Гарики губермана про мужчин: Стихи Игоря Губермана про мужчину и женщину

Содержание

Билеты на концерт Игоря Губермана 26 октября 2017 года в ЦКИ «Меридиан».

Площадки в категории «Театр»

Театриум на Серпуховке п/р Терезы Дуровой

г. Москва, ул. Павловская, д. 6.

Театр имени Евг. Вахтангова (Основная сцена и Студия)

Основная сцена: г. Москва, ул. Арбат, д. 26; Студия — г. Москва, Малый Николопесковский пер., д. 3.

Московский детский музыкально-драматический театр «Поколение»

г. Москва, 1-я Новокузьминская ул., д. 1.

Театр Луны

г. Москва, ул. Малая Ордынка, д. 31, стр. 1.

Читать книгу «Гарики предпоследние» онлайн полностью📖 — Игоря Губермана — MyBook.

Друзьям, которые уже ушли
Я глупо жил и опрометчиво,
был раб любого побуждения,
зато порой с утра до вечера
изнемогал от наслаждения.

В оформлении книги использованы наскальные рисунки древних евреев

Я с русской речью так повязан,

любя её ручьи и реки,

что я по трём порою фразам

судить могу о человеке.

На нас огромное влияние

(и на победы, и на бедствия)

оказывает возлияние,

включая все его последствия.

В деньгах есть тоже благодать,

зависит жизнь от них,

и чем их тупо проедать —

я пропиваю их.

Багрово, лилово и красно,

и даже порой фиолетово

алеют носы не напрасно,

а лишь от того и от этого.

Свой век я прогулял на карнавале,

где много было женщин и мужчин,

потери мне веселья придавали,

находки добавляли мне морщин.

Ценя покой в душе и нервах,

я пребываю в людях средних,

и, хоть последний между первых,

зато я первый из последних.

Попался я, как рыбка на крючок,

мне страсть моя, как бабочке – сачок,

а кролику – охотничий зрачок,

но сладок наживлённый червячок,

и счастлив загулявший старичок.

Ушёл наплыв похмельной грусти,

оставил душу змей зелёный:

меня родители в капусте

нашли, мне кажется, в солёной.

Вот чудо века: после пьянки

среди таких же дураков

лететь в большой консервной банке

над белой пеной облаков.

Блаженство витает шальное,

стихают надрыв и надлом,

когда закипает хмельное

вампиршество душ за столом.

Глаза не прикрыл я рукой,

а занял закуской на блюде,

и жизнь принимаю такой,

какой её нет и не будет.

Я пленник любых искушений,

все планы успехов – просрочены,

я шёл по дороге свершений,

но лёг отдохнуть у обочины.

От выпивки душа нежней и пористей,

и видно сквозь ледок житейской стужи,

что корни наших радостей и горестей

ветвятся изнутри, а не снаружи.

Чёрной зависти жар – горячее огня,

и душа моя стонет больная,

если знаю, что где-то сейчас без меня

затевается песня хмельная.

К искушениям холодно стоек,

воздержанье не числя бедой,

между ежевечерних попоек

обхожусь я водой и едой.

Бутылка без повода круче всего

калечит и губит мужчину,

дурак может пить ни с того ни с сего,

а умный – находит причину.

Внезапно понял я сегодня,

каким высоким занят делом

желудок наш – лихая сводня

души с умом и мысли с телом.

Мы не глупы, не злы, не спесивы,

любим женщин, азарт и вино

и всегда будем так же красивы,

как мы были когда-то давно.

Закончив шумную попойку,

игру идей и мыслей пир,

зови к себе подругу в койку

и смело плюй на Божий мир.

Отнюдь я, выпив, не пою,

а учиняю праздник духа,

плетя мелодию свою

душой без голоса и слуха.

Не было у выпивки причин,

в песне пьяной не было резона,

каждый ощутимо получил

порцию душевного озона.

Снова пьянка тянется шальная,

в мире всюду – ясная погода,

радость в каждом госте мне двойная —

от его прихода и ухода.

С радостью по жизни я гуляю

в мире, лютой злобой повреждённом,

жажду выпить – водкой утоляю,

жажду просто – пивом охлаждённым.

