцены — в никуда, в это самое озеро, в смерть…
Спектакль получился «бесшовный», сохранив всю мерцающую многозначность пьесы. Было у этих стариков общее прошлое или нет, были ли они поэтами или было ли у них вообще какое-либо прошлое или только несостоявшиеся мечты — нам знать не дано. Да и не важно… Вне зависимости от того, как они прожили свою жизнь, герои стоят на краю ничьей земли, но один из них уже мертв, а другой еще нет…
ЗАЛ КОТСЛОУ: ГРЕГОРИ БЁРК «ПУТЬ ГАГАРИНА»
AUDITORIUM COTTESLOE: GREGORY BURKE «GAGARIN WAY»
Январь 2002
Грегори Бёрк изучал экономику в университете, бросил, работал где придется, в том числе на маленькой фабрике по производству картриджей, похожей на ту, где происходит действие его пьесы. В то время как мыл тарелки в ресторане, написал пьесу — и отправил ее по почте в Эдинбургский театр Траверз, который специализируется на работе с молодыми драматургами. Через несколько месяцев, уже потеряв всякую надежду, получил ответ… В марте 2000 года в Траверзе состоялось то, что здесь называют «performed reading» — публичное чтение по ролям. На следующем этапе подсоединился Национальный, у которого специально для таких случаев существует программа «springboard» — «подкидной доски»: новая пьеса ставится на паях с каким-либо региональным театром и после обкатки на зрителе играется в Лондоне. Премьеру в Траверзе сыграли на прошлогоднем Эдинбургском фестивале — под шквал аплодисментов и восторженных рецензий. По окончании фестиваля спектакль переехал в Лондон, на малую сцену Национального — Котслоу, где шел при аншлагах до конца января, потом переместился на Вест-Энд, где продержался три месяца, а затем поехал на гастроли по городам и весям…
Никакого отношения к советской космонавтике пьеса не имеет, зато имеет прямое отношение к тем звонким идеям, которые наша страна запустила на орбиту, — как старые спутники, они крутятся там, постепенно снижаясь, пока не вспыхнут на прощанье фейерверком очередного насилия.
Сцена из спектакля «Путь Гагарина».
Фото из архива автора
Сцена из спектакля «Путь Гагарина».
Фото из архива автора
«Путь Гагарина» — это название улицы в шотландском шахтерском поселке Ламфинэнс, оплоте местного рабочего движения (в 30-е годы они умудрились продвинуть в парламент одного из немногих представителей коммунистической партии). Таких унылых поселков и маленьких городков с аккуратными террасами одинаковых серых домиков в центральной Шотландии множество. Это — местный Донбасс, но черной пыли давно нет, а на поросших травой терриконах пасутся ленивые овцы… Шахты закрылись лет двадцать лет назад. Еще раньше закрылись верфи — из 55 на Клайде осталась одна. Аналогичная судьба постигла почти одновременно всю тяжелую индустрию севера Англии, теперь тот же процесс распространился на ткацкие фабрики, на очереди — фермеры… Уголь дешевле было покупать в Польше, самолеты вытеснили корабли, пластмассы — металл, ткани стало дешевле завозить из Китая, продукты — отовсюду, где больше солнца. И есть тысяча мест, где люди счастливы получать за день столько, сколько британский рабочий за час… А здесь можно спокойно — хотя скучно — прожить всю жизнь на пособие по безработице, так что процесс привел не к обнищанию рабочего класса, но к его превращению в неработающий класс. Сначала возмущались и писали социальные драмы, потом пришел черед романтической комедии — фильм «Full Monty» предложил мужской стриптиз как выход из проблемы неполной занятости. Фильм пришелся по душе Тони Блэру и стал чуть ли не знаменем кампании новых лейборов по возвращению бывшего рабочего класса на работу. Ситуация выродилась в фарс — дело не только в том, что создание новых рабочих мест обходится дороже, чем выплата пожизненного пособия по безработице, — но, как и следовало ожидать, не так уж много находится желающих выполнять нудную механическую работу за минимальную зарплату, которая обеспечивает тот же уровень жизни, что и пособие.
Все эти предлагаемые обстоятельства пьесы актерам знакомы не понаслышке, и местный диалект, на котором разговаривают герои, — не по урокам сценречи. Трое из них шотландцы, так же как и режиссер Джон Тиффани (он же — литературный директор, т. е. завлит, театра Траверз).
Действие пьесы происходит на складе маленькой фабрики по производству компонентов в Дамферлайне (такая есть теперь в каждом бывшем шахтерском городке — дальневосточный «хай-тек» двинулся в Шотландию: чистая вода и воздух, тренированная и дисциплинированная рабочая сила, гранты от местных властей на создание новых рабочих мест). Двое рабочих: идеолог Гарри, ветеран рабочего движения с нечаевским уклоном, и мускулистый психопат Эдди, которому постоянно хочется кого-нибудь побить, — замыслили акцию протеста против глобализации. По плану задуманного политического убийства Гарри должен был похитить инспектирующего фабрику японца, а Эдди — подкупить сторожа, чтоб он убрался с глаз долой. Но сторож, незадачливый выпускник университета по специальности «политика», вернулся за шляпой, фабрика, как оказалось, в связи с дальневосточным экономическим кризисом перешла в руки американцев, и захваченный «японец» оказался пожилым шотландцем, уроженцем Левена, такого же городка в ста километрах отсюда. Под гомерический хохот зрительного зала следует дискуссия, в которой над сценой летают все популярные идеи двадцатого века, изложенные с сильным местным акцентом и густо пересыпанные матом: мелькают имена Маркса, Нечаева, Сартра, Кропоткина, Жана Жене, в диалог замешана советская космонавтика, израильские кибуцы, хиппи, йога — и все эти яркие воздушные шарики с треском лопаются при соприкосновении друг с другом и с реальностью… Сознавая полный идеологический провал всей акции и абсурдность всей ситуации, Гарри готов дать отбой — тем более что пистолет он купил, а на пули денег не хватило. Но ходу назад нет: Эдди не купил балаклавы — у него аллергия на шерсть, и вообще он хочет, наконец, перейти от слов к делу. Полная алогичность и неподготовленность кровавого финала отбрасывают зал в состояние шока, пережитого в солнечный осенний день 11 сентября, — несколько недель спустя после премьеры пьесы Бёрка на Эдинбургском фестивале…
Харольду Пинтеру пьеса очень понравилась — за исключением кровавого конца. И то и другое не случайно — хотя критика мгновенно обозначила Бёрка как последователя Пинтера (а также Беккета, Брехта и Тарантино), но если Пинтер-публицист все еще бредит конфликтами классовой борьбы, куда он отнес и 11 сентября, то у следующего поколения иллюзий уже нет — ни розово-красных, ни какого другого цвета. Все теории разумного построения общества оказались бессильны перед человеческой натурой, в состав которой входит ненависть к себе неподобным…
ЗАЛ ОЛИВЬЕ: ТОМ СТОППАРД «БЕРЕГ УТОПИИ»
OLIVIER AUDITORIUM: TOM STOPPARD «THE COAST OF UTOPIA»
Июль — октябрь 2002
Три спектакля по три часа каждый, тридцать актеров, семьдесят персонажей, 160 перемен костюмов… Нескончаемые диалоги о судьбах России и Европы… Неудобопроизносимые — и почти ничего не говорящие зрителям фамилии… И аншлаг в середине лета, спектакль за спектаклем…
Том Стоппард.
Фото из архива автора
В детстве меня заворожило бабушкино трюмо — поворачиваешь боковые створки, и фарфоровые безделушки начинают двигаться, потом множиться… В каком-то положении зеркал уже совершенно невозможно понять, где первоначальное отражение, а где отражение отражения отражения… Стоппард играет с этим со времен «Розенкранца и Гильденстерна» (в фильме, поставленном им самим через двадцать лет после театральной премьеры, он возвел эти отражения в квадрат, если не в куб: Розенкранц и Гильденстерн смотрят «Гамлета» как пантомиму, которую актеры разыгрывают на заднем дворе перед гогочущей дворней, причем сначала они смотрят не с той стороны рампы, а в конце видят себя повешенных; в сцене «мышеловки» Клавдий и Гертруда смотрят на сцену, где Король-на-сцене и Королева-на-сцене смотрят кукольную пьесу, в которой кукла-Клавдий отравляет брата и соблазняет куклу-Гертруду). Его интересует иллюзия, игра — и он множит планы восприятия, меняет угол зрения…
И вдруг — историческая трилогия, почти без трюков, если не считать нескольких наплывов и возвратов во времени… Едва ли не документальная драма, список действующих лиц которой (но уж никак не содержание) вызвал бы восторг во время подготовки к какому-нибудь юбилею советской власти: Герцен, Огарев, Бакунин, Белинский…
Первоначально Стоппард намеревался писать пьесу про Исайю Берлина и Анну Ахматову — возможно, под влиянием опубликованной в 1998 году книги «Жизнь Исайи Берлина» (Michael Ignatieff «A Life of Isaya Berlin»). Эта блестящая и «авторизованная» самим героем биография — автор, известный журналист Майкл Игнатьефф, беседовал с Берлиным на протяжении последних лет его жизни — мгновенно стала бестселлером (если ее когда-нибудь переведут на русский язык, что вообще-то стыдно не сделать: едва ли не треть книги посвящена встречам Берлина с Ахматовой и Пастернаком, — сравнение с повестью Наймана «Сэр» даст вполне «стоппардовский» эффект — мы никогда не узнаем, какое отражение истинно, но заключим, по Берлину, что каждый имеет право на свое видение мира и мифа — плюрализм, господа!).
Потом Стоппард зачитался «Русскими мыслителями» Берлина — и его увлек Белинский: нам трудно представить себе, насколько оригинально звучит для здешнего уха идея о том, что «поэт в России больше чем поэт». Предполагаю, что второй причиной этого увлечения стало открытие прозы Белинского как первоклассного драматического монолога (для нас совершенное Володиным в «Старшей сестре») — оно подтверждено лучшей ролью — и лучшей актерской работой спектакля — виртуозным и драматическим исполнением Вила Кина.
В дальнейшем фокус внимания драматурга переместился на любимого героя Берлина — Александра Герцена, который в «Русских мыслителях» выступает едва ли не в качестве alter ego автора.
В предуведомлении к «Берегу Утопии» Стоппард называет второй источник — написанную в 30-е годы книгу Карра «Романтические ссыльные» (E. H. Carr «Romantic exiles»). Для Берлина эти люди — участники драмы идей, оказавших влияние на ход XX века. Карр с дотошностью проследил их личную жизнь — и обнаружил сюжеты под стать мыльной опере. Стоппард пользуется этими двумя зеркалами одновременно: пока герои заняты судьбами России и мира, возникают романы, распадаются семьи, вырастают дети, умирают друзья…
В начале третьей пьесе — «Salvage» — политические изгнанники из разных стран Европы, выброшенные на берег Альбиона, задумчиво глядя поверх голов зала, обмениваются своими соображениями по поводу Англии и англичан — и зал весело оживляется этому превращению персонажей в наблюдателей, а самих себя в наблюдаемых…
Блан. Они воображают себя самой передовой нацией мира! Глупости! Они еще не открыли для себя принцип порядка. Все в этой стране соединено в какой-то совершенно невразумительной манере — боком! — вместо того, чтобы как в каждой разумной стране — сверху до низу. Ни в чем нет системы — общество, закон, литературная жизнь — все произрастает вперемешку… Здесь есть такое слово «шрубери» — знаете, я видел табличку в Кефф Гардэнс «Шрубери» — ничего, что можно было бы назвать садом! Англия — это одна сплошная шрубери!!!
Герцен. Кефф Гардэн?
Руж (смеясь). Не Кефф! Кев!
Название сада произносится на самом деле как «Кью», а «шрубери» (произносится как шробери) — это участок дикой растительности, в основном кустарника, обязательный в эстетике английского парка, который у Стоппарда становится обозначением той черты британского менталитета, которую сами обладатели практически не замечают — а эмигранты догадываются не сразу. В отличие от клумбы, шрубери за ночь не посадишь — годами предоставленные сами себе растения свободно переплетаются корнями и стеблями.
В трилогии Стопарда именно «шрубери» — не подлежащая садовым ножницам жизнь делает несостоятельными попытки запланировать мировую гармонию. Перекраивающие в своих мечтах мир в поисках идеального устройства общества борцы за светлое будущее оказываются беспомощными перед реалиями обыденной жизни, их собственные нормальные человеческие слабости путают карты Утопии.
«Шрубери», раскинувшаяся на тридцать с лишним лет, несколько государств, десятки человеческих характеров, — центральный образ спектакля Тревора Нанна.
Сценограф Вильям Дудли с помощью новейшей технологии — смесь слайдов, видео и компьютерной программы — меняет пейзажи и интерьеры с калейдоскопической быстротой: изображение проецируется на белую полукруглую стену позади вращающего круга, наплывает, движется то параллельно вращению круга, то навстречу ему, некоторые картинки складываются у нас на глазах из отдельных элементов, потом распадаются на куски, и уже наплывает следующее место и время действия, а иногда возвращается видением предыдущее, и это постоянное движение, перетекание одного в другое создает образ нерасторжимой вязи случайностей, которые становятся причинами непредвиденных следствий.
Человеческое «шрубери» создано удивительно сильным ансамблем тридцатилетних актеров. Только четверо ведут свои партии от начала до конца: Стифен Дилейн — Герцен, Дуглас Хеншел — Бакунин, Симон Дай — Огарев, Гай Хенри — Тургенев. Их героям — двадцать в начале, шестьдесят в конце. Главные женские партии распределены между двумя актрисами — Ив Бест играет Любовь Бакунину в первой части, Наталью Герцен во второй и Мальвиду в третьей, Люси Уайброу — Тата Бакунина в первой части, Наталья Огарева — во второй и третьей. Остальные актеры играют по несколько ролей, но этого практически не замечаешь — каждый персонаж выразителен и неповторим настолько, что впечатление, что в спектакле занято сто с лишним человек (в реальности — тридцать). Тревор Нанн знаменит своим виртуозным умением выстраивать многофигурные композиции — массовые сцены спектакля напоминают полотна Хогарта или Брейгеля.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ: «ПУТЕШЕСТВИЕ» («VOYAGE»)
Поплыл над сценой перебор гитары, закружился хоровод белоствольных берез… В усадьбе Бакуниных Премухино, патриархальном дворянском гнезде с безмолвными крепостными, четыре сестры учат иностранные языки, которые здесь нужны как шестой палец, и не чают души в подающем блистательные надежды брате… Молодой и восторженный Михаил Бакунин, еще в артиллерийском мундире, но уже с Кантом в груди, объявляет что помолвка его сестры должна быть расторгнута в связи с открытием им трансцендентального идеализма… («Тата, Тата, разве ты не видишь? Рассвет уже наступил! Это только мы в несчастной отсталой России еще не поняли: жизнь Духа — это единственная настоящая жизнь!»)
Подав в отставку по состоянию здоровья — «меня тошнит от армии…», — Бакунин раз за разом привозит в Премухино ворох новых идей — и друзей. Вдохновенный Станкевич преподает Бакунину Шеллинга и между тем влюбляется в его сестру Любу. Она отвечает ему взаимностью, чем повергает Станкевича в панику — это грозит реальностью! — а Бакунина в гнев: «Никто, кажется, не понимает — мы со Станкевичем ведем тут бой не на жизнь, а на смерть против материальных сил с целью воссоединения нашего духа с Абсолютом — а ему завтра нужно возвращаться в Москву!»
Д. Хеншел (Михаил Бакунин).
Фото из архива автора
И. Бест (Любовь Бакунина), Р. Коулхард (Николай Станкевич).
Фото из архива автора
В следующий приезд Бакунин открывает для себя Фихте и разводит сестру Вареньку с ее мужем по причине его бездуховности. Потом он привозит с собой идеи Фихте — и застенчивого до потери координации молодого Белинского, в которого с ходу влюбляется Тата. (Головокружительная вольтижировка Вила Кина — переходы от заикания к неудержимому фонтанированию, от замедленного, осторожно-незаконченного движения к цирковому антраша. Его руки и ноги как бы живут независимой от хозяина жизнью, норовя пуститься во все тяжкие, — и он удерживает их, пряча под мышки, в рукава, в карманы, — но они вырываются на свободу, как крылья пойманной было птицы, — и несут своего хозяина в опасную высоту — откуда через минуту он сваливается наземь, набив синяки обо все попавшееся по дороге…) Приходит весть о закрытии «Телескопа» — Белинский уезжает в Москву…
Варенька собирается ехать с ребенком за границу, не зная, на что она будет там жить, Люба умирает от чахотки… Отец решает, что все это слишком, и, когда Михаил требует у него денег на поездку в Германию, чтобы «сидеть у ног великих философов», — он отказывает… Михаил все-таки уезжает — и присылает в гости красавца Тургенева с рассказом о смерти Станкевича на руках Вареньки… Тата влюбляется снова — на этот раз в Тургенева…
Во втором акте, действие которого происходит в Москве и Петербурге почти параллельно первому, разворачиваются события, чье отражение в тихих водах премухинской идиллии мы наблюдали в первом.
Молодой Герцен с друзьями нарываются на неприятности с властями, голодный Белинский получает работу переводчика в «Телескопе» (не зная ни одного иностранного языка)… В московских гостиных Любовь Бакунина впервые встречает Станкевича, Шевырев в гневе от статей Белинского и в восторге от «Философских писем» Чаадаева, ходящих в самиздате, — он хочет их опубликовать при условии замены двух слов — «Россия» и «мы» — на «некое государство» и «некий народ». Чаадаев примеривается — «некий народ, не принадлежащий ни к Востоку, ни к Западу… Ренессанс обошел некий народ стороной…» — и приносит рукопись в «Телескоп», где Белинский временно замещает Надеждина.
В оригинале «Письма» на французском, в незнании которого молодой критик не может признаться властителю дум… Белинский — Вилл Кин делает умное лицо, кивает важно головой, следуя за пальцем Чаадаева, указывающим ему на ключевые места, — и, как только тот скрывается за дверью, взрывается беззвучным пароксизмом отчаянья: стыд, ненависть к самому себе сводят его тело в судороге, скрючивают пополам, выгибают в борьбе за глоток воздуха… Он сопротивляется рвущемуся из груди крику отчаянья, его кулаки не смеют даже стукнуть по столу… Он казнит себя, распинает, он готов кататься от отчаянья по полу, да в маленькой комнатке нет места — он бросается на стол — и в какой-то момент зависает над ним, опираясь лишь на пальцы рук и носки ботинок, чтобы не смешать бумаг… Вот в этой позе его и застает вернувшийся с дороги Чаадаев — «Извините, моя вина, я пришлю вам перевод…»
Статья напечатана, «Телескоп» закрыт — Белинский возвращается из Премухино на свой чердак над слесарной мастерской и прачечной и кается своей простонародной сожительнице в невозможности постичь высоты духа бакунинского дома.
— Что означают эти слова? «Гармония с Абсолютом достигается через духовное слияние прекрасных душ»… Что это значит?
— Я не знаю.
— Ровным счетом ничего! А ведь я понимал их так ясно…
Бакунин затевает с ним новый журнал, спорит, ссорится, решает все бросить и уехать в Берлин («Я мог бы три года изучать идеализм в Берлине за цену двух домашних слуг!»). Деньги в конце концов дает вернувшийся из ссылки Герцен — и единственный приходит проводить его. Под катером Бакунина, отплывающего в Кронштадт, вздымаются волны мирового океана, столько лет разбивавшегося о стены Брестской крепости…
На Сенатской площади Герцена встречает Белинского: «Мы игрушки — но не во власти воображаемой космической силы, а в руках Романова, посредственности, у которой вообще отсутствует воображение. Он похож на почтового чиновника, который в одну минуту шестого показывает на часы и отказывается продать вам марку — и под ним кряхтит целая страна, как школьники под педагогом-садистом».
В финале снова хоровод премухинских берез — в золоте поздней осени… Ослепший Бакунин-отец сидит на скамейке, пытаясь поймать момент заката, — он только что узнал, что сын заочно осужден на пожизненную ссылку с конфискацией имущества.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ: «КРУШЕНИЕ» («SHIPWRECK»)
1846 год, подмосковная усадьба Герцена Соколово. Наталья Герцен жалуется, что идеальная любовь и молодость ушла, корит себя — и отечественную медицину, бессильную вылечить глухонемого сына… Огарев, от которого сбежала жена, пьет, читает вслух самиздат (письмо Белинского Гоголю), втихую пишет стихи в стол. За сбором грибов Герцен яростно спорит с Грановским о бессмертии души (естественный результат — одинокая сыроежка в корзинке), за накрытым в саду столом — с Кетчером о способе заварки кофе, рискуя растерять всех друзей. Ссору предотвращает картинное появление Аксакова в квазирусском костюме — он пришел формально рассориться с «западниками» по вопросу о будущем пути России. Появляется жандарм — все замирают: следующая ссылка? тюрьма? — но на этот раз «отказник» получает долгожданную визу на выезд за границу для лечения сына… Вздох облечения, восторг, объятия — никто не подозревает, что путь назад будет закрыт навсегда… (На Лубянке надо было ставить памятник Николаю I — он основатель и предтеча!)
…Тургенев и Белинский, прославившиеся и постаревшие (первый — слегка, второй — катастрофически), пьют немецкие воды, которые им не помогают, и едут в Париж, где все встречаются у Герцена, ругают буржуазную Европу, в которой разочарованы все, кроме Тургенева. Впрочем, Белинский делает исключение — для шелкового халата, который он увидел в витрине парижского магазина. Явно уже не жилец — глаза навыкат, осторожные движения, ухающий кашель — он исступленно отдается запретному желанию: «Какие замечательные вещи я бы мог написать в этом халате!..»
Бакунин уговаривает его остаться в Париже, где можно писать и печатать все что угодно…
Белинский. Вот это-то меня и останавливает… Какой смысл?.. Здешние писатели не знают, что такое успех… Для того чтобы это понять, надо быть писателем в России — пусть даже не очень талантливым… пусть даже критиком… Цензура калечит мои статьи, но за неделю до выхода «Современника» студенты толкутся у книжной лавки Смирдина, спрашивая, не пришел ли свежий номер… И они подхватывают каждый намек, пропущенный цензором, обсуждают его полночи, копируют и передают дальше… Если бы здешние писатели знали, они бы бросились паковать свои чемоданы в Москву и СанктПетербург!.. (Уважительная пауза на сцене и в зале… будет ли она в России?.. или зритель посмеется над «счастливым» временем застоя и самиздата со всеми вытекавшими последствиями???)
С. Дилейн (Александр Герцен), И. Бест (Наталья Герцен).
