Быков дмитрий новая книга: Автор: Быков Дмитрий Львович | новинки 2020
«Я написал все, что хотел». Дмитрий Быков о современной России, панике перед будущим и книге, которая так и не вышла
Фотография:
Светлана Холявчук / Интерпресс / ТАСС
Известный русскоязычный журналист, публицист и писатель Александр Генис беседует со своими друзьями — представителями мира искусства — в нью-йоркской студии RTVI. На этот раз гостем программы «Наши» стал поэт и писатель Дмитрий Быков.
Дмитрий Быков рассказал:
- О каком русском писателе он хотел написать книгу, но так и не решился
- Как работа над прозой помогает ему бороться с неврозом
- Почему современная литература в России часто «забегает назад», а тема будущего строго табуирована
- С чем связано популярное среди россиян заблуждение о невозможности перемен
- Как культура порождает феномен двоевластия и что делает читателей «Нового мира» влиятельнее самого Кремля
Меня всегда интересовало ваши отношения с советской властью. Вы написали однажды, что советскую власть можно назвать плохим человеком, а постсоветская власть — трупом плохого человека. Вот об этом я хочу с вами поговорить. Значит ли это, что сегодня хуже, чем было при Брежневе?
У меня немного другая концепция. Мне кажется, что политическая система России была уже полностью мертва и недееспособна к 1916 году. В 1917 она получила сильнейший гальванический удар. Этот труп ходил и шевелился. В 1941 году ему был нанесен удар еще более страшный — это была действительно самая травматичная война в истории России.
После этого начался период уже постепенной диссоциации, постепенного распада. К 70-м годам это был уже «мистер Вальдемар» из рассказа Эдгара По «Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром». Он уже разлагался. Вот в этой стадии разложения мы находимся сегодня, а никакой новой концепции, никаких новых семян там пока не завелось. Там завелось лишь множество паразитов.
А когда вы уехали в Нью-Йорк?
То есть возможность отъезда была.
Интервью с Дмитрием Быковым — Афиша Daily
Центр Вознесенского и «Редакция Елены Шубиной» продолжают проводить цикл встреч с писателями «Литературные РЕШения» — теперь в Zoom. Гостем очередной встречи стал писатель, поэт и журналист Дмитрий Быков, у которого весной вышел сборник тревелогов «Палоло, или Как я путешествовал», а сейчас готовится новый роман.
Писатель, поэт, публицист
Екатерина Писарева
Главный редактор книжного сервиса MyBook, модератор встречи
— Вашу книгу «Палоло, или Как я путешествовал» открывает эссе «Как я не встретился с Бродским». Правда ли, что личное знакомство с человеком может повлиять на восприятие его творчества в целом?
— Я общался с большим количеством любимых литераторов. Так сложилось, что я с 15 лет был знаком с Новеллой Матвеевой и учился у нее. Потом познакомился, служа в армии, с Нонной Слепаковой, моим любимым петербургским поэтом, пришел к ней с хрестоматийными словами «побей, но выучи»Поэт Павел Катенин вспоминал о разговоре с юным Александром Пушкиным: «Гость встретил меня в дверях, подавая в руки толстым концом свою палку и говоря: «Я пришел к вам, как Диоген к Антисфену: побей, но выучи»..
Я очень рад, что не познакомился с Бродским, именно потому, что он себе поэту как человек был далеко не во всем равен. И сколько я ни читаю воспоминания о нем, меня всегда умиляет старание мемуаристов сказать, что с другими он был жесток, а именно с ними прекрасен, — это очень наивно. А еще наивно то, что Бродский — поэт трагический — стал для многих символом жизненного успеха: Нобелевская премия, американская карьера… Конечно, он был опытным литературным стратегом, грамотным кузнецом своего счастья, но при этом символом успеха его назвать трудно. Другое дело то, что он действительно умел бороться и борцом, прямо скажу, был не всегда корректным. Поэтому я рад, что общение с ним прошло мимо меня и я могу его оценивать максимально объективно. Я скептически отношусь к возможности чему-нибудь у поэта научиться: поэт нужен не для того, чтобы чему-то учить — я не говорю о ремесле, ему, конечно, учиться надо, — а скорее предостерегать.