Смотрю, садясь попить-поесть,

на пятки дней мелькающих,

у пьянства тоже много есть

последствий вытекающих.

Не зря на склоне лет

я пить люблю и есть:

на свете счастья нет,

но вместе с тем и есть.

А если где-то ждёт попойка,

и штоф морозится большой,

то я лечу, как птица-тройка,

хотя еврейская душой.

Пускай расходятся в улёт

последние гроши:

Бог дал нам душу – Он пошлёт

и на пропой души.

Меж нас гуляет бес похмелья,

вступая с душами в игру:

он после пьяного веселья

их тянет выпить поутру.

Люблю я проследить, как возлияние,

просачиваясь в мироощущение,

оказывает веское влияние

на духа и ума раскрепощение.

Живу я славно и безбедно,

поскольку мыслю государственно:

народу в целом – пьянство вредно,

а каждой личности – лекарственно.

Пока ещё в душе чадит огарок

печалей, интереса, наслаждения,

я жизнь воспринимаю как подарок,

мне посланный от Бога в день рождения.

Сокрыта в разных фазах опьянения

таинственная сила врачевания,

играющая ноты упоения,

текущие до самобичевания.

Ценю я в игре винопития —

помимо иных услаждений —

возможность подёргать мыслителя

за яйца его убеждений.

Забавный знаю феномен:

от генерала до портного

у нас химический обмен

устроен так, что ждёт спиртного.

Курить, конечно, бросить надо бы,

загвоздка – в бедах совокупных,

а корни этой мелкой пагубы

растут во мне из дурей крупных.

В цепи причин и соответствий,

несущих беды, хворь и срам,

я не нашёл дурных последствий

от пития по вечерам.

Когда бы век я начал заново,

то к людям был бы я внимательней,

а гул и чад гулянья пьяного —

любил сильнее и сознательней.

Я злоупотребляю возлиянием,

здоровье подрывая наслаждением,

под личным растлевающим влиянием

и с жалостливым самоосуждением.

После пьянства лихие творятся дела

в ошалело бессонных ночах:

мрак женился на тьме, згу она родила,

мы сидим вчетвером при свечах.

Мне грустно думать в час ночной,

что подлежу я избавлению

и чашу горечи земной

закончу пить я, к сожалению.

Экклезиаст ещё заметил:

соблазну как ни прекословь,

но где подует шалый ветер,

туда он дуть вернётся вновь.

Хоть пили мы, как пить не стоит, —

за это вряд ли ждёт нас кара,

в нас только будущий историк

учует запах перегара.

Ко мне по ходу выпивания —

о чём бы рядом ни кричали —

приходит радость понимания,

что дух наш соткан из печали.

Верный путь, на самом деле,

различим по двум местам:

то во храме, то в борделе

вьётся он то здесь, то там.

Виднее в нас после бутылки,

как истрепались в жизни бывшей;

мы не обломки, мы обмылки

эпохи, нас употребившей.

Наш путь извилист и неровен,

а жребий тёмен и превратен,

и только жирный чад жаровен

везде всегда надёжно внятен.

В года весны мы все грешили,

но интересен ход явления:

те, кто продолжил, – дольше жили,

Бог ожидал их исправления.

Каким ни вырос любомудром

и даже просто будь мудрец,

а всё равно охота утром

к похмельной рюмке огурец.

Смотрю без тени раздражения

на огнедышащий вулкан

и сразу после извержения

готов налить ему стакан.

Живя весьма благообразно

при нашем опыте и стаже,

мы не бежим на зов соблазна,

а просто надо нам туда же.

Ленив, лукав и невынослив,

я предан выпивке и блуду,

перенося дела на после

того, как я о них забуду.

Душа, мягчея от вина,

вступает с миром в компромисс,

и благ любой, сидящий на,

идущий по и пьющий из.

Хвала Творцу, что время длится,

что мы благих не ждём вестей,

и хорошеют наши лица

от зова низменных страстей.

В виду кладбищенского склепа,

где замер времени поток,

вдруг понимаешь, как нелепо

не выпить лишнего глоток.

В основном из житейского опыта

мной усвоено важное то,

что пока ещё столько не допито,

глупо брать в гардеробе пальто.

