Чарльз Буковски — Рассказы читать онлайн

12 3 4 5 6 7 …70

Чарлз Буковски

САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА В ГОРОДЕ

и другие рассказы

Перевел М. Немцов

© 1967, 1968, 1969, 1970, 1972, 1983 by Charles Bukowski

© М. Немцов, перевод, 1998

САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА В ГОРОДЕ

Кэсс была самой молодой и красивой из 5 сестер. Самой красивой девушкой в городе. Наполовину индианка, с гибким и странным телом, змеиным и горячим, — а уж какие глаза… живое пламя. Словно дух в форму залили, а удержать не смогли. Волосы черные, длинные, шелковистые, танцевали и кружились без устали, как и она сама. Кэсс ни в чем не знала меры. Некоторые утверждали, что она чокнутая. То есть, тупые так считали. Они–то никогда Кэсс понять не могли. Мужикам она казалась просто машиной для траха, и плевать, чокнутая или нет. А Кэсс танцевала и флиртовала, целовала мужчин, но, если не считать пары раз, когда приходилось ложиться в постель, умудрялась ускользнуть. Мужчин она избегала.

Сестры обвиняли ее в том, что она злоупотребляет своей красотой и не пользуется, как надо, умом, но у Кэсс сильны были и ум, и дух: она писала маслом, танцевала, пела, лепила из глины всякие штуки, а когда кого–нибудь обижали, душевно или плотски, Кэсс им глубоко сочувствовала. Просто ум у нее был другой — непрактичный. Сестры ревновали ее, потому что она отбивала их мужиков, и злились, поскольку им казалось, что она этими мужиками не самым лучшим образом распоряжается. У нее была привычка добрее относиться к уродам; от так называемых красавчиков ее тошнило:

— Кишка тонка, — говорила она. — Без перчика. Полагаются на идеальную форму ушек и тонко вылепленные ноздри… Одна видимость, а внутри шиш… — Характерец у нее граничил с безумием; некоторые вообще такой характер безумием называют.

Отец умер от пьянства, а мать сбежала, оставив девчонок одних. Девчонки пошли к родственникам, те определили их в женский монастырь. Монастырь оказался местом безрадостным, причем больше для Кэсс, чем для сестер. Другие девчонки относились к ней ревниво, и Кэсс дралась почти со всеми. Вдоль всей левой руки у нее бежали царапины от бритвы — так она защищала себя в драках. На левой щеке тоже остался изрядный шрам, но он скорее подчеркивал ее красоту, чем портил.

Я познакомился с нею в баре на Западной Окраине как–то вечером, через несколько дней после того, как ее выпустили из монастыря. Поскольку она была младше всех, выпустили ее последней. Она просто вошла и села со мной рядом. Я, наверное, — самая большая страхолюдина в городе: может, именно поэтому.

— Выпьете? — спросил я.

— Конечно, почему бы и нет?

Едва ли в нашей беседе в тот вечер было что–то необычное, просто Кэсс такое чувство внушала. Она меня выбрала — вот так всё просто. Никакого напряга. Выпивать ей нравилось, и залила она довольно много. Совершеннолетней не казалась, но ее все равно обслуживали. Может, у нее ксива липовая была, не знаю. Как бы то ни было, всякий раз, когда она возвращалась из уборной и подсаживалась ко мне, во мне шевелилась какая–то гордость. Не только самая красивая женщина в городе, но и одна из самых прекрасных в моей жизни. Я положил руку ей на талию и поцеловал один раз.

— Как вы считаете, я хорошенькая? — спросила она.

— Да, конечно, но тут еше кое–что… дело больше, чем в вашей внешности…

— А меня всегда обвиняют в том, что я хорошенькая. Вы действительно так считаете?

— Хорошенькая — не то слово, оно едва ли отдает вам должное.

Кэсс сунула руку в сумочку. Я думал, она платок достает. А она вытащила здоровенную булавку. Не успел я и пальцем дернуть, как она проткнула этой булавкой себе нос — наискосок, сразу над ноздрями. На меня накатило отвращение пополам с ужасом.

Она взглянула на меня и рассмеялась:

— А теперь? Что сейчас скажешь, мужик?

Я вытянул у нее из носа булавку и придавил ранку своим платком. Несколько человек вместе с барменом наблюдали представление. Бармен подошел:

— Послушай, — сказал он Кэсс, — будешь выпендриваться еше, мигом вылетишь. Нам тут твои спектакли не нужны.

— Ох, да иди ты на хуй, чувак! — отозвалась она.

— Приглядывайте тут за ней, — посоветовал мне бармен.

— С нею все будет в порядке, — заверил я.

— Это мой нос, — заявила Кэсс. — А я со своим носом что хочу, то и делаю.

— Нет, — сказал я, — мне тоже больно.

— Тебе что, больно, когда я тычу булавкой себе в нос?

— Да, больно, я не шучу.

— Ладно, больше не буду. Не грусти.

Она поцеловала меня, кажется, ухмыляясь сквозь поцелуй и прижимая платок к носу. Ближе к закрытию мы отправились ко мне. У меня еше оставалось пиво, и мы сидели и разговаривали. Именно тогда я и понял ее как личность: сплошная доброта и забота. Отдает себя, не сознавая. И в то же время отскакивает обратно в дикость и невнятицу. Ши–ци. Прекрасное и духовное ши–ци. Возможно, кто–нибудь, что–нибудь погубит ее навсегда. Я надеялся только, что это окажусь не я.

Мы легли в постель, и после того, как я выключил свет, Кэсс спросила:

— Ты когда хочешь? Сейчас или утром?

— Утром, — ответил я и повернулся к ней спиной.

Утром я поднялся, заварил пару чашек кофе, принес одну ей в постель.

Она рассмеялась:

— Ты — первый человек, который отказался ночью.

— Да ничего, — ответил я, — этого можно и вообще не делать.

— Нет, погоди, теперь мне хочется. Дай я чуть–чуть освежусь.

Кэсс ушла в ванную. Вскоре вышла: выглядела она чудесно, длинные черные волосы блестели, глаза и губы блестели, сама она блестела… Свое тело она показывала спокойно, словно отличную вещь. Она укрылась простыней.

— Давай, любовничек.

Я дал.

Она целовалась самозабвенно, но без спешки. Я пустил руки по всему ее телу, в волосы. Оседлал. Там было горячо — и тесно. Я медленно начал толкаться, чтобы продлилось подольше. Ее глаза смотрели прямо в мои.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Какая, к чертовой матери, разница? — спросила она.

Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я не работал и спал до двух, вставал и читал газету. Как раз отмокал в ванне однажды, когда она зашла с огромным листом — листом бегонии.

— Я знала, что ты будешь в ванне, — сказала она, — поэтому принесла тебе кое–что, прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.

И кинула мне лист прямо в ванну.

— Откуда ты знала, что я буду в ванне?

— Знала.

Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное время, но промахивалась она редко, и всякий раз при ней был листок бегонии. А после мы занимались любовью.

Читать дальше

12 3 4 5 6 7 …70

Книги Чарльз Буковски читать онлайн бесплатно

Писатель Чарльз Буковски был гением.
Для него нет табуированных тем. Он — мастер метафоры и мгновенного афоризма, вульгарный, лиричный и безжалостно талантливый. Против его низовой, люмпенской правды «не попрешь».
Он пил больше, чем нужно, имел любовниц больше, чем считается приличным, работал не там, где работать престижно, жил не так, как принято в обществе. Он никогда не писал о том, о чем приятно читать. В его текстах – горечь и правда. Чернорабочий, пропойца, и один из умнейших писателей второй половины XX века.

Детство и юность

Чарльз Буковски (настоящее имя Генрих Карл Буковски) появился на свет 16 августа 1920 в Германии на берегу Рейна в Андернахе.
Его мать, Катарина Фет, местная немка, встретилась с его отцом Генри Буковски, американским военнослужащим польского происхождения, после Первой мировой войны. Родители Буковски были католиками и воспитывали сына в лоне церкви. Он любил утверждать, что родился вне брака, однако записи регистрации браков в Андернахе показывают, что его родители заключили брак за месяц до рождения сына. После краха германской экономики вследствие Первой мировой войны семья Буковски в 1923 году переезжает в США и поселяется в Балтиморе (Мэрилэнд). Чтобы больше походить на американцев, родители Буковски начинают звать сына Генри и меняют произношение своей фамилии.

Имя Чарльз он взял себе гораздо позднее, когда покинул родительский дом.
В 1930 году, благодаря отложенным деньгам, семья Буковски переезжает в пригород Лос-Анджелеса, где жила семья его отца.

Всё детство Чарльз Буковски терпел от своего почти всегда безработного отца устные и физические оскорбления (что подробно описано в его автобиографическом романе «Хлеб с ветчиной»).В «воспитательных» целях Буковски-старший часто и охотно пускал в ход и кочергу, пылившуюся в затхлом гараже. Поэт вспомнит стены подвала, в котором он подвергался экзекуциям в эпохальном стихотворении «Death Wants More Death» — «Смерть требует еще смерти, и ее паутины полны…».
Кроме того, Буковски служил объектом дискриминации со стороны местных англоязычных детей, которые смеялись над его сильным немецким акцентом и немецким девичьим платьем, в которое его настойчиво одевали родители.
В результате тотального страха, в котором проходила жизнь будущего писателя, в 13 лет у него развилось тяжелейшее заболевание сальных желез. Все тело Чарльза покрыли прыщи, из-за чего он начал испытывать не только физический, но и серьезный психологический дискомфорт.
Ни последующий финансовый успех, ни мировая слава не сгладили из памяти Буковски детских воспоминаний.
Но вместо того, чтобы вырастить конформиста, отец вырастил бунтаря.

Мне не нравятся люди. Мне даже я сам не нравлюсь. Со мной, должно быть что-то не так.

После эпизода из школьной жизни, когда учительница расхвалила перед классом написанный Чинаски (главным героем романа, alter ego автора) рассказ о выдуманной встрече с президентом Гувером, нисколько не смутившись тем обстоятельством, что это была полная «липа», он сделал для себя важный вывод:

Так вот что им нужно на самом деле: ложь. Прекрасное враньё

Активное нежелание окружающих видеть неприятную правду, уход от неё в разнообразные формы социальных игр становится для Буковски тем жизненным переживанием, которое в дальнейшем отразилось на его характере, определило судьбу и общее направление творчества.

Проблемы в семье и школе привели к тому, что Буковски оградился от мира. Его любимым занятием стало посещение Публичной библиотеки Лос-Анджелеса, где он серьёзно увлёкся чтением, которое осталось одним из его главных хобби на всю оставшуюся жизнь. Его любимыми писателями стали Достоевский, Тургенев, Ницше, Синклер Льюис, мерзавец Селин (любимый писатель, наряду с А. Арто), Джон Фанте, Уильям Сароян , Эрнест Хемингуэй, Эзру Паунда, Т. С. Эллиота; из пишущих современников — Ларри Айгнера , Джеральда Локлина и Рональда Кёрчи. В череде ранних несчастий Буковски испытал облегчение, когда его друг, Виллиам Муллинакс, сын спившегося военно-морского врача, познакомил его с алкоголем. Как писал позднее Буковски, ему нравилось напиваться, так как это отвлекало его от реальности.

После окончания средней школы в Лос-Анджелесе, Буковски проучился в Городском колледже Лос-Анджелеса — на факультете журналистики и английского языка, в течение трех лет ( 1939 — 1941 ), увлекаясь при этом еще курсами по искусству, журналистике и литературе. Во время обучения там он ненадолго присоединился к группе фашистов, которых он высмеял в романе «Хлеб с ветчиной». Также он обсуждает свой флирт с крайне левыми в рассказе «Политика» из сборника «Юг без признаков севера»

В начале Второй мировой войны он бросил колледж. Полгода он работал на различных малооплачиваемых работах, а свободное время проводил в питейных заведениях. Отправился в Нью-Йорк, затем в Филадельфию, где 22 июня 1944 года (во время Второй мировой войны) Буковски был арестован сотрудниками ФБР по подозрению в уклонении от несения воинской службы, и на протяжении 17-ти дней содержался в одной из тюрем штата Филадельфия, где был признан психиатрами негодным к службе в армии по причине «антисоциальности».

Скитался по стране, перебиваясь случайными заработками. Работал на бойне, в железнодорожной ремонтной бригаде, в американском Красном Кресте – более чем в ста местах в разных городах и штатах. Голодая и ограничивая себя одним шоколадным батончиком в день, он писал по 4–5 рассказов и стихотворений в неделю и, переписывая их от руки печатными буквами, отсылал в различные журналы.

Рассказы возвращались обратно, и только в 1944 два из них были напечатаны в журналах «История» и «Портфолио».

Карьера писателя. Личная жизнь.

Чтобы узнать, каким на самом деле был Чарльз Буковски, достаточно прочитать любой его рассказ или роман. В одном из интервью он так сказал о себе:

Я человек неприятный – это известно всем. Меня восхищают подлецы, сукины сыны, разбойники. Я не люблю гладковыбритых мальчиков, работающих на приличной работе. Мне легко находить общий язык с бродягами, потому что я тоже бродяга. Я не люблю правила, мораль, законы. И я не дам, чтобы общество переделывало меня по-своему.

С 1945 года Чарльз делает перерыв в писательских опытах продолжительностью лет в десять. Эти годы были потрачены на скитания «в людях» и обретение личного опыта. Он ведет бродячий или, что называется, беспорядочный образ жизни – непродолжительные любовные и сексуальные связи, алкоголизм, разборки со случайными знакомыми и постоянный поиск необременительных мелких заработков.

Его окружают в основном люди «дна» – отчаявшиеся, не обнаруживающие в своем существовании сколько-нибудь достойного смысла. В представлении Буковски они, по крайней мере, не лгали по большому счету, не закрывая глаза на то, что им не хочется видеть, и в этом смысле были куда ближе к «правде жизни», т.е. к ее глубинной онтологии, чем профессора и прочий ученый люд. Этот период жизни закончился для писателя в благотворительной палате окружной больницы Лос-Анджелеса, куда он попал с кровоточащей язвой желудка, – ему делают переливание крови и настоятельно рекомендуют сделать операцию.

Покинув больницу, он начал писать стихи.
В 1957 году он женился на поэтессе Барбаре Фрай из провинциального городка Техаса. Однако их брак продлился недолго: они развелись в 1959 году. Фрай утверждала, что их развод никак не связан с литературой, хотя она часто сомневалась в поэтических способностях мужа. Согласно Говарду Саунсу и его книге «Чарльз Буковски: в плену сумасшедшей жизни», Фрай умерла в Индии при мистических обстоятельствах (некоторые говорят, что она была обезглавлена фанатиками тайного религиозного культа).

Вслед за разводом Буковски снова начал пить и писать стихи. В 1960-е Буковски вернулся в Лос-Анджелесское почтовое отделение, где проработал канцелярским служащим больше десятка лет. В 1962 году он испытал потрясение от смерти Джейн Куни Бейкер. Она была его первой настоящей романтической привязанностью. Буковски вложил своё горе и опустошение в пронзительную серию поэм и рассказов, оплакивающих её уход.

В 1964 году у Чарльза Буковски родилась дочь, Марина Луиса Буковски, от его тогдашней сожительницы Френсис Смит, которую он называл «седой хиппи», «служанкой» и «кривозубой старухой».
Чарльз очень любил дочь.

Как-то я даже поднес мясницкий нож себе к глотке как-то ночью на кухне – а потом подумал: полегче, старичок, твоя маленькая девочка, может, еще захочет сходить с тобой в зоопарк. Мороженое, шимпанзе, тигры, зеленые и красные птицы, и солнце – спускается ей на макушку, солнце спускается и заползает в волосы у тебя на руках, полегче, старичок.

Первые книги Буковски – сборники рассказов и стихов – в основном публиковались в частных независимых издательствах, владельцы которых были достаточно самостоятельны, чтобы не идти на поводу у оценок литературного истеблишмента. Произведения Буковски были полной противоположностью принятым тогда за писательский образец изысканным интеллектуальным пассажам.

Нью-орлеанское издательство «Луджон Пресс» было основано супругами Уэбб — писателем Джоном Эдгаром и художницей Джипси и занималось в основном публикацией в 1954-1967 сочинений Буковски. Их издательская практика началась с выхода в печать двух поэтических сборников Буковски: It Catches My Heart in Its Hands с предисловием профессора Луизианского университета Дж. У. Коррингтона, содержащим оценку его поэзии, и Crucifix in a Deathhand. Сборники были набраны вручную на тонкой разноцветной текстурной бумаге ограниченным тиражом (теперь — библиографическая редкость). Биограф Нил Чирковски пишет о впечатлении, которое произвело появление этого сборника, — он «вызвал настоящую шоковую волну в поэтическом мире. Репутации Буковски совершить квантовый скачок помогало всё — печать, бумага, переплёт, это вводное слово Билла Коррингтона: сама поэзия соответствовала любовной тщательности производства».

В начале 60-х «Луджон Пресс» издаёт известный леворадикальный по направленности журнал «Аутсайдер» — всего вышло 6 номеров. В оглавлении первого номера (1961) можно встретить имена почти всех ведущих писателей-битников — Дж. Керуак, Г. Миллер, У. Берроуз и др. В первом номере «Аутсайдера» вышла и одна из первых подборок из 11 коротких стихотворений Буковски. К середине 60-х его стихи уже жаждали печатать сотни небольших поэтических журналов. В 1966 по итогам опроса журнала «Аутсайдер» Буковски было присвоено звание «аутсайдера года»

Поэзия Буковски — порождение философии бродяжничества XX века, в ней сочетались поиск оснований собственного бытия, нежелание включаться в «ярмарку тщеславия» своего времени и бесцельный «дрейф» по течению жизни.

При этом печальные герои и героини прозы этого «поэта отчуждения и писателя подлинной наполненности» (К. Рэсрот) — уголовники, проститутки, игроки, пьянчуги, обитатели трущоб и лос-анджелесских баров — воспринимались критикой более серьезно, чем его стихи.

Американский язык, каким его слышит Буковски, в самом деле довольно легко «прибить к бумаге гвоздями», — такой он конкретный и «плотно пригнанный».

Он презирал «липу» и претенциозность и ёжился от чересчур вычурных литературных словоупотреблений. Стиль прост и прямолинеен, фразы лаконичные и целенаправленные, никаких метафор, аллюзий. Его девиз:

«Мне нравится сказать то, что я должен сказать, и отвалить».

В 1971 в возрасте 50 лет Буковски за 20 дней пишет роман «Почтамт», повествующий о монотонных, отупляющих буднях вкалывающего на почте Генри Чинаски — по сути, постоянного главного героя его произведений. В основу положен реальный жизненный опыт Буковски — в 1958 он сам работал на сортировке почты. Отмечая появление «Почтамта», одни критики отмечали, что сумма описанных в нем эпизодов так и не сложилась в единое целое, другие же полагали, что такое «рваное» повествование отражает бесцельность жизни главного героя. По сведениям Джона Мартина, в США первый роман Буковски был продан тиражом 75 тыс. экз., по всему миру — 500 тыс. экз.

В следующем романе «Фактотум» ( 1975 ) описаны приключения Генри Чинаски, искренне пытающегося найти себе подходящую постоянную работу (фактотум — подмастерье, мастер на все руки). По сравнению с предыдущими произведениями, его образ даётся более развёрнуто. Высокие чаяния Чинаски обесценивает и низводит до смешной чопорности, предпочитая общество забулдыг и всяческих «неустроенных» людей. В своём одиночестве они поддерживают друг друга простым пребыванием рядом. В то же время тяга к «высокому» присутствует и в их жизни, порой окрашивая её в трагические тона. Она же толкает их к алкоголю:

Без кира я бы давно себе глотку перерезал. Пьянство — это форма самоубийства, когда тебе позволено возвращаться к жизни и начинать всё заново на следующий день.

Далее выходят его романы «Женщины» (1978), «Хлеб с ветчиной» (1982), сборники Africa, Paris, Greece, All the Assholes in the World and Mine и др. В них опять же описаны вылазки в мир работяг, шабашников, шлюх и барменов. Его герою надоела политкорректность и эта «пластмассовая культурка», где все лгут друг другу и где не дождешься простого честного слова. Одна радость — добрая выпивка, отзывчивая подруга да пара монет для тотализатора на скачках. В романе «Женщины» Генри Чинаски признаётся в любви к «своим» женщинам.

К концу 70-х Буковски становится популярным. Всё чаще его приглашают выступать перед читателями с чтением стихов (за 200 долларов). А его поездки в Европу — визиты в Германию и Францию — стали значительными культурными событиями, активно освещавшимися по ТВ и в прессе.

Сам Буковски скептически относился к своей славе и даже ненавидел ее. Когда известный философ Жан Поль Сартр назвал его величайшим поэтом Америки, Чарльз ответил:

Говорить, что я поэт – значит причислять меня к компании неоновых гурманов, мерзавцев и лохов, которые маскируются под мудрецов

Чарльз Буковски — автор более 40 книг — 6 романов, 7 сборников рассказов и 32 сборников стихотворений, переведенных на многие языки.
Последним томом его сочинений, изданным посмертно, был поэтический сборник «Slouching Toward Nirvana», опубликованный издательством ECCO Press.

Экранизации. Кинодокументалистика.

В 1972 году вышел большой сборник рассказов Буковски «Эрекции, эякуляции, эксгибиции и истории обыкновенного безумия» (Erections, Ejaculations, Exhibitions and General Tales of Ordinary Madness). По произведениям, вошедшим в сборник, в 1983 году был снят художественный фильм «История обыкновенного безумия» (Италия – Франция, режиссер Марко Феррера) – одна из лучших экранизаций Буковски. Сквозным сюжетом в фильме проходит история из его известного рассказа «Самая красивая женщина в городе».

Кинодокументалистика также не прошла мимо Буковски. В начале 70-х Тэйлором Хэкфордом был снят о нём «честный и прямой», по мнению Буковски, документальный фильм. В 1983 канадский режиссер Рон Манн создал документальный фильм «Поэзия в движении», посвящённый североамериканскому поэтическому ренессансу. Кадры полуторачасового фильма, запечатлевшего несколько десятков наиболее известных поэтов Америки, читающих свои стихи под аккомпанемент любимой музыки, сопровождает авторский комментарий Чарльза Буковски.

Буковски получает приглашение поработать в Голливуде в качестве сценариста. По написанному им автобиографическому сценарию для Cannon Group Inc. был снят фильм «Пьянь» (США, 1987). Фильм имел у зрителей определённый успех. Буковски же в свою очередь воспользовался случаем «приложить по полной программе» голливудскую кухню — он пишет очередной роман «Голливуд», живописующий порядки, царящие на знаменитой «фабрике грёз». На фоне «изнанки жизни» голливудских тусовщиков и пикировок между режиссёрами он выводит образ местного гения Виктора Нормана — писателя, живущего за счёт продюсеров. Его прототип — нью-йоркского писателя Нормана Мейлера он считал по стилю и мировоззрению родственным себе — калифорнийцу Буковски.