Подробности по теме
«Для русских поэт — бог»: интервью с издательницей Бродского Эллендеей Проффер
«Для русских поэт — бог»: интервью с издательницей Бродского Эллендеей Проффер— Большой талант может быть оправданием не очень хороших поступков?
— Я вообще не уверен, что поэта надо оправдывать, что он должен служить нравственным эталоном. «Поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело».
Использовать стихи для пропаганды морали, а поэта для пропаганды здорового образа жизни — это примерно то же самое, что забивать гвозди микроскопом.
Это я говорю не для того, чтобы оправдать свою безнравственность, в этом плане я человек довольно скучный. Помню, как‑то сказал Вознесенскому: «Андрей Андреевич, что же вы, главный современный авангардист, а ведете такую скучную жизнь? Я никогда вас не видел пьяным, о ваших изменах никогда не говорят, единственная вольность, которую вы позволяете, — это шейный платочек…» А он ответил: «Знаете, в наше время единственный способ обратить на себя внимание — это прилично себя вести». Так что если уж судить поэта по его поступкам, то по тому количеству талантливых людей, которым он помог. Вознесенский про это говорил: «Лучше помочь десяти бездарям, чем пропустить один талант». Так что поэт никому ничего не должен, скорее наоборот.
— Вы преподаете в школе, и в школьную программу в основном входят рифмованные стихи. Но современная поэзия тяготеет к белому стиху, верлибрам. Меняется ли, по-вашему, языковой инструментарий?
— Вы ставите меня в трудное положение… Верлибр для России остается довольно уродливой литературной модой, он неорганичен. В России множество сегодняшних молодых авторов пишут неотличимые друг от друга, скучные и предсказуемые стихи — это имитация. Настоящий свободный стих, как говорил Самойлов, требует огромного мастера, у которого обращение к верлибру жестко мотивировано. «Мелодия — душа музыки», — говорил Шостакович; так же можно сказать, что и рифма — душа поэзии. Если человек не умеет рифмовать или не чувствует музыки стиха, ему сам Бог велел писать верлибры. Но вообще, верлибры — уже довольно устаревшая практика, даже американцы возвращаются к рифмованному стиху. Мне кажется, большинство хороших авторов в современной России владеют замечательно и рифмой, и ритмом.
— Могут ли литература и культура абстрагироваться от политической повестки?
— Литература может все, если хочет. Другой вопрос — зачем ей это надо. Политика — это концентрированное выражение морали, нравственности. Говорить о том, что политика — это сложные общественные повестки, экономические теории, — нет, это совершенно не так. Политика — во всяком случае, в России — это ваше отношение к повседневности. А бежать от этой повседневности мне представляется довольно высокомерным. Тютчев, умирая, спрашивал о последних политических известиях, Ахматова живейшим образом интересовалась политикой, Бродский… Тот же [поэт Александр] Кушнер однажды мне сказал: «Подумайте, Ахматова себя называла «хрущевкой», а эти говорят «я выше политики!».
Я не думаю, что можно абстрагироваться от того, что на твоих глазах бьют ребенка, а в современной российской политике это происходит очень часто.
У меня есть ощущение, что Пушкин заложил не столько основы русской поэтики, сколько русской этики — а пушкинская этика не предусматривает политического нейтралитета. Мне могут не нравиться его стихи «Клеветникам России», но, как сказала Ахматова: «Вяземский прошипел у себя в дневнике, а Пушкин высказался на всю Россию». Надо быть на стороне поэта.
Русская сегодняшняя реальность настолько сложна и показательна, по-хорошему литературна, что пренебрегать таким роскошным материалом — это как‑то нерасчетливо.
— Возможно ли сегодня «жить не по лжи» и работать в культурном поле?
— Не требуется героизма, требуется неучастие, как говорил Солженицын. Не нужно особо героизировать сопротивление, выстраивать баррикады.
От нас достаточно одного — не лгать самим и не смотреть прямую ложь. А профессионализм — это один из критериев совести.
Россия — такая литературная страна, созданная Богом, чтобы ему было, что почитать. «Мы должны стать меккой для художников всего мира, ведь здесь они по-настоящему нужны», — сказал недавно Денис Драгунский. Писателей по всему миру много, но читатели лучшие в России. У нас самая гротескная страна. Именно поэтому символистские драмы Метерлинка, абсурдистские пьесы Ионеско и Беккета, гротескные романы Виана здесь читаются миллионами, а на родине — тысячами. Больше нигде в мире литература столько не значит.
