Чарльз буковски рассказы: Чарльз Буковски — Рассказы читать онлайн
Чарльз Буковски — Рассказы читать онлайн
12 3 4 5 6 7 …70
Чарлз Буковски
САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА В ГОРОДЕ
и другие рассказы
Перевел М. Немцов
© 1967, 1968, 1969, 1970, 1972, 1983 by Charles Bukowski
© М. Немцов, перевод, 1998
САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА В ГОРОДЕ
Кэсс была самой молодой и красивой из 5 сестер. Самой красивой девушкой в городе. Наполовину индианка, с гибким и странным телом, змеиным и горячим, — а уж какие глаза… живое пламя. Словно дух в форму залили, а удержать не смогли. Волосы черные, длинные, шелковистые, танцевали и кружились без устали, как и она сама. Кэсс ни в чем не знала меры. Некоторые утверждали, что она чокнутая. То есть, тупые так считали. Они–то никогда Кэсс понять не могли. Мужикам она казалась просто машиной для траха, и плевать, чокнутая или нет. А Кэсс танцевала и флиртовала, целовала мужчин, но, если не считать пары раз, когда приходилось ложиться в постель, умудрялась ускользнуть.
Мужчин она избегала.
Сестры обвиняли ее в том, что она злоупотребляет своей красотой и не пользуется, как надо, умом, но у Кэсс сильны были и ум, и дух: она писала маслом, танцевала, пела, лепила из глины всякие штуки, а когда кого–нибудь обижали, душевно или плотски, Кэсс им глубоко сочувствовала. Просто ум у нее был другой — непрактичный. Сестры ревновали ее, потому что она отбивала их мужиков, и злились, поскольку им казалось, что она этими мужиками не самым лучшим образом распоряжается. У нее была привычка добрее относиться к уродам; от так называемых красавчиков ее тошнило:
— Кишка тонка, — говорила она. — Без перчика. Полагаются на идеальную форму ушек и тонко вылепленные ноздри… Одна видимость, а внутри шиш… — Характерец у нее граничил с безумием; некоторые вообще такой характер безумием называют.
Отец умер от пьянства, а мать сбежала, оставив девчонок одних. Девчонки пошли к родственникам, те определили их в женский монастырь. Монастырь оказался местом безрадостным, причем больше для Кэсс, чем для сестер.
Другие девчонки относились к ней ревниво, и Кэсс дралась почти со всеми. Вдоль всей левой руки у нее бежали царапины от бритвы — так она защищала себя в драках. На левой щеке тоже остался изрядный шрам, но он скорее подчеркивал ее красоту, чем портил.
Я познакомился с нею в баре на Западной Окраине как–то вечером, через несколько дней после того, как ее выпустили из монастыря. Поскольку она была младше всех, выпустили ее последней. Она просто вошла и села со мной рядом. Я, наверное, — самая большая страхолюдина в городе: может, именно поэтому.
— Выпьете? — спросил я.
— Конечно, почему бы и нет?
Едва ли в нашей беседе в тот вечер было что–то необычное, просто Кэсс такое чувство внушала. Она меня выбрала — вот так всё просто. Никакого напряга. Выпивать ей нравилось, и залила она довольно много. Совершеннолетней не казалась, но ее все равно обслуживали. Может, у нее ксива липовая была, не знаю. Как бы то ни было, всякий раз, когда она возвращалась из уборной и подсаживалась ко мне, во мне шевелилась какая–то гордость.
Не только самая красивая женщина в городе, но и одна из самых прекрасных в моей жизни. Я положил руку ей на талию и поцеловал один раз.
— Как вы считаете, я хорошенькая? — спросила она.
— Да, конечно, но тут еше кое–что… дело больше, чем в вашей внешности…
— А меня всегда обвиняют в том, что я хорошенькая. Вы действительно так считаете?
— Хорошенькая — не то слово, оно едва ли отдает вам должное.
Кэсс сунула руку в сумочку. Я думал, она платок достает. А она вытащила здоровенную булавку. Не успел я и пальцем дернуть, как она проткнула этой булавкой себе нос — наискосок, сразу над ноздрями. На меня накатило отвращение пополам с ужасом.
Она взглянула на меня и рассмеялась:
— А теперь? Что сейчас скажешь, мужик?
Я вытянул у нее из носа булавку и придавил ранку своим платком. Несколько человек вместе с барменом наблюдали представление. Бармен подошел:
— Послушай, — сказал он Кэсс, — будешь выпендриваться еше, мигом вылетишь. Нам тут твои спектакли не нужны.
— Ох, да иди ты на хуй, чувак! — отозвалась она.
— Приглядывайте тут за ней, — посоветовал мне бармен.
— С нею все будет в порядке, — заверил я.
— Это мой нос, — заявила Кэсс. — А я со своим носом что хочу, то и делаю.
— Нет, — сказал я, — мне тоже больно.
— Тебе что, больно, когда я тычу булавкой себе в нос?
— Да, больно, я не шучу.
— Ладно, больше не буду. Не грусти.
Она поцеловала меня, кажется, ухмыляясь сквозь поцелуй и прижимая платок к носу. Ближе к закрытию мы отправились ко мне. У меня еше оставалось пиво, и мы сидели и разговаривали. Именно тогда я и понял ее как личность: сплошная доброта и забота. Отдает себя, не сознавая. И в то же время отскакивает обратно в дикость и невнятицу. Ши–ци. Прекрасное и духовное ши–ци. Возможно, кто–нибудь, что–нибудь погубит ее навсегда. Я надеялся только, что это окажусь не я.
Мы легли в постель, и после того, как я выключил свет, Кэсс спросила:
— Ты когда хочешь? Сейчас или утром?
