Василий Белов — Лад

7 Василий Белов      Река течет. Она то мерцает на солнышке, то пузырится на дождике, то покрывается льдом и заносится снегом, то разливается, то ворочает льдинами.      Рыбы нерестятся на месте предстоящих покосов, а там, где сегодня скрипит коростель, еще недавно завывала метель.      Что-то родное, вечно меняющееся, беспечно и непрямо текущее, обновляющееся каждый момент и никогда не кончающееся, связующее ныне живущих с уже умершими и еще не рожденными, мерещится и слышится в токе воды. Слышится всем. Но каждый воспринимает образ текущей воды по-своему.      Образ дороги не менее полнокровен в народной поэзии.      А нельзя ли условиться и хотя бы ненадолго представить эмоциональное начало речкой, а рациональное — дорогой? Ведь и впрямь: одна создана самою природой, течет испокон, а другая сотворена людьми для жизни насущной.      Человеку все время необходимо было идти (хотя бы и за грибами), нужно было ехать (например, за сеном), и он вытаптывал тропу, ладил дорогу. Нередко дорога эта бежала по пути с речною водой…      Дорога стремилась быть короче и легче, да к тому же тот берег почему-то всегда казался красивей и суше. Не раз и не два ошибалась дорога, удлинняя свой путь, казалось бы, совсем неуместными переправами! Но от этих ошибок нередко душа человеческая выигрывала нечто более нужное и неожиданное.      Незримые лавы ложились как раз на пересечениях материального и духовного, обязательного и желаемого, красивого и необходимого. Чтобы это понять, достаточно вспомнить, что большинство предметов народного искусства были необходимы в жизни как предметы быта или же как орудия труда.      Вот некоторые из них: резные женские трепала, керамическая и деревянная посуда, ковши и солоницы в виде птиц, розетки на деревянных блоках кросен, кованые светцы, литые и гнутые подсвечники и т. д. и т. п.      Естественный крюк (вырубленная с корнем ель), поддерживающий деревянный лоток на крыше, несколькими ударами топора плотник превращал в изящную курицу; всего два-три стежка иглой придавали элегантность рукаву женской одежды. Стоило гончару изменить положение пальцев, как глиняный сосуд приобретал выразительный перехват, удлинялся или раздвигался вширь.      Неуловима, ускользающе неопределенна граница между обычным ручным трудом и трудом творческим. Мастеру и самому порой непонятно: как, почему, когда обычный комок глины превратился в красивый сосуд. Но во всех народных промыслах есть этот неуловимый переход от обязательного, общепринятого труда к труду творческому, индивидуальному.      Художественный образ необъясним до конца, он разрушается или отодвигается куда-то в сторону от нас при наших попытках разъять его на части. Точно так же необъясним и характер перехода от труда обычного к творческому.      По-видимому, однообразие, или тяжесть, или монотонность труда толкают работающего к искусству, заставляют разнообразить не только сами изделия, но и способы их изготовления. Кроме того, для северного народного быта всегда было характерно соревнование, причем соревнование не по количеству, а по качеству. Хочется выйти на праздник всех наряднее, всех «баще» — изволь прясть и ткать не только много, но и тонко, ровно, то есть красиво; хочешь прослыть добрым женихом — руби дом не только прочно, но и стройно, не жалей сил на резьбу и причелины. Получается, что красота в труде, как и красота в плодах его, — это не только разнообразие (не может быть «серийного» образа), но еще и самоутверждение, отстаивание своего «я», иначе говоря, формирование личности.      Умение, мастерство и, наконец, искусство живут в пределах любого труда. И конечно же, лишь в связи с трудом и при его условии можно говорить о трех этих понятиях.      Художника, равного по своей художественной силе Дионисию, с достаточной долей условности можно представить вершиной могучей и необъятной пирамиды, в основании которой покоится общенародная, постоянно и ровно удовлетворяемая тяга к созидающему труду, зависимая лишь от физического существования самого народа.      Итак, все начинается с неудержимого и необъяснимого желания трудиться… Уже само это желание делает человека, этническую группу, а то и целый народ предрасположенными к творчеству и потому жизнеспособными. Такому народу не грозит гибель от внутреннего разложения. Творческое начало обусловлено желанием трудиться, жаждой деятельности. В жизни северного русского крестьянина труд был самым главным условием нравственного равноправия. Желание трудиться приравнивалось к умению. Так поощряюще щедра, так благородна и проста была народная молва, что неленивого тотчас, как бы загодя, называли умельцем. И ему ничего не оставалось делать, как побыстрее им становиться. Но быть умельцем — это еще не значит быть мастером. И художником (в нашем современном понимании). Умельцами должны были быть все поголовно. Стремление к высшему в труде не угасало, хоть каждый делал то, что было ему по силам и природным способностям. И то и другое было разным у всех людей. Почти все умельцы становились подмастерьями, но только часть из них — мастерами.      Легенда о «секретах», которые мастера якобы тщательно хранили от посторонних, придумана ленивыми либо бездарными для оправдания себя. Никогда русские мастера и умельцы, если они подлинные мастера и умельцы, не держали втуне свое умение! Другое дело, что далеко не каждому давалось это умение, а мастер был строг и ревнив. Он позволял прикасаться к делу лишь человеку, истинно заинтересованному этим делом, терпеливому и не балаболке. И если уж говорить честно, то вовсе не своекорыстие двигало мастером, когда он замыкал уста.      По древнему поверью (вспомним Н. В. Гоголя), клады легче даются чистым рукам. Секрет мастерства — это своеобразный клад, доступный бессребренику, честному и бескорыстному работнику. Но ведь многие люди судят о других по себе! Стяжателю всегда кажется, что мастер трудится тщательно и упорно из-за денег, а не из-за любви к искусству. Бездарному и ленивому и вовсе не понятно, почему человек может не часами и даже не днями, а неделями трудиться над каким-нибудь малым лукошком. У него не хватает терпения понять даже смысл самого терпения, и вот он оскорбляет мастера подозрением в скаредности и в нежелании поделиться секретом мастерства. Незащищенность мастера (художника) усугублялась еще и тем, что за красивые или добротно сделанные вещи люди и платят больше. Разумеется, мастер не отказывался от денег: у него и семья и дети. Само искусство тоже требовало иногда немалых средств: надо купить краски, добротное дерево, кость и т. д. Но смешно думать, что мастером или художником движет своекорыстие! Парадокс заключается в том, что чем меньше художник или мастер думает о деньгах, тем лучше, а следовательно, и ценнее он производит изделия и тем больше бывает у него и… денег. Конечно, бывали и такие художники и мастера, которые намеренно начинали этим пользоваться. Но талант быстро покидал таковых.      Секрет любого мастерства и художества простой. Это терпение, трудолюбие и превосходное знание традиции. А если ко всему этому природа добавит еще и талант, дар, индивидуальную способность, мы неминуемо столкнемся с незаурядным художественным явлением.      Стихия всеобщего труда пестовала миллионы умельцев, а в их среде прорастала и жила широко разветвленная грибница мастерства. Это она рождала, может быть, за целое столетие всего с десяток художников, а в том десятке и объявлялся вдруг олонецкий плотник Нестерко…      Искусство делало труд легче, но вдохновение не приходит к ленивому. Мастерство сокращает время, затрачиваемое на труд, без мастерства не бывает искусства. ‘Далеко не все способны стать мастерами. Но стремились к этому многие, может быть, каждый, поскольку никому не хотелось быть хуже других! Поэтому массовое мастерство, еще не ставшее индивидуальным (то есть искусством), наверное, можно представить зависимым от традиции. Знание традиционного, отточенного веками мастерства обязательно было для каждого народного художника, потому что перескочить через бездну накопленного народом было нельзя. (Даже в легких, заляпанных еловой смолою портках плотника Нестерка.) Потому и ценились в ученике прежде всего тщательность, прилежание*[* Еще недавно в табеле успеваемости школьника стояло наряду с поведением и прилежание], терпение. Необходимо было научиться вначале делать то, что умеют все. Только после этого начинали учиться профессиональным приемам и навыкам. Юным иконописцам положено сперва тереть краски, а сапожникам — мочить и мять кожу. Только после долгой подготовки ученику разрешалось брать в руки кисть или мастерок. Умение делать традиционное, массовое, еще не художественное, а обычное — такое умение готовило мастера из обычного подмастерья. Мастер же, если он был наделен природным талантом и если десятки обстоятельств складывались благоприятно, очень скоро становился художником, творцом, созидающим красоту. Такой человек весь как бы растворялся в своем художестве, ему не нужны были известность и слава. В мирской известности он ощущал даже нечто постыдное и мешающее его художеству. Само по себе творчество, а также сознание того, что искусство останется жить и будет радовать людей, наполняло жизнь художника высоким и радостным смыслом.                Анфиса Ивановна рассказывает: «А мы частушку пели:      Ни о чем заботы нет,      Только о куделе,      Супостаточка моя      Опрядет скорее.      Бывало, ткешь, ткешь целый-то день. Уж так надоест. А тут нищенки ходят, собирают кусочки. Агнеюшка, моя подружка, посылает мне записку с нищенкой: «Фиса, плачу горькою слезой, кросна кажутся козой».      Выткать вручную стену холста за день и впрямь не шутка. Для каждой нити утка надо сделать два удара бердом, да еще с силой нажать на подножку нитченки. Волей-неволей начнешь петь или придумывать частушки…      Но была и другая возможность устранить монотонность труда. Никому не заказано сделать основу не в два, а в три, четыре, шесть или даже в восемь чапков, чтобы ткать узорную ткань. Можно было разнообразить не только основу, но и уток: по цвету, по материалу. Многовековая культура ткацкого дела позволяла разнообразить и сами способы тканья. Вот основные из них.      В рядно ткали холст для подстилок, мешков, постелей и т. д. Это был уже не простой холст, у которого одинаковы правая и левая стороны. Для тканья в рядно нужно не два чапка (нитченки), а три или четыре. В три чапка нити основы делали последовательно три зева, холст получался не только прочнее, но и красивее, с едва заметным косым рубчиком. Ткань приобретала совершенно иную, более сложную структуру. Пряжа из коровьей, овечьей или козьей шерсти шла на уток ткани, из которой шили зимнюю верхнюю, по преимуществу праздничную одежду.      В канифас ткали уже в шесть нитченок и шесть подножек. Узор готовой ткани составляли две чередующиеся полосы, одна с косой ниткой, другая с прямой.      Узорница — ткань, образованная из восьмипарной основы. Восемь последовательно сменяемых зевов, восемь подножек, а рук и ног всего по две… Чтобы не запутаться в подножках, нажимать там, где требуется, надо иметь опыт, чувство ритма и соразмерности. Стену узорницы мастерица ткала иногда целую зиму. Узор составлялся из одинаковых клеток, как бы заполненных косыми линиями, образующими ромбики. Платы из такой ткани, отороченные яркими строчками и беленым кружевом, были на редкость в почете у будущих родственников невесты.      Строчи — самая сложная художественная ткань. Способ тканья использует выборочное исключение основных нитей из процесса тканья. При помощи тонкой планочки определенные нити основы в определенных местах поднимаются, создавая довольно богатый геометрический узор. Уток может быть контрастным по цвету с основой. Но особенно высокой художественной выразительности добивалась мастерица, когда брала нить для утка чуть светлее или чуть темнее основы. Кремовый оттенок узора придавал строчам удивительное своеобразие. Рисунок ткани полностью зависел от фантазии, умения и времени, которым располагала ткачиха. Строчи пришивали к концам свадебных платов, полотенец, к подолам женских рубашек.      Кушаки и пояски ткались по тому же принципу, что и холсты, но как бы в миниатюре. Основа делалась двухчапочная и узенькая (ширина ее зависела от задуманного кушака или пояса). Узоры этих поясов неисчислимы, в них ясно выражены и цветной ритм, и графический. Вероятно, при тканье подобных изделий используются и элементы плетения. Материалом служит как шерстяная, так и льняная крашеная пряжа. Продольница, или ткань для продольных сарафанов, ткалась на специальных кроснах, которые в два раза шире обычных. Ширина основы становилась длиной сарафана. Сарафаны эти, как и ткань, — один из многочисленных примеров взаимовлияния, взаимообогащения и неразрывной родственной связи национальных культур. Так, многие молодые и не совсем молодые эстонки в наше время носят одежду, полностью совпадающую с русской продольницей.      Народному самосознанию были совершенно чужды ревность или самолюбие при подобных заимствованиях.      Шерстяная пряжа красилась в разные цвета и неширокими полосками ткалась на широкой и прочной холщовой основе. Для того чтобы преобладала уточная шерстяная нить, основные нити пропускались по одной в зуб*[* Выражение, поясняющее промежуток между пластинками в берде], а не по две, как обычно. Мастерица умела так чередовать цвета и подбирать ширину цветовых полос, что ткань начинала играть, превращаясь в рукотворную радугу.      Вместе с таким превращением незаметно происходило другое, еще более важное: серые будни тканья становились праздничными.      Половики, или дорожки, характеризуют вырождение и исчезновение высокой ткацкой культуры. Основная технология тканья сохранена, но вместо уточной шерсти здесь используют разноцветные тканевые полоски и веревочки. Художественная индивидуальность мастерицы едва-едва проступает при подобном тканье, хотя изделие зачастую поражает декоративной броскостью.      При богатстве и ритмичности цветовых сочетаний в половиках уже трудно обнаружить графическую четкость и гармонию: причиной тому, по-видимому, упрощенность тканья и вульгарность уточного материала.      ШИТЬЕ           В тридцатые предвоенные годы в некоторых северных деревнях распространился девичий обычай задолго до свадьбы дарить платки своим ухажерам. Вышитые кисеты и рубашки дарили обычно уже мужьям. Неудачливые или нелюбимые кавалеры добывали эти платки силой, «выхватывали». В частушках того времени отразилась даже эта маленькая деталь народного быта:      Дорогого моего Ломало да коверькало, Его ломало за платок, Коверькало за зерькало.      Конечно, частушка шуточная. Но и по ней одной можно судить о быстро меняющихся нравах: барачная жизнь на лесозаготовках делала девушку по грубости и ухваткам похожей на парня. Да и не очень-то просто выкроить время для вышивания, когда есть план рубки и вывозки, а рукавицы и валенки то и дело рвутся, а лошадь скинула или расковалась, а из деревни не шлют ежу,**[ **ежа — еда] и в бараке стоит дым коромыслом: смешались мужчины и женщины, старое и молодое.      И все же многие девицы находили время и вышить платочек, и спеть настоящую частушку.      Пение и рукоделие издревле дополняли друг друга в женском быту. Сосланная в Горицкий монастырь Ксения Годунова славилась своим рукоделием и песнями, которые сама составляла и пела. В то время на Руси песенной культуре сопутствовал расцвет искусства лицевого шитья, о чем и сохранились многочисленные материальные свидетельства.      Существовало несколько способов шитья, основной из них — шитье гладью, то есть параллельным стежком. Использовалась для этого как шелковая, так и льняная нить. По канве*[* Канва — очень реденькая сеточная ткань] вышивали простым, чаще двойным крестом, позднее канву заменили клеточки вафельной ткани. При вышивке «по тамбору» использовался округлый петлеобразный стежок, «курочкины лапки» вытягивались в линию уголковым геометрическим стежком. Наконец, шитье «в пяльцах» делалось после того, как из вышиваемой ткани были удалены уточные нити.      Вышивались обычно ворота и рукава мужских и женских рубах, полотенца, платки, кофты, кисеты, головные уборы. Особое место занимало шитье золотом. Очень красива вышивка красным по черному, белому и темно-синему фону, а так же зеленым по красному и розовому. Впрочем, все зависело от художественного чутья вышивальщицы.      ВЯЗАНИЕ           Умение вязать, разумеется, входило в неписаный женский кодекс, но оно было не таким популярным на Севере, как другие виды рукоделья. Из коровьей и овечьей шерсти на спицах вязались носки, колпаки, рукавицы, перчатки, шарфы и безрукавки.      Крючком из ниток вязалось белое или черное кружево: подзоры, нарукавники, наподольницы, скатерти, накидушки и т. д. Такое кружево часто сочеталось со строчами и выборкой.      ПЛЕТЕНИЕ           Кружево, созданное способом вязки, можно распустить и нитки вновь намотать на клубок, чего никогда не сделаешь с плетеным изделием. Плетение как бы сочетает в себе элементы вязки и тканья.      Но если при тканье используются всего две нити (основная и уточная), а при вязке — одна нить, то при плетении — множество. Каждая наматывается на отдельную палочку — коклюшку.      Плетея переплетает группы нитей, перекидывает их друг через друга, разделяет на новые группы, закрепляет сплетенное булавкой. Но булавки втыкаются в строго определенных местах по бумажному сколку, заранее предполагающему кружевной рисунок.      Коклюшки, булавки, сколок, да набитый соломой куфтырь, да подставка для него — вот и весь инвентарь кружевницы.      Она брякает коклюшками на первый взгляд беспорядочно, поворачивает куфтырь то одним боком, то другим. Нити пересекаются, сплетаются, лепятся и ползут то туда, то сюда.      И вдруг вся эта беспорядочность исчезает, рождается кружево. Душа человеческая воплощается в созданные руками белые, черные, комбинированные узоры. Сквозь плавную графику северных русских кружев до сих пор струится живительное тепло народного творчества.                Кто из нас, особенно в детстве или в юности, не ужасался и не впадал в уныние при виде удручающе необъятного костра дров, которые надо вначале испилить, а потом исколоть и сложить в поленницы? Или широкого поля, которое надо вспахать одному? Или дюжины толстущих куделей, которые надо перепрясть к празднику? Сердце замирало от того, как много предстоит сделать. Но, как и всегда, находится утешающая или ободряющая пословица. Хотя бы такая: «Глаза страшатся, а руки делают». Припомнит ее, скажет вовремя кто-нибудь из старших — глядь, уж и не так страшно начинать работу, которой конца не видно. Вот вам и материальная сила слова. «Почин дороже дела», — вспоминается другая, не менее важная пословица, затем: «Было бы начало, а конец будет» и т. д. Если же взялся что-то делать, то можно и посмотреть на то, сколько сделано, увидеть, как потихонечку прибывает и прибывает. И вдруг с удивлением заметишь, что и еще не сделанное убыло, хоть ненамного, но стало меньше! Глядь-поглядь, половина сделана, а вторая тоже имеет свою половину. Глаза страшатся, а руки делают…      Но эта пословица верна не только в смысле объема, количества работы, но и в смысле качества ее, то есть относительно умения, мастерства, творчества и — не побоимся сказать — искусства. У молодого, начинающего глаза страшатся, другой же, и не совсем молодой, тоже боится, хотя, может быть, имеет к делу природный талант. Но как же узнаешь, имеется ли талант, ежели не приступишь к делу? В искусстве для начинающего необходим риск, в известной мере — безрассудство! Наверное, только так и происходит первоначальное выявление одаренных людей. Нужна смелость, дерзновенный порыв, чтобы понять, способен ли ты вообще на что-то. Попробовать, начать, осмелиться! А там, по ходу работы, появляется вдохновение, и работник, если в него природа вложила талант, сразу или же постепенно становится художником. Конечно, не стоит пробовать без конца, всю жизнь, превращая настойчивость в тупое упрямство.      Особенностью северного крестьянского трудового кодекса было то, что все пробовали делать все, а среди этих многих и рождались подлинные мастера.      Мастерство же — та почва, на которой вырастали художники.      Но и для человека, уже поверившего в себя, убедившегося в своих возможностях, каждый раз, перед тем как что-то свершить, нужен был сердечный риск, оправданный и ежесекундно контролируемый умом, нужна была смелость, уравновешенная осторожной неторопливостью.      Только тогда являлось к нему вдохновение, и драгоценные мгновения останавливались, отливались и застывали в совершенных формах искусства.      Неправда, что эти мгновения, этот высокий восторг и вдохновение возможны лишь б отдельных, определенных видах труда и профессиональной деятельности!      Они — эти мгновения — возможны в любом деле, если душа человека созвучна именно этому делу (Осип Александрович Самсонов из колхоза «Родина» доит коров, случает их с быком, помогает им растелиться, огребает навоз так же самозабвенно, как его сосед Александр Степанович Цветков рубит угол, кантует бревно и прирубает косяк).      Искусство может жить в любом труде. Другое дело, что, например, у пахаря, у животновода оно не материализуется, не воплощается в предметы искусства. Может быть, среда животноводов и пахарей (иначе крестьянская) потому-то и выделяла мастеров и художников, создававших предметы искусства.      Крестьянские мастера и художники испокон веку были безымянны. Они создавали свои произведения вначале для удовлетворения лишь эстетических потребностей. Художественный промысел рождался на границе между эстетической и экономической потребностью человека, когда мастера начинали создавать предметы искусства не для себя и не в подарок друзьям и близким, а по заказу и на продажу.      Художественный промысел…      В самом сочетании слов таится противоречие: промысел подразумевает массовость, серийность, то есть одинаковость, а художество — это всегда образ, никогда не повторяющийся и непохожий на какой-либо другой. И что бы мы не придумывали для спасения художественности в промысле, он всегда будет стремиться к ее размыванию, а сама она будет вечно сопротивляться промыслу.      Образ умирает в многочисленности одинаковых предметов, но ведь это не значит, что предметы при их множественности нельзя создавать разными. По-видимому, пока существует хоть маленькая разница между предметами, промысел можно называть художественным. ..      Для художественного промысла характерна традиционная технология и традиционная образная система при обязательной художественной индивидуальности мастера. Мастер-поденщик, похожий как две капли воды на своего соседа по столу или верстаку, человек, равнодушный к творчеству, усвоивший традиционные приемы и образы*[* Бывают и мастера противоположного толка: талантливые, но плохо знающие традицию и художественную историю промысла. Такой мастер вдохновенно создает заново то, что уже было до него. Лично для мастера это, разумеется, процесс творческий, художественный. Но остается мало корысти для народного искусства], но стремящийся к количеству, — такой человек (его уже и мастером-то нельзя назвать) толкает художественный промысел к вырождению и гибели. При машинном производстве художественная индивидуальность исчезает, растворяясь в массовости и ширпотребе. На фоне всего этого кажется почти чудом существование художественных промыслов, превозмогающих «валовую» психологию. Бухгалтеры и экономисты пытаются планировать красоту и эстетику, самоуверенно вмешиваются не в свое дело. Для их «валовой» психологии зачастую не существует ничего, кроме чистогана, а также буквы (вернее, цифры) плана**[** Уникальные изделия фабрики «Северная чернь» учитываются на вес, словно металлолом, художественная керамика — по объему сосудов, а некоторые кружева — погонными метрами].      Разве не удивительна выживаемость красоты в подобных условиях? Вот некоторые северные промыслы, все еще не желающие уступать натиску валовой безликости и давлению эстетической тупости.      КРУЖЕВОПЛЕТЕНИЕ           Покойная Наталья Самсонова (мать уже упомянутого дояра Осипа Александровича) плела превосходные высокохудожественные косынки, иначе — женские кружевные платки. Когда-то редкая девица не мечтала иметь такую косынку. Но поскольку бесплодные мечты у северного крестьянина были не в чести, редкая девица не стремилась и выучиться плести. Не дожидаясь счастливых случайностей, девушки еще с детства постигали мастерство плетения. Они сами себе создавали свою красоту. Если же косынка доставалась в наследство от матери или бабушки, свою можно было выплести и продать, а на деньги купить кованые серебряные сережки, дюжину веретен, а может, еще и пару хороших гребенок.      Талант мастерицы сплетал воедино экономическую основу, достаток крестьянской семьи с утком праздничной красоты. Так было не только за кроснами, за куфтырем, но и всюду, где таился и разгорался огонек творчества. Талант обязательно проявлял себя и во многом другом, например в фольклоре. Наталья Самсонова во время плетения рассказывала сказки, на ходу выдумывая новые приключения. Еще лучше она пела на праздниках…      Кружево, сплетенное для себя или в подарок, не предполагало денежной выгоды, его созидательницы не кидали куфтырь как сумасшедшие с боку на бок, не спешили в погоню за количеством. Красота никогда не была сестрой торопливости.      ЧЕРНЕНИЕ ПО СЕРЕБРУ           Устюг Великий, как и Новгород, несколько столетий был средоточием русской культуры, торговли и промышленности. Устюжане*[* Говорилось не «устюжане», а «устюжана», такая форма сохранилась до нашего времени] могли делать все: и воевать, и торговать, и хлебопашничать… Многие из них дошли до Аляски и Калифорнии и там обосновались, другие исходили всю Сибирь, торговали с Индией, Китаем и прочими странами.      Но те, что не любили путешествовать и жили дома, тоже не сидели сложа руки. В Устюге знали практически все промыслы, процветавшие на Руси и в средневековой Европе. Человеку с божьей искрой в душе доступны все виды художественных промыслов, но нельзя же было заниматься понемногу всем и ничем взаправду. Выбирали обычно наследственный промысел, укрепляя и совершенствуя традицию либо пренебрегая ею**[** Причины такого пренебрежения могут быть разными]. В обоих случаях мастер или художник мог до конца проявить себя как личность. Но во втором случае промысел быстро хирел, исчезали мастерство и профессиональная тяга к прекрасному. Было достаточно всего одного поколения, чтобы несуществующий предел высокой красоты и некий эстетический «потолок» занижались до крайности. Тогда-то и исчезала художественная, эстетическая основа промысла — главное условие его массовости, известности, а следовательно, и экономической выживаемости. Промысел погибал***[*** К. числу погибших северных промыслов можно отнести знаменитый устюженский «мороз по жести», финифть, золотую и серебряную скань, перегородчатую эмаль, производство изразцов, роговых изделий, игрушек и т. д]. На подступах к XX веку и в его начале устюженскую чернь по серебру постигла бы та же участь, если бы иссякли терпеливость и энергия нескольких энтузиастов. Мы должны быть благодарны городу Устюгу за сохранение великолепного искусства. Суть его в том, что художник вначале гравирует серебряное изделие, затем заполняет гравировку специальным составом — чернью. Эта «татуировка», если можно так выразиться, навечно фиксируется высокой температурой, то есть обычным огнем.      Великоустюгский завод «Северная чернь» выпускает добрую продукцию, пользующуюся высоким спросом дома и за границей. Это и понуждает наших экономистов всеми путями увеличивать вал, поощрять однообразие. Опасность для художества таится и в поточности производства. Если раньше художник все от начала до конца делал сам (никому не доверяя даже своего инструмента, не только изделия), то теперь изделия касается множество разных, иной раз и равнодушных рук. Выжить художеству в таких условиях неимоверно трудно.      И все же оно выживает. Предыдущая страница    7    Следующая страница

урок по теме»Употребление причастий в речи» 7 класс по программе В.В.Бабайцевой | Методическая разработка по русскому языку (7 класс) по теме:

Тема урока: Употребление причастий в речи.

Цель : обобщение изученного на природу причастия, умение составлять законченное лингвистическое высказывание по данной теме , видение роли причастия в текстах разных стилей.  

Задачи: 1.научить употреблять причастия в разных стилях речи;

2.на примере текстов разных стилей развивать умение самостоятельно употреблять причастия в творческих работах;

3.воспитывать интерес к языку, уважительное отношение к слову.

Этапы урока	Задачи этапа	Деятельность учителя	Деятельность учеников
организационный	Психологическая подготовка к общению	Сегодня подводим итоги работы по теме «Причастие», но прежде вспомним разные точки зрения лингвистов на природу этой части речи.
Проверка домашнего задания	Проверка уровня усвоения изученного материала путем выступления на лингвистическую тему уч-ся	Ваша точка зрения на сущность причастий должна содержать доказательства.	4 группы: 1 группа –причастие –это особая форма глагола. Доказательства:  1. образовано от глагола; 2.говоря о морфологических признаках причастий,  мы сначала называем постоянные глагольные признаки, а потом только признаки прилагательного.3.синтаксическая роль –не только определение. Но и сказуемое. 2 группа – причастие-отглагольное прилагательное. Доказательства: 1.описывает предмет, как и прилагательное,но только по действию; 2.придаёт предметам более оживляющую окраску ;3.причастия и прилагательные одинаково изменяются и отвечают на один и  тот же вопрос; 4.их трудно бывает отличить т.к. признаков прилагательного  больше, чем глагольных.   3 группа – причастие –самостоятельная часть речи. Доказательства: 1.получив от глагола и прилагательного какие-либо признаки,  оно приобрело и свои.отличительной чертой яляется то, что они могут быть  действительными и страдательными. 4 группа – причастия –гибрид. Доказательства :  причастие нельзя назвать  самостоятельной  частью речи т.к.связь его  с глаголом и прилагательным очень сильна, сравним : по форме похожа  на прилагательное, но образовуется от глагола,обозначает признак предмета,  но по действию. имеет постоянные признаки – глагольные,  а непостоянные – прилагательного.
Актуализация знаний	Создать ситуацию, когда каждый ученик должен ответить себе на вопрос : когда я употребляю причастия в речи, почему так редко они встречаются в моей речи.	В своих выступлениях вы показали сущность причастий. Но вы должно их не только правильно писать, но и уметь употреблять  в речи, устной и письменной. Часто ли употребляете в речи? Почему редко?  Как вы думаете, о чём нам стоит сегодня поговорить?
Определение совместной цели деятельности	На примере отрывков из  текстов разных стилей определить  роль в них причастий	На какую особенность причастий обратил внимание М.В.Ломоносов  в цитате: «Сии глагольные имена служат к сокращению человеческого слова, заключая в себе имени и глагола силу.» Приведите примеры. В текстах найдите причастия. Из каких учебников взяты ваши отрывки? К какому стилю относятся данные отрывки? Какова роль причастий в научном стиле? Как тема»Причастие» пригодится вам на других предметах?	Цитата записывается в тетрадях. Примеры учащихся: а) «Чтобы определить путь, пройденный телом  при равномерном движении, надо скорость тела умножить на время  его движения». Моллюски – мягкотелые животные, заселившие солёные и пресные воды,  сушу и освоившие различные типы питания. Отрезок – это прямая, ограниченная двумя точками.
Моделирование проблемной ситуации	Создание интриги: а нужно ли употреблять причастия в речи?	Об употреблении причастий в разговорной речи очень точно сказал А.С.Пушкин «Причастия …обыкновенно избегаются в разговоре. Мы не говорим: карета, скачущая по мосту; слуга, метущий комнату,мы говорим: которая скачет, который метёт и пр.-заменяя выразительную краткость причастия вялым оборотом.»О какой особенности причастий здесь говорится? Поговорим об употреблении причастий в книжной речи. Что они вносят в поэтическую речь?	Групповая работа . Работа над текстом. 1 группа –А.С.Пушкин «Цветок». 2 группа –А.Т.Твардовский «Василий Тёркин»(отрывок) 3 группа –В.Белов: «Что-то родное, вечно меняющееся,  беспечно и непрямо текущее ,обновляющееся каждый момент и  никогда не кончающееся, связующее ныне живущих с уже умершими  и ещё не рождёнными, мерещится и слышится в токе воды.  Слышится всем. Но каждый воспринимает образ текущей воды по-своему ».
Разрешение проблемной ситуации	Сравнив причастия в разных текстах, понятна и роль их.	Попробуем создать свой текст, но следует предупредить ошибки, которые могут встретиться	Исправьте ошибки. 1.Молчаливо стоят одевшие листвой берёзы и клёны. 2.Раскрылись набухавшие на деревьях почки. 3.Пастух увидел наш костёр, заночевавший в горах .4.Самолёт сел на аэродром, вылетевший из Москвы.
Итог урока		Стоит ли употреблять причастия в речи?
Домашнее задание			Сочинения по картинам (на выбор): Саврасов «Грачи прилетели»  Левитан «Осень»,Шишкин «Зима».

