Человек такая скотина ко всему привыкает достоевский: писатели и не только о том, что читают почему
Человек, такая скотина, ко всему привыкает?
Когда я прочитала это у Федора Михайловича — я оскорбилась за все человечество! Надо же не просто скотинами обозвать, так и нагло оболгать!Я в курсе, что бытует мнение, что можно привыкнуть ко всему — и к плохому, и к хорошему… Смириться с го**нными условиями жизни, перестать рыпаться… и можно привыкнуть к счастью, перестать ценить, перестать радоваться… И я даже в курсе, что это ЧАСТО бывает.
Но нельзя же вот так, всех под одну гребенку!
Тут речь идет об элементарной осознанности… Если жить, как животное, считая единственным своим долгом в жизни размножиться… тогда да, привыкание будет наступать ко всему…
А если просто каждый день «просыпаться» не только от звонка будильника?
Жизнь так стремительно изменяется, к чему тут можно успеть привыкнуть, я не знаю… Еще недавно в моем коридоре стояли крошечные туфельки и трехколесный велосипед, а в изголовье моей кровати красовался большой черный тараканище, нарисованный дочерью в благодарность мне за все хорошее) Это все было вчера, а сегодня туфельки уже 36-го размера…
Я так и не смогла привыкнуть к внезапным ночным исчезновениям бывшего мужа, и спустя пять лет, когда телефон с вечера отключался и человек исчезал, я плакала так же, как в первый раз. Плакала и думала — ну как же так? Ну я ведь должна уже привыкнуть?
Я не успела привыкнуть к моему человеку — и когда ему уже пришло время уходить, я была еще на той стадии первой влюбленности, как и 2,5 года назад.
Я не могу привыкнуть к тому факту, что у меня на рабочем месте нет окна, и я постоянно ерзаю, чтобы это изменить, не смотря на то, что я сейчас связана.
Я не успеваю привыкнуть к лету, мне не надоедает оно никогда…
Наверное, mittenwalder прав, в том, что ебанутым нет покоя, то одно им, то другое
А подумать об этом меня навлек пост istr_a Во имя страсти и терпения
Я понимаю, что в данном случае речь идет о страсти… что тут все химией объясняется, а не привычкой. Люди встречаются, мозг за 40 секунд по запаху сканирует, будет ли с этой особью здоровое потомство, и если выносит вердикт «да» — всё, ты этого человека хочешь до потери сознания. Если ты человека не хочешь — задумайся о вероятности здорового потомства именно с этим человеком.
А дальше, если объединение произошло только на уровне сексуального влечения, может наступить «приедание»… Видимо, мне никогда не доводилось объединятся только на этом уровне.
В самом начале, когда химия еще доминирует, важно найти общее дело. Не дом построить, сына родить, посадить ветку — это все фоном… А вот то дело жизни, которое больше тебя, больше вас двоих… Тогда и стремительно летящее время замедлится, как ни странно. Ведь стремительнее всего оно летит в рутине. И влечение будет только усиливаться… хотя куда уж больше, если и так в начале искры летят?
кто разгадает загадку Достоевского — Российская газета
В 2021 году Россия с размахом отметит 200-летие со дня рождения Федора Михайловича Достоевского. Писателя, которого одни боготворят, а другие называют сумасшедшим. Но все согласятся с тем, что его тексты уже более 150 лет будоражат умы и сердца людей по всему миру. Главную загадку Достоевского попытались разгадать участники круглого стола «Постигая мир Достоевского: 200 лет жизни и творчества».
«Я всегда озабочен тем, как выглядит Федор Михайлович в глазах нынешнего поколения. Как нужно рассказывать о нем? Как читать его тексты? Ведь его мир, неспешный с серьезными размышлениями, в том числе и религиозного характера, плохо стыкуется с современным динамичным темпом жизни», — размышляет руководитель Роспечати Михаил Сеславинский.
Он вспоминает, как в школе учитель литературы предложила классу устроить суд над Раскольниковым. Самому Михаилу Вадимовичу тогда досталась роль адвоката.
«Мы искали ответ, виноват Раскольников или нет. Пока не поняли, что однозначного ответа нет, — рассказывает Сеславинский. — Сейчас я понимаю, как нам повезло с учителем. С подростками именно так и надо разговаривать о творчестве Достоевского».
Президент Фонда Достоевского, профессор факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова и Литературного института им. А.М. Горького Игорь Волгин убежден, что, постигая Достоевского, мы постигаем самих себя.
«Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время …», — писал Федор Михайлович. И по словам Вологина, писатель, журналист, редактор Достоевский разгадывал эту великую тайну всю свою жизнь.
«От разгадки этой тайны многое зависит в нашей судьбе. Потому что Достоевский — наш национальный архетип, важная составляющая нашей национальной идеи», — объясняет он.
И то, что Достоевский и его творчество всегда находятся в центре внимания исследователей не только в России, но и в Европе, США, Бразилии, Австралии и многих других странах, лишь это подтверждает.
«Достоевский — это материк, который мы только еще осваиваем», — заметил Волгин.
Профессор Владимир Захаров добавил, что жизнь и творческую репутацию писателя очень часто определяют мифы и мистификации. Вопреки ли или благодаря этому в ХХ веке Достоевский стал одним из самых известных русских писателей в мире. Его ставили, напоминает Захаров, в один ряд с Шекспиром. А все дело в том, что герои Достоевского явили Россию миру. И несмотря на то, что сам писатель был не особо политкорректен, он мог объединять людей разных культур и политических взглядов.
«За это его не любят многие писатели. Как быть писателем после Достоевского? Для многих авторов это экзистенциальный вопрос», — размышляет Захаров.
И напоминает, что Достоевский был не только писателем, но и отличным журналистом и редактором. И даже современным журналистам есть, чему у него поучиться. «Достоевский выступал за полную свободу слову. Он думал, что если нигилистам или революционерам дать возможность высказать все, что они думают, мир сам все поймет и отвернется от них», — объясняет Владимир Захаров.
Литературовед Людмила Сараскина тоже говорила о противоречивости личности Достоевского и о том, как по-разному его творчество влияет на читателей. Одни читают его запоем и считают его светом, другие называют умалишенным и испытывают физическую боль от чтения его произведений.
Владимир Набоков критиковал Достоевского, марксистские критики вообще называли его мракобесом. Григорий Ландау написал целую книгу «Тезисы против Достоевского», где собрал все свои претензии.
Современники тоже высказывают свои претензии. Борис Гребенщиков упрекает Достоевского в том, что он, настоящий гений языка, но свой талант использует, чтобы показать жизнь гораздо хуже, чем она есть на самом деле. Дмитрий Быков также считает Достоевского больным.
«Слышат ли нас, исследователей Достоевского, эти люди? Надо ли нам с этим что-то делать?» — спрашивает Людмила Сараскина и сама же отвечает: «Мы не должны думать, что Достоевский завоевал мир, и все хорошо. Да, он писатель номер один. Но он был очень противоречивой личностью. И от того, какие статьи мы будем писать и какие фильмы снимать, зависит то, что будут знать о нем современные школьники. Будет ли он для них гением или сумасшедшим, который бросается с ножом на свою жену».
Достоевский Федор Михайлович — биография писателя, личная жизнь, фото, портреты, книги
Федор Достоевский с детства мечтал стать писателем. Первый же его роман «Бедные люди» высоко оценили Николай Некрасов и Виссарион Белинский, а четыре поздних произведения вошли в список «100 лучших книг всех времен».
Мечтали мы только о поэзии и поэтах
Детство Федора Достоевского, его братьев и сестер прошло в Москве. Отец будущего писателя, Михаил Достоевский, работал штаб-лекарем московской Мариинской больницы для бедных. Мать — Мария Нечаева — происходила из среды московского купечества. Дети придерживались домашнего порядка, установленного отцом. В семье часто устраивали вечерние чтения, няня рассказывала русские сказки. Летом семья выезжала в небольшое поместье в селе Даровом Тульской губернии. Федор Достоевский в воспоминаниях называл детство лучшей порой его жизни.
Хотя семья была небогата, детям старались дать хорошее образование. Отец сам преподавал им латынь, приходящие учителя — математику, французский язык и русскую словесность. После смерти матери в 1837 году Федора Достоевского и его старшего брата Михаила отправили учиться в Петербург — в Инженерное училище. Но Достоевский об этом времени вспоминал так: «Мечтали мы только о поэзии и о поэтах».
«Вечером же мы не только не имеем свободного времени, но даже и минутки, чтобы следить хорошенько на досуге днем слышанное в классах. Нас посылают на фрунтовое ученье, нам дают уроки фехтованья, танцев, пенья, в которых никто не смеет не участвовать. Наконец, ставят в караул, и в этом проходит все время».
Федор Достоевский окончил училище в 1843 году. Его зачислили полевым инженером-подпоручиком в Петербургскую инженерную команду, но уже в следующем году Достоевский подал в отставку. Он решил заняться литературой и посвятить этому все свое время.
Федор Достоевский в детстве
Любовь Достоевская, вторая дочь писателя
Мария Дмитриевна Достоевская, первая жена писателя
«Новый Гоголь»
В эти годы Федор Достоевский был увлечен европейской литературой разных периодов: он читал Гомера и Пьера Корнеля, Жана Батиста Расина и Оноре де Бальзака, Виктора Гюго и Уильяма Шекспира. Также он читал стихотворения Гавриила Державина и Михаила Лермонтова, произведения Николая Гоголя и Николая Карамзина. С детских лет одним из любимых русских поэтов Федора Достоевского был Александр Пушкин. Многие его стихотворения молодой писатель знал наизусть.
«Брат Федя в разговорах со старшим братом несколько раз повторял, что ежели бы у нас не было семейного траура (умерла мать — Мария Федоровна), то он просил бы позволения отца носить траур по Пушкину».
В конце мая 1845 года Федор Достоевский закончил свой первый роман «Бедные люди». Произведение восторженно приняли законодатели литературной моды тех лет — Николай Некрасов и Виссарион Белинский. Некрасов назвал начинающего писателя «новым Гоголем» и опубликовал роман в своем альманахе «Петербургский сборник».
«Роман открывает такие тайны жизни и характеров на Руси, которые до него и не снились никому… Это первая попытка у нас социального романа, и сделанная притом так, как делают обыкновенно художники, то есть не подозревая и сами, что у них выходит».
Отрывки своего следующего произведения — повести «Двойник» — Федор Достоевский зачитывал на собраниях кружка Белинского. Однако когда вышел полный текст, публика была разочарована. Достоевский писал брату: «Наши и вся публика нашли, что до того Голядкин скучен и вял, до того растянут, что читать нет возможности». Позже он переработал повесть. Убрал некоторые второстепенные эпизоды и описания, сократил размышления героев и длинные диалоги — все, что отвлекало читателя от основной проблемы «Двойника».
В 1847 году Достоевский увлекся идеями социализма. Он посещал кружок Петрашевского, здесь обсуждали свободу книгопечатания, реформу судов, освобождение крестьян. На собрании кружка Федор Достоевский прочитал публике запрещенное письмо Белинского к Гоголю. В конце апреля 1849 года писателя арестовали, 8 месяцев он провел в Петропавловской крепости. Суд признал его «одним из важнейших преступников за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского» и приговорил к расстрелу. Однако незадолго до казни петрашевцам смягчили приговор. Федора Достоевского отправили на четырехлетнюю каторгу в Омск, а после — на службу рядовым в Семипалатинск. Писателя амнистировали в 1856 году, когда прошла коронация Александра II.
Николай Алексеевич Некрасов, 1865
Виссарион Григорьевич Белинский
Достоевская Анна Григорьевна (жена писателя)
Александр Сергеевич Пушкин
«Великое пятикнижие»
Впечатления от жизни в Омском остроге Федор Достоевский выразил в «Записках из Мертвого дома». Это произведение русской литературы стало одним из первых, рассказывающих о каторге и жизни заключенных, их быте и нравах. Для современников Достоевского «Записки из Мертвого дома» стали настоящим откровением. Иван Тургенев сравнивал произведение с «Адом» Данте, Александр Герцен — с фреской «Страшный суд» работы Микеланджело. О жанре «Записок» литературоведы спорят до сих пор: с одной стороны, произведение строится на воспоминаниях автора и могло бы считаться мемуарами, с другой — Достоевский ввел в повесть вымышленного героя и не всегда придерживался фактической и хронологической точности.
В следующие годы автор написал роман «Униженные и оскорбленные», рассказ «Скверный анекдот», публицистический очерк «Зимние заметки о летних впечатлениях», повесть «Записки из подполья».
В 1860-е годы Достоевский издавал журналы «Время» и «Эпоха». Журналы пропагандируют «почвенничество» — специфическую идею славянофильства, попытку найти платформу, которая примирила бы западников и славянофилов.
В это время писатель часто бывал за границей: в Германии, Франции, Англии, Швейцарии, Италии и Австрии. Там он увлекся игрой в рулетку, о которой позже напишет в своем романе «Игрок».
В 1860–80-х годах Федор Достоевский написал романы, которые потом назвали «великим пятикнижием» — «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы». Все они, кроме «Подростка», вошли в список «100 лучших книг всех времен» по версии Норвежского книжного клуба и Норвежского института имени Нобеля. Роман «Братья Карамазовы», как его называли «житие великого грешника, стал последним произведением Достоевского. Он был дописан в ноябре 1880 года.
В феврале 1881 года Федор Достоевский умер. Проститься с писателем пришли сотни людей. Похоронная процессия растянулась больше чем на километр. Достоевского похоронили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге.
Достоевский, Федор, Певеар, Ричард, Волохонский, Лариса: 9780307949875: Amazon.com: Книги
i
Мертвый дом
Наша тюрьма стояла на краю крепости, прямо у крепостного вала. Можно было смотреть на мир Божий через щели в заборе: разве ты не увидишь хоть что-нибудь? Но все, что вы могли видеть, это полоса неба и высокий земляной вал, заросший сорняками, и на стене часовые, расхаживающие взад и вперед днем и ночью, и тут вы подумали, что пройдут годы, и вы придете в таким же образом смотреть сквозь щели в заборе и видеть тот же вал, тех же часовых и ту же полоску неба, не небо над тюрьмой, а другое, далекое, свободное небо.Представьте себе большой двор, примерно двести шагов в длину и сто пятьдесят шириной, окруженный со всех сторон в форме неправильного шестиугольника высоким частоколом, то есть забором из высоких столбов (частокол), вырытых глубоко. в землю, их ребра плотно прижаты друг к другу, скреплены крестообразными досками и заострены на концах: это была внешняя стена тюрьмы. С одной стороны стены были врезаны крепкие ворота, всегда запертые, всегда охраняемые днём и ночью часовыми; они открывались по требованию, чтобы люди могли работать.За этими воротами был яркий свободный мир; люди жили как все. Но по эту сторону стены вы изобразили этот мир как своего рода невозможную сказку. Здесь вы попали в особый мир, не похожий ни на что другое; у него были свои особые законы, своя одежда, своя мораль и обычаи, живой мертвый дом, жизнь, как нигде больше, и особенные люди. Я собираюсь описать именно этот особый уголок.