— Утром, — ответил я и повернулся к ней спиной.
Утром я поднялся, заварил пару чашек кофе, принес одну ей в постель.
Она рассмеялась:
— Ты — первый человек, который отказался ночью.
— Да ничего, — ответил я, — этого можно и вообще не делать.
— Нет, погоди, теперь мне хочется. Дай я чуть–чуть освежусь.
Кэсс ушла в ванную. Вскоре вышла: выглядела она чудесно, длинные черные волосы блестели, глаза и губы блестели, сама она блестела… Свое тело она показывала спокойно, словно отличную вещь. Она укрылась простыней.
— Давай, любовничек.
Я дал.
Она целовалась самозабвенно, но без спешки. Я пустил руки по всему ее телу, в волосы. Оседлал. Там было горячо — и тесно. Я медленно начал толкаться, чтобы продлилось подольше. Ее глаза смотрели прямо в мои.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Какая, к чертовой матери, разница? — спросила она.
Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я не работал и спал до двух, вставал и читал газету.
Как раз отмокал в ванне однажды, когда она зашла с огромным листом — листом бегонии.
— Я знала, что ты будешь в ванне, — сказала она, — поэтому принесла тебе кое–что, прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.
И кинула мне лист прямо в ванну.
— Откуда ты знала, что я буду в ванне?
— Знала.
Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное время, но промахивалась она редко, и всякий раз при ней был листок бегонии. А после мы занимались любовью.
Читать дальше
12 3 4 5 6 7 …70
Книги Чарльз Буковски читать онлайн бесплатно
Писатель Чарльз Буковски был гением.
Для него нет табуированных тем. Он — мастер метафоры и мгновенного афоризма, вульгарный, лиричный и безжалостно талантливый. Против его низовой, люмпенской правды «не попрешь».
Он пил больше, чем нужно, имел любовниц больше, чем считается приличным, работал не там, где работать престижно, жил не так, как принято в обществе.
Он никогда не писал о том, о чем приятно читать. В его текстах – горечь и правда. Чернорабочий, пропойца, и один из умнейших писателей второй половины XX века.
Детство и юность
Чарльз Буковски (настоящее имя Генрих Карл Буковски) появился на свет 16 августа 1920 в Германии на берегу Рейна в Андернахе.
Его мать, Катарина Фет, местная немка, встретилась с его отцом Генри Буковски, американским военнослужащим польского происхождения, после Первой мировой войны. Родители Буковски были католиками и воспитывали сына в лоне церкви. Он любил утверждать, что родился вне брака, однако записи регистрации браков в Андернахе показывают, что его родители заключили брак за месяц до рождения сына. После краха германской экономики вследствие Первой мировой войны семья Буковски в 1923 году переезжает в США и поселяется в Балтиморе (Мэрилэнд). Чтобы больше походить на американцев, родители Буковски начинают звать сына Генри и меняют произношение своей фамилии.
В 1930 году, благодаря отложенным деньгам, семья Буковски переезжает в пригород Лос-Анджелеса, где жила семья его отца.
Кроме того, Буковски служил объектом дискриминации со стороны местных англоязычных детей, которые смеялись над его сильным немецким акцентом и немецким девичьим платьем, в которое его настойчиво одевали родители.
Ни последующий финансовый успех, ни мировая слава не сгладили из памяти Буковски детских воспоминаний.
Но вместо того, чтобы вырастить конформиста, отец вырастил бунтаря.
Мне не нравятся люди. Мне даже я сам не нравлюсь. Со мной, должно быть что-то не так.
После эпизода из школьной жизни, когда учительница расхвалила перед классом написанный Чинаски (главным героем романа, alter ego автора) рассказ о выдуманной встрече с президентом Гувером, нисколько не смутившись тем обстоятельством, что это была полная «липа», он сделал для себя важный вывод:
Так вот что им нужно на самом деле: ложь. Прекрасное враньё
Активное нежелание окружающих видеть неприятную правду, уход от неё в разнообразные формы социальных игр становится для Буковски тем жизненным переживанием, которое в дальнейшем отразилось на его характере, определило судьбу и общее направление творчества.
Проблемы в семье и школе привели к тому, что Буковски оградился от мира.
Его любимым занятием стало посещение Публичной библиотеки Лос-Анджелеса, где он серьёзно увлёкся чтением, которое осталось одним из его главных хобби на всю оставшуюся жизнь. Его любимыми писателями стали Достоевский, Тургенев, Ницше, Синклер Льюис, мерзавец Селин (любимый писатель, наряду с А. Арто), Джон Фанте, Уильям Сароян , Эрнест Хемингуэй, Эзру Паунда, Т. С. Эллиота; из пишущих современников — Ларри Айгнера , Джеральда Локлина и Рональда Кёрчи. В череде ранних несчастий Буковски испытал облегчение, когда его друг, Виллиам Муллинакс, сын спившегося военно-морского врача, познакомил его с алкоголем. Как писал позднее Буковски, ему нравилось напиваться, так как это отвлекало его от реальности.
После окончания средней школы в Лос-Анджелесе, Буковски проучился в Городском колледже Лос-Анджелеса — на факультете журналистики и английского языка, в течение трех лет ( 1939 — 1941 ), увлекаясь при этом еще курсами по искусству, журналистике и литературе. Во время обучения там он ненадолго присоединился к группе фашистов, которых он высмеял в романе «Хлеб с ветчиной».
Также он обсуждает свой флирт с крайне левыми в рассказе «Политика» из сборника «Юг без признаков севера»
Скитался по стране, перебиваясь случайными заработками. Работал на бойне, в железнодорожной ремонтной бригаде, в американском Красном Кресте – более чем в ста местах в разных городах и штатах. Голодая и ограничивая себя одним шоколадным батончиком в день, он писал по 4–5 рассказов и стихотворений в неделю и, переписывая их от руки печатными буквами, отсылал в различные журналы.