Пушкинская поэзия обладает колдовской силой вечной молодости

Пушкинская поэзия обладает колдовской силой вечной молодости

Мы начинаем публикацию работ, представленных на конкурс фонда «Родное слово», посвященный Пушкинскому дню. В 2018 году разговор пойдет только о Пушкине! В номинации «Два портрета» для наставников детей и молодежи мы увидим размышления о юном и взрослом Пушкине, его судьбе, творчестве.

Мир Пушкина

Пушкин! В самом этом имени заключено столько поэзии, что мы произносим его как волшебное заклинание, открывающее потайную дверь в удивительное царство поэзии. Мир Пушкина завораживает нас океаном чувств, среди которых главное — любовь. Любовь к женщине, к жизни, к природе, к Родине. Любовью и человечностью пронизана каждая строчка пушкинского стиха. Упоительные слова пушкинской речи возносят нас к небесным наслаждениям, которые дарит нам родная русская поэзия. Пушкин открывает волшебство русского слова, его безграничную способность передать тончайшие оттенки огромной палитры человеческих чувств.

Поэтический мир Пушкина у каждого человека свой, окрашенный уникальными переживаниями и ощущениями, поэтому и дорог он каждому из нас, по-особому, неповторимо и потаенно. Как храним мы от чужого глаза тайные наши мысли и чувства, так сокрыто в нас очарование пушкинским стихом, ведь часто мы несем в своем сердце волшебные переживания, но не всегда можем выразить их словами. Мы берем в руки томик Пушкина, открываем его, читаем, и, о чудо, мир вокруг расцвечивается искрящимися эмоциями и волнующей палитрой чувств, и чарующие пушкинские слова уносят в мир грез.

Пушкинская поэзия обладает колдовской силой вечной молодости. Она не только не стареет от века к веку, но сохраняет всю яркость своего юного очарования. Мы грустим, становясь старше год за годом, оставляя в прошлом остроту прежних чувств и эмоций, но стоит только вчитаться в пушкинские стихи, и водоворот прежнего молодого движения души несет нас по волнам памяти прежних ярких переживаний.

Пушкинский стих дарит нам неповторимые ощущения радости и грусти, светлой печали и мрачной тревоги. Гениальность поэта позволила ему отразить в своем творчестве всю полноту жизни, её вечную красоту. Философия Пушкина утверждает его стремление к наслажденью жизнью в любом её проявлении: в дружбе, в любви, в служении Отечеству. Яркое, непосредственное, ежеминутное движение его души отражается в его творчестве и спустя годы питает нас стремительными и живыми эмоциями, удивительной энергией пушкинского стиха.

Как взрастила русская земля столь гениального поэта? Каков был его путь от юности до зрелости и в жизни, и в творчестве? Вчитаемся в труды знаменитых пушкинистов и попытаемся найти ответ на столь непрстой вопрос.

Уникальность его личности явилась миру впервые в стенах Лицея. По­рывис­тый, им­пуль­сив­ный, не­ожи­дан­ный в сво­их ре­ак­ци­ях, «вспыль­чи­вый до бе­шенс­тва», с «не­обуз­данны­ми аф­ри­кан­ски­ми страс­тя­ми» рез­кий в сим­па­ти­ях и ан­ти­пати­ях — та­ким мы ви­дим Пуш­ки­на по вос­по­мина­ни­ям пре­пода­вате­лей и вос­пи­тан­ни­ков Ли­цея. Исследователь пушкинского окружения Г. Волков так описывает Пушкина: «Од­ни на­зыва­ли его стре­козой, свер­чком, ис­крой, дру­гие — ме­нее доб­ро­жела­тель­ные — обезь­яной, мар­тышкой, смесью обезь­яны с тиг­ром. Од­ним он ка­зал­ся прек­расным, дру­гим — чуть ли не урод­цем». В. А. На­щоки­на, же­на дру­га по­эта писала: «Я ви­дела мно­го его пор­тре­тов, но, ни один из них не пе­редал и со­той до­ли ду­хов­ной кра­соты его об­ли­ка — осо­бен­но его уди­витель­ных глаз. Это бы­ли осо­бые, по­эти­чес­кие за­душев­ные гла­за, в ко­торых от­ра­жалась вся без­дна дум и ощу­щений, пе­режи­ва­емых ду­шою ве­лико­го по­эта». Многие современники восторгались речью поэта, блиставшею умом. Другие писали, что он был ха­рак­те­ра весь­ма серь­ез­но­го и скло­нен, как Бай­рон, «к мрач­ной ду­шев­ной грус­ти; чтоб уме­рять, урав­но­веши­вать эту грусть, он чувс­тво­вал пот­ребность сме­ха». Смех его был искренним, заразительным. Исследователи замечают, что не­урав­но­вешен­ность, час­тые пе­репа­ды нас­тро­ения, силь­ная эмо­ци­ональ­ная воз­бу­димость оп­ре­деля­ли харак­тер Пуш­ки­на.

Но что отличало Пуш­ки­на от многих, так это ин­тенсив­ней­ший, ежед­невный по­эти­чес­кий труд, бес­прес­танная ра­бота творца. Иногда мы читаем в его стихах о легкости его поэтической стези: «И паль­цы про­сят­ся к пе­ру, пе­ро к бу­маге, Ми­нута — и сти­хи сво­бод­но по­текут…». Думается, что многие стихи были итогом его длительных трудов и раздумий.

Уже в Лицее многие видели пробуждающуюся гениальность юного поэта. Его легкие и резвые стихи радовали, веселили, высмеивали, жили своей особой поэтической жизнью, некоторые из них стали настоящими жемчужинами русской поэзии. Даже в юные годы подражательство, свойственное молодым поэтам, было для него не характерно, в каждый свой стих он вносил новое, оригинальное и неповторимое звучание. Многие исследователи лицейской лирики Пушкина, такие как Белинский, Тынянов, отмечая ученический характер его произведений, подчеркивали, что это был этап на пути к его великим художественным открытиям. В эти юные годы проявляет Пушкин признаки своего могучего дарования. Пушкин- лицеист великолепно выражает свои чувства, поэтическое содержание его стихов богато. Многие лицейские стихи – пушкинские, как по мысли, так и по содержанию. «Пускай умру, но пусть умру любя!» Любовь и смерть, любовь и дружба, жизнь и любовь – основа человеческого бытия. Эти поэтические темы исследуются Пушкиным во все времена его творчества, и в юном, и в зрелом возрасте.

Взросление Пушкина пришлось на особые годы российской истории. Отечественная война 1812 года пробудила народное самосознание. Великий русский народ встал на защиту родного Отечества от врага, и поднялась «дубина народной войны» и обрушилась на наполеоновскую армию всею своею мощью. Энергия народа стала основой становления национальной гордости России, возрождения русского языка, создаваемого гением Пушкина в поэзии и прозе, богатейшего своей ритмикой, мелодичностью, поэтикой нового дыхания России. Новые идеи, словно витали в воздухе, изменяя юные умы, двигая их порывы к свободе, к правде.

Шесть лицейских лет стремительно пронеслись на земном пути Александра Пушкина. Годы эти были освещены ярким огнем святой и верной юношеской дружбы. Потребность в дружбе в лицейские годы стала для Пушкина необходимостью. Пушкин считал дружбу святою и черпал из неё вдохновение, ценил друзей своих превыше всего. Друж­бой освящена вся его жизнь и вся его по­эзия. Трогательная отзывчивость и дружеское участие сопровождали отношения Пушкина к его друзьям всю жизнь.

Встав на творческий путь, призванный музами поэт, идет по пути служения истине, красоте и добру. Поэзия – это высшая мера творчества. Как часто мы измеряем поэтичностью многие искусства. Пушкинская поэзия – эталон творчества на все времена. Поэт не просто служитель муз, нет, он – творец прекрасного, человеческого, истинного мира. Пушкин создает безграничный мир, наполненный вечными земными страстями и чувствами, волнующий русского человека во все времена.

Нет четкой границы между творчеством юного и зрелого Пушкина, если мы пытаемся выявить границы его гениальности. Но особенности его творческих исканий в разные периоды жизни связаны как с содержанием творчества, так и с мастерством поэта в выборе поэтических форм. Мы чувствуем, как меняется глубина его поэзии, постепенно возникают нотки горечи, мелодия грусти перерастает в трагическое звучание в его поэтических размышлениях. На смену романтическим настроениям приходит зрелость реалиста, теряется пылкий юношеский оптимизм. Философия не только житейской мудрости, но и общечеловеческого постижения истины звучит в нетленных пушкинских строках.

Пушкин обращается к историческим темам, постигает тайны взаимоотношений личности и народа, создает особенные картины различных эпох российской и мировой истории. Следуя опыту европейской литературы, Пушкин использует шекспировскую систему художественного осмысления мира на уникальных примерах русской истории, создает настоящие шедевры. Вдохновленный Шекспиром, Пушкин создает оригинальную «русскую драму» «Борис Годунов», в которой прослеживаются многие историко-философские проблемы. Уровень мастерства художника достигает в этом произведении настоящих вершин творчества. Емкость слова, глубина мысли, яркость образов поражает воображение читателя, который становится невольным участником трагических событий русской истории, разделяя пушкинские чувства и переживания. В этой драме Пушкин от историко-философских размышлений движется к идеям христианского миропонимания, постижения трагического пути человеческой души.

Человеческая душа бессмертна и ее стремление к идеалу вечно. Эта идея важна для Пушкина, и он следует ей в каждом своем произведении. Будучи свободен в своем творчестве, Пушкин изображает каждого своего героя как представителя рода человеческого. Его герои идут по пути исканий, через испытания временем и судьбой. Настоящая жемчужина среди пушкинских творений — «Маленькие трагедии». Произведение выражает неукротимое стремление автора постигнуть тайны человеческой души и сердца. Пушкин уносит нас в мир европейских мифов, выявляя в каждом сюжете неразрывную связь каждой судьбы своего героя с общечеловеческими драмами, он ведет нас незримым лабиринтом в поисках взаимосвязи любви и смерти, жизни и предательства, истины и совести. Характер пушкинских героев сложен, богат, противоречив, наполнен вечными человеческими исканиями и мятежными думами, великими трагедиями и драмами.

Каждая из трагедий предъявляет миру нечто особенное в исследовании человеческих страстей. Ахматова, подчеркивая автобиографичность этого произведения, пишет о том, что «ни в одном из созданий мировой поэзии грозные вопросы морали не поставлены так резко, как в «Маленьких трагедиях». В маленьких трагедиях идет речь о месте человека в человеческом обществе. Каждый человек- носитель многих страстей, которые губительны для него, в конечном счете. Эта трагедии личности проявляются и в наше стремительно меняющееся время. Человек один на один с жестоким миром не способен сохранить свою нравственность и свободу. Разочарования и страсти разрушают человечность, приводят к трагедиям не только личностным, но и к общечеловеческим драмам.

Пушкин как поэт-пророк изрек вечные жизнеутверждающие, мудрые истины. «Гений и злодейство — две вещи несовместные», «Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет — и выше. «Ужасный век, ужасные сердца!» «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…», «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья». «Блажен, кто смолоду был молод». «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия» . «И сердце вновь горит и любит — оттого, что не любить оно не может»…

Глубина пушкинских творений достигла самых вершин. Воистину бессмертные произведения Пушкина сопрвождают русского человека в его вечных исканиях истины и правды на пути к свободе духа и в поисках труднейшего нравственного выбора русской души. Тем ценнее творения гениального поэта в наше время, в эпоху стремительных перемен, тем важнее для нас пушкинский мир во всем своем величии и мощи как творение гениального поэта.

Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран…

1830

Александра Ивановна Котлова, учитель немецкого языка Верхурюмской СОШ Здвинского района

Открытки с берега.

Опыт ответного чтения — Интерпоэзия

Начиная эту серию очень коротких откликов на чем-то задевшие, или удивившие, или просто заинтересовавшие меня поэтические книги — в первую очередь, поворачивающие мою голову в сторону иного мышления, обновляющие мое зрение и слух — начиная эту рубрику, я рискую попасть в положение человека, неосторожно взявшегося за гуж, и потому должна строго спросить себя, стоит ли вообще начинать проект, продолжать который мне, возможно, не захочется. И все-таки я отвечаю — себе и редакторам любезно пригласившего меня журнала «Интерпоэзия» —  положительно.

Это будет, конечно, не то, что называют критикой, — да я и не критик. А если критика — то другая, альтернативная и нисколько не отменяющая и не отрицающая общепринятую. Основное отличие этих кратких откликов в том, что они обращены не к условной читательской публике (что это такое?), не коллегам, которым чужое субъективное зрение в лучшем случае не очень интересно, не к редакторам и координаторам премий, то есть людям, так или иначе вовлеченным в так называемый «литературный процесс», а к самому автору стихов, этот отклик вызвавших.

И впрямь — кто есть если не единственный, то самый внимательный читатель критических опусов, как не сам автор, вне зависимости от скромности его или тщеславия. И дело тут не в самом факте появления отклика, а в качестве зрения и слуха, в наметившейся или — в очень редких случаях — хотя бы в какой-то степени осуществившейся связи, гравитационном притяжении автора и читателя-критика, которое и есть вторая жизнь книги, если считать первой время ее написания и всего того, что ему предшествовало и в нее вошло. И еще потому, что, как писал Хопкинс в письме Роберту Бриджесу: “A poet is a public in itself”.

Только такая критика интересна мне самой, когда я нахожусь на другом конце этой связи, и разумно было бы предположить, что и у других это так же. То есть как сочинителя, меня интересует, что происходит с моим читателем — как опытным, утонченным, так и простодушным новичком — при одном условии, что читатель этот внимателен и нетороплив, что он способен читать одно стихотворение несколько раз и улавливать происходящие с каждым новым чтением изменения — и в тексте, и в себе. Что он может непредвзято отдаться, раскрыться чтению. Вот такую открытость и искренность я обещаю всем авторам и текстам, к которым мне предстоит обратиться.

Кризис литературной критики, о котором сейчас так часто пишут и разочарованные авторы, и, особенно, редакторы периодических изданий, на мой взгляд, совершенно неудивителен, учитывая все большую неопределенность этого жанра в наше время, понимаемого, как минимум, пятью-шестью способами. Как это часто бывает с простыми и привычными, особенно старыми, укорененными в традиции словами, а не со специально введенными и определенными терминами, слово «критика» понимается всеми по-разному и соответственно рождает разные ожидания. Неудивительно, что ожидания эти, как правило, не оправдываются.

Наиболее распространенный тип критики — претендующее на объективность субъективное высказывание, адресованное всем умеющим читать, — традиция, пришедшая к нам от критиков XIX века, либеральных и консервативных, не всегда даже понимающих особенности стихотворения как искусства и уж точно ими не интересующихся. И сегодня, через 150 лет, это высказывание основано на внешних по отношению к собственно тексту особенностях — его социальных аспектах, так называемой «актуальности», «остроте» и т.д., или наоборот, «форме» как ее понимает критик. Это субъективное критическое высказывание, в свою очередь, предполагает своего читателя — но сегодня, когда число умеющих читать бесконечно больше, его постигает та же примерно участь, что и рецензируемую книгу. Все это напоминает пустеющий кинотеатр, из которого быстро утекают зрители, направляющиеся меж рядов к дверям под пылающими табличками: «ИНТЕРНЕТ», «ФЕЙСБУК» и т.д. В кинозале остаются автор рецензируемой книги и члены его семьи, да и то не все.

В числе нескольких других типов критики есть один, раньше казавшийся мне единственно интересным и эффективным: читатель держит на ладони стихотворение —  этот запаянный стеклянный куб или сферу — и предлагает (другим читателям) в него заглянуть, вскрывая невскрываемое и делясь с предполагаемой невидимой аудиторией возможностями такого анализа — и, конечно, неминуемо, хотя бы в силу психофизической уникальности каждого прочтения — синтеза. Мне это казалось важным: демонстрировать поразившие меня саму особенности текста — поэтому в свое время я написала некоторое количество таких откликов. Сейчас и этот тип кажется мне не имеющим большого смысла, ибо опытный читатель стихов, умеющий «вскрыть куб», делает это, так или иначе, сам, а неопытный или не способный может лишь принять передаваемые ощущения аналитика на веру. К тому же, понятно, что и у этих текстов аудитория совсем небольшая.

Но есть в этой аудитории один человек, которому очень важно, как читается текст, как он действует и как отзывается в другом человеке: автор. Оттого так взволнован тон благодарных писем в тех редких случаях, когда рецензент угадывает что-то важное, часто новое, не совсем понятное самому сочинителю, то есть тогда, когда это понимание основано не на теории, а интуиции живого чтения.

Вторая особенность этих заметок связана с отсутствием временных рамок. Сам термин «литературный процесс» предполагает некое линейное календарное движение, и оттого так точно обычно оговаривается редакторами дата издания рецензируемой книги. Приглашенный в «Стороны света» московский критик немедленно спросила меня, в каком месяце должен выйти номер, в который включается ее статья: по неписаным законам российского литературного процесса, выйди журнал чуть позже, книга уже не подлежала бы рецензированию. В отделах критики толстых, нетолстых и даже сетевых журналов свалившееся с конвейера в огромный контейнер-приемник через год понимается как перекрытое новыми слоями и, следовательно, не актуальное чтение.

Однако если допустить другую, нелинейную картину литературного процесса —  скажем, бесконечную двумерную плоскость, покрытую вышедшими за последние годы книгами, и на ней круг чтения, с читателем (в данном случае читателем-критиком) в центре, то определителем целесообразности становится не возраст издания, а радиус, зависящий исключительно от гравитации: энергия притяжения (интереса, удивления, новизны, сродства, а может быть, и отторжения) между читателем и текстом. Эта гравитация, разумеется, не есть нечто неизменное и, тем более, абсолютное даже для данного читателя-критика, ибо и сам этот интерес есть функция особенностей чтения, которые, в свою очередь, меняются со все новым опытом — каждая по-настоящему прочитанная живая книга изменяет читателя, как изменяет его каждая настоящая человеческая встреча. Таким образом, то, что мы увидим в каждом выпуске «Открыток», есть лишь мгновенный снимок этого поля интереса, вернее, всего четыре точки его — четыре книги. Для автора этих записок время выхода рассматриваемой книги совершенно не важно, и если и учитывается, то не как дань неким наложенным извне правилам, а просто в силу здравого смысла. Ведь написать автору — а эти заметки и есть послания — через пять-шесть лет уже немного поздно, хотя и возможно в принципе.

Совершенно лишне оговаривать субъективность этих заметок — они субъективны по определению. Их автор не только не претендует на абсолютность своего восприятия и понимания, не только не соотносит свое высказывание с какой-то негласно установленной шкалой или даже просто с современным литературным и общекультурным контекстом, но и никак этот контекст не учитывает. По крайней мере, волен его не учитывать. Это означает потенциальную свободу не только от «истории литературы», но и, как результат, от необходимости реагировать на аллюзии, центоны и прочие навигационные направляющие текста. Это всего лишь очень короткие записки —  умещающиеся на открытке (если писать убористо) — от нашедшего бутылку с посланием — книгой стихов — ее автору. Ведь и у самой книги, если она живая, рожденная не по заказу или замыслу, тоже нет определенного читателя. Нашедший эти стихи — а чтение такого критика достаточно беспорядочно и в большой степени непредсказуемо, по крайней мере, не определяется никаким «литературным процессом» — нашел их случайно.

А почему сейчас? — А почему бы и нет? Декабрь — хорошее время для начала, гораздо лучше, чем склонный к быстрой сублимации и разочарованию рассеянный январь.

Выпуск первый

Григорий Дашевский. Несколько стихотворений и переводов. 2014
Борис Ильин. Где постелено. 2016. Сон. 2014
Елена Сунцова. Несбылотник. 2016
Алексей Чипига. Кто-то небо приводит в окно. 2017

У всех этих книг одно общее: все они попали ко мне случайно.

Григорий Дашевский. НЕСКОЛЬКО СТИХОТВОРЕНИЙ И ПЕРЕВОДОВ. Москва, 2014

Эти заметки (потребовавшие двух-трех подряд открыток) — автору вослед, но так получилось, что несмотря на то, что у нас столько общих друзей и знакомых, в жизни мы разминулись, и оттого я не чувствую в себе права обратиться напрямую. Я потом еще напишу — в частности, о сонете Хопкинса, в сестете которого я внезапно услышала голос Дж.М.Х., и это меня поразило, потому что Хопкинс по-русски в принципе невозможен, из того, что видела, так никому еще не удавалось. Мне досталась одна из 300 книжечек, собранных самим Дашевским и бесшумно напечатанных в последние дни его жизни. И хотя благодаря усилиям друзей уже вышла книга^[1], вобравшая в себя и ее, и еще три предыдущие, сейчас я говорю об этой — 16-страничной, невесомой, которую читаю в поезде, ношу в кармане куртки (и боюсь помять варежкой, но уже помяла и промочила снегом), беру в кафе, — я ее берегу и не берегу, как не берегут самое родное. О длине ее: это идеальная длина для книги стихов: 16 страниц, с содержанием выходит 18. 18 = «хай» = «жизнь» (ивр.) Это то, что остается от стихов, от их необходимости для другого, когда пылает огнь живой поядающий — всех нас.

Но это — текст, и он состоит из слов, и хотя среди них нет ни одного для меня нового и скрепляющий их ритм — даже такой свободный, естественный — тоже не совсем нов, как цветок из рода уже многажды виденных на этом вот склоне, скреплены они единственно и неповторимо, и оставляют головокружительное впечатление новизны: это не «лучшие слова в лучшем порядке», а именно эти слова именно в этом порядке — уже впечатавшийся в мою память inscape^[2] каждой из 16 страниц. Светлое (пустое) ночное небо отражается в темной глубине ручья. Мир распался на элементы и был снова собран — тем, кто уходил, но потом возвращался, словно что-то забыл. Потому что если это чистый Закон, мир без человека — то как получается, что и у меня внутри делается горячо и тесно? Кто же тогда это сложил, слепил, если пишущего, горячего, говорящего в момент сложения и лепки тоже нет. Я квасит тесто косное. Нет никакого привычного стихам «я», а только хопкинский instress — слепок, единичный, самому себе неведомый, потому что то, что понято (хотя бы и в себе) и освоено взглядом, уже не нужно. И это новое, невиданное «я» — это — не во всех, но в нескольких стихотворениях (и переводах) книги — просто человек. И эти несколько — уже не лирика, а пост-лирика, за-лирика, сгустившийся в маленькое стихотворение эпос.

Что же касается переводов (или их осколков), или вариаций, инвенций, они вовсе не двухголосны, и уж точно не вне-гласны, как часто бывает в переводах, где хорошо, если есть хоть чей-то голос: они одновременно и интенсивно свои (того самого, нового «я»), и — channelling. И c Хопкинсом это неслучайно — мне показалось, что именно в нем (я говорю не о «влиянии», а об общем) и разгадка этих стихов — по крайней мере, одна из.

И еще я хочу сказать об этом пространстве, прорехах словесной ткани, огромных расстояниях между словом и словом, смыслом и смыслом, строкой и строкой — они не бесконечны, они только кажутся такими на фоне современного мелко прописанного подробного стихописания, а на самом деле каждый из этих двенадцати текстов —  отдельная точная планетарная модель, стянутая вроде бы слабой, но таинственно непреодолимой гравитацией — речевой G. Вот в этом для меня — самое интересное, авангард в подлинном смысле этого сильно замутненного слова, скачок в развитии поэзии, явленной так, как будто никакой поэзии и не было. Стихи после центонов, концептов, знаков, символов, после голосов вещей и голосов в отсутствии вещей —  после всего — как будто ты уже отсутствуешь. Каждое стихотворение —  раковина или (те, что подлиннее) влажный древесный ствол поутру, его ощущаешь физически, и с каждым прочтением происходит движение формы — то так свет упадет, то эдак, но кажется, что за ночь оно уже изменилось, отлилось в другую раковину или выросла в нем новая ветвь. В таких стихах мир нельзя увидеть или описать —  картиной или умственной моделью. Нащупать строку, все ее пупырышки — именно то, что Хопкинс называл sculpting, forging.

И вот еще: совсем нет усталости, присущей почти всем современным стихам — ни исторической, ни личной. И еще: находишь то, чего не ожидаешь найти в русском стихотворении в 2018 году — не тесное пространство данной судьбой страны, данного судьбой отрезка времени с его частным рисунком и особенным языком и шумом, а как раз вечно-меняющееся неизменное — во мне и вовне, живое — под ногами в траве или на другой, похожей, планете.

Борис Ильин. СОН. Бруклин, 2014. ГДЕ ПОСТЕЛЕНО. Бруклин, 2016

Это то, что читатель сразу видит, открыв книгу (где вместо издательства написано: Самопальное издание. г. Бруклин) — как ты симпатично стебаешься. «Борис Ильин живет в Нью-Йорке, родившись в 1974-м году. В 2014-м году Борис Ильин написал и издал эту книгу, приложив к ее публикации собственные усилия и усилия жены. В книгу входят стихотворения (ты пропустил запятую — И.М.) написанные преимущественно в 2013-14 гг. Книга посвящается жене». И то же самое — во второй, чуть более ранней книге, «Сон», где еще много рифм и настоящих взрослых строф. Там есть это стихотворение «Вратарь»: «Стоит он в бутсах против игроков / Они в штрафной осклабившись противно / Удар и промах полюбить врагов / Как ближних незачем и неспортивно». Они — вещи, кожа, свет, вещество — у тебя все всё терпят, и ты терпишь. Так можно терпеть только во сне. Сон (понятие) — такая предательская поэтическая фишка, и нужна огромная смелость, чтоб в таком количестве натаскать его в книгу. И сколько же там, в твоем СНЕ, свечения! (так / cвечение / небольшое вечернее), и оно прямо-таки перетекает в следующую книгу (здесь гуще / бледнее везде). И вот это — как это хорошо: «Беспокойный с холодными пальцами / посягнувший на мир и на дом / засыпай под палящими пальмами / под волнующим взор полотном»! Вот человек спит, как стоит (как вратарь, как часовой — где поставили, лежит — где постелено) — спит, как ждет, всё скупо, одни интервалы между двух-трехстишиями — вроде бы один воздух, но все уже дано, названо и стремительно идет вниз страницы, и ничего и впрямь больше не нужно — резкий, точный рисунок непросохшей яркой тушью, вниз по дуге, без всяких там растушевок: воздух, пауза, гештальт (твой читатель сам заполнит). Ни тени намеренности, замысла, все вроде бы случайно — но ты говоришь именно то, что хочешь (стихотворение хочет) сказать. Я знаю, ты музыкант в прошлом, но в стихах ты прежде всего рисовальщик (может, именно потому). Точная, смелая, мужская рука. И еще мне важно, что это такая мужественная книга и полная достоинства (обе, но особенно ГДЕ ПОСТЕЛЕНО, где уже пришло то самое время года). В этой пустоте можно жить — как ждать, будто хранить себя для кого-то или чего-то. Стоять в воротах и посмеиваться. (Но твои стихи не стоят на месте, они изменяются с каждым прочтением — еще один знак живой поэзии). И при этом проговаривать — все вроде выговаривать до конца (дань дневным твоим трудам?) — а слов для такого проговаривания нужно совсем мало. «Жаловаться нужно / обязательно проговаривать / рот кипящей обидой обваривать». Может, поэтому мы и занимаемся этим смешным делом, что вот вроде здесь нет такого человека — нет вообще никакого человека — одно дерево, один сон человека, след на песке, но пока такой поэт, как ты, это все проговаривает, след наполняется стоическим свечением жизни, и появляется — проявляется — человек. Вот это я и пыталась тебе сказать — но не так хорошо, как ты, — в посвященном тебе стихотворении «Вратарь», когда почти два года назад получила эти книги. В том смысле, в частности, что «…защитою всему / как внутри ему велено / а где — а где постелено // какие сны выдали — те и будем смотреть / где выпало — там и будем стоять // кто молод — тому / сидеть на лавочке /солдатиком / стоять на воротах / лети слово в перчатку / слово-словечко // смотреть в небо там / пускай не серебро — / давно олово / олово олово / зато наше олово».

Елена Сунцова. НЕСБЫЛОТНИК. Ailuros Publishing. New York, 2016

Книга производит впечатление предельной слитности. Не книга, не строение (постройка), а сплошняк, пласт. Не песчаник, а песок, живой, движущийся, все время меняющийся, бесконечно тянущийся песчаный пляж. Если есть в ней композиция, определить ее невозможно, потому что все время утыкаешься во фрагмент, в крупный план, в одно, другое сжимающееся-расплывающееся зерно. Не разделенное на главки, непомерное оглавление вообще не нужно, потому что в какую точку этого полотна уткнуться — в каждом мазке она вся. Пуантилизм наоборот.

