5 советских продуктов и напитков, за которыми американцы охотятся со времён СССР

Если почитать либеральную прессу, может сложиться ложное ощущение, что СССР переняли у США всё — от фастфуда до столовых, а СССР был мрачной, закрытой страной с забитым населением. На самом деле столовые появились ещё в Российской империи в XIX веке, а фастфуд тоже был исконно свой: пирожковые, чебуречные и пельменные. Что же касается «закрытости» страны, то за период с 1956 по 1985 год в СССР побывало 70 миллионов иностранных туристов из 162 стран. Только в 1970 году Страну Советов посетило 40 тысяч граждан США. Ну, конечно же, все они пробовали русскую кухню, о которой потом с удовольствием рассказывали журналистам на родине.

Водка

Йошкар-Ола. Фото © ТАСС / Аскоченский В.

Самым большим открытием для американцев почти всегда становилась русская водка. Обжигающий крепкий напиток, который следует закусывать солёным огурцом. Это был шок и память навсегда. В 1970 году русскую водку стали импортировать в США. Любопытно, что сначала её («Столи») рекламировали как крепкий напиток почти исключительно для женщин. Очевидно, что недорогие виски, бренди и ромы были по сравнению с русской водкой настоящим самогоном.

В 1980 году США решились объявить бойкот московской Олимпиаде, но так и не прекратили поставки водки в США: потребитель бы не понял. Современные рядовые американцы прозвали водку «честным напитком», они и сейчас пьют её, просто чтобы надраться. До сих пор американцы считают, что настоящую водку умеют делать только в России.

Чёрная икра

Экспортная продукция Астраханского рыбоконсервно-холодильного комбината. Фото © ТАСС / Алексей Леонтьев

Этот продукт приводил интуристов в шок и трепет. Нигде в мире больше нельзя было купить баночку чёрной икры стоимостью 35 центов прямо в буфете гостиницы! А в ленинградской «Астории» она продавалась «через этаж». Журналистка из Нью-Джерси Мириам Буш однажды побывала в трёхнедельной поездке по СССР и осталась под впечатлением, когда на берегу Байкала в этом «диком Советском Союзе» американцам подали ланч, включавший в себя бутерброды с чёрной икрой и стейки из конины.

Граждане США едва не падали в обморок от священного трепета перед этим баснословно дорогим продуктом, когда узнавали, что некоторые педиатры в СССР при анемии рекомендовали кормить детей чёрной икрой, считая её источником микроэлементов и железа. А в спорте осетровую икру использовали как вполне разрешённый допинг. Например, на Олимпиаде 1988 года в Сеуле советские спортсмены были официально обеспечены этим деликатесом. Каждый ел вдосталь.

Пельмени и блины

Проверка пельменей к обеду. Фото © ТАСС / Петрийчук Евгений

В целом американские туристы отзывались о советской кухне как о пресной. Дипломаты, прожившие в СССР несколько лет, жаловались, что в Стране Советов проблемой были свежие фрукты, купить их можно было только летом и осенью. Американцам не хватало соусов и специй. Однако уже тогда они признавали: хотя ассортимент продуктов невелик, качество их превосходное. Многим полюбились наши пельмени. Со сметаной, пассерованным луком, посыпанные свежей зеленью. Сибирские, уральские, из разных сортов мяса.

Каждый, кто приезжал в СССР, считал себя просто обязанным попробовать русские блины. «Правда, их почему-то очень долго подают!» — жаловался какой-то дипломат в американской прессе. Ну и опять же, американцев удивляли начинки: блины с ветчиной, с красной икоркой, со сметаной, с мёдом. Сами блинчики были блюдом привычным, ведь в США есть панкейки — небольшие оладьи, которые подают на десерт. Из-за представления, что блинчики обязательно должны быть сладкими, многие американцы с недоверием пробовали блины с икрой или с рыбой, однако вскоре выражения лиц менялись, а блины становились любимым блюдом. Кстати, ещё одно блюдо, которое нравится всем американцам без исключения, — это шашлыки. Причём наши заокеанские партнёры искренне верят, что это «русское блюдо».

Молочные продукты

Во время розлива кисломолочного напитка «Вита». Фото © ТАСС / Шагаутдинов И.