— В книге лекций «Иностранная литература: тайны и демоны» вы говорите, что история мировой литературы еще не дописана. Чего лично вам не хватает?
— Меня не интересует социология, марксистский или структуралистский подход — меня интересует только история сюжета. История человечества рассказывается самим человечеством через литературу. И вот эволюция двух сюжетов — христологического и фаустианского — для меня очень занимательна. В нескольких книгах я читал, что наш век — это век вырождения Фауста. Это так. Меня интересует история литературы с точки зрения эволюции сюжетов и переоценки персонажей.
Например, Роулинг написала очередную версию христологического сюжета. Она пошла по линии постепенного оправдания Иуды и пришла к замечательному выводу, что без двойного агента добро никогда не победит.
Если бы не было Снейпа, у Гарри Поттера ничего бы не вышло. Это наводит нас на мысли, что и у русской оппозиции, по всей вероятности, в Кремле сидит какой‑то двойной агент, о котором мы пока не знаем.
Другое важное уточнение Роулинг — добро является крестражем зла. Поттер — крестраж Волан-де-Морта, если вы помните. То есть если добро не будет содержать в себе какую‑то часть зла, оно не победит.
Подробности по теме
«Теперь этот мир всегда со мной»: как «Гарри Поттер» повлиял на разные поколения
«Теперь этот мир всегда со мной»: как «Гарри Поттер» повлиял на разные поколения— Энциклопедическое знание литературы помогает или мешает писателю?
— Всякое знание, Катя, должен вам с ужасом сказать, помогает. Знание литературы лежит себе где‑то багажом, и вы им не пользуетесь, но потом в вашей жизни случается коллизия, когда знание того или иного сюжета вас спасает. Когда я впервые читал «Воскресение» Толстого или «Палату № 6» Чехова, я не понимал, про что это. Но с годами помогло.
Боюсь, что знание литературы — универсальная страховка от всех обстоятельств.
Поэтому школьникам я советую читать с запасом: сейчас вы ничего не поймете, но через десять лет вас это спасет.
— В одном из интервью вы сказали, что Достоевский — истеричный подражатель Диккенса, а в «Иностранной литературе» говорите, что Диккенс наследует Андерсену. Получается, в основе мировой литературы — матрешечный принцип?
Вы задаете, конечно, больной вопрос. Наша литература очень молода, а у подростка два главных страха, как сказал доктор Спок: неужели я такой, как все, и неужели я не такой, как все. Вся русская литература имеет перед глазами европейские образцы. Толстой совершенно недвусмысленно ориентируется на Гюго, Лермонтов без ориентации на Гете вообще не понятен, без Байрона нельзя понять «Евгения Онегина» и особенно «Дона Гуана». Даже Чехов берет пьесу Метерлинка и переносит ее в русскую усадьбу — получается жутко смешно.
Русская литература пародирует западную. Пародия — великое дело.
Мы берем у Запада форму и наполняем ее своим безупречно оригинальным содержанием. Это такой мосластый русский кулак, затянутый в лайковую перчатку.
Единственный автор, который не учился у Запада, а учил его, — это Тургенев. Он придумывает европейский роман, и после Тургенева он стал развиваться. Все романы Золя, Мопассана, Гонкуров сделаны под огромным влиянием тургеневского романа: короткого, изящного, с огромным подтекстом, сатирой, без фабулы, но с сюжетом.
— Поговорим о готовящейся к выходу «И-трилогии», в которую выходят романы «Икс», «Июнь» и «Истребитель». Почему снова трилогияЕй предшествовала «О-трилогия», куда входили романы «Оправдание», «Орфография» и «Остромов, или Ученик чародея». и о чем будет еще не опубликованный роман «Истребитель»?
— Если О-трилогия занималась проблемами макроистории, рассказывала о приключениях культуры во время революции и о том, как культура на нее реагирует, то чем занимается «И-трилогия», мне пока не очень понятно.
Мне кажется, она занимается фаустианством. Меня сейчас больше всего занимает гамлетовская коллизия — на пересечении Фауста и Христа. Коллизия сильного человека в слабой позиции применительно к нынешней эпохе.