Эти полупрозрачные, неловкие (и так, чтоб читать было немного неловко), твердые на ощупь, угловатые фрагменты только на вид — и, особенно, слух (метр) —  сходны: обманчивая песенка, пристрастие к уменьшительным (единственное, что мне надо преодолевать) и каждое особенно своим особым сколом и собственной картинкой внутри. Конечно же то, что книга не разделена на главы, — неслучайно. Мне всегда нравилось вот такое фуговое строение книги стихов, косичка немногих тем — их биение (пульсация), этот сплетающийся пунктир — от начала до конца: молчание —  пауза — пробоина. И при этом вот это сквозное прислушивание —  звериное-животное, прислушивание внутрь — но не к звуку, а к температуре внутри (если к температуре можно прислушиваться). Как обнюхивает себя зверь — или человек после соития и расставания. (За)главная тема, явленная в самой композиции сплошняка — моно-диалог: только эти двое и прочтут двоих. И это совсем не «девочкины» стихи. Каждая ласка с моей стороны / Выглядит будто начало войны. А еще (и это очень странно, потому что этот мир совсем на мой не похож) то и дело рикошетом попадание в меня, в мое —  июль, январь, кирпичики, матросы, обсидианы. И все эти чудесные слова и вещи, например поливальные челки (привет, Москва 60-х, «Июльский дождь» какой-нибудь), вообще вся эта ошалевшая от встречи Москва, включая закодированное в рифмах: московское «г» произносимое как «х»: книг-двоих (я и сама это люблю и говорю так у себя в стихах)… летяга-маечка… лукавица (в которой поначалу увидела, послушно опустив за автором глаза в землю — как луковицу) — и трамвай на завтрак.

Это конечно же Сбылотник, потому что сам в себе (и сам себе) сбылся, все удалось и сказалось — именно так, как сбывается живое и несовершенное, которому (потому что и пока еще живое) — ну никак не вывернуться нежной смолистой изнанкой наружу — живое сбывается только поверхностью кожи(цы), поблескиванием древесных стволов, случайностью капель на них — туман ли, дождь —  нам не дано не только предугадать, но и просто разглядеть как следует выдохнутое и сконденсировавшееся на холодной коре — по крайней мере, до следующей нашей книги.

Алексей Чипига. КТО-ТО НЕБО ПРИВОДИТ В ОКНО. Ридеро, 2017

Вначале кажется: так пишут на чужом языке, осторожно ходя по нему, как по стеклу. Знаете ли Вы Генри Парланда, Алексей? Финский модернист, родом из России (полунемец, полуангличанин из Выборга), писал на шведском — складывал такие столбики из найденных кубиков чужого языка. Это сто лет назад (1908–1930: умер в 22, от скарлатины). И в стихах — потому что был еще роман, кстати, со стеклянным названием, «Вдребезги» — в стихах у него там все, что любил: алые авто, реклама, мода, кинематограф. А Вы вот любите само слово: «автомобиль». Но удивительно как похоже, я подумала — чем? Тем, что это тоже атомарные стихи: расщепление языка и вновь собирание. Последняя жизнь стихотворений, сложенных из образов-знаков, слов-знаков, последнее их рождение. И Вы очень смелы (как и Парланд), только он — от одного отчаяния, от своей эмигрантской чужеродности, в том числе языковой, а Вы от какого-то другого. Вот Вы можете сказать в стихах «внешний вид» — без иронии — и это здорово, бьюсь об заклад, этого ни в одном русском стихотворении еще не было. Вместо раннемодернистских элегантостей у Вас — жалость, но без тоски, очарованность —  без тоски. Ничего ноющего, поднывающего — такая удивительно здоровая печаль. Жалость к (двум купленным на рынке) апельсинам. Мир несомненно привлекательный своей честностью, но смазанный, как будто сквозь слезы, и в другом случае меня бы это быстро раздражило и я бы закрыла книгу, а тут все светится и даже ничего не понимая (не всегда, но, простите, очень часто), я сочувствую этому голосу, как будто киваю. Больше: во мне растет благодарность — вот, например, за «вишневый снег» (но зачем Вам этот Пьеро?) За этого совсем для меня не понятного филина, который «спит о мне», за футболистов, выбежавших просить прощения у стрижей, и за строчку «Жук земли затвердел под ногами».

Что остается, когда закрываешь файл? Ощущение света, омытости, обалдение от переизбытка (явно сознательного) сравнений-метафор-метонимий. Остается несомненый, запоминающийся голос — и вот за него и цепляешься. То есть мне уже даже неважно, что он говорит, мне важен тон, сердце — и мое к нему полное, абсолютное доверие. И все-таки этого недостаточно. Мне кажется, что вот этот голос — он, как часы в Вашем стихотворении (совершенно парландовском), парализован красотой, и мне хочется уже чего-то другого, свободнее и грубее, но чтоб мое доверие к голосу осталось, осталось вот это растерянное ощущение мира до любви, как Вы говорите. И такое постепенно проявляется: О, Боже, люди узнаны в прохожих, / А не в прохожих всё тусклей «лови». // А что ж, не человек ты? Боже, Боже, / Не дай мне быть на мысль мою похожим, / По крайней мере, эту, до любви. И вот это, из присланного в «Стороны»: Товарищ по плечу ушел. / Остался меж ночей / Товарищ по ручью. И вот это странное, тревожащее — но мне уже ясное: Нищий / Выменивает тело свое / Сквозь которое он проходит / На небеса // И ему шепчет женщина милостыня / О единстве. Можете так?

1 Григорий Дашевский. Стихотворения и переводы. Новое издательство, 2015.

2 Inscape, instress — неопределимые первичные понятия, введенные Дж. М. Хопкинсом.

Надежда ФИРСТОВА. Сны старого идола

Рассказ

 

Ему часто снился один и тот же сон…

Он очень любил этот сон. Как, пригретая солнцем, с тихими щелчками, раскрывается шишка, и маленькое семечко на широком, полупрозрачном, пронизанном жилками, крыле, срывается с высоты дерева и летит, летит по ветру в незнакомом, огромном мире. Полет кажется бесконечным. Солнце заливает всё вокруг мягким серебристым светом, отражается от снега, играет, вспыхивая то красными, то синими, то зелеными искрами…

Ветер долго кружил семечко в воздухе, потом гнал по насту, пока оно, наконец, не зацепилось за кучу сухих соломинок. К вечеру пошел снег и припорошил семя, спрятав от зорких птичьих глаз. Но потом дни стали длиннее, тепло и яркий свет расплавили сугробы, и маленькое семечко оказалось на земле. Пробегавший мимо зверь наступил на него, утопив в лужице студеной талой воды. Не сразу, а напитанное влагой, пригретое жаркими летними днями, семечко дало всход. Тонкий зеленый росток, затерявшийся среди травы, жадно ловил лучи благодатного солнца.

Это было трудное время. Иногда казалось, что огромные, тяжелые капли дождя, что с силой били из низких туч, сломают нежный стебелёк. Травы и цветы заслоняли солнечный свет. Словно весь мир был против… Но он вырос, поднялся над травами, расправил ветви навстречу солнцу, позволил дождям поить его корни. И ветер, заплутав в иголках, только гнул тонкий ствол, но уже не мог сломить его.

Тот край синевы, что виднелся впереди, по мере того, как он рос всё выше и выше, расширялся, и однажды ему открылся весь простор большого озера. А там, где поднимались вверх пологие склоны сопок, темнела густая чаща хвойного леса, перемежающегося обнаженными уступами серых скал. И над всем миром царило огромное, бесконечно прекрасное, вечно меняющееся небо.

Рядом с ним росла осинка. Они подружились, вместе восхищались рассветами и закатами, вместе радовались приходу весны, пробуждению природы. Он любовался прозрачной вязью ее кроны, трепет её листьев от малейшего дуновения ветра был так трогателен. А она доверчиво нашептывала ему свои наивные девичьи секреты.

Однажды мимо проходил лосёнок и прельстился тонкими веточками осинки. Острыми зубами он срезал их, дёргая деревце из стороны в строну. Смотреть на это было невыносимо, но шелест хвои никак не мог спугнуть нарушителя. Когда лосёнок ушел, осинка зашептала, как и прежде, о своем. Он спросил её, как она. Она ответила не сразу. Её слова удивили его и заставили задуматься. Солнце светит всем одинаково, сказала осинка. А потом, по весне, она гордо показывала новые веточки и листики, что выросли взамен потерянных.

Солнце светит всем одинаково… Он часто вспоминал об этом, наблюдая жизнь, что шла вокруг своим чередом из года в год. Вот куропатки прячутся в сугробах. Вот лиса добывает мышей из-под снега. Вот белки шелушат шишки. Распускаются и вновь пропадают цветы. Птицы вьют гнёзда. Всем солнце щедро дарило свет и тепло – и тем, кто только пришел в этот мир, и тем, кто забирал чью-то жизнь, чтоб прокормить себя и свое потомство.

Прошло двадцать лет, и уже он сам видел, как из его шишек маленькие семена разлетаются по ветру. Следя за тем, как они планируют в воздухе, и вспоминая свой первый день, он очень хотел, чтоб все они стали молодыми деревцами, и смогли узнать, как прекрасен этот мир.

Белки устроили гнездо в его ветвях, и теперь он хранил их маленький мирок, становясь невольным свидетелем их жизни. Они часто резвились, радуя своими подвижными играми и пронзительными голосами. Робкие бельчата познавали окружающий мир, выбираясь из тёплого, уютного гнезда, и смешно пялили бусинки черных глаз, дерзко вздрагивая пушистыми хвостиками. Потом делали первые робкие шаги по земле, при малейшем испуге молнией взлетая по шершавому стволу на безопасную высоту. И однажды исчезали, разбегаясь в разные стороны и устраивая свои семьи. А старшие деловито начинали готовиться к новому потомству.

Подружка-осинка росла, не отставала от него. С каждым годом всё более раскидистой становилась её серебристо-зелёная крона, а ствол, укутанный серой корой – все толще. Но, как и прежде, они дружно одевались по весне в изумрудную свежую зелень, и так же дружно сбрасывали холодной осенью ставшие золотыми покрывала.

Однажды, после особенно суровой зимы, осина не торопилась одеться молодой листвой. Нижние ветки остались голыми и тёмными. И только самая верхушка дерева подставила солнечным лучам фигурные листочки. Это был первый знак. Но он ещё не хотел замечать, что всё чаще к нежному шепоту листвы примешивался старческий стонущий скрип. Он не хотел верить, ведь он ещё так молод и силен, ещё столько прекрасных лет впереди, и столько раз его красные шишечки дадут жизнь новым семенам… Неужели она не хочет увидеть всё это?! Она не может его бросить…

Разразившаяся однажды летом страшная гроза, с порывами воющего волком ветра, пронеслась над озером, сменив день на ночь, пронизывая кромешную темноту рваными стрелами молний. В охватившем мир безумстве он не расслышал треска, только вдруг почувствовал, как там, где обычно прикрывала его осина, стало вдруг пусто и пугающе холодно. Когда солнце вновь вернулось на небо, он увидел на земле останки стройного когда-то деревца, что так долго было его другом и поддержкой. А ветер всё налетал и налетал порывами, и он тянул свои ветки вниз, и капли воды стекали с них, как слёзы…

И снова лето сменялось зимой. Одиноко стоял он в стороне от леса, недалеко от озера. Он полюбил смотреть на звёзды, наблюдая, как раз за разом проходят они сверкающим хороводом в вышине, и казалось, что он и есть центр вселенной. Дни чередовались с ночами. Радостные песни птиц, вернувшихся на лето в свои гнёзда, сменялись грустным курлыканьем журавлей, улетающих на зимовье в дальние края. Сверкающее великолепие снегов уступало буйному росту трав и цветов. Раз в два-три года, когда только начинала распускаться молодая зелень хвои, ветер подхватывал легчайшую пыльцу, что щедро высыпалась из красивых красных шишечек, и окутывало дерево облаком, а потом она опадала на землю тонкой плёнкой. А он всё рос и рос, тянулся к облакам, всё величавее раскидывал ветви ажурной кроны, все мощнее становился прямой и ровный ствол, покрытый трещинами шершавой тёмной коры.

Кажется, ну что интересного может быть в жизни дерева? Все дни похожи один на другой, стой себе да смотри по сторонам. Но жизнь была прекрасна и удивительна. Всегда происходило что-то новое. Птицы пролетали в вышине, иногда садились на ветки. Звери пробегали по своим делам. Он был частью этого мира, и этот мир был частью его. Он всё видел, всё чувствовал, и оставлял память в своих годовых кольцах. И их уже было почти сто шестьдесят. А когда, убаюканный зимней метелью, дремал под снежной шапкой, опять видел свой любимый сон…

 По глади озера заскользил какой-то странный зверь. Сперва у него было длинное тёмное тело, позволявшее быстро плыть по воде и не тонуть, а оказавшись у берега, оно вдруг рассыпалось и превратилось в нескольких существ на двух ногах, укутанных в мохнатые шкуры. Они перекликались низкими гортанными звуками, и не были похожи ни на одно пробегавшее раньше животное. Походив по берегу, вскоре они уплыли опять. Со временем он всё чаще видел их на озере. Наблюдал, как выуживают они рыбу из воды, как скользят на своих плотах в разные стороны. Иногда они высаживались на берег и бродили вокруг, вызывая непонятное чувство тревоги. Они напоминали волков, рыскающих стаей в поисках добычи, таких же хищных, опасных и жестоких. Но солнце светит всем одинаково, и со временем он привык и к ним.

 Они не были зверями, они были другими. И они никогда не приспосабливались к тому, что их окружало. Как-то раз, вместе с большими существами, приплыл их маленький детёныш. Играя на берегу, он собирал камни и складывал в кучу. Некоторые отбрасывал в сторону, перекладывал так и эдак. В дело шло всё, до чего он только мог дотянуться. У него были смышлёные голубые глаза, крепкие руки и ноги. Он подошел к дереву и долго смотрел на него снизу вверх, потом попробовал взобраться по стволу, но нижние ветви были слишком высоко над землёй. Белки настороженно следили за ним из укрытия гнезда, готовые удариться в панику, но всё обошлось. Непрошеные гости вернулись в свой мир, оставив их жить привычной жизнью.

Сентябрь собрал птиц в стаи и отправил в полет. Ненастные дни прятали солнце за серыми низкими облаками. Лишенная тепла и света природа начинала готовиться ко сну. Паучки на своих лёгких сеточках, подхваченные прихотливым ветром, летели навстречу неведомой судьбе. Паутина оседала на ветках и траве, и утренние заморозки превращали её в белое изящное кружево, в нитках которого ярким розовым светом играл закат.

Сперва набегавшие волны ломали тонкую корку льда, что прихватывала кромку воды у берега, но вот и озеро встало, превратившись в голубое зеркало. Одинокая лисица осторожно пробежала вдоль берега по льду, уткнувшись носом и словно проверяя его на прочность. Потом и другие обитатели недалёкого леса, уже не стесняясь, сновали туда-сюда, поскальзываясь иногда на гладкой поверхности, по которой ветер гнал белую позёмку.

Один из двуногих существ пришел как-то раз на берег морозным днём. Сквозь зимнюю дрему дерево невнятно слышало его голос. Это так и осталось вплетением в зимний сон, смутным образом на фоне белёсого неба и заунывной песни ледяных ветров.

Однажды его разбудил глухой удар. Затем ещё один. И снова, и снова. Что-то било его по стволу около земли. Он очнулся. Белки метались по веткам, испуганно стрекоча, мелькая серыми искрами в голых ещё ветвях. Внизу, рядом с ним, стоял один из двуногих и раз за разом бил по стволу чем-то тяжелым и острым. От коры летели щепки, обнажая древесину. Не понимая, что происходит, он растерянно смотрел, как орудие двуногого всё глубже вгрызается в его тело. Он был бессилен помешать ему. Даже ствол, застывший за зиму, не гнал соки, которые могли бы залечить раны.

 Белки не выдержали страха и, спланировав на землю, юркнули куда-то между камней, бросив родное гнездо. Всё больше становился заруб на стволе. Наконец, двуногий устал и на время остановился. Может, это всё? Но нет, отдохнув немного, это упрямое существо принялось стукать снова. Наступил вечер, короткий зимний день сменился ранними сумерками. Двуногий ушел куда-то в скалы, прячась от темноты. А он, оставшись один, всё никак не мог понять, что случилось. За все прожитые годы ни разу не происходило ничего подобного. Осталась надежда, что придет весна и вылечит разбитый ствол. Самое суровое время уже позади, дни становятся хоть немного, но длиннее. Лишь бы дождаться весны…

 Утром двуногий вернулся опять и принялся за дело… Так продолжалось несколько дней, пока, наконец, под собственным весом, подрубленное дерево не рухнуло на землю, упруго приподнявшись на оставшихся несломленными ветвях. Пропало озеро, рванулись вверх ближайшие скалы и растущий на них лес. Для него осталось только небо, да снег, на котором он лежал. Двуногий принялся отрубать ветки одну за одной. Он был очень близко, так похожий на зверя в своих мохнатых шкурах. Лицо его, заросшее короткими рыжеватыми, как у лисы, волосами, было грубо слеплено. Ярко блестели пронзительные голубые глаза. Работал он упорно, хотя и видно было, как ему тяжело. Пар от дыхания вырывался клубами и покрывал растительность на лице инеем. Но он с каждым ударом издавал короткие хакающие звуки и снова поднимал свой страшный камень. Обрубив боковые ветви, он принялся срубать верхушку. Потом перевернул ствол, и обрубил оставшиеся ветки. Потребовалось ещё несколько дней, чтобы снять кору. И после этого двуногий ушел, бросив то, что осталось от красивого когда-то дерева, на берегу замёрзшего озера.

Прошло несколько дней. Холод забирался всё глубже в лишенную защиты древесину. Долгое время он был совсем один. Он вспоминал осинку. Как рухнула она на землю, сломленная грозой. До того момента он никогда не думал, что однажды начавшаяся жизнь вдруг может оборваться. С годами то, что было когда-то осиной, исчезло полностью, растворившись в окружающем мире. И это было правильно. И про себя он думал так же. Придет время, и он просто станет цветами и травой на берегу лесного озера… Но это должно было случиться ещё не скоро. А что теперь? Это конец?!..

Тяжело ступая непропорционально длинными ногами, рядом прошел лось. Огромные ветвистые рога отяжеляли его большую голову. Вытянув губы вперёд, лось подцепил кусок коры, что торчал из снега, и пошел дальше, волоча её за собой и жуя на ходу. Через какое-то время неслышными тенями налетели волки и долго молча кружили по утоптанному, заваленному щепками, снегу вокруг поваленного дерева. Наконец и они бесшумной серой лавой исчезли в той же стороне, куда ушел сохатый, предварительно оставив на бревне свои пахучие метки. Что же, солнце светит всем одинаково. С равнодушного низкого неба моросил мелкий снег, заметая все следы и покрывая дерево. Он приготовился ждать. Снега наметало всё больше и больше, так, что скоро не осталось и следов на ровном белом покрывале.

Но весна всё же пришла. Растаяли сугробы, запарило теплом от нагретых солнцем камней, всё увереннее пробивалась молодая зелень трав. Смола засочилась из ран на стволе, но она уже ничем не могла ему помочь. Озеро дальше обычного вышло из берегов, напитавшись обильным талым снегом, и волны ударяли по стволу, грозя унести за собой.

Откуда появились двуногие, он не заметил. Вокруг ствола затянулась петля, с усилием его сдвинули с места, и он вдруг почувствовал, как раскачивается на волнах, и неведомая сила влечет его куда-то. Вода была неспокойной стихией, и непрерывная качка, которая кидала его из стороны в сторону, вселяла тревогу. Волна то выталкивала его вверх, к яркому солнцу, то погребала под собой, и тогда свет становился мутно-зелёным, расплывчатым. Двуногие, стоя на плоту, толкались шестами, продвигаясь упрямо к невидимой цели.

Путешествие началось, когда солнце только всходило, а закончилось уже в сумерках. Так же за петлю его вытянули на песок и опять оставили одного. Сгустилась темнота. Облака закрывали звёзды. Налетал порывами ветер и доносил откуда-то издалека приглушенные голоса двуногих. Голосов было много, они звенели в теплом воздухе, как гомон птичьей стаи. Привыкший к тишине, он невольно прислушивался к незнакомым непонятным звукам, пытаясь угадать свою судьбу. Наступила ночь, и всё смолкло, только привычно шелестели волны, набегая на песок.

На другой день двуногий пришел один, когда солнце только показалось из-за горизонта. Он встал лицом к солнцу и что-то громко прокричал, раскинув руки. Потом взялся за свой инструмент и принялся долбить ствол. Работал он сосредоточенно, голубые глаза на грубом лице смотрели внимательно, но словно мимо. Он не видел дерева, он видел что-то своё. Ему было неважно, сколько годовых колец он стесал, он не любовался мраморными разводами линий на светлом дереве. Настойчиво бил и бил, откалывая щепки. Живица приставала к его рукам, волосам, шкурам, покрывая все липкой золотой капелью, но он не обращал на это внимания, упрямо продолжая стукать по бревну.

Дерево не испытывало боли. Страх и сожаление остались на берегу под снегом, он смирился со своей участью. Разглядывая существо, нарушившее его жизнь, он пытался понять, что же за прихоть природы породила таких, как он. Не похожий ни на одно животное, наделённый разумом и силой, откуда он взялся? Чем он питается? Как растет? Зачем ему понадобилось изменять его форму? Какую судьбу ему уготовил? Он не видел, не мог осознать, чего добивается двуногий своим нелёгким трудом, что он делает, к чему стремится. Он наблюдал за ним, пока не наскучило.

Иногда он вспоминал осину. После того, как рухнула она на землю и перестали шуметь ее листочки, казалось, что она стала такой же безжизненной, как камни. Но сейчас и он лишен своих корней, иголок, веток, но продолжает всё видеть и слышать. Уже не могла память откладываться в годовых кольцах, но всё прожитое было с ним. Значит, и осина, пока неумолимое время не погребло её под слоем трав и цветов, тоже слышала и видела всё, просто не могла об этом сказать. От этих дум становилось грустно. Если бы он знал тогда…

Много дней подряд продолжалось одно и то же действо. С восходом солнца начиналась работа, и ни ветер, ни дождь не мешали ей. Остаток ствола становился всё тоньше, словно и не было полутораста прожитых лет. По мере того, как дерево теряло свои природные очертания, двуногий всё осторожнее и медленнее бил его, часто останавливался и вглядывался в работу своих рук. Вертел его с боку на бок, всё аккуратнее прикладываясь инструментом. Наконец, настал день, когда двуногий ни разу не ударил дерево. Он долго стоял над ним, что-то бормоча, то поднимая руки вверх, то обращая их к дереву. Потом появились другие двуногие, подняли дерево и понесли на руках. Наконец, они остановились, опустили один его конец, уперев в землю, а другой подняли вверх. Он встал, опираясь на вкопанный в землю столб, поднялся высоко над землёй и двуногими.

Перед ним открылась поляна, замкнутая с одной стороны скалой, открывающаяся на озеро. Недалеко от поляны на равнине возвышались, словно небольшие холмы, сооружения, среди которых местами горели огни. Оттуда доносились голоса двуногих, и иногда он видел их, мелькающих то тут, то там. Прямо перед ним тоже развели огонь. С ужасом он смотрел, как в пламя бросали то, что было когда-то ветками таких же, как он, деревьев. Стихли голоса. В тишине двуногие собрались вокруг него. Среди них были и их детёныши. Звери, похожие на волков, но почему-то не трогающие их и не вселяющие в них страха, крутились неподалёку. Некоторые из подошедших укладывали рядом с ним на землю разные незнакомые предметы. Из толпы вышел один, закутанный в шкуры так, что не видно было даже контуров тела. На голове у него возвышался череп медведя, пугая пустыми глазницами. Он что-то кричал, размахивая руками, а собравшиеся молча слушали его, бросая боязливые взгляды на дерево сквозь окутывающий всё дым костра. Потом также молча они ушли.

Так началась новая жизнь. Теперь он всё время стоял у столба. Больше его не рубили. Иногда к нему приходили двуногие – тот, что в шкуре медведя, или другие. Они разводили огонь и неизменно что-нибудь оставляли рядом с ним. Он не понимал того, что говорили эти существа, но чувствовал, что они о чем-то его просили. Но что он мог им дать? У него подрубили корни, и живица высохла. Отрубили ветви, и он даже не мог дать им тени. Непонятно было, почему на него смотрят с таким почтением и страхом. Большую часть времени он был совсем один, и только издалека наблюдал за новыми беспокойными соседями.

Он пытался их понять, изучая их повадки. Это такие же звери, говорил он себе. Они хищники, они убивают других животных, чтобы кормить себя и своих мохнатых помощников. Но они сумели приручить этих полу-волков, и те добровольно служат им, охраняют их. Ни один из них не вернулся в дикую стаю, а если кто-то из полу-волков был ранен или умирал, с ним обращались, как с членом семьи. Значит, они не животные в обычном смысле. Но они жестокие существа, говорил он себе. Они рубят деревья, чтобы жечь свои огни, они убивают больше, чем могут съесть, им нужно всё, до чего они могут дотянуться. Они ловят рыбу, крошат камни, выкапывают растения. И всё-таки они любят своих детёнышей, они любят друг друга, ухаживают за своими стариками и калеками, они умеют радоваться и грустить. Он понимал это, ведь на всех языках живого мира любовь и счастье, горе и печаль звучат одинаково.

Шли годы, менялись жители племени. Одних провожали в мир мёртвых, разжигая огромный костер. Им на смену подрастали молодые. Жилища становились всё больше и сложнее. Всё замысловатее украшалась их одежда, а лица становились всё красивее. Но по-прежнему с опаской и почтением несли они ненужные ему дары и о чём-то просили. Даже научившись различать некоторые слова, он не мог понять их желаний, хотя неизменно ощущал страх и боль. Странно было видеть лица тех, кто рожал детей, и лица тех, кто носил оружие, обращенные к нему застывшими масками отчаяния, скорби и надежды. Но они смотрели на него словно сквозь пелену. Они видели не дерево, а то, что сделал с ним когда-то давно один из их предков и обращались всегда к тому непонятному ему образу. И он ничем не мог им помочь, и он никогда не пытался им отвечать. Да и как мог он ответить и что мог изменить в их жизни, суровой, нелёгкой, сопряженной с постоянными сложностями выживания. В чём-то они всё ещё были животными, и это было хорошо, ведь жили они как звери среди других зверей. Тот, кого они называли шаманом, приходил чаще всего, разжигал огонь, пел свои странные песни и тоже говорил с ним. А он смотрел вдаль на озеро, или на проплывающие в небе птичьи стаи и думал о своём. Ночами звезды кружились в извечном хороводе в вышине, навевая дрёму, и тогда он снова видел свой любимый сон…

Однажды из задумчивости его вывели глухие ритмичные звуки. Рядом с ним собралось племя, опять разгорелся костер, и шаман бил колотушкой в круг из шкуры какого-то животного. Сквозь колышущийся дым он смотрел на измождённые, усталые лица людей. Последнее время жизнь их не баловала, и сейчас в обращенных к нему глазах застыл укор, словно в чем-то была и его вина. Шаман всё кружился и прыгал в исступлении, бряцая нашитыми на одежду подвесками. Дети испуганно жались к ногам родителей. В подвывающих выкриках шамана слышалась угроза, голос бубна то утихал, то опять заходился в бешеном ритме. Так продолжалось довольно долго. Наконец, шаман устал и обессиленно рухнул на землю около догорающего костра. Люди постепенно разбрелись, часто оглядываясь, и на поляне стало тихо. Только шаман бесформенной грудой меха остался лежать на земле. Солнце опускалось всё ниже, смолкали птичьи голоса. Ветер перестал колебать водную гладь, и в ней, как в зеркале, отразились первые звёзды. Небо заливалось всё более густой синевой. Наступила ночь.

Млечный путь, такой яркий, перебросился мостом от края неба до края. Звёзды мерцали синим, белым, красным светом. Они плыли неторопливо сквозь черноту бесконечной пустыни космоса. Он смотрел на них, уходя взглядом всё дальше и дальше. Казалось, и он плывет по небу вместе с ними. Тихий звук, как рокот волн, доносился откуда-то издалека, но не мешал, а наоборот, придавал движению согласованность и такт. В безмерном покое уносили его эти звуки, рождая глубокие, неожиданно ёмкие мысли. В какой-то миг показалось, что у него выросли крылья, как у птицы, и он вдруг понял, каково это – лететь в вышине, полагаясь на силу своих крыльев и не бояться упасть. Звуки эти напоминали ему биение живого сердца рядом – тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Свет от звёзд заслонила мимолётная тень. Он оглянулся. Мягко перебирая неуклюжими бесшумными лапами, рядом с ним плыла по Млечному пути росомаха. Огромное бурое тело её окаймляла широкая полоса золотистого меха, маленькие круглые уши прижимались к приплюснутой вытянутой голове, длинный пушистый хвост чуть вздрагивал в такт шагу. На спине зверя сидел человек. Он был почти наг, и выглядел беззащитным. Руки расслабленно лежали на плечах росомахи. Распущенные черные волосы закрывали плечи. Скуластое лицо с прямым носом и широкими бровями, было напряжено, глаза закрыты. Он был не так уж и стар – борода и усы только начали белеть. Но тревога, боль, сомнения уже наложили свой отпечаток, прорезали глубокие морщины и горькие складки у губ. Человек открыл глаза, медленно повернулся и посмотрел прямо на него.

– Приветствую тебя, – сказал он и чуть наклонил голову.

– Ты шаман, я узнал тебя, – ответило дерево, помедлив.

 В каком мире они находятся? Никогда ещё он не разговаривал ни с кем, кроме осины, но это было так давно. Человек смотрел спокойно, а глаза его были мудры не по годам и печальны.

– Да, я шаман.

– Как ты смог приручить этого зверя? – слова тоже словно плыли в пространстве, неторопливо и ёмко.

– Приручить? – человек провел рукой по жесткой шерсти загривка росомахи. – Я не смог бы приручить его. Он сам выбрал меня.

– Где мы? – спросило дерево после долгого молчания.

– В мире духов. Я пришел, потому что мне нужен твой совет.

– Мой совет? В чём?

– Моё племя просит тебя о помощи. Неурожай оставил нас без плодов и корней. Всё чаще наши охотники возвращаются без добычи, а рыбаки без рыбы. Наши дети умирают, ещё не научившись держать головку. старики не помнят таких бед и не знают, что делать. Только ты можешь нам помочь.

– Я?! Но почему?