О съемках ‘Пьяни’ он выразился так:

Голливуд хуже, чем вы могли слышать, в четыреста раз. Я просто уверен, что после выхода книги на меня подадут в суд

Последние годы.

С конца 80-х годов писатель тяжело болел. У него была разрушена иммунная система, поэтому болезни цеплялись одна за другой. Ему диагностировали пневмонию, а через некоторое время поставили диагноз ‘лейкемия’.

9 марта 1994 года Чарльза Буковски не стало. Он умер в своем доме в Сан-Педро, где жил с 1979
На его надгробной плите выгравирована эпитафия: ‘Не пытайтесь’.

Чарльз Буковски вошел в литературу очень громко, революционно, по-бунтарски, хотя сам никогда серьезно не относился к писательству. Он всегда утверждал, что должен просто написать – и уйти. Эпатаж, цинизм, пренебрежительное отношение к окружающем и себе были его раздражителями для толпы: его превозносили и ненавидели, но Буковски было все равно. Он выбрал свободу и поклонялся только ей.

Творчество Буковски — своего рода анархистская сатира и провокация:

Он бросает вызов. Он постоянно выплёскивает стакан холодной воды прямо вам в лицо и требует, чтобы вы подумали о том, кто вы и что есть ваша жизнь.

Его интересовала неприкрытая и откровенная правда жизни, грубые, фундаментальные истины, лежащие в её основе. Он ориентировался на основы бытия, которые часто оказываются скрыты под спудом, но именно они держат всю конструкцию человеческого существования. Буковски интересует в человеке его «онтологический фундамент», ибо человек по своей сути един, несмотря на все различия в воспитании, образовании и культуре.

Интересные факты:

Помимо алкоголя, к которому Буковски испытывал тягу на протяжении всей жизни, двумя другими страстными увлечениями писателя были классическая музыка и игра на скачках.
Классическая музыка для Чарльза Буковски всегда была неотъемлемой частью творческого процесса. «Я люблю классику. Она есть, но её нет. Она не поглощает собой работу, но присутствует в ней». По словам писателя, одной из причин, по которой он так полюбил музыку, было то, что она помогала ему выжить; говоря о времени, описанном в «Фактотуме», Буковски вспоминал: «Хорошо было по вечерам возвращаться с фабрик домой, раздеваться, забираться в темноте на кровать, наливаться пивом и слушать». Любимым композитором писателя был Ян Сибелиус, которого Буковски ценил за «страсть, которая тебе фары вышибает».

В отношении скачек, преимущественно в начале писательской карьеры, Буковски говорил, что посещение ипподрома для него — вопрос исключительно финансовой заинтересованности; он считал, что это может позволить ему выигрывать столько, «чтобы уже не работать на скотобойнях, почтамтах, в доках, на фабриках». Впоследствии данное увлечение стало попыткой заменить пьянство, однако, она не сработала. Отношение к игре в дальнейшем претерпело изменение, и несколько лет спустя Буковски уже говорил, что скачки для него — стимул для писательства:

Однажды приходишь домой с бегов… обычно лучше при этом сотню долларов проиграть <…> Проиграть сотню долларов на бегах — большая подмога искусству.

Для Буковски бега стали испытанием — он говорил, что лошади учат, есть ли у человека сила характера; игру на скачках писатель называл «мучением», но всегда подчёркивал, что из них набирается материал. «Если я поеду на бега и меня там хорошенько тряхнёт, я потом вернусь и смогу писать. Это стимул», — Буковски отдельные эмоции испытывал не только от игры, но и от самих ипподромов; писатель говорил, что вглядываясь в лица, особенно проигрывающих, многое начинаешь видеть в ином свете.

Читать «Истории обыкновенного безумия» — Буковски Чарльз — Страница 1

Чарльз Буковски Истории обыкновенного безумия. рассказы Charles Bukowski TALES OF ORDINARY MADNESS Copyright © 1967, 1968, 1969, 1970, 1972, 1983 by Charles Bukowski © 1967, 1968, 1969, 1970, 1972, 1983 © В. Коган, перевод на русский язык, 2016 © М. Немцов, перевод на русский язык, 2016 © Издание на русском языке, оформление * * * Пушка ради квартплаты у Дюка была дочка, ее назвали Лалой, и ей исполнилось четыре. она была его первым ребенком, а иметь детей он всегда боялся, ведь дети когда-нибудь могли бы его убить, но теперь он сошел с ума, и она его восхищала, она знала все, о чем думал Дюк, от нее к нему, от него к ней протянулась ниточка. Дюк с Лалой ходили по магазину, они непрерывно болтали, безостановочно. говорили они обо всем, она рассказывала ему обо всем, что знала, а знала она очень много, инстинктивно, а Дюк многого не знал, но то, что мог, ей рассказывал, и не зря. им было очень хорошо вдвоем. – что это? – спросила она. – это кокос. – а внутри что? – молоко и жвачка. – а зачем они там? – просто им хорошо там, и жвачке, и молоку, им хорошо внутри этой скорлупы. они говорят себе: «до чего же нам здесь хорошо!» – почему же им там хорошо? – там всем было бы хорошо. и мне тоже. – нет, тебе вряд ли. изнутри, оттуда, ты не мог бы водить машину, ты не мог бы видеть меня изнутри. изнутри ты не мог бы есть яичницу с грудинкой. – яичница с грудинкой – это еще не все. – а что – все? – не знаю, может, нутро солнца, только замороженное. – НУТРО СОЛНЦА?.. ЗАМОРОЖЕННОЕ? – ага. – а каким будет нутро солнца, если его заморозить? – ну, солнце считается огненным шаром. ученые вряд ли со мной согласятся, но, по-моему, оно будет выглядеть примерно так. Дюк взял с полки плод авокадо. – здорово! – ага, вот это и есть авокадо: замороженное солнце. мы едим солнце, а потом ходим, и нам тепло. – а в том пиве, что ты пьешь, тоже есть солнце? – конечно. – а во мне солнце есть? – больше, чем в ком-либо еще. – а внутри тебя солнце, по-моему, БОЛЬШОЕ-ПРЕБОЛЬШОЕ! – спасибо, любовь моя. они еще походили и сделали все покупки. Дюк ничего не выбирал. Лала наполняла корзину всем, чего ей хотелось. попадалось и кое-что несъедобное: воздушные шары, цветные карандаши, игрушечный пистолет, космонавт с парашютом, который раскрывался у него за спиной, если зашвырнуть его в небо. космонавт просто классный. кассирша Лале не понравилась. она смерила кассиршу весьма серьезным неодобрительным взглядом. бедная женщина: все лицо изрыто и опустошено – она была ходячим фильмом ужасов и сама об этом даже не догадывалась. – здравствуй, милочка, – сказала кассирша. Лала не ответила. Дюк на этом и не настаивал. они заплатили и направились к машине. – они берут наши деньги, – сказала Лала. – да. – а потом ты должен ночью ходить на работу и зарабатывать новые деньги. я не люблю, когда ты ночью уходишь. я хочу играть в маму. я буду мамой, а ты сыном. – годится, я уже сын. ну, что скажешь, мама? – годится, сынок, а ты машину водить умеешь? – попробую. потом они сели в машину, поехали. какой-то сукин сын задел Дюков дроссель, а когда они поворачивали налево, попытался их протаранить. – сынок, почему люди хотят ударить нас своими машинами? – это потому, что они несчастливы, мама, а несчастным людям нравится портить вещи. – а счастливые люди бывают? – есть много людей, которые притворяются счастливыми. – зачем? – просто им стыдно и страшно, но не хватает духу в этом признаться. – а тебе страшно? – у меня хватает духу признаться в этом только тебе – я так адски напуган, мама, что каждую минуту боюсь умереть. – может, тебе нужна твоя бутылка, сынок? – нужна, мама, но давай потерпим до дома. они поехали дальше, на Норманди свернули направо. когда сворачиваете направо, им вас труднее ударить. – ночью тебе опять на работу, сынок? – да. – почему ты работаешь по ночам? – ночью темнее. люди меня не видят. – почему ты не хочешь, чтобы люди тебя видели? – если увидят, меня могут схватить и посадить в тюрьму. – что такое тюрьма? – всё – тюрьма. – я – не тюрьма. они поставили машину и внесли в дом продукты. – мама! – сказала Лала. – мы привезли продукты! замороженные солнца, космонавтов, все-все-все! мама (они ее называли «Мэг») – мама сказала: – отлично. потом Дюку: – черт побери, жаль, что сегодня тебе нужно идти. у меня нехорошее предчувствие. не уходи, Дюк. – это у тебя-то предчувствие? голубушка моя, у меня это предчувствие каждый раз. без него никогда не обходится. я должен идти. иначе нам крышка. малышка все подряд побросала в корзину, от икры до мясных консервов. – боже мой, ты что, не можешь присмотреть за ребенком? – я хочу, чтобы она была счастлива. – она не будет счастлива, если ты угодишь в каталажку. – слушай, Мэг, при моей профессии приходится учитывать и такую возможность. никуда не денешься. и не о чем тут говорить. я ведь уже оттянул один срок. и мне еще повезло куда больше, чем многим. – а может, заняться честным трудом? – у штамповочного пресса, детка, стоять не подарок. к тому же честного труда не бывает. все равно дело кончается смертью. а я уже ступил на собственную дорожку – я, можно сказать, дантист, удаляю обществу зубы. больше я ничего не умею. уже слишком поздно. а ты знаешь, как относятся к тем, кто сидел. знаешь, как с ними поступают, я тебе уже говорил, я… – да знаю я, что ты говорил, но… – но, но, но-о, но-о-о-о! – сказал Дюк. – дай мне договорить, черт тебя подери! – договаривай. – эти хуесосы-промышленники, что живут в Беверли-Хиллз и Малибу, паразитируют на рабах. эти парни специализируются на «перевоспитании» преступников, бывших заключенных. оттого и кажется, будто эта дерьмовая система условно-досрочного освобождения пахнет розами. это же надувательство, рабский труд. в советах по надзору за условно освобожденными это знают, они это знают, знаем и мы. экономим деньги для штата, работаем на чужого дядю. дерьмо. всё – дерьмо. всё. они заставляют тебя трудиться втрое больше обычного работяги, а сами обкрадывают всех и каждого в рамках закона – продают всякий хлам в десять, а то и в двадцать раз дороже фактической стоимости. но все в рамках закона, их закона. – черт побери, я уже столько раз это слышала… – и черт тебя побери, если ты СНОВА этого не услышишь! думаешь, я ничего не вижу, не чувствую? думаешь, мне не стоит об этом говорить? даже собственной жене? ты ведь, в конце концов, мне жена? мы ведь ебемся? живем-то мы вместе, верно? – тебя-то наебали, это точно. а теперь ты плачешься. – отъебись! я совершил ошибку, допустил техническую погрешность! я был молод и не разбирался в их дерьмовых трусливых законах… – а теперь пытаешься оправдать собственную глупость! – вот это здорово! мне это НРАВИТСЯ, женушка. да ты просто пизда. пизда. всего лишь пизден-ка на ступенях белого дома, настежь распахнутая, заразная… – ребенок слушает, Дюк. – прекрасно. я все-таки договорю. ты – пизда. ПЕРЕВОСПИТАНИЕ. ну и словечко, ну и кровопийцы эти хуесосы из Беверли-Хиллз. их жены слушают в Музыкальном центре Малера и занимаются благотворительностью, не облагаемой налогом. и при этом «Лос-Анджелес таймс» включает их в десятку лучших женщин года. а известно тебе, что с тобой делают их МУЖЬЯ? выматывают тебя на своем паршивом заводике, как собаку. урезают тебе зарплату, прикарманивают разницу, и попробуй возникни! кругом сплошь дерьмо, неужели никто не видит? неужели никто НЕ ВИДИТ?

Читать онлайн «Сборник рассказов» — Буковски Чарльз — RuLit

Буковски Чарлз

Сборник рассказов

ЧАРЛЗ БУКОВСКИ

Сборник рассказов

И НЕ ПЫТАЙТЕСЬ. ..

Попытка

В издании справочника «Кто есть кто в Америке» 1992 года статья о Чарлзе Буковски занимает 29 строк. «Буковски, Чарлз. Автор. Род. в Андернахе, Гер., 16 авг. 1920 г. Переехал в США, 1923 г. Ж. Линда Бейль; 1 ребенок, Марина-Луиза, от брака с Барбарой Фрай, 1955. Студент, Городской Колледж Лос-Анжелеса, 1939-41… Получил стипендию Национального Фонда Поощрения Искусств, 1974. Лауреат премии издательства «Луджон Пресс»…» А дальше, очень мелким шрифтом — названия книг: стихи, сборники рассказов, романы, киносценарии, редакторские работы, — закадровые повествования в фильмах о нем, фильмы, снятые по его книгам, магнитные записи… И в самом конце, там, где у его соседей по странице, уважаемого хортикультуриста и педагога Мартина Джона Буковача и достойного физиотерапевта Элен-Луизы Буковски, значатся подробнейшие домашние и рабочие адреса и контактные телефоны, курсивом набрано только два слова: Не пытайтесь.

Описывать, загонять в рамки, присваивать Чарлза Буковски или навещать его дом уже пытались многие. И будут еще пытаться, поверьте: он стал моден, а соблазн побыть причастным к настоящей литературе, хоть и посмертно, очень силен (здесь, наверное, и я не исключение). Фигура литературного культа, противоречивый и неуживчивый, сварливый и вздорный, он мифически мудр для поклонников своего обильно орошенного бухлом просторечия, однако, изводяще «нелитературен» для многих академиков.

В 1966 году преданный издатель Буковски Джон Мартин основал в Санта-Розе, Калифорния, издательство «Черный Воробей» (Black Sparrow Press) только для того, чтобы предоставить голос тоскливым размышлениям автора, публиковать его плохо замаскированные автобиографические наброски, житейские истории, нелицеприятные наблюдения и нарочито некрасивые стихи. В 1993 году Мартин составил последнюю прижизненную антологию Буковски «Беги Вместе с Добычей» (Run With The Hunted). Весь опубликованный «Черным Воробьем» поэтический и прозаический материал (и в этом — очарование книги, хотя в антологию не вошли такие жемчужины, как «Заметки Старого Козла» [Notes of a Dirty Old Man, 1969] или «Прекраснейшая Женщина в Городе» [The Most Beautiful Woman in Town, 1967-83]) расположен в грубо хронологическом порядке — от воспоминаний карапуза к «крепости заднего ума» старого прожженного циника. Результатом стало появление некоего смутного мемуара — ведь для последователей жизнь автора в высшей степени неотделима от его работы. Буковски-автор не единожды за свою жизнь призывал на помощь «второе я» Генри Чинаски (друзья называют его Хэнком), вытаскивавшего на страницы книг семь десятилетий битв своего создателя: со шрамами от прыщей, с барменами, шлюхами, тотализатором на скачках. Великое множество унылых историй Буковского — как вечное сражение черного юмора с убожеством жизни, как память о бесконечной череде тупых ударов по голове, о провалившихся вылазках из захламленной писательской конуры в мир работяг, шабашников и почтовых крыс.

«Большую часть своего барахла я пишу, когда пьян,» — объявляет один из его персонажей. — «Когда я трезв, я — просто экспедитор, да и то не очень добросовестный.»

«Абсурд у Буковски обволакивает каждый факт жизни липким сиропом, пока чаяния человечества не низводятся до смешного,» — писал критик Джеймс Салливэн в нью-орлеанской газете «Таймс-Пикайюн». — «Ни бедность, ни убожество не празднуются. Они просто есть.»

ногти; ноздри; шнурки

не очень хорошая ночь в Сан-Педро этого мира

Видимо, такая зацикленность на бытии и объясняет успех писателя за пределами Америки. Кажущаяся плоскость повествования легко переводится на другие языки — и остается лишь на поверхности. Смесь хорошо натренированной отточенности стиля и монотонного, полупьяного внутреннего голоса, постоянно возвращающегося к началу высказывания, настойчивого, подчеркивающего нечто очень важное, убеждающего в правоте мыслей и поступков хозяина — не знаю, насколько легко воссоздать это на немецком или итальянском, где терпимость языка значительно выше, чем в русском. И в Германии, и в Италии, кстати, этот экзистенциальный распад повествования возводил Буковски на вершины списков бестселлеров неоднократно. Не думаю, что в России это с его книгами смогут сделать аскетичность, лапидарность и незакомплексованность языковыми условностями. Простое всегда воспринимается — как и переводится — сложнее.

Он презирал липу и претенциозность на любом уровне языка и инстинктивно ежился даже от чересчур вычурного или «литературного» словоупотребления. Стиль его прост и прямолинеен: фразы, в основном, короткие и целенаправленные, никаких метафор, аллюзий, никаких «приемчиков». Как и Хемингуэй, с которым его изредка сравнивали, он предпочитал простые прилагательные; слова и абзацы должны быть короткими и по делу.

«Самое трудное в письме,» — говорил он, объясняя особенности своего телеграфного стиля, — «это сесть на стул перед машинкой. Как только вы это сделали, начинается кино. Стоит мне сесть, нет никакого плана, никаких усилий, никакого труда. Как будто машинка делает это все сама. Пишешь как в каком-то трансе… Слова иногда выходят как кровь, а иногда — как вино… Шаг, ритм, танец, быстрота — все это современный век. Атомные бомбы висят на деревьях, как грейпфруты. Мне нравится сказать то, что я должен сказать, и отвалить.»

Но голос Буковски — голос звучит, заставляя читателя тыкаться носом в страницу в поисках того чуда, что заставило звучать черные знаки на плоском листе бумаги, — в изумлении или же в негодовании: как только могли такое напечатать?. . Иногда Буковски называют битником, иногда натуралистом, но писал он так, будто был водопроводчиком. Для него задача воссоздать сцену сводилась к экономному использованию как можно более короткого колена. Слова для него — гайки, болты и втулки, и украшать их или же описывать написанное им — все равно, что наносить простым карандашом метки на проржавевшую канализационную трубу. Сам автор говорил: «Утверждать, что я — поэт, значит, помещать меня в компанию версификаторов, неоновых гурманов, придурков, лохов и мерзавцев, маскирующихся под мудрецов.»

Именно поэтому я не могу отказать себе в удовольствии привести здесь развернутую цитату — автобиографию Хэнка, написанную в 1975 году для биобиблиографического словаря Джона Уэйкмэна «Писатели Мира». Итак, Хэнк — своими словами:

«Я родился в Андернахе, Германия. Мой отец служил в Оккупационной Армии, а моя мать — урожденная немка. В Америку меня привезли, когда мне было два года. Вскоре мы переехали в Лос-Анжелес, где я прожил б льшую часть своей жизни. По большому счету, учился я всему сам, хотя мое образование и включает в себя два года в Городском Колледже Лос-Анжелеса. Вскоре после этого я начал скитаться по стране, перебиваясь случайными заработками, вроде работы уборщика, служителя автозаправки, охранника, посудомоя, экспедитора, складского служащего, приемщика, нарядчика, водителя грузовика, почтальона, кладовщика, почтового клерка, служителя на автостоянке. Еще я работал на фабрике собачьих бисквитов, фабрике флюоресцентных ламп, на бойне, был членом железнодорожной ремонтной бригады, а также работал на Американский Красный Крест. Я видел большинство городов и работал примерно в сотне мест. В основном, я голодал, пытаясь писать, ограничивая себя одним шоколадным батончиком в день, и писал по четыре-пять рассказов в неделю. Часто у меня не было пишущей машинки, и б льшую часть своей работы я писал от руки печатными буквами и рассылал в Атлантик Мансли, Харперз и Нью-Йоркер. Все они возвращались обратно.

Наконец, в возрасте двадцати четырех лет мой рассказ был принят журналом Уита Б рнетта История. Второй принял Портфолио Кэресс Кросби. Я начал пить больше, чем обычно, бросил писать и просто пил. Так продолжалось десять лет, в каковое время я жил с несколькими женщинами, такими же отчаявшимися, как и я. Все это закончилось серией обширных кровотечений, и я оказался в благотворительной палате Окружной Больницы Лос-Анжелеса. После того, как меня по ошибке засунули в подземное хранилище («он лежал внизу, а его бумаги передавали над ним сверху»), мне перелили двенадцать пинт крови и двенадцать пинт глюкозы. Я отказался от операции, которая, как мне сказали, мне была необходима, иначе я не выживу. Еще мне сказали, что если я выпью хоть еще раз, то непременно умру. Они солгали мне дважды.

Читать онлайн «Истории обыкновенного безумия», Чарльз Буковски – ЛитРес, страница 2

Сцены из тюремного спектакля

I

Убирать голубиное говно всегда заставляли новичков, а пока убираешь голубиное говно, голуби слетаются и вдобавок слегка засерают тебе волосы, лицо и одежду. Мыла нам не выдавали – только воду и щетку, и говно счищалось с трудом. Потом заключенных переводили в механическую мастерскую за три цента в час, но новичкам сперва приходилось отрабатывать на уборке голубиного говна.

Я был с Блейном, когда Блейна осенило. Он увидел в углу одного голубя, а птица не могла взлететь.

– Слушай, – сказал Блейн, – я знаю, эти птицы умеют друг с другом разговаривать. Давай кое-что внушим этой птахе, чтобы она передала остальным. Мы ее накажем и забросим вон на ту крышу, а она расскажет обо всем другим птицам.

– Годится, – сказал я.

Блейн подошел к птице и взял ее в руки. У него был маленький коричневый «Жиллетт». Он огляделся по сторонам. Все происходило в тенистом углу прогулочного дворика. День был жаркий, и там столпилось полно заключенных.

– Кто-нибудь хочет ассистировать мне во время операции, господа? – спросил Блейн.

Ответа не последовало.

Блейн принялся отрезать первую лапку. Сильные мужчины отвернулись. Я увидел, как один, а то и двое подносят ближайшую к птице руку к виску, отгораживаясь от этого зрелища.

– Что за чертовщина с вами творится, ребята? – прикрикнул я на них. – Нам надоело голубиное дерьмо в волосах и глазах! Мы накажем эту птичку так, что, когда зашвырнем ее обратно на крышу, она наверняка все другим птичкам расскажет: «Там внизу какие-то подлые распиздяи! Не приближайтесь к ним!» Этот голубь обязательно скажет другим голубям, чтобы те больше на нас не срали!

Блейн зашвырнул птицу на крышу. Я уже не помню, подействовало это или нет. Но помню, во время уборки моя щетка наткнулась на две голубиные лапки. Без приделанной к ним птицы они смотрелись очень странно. Я смел их вместе с говном.