Фото из архива автора
Последние минуты перед возвращением в Россию он проводит с подарком, некстати врученным забывчивой Натали — детской головоломкой (его ребенок умер), и приходит в страшное предсмертное отчаянье — он не может сложить квадрат! «Возможно, это круг», — утешает его Тургенев. Несколько сцен спустя эта картина снова встанет перед глазами Герцена, получившего известие о смерти Белинского, — и тут только мы увидим, что вожделенный шелковый халат, подаренный Тургеневым, так и остался забытым в спешке отъезда…
Революция, о которой мечтали, не заставляет себя ждать: 1848 год — недолгая эйфория — кровь на улицах — разочарование… Бакунин, который нашел свое призвание на баррикадах, арестован, на допросах он настаивает на своей ведущей роли во всех европейских революциях — и надолго попадает за решетку. Надвигается семейный кризис, которого Герцен не ожидал (а кто их ожидает?): Наталья увлекается процессом утешения друга дома — незадачливого революционера и романтического поэта Гервега — и становится его любовницей. Герцен, догадавшийся слишком поздно, впадает в праведный гнев, причину которого Наталья не понимает.
Наталья. Как ты можешь! Как ты можешь! Ты — моя родина, моя жизнь. Я живу любовью к тебе, как в божественном мире, без этого я бы не существовала, мне надо было родиться снова, чтобы жить…
Герцен. Отвечай прямо, ради бога! Гервег — познал тебя?
Наталья. Если бы ты только мог понять! Ты бы просил прощения за свои слова!
Герцен. Он взял тебя?
Наталья. Это я взяла его — как ребенка — к своему цветку!
Герцен. Это поэзия или инфантилизм? Я хочу знать, является ли он твоим любовником.
Наталья. Я чиста перед собой и перед миром — в глубине моего сердца нет сожалений — теперь ты знаешь.
Герцен (в отчаяньи). Знаю что?
Наталья. Что я твоя, что я люблю тебя, что мое чувство к Джорджу — от бога, если он уедет, я заболею, но если ты уедешь, я умру… Как это случилось? Как невинный мир моего любящего сердца разбился на куски?
Герцен. Господи! Да скажи ты мне без околичностей — Гервег — твой любовник? Он был в твоей постели?
Наталья. О да, я понимаю — ты не имеешь ничего против того, чтобы он был в моем сердце — только в моей постели…
Герцен. Вот именно. В твоей постели, в его постели, на цветочной клумбе, у стены городской ратуши…
Они едва успевают выбраться из этой фарсовой ситуации, примириться и помириться, как приходит
весть о случайной и бессмысленной гибели их сына Коли, только начавшего говорить, его учителя и матери Герцена…
Наталья умирает, не в силах вместить в себя эту боль, и Герцен покидает Европу. На пароме через ЛаМанш ему является Бакунин. «Куда мы плывем? У кого карта?..» — «Карты не существует, Михаил…»
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ: «SALVAGE»
Название трудно перевести одним словом — буквально «salvage» означает спасенное из огня или воды имущество. Скорее «Выброшенные на берег», чем предложенное кем-то «Спасение»…
С. Дилейн (Александр Герцен), Д. Хеншел (Михаил Бакунин).
Фото из архива автора
Герцен с детьми и их бестолковой няней в Англии… Его статус поменялся — он больше не состоятельный турист, наслаждающийся вольным воздухом Парижа или Ниццы, а эмигрант, которому путь назад заказан, один из многих, которых скорее равнодушно, чем радушно приютила эта земля. «Англичане предоставляют убежище не из уважения к беженцам, а из уважения к самим себе. Они первые изобрели персональную свободу. Они знали, что это такое, и сделали это безо всяких теорий. Они ценят свободу, потому что это свобода…»
Его одиночество только подчеркивает пестрая компания европейских революционеров — обломки крушения 1848 года заняты борьбой самолюбий и строительством воздушных замков. И вот тут, в момент, когда все иллюзии утрачены, все, что было дорого, потеряно и кажется, что жизнь кончена, почти случайно с помощью старого польского националиста Ворцеля и денег (которые помог ему выцарапать из хватких лап Николая барон Ротшильд) он находит то занятие, которое станет смыслом его жизни и его местом в истории, — Вольную русскую типографию!
Дом быстро превращается в буйную славянскую вольницу. Появляется бежавший из ссылки Бакунин, постаревший, обрюзгший и все так же увлеченный собственным пафосом. Зовет к революции — все равно какой — в надежде, что стоит только все зажечь — а там разберемся…
Бакунин. По природе своей народ благороден, щедр, чист… он мог бы создать совершенно новый тип общества, если бы только народ не был так слеп, глуп и самоуверен.
Герцен. Это один и тот же народ или разные люди?
Бакунин. Один и тот же!
Преданная немка-воспитательница пытается ввести жизнь и образование детей в какое-то русло, но ненадолго — все ее старания сведены на нет прибытием Огарева с молодой женой Наташей (мы ее уже встречали во второй части как восторженно-романтическую подругу Натальи Герцен). Начинается «Колокол»… но и роман с Наташей. Отныне во все философские споры контрапунктом будет вмешиваться ее требовательный фальцет «Хочу, хочу, хочу!!!».
Огарев спивается, все чаще сваливается в эпилептических припадках — и находит утешение в союзе с Мэри — матерью-одиночкой, подрабатывающей на панели, откуда он ее забирает…
Молодые диссиденты недовольны старшим поколением — Чернышевский приезжает лично убедиться в том, что Герцен — ренегат, отказывающийся звать Русь к топору…
Чернышевский. Призыв к реформам — заблуждение! Топор — это единственный путь!
Герцен. А что потом?
Чернышевский. Там увидим! Прежде всего социальная революция, потом политическая. Вопрос об организации можно решать на полный желудок.
Герцен. Речь не о желудке, а о голове. Организация? Стаи волков получат свободу бегать по улицам Саратова. Кто будет заниматься организацией? А, конечно, вы! Революционная элита. Потому что крестьянам нельзя доверять — они слишком темные, слишком безалаберные, слишком пьяные… Что действительно так. Но что, если они не захотят вас? Что если они предпочтут есть или быть съеденными, как все остальные? Вы принудите их — для их же блага? Будете их папочкой? Вам понадобится помощь. Вам придется завести собственную полицию. Чернышевский! — мы что, хотим освободить людей из-под ярма для того, чтобы они жили под диктатурой интеллектуалов? Конечно же, только до того момента, пока мы покончим со всеми врагами!.. В парижских канавах я видел достаточно крови, чтобы отвратить меня на всю жизнь… Прогресс должен совершаться мирным путем — я буду повторять это, пока дышу…
С. Дилейн (Александр Герцен), Л. Уайброу (Наталья Огарева).
Фото из архива автора
Г. Хенри (Тургенев), С. Дилейн (Александр Герцен).
Фото из архива автора
Диалог о судьбах России прерывается домашним скандалом, который Герцен и Огарев пытаются замять, но сцена неудержимо сползает в фарс: Тата Герцен возмущена тем, что Огарев привел в дом свою больную сожительницу, Наталья Огарева укачивает орущего младенца — ее ребенка от Герцена, Чернышевский отвешивает комплимент Огареву — «удивительно похож на вас»… В финале сцены у Огарева начинается очередной эпилептический припадок, и единственный, кто приходит ему на помощь, — сын этой проститутки…
Наташа устраивает безобразную сцену, ревнуя Герцена к его покойной жене, уговаривает его уехать обратно на континент, «Колокол» никому больше не нужен, как, впрочем, и сам Герцен: дети живут своей жизнью — одна из дочерей не говорит по-русски, сын не имеет ни малейшего намерения заниматься чем-либо более абстрактным, чем физиология…
Постаревший Герцен сидит в полудреме на скамейке… С двух сторон ему мерещатся непрошеные гости — Маркс и Тургенев. Тургенев жалуется на хамство следующего поколения «разбуженных» и мечтает уехать жить на Сэндвичевы острова. Маркс предвкушает победный путь человечества к коммунизму как конечной фазе истории, которая должна придать смысл всем страданиям предшествующих поколений вплоть до сэндвичевых аборигенов и русских мужиков.
Маркс. Я вижу Неву в пламени и крови, кокосовые пальмы, увешанные трупами вдоль сияющей эспланады от Кронштадта до Невского проспекта!..
Герцен. Но у истории нет кульминации! Впереди всегда столько же, сколько позади! Сценария не существует! История стучит у тысячи ворот в каждый момент — и привратник — случай! Мы кричим в тумане, чтоб нам отперли те или эти, но за каждыми воротами — тысяча других. Дорога, которой мы идем, меняет нас… мы грабим сами себя, извиняя все обожествленной исторической необходимостью. Что это за зверь, что это за Рыжий Кот с неутолимым вкусом к человеческим жертвоприношениям? Этот Молох, который обещает, что все будет прекрасно после нас? Отдаленная цель — это не цель, а ловушка. Цель, для которой мы работаем, должна быть ближе — зарплата рабочего, удовольствие от сделанной работы, летняя гроза, личное счастье…
Маркс и Тургенев не обращают на него внимания и уходят вдаль. Он почти падает со стула. На помощь приходит Огарев — старый, опустившийся, босой…
Герцен (просыпаясь). Ничего… ничего… Идея не умрет… Молодые люди повзрослеют…
Огарев. Кто виноват, что мы не сумели повести их за собой? Мы знали, что хотим, но как этого добиться? Революцией? Императорским указом? Конституцией? Во что ты веришь? Я спрашиваю, потому что больше не понимаю.
Герцен. Открыть людям глаза, не вырывая их… если мы видим по-разному, это не значит, что мы должны убивать близорукого — это будет близорукостью с нашей стороны… Мы обязаны сохранить и передать дальше все хорошее. Люди не простят нам. Я вижу себя в будущем хранителем разбитой статуи, пустой стены, оскверненной могилы, объясняющим каждому прохожему — да-да, это все было разрушено революцией…
Бакунин (на заднем плане, закуривая сигарету). Наконец-то — счастливый миг…
Наташа. Собирается гроза..
Вбегает маленькая Лиза со сломанной игрушкой.
Лиза (по-русски). Смотри, сломалась!
Герцен (по-русски). Ты не поцелуешь меня?
Лиза (по-русски). Да! (Чмокает его в щеку.)
Летняя гроза… веселые крики испуга… гром… крики… затемнение.
Конец.
Поцелуй маленькой дочки — его ребенка от жены единственного друга — в преддверии надвигающейся бури… Вызванной им? Разразившейся вопреки его желанию? Уничтожившей все, что ему было дорого? Превратившей его в мумифицированную пародию на самого себя?
В заключительной пьесе «Берега Утопии» Тургенев стоит на краю отвесной скалы, о подножие которой разбиваются волны, а иногда и корабли, — и не может оторвать взгляд от разбушевавшейся стихии (в следующей сцене он встретит нигилиста из Росии — прототип Базарова, одного из тех, кого они разбудили и кто через некоторое время поставит к стенке им подобных). Книга Герцена «С того берега», любимая и обильно цитируемая Берлиным и Стоппардом, написана в Англии — глядя назад на крушение иллюзий русской интеллигенции во время французской революции 1848 года.
В афише спектакля использован фрагмент картины Айвазовского: среди волн, слившихся с небом, терпящий крушение парусник, люди в отчаянной попытке спастись, кто-то судорожно завис на канате — удастся ли ему прыгнуть в шлюпку или он промахнется и погибнет в пучине? Этот образ также и отсылка к финалу «Влюбленного Шекспира» — кораблекрушение выбрасывает Виолу на пустынный берег Америки, Шекспир начинает писать «Двенадцатую ночь» — пьесу о крушениях, потерях, чужих неприветливых берегах, опасных скитаниях и чудом дарованных встречах (Тревор Нанн снял по ней замечательный невеселый фильм…).
Распутывая нить Ариадны, замечаешь странные совпадения…
Сэр Исайя Берлин, как известно, родился за восемь лет до русской революции в Риге, учился в Петербурге и вряд ли стал бы английским философом, если бы его отец не торговал лесом с Британией. Сэр Том Стоппард — в младенчестве Томас Штрауслер — родился за два года до второй мировой войны в чешском городке Злин и вряд ли стал бы английским драматургом, если бы его отец не работал врачом на знаменитой обувной фабрике Бати (звоночек из детства — необыкновенной легкости чешские туфли, добытые мамой в пятидесятые в давке во Фрунзенском универмаге. «Это Батины!!!» — марка на стельке, конечно, была что-то вроде «Ротфронт»). За день до прихода немцев прогрессивные владельцы фабрики откомандировали несколько десятков семей неарийских специалистов в свои дальневосточные и дальнеюговосточные филиалы — детство Томаса прошло в Сингапуре и Индии.
После гибели отца (корабль, на котором он эвакуировался вслед за семьей из Сингапура, утонул или был потоплен японской подводной лодкой) мать вышла замуж за майора британской армии. Том и его брат получили архибританское воспитание в закрытой школе, а дома было не принято даже упоминать о Чехии и Индии. По официальной семейной версии какой-то прадедушка с папиной стороны, кажется, был евреем.
В середине девяностых Стоппард по приглашению своего давнего друга Вацлава Гавела посетил Чехию, где его принимали с двойным восторгом — и как писателя, и как ветерана борьбы за права человека. Вернувшись в отель после банкета, затянувшегося далеко за полночь, Стоппард обнаружил поджидавшего его молодого человека, с трудом говорящего по-английски, — тот протянул ему старенький альбом с семейными фотографиями. Обнаружилось, что «не той» крови в его жилах течет намного больше — огромная семья, о которой он не знал, погибла по Терезинам и Майданекам, а сам он — как и Исайя Берлин — обломок кораблекрушения, выкинутый по немыслимо счастливому стечению обстоятельств на британские берега…
Тот, кто выплыл на чужой берег, наверно, видит иначе, чем те, кто ложатся в землю рядом с могилами предков…
Ноябрь 2002 г.
P. S.
Под занавес Тревор Нанн устроил весьма неприятный сюрприз своим критикам. Любители считать деньги в чужих карманах никак не могли успокоиться по поводу авторских отчислений, которые он получает за мюзиклы, переведенные со сцены Национального на Вест-Энд, намекая, что для этого-то он кассовые спектакли и ставит… Оказалось, эти деньги (вдвое превышающие его зарплату худрука) он без лишнего шума отдавал Национальному — и намерен продолжать это делать и впредь… «Так что же Вы раньше молчали?» — «А это мое личное дело, я не хочу, чтобы кто-то другой был обязан поступать так же…»
Есть и приятные сюрпризы — только что объявлены лауреаты премий Оливье этого года — 10 из 25 наград получил Национальный, в том числе приз за выдающийся музыкальный спектакль («Все сойдет»).
Но самое главное — стали известны результаты опроса публики: в прошлом году каждый третий из зрителей пришел в Национальный впервые — это означает, что прорыв к новой аудитории совершен. Нанн сделал свое дело…
Февраль 2003 г.
Читать онлайн «Падая в небо», Сергей Шелудько – ЛитРес, страница 5
Август. Лето мучало его, как и она. Она особенная и поэтому ее иногда не понять. Смирись с этим мой друг. Но помни, если она тебя оставит одного, ты ей обещал, обещал себе. Завтра день рождения отца. Мечтателю теперь безразличны такие праздники, все потому что день рождения сестры стал последним днем, когда он ее видел. Он это может, может внушить себе и будет так. День начался просто, проще чем кажется. Работа и ничего больше. И как всегда проезжая мимо той самой остановки, герой задерживал дыхание. Напрасно. Он понимал, что пройдет время, и она его забудет, кто-то другой, лучше чем он, достойный ее, будет держать в своей руке эти нежные ладони, но писатель будет один. Мечтатель не сможет ее забыть, потому что он другой. Он будет ее ждать. Никто не верит в такое, а вы когда прочтете этот рассказ, будете знать, что есть люди, которые любят так, как не один из тысячи подобных. Быть может таких людей и вовсе не осталось. Такой вот человек наш герой, который любит сердцем и любит головой. Вразумлять его бесполезно укорами, что не единственная. Она одна такая, открыла глаза. Он только ей доверил себя целиком и полностью. Только с нею он чувствовал себя не взаперти. Страх потери теперь был сильнее боли. Герой не понимал что происходит, он так верил, что она будет рядом. Таких безумных поступков он не совершит никогда ни для кого, коих он совершил для нее, пусть может даже и глупых, но они для нее. С нею он раскрыт. По возвращению домой уставший писатель ничего уже не хотел от этого дня. Завтра он не отправится на работу.
Второе августа. Спим долго. Крик из соседней комнаты. Дядя пытается разбудить сестру. Голос над головою и… брызги воды устремляются в лицо нашего героя. Хохот. Лениво подрывая свое тело, писатель высунул свой нос наружу. На улице во дворе за столом сидели свои. Так сказать чаепитие, если не учитывать огненную воду. Время шло – одни уехали, другие приехали. Близился вечер. Доступ к интернету пропал совсем, что то не ладное с сервером. Она должна пользоваться, это для нее. Наш герой недолго думая отправляется в город. По приезду обнаруживается, что связь нарушена. Несколько минут и все налажено. Затем он заехал в гости к работодателю, а так же за горючим. Работа, ей нужна работа. Нужно обойти окрестности в поисках объявлений. Хоть и герой безумен, но уже как-то поздновато. Отложим на завтра. Последняя точка – побывать у тети. Успешно выполнив все свои задуманные задачи, исключая одну, мечтатель отправился домой. Время ближе к девяти часам вечера. Все почти в сборе. Еще немного и застолье имело место. Было весело. Но вот момент, касающийся героя и его любимой и удар. Словно кто-то подменил его. Молчание и задумчивый взгляд с его стороны насторожил всех. Они знали, что с ним, но не уговоры и утешения не нужны. Немного разрядилась обстановка – все в своих заморочках. Герой наш в себе. Поглощая жадными глотками солод, ему было неважно что дальше. Ни одного лишнего слова. Все хорошо. Много и быстро. Уже плохо. Привлекательная бутыль вина притягивала к себе от безрассудства. Еще и еще, через силу или скорее силой воли наперекор донельзя наоборот. Где же чувства мысли? Они покидали его. Она решила так. Стало хуже. Схватив недопитую единолично бутыль, он выбежал на улицу и отправился, куда глаза глядят. Земля была ватной, но шаги уверенными. Глаза заливались горечью эмоций. «Ты сильный», – успокаивал он себя. Брел по родным улицам, стараясь найти людей. Быть может, они помогу. Иногда чужие становятся ближе родных и только первым ты можешь выложить то, чего никогда не скажешь вторым. Вокруг никого. Вот уже близко к центральной площади. Неожиданная встреча с незнакомцами наградила его заклятым врагом – табачным изделием. Он ненавидел сигареты и никогда не курил. Что это с ним? Вы бы его видели! Словно матерый курильщик, мечтатель брел вперед, втягивая в себя этот дым, тот самый, который он ненавидел до смерти. Парадокс. Из-за нее он преодолел порог отвращения. Вот он встретил сестер. Посиделки на лавочке ничем хорошим не закончились. В ужасном состоянии писатель разбил недопитую бутыль об асфальт. Так он себя успокаивал. Тут же подлетел народ, который, мол, пытался объяснить, что да как. Спасли сестры, так как наш герой и слова не вязал, но все же четко все понимал. Дорога домой. Стол. Празднество продолжается. Мечтатель по тихой улизнул из двора и отправился назад в поисках правды. Момент и вот он со всеми очевидцами его выходки на лавочке. Долгие разговоры хмельных лиц. Нашелся один все же, который решил «заклевать» и без того «избитого» героя. В предчувствие драки, герой настаивал на своем. Они не знали как он прав. Еще немного и… яркий свет фар осветил все вокруг. Быстрые шаги темных силуэтов навстречу. Это были отец и брат. Вырвав героя из сложившейся ситуации, потащили под руку в машину.
Снова возвращение домой. Успокоили. Писатель не мог и слов связать. Как уснул, даже не помнит. Все хорошо, что хорошо кончается. Так рождалась «Дорога в ад».
Сейчас он уже не лежит на кровати возле дома на улице. С того момента прошло несколько дней. Удары по клавишам приглушают боль, ту самую и другую, которую он принял себе. Его Мечта чувствует себя не лучше. Она не знает к чему стремиться. На душе тяжело. Она не рядом. Обнять ее и все забудется, но нет, ее рядом нет…
На этом месте наша история делает паузу. Никто не говорил что это конец. Чувства мысли не покинули нас…
ПОЭТИЧЕСКИЙ ЦИКЛ «ПОКА ТЫ СПАЛ»
«Без ответа»
Что значат все слова из моих уст,
Которые привыкли к тишине?
В ней ограничен мир – он просто пуст,
Кто развязать язык позволил мне?
Безудержные мысли направляются,
Передавая смысл духовный голосу
И тут же сразу растворяются?
Законы сохранения энергии – в уме как полосы,
Все мысли превращают в разговора
Текст прозрачный, словно воздух.
Он должен встретить на пути другого,
Но без ответа – разлетелся словно пух.
Так ждал обратную волну, но нет ответа,
Решил направить ее снова и притих.
Все в ожидании и проблеска слов света
Так ждал неповторимый миг,
Который для меня сильней ответа на вопрос:
Кто развязать язык позволил мне?
Ответ ты знаешь – он же очень прост.
Все дело лишь в одной тебе,
Жизнь без ответа убивает тишиной,
В томлениях себя искал я выход,
Мир ее пуст и, в то же время не простой,
Его мне не удастся изучить в один заход.
Диктует правила все время разом,
Я погружен в себя – свой мир,
Пытаюсь утонуть – топлю себя стихов экстазом
И время без ответа только не забыл.
«Сопротивление»
Остался здесь один с собой наедине
И рядом нет прикосновенья рук твоих,
Которые ты каждый день дарила мне,
Перебирая мыслей мир моих.
Остановился – на мгновение застыл,
Пытаясь отыскать среди закрытых стен
Прозрение – в руке тетрадь, остыл,
В который раз я попадаю в плен.
Пытался до любимой достучаться,
Но тишина мне не сказала ничего,
Осталось до конца сопротивляться,
Стук сердца только слушать своего.
Ответь мне, не молчи, тебя прошу,
Ведь без тебя я пропаду, ты знаешь
Это, и что тобою сильно дорожу,
Мне кажется, что от меня ты убегаешь.
Я буду верить и сопротивляться,
Пока моя любовь живет во мне,
Поверь, ей не куда во мне скрываться,
Она стремительно направлена к тебе.
Мне хватит сил поверить, что ты рядом,
С утра мне показалось будто здесь
Стоишь передо мною своим взглядом,
Проснулся после, твой взволнован весь.
Спросила как я там и где я,
Не проронил ни слова только,
От милого лица и слов немея
Во мне проснулось строчек столько,
Что всех их не сумею записать.
Не должен только им сопротивляться,
Тебе их должен только рассказать,
Я загрустил, но так старался улыбаться,
Мне не хватает рядом так тебя.
Позволь услышать мягкий голос,
Твой лик представить не смотря
И в мыслях твой поправить волос.
«Верить в тебя»
Дай шанс мне попытаться
Сказать – ты все для меня,
Не позволяй мне потеряться,
Не дай потерять мне себя.