Попав внутрь стены, вы увидите несколько зданий.По обе стороны от широкого внутреннего двора тянутся два длинных одноэтажных бревенчатых дома. Это бараки. Здесь живут заключенные, отсортированные по категориям. Затем, в глубине ограды, есть еще один такой же дом: это кухня, разделенная на две части; Дальше есть еще одно здание, где под одной крышей есть погреба, сараи и сараи. Середина двора пуста и образует довольно большое ровное пространство. Здесь заключенные выстраиваются в очередь для подсчета голосов и переклички утром, в полдень и вечером, а иногда и еще несколько раз в день — в зависимости от подозрительности часовых и их способности быстро считать.Вокруг, между постройками и забором, еще довольно много места. Там, за зданиями, некоторые сокамерники более нелюдимого и мрачного характера любят гулять в нерабочее время, прикрывшись от посторонних глаз, и думать своими мыслями. Встречая их во время этих прогулок, мне нравилось всматриваться в их угрюмые заклейменные лица, пытаясь угадать, о чем они думают. Был один заключенный, любимым занятием которого в свободное время был счет столбов. Их было около полутора тысяч человек, и он велел пересчитать и пометить их всех; каждый пост означал для него день; каждый день он отсчитывал один пост и, таким образом, по количеству неучтенных постов он действительно мог видеть, сколько дней в тюрьме он оставил до того, как отбыл свой срок.Он искренне обрадовался, когда закончил какую-то одну сторону шестиугольника. Ему предстояло ждать еще много лет; но в тюрьме было достаточно времени, чтобы научиться терпению. Однажды я видел, как заключенный прощался со своими товарищами, прежде чем его выпустили после двадцати лет тюрьмы. Были люди, которые помнили, как он впервые попал в тюрьму, молодой, беззаботный, не помнящий ни о своем преступлении, ни о своем наказании. Уходит седой старик с грустным и мрачным лицом. Он молча обошел наши шесть бараков.Войдя в каждый барак, он читал молитву перед иконами, затем низко поклонялся своим товарищам, прося их не помнить зла против него1. Я также помню, как был один заключенный, в прошлом зажиточный сибирский крестьянин. крикнул однажды к воротам ближе к вечеру. Шесть месяцев назад он получил известие о том, что его бывшая жена снова вышла замуж, и он был глубоко опечален. Теперь она сама пришла в темницу, послала за ним и подала ему милостыню. Поговорили минут две, немного поплакали и навсегда попрощались.Я видел его лицо, когда он вернулся в барак. . . Да, здесь можно научиться терпению.
Когда стемнело, нас всех отвели в бараки, где нас заперли на ночь. Мне всегда было трудно вернуться в наш барак извне. Это была длинная, низкая и душная комната, тускло освещенная сальными свечами и источающая тяжелый душный запах. Не понимаю, как я выжил в этом десять лет. Три доски на койке: это все мое пространство. Около тридцати человек делили одну койку в нашей комнате одни.Зимой рано запирают; прошло добрых четыре часа, прежде чем все заснули. Между тем — шум, грохот, хохот, ругань, лязг цепей, дым и сажа, бритые головы, заклейменные лица, оборванная одежда, все оскорбленное, замазанное. . . да, человек все это переживает! Человек — существо, которое ко всему привыкает, и это, я думаю, лучшее его определение.
Всего в тюрьме нас было около двухсот пятидесяти человек — почти постоянная цифра. Одни пришли, другие закончили сроки и ушли, третьи погибли.И они были всевозможные! Думаю, в каждой провинции, в каждом регионе России здесь были свои представители. Были нерусские, были даже ссыльные с кавказских горцев. Все это рассортировано по тяжести преступления и, соответственно, по количеству лет, приговоренных к отбыванию наказания. Надо полагать, что не было преступления, у которого не было бы здесь своего представителя. Основное ядро всего тюремного населения составляли депортированные осужденные гражданской категории ( отбыли осужденных, как они наивно неправильно это произносили).Это были полностью лишенные всех гражданских прав преступники, отрезанные от общества слои, на лицах которых было клеймо вечного свидетельства их изгнания. Их отправляли на каторжные работы на сроки от восьми до двенадцати лет, а затем рассылали по разным районам Сибири в качестве переселенцев. Были и преступники военного разряда, не лишенные гражданских прав, как это обычно бывает в штрафных ротах российской армии. Их отправили на короткий срок, по истечении которого они вернулись туда, откуда пришли, служить солдатами в сибирских линейных батальонах.Многие из них почти сразу вернулись в тюрьму за повторные серьезные правонарушения, не на короткий срок, а на двадцать лет. Эта категория получила название «бессрочная». Но «бессрочные» все же не были полностью лишены гражданских прав. Наконец, была еще одна особая категория самых страшных преступников, довольно многочисленная, в основном военная. Он назывался «специальный раздел». К нему присылали преступников со всей России. Сами они считали себя пожизненными и не знали каторжных работ.По закону их задачи должны были быть увеличены вдвое и втрое. Их держали в тюрьмах до открытия самых тяжелых каторжных работ в Сибири. «Тебя ожидает срок, а нас ждет долгий путь», — говорили они другим заключенным. Позже я узнал, что эту категорию упразднили. Кроме того, в нашей крепости ликвидирован гражданский порядок, создана единая рота военнопленных. Естественно, вместе с этим сменилось и начальство. Другими словами, я описываю старые времена, вещи давно минувшие и прошлые.. .
Это было давно; Я все это вижу как во сне. Помню, как я попал в тюрьму. Это было вечером в декабре. Темнота уже опускалась; люди возвращались с работы; они готовились к перекличке. Усатый сержант наконец открыл мне дверь в этот странный дом, в котором мне предстояло провести столько лет, испытать столько ощущений, из которых, если бы я не испытал их на самом деле, я бы никогда не испытал даже самых смутных понятие.Например, мог ли я когда-нибудь представить, насколько ужасно и мучительно будет, что за все десять лет своего срока ни разу, ни на минуту я останусь один? . . . На работе всегда под охраной, дома с двумя сотнями товарищей и ни разу, ни разу в одиночестве! . . . Однако это было еще не все, к чему мне нужно было привыкнуть!
Здесь были и случайные убийцы, и профессиональные убийцы, грабители и лидеры банд. Были и мелкие воры, и бродяги, которые жили ограблениями или взломами и проникновением.Были те, по поводу которых было трудно решить, что могло их туда привести. И все же у каждого из них была своя история, туманная и угнетающая, как дым в твоей голове после вчерашнего опьянения. Как правило, они мало говорили о прошлом, не любили рассказывать и явно старались не думать о том, что было. Я даже знал среди них убийц, таких веселых, таких бездумных, что можно поспорить, что их совесть никогда не упрекала их. Но были и мрачные, которые почти всегда молчали.Вообще о его жизни редко рассказывали, любопытство было не в моде, как-то не в обычае, неприемлемо. Хотя в редких случаях кто-то начинал говорить от праздности, а другой слушал хладнокровно и мрачно. Здесь никого нельзя было удивить. «Мы грамотные люди!» — часто говорили они со странным самодовольством. Помню, пьяный грабитель (в тюрьме изредка можно было напиться) однажды начал рассказывать о том, как он убил пятилетнего мальчика, как сначала заманил его игрушкой, отнес в какой-то пустой сарай, а там поставил нож в нем.Весь барак, который до этого смеялся над его шутками, закричал как один, и грабителю пришлось заткнуться; они не кричали от возмущения, а просто так, потому что он не должен был говорить об этом ; , потому что было неприемлемо говорить об этом . Кстати, отмечу, что эти люди действительно были грамотными, и не в переносном, а в прямом смысле. Конечно, более половины из них умели читать и писать. В каком еще месте, где русский народ собирается в большом количестве, вы могли бы найти группу из двухсот пятидесяти человек, более половины из которых были грамотными? Как я слышал позже, кто-то на основании подобных данных пришел к выводу, что грамотность губит людей.Это ошибка: причины здесь совсем другие, хотя нельзя не согласиться с тем, что грамотность развивает в людях уверенность в себе. Но это отнюдь не недостаток. Категории различались по одежде: у некоторых были куртки наполовину темно-коричневые и наполовину серые, а также брюки — одна штанина серая, другая темно-коричневая. Однажды на работе к заключенным подошла девушка, торгующая булочками, долго изучала меня, а потом вдруг рассмеялась. «Тьфу, какое зрелище!» воскликнула она.«Недостаточно серой ткани и недостаточно черного!» У некоторых были куртки из серой ткани, и только рукава были темно-коричневыми. Головы у нас тоже брили по-разному: у одних половина головы была выбрита вдоль, а у других — поперек.
С первого взгляда можно было заметить довольно сильное сходство в этом странном семействе; даже самые отчетливые, самобытные личности, невольно господствовавшие над другими, пытались попасть в общий тон всей тюрьмы.В общем, я должен сказать, что все эти люди, за исключением нескольких неиссякаемых жизнерадостных, которые подвергались всеобщему презрению из-за этого, были мрачными, завистливыми, ужасно тщеславными, хвастливыми, обидчивыми и в высшей степени формалистами. Умение ничему не удивляться считалось величайшей добродетелью. Все они были без ума от приличия. Но нередко самый высокомерный взгляд молниеносно сменялся самым малодушным. Было несколько по-настоящему сильных мужчин; они были простыми и непринужденными.Но, как ни странно, среди этих по-настоящему сильных людей было несколько тщеславных до высшей степени, почти до болезни. В общем, на первый план вышли тщеславие и приличия. Большинство были развращенными и ужасно выродившимися. Непрерывные сплетни и скандалы: это был ад, кромешная тьма. Однако никто не осмеливался восстать против внутренних законов и принятых тюремных обычаев; все отправили. Были выдающиеся персонажи, которые подавались с трудом, с трудом, но все равно подавались.В тюрьму приходили такие люди, которые зашли слишком далеко, которые перепрыгнули на свободе сверх всякой меры, так что в конце концов они совершили свои преступления как будто не сами по себе, как будто не зная почему, как в бреду, в какой-то оцепенение; часто из тщеславия раздражается в высшей степени. Но вместе с нами они были схвачены сразу, хотя некоторые из них до того, как попали в тюрьму, наводили ужас на целые деревни и города. Оглянувшись, новоприбывший вскоре поймет, что приземлился в другом месте, что здесь никого не удивить, и незаметно смирится и впадет в общий тон.Внешне этот общий тон заключался в некоем особом личном достоинстве, присущем почти каждому обитателю тюрьмы. Как будто звание осужденного, осужденного составляло какое-то звание, причем почетное. Никаких признаков стыда и раскаяния! Но было и какое-то внешнее, так сказать, официальное смирение, что-то вроде спокойного философствования: «Мы заблудшие люди», — говорили они. «Вы не умели жить на свободе, а теперь прогуляйтесь по зеленой улице и осмотрите ряды.2 «Ты не слушал своих отца и мать, теперь ты можешь слушать кожу барабанной пластинки». «Вы думали, что вышивать золотом — это не весело, а теперь крушите камни, пока не придет время». Все это часто повторялось как в виде увещеваний, так и в виде обычных пословиц и поговорок, но никогда серьезно. Все это были просто слова. Едва ли кто-нибудь из них признался самому себе в своем беззаконии. Пусть кто-нибудь, не принадлежащий к осужденным, попробует упрекнуть заключенного в преступлении и оскорбить его (хотя не в русском духе упрекать преступника) — ругательствам не будет конца.И какие они были мастера проклятия! Их проклятие было изящным, артистичным. Они подняли проклятие до уровня науки; они пытались вызвать это не столько оскорбительным словом, сколько оскорбительным смыслом, духом, идеей — это было более тонким, более ядовитым. Непрерывные ссоры еще больше развили эту науку среди них. Все эти люди работали зря, следовательно, они бездельничали, следовательно, были развращены: если раньше не были развращены, то стали таковыми на каторге.Они собрались здесь не по собственной воле; все они были незнакомы друг другу.
«Дьявол износил три пары подошв ботинок, прежде чем собрал нас вместе!» они сказали о себе; поэтому сплетни, интриги, клевета старых жен, зависть, склоки и злоба всегда были на переднем плане этой адской жизни. Никакая старая жена не могла быть такой старой женой, как некоторые из этих убийц. Повторяю, среди них были сильные люди, персонажи, которые всю жизнь привыкли к сокрушению и властности, ожесточенные, бесстрашные.Этих мужчин как-то невольно уважали; они, со своей стороны, хотя часто очень завидовали своей репутации, обычно старались никому не быть обузой, не вступали в пустые ссоры, вели себя с необычайным достоинством, были разумными и почти всегда послушными властям — не из принципа, не из чувства долга, а просто так, как будто по некоему договору, из чувства взаимной выгоды. Однако к ним также относились осторожно. Я помню, как одного из этих заключенных, бесстрашного и решительного человека, известного властям своими жестокими наклонностями, однажды вызвали для наказания за какое-то преступление.Был летний день, в нерабочее время. Офицер, который непосредственно и непосредственно руководил тюрьмой, лично явился на гауптвахту, расположенную прямо у наших ворот, чтобы присутствовать при наказании. Этот майор был своего рода роковым существом для заключенных; он довел их до дрожи перед ним. Он был безумно строг, «бросался в людей», как говорили осужденные. Больше всего они боялись в нем его проницательного рысьего взгляда, от которого ничего нельзя было скрыть. Он как-то видел, не глядя.Когда он вошел в тюрьму, он уже знал, что происходит на другом конце. Заключенные звали его «Восьмиглазый». Его система была неправильной. Он только озлобил и без того озлобленных людей своими яростными, злонамеренными действиями, и если бы не было над ним коменданта, благородного и разумного человека, который время от времени сдерживал его дикие выходки, его администрация причинила бы много вреда. Я не понимаю, как он мог благополучно закончиться; он ушел на пенсию живым и здоровым, хотя и предстал перед судом.
Заключенный побледнел, когда его вызвали. Обычно он тихо и решительно ложился под прутья, молча переносил наказание, вставал после наказания весь растрепанный, с философской невозмутимостью глядя на постигшее его несчастье. Однако они всегда относились к нему осторожно. Но на этот раз он почему-то считал себя правым. Он побледнел и втайне от конвоя сумел сунуть себе в рукав острый английский сапожный нож.Ножи и другие острые инструменты в тюрьме были страшно запрещены. Обыски были частыми, неожиданными и тщательными; наказания были суровыми; но так как было трудно что-то найти, когда вор решил это спрятать, а ножи и инструменты были постоянной необходимостью в тюрьме, недостатка в них никогда не было, несмотря на поиски. А если их забирали, сразу появлялись новые. Вся тюрьма бросилась к забору и, затаив дыхание, смотрела сквозь щели в частоколе.Все знали, что на этот раз Петров не ляжет под прутья и что майору пришел конец. Но в самый решающий момент наш майор сел в свои дрожки и уехал, доверив исполнение наказания другому офицеру. «Сам Бог спас его!» — сказали потом заключенные. Что касается Петрова, то он довольно спокойно перенес наказание. Его гнев ушел вместе с майором. Заключенный до определенного момента послушен и покорен; но есть предел, который нельзя переступать.Между прочим, нет ничего любопытнее этих странных припадков нетерпения и бунтарства. Часто человек терпит несколько лет, смиряется, терпит самые суровые наказания и внезапно взрывается из-за какой-то мелочи, пустяка, почти ничего. С одной точки зрения, его даже можно было назвать сумасшедшим; и так они его называют.