Рассказы возвращались обратно, и только в 1944 два из них были напечатаны в журналах «История» и «Портфолио».
Карьера писателя. Личная жизнь.
Чтобы узнать, каким на самом деле был Чарльз Буковски, достаточно прочитать любой его рассказ или роман. В одном из интервью он так сказал о себе:
Я человек неприятный – это известно всем. Меня восхищают подлецы, сукины сыны, разбойники. Я не люблю гладковыбритых мальчиков, работающих на приличной работе. Мне легко находить общий язык с бродягами, потому что я тоже бродяга. Я не люблю правила, мораль, законы. И я не дам, чтобы общество переделывало меня по-своему.
С 1945 года Чарльз делает перерыв в писательских опытах продолжительностью лет в десять. Эти годы были потрачены на скитания «в людях» и обретение личного опыта. Он ведет бродячий или, что называется, беспорядочный образ жизни – непродолжительные любовные и сексуальные связи, алкоголизм, разборки со случайными знакомыми и постоянный поиск необременительных мелких заработков.
Покинув больницу, он начал писать стихи.
Вслед за разводом Буковски снова начал пить и писать стихи. В 1960-е Буковски вернулся в Лос-Анджелесское почтовое отделение, где проработал канцелярским служащим больше десятка лет. В 1962 году он испытал потрясение от смерти Джейн Куни Бейкер. Она была его первой настоящей романтической привязанностью. Буковски вложил своё горе и опустошение в пронзительную серию поэм и рассказов, оплакивающих её уход.Чарльз очень любил дочь.
Как-то я даже поднес мясницкий нож себе к глотке как-то ночью на кухне – а потом подумал: полегче, старичок, твоя маленькая девочка, может, еще захочет сходить с тобой в зоопарк. Мороженое, шимпанзе, тигры, зеленые и красные птицы, и солнце – спускается ей на макушку, солнце спускается и заползает в волосы у тебя на руках, полегче, старичок.
Первые книги Буковски – сборники рассказов и стихов – в основном публиковались в частных независимых издательствах, владельцы которых были достаточно самостоятельны, чтобы не идти на поводу у оценок литературного истеблишмента. Произведения Буковски были полной противоположностью принятым тогда за писательский образец изысканным интеллектуальным пассажам.
Нью-орлеанское издательство «Луджон Пресс» было основано супругами Уэбб — писателем Джоном Эдгаром и художницей Джипси и занималось в основном публикацией в 1954-1967 сочинений Буковски. Их издательская практика началась с выхода в печать двух поэтических сборников Буковски: It Catches My Heart in Its Hands с предисловием профессора Луизианского университета Дж. У. Коррингтона, содержащим оценку его поэзии, и Crucifix in a Deathhand. Сборники были набраны вручную на тонкой разноцветной текстурной бумаге ограниченным тиражом (теперь — библиографическая редкость). Биограф Нил Чирковски пишет о впечатлении, которое произвело появление этого сборника, — он «вызвал настоящую шоковую волну в поэтическом мире.
Репутации Буковски совершить квантовый скачок помогало всё — печать, бумага, переплёт, это вводное слово Билла Коррингтона: сама поэзия соответствовала любовной тщательности производства».
В начале 60-х «Луджон Пресс» издаёт известный леворадикальный по направленности журнал «Аутсайдер» — всего вышло 6 номеров. В оглавлении первого номера (1961) можно встретить имена почти всех ведущих писателей-битников — Дж. Керуак, Г. Миллер, У. Берроуз и др. В первом номере «Аутсайдера» вышла и одна из первых подборок из 11 коротких стихотворений Буковски. К середине 60-х его стихи уже жаждали печатать сотни небольших поэтических журналов. В 1966 по итогам опроса журнала «Аутсайдер» Буковски было присвоено звание «аутсайдера года»
Поэзия Буковски — порождение философии бродяжничества XX века, в ней сочетались поиск оснований собственного бытия, нежелание включаться в «ярмарку тщеславия» своего времени и бесцельный «дрейф» по течению жизни.
При этом печальные герои и героини прозы этого «поэта отчуждения и писателя подлинной наполненности» (К.
Рэсрот) — уголовники, проститутки, игроки, пьянчуги, обитатели трущоб и лос-анджелесских баров — воспринимались критикой более серьезно, чем его стихи.
Американский язык, каким его слышит Буковски, в самом деле довольно легко «прибить к бумаге гвоздями», — такой он конкретный и «плотно пригнанный».
Он презирал «липу» и претенциозность и ёжился от чересчур вычурных литературных словоупотреблений. Стиль прост и прямолинеен, фразы лаконичные и целенаправленные, никаких метафор, аллюзий. Его девиз:
«Мне нравится сказать то, что я должен сказать, и отвалить».
В 1971 в возрасте 50 лет Буковски за 20 дней пишет роман «Почтамт», повествующий о монотонных, отупляющих буднях вкалывающего на почте Генри Чинаски — по сути, постоянного главного героя его произведений. В основу положен реальный жизненный опыт Буковски — в 1958 он сам работал на сортировке почты. Отмечая появление «Почтамта», одни критики отмечали, что сумма описанных в нем эпизодов так и не сложилась в единое целое, другие же полагали, что такое «рваное» повествование отражает бесцельность жизни главного героя.
По сведениям Джона Мартина, в США первый роман Буковски был продан тиражом 75 тыс. экз., по всему миру — 500 тыс. экз.