Знаю и верю – одна только ты
Разбавить и дерзко согреть
До самых краев мои все мечты,
Заставить не тлея гореть.
Ты помнишь все диалоги?
О которых знаем мы вместе,
Которых не видели боги,
Куда им до нас, застыли на месте.
Дай шанс мне не бояться,
Сказать – ты одна для меня,
И знаешь – не куда деваться,
Нет смысла мне жить без тебя.
Так много сказать не всегда
Удается и нравится ждать мне тогда,
Когда улыбнется моя красота,
Проснется поэт и его та мечта.
Дай шанс мне верить в тебя,
Сказать – ты во мне навсегда,
Жить, каждый день любовь храня,
Не позволяя уйти ей в никуда.
«Из окна» («На краю»)
Стою перед окном, который делит
Пополам миры, чувствую я как
Срывались тысячи, которым мир не верит,
Никто не смог исправить миг никак.
Полет стал утешением тревог,
Желание так вынуждено сделать шаг,
Быть может кто-то так не смог,
Но может, сделает быть так.
Они все потеряли веру в свет,
Кого-то предали родные души,
Те тысячи не слышали ответ,
Судьба так не смогла сказать дыши.
Шаг в бездну – психологический удар,
Кто был там и не оступился,
Чуть вместе за собою близких не забрал
И их слезами горькими умылся.
Я вижу из окна картины мира,
Потенциальный – я один из них,
Так высоко полета мысль убила,
Всегда я знал, что я безумный псих.
Что держит здесь сегодня крепко?
Единственная мысль в себе о ней
И разворачивает тягу окон резко —
Она пейзажа из окна сильней.
«Боязнь потерять»
В который раз мне это мниться —
С тобою снова приключается беда,
Мое существование того боится.
Когда тебя нет рядом и тогда
Внушаю я в извилины картины
Безумного и скрытого от всех,
Неважного другим большого мира
Там в голове своих утех.
Вскрой потенциал мыслительных
Процессов, найди симптомы зараженья
И излечи болезнь снов мнительных,
Тех представлений потерять, но нет лечения.
Ведь бесполезно вновь его искать,
Когда твой разум поражен сполна,
Лежать, закрыв глаза, забыться, спать,
Везде приходит лишь одна она —
Моя боязнь потери редкостного
Счастья наступает мне на ноги,
Касаясь сердца стен уже не девственного,
Моими выделяет венами дороги.
Жизнь склеивает судьбы наши,
Преображая все вокруг, меняя
Всю реальность, закрывает глаза ваши,
Ведь моя сущность вам немая.
«Поцелуи тела»
Движением руки манила как всегда
Особенная девушка всей жизни,
Хотелось я признаю как тогда,
Отдать ей без остатка свои мысли.
Так много представлений божества
В надежде на завтрашний день
И как всегда проказница судьба
Позволила связать все узы с ней.
Мне помнятся те первые прикосновенья
Пылающего жизнью сладостного тела
И вспоминаю первые сомненья,
И как они всю обуздать пытались веру.
Все неожиданное всегда страшно,
Попытки близости растили комом слабость,
Мне не давая чувствовать – она прекрасна,
Из глубины души выплескивалась радость.
Ты помнишь переплетенье рук?
С тобою растворялся вместе разом,
Дыхание близко так становилось вдруг,
Чужие прочь – в объятиях проказы.
Переросло все это, склеились все кадры,
Трепещущего тела радость ощутил,
Потерян – разбросал все разом чары,
Прикосновение твое – забыл весь мир.
Сплелась с единым торжествующим творцом
И собрала все поцелуи трепетного тела,
Мы встретились лицом к лицу,
Я верю, ты безумно этого хотела.
«HE» (Happy End)
Она бы, знаю, точно завела,
Подушки нежно безопасности спустив
Иль трепетно ж его взяла,
Меня ведь принудили сдать сей эликсир.
В восторге от ее прикосновений
Меня переполняло море рвений,
Но вот заставили и так забрали просто
Искусственным стремленьем роста.
Я им поверил – они ждали,
Я помню, как до края довела,
Но они просто так украли,
Тебе любовь моя нужней была.
С тобою вместе так тепло,
Вокруг здесь только холод,
Не греет он никак мое нутро,
Один среди чужих, а с ними голод.
Ненужных мыслей представлений,
Обижен месте на пустом,
Никто не попросил прощений.
В глазах их будто за стеклом,
Они ведь изучают, скажешь ты,
Зачем мне это снова проходить?
И отдавать им все свои мечты,
Приятней было бы тебя любить.
Сквозь тело пробежала жгучая
И ноющая боль потерь утех,
Но жизнь бурлит кипящей кручею,
Я знаю, без тебя что совершил я грех.
«У.З.И.» (убийственно-забавная история)
Казалось все обычным как всегда,
Подкралась к телу моему,
Моя душа задолго до момента испугалась,
Дрожь побежала телу по всему.
Чехол защитный там снаружи
Не даст изранить изнутри,
Он проникал в меня все глубже
И изучал не второпях все там внутри.
Та ситуация одна из многих
Оставила след в памяти моей,
Я буду это очень долго помнить,
Неловко было говорить об этом с ней.
Да, издевательствам тут нет предела —
Куда не глянь по сторонам вокруг
И тут и там каждое живое тело
Замучить хочет нас мой друг,
Спасите кто-нибудь скорей!
Иначе растерзают на эксперименты!
Убраться бы отсюда побыстрей,
Стереть из памяти всех опытов моменты
Пока еще я жив и ровно
Пытаюсь воздухом пропитанным дышать,
Мне кажется уже приятным больно,
Осталось молча до конца лежать.
«Я буду молчать»
Теряя настроение очередного дня,
Пал в бездну крайних безразличий,
Не чувствовал тогда горящего огня,
Не принимал маски обличий.
Хотелось тишины без звуков,
Сказал себе без слов и только,
Увидел маску так знакомых букв
И снова на душе так горько.
Я понимал, что не уйти
Мне от себя, решил забыться,
Ну сколько мне еще часов пройти?
Все время зная – можно оступиться.
Припоминаю как однажды
Сказал себе – молчать я буду,
Теперь уже все это дважды
И хочется спросить – когда я все забуду?
Нет сил все контролировать в себе,
Но я стараюсь удержаться,
Все время думал только о тебе,
Старался за тебя держаться.
Ради тебя не должен я разбиться,
Я буду вновь молчать в тиши
И разрешая строкам литься,
Просить себя – кто я решить.
«Притяжение» («На мне версия 2»)
Вызывая шквал стремительных гормонов она,
Рождая бурю из любви безостановочной,
Любимой женственные части тела и тона
И вся она объект желанья непорочного.
Изнеможенный красотой стремиться к ней,
Приятно, что не обожжен – все только ей.
Сигнал возвышенного чувства – это
Всех мыслей поперек неповторимый,
Оставить невозможно буйства без предмета
Обожания, гнетет неутомимый звук
В висках и разрывает силу притяженья,
Напомнив, как держал ее в руках,
Напомнив про безумство увлеченья.
Воспоминания храня, закован в каменных стенах
И каждый миг прикосновенья плоти смело
Всплывает вечным видом тела,
Которое с ума свести его хотело.
Она тогда пылала жаром и горела
И грудь желанием неистово кипела,
Глаза ее наполнены лишь счастьем —
В них видел искры огонька,
Испарин кожи влаги так приятен
Запах женских рвений тот слегка.
Старался быть с ней аккуратен,
Услышав приглушенных звуков стон,
С каждой секундой можно было четче —
Играет с нами притяжения гормон.
От его действий каждый хочет
Обнять сильней и крепко задержать,
Не отпуская двигаться быстрее,
Друг к другу тело приближать,
Чтобы обоим было лишь теплее.
«Диалоги»
Всплывают в голове моей
С тобою наши разговоры,
Я думал только лишь о ней,
Копились строчек своры.
Построен смысла мысли
Ход беседы затяжной,
В онлайн зависли
Надолго мы тогда с тобой.
А постепенно нарастал
Ком чувств и ощущений,
Он чересчур огромным стал —
Настало время откровений.
Я распахнул себя, считай
Что с первых строк печати,
Попробуй только угадай,
Уже тогда влюблен был в Надю.
Летели километры слов,
Иначе быть и не могло,
Хотела знать кто я таков?
Открытым был и это помогло.
С каждой строкой хотелось
Близости ее объятий,
Тогда узнал что натерпелась,
Меня так тяжело понять ей.
Я так боялся сделать шаг,
Но верил что одна Надежда
Развеет на душе тот мрак
И сбросит все одежды.
Она все пропитала до костей,
Мой разум подчинился,
Кричал – люби меня скорей
И диалог почти забылся.
А помнишь, как скучали?
Бросали робкие слова,
Быть рядом иногда мечтали
И близость к нам пришла.
«Люди в белых халатах»
Куда не глянь – они вокруг,
Не убежать нам никуда,
Единственный и верный друг
Бессильны мы – пришла беда.
Уколы беспощадно прописали,
Я на колесах еду в даль,
Скажи, они ль меня достали?
Там вдалеке приятная вуаль.
Хотят мне показать дорогу в рай?
А многие туда попасть хотели,
Лежи, мой друг и помечтай,
Ты что уже во все поверил?
Перед глазами белый свет,
Быть может вовсе и не он,
Кто пациенту даст ответ?
Он узник их, он здесь пленен.
Проснись беспомощное мясо,
Белые халаты вновь пришли
Лечить которой нет, заразу,
В тебе искали – не нашли.
Врачи – умельцы дозами травить,
Вернусь назад мы их проверим —
Смогли недуг ли мой убить,
Тогда, мой друг, во все поверим.
Не доверяю их улыбкам так давно,
Что тяжело меня лечить,
Мне на халаты все равно,
Им проще человека погубить.
Тревоги и сомнения пропали,
Явилось безразличие ко мне,
Они об этом точно знали
И приходили каждый раз во сне.
«Забыты старые обиды»
Мне помнится, она спросила у меня —
Они в тебе? Ты их еще не отпустил?
Я разрывался, но старался не тая
Все объяснить ей как любил.
Забыты старые обиды – я простил
Всех убивающих меня за годы,
Поверь, конечно сильно их любил,
Но не было во время то погоды.
Твои ведь раны не прошли,
Тебя любимая так сильно обижали,
Летело время – годы шли,
Вот так все взяли убежали?
Не знаю, как сильна ко мне,
Но я готов все за тебя разбиться,
Готов я кожу рвать всю на себе —
Не страшно будет за тебя убиться.
Я сам не знаю, эти чувства
Все направляются всегда к тебе,
Рождают повседневно в сердце буйства
И не дают никак покоя мне.
Забыты старые обиды для меня,
Мне кажется, что жизнь моя
Вся от тебя зависит и ей зря
Не дашь скатиться вниз, убив себя.
А ты забыла старые обиды?
Особенная – знаю, все же расскажи,
Ты можешь показать своего мира виды,
А можешь все держать в себе – реши.
«Нежные губы»
Нежные губы прекрасной особы
Сводили с ума в который раз,
За близость с ними и слабости ноты
Я все бы отдал без задержки сейчас.
Манящие мягкие уста и робкий
Кончик язычка давали раствориться,
В ней видел радости чувств стольких,
Поверьте, что ими невозможно напиться!
Растянув расстояние близости,
Немного спустя, робко прильнув,
Касаешься чуточку огненной прелести,
Сомнения в корне в себе погубив.
Движения неспешных закрытых
Уст позволят всем чувствам пролиться,
Всегда для меня такое событие,
Нельзя никогда поспешить торопиться.
Дыхания задержки временной слабости
Откроют необъятный мир ее тела
И с каждым движением смог обрести,
Как женская грудь, касаясь, согрела.
Пульс ровен как будто я трезвый
И снова губы сплелись в поцелуй,
Твой друг в моменты такой эти резвый,
Он весь в желании – его практикуй.
Ласки вечности без устали утех,
Не отпускай секунды быть рядом,
Не создавай между собой и ним помех,
Утешь движением – обрушься градом.
В тебе он видит жизни нить,
Проникни глубже – дай ему понять,
Что твои губы только могут так любить,
Что лишь они его смогли обнять.
«Попытки убежать от неизбежности»
Прямая дорога исковеркана случайностью,
Каждый выбирает путь из множества,
Выбор между реалиями и крайностью,
Если он совпал почувствовать миг торжества.
Не думай, что все будет идеально,
Шагни в туман обличий испытаний мук,
Проснись во сне – это иногда реально
Чувствовать себя совсем без рук,
Запутаться что выдумка и что материально.
Попытки убежать всегда напрасны,
Я жду, когда поймешь свою беспомощность,
Бездонные слова для всех ужасны,
Нам неизбежность предлагает скованность.
Там мысли разбегались от творцов,
Дорога путала часть правильных ходов,
Ты, точно как и я падешь в ту грязь лицом,
Оставив за собой другим ложных следов.
Напрасны все попытки вырваться из плена,
Здесь неизбежность лишь один закон,
Еще попытка и в конце там ждет арена,
Где не дадут сражаться без оков.
Тебе ничто уже не даст обманом взять,
Стратегия – удел великих командиров,
Которым в жизни не понять,
Что к встрече с неизбежностью ты не готов.
Взгляни в зеркальный вид судьбы,
Найди все параллели к неизбежности,
Считаешь, выход есть? Себе не льсти —
Никто не смог пойти против всей вечности.
Попытки убежать все силы заберут,
Но ты и вовсе не боишься, звук беспечности
Всегда обменный курс всех душ валют.
«Голоса»
Сейчас пропитан голосами,
Со всех сторон стремительно
В меня без спроса сами
Проникли звуками пронзительно.
Раздавленное утро тяжело,
Не с той ноги в который раз,
Как будто бы все мне назло —
Соринкою попало в глаз.
Повсюду эхом в голове
Мой череп прочный пробивают,
Лежу с иглой в руке
И голоса по венам тают.
Я медленно схожу с ума!
Эй, люди, помощи прошу!
Несет все вен река,
Не шелохнуться, но дрожу.
Пропитан воздух голосами
И время медленно бежит,
Придумаем себе все сами,
Мне кажется, что рот зашит.
Над головою только потолок,
Где делись голубые небеса?
И множество путей-дорог,
Я закрываю медленно глаза.
Капли надежды той одной,
Взгляд устремляю в никуда,
Бесед немых с собой
И кажется, что навсегда
Хочу бежать и не вернуться,
Но чертовы ждут голоса,
Они мне не дают проснуться,
Помочь не смог себе я сам.
«До слез»
Проснувшись вот который раз,
Я снова понимаю, что всерьез
Обожаю маленькую «Пупсю» аж
До глубины всех своих слез.
Она – мое тепло и свет,
Она – моя безумная Мечта,
Она – мой яркий терпкий бред,
Что будет без нее тогда?
Ненужно взглядов мнимых тех
Чужих, что пробегают мимо,
Моя Малышка сильней всех,
Доводит аж до слез, но это мило —
Чувствовать, как ты собрал
Их для нее и до последней капли
Выжато лицо в который раз твое,
Обиды горести теперь иссякли.
Я называю их слезами радости
Иль грусти, что ходит за спиной,
Но стоит прикоснуться сладости,
Как клон унынья не со мной.
Обними мое ослабленное тело
И сохрани себе мое тепло,
Разогревай, чтобы оно кипело,
Создай из слез растопленных окно,
Через которое я попаду к тебе,
Когда я не смогу быть рядом.
Не исчезай, просто побудь во мне!
Я верю жизни, что так надо,
Собери все слезы в одно море
И охвати его объятием своим,
Спрячь, сохрани от всех в ладонях,
Малышка, забери их мир.
«Множество ступеней рая»
Для каждого из нас есть собственный,
Пусть крохотный, но все же рай,
Для каждого из нас он свой особенный,
Моменты счастья радости не упускай.
Пусть для кого-то он материален,
А будет для других всегда духовный,
Различия ступеней вариант приятен,
Ведь интересен он, когда не ровный.
Отличий четких нет в ступенях каждого,
Тебе так дорог этот, мне лишь тот,
Во всех из наших все же много важного,
Пусть к каждому свой рай придет.
Есть люди, для которых все ступени сломлены —
Не представляется им жизнью выбора,
Они теряли веру, что уже подавлены, утоплены,
Для них наш мир – есть то отсутствие все стимула.
Им тяжело построить хоть одну ступень,
Никто теперь уж вовсе не поможет
И каждый будет загнан словно зверь,
Но существует в мире и надежда тоже.
Прозрей и посмотри себя вокруг,
Быть может, все же ты уснул?
Проснись тогда скорей мой друг,
Проси скорей, чтоб рай ступень тебе вернул.
И у меня имеется своя частичка рая,
Другим ее не покажу во всей красе.
Когда отдалена, я вовсе просто умираю,
Когда я ближе – она, подобная весне,
И лишь тогда стремительно я расцветаю.
Это моя ступень из миллионов множества
Индивидуального ступеней собственного рая
И в нем я вижу лик единственного божества.
«Не открыта»
Буквально на глазах стараюсь
Быть откровенным с ней и честным,
Когда со мной почти и не стесняюсь,
Считаю этот вариант прелестным.
Душа простерлась широко,
Неважно мнение других теперь,
С ней так мне нравиться легко
Преодолевать каждую ступень.
Бывает только, вот гнетет,
Меня терзает, очень мучает,
Таки скрывает, тему уведет,
Все по-другому перекручивает.
Тогда мне кажется, что не открыта
Или играет хитренькая, может,
Дорога на вопрос еще закрыта,
А время ей довериться поможет.
Я весь открыт для изученья
Моей любимой Хомке с щечками,
Пытаюсь приглушить сомнения
И утопаю разом между строчками.
Ее характер такой игривый,
Во мне неполная открытость —
Вновь вспоминаю что ревнивый,
Давлю в себе рождающую мнимость.
Она такая есть, какую видел —
Собою настоящая Малышка,
Надеюсь что не смог, что не обидел,
Я так боюсь за это слишком.
Ее открытость проявляется вот так,
Не знаешь, что и думать просто,
Когда ломаешь голову, но все никак,
Не принимай на сердце это остро.
«Доза»
Очередная доза растворяет мозг,
Я улетаю, покидая всех вас,
Уже не думаешь об этом так всерьез,
Не думаешь ты не о чем сейчас.
В моменты вечных расслаблений
В глазах других не видишь рвений,
Ты забываешься в самом себе
И чувствуешь, как будто таешь,
Оставь свой разум мне,
Но ты стремительно все улетаешь.
Когда же издевательства прием
Закончен будет – не нужно больше
Дозы принимать под их враньем!
Твой мозг становиться короче.
Они решили засушить твой
Компонент неправильного времени,
Скрестить все тело и всю боль,
Еще немного и удар по темени.
Хватайся за свои начала,
Держись от них на расстоянии,
Позволь им малость лишь сначала,
Пока ты сдерживать их в состоянии.
«Жизнь»
Я помню, был тот случай,
Когда перед глазами пролетела жизнь,
Как пролетает ветер жгучий,
Внушает в голову твою – держись.
Увидел столько, что понять все,
Сразу моменты прожитых времен
Тогда представить тяжело себе —
Такой огромный путь был совершен.
Я видел ярких красок детские года,
Переворотов переломов в ходе,
Линии всей жизни остались навсегда
Внутри меня – в моей природе.
Сейчас я понял для чего пришел
Со всеми в это время, в эту эру
Все для того, чтобы тебя нашел
И навсегда хранил всю веру.
Жизнь тоже верит в нас с тобой,
Поддержим же ее как сможем —
Одна рука моя в твоей, другие наши
Удерживают жизнь любой ценой
И удержать всех нас мы ей поможем.
Мы сделаем цвета все еще краше
В любой момент и обстоятельствах
При разных, старайся не бросать меня,
А я, как ни крути – не брошу.
Все потому что разобьюсь в мечтах,
Затем запутаю осколками во тьме себя,
Считай, не будет меня больше.
Понятие живу я связываю
С тобою только рядом вместе
И должен постараться рядом быть,
В каждой строке на то указываю —
Не может произойти на пустом месте
Желание как жизнь любить.
«Задумчивая»
Играет мелодичных звуков каждый день,
Идем, взяв за руки друг друга, по дорожке,
Когда светило высоко мы прячемся с тобою в тень,
Ты улыбаешься, загадочно смотря немножко.
Садишься рядом и все что-нибудь расскажешь
И смотришь пристально приятно на меня,
Я тоже много говорю тебе и жду, что скажешь,
Ты так прекрасна – не насмотреться на тебя!
И вот задумчиво направила вдаль взор,
Мне интересно – что ты думаешь сейчас?
Ты так приятна, на лице твоем красы узор,
Хочу тебя обнять, не отпуская много раз.
Ты поразила меня взглядом редким,
Я утонул без слов в твоих глазах,
Задумчивость в твоем лице без резких
Движений осталась навсегда в мечтах.
Тебя отвлечь порою хочется на миг,
В момент забвенья твоего прекрасна
Сама и весь твой женский лик,
Но я не забываю – иногда опасна.
Полна загадок, преклоняюсь пред тобой
Особенная и безумно-истинная дева.
Ты вновь уедешь, оборачиваясь, вижу за собой,
Улыбками обмениваемся с тобою смело.
Ты покидаешь присутствие мое всегда,
Садишься вновь на заднее сиденье,
Задумчивая в своих мыслях красота —
Моя любовь, мое беспечное забвенье.
Пронзительный твой взгляд меня сразил,
К краям опущенные глазки опять свели
С ума и предоставили мне столько сил,
Задумчивости чары поразить смогли.
«Идеал» («Я не доверюсь никому»)
Отдал себя и без остатка для нее,
Как хочется принадлежать одной,
Искоренить стараться то вранье,
Что носим каждый день с собой.
Придумать, не задумываясь, идеал
Для всех такая сложная задача
И не пытался и себе совсем не врал,
Я не доверюсь никому, никак иначе,
Кроме нее мне некому себя дарить.
Она моя удача на тропе слепой —
Не нужно вовсе идеал лепить,
Который вот теперь уже со мной.
Я не доверюсь никакой другой удаче,
С которой не был никогда знаком,
Весь мир меня лишь для нее затрачен,
Ну, вы и сами знаете, я говорю о ком.
Она мой идеал из чистой плоти,
Дарю ей снова дождь из слов,
Теперь и вовсе мой наркотик —
Живая и бескрайняя с листа любовь.
Мне кажется, что порою связан
Какими-то загадочными силами
И кем-то жестко к ней привязан,
Тем, кто взмахнул однажды крыльями.
Когда пытаюсь описать к ней чувства,
Которые испытываю каждый день,
Всех строк показаны уже слова,
Все ими не сказать, скажу, поверь.
Я не доверюсь никому, мой идеал,
Ты только для меня теперь важней,
Малышка, я от головы своей устал,
Пункт назначения ты жизни всей.
Открою тебе тайну, да ты все знаешь
И уже давно, как личность – мое я
Забыть хотело слово вовсе плачешь,
Но даже и сейчас весь без ума.