Я уже сказал, что в течение нескольких лет я не видел ни малейшего признака раскаяния среди этих людей, ни малейшего размышления над их преступлением, и что большинство из них внутренне считали себя совершенно правыми. .Это факт. Конечно, в этом виновато тщеславие, дурные примеры, чванство, ложный стыд. С другой стороны, кто может сказать, что он исследовал глубины этих заблудших сердец и прочитал в них то, что скрыто от всего мира? И все же за столько лет должно было быть возможно заметить, уловить, уловить хотя бы какую-то черту в этих сердцах, которая свидетельствовала бы о внутренней тоске, о страдании. Но такого не было, определенно не было. Нет, преступление, похоже, не может быть понято с заданных, готовых точек зрения, а его философия немного сложнее, чем думают люди.Конечно, тюрьмы и система принудительного труда не исправляют преступника; они только наказывают его и защищают общество от дальнейших посягательств злодея на его мир и покой. В самом преступнике тюрьма и самый напряженный принудительный труд вызывают только ненависть, тягу к запретным удовольствиям и ужасное легкомыслие. Но я твердо убежден, что знаменитая система одиночного заключения также преследует лишь ложную, обманчивую внешнюю цель. Она высасывает из человека живой сок, обессиливает его душу, ослабляет ее, пугает, а затем представляет эту морально высохшую, полусумасшедшую мумию как пример исправления и покаяния.Конечно, восставший против общества преступник ненавидит его и почти всегда считает себя правым, а общество — неправым. К тому же он уже понес наказание и почти считает, что вышел чистым, сравнял счет. Наконец, с такой точки зрения можно было бы подумать, что преступник должен быть почти оправдан. Но, несмотря на все возможные точки зрения, каждый согласится с тем, что есть преступления, которые всегда и везде, по всем возможным законам, с самого начала мира считались бесспорными преступлениями и будут считаться до тех пор, пока человек остается человеком.Только в тюрьме я слышал рассказы о самых ужасных, самых неестественных делах, самых чудовищных убийствах, рассказанные с самым неудержимым, самым по-детски веселым смехом. Память об одном отцеубийстве особо не покидает меня. Он был из знати, служил в правительстве и для своего шестидесятилетнего отца был чем-то вроде блудного сына. Его поведение было совершенно своенравным, и он погряз в долгах. Его отец пытался обуздать его, вразумить его; но у его отца был дом, ферма, подозревали в наличии денег, и — сын убил его, изголодавшийся по наследству.Преступление раскрыли только месяц спустя. Сам убийца сообщил в полицию, что его отец пропал неизвестно куда. Целый месяц он провел самым развратным образом. Наконец, в его отсутствие полиция нашла тело. Канавка для сточных вод, покрытая досками, тянулась по всей длине двора. Тело лежало в этой канаве. Он был одет и аккуратно, серая голова была отрезана и снова наложена на тело, а убийца подложил под нее подушку. Он не признался; его лишили дворянства и звания и отправили на каторгу на двадцать лет.Все время, пока я жил с ним, он был в самом веселом, прекрасном расположении духа. Он был причудливым, легкомысленным, в высшей степени неразумным человеком, хотя отнюдь не глупым. Я никогда не замечал в нем особой жестокости. Заключенные презирали его не за преступление, о котором никто никогда не упоминал, а за его глупость, за то, что он не умел себя вести. В разговоре он иногда вспоминал своего отца. Однажды, говоря о наследственном здоровом телосложении в его семье, он добавил: « Мой родитель сейчас, он никогда не жаловался ни на какие болезни, вплоть до своей смерти.«Такая жестокая бесчувственность, конечно, невозможна. Это феноменально; здесь есть какой-то недостаток в человеческом телосложении, какой-то физический и моральный дефект, еще неизвестный науке, и это не просто преступление. Конечно, я не верил в это преступление. Но люди из его города, которые якобы знали все подробности его истории, рассказали мне все дело. Факты были настолько ясны, что им невозможно было не поверить.
Заключенные однажды ночью слышали, как он кричал во сне: «Держите его, держите его! Отрубите ему голову, его голову, его голову! .. . »
Практически все заключенные болтали и бредили во сне. Проклятия, воровской жаргон, ножи, топоры чаще всего исходили из их уст, когда они бредили. «Нас избили, народ, — говорили они, — нас всех избили изнутри; вот почему мы кричим во сне ».
Принудительный труд, наложенный государством, был обязанностью, а не занятием: заключенный закончил свое задание или отработал отведенные ему часы работы и вернулся в тюрьму. На произведение смотрели с ненавистью.Без своего особого, личного занятия, которому он был посвящен всем своим умом, со всеми своими расчетами, человек не мог жить в тюрьме. И как же тогда все эти люди, умные, живущие напряженно и желающие жить, насильно скопленные в этом месте, насильно оторванные от общества и нормальной жизни, могли вести здесь нормальную и регулярную жизнь по своей собственной воле и склонности? ? Только из-за праздности в человеке здесь разовьются такие преступные качества, о которых он раньше не подозревал.Без работы и без законной, нормальной собственности человек жить не может, он развращается, он превращается в животное. И поэтому у каждого заключенного в силу естественной потребности и некоторого чувства самосохранения было свое ремесло и занятие. Долгие летние дни были почти полностью заняты государственной работой; короткими ночами едва хватало времени на сон. Но зимой заключенных, по правилам, нужно было запирать, как только стемнело. Что делать в долгие унылые часы зимнего вечера? И поэтому почти каждый барак, несмотря на запрет, превратился в огромную мастерскую.Сама работа, будучи занятой, не запрещалась; но в тюрьме было строго запрещено иметь при себе инструменты, а без них работа была невозможна. Но люди работали втихаря, и, кажется, власти в некоторых случаях не очень внимательно к этому относились. Многие осужденные приходили в тюрьму, ничего не зная, но они учились у других и позже вышли на свободу как хорошие мастера. Были сапожники, сапожники, портные, краснодеревщики, слесари, резчики по дереву и золоченые изделия.Был еврей Исай Бумштейн, ювелир, который тоже был ростовщиком. Все они работали и заработали свои два цента. Заказы на работу поступали из города. Деньги — это чеканка свободы, а потому для полностью лишенного свободы человека они в десять раз дороже. Тот факт, что он звенел в кармане, наполовину утешает его, даже если он не может их потратить. Но деньги можно тратить всегда и везде, тем более что запретный плод слаще вдвое. А в тюрьме можно было даже водку раздобыть. Трубки были строго запрещены, но их курили все.Деньги и табак спасли их от цинги и других болезней. Работа спасла их от преступности: без работы заключенные сожрали бы друг друга, как пауки в банке. Несмотря на это, работа и деньги были запрещены. Внезапные обыски часто проводились по ночам, все запрещенное конфисковывалось, а деньги были хорошо спрятаны, но иногда они попадали в руки поисковиков. Отчасти поэтому его не сохранили, а быстро пропили; поэтому водка попала и в тюрьму.После каждого обыска виновные, помимо лишения всего имущества, чаще всего подвергались мучительному наказанию. Но после каждого обыска убытки быстро восполнялись, сразу приобретались новые вещи, и все шло по-прежнему. Власти это знали, и заключенные не роптали против наказаний, хотя такая жизнь была все равно что строить дом на Везувии.
Те, у кого не было ремесла, занялись другими видами бизнеса. Были достаточно оригинальные способы.Некоторые, например, занимались секонд-хендом и иногда продавали такие вещи, которые никогда не приходили в голову людям за стенами тюрьмы, не только покупать и продавать, но даже рассматривать как вещи. Но тюрьма была очень бедной, а торговля шла оживленно. Самая маленькая тряпка имеет ценность и на что-то годится. Из-за бедности деньги в тюрьме также приобрели совершенно иную ценность, чем за ее пределами. За большую и сложную работу заплатили гроши. Некоторые даже преуспели в ростовщичестве. Задолженный или обанкротившийся пленник отдавал свое последнее имущество ростовщику, чтобы получить от него несколько медных монет за ужасные проценты.Если он не выкупит вещи вовремя, они будут проданы без промедления и без пощады. Ростовщичество процветало настолько, что даже выданные государством вещи — правительственное белье, обувь, вещи, необходимые каждому заключенному в любой момент — принимались в качестве залога. Но в случае с такими залогами дело могло принять иной, хотя и не совсем неожиданный оборот: человек, оставивший залог и получивший деньги, сразу же, без лишних слов, пойдет к старшему сержанту, человеку, непосредственно отвечающему за него. тюрьмы, и сообщать о залоге государственных вещей, и они сразу же будут отобраны у ростовщика, даже без уведомления вышестоящих властей.Как ни странно, иногда даже ссоры не было: ростовщик молча и угрюмо возвращал то, что он должен был, как если бы он даже ожидал, что так оно и будет. Может быть, он не мог не признаться себе, что на месте залогодателя он поступил бы так же. И поэтому, если он и проклял потом, то это было без злого умысла, просто чтобы очистить свою совесть.
Вообще все жутко воровали друг у друга. Практически у каждого был свой сундук с замком для хранения казенных вещей.Это было разрешено; но сундуки не были спасением. Полагаю, можно представить, какие у нас там были умелые воры. Один заключенный, человек, искренне преданный мне (я говорю это без всякого преувеличения), украл мою Библию, единственную книгу, которую нам разрешили иметь в тюрьме. Он признался мне в этом в тот же день не из раскаяния, а из жалости ко мне, потому что я так долго искал это. Были люди, которые продавали водку и быстро разбогатели. Я когда-нибудь расскажу об этой сделке отдельно; это весьма примечательно.Многие попали в тюрьму за контрабанду, поэтому неудивительно, что, несмотря на обыски и охрану, водка была доставлена в тюрьму именно так. Между прочим, контрабанда — это преступление особого рода. Можете ли вы представить себе, например, что для некоторых контрабандистов деньги, прибыль играют второстепенную роль, а не на первом месте? И все же иногда бывает именно так. Контрабандист работает страстью, по призванию. Он что-то вроде поэта. Он рискует всем, сталкивается с ужасной опасностью, уклоняется, изобретает, выпутывается; иногда он даже действует, руководствуясь каким-то вдохновением.Это страсть такая же сильная, как игра в карты. Я знал одного заключенного в тюрьме, внешне колоссальных размеров, но такого кроткого, тихого, скромного, что невозможно было представить, как он оказался в тюрьме. Он был настолько кротким и легким в общении, что за все время пребывания в тюрьме ни с кем не ссорился. Но он был с западной границы, попал в тюрьму за контрабанду, и, естественно, ничего не мог с собой поделать и начал разливать водку. Сколько раз он был за это наказан, и как он боялся розги! И этот разлив водки приносил ему ничтожный доход.На этом разбогател только предприниматель. Чудак любил искусство ради искусства. Он плакал, как старуха, и столько раз после наказания обещал и клялся бросить контрабанду. Он мужественно контролировал себя, иногда на целый месяц, но в конце концов все равно не мог удержаться от этого. . . Благодаря таким людям в тюрьме не было недостатка в водке.
Наконец, был еще один источник дохода, который, хотя и не делал заключенных богатыми, был постоянным и полезным.Это была милостыня. Высший класс нашего общества понятия не имеет, как купцы, торговцы и весь наш народ заботятся о «несчастных». Раздача милостыни происходит почти непрерывно, и почти всегда в форме хлеба, булочек и калачи3, гораздо реже в денежной форме. Без этой милостыни во многих местах заключенным, особенно ожидающим суда, которые содержатся гораздо строже, чем осужденным, пришлось бы нелегко. Милостыня религиозно распределяется между заключенными. Если их не хватает, рулоны разрезают на равные части, иногда даже на шесть частей, так что каждый заключенный обязательно получит свой кусок.Я помню, как впервые мне подали милостыню деньгами. Это было вскоре после моего прибытия в тюрьму. Я возвращался с утренней работы один с солдатом конвоя. Я пересекся с матерью и ее дочерью, девочкой лет десяти, хорошенькой, как маленький ангел. Я уже видел их однажды. Мать была женой солдата, вдовой. Ее муж, молодой солдат, предстал перед судом и умер в тюремной палате больницы, в то время как я тоже лежал там больным. Его жена и дочь пришли проститься с ним; они оба ужасно плакали.Увидев меня, девочка покраснела и что-то прошептала матери; мать сразу остановилась, порылась в сумочке за четверть копейки и отдала девушке. Девушка бросилась за мной. . . «Вот, несчастный, возьми копейку, ради Христа», — крикнула она, опережая меня и вкладывая монету мне в руку. Я взял ее копейку, и девочка вернулась к матери совершенно довольная. Я долго держался за эту копейку.
Цитаты из дома мертвых
Цитаты из дома мертвых Цитаты, выбранные Энди Кимомиз
Воспоминания из Дома Мертвый
Федор Достоевский
Человек Природа
Человек — существо, которое ко всему может привыкнуть, и я верю это лучший способ дать ему определение (Часть I, глава 1). Что означает ли тюрьма для этих осужденных, если предположить, что они, как рассказчик говорит, способны приспособиться к тюремной жизни? Хотя технически они «заключенные», кажется, что это возможно. для них принять свою ситуацию и прожить свою жизнь не так много отличался от жизни за пределами тюрьмы. Что это значит под «тюрьма» именно в этом романе? Дом мертвых?
Досконально узнать мужчину очень сложно даже после долгого лет (Часть I Глава 3). Рассказчик описывает все виды персонажей в тюрьме с яркой и точной памятью, но он сомневаясь, можно ли понять человека. Что степень понимания своей личности? Что это значит «зная человека»? Возможно ли знать кого-то так же хорошо, как ты? знаете о себе?
Некоторые говорят, что самая возвышенная любовь к ближнему в то же время величайший эгоизм.Какой может быть эгоизм здесь больше, чем я могу понять (Часть I, глава 6) . Люблю твой соседи …. Следуя заключению рассказчика, Священное Писание учите нас любить себя? Что такое «эгоизм» по мнению Философия Достоевского? Человечество просто эгоистичное существо, которое любит, когда думают, что он преследует «активную любовь», в то время как на самом деле намерение следовать его или ее величайшему эгоизму? Действительно ли эгоизм то же самое, что «любить ближнего»?
Стремление быть самим собой (Часть 1, глава 5). Безумие — это отражение нашего желания быть самим собой. Рассказчик заявляет: «a заунывное стремление к резкому проявлению личности ». существа скрывают свою истинную природу, подавляя свое желание стать сами или просто ждут лучшей возможности выражать себя? Какая польза от достижения точки, в которой мы стать совершенно самими собой? Спасение? Спокойствие духа?
Меня всегда поражало необычайное добродушие и отсутствие злобы, с которой люди, которых пороли, говорили о своих избиения и тех, кто их причинил (Часть II Глава 2) .Некоторые люди подвергаются суровым телесным наказаниям без какой-либо степени гнев и обида. Подумайте об их личности. Что заставляет их забыть о таких людях, как майор, которые причинили невыносимые наказание на них, и делиться своим мучительным опытом со столькими отставка? Что им сделали физические страдания и боль? Можно ли когда-нибудь изменить их личности?
… Как будто ночуют в придорожной гостинице, в окончание одного этапа длинного марша (Часть II, гл. 7). Мы все странники? Наш ум всегда полон ожиданий, надежд и мечтаний чего-то нового, что грядет. Представьте себя странником. Что это дает вам? Какова конечная цель его путешествия? Подумайте о жизни Достоевского и о том, сколько разных путешествий он сделал при жизни, оказал влияние на его работы.
Преступность и ПравосудиеКажется, преступление невозможно понять с фиксированной точки точки зрения, его философия гораздо сложнее, чем предполагаемый .Тюрьма и каторга, конечно, не исправляют криминал; они только наказывают его и защищают общество от его дальнейшее покушение на его пространство (Часть I, глава 1). Определите, по-своему слова, преступники. Определите, есть ли преступления, которые вы только что определены, могут быть реформированы тюрьмой или другими социальными учреждениями и политика. Преступно то, что уже усвоено личность? Кто ты? Что на самом деле говорит рассказчик его читатель в предложении выше?
Существуют определенные преступления, которые с начала мир, согласно всем кодексам законов, всегда и везде рассматриваются как бесспорно преступления и будут так считаться и впредь а мужчины — мужчины (Часть 1, глава 1). Какие преступления есть на самом деле расценивать как бесспорные преступления? Кажется, есть навязчивая идея в системе правосудия человека, которая всегда отвергает определенную ситуацию или обстоятельство, которое мы называем «преступлением». Всегда есть невидимый руководство о преступлении и наказании. Вся ли система правосудия просто отражают человеческие умы? Или это что-то абсолютное и окончательный, который нужно соблюдать, несмотря ни на что?