– Ты богиня Мара, проводник между тёмным миром и светлым. В твоей власти смерть и жизнь нашего племени, мы поклоняемся тебе и просим о защите, – проговорил шаман значительно, и торжественно поклонился.

– Богиня? Мара? Но я не знаю, что значат эти слова.

Человек удивленно и растерянно посмотрел на него. Некоторое время он молчал.

– А кто ты? – спросил он наконец.

И дерево рассказало ему. Про свой любимый сон. Про осину, что росла рядом. Про то, как красные шишки зацветают и рассыпают легчайшую пыльцу. И про то, что солнце светит всем одинаково… Шаман слушал, не перебивая, и смотрел, не отрываясь на него. Росомаха всё так же мягко ступала в невесомости своими широкими лапами с устрашающими когтями. Звуки те, что плыли вдогонку в ночи, накатывали прибоем, то затихая, то вновь появляясь. Наконец, остались только эти звуки, дерево замолчало. Молчал и человек.

Край неба у горизонта стал наливаться жемчужным сиянием. Звёзды начали бледнеть. Росомаха замотала головой, вздернула губу, обнажая мощные треугольные клыки, нервно задвигала хвостом.

– Нам пора возвращаться, – тихо проговорил шаман.

– И мне?

– Если не хочешь заблудиться навсегда в мире духов, то да.

– А как я найду дорогу назад?

– Слышишь? Это мой бубен. Он укажет путь.

Только теперь он понял, что это были за звуки. Но сейчас бубен стучал всё быстрее, настойчиво призывая к себе. Звук его был тревожным и отрывистым. Росомаха всё ускоряла бег, упруго сжимая и распрямляя свое длинное тело. Человек, погруженный в свои думы, казалось, не замечал ничего. За их спинами первые лучи восходящего солнца уже готовы были пронзить небо, принеся новый день, а они всё мчались вдогонку ночи сквозь тьму.

– Сто шестьдесят лет рос я на берегу озера,– тихо сказало дерево. – Я видел разных зверей и птиц, но таких странных животных, как ты, не встречал раньше никогда. Откуда вы взялись?

Человек вскинул голову и ударил себя кулаком в грудь.

– Мои предки пришли с севера. Это было сильное и славное племя!

– Да, – усмехнулось дерево, – у вас есть то, чего никогда не будет у нас, деревьев… Вы можете идти туда, куда захотите.

Шаман выпрямился и долго пристально смотрел на него…

И вдруг всё пропало. В бледных утренних сумерках он опять увидел берег озера и поляну. Чуть краснели в догоревшем костре последние угольки. Рядом с костром собрались люди из племени. Двое из них осторожно поднимали на ноги шамана, кто-то пытался влить ему через плотно сжатые зубы питье… Бубен лежал в стороне, выпав из руки. Наконец, шаман поднял голову, отстранил поддерживающих его, выпрямился. Он поднял руку, и все подошли поближе, встали молча и слушали. Шаман не сказал им, что бог, в которого они верили – просто кусок старого дерева. Он не сказал им, что не у кого просить защиты и помощи, потому что рядом нет никого, кто мог бы помочь, сколько бы даров они не принесли к идолу. Нет. Он рассказал им, что, путешествуя в царстве духов, он встретил их предков, и они гордятся своими славными сынами и дочерями. Он рассказал, что духи открыли ему, почему столько бед обрушилось на их племя в последний год. Пришло время уходить с обжитого места, сказал он, как однажды ушли от своих родных очагов их сильные и мудрые предки. Уйти для того, чтобы найти новое место, где много дичи и рыбы, где тепло и дети их будут сыты и здоровы. Пришло время собираться в дорогу. Духи укажут ему, куда вести племя и будут оберегать их в пути. Старики закивали головами, молодые удивленно смотрели по сторонам, и друг на друга, словно ожидая, что из тумана, стелющегося над водой, появятся те, о ком говорил шаман.

Чуть пошатываясь, опираясь на руку помощника, шаман побрел вслед за другими к жилищу. Костер покрылся пленкой белесоватой золы, которую постепенно разносил ветер. Привычные звуки разгорающегося дня заполнили мир вместе с лучами теплого солнца. Птицы пели свои звонкие песни, перепархивая с места на место и иногда опускаясь на верхушку идола. Словно воспоминание о давнем сне, таяли образы ночного полёта и разговора. Только лёгкое чувство тревоги всё еще звенело туго натянутой струной где-то в глубине памяти, но и её звук постепенно затихал. День сменился ночью, и ещё раз взошло солнце, и снова наступила ночь. На поляне всё так же было тихо. Тихо стало и там, где раньше обитали люди. Больше он их не видел. Никого. Никогда.

Он снова привыкал к одиночеству. Первое время он ещё прислушивался к тишине, ожидая, что голоса людей зазвучат, как и раньше. Но только птицы да ветер наполняли покинутую долину звуками. Дикие звери долго обходили стороной бывшее поселение, однако вскоре они, как и прежде, беспрепятственно бегали там, где совсем недавно шумела чуждая и опасная для них жизнь. Природа поглощала все следы, затягивая раны костров, засыпая канавы и рвы, сглаживая возвышавшиеся когда-то холмы и остатки жилищ. Ночами, если небо было ясное и звёзды кружились в своём извечном хороводе, он мечтал опять улететь на невидимых крыльях туда, где когда-то смог разговаривать с человеком. Но больше мир духов не призывал его. Чего-то не хватало. Может, всё-таки, всё дело в бубне?..

Шли дни, дни складывались в годы. Со временем столб, к которому он был прислонён, совсем иструх. Однажды весной, когда оттаявшая земля стала мягкой, опора подломилась, и старое дерево рухнуло. И снова для него осталось только бесконечное и переменчивое небо. Теперь звери, пробегая мимо, просто перескакивали через остатки поваленного ствола. Заяц запрыгивал на него и оглядывался, нервно дёргая ушами. Или мыши пробегали, мелко семеня крошечными лапками и плотно прижимаясь к нему боком. Дожди поливали его, солнце согревало, зимой его укрывал толстый снежный покров. Весной травы вставали вокруг зелёной колышущейся стеной. Неугомонные муравьи поселились под ним, и, не в силах источить пропитанный смолой ствол, начали возводить вокруг свой муравейник. С каждым годом насыпь поднималась всё выше и погребала ствол под слоем земли. Сперва он ещё ощущал сквозь толщу грунта тепло солнца или зимнюю стужу, слышал ветер и дождь. Но чем больше проходило времени, тем больше тонул он в тишине, темноте и безмолвии.

А однажды волны озера подхватили его и унесли с собой. До самого снега он качался над зеленоватой бездной, погружаясь постепенно всё глубже и глубже. Прозрачная вода становилась всё темнее, солнце уже не проникало сквозь её толщу. Пока он не лёг на самое дно озера.

Его окружала беспросветная тьма. Он словно забывался бесконечным и тяжким сном. И только изредка вспыхивали в памяти сцены из прежней, такой далёкой жизни, когда он был деревом. Когда солнце согревало его зелёные иголочки, и он мог тянуться к бесконечно прекрасному синему небу. Но и эти сны посещали всё реже. Ил сдавливал со всех сторон своей тяжестью, наслаиваясь пластами. В неподвижности, мраке и одиночестве медленно угасала искра жизни…

А однажды он услышал далёкий неясный гул. Ощутил всем телом протяжную, раскатистую дрожь. Сперва подумал, что ему просто показалось, но гул повторился. Время уже перестало для него существовать, и, может, прошла не одна сотня лет, когда он услышал его снова. Звук сопровождался скрежетом и вибрацией, заставляя пробуждаться стынущее в оцепенении сознание. Казалось, где-то глубоко под ним ворочается и вздыхает огромный зверь. Он начал прислушиваться, пытаясь понять природу явления. Терпеливо ждал. Теперь для него существовали только эти звуки.

Их волны и дрожь проходили сквозь него, заполняя всё существо. Это скрипели кости самой планеты. Он прислушивался к её дыханию, постепенно растворяясь в нём, всё глубже погружаясь в тело Земли. Всё дальше от жизни на поверхности, и всё ближе к её могучему сердцу. Некогда прямой и сильный ствол, пропитанный смолой, медленно разрушался, возвращаясь в первородное состояние. Распадался на мельчайшие частицы, из которых однажды снова должна была возродиться жизнь. Он понимал это, и был счастлив своей сопричастностью великой тайны природы, мудростью своей отрицающей саму смерть…

Скрежет, крики, слепящий свет… Вода, чьи-то руки, голоса… Много, много солнца… Оглушенный ярким светом, он долго не мог понять, что происходит. Наконец, начал улавливать образы и различать звуки. Над ним склонились лица… Люди?! Он с удивлением смотрел на них, ища в просыпающейся памяти картинки из прошлой своей жизни. Точно, это были люди. Но теперь они были прекрасны. Лица их были чисты и открыты, голоса уже не напоминали животный рык, а больше походили на птичьи трели. Глаза смотрели без страха и поклонения. Люди с интересом разглядывали его, переговариваясь между собой высокими, певучими голосами. А он смотрел на них…

Снова началась другая жизнь. Теперь он почти всегда был окружен людьми. Они приходили, что-то измеряли, переворачивали так и эдак. Спорили рядом с ним, иногда с азартом, а иногда доверительным полушепотом, передавая друг другу тайны, которые им удавалось узнать, изучая его ствол. Затем его поместили за большую прозрачную стену, подвесили, сложив из разрозненных останков подобие целого. На него направили яркий свет множества рукотворных солнц, и он снова почувствовал себя, как когда-то на поляне у озера. Люди, большие и маленькие, появлялись, смотрели на него, но только уже не приносили даров, и ни о чём не просили. Просто уходили, оставляя ненадолго одного.

И тогда впервые он увидел свою личину в отражении стекла. Тот далёкий умелец создал его похожим на себя, вытесав из упругой древесины подобие лица с высокими скулами, наметив тяжелые надбровья и открытый в немом призыве рот. Весь его ствол был испещрен разными линиями, над значениями которых столько времени бились их далёкие потомки. Когда-то каждый этот знак был важен для племени, поклонявшемуся созданному их верованием образу. Им был нужен кто-то, на кого можно было переложить ответственность за всё, происходящее в огромном, пугающем мире. И они создали идола, забыв, что это всего лишь кусок дерева. Такого же, каким топили они свои костры.

И снова дни складывались в года. Люди приходили и уходили, кружились в бесконечном хороводе, словно снежинки в метель. Мелькали лица, звучали голоса, а он всё заглядывал в глаза тех, кто смотрел на него. Прислушивался, ожидая услышать однажды приглушенный, немного тревожный стук бубна. Память его хранила тысячелетия, он помнил о жизни, он знал о смерти. Он всё ждал, что однажды найдётся тот, кто захочет с ним поговорить. И тогда он сможет рассказать обо всём, что с ним произошло. И о своём самом любимом сне…

Как с тихим щелчком раскрывается шишка, и семечко на тонком, пронизанном жилками, крыле, летит в серебристом свете холодного весеннего солнца. ..

 