Не нужно доказательства – все решено,
Одна лишь ты представила безумцем,
Пусть будет так – мне очень повезло,
Я без тебя как у ствола под дульцем.
И в жизнь бы не поверил в это,
Что мог такой застенчивый как я
В тебе увидеть вечности все лето,
Лелеющий стук сердца разъяряя.
Мой идеал будь навсегда моим!
Вот если б знала, как тогда кричал,
Не верил в настоящее ушам своим,
Казалось, что не виден берега причал.
Мой круг спасательный в слезах
Всех мук будь только рядом,
Не позволяй мне превратиться в прах,
Мой идеал – всей жизни мне награда.
«Настоящая любовь»
Все слышали про чувства настоящие?
Когда от них плывут границы представлений,
Где есть в основе их гормоны спящие
И чистота полета мысли тяги рвений.
Давайте разберемся в желаньях наших,
Разделимся на мир романтики и тот,
Что движет сильных половину дальше,
Которых женский лик с ума сведет.
Что нравиться в прекрасном поле вам?
Грудь, ноги, попа и лицо, все скажут поневоле,
Тогда в романтики билет я вам не дам!
Играют здесь одни гормоны роли.
Бывает, люди так и принимают
Настоящую любовь, которой нет по сути,
Согласно правилам себя ласкают,
О высших чувствах вы тогда, увы, забудьте.
А в полном праве смысла настоящая,
Когда не в силах ты заснуть средь ночи,
Переполнения всех чувств слеза кипящая
В моменты превращается и заливает очи.
Прекрасны чистые потоки сил любви,
Грудная клетка под давлением напора
Непонятных сил слабеет, ноюще болит
И каждую минуту ждешь повтора.
Нахлынет головная боль – отсутствие
Объекта преклонения, заставить закричать,
Но сдерживаясь, следует сопутствие —
Ты вывернешь себя, пытаясь замолчать.
Затем последует немая вторящая боль
О том, что ты один и где-то настоящая
Любовь одна разделит одиночество с тобой,
Во снах придет к тебе ее душа летящая.
Вся настоящая любовь, когда вы вместе,
Моменты бытия совместно с девой жизни,
Когда не хочется совсем стоять на месте
Не стоит говорить – моменты эти поясни.
Кто знает это, заслужил вторую
Половину, и какой бы ни была она,
Он будет чувствовать, любить ее любую
И знать всегда, что настоящая любовь пришла.
Ради нее пойдете, так сказать, на все
И будет половинка каждый день с ума
Сводить и радость бесконечную дарить тебе,
Тогда поймешь – жизнь на двоих теперь одна.
Любую тяжесть на груди загладит ее взгляд,
Не будешь чувствовать, что словно взаперти,
Все мысли и весь полностью собою ты сидят
И просят каждый раз, на волю отпусти.
Ну вот, теперь вся настоящая любовь
Разбавиться мгновеньями всех форм, ликуя,
Почувствовать горячую красу вблизи с собой,
Желанием страстей ты доведешь целуя.
Вот эта смесь из радости быть с нею
И плотских шалостей всегда до края
Заставит настоящую любовь, я верю —
Жить вечно, с нею никогда не умирая.
Все говорят любви так много и ее
Всегда ты сможешь воскресить с другою,
Но не забыть и не убить в тебе твое
Желание о том – другой уже не быть такою.
И попадаешься на мысли – что будет,
Если настоящая любовь отпустит руку?
Что будет, если навсегда тебя забудет?
Отвечу я – ничто не даст забыть мою подругу.
Быть может, повторюсь, что без нее никто,
Кто сей стремительный и трезвый смысл
Оценит, знайте, что будет очень нелегко!
Жизнь на краю – ты скроешься чертою за кулис.
Без радости и в одиночестве померкнешь,
Как свеча сгорает, угасая и темнота,
Все поглощающая мир тебя, а ты поверишь,
Остановилось сердце, после только пустота.
Не убивайте настоящую и чистую любовь,
Храните, и во что бы то ни стало только
Не допускайте поместить вовнутрь боль,
Не делайте вы своим дамам только горько.
«Пока ты спал»
Уже ничего не осталось хорошего я,
Меняются лица за гранью предела,
Моменты удара – ты сам за себя,
Неполного времени частица осела.
Шагаешь в себе по нервам убитым,
Разрушенным каждым незваным
Открытым вначале, но после забытым,
Вся ярость казалась движеньем забавным.
Против системы идти напролом
Так просто, но что тебя держит?
И, кажется, словно ждет за углом,
Подкралась агония мысли и скрежет
Бьет звуком глухим по чутким ушам,
Ты где-то застрял среди мнимых
Миров, в который раз не веришь нам —
Отражениям себя в лицах любимых.
Все стало другим, пока ты спал,
Сменился облик мира в целом,
Наверное, от жизни ты другой устал,
Попробуешь сейчас ее закрасить мелом?
Со всех сторон в лицо лишь ветер
Перемен, поможет продолжать дышать,
Пока ты спал, все превратилось в пепел —
Никак нельзя всему, что было помешать.
Глаза открылись, свет все тот же,
Ты стал чужим прикрыв себя враньем,
Вернешься как всегда назад домой,
Дороги и места, но все уже не то,
Подумаешь, как хорошо, что ты живой,
Пока ты спал – ты без нее никто!
«Предел эмоций» («Пытка»)
Не думал никогда как каждый день
Фальшивою улыбкой может затравить,
Не хочется позволить сладкую капель —
Пытаюсь все эмоции без слов остановить.
Неуравновешенности половины тянут
Каждая в свой плен и приближается
Предел, расхлестывая силы грянут,
Не знаю сам, как персонажи уживаются
В личинах нескольких и разных
Таких меня с разрывом грубым
Пополам нечетких граней частых.
В течение времен различий глупых,
Потери пытками выбрасывают пыл,
Еще немного и в который раз опять
Невольным духом мягкости остыл.
Представил, как хотел тебя обнять,
Осталось лишь считать дни до тебя,
Теряю голову – эмоциями пытка до краев,
Пытаюсь успокоить каждый день себя
И не могу звонить, жду от тебя звонков.
Погода мне под стать под настроенье —
Град с ливнем вырвался из рук,
Жесть на пределе мыслей – развлеченье
Всех адских пыток выжимает капли мук.
Обрел зеркальную свободу на бумаге,
Держу контроль над болью одиночества,
Выплескивал эмоции теперь без драки —
Предел их пыткой превращаю в творчество.
Не мог заснуть – твердил в ночи,
Закрыл глаза, и ты предстала вновь,
Просил себя – терпи и про себя кричи,
Убей внутри неуравновешенности боль.
Падение осколков стекол битых
Звучит как горечь сердца стонов,
Мучений представлений глаз закрытых
Наносит на груди кровавых ран узоров.
Изнемогая от жестоких пыток, днем
Вчерашним накрываю тело, без тебя
Один на гладком поле просто погребен,
Хладеет диск светила, надеюсь, что не зря
Уходит за границы мира и встает,
Пробьется завтра на твои ресницы
И тела моего тепло в твой день прольет,
Меня всего не вскоре кончатся страницы.
Стекая нежно по щеке, луч солнечный
Пробудит вскоре единицу красоты моей,
Удар проскочит прямо в тело точечный,
Я в новый день предел эмоций поскорей
Перенесу, и пытка расписание построит.
Неуравновешенности горстка возрастет —
Писать как можно больше мне позволит,
Я верю, в темноте с любимой сон придет.
Неизлечимости диагноз неизвестен никому,
Вскипают жилы – пытку мы пройдем,
Об этом станет ей известно, только одному
Разрешено сказать, как хорошо вдвоем.
Испепеляя горечь расстояния беспомощности,
Предел эмоций разыграет мир фантазий,
Сотрет убийственные смыслы горести,
Представишь образы сплетений в безобразии.
Осталось лишь считать дни до тебя,
Увидеть, как прижался медленно к твоей
Груди, услышать сердце милой, что любя,
Целует в шею, разжигая пульс быстрей.
Твой милый вышел временно из строя
И без тебя сжимается предел эмоций,
Не знаю, можно ли назвать мне это горем —
Выплескиваю равновесие душевных порций.
Оставить идеал приходится судьбой,
Минуты из секунд становятся часами пыток,
Герой боится тишины из слов немой,
Неуравновешенный предел эмоций – рок.
«Лито» (хохл. диалект)
Почуяв запахы цвитив,
Ты вэрышь витру трохэ,
Як бы лэгэнько ощутыв,
Покэ трава совсэм не сохнэ.
Колы покажэ хвист свий лито,
Наступэ вримя увядання
И настроенье будэ уж нэ то,
Вино тоби як бы признанье.
Напоминание для нас тэчэ
Тих звукив ридних ухам,
Вэрнысь крэчить – влэчэ
Назад нэ павши духом.
Зробыть низзя ничого
И туточкэ рождае думу,
Шо цэ совсим нэ плохо,
Набрав очарований сумму,
Нам встритыть осэнь
Гдэ нэмае тикэ жару,
Погода вторэ – ты остынь,
Нэ выпуская бивше пару.
«Рождающая ревность»
Начало тяжело сложить в единый
Строй наук, быть полностью доступным,
Совсем не замечая запах мнимый
Стараний безрассудства светом тусклым.
Слепая ревность по телу лезвием проходит,
Кричащий ужас пробежал в умах,
Такая жизнь людей всегда доводит
И превращает чувства только в прах.
Ни капли жалости не проронив,
Бросается свирепая тупая ревность,
Последние мечты в себе искоренив,
Нет места для тебя и слова нежность.
На острие последних милосердных
В дерзости моментах обреченности сердец
Услышать звуки всех прощений потаенных,
Но нет их – понимаешь, что пришел конец.
Разрушить ревностью рожденные места
И вытащить безумства буйств из коры мозга,
Расставив все на место как тогда
Порою очень даже чересчур непросто.
Скрипя зубами, сжав в руке кулак,
Ты осознаешь быстро тотчас вскоре,
Когда поймешь что делаешь не так,
Утонешь, задыхаясь в ревности запое.
Блеснет знакомый силуэт на роговице,
Но разум безразличие в душе родит,
Запрет построен для себя в темнице,
Напоминая, как ты полностью разбит.
Все пострадают и без исключенья,
Кто, обрекая, опустился до предела,
В свои сердца открыл дорогу для мученья,
Свеча ведь не бессмертна и пока жива горела.
Не становись на путь попыток ревности,
Подумай, прежде чем разрушить мир!
Оставь всю веру только лишь для верности —
Жить лучше так, чем раз простив.
«Кошмары в моей голове»
Я сломлен – плохо нынче спится,
Подавленное настроение преобладает,
Весь стержень исписал уже —
Тетрадь меня уже совсем боится,
Строка из мыслей тотчас убегает,
Мне страшно – вдруг заклинит вообще.
Тяжелый мой мелодик дарит звук,
Я задыхаюсь собственной слюной,
Еще момент – сломаю собственные руки.
Может, тогда я перестану слышать стук?
В который раз попытка за тобой
Укрыться, прогоняя прочь все муки.
Грызут кошмары в моей голове
Остатки подлинности правды,
Как хорошо, что до тебя не добрались —
Ты в потаенном и укромном уголке,
Но предлагают ссоры с тобой кадры,
Хочу, чтоб из меня все убрались.
Холодная кожа жаждет тепла,
Сквозит убийственная и гнилая мерзость,
Хватаюсь за горячие моменты.
Я очень рад тебе – ты так нужна,
Из-за тебя я не теряю человечность,
Кошмары продолжают все эксперименты.
Глаза открыл с утра от ужаса,
Зрачки расширились – я в тупике
И понимаю только вот не сразу,
Как разум мой рождает эти чудеса.
Не сложно так замучить налегке —
Впустить в мои мечты заразу,
Кто навевает в голову кошмары?
Зачем ужасны параллели дум?
Меня влечет с тобою память,
Кошмары страхом делают удары,
Попыткам удается затерзать мой ум,
Вопрос один – смогу ли устоять?
«Нет сил»
В который раз в себе сорвался —
Дверь приняла удар прямой,
Я в людях вновь разочаровался,
Лежу и бешено дышу немой.
Кулак болит и ноет голова,
Приляг на койку, громче,
Так мелодично я сошел с ума —
Мой псих мне рожи корчит.
Нет сил совсем держать в руках
Пыл ярости из дней пустых,
Выбрасывать весь гнев в словах
Непринужденный руганью простых.
Щелчок в мозгах и я заснул,
Как вышло сам того не знаю,
Свой нрав безумства тормознул,
Часы минуту за минутою считаю.
Выносит мозг дурная обстановка,
Звонит сейчас мой телефон,
Не верю только их уловкам,
Мой мир меня теперь дурдом!
Нет сил тебе писать о радости,
Спаси меня, моя единственная сила!
Так и хотят мне сделать гадости,
Я превращаюсь медленно в дебила.
Лишь ты одна меня спасаешь
Когда совсем во мне нет сил,
Одна меня ты только понимаешь,
Но встретишь кучу нервов – новый мир.
Лечить тебе придется после них,
Попытки мне помочь все исчерпали,
Поставил сам себе диагноз – псих,
Все нервы, что в запасе растерзали.
«Новый день»
Надеюсь я, что новая неделя
Отпустит узника и наконец,
Своим глазам он, сам не веря,
Поймет, что заключению конец.
Ведь каждый новый день
С уверенностью приближает
Меня и мою верность – тень,
Надеюсь, этому ничто не угрожает.
Я видел множество сюжетов,
Которые придумал мне июль,
По возвращению я жду ответов
И страстный нежный поцелуй.
Так разреши мне не бояться
Того, что впереди еще, того,
Где вместе сможем мы смеяться,
Разлуке мы не скажем ничего.
Почти растаяли все выходные,
Но беспокойство не унять,
Все мысли пробиваются дурные,
Мешая мне тебя обнять.
Как знал – сегодня мне сказали,
Что не увижу свет еще неделю,
Они Надежду у меня отняли,
Ведь я же говорил – я им не верю.
Сегодня ночью плохо очень спал —
В мой разум пробрались кошмары.
Мой Свет, как сильно же устал,
Стук сердца превращается в удары.
Настанет новый день, мне тяжело!
Везде летает затхлый запах,
Сначала еще знал – не повезло,
Что просочиться кровь на ранах.
«Капли крови на руке»
Проникает все глубже страх недавних событий,
На глазах у меня могла жизнь оборваться,
Не поверите мне, но я это видел,
Как над телом смерть стала смеяться.
Все закончилось так неожиданно
Как началось, издевательский шок
Заслужила, но где это видано
Получать на краю своей жизни урок.
Так нельзя поступать с нежностью —
От собственных рук вершить самосуд,
Взять на себя грех бесконечности,
Человеческий облик тебе тотчас сотрут.
Капли крови на руке моей оставят
Ужас памяти жестокости людей,
Задуматься как следует теперь заставят,
Прикажут грозно – так делать не смей.
И эти отпечатки не свершенного убийства
Всю грубость помогут мне запереть,
Сжечь стержень рожденья насильства,
Попытки подобных моментов стереть.
«В грязи»
Привычно падать лицом в грязь,
Найдется новый подстрекатель,
Который назван, будет мразь,
В лице моем заснул каратель.
Сначала не покажешь злобу мести,
Давление срывает планку нормы —
Ты копишь молча тонны жести
И держишь их, пока они покорны.
Твой ангел потеряет крылья,
До этого итак растрепанный в конец,
В глаза лишь злоба сыпет пылью,
Но ты забыл – в тебе ведь есть борец.
Сколько возможно нервы разрывать,
Бросать на тень свой жалкий вид,
Картинами в уме себе писать,
Беречь от лиц чужих коллекцию обид.
Подарок мести будет награждать,
Когда вернешь себе свое обличие,
Когда ты сможешь демону сказать —
В тебе достаточное ярости наличие.
Срыв действия момента нужного
Позволит уничтожить может весь
И выкинуть из головы ненужную,
По горло грязную из злобы смесь.
Твой ангел теперь лечит крылья,
Которые почти потеряны в бою,
Всю ярость представляет былью,
Но забывает, что был на краю.
Будь вновь собой теперь сейчас,
Пусть глубоко заснет каратель,
Месть вытеснена полностью из глаз,
Оставь один покой себе, мечтатель.
В грязи погрузли лица прошлого,
Ты вышел из нее тогда живой,
Оставил старый мир дотошного,
Забрал все лучшее сюда с собой.
«Крылья»
Полет был так реален в моих снах,
Взлетел без крыльев очень высоко,
Там не был никогда в чужих местах,
Не думал, что бывает в них легко.
Путь длинный – безмятежности черта,
К создателю возможность долететь,
Но это лишь такая глупая мечта,
Тебе туда нельзя – там можешь умереть.
Не забывай – рожденный ползать,
Уметь летать совсем не должен,
Все небеса не сможет никогда обнять!
Ну что же, твои сны продолжим.
Вдали виднелись горизонты полюсов
Куда ты держишь направленья курс?
Сорвать попробуешь замки засов
И сохранить весь ровным пульс?
Границы вдоха исчерпали мысли,
Ты осознал, что ты не птица,
Без крыльев есть полеты жизни
Когда падешь, придется помолиться.
Сигналы скорости без чувств,
Проснись – миры уже твои сгорели,
Нет звука из безмолвных уст
И крылья появиться не успели.
«На выдохе»
Старайся не тушить искру дыханья,
Не делай из суставов вывихи,
Во снах все загадай желания,
Проснись с утра на выдохе.
Она растопит лед из шепота,
Даст капельку из редкого тепла,
Заглушит внутренние хлопоты —
Разрушит грани из стекла.
Я знаю плохо очень без нее,
Храни тот самый сильный взгляд,
Замрет на выдохе нутро твое,
Прочь выведет из сердца яд.
Наполни легкие составом воздуха,
Дыши, пока ты можешь жить,
Там будет еще много пороха —
Всю жизнь заставь на выдохе любить.
«Жажда» («На мне версия 3» во сне)
День начинает полусон видений,
Течение реальности на уровне
Желанья всех моих изнеможений
Сил тяжести и направления к тебе.
Пронзительный прикосновенья трепет
И учащенное дыхание хотело
Жажду, что уже не дремлет,
Томленья снов направить в тело.
От радости той прикусил губу,
Сквозь пелену моей случайности
Держу в руках горячую мечту,
Все снова доводящую до крайности.
Провал во мне решает взгляд
Восторга, миг растянут на часы,
Они уже на мне сейчас сидят
И перевешены в их сторону весы.
Крик жажды не отпустит руку,
Пока в ней нет предела радости,
Пока не доведет мою подругу
На край бескрайней крайности.
Открыть глаза мне страшно,
Все потому что эти шалости
Уйдут, дразня меня напрасно,
Вернут глупца в наш мир реальности.
Утихнет голос нежный в голове
И растворит прикосновенья тела,
Свернется радости капель во мне,
Замкнув всю жажду, что хотела.
«Больше чем…»
За разговорами философов мы
Разворачивали избитую со всех боков
И наболевшую, как часть судьбы
Громкоговорящую из тем любовь.
Из моих уст упали на всеобщий
Слуховой поток прямые фразы,
Состоящие из важности вещей,
Которые не каждый видит сразу.
Дневник мой сокровенный друг,
Стихи в нем много больше чем…
Жизнь мне награда иль недуг?
Мыслительный процесс мне мой зачем?
Стихи в тетради стоят больше чем…
Сказали мне – не думай так,
Так думать совсем незачем,
Пусть буду глупый вовсе я дурак.
Наш диалог на этом был закончен,
Хотелось высказать еще значений
И донести до человека больше чем…
Присутствие его отличных мнений.
***
Нет слов – все пустота,
Я здесь один и без тебя,
К тебе в себе нет выхода,
Пытаюсь, но лишь зря.
Мои следы отравят
Звук прелести забыв,
Туда где нет направят —
В мой одинокий мир.
Мой сон из нежности
Растает на глазах,
Подарит миг из вечности
На нескольких листах.
«Болевой порок»
Каждый миллиметр наших тел
Решает на какой способен твой
Живой из крайности предел,
Всем показать насколько ты другой.
Широкие просторы выдержки ума
Не вровень уровню живого тела,
Здесь формул равенства жива, сошла
Та планка боли и всего его предела.
Получен суммы болевой порог
И фактор риска появленья непогоды
Из верных слов – людской порок,
Рождающий в сердцах невзгоды.
Остынь, терпи проделки времени,
Уколы дерзости разрыва существа
Раздавят очертанья чувства бремени,
Пороков множества сильней мечта.
Не важно, что случится с телом,
Старанья силы воли нам помогут
Найти подкоп под сердца пленом
И корни роста боли дрогнут.
Срывая маски были из причин,
Откроется мир новых ощущений,
Где без порока и его личин
Не будет шанса громких мнений.
Границы множества из лиц ранений
Отправят завтрашним числом
Все, не забыв жестокости презрений
И смысла времени в тебе простом.
«Перебор»
Кусочек счастья вечера вчерашнего
Вмиг раззадорил существо меня,
Подвинул с места почти спящего?
Я был в восторге – вне себя.
Но вот настало утро четверга,
Так тяжело опробовать движение,
Потоки света солнечного очага
Запутали во мне зазря изнеможение.
Не смог осилить даже силы —
Как ни старался, но все зря,
Замучался попытками игривый,
Все против – держит перебор меня.
Ну, неужели очень много радости
Способно подавить такое настроение,
Ничто не предвещало пакости,
Ничто не предлагало мне мучение.
Собрав оставшиеся силы разом,
Ожил за несколько без сна часов,
Покрылся рвением в пол силы красом
И пересилил ровности весов.
Мне удалось с таким упорством
Бороться с непокорным перебором,
Не изучая вовсе руководство
Я совладал с ликующим прибором.
Все получилось с третьего пинка,
Само собою, что не без напряга,
Свет раззадорил бодрость игрока,
Ты справился со всем парняга.
Надеюсь злобный гений-перебор
Не повторит попытку подступить,
Оставит навсегда в покое и прибор
Не будет больше барахлить.
«Ева»
Ты задавалась новыми вопросами сама,
А знаешь, все же будет у тебя малышка,
Оставит много времени без сна,
Откроется в жизнь мир как книжка.
Ты назовешь комочек жизни этот Евой,
Ее глаза без спора как подобие твоих,
Она как мама будет очень смелой,
Всем сердцем копия – твой лик.
Увидеть можно полностью тебя —
В ней лучезарная улыбка мамы.
Отдашь ей свое сердце и любя,
Друг друга чувствуя, залечишь раны.
Твоя малышка Ева – маленькая дева,
Весь смысл тебя на плечи лечь —
Душою всею новый мир ее согрела,
Стараться будешь от невзгод беречь.
Предстанет для тебя надеждою Надежды,
Дарить ей мир предписано тебе,
Не нужно будет выбирать и между,
Увидев горе, Милая прижмет к себе.