… и тот, и другой попадают в одинаковую каторгу..Еще разные личности означают разные преступления (Часть I, гл. 3). Следует дать определение термина «преступление» относительно, в зависимости от разная личность разных людей? Преступление — это просто продолжение пробной аберрантной личности, которая является частью этого человек? Мы все преступники? Кто настоящие преступники? Читать «Дьяволы» и подумайте.
Один человек, не совершавший убийства, мог бы быть более ужасным чем другой, которого отправили в ссылку за шесть убийств.Это было преступлений, в их исполнении было столько странного (Часть I Гл 8). Что отличает добро от зла? Делать все люди могут стать убийцами или даже хуже, чем что, если цитата выше верна? Приведите пример преступления, в котором это дело гораздо страшнее, чем дело о множественных убийствах с топором. Как собираетесь ли вы оправдать это конкретное преступление?
Любовь и сочувствиеМаленькая девочка побежала за мной….’Вот, бедняга, возьми это копейку во имя Христа », — воскликнула она, бегая передо мной и сунул медь мне в руку … Я оставил эту монету бережно долго (Часть I Глава 1) Любовь и сочувствие часто подчеркивается на протяжении всего романа, в то время как рассказ возникла среди заключенных, совершивших воровство, убийство и многие другие злые преступники. Цитата выше описывает момент, когда маленькая девочка за пределами тюрьмы подошла к Александр Петрович и сунул ему в руки монеты.Один перемещается действие маленькой девочки и последующие замечания Петровича, не из-за денег, которые он получил, а из-за любви и сочувствия, которые маленькая девочка принесла ему. Этот случайный акт доброты отражает библейские образы многих святых, а также идею о том, что «Любите своих соседей, как самого себя».
Вы так много сделали для меня, так много … даже мой отец и мать не сделала бы так много; ты сделал меня мужчиной. Бог будет награждаю тебя, и я никогда не забуду тебя….(Часть I Глава 4) . В В отношениях с Алей Петрович проявляет преданность и энтузиазм в помощи Алею с его русским языком и чтением Библии на русском языке. перевод. С любовью и сочувствием, духовным обучением, а также становится возможным интеллектуальное обучение. По словам Элли, один испытывает сильное чувство уважения и любви. Это больше Удивительно, что такая крепкая дружба и привязанность сформировался даже в тюрьме. Или следует утверждать, что это только можно в месте вроде тюрьмы?
Это было единственное существо, оставшееся теперь во всем мире, которое любил меня и был привязан ко мне, мой единственный друг- мой верный пес Шарик (Часть 1, Глава 6).он вдруг присел на корточки к земле, начал дрожать всем телом и громко заскулил от волнения … он увидит меня издалека и жалобно и жалобно захныкает (Часть II, глава 6). Шарик — единственное живое существо в тюрьме который оказывает Петровичу душевную и эмоциональную поддержку. Что значение именно этой истории? Как относится к Достоевскому животные по отношению к людям? Они равны? Они тоже способны любить что-то вроде нас? Кажется, что из заявления выше, Шарик — самый надежный друг Петровича.Заметить, что Шарик появляется как в Части I, так и в Части II по мере развития рассказчика. рассказы в тюрьме. Какое еще живое существо, кроме мужчин и собаки, есть в этом романе? Подумайте об их значение.
Как я могу тебя потерять, Александр Петрович? Кому останется я здесь, когда ты уйдешь? (Часть II, глава 10). Можно сказать, по одна цитата, что это за человек Александр Петрович? Сколько влияние, которое он оказал на других людей вокруг него?
Изоляция и ОдиночествоОни смотрели на наши страдания, которые мы старались им не показывать, с восторгом.На работе нас поначалу особенно сурово ругали, потому что мы были не такими сильными, как они, и не могли масса. Нет ничего сложнее, чем завоевать доверие люди (Часть I Глава 3). Как здесь разделены «они» и «мы»? По каким критериям делятся на две разные группы? Считать о физической силе и интеллектуальной мощи. Кто сильнее в какая ситуация? Обратитесь к другой цитате в Главе 11 Части I. Там люди уважают интеллектуальную силу рассказчика, и это показывает, что интеллектуальная мудрость лучше подходит для определенная ситуация.
Как вы можете быть нашими товарищами? Я понял что я должен никогда не быть принятым в их компанию, хотя я был пленником, даже если бы это было на веки веков, даже если бы я был в Особом Класс? (Часть II, глава 7) Что отличает его от остальных осужденных в тюрьме? Это только потому, что у него благородный фон? Как его присутствие создает «благородную» ауру среди прочего? люди? Почему рассказчику кажется одиноким из-за этого частный случай?
Они признали, что в этом вопросе я мог бы быть лучшим судьей чем они (Часть I Глава 11). Классификация между мужчинами что-то что естественно для всех нас? Делает также физическую силу внести вклад в общую классификацию? Как было показано ранее, интеллектуальная сила часто бывает слабой и даже бесполезной в обстоятельства, когда требуется ручное управление, физическая сила. Как насчет в эта конкретная ситуация? Как люди уважают рассказчика?
Ирония ЖизньКакие чины у осужденного выше денег? Свобода, или, во всяком случае, иллюзию свободы.Заключенные — большие мечтатели (Часть I, глава 5). Свобода мечтать …. Это правда? Мечтать о свобода, заключенный человек или нет, является основным источником сила, которая продвигает человека вперед. Как сновидение связано с реальностью для заключенных? Они просто безнадежные мечтатели? Рассказчик саркастично, говоря, что «Заключенные — великие мечтатели». Подумать о Реальный опыт Достоевского в тюрьме в ранний период время.
Высокая и самая характерная черта нашего простого народа — это их чувство справедливости и их жажда ее (Часть I Глава 11). Является ли наше стремление к справедливости проявлением нашего эгоизма. Справедливость (человечность) следствие нашего эгоизма? Или они двое четкие, противоречащие друг другу концепции? Как к этому пришел рассказчик точка? Каким наблюдателем является рассказчик, видя то, что он делает много других выводов о психологическом поведении люди вокруг него?
Человеку вроде майора всегда нужно кого-то притеснять, что-то отнять у кого-то, кого-то лишить Короче говоря, возможность сеять хаос (Часть 1, глава 11) .Есть ли оправдание в приведенной выше цитате? Это просто собственно описание личности майора? Звучит что майору суждено угнетать людей. Нам разрешено бить кого-то до смерти, если это действие является частью становления самим собой и часть нашей неизбежной личности? Вы бы назвали это мыслительный процесс зло?
Да был с нами Бог! Свобода, новая жизнь, воскресение из мертв … .. какой славный момент? (Часть II, глава 10) Длинный период страданий и, наконец, короткий момент облегчения и счастье … Сравните это со следующей цитатой: One короткий час, чтобы расслабиться и развлечься (Часть I Глава 11) .Достоевский часто описывает краткий миг облегчения и покоя в своих произведениях. литературные произведения. Может ли момент счастья быть Смысл жизни? Подумайте о восточных религиях и их философия. Есть ли сходство между философией Достоевского? и восточный мистицизм. Что насчет их акцента на том, что краткий момент счастья способствует душевному спокойствию? Может сексуальный таким образом оправдать удовольствие? Что рассказчик имеет в виду под «развлекаются»?
Мастерство его руки, его знание своего искусства, желание чтобы произвести впечатление на своих собратьев и публику, все стимулирует его тщеславие.Он старается ради искусства (Часть II, гл. 3). Есть ли художественный способ избиения? В каждом действии есть определенный способ выполнять, что создает в этот момент ощущение прекрасного. Избиение сам по себе ошибочно кажется произведением искусства здесь, но как оправдать это избиение (порка)?
Реальность бесконечно разнообразна…. Он сопротивляется классификация …… внутренняя жизнь… свойственная нам…. Нет просто официальное существование (Часть II, гл. 7). Мы все отчетливо отличаются друг от друга? Что такое разнообразие? Разнообразие с точки зрения рас, личностей или культур? Если разрешить классификация, которую нужно проводить в обществе?
Ссылки
RU 351 Главная Стр. Решебника
Миддлбери Колледж
Преступление и наказание — Федор Достоевский
Электронные книги на русском языке. Книги на русском, английском или обоих языках рядом. Содержание
Показать на русском и английском языках
Показать только на английском
Показать только на русском
Преступление и наказание
Преступление и наказание
Федор Достоевский
Часть 1
Глава 5
«Конечно, я в последнее время собирался пойти к Разумихину спросить работать, попросить его дать мне уроки или что-то в этом роде. . . »Раскольников подумал: «Но чем он может мне теперь помочь? уроки, предположим, он поделится со мной своим последним грошием, если у него есть фартингов, чтобы я мог достать сапоги и привести себя в порядок давать уроки.. . хм. . . Ну и что тогда? Что мне делать с немногими копейками, которые я зарабатываю? Сейчас я не этого хочу. Это правда Для меня абсурдно идти к Разумихину. . . . »
Еще больше взволновал его вопрос, зачем он сейчас идет к Разумихину. чем он сам знал; он с тревогой искал какой-нибудь зловещий значение в этом, казалось бы, обычном действии.
«Мог ли я рассчитывать, что все исправлю и найду выход через Значит только Разумихина? »- недоуменно спрашивал он себя.
Он задумался и потер лоб, и, как ни странно, спустя долгое время размышляя, внезапно, как будто это было спонтанно и случайно, фантастическая мысль пришла ему в голову.
— Гм … к Разумихину, — сказал он сразу, спокойно, как будто достигли окончательного решения. «Я пойду к Разумихину из конечно, но. . . не сейчас. Я пойду к нему. . . на следующий день после, когда это закончится и все начнется заново. . . . »
И вдруг он понял, о чем думал.
«После Этого, — крикнул он, вскакивая с места, — но действительно ли Это? должно случиться? Возможно ли, что это действительно произойдет? »
Он оставил сиденье, и улетел почти на бегу; он хотел вернуться домой, но мысль о возвращении домой внезапно наполнила его ненависть; в этой дыре, в этом его ужасном шкафу, все , это в течение месяца росло в нем; и он пошел дальше случайно.
Его нервная дрожь перешла в лихорадку, которая заставила его почувствовать дрожь; несмотря на жару, ему было холодно.С некоторым усилием он начал почти бессознательно, из некоторого внутреннего желания смотреть на все предметы перед ним, как будто ищут что-то, чтобы отвлечь его внимание; но ему это не удалось, и он то и дело ронял в задумчивость. Когда, вздрогнув, он снова поднял голову и посмотрел он сразу забыл, о чем только что думал, и даже куда он шел. Так он прошел прямо по Васильевскому. Остров, вышел на Малую Неву, перешел мост и повернул в сторону островов.Сначала зелень и свежесть успокаивали его усталым глазам после городской пыли и огромных домов, окружил его и давил на него. Здесь не было таверн, нет душная близость, без зловония. Но скоро эти новые приятные ощущения перешла в болезненную раздражительность. Иногда он стоял неподвижно перед ярко раскрашенная летняя вилла стояла среди зеленой листвы, он смотрел сквозь забор он увидел вдалеке нарядно одетых женщин на веранды и балконы, а дети бегают по садам.В особенно привлекли его внимание цветы; он смотрел на них дольше, чем ни при чем. Его тоже встречали роскошные экипажи, мужчины и женщины на лошадях; он смотрел на них любопытными глазами и забыл о их прежде, чем они исчезли из его поля зрения. Однажды он остановился и пересчитал свои деньги; он обнаружил, что у него тридцать копеек. «Двадцать до милиционер, трое Настасье за письмо, значит, я отдал сорок семь или пятьдесят вчера Мармеладовым, — подумал он, рассчитывая это по неизвестной причине, но вскоре он забыл, с чем объект, который он вынул из кармана деньги.Он вспомнил об этом проезжая мимо столовой или таверны, и почувствовал, что голоден. . . . Зайдя в таверну, он выпил рюмку водки и съел пирог Сортировать. Он закончил есть и ушел. Это было давно так как он пил водку, и она сразу подействовала на него, хотя он только выпил рюмку. Его ноги внезапно стали тяжелыми и сонливость охватила его. Он повернул домой, но доехал до Петровского. Остров остановился совершенно обессиленный, свернул с дороги в кусты, опустились на траву и моментально заснули.
При патологическом состоянии мозга сны часто имеют единственное число. актуальность, яркость и необычайное подобие действительности. Во время создаются чудовищные образы, но обстановка и вся картина такие правдивые и наполненные деталями, такими тонкими, такими неожиданными, но настолько художественно последовательным, что мечтатель, будь он художником как Пушкин или даже Тургенев, никогда не смогли бы изобрести их в состояние бодрствования. Такие больные сны навсегда останутся в памяти и произвести сильное впечатление на измученных и невменяемых нервных система.
Раскольникову приснился страшный сон. Ему снилось, что он снова в своем детство в маленьком городке, где он родился. Он был ребенком лет семи лет, гуляя с отцом за деревню вечером праздник. День был серый и тяжелый, страна была такой, какой он вспомнил это; на самом деле он вспомнил это гораздо ярче во сне чем он сделал в памяти. Маленький городок стоял на ровной плоской поверхности, как обнажена, как рука, ни даже ивы рядом; только вдалеке, лежала роща, темное пятно на самом краю горизонта.Несколько шагов за последним рыночным садом стояла таверна, большая таверна, в которой всегда вызывал в нем чувство отвращения, даже страха, когда он прошел по нему со своим отцом. Там всегда была толпа, всегда крик, смех и оскорбления, отвратительное хриплое пение и часто борьба. Пьяные и ужасно выглядящие фигуры болтались вокруг таверна. Он прижимался к отцу, дрожа всем телом, когда он встретил их. Возле трактира дорога превратилась в пыльную колею, пыль из которых всегда был черным.Это была извилистая дорога, и около сотни Пройдя дальше, он повернул направо, на кладбище. в посреди кладбища стояла каменная церковь с зеленым куполом, где он ходил на мессу два или три раза в год со своим отцом и мать, когда прошла служба памяти его бабушки, у которой давно был мертв, и кого он никогда не видел. В этих случаях они брал белое блюдо, завязанное на столовой салфетке особого сорта рисового пудинга с застрявшим в нем в форме креста изюмом.Он любил эту церковь, старомодные безукрашенные иконы и старые священник с трясущейся головой. Возле могилы его бабушки, которая была отмеченная камнем могила его младшего брата, который умер в шесть месяцев. Он его совсем не помнил, но у него было рассказали о его младшем брате, и всякий раз, когда он посещал кладбище, которое он религиозно и благоговейно использовал, чтобы перекреститься и поклонись и поцелуй могилу. И теперь ему приснилось, что он идет с отцом мимо трактира по пути на кладбище; он держал отца за руку и со страхом смотрел на таверну.Его внимание привлекло странное обстоятельство: какое-то веселье, толпы ярко одетых горожан, крестьянок, их мужей и всяких сволочей вроде, все поют и все более-менее пьяны. Возле входа в в трактире стояла телега, но телега странная. Это был один из тех больших телеги, обычно запряженные тяжелыми лошадьми и нагруженные бочками с вином или другие тяжелые товары. Ему всегда нравилось смотреть на эту огромную тележку. лошади с длинными гривами, толстыми ногами и медленным ровным шагом вдоль идеальной горы без каких-либо усилий, как если бы с грузом идти было легче, чем без него.Но сейчас странно скажем, в осях такой телеги он увидел худого щавьего зверька, одна из тех крестьянских кляч, которые он часто видел, напрягая особенно при большой нагрузке на дрова или сено, особенно когда колеса застряли в грязи или в колее. И крестьяне бы их так били жестоко, иногда даже о нос и глаза, и ему было так жалко, так их жалко, что он чуть не заплакал, а его мать всегда забери его от окна. Вдруг произошел великий шум криков, пения и балалайки, а из трактира вышло много больших и очень пьяных крестьян в красных и синих рубашки и пальто, наброшенные на плечи.