II

Большинство камер было переполнено, и там иногда происходили расовые беспорядки. Однако охранники были садистами. Они перевели Блейна из моей камеры в камеру, битком набитую чернокожими. Войдя, Блейн услышал, как один черный говорит:

– Ага, вот и мой малолеток! Да, сэр, из этого сопляка я сделаю своего малолетка! Да чего уж там, всем по кусочку хватит! Давай, крошка, раздевайся, или тебе помочь?

Блейн разделся и вытянулся плашмя на полу. Он слышал, как они ходят вокруг.

– Боже! Да я такого большеглазого УРОДА отродясь не видывал, ну и очко!

– Что-то не стоит у меня, помоги, никак не выходит!

– Господи, она похожа на тухлый пончик!

Все отошли, и тогда Блейн встал и снова оделся. В прогулочном дворике он сказал мне:

– Мне повезло. Они могли меня в клочья разорвать!

– Благодари свою уродливую задницу, – сказал я.

III

Еще там был Сирз. Сирза запихнули в камеру к банде чернокожих, и он, оглядевшись, затеял драку с самым здоровенным из них. Тот укладывался спать. Сирз высоко подпрыгнул и обоими коленями опустился здоровяку на грудь. Они подрались. Сирз его отметелил. Остальные просто смотрели.

Казалось, Сирза вообще ничего не волнует. В прогулочном дворике он, мерно покачиваясь, сидел на корточках и дымил окурком. Он взглянул на одного чернокожего. Улыбнулся. Выпустил дым.

– Знаешь, откуда я? – спросил он чернокожего.

Чернокожий не ответил.

– Я из Ту-Риверса, Миссисипи.  – Он затянулся, задержал дыхание, выдохнул, покачиваясь на корточках.

– Тебе бы там понравилось.

Потом он щелчком бросил окурок, встал, повернулся и зашагал через дворик…

IV

Задирался Сирз и к белым. У Сирза были престранные волосы: они, грязно-рыжие, казались приклеенными к голове и стояли торчком. На щеке шрам от ножа, а глаза большие, очень большие.

Нед Линкольн выглядел лет на девятнадцать, хотя было ему двадцать два – с вечно разинутым ртом, горбатый, с бельмом, наполовину закрывавшим левый глаз. Сирз заприметил малыша во дворике в его первый тюремный день.

– ЭЙ, ТЫ! – окликнул он малыша. Малыш обернулся.

Сирз нацелил на него указующий перст.

– ТЫ! Я ТЕБЯ ЗАМОЧУ, ПРИЯТЕЛЬ! ЛУЧШЕ ГОТОВЬСЯ, ЗАВТРА Я ТЕБЯ ПРИХЛОПНУ! Я ТЕБЯ ЗАМОЧУ, ПРИЯТЕЛЬ!

Нед Линкольн так и остался стоять, почти ничего не поняв. Сирз, словно обо всем позабыв, разговорился с другим заключенным. Но мы-то знали, что он все помнит. Таков уж был его метод. Заявление свое он сделал, и точка.

В тот вечер один из сокамерников сказал малышу:

– Лучше готовься, малыш, он не шутит. Лучше что-нибудь себе раздобудь.

– Что?

– Ну, если отодрать ручку от водопроводного крана и наточить острие о цемент, может получиться маленькая заточка. А хочешь, могу продать тебе за двушник настоящую классную заточку.

Заточку малыш купил, но на другой день остался в камере, на прогулку он не вышел.

– А сосунок-то испугался, – сказал Сирз.

– Я бы и сам испугался, – сказал я.

– Ты бы вышел, – сказал он.

– Я бы остался в камере, – сказал я.

– Ты бы вышел, – сказал Сирз.

– Ну ладно, я бы вышел.

На следующий день Сирз прирезал его в душевой.

Никто ничего не видел, разве что вместе с мыльной водой по водостоку текла чистая алая кровь.

V

Есть люди, которых вообще не сломаешь. Даже карцером их не проймешь. Таким был и Джо Стац. Казалось, он сидит в карцере вечно.

В конюшне начальника тюрьмы он был самой необъезженной лошадью. Сумей тот сломать Джо, его власть над остальными стала бы куда более ощутимой.

Как-то раз начальник привел двоих своих людей, те отодвинули крышку, начальник опустился на колени и сверху окликнул Джо.

– ДЖО! ДЖО, ТЕБЕ ЕЩЕ НЕ НАДОЕЛО? ХОЧЕШЬ ВЫЙТИ ОТТУДА, ДЖО? ЕСЛИ НЕ ЗАХОЧЕШЬ ВЫЙТИ СЕЙЧАС, ДЖО, ТОГДА Я ВЕРНУСЬ ОЧЕНЬ НЕ СКОРО!

Ответа не последовало.

– ДЖО! ДЖО! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?

– Слышу, слышу.

– ТОГДА КАКОВ ТВОЙ ОТВЕТ, ДЖО?

Джо взял свое ведро с мочой и дерьмом и выплеснул содержимое в физиономию начальнику. Люди начальника задвинули крышку на место. Насколько я знаю, Джо до сих пор сидит внизу, живой или мертвый. О том, что он сделал с начальником, стало известно. Мы частенько думали о Джо, особенно ночами, после отбоя.

VI

Когда я вышел, я решил, что надо немного обождать, а потом вернуться на это место, надо посмотреть на него снаружи и, точно зная, что за дела творятся там внутри, как следует разглядеть эти стены и дать себе слово никогда больше туда не попадать.

Но, выйдя оттуда, я так туда и не вернулся. Я так и не взглянул на те стены снаружи. Они как скверная баба. Возвращаться нет смысла. Даже смотреть на нее не хочется. Но о ней можно поговорить. Именно этим я сегодня какое-то время и занимался. Удачи тебе, друг, внутри ты или снаружи.

Дурдом немного восточнее Голливуда

Мне показалось, я слышу стук, посмотрел на часы – было всего лишь час тридцать дня, господи боже мой, я влез в старый халат (я всегда спал нагишом, пижамы мне казались нелепыми) и открыл одно из разбитых боковых окошек у двери.

– Ну что еще? – спросил я. Это был Безумец Джимми.

– Ты что, спал?

– Да, а ты?

– Нет, я стучал.

– Заходи.

Он приехал на велосипеде. И имел на голове новую панаму.

– Нравится моя новая панама? Тебе не кажется, что я просто красавец?

– Нет.

Он уселся на мою кушетку и давай смотреться в высокое зеркало позади моего кресла, то так, то сяк дергая свою шляпу. Он принес два бумажных пакета. В одном была непременная бутылка портвейна. Другой он опорожнил на низкий столик – ножи, вилки, ложки; маленькие куклы – за коими последовала металлическая птичка (бледно-голубая, со сломанным клювом и облупившейся краской) и прочие, не менее разнообразные виды хлама. Этим дерьмом – сплошь краденым – он торговал в разных хипповых и торчковых лавчонках на бульварах Сансет и Голливуд – то есть в бедняцких кварталах этих бульваров, где жил и я, где жили мы все. Точнее, мы жили поблизости – в полуразрушенных дворах, гаражах, на чердаках, а то и ночевали на полу у временных друзей.

Между тем Безумец Джимми считал себя художником, а я считал, что его картины никуда не годятся, и ему об этом сказал. К тому же он сказал, что и мои картины никуда не годятся. Не исключено, что правы были мы оба.

Но дело в том, что Безумец Джимми был и впрямь какой-то заебанный. Его глаза, уши и нос сплошь состояли из недостатков. В обоих ушных отверстиях какая-то сера; слизистая оболочка носа слегка воспалена. Безумец Джимми точно знал, что надо красть для продажи в этих лавчонках. Воришка из него вышел насколько превосходный, настолько же и мелкий. Но его дыхательная система: верхняя граница как правого, так и левого легкого – какие-то хрипы и гиперемия. Когда он не курил сигарету, он скручивал косяк или присасывался к своей бутылке вина. Систола на диастолу у него составляли 112 на 78, что давало сердечное давление в размере 34. С женщинами он был хорош, но содержание гемоглобина у него было очень низкое; кажется, 73, нет – 72 грамма на литр. Как и все мы, выпивая, он не закусывал, а выпить любил.

Безумец Джимми непрестанно возился перед зеркалом с панамой, издавая отрывистые благоговейные звуки. Он улыбался самому себе. Зубы его сплошь состояли из недостатков, а слизистые оболочки рта и гортани были воспалены.

Потом он отхлебнул вина из-под своей идиотской шляпы, а это заставило меня пойти и взять два пива для себя.

Когда я вернулся, он сказал:

– Ты дал мне новое имя – теперь я не «Сумасшедший Джимми», а «Безумец Джимми». Я думаю, ты прав – Безумец Джимми намного лучше.

– Но ты ведь и вправду сумасшедший, – сказал я ему.

– Откуда у тебя на правой руке эти две большие дыры? – спросил Безумец Джимми. – Похоже, все мясо сгорело. Даже кости почти видны.

 

– Я был под мухой, лежал в постели и пытался читать «Кенгуру» Д. Г. Лоуренса. Рука у меня запуталась в шнуре, я дернул, и прямо на руку свалился светильник. Пока я эту поебень отдирал, лампочка меня едва заживо не сожгла. Это была стоваттная лампа «Дженерал электрик».

– А к своему доктору ты ходил?

– Мой доктор плевать на меня хотел. Я только и делаю, что сижу у него, ставлю себе диагноз, назначаю лечение, а потом выхожу и расплачиваюсь с сестрой. Он меня просто бесит. Знай себе стоит и рассказывает о том, как служил в нацистской армии. Его, видишь ли, взяли в плен французы, а пленных нацистов они возили в лагерь в товарных вагонах, вот гражданское население и поливало ни в чем не повинных бедолаг бензином, забрасывало вонючими химическими гранатами и использованными презервативами с муравьиным ядом. Осточертели мне его россказни…

– Смотри! – воскликнул Безумец Джимми, показывая на столик. – Смотри, какое столовое серебро! Настоящая старина!

Он протянул мне ложку.

– Слушай, – сказал он, – твой халат обязательно должен так распахиваться?

Я швырнул ложку на столик.

– В чем дело? Ты что, никогда мужского члена не видел?

– А яйца?! Они у тебя такие большие и волосатые! Жуть!

Я не стал запахивать халат. Не люблю, когда мне приказывают.

Опять он уселся и принялся теребить свою панаму. Ох уж эта его идиотская панама и его учащенная пульсация в точке Мак-Берни (как при аппендиците). К тому же под ребрами прощупывается мягкая нижняя граница печени. В селезенке сплошь недостатки. Воплощение недостатков и учащенной пульсации. Учащенно пульсирует даже треклятый желчный пузырь.

– Слушай, можно от тебя позвонить? – спросил Безумец Джимми.

– Звонок местный?

– Местный.

– Смотри у меня. А то прошлой ночью я едва четверых не прикончил. По всему городу за ними в машине гонялся. Наконец они подъехали к тротуару. Я остановился сзади и заглушил мотор. А у них двигатель так и работал, только до меня это не дошло. Когда я вышел, они поехали. Весьма огорчительно.

– Они что, звонили от тебя в другой город?

– Нет. Я их и знать не знал. Дело было совсем в другом.

– У меня разговор по местной линии.

– Тогда звони, мать твою.

Я прикончил первое пиво и с размаху зашвырнул пустую бутылку в большой деревянный ящик (размером с гроб), стоявший посреди комнаты. Хотя домовладелица выдавала мне два помойных ведра в неделю, вместить туда весь мусор можно было, лишь разбив все бутылки. Я был единственным в округе обладателем двух помойных ведер, но ведь, как говорится, в своем деле каждый талантлив.

Одна неувязочка: я всегда любил ходить босиком, а часть стекла от битых бутылок все-таки летела на ковер, и осколки впивались мне в ноги. Это моего доброго доктора тоже бесило – каждую неделю приходилось выковыривать эту гадость, пока в приемной какая-нибудь милая старая дама помирала от рака, – вот я и научился самолично вырезать большие осколки, а тем, что помельче, предоставлял полную свободу действий. Конечно, если ты не слишком навеселе, ты чувствуешь, как они впиваются, и тут же их достаешь. Это лучший вариант. Тотчас же выдергиваешь осколок, кровь бьет тонкой струйкой, как сперма, и ты чувствуешь, как в тебе начинает просыпаться герой – то есть во мне.

Безумец Джимми держал в руке телефонную трубку и с удивлением ее разглядывал.

– Она не отвечает.

– Тогда положи трубку, засранец!

– А телефон звонит себе и звонит.

– Последний раз говорю, положи трубку!

Он положил.

– Вчера ночью одна бабенка у меня на физиономии сидела. Двенадцать часов. Когда я из-под ее задницы выглянул, уже солнце вставало. Старина, у меня такое чувство, будто язык пополам разорван, такое чувство, будто язык раздвоен.

– Вот было бы классно!

– Ага. Я мог бы обрабатывать сразу две мох-натки.

– Вот именно. И Казанова бы в гробу обосрался.

Он возился со своей панамой. Что до прямой кишки, то у него обнаружились некоторые симптомы геморроя. Очень плотный ректальный сфинктер. Панамский Малыш. Простата несколько увеличена и мягкая на ощупь.

Потом бедный разъебай встрепенулся и вновь набрал тот же номер.

Он возился со своей панамой.

– Звонит себе и звонит, – сказал он.

Так он и сидел, вслушиваясь в гудки, скелетно-мышечная система напрочь заебана – я имею в виду дерьмовую осанку (кифоз). Не исключена аномалия на уровне пятого позвонка (поясничного).

Он возился со своей панамой.

– Звонит себе и звонит.

Я подошел и положил трубку. Потом я вскрикнул:

– А, черт!

– В чем дело, старина?

– Стекло! Всюду стекло на этом ебучем полу! Я стоял на одной ноге и выковыривал из другой стекло. На сей раз стеклышко было со вкусом. Оно задело фурункулы. Тут же хлынула кровь.

Я добрался до кресла, взял старую, заляпанную красную тряпку, которой обычно вытирал кисти, и перевязал ею свою кровоточащую пятку.

– Тряпка-то грязная, – сказал Безумец Джимми.

– Мозги у тебя грязные, – сказал я.

– Прошу тебя, запахни халат!

– Смотри, – сказал я. – Видишь?

– Вижу, вижу. Потому и прошу тебя его запахнуть.

– Ну ладно, черт с тобой.

Весьма неохотно я набросил халат на свои гениталии. По ночам гениталии может выставлять напоказ любой. В два часа дня пополудни для этого требовалась некоторая наглость.

– Слушай, – сказал Безумец Джимми, – тебе известно, что на днях в Уэствуд-виллидже ты обоссал полицейскую машину?

– А они-то где были?

– Ярдах в пятидесяти оттуда, о чем-то там договаривались.

– А может, дрочили друг другу?

– Может быть. Но этого тебе показалось мало. Тебе понадобилось вернуться и нассать на машину еще раз.

Бедняга Джимми. И впрямь заебанный. Первый, пятый и шестой шейные смещены.

К тому же наблюдалось ослабление связки правого пахового кольца.

А он еще был недоволен тем, что я обоссал полицейскую машину.

– Ну ладно, Джимми, по-твоему, ты выше всякого там дерьма, да? Со своим мешочком краденых безделушек. Так вот, я должен тебе кое-что сказать!

– Что? – спросил он, глядя в зеркало и вновь теребя панаму. Потом он присосался к своей бутылке вина.

– Тебя разыскивает суд! Может, ты и не помнишь, но ты сломал Мэри ребро, а через пару дней вернулся и вмазал ей по физиономии.

– Меня разыскивает? СУД? Э, нет, старина, ты же не хочешь сказать, что меня и вправду разыскивает СУД?

Я швырнул вторую бутылку в стоявший посреди комнаты огромный деревянный ящик.

– Да, мой мальчик, ты совсем спятил, тебе нужна помощь. А Мэри подала на тебя в суд за изнасилование и оскорбление действием…

– Что такое «оскорбление действием»?

Я засеменил за двумя новыми бутылками пива, вернулся.

– Слушай, засранец, ты прекрасно знаешь, что такое «оскорбление действием»! Ты же не всю жизнь катался на велосипеде!

Я посмотрел на Джимми. Кожа у него была немного суховата и утратила природную эластичность. К тому же я знал, что на левой ягодице (в центре) у него небольшая опухоль.

– Но я не могу понять, при чем тут СУД! Что за чертовщина?! Да, мы немного повздорили. Вот я и уехал к Джорджу в пустыню. Мы тридцать дней пили портвейн. Когда я вернулся, она принялась на меня ОРАТЬ! Видел бы ты ее! Ничего плохого я не хотел. Просто надавал ей по толстой заднице да по сиськам…

– Она боится тебя, Джимми. Ты больной человек. Я тебя хорошо изучил. Сам знаешь, когда я не дрочу и не валяюсь в отрубе, я читаю книги, самые разные книги. Ты умалишенный, друг мой.

– Но мы так с ней дружили! Она даже хотела поебаться с тобой, но с тобой она ебаться не стала бы, потому что любила меня. Так она мне сказала.

– Но, Джимми, когда это было! Ты не представляешь себе, как все меняется. Мэри – превосходная женщина. Она…

– Ради бога! Запахни халат! ПОЖАЛУЙСТА!

– Ого! Извини.

Бедняга Джимми. Его генитальная система – левый семенной канатик, да отчасти и правый – напоминают некий шрам или спайку. Вероятно, результат какой-то старой патологии.

– Я позвоню Анне, – сказал он. – Анна – лучшая подруга Мэри. Она должна знать. Зачем Мэри понадобилось подавать на меня в суд?

– Тогда звони, мать твою.

Джимми поправил перед зеркалом панаму, потом набрал номер.

– Анна? Джимми. Что? Нет, этого не может быть! Хэнк мне только что рассказал. Слушай, я в эти игры не играю. Что? Нет, ребро я ей не сломал! Я только надавал ей по толстой заднице и по сиськам. Ты хочешь сказать, она действительно идет в суд? Ну а я не пойду. Я уезжаю в Джером, в Аризону. Снял жилье. Двести двадцать пять в месяц. Я только что нажил двенадцать тысяч долларов на продаже большого участка земли… Да заткнись ты, черт тебя подери, опять ты про этот СУД! Знаешь, что я сейчас сделаю? Я прямо СЕЙЧАС пойду к Мэри! Я поцелую ее и изжую ей все губы! Я один за другим съем все волоски на ее лобке! Плевать я хотел на суд! Я запихну ей в жопу, под мышки, промеж сисек, в рот, в…

Джимми взглянул на меня.

– Положила трубку.

– Джимми, – сказал я, – тебе надо промыть уши. У тебя обнаруживаются явные симптомы эмфиземы. Начни делать зарядку и бросай курить. Тебе необходимо лечить позвоночник. У тебя ослаблено паховое кольцо, поэтому старайся не поднимать тяжестей и не напрягаться при дефекации…

– Что за бред?

– Опухоль у тебя на ягодице напоминает веррукулез.

– Что это за веррукулез?

– Бородавка, мать твою.

– Сам ты бородавка, мать твою.

– Кстати, – сказал я, – где ты взял велосипед?

– У Артура. У Артура полно дряни. Пойдем к Артуру, курнем дряни.

– Не люблю я Артура. Он весь такой тонкий, обидчивый. Некоторые тонкие, обидчивые люди мне нравятся. Артур к ним не относится.

– На будущей неделе он едет в Мексику, на шесть месяцев.

– Многие из этих тонких, обидчивых типов вечно куда-нибудь едут. А что на этот раз? Субсидия?

– Да, субсидия. Но рисовать он не умеет.

– Знаю. Зато он лепит статуи, – сказал я.

– Не нравятся мне его статуи, – сказал Панамский Малыш.

– Слушай, Джимми, Артур мне, может, не нравится, но его статуи мне были очень близки.

– Но это же сплошь старье… дерьмо греческое… тетки с большими сиськами и толстыми жопами, в ниспадающих одеждах. Борцы, хватающие друг друга за члены и бороды. Что в этом хорошего, черт подери?

Итак, читатель, забудем на минутку о Безумце Джимми и займемся Артуром – что особого труда не составит, – я имею в виду еще и манеру, в которой пишу: я могу перескакивать с темы на тему, а вы можете скакать за мной, и все это не будет иметь никакого значения, сами увидите.

Так вот, секрет Артура состоял в том, что он лепил их слишком большими. Просто величественными. Весь этот ебучий цемент. Самые маленькие его мужчины и женщины маячили над вами на высоте восьми футов в солнечном или лунном свете, а то и в смоге – в зависимости от того, когда вы приходили.

Как-то ночью я пытался попасть к нему с черного хода, а кругом были все эти цементные люди, все эти огромные цементные люди стояли себе во дворе. Некоторые ростом футов двенадцать, а то и четырнадцать. Громадные груди, мохнатки, яйца, болты – по всему участку. Как раз перед этим я дослушал «Любовный напиток» Доницетти. Это не помогло. Все равно я казался себе кем-то вроде пигмея в аду. Я принялся орать: «Артур, Артур, помоги!» Но он тащился под травкой или чем-то еще, а может, это я тащился. Как бы то ни было, меня охватывает адский ужас.

Ну что ж, во мне шесть футов и 232 фунта, поэтому я попросту выполняю блокировку против самого здоровенного сукина сына.

Я напал на него сзади, когда он меня не видел. И он рухнул лицом вниз, я не шучу – он УПАЛ! Это слышал весь город.

Потом, просто из любопытства, я его перевернул и, само собой, отломал ему болт и яйцо, а другое яйцо аккуратно раскололось пополам; отвалился еще кусок носа и почти полбороды.

Я чувствовал себя убийцей.

Потом Артур вышел и сказал: «Хэнк, рад тебя видеть!»

А я сказал: «Извини за шум, Арт, но я наткнулся там на одного из твоих маленьких любимчиков, а у разъебая заплетались ноги, он рухнул и развалился на части».

А он сказал: «Ничего страшного».

Короче, я вошел, и мы всю ночь курили дрянь. А следующее, что я помню, – это встало солнце и я еду в своей машине – часов в девять утра, – причем ехал я, не обращая внимания ни на стоп-сигналы, ни на красный свет. Обошлось без происшествий. Мне даже удалось поставить машину в полутора кварталах от дома, где я жил.

Но, добравшись до своей двери, я обнаружил в кармане тот самый цементный член. Треклятая штуковина была не меньше двух футов длиной.

Я спустился вниз и сунул ее в почтовый ящик домовладелице, но при этом большая часть осталась торчать наружу – непреклонная и бессмертная, увенчанная громадной залупой елда ждала, как поступит с ней почтальон.

 

Ну ладно, вернемся к Безумцу Джимми.

– Но я серьезно, – сказал Безумец Джимми. – Я что, действительно нужен в СУДЕ? В СУДЕ?

– Слушай, Джимми, тебе действительно нужна помощь. Я отвезу тебя в Паттон или в Камарилло.