Искорка среди множества рутин
Покажет смеха радость, приоткрыв
Из жизни лучших мир картин,
Ты погрузишься ею, все забыв.
Люби комочек счастья каждый день,
В нем лучезарная улыбка мамы,
Всем сердцем копия – Малышки тень,
Лекарство, лечащее вмиг все шрамы.
«Все что останется»
Знаешь, я тут много думал,
Существование мое – секрет меня,
Как голову бы только не ломал —
Попытки разрешить вопрос творя.
Бывает, что самим собою поражаюсь,
Кто я такой и здесь зачем?
Хожу туда – сюда и маюсь,
Но не могу помочь себе ничем.
Одно лишь точно – выведу итог,
Все что останется после меня:
Материального совсем чуток,
Стихи, что между строк, храня
Мой образ, выведут на воду
Чистую, увидишь мое я,
Неспешно двигаясь по броду.
Собрать мой мир частичками,
Творений много написал,
Укрылся под листов страничками,
Тебе себя открытым показал.
Все, что останется, когда уйду
В другое состояние вещей,
В местах других себя найду,
Но там я стану лишь ничей.
И без тебя не будет ничего,
Что может от меня остаться?
Не нужно с нею расставаться.
Она вся колыбель моих наук —
Я без нее совсем ничто,
Я без нее совсем без рук,
Я без нее останусь как никто.
«Злоба»
Прорастает уверенно по венам злоба,
Пропитывает здравого ума картину,
Я ждал момента, когда блеснет свобода,
Держал в себе ликующую силу.
Крадется грусть в безумный разум,
Хочу домой, хочу к одной тебе,
В моей груди случился спазм,
Кричит сильнее голос мой в неволе.
Прибавка дней разрежет пополам
Мое дыхание ослабленных идей,
Выплеснет ругательств много вам
И жажда возвращения мне говорит, убей
Разрушенные нервы каждый до конца.
Больной припадок злобы страшной
Повысит разом тела градус,
Зашкалит до упора головную боль,
Замрешь на месте от судьбы ужасной,
Забросишь в дальний угол радость,
Без цвета ждет конца твой день тупой.
Сплошные огорченья ты придумал,
Жрет одиночество уверенно надежду,
Следы логических страниц запутал —
Застрял вне тела рвений между.
Свершая глупости, поставил метку,
Отдай психоз кромешный в никуда,
Забей в мобильнике своем заметку,
Она даст смысл жить тебе всегда.
Освоила тяжелый мир твой злоба —
Внутри тебя тепло и ей приятно
Жить за твой счет ресурсами микробом,
Как уничтожить гадость непонятно.
Нервозность разжигает звук из стен,
Стучит вода из крана над висками.
Когда закончится весь этот плен?
Я вышибаю человека из себя ногами.
«Пешеходы»
Каждый шаг их обоснован,
Спешат вперед, под ноги глядя,
На время быть он может скован,
Еще момент – бегут для цели ради.
Не нужно торопиться перейти,
Всегда увидеть можно – в силах,
Иначе второпях произойти —
Очередная очередь в могилах.
Билеты искалеченной металлом
Плоти раздает без слов с косой,
Которой с каждым днем все мало
Теченья крови брошенной рекой.
Смеется тварь в обрывках,
Замахиваясь над невинной
Жертвой, читая из отрывков
Путь страха жизни длинной.
Не торопитесь падать к ногам
Предметов света сего мира,
Хотя решает каждый сам,
Когда захочет чтобы смерть убила.
Как много пешеходов там,
Потоки стали так спешат
И угрожают, люди, вам.
Не будет шанса – шаг назад,
Не изменить уж ничего,
Когда бездыханно тела молчат,
Сегодня время может их пришло
И не тебе решать, где рай и ад.
Ты наблюдатель пешеходов,
Ты тоже сам один из них,
Не угадать тебе – из переходов
Каких тебя конец постиг.
«Не хочу быть больше здесь (без Нади)»
Пишу в заметках каждый вечер
Лишь для тебя, моя Свобода чувств,
Теряю ночью дар свой речи
И разгоняю до предела пульс.
Я не хочу быть больше здесь —
Быть без тебя, без моей Нади
И каждая пролитая тобою весть
Пытается поддерживать все сзади.
Один среди ненужных чужих лиц,
Покинули меня той радости моменты,
С которой вместе я не падал ниц,
Ты всех ее составов важных элементы.
Без Нади, словно вовсе меня нет,
Я на краю одной из тех затерянных,
Забытых временно сейчас планет,
Запутываюсь в нити чувств проверенных.
Мешает каждая секунда без тебя,
Я не хочу быть больше теперь здесь,
Хочу построить время для себя,
Где не тревожен одинокий весь.
Не получается глушить эмоции,
Пересекает злость и радость грань,
Не равномерны для меня их порции —
Сражает на повал глубокая печаль.
Что будет завтра в новом дне?
Насколько хватит дней без сил?
Без Нади я завис в самой петле,
Без Нади я про все сейчас забыл.
Я не хочу быть больше здесь таким,
Держи меня за руки, Муза, не молчи,
Я не хочу казаться для себя плохим —
Их злоба превращает в палачи.
Где я оставил свою маленькую Надю,
Там без меня теперь совсем одна,
Запечатлею грусть свою в тетради,
Все потому что мне нужна она.
«Выходные»
Мертвые мысли затерлись на коже,
Прижгли непокорный забор всего разума,
Внушив заблуждение на остром ноже,
Что теорема, то все доказано.
Сонный писатель не может присесть,
Лежит на спине гнилых выходных,
Сколько вопросов, ответы хоть есть?
Темницу он создал для нервов больных,
Похожим становиться на прошлое я.
Бесспорно, вокруг вид стен напрягает,
Он знает, конечно, что все это зря,
В безумие только о ней лишь мечтает.
Выходные для будней путь тормозной,
Писатель об этом давно уже понял,
В письмах его он один сам герой,
В каждом из них тень свою обнял.
Все строки рождает в нем красота,
Пусть даже здесь и сейчас нас пугают,
Без такой как она не смог бы тогда
Дать волю слов чувств, что закипают.
Он хочет ни сколько домой, а к ней,
Выходные теперь все только ломают,
Бросают в сердце сотни острых камней,
На нервах струною шутки играют.
Катитесь к чертям – как вы достали,
В руках держит жгучий время оскал,
Поэта все личности дружить перестали,
В них самую лучшую искать он устал.
Получен ответов результат хороших,
Растянут момент рук за спиною,
Не в силах хранить мира он больше —
Умрут выходные вместе со мной.
«Голуби» («Свобода»)
Последний стих приносят голуби,
Дальнейшее развитие мечтательного дня
Приносит очертанье времени не вовремя,
Стирая с лиц земли усилием меня.
Не видно вдалеке родной свободы,
Прошу все голубей разведать путь,
Найти среди дорог ближайшие обходы —
На линий слепоты симптомы посягнуть.
Летите голуби безостановочно вперед,
Хотел бы с вами, не умею я летать,
Стою на месте, превращаясь в лед —
Привык во тьме один страдать.
Верните мне свободу личную,
Ваш взмах крыла проблемы рассечет,
Даст силу воли жизни безграничную,
Мой дух обратно в тело мне придет.
Свобода стаи голубей – моя надежда
Возвращения домой, на волю,
Где буду чувствовать все, как и прежде,
Наградой будет милая герою.
«Путь в пол тетради»
Прошло так много времени,
Преодолен путь в пол тетради,
Как прежде можешь верить мне
И иногда смотреть, назад не глядя.
Большое множество шагов,
Истоптаны чужих следов места,
Окрепли основы терпкие оков,
Скрывается от глаз моих звезда.
Проще мир весь обмануть,
Убежать далеко от себя,
Образ милой тотчас вернуть,
Сны просмотреть не торопя.
Миллионы муравьев по коже
Пробегут стремглав скитаясь
По пути на пол тетради тоже,
Иногда смотря не возвращаясь.
Меня не изменить, рвет нити
Шелест ветра ветвью тонкой,
Нашептывая мне про новую обитель,
Сладость вовсе оказалась горькой.
Путь в пол тетради предлагает
Километры горя радости из строчек,
Мой мир итак один в себе страдает —
Придумывает тонны глупых заморочек.
День двадцать второй во мгле погряз
Без сладости бесчисленных утех,
Путь в пол тетради навевает грусть,
Заставил сон мой ненавидеть всех.
«Боязнь»
Мне очень плохо, когда тебе нехорошо,
Что делать я совсем не знаю,
Пока что жив, раздавленный еще,
Себя не в настроении упорно истязаю.
Ты потеряла настроение и я боюсь,
Такой характер – даже не могу,
Но я к тебе любимая вернусь
На чистом и без нервов берегу.
Мне нужно научиться не бояться,
Когда ты далеко и настроенья нет,
Да, ты такая должен я признаться,
Так нелегко мне побороть свой бред.
Хочу тебя любить до сладких слез
И странная, и не такая как они,
По коже холодом обдаст мороз,
Ты разожгла все очаги мои.
Сейчас мне очень страшно,
Я без ума – ты мой кусочек рая,
А это для меня так важно,
Нет рядом губ твоих – я умираю.
«Девушка из снов»
Закрыты веки тяжестью ресниц,
Расплывчатых предметов пред глазами
Среди десятка сотен чужих лиц,
Уснул в своих мирах под небесами.
В особенных местах тех слышу голос,
До боли во всем теле он знакомый,
Развеяны по ветру линии волос,
Из моих снов приходит стих веселый.
Очаровательны красоты ее тела,
Пьянящий разум тонкий аромат,
Румянца щек скрыть от меня не смела,
Прижечь посмела сердцу моему печать.
Спасибо, что ты есть во снах,
Я в образ твой влюблен зеркальный,
Когда он рядом грезы гонят страх,
Ты поняла мой смысл буквальный.
Моя любимая и девушка из снов
Похожи друг на друга как две капли,
В мечтах одна, к другой в реалии готов,
Ты навсегда моя теперь, не так ли?
Сны отражают мой больной каприз,
На самом деле каждый этот день
Моя Малышка для меня сюрприз,
Не исключая не один – их семь.
Приди ко мне, я так соскучился —
Давно не видел в этом мире девушку из снов,
Ты знаешь, как все это время мучился,
Почти разбив все руки в кровь.
Пришло теперь мне время уходить
И вот уже настал последний сон,
В реалиях мы сможем вместе быть,
Позволь побыть с тобой вдвоем.
Закончился цикл одиночества внутри,
Моменты времени пока ты спал,
В глаза бескрайние любимой посмотри,
При встрече сердца задержи удар.
Сдержи слезу от радости глубоких чувств,
Заставь себя оставить девушку из снов.
Она такая, как Мечта и пусть,
Ты держишь пред собою настоящую любовь.
Открой глаза, ты перед нею здесь,
Не бойся – чувствуй страстный поцелуй,
Наполнен твой герой пред телом весь —
Она с тобой, Мечта твоя, теперь ликуй.
«Путь назад»
Закончен твой период адских мук,
Все пятьдесят твоих творений,
Написанных от слабых рук,
Им было тяжело от рвений.
Представил ты весь путь назад,
Оставь строкою на прощанье,
Забудь кромешный мертвый ад,
Проложен путь из слов – признанье.
Пост. — М. : АСТ, 2021
%PDF-1.6 % 1 0 obj > endobj 6 0 obj /Producer (https://imwerden.de/) /Title /Author /Subject (ISBN 978-5-17-139248-2) >> endobj 2 0 obj > stream
Американская революция | Хронология | Статьи и очерки | Бумаги Джорджа Вашингтона | Цифровые коллекции
Хронология военной и политической карьеры Джорджа Вашингтона во время американской революции 1774-1783 гг.
1774 | 1775 | 1776 | 1777 | 1778 | 1779 | 1780 | 1781 | 1782 | 1783
6-18 июля 1774
Посещает встречи в Александрии, Вирджиния, посвященные растущему конфликту между колониями и парламентом. Вашингтон в соавторстве с Джорджем Мейсоном написал Решения округа Фэрфакс, которые протестуют против британских «невыносимых действий» — карательных законов, принятых британцами после Бостонского чаепития 16 декабря 1773 года. Решения Fairfax призывают к запрету ввоза британских товаров, поддержке Бостона и созыву Континентального конгресса.
18 июля 1774
Решения представлены публике в здании суда округа Фэрфакс. Фэйрфакс решает
5 сентября — 26 октября 1774
Первый Континентальный Конгресс собирается в Филадельфии. Вашингтон выступает в качестве делегата от Вирджинии.
9 октября, 1774
Присутствуя на Первом Континентальном конгрессе, Вашингтон отвечает на письмо капитана Роберта Маккензи, находившегося тогда в Бостоне. Маккензи, коллега-офицер из Вирджинии, критикует поведение мятежных жителей города. Вашингтон резко не согласен и защищает действия бостонских патриотов. Тем не менее, как и многие члены Конгресса, которые все еще надеются на примирение, Вашингтон пишет, что ни один «мыслящий человек во всей Северной Америке» не желает «браться за независимость». Джордж Вашингтон — Роберту Маккензи, 9 октября., 1774
19 апреля 1775 года
Битвы при Лексингтоне и Конкорде.
1775
Итан Аллен и его «Парни из Зеленой горы», а также Бенедикт Арнольд и ополчение Массачусетса и Коннектикута захватывают форт Тикондерога на западном берегу озера Шамплейн, захватив его гарнизон и боеприпасы.
10 мая 1775
Собирается Второй Континентальный Конгресс. Вашингтон присутствует в качестве делегата от Вирджинии.
18 мая 1775
Конгресс узнает о взятии форта Тикондерога и о том, что военные подкрепления из Великобритании направляются в Северную Америку.
25 мая 1775
Британские генералы Уильям Хоу, Генри Клинтон и Джон Бургойн прибывают в Бостон с подкреплением для командующего Томасом Гейджем. 12 июля брат Хоу адмирал Ричард Хоу прибудет в Северную Америку с большим флотом боевых кораблей.
26 мая 1775
Конгресс решает начать подготовку к военной обороне, но также отправляет петицию о примирении, «Петицию об оливковой ветви», королю Георгу III.
12 июня 1775
Британский генерал Томас Гейдж объявляет штат Массачусетс мятежным. Он предлагает амнистию всем, кто сложит оружие, кроме Сэмюэля Адамса и Джона Хэнкока.
14 июня 1775
В Конгрессе начинаются дебаты о назначении главнокомандующего континентальными силами. Джон Хэнкок рассчитывает быть назначенным, но разочарован, когда его коллега-делегат от Массачусетса Джон Адамс вместо этого предлагает Джорджа Вашингтона в качестве командующего, вокруг которого могут объединиться все колонии. 15 июня Вашингтон назначается главнокомандующим Континентальной армией. Силы из нескольких колоний, собранные в Кембридже и Бостоне, становятся ядром этой армии.
16 июня 1775
Вашингтон произносит приветственную речь в Конгрессе. В знак гражданской добродетели он отказывается от зарплаты, но требует, чтобы Конгресс оплатил его расходы по окончании войны. 1 июля 1783 года Вашингтон представляет Континентальному совету казначейства свой счет расходов. Счет расходов Джорджа Вашингтона на войну за независимость
17 июня 1775
Битва при Банкере или Бридс Хилл.
27 июня 1775
Конгресс учреждает северную армию под командованием генерал-майора Филипа Шайлера и, чтобы предотвратить атаки с севера, начинает планировать кампанию против британцев в Канаде.
3 июля 1775 года
Вашингтон принимает командование основной американской армией в Кембридже, штат Массачусетс, где она осаждает оккупированный британцами Бостон.
4 июля 1775
Вашингтон издает общие приказы по армии, объявляя, что они и те, кто завербован, «теперь являются войсками Соединенных провинций Северной Америки», и выражая надежду, «что все различия колоний будут отменены; так что чтобы один и тот же Дух мог оживлять все, и единственным состязанием было бы то, кто окажет в этом великом и трудном случае самое важное служение Великому и общему делу, которым мы все заняты». Общие приказы от 4 июля 1775 г.
6 июля 1775
Конгресс одобряет и организует публикацию Декларации представителей Соединенных колоний Северной Америки…. , написанной Томасом Джефферсоном и Джоном Дикинсоном. В отличие от Декларации независимости Джефферсона года спустя, этот документ обвиняет в первую очередь парламент, а во вторую очередь короля Георга III в недовольстве колоний.
12 июля 1775
Конгресс учреждает комиссии по отношениям с индейцами для северных, средних и южных районов колоний.
31 июля 1775
Конгресс отклоняет предложение Министерства Севера о примирении. Предложение направляется видным частным лицам, а не Конгрессу, и ему не хватает независимости.
Август 1775
Вашингтон формирует военно-морские силы, чтобы сражаться с британцами у побережья Новой Англии и охотиться на британские корабли снабжения.
23 августа 1775
Король Георг III объявляет восстание во всех колониях.
Георг III, король Великобритании и Ирландии. [1802?] 1 эст. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Кромек Р. Х. (Роберт Хартли), 1770–1812 гг., гравер. Репродукция №: (ч/б) LC-USZ62-962296 сентября 1775
Окончательный вариант Вашингтонского «Обращения к жителям Канады» призывает их поддержать войну за независимость. Бенедикт Арнольд будет нести Обращение во время своего марша через пустыню штата Мэн, чтобы захватить Квебек. В тот же день Вашингтон призывает добровольцев из своей армии сопровождать Бенедикта Арнольда и его ополчение из Вирджинии и Пенсильвании. Обращение к жителям Канады 6 сентября 1775 г. | Счет расходов Джорджа Вашингтона на войну за независимость: 28 сентября 1775 г., расходы на печать копий «Адреса» Эбенезера Грея
28 сентября 1775
Вашингтон пишет в Общий суд Массачусетса, представляя вождя онейда, который прибыл в лагерь континентальной армии в Кембридже. Вашингтон считает, что он приехал «в основном для того, чтобы удовлетворить свое любопытство». Но Вашингтон надеется, что он передаст своему народу благоприятный отчет с «важными последствиями» для дела Америки. Онейды являются членами Лиги ирокезов или Шести наций в верхнем районе Нью-Йорка. Чтобы защитить свои земли от вторжений с любой стороны, Лига пытается придерживаться политики нейтралитета. Однако революция вызывает гражданскую войну среди ирокезов, и онейды — одно из немногих племен, вставших на сторону американцев. Джордж Вашингтон в Общий суд Массачусетса, 28 сентября 1775 г.
4 октября 1775
Вашингтон пишет Конгрессу о предательской деятельности доктора Бенджамина Чёрча. Черч, ведущий врач Бостона, принимал активное участие в деятельности организации «Сыны свободы», Бостонского комитета по переписке, Массачусетского комитета безопасности и Конгресса провинции. Однако в то же время он ведет шпионаж в пользу британского военачальника Бостона Томаса Гейджа. В своем письме Конгрессу от 5 октября Вашингтон описывает, как было перехвачено одно из писем Черча Гейджу. В конце концов, Черча судят несколько разных судов и заключают в тюрьму. В 1778 году ему разрешено отправиться в ссылку. Он теряется в море по пути в Вест-Индию. Конгресс принимает более суровые меры наказания за государственную измену в результате этого дела. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 5 октября 1775 г.
18 октября 1775 г.
Британская эскадрилья под командованием лейтенанта Генри Моуата обстреливает и сжигает набережную Фалмута (Портленд, штат Мэн), предоставив жителям время для эвакуации этого района. Вашингтон пишет губернаторам Род-Айленда и Коннектикута от 24 октября, прилагая отчет о нападении гражданина Фалмута Пирсона Джонса и резко критикуя британцев за то, что они не предоставили жителям достаточно времени для вывоза своих вещей. Когда Моуат ненадолго сходит на берег 9 мая, он захвачен гражданами Брансуика, штат Мэн, но городские лидеры Фалмута убеждают их отпустить его. Отчет Пирсона Джонса о разрушении Фалмута, 24 октября 1775 г.
24 октября 1775
Вашингтон пишет в Фалмут, штат Мэн, Комитет безопасности, чтобы объяснить, почему он не может послать отряд из своей армии, который они просят. На протяжении всей войны британцы пытаются заманить Вашингтон, чтобы он бросил всю свою армию в сражения, в которых он не может победить, или ослабил ее, отправив отряды для отражения британских вторжений. Джордж Вашингтон — Фалмуту, штат Мэн, Комитет безопасности, 24 октября 1775 г.
1 ноября 1775
Конгресс узнает об отклонении королем Джорджем петиции об Оливковой ветви, его заявлении о восстании колоний и сообщениях о том, что британские регулярные войска, посланные для их усмирения, будут сопровождаться немецкими наемниками.
5 ноября 1775
Общий приказ, Вашингтон делает выговор войскам в Кембридже за празднование антикатолического праздника, Дня Гая Фокса, в то время как Конгресс и армия пытаются завоевать дружбу франко-канадских католиков. Он также пишет командующему северной армией Филипу Шайлеру о важности приобретения Канады для дела Америки. Джордж Вашингтон, Общие приказы, 5 ноября 1775 г. | Джордж Вашингтон — Филипу Шайлеру, 5 ноября 1775 г.
31 декабря 1775
Бенедикт Арнольд и Ричард Монтгомери и их войска объединяются на реке Святого Лаврентия, чтобы атаковать Квебек. Монтгомери недавно взял Монреаль и заменил Филипа Шайлера, тогда ослабленного болезнью, на посту командующего северной армией. Во время атаки Монтгомери сразу же погибает, а Арнольд ранен. Атака терпит неудачу, но Арнольд следует за ней осадой города, которая также терпит неудачу. 18 июня 1776 года Арнольд будет последним, кто отступит из Канады и еще непобежденного города Монреаля, которым тогда командовал сэр Гай Карлтон. 27 января Вашингтон напишет Арнольду, чтобы выразить ему сочувствие по поводу провала кампании. Арнольд получает звание бригадного генерала Континентальной армии 10 января 1776 г. Джордж Вашингтон — Бенедикту Арнольду, 27 января 1776 г.
Смерть генерала Монтгомери в Квебеке. c [между 1900 и 1912] 1 негатив. Трамбалл, Джон (1756–1843), художник. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция №: (ч/б) LC-D416-7017 января 1776
Вашингтон пишет губернатор Коннектикута Джонатан Трамбал из Кембриджа. У Вашингтона есть «несомненные данные» о том, что британцы планируют перенести фокус своей кампании на Нью-Йорк. Захват этого города «дал бы им командование страной и связь с Канадой». Он намеревается отправить генерал-майора Чарльза Ли в Нью-Йорк, чтобы собрать там силы для защиты города. Джордж Вашингтон — Джонатану Трамбуллу, 7 января 1776 г. | Джордж Вашингтон — Чарльзу Ли, 30 января 1776 г.