«Садись, садись!» крикнул один из них, молодой толстошейный крестьянин с мясистым лицом, красным, как морковь. «Я возьму вас всех, садитесь!»
Но тут же в зале раздался смех и возгласы. толпа людей.
«Возьми нас всех с таким зверьком!»
«Что, Миколка, ты что, сумасшедший, что такую клячу в такую телегу класть?»
«А этой кобыле двадцать, если она день, товарищи!»
«Садитесь, я вас всех возьму», — снова крикнул Миколка, прыгая первым в телегу, схватившись за поводья и выпрямившись впереди.»The бек пошел с Матвеем, — крикнул он из телеги, — а эта скотина, товарищи, просто разбивает мне сердце, я чувствую, что могу убить ее. Она просто съедает ей голову. Садись, говорю тебе! Я заставлю ее скакать! Она будет скакать! »И он поднял хлыст, готовясь с получать удовольствие, чтобы пороть маленькую кобылу.
«Садись! Пойдем!» Толпа засмеялась. «Слышишь, она скачет!»
«Да, галоп! Последние десять лет у нее не было галопа. лет! »
« Она будет бегать трусцой! »
« Не обращайте на нее внимания, товарищи, принесите каждому по хлысту, будьте готовы! »
« Хорошо! Отдай ей! »
Они все забрались в телегу Миколки, смеясь и шутя.Шесть люди вошли, и еще оставалось место для других. Притащили жир, румяная женщина. Она была одета в красный хлопок, в заостренную, вышитый бисером головной убор и толстые кожаные туфли; она ломала орехи и смеющийся. Толпа вокруг них тоже смеялась, да и вообще, как могло они помогают смеяться? Эта жалкая кляча должна была тащить всю телегу с их галопом! Двое молодых парней в телеге только что кнуты готовы помочь Миколке. С криком «сейчас» кобыла потянула изо всех сил, но далеко не галопом, еле двигалась вперед; она боролась с ногами, задыхаясь и съеживаясь от удары трех кнутов, обрушившихся на нее, как град.В смех в телеге и в толпе удвоился, но Миколка полетел в ярости и яростно избил кобылу, как будто предполагал, что она действительно мог скакать.
«Дайте и мне войти, товарищи», — крикнул молодой человек из толпы, чей был возбужден аппетит.
«Садитесь, все садитесь, — крикнула Миколка, — она вас всех нарисует. Я побью ее до смерти! »И он стал бить кобылу, сам с яростью.
«Отец, отец, — воскликнул он, — отец, что они делают? Отец, они бьют бедную лошадь! »
« Пойдем, пошли! »- сказал его отец.»Они пьяны и глупые, они веселятся; уходи, не смотри! »и он попытался нарисовать его, но он вырвался из его руки, и вне себя с ужасом побежал к коню. Бедный зверь был в плохом положении. Она задыхался, стоял неподвижно, затем снова тянул и чуть не упал.
«Забей ее до смерти, — крикнул Миколка, — дело дошло. Я сделаю это за ее! »
« О чем ты, христианин, черт? »- крикнул старый человек в толпе.
«Кто-нибудь когда-нибудь видел подобное? телегу, — сказал другой.
«Ты ее убьешь», — крикнул третий.
«Не вмешивайтесь! Это моя собственность, я буду делать то, что хочу. из вас! Садитесь, все вы! Я заставлю ее скакать! . . . »
Вдруг смех перешел в рев и охватил все: кобыла, разбуженная ливнем ударов, начала слабо пинаться. Даже старик не мог удержаться от улыбки. Подумать о жалком зверьке вот так пытаюсь пнуть!
Два пацана в толпе схватили хлысты и побежали к кобыле бить ей о ребрах.По одному бежали с каждой стороны.
«Ударил ее по лицу, по глазам, по глазам», — крикнул Миколка.
«Дайте нам песню, друзья!» — крикнул кто-то в телеге, и все в телега запела буйную песню, звякнув в бубен и свист. Женщина продолжала ломать орехи и смеяться.
. . . Он побежал за кобылой, побежал впереди нее, увидел, что она по глазам, прямо в глаза! Он плакал, он чувствовал задыхаясь, у него текли слезы. Один из мужчин порезал его хлыст по лицу, он этого не почувствовал.Заламывает руки и крича, он бросился к седовласому старику с серым борода, который неодобрительно качал головой. Одна женщина схватила его за руку и забрал бы его, но он вырвался из ее и побежали обратно к кобыле. Она чуть не задохнулась, но снова начал пинаться.
«Я научу тебя пинать», — яростно крикнул Миколка. Он бросил хлыст, наклоненный вперед и поднятый со дна тележки длинный, толстый стержень, за один конец он ухватился обеими руками и усилие размахивал им над кобылой.
«Он раздавит ее», — кричали вокруг него. «Он убьет ее!»
«Это моя собственность!» — крикнул Миколка и обрушил шахту. размахивая ударом. Раздался тяжелый глухой удар.
«Бей ее, бей! Почему ты остановился?» кричали голоса в толпа людей.
И Миколка второй раз качнул вал и он второй раз упал на позвоночник незадачливой кобылы. Она опустилась на корточки, но рванулся вперед и рванул вперед со всей своей силой, дернув первым с одной стороны, а затем с другой, пытаясь переместить тележку.Но шесть кнуты атаковали ее во все стороны, и древко было поднято снова и упал на нее в третий раз, затем в четвертый, с тяжелым размеренные удары. Миколка был в ярости, что не мог убить ее в один удар.
«Она крутая!» — кричали в толпе.
«Она сейчас упадет, товарищи, скоро ей придет конец», — сказал восхищенный зритель в толпе.
«Принеси ей топор! Прикончи ее», — крикнул третий.
«Я тебе покажу! Стой!» — отчаянно кричала Миколка; он бросил вниз по шахте, нагнулся в тележке и взял утюг лом.«Берегись», — крикнул он и изо всех сил нанес удар. ошеломляющий удар по бедной кобыле. Удар пришелся; кобыла пошатнулась, откинулся назад, попытался вытащить, но штанга снова упала с размахом на спину, и она упала на землю, как бревно.
«Прикончи ее», — крикнул Миколка и выскочил из себя. Корзина. Несколько молодых людей, тоже вспыхнувшие, схватили что-нибудь попадались — плети, палки, шесты, и бегали к умирающим кобыла. Миколка встал в сторону и стал наносить случайные удары лом.Кобыла вытянула голову, глубоко вздохнула и умер.
«Ты зарезал ее», — крикнул кто-то в толпе.
«Тогда почему бы ей не поскакать?»
«Моя собственность!» — крикнул Миколка с налитыми кровью глазами, размахивая бар в его руках. Он стоял, как будто сожалея, что у него ничего нет больше бить.
«Без ошибок, вы не христианин», — было много голосов. кричать в толпе.
Но бедный мальчик, вне себя, с криком пробирался через толпой к щавелевой кляче, обнял ее окровавленную мертвую голову и целовал его, целовал глаза и целовал губы.. . . Затем он прыгнул вскочил и в исступлении полетел с кулачками на Миколку. При этом мгновенно его отец, который бежал за ним, схватил его и вынесла его из толпы.
«Пойдем, пойдем! Пойдем домой», — сказал он ему.
«Отец! Почему они … убили … бедную лошадь!» он рыдал, но его голос сорвался, и слова вылетели из его тяжело дышащей груди.
«Они пьяны … Они жестокие … это не наше дело!» сказал его отец.Он обнял отца, но почувствовал, что задыхается, подавился. Он попытался сделать вдох, вскрикнуть — и проснулся.
Он проснулся, тяжело дыша, волосы его пропитались потом, и в ужасе встал.
«Слава богу, это был всего лишь сон», — сказал он, садясь под дерево. и делая глубокие вдохи. «Но что это? Это лихорадка? Какой ужасный сон! »
Он чувствовал себя совершенно разбитым: тьма и смятение были в его душе. Опираясь локтями на колени, подпирая голову руками.
«Боже правый!» он воскликнул, «может быть, может быть, что я действительно возьму топором, чтобы я ударил ее по голове, расколол ей череп . . . что я наступлю на липкую теплую кровь, сломаю замок, воруют и трепещут; спрятаться, все забрызгано кровью. . . с топор. . . . Боже правый, разве это может быть? »
Он трясся, как лист, когда он это сказал.
« Но почему я так продолжаю? »- продолжил он, снова садясь, когда это было в глубоком изумлении. «Я знал, что никогда не смогу заставить себя к нему, так что я мучил себя до сих пор? Вчера, вчера, когда я пошел делать это.. . / эксперимент /, вчера я полностью осознал, что никогда не вынесу этого. . . . Почему я — значит, снова об этом? Почему я сомневаюсь? Когда я спустился лестнице вчера, я сказал себе, что это было низко, мерзко, мерзко, мерзко. . . от самой мысли об этом меня тошнило и наполнило меня фильм ужасов.
«Нет, я не мог этого сделать, я не мог этого сделать! Во всех этих рассуждениях нет недостатка, что все, что я пришел к выводу, последний месяц ясен как день, истинен как арифметический.. . . О Господи! В любом случае, я не мог заставить себя к этому! Я не мог этого сделать, я не мог этого сделать! Почему, почему тогда я остаюсь. . . ? «
Он поднялся на ноги, удивленно огляделся, как будто удивился Оказавшись в этом месте, пошел в сторону моста. Он был бледный, его глаза горели, он был истощен во всех конечностях, но он казался внезапно стало легче дышать. Он чувствовал, что отказался от этого ужасного бремя, которое так долго тяготило его, и все сразу было чувство облегчения и покоя в его душе.«Господи, — молился он, — покажи мне мой путь — я отрекаюсь от этого проклятого. . . мечта моя ».
Переходя мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на светящееся красное солнце садится в пылающее небо. Несмотря на его слабость он не чувствовал усталости. Как будто абсцесс, формировалось за месяц в прошлом в его сердце внезапно сломалось. Свобода, свобода! Он был свободен от этого заклинания, этого колдовства, этого навязчивая идея!
Позже, когда он вспомнил то время и все, что с ним случилось в те дни, минута за минутой, пункт за пунктом, он суеверно впечатлило одно обстоятельство, которое, хотя и в сам по себе не очень исключительный, всегда впоследствии казался ему предопределенный поворотный момент его судьбы.Он никогда не мог понять и объясните себе, почему, когда он устал и измучился, когда он ему было бы удобнее вернуться домой в кратчайшие сроки и самым прямым путем, он вернулся на Сенной рынок, где у него не было должен идти. Это было очевидно и совершенно ненужно ему, хотя не очень. Это правда, что с ним такое случалось десятки раз. вернуться домой, не заметив, по каким улицам он прошел. Но почему, он всегда спрашивал себя, почему у него было такое важное, такое решающая и в то же время такая абсолютно случайная встреча произошло на Сенном рынке (куда, к тому же, не было причин ехать) в тот самый час, в самую минуту его жизни, когда он только что был в самом настроении и в тех самых обстоятельствах, при которых эта встреча смог оказать самое серьезное и решающее влияние на все свое судьба? Как будто она его специально подстерегла!
Было около девяти часов, когда он пересек Сенной рынок.На столы и тачки, киоски и магазины, весь рынок люди закрывали свои заведения или убирались и паковали складывали свои товары и, как их покупатели, шли домой. Сборщики тряпок и всевозможные торговцы костером толпились вокруг таверн в грязные и вонючие дворы Сенного рынка. Раскольников особенно понравилось это место и соседние переулки, когда он бесцельно бродил по улицам. Здесь его тряпки не привлекали презрительное внимание, и можно было ходить в любой одежде без возмутить людей.На углу переулка торгаш с женой у него было два стола с лентами, нитками, хлопчатобумажными носовыми платками и т. д. Они тоже встали, чтобы идти домой, но затянулись в разговоре с другом, который только что подошел к ним. Этим другом была Лизавета Ивановна, или, как все ее называли, Лизавета, младшая сестра старый ломбард Алена Ивановна, к которой Раскольников приезжал на накануне заложить часы и провести свой / эксперимент /. . . . Он О Лизавете уже все знала, да и она его немного знала.Она была одинокая женщина лет тридцати пяти, высокая, неуклюжая, робкая, покорная и почти идиотизм. Она была полной рабыней и пошла в страхе и дрожь сестры, которая заставляла ее работать день и ночь, и даже избили ее. Она стояла с узлом перед барыгой и его жена, слушающая внимательно и с сомнением. Они говорили о что-то с особой теплотой. В тот момент, когда Раскольников увидел ее, его охватило странное ощущение как бы сильной изумление, хотя ничего удивительного в этой встрече не было.
«Решай сама, Лизавета Ивановна», — громко говорил барыга. «Приходите завтра около семи. здесь тоже будет.
«Завтра?» — медленно и задумчиво сказала Лизавета, как будто не в силах принять решение.
«Честное слово, как вы испугались Алены Ивановны», — пробормотал он. жена торгаши, живая маленькая женщина. «Я смотрю на тебя, ты как маленький ребенок. И она тебе тоже не сестра — ничего а сводная сестра и какая рука она держит тебя за руку! »
« Но на этот раз не говори ни слова Алене Ивановне », — ее мужу. прерванный; «Это мой совет, но приходите к нам, не спрашивая.Это того стоит. Позже у вашей сестры может появиться понятие. «
» Я приду? «
» Около семи часов завтра. И они будут здесь. Ты будешь может сам решать ».
« А чаю выпьем », — добавила жена.
« Хорошо, я пойду », — сказала Лизавета, продолжая размышлять, и начала медленно удаляясь.
Раскольников только что прошел и больше ничего не слышал. Он прошел тихо, незаметно, стараясь не пропустить ни слова. Его первое изумление последовало дрожь от ужаса, словно дрожь пробежала по его спине.Он имел узнал, он внезапно совершенно неожиданно узнал, что на следующий день в семь часов Лизавета, сестра старухи и единственная спутница, будет вдали от дома, и поэтому ровно в семь часов старуха останется одна .
Он был всего в нескольких шагах от своего жилища. Он вошел как мужчина приговорен к смерти. Он ни о чем не думал и не мог мышление; но он внезапно почувствовал всем своим существом, что у него больше нет свобода мысли, отсутствие воли, и что все было внезапно и безвозвратно решено.
Конечно, если бы ему пришлось годами ждать подходящей возможности, он не мог рассчитывать на более верный шаг к успеху план, чем тот, который только что представился. В любом случае это было бы было трудно выяснить заранее и с уверенностью, с большая точность и меньший риск, без опасных запросов и расследования, что на следующий день в определенное время старуха, на которой жизнь предполагалась попытка, будет дома и в полном одиночестве.