На илл.: Художник Николай Кулыгин

Авторская колонка

Вы здесь: Авторские колонки FantLab.ru > Авторская колонка «ФАНТОМ» облако тэгов Поиск статьи:     расширенный поиск » БПНФ, Гелескул, ДолОй унылые рожи!, Идеи Форума, Из убитой темы: Стихи о моём городе, Из убитой темы: патриотическая поэзия, Из убитой темы: стихи о братьях наших меньших, Из убитой темы: стихи о маме, Издательства, Истины, Культура и культпаскудство, Мои стихи, Прогнозы, Продажа книг, Разное, Реалии сегодняшнего дня, Это интересно, животные, издано, книги, конкурсное, малотиражки, мои стихи, наследие, памятные даты, память, переводы, поэзия, ретроспектива, советую прочесть, это интересно либо поиск по названию статьи или автору:  Страницы:  1  2  3  4  5 [6] 7  8  9  10  11  12 ФАНТОМ Гелескул. Четвёртый День, четвёртый год… Статья написана 21 июля 2015 г. 10:23 Размещена: в авторской колонке ФАНТОМ «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи.» Эти слова Есенина раньше воспринимались не адресно, безлично. Но с каждым годом, в каждый — очередной, отстоящий всё дальше и дальше от того, другого, времени — День рождения Анатолия Михайловича Гелескула я всё больше и больше проникаюсь простым, но глубоким подтекстом, скрытым в этих строках. Уже четыре года… Перечитывая переводы, просматривая предисловия и статьи, изучая черновые наброски от руки, сделанные Анатолием Михайловичем, каждый раз нахожу для себя что-то новое, сокровенное: внутренние смыслы, стереоскопичность, новое видение знакомых ритмов и рифм, новые выводы, ассоциации, новое звучание и меняющееся восприятие мыслей. Погружение, полное растворение в волшебном море гелескуловской поэзии, истинное наслаждение настоящим русским языком. . И лишь одно печалит меня и не даёт покоя: не будет новых. Но и того, что есть — хватит с избытком. Хватит навсегда. Красота не меркнет. Живёт, чарует светлой печалью, накатывает ностальгией, дарит покой, цветёт сказкой слова и ритма, радуется солнцу. Четыре года БЕЗ. Любим и помним. —————————————————— —————————— Хуан Рамон Хименес *** Летят золотые стрелы с осеннего поля брани. И в воздухе боль сочится, как яд, растворенный в ране. А свет, и цветы, и крылья — как беженцы на причале. И сердце выходит в море. И столько вокруг печали! Все жалобно окликает, все тянется за ответом — и слышно: — Куда вы?.. Где вы?.. Ответ никому неведом… *** Не забывай меня, нечаянная радость! Чему когда-то верилось — разбилось, что долгожданным было — позабылось, но ты, неверная, нечаянная радость, не забывай меня! Не позабудешь? ПЕСЕНКА Душу мне солнце заката озолотило вчера. Золото вынул я ночью, глянул. Одна мишура! Сердцу луна на рассвете бросила горсть серебра. Двери я запер наутро, глянул. Одна мишура! Антонио Мачадо *** Давно ли шелковый кокон моя печаль доплетала, была как червь шелковичный — и черной бабочкой стала! А сколько светлого воска собрал я с горьких соцветий! О времена, когда горечь была пчелой на рассвете! Она сегодня как овод, и как осот на покосе, и спорынья в обмолоте, и древоточина в тесе. О время щедрых печалей, когда водою полива слеза текла за слезою и виноградник поила! Сегодня залило землю потоком мутного ила. Вчера слетались печали наполнить улей нектаром, а нынче бродят по сердцу, как по развалинам старым, — чтобы сровнять их с землею, не тратя времени даром. Поль Верлен *** Сердцу плачется всласть, Как дождю за стеной. Что за темная власть У печали ночной? О напев дождевой На пустых мостовых! Неразлучен с тоской Твой мотив городской! Сердце плачет тайком — О какой из утрат? Это плач ни о ком, Это дождь виноват. Это мука из мук — Не любя, не скорбя, Тосковать одному И не знать, почему. Теофиль Готье ПАСТЕЛЬ Красавицы в ореховых овалах, Портреты дам, поблекшие в пыли, Давно уже в букетах ваших вялых Изысканные розы отцвели. И радость ваша с розами увяла От зим, которым не было числа. И плесень антикварного подвала На ваши лица мушки нанесла. Прекрасные владычицы в могиле, И вместе с Парабер и Помпадур Временщики любовь похоронили, А память обесчестил балагур. И только вы, лишенные приюта, Берете розы пальцами наяд И грустно улыбаетесь кому-то, Умершему столетие назад. ЗМЕИИНАЯ НОРА Проглянет луч — и в полудреме тяжкой, По-старчески тоскуя о тепле, В углу между собакой и бродяжкой Как равный я улягусь на земле. Две трети жизни растеряв по свету, В надежде жить, успел я постареть И, как игрок последнюю монету, Кладу на кон оставшуюся треть. Ни я не мил, ни мне ничто не мило; Моей душе со мной не по пути; Во мне самом готова мне могила — И я мертвей умерших во плоти. Едва лишь тень потянется к руинам, Я припаду к остывшему песку И, холодом пронизанный змеиным, Скользну в мою беззвучную тоску. Шарль Бодлер ТУМАНЫ И ДОЖДИ Снег, осеннюю грязь и весеннюю талость Я любил, и любовь эта в сердце осталась, В непогоду душа погружается в сон, Как в туманное завтра моих похорон. На безлюдьи, в размытой дождем панораме, Где беснуются ветры, скрипя флюгерами, Неприкаянный дух мой не ищет тепла, На лету раскрывая вороньи крыла. Что желанней душе, если стала пустыней, Той душе, на которой смерзается иней, Чем туман, нашей хляби бескровный король И предвестие стужи, проникшее в щели? Лишь неведомо, с кем на случайной постели Под одной простыней убаюкивать боль. СПЛИН Когда гнетет зенит и воздух как удушье И сердце тяжесть их бессильно превозмочь, А горизонт петлей сжимается все туже И превращает день в безрадостную ночь, Когда по западне, в которой непогода К застенку затхлому свела земную ширь, Надежда мечется во тьме гнилого свода И в корчах падает, как бедный нетопырь, Когда в конце концов упорное ненастье Дождем зарешетит огромную тюрьму, Заполоняют мозг, опутав ловчей снастью, Немые пауки, подползшие к нему, И лишь колокола, когда земля свинцова, Терзают небеса в надежде на приют И, словно беженцы без родины и крова, Неутешимые, в пустыне вопиют. И тянутся в душе беззвучной вереницей Безвестные гроба неведомых бедняг, А смертная тоска безжалостной десницей В поникший череп мой вонзает черный стяг. ВОЯЖ НА КИФЕРУ Легка была душа, как чайка над водой, Когда на корабле поскрипывали тали И парусник летел в безоблачные дали, Пьянея от лучей, как ангел молодой. А что за остров там, в расщелинах и скалах? Кифера, господа, хоть он и знаменит, О нем и старый хлыщ наслышан, и пиит, Но в общем островок из самых захудалых. Кифера! Колыбель сердечных тайн и смут Пеннорожденная, бессмертная, ты рядом, И родина любви доныне дышит садом, И даже камни там по-прежнему цветут? О заповедный край страстей, стихов и арий, Твоим роскошествам, и миртам, и цветам На всех наречиях курили фимиам, Кропя надеждами мифический розарий, Где вечен голубков воркующий галдеж. Увы, былой цветник заброшен и печален, Но в вихре карканья над пустошью развалин Я вдруг увидел то, что видеть невтерпеж. О нет, не жгучих тайн воскресшие обряды И не затерянный в укромной роще храм, Где жрицы юные аттическим ветрам Распахивали грудь, искавшую прохлады. О нет. Где паруса вдыхали свежий бриз, Распугивая птиц на отмелях и плитах, Три шатких горбыля, над висельником сбитых, Вонзились в небеса, как черный кипарис. Он рос, облепленный голодной стаей птичьей, Клещами щелкала их жадная орда, Заглатывая плоть загнившего плода, И в радостной борьбе трудилась над добычей. Зиял пустых глазниц расколотый орех, К ногам текло нутро, чтоб высохнуть от пыли, И дружно грешника вороны оскопили В отместку за разгул неправедных утех. А бедра раздирал в соперничестве зверьем Четвероногий сброд, учуявший жратву, И опытный вожак учил их мастерству, Заслуженный палач, завидный подмастерьям. На острове любви родился ты и жил, Невольный мученик забытого завета, Ты искупил его, стал жертвой, и за это Отказано в земле, где рос ты и грешил. При взгляде на тебя, на куклу в балагане, Меня от жалости и нежности к тебе Стошнило памятью о собственной судьбе И горлом хлынуло мое воспоминанье. Я вспомнил воронье, мой бедный побратим, И хищные клевки в усердьи неизменном, А недоклеванное в пищу шло гиенам, Чтоб голод утолить, но он неутолим. Дремотных парусов качались опахала, И радовался мир безоблачному дню, И знал один лишь я, что душу хороню, А в сердце ночь росла и кровью набухала. На острове любви не скрасили цветы Удавку двойника, лишенного могилы. Вот дух и плоть мои. Пошли мне, Боже, силы На наготу свою глядеть без тошноты. Леопольд Стафф ПОЧЕМУ Когда счастье бывает полным, Почему оно так печалит? Почему самым ясным полднем Холодеешь, лучами залит? Или розами нас венчали, Зацветавшими в непогоду? Или радость нужна печали Для приюта, как соты – меду? Или, счастье оберегая, По-девичьи она пуглива – И стоит на песке нагая У запретной черты прилива? Почему же от счастья больно, Где граница печали нашей?. . Свей из терна венок застольный – И спроси у венка и чаши. «Там, где скрипка – у врат молчанья И напев уже еле слышен, Там, где входят июньской ранью Зерна гибели в завязь вишен, Там, где слезы свои напрасно Память ищет, как ветра в поле, – И вернуть их уже не властна, Улыбается давней боли, Там, где в небе, зарей согретом, Смотрит месяц в лицо рассвету, – Там лежит между тьмой и светом Та граница, которой нету». Ян Твардовский ЗВЕЗДЫ Звезды чтоб раньше смеркалось очи чтоб дольше любилось слезы чтоб легче дышалось вера чтоб часом не верить больше чтобы крепнуть душою горе чтоб зря не мудрили а разделили чужое точка чтоб повести длиться жизнь чтоб с родными прощаться плач чтоб утешиться снами смерть чтоб проверить на прочность связь между миром и нами. Тадеуш Гайцы НА РАССВЕТЕ Дорога от сердца к сердцу дольше письма в разлуке. Но будит нас плач кукушки, И, сердцем считая звуки, в тебя, как в дальние дали, гляжу с последней ступени, слова твои опоздали, мои – слететь не успели. Лисьим огнем я мечен, и капля стали смертельной на сердце ляжет печатью, как малый крестик нательный, чтоб опаленные руки раскрылись обетованно для юности – слишком поздно, для вечности – слишком рано. Во мне заблудилось небо, как в сонной реке закатной, и облако ткет туманы, отрезав пути обратно, и память о самом нежном вручаю прощальным даром словам, но таким поспешным, а может быть – запоздалым. Дорога от тела к телу проста, как рука при встрече, но нас разделяет эхо, двоит нам сердца и речи, а дым, приближая небо, поет, как петух, багряно о жалости – слишком поздно, о радости – слишком рано. Сесар Вальехо ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1936 Я здесь единственное, что не возвратится, – к моей скамейке, к замыслам и бредням, к поступкам и штанам моим последним и ко всему, в чем есть моя частица. Я здесь единственное, что не возвратится. К Полям ли Елисейским или к Сене за Лунный сквер уйдет мое рожденье, простится смерть и больше не вернется, и в сутолоке, словно в запустенье, моя людская схожесть обернется и по одной отпустит свои тени. А все с моим уходом остается, чтоб обеспечить алиби, – от пряжки до шва на башмаке, все без остатка, и грязь на каблуке, и даже складка на рукаве застегнутой рубашки. Фернандо Пессоа Смерть — поворот дороги, Кто завернул — незрим. Снова твой шаг далекий Слился в одно с моим. Стерты земные грани. Смертью не обмануть. Призрачно расставанье. Подлинен только путь. Тэги: Гелескул, память ФАНТОМ . ..почувствуйте разницу Статья написана 30 июня 2015 г. 12:54 Размещена: в авторской колонке ФАНТОМ Опять и снова — великий Шарль Бодлер. —————————————————— ——— Charles Baudelaire. Les phares Rubens, fleuve d’oubli, jardin de la paresse, Oreiller de chair fraîche où l’on ne peut aimer, Mais où la vie afflue et s’agite sans cesse, Comme l’air dans le ciel et la mer dans la mer; Léonard de Vinci, miroir profond et sombre, Où des anges charmants, avec un doux souris Tout chargé de mystère, apparaissent à l’ombre Des glaciers et des pins qui ferment leur pays; Rembrandt, triste hôpital tout rempli de murmures, Et d’un grand crucifix décoré seulement, Où la prière en pleurs s’exhale des ordures, Et d’un rayon d’hiver traversé brusquement; Michel-Ange, lieu vague où l’on voit des Hercules Se mêler à des Christs, et se lever tout droits Des fantômes puissants qui dans les crépuscules Déchirent leur suaire en étirant leurs doigts; Colères de boxeur, impudences de faune, Toi qui sus ramasser la beauté des goujats, Grand coeur gonflé d’orgueil, homme débile et jaune, Puget, mélancolique empereur des forçats; Watteau, ce carnaval où bien des coeurs illustres, Comme des papillons, errent en flamboyant, Décors frais et légers éclairés par des lustres Qui versent la folie à ce bal tournoyant; Goya, cauchemar plein de choses inconnues, De foetus qu’on fait cuire au milieu des sabbats, De vieilles au miroir et d’enfants toutes nues, Pour tenter les démons ajustant bien leurs bas; Delacroix, lac de sang hanté des mauvais anges, Ombragé par un bois de sapins toujours vert, Où, sous un ciel chagrin, des fanfares étranges Passent, comme un soupir étouffé de Weber; Ces malédictions, ces blasphèmes, ces plaintes, Ces extases, ces cris, ces pleurs, ces Te Deum, Sont un écho redit par mille labyrinthes; C’est pour les coeurs mortels un divin opium! C’est un cri répété par mille sentinelles, Un ordre renvoyé par mille porte-voix; C’est un phare allumé sur mille citadelles, Un appel de chasseurs perdus dans les grands bois! Car c’est vraiment, Seigneur, le meilleur témoignage Que nous puissions donner de notre dignité Que cet ardent sanglot qui roule d’âge en âge Et vient mourir au bord de votre éternité! перевод А. М. Гелескула: Маяки Рубенс, лень и дремота бездумного тела, И ни тени души, и любви ни следа, Но не ведает жизнь ни преград, ни предела, Словно воздух в лазури и в море вода. Леонардо, туманное зеркало тайны, Где врасплох улыбается нам иногда Тихий ангел, сюда залетевший случайно Из родной синевы своих сосен и льда. Рембрандт, этот безвыходный мир божедомки, Нищета богадельни и крест на стене, И в загоне, где судьбы и стоны негромки, Зимний луч, неожиданный в тусклом окне. Микеланджело, тяжки библейские камни В основании мрамора, стен и холста, Правит вера, но призраки водят руками, Воскрешая Геракла в обличьи Христа. Зачарованный схваткой и вечной борьбою, Изнуренный и все же сберегший в душе Благородное право кулачного боя Корифей каторжан, меланхолик Пюже. В мотыльковом азарте блудниц и жуиров, Безалаберен и одинок, как никто, Меж турнюров пастушек и буклей сатиров В маскарадной сумятице грустный Ватто. Гойя, шабаш вокруг и повсюду на свете, Где-то выкидыш варят, то чистят штыки, И карга молодится, а голые дети На соблазн упырям надевают чулки. У кровавого озера в небе багровом, Где лишь ели и тролли мрачат берега, Краскам Делакруа и твои звероловам Вторят, Вебер, охотничьи ваши рога. Это пламя и стон, богохульство и credo, Становились отравой, как наш алкоголь, И борцов никогда не венчала победа, Но в несметных сердцах унимали вы боль. Вы пароль наш, надежно затверженный стражей, И для всех заблудившихся в дебрях и снах, Как зажженный на выступах башен и кряжей Негасимый огонь, вы спасительный знак, Что не созданы мы из одной только глины, И не зря рождены — но для жизни иной, И, быть может, Господь, искупит наши вины, Этот огненный плач перед вечной стеной. —————————————————— ————— перевод В. Иванова: Маяки Река забвения, сад лени, плоть живая, — О Рубенс, — страстная подушка бредных нег, Где кровь, биясь, бежит, бессменно приливая, Как воздух, как в морях морей подводных бег! О Винчи, — зеркало, в чьем омуте бездонном Мерцают ангелы, улыбчиво-нежны, Лучом безгласных тайн, в затворе, огражденном Зубцами горных льдов и сумрачной сосны! Больница скорбная, исполненная стоном, — Распятье на стене страдальческой тюрьмы, — Рембрандт!. . Там молятся на гноище зловонном, Во мгле, пронизанной косым лучом зимы… О Анджело, — предел, где в сумерках смесились Гераклы и Христы!.. Там, облик гробовой Стряхая, сонмы тел подъемлются, вонзились Перстами цепкими в раздранный саван свой… Бойцов кулачных злость, сатира позыв дикий, — Ты, знавший красоту в их зверском мятеже, О сердце гордое, больной и бледноликий Царь каторги, скотства и похоти — Пюже! Ватто, — вихрь легких душ, в забвенье карнавальном Блуждающих, горя, как мотыльковый рой, — Зал свежесть светлая, — блеск люстр, — в круженье бальном Мир, околдованный порхающей игрой!.. На гнусном шабаше то люди или духи Варят исторгнутых из матери детей? Твой, Гойа, тот кошмар, — те с зеркалом старухи, Те сборы девочек нагих на бал чертей!.. Вот крови озеро; его взлюбили бесы, К нему склонила ель зеленый сон ресниц: Делакруа!.. Мрачны небесные завесы; Отгулом меди в них не отзвучал Фрейшиц. .. Весь сей экстаз молитв, хвалений и веселий, Проклятий, ропота, богохулений, слез — Жив эхом в тысяче глубоких подземелий; Он сердцу смертного божественный наркоз! Тысячекратный зов, на сменах повторенный; Сигнал, рассыпанный из тысячи рожков; Над тысячью твердынь маяк воспламененный; Из пущи темной клич потерянных ловцов! Поистине, Господь, вот за твои созданья Порука верная от царственных людей: Сии горящие, немолчные рыданья Веков, дробящихся у вечности твоей! —————————————————— ———————— перевод В. Левика: Маяки Рубенс, море забвенья, бродилище плоти, Лени сад, где в безлюбых сплетениях тел, Как воде в половодье, как бурям в полете, Буйству жизни никем не поставлен предел. Леонардо да Винчи, в бескрайности зыбкой Морок тусклых зеркал, где, сквозь дымку видны, Серафимы загадочной манят улыбкой В царство сосен, во льды небывалой страны. Рембрандт, скорбная, полная стонов больница, Черный крест, почернелые стены и свод, И внезапным лучом освещенные лица Тех, кто молится Небу среди нечистот. Микеланджело, мир грандиозные видений, Где с Гераклами в вихре смешались Христы, Где, восстав из могил, исполинские тени Простирают сведенные мукой персты. Похоть фавна и ярость кулачного боя, — Ты, великое сердце на том рубеже, Где и в грубом есть образ высокого строя, — Царь галерников, грустный и желчный Пюже. Невозвратный мираж пасторального рая, Карнавал, где раздумий не знает никто, Где сердца, словно бабочки, вьются, сгорая, — В блеск безумного бала влюбленный Ватто. Гойя — дьявольский шабаш, где мерзкие хари Чей-то выкидыш варят, блудят старики, Молодятся старухи, и в пьяном угаре Голой девочке бес надевает чулки. Крови озеро в сумраке чащи зеленой, Милый ангелам падшим безрадостный дол, — Странный мир, где Делакруа исступленный Звуки Вебера в музыке красок нашел. Эти вопли титанов, их боль, их усилья, Богохульства, проклятья, восторги, мольбы — Дивный опиум духа, дарящий нам крылья, Перекличка сердец в лабиринтах судьбы. То пароль, повторяемый цепью дозорных, То приказ по шеренгам безвестных бойцов, То сигнальные вспышки на крепостях горных, Маяки для застигнутых бурей пловцов. И свидетельства, Боже, нет высшего в мире, Что достоинство смертного мы отстоим, Чем прибой, что в веках нарастает все шире, Разбиваясь об Вечность пред ликом Твоим. —————————————————— ———————— перевод П. Лыжина: Маяки О Рубенс — лени сад, волшебный ключ забвенья, Где любят, не любя, нагие телеса, Но где, бушуя, жизнь в порывах исступленья Как море в море бьет, как воздух в небеса. Да-Винчи — зеркало, где отразился зыбкий, Глубокий, смутный мир необычайных снов; Сонм нежных ангелов с загадочной улыбкой Средь сосен вековых и синих ледников. Рембрандт — больницы стон печальный и унылый, Где лишь Распятие виднеется в углу; Из грязи там мольбы восходят с дивной силой И яркий зимний луч пронзает полумглу. О Микель-Анжело — неясные творенья: Смешались жутко в них Гераклы и Христы! Могучие встают из гроба привиденья, И длинный саван рвут сведенные персты. Боец неистовый, сатир ли извращенный? — Ты, возвеличивший оборванную тварь, Тщедушный человек, но желчный и надменный, Пюже, о каторжан меланхоличный царь! Ватто — беспечный мир, где много знаменитых Сердец, как бабочки, справляют карнавал Среди блестящих зал, лучами люстр залитых, Безумье льющие на кружащийся бал. О Гойя — тяжкий бред! Средь шабаша коптится Кровавый выкидыш под дикий смех и вой… Старуха в зеркало загадочно глядится, И дразнит дьявола детей раздетых рой. Над озером в крови сонм демонов летает — Делакруа! Вдали грустит еловый бор. Под серым небом там плач странных труб летает, Как бы из Вебера чуть уловимый хор. Средь тысячи ходов глухого подземелья Осанна, вопль и стон как отгулы летят, Проклятье и хвала — божественные зелья, Что сердце смертного как опиум пьянят. То стражей тысячной разослан клич сигнальный, Приказ, протрубленный из тысячи рогов, То зов охотников затерянный и дальный, Мерцанье тысячи высоких маяков. Воистину, Господь, вот знак непреходящий, Возвышенный залог достоинства людей: Весь сей надрывный плач, из века в век летящий, Чтоб смолкнуть у брегов Предвечности Твоей! —————————————————— ———————— перевод Эллиса: Маяки О Рубенс, лени сад, покой реки забвенья! Ты — изголовие у ложа без страстей, Но где немолчно жизнь кипит, где все — движенье, Как в небе ветерок, как море меж морей! О Винчи, зеркало с неясной глубиною, Где сонмы ангелов с улыбкой на устах И тайной на челе витают, где стеною Воздвиглись горы льдов с лесами на хребтах; О Рембрандт, грустная, угрюмая больница С Распятьем посреди, где внятен вздох больных, Где брезжит зимняя, неверная денница, Где гимн молитвенный среди проклятий стих! Анджéло, странный мир: Христы и Геркулесы Здесь перемешаны; здесь привидений круг, Лишь мир окутают вечерней тьмы завесы, Срывая саваны, к нам тянет кисти рук. Пюже, печальный царь навеки осужденных, Одевший красотой уродство и позор, Надменный дух, ланит поблеклость изможденных, То сладострастный фавн, то яростный боксер; Ватто! О карнавал, где много знаменитых Сердец, как бабочки, порхают и горят, Где блещет шумный вихрь безумий, с люстр излитых, И где орнаментов расцвел нарядный ряд! О Гойя, злой кошмар, весь полный тайн бездонных, Проклятых шабашей, зародышей в котлах, Старух пред зеркалом, малюток обнаженных, Где даже демонов волнует страсть и страх; Делакруа, затон кровавый, где витает Рой падших Ангелов; чтоб вечно зеленеть, Там лес тенистых пихт чудесно вырастает; Там, как у Вебера, звучит глухая медь; Все эти жалобы, экстазы, взрывы смеха, Богохуления, Te Deum, реки слез, То — лабиринтами умноженное эхо, Блаженный опиум, восторг небесных грез! То — часового крик, отвсюду повторенный, Команда рупоров, ответный дружный рев, Маяк, на тысячах высот воспламененный, Призыв охотника из глубины лесов! Творец! вот лучшее от века указанье, Что в нас святой огонь не может не гореть, Что наше горькое, безумное рыданье У брега вечности лишь может замереть! —————————————————— ———- —————————————————— ———- Charles Baudelaire. Bohémiens en voyage La tribu prophétique aux prunelles ardentes Hier s’est mise en route, emportant ses petits Sur son dos, ou livrant à leurs fiers appétits Le trésor toujours prêt des mamelles pendantes. Les hommes vont à pied sous leurs armes luisantes Le long des chariots où les leurs sont blottis, Promenant sur le ciel des yeux appesantis Par le morne regret des chimères absentes. Du fond de son réduit sablonneux, le grillon, Les regardant passer, redouble sa chanson; Cybèle, qui les aime, augmente ses verdures, Fait couler le rocher et fleurir le désert Devant ces voyageurs, pour lesquels est ouvert L’empire familier des ténèbres futures. перевод А. М. Гелескула: Цыгане в пути Бредут они, провидческое племя, То большаком, то кое-где тайком, Несут детей и кормят молоком Голодное отверженное семя. Мужчины за кибитками и теми, Кто прикорнул там, тянутся пешком, Поблескивает нож за кушаком, И взгляд тяжел, как жизненное бремя. Скупой привал и нищенский уклад, Но вторят песням голоса цикад, И даже пустошь кажется зеленой, Когда дивятся чахлые холмы На табор, этот вечно устремленный И жгучий взгляд в родное царство тьмы. —————————————————— ————— перевод Вячеслава Иванова: Цыгане в пути Вчера клан ведунов с горящими зрачками Стан тронул кочевой, взяв на спину детей Иль простерев сосцы отвиснувших грудей Их властной жадности. Мужья со стариками Идут, увешаны блестящими клинками, Вокруг обоза жен, в раздолии степей, Купая в небе грусть провидящих очей, Разочарованно бродящих с облаками. Завидя табор их, из глубины щелей Цикада знойная скрежещет веселей; Кибела множит им избыток сочный злака, Изводит ключ из скал, в песках растит оаз — Перед скитальцами, чей невозбранно глаз Читает таинства родной годины Мрака. —————————————————— —————— перевод В. Микушевича: Цыгане в пути У них у всех глаза горят не без причины; Народец вещий в путь отправился вчера; Отвислые соски младенцам брать пора И снова к матерям карабкаться на спины. Как водится, в пути с ножами все мужчины, В кибитках прячется от солнца детвора; Ища химер былых, идущие с утра Все пристальней глядят в небесные глубины. Таящийся в песке кузнечик не затих, Песнь дребезжащую усилил ради них; Сады среди пустынь являет им Кибела, Даруя ключ в скале народу своему, Дабы провидели они родную тьму, Пока землею Ночь навек не овладела. —————————————————— —————- перевод И. Северянина: Цыгане в пути Вчера опять пророческое племя Пустилось в путь, забрав своих детей; У матерей созрел дюшес грудей; Зрачки горят… (Не знойно ль было семя?..) Отцы бредут, блестя своим оружьем, И табором раскинулась семья, Тяжелыми глазами обоймя Простор небес с тоскливым равнодушьем. Всегда при них звучнее песни птиц… Им божество дает благоволенья: Там, где они, — пышнее цвет растенья, Там орошен утеса гордый шпиц. И, как сады, цветут для них пустыни… Для них нет тайн, — и счастья нет отныне!.. —————————————————— ———— перевод В. Тардова: Цыгане в пути Пророческий народ с блестящими зрачками В путь тронулся вчера, неся детей своих На спинах иль открыв здоровой жажде их Сокровища грудей с тяжелыми сосцами. Мужья идут пешком, блестя воруженьем, С боков телег, где семьи их сидят, На небо устремив тупой и долгий взгляд, Тяжелый от тоски по скрывшимся виденьям. Из глубины норы сверчок, завидев их, Свою удвоил песнь. Цибела-мать для них Льет жизнь щедрей, чтоб скрасить их мытарства; В песках — творит цветы, из камней — ключ родит Для этих странников, которым вход открыт В грядущего таинственное царство. —————————————————— ———— перевод С. Шервинского: Цыгане в пути Предсказатель народ с огневыми зрачками Вчера пустился в путь, увлекая детей На спине иль кормя из отвислых грудей Их живой аппетит готовыми дарами. Мужья идут пешком, сверкая лезвиями, По сторонам телег, где добро их семей, Взор по небу влача отягченных очей, Где тускнеет тоска с бесплодными мечтами. Из глубины песка приютного сверчок, Их увидав, резвей свой двигает смычок. Кибела, их любя, для них пестрит поляны. Для них течет скала и пустыня цветет, Для путников, кому путь открытый вперед, — Грядущей темноты приветливые страны. —————————————————— ———— перевод Эллиса: Цыгане в пути Пророческий народ с блестящими зрачками В путь дальний тронулся, влача своих детей На спинах, у сосцов отвиснувших грудей, Питая алчность губ роскошными дарами; Вслед за кибитками, тяжелыми возами, Блестя оружием, бредет толпа мужей, Грустя о призраках первоначальных дней, Блуждая в небесах усталыми глазами. Навстречу им сверчок, заслышав шум шагов, Заводит песнь свою из чащи запыленной; Кибела стелет им живой ковер цветов, Струит из скал ручей в пустыне раскаленной, И тем, чей взор проник во мглу грядущих дней, Готовит пышный кров средь пыли и камней. Тэги: Гелескул, память, поэзия ФАНТОМ Сегодня, 74 года назад… Статья написана 22 июня 2015 г. 14:13 Размещена: в авторской колонке ФАНТОМ Страшный день 22 июня 1941-го года. 74 года назад началась Великая Отечественная война, длившаяся 1418 дней и унесшая более 26 миллионов жизней. Вечная память погибшим. Вечная слава героям. Р. Рождественский РЕКВИЕМ Памяти наших отцов и старших братьев, памяти вечно молодых солдат и офицеров Советской Армии, павших на фронтах Великой Отечественной войны. 1 Вечная слава героям! Вечная слава! Вечная слава! Вечная слава героям! Слава героям! Слава!! …Но зачем она им, эта слава,— мертвым? Для чего она им, эта слава,— павшим? Все живое — спасшим. Себя — не спасшим. Для чего она им, эта слава,— мертвым?.. Если молнии в тучах заплещутся жарко, и огромное небо от грома оглохнет, если крикнут все люди земного шара,— ни один из погибших даже не вздрогнет. Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет! Знаю: песня тяжелых могил не откроет! Но от имени сердца, от имени жизни, повторяю! Вечная Слава Героям!.. И бессмертные гимны, прощальные гимны над бессонной планетой плывут величаво… Пусть не все герои,— те, кто погибли,— павшим вечная слава! Вечная слава!! Вспомним всех поименно, горем вспомним своим. .. Это нужно — не мертвым! Это надо — живым! Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе… Есть великое право: забывать о себе! Есть высокое право: пожелать и посметь!.. Стала вечною славой мгновенная смерть! 2 Разве погибнуть ты нам завещала, Родина? Жизнь обещала, любовь обещала, Родина. Разве для смерти рождаются дети, Родина? Разве хотела ты нашей смерти, Родина? Пламя ударило в небо!— ты помнишь, Родина? Тихо сказала: «Вставайте на помощь…» Родина. Славы никто у тебя не выпрашивал, Родина. Просто был выбор у каждого: я или Родина. Самое лучшее и дорогое — Родина. Горе твое — это наше горе, Родина. Правда твоя — это наша правда, Родина. Слава твоя — это наша слава, Родина! 3 Плескалось багровое знамя, горели багровые звезды, слепая пурга накрывала багровый от крови закат, и слышалась поступь дивизий, великая поступь дивизий, железная поступь дивизий, точная поступь солдат! Навстречу раскатам ревущего грома мы в бой поднимались светло и сурово. На наших знаменах начертано слово: Победа! Победа!! Во имя Отчизны — победа! Во имя живущих — победа! Во имя грядущих — победа! Войну мы должны сокрушить. И не было гордости выше, и не было доблести выше — ведь кроме желания выжить есть еще мужество жить! Навстречу раскатам ревущего грома мы в бой поднимались светло и сурово. На наших знаменах начертано слово Победа! Победа!! 4 Черный камень, черный камень, что ж молчишь ты, черный камень? Разве ты хотел такого? Разве ты мечтал когда-то стать надгробьем для могилы Неизвестного солдата? Черный камень. Что ж молчишь ты, черный камень?.. Мы в горах тебя искали. Скалы тяжкие дробили. Поезда в ночах трубили. Мастера в ночах не спали, чтобы умными руками чтобы собственною кровью превратить обычный камень в молчаливое надгробье… Разве камни виноваты в том, что где-то под землею слишком долго спят солдаты? Безымянные солдаты. Неизвестные солдаты… А над ними травы сохнут, А над ними звезды меркнут. А над ними кружит беркут и качается подсолнух. И стоят над ними сосны. И пора приходит снегу. И оранжевое солнце разливается по небу. Время движется над ними… Но когда-то, но когда-то кто-то в мире помнил имя Неизвестного солдата! Ведь еще до самой смерти он имел друзей немало. Ведь еще живет на свете очень старенькая мама. А еще была невеста. Где она теперь — невеста?.. Умирал солдат — известным. Умер — Неизвестным. 5 Ой, зачем ты, солнце красное, все уходишь — не прощаешься? Ой, зачем с войны безрадостной, сын, не возвращаешься? Из беды тебя я выручу, прилечу орлицей быстрою… Отзовись, моя кровиночка! Маленький. Единственный… Белый свет не мил. Изболелась я. Возвратись, моя надежда! Зернышко мое, Зорюшка моя. Горюшко мое,— где ж ты? Не могу найти дороженьки, чтоб заплакать над могилою. .. Не хочу я ничегошеньки — только сына милого. За лесами моя ластынька! За горами — за громадами… Если выплаканы глазыньки — сердцем плачут матери. Белый свет не мил. Изболелась я. Возвратись, моя надежда! Зернышко мое, Зорюшка моя. Горюшко мое,— где ж ты? 6 Когда ты, грядущее? Скоро ли? В ответ на какую боль?.. Ты видишь: самые гордые вышли на встречу с тобой. Грозишь частоколами надолб. Пугаешь угластыми кручами… Но мы поднимем себя по канатам, из собственных нервов скрученных! Вырастем. Стерпим любые смешки. И станем больше богов!.. И будут дети лепить снежки из кучевых облаков. 7 Это песня о солнечном свете, это песня о солнце в груди. Это песня о юной планете, у которой все впереди! Именем солнца, именем Родины клятву даем. Именем жизни клянемся павшим героям: то, что отцы не допели,— мы допоем! То, что отцы не построили,— мы построим! Устремленные к солнцу побеги, вам до синих высот вырастать. Мы — рожденные песней победы — начинаем жить и мечтать! Именем солнца, именем Родины клятву даем. Именем жизни клянемся павшим героям: то, что отцы не допели,— мы допоем! То, что отцы не построили,— мы построим! Торопитесь, веселые весны! Мы погибшим на смену пришли. Не гордитесь, далекие звезды,— ожидайте гостей с Земли! Именем солнца, именем Родины клятву даем. Именем жизни клянемся павшим героям: то, что отцы не допели,— мы допоем! То, что отцы не построили,— мы построим! 8 Слушайте! Это мы говорим. Мертвые. Мы. Слушайте! Это мы говорим. Оттуда. Из тьмы. Слушайте! Распахните глаза. Слушайте до конца. Это мы говорим, мертвые. Стучимся в ваши сердца… Не пугайтесь! Однажды мы вас потревожим во сне. Над полями свои голоса пронесем в тишине. Мы забыли, как пахнут цветы. Как шумят тополя. Мы и землю забыли. Какой она стала, земля? Как там птицы? Поют на земле без нас? Как черешни? Цветут на земле без нас? Как светлеет река? И летят облака над нами? Без нас. Мы забыли траву. Мы забыли деревья давно. Нам шагать по земле не дано. Никогда не дано! Никого не разбудит оркестра печальная медь… Только самое страшное,— даже страшнее, чем смерть: знать, что птицы поют на земле без нас! Что черешни цветут на земле без нас! Что светлеет река. И летят облака над нами. Без нас. Продолжается жизнь. И опять начинается день. Продолжается жизнь. Приближается время дождей. Нарастающий ветер колышет большие хлеба. Это — ваша судьба. Это — общая наша судьба… Так же птицы поют на земле без нас. И черешни цветут на земле без нас. И светлеет река. И летят облака над нами. Без нас… 9 Я не смогу. Я не умру… Если умру — стану травой. Стану листвой. Дымом костра. Вешней землей. Ранней звездой. Стану волной, пенной волной! Сердце свое вдаль унесу. Стану росой, первой грозой, смехом детей, эхом в лесу. .. Будут в степях травы шуметь. Будет стучать в берег волна… Только б допеть! Только б успеть! Только б испить чашу до дна! Только б в ночи пела труба! Только б в полях зрели хлеба!.. Дай мне ясной жизни, судьба! Дай мне гордой смерти, судьба! 10 Помните! Через века, через года,— помните! О тех, кто уже не придет никогда,— помните! Не плачьте! В горле сдержите стоны, горькие стоны. Памяти павших будьте достойны! Вечно достойны! Хлебом и песней, Мечтой и стихами, жизнью просторной, каждой секундой, каждым дыханьем будьте достойны! Люди! Покуда сердца стучатся,— помните! Какою ценой завоевано счастье,— пожалуйста, помните! Песню свою отправляя в полет,— помните! О тех, кто уже никогда не споет,— помните! Детям своим расскажите о них, чтоб запомнили! Детям детей расскажите о них, чтобы тоже запомнили! Во все времена бессмертной Земли помните! К мерцающим звездам ведя корабли,— о погибших помните! Встречайте трепетную весну, люди Земли. Убейте войну, прокляните войну, люди Земли! Мечту пронесите через года и жизнью наполните!.. Но о тех, кто уже не придет никогда,— заклинаю,— помните! Тэги: память ФАНТОМ в год 70-летия Победы Статья написана 8 июня 2015 г. 14:58 Размещена: в авторской колонке ФАНТОМ Л. Корнилов ЗАВЕЩАНИЕ ПАВШИХ Сгнили флаги. Сменился режим. И границ пережаты аорты… Но оставьте нас там, где лежим, — Нам нельзя отступать даже мёртвым. Если б даже воскреснуть смогли, Если б стали бессмертной пехотой, Мы остались бы там, где слегли От смертельной военной работы. И в атаку по ржавым полям Шли бы в том же, имперском, размахе. Нету равных могильным холмам. Русский дух не слабеет во прахе. Не тревожьте истлевших солдат: Нам лежать, где война постелила, Мы привыкли — ни шагу назад, Нас не может исправить могила. Мы корнями насквозь проросли, Но навеки остались пехотой, Что в глубоких объятьях земли Мёртвой хваткою держит высоты. ДЕВОЧКА ПОБЕДА Ей к лицу загар морской и топик, По душе внимание парней, А она влюбилась в Севастополь, — И стоит Отечество за ней. Может, это странно для кого-то, Для кого-то — сказка или быль… Но полы девчонка драит в дотах, В амбразурах вытирает пыль. Полевым цветам меняет воду В гильзах, не ржавеющих вовек, — Ведь не может память без ухода… Память — это старый человек. И свои у памяти недуги, И тогда лишь вечная она, Если память с юностью — подруги… Вот такая девочка, страна! И она богатство жизни мерит Золотом в гранитных именах. И выходят к ней гулять на берег Волны в потускневших орденах. И украшен свежею побелкой, Боевой, как в тот геройский год, Ждёт свиданья с девочкой Победой Одноглазый, как Кутузов, дот. МЫ — РУСЫ Мы – дети Победы, а, значит, солдаты. И хватит нам жить во вранье, Что будто бы мы проиграли когда-то Кому-то в холодной войне. Холодные войны придумали трусы, Кто слаб для горячей войны. Нас русскими кличут, а, значит, мы – русы И русами быть мы должны. Нам равный ещё не родился на свете. И если созрели враги, Мы снова пойдём от победы к победе, На берцы сменив сапоги. Мы – русы! И наша идея простая: Держаться поближе к своим. Свои не бросают. Своих не бросаем. На том и веками стоим. Тэги: память, Из убитой темы: патриотическая поэзия ФАНТОМ С Праздником Великой Победы! Статья написана 8 мая 2015 г. 12:10 Размещена: в авторской колонке ФАНТОМ Память — главное, что делает нас людьми. Без прошлого — нет будущего. Праздник каждого, светлый и горький, давний и нестареющий. Память. Вечная память всем, не дожившим до Победы. Вечная слава советскому Народу, русскому солдату, всем, приближавшим этот День, не жалея сил и жизней. С Праздником! И пусть поколения нынешние и следующие будут достойны памяти тех, кто победил. *** От неизвестных и до знаменитых, Сразить которых годы не вольны, Нас двадцать миллионов незабытых, Убитых, не вернувшихся с войны. Нет, не исчезли мы в кромешном дыме, Где путь, как на вершину, был не прям. Еще мы женам снимся молодыми, И мальчиками снимся матерям. А в День Победы сходим с пьедесталов, И в окнах свет покуда не погас, Мы все от рядовых до генералов Находимся незримо среди вас. Есть у войны печальный день начальный, А в этот день вы радостью пьяны. Бьет колокол над нами поминальный, И гул венчальный льется с вышины. Мы не забылись вековыми снами, И всякий раз у Вечного огня Вам долг велит советоваться с нами, Как бы в раздумье головы клоня. И пусть не покидает вас забота Знать волю не вернувшихся с войны, И перед награждением кого-то И перед осуждением вины. Все то, что мы в окопах защищали Иль возвращали, кинувшись в прорыв, Беречь и защищать вам завещали, Единственные жизни положив. Как на медалях, после нас отлитых, Мы все перед Отечеством равны Нас двадцать миллионов незабытых, Убитых, не вернувшихся с войны. Где в облаках зияет шрам наскальный, В любом часу от солнца до луны Бьет колокол над нами поминальный И гул венчальный льется с вышины. И хоть списали нас военкоматы, Но недругу придется взять в расчет, Что в бой пойдут и мертвые солдаты, Когда живых тревога призовет. Будь отвратима, адова година. Но мы готовы на передовой, Воскреснув, вновь погибнуть до едина, Чтоб не погиб там ни один живой. И вы должны, о многом беспокоясь, Пред злом ни шагу не подавшись вспять, На нашу незапятнанную совесть Достойное равнение держать. Живите долго, праведно живите, Стремясь весь мир к собратству сопричесть, И никакой из наций не хулите, Храня в зените собственную честь. Каких имен нет на могильных плитах! Их всех племен оставили сыны. Нас двадцать миллионов незабытых, Убитых, не вернувшихся с войны. Падучих звезд мерцает зов сигнальный, А ветки ив плакучих склонены. Бьет колокол над нами поминальный, И гул венчальный льется с вышины. (Р. Гамзатов, перевод Я. Козловского) Тэги: память, наследие Страницы:  1  2  3  4  5 [6] 7  8  9  10  11  12

Как американский художник Фриц Шолдер навсегда изменил мир искусства | Искусство и культура

Индейцы с зонтиками , 1971. Художественный музей Денвера: приобретен на средства Департамента современного и современного искусства, 1973.53.7 / © Estate of Fritz Schholder

Зимой 1967 года художник Фриц Шолдер нарушил обещание.

Работая учителем в Институте искусств американских индейцев, Шолдер уже был известным художником-индейцем. Его работа до этого момента сопровождалась клятвой — он никогда не будет рисовать фигуру коренных американцев. Он считал, что эта тема превратилась в романтическое клише.

Но однажды, стоя перед своими учениками, он разочаровался в их неспособности создать «честное» представление о нынешних американских индейцах. Поэтому он принес свои кисти и краски в классную студию и быстро заполнил холст фигурой, которую обещал избегать. Та же тема, которая в конечном итоге определила его работы.

Решение Шолдера нарушить свое обещание стало поворотным моментом для кампании в защиту прав коренных американцев и художников из числа американских индейцев.

Его картина, Indian No. 1, , и последующие работы толкают современные стили в жанр, в котором доминирует то, что Шолдер охарактеризовал как «плоские» и временами лицемерные изображения коренных американцев. Его картины нарушали зоны комфорта — даже для коренных американцев — грубо обнажая такие проблемы, как алкоголизм, безработица и культурные столкновения.

Но для Шолдера, который был на четверть коренным американцем, выбор рисовать заряженный предмет был — как и в любой из его картин — вторым после его любви к цвету и концентрации на композиции. Шолдер не полностью принял свое индейское наследие. В глубине души он был художником.

Тем не менее, спустя десятилетия после того, как он завершил свою индийскую серию, люди изо всех сил пытаются заглянуть за рамки сюжетов картин Шолдера.

Выставка работ Шолдера в Художественном музее Денвера призвана помочь посетителям увидеть больше.

«Супериндеец», выставка, на которой представлены 40 редко встречающихся картин и литографий Шолдера, является одной из первых, на которой исследуется, как Шолдер использовал смесь фигуративных и поп-влияний для создания сложных и красочных изображений. Короче говоря, выставка предназначена для того, чтобы вновь связать зрителей с художником, а не с художником-политиком или протестующим, как утверждал Шолдер, которым он никогда не был.

«Шолдер пришел с техникой и применил ее к любому предмету, над которым ему довелось работать, будь то абстрактные пейзажи, будь то бабочки, будь то индейцы, женщины или собаки», — сказал Джон Лукавич, помощник куратора. народного искусства в музее. «Он не начал с предмета, он закончил с предметом».

Monster Indian , 1968 год. Коллекция Энн и Лорен Киев. Фотограф: Рэнди Додсон. © Наследие Фрица Шолдера. Сидящий индеец с винтовкой (после Ремингтона) , 1976 г. Художественный музей Денвера: Дар Полли и Марка Аддисон, 2009. 361 / © Estate of Fritz Schholder Американский портрет с одним глазом , 1975. Коллекция Вики и Кента Логана / © Estate of Fritz Schholder Американский портрет с флагом , 1979. Предоставлено Американским музеем западного искусства — Коллекция Аншутца / Фото предоставлено Уильямом Дж. О’Коннором / © Estate of Fritz Schholder Индийский № 1 , 1967 г. Коллекция Анны и Лорен Киев / © Estate of Fritz Schholder Безумный индеец № 26 , 1972 год. Обещанный подарок от Вики и Кента Логана коллекции Художественного музея Денвера / © Estate of Fritz Schholder Голливудский индеец, /i>, 1973 год. Частная коллекция. Фотограф: Жаклин Филлипс / © Estate of Fritz Schholder Безумный индеец , 1968 год. Обещанный подарок от Вики и Кента Логана коллекции Художественного музея Денвера / © Estate of Fritz Schholder Утренник Ковбой и индеец , 1978 год. Обещанный подарок от Вики и Кента Логана коллекции Художественного музея Денвера / © Estate of Fritz Schholder Супер Индиан № 2 , 1971 год. Обещанный подарок от Вики и Кента Логана коллекции Художественного музея Денвера / © Estate of Fritz Schholder

Бабушка Шолдера была членом племени Луисеньо индейцев-миссионеров. Родившийся в 1937 году, Шолдер провел свое детство, путешествуя со своим отцом, который занимал различные должности школьного администратора в Бюро по делам индейцев.

И все же Шолдер не считал себя индейцем. Его не привлекала эта тема, когда он поступил в Государственный университет Сакраменто, чтобы получить степень в области искусства. К тому времени, когда Шолдер вошел в мир индейского искусства в 1961, на его стиль и любовь к цвету сильно повлияли абстрактные экспрессионисты, такие как Виллем де Кунинг, и другие художники, такие как Фрэнсис Бэкон.

Когда в 1964 году он принял должность преподавателя в Институте искусств американских индейцев в Санта-Фе, он поклялся никогда не рисовать индейцев и привить своим ученикам любовь к цвету и композиции.

Он нарушил только одно из этих обещаний.

Даже после написания Indian No. 1 в 1967 году Шолдер продолжал в первую очередь учитывать цвет при создании изображения. Все его картины были в первую очередь «экспериментом с цветом», как сказал Лукавич.

Некоторые индейские картины Шолдера, представленные на выставке в Денвере, показывают, как его любовь к цвету помогла преобразовать искусство коренных американцев. Одиночные фигуры, которые раньше были нарисованы в драматических равнинных сценах, были размещены на ярких однотонных полях — синие туземные фигуры появились на ярко-розовом фоне.

В архивном интервью, приведенном в каталоге выставки, Шолдер так описал свою любовь к цвету:

«Один цвет сам по себе — это довольно скучно. Мне все равно, какой цвет ты возьмешь. Это когда вы кладете второй цвет рядом с первым цветом, тогда что-то начинает происходить, и вы получаете вибрации, когда вы получаете фиолетовый рядом с оранжевым, что-то должно происходить».

Одной из целей Лукавича при разработке выставки было дать большим картинам пространство для дыхания, дать зрителям возможность испытать ощущения, описанные Шолдером, когда они видят цвета рядом друг с другом и ощущают оттенки вблизи. Пурпурные, красные, желтые и черные цвета появляются при более внимательном рассмотрении всего лишь одного мазка кисти художника.