4 февраля 1776
Генерал-майор Чарльз Ли и британский генерал Генри Клинтон прибывают в Нью-Йорк в один и тот же день. Ли пишет, что Клинтон утверждает, что «это всего лишь визит к его другу Трайону» [Уильяму Трайону, бывшему королевскому губернатору Нью-Йорка]. «Если это действительно так, то это самая причудливая вежливость, которую я когда-либо слышал». Клинтон утверждает, что намерен отправиться на юг, где получит британское подкрепление. Ли пишет: «Сообщить о своем плане Врагу слишком ново, чтобы заслуживать доверия». Клинтон в конце концов направляется на юг, получив подкрепление на мысе Страха 12 марта.0003 Чарльз Ли Джорджу Вашингтону, 5 февраля 1776 года, по прибытии в Нью-Йорк в тот же день, что и британский генерал Генри Клинтон. Документы Джорджа Вашингтона.
27 марта 1776
Британцы эвакуируют Бостон. Вашингтон сообщает Конгрессу новости об этом и о своих планах по переброске армейских полков из Кембриджа в Нью-Йорк под командованием бригадного генерала Джона Салливана, а остальная часть армии последует за ним. Джордж Вашингтон Конгрессу, 27 марта 1776 г.
4 апреля 1776
Вашингтон покидает Кембридж, штат Массачусетс, с армией и к 14 апреля находится в Нью-Йорке.
17 апреля 1776
Вашингтон пишет Комитет безопасности Нью-Йорка. Нью-Йорк еще не перешел решительно на сторону независимости, а купцы и правительственные чиновники снабжают британские корабли еще в гавани. Вашингтон, разгневанный продолжающимся общением с врагом, спрашивает Комитет, не свидетельствуют ли данные о них о том, что бывшие колонии и Великобритания сейчас находятся в состоянии войны. Он настаивает на том, чтобы такие сообщения прекратились. Джордж Вашингтон в Комитете безопасности Нью-Йорка, 17 апреля 1776 г.
Июнь 1776
Южная Каролина, Северная Каролина и Вирджиния начинают кампании по разгрому чероки Оверхилла. Британская прокламация 1763 года ограничила пограничные поселения восточной стороной Аппалачей, чтобы предотвратить вторжения на земли индейцев и, как следствие, дорогостоящие войны. Но Прокламация не была соблюдена, и враждебность между белыми поселенцами и чероки нарастала на протяжении десятилетий. Снабженные британцами оружием, чероки Оверхилла начинают серию рейдов. Государственные ополченцы отвечают собственными экспедициями и рейдами. По Угловому договору ДеВитта от мая 1777 года чероки уступают почти всю свою землю в Южной Каролине. Подобные договоры приводят к уступке земель Северной Каролине и Вирджинии.
4 июня 1776
Британский флот под командованием коммодора сэра Питера Паркера с Клинтоном и его подкреплением приближается к гавани Чарльстона, Южная Каролина.
28 июня 1776 года
Британцы начинают бомбардировку форта Салливан в гавани Чарльстона. Не сумев взять форт, англичане отступают в Нью-Йорк.
29 июня 1776
Генерал Уильям Хоу и его брат, адмирал Ричард Хоу, прибывают в гавань Нью-Йорка из Бостона. В конце июня американская армия, участвовавшая в кампании против Монреаля и Квебека, вновь собирается в форте Тикондерога.
9 июля 1776
Вашингтон возглавляет празднование Дня независимости США в Нью-Йорке, зачитывая Декларацию независимости войскам и рассылая ее копии генералам Континентальной армии. Джордж Вашингтон генералу Артемасу Уорду, 9 июля., 1776
14 июля 1776 г.
Братья Хоу пытаются связаться с Вашингтоном, чтобы начать переговоры, но Вашингтон отклоняет их письмо, адресованное «Джорджу Вашингтону, эсквайру и т. д. и т. д.», форма обращения, подходящая для частного джентльмена а не для командующего армией.
20 августа 1776 г.
Британские войска, сосредоточенные на Статен-Айленде, переходят на Лонг-Айленд для первого крупного сражения войны. В Вашингтоне около 23 000 военнослужащих, в основном ополченцев. Участвуют командующие континентальными офицерами лорд Стерлинг (Уильям Александер), Исраэль Патнэм, Джон Салливан и Натаниэль Грин. У Хоу около 20 000 военнослужащих.
27 августа 1776
Хоу атакует Лонг-Айленд, и американские позиции отступают. Лорд Стерлинг держится дольше всех, прежде чем сдаться в тот же день. Роберт Х. Харрисон, один из помощников Вашингтона, сообщает Конгрессу новости о дневном сражении и информацию о текущем местонахождении Вашингтона на Лонг-Айленде. Роберт Х. Харрисон в Конгрессе, 27 августа 1776 г.
28-29 августа 1776
Во время сильного ночного тумана Вашингтон и его армия незаметно эвакуируют Лонг-Айленд на лодке на Манхэттен, почти наверняка избежав захвата армией Хоу.
31 августа 1776
Вашингтон пишет Конгрессу об эвакуации и о предстоящем запросе британского генерала Уильяма Хоу о встрече с членами Конгресса. Официальный запрос от Хоу отправляется в Конгресс через пленного американского генерала Джона Салливана. Комитет, состоящий из Бенджамина Франклина, Джона Адамса и Эдварда Ратледжа, встречается с Хоу 6 сентября. Но обсуждения прекращаются, когда комитет узнает, что единственное предложение Хоу состоит в том, что, если повстанцы сложат оружие, они могут дождаться щедрости британцев. правительство. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 31 августа 1776 г.
15 сентября 1776
Армия Хоу атакует Манхэттен в заливе Кип, откуда в страхе и замешательстве бежит отряд ополченцев из Коннектикута. Вашингтон пишет Конгрессу, называя разгром «постыдным и подлым поведением» и описывая свои собственные усилия по его прекращению. 16 сентября тот же отряд искупает свою вину в битве при Гарлем-Хайтс. В своем общем приказе от 17 сентября Вашингтон хвалит офицеров и солдат, отмечая контраст с «Вчерашним поведением». Джордж Вашингтон в Конгрессе, 16 сентября 1776 г. | Джордж Вашингтон, Общие приказы, 17 сентября 1776 г.
24 сентября 1776
Вашингтон пишет Конгрессу о препятствиях на пути к созданию постоянной, хорошо обученной Континентальной армии, чтобы противостоять регулярным войскам британской армии, и описывает свое разочарование в использовании местных отрядов ополчения. В заключение он признает традиционные страхи перед «постоянной армией» в республике, но призывает Конгресс принять во внимание, что без нее война может быть проиграна. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 24 сентября 1776 г.
26 сентября 1776
Конгресс назначил Бенджамина Франклина, Сайласа Дина и Томаса Джефферсона американскими уполномоченными во Франции.
11-13 октября 1776
Бенедикт Арнольд побеждает в морском сражении у острова Валькур у мыса Краун. Маленькая победа, тем не менее заставляет сэра Гая Карлтона отложить планы вторжения из Канады.
16 октября 1776
Вашингтон приказывает отступить армии с острова Манхэттен. Нью-Йорк потерян для англичан. Британский генерал Уильям Хоу получает рыцарское звание за успехи в кампании 1776 года.
16 ноября 1776
Форт Вашингтон и его гарнизон из 250 человек на восточной стороне реки Гудзон пали перед британцами под командованием генерала Чарльза Корнуоллиса. Два дня спустя американцы покидают Форт Ли на западной стороне.
Ноябрь — Декабрь 1776
Под командованием генерала Чарльза Корнуоллиса британцы вторгаются в Нью-Джерси. Корнуоллис берет Ньюарк 28 ноября и преследует Вашингтон и его армию до Нью-Брансуика.
6 декабря 1776
Британский генерал Генри Клинтон берет Ньюпорт, Род-Айленд.
7 декабря 1776
Армия Вашингтона завершает переправу через Делавэр, а британцы следуют за ней. Оказавшись на западном берегу реки, Вашингтон ждет подкрепления. К середине декабря к нему присоединяются Горацио Гейтс, Джон Салливан и их силы Континентальной армии. Британцы создают зимние лагеря в различных местах Нью-Джерси, причем гессенцы в основном в Бордентауне и Трентоне, а британские завсегдатаи — в Принстоне.
25 декабря 1776
Вашингтон приказывает прочитать собравшимся войскам книгу Томаса Пейна « Кризис » с ее знаменитым пассажем: «Это время, которое испытывает человеческие души». «Кризис » только что был опубликован 23 декабря в Филадельфии.
25-26 декабря 1776
Ночью генерал Вашингтон, генерал Генри Нокс и войска пересекают Делавэр в морозную зимнюю погоду, чтобы внезапно атаковать британских и гессенских наемников, расположившихся лагерем в Трентоне. Рано утром 26 декабря начинается атака, генералы Натаниэль Грин и Джон Салливан возглавляют атаку пехоты на гессенцев под командованием полковника Иоганна Ралла. После короткого боя армия Вашингтона берет Трентон.
Джордж Вашингтон верхом на лошади оглядывается на войска, пересекающие реку Делавэр. Гравюра Джорджа С. Ланга. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Филадельфия: Сэмюэл Август Митчелл, 1825 г. Репродукция №: (ч/б) LC-USZ62-6104727 декабря 1776
Конгресс наделяет Вашингтон особыми полномочиями на шесть месяцев. Он может напрямую набирать войска и припасы из штатов, назначать офицеров и управлять армией, а также арестовывать жителей, которые отказываются принимать континентальную валюту в качестве оплаты или иным образом проявляют нелояльность. Вашингтон признает эти экстраординарные полномочия, заверяя Конгресс, что он будет использовать их в его честь. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 1 января 1777 г.
31 декабря 1776
Вашингтон пишет в Конгресс общий отчет о состоянии войск. Ближе к концу он отмечает, что «свободные негры, служившие в армии, очень недовольны тем, что их бросают». Чтобы они не служили британцам вместо этого, он решил повторно завербовать их. В 1775 году Вашингтон выступал против вербовки не только рабов, но и свободных чернокожих. В его общем приказе от 12 ноября 1775 г. говорится, что «ни негры, ни мальчики, неспособные держать оружие, ни старики, неспособные вынести тяготы кампании», не должны набираться. В 1776 году и впоследствии он меняет себя по обоим пунктам. Джордж Вашингтон, Общие приказы, 12 ноября 1775 г. | Джордж Вашингтон в Конгрессе, 31 декабря 1775 г.
3 января 1777
Армия Вашингтона захватывает британский гарнизон в соседнем Принстоне. Вашингтон создает зимние квартиры в Морристауне, штат Нью-Джерси, где он проводит следующие несколько месяцев, восстанавливая Континентальную армию с новым набором.
Битва за Принстон. Джордж Вашингтон верхом на лошади во время битвы при Принстоне. Фотография картины Джона Трамбалла. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Спрингфилд, Массачусетс: Taber-Prang Art Co., c1900. Репродукция №: (ч/б) LC-USZ62-46912 апреля 1777 года
Британский генерал Чарльз Корнуоллис начинает кампанию 1777 года в Нью-Джерси, пытаясь выманить Вашингтон и его армию из зимней штаб-квартиры в Морристауне.
17 апреля 1777
Вашингтон пишет генералу Уильяму Максвеллу, командующему континентальной легкой пехотой, а также ополчением Нью-Джерси, чтобы он подготовил себя и свои войска к кампании 1777 года. Джордж Вашингтон Уильяму Максвеллу, 17 апреля 1777 г.
29 мая 1777
Вашингтон переносит свою штаб-квартиру в Миддлбрук, к югу от Морристауна.
20 июня 1777
Вашингтон пишет Конгрессу и генералу Филипу Шайлеру об успехе ополчения Нью-Джерси в вытеснении британцев из Нью-Джерси и об общей неспособности британцев вернуть местных жителей к верности Короне. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 20 июня 1777 г. | Джордж Вашингтон — Филипу Шайлеру, 20 июня 1777 г.
22 июня 1777
Британцы эвакуируются из Нью-Брансуика, штат Нью-Джерси, в Амбой, а затем возвращаются на Статен-Айленд.
27 июня 1777
Маркиз де Лафайет прибывает в Филадельфию из Франции, чтобы предложить свои услуги делу Америки. Ему девятнадцать лет. Конгресс присвоил ему звание генерал-майора, и 1 августа он встречается с Вашингтоном. Между ним и Вашингтоном сложились тесные дружеские отношения.
Июль 1777 года
Вашингтон перебрасывает свою армию к Гудзону над горами Нью-Йорка. Хайленд — это холмистая местность, расположенная в долине Гудзона. Американские форты, построенные по обеим сторонам реки Гудзон, гигантская 35-тонная цепь из 850 звеньев и ряд бревен с шипами на дне реки — все это охраняет доступ во внутренние районы страны.
11 июля 1777
Вашингтон пишет Конгрессу с просьбой приказать Бенедикту Арнольду присоединиться к Филипу Шайлеру в остановке вторжения британского генерала Джона Бургойна в Нью-Йорк из Канады, которое началось 23 июня.
23 июля 1777
Генерал сэр Уильям Хоу отплыл из Нью-Йорка с примерно 15 000 человек. Он начинает кампанию по захвату Филадельфии, места проведения Континентального Конгресса. Генерал Генри Клинтон остается командующим в Нью-Йорке с британскими и лоялистскими силами. Хоу и его отряд высаживаются у Головы Лося в Чесапикском заливе 25 августа.
3 августа 1777 г.
Британский полковник Барри Сент-Леже с отрядом британских регулярных войск, канадцев и индийских союзников осаждает форт Стэнвикс (Шайлер) в западной долине могавков. Прибывают Бенедикт Арнольд и 900 континентальных жителей, вынуждая Сен-Леже отступить обратно в Канаду.
6 августа 1777 г.
Битва при Орискани, британский полковник Барри Сент-Леже и индейцы Сенека и их сторонники устроили засаду патриотической немецкой милиции и союзникам индейцев Онейда под командованием генерала Николаса Херкимера. Рукопашный бой настолько жесток, что индейские союзники Сен-Леже с отвращением бросают его. Херкимер умирает от ран. Битва приводит к апогею давно надвигающейся гражданской войны между народами Лиги ирокезов.
16 августа 1777
В битве при Беннингтоне, где Бургойн отправил отряд за фуражом для столь необходимых припасов, американский бригадный генерал Джон Старк и местное ополчение убивают или захватывают почти 1000 из 7000 солдат вторгшейся армии Бургойна, что еще больше замедляет британцев. планы вторжения.
11 сентября 1777 г.
В битве при Брэндивине между Хоу и Вашингтоном происходит столкновение, основные сражения происходят возле холма Дома собраний в Бирмингеме. Вашингтон вынужден отступить.
19-21 сентября 1777
Армия Вашингтона расположилась лагерем примерно в двадцати милях от Джермантауна, где сосредоточен Хоу для вторжения в Филадельфию. Британцы нанесли 1000 потерь в результате ночной атаки на бригаду генерала Энтони Уэйна возле таверны Паоли. Атаку на Уэйна возглавляет британский генерал Чарльз Грей, которого прозвали Греем «Без Флинта» из-за того, что он предпочитал штык мушкету. «Резня Паоли» становится американским боевым кличем среди континентальных войск. Уэйн просит военный трибунал очистить его имя от любого бесчестия, что не является необычным. Общие приказы Вашингтона от 1 ноября 1777 г. сообщают о положительном решении суда. Джордж Вашингтон, Общие приказы, 1 ноября 1777 г.
[Энтони Уэйн, портрет в полный рост, стоит в форме с лошадью перед палатками.] c1858. 1 печать. Халпин, Джон, эт. 1849-1867, гравер. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция №: (ч/б) LC-USZ62-990933 октября 1777
В 19:00 войска Вашингтона начинают марш к Джермантауну, где Вашингтон надеется окружить армию Хоу. Командуют 8000 жителей континента и 3000 ополченцев генералы Адам Стивен, Натаниэль Грин, Александр МакДугалл, Джон Салливан, Энтони Уэйн и Томас Конвей. Джордж Вашингтон, Общие приказы, 3 октября 1777 г.
4 октября 1777
Войска Вашингтона терпят поражение в Джермантауне. Одно крыло идет по ложному пути, и бригада генерала Конвея непреднамеренно предупреждает британцев о надвигающейся атаке. В ходе боя люди Уэйна и Стивена в замешательстве стреляют друг в друга. Отступление Грина ошибочно воспринимается остальными войсками как сигнал к общему отступлению. Вашингтон пишет Конгрессу отчет о битве, пытаясь развеять разочарование Конгресса и свое собственное, описывая ее как «скорее неудачную, чем вредную» в крупном масштабе. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 5 октября 1777 г.
6 октября 1777
Вашингтон отвечает на письмо британского генерала Уильяма Хоу, который написал о разрушении мельниц, принадлежащих «мирным жителям» во время недавнего боя. Хоу допускает, что Вашингтон, вероятно, не отдавал приказ об этих грабежах, а просит положить им конец. Вашингтон бурно отвечает, ссылаясь на грабежи британцев в Чарльз-Тауне, штат Массачусетс, который был сожжен в начале войны, и на другие случаи. В коротком дополнительном письме от того же числа Вашингтон пишет Хоу, что его домашняя собака попала в руки американцев, и он возвращает его. Вашингтон и Хоу регулярно переписываются в ходе войны, чаще всего по поводу обмена пленными. Джордж Вашингтон Уильяму Хоу, 6 октября 1777 г. | Джордж Вашингтон — Уильяму Хоу, 6 октября 1777 г.
17 октября 1777
Британский генерал Джон Бургойн сдается в Саратоге генералу Горацио Гейтсу, новому командующему северной армией. «Саратогская конвенция», заключенная Гейтсом, позволяет армии Бургойна, состоящей из 5871 британского регулярного солдата и немецких наемников, вернуться в Англию и Европу с обещанием, что они больше не будут воевать в Северной Америке. Конгресс находит различные причины, чтобы не позволить армии Бургойна уйти, опасаясь, что ее возвращение в Англию или на континент высвободит такое же количество других войск, которые прибудут в Северную Америку для сражения. Армия Бургойна будет задержана в разных местах Массачусетса, а затем расселена на участке земли в Вирджинии недалеко от Шарлоттсвилля. В сентябре 1781 года «Армия Конвента» перебрасывается в Мэриленд из-за вторжения Корнуоллиса в Вирджинию. К концу войны армия Бургойна сократилась всего до 1500 человек из-за побегов, дезертирства, но, что наиболее важно, из-за количества войск, решивших остаться и поселиться в Америке.
[Капитуляция Бургойна в Саратоге.] c1911. 1 фотомеханическая печать. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция №: LC-USZ62-19709 (черно-белая копия на пленке, отрицательная)19 октября 1777
Хоу и британцы входят в Филадельфию. Конгресс бежал в Йорк, штат Пенсильвания.
24 сентября — 23 октября 1777
Вторжение британского генерала Генри Клинтона в Хайлендс
24 сентября
Генерал Генри Клинтон в Нью-Йорке получает значительное подкрепление из британских регулярных войск и немецких наемников.
5 октября
Клинтон получает записку от генерала Джона Бургойна, который предупреждает его об армии Горацио Гейтса, которая увеличивается за счет ополчения.
6 октября
Клинтон и его войска атакуют и берут форт Монтгомери, а затем штыковую атаку на форт Клинтон. Оба форта находятся на западном берегу реки Гудзон. Регионом Хайлендс командует Исраэль Патнэм, континентальный генерал-майор. Фортами командуют новоизбранный губернатор Нью-Йорка Джордж Клинтон и его брат Джеймс, оба являются дальними родственниками британского генерала Генри Клинтона. Джорджу и Джеймсу Клинтонам, а также большинству защитников фортов удается сбежать.
7 октября
Американские войска сжигают форт Конституция на восточном берегу реки Гудзон и уходят. Джордж Клинтон и Исраэль Патнэм решают отступить на север с остатками своих войск. Британский генерал-майор Джон Вон, коммодор сэр Джеймс Уоллес и бывший королевский губернатор Нью-Йорка Уильям Трайон со своими войсками продолжают движение вверх по реке Гудзон. 14 октября они сжигают верфи Покипси, а также ряд небольших деревень и больших домов, в том числе дом Уильяма Ливингстона, губернатора Нью-Джерси.
18 октября
Британские войска, начавшие вторжение вверх по реке Гудзон, достигли Олбани. Там генерал-майор Джон Вон узнает о капитуляции Бургойна в Саратоге накануне.
23 октября
Британские войска под командованием генерал-майора Вона начинают свое возвращение вниз по реке Гудзон в Нью-Йорк, и в начале ноября они эвакуируют Хайлендс и захваченные там форты.
3 ноября 1777
«Кабала Конвея» и Valley Forge
Генерал лорд Стирлинг (Уильям Александер) из Нью-Джерси пишет в Вашингтон, прилагая записку, в которой рассказывается о критике Вашингтона со стороны генерала Томаса Конвея и о том, что Конвей предпочитает Горацио Гейтса в качестве командующего главнокомандующий Континентальной армией. 28 октября помощник Гейтса Джеймс Уилкинсон неосторожно рассказал об этом за выпивкой в таверне в Рединге, где также останавливался Стирлинг. Вашингтон пишет Конвею 5 ноября, кратко информируя его о том, что ему известно об этом деле. Джордж Вашингтон — Томасу Конвею, 5 ноября 1777 г.
После победы над Бургойном Горацио Гейтс, «Герой Саратоги», был назначен Конгрессом главой реорганизованного Военного совета. Томас Конвей назначен генеральным инспектором армии. 13 декабря Конвей посещает Вашингтон и его войска на зимних квартирах в Вэлли-Фордж. Там войска претерпевают серьезные лишения и, по мнению некоторых критиков, уже не напоминают организованную армию. После обменов мнениями между Конвеем и Конгрессом, Вашингтоном и Конгрессом члены Правления Конгресса решают посетить Вэлли-Фордж. Проведя тщательное расследование, Совет возлагает вину на Конгресс и Томаса Миффлина, генерал-квартирмейстера, за плохое состояние армии в Вэлли-Фордж. Вашингтон пишет Лафайет 31 декабря 1777 г. и Патрик Генри 19 февраля.и 28 марта 1778 года. Вашингтон описывает условия в Вэлли-Фордж временами как «немного меньше, чем голод». Джордж Вашингтон — Лафайету, 31 декабря 1777 г. | Джордж Вашингтон – Патрику Генри, 19 февраля 1778 г. | Джордж Вашингтон — Патрику Генри, 28 марта 1778 г.