В следующем романе «Фактотум» ( 1975 ) описаны приключения Генри Чинаски, искренне пытающегося найти себе подходящую постоянную работу (фактотум — подмастерье, мастер на все руки). По сравнению с предыдущими произведениями, его образ даётся более развёрнуто. Высокие чаяния Чинаски обесценивает и низводит до смешной чопорности, предпочитая общество забулдыг и всяческих «неустроенных» людей. В своём одиночестве они поддерживают друг друга простым пребыванием рядом. В то же время тяга к «высокому» присутствует и в их жизни, порой окрашивая её в трагические тона. Она же толкает их к алкоголю:
Без кира я бы давно себе глотку перерезал. Пьянство — это форма самоубийства, когда тебе позволено возвращаться к жизни и начинать всё заново на следующий день.
Далее выходят его романы «Женщины» (1978), «Хлеб с ветчиной» (1982), сборники Africa, Paris, Greece, All the Assholes in the World and Mine и др.
В них опять же описаны вылазки в мир работяг, шабашников, шлюх и барменов. Его герою надоела политкорректность и эта «пластмассовая культурка», где все лгут друг другу и где не дождешься простого честного слова. Одна радость — добрая выпивка, отзывчивая подруга да пара монет для тотализатора на скачках. В романе «Женщины» Генри Чинаски признаётся в любви к «своим» женщинам.
К концу 70-х Буковски становится популярным. Всё чаще его приглашают выступать перед читателями с чтением стихов (за 200 долларов). А его поездки в Европу — визиты в Германию и Францию — стали значительными культурными событиями, активно освещавшимися по ТВ и в прессе.
Сам Буковски скептически относился к своей славе и даже ненавидел ее. Когда известный философ Жан Поль Сартр назвал его величайшим поэтом Америки, Чарльз ответил:
Говорить, что я поэт – значит причислять меня к компании неоновых гурманов, мерзавцев и лохов, которые маскируются под мудрецов
Чарльз Буковски — автор более 40 книг — 6 романов, 7 сборников рассказов и 32 сборников стихотворений, переведенных на многие языки.
Последним томом его сочинений, изданным посмертно, был поэтический сборник «Slouching Toward Nirvana», опубликованный издательством ECCO Press.
Экранизации. Кинодокументалистика.
В 1972 году вышел большой сборник рассказов Буковски «Эрекции, эякуляции, эксгибиции и истории обыкновенного безумия» (Erections, Ejaculations, Exhibitions and General Tales of Ordinary Madness). По произведениям, вошедшим в сборник, в 1983 году был снят художественный фильм «История обыкновенного безумия» (Италия – Франция, режиссер Марко Феррера) – одна из лучших экранизаций Буковски. Сквозным сюжетом в фильме проходит история из его известного рассказа «Самая красивая женщина в городе».
Кинодокументалистика также не прошла мимо Буковски. В начале 70-х Тэйлором Хэкфордом был снят о нём «честный и прямой», по мнению Буковски, документальный фильм. В 1983 канадский режиссер Рон Манн создал документальный фильм «Поэзия в движении», посвящённый североамериканскому поэтическому ренессансу.
Кадры полуторачасового фильма, запечатлевшего несколько десятков наиболее известных поэтов Америки, читающих свои стихи под аккомпанемент любимой музыки, сопровождает авторский комментарий Чарльза Буковски.
Буковски получает приглашение поработать в Голливуде в качестве сценариста. По написанному им автобиографическому сценарию для Cannon Group Inc. был снят фильм «Пьянь» (США, 1987). Фильм имел у зрителей определённый успех. Буковски же в свою очередь воспользовался случаем «приложить по полной программе» голливудскую кухню — он пишет очередной роман «Голливуд», живописующий порядки, царящие на знаменитой «фабрике грёз». На фоне «изнанки жизни» голливудских тусовщиков и пикировок между режиссёрами он выводит образ местного гения Виктора Нормана — писателя, живущего за счёт продюсеров. Его прототип — нью-йоркского писателя Нормана Мейлера он считал по стилю и мировоззрению родственным себе — калифорнийцу Буковски.
О съемках ‘Пьяни’ он выразился так:
Голливуд хуже, чем вы могли слышать, в четыреста раз.Я просто уверен, что после выхода книги на меня подадут в суд
Я просто уверен, что после выхода книги на меня подадут в суд
Последние годы.
С конца 80-х годов писатель тяжело болел. У него была разрушена иммунная система, поэтому болезни цеплялись одна за другой. Ему диагностировали пневмонию, а через некоторое время поставили диагноз ‘лейкемия’.
9 марта 1994 года Чарльза Буковски не стало. Он умер в своем доме в Сан-Педро, где жил с 1979
На его надгробной плите выгравирована эпитафия: ‘Не пытайтесь’.
Чарльз Буковски вошел в литературу очень громко, революционно, по-бунтарски, хотя сам никогда серьезно не относился к писательству. Он всегда утверждал, что должен просто написать – и уйти. Эпатаж, цинизм, пренебрежительное отношение к окружающем и себе были его раздражителями для толпы: его превозносили и ненавидели, но Буковски было все равно. Он выбрал свободу и поклонялся только ей.
Творчество Буковски — своего рода анархистская сатира и провокация:
Он бросает вызов.
Он постоянно выплёскивает стакан холодной воды прямо вам в лицо и требует, чтобы вы подумали о том, кто вы и что есть ваша жизнь.Его интересовала неприкрытая и откровенная правда жизни, грубые, фундаментальные истины, лежащие в её основе. Он ориентировался на основы бытия, которые часто оказываются скрыты под спудом, но именно они держат всю конструкцию человеческого существования. Буковски интересует в человеке его «онтологический фундамент», ибо человек по своей сути един, несмотря на все различия в воспитании, образовании и культуре.