Очень нравились американским гостям качественные молочные продукты: сливки, молоко, йогурты, ряженка. Творог нравился не всем туристам, но те, кому нравился, отмечали, что в СССР была прекрасная выпечка с творогом. Речь шла, скорее всего, о самых обычных ватрушках, которые продавались в каждом советском буфете. Очень нравились американцам и нравятся до сих пор обычные русские сырники, хотя поначалу идею есть жареный творог они воспринимают скептически. Кстати, это блюдо вошло в топ-25 лучших десертов мира. А для него нужны всего-то пачка творога, яйцо, ложка муки и немного сахара!

Мороженое

Девушки во время прогулки на ВДНХ СССР. Фото © ТАСС / Юрий Лизунов и Владимир Яцина

Но больше всего из молочных продуктов иностранцам нравилось советское мороженое. О его качестве и натуральности ходили настоящие легенды. Первые рецепты этого продукта министр Анастас Микоян действительно привёз из-за границы. Однако к концу XX века только в СССР его делали из абсолютно натуральных ингредиентов.

Кстати, в США и сейчас называют этот продукт «мороженым Путина», с удовольствием покупают, едят и с упоением рассказывают друзьям о чёрном мороженом, мороженом из одуванчиков и других лакомствах из России. Только представьте себе: в 2020 году США ввезли 26 тысяч тонн этого русского продукта и продолжают наращивать его импорт.

Русские магазины стали популярны

Магазин в Москве. Фото © ТАСС / EPA

Несмотря на агрессивную риторику в СМИ, в Америке появилась довольно обширная группа американцев, которая закупается исключительно в русских магазинах. Мотивируют они это тем, что российские продукты не содержат столько химии, они более натуральны. Покупают самые разные товары: рыбу и морепродукты, джемы, компоты, которые считаются более естественными, чем американские соки. Рядовые граждане США в полном восторге от нарезного батона, а бородинский за форму прозвали кирпичом. Покупают кедровые орехи и даже семечки. Привычка лузгать семки постепенно распространяется по небогатым кварталам. Некоторые туристы из Америки теперь ездят по России в специальные гастрономические туры. Возвращаясь из них, они рассказывают всё о том же — об осетре, икре, хлебе и твороге.

Но есть в российской кухне и то, что американцы почти никогда не понимают и наотрез отказываются есть. Это такие продукты, как холодец, окрошка, молочная или докторская колбаса, селёдка под шубой, сало, маринады, горячие супы и чай. Да, американцы совершенно искренне не понимают, почему русские пьют так много горячего чая. И не все любят борщ. Но, в конце концов, нам тоже трудно понять, зачем пить так много кофе или приторной газировки и есть так много хот-догов или гамбургеров.

Праздничный стол: Качественные деликатесы в СССР, по которым скучают в России

Майя Новик

• Статьи
• США
• ссср
• История

Комментариев: 28

Для комментирования авторизуйтесь!

где доставали импорт в СССР – Москва 24, 09.01.2017

09 января 2017, 10:28

Город

Пока современные москвичи занимаются праздничным шоппингом на новогодних ярмарках, мы вспоминаем, куда ходили советские люди за чем-нибудь эдаким, заграничным. Во времена СССР особенно ценились товары из дружественных республик, а купить их можно было в специальных магазинах по странам: польские джинсы на Полянке, югославские сапоги на Теплом Стане, а немецкие колготки – на Ленинском проспекте. Предлагаем вашему вниманию ностальгический гид по импорту в советской Москве.

Фото: ТАСС/Денисов Роман

Большая Полянка. «София» и «Ванда»

Сразу за «Молодой гвардией», где до сих пор можно купить книги на любой вкус, находится торговый центр «София» с большим супермаркетом и забегаловкой с бургерами. То же название он носил и в советские времена, но вместо нынешних парикмахерской и кальянной лавки там располагался большой магазин болгарских товаров, куда советские женщины ходили за кремами и парфюмерией. Особой популярностью пользовались розовое масло и сладкие духи «Сигнатюр» с голубым капроновым бантиком на флаконе.

Фото: ТАСС/Кавашкин Борис

За болгарской едой чаще ездили в универмаг «Варна» на Ленинском проспекте. Там можно было купить сливовицу и бренди, а еще лукум, бастурму и импортные консервы.

Чуть подальше по улице на первом этаже модной жилой 14-этажки располагался магазин польских товаров «Ванда» с двойной вывеской: на латинице и на кириллице – он переехал туда с Петровки в начале 70-х. Москвички и приезжие из самых разных городов Союза готовы были выстоять немалую очередь за лаками, блеском для губ и коричневой помадой из дружественной страны. Там же можно было достать колготки, нижнее белье и знаменитые ароматы «Может быть» и «Быть может» в вытянутой бутылочке.