– Ах, надоела мне эта шокотерапия… Бррррр!!! Бррррр!!!

Безумец Джимми всем телом задергался в кресле, вновь проходя курс лечения.

Потом он поправил перед зеркалом свою новую панаму, улыбнулся, встал и опять подошел к телефону.

Он набрал номер, посмотрел на меня и сказал:

– Звонит себе и звонит.

Он просто положил трубку и набрал номер еще раз.

Все они приходят ко мне. Даже доктор мой мне звонит. «Христос был величайшим психоаналитиком, величайшей личностью – утверждал, что он Сын Божий. Вышвырнул из храма менял. Конечно, это было Его ошибкой. Его таки схватили за жопу. Даже ноги сдвинуть попросили, чтобы гвоздь сэкономить. Какое дерьмо».

Все они приходят ко мне. Есть один малый по фамилии то ли Ренч, то ли Рейн – нечто в этом роде, – так он всегда приходит со спальным мешком и грустной историей. Он кочует между Беркли и Новым Орлеаном. Туда и обратно. Раз в два месяца. И еще он сочиняет скверные, старомодные рондо. Каждый раз, как он приезжает (или, как у них принято говорить, «вламывается»), я попадаю на пятерку и (или) пару зелененьких, если не считать того, что он выпьет и съест. Я не против, но эти люди должны понять, что мне тоже нелегко оставаться в живых.

Вот вам, короче, Безумец Джимми и вот вам, короче, я.

Или вот вам Макси. Макси – борец за народное дело, поэтому он намерен перекрыть все канализационные трубы в Лос-Анджелесе. Ну что ж, следует признать, это чертовски благородный жест. Но, Макси, дружище, говорю я, сообщи мне, когда ты намерен перекрыть все сточные трубы. Я всей душой за Народ. Мы же старые друзья. Неделей раньше я уеду из города.

Макси никак не может понять одного: Дела и Говно – разные вещи. Морите меня голодом, но не перекрывайте путь моему говну, не отключайте говнопровод. Помню, как-то раз мой домовладелец уехал из города, решив провести чудесный двухнедельный отпуск на Гавайях. Прекрасно!

На другой день после его отъезда у меня засорился туалет. Поскольку я очень боялся говна, я завел собственную личную пробивалку. Я пробивал, пробивал, но ничего не вышло.

Тогда я обзвонил моих личных друзей, а я из тех, у кого личных друзей не так уж много, и даже если они есть, то у них нет туалетов, не говоря уж о телефоне… чаще всего у них вообще ничего нет.

Короче, я позвонил одному-двоим из тех, кто имел туалет. Они были очень любезны.

– Конечно, Хэнк, в любое время можешь посрать у меня.

Их приглашениями я не воспользовался. Возможно, дело было в том, как они это сказали. Короче, домовладелец мой отправился любоваться гавайскими танцовщиками, а эти ебучие какашки кружили себе по поверхности воды и смотрели на меня.

И вот каждый вечер мне приходилось срать, а потом вылавливать из воды говно, заворачивать его в вощеную бумагу, засовывать в бумажный пакет, садиться в машину и ездить по городу, подыскивая место, куда бы его выбросить.

Чаще всего, поставив машину с работающим двигателем посреди дороги, я попросту швырял треклятые какашки через стену, любую стену. Я старался действовать непредвзято, однако самым тихим местом мне показался один дом престарелых, и, если не ошибаюсь, я по меньшей мере трижды одаривал их своим коричневым мешочком с говном.

А иногда я предпочитал, не останавливаясь, попросту открывать окошко и швырять говно на дорогу, как другие, допустим, стряхивают пепел или выбрасывают парочку сигарных окурков.

Если уж говорить о говне, то запора я всегда боялся куда больше, чем рака. (К Безумцу Джимми мы еще вернемся. Слушайте, я же говорил, что пишу в такой манере.) Стоит мне один день не посрать, и я уже никуда не могу пойти, ничего не в состоянии делать – когда это случается, меня охватывает такое отчаяние, что с целью прочистить организм и вновь заставить его работать я пытаюсь отсосать собственный хуй. Если вы когда-нибудь пытались отсосать собственный хуй, вам должно быть знакомо чудовищное напряжение в спине, шейных позвонках, в каждой мышце, во всем. Вы поглаживаете член, пока он не достигнет максимального размера, потом в прямом смысле складываетесь вдвое, точно вас вздернули на дыбу, при этом ноги вы забрасываете за голову и обхватываете ими прутья кроватной спинки, задний проход бьется, как подыхающий на морозе воробушек, все подтянуто к вашему огромному пивному животу, все мышечные ткани разорваны в хлам, но больно делается оттого, что не хватает вам не фута-другого – вам не хватает одной восьмой дюйма, – кончик вашего языка так близок к кончику вашего хуя, но с тем же успехом он мог бы быть удален на целую вечность или на сорок миль. Бог или кто там, черти его раздери, знал, что Он делал, когда нас лепил.

Но вернемся к душевнобольным.

Джимми только и делал, что без конца набирал один и тот же номер – с часу тридцати до шести, когда я не выдержал. Нет, когда я не выдержал, было шесть тридцать. Да и какая разница? Короче, после семьсот сорок девятого звонка я, наплевав на распахнувшийся халат, подошел к Безумцу Джимми, вырвал у него из рук трубку и сказал:

– Хватит.

Я слушал Сто вторую симфонию Гайдна. Пива мне вполне хватило бы до утра. А Безумец Джимми начинал мне надоедать. Он был невеждой. Назойливой мухой. Крокодильим хвостом. Дерьмом собачьим на сене.

Он посмотрел на меня.

– Суд? По-твоему, она хочет притащить меня в суд? Нет, я не верю в те игры, в которые играют люди…

Пошлятина. И сера в ушах.

Тогда я зевнул и позвонил Иззи Стайнеру, его лучшему другу, который сбагрил его мне. Иззи Стайнер считал себя писателем. Я сказал, что он писать не умеет. Он сказал, что я писать не умею. Не исключено, что один из нас был прав. Или не прав. Вам судить.

Иззи был упитанным молодым евреем, весившим фунтов двести при росте в пять футов пять дюймов на цыпочках, – толстые руки, толстые запястья, подергивающаяся голова на бычьей шее; крошечные глазки и очень неприятный рот – всего лишь маленькое отверстие в голове, свистом прославлявшее Иззи Стайнера и непрерывно поглощавшее пищу: куриные крылышки, лапки индейки, длинные батоны хлеба, паучий помет – все, что угодно, все, что лежало неподвижно достаточно долго, чтобы он успел заграбастать.

– Стайнер?

– Э-э?

Он готовился стать раввином, но становиться раввином ему не хотелось. Хотелось ему лишь есть и делаться толще и толще. Отлучись вы на минутку поссать, вернувшись, вы застали бы свой холодильник пустым, а он стоял бы себе и, бросая на вас жадные, виноватые взгляды, подъедал последние крошки. Лишь одно спасало от полного разгрома при появлении Иззи: он не ест сырого мяса – недожаренное он любит, даже очень, но сырого не ест.

– Стайнер?

– Ням…

– Слушай, доедай свой кусок. Мне надо тебе кое-что сказать.

Я слушал, как он жует. Звук был такой, точно в соломе еблась дюжина кроликов.

– Послушай, старина. У меня Безумец Джимми. Это твой приятель. Он приехал на велосипеде. Приходи сюда. Скорей. Мое дело – предупредить. Он твой друг. Ты его единственный друг. Лучше приходи скорей. Убери его отсюда, убери его прочь с глаз моих. Еще немного, и я за себя не ручаюсь.

Я положил трубку.

– Ты звонил Иззи? – спросил Джимми.

– Ага. Он твой единственный друг.

– О господи! – сказал Безумец Джимми, после чего он принялся запихивать в мешок свои ложки с побрякушками и деревянными куклами, а потом рванул к велосипеду и прицепил мешок на багажник.

Бедняга Иззи уже был в пути. Танк. Маленькое воздушно-ротовое отверстие, всасывающее небо. Заебан он был главным образом на Хемингуэе, Фолкнере и второстепенной смеси Мейлера с Малером.

И вот внезапно возник Иззи. Он никогда не входил. Казалось, он попросту плавно влетает в дверь. Я хочу сказать, что он приносился на маленьких воздушных подушках – голодный и почти, черт возьми, неукротимый.

И тут он узрел Безумца Джимми и его бутылку вина.

– Мне нужны деньги, Джимми! Встань!

Иззи вывернул карманы Джимми и порвал их, но ничего не нашел.

– Ты чего, старина? – спросил Безумец Джимми.

– Когда мы прошлый раз подрались, Джимми, ты порвал мне рубашку, старина. Ты порвал мне брюки. Ты должен мне пять долларов за брюки и три доллара за рубашку.

– Отъебись, старина, не рвал я твоей ебучей рубашки.

– Заткнись, Джимми, предупреждаю тебя! Иззи помчался к велосипеду и принялся рыться в мешке, который висел на багажнике. Он вернулся с бумажным пакетом. Вывалил его содержимое на столик.

Ложки, ножи, вилки, резиновые куклы… резные деревянные фигурки…

– Эта дрянь ни черта не стоит!

Иззи опять умчался к велосипеду и еще немного покопался в бумажных пакетах.

Проза : Современная проза : Одеяло : Чарльз Буковски : читать онлайн

вы читаете книгу
Одеяло В последнее время я плохо сплю, но все это я не к тому. Происходит это тогда, когда мне кажется, что я засыпаю. Я говорю «кажется, что засыпаю», поскольку так оно и есть. Все чаще я в последнее время якобы сплю: я чувствую, что сплю, но при этом вижу во сне свою комнату, мне снится, что я сплю и все предметы находятся именно там, где я оставил их, когда ложился в постель. Газета на полу, пустая пивная бутылка на туалетном столике, моя единственная золотая рыбка, медленно кружащая у самого дна своей банки, — все хорошо знакомые вещи, с которыми я сроднился, как с собственными волосами. А зачастую, когда я НЕ сплю и, лежа в постели, смотрю на стены в дремотном ожидании сна, я задаю себе вопрос: бодрствую я или уже уснул и вижу во сне свою комнату? Дела в последнее время идут хуже некуда. Смерти; лошади еле плетутся; зубная боль; кровотечение, прочие, не подлежащие упоминанию вещи. У меня нередко возникает такое чувство, что уже вряд ли может быть хуже. А потом я думаю: ты что, ведь у тебя еще есть жилье. Ты ведь еще не на улице. Было время, когда против улиц я ничего не имел. Нынче я их не выношу. Я уже мало что способен терпеть. Меня так часто донимали уколами, так часто пронзали насквозь и даже бомбили… Что больше я попросту не хочу; всего этого я больше не выдержу. А дело вот в чем. Когда я засыпаю и вижу во сне, что нахожусь в своей комнате, а может, все это так на самом деле и есть и я не сплю, не знаю, только при этом кое-что начинает происходить. Я замечаю, что дверь чулана слегка приоткрыта, а я уверен, что она была закрыта еще секунду назад. Потом я вижу, что щель от приоткрытой двери чулана и вентилятор (нынче жарко, и на полу у меня стоит вентилятор) образуют прямую линию, которая направлена мне в голову. Охваченный внезапным смятением, я в ярости отрываю голову от подушки, именно «в ярости», поскольку при этом обычно самыми последними словами проклинаю «тех» или «то», что пытается меня убрать. Вы скажете: «Парень сошел с ума», и действительно, быть может, так оно и есть. Но мне так почему-то не кажется. Хотя это и весьма слабый довод в мою защиту, если довод вообще. На улице, среди людей, мне становится неуютно. Они разговаривают и выражают бурный восторг, который не имеет ко мне ни малейшего отношения. И все-таки именно с ними я чувствую себя сильным как никогда. Вот какая мысль приходит мне в голову: если они могут существовать с помощью распавшихся на фрагменты вещей, значит, я это тоже могу. Но лишь когда я один и все сравнения должны сводиться к сравнению меня самого со стенами, дыханием, историей, с моей смертью — тогда и начинают твориться странные вещи. Я человек явно слабый. Я пытался обратиться к Библии, к философам, к поэтам, но, на мой взгляд, они почему-то упустили самую суть. Они толкуют о чем-то совершенно другом. Поэтому я давным-давно перестал читать. Небольшое облегчение я нашел в выпивке, азартных играх и сексе, и в этом смысле я почти ничем не отличался от любого человека в округе, в городе, в стране; единственная разница состояла в том, что я не мечтал «преуспеть», не хотел обзавестись семьей, домом, престижной работой и так далее. Вот таким я был: ни интеллектуал, ни художник; не имел я и спасительных корней простого человека. Я болтался посередине, точно заработал некий промежуточный ярлык, а это, сдается мне, и есть начало душевной болезни. А что у меня за вульгарные манеры! Я сую себе палец в задний проход и чешусь. У меня геморрой. Это лучше, чем половые сношения. Я расчесываю там до крови, пока боль не заставляет меня прекратить. Так делают обезьяны, мартышки. Видели вы в зоопарке, какие у них красные кровоточащие жопы? Но позвольте продолжить. Хотя, если вам хочется чего-нибудь необычного, могу рассказать об убийстве. Эти Сны о Комнате, если позволите так их назвать, начались несколько лет назад. Один из первых был в Филадельфии. Тогда я тоже работал лишь изредка, и, быть может, причиной всему было беспокойство по поводу квартирной платы. Пил я разве что немного вина или пива, а секс и азартные игры еще не захватили меня окончательно. Тем не менее в то время я жил с уличной дамой, и мне казалось странным, что она требует от меня больше секса, или «любви», как она выражалась, после того, как днем и вечером успевает побаловать двух или трех мужчин, и хотя, как и всякого рыцаря с большой дороги, меня много мотало по свету и многие тюрьмы мне давали приют, после всего ЭТОГО ставить пистон было как-то непривычно… Все это оборачивалось против меня, и мне приходилось несладко. — Милый, — говорила она, — ты должен понять, что я ЛЮБЛЮ тебя. С ними ничего такого нет. Ты просто НЕ ЗНАЕШЬ женщин. Женщина может дать, и ты думаешь, что добился своего, но на самом деле ты ничего не добился. А тебе я вся отдаюсь. Все эти речи мало чему помогали. Разве что в комнате от них смыкались стены. А как-то ночью — то ли это было во сне, то ли нет — я проснулся, а рядом со мной лежала она (или мне приснилось, что я проснулся), и когда я огляделся, то увидел крошечных человечков, их было тридцать или сорок, они привязывали нас обоих к кровати какой-то серебряной проволокой и бегали и бегали вокруг нас с этой проволокой — под кроватью, по кровати. Должно быть, дама почувствовала мою нервозность. Я увидел, как она открыла глаза и посмотрела на меня. — Молчи! — сказал я. — Не шевелись! Они хотят убить нас током! — КТО ХОЧЕТ УБИТЬ НАС ТОКОМ? — Черт подери, я же сказал, молчи! Лежи спокойно! Притворившись спящим, я дал им потрудиться еще немного. Потом я что было сил дернулся вверх и разорвал проволоку, застав их врасплох. Одного я попытался прихлопнуть, но промахнулся. Не знаю, куда они подевались, но я от них избавился. — Я только что спас нас от смерти, — сказал я своей даме. — Поцелуй меня, папочка, — сказала она. Как бы то ни было, вернемся в наши дни. По утрам я встаю с рубцами наделе. С синими отметинами. Есть одно необычное одеяло, за которым я все время слежу. По-моему, пока я сплю, это одеяло ко мне подкрадывается. Бывает, когда я просыпаюсь, оно оказывается обмотанным вокруг моей шеи, и я задыхаюсь. Это всегда одно и то же одеяло. Но пока что я не обращаю на него внимания. Я открываю пиво, разрываю большим пальцем программку скачек, смотрю в окно, не идет ли дождь, и пытаюсь обо всем позабыть. Я устал. Я не хочу ничего ни воображать, ни выдумывать. И все-таки ночью одеяло снова меня донимает. Оно ползает, как змея. Оно принимает разнообразные формы. Оно никак не желает оставаться расстеленным на кровати. На следующую ночь я придавливаю его к полу кушеткой. Потом я вижу, как оно шевелится. Одеяло начинает шевелиться, стоит мне сделать вид, что я отвернулся. Я встаю, включаю весь свет, беру газету и принимаюсь читать, я изучаю все подряд — уровень цен на бирже, новейшие фасоны одежды, как сварить откормленного голубя, как избавиться от ползучих сорняков; письма редактору, политические разделы, объявления о найме, некрологи и так далее. Одеяло в это время лежит неподвижно, и я выпиваю три-четыре бутылки пива, а то и больше, а потом иногда светает, и тогда нетрудно уснуть. Недавно ночью это случилось. А может, это началось еще днем. Совершенно не выспавшись, я лег часа в четыре дня пополудни, и когда проснулся или вновь увидел во сне свою комнату, уже стемнело, а одеяло подползло к самому моему горлу, решив, что пришла пора действовать! С притворством было покончено! Оно подбиралось ко мне, оно было сильным, или, скорее, я, похоже, очень ослаб, как будто во сне, и оно лишило меня всего, что могло помешать ему окончательно перекрыть мне воздух, но оно лежало на мне неподвижно, то одеяло, изредка делая стремительные мощные выпады, пытаясь нанести внезапный удар. Я чувствовал, как на лбу проступает пот. Разве кто-нибудь в это поверит? Разве кто-нибудь поверит в эту белиберду? В одеяло, которое ожило и пытается совершить убийство? Ни во что не верят, пока это не происходит ВПЕРВЫЕ, — ни в то, что есть атомная бомба, ни в то, что русские могут запустить человека в космос, ни в то, что Господь сойдет на землю, а потом те, кого Он сотворил, прибьют Его гвоздями к кресту. Кто поверит во все те вещи, которые еще только грядут? В последнюю вспышку огня? В восемь или десять мужчин или женщин в одном космическом корабле, Новом Ковчеге, летящем к другой планете, дабы вновь насаждать усталое семя людское? И что за мужчина или женщина поверит в то, что меня пыталось придушить одеяло? Никто не поверил бы, ни одна живая душа! И это лишь усугубляло положение. Хотя я был почти невосприимчив к тому, что думали обо мне народные массы, тем не менее мне хотелось, чтобы они живо представили себе одеяло. Странно? Почему это было так? Странно и другое: я частенько подумывал о самоубийстве, но теперь, когда мне захотело помочь одеяло, я вступил с ним в борьбу. Наконец я вырвался, швырнул одеяло на пол и включил свет. Тут ему и конец! СВЕТ, СВЕТ, СВЕТ! Но нет, я увидел, как даже при свете оно дернулось или передвинулось на дюйм-другой. Я сел и принялся внимательно за ним следить. Оно снова передвинулось. На сей раз на целый фут. Я встал и начал одеваться, старательно обходя одеяло в поисках башмаков, носков и всего прочего. Одевшись, я так и не знал, что мне делать. Одеяло больше не шевелилось. Может, выйти, подышать ночным воздухом? Да. Я поболтал бы с мальчишками, продающими на углу газеты. Хотя и это не годилось. Все продавцы газет в округе были интеллектуалами: они читали Дж. Б. Шоу, О. Шпенглера и Гегеля. Да и мальчишками они не были: им было шестьдесят, восемьдесят, тысяча лет от роду. Черт возьми! Я вышел и захлопнул дверь. Потом, когда я дошел до лестницы, что-то заставило меня обернуться и бросить взгляд в коридор. Вы правы: одеяло меня преследовало, оно ползло за мной по-змеиному, а складки и тени перед ним образовывали голову, рот, глаза. По моему разумению, как только начинаешь верить в то, что жуть — это жуть, она сразу делается МЕНЕЕ жуткой. На мгновение я представил себе, что мое одеяло — это старый пес, который не хочет оставаться один и поэтому вышел вслед за мной из квартиры. Но потом мне пришла в голову мысль, что этот пес, это одеяло, стремится совершить убийство, и тогда я начал торопливо спускаться по лестнице. Да-да, оно поползло за мной! Оно двигалось по ступенькам с той скоростью, с какой ему было нужно. Беззвучно. Целеустремленно. Я жил на третьем этаже. Оно следовало за мной по пятам. До второго. До первого. Сначала я хотел выбежать на улицу, но на улице было очень темно — тихий, безлюдный район, далеко от широких проспектов. Лучше всего было оказаться поближе к людям и проверить реальность происходящего. Для того чтобы реальность стала реальной, требовалось ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ два голоса. Это выяснили художники, которые работали, опережая свое время на много лет, выяснили это люди, страдавшие умопомешательством и так называемыми галлюцинациями. Если видение является вам одному, вас называют либо святым, либо безумцем. Я постучался в квартиру 102. Дверь открыла жена Мика. — Привет, Хэнк, — сказала она, — входи. Мик лежал в постели. Он весь распух, лодыжки были вдвое толще обычных, а живот — больше, чем у беременной женщины. Он был запойным пьяницей, и его печень не выдержала. В нем было полным-полно воды. Он ждал, когда освободится койка в Ветеранском госпитале. — Привет, Хэнк! — сказал он. — Пивка не принес? — Ну что ты, Мик, — сказала его старуха, — ты же знаешь, что сказал доктор: больше ни капли, даже пива. — А зачем это одеяло, малыш? — спросил он. Я взглянул вниз. Оказывается, чтобы не привлекать внимания при входе, одеяло подпрыгнуло и перебросилось мне через руку. — Понимаешь, — сказал я, — у меня их слишком много. Я подумал, может, тебе одно пригодится. Я швырнул одеяло на кушетку. — Пивка не принес? — Нет, Мик. — Пивко бы мне не повредило. — Мик! — сказала его старуха. — Эх, нелегко так резко бросать после стольких лет. — Ну ладно, разве что бутылочку, — сказала его старуха. — Я схожу в магазин. — Не стоит, — сказал я. — Я возьму немного у себя в холодильнике. Я встал и направился к выходу, не выпуская из виду одеяло. Оно не шевелилось. Оно лежало и смотрело на меня с кушетки. — Сейчас приду, — сказал я и закрыл дверь. Сдается мне, подумал я, все дело в моем рассудке. Я принес одеяло с собой и вообразил, будто оно меня преследует. Мне надо чаще общаться с людьми. Мой мирок слишком тесен. Я поднялся наверх и положил в бумажный пакет три или четыре бутылки пива, а потом начал спускаться. Дойдя до второго этажа, я услышал крики, ругань, а потом выстрел. Я бегом одолел оставшиеся ступеньки и вбежал в сто вторую. Мик стоял, весь распухший, и держал в руках «Магнум-32», из дула которого поднимался едва заметный дымок. Одеяло лежало на кушетке, там, куда я его бросил. — Мик, ты с ума сошел, — причитала его старуха. — Как бы не так! — сказал он. — Только ты ушла на кухню, как это одеяло, ей-богу, это одеяло рванулось к двери. Оно попыталось повернуть ручку, но не сумело за нее ухватиться. Когда я оправился от первого потрясения, я встал с кровати и двинулся к нему, а когда я подошел поближе, оно отпрыгнуло от двери, бросилось мне на горло и попыталось задушить! — Мик болен, — сказала его старуха, — ему делают уколы. Ему всякое мерещится. Ему и раньше всякое мерещилось, когда он пил. Как только его положат в больницу, ему сразу станет лучше. — Черт побери! — заорал он, стоя посреди комнаты, весь распухший, в ночной рубашке. — Говорю тебе, эта штуковина пыталась меня убить, хорошо, что старый «магнум» был заряжен, я рванул в чулан, взял его, и когда оно снова на меня набросилось, я выстрелил. Оно отползло. Оно опять уползло на кушетку, и вот оно там лежит. Можете посмотреть — там дырка, где я его прострелил. Это не фантазия! Раздался стук в дверь. Это был управляющий. — У вас слишком шумно, — сказал он. — После десяти вечера ни телевизора, ни радио, ни шума! После чего он ушел. Я подошел к одеялу. Действительно, в нем была дырка. Одеяло казалось совершенно неподвижным. Куда можно ранить живое одеяло? — Боже мой, давай выпьем пивка, — сказал Мик, — мне уже все равно, помру я или нет. Его старуха открыла три бутылки, и мы с Миком закурили «Пэлл-Мэлл». — Эй, малыш, — сказал он, — когда будешь уходить, забери с собой одеяло. — Мне оно не нужно, Мик, — сказал я, — оставь его себе. Он отпил большой глоток пива. — Забери отсюда эту распроклятую штуковину! — Но оно ведь МЕРТВОЕ, верно? — спросил я. — Откуда мне знать, черт подери! — Ты хочешь сказать, что веришь во всю эту чепуху насчет одеяла, Хэнк? — вставила старуха. — Да, мэм. — Пьешь? — Иногда. — А я говорю, забери ОТСЮДА это распроклятое одеяло! Я отпил большой глоток пива и пожалел, что это не водка. — Ладно, старина, — сказал я, — если одеяло тебе не нужно, я его заберу. Я аккуратно сложил его и перекинул через руку. — Спокойной ночи, соседи. — Спокойной ночи, Хэнк, спасибо за пиво. Я поднялся по лестнице, а одеяло ни разу не шевельнулось. Может быть, пуля сделала свое дело. Я вошел к себе и бросил его в кресло. Потом я немного посидел, глядя на него. Потом мне пришла в голову одна мысль. Я взял таз для мытья посуды и положил в него газету. Потом я взял кривой нож. Таз я поставил на пол. Потом я сел в кресло. Одеяло я положил себе на колени. А в руке у меня был нож. Но проткнуть ножом одеяло было нелегко. Я так и сидел в кресле, в затылок мне дул ночной ветер прогнившего города Лос-Анджелеса, и было нелегко начать резать. Откуда мне знать? Быть может, это одеяло было одной из женщин, которые когда-то меня любили, нашедшей способ вернуться ко мне в образе одеяла. Я подумал о двух женщинах. Потом я подумал об одной. Потом я встал, пошел на кухню и открыл бутылку водки. Доктор сказал, что еще хоть капля крепких напитков, и я умру. Но это я уже проверял. Сначала наперсток. На следующий вечер — два, и так далее. На сей раз я налил полный стакан. Дело было не в смерти, дело было в печали и в чуде. В нескольких хороших людях, что плачут в ночи. В нескольких хороших людях. Быть может, одеяло, которое было той женщиной, либо пыталось убить меня, чтобы увлечь за собой в смерть, либо пыталось любить меня, только, будучи одеялом, не знало как… либо пыталось убить Мика за то, что он помешал ей, когда она хотела выйти за мной из квартиры? Безумие? Конечно. А что не безумие? Разве Жизнь не безумие? Все мы как заводные игрушки… несколько оборотов пружины, она останавливается, и дело с концом… а мы ходим, что-то воображаем, строим планы, избираем губернаторов, стрижем газоны… Безумие, несомненно, а что НЕ безумие? Я залпом выпил стакан водки и закурил. Потом я взял одеяло в последний раз, а ПОТОМ ВОТКНУЛ В НЕГО НОЖ! Я кромсал, кромсал и кромсал, я искромсал штуковину в те мелкие клочья, которые остались от всего на свете… и бросил эти клочья в таз, а потом я поставил таз у окна и включил вентилятор, чтобы дым выходил наружу, и пока огонь разгорался, я пошел на кухню и налил еще водки. Когда я вышел, костер был яркий и алый, он полыхал хорошо — как все старые бостонские колдуньи, как все Хиросимы, как любая любовь, как любая любовь на свете, а мне не было хорошо, мне не было хорошо на свете. Я выпил второй стакан водки и почти ничего не почувствовал. Я пошел на кухню еще за одним, взяв с собой кривой нож. Я бросил нож в раковину и отвернул крышечку бутылки. Я вновь взглянул на лежащий в раковине нож. На лезвии было яркое пятно крови. Я посмотрел на свои руки. Я искал на руках своих раны. Прекрасными были руки Христа. Я смотрел на свои руки. Там не было ни царапины. Там не было ни трещинки. Там не было даже шрамов. Я чувствовал слезы, стекавшие по моим щекам, они ползли, точно глупые и неуклюжие безногие существа. Я был безумцем. Должно быть, я и вправду безумен.
Содержание:
0	Истории обыкновенного безумия : Чарльз Буковски	1	За решеткой вместе с главным врагом общества : Чарльз Буковски
2	Сцены из тюремного спектакля : Чарльз Буковски	3	Дурдом немного восточнее Голливуда : Чарльз Буковски
4	Стоит ли избирать себе карьеру писателя? : Чарльз Буковски	5	Грандиозная дзэнская свадьба : Чарльз Буковски
6	Примирение : Чарльз Буковски	7	Пизда, Пиза и счастливое семейство : Чарльз Буковски
8	Прощай, Уотсон : Чарльз Буковски	9	Великие поэты умирают в дымящихся горшках с дерьмом : Чарльз Буковски
10	Мое пребывание в доме творчества : Чарльз Буковски	11	Дурацкие Иисусы : Чарльз Буковски
12	Впечатлительная натура : Чарльз Буковски	13	Насилуют! Насилуют! : Чарльз Буковски
14	Сатанинский город : Чарльз Буковски	15	Любовь и ненависть : Чарльз Буковски
16	Доллар двадцать центов : Чарльз Буковски	17	Без носков : Чарльз Буковски
18	Мирная беседа в домашней обстановке : Чарльз Буковски	19	Пиво, поэты и разговоры : Чарльз Буковски
20	Я убил человека в Рино : Чарльз Буковски	21	Дождь женщин : Чарльз Буковски
22	Ночные улицы безумия : Чарльз Буковски	23	Лиловый, как ирис : Чарльз Буковски
24	Глаза как небо : Чарльз Буковски	25	Посвящение Уолтеру Лоуэнфелзу : Чарльз Буковски
26	Записки потенциального самоубийцы : Чарльз Буковски	27	Заметки по поводу чумы : Чарльз Буковски
28	Неудачный полет : Чарльз Буковски	29	В моем супе печенье в форме зверюшек : Чарльз Буковски
30	Популярная личность : Чарльз Буковски	31	Цветок-лошадка : Чарльз Буковски
32	Рисковая игра в марихуану : Чарльз Буковски	33	вы читаете: Одеяло : Чарльз Буковски
34	Использовалась литература : Истории обыкновенного безумия