Раньше в центре был христологический миф о том, что мир можно спасти с помощью одинокого проповедника. Видимо, Бог убедился в том, что человечество спасти нельзя, но можно помочь отдельному человеку и не простому, а прежде всего профессионалу. Вот это история о том, как с помощью некоего верховного Мефистофеля несколько профессионалов реализуются. Роман «Истребитель» — про то, как под покровительством советского Мефистофеля — Берии — несколько профессионалов выходят в космос. Главной целью советского проекта был выход в космос. И после того как он состоялся, советский проект был не нужен, и Бог его заморозил. Это как история вавилонской башни. И мой самый любимый герой КондратюкЮрий КондратюкСоветский ученый, в 1916 году рассчитавший оптимальную траекторию полета к Луне. Полвека спустя его расчеты были использованы NASA в лунной программе «Аполлон». — в романе Кондратьев — говорит мою заветную мысль: «Хорошая это вещь — башня, только не тебе бы, город Вавилон, ее строить», а ТуполевАндрей ТуполевСоветский ученый и авиаконструктор. Фамилия персонажа в романе совпадает с фамилией другого авиаконструктора — Олега Антонова. — он там Антонов — ему возражает: «А что делать, если башня, кроме Вавилона, никому не нужна?» История советского проекта — о том, как город Вавилон построил башню, а потом эта башня рухнула, и из руин Александр Македонский сделал театр. Советский проект для меня — это история проникновения в стратосферу. А еще этот роман о многом другом.
Я все думаю: вот дали Фаусту возможность работать, контракт с государством. А что если он откажется? Ведь были же такие люди!
Ведь есть определенное величие — отказаться работать в шарашке. Научное любопытство вы приносите в жертву своей морали. Если бы я был Ландау и мне предложили работать в шарашке, я бы не смог отказаться. Этот роман для меня — о человеке, который отказался.
Подробности по теме
Игорь Кириенков — об «Июне»
Игорь Кириенков — об «Июне»— Последние годы было много разговоров о готовящемся к публикации романе «Истина» о «деле Бейлиса»Дело БейлисаСамый громкий судебный процесс в дореволюционной России: Менахем Мендель Бейлис был обвинен в ритуальном убийстве 12-летнего мальчика. Процесс сопровождался активной антисемитской кампанией; Бейлис провел в тюрьме два года, был оправдан и вскоре уехал из страны.. Почему он в итоге не войдет в «И-трилогию»?
— Это был не столько роман, сколько сценарий про «дело Бейлиса». Но в процессе его сочинения я пришел к таким выводам, обнародовать которые не считаю возможным. Ни этого фильма, ни книги не будет.
— Но вас же сильно занимало «дело Бейлиса» — даже в эссе «На Енисее», вошедшем в сборник «Палоло» и датированном аж 2001 годом, вы о нем упоминаете вскользь.
— «Дело Бейлиса» меня занимало как мистическая история — с какого‑то момента решительно все начали интенсивно заниматься вопросом защиты Бейлиса и совершенно стали упускать из виду, что происходило, кто настоящий убийца, почему Андрюша Ющинский был вхож в банду Чеберяк и почему его убили. До истины, до правды никому не было дела — в этом кошмар. Люди хотели осудить не Бейлиса — им надо было забить по шляпку еврейство, они видели в нем страшную рациональную опасность. Долгое время я ездил в Киев, изучал те места, ходил на тот завод, где Бейлис работал…
Сегодня я вижу чудовищный рост антисемитизма в России и понял, что на эту тему высказываться я не хочу.
Антисемитизм сейчас почти официален, почти разрешен, его уже не принято стесняться. Время для холодного обсуждения этой истории пока не наступило. Если наступит, напечатаю — но вряд ли это будет скоро.
— Почему мы все время ждем? Почему в современной русской литературе не появляется резонансных и острых романов, как, например, «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, в котором мы видим новый взгляд на историю войны?
— Литтелл талантливый человек, но это довольно вторичный роман. Автор внимательно прочел роман [Ильи] Эренбурга «Буря» и переписал его с точки зрения еще одного немецкого интеллектуала. По-настоящему все, о чем говорит роман Литтелла, уже угадано в гениальном романе [Юрия] Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом», где тоже взят антропологический угол зрения и фашизм рассмотрен как вклад в антропологию. Вся дерзость Литтелла заключается в постановке вопроса: «А как вы бы поступили на моем месте?».