А вот польскую одежду, а если повезет, то и европейские джинсы брали в «Польской моде» на улице 26 бакинских комиссаров. Многие помнят эту яркую вывеску: красные буквы на белом фоне и разделитель-снежинка. Помимо одежды там продавали продукты и косметику. Сейчас ассортимент магазинов в здании «Моды» тоже широк: одежда, колбасы, вейпы и зоотовары.

Югославская кожа

Фото: pastvu.com

Особым шиком в СССР была югославская дубленка, купить которую можно было в Теплом стане в магазине «Ядран». Туда вообще в основном ходили за изделиями из кожи: вожделенными импортными сапогами, перчатками, сумками, обувью всех мастей и даже духами в кожаном чехольчике. Еще в «Ядране» продавали парфюмированные дезодоранты, братские социалистические сигареты, чайные сервизы с сердечками, керамические баночки, люстры и популярные кофточки. Теперь там работают большой супермаркет, кондитерская, салон оптики и частная клиника.

Немецкое качество

Фото: pastvu.com

Еще один магазин с хорошими кожаными сумками в советской столице – знаменитый «Лейпциг» на Ленинском проспекте, который со временем перевезли на улицу Академика Варги в Теплом стане. Именно здесь москвичи и приезжие со всех уголков страны выстаивали многочасовые очереди за культовым сервизом «Мадонна», заграничными плащами, колготками и бельем.

Вообще это заведение можно рассматривать на уроках маркетинга: покупателей с детьми привлекала модель железной дороги под стеклянным куполом, по которой запускали поезда, роскошные куклы и пазлы, а жителей окрестных районов – елочный базар, который устраивали во дворе универмага. К Новому году тут покупали и наборы немецких елочных игрушек, которые чрезвычайно ценились в СССР, а еще из дефицита в «Лейпциге» торговали фенами с насадками, гэдээровскими пледами и ботинками.

Другие магазины товаров из соцстран

Обычно маршрут человека, приехавшего в столицу за покупками, захватывал еще «Прагу» в Южном Чертаново с неплохой обувью, отличным стеклом и большим аквариумом у лестницы, «Бухарест» на Каховке, где продавали популярные румынские сорочки, и «Балатон» на Ломоносовском проспекте с венгерским вермутом и косметикой.

Теплые воспоминания до сих пор вызывает у жителей Орехова-Борисова старый торговый дом «Белград», где покупали югославские чайники со свистком и сковородки с похожим на тефлоновое покрытием. Свои фавориты были и в продуктовом отделе: москвичи стояли в очередях за конфетами и вишней в стеклянных банках.

Советская Индия

Фото: pastvu.com

Среди любимых магазинов с заграничными товарами часто называют и индийские «Ганги», которых в Москве была два: на Смоленке и в районе Гольяново. Там покупали, например, интересные сувениры для интерьера – в саму-то Индию тогда, как сейчас, за сувенирами не ездили. Они же были «рассадниками» кожаных сумок со слоном, которые помнит, наверное каждый рожденный в СССР. А индийские украшения были совсем не похожи на изделия из магазинов европейских стран.

Среди других диковин вспоминают ароматические палочки, вазочки, легкие платья, индийские джинсы и косметику.

В очереди за вещами не как у всех стояли иногда по 10 часов – такова была тяга советского человека к заграничным вещам. Причем встретить в этих очередях можно было не только москвичей – жители других регионов тоже отправлялись в столицу за импортной одеждой, обувью и предметами интерьера и устраивали настоящие шоппинг-туры.

Ирина Бурмистрова

город СССР магазины импорт общество

Все, что вы думаете о распаде Советского Союза, неверно. Внешняя политика

Каждая революция — это сюрприз. Тем не менее последнюю русскую революцию следует причислить к величайшим сюрпризам. В годы, предшествовавшие 1991 году, практически ни один западный эксперт, ученый, чиновник или политик не предвидел надвигающийся распад Советского Союза, а вместе с ним и однопартийную диктатуру, государственную экономику и контроль Кремля над его внутренней и восточноевропейских империй. Ни, за одним исключением, ни советские диссиденты, ни, судя по их воспоминаниям, сами будущие революционеры. Когда Михаил Горбачев стал генеральным секретарем Коммунистической партии 19 марта85 г., никто из его современников не предвидел революционного кризиса. Хотя были разногласия по поводу размера и глубины проблем советской системы, никто не считал их опасными для жизни, по крайней мере, не в ближайшее время.