Чарльз Буковски, Последствия долговременного отказа

Появляется в Фрагменты из залитой вином записной книжки

Последствия длительного отказа

Я ходил по улице и думал об этом. Это был самый длинный, который я когда-либо получал. Обычно они говорили только: «Извините, это не совсем соответствует требованиям» или «Извините, это не совсем сработало». Или, что чаще, обычный печатный бланк отказа.
Но это было самым длинным, самым длинным из всех. Это было из моего рассказа «Мои приключения в полусотне ночлежных домов». Я прошел под фонарным столбом, вынул из кармана бумажку и перечитал ее —

Уважаемый г-н Буковски:
Опять же, это конгломерат чрезвычайно хороших материалов и других материалов, настолько полных боготворимых проституток, сцен рвоты наутро, мизантропии, восхвалений самоубийства и т. д., что он вообще не совсем подходит для журнала любого тиража. Это, однако, в значительной степени сага об определенном типе людей, и я думаю, что в ней вы проделали честную работу. Возможно, когда-нибудь мы вас напечатаем, но когда именно, я не знаю. Это зависит от вас.
С уважением,
Whit Burnett

О, я знал подпись: длинная буква «h», переходящая в конец «W», и начало «B», опустившееся на полстраницы.
Я положил бумажку обратно в карман и пошел дальше по улице. Я чувствовал себя довольно хорошо.
Здесь я писал только два года. Два коротких года. Хемингуэю потребовалось десять лет. И Шервуд Андерсон, ему было сорок, прежде чем он был опубликован.
Хотя, думаю, мне придется бросить пить и женщин с дурной славой. Виски все равно было трудно достать, а вино портило мне желудок. Хотя Милли… Милли, это было бы труднее, намного труднее.
…Но Милли, Милли, мы должны помнить об искусстве. Достоевский, Горький, для России, а теперь Америка хочет восточноевропейца. Америка устала от Браунов и кузнецов. Брауны и Смиты — хорошие писатели, но их слишком много, и все они пишут одинаково. Америке нужна пушистая чернота, непрактичные медитации и подавленные желания восточноевропейца.
Милли, Милли, твоя фигура в самый раз: все струится до самых бедер, и любить тебя так же просто, как надеть пару перчаток в нулевую погоду. В твоей комнате всегда тепло и весело, у тебя есть альбомы с пластинками и бутерброды с сыром, которые мне нравятся. А Милли, твоя кошка, помнишь? Помните, когда он был котенком? Я пытался научить его пожимать руки и переворачиваться, а ты сказала, что кошка не собака и это невозможно. Ну, я сделала это, не так ли, Милли? Кот уже большой, он стал мамой и родил котят. Мы давно дружим. Но теперь придется уйти, Милли: коты и фигурки и 6-я симфония Чайковского. Америке нужен восточноевропейский….
К тому времени я обнаружил, что стою перед своей ночлежкой, и начал заходить внутрь. Затем я увидел свет в моем окне. Я заглянул: Карсон и Шипки сидели за столом с кем-то, кого я не знал. Они играли в карты, а в центре стоял огромный кувшин с вином. Карсон и Шипки были художниками, которые не могли решить, рисовать ли им, как Сальвадор Дали или Рокуэлл Кент, и они работали на верфях, пытаясь решить.
Затем я увидел мужчину, очень тихо сидящего на краю моей кровати. У него были усы и бородка, и он выглядел знакомо. Кажется, я вспомнил его лицо. Я видел это в книге, газете, может быть, в кино. Я поинтересовался. Потом я вспомнил.
Когда я вспомнил, я не знал, войти или нет. Ведь что один сказал? Как поступил один? С таким мужчиной было тяжело. Нужно было быть осторожным, чтобы не сказать неправильных слов, нужно было быть осторожным во всем.
Сначала я решил прогуляться по кварталу. Я где-то читал, что это помогает, когда ты нервничаешь. Я слышал, как Шипки ругался, когда уходил, и слышал, как кто-то уронил стакан. Мне бы это не помогло.
Я решил подготовить свою речь заранее. «Право, я вообще не очень хороший оратор. Я очень замкнутый и напряженный. Я все сохраняю и излагаю словами на бумаге. Я уверен, что вы разочаруетесь во мне, но это так». Я всегда был».
Я подумал, что этого достаточно, и когда я закончил обход квартала, я пошел прямо в свою комнату.
Я видел, что Карсон и Шипки были довольно пьяны, и я знал, что они ничем мне не помогут. Маленькому карточному игроку, которого они привели с собой, тоже было плохо, за исключением того, что все деньги были на его стороне стола.
Мужчина с козлиной бородкой встал с кровати. — Как поживаете, сэр? он спросил.
«Нормально, а Вы?» Я пожал ему руку. — Надеюсь, ты не слишком долго ждал? Я сказал.
«О, нет.»
«Право, — сказал я, — я вообще не очень хороший оратор…»
«Кроме того, когда он пьян, тогда он орет навзрыд. Иногда он выходит на площадь и читает лекции, а если его никто не слушает, он разговаривает с птицами», — сказал Шипки.
Мужчина с козлиной бородкой ухмыльнулся. У него была чудесная улыбка. Видно понимающий человек.
Двое других продолжали играть в карты, но Шипки повернулся на стуле и наблюдал за нами.
— Я очень замкнут и напряжен, — продолжал я, — и…0009 «Прошедшее время или цирковые шатры?» — закричал Шипки.
Это было очень плохо, но человек с козлиной бородкой снова улыбнулся, и мне стало лучше.
«Я все это сохраняю, излагаю словами на бумаге и…»
«Девять десятых или притворство?» — закричал Шипки.
«… и я уверен, что ты разочаруешься во мне, но я всегда был таким».
— Послушайте, мистер! — завопил Шипки, раскачиваясь взад-вперед на стуле. «Слушай, ты с козлиной бородкой!»
«Да?»
«Послушай, я ростом шесть футов, с волнистыми волосами, стеклянным глазом и парой красных игральных костей».
Мужчина рассмеялся.
— Значит, ты мне не веришь? Ты не веришь, что у меня есть пара красных костей?
Шипки в состоянии алкогольного опьянения всегда почему-то хотел заставить людей поверить, что у него стеклянный глаз. Он указывал на тот или иной глаз и утверждал, что это стеклянный глаз. Он утверждал, что стеклянный глаз сделал для него его отец, величайший специалист в мире, которого, к сожалению, убил тигр в Китае.
Внезапно Карсон начал кричать: «Я видел, как ты взял эту карту! Откуда ты ее взял? Дай сюда, , сюда, ! Помечено, помечено, ! Я так и думал! Неудивительно, что ты выигрывал! !»
Карсон встал, схватил маленького карточного игрока за галстук и потянул его. Лицо Карсона посинело от гнева, а маленький карточный игрок начал краснеть, когда Карсон потянул галстук.
«Что случилось, ха! Ха! Что случилось! Что происходит?» — закричал Шипки. «Дай мне посмотреть, ха? Дай мне дурь!»
Карсон весь посинел и едва мог говорить. Он с огромным усилием выплюнул эти слова и поднял галстук. Маленький карточный игрок начал махать руками, как огромный осьминог, выброшенный на поверхность.
«Он пересек нас!» — прошипел Карсон. «Перекрестил нас! Вытащил из-под рукава, конечно, как Господь! Пересек нас, я вам говорю!»
Шипки подошел к маленькому игроку в карты, схватил его за волосы и дернул головой взад-вперед. Карсон остался на связи.
«Ты пересек нас, а? Ты! Говори! Говори!» — крикнул Шипки, дергая себя за волосы.
Маленький карточный игрок не говорил. Он просто развел руками и начал потеть.
«Я отведу вас куда-нибудь, где мы сможем выпить пива и чего-нибудь поесть», — сказал я мужчине с козлиной бородкой.
«Давай! Говори! Отдай! Тебе нас не пересечь!»
— О, в этом нет необходимости, — сказал человек с козлиной бородкой.
«Крыса! Вошь! Свинья с рыбьей мордой!»
— Я настаиваю, — сказал я.
«Ограбить человека со стеклянным глазом, ладно? Я тебе покажу, свинья с рыбьей мордой!»
— Очень мило с вашей стороны, и я немного проголодался, спасибо, — сказал человек с козлиной бородкой.
«Говори! Говори, свинья с рыбьей мордой! Если ты не заговоришь через две минуты, всего через две минуты, я вырежу твое сердце ради дверной ручки!»
— Давай немедленно уйдем, — сказал я.
— Хорошо, — сказал мужчина с козлиной бородкой.

ВСЕ столовые были закрыты в это время ночи, и ехать в город было долго. Я не мог отвести его обратно в свою комнату, поэтому мне пришлось рискнуть с Милли. У нее всегда было много еды. Во всяком случае, у нее всегда был сыр.
Я был прав. Она приготовила нам бутерброды с сыром и кофе. Кот узнал меня и прыгнул ко мне на колени.
Я кладу кошку на пол.
— Смотрите, мистер Бернетт, — сказал я.
«Пожать руки!» — сказал я коту. «Пожать руки!»
Кот просто сидел.
— Забавно, всегда так было, — сказал я. «Пожать руки!»
Я вспомнил, как Шипки сказал мистеру Бернетту, что я разговариваю с птицами.
«Давай сейчас! Пожать друг другу руки!»
Я начал чувствовать себя глупо.
«Приходите на ! Пожмите друг другу руки!»
Я положил голову прямо на голову кота и вложил в нее все, что у меня было.
«Пожать руки!»
Кот просто сидел.
Я вернулся к своему стулу и взял бутерброд с сыром.
«Кошки — забавные животные, мистер Бернетт. Никогда не скажешь. Милли, поставь шестую пьесу Чайковского для мистера Бернетта».
Мы слушали музыку. Милли подошла и села мне на колени. На ней было только неглиже. Она упала против меня. Я отложил бутерброд в сторону.
«Я хочу, чтобы вы обратили внимание, — сказал я мистеру Бернетту, — на ту часть, в которой в этой симфонии возникает маршевое движение. Я думаю, что это одна из самых красивых частей во всей музыке. идеально. Вы можете почувствовать интеллект в действии».
Кот прыгнул на колени человеку с козлиной бородкой. Милли прижалась своей щекой к моей, положила руку мне на грудь. «Где ты был, малыш? Милли скучала по тебе, знаешь ли».
Пластинка кончилась, и человек с козлиной бородкой снял с колен кошку, встал и перевернул пластинку. Он должен был найти запись №2 в альбоме. Перевернув его, мы получим кульминацию довольно рано. Однако я ничего не сказал, и мы дослушали его до конца.
«Как вам это нравится?» Я попросил.
«Отлично! Просто отлично!»
У него был кот на полу.
«Пожать друг другу руки! Пожать друг другу руки!» — сказал он коту.
Кот пожал руку.
«Смотрите, — сказал он, — я могу заставить кошку пожать руку».
«Пожать руки!»
Кот перевернулся.
«Нет, пожми руки ! Пожми руки !»
Кот просто сидел.
Он опустил голову рядом с кошачьей головой и сказал ей на ухо. «Пожать руки!»
Кошка сунула лапу ему прямо в козлиную бородку.
«Вы видели? Я заставил его пожать друг другу руки!» Мистер Бернетт казался довольным.
Милли крепко прижалась ко мне. «Поцелуй меня, малыш, — сказала она, — поцелуй меня».
«Нет.»
«Боже мой, ты сошел с ума, малыш? Что тебя гложет? Сомпин беспокоит тебя сегодня вечером, я вижу! Расскажи Милли все об этом! Что с тобой, а? Ха?
«Теперь я заставлю кошку перевернуться», — сказал мистер Бернетт.
Милли крепко обняла меня и посмотрела в мой направленный вверх глаз. Она выглядела очень грустной и материнской и пахла сыром.
«Скажи Милли, что тебя гложет, малыш».
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернет коту.
Кот просто сидел.
— Послушай, — сказал я Милли, — видишь вон того мужчину?
— Да, я вижу его.
«Ну, это Уит Бернетт».
«Это кто?»
«Редактор журнала. Тот, кому я посылаю свои рассказы».
— Ты имеешь в виду того, кто посылает тебе эти крошечные записки?
«Отказные листки, Милли».
«Ну, он злой. Он мне не нравится».
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернет коту. Кот перевернулся. «Смотреть!» он крикнул. «Я заставил кота перевернуться! Я хочу купить этого кота! Он чудесный!»
Милли крепче сжала меня и заглянула мне в глаза. Я был совершенно беспомощен. Я чувствовал себя как еще живая рыба на льду в мясном прилавке в пятницу утром.
«Послушай, — сказала она, — я могу заставить его напечатать одну историю. Я могу заставить его напечатать всех их!»
«Смотрите, как я заставлю кота перевернуться!» — сказал мистер Бернетт.
«Нет, нет, Милли, вы не понимаете! Редакторы не усталые бизнесмены. У редакторов угрызения совести !»
«Сомнения?»
«Сомнения».
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернетт.
Кот просто сидел.
«Я знаю все о тебе угрызения совести ! Не беспокойся о совести, малыш, я заставлю его напечатать алла твоих историй!»
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернет коту. Ничего не произошло.
«Нет, Милли, я этого не потерплю».
Она вся обмоталась вокруг меня. Было трудно дышать, и она была довольно тяжелой. Я почувствовал, как мои ноги заснули. Милли прижалась своей щекой к моей и провела рукой вверх и вниз по моей груди. — Малыш, тебе нечего сказать!
Мистер Бернетт опустил голову рядом с кошачьей головой и что-то сказал ей на ухо. «Перекатывать!»
Машина воткнула лапу ему прямо в козлиную бородку.
«Я думаю, что этот кот хочет что-нибудь поесть», — сказал он.
С этими словами он вернулся в свое кресло. Милли подошла и села к нему на колени.
«Где ты взял эту милую маленькую козочку?» она спросила.
«Простите меня, — сказал я, — я собираюсь попить воды».
Я вошел, сел в уголке для завтрака и посмотрел на цветочные узоры на столе. Я пытался сцарапать их ногтем. Было достаточно трудно разделить любовь Милли с продавцом сыра и сварщиком. Милли с фигурой до бедер. Черт, черт.
Я продолжал сидеть, а через некоторое время вынул из кармана листок с отказом и перечитал его. Места, где листок был сложен, начали коричневеть от грязи и рваться. Мне пришлось бы перестать смотреть на него и положить его между книжными страницами, как спрессованную розу.
Я начал думать о том, что он сказал. У меня всегда была такая беда. Даже в колледже меня привлекала пушистая чернота. Инструктор по рассказам однажды вечером пригласила меня на ужин и представление и прочитала мне лекцию о красоте жизни. Я дал ей написанный мною рассказ, в котором я, как главный герой, спустился ночью на пляж на песок и начал размышлять о смысле во Христе, о смысле смерти, о смысле и полноте и ритм во всем. Затем, посреди моих раздумий, идет бродяга с затуманенными глазами, пинающий песок мне в лицо. Я разговариваю с ним, покупаю ему бутылку и мы пьем. Мы заболеваем. Потом мы идем в дом дурной славы.
После ужина учительница рассказов открыла сумочку и рассказала историю о пляже. Она открыла его примерно на полпути, к входу бродяги с затуманенными глазами и выходу смысла во Христе.
«До сих пор, — сказала она, — здесь было очень хорошо, даже красиво». Затем она взглянула на меня с тем взглядом, какой может быть только у художественно интеллигентных людей, которые каким-то образом попали в деньги и положение. «Но извините меня, извините меня очень, — она постучала по нижней половине моего рассказа, — именно то, что черт возьми это это тут дела?»