В условиях, когда все боятся, о художественном осмыслении эпохи говорить нельзя.
Российская история — поле непаханое, нам еще предстоят удивительные открытия. Но чтобы сделать эти открытия, нужно жить не в нынешней России. Очередная оттепель будет невероятно плодотворная, думаю, годах в 30-х. И я надеюсь не только все написанное почитать, но и поучаствовать.
Подробности по теме
Александр Генис: «В каждом некрологе есть что‑то смешное»
Александр Генис: «В каждом некрологе есть что‑то смешное»Благодарим за помощь в подготовке материала куратора литературной программы Центра Вознесенского Илью Данишевского и арт-директора Центра Вознесенского Антона Каретникова.
Дмитрий Быков — Один — Эхо Москвы, 26.06.2020
Д.Быков― Ну что, добрый вечер, дорогие друзья. Никакой определенной лекционной темы у меня нет на сегодня, заявок очень много, будем ждать, которая из них победит. Просят поговорить про Франзена, американского современного прозаика, просят поговорить про Трифонова, по-прежнему много просьб, связанных с оттепельными прозаиками, с 60-ми годами. В общем, будем ждать. Кто победит, кто что-то оригинальное предложит, на то и поведемся, чтобы не сбавлять оппозиционности.
Встречаемся ли завтра мы завтра у Мещанского суда в одиннадцать, то есть уже сегодня? Никого не могу неволить, никого не хочу призывать. Я туда пойду, а для вас это определяется вашим личным темпераментом, сочувствием или несочувствием к Серебренникову, но, на мой взгляд, день исторический, а при исторических событиях всегда как-то естественно присутствовать. Какие мои прогнозы? Я предпочитаю в таких ситуациях прогнозов не давать, поскольку она сама по себе, эта ситуация, находится за гранью добра и зла, и тут просто невозможно, на самом деле, дать сколько-нибудь внятный прогноз. Выступать утешителем, оптимистом – не хочется, таким тревожным, апокалиптическим пророком – тоже не очень хочется, потому что anxiety – это сочетание страха, тревоги, беспричинного беспокойства – это вообще довольно общее сейчас состояние, и лишний раз накручивать слушателя – совершенно не моя задача.
Я предпочитаю испытывать ко всему происходящему такое отстраненное любопытство, но судьба Серебренникова меня очень волнует, потому что, во-первых, я его лично знаю (и знаю с очень хорошей стороны), во-вторых, он выдающийся художник и выдающийся организатор театрального дела, ну и в-третьих, он вызывает такую совершенно необъяснимую и какую-то животную злобу у многих людей, тем как-то доказывает свою культурную значимость, как мне кажется.
«Слушали ли вы уже новый альбом БГ?» Разумеется. «Какая песня в нем вам больше всего нравится?» «Не судьба». Ну то есть это великая песня из разряда «Поколения дворников», когда БГ был совсем другим и мы были совсем другими, или то же, что и самая моя любимая песня – «Еще один раз», в великом альбоме «Лошадь белая». Мне представляется, что «Не судьба» – это песня-веха, из тех, по которым будут потом восстанавливать и вспоминать эпоху. Так-то, конечно, мне нравится «Масала Доса», потому что она такая веселенькая.
Д.Быков: Он вызывает необъяснимую злобу у многих людей, тем как-то доказывает свою культурную значимость
«Меня сильно разочаровывает стиль Ницше. Он выдает утверждения, ни на чем не основанные, и бежит дальше, никаких обоснований. Даже разобрать нечего, если только шутить, придумывая продолжение к его афоризмам. Как его опровергать?» Да его, я думаю, опровергать не надо. Все-таки Ницше работает на довольно тонкой грани между искусством и философией, между наукой и эстетикой, поэтому не думаю, что стоит с ним уж так полемизировать. Ницше описывает определенное состояние, пограничное состояние культуры. Витгенштейн, который тоже писал афоризмами (во всяком случае, в «Логико-философском трактате») в предисловии честно предупредил: «Эта книга понятна будет тому, кто уже думал в этом направлении». И я, в общем, совершенно солидарен с такой позицией. В принципе, это можно было написать на всех книжных обложках.