Откуда такая странная всеобщая близорукость? Неспособность западных экспертов предвидеть распад Советского Союза может быть отчасти объяснена своего рода историческим ревизионизмом — назовем его антиантикоммунизмом, — который имел тенденцию преувеличивать стабильность и легитимность советского режима. Другие, кого вряд ли можно было назвать мягким по отношению к коммунизму, были так же озадачены его кончиной. Один из архитекторов стратегии США в холодной войне Джордж Кеннан писал, что, анализируя всю «историю международных отношений в современную эпоху», он обнаружил, что «трудно придумать какое-либо событие более странное и поразительное, на первый взгляд необъяснимым, чем внезапный и полный распад и исчезновение … великой державы, последовательно известной как Российская империя, а затем Советский Союз». Ричард Пайпс, возможно, ведущий американский историк России, а также советник президента США Рональда Рейгана, назвал революцию «неожиданной». Сборник очерков о распаде Советского Союза в особый 1993-й номер консервативного журнала National Interest назывался «Странная смерть советского коммунизма».

Если бы это коллективное заблуждение было легче понять, его можно было бы благополучно отправить в мысленный файл, содержащий другие странности и капризы социальных наук, а затем забыть. Тем не менее, даже сегодня, с разницей в 20 лет, предположение, что Советский Союз останется в своем нынешнем состоянии или, самое большее, что он в конечном итоге начнет длительный, затяжной упадок, кажется столь же рациональным выводом.

Действительно, в 1985 году Советский Союз обладал теми же природными и человеческими ресурсами, что и 10 лет назад. Безусловно, уровень жизни был намного ниже, чем в большей части Восточной Европы, не говоря уже о Западе. Нехватка продуктов, нормирование продуктов питания, длинные очереди в магазинах и острая бедность были повсеместными. Но Советский Союз знал гораздо большие бедствия и справился с ними, не пожертвовав ни на йоту государственной властью над обществом и экономикой, не говоря уже о том, чтобы отказаться от нее.

Ни один из ключевых параметров экономической деятельности до 1985 указывают на стремительно надвигающуюся катастрофу. С 1981 по 1985 год рост ВВП страны, хотя и замедлился по сравнению с 1960—1970-ми годами, в среднем составлял 1,9% в год. Та же вялая, но вряд ли катастрофическая картина продолжалась до 1989 года. Дефицит бюджета, который со времен Французской революции считался одним из главных предвестников грядущего революционного кризиса, в 1985 году составлял менее 2 процентов ВВП. Несмотря на быстрый рост, разрыв оставался ниже 9 процентов до 1989 — размер, который большинство экономистов сочли бы вполне приемлемым.

Резкое падение цен на нефть с 66 долларов за баррель в 1980 году до 20 долларов за баррель в 1986 году (в ценах 2000 года), безусловно, нанесло тяжелый удар по советским финансам. Тем не менее, с поправкой на инфляцию, нефть на мировых рынках в 1985 г. была дороже, чем в 1972 г., и лишь на треть ниже, чем в 1970-е гг. В то же время советские доходы выросли более чем на 2% в 1985 году, а заработная плата с поправкой на инфляцию продолжала расти в следующие пять лет в течение 19 лет. 90 в среднем более 7 процентов.

Да, стагнация была очевидна и настораживала. Но, как заметил профессор Уэслианского университета Питер Ратленд, «хронические заболевания, в конце концов, не обязательно смертельны». Даже ведущий исследователь экономических причин революции Андерс Ослунд отмечает, что с 1985 по 1987 год ситуация «совсем не была драматической».

С точки зрения режима, политические обстоятельства были еще менее неприятными. После 20 лет беспощадного подавления политической оппозиции практически все видные диссиденты оказались в тюрьмах, ссылках (как и Андрей Сахаров с 1980), вынужденных эмигрировать, или умерших в лагерях и тюрьмах.