Я думал всегда, что соблазны,

которые всем нам являются,

хоть как-то годам сообразны,

но бесы, увы, не меняются.

Загадочная русская душа

вселяется в отзывчивое тело:

душа как только выпить захотела,

так тело тащит выпивку спеша.

От вида ландшафта, пейзажа

(и речки чтоб вилась тесьма)

хочу сразу выпить, и даже

не просто хочу, а весьма.

Угас дурак, тачая жалобы

на мир жестокий и тупой,

а для здоровья не мешало бы

менять занудство на запой.

Моя душа передо мной

была душою ясновидца —

я мигом чувствую спиной,

что сзади выпивка струится.

Спешу с утра опохмелиться я,

чтоб горем не была беда,

если начнётся репетиция

премьеры Страшного суда.

У Бога я ни льготы, ни поблажки

ни разу не просил, терпя убытки,

за это у меня всегда во фляжке

божественные булькают напитки.

Ко мне явилось откровение

о смысле жизни и нирване,

но было выпить настроение,

и я забыл его по пьяни.

Ещё я на радость имею талоны,

но пристально если взглянуть —

питейной бутыли покатые склоны

рисуют мой жизненный путь.

А в чём действительно я грешен,

и это мне припомнит Бог —

я в этой жизни баб утешил

намного менее, чем мог.

Пока не позвала в себя кровать,

которая навеки нас уложит,

на кладбище должны мы выпивать

за тех, кто выпивать уже не может.

Не с горечью влачу я жизнь мою,

а круто благоденствую, доколе

всё видимое ясно сознаю

и черпаю блаженство в алкоголе.

Первую без чоканья нередко

пьём теперь, собравшись за столом:

некто близкий выдернут, как репка,

и исчез у жизни за углом.

Плывя со всеми к райским кущам,

я только с теми теплю связь,

кто видит вечное в текущем

и плавно пьёт, не торопясь.

Растает в шуме похорон

последних слов пустая лесть,

и тихо мне шепнёт Харон:

– А фляжка где? Стаканы есть.

Забавы Божьего глумления —

не боль и тяжесть испытаний,

а жуткий вид осуществления

иллюзий наших и мечтаний.

Крайне просто природа сама

разбирается в нашей типичности:

чем у личности больше ума,

тем печальней судьба этой личности.

Прекрасен мир, судьба права,

полна блаженства жизнь земная,

и всё на свете трын-трава,

когда проходит боль зубная.

Наш ум и дух имеют свойство

цвести, как майская природа,

пока жирок самодовольства

их не лишает кислорода.

Стихий – четыре: воду, воздух,

огонь и землю чтили греки,

но оказалась самой грозной

стихия крови в человеке.

Пускай оспорят как угодно

и пригвоздят учёной фразой,

но я уверен: зло – бесплодно,

а размножается – заразой.

Мне совсем в истории не странны

орды разрушителей лихих:

варвары захватывают страны,

скапливаясь тихо внутри них.

Я не люблю любую власть,

мы с каждой не в ладу,

но я, покуда есть что класть,

на каждую кладу.

Навряд ли может быть улучшен

сей мир за даже долгий срок,

а я в борьбе плохого с худшим

уже, по счастью, не игрок.

Бездарность отнюдь не болото,

в ней тайная есть устремлённость,

она выбирает кого-то

и мстит за свою обделённость.

Светится душевное величие

в миг, когда гримасой и смешком

личность проявляет безразличие

к выгоде с заведомым душком.

Когда б не запахи и краски,

когда б не звук виолончели,

когда б не бабушкины сказки —

давно бы мы осволочели.

В зыбком облаке марева мутного

суетливо катящихся дней

то, что вечно, слабее минутного,

и его различить тяжелей.

Так жаждем веры мы, что благо

любая искра в поле мглистом,

и тяжела душе отвага

оставить разум атеистом.

Готовность жить умом чужим

и поступать по чьей-то воле —

одна из дьявольских пружин

в устройствах гибели и боли.

Мы так то ранимы, то ломки,

что горестно думаю я:

душа не чужая – потёмки,

потёмки – родная своя.