Следующая глава — Глава 6 Содержание
Показать только на русском и английском
Показать только на английском
Показать только на русском
| |
Фёдор Достоевский Братья Карамазовы Книга VIII Оглавление Каталог названий Виртуальная библиотека | Федор Достоевский (1821-1881) Братья Карамазовы Перевод Констанс Гарнетт Часть третья Книга VIII.Митя Глава 8: Делириум За этим последовала почти оргия, пир, на который все были рады. Грушенька первая позвала вина. «Я хочу выпить. Я хочу быть совсем пьяным, как мы были раньше. Ты помнишь, Митя, ты помнишь, как мы здесь в прошлый раз подружились! » Сам Митя был почти в бреду, чувствуя, что его счастье под рукой. Но Грушенька то и дело отсылала его от себя. «Иди и развлекайся. Скажи им танцевать, веселиться, «пусть пляшут печка и дача»; как и в прошлый раз, — восклицала она. Она была чрезвычайно взволнована. И Митя поспешил ей подчиниться. Хор был в соседней комнате. Комната, в которой они сидели до этого момента, была слишком маленькой и была разделена на две части хлопковыми занавесками, за которыми стояла огромная кровать с пухлым перьевым матрасом и пирамидой из хлопковых подушек. В четырех комнатах для посетителей были кровати.Грушенька устроилась прямо у двери. Митя поставил ей кресло. Она сидела на том же месте и смотрела танцы и пение «раньше», когда они там веселились. Все пришедшие девушки тогда были там; приехал еврейский оркестр со скрипками и цитрами, и наконец прибыла долгожданная повозка с винами и провизией. Митя суетился. В комнату стали входить самые разные люди, крестьяне и их женщины, разбуженные ото сна и привлеченные надеждами на еще одно чудесное развлечение, подобное тому, которое они наслаждались месяцем ранее.Митя запомнил их лица, приветствуя и обнимая всех, кого знал. Он откупоривал бутылки и наливал вино всем, кто приходил. Шампанского очень не терпелось только девушкам. Мужчины предпочитали ром, бренди и, прежде всего, горячий пунш. Митя приготовил шоколад для всех девочек и велел держать три самовара кипеть всю ночь, чтобы всем принести чай и пунш. Последовала абсурдная суматоха, но Митя был в своей природной стихии, и чем глупее это становилось, тем сильнее поднималось настроение.Если бы крестьяне в этот момент попросили у него денег, он бы вытащил свои записи и раздал их направо и налево. Наверное, поэтому хозяин, Трифон Борисович, все время кружил около Мити, чтобы защитить его. Казалось, он отказался от всякой идеи лечь спать той ночью; но пил он мало, всего один стакан пунша, и по-своему внимательно следил за интересами Мити. Он вмешался как раз вовремя, вежливо и услужливо убедив Митю не раздавать крестьянам «сигары и рейнское вино» и, прежде всего, деньги, как он это делал раньше.Он тоже очень возмущался, что крестьянские девушки пили ликер и ели сладости. «Ужасная, Дмитрий Федорович, — сказал он. «Я бы дал им толчок, каждого из них, и они сочли бы это за честь — это все, что они стоят!» Митя снова вспомнил Андрея и приказал нанести ему удар. «Я только что был с ним груб», — повторил он тонким, мягким голосом. Калгонов выпил и поначалу не заботился о пении девушек; но после того, как он выпил пару бокалов шампанского, он стал необычайно оживленным, расхаживая по комнате, смеясь и восхваляя музыку и песни, восхищаясь всеми и всем.Максимов, блаженно пьяный, не покидал его. Грушенька тоже напивалась. Указывая на Калганова, она сказала Мите: .«Какой он милый, обаятельный мальчик!» И Митя в восторге побежал целовать Калгонова и Максимова. О, как велики были его надежды! Она еще ничего не сказала и, похоже, намеренно воздерживалась от разговора. Но время от времени она смотрела на него ласковыми и страстными глазами. Наконец она внезапно схватила его за руку и энергично притянула к себе.В данный момент она сидела на низком стуле у двери. «Как это вы только что пришли, а? Вы вошли? . . . Я был испуган. Значит, ты хотел отдать меня ему, не так ли? Вы действительно этого хотели? » «Я не хотел портить тебе счастье!» — блаженно запнулся Митя. Но она не нуждалась в его ответе. «Ну, иди и наслаждайся. . . — она снова прогнала его. «Не плачь, я тебе еще раз перезвоню». Он убегал, а она слушала пение и смотрела на танцы, хотя ее глаза следили за ним, куда бы он ни шел.Но через четверть часа она позвонит ему еще раз, и он снова побежит к ней. «Подойди, сядь рядом со мной, расскажи, как ты узнал обо мне и моем приезде сюда вчера? От кого вы впервые это услышали? » И Митя стал ей рассказывать все бессвязно, бессвязно, лихорадочно. Он говорил странно, часто хмурился и резко останавливался. «На что ты хмуришься?» — спросила она. «Ничего.. . . Я оставил там больного человека. Я бы отдал десять лет своей жизни, чтобы он выздоровел, чтобы он знал, что с ним все в порядке! » «Ну, не обращайте на него внимания, если он заболел. Значит, ты собирался застрелиться завтра! Какой глупый мальчик! Зачем? Мне нравятся такие безрассудные парни, как ты, — шепелявила она, немного запинаясь. «Значит, вы готовы пойти на все ради меня, а? Неужели ты действительно собирался застрелиться завтра, глупый? Нет, подожди немного. Завтра я могу тебе кое-что сказать. . . . Не сегодня скажу, а завтра.Вы бы хотели, чтобы это было сегодня? Нет, сегодня не хочу. Идите, идите, идите и развлекайтесь ». Однажды, однако, она позвонила ему как бы озадаченная и обеспокоенная. «Почему ты грустишь? Я вижу, тебе грустно. . . . Да, я вижу, — добавила она, пристально глядя ему в глаза. «Хотя вы продолжаете целовать мужиков и кричать, я кое-что вижу. Нет, веселись. Я веселый; ты тоже веселись. . . . Я здесь кое-кого люблю. Угадай, кто это. Ах, смотрите, мой мальчик заснул, бедняжка, он пьян.” Она имела в виду Калганова. На самом деле он был пьян и на мгновение заснул, сидя на диване. Но он был не просто сонным от выпивки; он внезапно почувствовал себя подавленным или, как он сказал, «скучным». Его сильно угнетали песни девочек, которые по мере того, как пьянство продолжалось, постепенно становились грубыми и безрассудными. И танцы были такими же плохими. Две девушки переоделись медведями, а веселая девушка по имени Степанида с палкой в руке выступила в роли хранительницы и стала их «показывать».” «Смотри живьем, Марья, а то палку достанешь!» Медведи, наконец, покатились по земле самым неподобающим образом под рев смеха тесной толпы мужчин и женщин. «Ну пусть! Пусть! — сентиментально сказала Грушенька с восторженным выражением лица. «Когда у них действительно есть день, чтобы повеселиться; почему люди не должны быть счастливы? » Калгонов выглядел так, будто его испачкали грязью. — Свинство все это крестьянское дурачество, — пробормотал он, отходя; «Это игра, в которую они играют летом, когда светит всю ночь». Ему особенно не нравилась одна «новая» песня на веселую танцевальную мелодию. В нем рассказывается, как пришел джентльмен и попытал счастья с девушками, чтобы узнать, полюбят ли они его:
Но девушки не могли полюбить хозяина:
Потом приходит цыган и тоже пытается:
Но и цыган не полюбить:
И еще много мужчин приходят испытать удачу, в том числе солдат:
Но солдата с презрением отвергают в двух неприличных строчках, спетых с абсолютной откровенностью и произведя фурор в публике.Песня заканчивается купцом:
И похоже, что он завоевывает их любовь, потому что:
Калгонов положительно возмутился. «Это просто вчерашняя песня», — сказал он вслух.«Кто им такое пишет? С таким же успехом они могли бы пригласить железнодорожника или еврея попытать счастья с девушками; они бы все понесли до себя ». И, как будто это было личное оскорбление, он тут же заявил, что ему скучно, сел на диван и тут же заснул. Его симпатичное личико выглядело довольно бледным, когда оно упало на подушку дивана. «Смотри, какой он красивый», — сказала Грушенька, подводя к себе Митю.«Я только что расчесывала его волосы; у него волосы, как лен, и такие густые. . . ” И, нежно склонившись над ним, она поцеловала его в лоб. Калгонов тотчас открыл глаза, посмотрел на нее, встал и с тревогой спросил, где Максимов? «Так вот кто вам нужен», — засмеялась Грушенька. «Останься со мной минутку. Митя, беги, найди его Максимова ». Максимов, как оказалось, не мог оторваться от девушек, только время от времени убегал, чтобы налить себе рюмку ликера.Он выпил две чашки шоколада. Его лицо было красным, а нос багровым; его глаза были влажными и сладко-сладкими. Он подбежал и объявил, что собирается танцевать «саботажник». «Они научили меня всем этим воспитанным, аристократическим танцам, когда я был маленьким. . . ” «Иди, пойди с ним, Митя, а я буду смотреть отсюда, как он танцует», — сказала Грушенька. «Нет-нет, я тоже пойду посмотреть», — воскликнул Калганов, самым наивным образом отмахнувшись от предложения Грушеньки посидеть с ним.Все пошли смотреть. Максимов танцевал свой танец. Но особого восхищения он ни у кого, кроме Мити, не вызвал. Он состоял только из прыжков и прыжков, ударов ногами, и при каждом прыжке Максимов хлопал перевернутой подошвой своей стопы. Калгонову это совсем не понравилось, но Митя поцеловал танцовщицу. «Спасибо. Вы, наверное, устали? Что вы здесь ищете? Хочешь сладостей? Может, сигару? » «Сигарета». «Не хочешь выпить?» «Я просто возьму ликер.. . . У вас есть шоколадки? » «Да, там их куча на столе. Выбери, душа моя! » «Мне нравится с ванилью. . . для пожилых людей. Хе-хе! «Нет, брат, у нас нет таких особенных». «Я говорю», — наклонился старик и прошептал Мите на ухо. «Та девочка, маленькая Марья, он же он! Как было бы, если бы вы помогли мне подружиться с ней? » «Так вот что вам нужно! Нет, брат, так не пойдет! » — Я никому не причиню вреда, — безутешно пробормотал Максимов. «О, хорошо, хорошо. Они приходят сюда только танцевать и петь, понимаешь, брат. Но, черт возьми, подожди немного! . . . А пока ешь, пей и веселись. Не хочешь денег? » «Может быть, потом», — улыбнулся Максимов. «Хорошо, хорошо. . . ” У Мити горела голова. Он вышел на деревянный балкон, огибавший все здание с внутренней стороны, выходивший во двор. Свежий воздух оживил его.Он стоял один в темном углу и внезапно схватился за голову обеими руками. Его разрозненные мысли сошлись воедино; его ощущения слились в единое целое и внезапно озарили его разум. Страшный и страшный свет! «Если я застрелюсь, то почему не сейчас?» — пришло ему в голову. «Почему бы не пойти за пистолетами, не принести их сюда, а здесь, в этом темном грязном углу, покончить с этим?» Почти минуту он колебался. Несколькими часами ранее, когда он мчался сюда, его преследовал позор, воровство, которое он совершил, и эта кровь, эта кровь! .. . Но тогда ему было легче. Потом все было кончено: он ее потерял, бросил. Она ушла для него — о, тогда его смертный приговор был для него легче; по крайней мере, это казалось необходимым, неизбежным, потому что зачем ему оставаться на земле? Но сейчас? Было ли все так же, как тогда? Теперь одному призраку, по крайней мере одному ужасу пришел конец: этот первый законный любовник, эта роковая фигура исчезла, не оставив следов. Ужасный фантом превратился в нечто такое маленькое, такое комичное; его отнесли в спальню и заперли.Он никогда не вернется. Ей было стыдно, и теперь он видел по ее глазам, кого она любит. Теперь у него было все, чтобы сделать жизнь счастливой. . . но он не мог продолжать жить, он не мог; о, проклятие! «О Боже! вернуть к жизни человека, которого я сбил у забора! Пусть минует меня эта страшная чаша! Господи, Ты сотворил чудеса для таких грешников, как я! Но что, что, если старик жив? О, тогда стыд другого позора я бы стер с лица земли. Я бы вернул украденные деньги. Я бы вернул его; Я как-нибудь пойму.. . . Никаких следов этого стыда не останется, кроме как в моем сердце навсегда! Но нет, нет; о, несбыточные трусливые мечты! О, проклятие! » И все же во тьме его был луч света и надежды. Он вскочил и побежал обратно в комнату — к ней, к ней, к своей королеве навеки! Разве один момент ее любви не стоил всей остальной жизни, даже в агонии позора? Этот дикий вопрос тронул его сердце. «Ей, ей одной, чтобы увидеть ее, услышать ее, ни о чем не думать, забыть обо всем, хотя бы на ту ночь, на час, на мгновение!» Как только он свернул с балкона в коридор , он наткнулся на помещика Трифона Борисовича.Ему показалось, что он выглядел мрачным и обеспокоенным, и ему казалось, что он пришел его найти. «Что такое, Трифон Борисович? Ты меня ищешь? » «Нет, сэр», — кажется, домовладелец смутился. «Почему я должен тебя искать? Где ты был? » «Почему ты такой мрачный? Ты ведь не злишься? Подожди немного, ты скоро ложишься спать. . . . Который час? » «Будет три часа. Должно быть, прошло уже три.” «Мы скоро закончим. Мы прекратим ». «Не упоминайте; это не имеет значения. Продолжайте так долго, как хотите. . . ” «Что с ним?» — на мгновение задумался Митя и побежал обратно в комнату, где танцевали девушки. Но ее там не было. В голубой комнате ее тоже не было; на софе спал только Калгонов. Митя заглянул за занавеску — она там была. Она сидела в углу на сундуке.Наклонившись вперед, положив голову и руки на кровать рядом, она горько плакала, изо всех сил стараясь подавить рыдания, чтобы ее не услышали. Увидев Митю, она поманила его к себе, а когда он подбежал к ней, она крепко схватила его за руку. «Митя, Митя, я его любил, знаете. Как я любил его все эти пять лет, все это время! Я любил его или только свою злость? Нет, он, он! Это ложь, что я любила свой гнев, а не его. Митя, мне тогда было семнадцать; он был так добр ко мне, так весел; он пел мне.. . . По крайней мере, так казалось такой глупой девушке, как я. . . . А теперь, Господи, это уже не тот человек. Даже его лицо не то же самое; он совсем другой. Я не должен был его знать. Я ехал сюда с Тимофеем и всю дорогу думал, как мне с ним встретиться, что ему сказать, как нам смотреть друг на друга. Моя душа ослабела, и внезапно мне показалось, что он вылил на меня ведро с грязной водой. Он говорил со мной, как учитель, такой серьезный и ученый; он встретил меня так торжественно, что я онемел.Я не мог произнести ни слова. Сначала я подумал, что ему стыдно говорить перед своим великим большим поляком. Я сидел, глядя на него и задаваясь вопросом, почему я не могу сказать ему сейчас ни слова. Должно быть, его жена погубила его; ты знаешь, он бросил меня жениться. Должно быть, она так его изменила. Митя, как это стыдно! Ой, Митя, мне стыдно, стыдно на всю жизнь. Прокляните, прокляните, прокляните эти пять лет! » И снова она расплакалась, но крепко вцепилась в руку Мити и не отпускала. «Митя, милый, стой, не уходи. Я хочу сказать тебе одно слово, — прошептала она и внезапно подняла к нему лицо. «Слушай, скажи мне, кого я люблю? Я люблю здесь одного мужчину. Кто этот человек? Вот что ты должен мне сказать ». Улыбка озарила ее лицо, опухшее от слез, и ее глаза сияли в полумраке. «Прилетел сокол, и сердце мое упало. «Дурак! это тот мужчина, которого ты любишь! » Это то, что мое сердце сразу прошептало мне.Вы вошли, и все загорелось. Чего он боится? Я поинтересовался. Вы испугались; ты не мог говорить. Он не их боится — ты мог кого-нибудь бояться? «Это меня он боится, — подумал я, — только меня». Вот и Феня рассказывала, глупенькая, как я в окно позвала Алешу, что целый час люблю Митенку, а теперь полюблю. . . Другая. Митя, Митя, как я мог быть таким дураком, чтобы думать, что смогу любить кого-нибудь после тебя? Ты меня простишь, Митя? Ты меня простишь или нет? Ты любишь меня? Ты меня любишь? »Она вскочила и держала его обеими руками за плечи.Митя, онемев от восторга, глядел ей в глаза, в лицо, в ее улыбку и вдруг крепко обнял ее и страстно поцеловал. «Ты простишь меня за то, что я тебя мучил? Я измучил вас всех назло. Я назло выгнал старика из головы. . . . Вы помните, как вы однажды выпили у меня дома и разбили бокал? Я вспомнил об этом и сегодня разбил стакан и выпил «за подлое сердце». Митя, мой сокол, почему ты меня не целуешь? Однажды он поцеловал меня, а теперь отстраняется, смотрит и слушает.Зачем меня слушать? Поцелуй меня, поцелуй меня крепко, верно. Если любишь, ну тогда люби! Теперь я буду твоим рабом, твоим рабом на всю оставшуюся жизнь. Приятно быть рабом. Поцелуй меня! Бей меня, плохо обращайся со мной, делай со мной, что хочешь. . . . И я заслуживаю страданий. Постой, подожди, потом, у меня этого не будет. . . — она внезапно оттолкнула его. «Пойдем, Митя, я пойду выпьем, напиться хочу, напьюсь и станцуем; Я должен, я должен! »Она оторвалась от него и исчезла за занавеской.Митя пошел, как пьяный. «Да, что бы ни случилось — что бы сейчас ни случилось, за одну минуту я отдал бы весь мир», — подумал он. Грушенька действительно выпила целый бокал шампанского залпом и сразу очень навеселе. Она села на тот же стул, что и раньше, с блаженной улыбкой на лице. Ее щеки пылали, губы горели, блестящие глаза были влажными; в ее глазах была страстная привлекательность. Даже Калгонов почувствовал волнение в сердце и подошел к ней. «Ты почувствовал, как я поцеловал тебя, когда ты только что спал?» — хрипло спросила она. «Я сейчас пьян, вот в чем дело. . . . А ты разве не пьян? А почему не пьёт Митя? Почему ты не пьешь, Митя? Я пьян, а ты не пьешь. . . ” «Я пьян! Я и так пьян. . . пьян с тобой. . . и теперь я тоже напьюсь вином ». Он выпил еще один стакан, и — он сам подумал, что это странно — от этого стакана он полностью напился.Он внезапно напился, хотя до этого момента был совсем трезв, он это помнил. С этого момента все вокруг него закружилось, как будто он в бреду. Он ходил, смеялся, со всеми разговаривал, не зная, что делал. Только одно стойкое ощущение жжения давало о себе знать постоянно, «как раскаленный уголь в его сердце», — сказал он впоследствии. Он подошел к ней, сел рядом, смотрел на нее, слушал ее. . . . Она стала очень разговорчивой, всех звал к себе и поманила разных девушек из хора.Когда девушка подходила, она либо целовала ее, либо перекрещивалась над ней. Через минуту она могла бы заплакать. Ее очень позабавил «старичок», как она называла Максимова. Он подбегал каждую минуту, чтобы поцеловать ее руки, «каждый мизинец», и, наконец, он танцевал еще один танец под старую песню, которую спел сам. С особой энергией танцевал под припев: .