Интересные факты:
Помимо алкоголя, к которому Буковски испытывал тягу на протяжении всей жизни, двумя другими страстными увлечениями писателя были классическая музыка и игра на скачках.
Классическая музыка для Чарльза Буковски всегда была неотъемлемой частью творческого процесса. «Я люблю классику. Она есть, но её нет. Она не поглощает собой работу, но присутствует в ней». По словам писателя, одной из причин, по которой он так полюбил музыку, было то, что она помогала ему выжить; говоря о времени, описанном в «Фактотуме», Буковски вспоминал: «Хорошо было по вечерам возвращаться с фабрик домой, раздеваться, забираться в темноте на кровать, наливаться пивом и слушать».
Любимым композитором писателя был Ян Сибелиус, которого Буковски ценил за «страсть, которая тебе фары вышибает».
В отношении скачек, преимущественно в начале писательской карьеры, Буковски говорил, что посещение ипподрома для него — вопрос исключительно финансовой заинтересованности; он считал, что это может позволить ему выигрывать столько, «чтобы уже не работать на скотобойнях, почтамтах, в доках, на фабриках». Впоследствии данное увлечение стало попыткой заменить пьянство, однако, она не сработала. Отношение к игре в дальнейшем претерпело изменение, и несколько лет спустя Буковски уже говорил, что скачки для него — стимул для писательства:
Однажды приходишь домой с бегов… обычно лучше при этом сотню долларов проиграть <…> Проиграть сотню долларов на бегах — большая подмога искусству.
Для Буковски бега стали испытанием — он говорил, что лошади учат, есть ли у человека сила характера; игру на скачках писатель называл «мучением», но всегда подчёркивал, что из них набирается материал.
«Если я поеду на бега и меня там хорошенько тряхнёт, я потом вернусь и смогу писать. Это стимул», — Буковски отдельные эмоции испытывал не только от игры, но и от самих ипподромов; писатель говорил, что вглядываясь в лица, особенно проигрывающих, многое начинаешь видеть в ином свете.
Чарльз Буковски, Последствия долговременного отказа
Появляется в Фрагменты из залитой вином записной книжки
Последствия длительного отказа
Я ходил по улице и думал об этом. Это был самый длинный, который я когда-либо получал. Обычно они говорили только: «Извините, это не совсем соответствует требованиям» или «Извините, это не совсем сработало». Или, что чаще, обычный печатный бланк отказа.
Но это было самым длинным, самым длинным из всех. Это было из моего рассказа «Мои приключения в полусотне ночлежных домов». Я прошел под фонарным столбом, вынул из кармана бумажку и перечитал ее —
Уважаемый г-н Буковски:
Опять же, это конгломерат чрезвычайно хороших материалов и других материалов, настолько полных боготворимых проституток, сцен рвоты наутро, мизантропии, восхвалений самоубийства и т.
д., что он вообще не совсем подходит для журнала любого тиража. Это, однако, в значительной степени сага об определенном типе людей, и я думаю, что в ней вы проделали честную работу. Возможно, когда-нибудь мы вас напечатаем, но когда именно, я не знаю. Это зависит от вас.
С уважением,
Whit Burnett
О, я знал подпись: длинная буква «h», переходящая в конец «W», и начало «B», опустившееся на полстраницы.
Я положил бумажку обратно в карман и пошел дальше по улице. Я чувствовал себя довольно хорошо.
Здесь я писал только два года. Два коротких года. Хемингуэю потребовалось десять лет. И Шервуд Андерсон, ему было сорок, прежде чем он был опубликован.
Хотя, думаю, мне придется бросить пить и женщин с дурной славой. Виски все равно было трудно достать, а вино портило мне желудок. Хотя Милли… Милли, это было бы труднее, намного труднее.
…Но Милли, Милли, мы должны помнить об искусстве. Достоевский, Горький, для России, а теперь Америка хочет восточноевропейца.
Америка устала от Браунов и кузнецов. Брауны и Смиты — хорошие писатели, но их слишком много, и все они пишут одинаково. Америке нужна пушистая чернота, непрактичные медитации и подавленные желания восточноевропейца.
Милли, Милли, твоя фигура в самый раз: все струится до самых бедер, и любить тебя так же просто, как надеть пару перчаток в нулевую погоду. В твоей комнате всегда тепло и весело, у тебя есть альбомы с пластинками и бутерброды с сыром, которые мне нравятся. А Милли, твоя кошка, помнишь? Помните, когда он был котенком? Я пытался научить его пожимать руки и переворачиваться, а ты сказала, что кошка не собака и это невозможно. Ну, я сделала это, не так ли, Милли? Кот уже большой, он стал мамой и родил котят. Мы давно дружим. Но теперь придется уйти, Милли: коты и фигурки и 6-я симфония Чайковского. Америке нужен восточноевропейский….
К тому времени я обнаружил, что стою перед своей ночлежкой, и начал заходить внутрь. Затем я увидел свет в моем окне. Я заглянул: Карсон и Шипки сидели за столом с кем-то, кого я не знал.
Они играли в карты, а в центре стоял огромный кувшин с вином. Карсон и Шипки были художниками, которые не могли решить, рисовать ли им, как Сальвадор Дали или Рокуэлл Кент, и они работали на верфях, пытаясь решить.
Затем я увидел мужчину, очень тихо сидящего на краю моей кровати. У него были усы и бородка, и он выглядел знакомо. Кажется, я вспомнил его лицо. Я видел это в книге, газете, может быть, в кино. Я поинтересовался. Потом я вспомнил.
Когда я вспомнил, я не знал, войти или нет. Ведь что один сказал? Как поступил один? С таким мужчиной было тяжело. Нужно было быть осторожным, чтобы не сказать неправильных слов, нужно было быть осторожным во всем.