Других признаков дореволюционного кризиса, в том числе и другой традиционно приписываемой причины несостоятельности государства — давления извне, вроде бы не было. Напротив, предыдущее десятилетие было справедливо оценено как «реализация всех основных советских военных и дипломатических желаний», как писал американский историк и дипломат Стивен Сестанович. Конечно, Афганистан все больше походил на долгую войну, но для 5-миллионной советской армии потери там были ничтожны. Действительно, несмотря на то, что огромное финансовое бремя содержания империи должно было стать серьезной проблемой после 1987 дебатов, стоимость самой афганской войны едва ли была сокрушительной: по оценкам, в 1985 году она составляла от 4 до 5 миллиардов долларов, что составляло незначительную часть советского ВВП.

Америка также не была катализатором. «Доктрина Рейгана» о сопротивлении и, если возможно, об отмене достижений Советского Союза в странах третьего мира действительно оказывала значительное давление на периметр империи, в таких местах, как Афганистан, Ангола, Никарагуа и Эфиопия. Но и здесь советские трудности были далеко не фатальными.

Как предвестник потенциально очень дорогостоящего соревнования, предложенная Рейганом Стратегическая оборонная инициатива действительно имела решающее значение, но она была далека от военного поражения, учитывая, что Кремль очень хорошо знал, что до эффективного развертывания космических систем обороны осталось несколько десятилетий. Точно так же, хотя мирное антикоммунистическое восстание польских рабочих в 1980 году было очень тревожным событием для советских лидеров, подчеркнув ненадежность их европейской империи, к 1985 году «Солидарность» выглядела истощенной. Советский Союз, похоже, приспособился к кровавым «пацификациям» в Восточной Европе каждые 12 лет — Венгрия в 1956, Чехословакия в 1968-м, Польша в 1980-м — без особой оглядки на мировое мнение.

Другими словами, это был Советский Союз на пике своей глобальной мощи и влияния, как в его собственном представлении, так и в представлении остального мира. «Мы склонны забывать, — позже заметит историк Адам Улам, — что в 1985 году ни одно правительство крупного государства не было так твердо у власти, а его политика не была так четко определена, как политика СССР».

Конечно, структурных причин было много — экономических, политических, социальных — почему Советский Союз должен был развалиться, но они не могут полностью объяснить как это произошло когда это произошло. Как, то есть между 1985 и 1989 годами, при отсутствии резко ухудшившихся экономических, политических, демографических и других структурных условий, государство и его экономическая система вдруг стали восприниматься как постыдные, нелегитимные и невыносимые для достаточного количества людей и женщины обречены?

КАК ПРАКТИЧЕСКИ ВСЕ современных революций, последняя российская революция была начата нерешительной либерализацией «сверху» — и ее обоснование выходило далеко за рамки необходимости исправить экономику или сделать международную среду более благоприятной. Суть предприятия Горбачева была бесспорно идеалистической: он хотел построить более нравственный Советский Союз.

Ибо, хотя их знаменем было улучшение экономического положения, нет никаких сомнений в том, что Горбачев и его сторонники первыми взялись за исправление моральных, а не экономических ошибок. Большая часть того, что они говорили публично в первые дни перестройки, теперь кажется не более чем выражением их страданий по поводу духовного упадка и разрушительных последствий сталинского прошлого. Это было началом отчаянного поиска ответов на главные вопросы, с которых начинается каждая великая революция: что такое хорошая, достойная жизнь? Что представляет собой справедливый социальный и экономический порядок? Что такое достойное и законное государство? Какими должны быть отношения такого государства с гражданским обществом?

«В стране складывается новая нравственная атмосфера», — заявил Горбачев ЦК на заседании в январе 1987 года, на котором он объявил гласность — открытость — и демократизацию основой своей перестройки, или перестройки, советского общества. «Идет переоценка ценностей и их творческое переосмысление». Позже, вспоминая о своем ощущении, что «дальше так продолжаться не может, и надо коренным образом изменить жизнь, оторваться от прошлых злодеяний», он называл это своим «9».0007 мораль позиция.

В интервью 1989 года «крестный отец гласности» Александр Яковлев вспоминал, что, вернувшись в Советский Союз в 1983 году после 10 лет работы послом в Канаде, он почувствовал, что близок момент, когда люди заявят: «Хватит ! Мы не можем больше так жить. Все надо делать по-новому. Мы должны пересмотреть наши понятия, наши подходы, наши взгляды на прошлое и на наше будущее… Пришло понимание, что просто невозможно жить так, как мы жили раньше, — невыносимо, унизительно».