Но какие бы цвета ни выбрал Шолдер, большинство его фигурок в индийской серии были политически мотивированы. Движение американских индейцев 19 в.70-е годы отразили растущую напряженность в Движении за гражданские права. Активисты выступали за суверенитет Индии и обсуждали вопросы расизма и федеральной политики, дискриминирующей коренное население. Шолдер никогда публично не присоединялся к Движению, но ряд его картин пронизан политикой и активизмом.

Одна из самых знаковых картин выставки в Денвере — «Супериндеец № 2» — является одной из наиболее противоречивых работ Шолдера. На изображении изображена индейская танцовщица в церемониальном головном уборе в виде буйвола. Но танцор опустился на колени, выглядя изможденным, с рожком клубничного мороженого в руках.

Образ мужчины, измученного после исполнения церемониального танца для туристов, стал явным вызовом всем известным романтическим образам коренных американцев. Super Indian No. 2 , написанный в 1971 году, и последующие картины были попыткой Шхолдера показать коренных американцев не только в современном стиле, но и таким образом, чтобы отразить их жизнь в современном обществе.

В 1973 году Шолдер сказал Chicago Tribune : «Люди на самом деле не любят индейцев. О, им нравятся их собственные представления об индейцах — обычно это индейцы Равнин, романтичные, благородные, красивые и каким-то образом воплощение мудрости и терпения. Но индейцы в Америке, как правило, бедны, иногда изгои вне системы ценностей, живут в некомфортных условиях. На самом деле общество в целом рассматривало нас как нечто иное, чем люди».

Индеец и Носорог , 1968 год. Собрание Национального музея американских индейцев, Смитсоновский институт, 268066.000. Фотограф: Уолтер Ларримор, NMAI / © Estate of Fritz Schholder Индеец на озере , 1977 год. Художественный музей Денвера: Дар доктора и миссис Гарольд Динкен, 1979. 159 / © Estate of Fritz Schholder Индеец в Таос-Пуэбло , 1970 год. Обещанный подарок от Вики и Кента Логана коллекции Художественного музея Денвера / © Estate of Fritz Schholder Танцоры хопи, первый штат , 1974 год. Художественный музей Денвера: завещание поместья Сюзанны В. Джошель, 2009 480 г. / © Estate of Fritz Schholder.

Изображение танцовщицы, нарисованное после того, как Шолдер наблюдал за похожей сценой, развернувшейся на церемонии пуэбло недалеко от Санта-Фе, вызвало гнев у коренных и некоренных народов, сказал Лукавич. Абстрактные фигуры коренных американцев Шолдера в современной обстановке, например, в баре или пьяные на улице, неоднократно вызывали вопрос: «Почему вы рисуете индейцев такими уродливыми?»

Однако Шолдер редко носил с собой такую ​​критику. Лукавич сказал, что ему было все равно, любили люди или ненавидели его картины, главное, чтобы они испытывали какую-то реакцию.

Некоторые из самых сложных и провокационных картин Шолдера созданы в его темных палитрах и представлены на выставке.

Сюжеты картин были вдохновлены такими событиями, как оккупация Движением американских индейцев в 1972 году штаб-квартиры Бюро по делам индейцев в Вашингтоне, округ Колумбия, и кровопролитное противостояние в Вундед-Ни, Южная Дакота, в следующем году. Тем не менее, предметы оставались дополнением к цветам и композиции, которые Шолдер использовал в картинах.

Но даже самые мрачные картины Шолдера несли в себе то, чего не было у многих других художников его эпохи и стиля: надежду.

«Местные жители упорны», — сказал Лукавич. «Несмотря на то, что коренные жители подвергались такому обращению в прошлом, они все еще здесь, у них все еще есть сильные общины. Это говорит о том, через что прошли коренные жители, что повлияло на то, как люди живут сегодня, но сегодня они живут своей жизнью».

В 1980 году Шолдер написал последнюю картину из своей индийской серии. Позже он объяснил, что «закончил то, что я хотел сказать об индейцах».

Перед своей смертью в 2005 году Шолдер привнес свою любовь к цвету и фигуративному стилю в другие предметы — ни один из них не считался таким успешным, как его индийские картины. Будь то использование цвета или заряженный сюжет, которые привлекли так много к его работам, почти каждый, кто просматривал их, был благодарен, что он нарушил свое обещание.

«Супериндеец: Фриц Шолдер» можно увидеть до 17 января 2016 года в Художественном музее Денвера, филиале Смитсоновского института, в Денвере, штат Колорадо.

Рекомендуемые видео

Молитвы коренных американцев

Молитвы, вдохновленные теми, кто практикует духовность коренных американцев и ее традиции.

О, Великий Дух,
Чей голос я слышу в ветрах
и чье дыхание дает жизнь всему миру.
Услышьте меня! Мне нужна твоя сила и мудрость.
Позвольте мне ходить в красоте, и пусть мои глаза
всегда держат красный и фиолетовый закат.
Заставь мои руки уважать то, что ты сделал
и мои уши обострены, чтобы услышать ваш голос.
Сделай меня мудрым, чтобы я мог понять
то, чему ты научил мой народ.
Позвольте мне усвоить уроки, которые вы спрятали
в каждом листе и камне.

Помоги мне оставаться спокойным и сильным перед
лицом всего, что приходит ко мне.
Помоги мне обрести сострадание,
без сопереживания, подавляющего меня.
Я ищу силы не для того, чтобы быть лучше моего брата,
, а для борьбы с моим злейшим врагом: собой.
Сделай меня всегда готовым прийти к тебе
с чистыми руками и прямыми глазами.
Так, когда жизнь меркнет, как меркнет закат,
мой дух может прийти к тебе без стыда.

Наши старухи-боги, мы просим вас!
Наши старухи-боги, мы просим вас!
Тогда подари нам долгую жизнь вместе,
Пусть мы будем жить, пока наши иней волосы не станут белыми;
Доживем до тех пор.
Эта жизнь, которую мы теперь знаем!

О, только ненадолго вы
одолжили нас друг другу,
потому что мы обретаем форму в вашем акте рисования нас,
и мы берем жизнь в твоем изображении нас,
и мы дышим твоим пением нас.

Но ненадолго
вы одолжили нас друг другу.
Потому что даже рисунок, вырезанный из обсидиана, тускнеет,
и зеленые перья, коронные перья,
птицы Кецаль теряют свой цвет,
и даже звуки водопада
затихают в засушливое время года.

---

Сад богатый

Сад богатый разнообразием
С растениями ста семейств
В пространстве между деревьями
Со всеми цветами и ароматами.
Базилик, мята и лаванда,
Великая тайна храни мою память в чистоте,
Малина, Яблоко, Роза,
Великая тайна наполни сердце любовью,
Укроп, анис, пижма,
Святые ветры веют во мне.
Рододендрон, цинния,
Да будет прекрасна молитва моя
Да будет воспоминание мое о Великой Тайне
благовонием тебе
В священной роще вечности
Как чую и помню
Древние леса земли.

— Чавычная псалтирь

Наверх

---

Молитва Земли

Эй! Научись слышать мой слабый голос.
В центре священного кольца
Ты сказал, что я должен заставить дерево цвести.

Со слезами на глазах, О Великий Дух, мой дедушка,
Со слезами на глазах я должен сказать
Дерево никогда не цвело.

Вот стою я, а дерево засохло.
Я снова вспоминаю великое видение, которое ты мне дал.

Может быть, какой-то маленький корень священного дерева все еще жив.
Подпитайте его
Чтобы он цвел
И цвел
И наполнялся пением птиц!

Услышьте меня, чтобы люди снова могли
Найти хорошую дорогу
И дерево-щит.

— Черный лось

Вернуться к началу

---

Благословение молитв чероки

Пусть теплые небесные ветры
Мягко подуют в ваш дом.
Да благословит Великий Дух
всех, кто входит туда.
Пусть твои мокасины
Сделают счастливыми трассы
Много снегов,
и пусть радуга
Всегда касайся своего плеча.

— можно найти на: http://www.sapphyr.net/natam/quotes-nativeamerican.htm

Наверх

---

Молитва чероки

Мир и счастье доступны в любой момент.
Спокойствие на каждом шагу. Мы будем идти рука об руку.
Не существует политических решений духовных проблем.
Помните: если Творец поместил его туда, то он на правильном месте.
В душе не было бы радуги, если бы в глазах не было слез.
Скажите своим людям, что, поскольку нам пообещали, что нас никогда не переселят,
нас перемещали пять раз.

— Найдено на: http://www.sapphyr.net/natam/quotes-nativeamerican.htm

Вернуться наверх новый Свет.
Земля научи меня страданию ~ как старые камни страдают памятью.
Земля научи меня смирению ~ как цветы скромны с самого начала.
Земля научи меня заботиться, как матери воспитывают своих детенышей.
Земля научи меня мужеству ~ как дерево, которое стоит в одиночестве.
Земля научи меня ограничениям ~ как муравей, который ползает по земле.
Земля научи меня свободе ~ как орел, парящий в небе.
Земля учит меня принятию ~ как листья, которые умирают каждую осень.
Земля научи меня обновлению ~ как семени, которое всходит весной.
Земля научи меня забывать себя ~ как талый снег забывает свою жизнь.
Земля научи меня помнить о доброте ~ как сухие поля плачут от дождя.

— Найдено на: http://www.sapphyr.net/natam/quotes-nativeamerican.htm

Вернуться к началу

---

Молитва на уте

Хорошо относитесь к земле.
Его не дали вам ваши родители,
его одолжили вам ваши дети.
Мы не наследуем Землю от наших Предков,
мы берем ее взаймы у наших Детей.

— Найдено на: http://www.sapphyr.net/natam/quotes-nativeamerican.htm

Вернуться к началу

---

Молитва индейцев пуэбло

Прежде чем прибыли наши белые братья, чтобы сделать нас цивилизованными людьми,
у нас не было никакой тюрьмы. Благодаря этому у нас не было правонарушителей.
Без тюрьмы не может быть правонарушителей.
У нас не было ни замков, ни ключей, а значит среди нас не было и воров.
Когда кто-то был настолько беден, что не мог позволить себе лошадь, палатку или одеяло,
он в таком случае получал все это в дар.
Мы были слишком нецивилизованными, чтобы придавать большое значение частной собственности.
Мы не знали денег, а следовательно, и ценности человека
не определялся его богатством.
У нас не было ни писаных законов, ни юристов, ни политиков,
поэтому мы не могли обманывать и надувать друг друга.
Мы были действительно в плохом состоянии до прихода белых людей, и я не знаю
как объяснить, как мы обходились без этих основных
вещей, которые (так нам говорят) так необходимы для цивилизованного общества.

— Джон (Огонь) Хромой Олень, Сиу Лакота (1903-1976)

Наверх

---

Лакота Молитва

Вакан Танка, Великая Тайна,
научи меня доверять
моему сердцу,
моему разуму,
моей интуиции,
моему внутреннему знанию,
чувствам моего тела,
благословениям моего духа.
Научи меня доверять этим
вещам, чтобы я мог войти в свое Священное Пространство
и полюбить за пределами моего страха,
и, таким образом, Ходить в Равновесии
с уходом каждого славного Солнца.

— Найдено на: http://www.sapphyr.net/natam/quotes-nativeamerican.htm

Вернуться к началу

---

Древняя индийская пословица

Вы заметили, что все, что индеец делает по кругу,
и это потому, что Сила Мира всегда работает по кругу,
и все и вся старается быть круглым .

В былые времена вся наша сила исходила от священного кольца
нации, и пока кольцо было не разорвано, народ
процветал. Цветущее дерево было живым центром кольца
, и круг четырех четвертей питал его. Восток дал мир
и свет, юг дарил тепло, запад дарил дождь, а север
с его холодом и могучим ветром давал силу и выносливость. Это знание пришло к нам из внешнего мира с нашей религией.

Все, что делает сила мира, делается по кругу.
Небо круглое, и я слышал, что земля круглая, как шар
и все звезды тоже. Ветер в своей величайшей силе кружит.
Птицы вьют гнезда по кругу, потому что у них та же религия, что и у нас.
Солнце восходит и снова заходит по кругу. Луна
делает то же самое, и обе они круглые. Даже времена года образуют большой круг в своей смене и всегда возвращаются снова туда, где они были.

Жизнь человека — это круг из детства в детство, и так
во всем, куда движется сила. Наши вигвамы были круглыми, как
птичьих гнезд, и они всегда располагались по кругу, национальному кольцу,
гнезду из множества гнезд, где Великий Дух предназначил нам высиживать наших детей.

— Черный Лось, святой человек племени оглала-сиу 1863-1950

Наверх

---

Молитва чавычи

Пусть все, что я говорю и все, что я думаю, будет в гармонии с Богом я,
Бог вне меня,
создатель деревьев.

— Молитва чавычи, Тихоокеанское северо-западное побережье

Вернуться к началу

---

Утренняя молитва из трех шагов

Первый шаг: твердо встаньте на землю. Используя свои пять чувств, поблагодарите нашего Бога-Творца за бесчисленные пути, которыми Бог приходит к нам через творение — за всю красоту, которую видят ваши глаза, за все звуки, которые слышат ваши уши, за все запахи, которые вы обоняете, за вкусы. что вы пробуете, для всего, что вы чувствуете (солнце, ветер, дождь, снег, тепло или холод). Молитесь в этот день, чтобы вы могли быть открыты и настроены на бесчисленные пути, которыми наш Бог-Творец приходит к нам через ваши чувства, через дары творения.
Второй шаг: Отпустите всю боль, борьбу, сожаление, неудачи, мусор вчерашнего дня – выйдите из него – оставьте его позади – стряхните пыль со своих ног.
Третий шаг: с этим третьим и последним шагом шагните в дар нового дня, полного надежды, обещания и потенциала. Благодарите за дар этого нового дня, который сотворил Бог!

Аминь.

— Jos e Hobday

Вернуться к началу

---

 

Молитва семи направлений

Станьте лицом на ВОСТОК. Здесь восходит солнце, а значит, направление новых начинаний, надежд, обещаний и потенциала. Молитесь о том, чтобы сегодня вы были готовы принять эти дары*. Каждый поворот — это четверть поворота вправо от вас.
ПОВОРОТ НА ЮГ — Это направление тепла, роста, плодородия (!), также известное как творчество и продуктивность. Кроме того, это направление олицетворяет веру, доверие и верность в отношениях. Молитесь об этом сегодня.
Поверните на ЗАПАД. Это направление, в котором садится солнце. Таким образом, это направление отдыха, наших жизней во сне, а также закрытия и завершения, которые должны иметь место, чтобы были новые начинания. Молитесь об этом сегодня.
Поворот на СЕВЕР — Это направление холода, ветра, силы, мужества, стойкости, могущества, целеустремленности, сосредоточенности, ясности и цели. Молитесь об этом сегодня.
Повернитесь на ВОСТОК и повернитесь ВВЕРХ. Для коренных американцев это направление Отца Неба. Молитесь, чтобы ваше сердце,

разум, душа и дух не забыли в этот день взглянуть вверх, к Тому, Кто намного больше нас.
Повернись ВНИЗ — и коснись нашей Матери, земли. Молитесь, чтобы все, что вы делаете в этот день, было в честь и почтение нашей Матери-Земли.
Обратись ВНУТРЬ – Положи руку на сердце и молись, чтобы все, что ты делаешь сегодня, было верным Духу Божьему, Духу Христа, Святому Духу, живущему внутри тебя.

Аминь.

— Jos e Hobday

Вернуться к началу

---

Дополнительные молитвы можно найти на этих веб-сайтах:

• 4 Мировые молитвы об исцелении
• Стихи и молитвы коренных американцев

Вернуться к началу

                             

 

Коренные американцы: духовность и экология

Космические представления коренных народов весьма разнообразны. У каждой нации и общества есть свои уникальные традиции. Тем не менее, некоторые характеристики выделяются. Во-первых, обычно творческий процесс Вселенной представляет собой форму мысли или умственного процесса. Во-вторых, обычно источник творения является множественным, либо потому, что в творении участвует несколько сущностей, либо потому, что процесс по мере его развертывания включает множество священных акторов, происходящих из Первоначала (Отец/Мать или Дедушка/Бабушка). В-третьих, агенты творения редко изображаются как люди, а вместо этого изображаются как «вакан» (святой), или как животные (койот, ворон, большой белый заяц и т. д.), или как силы природы (такие как ветер). /дыхание). Лакотский знахарь Хромой Олень говорит, что Великий Дух «не похож на человека. . . . Он сила. Эта сила может заключаться в чашке кофе. Великий Дух — это не старик с бородой». ¹ Это понятие, возможно, напоминает elohim еврейского Бытия, форму множественного числа eloi , обычно неправильно переводимую как «Бог», как если бы оно было единственным.

Возможно, наиболее важным аспектом местных космических представлений является концепция творения как живого процесса, результатом которого является живая вселенная, в которой существует родство между всеми вещами. Таким образом, Творцы — это наша семья, наши Бабушки и Дедушки или Родители, а все их творения — дети, которые по необходимости являются и нашими родственниками.

В древней песне-молитве ашиви (зуньи) говорится:

Чтобы наша мать-земля могла завернуться
В четырехкратное одеяние из белой муки [снега]; . . .
Когда наша мать-земля наполнится живыми водами,
Когда придет весна,
Источник нашей плоти,
Все виды кукурузы
Мы покоимся в земле с живыми водами матери-земли
,
Они будут стать новыми существами, 90 117 Выйдя, стоя на дневной свет своего отца-Солнца, до
со всех сторон
Они протянут руки. . . . ²

Таким образом, Мать-Земля является живым существом, как и вода и Солнце.

Хуан Матус сказал Карлосу Кастанеде, что Хенаро, масатеко, «только что обнимал эту огромную землю. . . но земля знает, что Хенаро любит ее и дарит ему свою заботу. . . . Эта земля, этот мир. Для воина не может быть большей любви. . . . Это прекрасное существо, живое до последних своих укромных уголков и понимающее каждое чувство. . . ». ³

Или, как говорит Хромой Олень:

Мы должны попытаться использовать трубу для человечества, которое находится на пути к самоуничтожению. . . . Это можно сделать только в том случае, если все мы, как индийцы, так и неиндейцы, снова сможем увидеть себя частью земли, а не врагом извне, пытающимся навязать ей свою волю. Потому что мы . . . знайте также, что, будучи живой частью земли, мы не можем причинить вред ни одной ее части, не причинив вреда себе. ⁴

Европейские писатели давным-давно называли обычаи коренных американцев «анимизмом» — термин, означающий «лайфизм». И это правда, что большинство или, возможно, все коренные американцы видят всю вселенную как живую, то есть имеющую движение и способность действовать. Но более того, коренные американцы склонны рассматривать этот живой мир как фантастическое и прекрасное творение, вызывающее чрезвычайно сильное чувство благодарности и долга, обязывающее нас вести себя так, как будто мы связаны друг с другом. Главной характеристикой религии коренных жителей Северной Америки является благодарность, чувство всепоглощающей любви и благодарности за дары Творца и земли/вселенной. Как сказал старейшина Кауильи Руби Модесто: «Спасибо, Мать-Земля, за то, что держала меня на своей груди. Ты всегда любишь меня, независимо от того, сколько мне лет». ⁵ Или, как выразился Джошуа Ветсит, старейшина ассинибойнов, родившийся в 1886 году: «Но наша индийская религия — это одна религия, Великий Дух. Мы благодарны, что мы на этой Матери-Земле. Это первое, что мы просыпаемся утром, это быть благодарными Великому Духу за Мать-Землю: за то, как мы живем, что она производит, что поддерживает все живое». ⁶

Много лет назад Великий Дух дал шауни, саукам, лисам и другим народам кукурузу или кукурузу. Этот подарок прибыл, когда с неба появилась красивая женщина. Ее кормили два охотника, а взамен она давала им через год кукурузу, бобы и табак. «Мы благодарим Великого Духа за все блага, которые он нам даровал. Что до меня, то я никогда не пью воды из родника, не помня о его доброте». ⁷

Несмотря на то, что коренные американцы действительно обращаются за помощью к духовным существам, по моему личному наблюдению, выражение благодарности или, в некоторых случаях, оплата за полученные дары является характерной чертой большинства публичных церемоний. Возможно, это связано с чрезвычайно позитивным отношением коренных американцев к Творцу и миру «природы», или к тому, что я называю «Веми Тали», «Все Где» на языке делавэр-ленапе. Помнят, что учитель Слоу Бизон сказал около тысячи лет назад:0005

Помните . . . те, от которых вы собираетесь зависеть. В небесах, Таинственный, это твой дедушка. Между землей и небом это твой отец. Эта земля — твоя бабушка. Грязь — твоя бабушка. Что бы ни росло на земле, это твоя мать. Это подобно сосанию ребенка матерью. . . .

Всегда помни, бабушка всегда у тебя под ногами. Ты всегда на ней, а твой отец выше. ⁸

Вайнона ЛаДьюк, современный лидер с Белой Земли земли Анишинабе, говорит нам, что:

Учения коренных американцев описывают всех окружающих — животных, рыб, деревья и камни — как наших братьев, сестер, дядей и дедушек. . . .

Эти отношения прославляются в церемониях, песнях, рассказах и жизни, которые поддерживают близкие отношения — с буйволами, осетрами, лососями, черепахами, медведями, волками и пантерами. Это наши старшие родственники — те, кто пришел раньше и научил нас жить. ⁹

В 1931 году Лакота Стоящий Медведь сказал, читая древнюю молитву:

Говорят, матери-земле . . . вы единственная мать, которая проявила милосердие к своим детям. . . . Вот я, четыре четверти земли, относительный я. . . . По всей земле лица всех живых существ одинаковы. Мать-земля с нежностью отвернула эти лица от земли. О Великий Дух, взгляни на них, на все эти лица с детьми в руках. ¹⁰

Опять же, в 1931 году Черный Лось, известный знахарь лакота, сказал нам, что «четвероногие и крылья воздуха и матери-земли должны быть родственными. . . . Первое, чему учатся индейцы, — это любить друг друга и быть похожими на четвероногих». ¹¹ И таким образом мы видим очень сильную родственную связь с Wemi Tali, «Всем Где»: «Великий Дух создал цветы, ручьи, сосны, кедры — заботится о них. . . . Он заботится обо мне, поит меня, кормит, заставляет жить с растениями и животными, как с одним из них. . . . Вся природа в нас, все мы в природе». ¹²

В центре всего мироздания находится Великая Тайна. Как сказал Черный Лось:

Когда мы используем воду в парильне, мы должны думать о Вакан-Танке, который всегда течет, отдавая Свою силу и жизнь всему. . . . Круглый очаг в центре парилки является центром вселенной, в котором обитает Вакан-Танка, с Его силой, которая есть огонь. Все эти вещи являются вакан ​​[святыми и тайными] и должны быть глубоко поняты, если мы действительно хотим очиститься, ибо сила вещи или действия заключается в значении и понимании. ¹³

Лютер Стоящий Медведь, писавший в 1930-х годах, отметил:

Старые люди буквально полюбили землю, и они сидели или полулежали на земле с чувством близости к материнской силе. Коже было приятно соприкасаться с землей, а старики любили снимать мокасины и ходить босиком по священной земле. . . . Почва успокаивала, укрепляла, очищала и исцеляла. . . . Куда бы Лакота ни пошел, он был с Матерью-Землей. Где бы он ни бродил днем ​​или спал ночью, с ней он был в безопасности. ¹⁴

Коренные жители, по словам Стоящего Медведя, часто были сбиты с толку европейской тенденцией называть природу грубой, примитивной, дикой, грубой, дикой и дикой. «Для лакота горы, озера, реки, родники, долины и леса были законченной красотой. . . ». ¹⁵

Конечно, тенденция коренных народов рассматривать землю и другие неорганические объекты как часть bios (жизни, жизни) рассматривается многими европейцами после 1500 года как просто романтическая или бессмысленная. Когда сегодня студенты из числа коренных народов записываются на многие курсы биологии или химии, они часто сталкиваются с профессорами, абсолютно уверенными в том, что камни не живые. Но в действительности эти профессора сами являются продуктами идейной системы материализма и механизма, которые являются одновременно относительно современными и незащищенными. Я бросил вызов этой материалистической точке зрения в стихотворении «Родство — основной принцип философии», которое я частично воспроизведу здесь как показатель некоторых общих взглядов коренных народов:

. . . Для сотни лет
, безусловно, для тысяч
Наши родные старейшины
научили нас
«Все мои отношения»
означает все живые вещи
, а вся вселенная
«Все наши отношения»
они сказали
времени и снова. . . .

Вы все еще сомневаетесь?
         живой камень? Вы говорите
          это тяжело!
          он не двигается сам по себе!
          у него нет глаз!
          он не думает!
          но камни двигаются
          поместите один в огонь
          станет жарко, не так ли?
          Это значит
          не согласны?
          что его внутренности движутся
          все быстрее?. . .

Так что не обманывай меня, друг мой,
          камни меняются
          камни движутся
          камни текут
            камни объединяются
           0117                                                             процессы, при наших температурах,
            очень медленные
                     , но очень глубокие!

Я понимаю, потому что, видите ли,
          Я наполовину скала!
          Я ем камни
          камни являются частью меня
                         

Нет, живой говорю вам,
          так же, как говорят старые
          они были там
          вы знаете
          они пересекли границы
          не с компьютерами
                              ¹⁶

Около тысячи лет назад Женщина Белого Бизоньего Теленка пришла к предкам Лакота, подарив им священную трубку и круглый камень. Камень, сказал Черный Лось,

. . . это Земля, ваша Бабушка и Мать, и на ней вы будете жить и развиваться. . . . Все это свято и поэтому не забывайте! Каждый рассвет, когда он приходит, является святым событием, и каждый день свят, ибо свет исходит от твоего отца Вакан-Танка; а также вы всегда должны помнить, что двуногие и все другие народы, которые стоят на этой земле, священны и должны относиться к ним как к таковым. ¹⁷

Здесь мы видим не только выражение родственности на живой земле, но и сакральность или святость событий, которые некоторые люди считают само собой разумеющимися: заря, день, а, в сущности, время и течение жизнь во всей ее полноте. Ожидается, что в отношении всех этих даров люди будут скромными, а не высокомерными и будут уважать других существ. Древняя поэма науа (мексиканская) говорит нам, что

Те, у кого седые волосы, те, у кого морщинистое лицо,
наши предки. . .
Они пришли не для того, чтобы быть высокомерными,
Они пришли не для того, чтобы жадно смотреть,
Они пришли не для того, чтобы быть ненасытными.
Они были таковы, что их ценили на земле:
Они достигали роста орлов и ягуаров. ¹⁸

Хромой Олень говорит: «Хорошего знахаря можно узнать по его поступкам и образу жизни. Он худой? Он живет в бедной хижине? Деньги оставляют его равнодушным? ¹⁹ Таким образом, смирение и отсутствие высокомерия сопровождаются тенденцией к простоте жизни, которая усиливает идеал отказа от эксплуатации других живых существ. Сознание смерти также способствует осознанию важности концентрации на этическом качестве своей жизни, в отличие от соображений количества имущества или размеров религиозных сооружений. «Жизнь человека коротка. Сделай свою достойную, — говорит Хромой Олень.

Хуан Матус в книге Карлоса Кастанеды « Путешествие в Икстлан, » очень хорошо передает отношение многих коренных жителей: «. . .Вы не едите пять перепелов; ты ешь один. Вы не повреждаете растения только для того, чтобы приготовить барбекю. . . . Вы не используете и не выдавливаете людей, пока они не превратятся в ничто, особенно людей, которых вы любите. . . ». ²⁰ Такое отношение снова и снова встречается в традициях коренных народов, от плетения корзин и методов сбора пищи коренных калифорнийцев до персонажей рассказов Анны Ли Уолтерс (как и в ее романе Ghostsinger, рассказы в Солнце немилосердно, или в Talking Indian ).

Уважение и смирение являются строительными блоками образа жизни коренных народов, поскольку они не только ведут к минимальной эксплуатации других живых существ, но и исключают высокомерие агрессивной миссионерской деятельности и светского империализма, а также высокомерие патриархата.

Но англо-американские «экологи» часто имеют очень узкое представление о том, что составляет «экологию» и «окружающую среду». Это контрастирует с отношением коренных американцев? Сначала рассмотрим некоторые определения. Корень концепции среды связан с «округлением» или «то, что вокруг [окружает] нас». Это похоже на латиницу vicinitat (испанский vecinidad или английский окрестности ), относящийся к тому, что соседствует с чем-то, а также к греческому oikos (экос), дом и, соответственно, жилище (латинское жилище) или район проживания (как в oikoumene , обитаемый или обитаемый мир). Экология — это logie , или изучение экологии, изучение обитания/обитания или, как определено в одном словаре, изучение «организмов и их окружающей среды».

Экос ( ойкос ) — «дом, в котором мы живем, наше место жительства». Но где мы живем и кто мы? Конечно, мы можем определить экос в узком смысле, как нашу непосредственную близость, или мы можем расширить его, включив в него Солнце (которое, конечно, является движущей силой или источником энергии во всем, что мы делаем), Луну и весь мир. известная вселенная (включая Великую Созидательную Силу, или Ketanitowit в Ленапе). Наш экос, с точки зрения туземцев, простирается до самых границ великой тотальности существования, Веми Тали.

Точно так же наше окружение должно включать в себя священный источник творения, а также такие вещи, как свет Солнца, от которого зависят все жизненные процессы. Таким образом, наше окружение включает в себя пространство вселенной и солнечные/звездные тела, которые вдохновили так много наших человеческих стремлений и мечтаний.

Экология, таким образом, в моей интерпретации, должна быть целостным (и междисциплинарным) изучением всей вселенной, динамических взаимоотношений ее различных частей. И поскольку, с точки зрения коренных народов, вселенная жива, отсюда следует, что мы можем говорить о геоэкологии, а также об экологии человека, об экологии кислорода и об экологии воды.

Многие мыслители коренных народов считали людей частью Веми Тали, а не отдельными от нее. Как я написал:

Для нас действительно нет «окружения».

Я могу лишиться рук и остаться в живых. Я могу потерять ноги и остаться в живых. Я могу потерять глаза и все еще жить. . . . Но если я потеряю воздух, я умру. Если я потеряю солнце, я умру. Если я потеряю землю, я умру. Если я потеряю воду, я умру. Если я потеряю растения и животных, я умру. Все эти вещи в большей степени являются частью меня, более существенны для каждого моего вздоха, чем мое так называемое тело. Что такое мое настоящее тело?