До мудрых мыслей домолчаться,

чтоб восхитилась мной эпоха,

всегда мешают домочадцы

или зашедший выпивоха.

В воздухе клубится, словно в чаше,

дух былых эпох, и поневоле

впитывают с детства души наши

это излучающее поле.

Все трое – Бог, эпоха, случай —

играют в карты – не иначе,

и то висят над нами тучей,

то сыпят блёстками удачи.

У нас полно разумных доводов,

из фактов яркий винегрет,

и много чисто личных поводов,

чтобы в любой поверить бред.

Опиум вдыхает наркоман,

водкой душу пьяница полощет,

я приемлю с радостью обман,

если от него светлей и проще.

В нашем человеческом семействе,

в нашей беспорядочной игре

гений проявляется в злодействе

ярче и полнее, чем в добре.

Тяжко жить нам как раз потому,

что возводим глаза к небесам,

а помочь может Бог лишь тому,

кто способен помочь себе сам.

Когда повсюду страх витает

и нрав у времени жесток,

со слабых душ легко слетает

культуры фиговый листок.

Вряд ли в нашем разуме на дне —

мыслей прихотливые изыски,

там, боюсь я, плавают в вине

книжные окурки и огрызки.

Рассекая житейское море,

тратить силы не стоит напрасно;

если вовсе не думать, то вскоре

всё на свете становится ясно.

Быть может, потому душевно чист

и линию судьбы своей нашёл,

что я высокой пробы эгоист —

мне плохо, где вокруг не хорошо.

Не зря про это спорят бесконечно:

послушная небесному напутствию,

душа – это витающее нечто,

заметное нам только по отсутствию.

Любое сокрушительное иго

кончается, позора не минуя,

подпоркой, где возносится квадрига,

ничейную победу знаменуя.

Не только из дерева, камня, гвоздей

тюремные сложены своды —

сперва их возводят из чистых идей

о сути и смысле свободы.

100

Те, кто обивает нам пороги,

те, кто зря стучится в наши двери, —

выяснится позже, что пророки,

первые по вере в новой эре.

101

Всегда в июле неспроста

меня мыслишка эта точит:

вот летний день длиннее стал,

вот жизнь моя на год короче.

102

Забавная подробность мне видна,

которую отметил бы я плюсом:

в делах земных и Бог и сатана

отменным обладают оба вкусом.

103

Куда чуть зорче ни взгляни —

везде следы вселенской порчи;

чем мысли глубже, тем они

темнее, тягостней и горче.

104

Много ещё чёрного на свете

выползет чумой из-под обломков:

прах и пепел нашего столетия

радиоактивны для потомков.

105

Я разумом не слишком одарён,

однако же теперь, на склоне дней,

я опытом житейским умудрён.

Отнюдь не став от этого умней.

106

Умом нисколько не убогие,

но молят Бога люди многие,

трепя губами Божье имя,

как сосунки – коровье вымя.

107

Прости мне, Боже, мой цинизм,

но я закон постиг природный:

каков народный организм,

таков, увы, и дух народный.

108

В морали, это знает каждый,

нужна лишь первая оплошка;

нельзя терять невинность дважды

или беременеть немножко.

109

В любом из нас витает Божий дух

и бродит личный бес на мягких лапах,

поэтому у сказанного вслух

бывает соответствующий запах.

110

Часто сам себе необъясним,

носит человек в себе, бедняга,

подло поступающее с ним

некое глухое альтер-Яго.

111

Подлинного счастья в мире мало,

с этим у Творца ограничения,

а кого судьба нещадно мяла —

счастливы уже от облегчения.

112

Мир иллюзий нам отечество —

всё, что кажется и мнится;

трезвый взгляд на человечество —

это почва, чтобы спиться.

113

А кроме житейских утех, —

негромко напомнит мне Бог, —

ещё ты в ответе за тех,

кому хоть однажды помог.

114

В одном лишь уравнять Господь решил

и гения, и тёмного ублюдка:

в любом из нас гуляние души

зависит от исправности желудка.

115

Увы, но играм интеллекта

извечно всюду не везло:

всегда являлся некий некто,

чтоб их использовать во зло.

116

Пока живём и живы – мы играем;

до смертной неминуемой поры

то адом озарённые, то раем,

мы мечемся в чистилище игры.