2 января 1778
Вашингтон пересылает губернатору Николасу Куку письмо от генерала Джеймса Варнума, в котором советуется дополнить квоту войск Род-Айленда чернокожими. Вашингтон призывает Кука оказать всяческую помощь вербовщикам. В феврале законодательный орган Род-Айленда одобряет действие. Зачисленные рабы получат свободу в обмен на свою службу. Получившийся в результате черный полк под командованием белого квакера Кристофера Грина вступает в свое первое сражение в битве при Род-Айленде (или Ньюпорте) 29 июля.- 31 августа, где он сдерживает два гессенских полка. Полк также сражается в битве при Йорктауне. Рабы, зачисленные в Континентальную армию, обычно получают пропитание, свободу и денежную выплату в конце войны. Рабы и свободные чернокожие редко получают регулярную плату или земельные дары. В 1777 году закон о милиции Нью-Джерси разрешает вербовку свободных чернокожих, но не рабов, как это делает законодательный орган Мэриленда в 1781 году. 20 марта 1781 года Нью-Йорк разрешает вербовку рабов в отряды милиции, за что они получают свободу в конец войны. Вирджиния отвергает аргументы Джеймса Мэдисона о вербовке рабов в дополнение к свободным чернокожим, но многие все равно поступают на службу, представляя себя на свободе после войны. Джордж Вашингтон — Николасу Куку, 2 января 1778 г.
6 февраля 1778 года
В Париже подписан франко-американский договор о дружбе и торговле. С 1776 года французское правительство тайно предоставляет Конгрессу военные поставки и финансовую помощь. 13 марта французский министр в Лондоне сообщает королю Георгу III, что Франция признает Соединенные Штаты. 4 мая Конгресс ратифицирует союзный договор с Францией, после чего следует дальнейшая военная и финансовая помощь. К июню Франция и Англия находятся в состоянии войны. Американская революция стала международной войной.
18 февраля 1778
Вашингтон обращается с письмом к жителям Нью-Джерси, Пенсильвании, Мэриленда и Вирджинии, запрашивая скот для армии на период с мая по июнь. Вашингтон пишет им, что «Штаты небезуспешно боролись с одним из самых могущественных королевств на Земле». После нескольких лет войны «теперь мы находимся, по крайней мере, на одном уровне с нашими противниками». Джордж Вашингтон жителям Нью-Джерси, Пенсильвании, Мэриленда и Вирджинии, 18 февраля 1778 г.
23 февраля 1778
Барон Вильгельм Людольф Герхард Огюстен Штойбен, доброволец из Германии, прибывает в Вэлли-Фордж с рекомендательным письмом от президента Конгресса Генри Лоренса. Конгресс публикует его учебное пособие по военной подготовке, которое он перевел на английский язык. Он обучает образцовую роту из сорока семи человек в Вэлли-Фордж, а затем приступает к общей подготовке армии. Конгресс назначает Штойбена генерал-майором и делает его генеральным инспектором Континентальной армии. Штойбен становится американским гражданином после войны.
1 марта 1778
Конгресс приказывает Военному совету набирать индейцев в Континентальную армию. 13 марта Вашингтон пишет Уполномоченному по делам индейцев о том, как, по его мнению, он может использовать завербованных индейцев. Джордж Вашингтон Филипу Шайлеру, Джеймсу Дуэйну и Волкерту Доу, 13 марта 1778 г.
Die Holden der Revolution. [между 1850-189 гг.0] 1 отпечаток. Гирш, Фредерик (1821–1895), художник. Генерал Вашингтон стоит с Иоганном де Кальбом, бароном фон Штойбаном, Казимиром Пуласки, Тадеушем, Лафайетом, Джоном Мюленбергом и другими офицерами во время Войны за независимость. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция №: LC-USZC4-3359 (прозрачная пленка для цветной копии)8 марта 1778
Лорд Жермен (Джордж Саквилл), министр по делам колоний в Лондоне, посылает британскому генералу Генри Клинтону приказ об изменении направления ведения войны. Британцы должны сосредоточиться на юге, где, по оценке Жермена, сторонников больше. Действия на севере ограничиться рейдами и блокадами побережья. 8 мая Клинтон сменит генерала сэра Уильяма Хоу на посту командующего британскими войсками в Северной Америке.
Апрель 1778
Британское правительство отправляет комиссию Карлайла в Северную Америку. Комиссия состоит из графа Карлайла (Фредерик Ховард), Уильяма Идена, Джорджа Джонстона и их секретаря. Парламент отменил все законы, против которых выступали американские колонии с 1763 года. Комиссии поручено предложить колониям самоуправление, и она надеется начать переговоры до того, как Конгресс получит известие о франко-американском договоре (что она и делает 8 мая). Конгресс ратифицирует Договор и игнорирует Комиссию. 22 апреля Конгресс принимает решение не вступать в переговоры на условиях, далеких от полной независимости. В конце 1778 года Комиссия возвращается в Англию.
май-июнь 1778
Британский генерал Генри Клинтон начинает перебрасывать основную часть британской армии из Пенсильвании в Нью-Йорк через Нью-Джерси. Армия Вашингтона, также расположенная в Пенсильвании, бросается в погоню.
18 июня 1778
Вашингтон посылает вперед шесть бригад и 21 июня вместе с остальной армией форсирует реку Делавэр. К 22 июня британцы уже в Нью-Джерси, и Бенедикт Арнольд быстро приближается к двенадцатимильному обозу, который составляет конец марширующей армии Клинтона.
28 июня 1778
Битва при Монмуте Здание суда. Армия Вашингтона догоняет армию Клинтона. Однодневная битва зашла в тупик, обе армии измотаны необычной дневной жарой. Но Вашингтон впечатлен действиями американских войск против хорошо обученных регулярных британских ветеранов. Клинтон и его армия продолжают свой путь в Нью-Йорк, а Вашингтон разбивает лагерь на Уайт-Плейнс.
29 июня 1778
Вашингтон пишет в своих общих распоряжениях дня об успехах ополчения Нью-Джерси в «запугивании и препятствовании их [британским] движениям, чтобы дать континентальным войскам время, чтобы придумать их» до Битва при здании суда Монмута. Немецкий капитан Джон Эвальд, сражающийся на стороне британцев, в его Дневнике американской войны: Гессенский журнал (Нью-Хейвен и Лондон, 1979) отмечает во время марша через Нью-Джерси, что «вся провинция была с оружием в руках, следуя за нами с армией Вашингтона, постоянно окружая нас во время наших маршей и осаждая наши лагеря». «Каждый шаг, — пишет Эвальд, — стоил человеческой крови». Отныне Вашингтон все чаще начинает использовать таким образом местные отряды ополчения.
3 июля 1778
Полковник-лоялист Джон Батлер с местными войсками и индейскими союзниками Сенека вторгается в долину Вайоминг, к северу от реки Саскуэханна, и атакует «Сорок Форт». В пограничной войне на границе Нью-Йорка и Пенсильвании онандага, каюга, сенека и могавки из Лиги ирокезов вступают в союз с британцами. Джозеф Брант ( Джозеф Фаяданега ), военный вождь могавков, получивший образование в английских миссионерских школах и новообращенный англикан, имеет значительное влияние среди британского правительства и военных лидеров. Онейда и Тускорора вступают в союз с американцами. Вашингтон пишет Филип Шайлер, член индийской комиссии по северному департаменту. Джордж Вашингтон — Филипу Шайлеру, 22 июля 1778 г.
Джозеф Фаяданега по прозвищу Брант, Великий Капитан Шести Наций [ок. 1776] 1 грав. Смит, Джон Рафаэль (1752–1812), гравер. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция #: (цвет) LC-USZC4-49134 июля 1778
Джордж Роджерс Кларк наносит поражение англичанам и захватывает Каскаскию у реки Миссисипи. Кларк организовывал защиту малонаселенного региона Кентукки от набегов британских и индийских союзников. В октябре 1777 года Кларк представляет губернатору Вирджинии Патрику Генри план захвата нескольких британских постов в стране Иллинойс, одним из которых является Каскаския. Кларк и около 175 человек захватывают форт и город, населенный в основном французскими поселенцами. Кларк убеждает их и их индийских союзников на реке Вабаш поддержать американское дело. Британцы продолжают господствовать в форте Детройт под командованием вице-губернатора Генри Гамильтона, и следующие несколько лет Кларк проводит, пытаясь сместить его. Вашингтон пишет губернатору Вирджинии Томасу Джефферсону 28 декабря 1780 года в поддержку усилий Кларка по взятию форта Детройт. Джордж Вашингтон — Томасу Джефферсону, 28 декабря 1780 г.
июль — август 1778
Шарль Гектор, граф д’Эстен и его французский флот планируют участвовать с генералом Джоном Салливаном в совместном нападении на британские позиции в Ньюпорте, Род-Айленд. Войска Салливана задерживаются, а флот д’Эстена терпит ураган после нерешительного боя. Он уходит в Бостон, а затем отплывает на Карибские острова, где атакует Британские острова.
9 ноября 1778
Британский генерал Генри Клинтон отправляет на юг около 3000 солдат под командованием подполковника Арчибальда Кэмпбелла, а флот под командованием адмирала Хайда Паркера собирается для координации вторжения в Южную Каролину и Джорджию с генералом Августином Прево и его регулярным и войска лоялистов во Флориде. Кэмпбелл и его войска высаживаются в Саванне в конце декабря.
14 ноября 1778
Вашингтон конфиденциально пишет Генри Лоренсу, президенту Континентального конгресса, о плане французской кампании против британцев в Канаде, которую Лафайет очень хочет возглавить. В 1759 году, во время Семилетней войны, французы были изгнаны из Канады британскими и американскими колониальными войсками. Вашингтон лично привязался к молодому Лафайету. Но он также знает о стремлении всех французских офицеров, служащих делу Америки, вернуть канадские территории. Вашингтон выражает озабоченность по поводу будущей независимости американской республики, если европейские державы сохранят сильное присутствие в Северной Америке: французское присутствие способно «оспорить» морскую мощь Великобритании, а Испания «определенно превосходит нас, обладая Новым Орлеаном». Верно.» Джордж Вашингтон — Генри Лоренсу, 14 ноября 1778 г.
ноябрь 1778
Вашингтон отправляет генерала Лахлана Макинтоша из Вэлли-Фордж, чтобы командовать западным департаментом страны Огайо, где разразилась ожесточенная пограничная война. Макинтош основывает форт Макинтош на реке Огайо, в 30 милях от Питтсбурга, и форт Лоренс, дальше на запад, в качестве баз, с которых можно начинать кампании против союзников британцев и шауни, вайандотов и минго, действующих из форта Детройт. После ожесточенной войны Макинтош вынужден покинуть форты в июне 1779 года..
29 января 1779
Августа, столица Джорджии, пала перед британскими войсками. Генерал Бенджамин Линкольн, чья армия расположилась лагерем в Пурисберге, Южная Каролина, отправляет отряд в сторону Огасты, и 13 февраля британцы эвакуируют город.
25 февраля 1779
Конгресс поручает Вашингтону ответить на нападения британцев, индийцев и лоялистов на приграничные поселения в Нью-Йорке и Пенсильвании. Вашингтон отправляет экспедицию под командованием генерала Джона Салливана. Силы Салливана включают Уильяма Максвелла и бригаду из Нью-Джерси, Еноха Пура и бригаду из Нью-Гэмпшира, а также Эдварда Хэнда и войска Пенсильвании и Мэриленда. После серии жестоких рейдов и контррейдов между британцами и американцами, включая встречу с союзником британских индейцев Джозефом Брантом и его могавками, а также с капитаном Уолтером Батлером (сыном Джона Батлера) и его сторонниками, экспедиция возвращается домой 14 сентября. Сорок ирокезских деревень и их обширные сельскохозяйственные угодья и посевы были уничтожены. Вскоре ирокезы возвращаются, переселяются и присоединяются к британцам в ответном вторжении на северо-запад. Джордж Вашингтон Джону Салливану, 6 марта 1779 г.
3 марта 1779
Британский майор Джеймс Марк Прево наносит поражение бригадному генералу Джону Эшу и его войскам в Брайар-Крик, штат Джорджия. В ответ Бенджамин Линкольн и южная армия переходят границу Джорджии. Войска Линкольна и Прево перемещаются между Джорджией и Южной Каролиной, пытаясь вступить в бой друг с другом, но в конце концов летняя жара и болезни останавливают обе армии.
20 марта 1779
Вашингтон отвечает на письмо Генри Лоренса от 16 марта о возможности формирования черного полка для защиты юга. Вашингтон пишет Лоренсу, что он предпочел бы подождать, пока британцы впервые соберут такие полки, прежде чем это сделают американцы. Он также выражает некоторые общие оговорки. Но «это предмет, который никогда не занимал много моих мыслей», и он описывает свои мнения как «не более чем первые грубые идеи, которые поразили меня по этому поводу». Генри Лоуренс из Южной Каролины. Ранее президент Конгресса, он работает в комитете, которому поручено сформировать план обороны для юга. Комитет публикует свой отчет 29 марта., призывая к формированию полков рабов для защиты юга, за что Конгресс выплатит компенсацию рабовладельцам, а рабы получат свободу и 50 долларов. Сын Генри Лоуренса, Джон Лоуренс, назначен поднять полки. Южная Каролина и Джорджия отвергают рекомендацию Конгресса (см. запись от 10 июля 1782 г. ниже). Сменявшие друг друга командующие южной армией Бенджамин Линкольн и Натаниэль Грин поддерживают формирование полков рабов на юге, но безрезультатно. Джордж Вашингтон Генри Лоренсу и Томасу Берку, 18 марта 1779 г.| Джордж Вашингтон Генри Лоренсу, 20 марта 1779 г.
28 мая 1779
Британский генерал Генри Клинтон начинает новую кампанию вверх по реке Гудзон. 30 мая губернатор Нью-Йорка Джордж Клинтон приказывает вывести ополчение. 1 июня англичане берут Стоуни-Пойнт и Верпланк-Пойнт по обе стороны реки.
21 июня 1779
Испания объявляет войну Великобритании.
30 июня 1779
Уильям Трайон, бывший королевский губернатор Нью-Йорка, и 2600 лоялистов и британских регулярных войск на сорока восьми кораблях совершают набеги на Фэрпорт, Нью-Хейвен и Норуолк, Коннектикут. Трион хочет вести опустошительную войну против мятежных жителей. 9 июля он приказывает сжечь большую часть Фэрфилда, потому что его ополченцы стреляли в британцев из их домов, а 11 июля он сжигает Норуолк. Британский генерал Генри Клинтон, вероятно, не желающий поддерживать теории ведения войны Трайона, никогда больше не дает ему независимого командования.
16 июля 1779
Энтони Уэйн и его отряд легкой пехоты вытесняют британцев из Стоуни-Пойнт, а 18–19 августа майор Генри Ли занимает британский пост в Паулюс-Хук. Ни одна из этих позиций не сохраняется после их захвата, но они повышают боевой дух в войне, которая зашла в тупик.
27 сентября 1779
Вашингтон пишет губернаторам штатов Джонатану Трамбаллу (Коннектикут), Джорджу Клинтону (Нью-Йорк) и Уильяму Ливингстону (Нью-Джерси) о прибытии французского флота и о необходимости подготовки ополчения и поднятия продукты питания, особенно мука. Джордж Вашингтон, циркулярное письмо, 27 сентября 1779 г.
4 октября 1779
Вашингтон пишет Конгрессу и графу д’Эстену, который со своим флотом находится у берегов Джорджии или в Вест-Индии. Конгрессу Вашингтон резюмирует свои усилия по организации совместных усилий с французским флотом для нападения на британцев. Вашингтон пишет д’Эстену, что «Нью-Йорк является первым и капитальным объектом, от которого зависят все остальные», и его захват, вероятно, станет серьезным ударом для британцев. В своем длинном письме д’Эстену Вашингтон пишет, что он «не скрывает трудностей на пути сотрудничества», но возлагает «самые большие надежды на его полезность для общего дела» и на его вклад в победоносное окончание войны. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 4 октября 1779 г.| Джордж Вашингтон графу д’Эстену, 4 октября 1779 г.
19 октября 1779
Американцы и флот графа д’Эстена совершают совместную атаку на удерживаемую британцами Саванну, штат Джорджия. Атака терпит неудачу, и д’Эстен с флотом отплывают во Францию до начала сезона ураганов. Французское правительство собирает войска и еще один флот для возвращения в Северную Америку.
26 декабря 1779
Британский генерал Генри Клинтон и адмирал Марриот Арбетнот отплыли из Нью-Йорка с четырнадцатью военными кораблями, девяносто транспортами и примерно 8500 солдатами для вторжения в Чарльстон, Южная Каролина.
15 января 1780 года
По настоянию Вашингтона генерал-майор Стирлинг с 3000 человек пересекает лед, чтобы атаковать британские силы на Статен-Айленде под командованием генерала Вильгельма фон Книфаузена. Стерлинг вынужден отступить без нападения из-за сильного холода. Всю раннюю зиму Вашингтон приказывал совершать набеги на британские войска, оставленные в Нью-Йорке.
1 февраля 1780
Британский майор Джон Симко возглавляет двести своих рейнджеров в набеге на Нью-Джерси. Его первоначальная цель — выманить Вашингтона из Морристауна и захватить его. Но Книфаузен, командующий в отсутствие Клинтона, приказывает Симко ограничиться рейдами. Симко достигает Вудбриджа, но ополченцы вынуждены повернуть назад. В марте британцы продолжают совершать набеги на Нью-Джерси в ходе так называемых «фуражных войн», постоянно удерживая американских жителей и ополченцев в чрезвычайном положении.
2 апреля 1780
Вашингтон пишет Конгрессу, сообщая о полученных им разведданных о передвижениях британских войск на юг. «Слабое состояние наших сил там и, к несчастью, также в этом районе поставило меня в большое затруднение в отношении поведения, которое следует проводить». По его оценке, численность Континентальной армии составляет 10 000 человек, из которых 2800 человек завершили свой срок службы и более в конце апреля. Тем не менее, Вашингтон намерен послать на помощь югу континентальные полки Мэриленда и Делавэра. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 2 апреля 1780 г.
6 апреля 1780
Общие приказы Джорджа Вашингтона содержат отчет об осуждении генерал-майора Бенедикта Арнольда Исполнительным советом Пенсильвании по двум из четырех обвинений в должностных преступлениях, когда Арнольд был военным губернатором Филадельфии. Общие приказы Вашингтона содержат выговор, который он должен сделать Советом. В выговоре признаются «выдающиеся заслуги Арнольда перед своей страной», но описывается его поведение по одному из двух обвинений, по которым он был признан виновным, «особенно предосудительным как с гражданской, так и с военной точки зрения». Джордж Вашингтон, Общие приказы, 6 апреля 1780 г.
17 июня 1780
Британский генерал Генри Клинтон возвращается в Нью-Йорк с юга.
23 июня 1780
Генерал Вильгельм фон Книфаузен и Клинтон пытаются выманить армию Вашингтона из Морристауна. Книфаузен атакует Натанаэля Грина, Филимона Дикинсона и их континентальные силы и силы ополчения 23 июня в Спрингфилде. Спрингфилд сожжен, но британцы в тот же день покидают свои позиции. Вашингтон ожидает еще одного вторжения вверх по Гудзону, в частности, с Вест-Пойнтом. Он пишет Конгрессу о столкновении в Спрингфилде и генералу Роберту Хоу с инструкциями по охране Вест-Пойнта. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 25 июня 1780 г. | Джордж Вашингтон — Роберту Хоу, 25 июня 1780 г.
11 июля 1780 года
Долгожданная французская эскадра прибыла в Ньюпорт, штат Род-Айленд, с 5000 солдатами под командованием генерал-лейтенанта Жана Батиста Донатьена де Виньера, графа де Рошамбо. Рошамбо отклоняет предложение Вашингтона о немедленном нападении на Нью-Йорк. Корабли и войска остаются в Ньюпорте до июня 1781 года, когда они двинутся к лагерю Вашингтона в графстве Вестчестер, готовясь к совместному столкновению с американцами против британцев.
25 сентября 1780
Бенедикт Арнольд, командир Вест-Пойнта, бежит на британский корабль Vulture в реке Гудзон. Он планировал перейти на сторону британцев и узнал, что его британский связной, майор Джон Андре, взят в плен и что Вашингтон должен прибыть в Вест-Пойнт для осмотра форта и его гарнизона. Вашингтон, Генри Нокс, Лафайет и помощник полковника Александра Гамильтона прибывают, не зная причины отсутствия Арнольда, и приступают к осмотру форта. Они обнаруживают дезертирство Арнольда.
В письме Конгрессу на следующий день Вашингтон отмечает, что ополченцам, захватившим майора Андре, была предложена «крупная сумма денег за его освобождение и столько товаров, сколько они потребуют, но без какого-либо эффекта». В своем общем приказе от 26 сентября Вашингтон сообщает офицерам и военнослужащим, что «американской армии принадлежит большая честь, что это первый случай предательства такого рода, когда по характеру спора можно было ожидать многого, и ничего не произошло». такое яркое украшение в характере американских солдат, поскольку они были стойкими против всех искусств и соблазнов коварного врага». Вашингтон также пишет Джорджу Клинтону, губернатору Нью-Йорка, и Джону Лоренсу о переходе Арнольда на сторону британцев. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 26 сентября | Джордж Вашингтон — Джорджу Клинтону, 26 сентября 1780 г. | Джордж Вашингтон, Общие приказы, 26 сентября 1780 г. | Джордж Вашингтон — Джону Лоренсу, 13 октября 1780 г.
ген. Отъезд Лафайета из Маунт-Вернон 1784 г. [между 1840 и 1860 гг.] 1 гравюра. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция №: (ч/б) LC-USZ62-2264
Джордж Вашингтон (его семья стоит на портике на заднем плане) пожимает руку генералу Лафайету, пока карета Лафайета ждет.27 ноября 1780 г.
Вашингтон пишет генералу Энтони Уэйну о нападениях Континентальной армии на гражданское население. Армия часто плохо снабжена и иногда голодает. Но Вашингтон призывает Уэйна защищать «лица и имущество жителей… Они, в силу своего положения, несут большую часть бремени войны и никогда не упускают возможности облегчить бедствия армии, когда их должным образом призывают. » Вашингтон заявляет, что эти грабежи «настолько же противоречат принципам дела, которым мы занимаемся, насколько угнетают жителей и подрывают тот порядок и дисциплину, которые должны быть характерны для каждой хорошо организованной армии». В его общих приказах от 6 ноября отмечается «хулиганство солдат» с пропусками. Джордж Вашингтон — Энтони Уэйну, 27 ноября 1780 г. | Джордж Вашингтон, Общие приказы, 6 ноября 1780 г.
20 декабря 1780
Бенедикт Арнольд, ныне бригадный генерал британской армии, покидает Нью-Йорк с 1600 мужчинами. Он планирует вторгнуться в Вирджинию.
8 апреля — 2 декабря 1780
Война на юге
8 апреля
Британский генерал Генри Клинтон призывает генерала Бенджамина Линкольна сдаться перед началом бомбардировки Чарльстона, Южная Каролина. Линкольн отвечает заявлением бороться до последнего. 13 апреля британцы начинают бомбардировку города, а 14 апреля подполковник Банастр Тарлтон и его Легион и лоялистское ополчение наносят поражение войскам Исаака Хьюгера в битве при Монкс-Корнер за городом. Запечатав в городе американскую армию, 8 мая Клинтон отправляет очередной призыв сдаться. Линкольн снова отказывается, и на следующий вечер, после очередного вызова Клинтона, армия, по словам немецкого наемника для британцев капитана Иоганна фон Эвальда, «трижды крикнула «Ура», открыла огонь, и все церковные колокола города зазвонили. в кажущемся безумии тщетного сопротивления. Вице-губернатор Кристофер Гадсден, ранее выступавший против капитуляции, теперь просит Линкольна сделать это, чтобы спасти сильно пострадавший город от дальнейшего разрушения. Гадсдена поддержали две петиции граждан.