Мы напрасно думаем, что великая книга предназначена так уж всем. Она предназначена или тем, кто дорос, или тем, кто принадлежит авторскому карассу, по-воннегутовски говоря, к авторской группе крови. Или она понятна тем, кто уже действительно мыслил в этом направлении. Наивно думать, что неофит может так вот взять и начать понимать Ницше. Афоризмы – это именно такая система изложения, которая характерна, не побоюсь этого слова, для общества с довольно высокой диверсификацией. Для общества, которое уже довольно сильно усложнилось и разделилось. Писать системные, фундаментальные работы с объяснением каждого слова приемлемо на ранней стадии развития общества, на ранней стадии развития философии. А вот представьте теперь ситуацию – спасибо огромное, это принесли мне кофейку, – при которой общество уже дошло до такой степени внутренней нетерпимости, оно уже раздирается такими противоречиями и настолько не готово понимать саму себя, что любой диалог становится неплодотворен. Работа превращается в определенное манифестирование определенных взглядов.
В самом деле, на что будет похожа книга, которая на каждом шагу спорит со своими оппонентами? На что будет похож мыслитель, который каждый свой тезис развивает буквально ab ovo, от яйца? Совершенно очевидно, что общество достаточно развитое и достаточно сложное к афористической форме изложения приходит по определению. Потому что уже мыслитель стоит на некотором пьедестале, на плечах некоторого количества гигантов. Он уже являет собою результат довольно большой философской работы, как своей собственной, так и своих предшественников. Поэтому он в каких-то случаях может ограничиться намеком или максимально сжатой формулировкой.
В более-менее современной российской философии (хотя это тоже уже лет двадцать как написано; может быть, написано-то еще и лет тридцать назад) – это работа Гейдара Джемаля «Ориентация – Север», выполненная в форме таких ницшеанских, даже более строгих, чем у Ницше, но попробуйте как-нибудь каждое слово Джемаля объяснить. Джемаль стоит последним в определенной эзотерической традиции, воспитывался он в мамлеевском «Южинском кружке», он довольно долго формировал этот язык. С ним надо говорить на его языке, точно так же Ницше являет собою квинтэссенцию европейской философии. Поэтому его афоризмы более-менее понятны человеку, который историю каждого слова, каждого термина, слова-сигнала считывает. В символизме действительно ведь слово – это сигнал, за ним стоит определенная парадигма, определенная традиция использования. Когда это слово окончательно утратило, скажем так, субъектность и стало означать все, понадобился Витгенштейн, который вернул нас к некоторой конкретике. Но вообще афористика – это нормальный способ изложения для человека, который достиг известных лет.
«Валерий Соловей – сторонник любого активного действия, будь то просто голосование «против» или бойкот в разных вариантах. Он предлагает принести на участок заявление об отказе голосовать, который УИК обязана зарегистрировать. Не подскажете интересные варианты для описания причины, например, красивую цитату?» Нет, не подскажу. Я уже много раз говорил, что никаких подсказок – ни литературных, ни этических – здесь быть не может. Попробуйте поступить сами так, как вам подсказывает сердце; попробуйте процитировать то, что вам подскажет ум; попробуйте вспомнить свой жизненный и литературный опыт и не пользуйтесь ни чьими советами, в том числе советами моими или Соловья.
«Вы так аппетитно рассказываете о вашей жизни в 80-е: журналистика, совет «Ровесников», все очень увлекательно. Просто зависть берет. А я помню, что в 80-е у студенческой молодежи в моем окружении был девиз: «Яблочка куснуть, пива выпить и уснуть». А какой был девиз у молодежи в вашем окружении? Стоит ли экстраполировать ваш опыт на все общество?» Мой опыт не стоит экстраполировать, но я хочу вам напомнить, что, по старому определению Жданова или Маленкова (которое он, мне кажется, все-таки подтибрил у Святополк-Мирского), «типично не то, что широко распространено, а то, что выражает дух эпохи». Мне кажется, что дух эпохи выражали те честолюбивые молодые люди, которых я знал по 80-м и которые в начале 80-х ушли в журналистику, новую и профессиональную, в общественную деятельность, в бизнес; которые, строго говоря, эту перестройку и сделали. Которые частично погибли, которых выбили довольно быстро, которые что-то успели, из которых что-то получилось, как, например, из моего товарища по совету «Ровесников» Андрея Шторха, который стал сначала журналистом, потом спичрайтером Ельцина, а потом бизнесменом довольно продвинутым. Таких нас было много.