Я больше не мог оставаться в стороне. Я встал и пошел в переднюю комнату.
Милли была вся обвита вокруг него и смотрела в его направленный вверх глаз. Он был похож на рыбу на льду.
Милли, должно быть, подумала, что я хочу поговорить с ним о процедурах публикации.
«Простите, мне нужно причесаться», — сказала она и вышла из комнаты.
«Хорошая девочка, не правда ли, мистер Бернетт?» Я попросил.
Он привел себя в форму и поправил галстук. «Извините, — сказал он, — почему вы все время называете меня мистером Бернеттом?»
«Ну, не так ли?»
«Я Хоффман. Джозеф Хоффман. Я из компании по страхованию жизни Кертиса. Я пришел в ответ на вашу открытку».
«Но я не отправил открытку».
«Мы получили один от вас.»
«Я никогда ничего не посылал».
«Разве вы не Эндрю Спиквич?»
«Кто?»
«Спиквич. Эндрю Спиквич, Тейлор-стрит, 3631».
Милли вернулась и обвилась вокруг Джозефа Хоффмана. У меня не хватило духу сказать ей.
Я очень тихо закрыл дверь и спустился по ступенькам на улицу. Я прошел часть квартала и увидел, как погас свет.
Я со всех ног помчался к моей комнате, надеясь, что в том огромном кувшине на столе еще осталось немного вина. Однако я не думал, что мне так повезет, потому что я слишком похож на сагу определенного типа людей: нечеткая чернота, непрактичные медитации и подавленные желания.

Следующее примечание сопровождало первый опубликованный рассказ Чарльза Буковски в номере журнала за март-апрель 1944 г. Story :

Чарльз Буковски родился в Андернахе, Германия, в 1920 году. служил в американской оккупационной армии в Рейнской области, где познакомился с матерью автора. Его привезли в Америку в возрасте двух лет. Пару лет он учился в городском колледже Лос-Анджелеса, а с тех пор два с половиной года работал клерком на почте, кладовщиком в Sears Roebuck, грузчиком по ночам в пекарне. В настоящее время работает упаковщиком и наполнителем коробок в подвале магазина женской спортивной одежды.

В романе Буковски 1975 года Factotum он описывает опыт своей первой публикации (называя Уита Бернетта из Story «Клеем Глэдмором»): «Глэдмор вернул многие мои вещи с личным отказом. Правда, большинство из них были не очень длинными, но казались добрыми и очень обнадеживающими… Так что я заставил его работать над четырьмя или пятью историями в неделю». По поводу своей первой продажи Буковски написал: «Я встал со стула, все еще держа в руках бланк о принятии. МОЙ ПЕРВЫЙ. Никогда еще мир не выглядел так хорошо, так многообещающе». Однако, увидев рассказ в печати, радость Буковски испарилась. «Последствия» были помещены в конце примечаний, и он чувствовал, что Бернетт опубликовал их только из любопытства. Чувствуя себя униженным, Буковски больше никогда ничего не отправлял в История .

Трансгрессивные острые ощущения Чарльза Буковски

Фотография Ульфа Андерсена/Гетти

В третьем издании «Антологии современной и современной поэзии Нортона», в котором поэты появляются в порядке рождения, класс 1920 года занимает сильное место. команда, включая Говарда Немерова и Эми Клэмпитт. Если бы вы заглянули в отдел поэзии любого крупного книжного магазина, вы бы, вероятно, нашли по одной-две книги каждого из этих уважаемых критиками поэтов, отмеченных наградами. Однако нигде в канонизированной антологии Нортона нет человека, занимающего больше всего места на полках среди всех американских поэтов: Чарльза Буковски. Книги Буковски составляют крепкую фалангу с их суровыми обложками и длинными зловещими названиями: «Любовь — это собака из ада»; «Играй на пианино пьяным, как на ударном инструменте, пока пальцы не начнут немного кровоточить». Они производят впечатление отчужденной, возможно, воинственной империи посреди письменной республики.

Сам Буковски и его многочисленные читатели не хотели бы этого по-другому. Джон Мартин, основатель Black Sparrow Press, ответственный за начало карьеры Буковски, объяснил, что «он не является популярным автором, и у него никогда не будет широкой публики». Странно говорить о поэте, который продал миллионы книг и был переведен более чем на дюжину языков — коммерческий успех, которого в американской поэзии почти не было со времен домодернистских времен таких популярных балладистов, как Эдгар А. , Гость. Тем не менее ощущение того, что он не является частью мейнстрима, по крайней мере, как его определяют антология Нортона и большинство других авторитетных источников, является неотъемлемой частью привлекательности Буковски. Он один из тех писателей, которых каждый новый читатель открывает для себя с трансгрессивным трепетом.

Как и подобает поэту, чья репутация была создана в эфемерных подпольных журналах, именно в Интернете культ Буковски находит свое самое яркое выражение. Ему посвящены сотни веб-сайтов не только в Америке, но и в Германии, Испании, Чехии и Швеции, где один фанат пишет, что, прочитав его впервые, «я почувствовал, что это родственная душа». в мистере Буковски». Такие претензии на близость являются стандартными для поклонников Буковски. На Amazon.com отзывы читателей о его книгах звучат как нечто среднее между любовными письмами и отзывами о встречах возрождения: «Это то, что говорит со мной до такой степени, что каждый раз, когда я читаю определенные страницы, я плачу»; «Эта книга — одна из самых влиятельных книг поэзии в моей жизни»; или, что наиболее показательно: «Я ненавижу поэзию, но люблю стихи Бука».

Сегодняшние фанаты больше не могут позвонить Буковски по телефону или зайти к нему домой в Лос-Анджелес, где он прожил большую часть своей жизни. Но до его смерти от лейкемии в 1994 году они могли и делали это с регулярностью, которая поэту казалась лестной, хотя и утомительной. Как он сказал интервьюеру в 1981 году: «Я получаю много писем по почте о том, что я пишу, и они говорят: «Буковски, ты такой ебанутый, и ты все еще жив. Я решил не убивать себя». . . Так что в каком-то смысле я спасаю людей. . . . Не то чтобы я хотел их спасти: у меня нет желания никого спасать. . . . Так это мои читатели, понимаете? Они покупают мои книги — побежденные, сумасшедшие и проклятые, — и я горжусь этим».

Эта смесь хвастовства и жалоб в точности отражает застенчивость поэзии Буковски, одновременно человеконенавистнической и товарищеской, агрессивно вульгарной и тайно чувствительной. Читатели, которые любят его и верят, что он ответит им взаимностью, знают, как смотреть сквозь буйство стихов вроде «плескания»:

тупой,
Иисус Христос,
некоторые люди настолько тупые
что их можно услышать
плещутся в своей тупости. . . .

Хочу
беги и прячься
Я хочу
избежать их всепоглощающей
ничтожности.

Поклонники Буковски осознают, что «некоторые люди», такие как «большинство людей» Э. Э. Каммингса или ненавистные «фальшивки» Дж. Д. Сэлинджера, никогда не являются нами, всегда они — те, кто недостаточно проницателен, чтобы понять наши достоинства или заслуги нашего любимого автора. Это типично подростковая эмоция, и не случайно все трое этих писателей обладают особой властью над подростками. Со всеми тремя также возникает ощущение, что если бы мизантроп мог узнать нас такими, какие мы есть на самом деле, он приветствовал бы наше паломничество; как говорит Холден Колфилд: «Что меня действительно сбивает с толку, так это книга, которую, когда вы все закончите ее читать, вы пожелаете, чтобы автор, написавший ее, был вашим потрясающим другом, и вы могли бы позвонить ему по телефону, когда бы вы ни чувствовали себя плохо». нравится.» Точно так же Буковски мог бы заявить о своем презрении к человечеству и своей тревоге по поводу его постоянного вторжения в его частную жизнь — «Я никогда не рад звонку телефона», — пишет он в «телефоне», — однако еще одно стихотворение он озаглавил своим телефоном. номер «462-0614» и выдает то, что звучит как открытое приглашение:

Я не пишу из знания.
когда звонит телефон
Я тоже хотел бы услышать слова
которые могли бы облегчить
часть этого.

, поэтому в списке мой номер
.

Этот вид крика души не первое, что приходит на ум, когда упоминается имя Чарльза Буковски. На протяжении примерно пятидесяти книг он превратился в мифического хулигана, фигуру из небылиц — скандалиста, игрока, компаньона бомжей и шлюх, пьяницу с океанской жаждой. (Эта легенда получила еще более широкое распространение в 19 в.87 «Barfly», в котором версию Буковски играет Микки Рурк.) В своих автобиографических романах и некоторых стихах он давал этому альтер-эго прозрачный псевдоним Хэнк Чинаски — полное имя Буковски было Генри Чарльз Буковски-младший. ., и он был известен друзьям как Хэнк, но поскольку он почти всегда писал от первого лица, грань между Чинаски-персонажем и Буковски-мужчиной размыта. Это размытие, по сути, и является секретом привлекательности Буковски: он сочетает в себе обещание близости поэта-исповедника с невероятным апломбом героя криминального чтива.

Стихи Буковски лучше всего воспринимаются не как отдельные словесные артефакты, а как продолжение рассказа о его настоящих приключениях, как комикс или сериал. Они сильно повествовательны, основаны на бесконечном количестве анекдотов, которые обычно связаны с баром, загородным отелем, скачками, девушкой или любыми их сочетаниями. Свободный стих Буковски на самом деле представляет собой серию повествовательных предложений, разбитых на длинную узкую колонку, причем короткие строки производят впечатление скорости и лаконичности, даже когда язык сентиментален или шаблонен. Эффект такой, как если бы какой-то легендарный крутой парень, помесь Филипа Марлоу и Пола Баньяна, сел рядом с вами за барную стойку, купил кружку и начал рассказывать историю своей жизни:

Я был подлым и
сумасшедшим белым
парнем, полным юмора, смеха
и азартной игры.

Меня поселили с
шелковоногой
красавицей.
Я пил и дрался всю
ночь,
был ужасом
местных баров.

Эти строки взяты из стихотворения «тогда и сейчас» из последнего сборника произведений Буковски «Сгорбившись к нирване: новые стихи» (Ecco; $27,50). Смерть не повлияла на продуктивность Буковски; это его девятая посмертная книга стихов, и это еще не все. Не изменился и его стиль: эти «новые стихи» такие же, как и старые стихи, может быть, чуть более повторяющиеся, но не сразу распознаваемые как второсортные произведения или остатки.

Невероятно плодотворная загробная жизнь была тем, на что Буковски рассчитывал. Еще в 1970 году он писал своему редактору: «Вы только подумайте, когда-нибудь, после того, как я умру и начнут охотиться за моими стихами и рассказами, у вас на руках будет сто рассказов и тысяча стихов. ты просто не представляешь, как тебе повезло, детка. В следующую четверть века излишки росли благодаря почти графоманской плодовитости Буковски. «Обычно я пишу десять или пятнадцать [стихотворений] сразу, — говорил он, и сам процесс письма представлялся ему чем-то вроде завороженной борьбы с пишущей машинкой, как в его стихотворении «Прохладный черный воздух». это и я бей , я не использую свет/касание, я бей ».

Алкоголь был топливом, поскольку он часто был предметом этих поэтических взрывов: «Я не думаю, что написал стихотворение, когда был полностью трезв», — сказал он одному интервьюеру. И он принципиально отвергал представление о поэзии как о ремесле, о деле труда и ревизии. Против метафор, господствовавших в новокритической атмосфере 1950-х годов, когда он начал писать всерьёз — «Хорошо сделанные урны» и «Словесные иконы», — Буковски выдвинул свой, вполне характерный для письма образ: «это должно выйти как горячее». какашки наутро после хорошего пива».

Чарльз Буковски: стихи, очерки и рассказы

Чарльз Буковски: стихи, очерки и рассказы | Поэтический

Загрузка…

Генри Чарльз Буковски (урожденный Генрих Карл Буковски; 16 августа 1920 — 9 марта 1994) был американским поэтом, романистом и писателем рассказов. На его творчество повлияла социальная, культурная и экономическая обстановка его родного города Лос-Анджелеса. Он отмечен акцентом на обычную жизнь бедных американцев, писательский процесс, алкоголь, отношения с женщинами и тяжелую работу. Буковски написал тысячи стихов, сотни рассказов и шесть романов, опубликовав в итоге более шестидесяти книг. В 1986 Time назвал Буковски «лауреатом американской бедноты». Что касается непреходящей привлекательности Буковски, Адам Кирш из The New Yorker писал: «Секрет привлекательности Буковски… [в том, что] он сочетает в себе обещание близости поэта-исповедника с невероятным апломбом героя криминального чтива. ”

Генри Чарльз Буковски (урожденный Генрих Карл Буковски; 16 августа 1920 — 9 марта 1994) был американским поэтом, романистом и писателем рассказов.На его творчество повлияла социальная, культурная и экономическая среда его родного города. Лос-Анджелеса. Он отмечен акцентом на обычной жизни бедных американцев, писательском процессе, алкоголе, отношениях с женщинами и тяжелой работе. Буковски написал тысячи стихов, сотни рассказов и шесть романов, в конечном итоге опубликовав более шестидесяти книг. В 1986 Time назвал Буковски «лауреатом американской бедноты». Что касается непреходящей привлекательности Буковски, Адам Кирш из The New Yorker писал: «Секрет привлекательности Буковски… [в том, что] он сочетает в себе обещание близости поэта-исповедника с невероятным апломбом героя криминального чтива. ”

Ранние годы

Чарльз Буковски родился как Генрих Карл Буковски в Андернахе, Германия, в семье Генриха Буковски и Катарины (урожденной Фетт).Мать Буковски была коренной немкой, а его отец был американским военнослужащим немецкого происхождения.Его дед по отцовской линии Леонард эмигрировал в Америку из Германии в 1880-х годах.В Кливленде Леонард встретил Эмили Крауссе, которая эмигрировала из Данцига, тогда входившего в состав Германии.Они поженились и поселились в Пасадене.Он работал плотником, создав свою собственную очень успешную строительную компанию. У пары было четверо детей, в том числе Генри, отец Чарльза Буковски.0005

Родители Чарльза Буковски познакомились в Андернахе, в Западной Германии после Первой мировой войны, отец поэта был отправлен сержантом в американскую оккупационную армию после поражения Германии в 1918 году. У него был роман с Катериной, немецкой сестрой друга, и она быстро забеременела. Чарльз Буковски неоднократно заявлял, что родился вне брака, но семейные записи Андернаха показывают, что его родители поженились за месяц до его рождения. Его отец устроился строительным подрядчиком, намереваясь получить большую финансовую прибыль после войны. Через два года эта семья переехала в Пфаффендорф. Учитывая огромные репарации, требуемые от Германии, и высокий уровень инфляции, Генри не мог зарабатывать на жизнь, и поэтому он решил перевезти семью обратно в Америку. 23 апреля 1923 они отплыли из Бремерхафена в Балтимор, штат Мэриленд, где и поселились. Желая получить более англоязычное имя, родители Буковски стали называть своего сына Генри, которое поэт позже изменил на Чарльз. Они изменили произношение фамилии с / buːˈkɒfski / boo-kof-skee на / buːˈkaʊski / boo-kow-ski , родители Буковски были католиками.

В 1930 году семья поселилась в южной части центра Лос-Анджелеса, в городе, где раньше работали и жили отец и дед Чарльза Буковски. В 30-е годы отец поэта часто оставался без работы. В автобиографическом произведении «Ветчина во ржи» Чарльз Буковски говорит, что с молчаливого согласия матери его отец часто оскорблял сына как физически, так и морально, избивая сына за малейшие воображаемые проступки. В юности Буковски был застенчивым и социально замкнутым, состояние усугублялось в подростковом возрасте из-за тяжелой формы прыщей. Соседские дети высмеивали его немецкий акцент и одежду, которую заставляли носить его родители. Хотя он, казалось, страдал от дислексии, в школе его высоко хвалили за его художественные работы.

В раннем подростковом возрасте Генри испытал прозрение, когда его верный друг Уильям «Лысый» Маллинакс познакомил его с алкоголем, изображенным как «Элай Лакросс» в «Ветчине во ржи», сыне хирурга-алкоголика. «Этот [алкоголь] будет помогать мне очень долго», — писал он позже, описывая происхождение своего хронического алкоголизма; или, как он это видел, генезис метода, который он мог бы использовать, чтобы прийти к более дружественным отношениям со своей собственной жизнью. После окончания средней школы Лос-Анджелеса Буковски в течение двух лет учился в Городском колледже Лос-Анджелеса, изучая курсы искусства, журналистики и литературы, прежде чем уйти в начале Второй мировой войны. Затем он переехал в Нью-Йорк, чтобы начать карьеру писателя.

22 июля 1944 года, когда шла Вторая мировая война, Буковски был арестован агентами ФБР в Филадельфии, штат Пенсильвания, где он жил в то время, по подозрению в уклонении от призыва. Его продержали 17 дней в тюрьме Мояменсинг в Филадельфии. Шестнадцать дней спустя он провалил психологический экзамен, который был частью его обязательного «физического» поступления в армию, и получил классификацию выборочной службы 4-F (непригоден для военной службы).

Раннее написание

Когда Буковски было 24 года, его рассказ «Последствия длительного отказа» был опубликован в журнале Story. Двумя годами позже еще один рассказ, «20 танков из Касселдауна», был опубликован издательством Black Sun Press в выпуске III журнала Portfolio: An Intercontinental Quarterly, ограниченного тиража, сборника с вкладными листами, напечатанного в 1919 г. 46 и отредактированный Карес Кросби. Не сумев пробиться в литературный мир, Буковски разочаровался в процессе публикации и бросил писать почти на десять лет, время, которое он назвал «десятилетним пьянством». Эти «потерянные годы» легли в основу его более поздних полуавтобиографических хроник, хотя они представляют собой вымышленные версии жизни Буковски через его сильно стилизованное альтер-эго Генри Чинаски.

Часть этого периода он продолжал жить в Лос-Анджелесе, некоторое время работал на фабрике по производству солений, но также некоторое время бродил по Соединенным Штатам, время от времени работая и останавливаясь в дешевых меблированных комнатах. В начале 19В 50-х годах Буковски устроился на работу почтальоном в Почтовую службу США в Лос-Анджелесе, но ушел в отставку незадолго до того, как проработал три года.

В 1955 году он лечился от почти смертельной кровоточащей язвы. Выйдя из больницы, он начал писать стихи. В 1957 году он согласился жениться на поэтессе из маленького городка Техаса Барбаре Фрай, невидимой для глаз, но они развелись в 1959 году. Согласно книге Говарда Соунса «Чарльз Буковски: запертая в объятиях сумасшедшей жизни», она позже умерла при загадочных обстоятельствах в Индии. После развода Буковски снова начал пить и продолжал писать стихи.

1960-е

К 1960 году Буковски вернулся на почту в Лос-Анджелесе, где начал работать клерком по хранению писем, и эту должность он занимал более десяти лет. В 1962 году он был травмирован смертью Джейн Куни Бейкер, объекта его первой серьезной романтической привязанности. Буковски превратил свое внутреннее опустошение в серию стихов и рассказов, оплакивающих ее смерть. В 1964 году у Буковски и его сожительницы Фрэнсис Смит родилась дочь Марина Луиза Буковски, которую он называл «седовласой хиппи», «лачугой» и «старой кривозубой».

Джон и Луиза Уэбб, ныне признанные гигантами послевоенного «движения мелкой прессы», издавали литературный журнал «Посторонний» и публиковали некоторые стихи Буковски. Под издательством Loujon Press они опубликовали книгу Буковски «Оно ловит мое сердце в свои руки» в 1963 году и «Распятие в руке смерти» в 1965 году. , подпольная газета. Когда в 1969 году «Открытый город» закрыли, колонку подхватили Los Angeles Free Press, а также подпольная газета хиппи NOLA Express в Новом Орлеане. В 1969 Буковски и Нили Черковски запустили свой собственный недолговечный литературный журнал с мимеографом «Laugh Literary and Man the Humping Guns». В течение следующих двух лет они выпустили три выпуска.

Годы Черного Воробья

В 1969 году Буковски принял предложение издателя Black Sparrow Press Джона Мартина и бросил работу на почте, чтобы полностью посвятить себя писательству. Ему тогда было 49 лет. Как он объяснил в письме того времени: «У меня есть один из двух вариантов — остаться на почте и сойти с ума … или остаться здесь, играть в писателя и голодать. Я решил голодать». Менее чем через месяц после ухода с почты он закончил свой первый роман «Почта». В знак уважения к финансовой поддержке Мартина и его вере в относительно неизвестного писателя Буковски опубликовал почти все свои последующие основные работы в издательстве Black Sparrow Press. Ярый сторонник небольших независимых изданий, он продолжал публиковать стихи и рассказы в бесчисленных небольших изданиях на протяжении всей своей карьеры.

Буковски завязал серию любовных романов и однодневных свиданий. Одно из таких отношений было с Линдой Кинг, поэтессой и скульптором. Критик Роберт Питерс посмотрел дебют пьесы Линды Кинг «Жилец», в которой она и Буковски снялись еще в 1970-х годах в Лос-Анджелесе. Эта пьеса была разовым спектаклем. Другие его дела были с руководителем звукозаписи и 23-летней рыжей; он написал книгу стихов как дань своей любви к последней под названием «Алая» (Black Sparrow Press, 1976). Его различные дела и отношения послужили материалом для его рассказов и стихов. Другие важные отношения были с «Таней», псевдонимом «Эмбер О’Нил» (также псевдоним), описанным в «Женщинах» Буковски как подруга по переписке, которая превратилась в свидание на выходных в резиденции Буковски в Лос-Анджелесе в 1970-е годы. «Эмбер О’Нил» позже самостоятельно опубликовала книгу об этом романе под названием «Blowing My Hero».

В 1976 году Буковски познакомился с Линдой Ли Бейл, владелицей ресторана здорового питания, начинающей актрисой и почитательницей Мехер Бабы, лидера индийского религиозного общества.Двумя годами позже Буковски переехал из района Восточного Голливуда, где прожил большую часть жизни. его жизни, в гавани общины Сан-Педро, самого южного района города Лос-Анджелес.Бейл последовал за ним, и они жили вместе с перерывами в течение следующих двух лет.В конце концов они были женаты на Мэнли Палмер Холл, писатель канадского происхождения и мистический, в 1985. Бейль упоминается как «Сара» в романах Буковски «Женщины и Голливуд».