117

В коктейле гнева, страха, злобы —

а пьётся он при всяком бедствии —

живут незримые микробы,

весьма отравные впоследствии.

118

Только с возрастом грустно и остро

часто чувствует честный простак,

что не просто всё в мире непросто,

но и сцеплено как-то не так.

119

Реки крови мы пролили на планете,

восторгаясь, озаряясь и балдея;

ничего не знаю гибельней на свете,

чем высокая и светлая идея.

120

В наших каменных тесных скворешниках,

где беседуют бляди о сводниках,

Божий дух объявляется в грешниках

несравненно сильней, чем в угодниках.

121

Я не трачусь ревностно и потно,

я живу неспешно и беспечно,

помня, что ещё вольюсь бесплотно

в нечто, существующее вечно.

122

От первой до последней нашей ноты

мы живы без иллюзий и прикрас

лишь годы, когда любим мы кого-то,

и время, когда кто-то любит нас.

123

У зла такая есть ползучесть

и столько в мыслях разных но,

что ненароком и соскучась,

легко добро творит оно.

124

Есть мера у накала и размаха

способностей – невнятная, но мера,

и если есть у духа область паха,

то грустен дух от холодности хера.

125

С чего, подумай сам и рассуди,

душа твоя печалью запорошена?

Ведь самое плохое – позади.

Но там же всё и самое хорошее.

126

Много блага в целебной способности

забывать, от чего мы устали,

жалко душу, в которой подробности

до малейшей сохранны детали.

127

В истории нельзя не удивиться,

как дивны все начала и истоки,

идеи хороши, пока девицы,

потом они бездушны и жестоки.

128

Падшие ангелы, овцы заблудшие,

все, кому с детства ни в чём не везло, —

это заведомо самые худшие

из разносящих повсюдное зло.

129

Зря в кишении мы бесконечном

дребезжим, как пустая канистра;

вечно занятый – занят не вечным,

ибо вечное – праздная искра.

130

Дыхание растлительного яда

имеет часто дьявольский размах:

бывают мертвецы, которых надо

убить ещё в отравленных умах.

131

Формулы, при нас ещё готовые,

мир уже не примет на ура,

только народятся скоро новые

демоны всеобщего добра.

132

Возможность новых приключений

таят обычно те места,

где ветви смыслов и значений

растут из общего куста.

133

Педантичная рассудочность

даже там, где дело просто,

так похожа на ублюдочность,

что они, наверно, сёстры.

134

Я научность не нарушу,

повторив несчётный раз:

если можно плюнуть в душу —

значит, есть она у нас.

135

Нечто я изложу бессердечное,

но среди лихолетия шумного

даже доброе сеять и вечное

надо только в пределах разумного.

136

Всегда витает тень останков

от мифа, бреда, заблуждения,

а меж руин воздушных замков

ещё гуляют привидения.

137

Все восторги юнцов удалых —

от беспечного гогота-топота,

а угрюмый покой пожилых —

от избытка житейского опыта.

138

В этом мире, где смыслы неясны,

где затеяли – нас не спросили,

все усилия наши – напрасны,

очевидна лишь нужность усилий.

139

Так как чудом Господь не гнушается,

наплевав на свои же формальности,

нечто в мире всегда совершается

вопреки очевидной реальности.

140

Искусство – наподобие куста,

раздвоена душа его живая:

божественное – пышная листва,

бесовское – система корневая.

141

Вот нечто, непостижное уму,

а чувством – ощутимое заранее:

Гарики Губермана — Haaretz Com

«Эт хашира хекдашти леами» («Я посвятил стихи моему народу») Игоря Губермана, издательство Гишрей Тарбут (Москва-Иерусалим), 315 страниц

Иудаизм и еврейская идентичность главная забота израильских русскоязычных писателей с начала иммиграционной волны 1970-х годов и до сегодняшнего дня. В то время как иудаизм стал несколько неприятной темой для еврейских писателей и их аудитории, он, кажется, пережил довольно неожиданное возрождение в русской литературной среде, которая в основном светская. Возможно, такое развитие событий как-то связано с тем, что евреи бывшего Советского Союза, и особенно писатели среди них, в течение многих лет были жертвами этнического и культурного угнетения, что мешало им открыто исследовать свой иудаизм и определение своей идентичности. . Эта болезненная тема всплыла в их письмах только после того, как они приехали в Израиль.