Кто-то пошел в искусство, кто-то, как Алексей Круглов, погиб в армии, кто-то сделал замечательную карьеру за границей. Но тогда время определялось этими школьниками, а девизом нашим – во всяком случае, моим – была формулировка Веллера из рассказа «Правила всемогущества», который тогда как раз вышел. Это был, значит, 1982-1983 год. Рассказ, который перевернул многих его читателей, потому что там учитель на вопрос «В чем смысл жизни?» отвечал: «Сделать все, что можешь». Рискну сказать, что для нашего, частично атеистического, частично позднесоветского сознания, смысл жизни был действительно в самореализации или, если хотите, в экспансии, потому что Борис Березовский тогда многим говорил, что главный смысл, главное содержание человеческой жизни – это экспансия. Как ни странно, подобные вещи говорил тогда же академик Сахаров, потому что действительно у интеллектуала есть такая задача – реализоваться по полной. Обычно интеллектуалу присуще желание как-то заявить о себе и сделать максимум возможного.
«Творцов питерского ночного праздника «Алые паруса» почему-то не отвращает очевидный диссонанс между белыми ночами, сумеречным СПб и дымным шоу. О привычном сведении «Алых парусов» Грина с «Бригантиной» Когана уже и не говорю». Борис Николаевич (как вы подписались), я никакого диссонанса не вижу. И Питер никогда не казался мне бледным, сумрачным городом, наоборот, всегда праздничным, и белые ночи, из которых я только что с такой неохотой вернулся, – это тоже праздник, рекреация, отдых. Петр создал Петербург для того, чтобы работать до смерти и до полусмерти отдыхать. Это действительно такой город-фейерверк. И никакого диссонанса между праздником «Алые паруса» и между явлением бледных ночей с их романтическим подтекстом, я не вижу. Потому что выпускной вечер – это тоже романтическое такое дело, любовь (или по крайней мере влюбленность), неизвестность на пороге взрослости, трепет перед экзаменами, грусть от расставания с одиннадцатилетним этапом жизни. Сложный эмоциональный состав, далеко это не только праздник, это все-таки печальное, романтическое и в каком-то смысле возвышенно-тревожное мероприятие, поэтому белые ночи – самое лучшее время для выпускного вечера. Потому что белая ночь удивительным образом сочетает в себе и праздник, и трагедию, и тревогу, как на замечательной картине Ярослава Васильевича Крестовского «Тревожная белая ночь». Гениальная картина.
Мне вообще кажется, что Кушнер в стихотворении «Пошли на убыль эти ночи…» точнее всех увидел их лицо: «Лицо любви, как в смертной муке, лицо с закушенной губой». Кстати говоря, я у Кушнера побывал в эту поездку и поразился еще раз трезвости, точности его мысли и очарованию новых стихов. Вот человек, который абсолютно не роняет планки, это что-то удивительное. Спасибо всем, кто был на квартирниках, спасибо всем, кто о них отозвался. Я, к сожалению, не всех желающих смог позвать, потому что в чужой дом, тем более на чужую дачу (один из них был в Комарове, на свежем воздухе) не очень-то позовешь. Но я все равно бесконечно благодарен всем, кто пришел, всем, кто слушал новые стихи. Я впервые читал их вслух.
«Прочтите «Предателю сего»…» Очень приятно, что люди, которые там были, радостно это услышали. Меня на слабо брать не надо, я не боюсь это читать, раз уж я читаю это вслух, но я думаю их напечатать в «Новой газете», в одном из ближайших выпусков, в разделе «Из лирики», потому что это лирическое стихотворение. Если я допишу к нему вторую часть – а это такая двойчатка, – то, наверное, напечатаю в ближайшее время, если не будет ничего срочного. В любом случае, прятать эти стихи, как вы понимаете, по крайней мере, от своего близкого читателя, я на хочу, на вечерах я намерен это показывать, а нуждается ли это в книжной форме публикации – в этом я совершенно не убежден. Но спасибо.