Мы не автономные, самодостаточные существа, как учит европейская мифология. . . . Мы укоренены так же, как деревья. Но наши корни выходят из носа и рта, как пуповина, навсегда связанные с остальным миром. . . .

Ничего из того, что мы делаем, мы делаем сами. Сами не видим. Сами не слышим. . . . Мы не думаем, не мечтаем, не изобретаем и не порождаем сами. Мы не умираем сами по себе. . . .

Я точка осознания, круг сознания посреди серии кругов. Один круг — это то, что мы называем «телом». Это сама вселенная, полная миллионов маленьких живых существ, живущих своей «отдельной», но зависимой жизнью. . . . Но все эти «круги» на самом деле не разделены — все они взаимно зависят друг от друга. . . . ²¹

Мы, по сути, не имеем единого края или границы, а скорее являемся частью континуума, простирающегося наружу от нашего центра сознания, как в перцептивном (эпистемо-экзистенциальном), так и в биофизическом смысле — нашего мозга центры должны иметь кислород, воду, кровь со всеми ее элементами, минералами и т. д., чтобы существовать, но также, конечно, должны быть связаны с космосом в целом. Таким образом, наши собственные личные тела составляют часть вселенной непосредственно, в то время как эти самые тела являются миниатюрными вселенными, в которых, как уже отмечалось, существуют, действуют, борются, размножаются и умирают миллионы живых существ.

Анна Ли Уолтерс, учитель и писатель племени отоэ-пауни, говоря о молитвах, отмечает:

«Ваконда», на языке отоэ говорится, «Великая тайна», что означает ту жизненно важную вещь или явление в жизни, которое никогда не может быть полностью понятным для нас. Однако через произнесенное слово понимается, что безмолвие также является Вакондой, как и вселенная и все, что существует, осязаемое и неосязаемое, потому что ни одна из этих вещей не отделена от этой жизненной силы. Это все Ваконда. . . . ²²

Таким образом, экос для нас должен включать в себя то, что населяет наше сознание, дом нашей души, наш ntchítchank или lenapeyókan, и не должен ограничиваться дуалистическим или механистически-материалистическим взглядом на биос. Экология должна быть лишена своей европоцентристской (или, лучше сказать, редукционистской и материалистической) точки зрения и расширена, чтобы включить реалистическое исследование того, как живые центры сознания взаимодействуют со всем их окружением.

На практическом уровне это очень важно, потому что невозможно добиться существенных изменений в способах злоупотребления Wemi Tali, не принимая во внимание ценности, экономические системы, этику, устремления и духовные убеждения человеческих групп. Например, чувство права , которое испытывают определенные социальные группы или классы, идея права использовать ресурсы, найденные на землях других групп, или права эксплуатировать «космос» без какого-либо процесса проверки или разрешения. или одобрение со стороны всех заинтересованных сторон — этому чувству превосходства и беспокойному стяжательству должна противостоять экология.

Красота нашего ночного неба, например, которой сейчас угрожают сотни или тысячи потенциальных будущих спутников и космических платформ, предполагаемые ядерные экспедиции на Марс и ядерное оружие космического базирования, не может быть защищена простым изучением физических взаимосвязей организмов с неба. Культуры всех заинтересованных сторон должны быть частью уравнения, и в этих культурах вопросы красоты, этики и святости должны играть определенную роль. К сожалению, правительство США является величайшим преступником в плане угрозы космосу.

Когда гору нужно снести для производства цемента, угля или шлакоблока или для строительства жилья для расширяющихся пригородов, необходимо задавать вопросы не только о речных потоках, будущих оползнях, пожароопасности, потеря среды обитания животных, загрязнение воздуха или ухудшение качества речной воды. Первостепенное значение имеют также вопросы красоты, собственности и неравного распределения богатства и власти, что позволяет богатым инвесторам принимать решения, затрагивающие большое количество существ, исходя только из узких личных интересов. Еще труднее вопросы, касающиеся священности Матери-Земли и права гор на существование без увечий. Когда люди имеют право калечить гору? Существуют ли процедуры, которые могли бы смягчить такую ​​агрессию? Существуют ли процессы, которые могут потребовать, чтобы право горы на существование в красоте сопоставлялось с желанием заработать деньги человека или группы людей?

Мы много слышим о «воздействиях» и о том, как «воздействия» следует взвешивать и/или смягчать. Но слишком часто эти соображения не включают в себя эстетику (если только не предполагается разрушение территории, где живут богатые и влиятельные люди), и очень редко мы слышим о святости или правах на землю. Действительно, мы добились прогресса в Соединенных Штатах с концепцией защиты исчезающих видов, но интересно, что для многих смысл такой защиты в основном прагматичен: мы хотим сохранить генетическое разнообразие (особенно в отношении жизни растений). ) для удовлетворения потенциальных потребностей человека. Неотъемлемое право различных форм жизни на пространство и свободу упоминается редко. (Даже бездомные люди не имеют признанного права на «космос» в Соединенных Штатах). ²³

По всей Америке, от Чили до Арктики, коренные американцы ведут бои с агрессивными корпорациями и правительствами, претендующими на право выделить небольшие территории (заповедники) для коренных жителей, а затем захватить остальные Родную территорию и открыть ее для Occidental Petroleum, Texaco или других организаций, стремящихся получить прибыль. Часто, как в случае с народом у’ва, концепция священности живой земли прямо противоречит интересам крупных корпораций и поддерживающих их жадных до доходов неоколониальных правительств.

Следует сказать, что некоторые правительства и группы коренных народов также разрешили осуществление разрушительных проектов на своей территории. Иногда добыче угля, урана и других полезных ископаемых оказывалось сопротивление на низовом уровне, но очень часто некоренное правительство поощряло (или принуждало) коренные народы соглашаться на контракт, предусматривающий лишь небольшую защиту или ее полное отсутствие. Окружающая среда.

В ее последней книге Все наши Отношения, Вайнона ЛаДьюк сосредотачивается на ряде конкретных проблем, связанных с коренными народами в Соединенных Штатах и ​​​​Канаде. Она отмечает, что «массовая борьба и борьба за землю характеризуют большую часть индейского энвайронментализма. Мы нации людей с отдельными земельными участками, и наше лидерство и руководство исходят из земли». ²⁴ В каждой из своих глав ЛаДьюк показывает, как различные группы коренных народов сталкиваются с серьезными проблемами и пытаются решить их на местном уровне. Они также формируют национальные и международные организации, которые стремятся помочь отдельным странам, в значительной степени путем обмена информацией и технической помощью. Однако в конечном счете каждая нация, заповедник или сообщество должны решать свои собственные проблемы и развивать свое собственное ответственное руководство. Это следует подчеркивать снова и снова: каждая суверенная коренная нация будет решать свои экологические проблемы по-своему. Не существует единого правительства коренных американцев, которое могло бы выработать общий ответ коренных народов на кризис, с которым мы все сталкиваемся.

Здесь следует упомянуть работу Дебры Гарри, активистки северных пайютов из резервации Пирамид-Лейк, которая возглавляет информационную кампанию, касающуюся биопиратства и опасностей Проекта по изучению разнообразия генома человека. Сбор образцов тканей коренных американцев и информации о ДНК/мтДНК представляет очень серьезную угрозу для окружающей среды, поскольку открытие уникального генетического материала может быть использовано не только для патентования и продажи, но и для будущих кампаний бактериологического или биологического оружия. Последнее может показаться чрезмерным, но у коренных народов есть причины с осторожностью делиться потенциально опасной информацией с агентствами, правительствами и организациями, не находящимися под их контролем. Вся область биопиратства, кражи знаний коренных народов о растениях и лекарствах, представляет собой еще одну область, вызывающую серьезную озабоченность, поскольку коренные народы могут оказаться вынужденными платить за использование своего собственного культурного наследия или за лечение с использованием генетического материала местного происхождения. ²⁵

Многие активисты в первую очередь обеспокоены реакцией коренных американцев на окружающую среду, принадлежащих к конкретным наземным сообществам, признанным суверенными правительствами США или Канады. Но кроме того, есть миллионы коренных жителей, у которых нет «племенных» правительств, признанных государством легитимными. В Калифорнии и Мексике многочисленным сообществам Mixtec приходится сталкиваться с опасностями, связанными с сельскохозяйственными пестицидами, опрыскиванием сельскохозяйственных культур рабочими, плохими жилищными условиями, неадекватными санитарными условиями, плохими или загрязненными источниками воды и множеством других проблем. В ответ Mixtec организовались вокруг проблем сельскохозяйственного труда, а также разработали свои собственные способы решения проблем. Например, в Нижней Калифорнии они часто вынуждены строить свои собственные дома на крутых склонах холмов, где они должны использовать старые грузовики и автомобильные шины в качестве подпорных стен, чтобы обеспечить ровную площадку для проживания.

Многие группы коренных жителей, в том числе кикапу, навахо, папаго, сапотеки и чинантеки, производят некоторое количество сельскохозяйственных рабочих-мигрантов. Эти рабочие часто остаются в родных деревнях, куда они могут возвращаться сезонно. Такие люди несут основную ответственность перед своими семьями; нельзя ожидать, что они будут уделять много энергии защите окружающей среды, кроме попыток получить чистую воду, здоровую пищу и санитарные условия жизни.

Положительным моментом является то, что экологическая осведомленность многих групп коренных американцев выражается в высоком уважении к женщинам в их сообществах. Было бы лицемерием стремиться контролировать женщин или ограничивать их возможности для полной самореализации, притворяясь, что уважают живых существ. Это важная проблема, потому что множество свидетельств показало, что, когда женщины имеют высокий статус, образование и выбор, они, как правило, значительно обогащают сообщество и стабилизируют рост населения. Многие традиционные американские общества смогли оставаться в равновесии со своим окружением благодаря высокому статусу женщин, длительному периоду кормления детей и/или контролю репродуктивных решений со стороны женщин. ²⁶ Многие лидеры борьбы коренных народов сегодня — женщины.

Многие земли коренных народов значительно уменьшились в размерах по сравнению с прошлыми годами и часто расположены на землях плохого качества. Эти условия могут привести к чрезмерному использованию ресурсов. Рост населения Земли, безусловно, является одним из фундаментальных вопросов науки об окружающей среде. Наряду с неравным распределением ресурсов и изъятием ресурсов (таких как изъятие нефти с земель коренных народов, оставление загрязненных рек и отравленной почвы) у более слабых в военном отношении народов рост населения является одной из основных причин исчезновения и повреждения видов. к экос. Это основные проблемы экологии, но они также должны вызывать первостепенную озабоченность у экономистов, политологов и политоэкономистов. На самом деле тенденция Северной Америки игнорировать влияние деятельности, направленной на получение денег, на нерыночные отношения является основным источником деградации окружающей среды. Недавняя попытка «обвинить» промышленно развитые страны в ущербе, причиненном ими мировой окружающей среде (как новая форма «долга» капиталистического мира перед остальным миром) является примером того, как мы должны действовать. ²⁷

Многим наиболее материалистичным народам мира коренные жители часто кажутся «отсталыми» или «простыми». Казалось, они созрели для завоевания или обращения, или того и другого. Однако факт заключается в том, что тип этического образа жизни, характерный для многих групп коренных народов, с его уважением к другим формам жизни и стремлением к целостности интеллекта, может быть лучшим ответом на проблемы, с которыми сегодня сталкиваются все народы.

Тем не менее, есть некоторые, кто оспаривает экологические данные коренных американцев, стремясь доказать, что, несмотря на идеалы, выраженные в духовности коренных народов, коренные народы на самом деле были крупномасштабными хищниками, ответственными около десяти тысяч лет назад за массовые убийства и даже уничтожение видов. . Эта точка зрения, разделяемая в основном несколькими антропологами, упускает из виду тот факт, что в эпоху плейстоцена и позже в Евразии и в других местах происходили вымирания, и что коренных американцев нельзя обвинять в глобальном явлении. В любом случае коренные американцы всегда принадлежали к многочисленным независимым политическим и семейным единицам, каждая со своим набором ценностей и поведенческих стратегий. Вряд ли можно возлагать вину на современных коренных жителей как на целую группу, когда «виновных» (если они были) даже не удается установить.

Имея дело со священными традициями коренных американцев и их отношением к окружающей среде, мы должны помнить о здравом смысле: разные группы коренных народов не только имеют разные традиции, истории, церемонии, условия жизни, проблемы и ценности. , но у каждой семьи или группы есть свой уникальный подход к «совместной жизни» или «культуре». Мы также должны учитывать время, поскольку разные дни, годы и эпохи представляли разные обстоятельства. Короче говоря, люди живут не только по абстрактным правилам. Они также живут через уникальный набор решений, основанных на вдохновении, личности, ситуации и возможности.

Коренные американцы, как и любая другая группа, способны на действия, которые вполне могут противоречить основной направленности их священных традиций. Поэтому мы должны различать конкретное поведение людей и их идеалы. Но в случае с коренными американцами такое различие, пожалуй, менее важно, чем в других традициях. Почему? Потому что коренным американцам часто не хватает единой авторитетной книги или набора догм, в которых говорилось бы, какими должны быть их «идеалы». Напротив, священные традиции коренных американцев в большей степени являются результатом выбора, сделанного снова и снова в рамках базовой философии жизни. Таким образом, мы должны смотреть на идеалы, выраженные в священных текстах (в том числе переданные устно), а также на выбор, который люди делают на самом деле.

Тем не менее, я считаю, что мы можем сделать те же обобщения, что и я, по крайней мере в отношении тех коренных жителей Северной Америки, которые все еще следуют традиционным ценностям.

          . . . Старые говорят, что
Внешний внутренний сердце
, а внутреннее находится наружу к центру
, потому что
для США
Нет абсолютных границ
Нет Управлений
9 Нет.
Нет среда
Нет снаружи
Нет внутри
Нет дуализма
Нет единого тела
No Non-Cude

Мы не останавливаемся на нашем. на нашей коже
Мы не заканчиваем на запахе
Мы не начинаем на наших звуках. . . .

Некоторые ученые думают, что
они могут изучать мир
материи отдельно от себя
но не существует
Вселенной Ненаблюдаемой
(по крайней мере известной нам)
ничего нельзя узнать
без ченнелинга
через органы чувств какого-либо существа,
ненаблюдаемую Вселенную
нельзя обсуждать
для нас, наблюдателей,
существо само его описание
это его глаза и уши
само его создание
это наше видение
          наше ощущение этого. . . .

          Быть может, мы Идеи в уме
нашего Дедушки-Бабушки
для, как объявляет многие страны,
Вселенная
Посчезной действием
была создана
по мысли
был перенесен
.
наша граница край Вселенной
          и далее,
          туда, куда мысли Творца
          идти на подъем. . . . ²⁸

Коренные жители не только пытаются очистить урановые хвостохранилища, очистить загрязненную воду и выступить против генетически модифицированных организмов; они также продолжают свой духовный путь, стремясь очистить и поддержать всю жизнь посредством церемоний и молитв. Как говорит нам ЛаДьюк: «В наших общинах местные защитники окружающей среды поют многовековые песни, чтобы возобновить жизнь, поблагодарить за клубнику, призвать домой рыбу и поблагодарить Мать-Землю за ее благословения». ²⁹

---

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ John Fire, Lame Deer, and Richard Erdoes, Lame Deer, Seeker of Visions , Simon37–4 Schuster, (New York.

² Рут Бунзел, «Введение в церемониализм зуни», , сорок седьмой ежегодный отчет, Бюро американской этнологии (Вашингтон: правительственная типография, 1932), 483–486.

³ Некоторые писатели нападали на Карлоса Кастанеду; тем не менее, я нахожу, что многие идеи, содержащиеся в его первых четырех книгах, весьма ценны. Поскольку он, несомненно, был коренным американцем по происхождению, я готов цитировать его, не споря о том, являются ли его работы художественными или научно-популярными. Карлос Кастанеда, 9 лет0013 Tales of Power (Нью-Йорк: Саймон и Шустер, 1974), 284–285.

⁴ Огонь, Хромой Олень и Эрдос, Хромой Олень, Искатель Видений, 265–266; добавлен акцент.

⁵ Руби Модесто и Гай Маунт, Не для Innocent Ears: Spiritual Traditions of Женщина-знахарь из пустыни Cahuilla (Angelus Oaks, Calif.: Sweetlight Books, 1980), 72 6 5 9 Сильвестр М. Мори, изд. , Может ли красный человек помочь белому человеку? (Нью-Йорк: G. Church, 1970), 47.

⁷ Черный ястреб, Черный ястреб; Автобиография (Urbana, Ill. изд. Raymond J. DeMallie (Lincoln, Nebr.: University of Nebraska Press, 1984), 312.

⁹ Вайнона ЛаДьюк, Все наши отношения: борьба туземцев за землю и жизнь (Кембридж, Массачусетс: South End Press, 1999), 2.

¹⁰ Нейхардт, Шестой дедушка, 288.

¹¹ Там же, 288–289.

¹² Пит Кетчес, старейшина лакота, цитируется в книге «Огонь, Хромой Олень и Эрдос», Хромой Олень, Искатель Видений, 137–139.

¹³ Черный лось, Священная трубка: Рассказ черного лося о семи обрядах оглала-сиу, rec. и изд. Джозеф Эпес Браун (Балтимор: Penguin Books, 1971), 31–32.

¹⁴ Лютер Стоящий медведь, Земля Подорлик (Линкольн, Небр. : University of Nebraska Press, 1978), 192–193.

¹⁵ Там же, 196.

¹⁶ Джек Д. Форбс, «Родство является основным принципом философии», Gatherings: The En’owkin Journal of First North American Peoples Penttonic, VI (VI) Британская Колумбия: Theytus Books, 1995), 144–150.

¹⁷ Черный Лось, The Sacred Pipe , 7.

¹⁸ Miguel Leon-Portilla, La Filosofia Nahuatl: Estudiada en sus Fuentes (Mexico: Universidad Nacional Autonoma de Mexico, Instituto de Investigaciones Historicas, 1966), 237–238 . Мой перевод.

¹⁹ Огонь, Хромой Олень и Эрдос, Хромой Олень , 155–158.

²⁰ Карлос Кастанеда, Путешествие в Икстлан: Уроки Дона Хуана (Нью-Йорк: Саймон и Шустер, 1972), 69–70; Огонь, Хромой Олень и Эрдос, Хромой Олень , 16.

²¹ Джек Д. Форбс, Мир, управляемый Каннибалами: Болезнь Ветико Агрессия, Насилие, Империализм 900 Калифорния: Университетское издательство DQ, 1979), 85–86. См. также Jack D. Forbes, Columbus and Other Cannibals (Brooklyn: Autonomedia, 1992), 145–147.

²² Анна Ли Уолтерс, Talking Indian: Размышления о выживании и писательстве (Итака, Нью-Йорк: Firebrand Books, 1992), 19–20.

²³ См. Джек Д. Форбс, «Право на жизнь и убежище», San Francisco Chronicle , 28 мая 2000 г., зона 7, 9.

²⁵ Дебра Гарри, исполнительный директор Совета коренных народов по биоколониализму, 850 Numana Dam Road, P.O. Box 818, Wadsworth, NV 89442, США.

²⁶ Forbes, Columbus и другие Каннибалы , 109–110.

²⁷ Это предложение стран третьего мира, направленное на «капитализацию» затрат на ущерб окружающей среде.

²⁸ Джек Д. Форбс, «Вселенная — наша священная книга», неопубликованное стихотворение, 1992.

²⁹ ЛаДьюк, Все наши отношения

Мир меняется для коренных инуитов – смогут ли они сохранить свой многовековой уклад жизни?

Вы можете знать их как эскимосов, но жители Арктики официально называются инуитами. Исторически они были охотниками в прямом смысле. В течение сотен лет они выживали в самых суровых условиях в мире, питаясь своей добычей китов, тюленей, белых медведей, овцебыков, птиц, рыб и северных оленей. Это всегда было их образом жизни.

Тот, который сейчас меняется. Инуиты или «люди» на их родном языке в основном были изолированы на протяжении тысячелетий, вплоть до наших дней. Сейчас они приспосабливаются, но на их жизнь влияет современный мир, который накладывает ограничения на то, как они могут охотиться, и меняющийся климат, влияющий на окружающую их среду. В их культуре есть элемент неопределенности.

Древний народ

Инуиты первоначально мигрировали из Сибири на Аляску через Северную Америку и, наконец, достигли берегов Гренландии в 13 веке. Они были искусными навигаторами, ориентирующимися по звездам. Поскольку Гренландия буквально покрыта льдом, инуиты селились в прибрежных районах, чтобы охотиться и ловить рыбу.

Чтобы выжить в таких суровых условиях, требовалось сильное чувство семьи и общности. Инуиты следовали моральному кодексу, основанному на древних мифах и легендах, которые были абсолютными. Некоторые из этих верований были выражены в их искусстве в виде резных фигурок, называемых тупилаками, или «предметами злого духа».

Культура охоты

Инуиты традиционно охотились с небольших лодок из тюленьей кожи, которые были быстрыми и маневренными. Вы можете узнать сегодняшнюю версию этой лодки, которая до сих пор называется инуитским именем, каяк.

Охота всегда была сердцем культуры инуитов. Примерно пятьдесят лет назад эти коренные жители жили исключительно за счет суши и моря. Сегодня экономика изменилась, и Гренландия в первую очередь не является охотничьим обществом.

Большинство инуитов перешли на традиционную оплачиваемую работу, чтобы заработать деньги на электричество и другие современные удобства. Тем не менее, культура охоты, навыки и диета по-прежнему являются частью их жизни и их самобытности.

Инуиты по-прежнему едят тюленей, моржей и северных оленей. Создавая свою одежду и обувь, некоторые традиционалисты избегают современных материалов и продолжают использовать добычу со своей охоты — шкуры белого медведя и северного оленя, как они делали это всегда.

Некоторые мужчины до сих пор владеют проверенными временем охотничьими навыками, такими как метание гарпуна и плавание на байдарках.

Этот мир охоты на инуитов глубоко укоренился в их мифах, их общественной структуре, их самобытности и даже их ДНК. Например, они употребляют пищу с высоким содержанием белков и жиров. Было показано, что они метаболизируют жиры с большей эффективностью, чем европейцы.

Давление со стороны природоохранных групп

Однако в последнее время древняя культура инуитов подверглась давлению со стороны благонамеренных людей. Различные экологические группы, даже из правительства Гренландии, начали устанавливать ограничения на многие виды, которые когда-то были необходимы для этой охотничьей культуры.

Для небольших групп охотников, которые все еще охотятся на суше, претензия состоит в том, что эти новые квоты сделают их жизнь более трудной. Несмотря на благие намерения, эти кампании за права животных, исходящие из внешнего мира, прямо противоречат древним ценностям инуитов. Это действительно столкновение культур, которое может поставить под угрозу образ жизни одного из последних аборигенов мира.

Тем не менее, рассматриваются некоторые меры, которые могут помочь в этой ситуации. Список всемирного наследия ЮНЕСКО рассматривает вопрос о защите охоты на карибу, поскольку она является важным аспектом средств к существованию инуитов и других коренных народов.

Лед меняется

На протяжении веков инуиты жили в самых суровых условиях. Они знают погодные условия, которые позволяют им безопасно путешествовать по морскому льду для своих охотничьих экспедиций. Для некоторых из этих коренных жителей охота — это не спорт, а средство добычи пищи. Когда им нужно поесть, они идут к морю за пропитанием.

Однако крупное исследование последствий потепления в Арктике сообщает, что за последние 50 лет температура повысилась на 2–5 градусов Цельсия и может подняться еще на 10 градусов. Это изменение влияет на дикую природу и окружающую среду Арктики.

Охотники-инуиты говорят, что по всей Гренландии погода становится все более непредсказуемой. Они сообщают, что суша и морской лед меняются. То, что когда-то было знакомой территорией, стало нестабильным, что делает навигацию и путешествия опасными. Летом ледники тают больше, чем раньше, и маршруты к традиционным местам охоты стали ненадежными. Даже некоторые опытные охотники скрылись под льдом.

Теперь они больше охотятся во фьордах, чем на морском льду, так как это безопаснее и продуктивнее в меняющихся условиях.

Культура меняется

Поскольку охота для закоренелых традиционалистов стала более трудной, все больше членов семьи работают в современных ролях, чтобы помочь экономике своей семьи. Женщины устраиваются на оплачиваемую работу, чтобы заработать валюту на купленные в магазине продукты. Это позволяет некоторым мужчинам продолжать свою традиционную роль охотников. Однако одним побочным эффектом является то, что женщины начинают терять свои знания о традиционных навыках, таких как шитье шкур животных.

Будущее

Хорошая новость заключается в том, что растет осведомленность о правах коренных народов, таких как инуиты, на сохранение своего многовекового образа жизни. Растет число сторонников сохранения культуры этих долгоживущих людей.

Программа ООН по окружающей среде призвала усилить мониторинг окружающей среды в арктических регионах. Кажется, что то, что происходит в Арктике, — это линия фронта того, что произойдет в остальном мире.

В конечном счете признается, что осведомленность о культуре инуитов и окружающей их среде не только поможет их выживанию, но и в долгосрочной перспективе поможет всем нам.

Знакомьтесь, делитесь и наслаждайтесь этой древней культурой вместе с нами в круизах по Гренландии.

Нерассказанные истории Уэса Стьюди, забытой индейской иконы

Культура

Когда Уэс Стьюди прорвался в фильмах Танцы с волками и Последний из могикан, , он сыграл ужасающего злодея. Но для многих представителей коренных народов он был героем, излучавшим десятилетия праведного гнева. Томми Оранж рассказывает историю забытой иконы, которая навсегда изменила то, как коренные народы изображаются на экране.

Автор Tommy Orange

Фотография Майкла Шмеллинга

22 июля 2021 г.

Куртка, 975 долларов США, от Schott NYC. Майка, его собственная. Винтажные штаны и винтажные подтяжки из Front General Store. Шляпа, своя. Солнцезащитные очки, 1170 долларов, от Chrome Hearts. Часы Cartier за 6500 долларов.

Мы всей семьей ходили на Танцы с волками в театр. Я не знаю, сколько фильмов мы все вместе ходили. Это был, пожалуй, единственный. Местные жители играют коренных жителей в фильме, который показывают в кинотеатре? Это было событие. Это было 1990. Мне было восемь. В моей жизни не было ничего близкого к этому моменту. Мы привыкли к тому, что американцы итальянского происхождения играют плачущих индейцев в социальной рекламе против мусора. В противном случае я бы не видел коренных жителей на экране. После фильма в машине мой отец, шайенн из Оклахомы, который специализировался на изучении коренных американцев в Калифорнийском университете в Беркли, резюмировал его так: «Гламуризированная история индейцев с белым героем». Но в то время я жаждал увидеть хоть каких-нибудь местных актеров. Вы не можете знать, на что это похоже, если вы не знаете, на что это похоже, хотеть увидеть себя в мире так же сильно, как это делают коренные жители — мы, которые, помимо того, что почти полностью не представлены, представляются в ложном свете, когда нас представляют. А если «Танцы с волками» сделали нас фоном для мифологии бородатых-хороших-белых-героев господствующей культуры? По крайней мере, мы были там, жили и дышали на экране, даже смеялись, даже шутили над Кевином Костнером, показывая, как мы дразним, как мы это делаем. Сделай нас злодеями, хорошо, но сделай нас самыми крутыми пауни, которых кто-либо когда-либо видел. Входит Уэс Стьюди.

Первый коренной житель, появившийся в фильме — примерно через 30 минут после того, что до этого казалось сонным рассказом о Гражданской войне, — Уэс обсуждает со своим товарищем-пауни, стоит ли нападать на белого человека, который развел далекий костер. «Я скорее умру, чем буду спорить о единственной полосе дыма в моей собственной стране», — заявляет он. То, как он сказал «моя собственная страна», то, как его лицо излучало непринужденную свирепость, испугало меня и одновременно заставило гордиться. А затем наблюдать, как он убивает того парня, умоляя их не трогать его мулов, в то время как один из других пауни наслаждается едой у костра — это действительно что-то сделало для меня. Покинув театр, я почувствовала себя другой. А пару лет спустя, когда Уэс сыграл Магуа, мстительного воина-гурона в Последний из могикан, Я понял, что болею за злодея. Если бы у меня было только два варианта изображения туземцев в фильме — болеть за злодея или болеть против коренных жителей, — я бы каждый раз выбирал злодея.

Куртка, 1190 долларов, жилет, 490 долларов, рубашка, 245 долларов, и брюки, 490 долларов, от Double RL — Ralph Lauren. Ремень, винтаж. Шляпа, своя. Солнцезащитные очки, 450 долларов, от Balenciaga. Часы Rolex за 11 700 долларов.

Но Уэс не считает себя когда-либо игравшим злодея. «Я играю с этими парнями, как будто они знают, что поступают правильно», — сказал он мне в Zoom однажды днем. «Что касается их, то они не злодеи. Они делают то, что должны делать, чтобы либо сохранить свою жизнь, либо продвигать свои собственные интересы. Я думаю, что это только человек». И в этом была суть. Уэс Стьюди дал нам человека в каждой из своих ролей, вывел нас за пределы карикатуры и прорвался, чтобы сыграть персонажей, которые не были специально выбраны как коренные американцы. Он рассказал то, что коренные жители жаждут увидеть и хотят, чтобы другие люди стали свидетелями: как мы здесь и какие мы люди.

В процессе он стал самой большой звездой, которая когда-либо была у нас в индейском актерском мире, но он так и не достиг настоящей славы. Для большинства зрителей он просто устрашающее лицо. «Это то, чего у нас не было, — говорит Уэс. «Неотъемлемая часть ткани шоу-бизнеса». В течение многих лет он мечтал о фильме, полностью посвященном коренным народам, — режиссеру, продюсеру, сценаристу и актерам из числа коренных народов. Но сначала, подчеркивает он, «нам нужны звезды. Чтобы сделать полнометражный фильм или сериал с участием коренных жителей, потребуются мужчины и женщины, а также узнаваемые люди, которые сажают людей на места в кинотеатрах». Уэс работает в индустрии достаточно долго, чтобы знать, с какими трудностями мы столкнулись в борьбе за репрезентативность. Но услышать его историю — значит узнать, откуда мы пришли, несмотря на неудачи, с которыми сталкиваются коренные жители, когда даже мечтают попасть на экран. И это рассказ, который наполняет меня надеждой.