«Дай ему что-нибудь, Митя, — сказала Грушенька. — Подари ему подарок, знаешь, он бедный. Ах, бедные, оскорбленные! . . . Знаешь, Митя, я пойду в женский монастырь. Нет, однажды я действительно пойду. Алеша сказал мне сегодня кое-что, что я запомню на всю жизнь. . . .Да. . . . Но сегодня давайте танцевать. Завтра в женский монастырь, а сегодня будем танцевать.Хочу поиграть сегодня, люди добрые, а что из этого? Бог нас простит. Если бы я был Богом, я бы всех простил: «Мои дорогие грешники, с этого дня я прощаю вас». Я прошу прощения: «Простите меня, добрые люди, глупая девка». Я зверь, вот кто я. Но я хочу молиться. Дала немного лука. Каким бы злым я ни был, я хочу молиться. Митя, дай танцевать, не останавливай. Все в мире хороши. Все — даже самые худшие из них. В мире прекрасное место. Хотя мы плохие, с миром все в порядке.Мы хорошие и плохие, хорошие и плохие. . . . Пойдемте, скажите, у меня есть кое-что у вас спросить: приходите сюда все, и я вас спрошу: почему я такой хороший? Вы знаете, я в порядке. У меня все хорошо. . . . Ну, почему я такой хороший? » Вот и продолжала болтать Грушенька, напиваясь все больше и больше. Наконец она объявила, что тоже собирается танцевать. Она встала со стула, пошатываясь. «Митя, не давай мне больше вина — если я попрошу, не давай. Вино не дает покоя. Все крутится, плита и все такое.Я хочу танцевать. Пусть все видят, как я танцую. . . пусть увидят, как красиво я танцую. . . ” Она действительно имела это в виду. Она вытащила из кармана белый батистовый платок и, взяв его за угол в правой руке, помахала им в танце. Митя бегал взад и вперед, девушки притихли и приготовились по первому сигналу разразиться танцевальной песней. Максимов, услышав, что Грушенька хочет танцевать, взвизгнул от восторга и, подпрыгивая, побежал перед ней, напевая:
Но Грушенька махнула ему платком и прогнала его. «Ш-ш! Митя, а почему они не приходят? Пусть приходят все. . . смотреть. Позови их тоже, что были заперты. . . Почему вы их заперли? Скажи им, что я собираюсь танцевать. Пусть тоже смотрят. . . ” Митя с пьяной развязностью подошел к запертой двери и стал стучать по полякам кулаком. «Привет, ты. . . Подвысоцкис! Пойдем, она собирается танцевать.Она звонит тебе ». «Лайдак!» крикнул в ответ один из поляков. «Ты сам лайдак ! Ты маленький негодяй, вот кто ты ». «Не надо смеяться над Польшей», — сентенциозно сказал Калганов. Он тоже был пьян. «Тихо, мальчик! Если я назову его мерзавцем, это не значит, что я так назвал всю Польшу. Один лайдак не делает Польшу. Молчи, мой милый мальчик, съешь конфетку.” «Ах, какие молодцы! Как будто они не были мужчинами. Почему не дружат? — сказала Грушенька и пошла танцевать. Хор разразился «Ах, крыльцо мое, крыльцо мое новое!». Грушенька запрокинула голову, полуоткрыла губы, улыбнулась, помахала платком и вдруг, сильно покачиваясь, остановилась посреди комнаты, глядя сбит с толку. «Я слаб. . . — сказала она измученным голосом. «Простите меня. . . . Я слаб, не могу. . . . Мне очень жаль.” Она поклонилась хору, а затем начала кланяться во все стороны. «Мне очень жаль. . . . Простите меня . . . ” «Женщина пила. «Красавица пила», — раздавались голоса. «Дама напилась слишком много», — хихикая, объяснил девушкам Максимов. «Митя, уведи меня. . . возьми меня, — беспомощно сказала Грушенька. Митя набросился на нее, схватил на руках и пронес драгоценную ношу через занавески. «Ну, теперь пойду», — подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, закрыл за собой две половины двери. Но оргия в большой комнате продолжалась и становилась все громче и громче. Митя уложил Грушеньку на кровать и поцеловал в губы. «Не трогай меня. . . — промолвила она умоляющим голосом. «Не трогай меня, пока я не стану твоим. . . . Я сказал тебе, что я твой, но не трогай меня. . . пощади меня. . . . С ними здесь, с ними рядом, ты не должен.Он здесь. Здесь противно. . . ” «Я буду тебя подчиняться! Я не буду думать об этом. . . Обожаю тебя! — пробормотал Митя. «Да, здесь мерзко, мерзко». И все еще держа ее на руках, он упал на колени у кровати. «Я знаю, ты хоть зверюга, но щедрый», — с трудом произнесла Грушенька. «Это должно быть благородно. . . это будет благородно в будущем. . . и давайте будем честными, давайте будем хорошими, не животными, а хорошими.. . забери меня, забери меня подальше, слышишь? Я не хочу, чтобы это было здесь, но далеко-далеко. . . ” «О, да, да, должно быть!» — сказал Митя, прижимая ее к себе. «Я возьму тебя, и мы улетим. . . . О, я бы отдал всю свою жизнь за один год только для того, чтобы узнать об этой крови! » «Какой крови?» — недоуменно спросила Грушенька. — Ничего, — сквозь зубы пробормотал Митя. «Груша, ты хотел быть честным, но я вор. Но я украл деньги у Кати.. . . Позор, позор! » «От Кати, от той барышни? Нет, это не ты украл. Отдай ей, возьми у меня. . . . Зачем суетиться? Теперь все мое твое. Какое значение имеют деньги? Мы все равно потратим его впустую. . . . Такие люди, как мы, обречены зря тратить деньги. Но нам лучше пойти и обработать землю. Я хочу своими руками выкопать землю. Мы должны работать, слышишь? Так сказал Алеша. Я не буду твоей любовницей, я буду тебе верен, я буду твоей рабыней, я буду работать на тебя.Мы пойдем к барышне, поклонимся ей вместе, чтобы она нас простила, а потом уйдем. А если она нас не простит, мы все равно поедем. Бери у нее деньги и люби меня. . . . Не люби ее. . . . Не люби ее больше. Если ты любишь ее, я задушу ее. . . . Я выколю ей оба глаза иглой. . . ” «Я люблю тебя. люблю только тебя. Я буду любить тебя в Сибири. . . ” «Почему Сибирь? Не берите в голову, Сибирь, если хотите. Мне плевать.. . мы будем работать. . . в Сибири снег. . . . Я люблю ездить по снегу. . . и должны иметь колокольчики. . . . Слышишь, колокольчик звонит? Где звонит тот колокол? Идут люди. . . . Теперь это остановлено ». Она закрыла глаза, измученная, и внезапно заснула на мгновение. Вдали наверняка раздался звон колокольчика, но он прекратился. Митя опустил голову ей на грудь. Он не заметил, что перестал звонить колокол, и не заметил, что прекратились песни и что вместо пения и пьяного шума в доме царила абсолютная тишина.Грушенька открыла глаза. «Что случилось? Я спал? Да . . . колокольчик . . . Я спал, и мне снилось, что я еду по снегу с колокольчиками, и я задремал. Я был с кем-то, кого любил, с тобой. И далеко-далеко. Я держал тебя и целовал, прижимаясь к тебе. Мне было холодно, и снег блестел. . . . Вы знаете, как блестит снег ночью, когда светит луна. Как будто меня не было на земле. Я проснулась, а рядом со мной мой родной. Как это мило! .. . ” «Рядом с тобой», — пробормотал Митя, целуя ее платье, ее грудь, ее руки. И вдруг у него возникла странная фантазия: ему показалось, что она смотрит прямо перед собой, не на него, не в его лицо, а поверх его головы с намеренной, почти сверхъестественной неподвижностью. Выражение удивления, почти тревоги, внезапно появилось на ее лице. «Митя, кто это смотрит на нас?» — прошептала она. Митя обернулся и увидел, что кто-то действительно раздвинул шторы и как бы наблюдает за ними.И, похоже, не один человек. Он вскочил и быстро подошел к нарушителю. «Вот, иди к нам, иди сюда», — сказал голос, говоривший не громко, а твердо и безапелляционно. Митя прошел за занавеску и замер. Комната была заполнена людьми, но не теми, кто был здесь раньше. Мгновенная дрожь пробежала по его спине, и он вздрогнул. Он сразу узнал всех этих людей.Этот высокий, толстый старик в шинели и фуражке с кокардой — капитан милиции Михаил Макарович. А этот «чахоточный» аккуратный денди, «у которого всегда такие начищенные сапоги», — это зампрокурора. «У него есть хронометр стоимостью четыреста рублей; он показал мне это ». И тот маленький молодой человек в очках. . . . Митя забыл фамилию, хотя знал его, видел его: это был «следователь» из «школы юриспруденции», только недавно приехавший в город.А этот человек — инспектор полиции Маврикий Маврикевич, человек, которого он хорошо знал. А эти ребята в медных пластинах, зачем они здесь? И эти двое. . крестьяне. . . . И вот в дверях Калганов с Трифоном Борисовичем. . . . «Господа! Зачем это, господа? — начал Митя, но вдруг как бы вне себя, не зная, что делает, громко во весь голос закричал: «Я стою!» Молодой человек в очках внезапно двинулся вперед и, подойдя к Мите, начал достойно, хотя и поспешно: «Мы должны сделать.. . Короче, прошу вас пройти сюда, сюда, к дивану. . . . Абсолютно необходимо, чтобы вы дали объяснение ». «Старик!» — неистово закричал Митя. «Старик и его кровь! . . . Я понимаю ». И он опустился, чуть не упал, на стул рядом, как будто его косили косой. «Вы понимаете? Он это понимает! Монстр и отцеубийца! Кровь твоего отца вопиет против тебя! — вдруг взревел старый капитан милиции, подходя к Мите. Он был вне себя, багровое лицо и дрожал всем телом. «Это невозможно!» — воскликнул маленький молодой человек. «Михаил Макарович, Михаил Макарович, не пойдет! . . . Прошу дать мне слово. Никогда не ожидал от тебя такого поведения. . . ” «Это бред, господа, бред бредовый», — воскликнул капитан полиции; «Посмотри на него: пьяный, в это время ночи, в компании дурной женщины, с кровью своего отца на руках.. . . Это бред! . . . ” «Очень прошу вас, дорогой Михаил Макарович, обуздать свои чувства, — сказал прокурор быстрым шепотом старому капитану милиции, — или я буду вынужден прибегнуть к …» Но маленький юрист не дал ему закончить. Он повернулся к Мите и произнес громкий, твердый, достойный голос: «Экс-лейтенант Карамазов, мой долг сообщить вам, что вы обвиняетесь в убийстве вашего отца Федора Павловича Карамазова, совершенном этой ночью.. . ” Он сказал еще что-то, и прокурор тоже что-то вставил, но Митя хоть и слышал, но не понимал. Он смотрел на них безумными глазами. |
Свобода по необходимости | Ежеквартальный журнал Lapham’s
Впервые опубликовано в царской России в 1880 году, Братья Карамазовы — метафизический шедевр Федора Достоевского, роман, полный слухов о проклятии и намеков на бессмертие.Зигмунд Фрейд считал, что книга выявила мрачно-загадочные, даже криминальные тенденции Достоевского, а русский неологизм — Карамазовщина — обозначил разврат, насилие и психологическое отклонение, которые исследуются в произведении. Как и во многих произведениях Достоевского, в его последнем романе трагедия сочетается с гротеском, моменты мистического экстаза — с эпизодами жестокого фарса. Его персонажи, кажется, пребывают в постоянном состоянии патологической тоски или болезненной чувствительности: разоренные дворяне, шутовские землевладельцы и социально параноидальные клерки получают извращенный восторг от оскорблений или унижений.
Его необычные романы, среди которых Преступление и наказание (1866), Идиот (1869) и Демоны (1872), представляют общество, которое погрязло в феодальной бедности, но охвачено авангардными идеями, переполненным с анархизмом и нигилизмом, богобоязненными и богобоязненными. Как человек, соблазнивший русское православное христианство, Достоевский решительно выступил против радикальной политики и либерального секуляризма; как и многие модернисты, он был политически консервативным и смелым в художественном отношении.И все же его воображение преследовали мятежники и отцеубийцы, проклятые и развратные, а также святые и священные писания. Возможно, распущенность — это просто извилистый путь к небу. Возможно, дьявол понимает о Боге больше по-своему, чем тупица.