Для премьер-министра Горбачева Николая Рыжкова «моральное [ нравственное ] состояние общества» в 1985 году было его «самой ужасающей» чертой:

[Мы] воровали у себя, брали и давали взятки, лгали в репортажи, в газетах, с высоких трибун, погрязшие в нашей лжи, вешали друг другу медали. И все это — сверху вниз и снизу вверх.

Еще один член весьма немногочисленного круга горбачевских первоначальных либерализаторов, министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, точно так же страдал от вездесущего беззакония и коррупции. Он вспоминает, как говорил Горбачеву зимой 1984-1985: «Все прогнило. Его нужно изменить».

Еще в 1950-е годы предшественник Горбачева Никита Хрущев воочию убедился, насколько шатким было здание дома, построенного Сталиным на терроре и лжи. Но это пятое поколение советских лидеров было более уверено в стойкости режима. Горбачев и его группа, похоже, считали, что то, что правильно, также политически управляемо. Демократизация, заявил Горбачев, была «не лозунгом, а сутью перестройки». Много лет спустя он сказал интервьюерам:

Советская модель потерпела поражение не только на экономическом и социальном уровнях; она потерпела поражение на культурном уровне. Наше общество, наш народ, самый образованный, самый интеллектуальный, отверг эту модель на культурном уровне, потому что она не уважает человека, угнетает его духовно и политически.

То, что реформы привели к революции к 1989 г., во многом было обусловлено другой «идеалистической» причиной: глубоким и личным отвращением Горбачева к насилию и, следовательно, его упорным отказом прибегнуть к массовому принуждению, когда масштаб и глубина перемен стали превзойти его первоначальный замысел. Применять сталинские репрессии даже для «сохранения системы» было бы изменой его глубочайшим убеждениям. Свидетель вспоминает высказывание Горбачева в конце 1980-х, «Нам говорят, что мы должны стучать кулаком по столу», а затем сжимая руку в показательном кулаке. — Вообще говоря, — продолжал генеральный секретарь, — это можно сделать. Но этого не хочется».

РОЛЬ идей и идеалов в осуществлении русской революции становится еще резче, если мы посмотрим на то, что происходило вне Кремля. Ведущий советский журналист, а позднее страстный глашатай гласности Александр Бовин писал в 1919 г.88 о том, что идеалы перестройки «созрели» на фоне нарастающего «раздражения» людей коррупцией, наглым воровством, ложью, препятствиями на пути честного труда. Ожидания «существенных изменений витали в воздухе», вспоминал другой свидетель, и они создали значительную аудиторию сторонников радикальных реформ. Действительно, ожидания, которыми был встречен приход к власти Горбачева, были настолько сильны и росли, что сформировали его реальную политику. Внезапно сами идеи стали материальным, структурным фактором разворачивающейся революции.

Доверие к официальной идеологии, которая, по словам Яковлева, скрепляла всю советскую политическую и экономическую систему, «как стальные обручи», быстро ослабевала. Новые представления способствовали изменению отношения к режиму и «сдвигу ценностей». Постепенно легитимность политических договоренностей стала подвергаться сомнению. В примере бессмертной «теоремы Томаса» Роберта К. Мертона — «Если люди определяют ситуации как реальные, они реальны по своим последствиям» — фактическое ухудшение советской экономики стало последовательным только после того, как и потому что фундаментального изменения в том, как воспринималась и оценивалась эффективность режима.

В одном из советских журналов в 1987 году российский читатель назвал увиденное вокруг «радикальным переломом [ перелом ] сознания». Мы знаем, что он был прав, потому что российская революция — первая великая революция, ход которой почти с самого начала определялся в опросах общественного мнения. Уже в конце 1989 года первый репрезентативный общенациональный опрос общественного мнения выявил подавляющую поддержку конкурентных выборов и легализации партий, отличных от Коммунистической партии Советского Союза, — после четырех поколений однопартийной диктатуры и когда независимые партии все еще были незаконными. К середине 1990, более половины опрошенных в одном из регионов России согласились с тем, что «здоровая экономика» более вероятна, если «правительство позволяет людям делать то, что они хотят». Шесть месяцев спустя общероссийский опрос показал, что 56% поддерживают быстрый или постепенный переход к рыночной экономике. Прошел еще год, и доля рыночных респондентов увеличилась до 64%.

Те, кто привнес этот замечательный «прорыв в сознание», ничем не отличались от тех, кто вызвал другие классические революции современности: писатели, журналисты, художники. Как заметил Алексис де Токвиль, такие мужчины и женщины «помогают создать то общее осознание неудовлетворенности, это укрепило общественное мнение, которое … создает действенный спрос на революционные изменения». Внезапно «все политическое образование» нации становится «работой ее литераторов».