Сначала я решил прогуляться по кварталу. Я где-то читал, что это помогает, когда ты нервничаешь. Я слышал, как Шипки ругался, когда уходил, и слышал, как кто-то уронил стакан. Мне бы это не помогло.
Я решил подготовить свою речь заранее. «Право, я вообще не очень хороший оратор. Я очень замкнутый и напряженный.
Я все сохраняю и излагаю словами на бумаге. Я уверен, что вы разочаруетесь во мне, но это так». Я всегда был».
Я подумал, что этого достаточно, и когда я закончил обход квартала, я пошел прямо в свою комнату.
Я видел, что Карсон и Шипки были довольно пьяны, и я знал, что они ничем мне не помогут. Маленькому карточному игроку, которого они привели с собой, тоже было плохо, за исключением того, что все деньги были на его стороне стола.
Мужчина с козлиной бородкой встал с кровати. — Как поживаете, сэр? он спросил.
«Нормально, а Вы?» Я пожал ему руку. — Надеюсь, ты не слишком долго ждал? Я сказал.
«О, нет.»
«Право, — сказал я, — я вообще не очень хороший оратор…»
«Кроме того, когда он пьян, тогда он орет навзрыд. Иногда он выходит на площадь и читает лекции, а если его никто не слушает, он разговаривает с птицами», — сказал Шипки.
Мужчина с козлиной бородкой ухмыльнулся. У него была чудесная улыбка. Видно понимающий человек.
Двое других продолжали играть в карты, но Шипки повернулся на стуле и наблюдал за нами.
— Я очень замкнут и напряжен, — продолжал я, — и…0009
«Прошедшее время или цирковые шатры?» — закричал Шипки.
Это было очень плохо, но человек с козлиной бородкой снова улыбнулся, и мне стало лучше.
«Я все это сохраняю, излагаю словами на бумаге и…»
«Девять десятых или притворство?» — закричал Шипки.
«… и я уверен, что ты разочаруешься во мне, но я всегда был таким».
— Послушайте, мистер! — завопил Шипки, раскачиваясь взад-вперед на стуле. «Слушай, ты с козлиной бородкой!»
«Да?»
«Послушай, я ростом шесть футов, с волнистыми волосами, стеклянным глазом и парой красных игральных костей».
Мужчина рассмеялся.
— Значит, ты мне не веришь? Ты не веришь, что у меня есть пара красных костей?
Шипки в состоянии алкогольного опьянения всегда почему-то хотел заставить людей поверить, что у него стеклянный глаз. Он указывал на тот или иной глаз и утверждал, что это стеклянный глаз. Он утверждал, что стеклянный глаз сделал для него его отец, величайший специалист в мире, которого, к сожалению, убил тигр в Китае.
Внезапно Карсон начал кричать: «Я видел, как ты взял эту карту! Откуда ты ее взял? Дай сюда, , сюда, ! Помечено, помечено, ! Я так и думал! Неудивительно, что ты выигрывал! !»
Карсон встал, схватил маленького карточного игрока за галстук и потянул его. Лицо Карсона посинело от гнева, а маленький карточный игрок начал краснеть, когда Карсон потянул галстук.
«Что случилось, ха! Ха! Что случилось! Что происходит?» — закричал Шипки. «Дай мне посмотреть, ха? Дай мне дурь!»
Карсон весь посинел и едва мог говорить. Он с огромным усилием выплюнул эти слова и поднял галстук. Маленький карточный игрок начал махать руками, как огромный осьминог, выброшенный на поверхность.
«Он пересек нас!» — прошипел Карсон. «Перекрестил нас! Вытащил из-под рукава, конечно, как Господь! Пересек нас, я вам говорю!»
Шипки подошел к маленькому игроку в карты, схватил его за волосы и дернул головой взад-вперед. Карсон остался на связи.
«Ты пересек нас, а? Ты! Говори! Говори!» — крикнул Шипки, дергая себя за волосы.
Маленький карточный игрок не говорил. Он просто развел руками и начал потеть.
«Я отведу вас куда-нибудь, где мы сможем выпить пива и чего-нибудь поесть», — сказал я мужчине с козлиной бородкой.
«Давай! Говори! Отдай! Тебе нас не пересечь!»
— О, в этом нет необходимости, — сказал человек с козлиной бородкой.
«Крыса! Вошь! Свинья с рыбьей мордой!»
— Я настаиваю, — сказал я.
«Ограбить человека со стеклянным глазом, ладно? Я тебе покажу, свинья с рыбьей мордой!»
— Очень мило с вашей стороны, и я немного проголодался, спасибо, — сказал человек с козлиной бородкой.
«Говори! Говори, свинья с рыбьей мордой! Если ты не заговоришь через две минуты, всего через две минуты, я вырежу твое сердце ради дверной ручки!»
— Давай немедленно уйдем, — сказал я.
— Хорошо, — сказал мужчина с козлиной бородкой.
ВСЕ столовые были закрыты в это время ночи, и ехать в город было долго. Я не мог отвести его обратно в свою комнату, поэтому мне пришлось рискнуть с Милли.
У нее всегда было много еды. Во всяком случае, у нее всегда был сыр.
Я был прав. Она приготовила нам бутерброды с сыром и кофе. Кот узнал меня и прыгнул ко мне на колени.
Я кладу кошку на пол.
— Смотрите, мистер Бернетт, — сказал я.
«Пожать руки!» — сказал я коту. «Пожать руки!»
Кот просто сидел.
— Забавно, всегда так было, — сказал я. «Пожать руки!»
Я вспомнил, как Шипки сказал мистеру Бернетту, что я разговариваю с птицами.
«Давай сейчас! Пожать друг другу руки!»