Маммон , Джордж Фредерик Уоттс, 1885. Галерея Тейт, Лондон, Соединенное Королевство.
Братья Карамазовы — это не только размышления о благодати и греховности, аде и спасении.Это тоже детектив. Чрезвычайно сложный и в некоторых изданиях насчитывающий почти тысячу страниц, роман вращается вокруг убийства помещика Федора Карамазова; и все действие, упакованное всего за четыре дня, представляет собой тщательно продуманную драму лучших детективных рассказов. На этой тонкой повествовательной основе лежит огромная громоздкая надстройка социальных комментариев, религиозной медитации и философских размышлений. Сыновья Федора, титульные братья, иногда балансируют на грани безумия и духовной гибели, каждый из которых проявляет презрение к мелкобуржуазной морали.Жестокий и сексуально распутный Дмитрий, полу-чувственный, полу-детский моральный хулиган, раздирается эдиповой яростью. Алексей, младший брат, одинаково презирает моральную золотую середину, но в сторону ангельского, а не демонического. Средний брат-рационалист, Иван, кажется, сразу отвергает Бога, вступая в оживленную дискуссию с Дьяволом, который появляется в виде убогой и благородной фигуры в немодных клетчатых брюках.
T Самая необычная декорация романа — «Великий инквизитор.Иван делится с Алексеем историей о Великом инквизиторе и Иисусе в рамках продолжающегося диалога между братьями по вопросу о религиозной вере. Их дискуссии — это драматические, стратегические вопросы, а не прямые философские аргументы. Поэтому мы не должны ошибочно принимать этот изумительно богатый рассказ просто как отражение собственных взглядов Достоевского. Подобно повествованию Марлоу в Heart of Darkness , это история в рассказе. Мы не знаем, насколько точно он отражает собственные убеждения Ивана и насколько сильно на него влияет повод для разговора.Во время эпизода нам не разрешен прямой доступ к его сознанию. Вместо этого нам дается история, которая не существует отдельно от этого конкретного акта рассказа, который сам Иван в какой-то момент легко отбрасывает как «просто запутанное стихотворение запутавшегося ученика». Возможно, он просто пытается подбодрить своего брата, который находит эту басню более или менее непонятной. Он просто хочет поколебать веру Алексея? Иными словами, сложная, изощренная форма эпизода предупреждает нас о том, что мы находимся в присутствии литературы, а не философии или теологии.Великий инквизитор обвиняет Христа, что не похоже на религиозно настроенного Достоевского. С другой стороны, низкое отношение Инквизитора к простому стаду звучит достаточно близко к мнению его автора. В этой великой главе нет ничего, что нам разрешено принимать прямо. Правда так дешево не купишь.
Гнев льва — мудрость Божья.
— Уильям Блейк, 1793«Великий инквизитор» достаточно прост по сюжету: Иисус возвращается на землю, достаточно неосмотрительный, чтобы выбрать своей точкой возвращения город Севилью во время испанской инквизиции.Почти девяностолетний великий инквизитор приказывает своей страже схватить Спасителя, намереваясь на следующий день сжечь его на площади как «гнуснейшего из еретиков», и входит в тюремную камеру Иисуса, чтобы объяснить почему. Далее следует либо одно из самых хитрых извинений за религиозный деспотизм из когда-либо написанных, либо едкая сатира на такое самодержавие. Почему Иисус, требует инквизитор, возложил невыносимое бремя абсолютной свободы на бедное, немощное и развращенное человечество? Как посмели он и его Отец исповедовать свою вечную любовь к мужчинам и женщинам, неся перед их глазами невозможные идеалы? Конечно, лучше предложить людям то, о чем они больше всего просят — хлеб земли, а не какой-то эфирный хлеб небесный.Ужасная правда заключается в том, что люди не могут нести бремя свободы. «Нет ничего более соблазнительного для человека, чем свобода его совести, — объясняет инквизитор Иисусу, — но и нет ничего более мучительного. И поэтому вместо прочного основания для того, чтобы раз и навсегда умилостивить человеческую совесть, вы выбрали все необычное, загадочное и неопределенное, вы выбрали все, что было выше человеческих сил ». Человек не жаждет ничего, кроме как отдать свою ужасную свободу какому-нибудь милосердному правителю, который позаботится о его телесных потребностях и избавит его от духовных страданий, известных как воля к выбору.
Инквизитор предлагает единственное облегчение — это Церковь. «Лучше поработите нас, но накормите нас», — кричат люди; Церковь в своей мудрости отвечает на этот призыв тремя священными утешениями: «чудо, тайна и власть». В отличие от безжалостно интеллектуального Ивана, простые люди хотят поклоняться, а не понимать, и традиционное церковное сочетание чудотворения, покров тайны и загадки и авторитета, не апеллирующего к чисто рациональному основанию, милостиво позволяет им поклоняться.Великий инквизитор понимает, хотя он уверен, что Бог не понимает, насколько слабы и жалки люди. Его любовь состоит в том, чтобы защищать их в их слабости, а не садистски тереться об этом носами. Когда Великий инквизитор заканчивает свое доносительство, Иисус ничего не говорит. Вместо этого он наклоняется вперед и целует старика в губы. В конце концов, Инквизитор вовсе не приказал казнить Иисуса. Вместо этого он отсылает его, требуя никогда не возвращаться.
В отличие от большинства атеистов и агностиков — фактически, в отличие от большинства набожных верующих — Достоевский понимает, что Бог является источником человеческой свободы, а не препятствием для нее.Любовь Бога, как утверждает Фома Аквинский, — это то, что позволяет нам быть самими собой, так как забота мудрого родителя позволяет нам процветать как автономным существам. Как это ни парадоксально, но именно наша зависимость от Бога освобождает нас. Достоевский не терпит мрачных юношеских фантазий о Боге как о Большом папе, стремящемся испортить наши тайные удовольствия, своего рода небесном хулигане или Билл О’Рейли в небе. У нас есть серьезные психологические причины для того, чтобы лелеять эту фантазию, хронические мазохисты, которыми мы являемся. Фрейд хорошо знал, какое удовольствие мы получаем от ударов, которые нам наносит наше безжалостное мстительное суперэго.Просто мы должны отучиться от этого инфантильного взгляда на Бога и прийти к тому, чтобы видеть в нем друга, любовника, товарища по страданиям и советника защиты. И мы особенно неохотно делаем это. Намного удобнее рассматривать его как вспыльчивого старого ублюдка, которого, как избалованную рок-звезду, нужно бесконечно ублажать и уговаривать. Таким образом, мы сможем насладиться Эдиповым удовольствием восстания против него.
Великий инквизитор также прав, видя, что Бог подавляет, потому что в Ветхом Завете Яхве проявляется как устрашающий огонь, на который страшно смотреть, как возвышенная бездна, разрушающая все представления.Инквизитор не может понять, что в Боге возвышенно подавляюще действует его любовь. Он святой ужас, который разрушает только для обновления, бескомпромиссный в своей милости и прощении. В его страсти к своим созданиям есть непримиримость всего безусловного. У Бога нет, как многие гностики с комфортом воображали, творческого и разрушительного лица. Скандал в том, что два лица — одно и то же.
Сотворение Адама (фрагмент), Потолок Сикстинской капеллы, Микеланджело, ок.1508–1512. Ватикан, Рим, Италия.
У свободы тоже два лица. Это и дар, и проклятие, яд и лекарство, самодостижение и самоуничтожение. Жизнь свободных существ опасна и волнует, чего нельзя сказать о золотых рыбках. Историческое животное, в отличие от природного, постоянно находится в опасности, «обречено на свободу», — говорит Сартр. «Мы живем на свободе по необходимости», — добавляет Оден. Мы тащим за собой свободу, как клубок на цепи. Но хотя люди могут злоупотреблять своей свободой, без нее они не станут настоящими людьми.Величайший комплимент человечеству — это доктрина ада. Если мы свободны отвергнуть сам источник нашей свободы, плюнуть в лицо нашему Создателю, тогда мы действительно должны быть сильными. И если Создатель смирил себя таким образом, желая собственной уязвимости, тогда он, возможно, не так властен, как, по слухам,. Эта мысль, однако, столь же тревожна, сколь и приятна, поэтому Великий инквизитор не видит ничего лучше свободы, чем немедленно отдать ее другому, как футболист, отчаявшийся передать мяч, который он только что получил.
Этот акт отречения, как мы можем заметить, не совсем то же самое, что вера в то, что высшая форма свободы — это добровольная уступка. Для Инквизитора, который придерживается унизительного взгляда на человечество, типичного для консерваторов, мужчины и женщины должны отказаться от своей свободы, потому что это проклятие. Напротив, для определенного типа трагических героев свобода должна быть отдана именно потому, что это наше самое дорогое достояние. Если мы можем свободно отдавать его, сознательно бороться за свою судьбу, тогда мы действительно неуязвимы.В самом акте подчинения высшему авторитету мы обнаруживаем превосходящую его силу. В распятии Христа есть что-то от этого парадокса, поскольку любящее принятие Иисусом воли Отца закладывает основу для Его воскресения. Только приняв унижение и смерть, не думая о них как о ступеньках к славе, он может превратить слабость в силу. Однако этот парадокс может быть и самым изощренным искушением дьявола. Это было для тех нацистов, которые нашли более глубокую свободу, намного превосходящую ничтожную либеральную разновидность, в подчинении фюреру и Отечеству.Между комендантом СС и мучеником, добровольно отдающим свое тело на сожжение ради других, проходит тонкая грань.
A человек обычно думает о положительных аспектах идеализма, тогда как Инквизитор уделяет внимание его разрушительным последствиям. Для такого европейца, как я, идеализм Соединенных Штатов, которые, по иронии судьбы, также являются одной из самых материалистических цивилизаций, когда-либо созданных в истории, является постоянным источником удивления.Американцы должны утверждать, а не отрицать, надеяться, а не сетовать, быть победителями, а не проигравшими, вечно стремиться, а не трусливо подчиняться. В этом фаустовском мире непрекращающегося стремления негативность представляет собой мысленное преступление. С победой разума над материей, достойной христианской науки, человеческая воля не знает границ.
Эта кощунственная идеология, выраженная в общей американской лжи о том, что вы можете делать все, что захотите, не признает хрупкость и ограниченность человека, и именно в этом Инквизитор лучше знает.Также, в отличие от Инквизитора, этот безграничный оптимизм не признает того, что можно было бы назвать терроризмом идеала. Идеалы важны, но, подобно «закону» для апостола Павла, они могут только показать вам, где вы ошиблись, но они не могут показать вам, как поступать правильно. Вот почему Павел называет закон проклятым. Идеалы обладают непреклонной неумолимостью фрейдистского суперэго, способностью, которая побуждает нас стремиться сверх наших возможностей, терпеть неудачу и затем впадать в ненависть к себе. Идеализм — соучастник насилия и отчаяния, а не противоядие от них.Стремление неоконсерваторов вывести варварский мир на свет цивилизации проявляется в заливе Гуантанамо.
Именно против этой возвышенной ярости, этого саморазрушительного цикла Инквизитор стремится защитить простых людей. Если мы не ожидаем слишком многого от других, мы не впадем в позы трагического уныния, когда они неизбежно потерпят неудачу. Цинизм или нигилизм — другая сторона идеализма. Реализм — единственная надежная основа нравственной жизни. Что мы больше всего разделяем с другими людьми , так это наша плотская слабость.Любая солидарность, основанная не на этом, а на каком-то сообществе с благородными целями, скорее всего, окажется хрупкой. Солидарность слабости — это взаимное прощение, а прощение представляет собой высшую форму реализма, поскольку для того, чтобы быть подлинным, нужно считаться со всем ужасом обиды, которую она игнорирует. Как знал Фрейд, более возвышенные импульсы человека должны корениться в его более низких импульсах, иначе они не будут процветать. В конце концов, то, что объединяет всех нас, созданий, — это неукрашенное тело, которое является наиболее универсальным в нас, но также и наиболее уязвимым и нестабильным.Вот почему жертва концлагеря, лишенная всякой специфической культуры и истории, является прототипом человека в самом своем лишении собственности. Настоящая альтернатива идеалисту — проигравший. Послание Нового Завета состоит в том, что Царство унаследуют прежде всего неудачники, проститутки, серийные прелюбодеи, колониальные пособники и отбросы земли, а не благочестивые и хорошо воспитанные люди. Примечательно, что Иисус даже не просит этих сомнительных персонажей покаяться перед тем, как вступить с ними в общение с ними, что является ярким и скандальным нововведением в иудаистской практике.
Изгнание еретиков-альбигойцев из Каркассона в 1209 году во время Альбигойского крестового похода, из Les Grandes chroniques de France , c. 1350. Британская библиотека, Лондон.
Теология Великого Инквизитора идет наперекосяк, потому что он не видит, что опасная свобода, которую Бог завещает мужчинам и женщинам, — это, помимо прочего, свобода от закона. Вот почему Иисус говорит: «Мое иго легко, и моя ноша легка». Он утверждает, что именно книжники и фарисеи-законники возлагают на бедных невыносимо тяжелое бремя.С другой стороны, самые большие требования Иисуса — это любовь и милосердие. Этими простыми просьбами он показывает, что Бог — не Большой Папочка, не ограничивающий и сдерживающий противник. В Ветхом Завете еврейское слово «противник» — это сатана, и Бог начинает выглядеть как сатана для тех, кто воспринимает его как грозную Мегасилу и думает, что они могут торговаться в его пользу, сделав все возможное. правильные вещи. По словам Иисуса, Бог уже простил их — им нужно только позволить Ему полюбить их.Это чрезвычайно сложно. Гораздо приятнее обнимать свои цепи.
Великий инквизитор входит в число тех, кто считает Бога своим противником. Он считает, что, как жестокий деспот, Бог нагружает мужчин и женщин больше, чем они могут вынести; бремя, которое он возлагает на них, известно не как десятина или налог, а как свобода. Однако при этом упускается из виду солидарность Бога с человеческой слабостью, известной как Иисус. На Голгофе Бог оказывается немощным и плотским даже до смерти. Его единственное означающее — измученное тело человека, который выступал за любовь и справедливость и был казнен государством до смерти.Только если можно будет смотреть на эту ужасную неудачу и при этом жить, можно заложить основу для чего-то более назидательного. Только будучи погребенным в земле, можно достичь неба. Именно на месте экскрементов, как напоминает нам Йейтс, любовь разбила свой особняк. Любой моральный идеализм, который отвергает эту истину, — всего лишь идеология.
Достоевский, должно быть, знал, что Иисус Нового Завета отвергает резкое различие самого Инквизитора между земным и небесным хлебом. Спасение по Евангелию от Матфея — это не «религиозное» или неземное дело; это вопрос кормления голодных и посещения больных.В истинном иудейском духе учение этично до глубины души. Это материалистически мыслящие люди, которым нравится, чтобы их религия была потусторонней, в качестве компенсации за их собственную посюстороннюю грубость. Неудивительно, что такая материальная девушка, как Мадонна, посещает занятия по мистицизму в Центре Каббалы в Лос-Анджелесе. Как еще она может на мгновение уйти от своих агентов, смотрителей, менеджеров, стилистов и прочих? Несомненно, спасение не может заключаться в чем-то более прозаическом, чем чашка воды и корка хлеба.Великий инквизитор — совершенно мирской тип, возражающий против того, что он считает жестоко нереалистичными духовными требованиями. Чего он не видит, так это того, что Бог — это уникальный вид суперэго, тот, кто любит и принимает неудачи, а не просто вознаграждает за успех.