Эта новая книга Игоря Губермана, писателя и поэта, живущего в Израиле и пишущего по-русски, о евреях, русских и всем, что между ними. «Эт хашира хекдашти леами» («Я посвящал стихи своему народу») наполовину стихи, наполовину проза и содержит стихи Губермана от советских времен до наших дней. Как и другие израильско-русские писатели, он начал свою литературную деятельность еще в Советском Союзе, где в основном писал научно-популярные статьи для различных газет. Позже он начал писать стихи.

Большинство его весьма циничных стихов были критикой коммунистического режима и русского образа жизни. Очевидно, они не были опубликованы, но именно поэтому они пользовались огромным успехом в молве. Позже Губерман редактировал подпольную газету «Евреи в Советском Союзе» и в конце концов был арестован властями и отправлен в трудовые лагеря в Сибирь, где провел пять лет своей жизни. В 1988 году, через несколько лет после освобождения, иммигрировал в Израиль и продолжал писать по-русски. Его стихи впервые появились в начале 1990-х годов в одной из русскоязычных газет, а позже несколько томов его стихов были выпущены русскоязычными издательствами.

Его новую книгу опубликовал Гишрей Тарбут. Это издательство, израильско-российское сотрудничество, имеет офисы в Москве и Иерусалиме, и его целью является распространение литературы на еврейскую тематику или материалов, представляющих потенциальный интерес для евреев, среди российских читателей в Израиле и за рубежом. Среди прочего, Гишрей Тарбут является домом для израильских русскоязычных писателей, а также публикует переводы ивритских авторов и поэтов, таких как А.Б. Йеошуа и Давид Авидан.

Обрывки стихов

Хотя этот новый том содержит сотни его стихов, Губерман не считает себя поэтом. В одном из интервью, которое он когда-то дал, он сказал, что он не поэт, потому что не пишет стихов, а только обрывки стихов; действительно, все стихотворения в книге очень короткие, по четыре строки в каждом. Губерман не претендует на то, чтобы идти по стопам Пушкина, а желает передать сообщение — короткое, острое, то веселое, то грустное. Он даже придумал название для своего рода стихов: гарики, термин, который к настоящему времени стал отождествляться с его резким юмористическим стилем.

Стихи в книге разделены на два основных раздела: «Гарики из тюремной камеры» — это советские стихи Губермана, а «Гарики из Иерусалима» — написанные им в Израиле. Последние в основном исследуют довольно комичные отношения между евреем и его исторической родиной. Губерман, надо заметить, может заниматься ужасно серьезными делами, но он не относится ни к ним, ни к своей поэзии очень серьезно. Он смеется над Израилем, над евреями и иудаизмом, над религией и традициями, над советским режимом и русскими. Никто не избегает его колкостей, особенно евреи. Он может поэтично восхвалять евреев как «избранных», но затем ухватывается за возможность посмеяться над своим народом несколькими строками позже.

Губерману особенно нравится высмеивать пораженный сионизмом многих евреев по всему миру: «У евреев есть одна простая мечта», — пишет он. «Иметь родину и жить вдали от нее». Но в его писаниях есть нечто большее, чем самонасмешка. Стихи часто представляют собой болезненную, проницательную критику российского общества, в котором он провел большую часть своей жизни. Несмотря на юмористический фасад, невозможно не заметить один повторяющийся мотив: евреи — инородное тело, где бы они ни жили. «Евреев любят только там, где их не знают», — пишет он.

При втором-третьем чтении его стихи перестают быть веселыми, и читатель обнаруживает в их переплетении нить из болезненной и личной истории жизни Губермана — историю еврея в расистском, дискриминирующем обществе; история еврея, который пытался быть как все и потерпел неудачу, как и многие другие до него.