Смерть

Буковски умер от лейкемии 9 марта 1994 года в Сан-Педро, Калифорния, в возрасте 73 лет, вскоре после завершения своего последнего романа «Пульпа». Похоронные обряды, организованные его вдовой, проводились буддийскими монахами. Отчет о слушаниях можно найти в книге Джеральда Локлина «Чарльз Буковски: уверенная ставка». На его надгробии написано: «Не пытайтесь», фраза, которую Буковски использует в одном из своих стихотворений, советуя начинающим писателям и поэтам о вдохновении и творчестве. Буковски объяснил фразу в 1963 письмо Джону Уильяму Коррингтону: «Кто-то в одном из этих мест […] спросил меня:« Чем ты занимаешься? Как ты пишешь, творишь?» «Нет, — сказал я им. — Не пытайся. Это очень важно: «не» пытаться ни ради кадиллаков, ни для созидания, ни для бессмертия. Ты ждешь, а если ничего не происходит, ты ждешь еще немного. Это как жук». высоко на стене. Ты ждешь, пока он подойдет к тебе. Когда он подойдет достаточно близко, ты протянешь руку, ударишь и убьешь его. Или, если тебе нравится его внешний вид, ты сделаешь из него домашнее животное».

В 2007 и 2008 годах было движение за спасение бунгало Буковски по адресу 5124 De Longpre Avenue от разрушения. Кампанию возглавила защитник природы Лорен Эверетт. Дело широко освещалось в местной и международной прессе, в том числе в журнале Дэвида С. Уиллса Beatdom, и в конечном итоге увенчалось успехом. Бунгало впоследствии было внесено в список историко-культурных памятников Лос-Анджелеса под названием Bukowski Court. Некоторые критиковали это дело за то, что оно обесценивает репутацию Буковски как «аутсайдера».

Работа

Буковски много публиковался в небольших литературных журналах и небольших издательствах с начала 1940-х и до начала 1990-х годов. Эти стихи и рассказы позже были переизданы издательством Black Sparrow Press (теперь HarperCollins/ECCO) в виде сборников его работ. В 1980-х он сотрудничал с иллюстратором Робертом Крамбом над серией комиксов, где Буковски писал сценарии, а Крамб — иллюстрации.

Буковски также исполнял живые чтения своих произведений, начиная с 1962 на радиостанции KPFK в Лос-Анджелесе, частота которых увеличивается в течение 1970-х годов. Выпивка часто была характерной частью чтений, наряду с воинственным подшучиванием над аудиторией. К концу 1970-х доходов Буковски хватило, чтобы отказаться от живых чтений. Его последнее международное выступление состоялось в октябре 1979 года в Ванкувере, Британская Колумбия. Он был выпущен на DVD под названием «Здесь будет чертов бунт». В марте 1980 года он дал свое последнее чтение в клубе Sweetwater в Редондо-Бич, которое было выпущено как «Заложник» на аудио компакт-диске и «Последняя соломинка» на DVD.

Буковски часто говорил о Лос-Анджелесе как о своей любимой теме. В интервью 1974 года он сказал: «Вы живете в городе всю свою жизнь, и вы узнаете каждую суку на углу улицы, и с половиной из них вы уже возились. У вас есть план всей земли. У вас есть представление о том, где вы находитесь… С тех пор, как я вырос в Лос-Анджелесе, у меня всегда было географическое и духовное ощущение пребывания здесь. У меня было время изучить этот город. Я не вижу другого место, чем Л.А.»

Один критик охарактеризовал художественную литературу Буковски как «подробное изображение определенной табуированной мужской фантазии: раскованный холостяк, неряшливый, антиобщественный и совершенно свободный». партийное поведение. После его смерти в 1994 году Буковски стал предметом ряда критических статей и книг как о его жизни, так и о его произведениях. Его работа получила относительно мало внимания со стороны академических критиков. ECCO продолжает выпускать новые сборники его стихов, составленные из тысяч произведений, опубликованных в небольших литературных журналах. Согласно ECCO, релиз 2007 года The People Look Like Flowers At Last станет его последним посмертным релизом, поскольку теперь все его неопубликованные работы уже опубликованы.

В июне 2006 года литературный архив Буковски был передан его вдовой в дар библиотеке Хантингтона в Сан-Марино, Калифорния. Копии всех выпусков его работ, опубликованных Black Sparrow Press, хранятся в Университете Западного Мичигана, который приобрел архив издательства после его закрытия в 2003 году.

Романы

Почтовое отделение (1971)
Фактотум (1975)
Женщины (1978)
Ветчина на ржи (1982)
Голливуд (1989)
Мякоть (1994)

Сборники стихов

Цветок, кулак и звериный вой (1960)
стихов и рисунков (1962)
длинных стихов для разорившихся игроков (1962)
Беги с добычей (1962)
Он поймал мое сердце в свои руки (1963)
Распятие в руке смерти (1965)
Холодные псы во дворе (1965)
Гений толпы (1966)
2 Буковски (1967)
Занавески развеваются (1967)
На улице террора и пути агонии (1968)
Стихи, написанные перед тем, как выпрыгнуть из восьмиэтажного окна (1968)
Сэмплер Буковски (1969)
Дни бегут, как дикие лошади по холмам (1969)
Пожарная часть (1970)
Пересмешник, пожелай мне удачи (1972)
Я и твои иногда любовные стихи (1972)
Пока играла музыка (1973)
Горящие в воде, утопающие в пламени (1974)
Африка, Париж, Греция (1975)
Скарлет (1976)
Может быть завтра (1977)
Ноги, бедра и сзади (1978)
Любовь — это собака из ада (1977)
Играй на пианино пьяным, как на ударном инструменте, пока пальцы не начнут немного кровоточить (1979)
Висячие в Турнефортии (1982)
Война все время (книга) | Война все время (1984)
Лошади не делают ставок на людей, и я тоже (1984)
Временами ты становишься таким одиноким, что это просто имеет смысл (1986)
Мадригалы ночлежного дома (1988)
Красивые и другие длинные стихи (1988)
Семидесятилетнее рагу: рассказы и стихи (1990)
народных стихов (1991)
Последняя ночь земных стихов (1992)
Ставка на музу: стихи и рассказы (1996)
Балет Bone Palace (книга) | Балет Bone Palace (1998)
Самое главное — это то, как хорошо вы пройдете через огонь. (1999)
Открыть всю ночь (книга) | Открыть всю ночь (2000)
Ночь, сорванная с ума от шагов (2001)
Просеивание безумия в поисках слова, линии, пути (2003)
Когда Будда улыбается (2003)
Вспышка молнии за горой (2004)
Склоняясь к нирване (2005)
Заходи! (2006)
Наконец-то люди выглядят как цветы (2007)
Удовольствия проклятых (2007)
The Continuous Condition (2009)

Ссылки

Википедия — http://en.wikipedia.org/wiki/Charles_Bukowski

#АмериканскиеПисатели

работает 176

Слова 4460

Последователи 218

работает 176

Слова 4460

Последователи 218

Топ

лучших книг Чарльза Буковски, которые стоит прочитать

Предоставлено Ecco Press и City Lights Press

Саймон Лезер

Литературный редактор Великобритании 20 марта 2017 г.

Немногим писателям удалось сделать культовый статус похожим на суперзвезду. Одним из них является архилитературный аутсайдер Чарльз Буковски (1920–1994), продавший миллионы книг по всему миру. «Лауреат американской бедноты» — так журнал Time окрестил его в 1986 году — родился в Германии, но вырос в Лос-Анджелесе, где у него появилось что-то вроде одержимости двумя предметами: сексом и наркотиками. Будучи плодовитым писателем как в прозе, так и в стихах, Буковски оставил довольно обширный объем работ. Вот с чего вам следует начать.

Предоставлено City Lights Books | ©City Lights Books

Буковски известен своим фирменным остроумием и жестокой честностью. Оба отражены в этой серии газетных колонок, написанных для подпольной газеты «Открытый город». Они ярко и точно изображают турбулентность его собственной жизни и настолько прозрачны, что их публикация привела к расследованию ФБР в отношении Буковски и его образа жизни.

Предоставлено Ecco | ©Ecco Press

Первый роман Буковски, опубликованный, когда ему было 50 лет, представляет собой автобиографический отчет о его жизни примерно с 19 лет. С 52 по 1969 год. Мы следуем за Генри Чинаски, переходя от женщины к женщине, от работы в почтовой службе к безработице (снова к работе в почтовой службе) — жизнь на американских горках, приправленная алкоголизмом и черным юмором.

Предоставлено City Lights Press | ©City Lights Press

Его первый сборник рассказов был опубликован издательством Лоуренса Ферлингетти City Lights Press и состоит из произведений, написанных Буковски для различных подпольных журналов и газет. Как и остальная часть его художественной литературы, она полуавтобиографична и анекдотична по форме и несколько одержима барной культурой Лос-Анджелеса (хотя и с редкими фантастическими приступами).

Предоставлено Ecco | ©Ecco Press

Когда дело доходит до поэзии Буковски, первое большое собрание антологий писателя, несомненно, является отправной точкой. Не попадаясь в обычные ловушки формы, свободный стих Буковски не затмевает его грубое послание и суровые истины. Напротив, эффект его отступов и необычных интервалов необычайно глубок. Свободная и несколько абстрактная форма Буковски на самом деле мастерски используется, чтобы подчеркнуть сильные образы стихов, гарантируя, что они всегда несут удар: «в следующий раз бери мою левую руку или пятьдесят / но не мои стихи: / я не Шекспир / а когда-нибудь просто / больше не будет, абстрактно или иначе; / всегда будут деньги, шлюхи и пьяницы».

Предоставлено Ecco | ©Ecco Press

Второй роман Буковски начинается в 1944 году и снова следует за его альтер-эго Генри Чинаски в Соединенных Штатах. Отвергнутый призывом, он переходит от черной работы к безработице (и обратно), от женщины к женщине, от бара к бару, и все это с временной надеждой стать писателем. Это типичный Буковски, может быть, немного темнее, чем обычно.

Предоставлено Ecco | ©Ecco Press

Четвертый роман Буковски, который многие считают его лучшим, — это история взросления. Его главный герой, Генри Чинаски, рассказывает о грубой жестокости жизни во времена Великой депрессии; Измученный жестоким обращением и изоляцией, Генри начинает отвергать общество и господствующую культуру. Несмотря на трагизм, книга наделена фантастическим остроумием и иронией, которыми славится Буковски, и временами представляет собой жестоко забавное размышление о жизни. Его повествование снова полуавтобиографично, и большая часть его страданий отражает истинные события, пережитые Буковски.

«Я заметил, что как в очень бедных, так и в очень богатых крайних слоях общества сумасшедшим часто позволяли свободно общаться».

Предоставлено Ecco | ©Ecco Press

Еще один сборник рассказов, еще один отчет об одержимости всем, что связано с выпивкой, азартными играми, женщинами и писательством. Но что, возможно, отличает эту книгу, так это то, насколько она изобилует остроумием и цинизмом. , Части I и II «Смерти отца» и их душераздирающее, но разбивающее на части изображение последствий смерти его отца являются яркими примерами стиля Буковски. Истории в этой антологии представляют не только то, что мир может сделать с людьми, но и то, что люди могут сделать с миром своими развратными и жестокими действиями. Абсолютная честность его письма отражена в жестокости фразировки в «Музыке горячей воды»: например, в «Не совсем Бернадетте» есть строки: «Я обернул полотенце вокруг своего окровавленного члена и позвонил в кабинет врача».

Предоставлено Ecco | ©Ecco Press

Стихи «Последняя ночь Земли» — один из самых успешных сборников стихов Буковски. Написанный ближе к концу его жизни, он отражает бесперспективную работу, разочарования и невзгоды его юности. Стихи, такие как «Молодые в Новом Орлеане», описывают невзгоды, выпавшие на долю людей, живущих на задворках общества. Перспектива старика трогательно занижена; читатели не поражены трагедией, но эта тонкость на самом деле делает воздействие на читателя еще более убедительным. Тон повсюду также перемежается ироничным юмором.

Отбрасывая цветистые описания и лишние метафоры, Буковски использует чистый и прямолинейный выбор слов, чтобы показать суровую реальность. Некоторые из лучших и самых суровых работ Буковски представлены в этой антологии. Например, «Динозаврия, мы» — это потрясающе реалистичное и осуждающее изображение несправедливой, охваченной войной планеты, на которой мы живем. Стихотворение предсказывает нашу гибель, но также и последующее возрождение Земли. Однако размышления о его нездоровье добавляют творчеству Буковски новую глубину, раскрывая более чувствительную сторону писателя. Удивительно глубокое стихотворение «Синяя птица» описывает птицу в его сердце, которая пытается убежать.

«Мы
Родились такими
В это
В эти тщательно безумные войны
В вид разбитых фабричных окон пустоты
В бары, где люди больше не разговаривают друг с другом
В кулачные бои, которые заканчиваются перестрелками и поножовщиной»

—Чарльз Буковски, «Динозаврия, мы»

Дайте нам отзыв

Чарльз Буковски | Poetry Foundation

Чарльз Буковски был плодовитым подпольным писателем, который использовал свои стихи и прозу, чтобы изобразить порочность городской жизни и угнетенных в американском обществе. Культовый герой, Буковски полагался в своей работе на опыт, эмоции и воображение, используя прямой язык и жестокие и сексуальные образы. В то время как некоторые критики сочли его стиль оскорбительным, другие утверждали, что Буковски высмеивал мужественность своим обычным сексом, злоупотреблением алкоголем и насилием. «Не пытаясь выглядеть хорошо, а тем более героем, Буковски пишет с бескомпромиссной правдивостью, которая отличает его от большинства других «автобиографических» писателей и поэтов», — прокомментировал Стивен Кесслер в журнале 9.0003 San Francisco Review of Books, , добавление: «Твердо придерживаясь американской традиции индивидуализма, Буковски пишет без извинений со стороны измученного края общества». Майкл Лалли в Village Voice утверждал, что «Буковски — это… феномен. Он зарекомендовал себя как писатель с последовательным и настойчивым стилем, основанным на том, что он проецирует как свою «личность», результат тяжелой, напряженной жизни».

Родившийся в Германии, Буковски был привезен в Соединенные Штаты в возрасте двух лет. Его отец верил в твердую дисциплину и часто бил Буковски за малейшие проступки, жестокое обращение Буковски подробно описано в его автобиографическом романе о совершеннолетии, Ветчина на ржи (1982). Худощавый ребенок, Буковски также подвергался издевательствам со стороны мальчиков своего возраста, а девочки часто отвергали его из-за его плохого цвета лица. «Когда Буковски было 13 лет, — писал Чотти, — один из [его друзей] пригласил его в винный погреб отца и угостил его первой порцией алкоголя: «Это было волшебство», — позже напишет Буковски. «Почему мне никто не сказал?»

В 1939 году Буковски начал учиться в городском колледже Лос-Анджелеса, бросил учебу в начале Второй мировой войны и переехал в Нью-Йорк, чтобы стать писателем. Следующие несколько лет были потрачены на написание книг, путешествие и сбор многочисленных бланков отказов. К 1946 Буковски решил отказаться от своих писательских устремлений, предаваясь десятилетнему запою, в ходе которого он путешествовал по стране. Оказавшись на грани смерти в Лос-Анджелесе, Буковски снова начал писать, хотя продолжал пить и культивировать свою репутацию трудолюбивого поэта. Он начал свою профессиональную писательскую карьеру только в возрасте тридцати пяти лет и, как и другие современники, начал с публикаций в подпольных газетах, особенно в местных газетах, таких как Open City и Свободная пресса Лос-Анджелеса. «Издается небольшими подпольными издательствами и эфемерными мимеографированными журнальчиками, — описывает Джей Догерти в Contemporary Novelists, , — Буковски приобрел популярность, в некотором смысле, благодаря молве». «Главным героем его стихов и рассказов, в значительной степени автобиографических, обычно является нищий писатель [Генри Чинаски], который проводит свое время на маргинальных работах (и его увольняют), напивается и занимается любовью. с чередой проституток и шлюх», — рассказал Чиотти. — В противном случае он тусуется с товарищами-неудачниками — шлюхами, сутенёрами, алкоголиками, бродягами.

Буковски написал более сорока книг стихов, прозы и романов. «Цветок, кулак и звериный вой» (1959) , Первая книга стихов Буковски охватывает основные интересы и темы, занимающие многие из его произведений, особенно «ощущение пустынного, заброшенного мира», как указал Р. Р. Кускаден. в Аутсайдер. Помимо запустения, свободный стих Буковски затрагивает нелепости жизни, особенно в отношении смерти. «Мир Буковски, начертанный безличными инструментами цивилизованного индустриального общества, знаниями и опытом 20-го века, остается по существу миром, в котором медитация и анализ играют незначительную роль», — утверждал Джон Уильям Коррингтон в Северо-западное обозрение. Предметом этого мира являются выпивка, секс, азартные игры и музыка; однако стиль Буковски — это «четкий, жесткий голос; отличный слух и глаз для измерения длины линий; и избегание метафор, когда живой анекдот сделает ту же драматическую работу», — утверждал Кен Такер в Village Voice. В книге «Поймай мое сердце в руки » (1963) собраны стихи, написанные между 1955 и 1963 годами. «Отдельные стихи сливаются в одно произведение, не имеющее себе равных по своему характеру и практически не имеющее себе равных по качеству среди современников Буковски», — заявил Коррингтон. В течение тридцати лет Буковски опубликовал поразительное количество сборников стихов и прозы, а также множество романов. Кеннет Рексрот утверждал в New York Times Book Review , что Буковски «принадлежит к небольшой компании поэтов настоящего, а не литературного отчуждения».

Хотя Буковски умер от лейкемии в 1994 году, его посмертная карьера оказалась столь же плодотворной. Отчасти благодаря уникальным отношениям, которые у него были со своим издателем, Джоном Мартином, редактором Black Sparrow Books, огромные произведения Буковски продолжают появляться в виде книг раз в два года или около того. Посмертные произведения, такие как «Наконец-то люди выглядят как цветы: новые стихи 9». 0004 (2008), затрагивает темы, подобные тем, что были в его первом сборнике. Рецензируя посмертно опубликованный Slouching Toward Nirvana (2005) для New Yorker , критик Адам Кирш рассказал об интервью, в котором Буковски назвал своих читателей «побежденными, сумасшедшими и проклятыми», добавив, что «смесь хвастовство и жалобы точно отражают застенчивость поэзии Буковски, которая одновременно человеконенавистническая и товарищеская, агрессивно вульгарная и тайно чувствительная». Кирш продолжил: «Стихи Буковски лучше всего воспринимаются не как отдельные словесные артефакты, а как непрерывные части рассказа о его настоящих приключениях, как комикс или сериал. Они сильно повествовательны, основаны на бесконечном количестве анекдотов, которые обычно связаны с баром, загородным отелем, скачками, девушкой или любыми их сочетаниями. Свободный стих Буковски на самом деле представляет собой серию декларативных предложений, разбитых на длинную узкую колонку, причем короткие строки производят впечатление скорости и лаконичности, даже когда язык сентиментален или шаблонен». Об этом томе — девятом посмертном сборнике Буковски — Кирш сказал, что «эти «новые стихи» точно такие же, как и старые стихи, возможно, чуть более повторяющиеся, но не сразу распознаваемые как второсортные произведения или остатки», что, возможно, объясняет продолжение Буковски. Успех на литературном рынке.

Подобно его поэзии по тематике, рассказы Буковски также посвящены сексу, насилию и абсурду жизни. В своем первом сборнике рассказов « Эрекции, эякуляции, выставки и общие рассказы об обыкновенном безумии» (1972) , Буковски «пишет как невозрожденный низколобый человек, презирающий наши притязания на превосходство», — заявил Томас Р. Эдвардс в New York Review of Books. Главные герои историй в Hot Water Music (1983) живут в дешевых отелях и часто борются с подпольными писателями, как и сам Буковски. Главной автобиографической фигурой Буковски в этих рассказах, как и во многих его романах, является Генри Чинаски, тонко завуалированное альтер-эго (полное имя Буковски было Генри Чарльз Буковски-младший, и друзья знали его как Хэнка). «Жизнь тихого отчаяния взрывается явно случайными и немотивированными актами причудливого насилия», — описал Майкл Ф. Харпер в своем обзоре книги Los Angeles Times 9.0004 часть книги. Буковски продолжил исследование «сломанных людей» в таких романах, как « Почтовое отделение » (1971) и « Ветчина во ржи » (1982), придав обоим в значительной степени автобиографический оттенок . Бен Реувен, написавший в Los Angeles Times Book Review, описал «воспоминания от первого лица» в Ветчина со ржи как «напряженные, яркие, интенсивные, иногда острые, [и] часто веселые». Продолжая рассмотрение своих юных лет, Буковски написал сценарий к фильму «9».0003 Barfly, , выпущенный в 1987 году, с Микки Рурком в главной роли. Фильм посвящен трем дням жизни Буковски в возрасте двадцати четырех лет. Майкл Уилмингтон заключил в Los Angeles Times: «Каковы бы ни были его недостатки, [ Barfly ] делает то, что должны делать и другие фильмы: он открывает территорию, открывает человека. Худшее из этого имеет край откашлянной прихоти и хвастовства в баре. Но у лучших есть шок правды и резкий сладкий поцелуй мечты». Опыт Буковски с созданием Barfly лег в основу его романа Hollywood (1989), в котором прослеживается юмористический, запутанный путь от сценария к экрану фильма под названием The Dance of Jim Beam , написанного главным героем романа Генри Чинаски, ныне пожилым человеком. человек.

Работы Буковски были собраны и пересобраны в различных хрестоматиях, антологиях и избранных произведениях. Беги с преследуемыми (1993) — это антология рассказов и стихов Буковски, расположенных в хронологическом порядке по периодам, когда они были написаны, но не опубликованы. Он дает исчерпывающий обзор творчества Буковски и, учитывая его автобиографический характер, его жизни. Бенджамин Сегедин, пишет в Booklist, написал о работах Буковски: «Не столько празднование саморазрушения, сколько честный автопортрет, они раскрывают его во всем его уродстве как аутсайдера на грани респектабельности». Сегедин продолжил: «Вот коллекция откровенных, бескомпромиссных гневных вещей, таких бескомпромиссных, какие вы когда-либо надеялись найти». Ранее неопубликованная работа Буковски, посмертно представленная Black Sparrow Press в Betting on the Muse: Poems & Stories (1996) , , дает более широкий обзор стиха, который сделал его, согласно Publishers Weekly участник, «оригинальный поэт, не берущий в плен». Рэй Олсон, писавший для Booklist, , обнаружил, что его рассказы и стихи «читаются легко, магнетически, особенно если вы восприимчивы к их экзистенциалистскому обаянию дешевизны».