А так было в Советской России. Очереди к газетным киоскам — иногда толпы вокруг квартала, который формировался в шесть утра, причем каждый ежедневный тираж часто распродавался за два часа — и стремительный рост подписки на ведущие либеральные газеты и журналы свидетельствуют о разрушительной силе самых знаменитых эссеисты гласности, или, по выражению Сэмюэля Джонсона, «учителя истины»: экономист Николай Шмелев; политические философы Игорь Клямкин и Александр Цыпко; блестящие эссеисты, такие как Василий Селюнин, Юрий Черниченко, Игорь Виноградов и Алесь Адамович; журналисты Егор Яковлев, Лен Карпинский, Федор Бурлацкий и еще не менее двух десятков.

Для них моральное возрождение было необходимо. Это означало не просто перестройку советской политической и экономической систем, не просто переворот социальных норм, но революцию на индивидуальном уровне: изменение личного характера русского подданного. Как заявил Михаил Антонов в основополагающем эссе 1987 года «Итак, что с нами происходит?» в журнале Октябрь людей надо было «спасать» — не от внешних опасностей, а «более всего от самих себя, от последствий тех деморализующих процессов, которые убивают самые благородные человеческие качества». Спасли как? Делая зарождающуюся либерализацию судьбоносной, необратимой — не хрущевской недолговечной «оттепелью», а изменением климата. И что гарантировало бы эту необратимость? Прежде всего, появление свободного человека, который будет «невосприимчив к рецидивам духовного рабства». Еженедельник Огонек , ключевое издание гласности, писал в феврале 1989 года, что нас может спасти только «человек, не способный быть информатором полиции, предательством и ложью, неважно от чьего и какого имени от возрождения тоталитарного государства».

Окольный характер этого рассуждения — чтобы спасти народ, надо было спасти перестройку, а перестройку можно было спасти только в том случае, если она была способна изменить человека «изнутри», — казалось, никого не смущала. Те, кто думал вслух об этих вещах, казалось, предполагали, что спасение страны через перестройку и высвобождение ее народа из духовной трясины тесно, а может быть, неразрывно переплетены, и на этом останавливались. Важно было вернуть народу гражданство от «крепостного права» и «рабства». «Достаточно!» — заявил Борис Васильев, автор популярной повести того времени о Второй мировой войне, по которой был снят не менее хорошо принятый фильм. «Хватит лжи, хватит угодничества, хватит трусости. Давайте вспомним, наконец, что все мы граждане. Гордые граждане гордой нации!»

УТОЧНЯЯ причин Французской революции, де Токвиль классно заметил, что режимы, свергнутые в результате революций, как правило, менее репрессивны, чем предшествующие им режимы. Почему? Потому что, предположил де Токвиль, хотя люди «могут меньше страдать», их «чувствительность обостряется».

Как обычно, Токвиль задумал что-то очень важное. От отцов-основателей до якобинцев и большевиков революционеры боролись, по сути, под одним и тем же знаменем: продвижение человеческого достоинства. Именно в поисках достоинства через свободу и гражданство живет и будет жить подрывная чувствительность гласности. Так же, как страницы Огонек и Московские новости должны занимать почетное место рядом с Борисом Ельциным на танке как символы последней русской революции, так и интернет-страницы на арабском языке должны стоять как эмблемы нынешней революции рядом с изображениями мятежных масс в Каире. Площадь Тахрир, площадь Касба в Тунисе, улицы Бенгази и разрушенные города Сирии. Помимо языков и политических культур, их послания и чувства, которые они вызывали, были поразительно похожи.

Торговец фруктами Мохамед Буазизи, чье самосожжение спровоцировало восстание в Тунисе, положившее начало Арабской весне 2011 года, сделал это «не потому, что он был безработным», как заявил американский репортер демонстрант в Тунисе, а «потому что он … пошел поговорить с [местными властями], ответственными за его проблему, и его избили — речь шла о правительстве». В Бенгази ливийское восстание началось с скандирования толпы: «Люди хотят положить конец коррупции!» В Египте толпы были «всецело посвящены самоутверждению давно угнетенных людей, которые больше не желали бояться, больше не желали быть лишенными свободы и больше не желали быть униженными своими собственными лидерами» 9. 0007 Обозреватель New York Times Томас Фридман сообщил из Каира в феврале этого года. Он мог вести репортаж из Москвы в 1991 году.