В отличие от юмористического поэтического раздела, проза книги гораздо серьезнее и созерцательнее. Он состоит из четырех эссе по проблеме еврейской идентичности. Привлекая внимание читателей тем, что рассмешил их, Губерман использует возможность изложить свои мысли по этому поводу. Он исследует, как евреи относятся к своему национализму и к своим попыткам бежать или выставлять напоказ его; он смотрит на миф об избранном народе и приходит к выводу, что да, мы избраны, но это может быть не очень хорошо. Прежде всего Губерман пытается понять, почему так много евреев занимаются таким непрерывным самобичеванием. Он утверждает, что с годами евреи научились смотреть на себя с точки зрения народов, среди которых они жили. Не лучшая точка зрения для развития национальной самооценки.

Действительно, Губермана трудно назвать поэтом, и это не сборник стихов в обычном понимании. Его гарики предназначались не для длительного прочтения, а скорее для полушутливого просмотра, в котором зачитываются избранные отрывки, в идеале в компании других русских с чувством юмора. Учитывая, что Губерман не собирался быть ни поэтом, ни быть серьезным, его выбор писательского стиля, по-видимому, был удачным. Я много смеялся, но и много думал.

Кира Абламуниц изучает литературу и политологию в Открытом университете.

22 Известные выпускники Московского государственного университета путей сообщения

Московский государственный университет путей сообщения занимает 1003-е место в мире, 348-е место в Европе и 29-е место в России по известности выпускников. Ниже приведен список 22 известных выпускников Московского государственного университета путей сообщения, отсортированный по популярности их вики-страниц. Справочник включает известных выпускников и бывших студентов, а также научных и академических сотрудников.

Яков Джугашвили
Born in
Georgia
Years
1907-1943 (aged 36)
Occupations
soldiermilitary personnel
Alexander Maslyakov
Born in
Russia
Years
1941 -.. (82 года)
Поступил в Московский государственный университет путей сообщения
Учился в 1966 году
Профессии
Фильм-продюсер ProducerPresenterTeLevision PresestermancufactureTeLevision Producer
Elena Letuchaya
Родился в
Russia
года
41414141414104141414141414141414141414141414141414141414141414141414141414141414141410414104104104104104104104104104104104104104104104104104104. в 2005 году
Род занятий
общественный деятельведущийжурналисттелеведущийпроизводитель
Kris Kelmi
Born in
Russia
Years
1955-2019 (aged 64)
Enrolled in the Moscow State University of Railway Engineering
Studied in 1977
Occupations
tennis playersingerguitaristkeyboardistcomposer
Бидзина Иванишвили
Родился в
Грузия
Годы
1956-.. (age 67)
Occupations
Georgian Jewsbusinesspersonentrepreneurpoliticianeconomist
Len Blavatnik
Born in
Ukraine
Years
1957-.. (age 66)
Род занятий
председательфинансисткинопродюсер
Игорь Губерман
Родился в
Украина
Years
1936-. . (age 87)
Occupations
poetprosaistprose
Alexander Voloshin
Born in
Russia
Years
1956-.. (age 67)
Род занятий
политикпредприниматель
Малежик Вячеслав
Родился в
Россия
Years
1947-.. (age 76)
Occupations
multi-instrumentalistsingerpoetsongwriterguitarist
Konstantin Borovoi
Born in
Russia
Years
1948-.. (age 75)
Поступил в Московский государственный университет путей сообщения
Учился в 1970 г.
Род занятий
депутат Государственной Думыпредпринимательправозащитникполитик
Maxim Suraykin
Родился в
Россия
лет
1978- . . (45)
Зарегистрировался в Университете штата Moscow.
политик
Пантелеймон Пономаренко
Годы
1902-1984 (82 года)
Occupations
politiciandiplomat
Alexey Gordeyev
Born in
Germany
Years
1955-.. (age 68)
Occupations
university teachermember of the State Dumaeconomistpolitician
Мегердичев Антон
Год рождения
Россия
Годы
1969-.. (age 54)
Occupations
screenwriterfilm director
Vladimir Sloutsker
Born in
Russia
Years
1956-.. (age 67)
Occupations
предпринимательгосударстволицополитик
Анатолий Лысенко
Родился в
Украина
Годы
1937-2021 (aged 84)
Occupations
journalistfilm directortelevision producercontributing editordirector
Vladimir Bulavin
Born in
Russia
Years
1953-.