12 мая
Генерал Бенджамин Линкольн сдает Чарльстон, Южная Каролина, британскому генералу Генри Клинтону. Немецкий наемник у британцев капитан Иоганн фон Эвальд после капитуляции отмечает, что «гарнизон состоял из красивых молодых людей, одежда которых была крайне оборванной, и в целом люди выглядели сильно изголодавшимися». Офицеров держат на суше, а рядовых держат на тюремных кораблях в гавани. Континентальный полк Вирджинии, направляющийся на помощь Чарльстону, добирается до реки Санти, прежде чем узнает о капитуляции, а затем возвращается в Северную Каролину. Обращение Клинтона к гражданам Южной Каролины призывает к заявлению о верности короне. (Иоганн фон Эвальд, 9 лет.0113 Diary of the American War: A Hessian Journal [Нью-Хейвен и Лондон: 1979].)
5 июня
Генри Клинтон плывет обратно в Нью-Йорк, оставив генерала Чарльза Корнуоллиса командующим с приказом двигаться вглубь Юга. Каролина и закончить покорение юга.
11 июня
Вашингтон пишет губернатору Коннектикута Джонатану Трамбуллу, что захват Чарльстона может вынудить британцев «рассеять свои силы». В письме от 14 июня Джеймсу Боудойну, губернатору штата Массачусетс, Вашингтон пишет, что потеря или «что-то вроде этого было необходимо, чтобы пробудить нас…». Джордж Вашингтон — Джонатану Трамбуллу, 11 июня 1780 г. | Джордж Вашингтон — Джеймсу Боудойну, 14 июня 1780 г.
25 июля
Американский генерал Горацио Гейтс прибывает в Кокс-Милл, Северная Каролина, чтобы принять командование воссозданной южной армией. Континентальные полки Мэриленда и Делавэра, посланные Вашингтоном, прибыли под командованием барона Иоганна де Кальба. Две трети армии Гейтса будут состоять из ополченцев Вирджинии и Северной Каролины.
16 августа
Битва при Камдене, Южная Каролина. Армия Гейтса марширует в Камден в надежде застать там британцев врасплох, но вместо этого по ошибке натыкается на них. Де Калб смертельно ранен, и после тяжелых боев лорд Родон, Корнуоллис и их войска вынуждены отступить. Из примерно 4000 американских солдат осталось только около 700, чтобы присоединиться к Гейтсу в Хиллсборо. Вашингтон пишет Томасу Джефферсону, губернатору Вирджинии, с известием о тяжелой утрате. Джордж Вашингтон — Томасу Джефферсону, 21 сентября 1780 г.
20 августа
Генерал Фрэнсис Марион и ополченцы атакуют британский отряд, спасая полк Мэриленда, захваченный в Камдене.
8 сентября
Британский генерал Чарльз Корнуоллис начинает вторжение в Северную Каролину.
10 октября
Вашингтон пишет Томасу Джефферсону, губернатору Вирджинии, о состоянии армии и жестокости британского генерала Корнуоллиса в его продвижении на юг. Вашингтон ссылается на письмо, которое Корнуоллис написал другому британскому офицеру, расшифровку которого получил Вашингтон, в котором Корнуоллис описывает наказания для повстанцев. [Текст письма Корнуоллиса воспроизведен в аннотации в транскрипции, связанной с этим документом.] Вашингтон завершает свое письмо Джефферсону полной историей перехода Бенедикта Арнольда на сторону британцев. Джордж Вашингтон — Томасу Джефферсону, 10 октября 1780 г.
7 октября
Битва у Кингс-Маунтин в Северной Каролине. Корнуоллис отправляет майора Патрика Фергюсона впереди себя, чтобы собрать войска лоялистов в Северной Каролине. Перед маршем к Королевской горе Фергюсон отправляет впереди угрожающее сообщение, что он опустошит землю, если ее жители не прекратят сопротивление. Это так злит южное ополчение, что они быстро собирают силы и жестоко побеждают Фергюсона и его войска. С Королевской горой Корнуоллис начинает понимать, что лоялистские настроения были переоценены в британских планах покорить юг. Вашингтон пишет Эбнеру Нэшу, губернатору Северной Каролины, об «успехе ополчения против полковника Фергюсона». Джордж Вашингтон — Эбнеру Нэшу, 6 ноября 1780 г.
2 декабря
Натаниэль Грин заменяет Горацио Гейтса на посту командующего американской южной армией. Он принимает командование в Шарлотте, Северная Каролина. Его офицерами являются бригадный генерал Дэниел Морган, подполковник Уильям Вашингтон (двоюродный брат Джорджа Вашингтона) и подполковник Генри Ли и его Легион. Когда Грин прибывает на юг, он потрясен жестокостью и размахом гражданской войны между патриотами и лоялистами.
Копия почтового ящика Джорджа Вашингтона письма Бенджамина Линкольна сэру Генри Клинтону от 21 апреля 1780 года, в котором выражается готовность обсудить условия капитуляции Чарльстона. Документы Джорджа Вашингтона. Новости из Америки, или Патриоты на помойке. 1776 г., 1 декабря] Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция №: (цветная) LC-USZC4-52911 января 1781
Мятеж в Пенсильвании Континенталс. Вашингтон приказывает континентальным войскам Нью-Джерси выступить маршем, чтобы встать между мятежными войсками и британцами на Статен-Айленде. Тем не менее, британский генерал Генри Клинтон узнает о мятеже и 3 января доставляет гонцов в континентальную Пенсильванию. Но мятежники передают посланников Конгрессу, и их вешают как британских шпионов.
3 января 1781
Вашингтон пишет Энтони Уэйну с новостями о мятеже Пенсильвании Континенталс. Он опасается, что, если Конгресс уйдет из Филадельфии, помимо «унижения», это может спровоцировать мятежников «отомстить личностям и имуществу граждан…» В своем письме Генри Ноксу от 7 января Вашингтон дает ему инструкции о том, где и как получить припасы и предметы первой необходимости, которые, как он надеется, успокоят мятежников. Вашингтон описывает Ноксу «тревожный кризис, к которому наши дела пришли из-за слишком длительного пренебрежения мерами, необходимыми для существования армии…» (см. Ниже о мятеже New Jersey Continentals 20 января) Джордж Вашингтон Энтони Уэйну, 3 января 1781 г. | Джордж Вашингтон — Генри Ноксу, 7 января 1781 г.
5 января 1781
Бенедикт Арнольд вторгается в Ричмонд, штат Вирджиния, и губернатор Томас Джефферсон и правительственные чиновники вынуждены бежать.
16-17 января 1781 г.
Генерал Дэниел Морган и подполковник Уильям Вашингтон разгромили легион британского подполковника Банастра Тарлтона в Каупенсе, Южная Каролина. Тарлтон убегает, и его безуспешно преследуют Уильям Вашингтон и компания верхом на лошадях. Выражение «Квартал Тарлтона», используемое американскими солдатами во время войны, относится к практике британского офицера ничего не давать даже при капитуляции. (Уильям Вашингтон — двоюродный брат Джорджа Вашингтона.)
Январь-март 1781
Натаниэль Грин (принявший командование Южной армией в Шарлотте, Северная Каролина, 2 декабря 1780 года) ведет генерала Чарльза Корнуоллиса и его войска в погоню через Южную и Северную Каролину.
Путь Грина избегает сражений, в которых он не может победить, истощает Корнуоллиса и его армию и опасно удлиняет их линии снабжения. Январь — февраль Грин и Корнуоллис мчатся к реке Дэн на границе с Вирджинией, а Корнуоллис не успевает вовремя, чтобы отрезать Грина и полковника Ото Уильямса и их силы. 14 февраля Грин и Уильямс переправляются через реку Дэн в Вирджинию. В письме Вашингтона Грину от 21 марта он поздравляет его с спасением своего багажа, «несмотря на преследование врага по горячим следам», и уверяет его, что его «отступление перед лордом Корнуоллисом вызывает аплодисменты всех рангов и отражает большую честь ваших военных способностей». Джордж Вашингтон — Натаниэлю Грину, 21 марта 1781 г.
20 января 1781
Мятеж в Нью-Джерси Континенталс. Вашингтон, опасаясь полного роспуска армии, призывает к суровым мерам. Он меньше оправдывает этот мятеж, потому что, как он пишет в циркулярном письме губернаторам штатов Новой Англии, Конгресс работает над устранением недовольства Континентальной армии. Вашингтон приказывает Роберту Хоу из Вест-Пойнта подавить мятеж и казнить самых крайних зачинщиков. Хоу формирует военный трибунал, который приговаривает трех лидеров к расстрелу двенадцатью их товарищами по мятежу. Двое казнены, один помилован. 27 января Вашингтон пишет комитету Конгресса, созданному для ответа на недовольство солдат, что «после наказания виновных и поддержки власти теперь становится уместным вершить правосудие», и призывает комитет обеспечить столь необходимое возмещение. Джордж Вашингтон в Комитете по разрешению жалоб линии Нью-Джерси, 27 января 1781 г.
1 марта 1781
Статьи Конфедерации ратифицированы Мэрилендом, последним штатом, который ратифицировал их, и теперь они могут вступить в силу. Статьи были разосланы штатам для ратификации в 1777 году.
21-22 мая 1781
Вашингтон и граф де Рошамбо, командующий французской армией в Род-Айленде, встречаются в Уэтерсфилде, штат Коннектикут, и соглашаются обратиться к адмиралу Франсуа Жозефу Полю, графу де Грассу, с просьбой прибыть на север для комбинированная операция.
24 мая 1781 года
Британский генерал Чарльз Корнуоллис расположился лагерем с войсками на плантации Уильяма Берда в Вирджинии.
4 июня 1781 года
Британский подполковник Банастр Тарлтон чуть не захватил Томаса Джефферсона в Монтиселло. Джефферсон, губернатор Вирджинии, и другие чиновники штата бегут в долину Шенандоа.
6 июля 1781 года
Французская армия и ее командующий Рошамбо присоединяются к Вашингтону и его армии в Доббс-Ферри, Нью-Йорк. Вашингтон планирует совместное нападение на британцев на острове Манхэттен. 14 августа он узнает, что французский флот в составе 34 военных кораблей с транспортами, перевозящими 3200 военнослужащих, прибудет в Чесапик из Вест-Индии под командованием адмирала Франсуа Жозефа Поля, графа де Грасса, и будет доступен для совместных усилий. до 19 октября.
18 сентября 1781
Вашингтон, Рошамбо и де Грасс встречаются на Ville de Paris на Хэмптон-Роудс. 28 сентября их объединенные силы готовятся к бою против британского генерала Чарльза Корнуоллиса у Йорктауна.
14 октября 1781 года
Американцы и французы начинают бомбардировку Йорктауна. 16 октября Корнуоллис приказывает примерно 1000 своим солдатам попытаться бежать через реку Йорк.
17 октября 1781
Корнуоллис предлагает белый флаг, и переговоры о капитуляции начинаются в доме Мура в Йорктауне.
19 октября 1781 года
Армия Корнуоллиса сдается. Вашингтон просит Бенджамина Линкольна принять капитуляцию. Линкольн был вынужден сдаться британскому генералу Генри Клинтону в Чарльстоне 13 мая 1780 года. Корнуоллис, который, как сообщается, болен, поручает бригадному генералу Чарльзу О’Хара провести формальную капитуляцию вместо него. По традиции, когда британцы складывали оружие, их армейский оркестр играл старую шотландскую мелодию, адаптированную к детской песенке «Мир перевернулся вверх дном».
19 октября 1781 года
Британский флот покидает гавань Нью-Йорка, чтобы прийти на помощь Корнуоллису в Вирджинии. Прибыв слишком поздно, флот несколько дней зависает в этом районе и возвращается домой 28-30 октября.
Капитуляция лорда Корнуоллиса [между 1900 и 1912] 1 транспарант. Трамбалл, Джон (1756–1843), художник. Отдел эстампов и фотографий Библиотеки Конгресса. Репродукция №: LC-D415-50235 (прозрачное цветное стекло)25 октября 1781
Генеральные приказы Вашингтона гласят, что свободных чернокожих в районе после битвы при Йорктауне следует оставить, чтобы они шли, куда им заблагорассудится, а рабов, следовавших за британской армией, следует вернуть их владельцам. Но неразбериха войны дает некоторым рабам возможность обрести свободу разными способами. Одни рабы выдают себя за свободных, другие предлагают себя в качестве слуг французским и американским офицерам. Общие приказы Вашингтона указывают на трудности с возвращением рабов в их довоенный статус. Джордж Вашингтон, Общие приказы, 25 октября 1781 г.
5 ноября 1781
Джон Парк («Джеки») Кастис, пасынок Вашингтона, умирает от лагерной лихорадки в Йорктауне.
10 июля 1782
Вашингтон пишет своему бывшему помощнику полковнику Джону Лоренсу. Лоренс потерпел неудачу в своей попытке получить разрешение законодательного собрания Джорджии на создание полка рабов, и Вашингтон приписывает это «эгоистичной страсти» законодательного собрания. Лоуренс пытался собрать такой полк с 1779 года., сначала в родной Южной Каролине, потом в Джорджии. Лоуренс убит англичанами в перестрелке 25 августа 1782 года. Он один из последних офицеров, погибших на войне. Джордж Вашингтон Джону Лоренсу, 10 июля 1782 г.
19 августа 1782 года
Битва при Блю-Ликс, на западе Аппалачей, британцы и их индийские союзники, вайандоты, оттавы, оджибва, шауни, минго и делавэры наносят тяжелые потери и вынуждают Дэниела Буна и Кентукки милиция. В ответ Джордж Роджерс Кларк возглавляет ополчение Кентукки в экспедиции против британцев в страну Огайо. Их часто считают последними формальными сражениями Войны за независимость.
13 марта 1783
Вашингтон обращается к мятежным континентальным офицерам в Ньюбурге, штат Нью-Йорк. Им давно не выплачивают зарплату, офицеры опасаются, что им не выплатят и пенсии. В декабре 1782 года представители континентальной линии каждого штата направили в Конгресс петицию, настаивая на немедленной выплате и предлагая замену пенсий единовременными выплатами. Офицеры, большинство из которых находятся в штабе армии в Ньюбурге, узнают, что Конгресс отклонил петицию. Вашингтон созывает собрание представителей офицеров и персонала, произносит речь и зачитывает выдержку из Конгресса. Ссылаясь на очки, которые он должен носить, чтобы прочитать отрывок, он говорит: «Джентльмен, вы должны простить меня. Я поседел на вашей службе и теперь обнаруживаю, что слепну». Жест Вашингтона разрядит кризис. После его ухода со сцены офицеры принимают резолюции, подтверждающие их лояльность Конгрессу. 18 марта Вашингтон направляет Конгрессу отчет о событиях предыдущих дней и выступает в защиту недовольства офицеров. Джордж Вашингтон в Конгрессе, 18 марта 1783 г.
18 апреля 1783
Общий приказ Вашингтона офицерам и войскам Континентальной армии объявляет о «прекращении военных действий между Соединенными Штатами Америки и королем Великобритании». Он поздравляет армию, отмечая, что те, кто выполнил «самую подлую должность», участвовали в великой драме «на сцене человеческих дел». «Теперь актерам этой могучей Сцены не остается ничего, кроме как сохранить совершенную, неизменную последовательность характера в самом последнем акте, завершить драму аплодисментами и удалиться из Военного театра с тем же одобрением Ангелов и людей. которые увенчали все их прежние добродетельные Действия». Джордж Вашингтон, Общие приказы, 18 апреля 1783 г.
23 апреля 1783
Вашингтон посылает сэру Гаю Карлтону копию воззвания о прекращении военных действий. Он описывает прокламацию как полученную им от «Суверенной державы Соединенных Штатов». Карлтон был назначен британским правительством для переговоров о прекращении боевых действий, обмене и освобождении пленных. Джордж Вашингтон — Гаю Карлтону, 21 апреля 1783 г.
2 ноября 1783 г.
В «Прощальном приказе Вашингтона Континентальной армии» он пишет, что «неблагоприятные обстоятельства с нашей стороны, при которых была предпринята война, никогда не могут быть забыты». Джордж Вашингтон, Прощальный приказ армии Соединенных Штатов, 2 ноября 1783 г.
4 декабря 1783
Вашингтон официально расстается с офицерами в Fraunces Tavern, Нью-Йорк. 23 декабря в Аннаполисе, где расположен Конгресс, Вашингтон подает в отставку с поста главнокомандующего военной комиссией. Его добровольный отказ от своих военных полномочий и его возвращение к частной жизни считаются поразительными, поскольку считается, что демократические республики особенно уязвимы для военной диктатуры. Вашингтон прославился не только своей готовностью отказаться от командования, но и успешным его выполнением в ходе войны.
24 декабря 1783 года
Вашингтон прибывает в Маунт-Вернон. Будучи чем-то вроде «знаменитости» после войны, Вашингтон получает письма одобрения из Англии и Европы, а также от людей в только что образованных Соединенных Штатах. Его признание этих писем и мысли о его недавно обретенной славе можно найти в серии 2, Letterbook 11. В этом письме Генри Ноксу Вашингтон пишет о тяжелом бремени корреспонденции, которое породило это внимание. Джордж Вашингтон — Генри Ноксу, 5 января 1785 г.
Десять фактов о Джордже Вашингтоне и Войне за независимость · Маунт-Вернон Джорджа Вашингтона
Несмотря на небольшой опыт командования крупными обычными вооруженными силами, сильное лидерство и стойкость Вашингтона удерживали американскую армию достаточно долго, чтобы обеспечить победу при Йорктауне и независимость для своей новой нации.
1. Вашингтон был назначен командующим Континентальной армией 14 июня 1775 г.
14 июня 1775 года Второй Континентальный Конгресс, реагируя на нарастающий кризис под Бостоном, распорядился, чтобы один из его членов — Джордж Вашингтон — принял командование вновь назначенной Континентальной армией. Мало того, что Вашингтон имел самый большой военный опыт среди делегатов Конгресса, но, как указывал Джон Адамс, были также большие политические преимущества в том, чтобы кто-то за пределами Новой Англии взял на себя командование вооруженными силами, которые были сосредоточены вокруг Бостона и в основном состояли из Жители Новой Англии.
Прибыв вскоре после завершения битвы при Банкер-Хилле, Вашингтон быстро принял на себя командование разрозненными силами, окружавшими осаждавший британский гарнизон в городе Бостон. Чего Вашингтон в то время не осознавал, так это того, что пройдет шесть долгих лет сражений, походов, осад, кризисов и зимних лагерей, прежде чем у Вашингтона появится возможность вернуться в свою любимую Маунт-Вернон. В сентябре 1781 года, когда объединенные американские и французские силы двинулись к Йорктауну, штат Вирджиния, Вашингтон смог ненадолго посетить свой дом на реке Потомак. Во время этого визита Вашингтон и Рошамбо усовершенствовали свой план разгрома сил Чарльза Корнуоллиса, застрявших на полуострове Йорк.
2. До своего назначения главой Континентальной армии Вашингтон никогда не командовал крупной армией в боевых действиях
Джордж Вашингтон был лишь одним из немногих кандидатов, рассмотренных Вторым Континентальным конгрессом, которые обладали значительным военным опытом . Но по европейским стандартам у Вашингтона не было опыта командования крупными обычными армиями. В преддверии франко-индейской войны Вашингтон умело командовал Вирджинским полком, но в рядах этого провинциального воинского подразделения никогда не было более 2000 человек. В 1754 году Вашингтон командовал примерно 100 регулярными войсками и 300 ополченцами в злополучной битве при форте Несессити.
Несмотря на кажущееся отсутствие опыта управления крупными армейскими соединениями, Вашингтон привнес ряд преимуществ на свою новую должность командующего Континентальной армией. Вашингтон усвоил многие важные принципы командования от британских регулярных офицеров, с которыми он шел во время войны между Францией и Индией, и от руководств британской армии, которые он изучал. Он также воочию убедился, насколько уязвимыми могут быть британские соединения на суровых, покрытых лесом пограничных землях, которые преобладали в Северной Америке. Его воодушевление, впечатляющее физическое присутствие и командные инстинкты помогли сплотить плохо экипированные силы, которые пережили его более опытных противников. И, как сказал Бенджамин Франклин, «американский плантатор, который никогда не видел Европы, был выбран нами для командования нашими войсками и оставался там на протяжении всей войны. Этот человек отослал к вам домой, одного за другим, пятерых ваших лучших генералов, сбитых с толку, с непокрытой лавровой головой, опозоренных даже в глазах своих нанимателей».
Вот вам и обычный опыт.
3. Вашингтон и Континентальная армия чудом избежали полного уничтожения в Нью-Йоркской кампании 1776 г. независимость. В том, что оказалось самым крупным сражением Войны за независимость с точки зрения общего числа бойцов, силы Вашингтона 22 августа 1776 года были окружены с флангов со своих позиций на вершине Гованус-Хайтс (часть современного Бруклина) и были сокрушительно разбиты грубым войском Уильяма Хоу. 20 000 человек на Лонг-Айленде.
Столкнувшись с мощной британской армией спереди и Ист-Ривер сзади, Вашингтон быстро сформулировал рискованный план по спасению угрожаемой армии на Бруклинских высотах. В связи с постоянной угрозой того, что Королевский флот войдет в Ист-Ривер и заблокирует путь отступления, Вашингтон приказал спустить все имеющиеся плоскодонки к его позиции, чтобы в ночь с 29 на 30 августа армию можно было перебросить на соседний Манхэттен. , 1776 г. С помощью провиденциального тумана, скрывавшего эвакуацию, Вашингтон смог успешно переместить все 9000 его солдат на Манхэттен, не потеряв ни одного человека — выдающийся военный подвиг, поразивший его британского врага.
По мере развития кампании в Нью-Йорке силы Вашингтона впоследствии потерпели поражение в битве при Белых равнинах 28 октября 1776 года, а затем в битве при форте Вашингтон 16 ноября 1776 года. Разгром в форте Вашингтон стоил американцам 59 убитых и еще 2837 человек. захвачен. Изгнанная из Нью-Йорка, раздробленная и деморализованная армия Вашингтона отступила через Нью-Джерси в Пенсильванию.
Именно в эти темные дни конца 1776 года слова Томаса Пейна из недавно опубликованного «Американского кризиса» прозвучали наиболее правдиво: «Это времена, которые испытывают человеческие души… летний солдат и солнечный патриот в этот кризис, уклоняться от службы своей стране; но тот, кто выдерживает это сейчас, заслуживает любви и благодарности мужчины и женщины».