«Достоинство превыше хлеба!» был лозунгом тунисской революции. Тунисская экономика росла от 2 до 8 процентов в год в течение двух десятилетий, предшествовавших восстанию. С высокими ценами на нефть Ливия, находящаяся на грани восстания, также пережила своего рода экономический бум. Оба напоминают о том, что в современном мире экономический прогресс не заменяет гордости и самоуважения граждан. Если мы это хорошо не запомним, то и дальше будем удивляться — «цветным революциям» в постсоветском мире, «арабской весне» и, рано или поздно, неизбежному демократическому перевороту в Китае — так же, как и в советской России. . «Всевышний дал нам такое мощное чувство собственного достоинства, что мы не можем мириться с отрицанием наших неотъемлемых прав и свобод, какие бы реальные или мнимые блага ни давали «стабильные» авторитарные режимы», — заявила президент Киргизии Роза Отунбаева. писал в марте этого года. «Это волшебство людей, молодых и старых, мужчин и женщин разных религий и политических убеждений, которые собираются вместе на городских площадях и заявляют, что хватит».

Конечно, великолепный нравственный порыв, поиск истины и добра — лишь необходимое, но не достаточное условие успешного переустройства страны. Этого может быть достаточно, чтобы свергнуть старый режим , но не преодолеть одним махом глубоко укоренившуюся авторитарную национальную политическую культуру. Корни демократических институтов, порожденные нравственно мотивированными революциями, могут оказаться слишком мелкими, чтобы поддерживать действующую демократию в обществе с очень небольшими традициями самоорганизации и самоуправления на низовом уровне. Это то, что, вероятно, станет огромным препятствием для выполнения обещаний «арабской весны», как это было доказано в России. Русскому нравственному ренессансу помешали атомизация и недоверие, порожденные 70 годами тоталитаризма. И хотя Горбачев и Ельцин разрушили империю, наследие имперского мышления для миллионов россиян с тех пор сделало их восприимчивыми к неоавторитарному путинизму с его пропагандистскими лейтмотивами «враждебного окружения» и «России, поднимающейся с колен». Более того, огромная национальная трагедия (и национальная вина) сталинизма так и не была полностью исследована и искуплена, развращая все нравственное предприятие, о чем так страстно предупреждали трубадуры гласности.

Вот почему сегодняшняя Россия, кажется, снова приближается к очередному перестроечному моменту. Хотя рыночные реформы 1990-х годов и сегодняшние цены на нефть в совокупности привели к беспрецедентному в истории процветанию миллионов, наглая коррумпированность правящей элиты, цензура нового образца и открытое пренебрежение к общественному мнению породили отчуждение и цинизм, которые начинают достигать (если не превзойдет) уровень начала 1980-х гг.

Достаточно провести несколько дней в Москве, пообщаться с интеллигенцией, а еще лучше полистать блоги в ЖЖ ( Живой Журнал ), самой популярной интернет-площадки России, или на сайтах ведущих независимых и оппозиционных групп, чтобы увидеть, что девиз 1980-х — «Мы так больше жить не можем!» — снова становится символом веры. Нравственный императив свободы вновь утверждает себя, и не только в ограниченных кругах продемократических активистов и интеллектуалов. В феврале этого года Институт современного развития, либеральный аналитический центр под председательством президента Дмитрия Медведева, опубликовал то, что выглядело как платформа для президентских выборов в России 2012 года:

В прошлом Россия нуждалась в свободе, чтобы жить [лучше]; она должна иметь его сейчас, чтобы выжить… Задача нашего времени — перестройка системы ценностей, формирование нового сознания. Мы не можем построить новую страну со старым мышлением… Лучшее вложение [государство может сделать в человека] — это Свобода и верховенство закона. И уважение к человеческому достоинству.

Это были те самые интеллектуальные и нравственные поиски самоуважения и гордости, которые, начавшись с беспощадного нравственного изучения прошлого и настоящего страны, за несколько коротких лет опустошили могучее Советское государство, лишили его легитимности и превратил его в выгоревший панцирь, рассыпавшийся в августе 1991. Рассказ об этом интеллектуальном и нравственном путешествии является абсолютно центральной историей последней великой революции 20-го века.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Wikimedia commons

Страница не найдена | Экономический факультет