Жизнь Буковски через его письма описана как в Крики с балкона: Избранные письма 1960-1970 (1994), так и в Дотянуться до солнца: Избранные письма, 1978-1994 (2002) , охватывавший последние годы жизни поэта . В письмах к своим издателям, редакторам, друзьям и коллегам-поэтам Буковски выступал против критиков, восхвалял писателей, которые первыми вдохновили его, и много писал о трех своих любимых темах: выпивке, женщинах и ипподроме. «Однако прежде всего они раскрывают человека, преданного своему делу», — отметил Уильям Гарган в «Библиотечном журнале ». Но, пожалуй, самый интимный взгляд на жизнь Буковски дает Капитан идет обедать, а матросы захватили корабль (2002) , сборник дневниковых записей последних лет жизни поэта. Он начинается с его обычных празднований и размышлений об азартных играх, женщинах и пьянстве, но приобретает «трагический подтекст», когда писатель смиряется со своим диагнозом лейкемии, сообщил Джеральд Локлин в Review of Contemporary Fiction. «Эти размышления о приближающемся финале раскрывают сложную человечность слишком часто карикатурной фигуры, которая преодолела, казалось бы, непомерные трудности, чтобы достичь своей судьбы, к которой он пришел как писатель мирового уровня бескомпромиссных романов, рассказов и стихов».

 

[Обновлено 2010]

Страница не найдена ошибка, Audible.com

«Это были лучшие времена, это были худшие времена»

— Повесть о двух городах , Чарльз Диккенс

25 К сожалению, мы не можем найти страницу, которую вы ищете.

Вернитесь на домашнюю страницу Audible и повторите попытку.

Если вы пытались найти страницу несколько раз, но по-прежнему возникают проблемы, сообщите нам об этом.

Готовы к отличному прослушиванию? Выберите из этого списка фаворитов слушателей.

• Опасный человек

• Роман Элвиса Коула и Джо Пайка, книга 18
• По: Роберт Крейс
• Рассказал: Люк Дэниэлс
• Продолжительность: 7 часов 23 минуты
• Полный

Джо Пайк не ожидал в тот день спасти женщину. Он пошел в банк так же, как все ходят в банк, и вернулся к своему джипу. Поэтому, когда Изабель Роланд, одинокая молодая кассирша, которая помогала ему, выходит из банка по пути на обед, Джо оказывается рядом, когда двое мужчин похищают ее. Джо преследует их, и двое мужчин арестованы. Но вместо того, чтобы положить конец драме, аресты — это только начало проблем для Джо и Иззи.

• Лето 69-го

• По: Элин Хильдербранд
• Рассказал: Эрин Беннетт
• Продолжительность: 13 часов 34 минуты
• Полный

Добро пожаловать в самое бурное лето 20 века. На дворе 1969 год, и для семьи Левиных времена меняются. Каждый год дети с нетерпением ждут возможности провести лето в историческом доме своей бабушки в центре Нантакета. Но, как и многое другое в Америке, здесь все по-другому.

• 3 из 5 звезд

• отличная история

• По Клиент Амазонки на 07-09-19

• Внутренний

• Роман
• По: Теа Обрехт
• Рассказал: Анна Кламски, Эдоардо Баллерини, Юан Мортон
• Продолжительность: 13 часов 7 минут
• Полный

На беззаконных, засушливых землях Аризонской территории в 1893 году разворачиваются две необыкновенные жизни. Нора — непоколебимая пограничница, ожидающая возвращения мужчин в своей жизни — своего мужа, отправившегося на поиски воды для выжженного дома, и старших сыновей, исчезнувших после бурной ссоры. Нора ждет своего часа со своим младшим сыном, который убежден, что таинственный зверь бродит по земле вокруг их дома.

• 2 из 5 звезд

• Я старался,

• По Джулианна на 10-09-19

В сонном приморском городке штата Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом спустя почти год после гибели ее мужа в автокатастрофе. Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее взаперти, и Эвви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих самых страшных кошмарах, называют «улюлюканьем»: он больше не может бросать прямо и, что еще хуже, он не может понять почему.

• 5 из 5 звезд

• Хоумран

• По ДалласД на 30-06-19

Кэсси Хэнвелл родилась для чрезвычайных ситуаций. Как одна из немногих женщин-пожарных в своей пожарной части в Техасе, она повидала их немало и отлично справляется с чужими трагедиями. Но когда ее отчужденная и больная мать просит ее разрушить свою жизнь и переехать в Бостон, это чрезвычайное положение, которого Кэсси никогда не ожидала. Жесткая бостонская пожарная часть старой школы настолько отличается от старой работы Кэсси, насколько это возможно. Дедовщина, нехватка финансирования и плохие условия означают, что пожарные не очень рады видеть в бригаде «женщину».

• 2 из 5 звезд

• Здесь нет пламени

• По Дина на 09-07-19

• Контрабанда

• Стоун Баррингтон, Книга 50
• По: Стюарт Вудс
• Рассказал: Тони Робертс
• Продолжительность: 7 часов 23 минуты
• Полный

Стоун Баррингтон получает столь необходимый отдых и релаксацию под солнцем Флориды, когда беда падает с неба — буквально. Заинтригованный подозрительными обстоятельствами этого события, Стоун объединяет усилия с остроумным и привлекательным местным детективом для расследования. Но они сталкиваются с проблемой: улики продолжают исчезать.

• Скорее всего…

• Роман
• По: Ричард Руссо
• Рассказал: Фред Сандерс
• Продолжительность: 11 часов 17 минут
• Полный

Одним прекрасным сентябрьским днем ​​трое мужчин собираются на Мартас-Винъярд, друзья с тех пор, как встретились в колледже примерно в 60-х годах. Они не могли быть более разными ни тогда, ни даже сегодня: Линкольн был брокером по коммерческой недвижимости, Тедди — издателем крошечной прессы, а Микки — музыкантом не по возрасту. Но у каждого человека есть свои секреты, в дополнение к монументальной тайне, над которой никто из них не переставал ломать голову со времен Дня поминовения на выходных прямо здесь, на Винограднике, в 1971: исчезновение женщины, которую любил каждый из них — Джейси Кэллоуэй.

• Аутфокс

• По: Сандра Браун
• Рассказал: Виктор Слезак
• Продолжительность: 13 часов 59 минут
• Полный

Агент ФБР Дрекс Истон неустанно преследует одну цель: перехитрить мошенника, когда-то известного как Уэстон Грэм. За последние 30 лет Уэстон сменил множество имен и бесчисленное количество маскировок, что позволило ему выманить восемь богатых женщин из своего состояния до того, как они бесследно исчезли, их семьи остались без ответов, а власти — без зацепок. Единственная общая черта среди жертв: новый человек в их жизни, который также исчез, не оставив после себя никаких свидетельств своего существования… кроме одного подписного обычая.

• Новая девушка

• Роман
• По: Даниэль Сильва
• Рассказал: Джордж Гидалл
• Продолжительность: 10 часов 16 минут
• Полный

Она была с ног до головы покрыта дорогой шерстью и пледом, вроде того, что можно было увидеть в бутике Burberry в Harrods. У нее была кожаная сумка для книг, а не нейлоновый рюкзак. Ее лакированные балетки были блестящими и яркими. Она была приличной, новенькой, скромной. Но было в ней кое-что еще… В эксклюзивной частной школе в Швейцарии тайна окружает личность красивой темноволосой девушки, которая каждое утро прибывает в кортеже, достойном главы государства. Говорят, что она дочь богатого международного бизнесмена.

• Опасный человек

• Роман Элвиса Коула и Джо Пайка, книга 18
• По: Роберт Крейс
• Рассказал: Люк Дэниэлс
• Продолжительность: 7 часов 23 минуты
• Полный

Джо Пайк не ожидал в тот день спасти женщину. Он пошел в банк так же, как все ходят в банк, и вернулся к своему джипу. Поэтому, когда Изабель Роланд, одинокая молодая кассирша, которая помогала ему, выходит из банка по пути на обед, Джо оказывается рядом, когда двое мужчин похищают ее. Джо преследует их, и двое мужчин арестованы. Но вместо того, чтобы положить конец драме, аресты — это только начало проблем для Джо и Иззи.

• Лето 69-го

• По: Элин Хильдербранд
• Рассказал: Эрин Беннетт
• Продолжительность: 13 часов 34 минуты
• Полный

Добро пожаловать в самое бурное лето 20 века. На дворе 1969 год, и для семьи Левиных времена меняются. Каждый год дети с нетерпением ждут возможности провести лето в историческом доме своей бабушки в центре Нантакета. Но, как и многое другое в Америке, здесь все по-другому.

• 3 из 5 звезд

• отличная история

• По Клиент Амазонки на 07-09-19

• Внутренний

• Роман
• По: Теа Обрехт
• Рассказал: Анна Кламски, Эдоардо Баллерини, Юан Мортон
• Продолжительность: 13 часов 7 минут
• Полный

На беззаконных, засушливых землях Аризонской территории в 1893 году разворачиваются две необыкновенные жизни. Нора — непоколебимая пограничница, ожидающая возвращения мужчин в своей жизни — своего мужа, отправившегося на поиски воды для выжженного дома, и старших сыновей, исчезнувших после бурной ссоры. Нора ждет своего часа со своим младшим сыном, который убежден, что таинственный зверь бродит по земле вокруг их дома.

• 2 из 5 звезд

• Я старался,

• По Джулианна на 10-09-19

В сонном приморском городке штата Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом спустя почти год после гибели ее мужа в автокатастрофе. Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее взаперти, и Эвви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих самых страшных кошмарах, называют «улюлюканьем»: он больше не может бросать прямо и, что еще хуже, он не может понять почему.

• 5 из 5 звезд

• Хоумран

• По ДалласД на 30-06-19

Кэсси Хэнвелл родилась для чрезвычайных ситуаций. Как одна из немногих женщин-пожарных в своей пожарной части в Техасе, она повидала их немало и отлично справляется с чужими трагедиями. Но когда ее отчужденная и больная мать просит ее разрушить свою жизнь и переехать в Бостон, это чрезвычайное положение, которого Кэсси никогда не ожидала. Жесткая бостонская пожарная часть старой школы настолько отличается от старой работы Кэсси, насколько это возможно. Дедовщина, нехватка финансирования и плохие условия означают, что пожарные не очень рады видеть в бригаде «женщину».

• 2 из 5 звезд

• Здесь нет пламени

• По Дина на 09-07-19

• Контрабанда

• Стоун Баррингтон, Книга 50
• По: Стюарт Вудс
• Рассказал: Тони Робертс
• Продолжительность: 7 часов 23 минуты
• Полный

Стоун Баррингтон получает столь необходимый отдых и релаксацию под солнцем Флориды, когда беда падает с неба — буквально. Заинтригованный подозрительными обстоятельствами этого события, Стоун объединяет усилия с остроумным и привлекательным местным детективом для расследования. Но они сталкиваются с проблемой: улики продолжают исчезать.

• Скорее всего…

• Роман
• По: Ричард Руссо
• Рассказал: Фред Сандерс
• Продолжительность: 11 часов 17 минут
• Полный

Одним прекрасным сентябрьским днем ​​трое мужчин собираются на Мартас-Винъярд, друзья с тех пор, как встретились в колледже примерно в 60-х годах. Они не могли быть более разными ни тогда, ни даже сегодня: Линкольн был брокером по коммерческой недвижимости, Тедди — издателем крошечной прессы, а Микки — музыкантом не по возрасту. Но у каждого человека есть свои секреты, в дополнение к монументальной тайне, над которой никто из них не переставал ломать голову со времен Дня поминовения на выходных прямо здесь, на Винограднике, в 1971: исчезновение женщины, которую любил каждый из них — Джейси Кэллоуэй.

• Аутфокс

• По: Сандра Браун
• Рассказал: Виктор Слезак
• Продолжительность: 13 часов 59 минут
• Полный

Агент ФБР Дрекс Истон неустанно преследует одну цель: перехитрить мошенника, когда-то известного как Уэстон Грэм. За последние 30 лет Уэстон сменил множество имен и бесчисленное количество маскировок, что позволило ему выманить восемь богатых женщин из своего состояния до того, как они бесследно исчезли, их семьи остались без ответов, а власти — без зацепок. Единственная общая черта среди жертв: новый человек в их жизни, который также исчез, не оставив после себя никаких свидетельств своего существования… кроме одного подписного обычая.

• Новая девушка

• Роман
• По: Даниэль Сильва
• Рассказал: Джордж Гидалл
• Продолжительность: 10 часов 16 минут
• Полный

Она была с ног до головы покрыта дорогой шерстью и пледом, вроде того, что можно было увидеть в бутике Burberry в Harrods. У нее была кожаная сумка для книг, а не нейлоновый рюкзак. Ее лакированные балетки были блестящими и яркими. Она была приличной, новенькой, скромной. Но было в ней кое-что еще… В эксклюзивной частной школе в Швейцарии тайна окружает личность красивой темноволосой девушки, которая каждое утро прибывает в кортеже, достойном главы государства. Говорят, что она дочь богатого международного бизнесмена.

Когда Элвуда Кертиса, темнокожего мальчика, выросшего в 1960-х годах в Таллахасси, несправедливо приговаривают к исправительному учреждению для несовершеннолетних под названием Никелевая академия, он оказывается в ловушке в гротескной комнате ужасов. Единственное спасение Элвуда — его дружба с товарищем-правонарушителем Тернером, которая крепнет, несмотря на убежденность Тернера в том, что Элвуд безнадежно наивен, что мир извращен и что единственный способ выжить — это строить планы и избегать неприятностей.

• Одно доброе дело

• По: Дэвид Балдаччи
• Рассказал: Эдоардо Баллерини
• Продолжительность: 11 часов 41 минута
• Полный

На дворе 1949 год. Когда ветеран войны Алоизиус Арчер выходит из тюрьмы Кардерок, его отправляют в Пока-Сити на условно-досрочное освобождение с коротким списком разрешений и гораздо более длинным списком запретов: регулярно отчитываться перед офицером по условно-досрочному освобождению, не Не ходи в бары, уж точно не пей алкоголь, найди работу и никогда не общайся с распутными женщинами. Маленький городок быстро оказывается более сложным и опасным, чем годы службы Арчера на войне или его время в тюрьме.

• Горькие корни

• Роман Кэсси Дьюэлл
• По: Си Джей Бокс
• Рассказал: Кристина Делейн
• Продолжительность: 9 часов 55 минут
• Полный

Бывший полицейский Кэсси Дьюэлл пытается начать все сначала со своей частной детективной фирмой. Виновная в том, что она не видела своего сына и измученная ночами в засаде, Кэсси, тем не менее, справляется… пока старый друг не просит об одолжении: она хочет, чтобы Кэсси помогла оправдать человека, обвиняемого в нападении на молодую девушку из влиятельной семьи. Вопреки собственному здравому смыслу, Кэсси соглашается. Но в стране Большого Неба в Монтане извращенная семейная верность так же глубока, как и связи с землей, и в этой истории всегда есть что-то большее.

• Гостиница

• По: Джеймс Паттерсон, Кэндис Фокс
• Рассказал: Эдоардо Баллерини
• Продолжительность: 7 часов 17 минут
• Полный

Гостиница в Глостере стоит в одиночестве на скалистом берегу. Его уединение подходит бывшему детективу бостонской полиции Биллу Робинсону, начинающему владельцу и трактирщику. Пока дюжина жильцов платит арендную плату, Робинсон не задает никаких вопросов. Как и шериф Клейтон Спирс, живущий на втором этаже. Затем появляется Митчелл Клайн с новым смертельно опасным способом ведения бизнеса. Его команда местных убийц нарушает законы, торгует наркотиками и совершает насилие у дверей гостиницы.

• 5 из 5 звезд

• Отличная Книга!!!!

• По Шелли на 08-06-19

• Поворот ключа

• По: Рут Уэр
• Рассказал: Имоджен Черч
• Продолжительность: 12 часов 13 минут
• Полный

 

Когда она натыкается на объявление, она ищет что-то совершенно другое. Но это кажется слишком хорошей возможностью, чтобы ее упустить — должность няни с проживанием и ошеломляюще щедрой зарплатой. И когда Роуэн Кейн приезжает в Heatherbrae House, она поражена — роскошным «умным» домом, оснащенным всеми современными удобствами, красивым шотландским нагорьем и этой идеальной семьей. Чего она не знает, так это того, что она вступает в кошмар, который закончится смертью ребенка, а она сама окажется в тюрьме в ожидании суда за убийство.

В течение многих лет слухи о «Болотной девочке» не давали покоя Баркли Коув, тихому городку на побережье Северной Каролины. Так в конце 1969 года, когда красавца Чейза Эндрюса находят мертвым, местные жители сразу подозревают Кию Кларк, так называемую Болотную девушку. Но Кия не то, что говорят. Чувствительная и умная, она годами выживала в одиночестве в болоте, которое называет своим домом, находя друзей среди чаек и уроки в песке.

• Комар

• Человеческая история нашего самого смертоносного хищника
• По: Тимоти С. Винегард
• Рассказал: Марк Дикинс
• Продолжительность: 19 часов 7 минут
• Полный

Почему джин-тоник был любимым коктейлем британских колонистов в Индии и Африке? Чем Starbucks обязана своему мировому господству? Что защищало жизнь пап на протяжении тысячелетий? Почему Шотландия передала свой суверенитет Англии? Что было секретным оружием Джорджа Вашингтона во время американской революции? Ответом на все эти и многие другие вопросы является комар. Благодаря неожиданным открытиям и стремительному повествованию, The Mosquito  – это необыкновенная нерассказанная история о правлении комаров в истории человечества.

Возможно, самая знаменитая и почитаемая писательница нашего времени дарит нам новую коллекцию документальной литературы — богатое собрание ее эссе, речей и размышлений об обществе, культуре и искусстве за четыре десятилетия.

• 5 из 5 звезд

• Освежающие мысли

• По Клиент Амазонки на 04-02-19

Однажды Лори Готлиб становится терапевтом, который помогает пациентам в своей практике в Лос-Анджелесе. Следующий кризис заставляет ее мир рушиться. Входит Венделл, причудливый, но опытный терапевт, в чей кабинет она внезапно попадает. С его лысеющей головой, кардиганом и брюками цвета хаки он, кажется, пришел прямо из Центрального кастинга Терапевта. И все же он окажется совсем не таким.

• Кохланд

• Тайная история Koch Industries и корпоративной власти в Америке
• По: Кристофер Леонард
• Рассказал: Жак Рой
• Продолжительность: 23 часа 15 минут
• Полный

Так же, как Стив Колл рассказал историю глобализации через ExxonMobil, а Эндрю Росс Соркин рассказал историю избытка Уолл-стрит до Too Big to Fail , Kochland Кристофера Леонарда использует необычный рассказ о том, как крупнейшая частная компания в мире стала такой большой, чтобы рассказать историю современной корпоративной Америки.

Несвобода прессы – это не просто очередная книга о прессе. [Левин] показывает, как те, кому сегодня доверено сообщать новости, разрушают свободу прессы изнутри — не действиями государственных чиновников, а собственным отказом от репортерской честности и объективной журналистики. Обладая глубоким историческим фоном, которым славятся его книги, Левин приглашает вас в путешествие по ранней американской патриотической прессе, которая с гордостью продвигала принципы, изложенные в Декларации независимости и Конституции.

• Диапазон

• Почему универсалы побеждают в специализированном мире
• По: Дэвид Эпштейн
• Рассказал: Уилл Дэмрон
• Продолжительность: 10 часов 17 минут
• Полный

Дэвид Эпштейн изучил самых успешных в мире спортсменов, художников, музыкантов, изобретателей, прогнозистов и ученых. Он обнаружил, что в большинстве областей — особенно в сложных и непредсказуемых — универсалы, а не специалисты, стремятся преуспеть. Универсалы часто поздно находят свой путь и жонглируют многими интересами, а не сосредотачиваются на одном. Они также более креативны, более гибки и способны устанавливать связи, которые их более специализированные сверстники не видят.

• Хитрое зеркало

• Размышления о самообмане
• По: Джиа Толентино
• Рассказал: Джиа Толентино
• Продолжительность: 9 часов 46 минут
• Полный

 

Джиа Толентино — несравненный голос своего поколения, борющийся с конфликтами, противоречиями и кардинальными изменениями, которые определяют нас и наше время. Теперь, в этом ослепительном сборнике из девяти совершенно оригинальных эссе, написанных с редким сочетанием подачи и резкости, остроумия и бесстрашия, она исследует силы, искажающие наше видение, демонстрируя беспрецедентную стилистическую мощь и критическую ловкость.

• Техасское наводнение

• Внутренняя история Стиви Рэя Вона
• По: Алан Пол, Энди Аледорт, Джимми Вон — эпилог
• Рассказал: Алан Пол, Энди Аледорт, полный состав
• Продолжительность: 11 часов 39 минут
• Полный

Texas Flood предоставляет чистую правду о Стиви Рэе Вогане от тех, кто знал его лучше всего: его брата Джимми, его товарищей по группе Double Trouble Томми Шеннона, Криса Лейтона и Риз Винанс, а также многих других близких друзей, членов семьи, подруг, коллеги-музыканты, менеджеры и члены экипажа.

• Пионеры

• Героическая история поселенцев, принесших американский идеал Запада
• По: Дэвид Маккалоу
• Рассказал: Джон Бедфорд Ллойд
• Продолжительность: 10 часов 23 минуты
• Полный

Номер один New York Times Бестселлер лауреата Пулитцеровской премии историка Дэвида Маккалоу заново открывает важную главу в американской истории, которая «сегодня актуальна как никогда» ( The Wall Street Journal ) — заселение Северо-Западной территории отважными первопроходцами, преодолевшими невероятные трудности, чтобы построить сообщество, основанное на идеалах, которые определят нашу страну.

• Три женщины

• По: Лиза Таддео
• Рассказал: Тара Линн Барр, Марин Айрлэнд, Мена Сувари и другие
• Продолжительность: 11 часов 24 минуты
• Полный

В пригороде Индианы мы встречаем Лину, домохозяйку и мать двоих детей, чей брак спустя десять лет потерял свою страсть. Изголодавшись по привязанности, Лина ежедневно борется с приступами паники и, воссоединившись со старым увлечением через социальные сети, заводит роман, который быстро становится всепоглощающим. В Северной Дакоте мы встречаем Мэгги, 17-летнюю ученицу средней школы, у которой якобы есть тайные физические отношения с ее красивым женатым учителем английского языка; последующий уголовный процесс перевернет их тихое сообщество с ног на голову.

• становится

• По: Мишель Обама
• Рассказал: Мишель Обама
• Продолжительность: 19 часов 3 минуты
• Полный

В своих мемуарах, содержащих глубокие размышления и завораживающее повествование, Мишель Обама приглашает слушателей в свой мир, рассказывая об опыте, сформировавшем ее – начиная с детства в южной части Чикаго и заканчивая годами, когда она была руководителем, уравновешивая требования материнство и работа в ее время, проведенное на самом известном в мире адресе.