Я начал чувствовать себя глупо.
«Приходите на ! Пожмите друг другу руки!»
Я положил голову прямо на голову кота и вложил в нее все, что у меня было.
«Пожать руки!»
Кот просто сидел.
Я вернулся к своему стулу и взял бутерброд с сыром.
«Кошки — забавные животные, мистер Бернетт. Никогда не скажешь. Милли, поставь шестую пьесу Чайковского для мистера Бернетта».
Мы слушали музыку. Милли подошла и села мне на колени.
На ней было только неглиже. Она упала против меня. Я отложил бутерброд в сторону.
«Я хочу, чтобы вы обратили внимание, — сказал я мистеру Бернетту, — на ту часть, которая порождает маршевое движение в этой симфонии. Я думаю, что это одна из самых красивых частей во всей музыке. идеально. Вы можете почувствовать интеллект в действии».
Кот прыгнул на колени человеку с козлиной бородкой. Милли прижалась своей щекой к моей, положила руку мне на грудь. «Где ты был, малыш? Милли скучала по тебе, знаешь ли».
Пластинка кончилась, и человек с козлиной бородкой снял с колен кошку, встал и перевернул пластинку. Он должен был найти запись №2 в альбоме. Перевернув его, мы получим кульминацию довольно рано. Однако я ничего не сказал, и мы дослушали его до конца.
«Как вам это нравится?» Я спросил.
«Отлично! Просто отлично!»
У него был кот на полу.
«Пожать друг другу руки! Пожать друг другу руки!» — сказал он коту.
Кот пожал руку.
«Смотрите, — сказал он, — я могу заставить кошку пожать руку».
«Пожать руки!»
Кот перевернулся.
«Нет, пожми руки ! Пожми руки !»
Кот просто сидел.
Он опустил голову рядом с кошачьей головой и сказал ей на ухо. «Пожать руки!»
Кошка сунула лапу ему прямо в козлиную бородку.
«Вы видели? Я заставил его пожать друг другу руки!» Мистер Бернетт казался довольным.
Милли крепко прижалась ко мне. «Поцелуй меня, малыш, — сказала она, — поцелуй меня».
«Нет.»
«Боже мой, ты сошел с ума, малыш? Что тебя гложет? Сомпин беспокоит тебя сегодня вечером, я вижу! Расскажи Милли все об этом! Что с тобой, а? Ха?
«Теперь я заставлю кошку перевернуться», — сказал мистер Бернетт.
Милли крепко обняла меня и посмотрела в мой направленный вверх глаз. Она выглядела очень грустной и материнской и пахла сыром.
«Скажи Милли, что тебя гложет, малыш».
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернет коту.
Кот просто сидел.
— Послушай, — сказал я Милли, — видишь вон того мужчину?
— Да, я вижу его.
«Ну, это Уит Бернетт».
«Кто это?»
«Редактор журнала. Тот, кому я посылаю свои рассказы».
— Ты имеешь в виду того, кто посылает тебе эти крошечные записки?
«Отказные листки, Милли».
«Ну, он злой. Он мне не нравится».
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернет коту. Кот перевернулся. «Смотреть!» он закричал. «Я заставил кота перевернуться! Я хочу купить этого кота! Он чудесный!»
Милли крепче сжала меня и заглянула мне в глаза. Я был совершенно беспомощен. Я чувствовал себя как еще живая рыба на льду в мясном прилавке в пятницу утром.
«Послушай, — сказала она, — я могу заставить его напечатать одну историю. Я могу заставить его напечатать всех их!»
«Смотрите, как я заставлю кота перевернуться!» — сказал мистер Бернетт.
«Нет, нет, Милли, вы не понимаете! Редакторы не усталые бизнесмены. У редакторов угрызения совести !»
«Сомнения?»
«Сомнения».
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернетт.
Кот просто сидел.
«Я знаю все о тебе угрызения совести ! Не беспокойся о совести, малыш, я заставлю его напечатать алла твоих историй!»
«Перекатывать!» — сказал мистер Бернет коту. Ничего не произошло.
«Нет, Милли, я этого не потерплю».
Она вся обмоталась вокруг меня. Было трудно дышать, и она была довольно тяжелой. Я почувствовал, как мои ноги заснули. Милли прижалась своей щекой к моей и провела рукой вверх и вниз по моей груди. — Малыш, тебе нечего сказать!
Мистер Бернетт опустил голову рядом с кошачьей головой и что-то сказал ей на ухо. «Перекатывать!»
Машина воткнула лапу ему прямо в козлиную бородку.
«Я думаю, что этот кот хочет что-нибудь поесть», — сказал он.
С этими словами он вернулся в свое кресло. Милли подошла и села к нему на колени.
«Где ты взял эту милую маленькую козочку?» она спросила.
«Простите меня, — сказал я, — я собираюсь попить воды».
Я вошел, сел в уголке для завтрака и посмотрел на цветочные узоры на столе.
Я пытался сцарапать их ногтем. Было достаточно трудно разделить любовь Милли с продавцом сыра и сварщиком. Милли с фигурой до бедер. Черт, черт.
Я продолжал сидеть, а через некоторое время вынул из кармана листок с отказом и перечитал его. Места, где листок был сложен, начали коричневеть от грязи и рваться. Мне пришлось бы перестать смотреть на него и положить его между книжными страницами, как спрессованную розу.
Я начал думать о том, что он сказал. У меня всегда была такая беда. Даже в колледже меня привлекала пушистая чернота. Инструктор по рассказам однажды вечером пригласила меня на ужин и представление и прочитала мне лекцию о красоте жизни. Я дал ей написанный мною рассказ, в котором я, как главный герой, спустился ночью на пляж на песок и начал размышлять о смысле во Христе, о смысле смерти, о смысле и полноте и ритм во всем. Затем, посреди моих раздумий, идет бродяга с затуманенными глазами, пинающий песок мне в лицо. Я разговариваю с ним, покупаю ему бутылку и мы пьем.