---

Смотреть сейчас:

Уэс Стьюди рассказывает о своих самых знаковых персонажах

---

Первое, что нужно упомянуть , это его лицо. «У него одно из самых притягательных лиц в кинематографе», — говорит режиссер Скотт Купер, снявший Уэса в своем фильме 2017 года « врагов». «Это дорожная карта человека, который жил, видел вещи. Его проницательный взгляд удерживает линзу, как никто другой, кроме Дензела».

Это правда: Его лицо очень арест. Пронзительный взгляд, неровные скулы, глубокие морщины от смеха, которые расходятся от его глаз и спускаются из уголков рта. Затем он действительно улыбается, открывая все свое лицо, и на мгновение я вспоминаю своего отца. Как у них обоих по-настоящему суровое выражение лица, которое на самом деле не такое уж и суровое, просто как бы ожидание следующей шутки.

Костюм, $1695, Джорджио Армани. Рубашка, 210 долларов, от Budd Shirtmakers. Галстук, 250 долларов, от Charvet. Шляпа, своя. Солнцезащитные очки, $1,095 от Chrome Hearts. Часы Cartier за 9500 долларов.

«Я всегда хотел быть действующим актером. Я здесь не для того, чтобы быть личностью. Я здесь для работы».

Уэс разговаривает со мной из своего дома за пределами Санта-Фе, в районе под названием Арройо-Хондо. Он немного разочарован технологией видео-чата, но как только его жена Маура помогает наладить ленту, он начинает выражать тихое любопытство. В синей ветровке Nike он сидит в очень нью-мексиканском интерьере, с гитарой, висящей на глинобитной стене, и открытыми бревнами в стиле вига, растянувшимися по потолку. Рядом с ним усилитель Fender — он играет на бас-гитаре в группе под названием Firecat of Discord, названной в честь фигуры Онейды, которая появляется во времена хаоса, чтобы восстановить чувство спокойствия.

Последние 25 лет он и его жена вели здесь спокойную жизнь. Чаще всего по утрам он просыпается и выпускает свою собаку, голубого хилера, который «простреливает себе дорогу из дома». Затем он ставит воду для кофе и идет кормить свою лошадь Хлою. Уэс провел большую часть своей жизни рядом с лошадьми, и он часто ездит по тропам, граничащим с его владениями, иногда отправляясь на несколько часов в далекий аванпост Эльдорадо.

Костюм, 6750 долларов, и рубашка, 775 долларов, от Brioni. Галстук, 225 долларов, от Turnbull & Asser. Шляпа, своя.

Верховая езда — это то, как он поддерживает форму для «кожи и перьев», как он игриво называет вестерны. И эти роли в первую очередь связаны с тем, как он продолжал работать все эти годы, в более чем 100 проектах, до такой степени, что незаметно стал актерской легендой. «Я всегда хотел быть действующим актером, — говорит он. Голос у него глубокий, с теплым хрипом. «Я здесь не для того, чтобы быть личностью. Я здесь для работы».

Уэс в основном играл стойких, исторических коренных американцев — главного героя в Джеронимо: Американская легенда, скептически настроенный вождь поухатанов в « Новый мир» Терренса Малика, умирающий лидер шайеннов в «Враги». Но он также вышел за рамки классификации коренных актеров: он торговец оружием Виктор Сагат в Street Fighter, полицейский детектив в Heat, вождь На’ви в Avatar. «Что касается актеров-аборигенов, то он своего рода единорог, поскольку он работающий актер-абориген», — говорит Сидней Фриланд, кинорежиссер-абориген. «У вас есть все эти талантливые люди, но они становятся типажами», — продолжает она. «Они работают только тогда, когда у них появляется западный фильм. «О, мы собираемся рассказать историю о железной дороге, проходящей через Соединенные Штаты, — пригласите сюда индейцев». Что отличает Уэса, так это то, что он исключительный актер. Так что он может играть эти роли, но он также может быть детективом в фильме Майкла Манна».

Пальто, 3250 долларов, и рубашка, 570 долларов, от Louis Vuitton Men’s. Галстук-боло, винтаж. Винтажная шляпа от Santa Fe Vintage. Солнцезащитные очки, 290 долларов, от Versace.

Но Уэс не всегда был серьезен. Даже когда он играет комедийную роль, это сухо — он вроде индийского натурала, смешного в своей серьезности, как в фильме 1999 года « загадочных людей, », где он играет мистического учителя в плаще и объединителя команды супергероев, который разговаривает с Йодой. -подобный синтаксис, или в Миллион способов умереть на Западе , когда он говорит Сету Макфарлейну после того, как выпил целую миску индийского лекарства: «Ты точно сойдешь с ума и, возможно, умрешь». Это все очень насмешливо, но сказано невозмутимо, без тени улыбки.

Стерлин Харджо, режиссер, недавно сыгравший Уэса в роли эксцентричного дядюшки в предстоящем комедийном сериале FX « Собаки резервации, » о подростках-аборигенах, совершающих преступления в резервации в Оклахоме, говорит, что самые яркие роли Стьюди противоречат его диапазону. «Для большей части мира он всегда будет Магуа, — говорит он. «Но Уэс действительно забавный парень. Его физический юмор — это то, чего, я думаю, люди не ожидают». Купер также подчеркивает разносторонность Стьюди: «Он может играть и презрение, и нетерпение, и нежелание, и достоинство, часто все сразу. От него исходит глубокая человечность, и это из-за его жизненного опыта вне кино».

---

Пальто, 3300 долларов, рубашка, 1050 долларов, и брюки, 2300 долларов, от Salvatore Ferragamo. Ботинки, 1600 долларов, от Bed J.W. Форд. Шляпа, своя. Солнцезащитные очки, 320 долларов, от Gentle Monster. Шарф, 225 долларов, от Double RL — Ralph Lauren.

В детстве в 1950-х Уэс даже не думал стать актером. Он вырос недалеко от города Талекуа, штат Оклахома, в районе у подножия Озарка под названием Nofire Hollow. Телевидение и электричество были диковинными и чуждыми понятиями. «Мы просто восхищались всем этим, — говорит он. Его матери, домработнице, было 17 лет, когда он родился; его отчим, работник ранчо, вскоре был отправлен в Германию во время Корейской войны. Когда Уэсу было пять лет, его отправили в школу в Маскоги, в 30 милях к юго-западу от Талекуа, где он научился так бегло говорить по-английски, что, вернувшись домой на лето, ему пришлось заново учить язык чероки. «Я нахожусь в доме моей бабушки, — вспоминает он, — и моя бабушка посмотрела на меня после того, как я сказал что-то по-английски, и сказала: «О, нет, мы на этом не говорим. Не в моем доме».

После первого года обучения Уэса в школе семья переехала на окраину Аванта, штат Оклахома, где они работали на отдаленном ранчо и в основном жили изолированно, поскольку в этом районе было мало коренных американцев. «Именно здесь я привык к мысли, что я единственный темнокожий парень в городе», — говорит он. Его мечты в те дни были ограничены: «ничего, кроме хорошей еды и верховой езды». Все изменилось в старших классах, когда Уэс учился в школе-интернате для коренных жителей. «Я был просто чертовски поражен количеством разных индейцев, которых я видел», — вспоминает он. «Это было большое культурное пробуждение».

Когда ему было 17 лет, он вступил в Национальную гвардию, а в 1968 году его призвали на службу во Вьетнам. Он видел много действий. «Случаются засады, — вспоминает он, — начинаются перестрелки, а потом начинается ад». Однажды ракета сожгла его товарища по взводу на его речном судне. («Все, что от него осталось, — это ботинок», — говорит он.) Иногда дружественный огонь был худшим; он до сих пор помнит, как артиллерия с американского дирижабля «падала, как капли дождя». Иногда он использует эти воспоминания для своих выступлений, но в основном старается забыть. «Ужасно видеть лежащие вокруг мертвые тела, плывущие по рекам, — говорит он. «Бесчеловечность войны — это то, что я рад видеть, но я никогда не хочу видеть это снова».

Костюм, $1695, Джорджио Армани. Рубашка, 210 долларов, от Budd Shirtmakers. Шляпа, своя.

К тому времени, когда он вернулся домой, война стала довольно непопулярна. «Люди ничего не хотели слышать о том, что там произошло, — говорит он. Вернувшись в Оклахому, он стал борцом за мир и начал демонстрацию в защиту прав коренных жителей. Он присоединился к Движению американских индейцев, массовой организации, созданной в ответ на бедность и жестокость полиции, с которыми столкнулись многие коренные жители, и в 1973 он присоединился к сотням других активистов во главе с будущими коллегами по фильму «Последний из могикан » Расселом Минсом и Деннисом Бэнксом в резервации Пайн-Ридж в Южной Дакоте. Там в течение 71 напряженного дня они оккупировали город Вундед-Ни, место печально известной резни в 1890 году более 300 лакота армией США. Нанятый вести грузовик с припасами по проселочным дорогам в лагерь, Уэс был перехвачен федеральными агентами и брошен в тюрьму, но оказалось, что он был всего лишь приманкой: тем временем другой грузовик действительно доставил припасы.

Даже сейчас, почти полвека спустя, Уэс оживляется, рассказывая о том периоде активности. «Похоже, что единственный раз, когда нас замечают, это после того, как мы совершаем какой-то рейд, верно?» он говорит. «Я думаю, это действительно восходит к старым временам. Вы должны спросить себя, всегда ли мы, индийцы, должны что-то демонстрировать или бороться? Вы знаете, поднимать шумиху из-за чего-то, чтобы вас заметили?

В годы после оккупации Вундед-Ни он странствовал. Он переехал в Талсу, где тренировал лошадей и помог возродить газету на языке чероки. В начале 19В 80-х годах старый друг семьи из отцовского кружка парилки пригласил его на спектакль в общественный театр американских индейцев, где он обнаружил в себе скрытое желание играть. Его первое оплачиваемое выступление было в сценической адаптации книги «Говорит черный лось», о жизни знахаря оглала-лакота, где главную роль сыграл не кто иной, как Дэвид Кэррадайн, белый актер, который, помимо того, что играл половинку — Китайский иероглиф на Кунг-фу, , по-видимому, также может пройти как родной. Как говорит Уэс: «Они хотели звезду, и они ее получили».

Костюм винтажный. Рубашка, 485 долларов, от Budd Shirtmakers. Ботинки, 1250 долларов, от Bed J.W. Форд. Шляпа, своя. Шарф, 225 долларов, от Double — RL Ralph Lauren. Солнцезащитные очки, 450 долларов, от Balenciaga. Ремень, винтаж. Часы Cartier, $10 200. Запонки, 2990 долларов за пару, от Prounis. Сумка (цена по запросу) Il Bisonte.

«У нас, туземцев, отношения с представителями вестернов вроде любви-ненависти…. Это способ для людей, выглядящих как коренные жители, войти в бизнес. Это был единственный способ попасть внутрь».

Вскоре Уэсу захотелось больших ролей, и он быстро понял это. «Я не смог бы сделать это в Талсе, штат Оклахома, — говорит он. «Иначе ты всю оставшуюся жизнь будешь играть в общественном театре». Он работал в зале для игры в бинго, когда принял решение: однажды вечером он объявил толпе, что едет в Лос-Анджелес, чтобы посмотреть, сможет ли он стать актером. Ему было за 40, у него было мало денег и машины; он ехал на автобусе на прослушивания и разбился на диване друга. Но его выбор времени был удачным. Несколькими годами ранее двое выдающихся голливудских актеров-аборигенов — Уилл Сэмпсон, 9 лет.0013 «Пролетая над гнездом кукушки» и Джей Сильверхилс из оригинального «Одинокий рейнджер » создали организацию под названием «Реестр исполнительских искусств американских индейцев», чтобы помочь актерам из числа коренных народов найти агентов. Вскоре Уэс получил представление и роль в дорожной комедии « Powwow Highway, » о жизни в резервации шайеннов. Через год он стал самым крутым пауни в серии «Танцы с волками» .

Фильм получил семь премий Оскар, собрал более 400 миллионов долларов и изменил западный жанр благодаря симпатичному изображению коренных американцев. Но во время театральной премьеры Уэс испытывал финансовые трудности. «К тому моменту я уже потратил все свои деньги на фильм, — говорит он, — поэтому я работал в индийском магазине, продавая бирюзу и серебро». Это было в районе Резеда в Лос-Анджелесе, в магазине Red Tipi, прямо через дорогу от кинотеатра. «Сначала не так уж много людей собиралось посмотреть этот фильм, — говорит он. «Это вызвало бурную прессу». Но через пару недель начала формироваться очередь, и вскоре Уэс начал утешать ошеломленных театралов, которые впервые осознали преступления правительства США против коренных жителей. «В основном мы имели дело с чувством вины, — говорит он, — и всевозможными эмоциями, которые могут возникнуть у людей. По крайней мере, они хотели подойти и просто извиниться».

Было что-то совершенное в этой сцене, в этом моменте его жизни. Я имею в виду, это было забавно, с этой неоновой вывеской типи и этими, возможно, плачущими белыми людьми, входящими в магазин, чтобы купить что-то у настоящего индейца в индийском магазине. Но это также было настолько верно для жизни любого индейского художника или актера, что было некоторое подозрение, что люди, заинтересованные в том, чтобы сделать нашу карьеру возможной, покупая наше искусство, могли делать это по причинам, отличным от искреннего почтения к нашей работе — возможно, из-за жалости или вины, или узнав что-то, что меняет их отношение к коренным жителям.

Скажем, это протесты в Стэндинг-Роке в 2016 году, и вы обнаружите, что продаете роман о коренных американцах весной после того ужасного падения, когда приход Трампа к власти начал поднимать тревогу половины страны о том, что вообще значит быть американцем. Или скажем, что это Танцы с волками доминирует на Оскаре, а вы Уэс Стьюди, продающий индийские сувениры одержимым чувством вины покровителям. «Мы добились хороших продаж, пока там шел этот фильм», — говорит он, улыбаясь. — И он оставался там долгое время.

---

Костюм, 6750 долларов, и рубашка, 775 долларов, от Brioni. Галстук, 225 долларов, от Turnbull & Asser. Шляпа, своя. Солнцезащитные очки, 350 долларов, от Кристиана Рота.

Успех Танцы с волками открыл новые возможности для местных актеров, и в последующие годы Уэс получил роли Магуа, индейского злодея в фильме Майкла Манна Последний из могикан, и главную роль в Джеронимо: американская легенда. В каком-то смысле роль вождя апачей, ставшего военнопленным, казалась ему естественной. «Мы с тобой индейцы, — говорит мне Уэс. «Мы знаем, каково это быть аутсайдерами, не быть частью этого конкретного общества. Я играю парня, которого когда-то считали террористом. У него есть образ жизни, который он пытается защищать, и у него есть культура, частью которой он является, от которой он не хочет отказываться».

После того, как Уэс застрелил «Последний из могикан», , он женился на Мауре Дху, джазовой певице, с которой познакомился в Лос-Анджелесе, и они переехали в Санта-Фе, чтобы воспитывать сына, который скоро должен родиться. Примерно в это же время Уэс услышал, что Майкл Манн снимает предстоящий фильм с Робертом Де Ниро и Аль Пачино в главных ролях, и однажды он позвонил режиссеру. Когда Манн ответил, Уэс сказал: «Я слышал, что вы снимаете фильм с Пачино, Де Ниро и Уэсом Стьюди». Манн рассмеялся. Но через несколько недель Уэсу позвонили и предложили роль в «9».0013 Heat в роли полицейского детектива — не роль коренного населения, а роль полицейского, преследующего грабителей банков, который в конечном итоге стреляет в Вэла Килмера. «Это было признанием того, что я был не просто индийским актером, — говорит Уэс, — что я был актером вне своей расы».

Тем не менее, по его словам, именно роли коренных жителей, особенно в вестернах, продолжали формировать основу его карьеры. «У нас, туземцев, отношения с вестернами вроде любви-ненависти», — говорит он, в то же время признавая, что «они — способ для людей, похожих на туземцев, войти в бизнес. Это был единственный способ попасть внутрь».

Жанр все еще нуждается в дополнительных изменениях, но вестерны постепенно движутся к более человечному изображению коренных жителей. Этот сдвиг очевиден в фильме Скотта Купера « врагов, » 2017 года, в котором Уэс играет Желтого Ястреба, а умирающего вождя шайеннов сопровождает обратно в его резервацию капитан армии США, который скоро выйдет на пенсию, которого играет Кристиан Бэйл. Он играл вместе с одним из великих актеров Метода, но для этой роли и многих других Уэс претерпел собственное драматическое преображение. Чтобы сыграть Желтого Ястреба, он выучил базовый шайеннский язык, так же как он освоил более дюжины других языков коренных народов для своих ролей. Он признает, что иногда блуждает в темноте. «Это больше связано с использованием языка как можно лучше, когда вы действительно ничего о нем не знаете», — говорит он. «Все, что вы можете сделать, это положиться на того, кто вас учит. Какой слог я использую, чтобы это слово звучало так, будто я знаю, что делаю?»

Когда я впервые увидел Врагов, , я был так горд, узнав, что Уэс говорил исключительно на шайеннском для этой роли. Я вырос, не разговаривая на этом языке, хотя мой отец — один из последних живых носителей определенного южно-шайеннского диалекта. Разговаривая с Уэсом, я понял, что его обучал парень из Хромого Оленя, штат Монтана, где некоторые коренные жители говорят на шайеннском языке, близком к тому, на котором говорит мой отец. Во время пандемии я начал учить язык со своей семьей, и когда я недавно пересматривал Врагов , Я прислушивался к знакомым словам или фразам. Там было немного. Я плохо изучаю Шайенн. Но между тем, что я недавно узнал, и тем, что я слышал от моего отца, когда он рос, реплики Уэса казались знакомыми, и это было хорошее чувство.

---

Куртка, 975 долларов США, от Schott NYC. Шляпа, своя. Солнцезащитные очки, 1170 долларов, от Chrome Hearts.

У меня была возможность встретиться с Уэсом Стьюди ранее, в октябре 2019 года. Он восхищался моим романом Там Там, , и его агент связался со мной, пригласив меня от имени Уэса на вручение наград Governors Awards, где он будет получение почетного Оскара за жизненные достижения. Я всегда буду жалеть, что не поехал. Я был ошеломлен в то время. Я продвигал свою книгу и говорил «да» слишком многим вещам. Тогда это не звучало так отчаянно, как сейчас, когда я пишу это здесь. Несмотря ни на что, я должен был уйти. Момент был историческим. Позже я смотрел церемонию на YouTube. Американский поэт-лауреат Джой Харджо великодушно представляет Уэса, а Кристиан Бэйл вручает награду. Когда Уэс выходит на сцену с Оскаром в руке, он благодарит Бэйла, а затем просто говорит: «Пора». Что вызывает большой смех, сопровождаемый большими аплодисментами. И он прав.

Коренные американцы были одними из первых, кого сняли на видео — три танцующих сиу стали героями короткометражного фильма 1894 года, снятого в одной из студий Томаса Эдисона, — и мы являемся частью индустрии уже более ста лет. Это о времени. Но мы также застряли в определенном периоде времени. Отошли в прошлое. Америка нажала на кнопку «Пауза», чтобы понять, что для нее значат коренные жители, после того как Джеймс Фенимор Купер написал «: Последний из могикан». Страна предпочла, чтобы ее аборигены исчезли. Единственными хорошими индейцами были мертвые. Наша благородная исчезающая раса. Это слишком пройденная территория — с нами поступили несправедливо, что наша история не была рассказана. Но правда в том, что коренных жителей на самом деле позволили стать частью истории Америки, только так, как это удобно для мифологии, которую страна создала для себя. Мы были здесь, у истоков нации, затем стали умирающими врагами, и с этого момента для нас имело смысл жить только в вестернах, как злодеи или мечтательные знахари, сверхъестественно связанные с землей.

Мы страстно желаем, чтобы Уэс снимался в фильмах, которые не имеют ничего общего с наследием коренных американцев: чтобы нам разрешили играть роли без необходимости подтверждать нашу реальность как индейцев. Мы хотим прорваться как граждане США, чтобы никто не задавался вопросом, настоящие ли мы индейцы только потому, что мы способны казаться такими же, как все.

Конечно, существуют некоторые культурные различия, которые всегда будут сохраняться. Уэс говорит, что в 80-х белый репортер однажды спросил его: «Чем ты так отличаешься от нас?» В то время он сказал, что не знал, но с тех пор пришел к выводу, говорит он. «Что действительно отличает нас от американского общества, так это то, что мы держимся за наших

предков», — говорит он. «Нам нечего стыдиться того, что они сделали для нас. Нас бы здесь не было, если бы они не сделали то, что сделали для нас. Нас бы не существовало, если бы они не заключили договоры». Меня поражает, что то, что говорит Уэс, относится не только к культуре коренных народов, но и к кинопроизводству коренных народов. Когда он получил этот Оскар, казалось, он знал, что он был частью линии, которая восходит к Джею Сильверхилсу и Уиллу Сэмпсону и простирается вперед к какому-то неизвестному проекту, еще не получившему зеленый свет, который однажды принесет сообществу коренных жителей еще один. статуя.

---

В начале мая Уэс отправился в Оклахому, чтобы снять свою роль в Reservation Dogs и провести День матери со своей мамой. Сейчас, когда ей за 90, «она все еще чертовски веселая», — говорит он. В детстве он помогал ей с английским, но сейчас они в основном говорят на чероки. У нее уже много лет висит этот большой постер с ним в образе Джеронимо на стене ее гостиной. — Когда ты собираешься снять эту штуку? он будет спрашивать ее всякий раз, когда он посещает. Когда он рассказывает эту историю, мне кажется, что здесь много слоев. «Самый известный индеец играет самого известного индейца», — говорю я ему. Он смеется.

Он собирался снова навестить маму на выходных, посвященных Дню памяти, и в Похаску, административный центр округа Осейдж, посмотреть индейскую эстафету — старый индейский вид спорта, когда всадники скачут на неоседланных лошадях, три разных круга на трех разных лошадях. Всего в нескольких милях отсюда Мартин Скорсезе недавно снимал « Убийц цветочной луны», его экранизацию книги Дэвида Гранна об убийствах индейцев осейджей Оклахомы в 1920-х годах, когда нефть, обнаруженная под их резервацией, сделала их богатыми. Я спрашиваю Уэса, снимался ли он в фильме. «Долгое время они проверяли мою доступность, пока переделывали сценарий, — говорит он, — но когда наконец начали кастинг, звонки прекратились».

Уэс отмечает, что в актерском составе действительно есть Татанка Минс, сын его старого коллеги по фильму Последний из могикан Рассела Минса, и его воодушевляет это чувство преемственности. Что касается индустрии в целом, он подчеркивает, что в кинопроизводстве участвует гораздо больше коренных американцев, чем было, когда он только начинал. «И теперь, — говорит он, — они могут писать с точки зрения своего коренного населения».

Сидней Фриланд, который работал над Reservation Dogs со Стерлином Харджо и был режиссером нескольких эпизодов Peacock’s 9.0013 Резерфорд-Фолс, , комедия о городке на севере штата Нью-Йорк с большой общиной коренных жителей, приписывает Уэсу часть этой смены. «Он заложил основу для многих вещей, которые люди делают сейчас», — говорит она. «Предстоит много ролей, но это современные роли. Это не исторические вещи. Это не «Мы собираемся сделать голливудский вестерн с ковбоями и индейцами». Это в значительной степени связано с фундаментом, который он заложил для всех». Фриланд описала момент на съемках Reservation Dogs , когда она оглянулась и увидела все эти знакомые индейские лица. «Это люди, на чьих диванах я спала, — говорит она. «Коренной шоураннер, актеры и съемочная группа». Это было то, о чем Уэс мечтал с тех пор, как впервые попал в Лос-Анджелес более 30 лет назад.

В этом году я много думал о состоянии индейской игры. Телевизионные права на экранизацию моего романа были сняты HBO, и у меня было ощущение, что это произошло из-за того, что не было звезд, которых можно было бы выбрать, слишком мало известных лиц, чтобы продать шоу. Это было, конечно, неправильно, потому что потом появилось Резерфорд-Фолс, — первое настоящее телешоу коренных жителей в этой стране, в котором в основном задействованы коренные жители и комната писателей, и Собаки резервации уже в пути.

Но самое главное, это было неправильно, потому что у нас все еще есть Уэс Стьюди, наша путеводная звезда, прокладывающая путь вперед своим великолепием. Недавно меня попросили написать короткометражный фильм для продюсерской компании из Окленда. Я никогда раньше не писал сценарии, но начал придумывать сценарий, написанный специально для Веса Стьюди. Что-то, что продемонстрирует все его таланты обаятеля, юмориста, говорящего на нескольких языках. Он будет пожилым коренным жителем, путешествующим по американскому ландшафту, навещающим АА. встречи в пути. Он будет поэтом, опубликовавшим свою первую книгу в свои 70, после целой жизни зависимости. Он будет грабить банки рукописными заметками. Его брат-близнец недавно умер, и книга выйдет в конце его путешествия. Что-то такое. Я, наверное, не тот, кто это делает. Но кто-то другой должен. Напиши это, думая об Уэсе. Со всем, что он может сделать, и со всем, что может означать, что он играет главную роль в фильме, который видят все. Ну явно не у всех. Достаточно аудитории, это все, о чем мы когда-либо просили.

Томми Оранж — автор романа «Там, там», финалист Пулитцеровской премии. Это его первая статья для GQ .

Версия этой истории первоначально появилась в выпуске за август 2021 года под названием «Нерассказанные истории Веса Стьюди».

---

ПРОИЗВОДСТВО:
Фотографии Michael Schmelling
Стиль Jon Tietz

013 Груминг по

Lauren Chemin
пошив по Amelia Fugee
Производится Kyra Kennedy
LOCE: RANCHOROOLOOLOOLOOLOOLOOD
. \

Колонии Новой Англии и коренные американцы

Одной из самых ранних и самых устойчивых легенд Америки является история Дня Благодарения: паломники, переселившиеся в новую Плимутскую колонию из Англии, сели вместе с местными индейцами вампаноаг, чтобы отпраздновать первый успешный урожай в 1621 году. Это отличная история — культуры собираются вместе и делят щедрость земли, которая в конечном итоге станет Америкой. Однако реальность взаимодействия между колонистами и местными индейскими народами представляет собой гораздо более сложную историю торговли, сотрудничества и интенсивных конфликтов по мере слияния двух обществ в Америку.

В поисках общего языка

В 1600-х годах, когда первые английские поселенцы начали прибывать в Новую Англию, там проживало около 60 000 коренных американцев, проживающих в местах, которые впоследствии стали колониями Новой Англии (Плимут, Массачусетский залив, Нью-Гемпшир, Коннектикут, Нью-Хейвен и Род-Айленд). В первых английских колониях на северо-востоке (а также в Вирджинии) изначально возникали конфликты и опасения по поводу угрозы, которую колонисты представляли для давно обосновавшейся территории коренных американцев. Тем не менее, колонисты смогли построить процветающие колонии с помощью местных жителей.

Торговля была одним из первых мостов между колонистами Новой Англии и местным индейским населением. Для колонистов речь шла о создании инфраструктуры и отношений, которые им понадобятся, чтобы остаться и процветать в Новом Свете. Для коренных американцев часто речь шла о создании потенциальных союзов. Всего через пять лет Плимутская колония больше не зависела в финансовом отношении от Англии из-за своих корней и местной экономики, которую она построила вместе с коренными народами Массачусетса.

Обе стороны извлекали выгоду из системы торговли и обмена, созданной коренными народами и колонистами. Коренные американцы поставляли шкуры, шкуры, еду, знания и другие важные материалы и припасы, в то время как поселенцы обменивали бусы и другие виды валюты (также известные как «вампум») на эти товары.

Идеи продавались вместе с физическими товарами, а вампум иногда также имел религиозное значение. Первая Библия, напечатанная в Новом Свете, на самом деле была переводом на язык индейского народа алгонкинов, предполагая, что диалоги между колонистами и коренными американцами носили не только политический или практический характер, но и духовный.

Основной религией колоний Новой Англии было строгое пуританское христианство, первоначально принесенное в колонию Массачусетского залива такими кораблями, как Mayflower , но по мере того, как колонии росли и менялись, некоторые из колонистов начали отдаляться от этой базы. То же самое произошло и с коренными американцами, разделившими их землю. Известным примером этого является Роджер Уильямс, чей бунт против религиозных властей привел его к созданию колонии Род-Айленд. Уильямс придерживался неортодоксального мнения о том, что колонисты не имели права занимать землю, не купив ее у проживающих там коренных американцев.

Однако со временем отношения между ныне основанными колониями и местным населением ухудшились. Некоторые проблемы были непреднамеренно привнесены колонистами, например, оспа и другие болезни, которые английские поселенцы невольно принесли на своих кораблях. Хотя колонисты рано страдали от собственных болезней, они были в значительной степени невосприимчивы к микробам, которые они принесли в Новый Свет. Однако местное индейское население не имело такого иммунитета к таким болезням, как оспа, туберкулез, корь, холера и бубонная чума.

Некоторые колониальные лидеры, такие как пуританский министр Инкриз Мазер, считали, что болезнь и истребление коренных американцев Новой Англии были действием Бога, чтобы поддержать право колонистов на землю: «[A] примерно в это время [1631 ] индейцы начали ссориться из-за границ земли, которую они продали англичанам, но Бог положил конец спору, наслав оспу среди индейцев». Некоторые колониальные правительства использовали опустошение как способ обратить туземцев в христианство, превратив их в «молящихся индейцев» и переселив их в «молящиеся города» или резервации.

Первая война с индейцами

Отношения колонистов и коренных американцев ухудшились в течение 17 века, что привело к кровавому конфликту, известному как Первая война с индейцами или Война короля Филиппа. В 1675 году правительство Плимутской колонии в Массачусетсе казнило трех членов народа вампаноагов. Лидер вампаноагов Филипп (также известный как Метаком) в ответ возглавил вампаноагов и группу других народов (включая нипмуков, покумтуков и наррагансеттов). Другие народы, в том числе могеганы и могавки, вели восстание на стороне английских колонистов.

Война длилась 14 месяцев и закончилась в конце 1676 года, когда большая часть оппозиции коренных американцев была уничтожена колониальными ополченцами и их союзниками из числа коренных американцев. В конце концов, в апреле 1678 года был подписан договор, положивший конец конфликту.