Мы заболеваем. Потом мы идем в дом дурной славы.
После ужина учительница рассказов открыла сумочку и рассказала историю о пляже. Она открыла его примерно на полпути, к входу бродяги с затуманенными глазами и выходу смысла во Христе.
«До сих пор, — сказала она, — здесь было очень хорошо, даже красиво». Затем она взглянула на меня с тем взглядом, какой может быть только у художественно интеллигентных людей, которые каким-то образом попали в деньги и положение. «Но извините меня, извините меня очень, — она постучала по нижней половине моего рассказа, — именно то, что черт возьми это это тут дела?»
Я больше не мог оставаться в стороне. Я встал и пошел в переднюю комнату.
Милли была вся обвита вокруг него и смотрела в его направленный вверх глаз. Он был похож на рыбу на льду.
Милли, должно быть, подумала, что я хочу поговорить с ним о процедурах публикации.
«Простите, мне нужно причесаться», — сказала она и вышла из комнаты.
«Хорошая девочка, не правда ли, мистер Бернетт?» Я спросил.
Он привел себя в форму и поправил галстук. «Извините, — сказал он, — почему вы все время называете меня мистером Бернеттом?»
«Ну, не так ли?»
«Я Хоффман. Джозеф Хоффман. Я из компании по страхованию жизни Кертиса. Я пришел в ответ на вашу открытку».
«Но я не отправил открытку».
«Мы получили один от вас.»
«Я никогда ничего не посылал».
«Разве вы не Эндрю Спиквич?»
«ВОЗ?»
«Спиквич. Эндрю Спиквич, Тейлор-стрит, 3631».
Милли вернулась и обвилась вокруг Джозефа Хоффмана. У меня не хватило духу сказать ей.
Я очень тихо закрыл дверь и спустился по ступенькам на улицу. Я прошел часть квартала и увидел, как погас свет.
Я со всех ног помчался к моей комнате, надеясь, что в том огромном кувшине на столе еще осталось немного вина. Однако я не думал, что мне так повезет, потому что я слишком похож на сагу определенного типа людей: нечеткая чернота, непрактичные медитации и подавленные желания.
Следующее примечание сопровождало первый опубликованный рассказ Чарльза Буковски в номере журнала за март-апрель 1944 г. Story :
Чарльз Буковски родился в Андернахе, Германия, в 1920 году. служил в американской оккупационной армии в Рейнской области, где познакомился с матерью автора. Его привезли в Америку в возрасте двух лет. Пару лет он учился в городском колледже Лос-Анджелеса, а с тех пор два с половиной года работал клерком на почте, кладовщиком в Sears Roebuck, грузчиком по ночам в пекарне. В настоящее время работает упаковщиком и наполнителем коробок в подвале магазина женской спортивной одежды.
В романе Буковски 1975 года Factotum он описывает опыт своей первой публикации (называя Уита Бернетта из Story «Клеем Глэдмором»): «Глэдмор вернул многие мои вещи с личным отказом. Правда, большинство из них были не очень длинными, но казались добрыми и очень обнадеживающими… Так что я заставил его работать над четырьмя или пятью историями в неделю».
По поводу своей первой продажи Буковски написал: «Я встал со стула, все еще держа в руках бланк о принятии. МОЙ ПЕРВЫЙ. Никогда еще мир не выглядел так хорошо, так многообещающе». Однако, увидев рассказ в печати, радость Буковски испарилась. «Последствия» были помещены в конце примечаний, и он чувствовал, что Бернетт опубликовал их только из любопытства. Чувствуя себя униженным, Буковски больше никогда ничего не отправлял в История .
Стихотворение Чарльза Буковски — Два вида ада
Появляется (в отредактированной форме) в Наконец-то люди выглядят как цветы
Сидел в одном баре 7 лет, с 5 утра
(дневной бармен впустил меня на 2 часа раньше)
до 2 часов ночи
иногда я даже не помнил, как возвращался
в мою комнату
как будто я сидел на барном стуле
навсегда
У меня не было денег, но напитки держали
прибытие
для них я не был барным клоуном
но бар дурак
но иногда дурак найдет больше
дурак на
восхищаюсь им,
и,
это было переполнено
место
вообще-то у меня была точка зрения: я ждал
что-то экстраординарное для
случиться
но как годы потрачены на
ничего никогда не делал, если я
вызвало это:
разбитые зеркала заднего вида, драка с 7 ногой
гигант, интрижка с лесбиянкой, много вещей
нравится умение называть вещи своими именами и до
урегулировать споры, которые я не
начало и т.
д. и т.п. и т.п.
однажды я просто поднялся и оставил
место
вот так
и я стал пить один и нашел компанию
все в порядке
потом как будто богам надоел мой покой в
сердце, в мою дверь стали стучать: дамы
боги послали дам в
дурак
а дамы приходили по одной и когда закончилось на
один
боги тут же, не давая мне передышки, послали
другой
и каждое началось как вспышка чуда — даже кровать — и
хорошо закончилось
плохой
виновата конечно да, так сказали
я
но я вспомнил 7 лет в баре, я почти никогда не ложился в постель
долой кого угодно
боги просто не дадут человеку пить одному, они завидуют
его простая сила и спасение, они пришлют даме
постучал в эту дверь
Я помню все эти дешевые гостиницы, как будто женщины
были один: тонкий стук по дереву, а затем:
«О, я слышал, ты играешь на этой музыка на вашем радио .