«Как вы считаете, если сейчас в России появилась бы технология контроля сознания вроде той, что применялась на Саракше в «Обитаемом острове», готовы ли наши кремлевские власти применить ее? Мне кажется, они к этому очень близки». Они ее, мне кажется, применяют. У меня в той же «Новой газете» была статья довольно обширная – «Излучатели», в прошлом году. И, кстати говоря, вы не поверите, но десяток человек после этого позвонили и сообщили, что они уже подвергаются действию вот этих технотронных или психотронных (как там они называются?) орудий. То ли соседи их облучают, то ли Лубянка, то ли, напротив, посольство является объектом облучения, а им перепадает…
В общем, это довольно распространенное общее место, но я подумал, что эта идея сейчас уже выглядит не столь уж фантастической. Понимаете, когда я уезжаю из Москвы, хотя бы на сутки, я чувствую, что общий фон настроения моего становится гораздо бодрее. Даже в Питере это не так ощущается. Потому что приезжая в Питер, ты мало того что приезжаешь в другое культурное пространство, в другую архитектуру, в другой человеческий настрой, в другую культуру отношений, и так далее, но ты как бы выползаешь из сферы влияния этих облучателей, которые стоят по московским границам. Я не могу сказать, что стопроцентно уверен в их наличии, но я почти убежден, что какие-то технологии такого рода готовы.
Д.Быков: Жажду опустить руки – я чувствую физически. Отчасти такое ощущение возникает от телевизионных истерик
Что меня в этом убеждает? Понимаете, я не думаю, что эти облучатели, как у Стругацких, внушают определенные мысли. Они подавляют волю, мне кажется. Они внушают ощущение пассивности, безнадежности, какой-то страшной социальной расслабленности, какой-то безысходности, безнадежности всех абсолютно попыток. То есть просто жажду опустить руки и забиться нору – я чувствую это физически. Отчасти, конечно, такое ощущение возникает от всех этих телевизионных истерик тех людей, чьими именами я не хочу марать эфир, потому что их дикая злоба внушает ужас, но при этом она внушает и чувство безнадежности. В мире, где существует такое свинство, уже что-либо исправлять безнадежно.
Я не думаю, скажем, что нацистская Германия ставила у себя излучатели, но излучателем там было беспримесное торжество зла – зла наглого, зла, сознающего себя. Потому что фашизм – это не всякий фанатизм, не всякая убежденность; фашизм – это четкое сознание преступания нравственных границ. Когда вы все понимаете, когда вы не избавлены от химеры совести (вожди-то были отнюдь не избавлены от нее), но при этом продолжаете сознательно, экстатически, оргиастически, с наслаждением нарушать законы, божеские и человеческие. Вот это начинает растлевать по-настоящему, потому что в мире, где люди делают сознательное зло, не хочется спасать ничьи души. Хочется махнуть рукой и как-то думать только о собственном спасении, цитируя Набокова.
Так что эти излучатели работают. Кстати говоря, когда выдвигаешься на какие-то сто метров из московского пространства, уже не так их чувствуешь. Может быть, я их меньше чувствую потому, что у меня телевизора дома нет, и нет его уже лет двенадцать, наверное.
«Каким вы видите смысл фильма «Горькая луна»? Что символизирует его финал? Есть ли там биографические мотивы из жизни Романа Полански?» Что жизнь Романа Полански каким-то образом там отражена – это совершенно точно. Ну а так это, в общем, история довольно типичная; история о любви, которая, не находя новой пищи, нового содержания, превратилась во взаимное мучительство. Так всегда бывает, если у людей нет общего дела, если они не заняты душевным ростом друг друга, если у них внутреннего родства и связи, а есть вот такое безумное физиологическое родство, физиологическая тяга взаимная при полном отсутствии элементарной психологической совместимости. Любовь и ее коварство заключается в том, что физиологическая составляющая порой оказывается просто убийственной. Как мы знаем из Розанова, «человек в любви становится или богом, или скотом» (правда, у него немного иначе сформулировано, но мысль ясна: или проваливается глубже ада, или взлетает выше рая, скажем так). И естественно, что «Горькая луна» – это фиксация того самого случая, вот этого «Bitter Moon», когда люди как бы телесно понимают друг о друге все, а духовно им элементарно не о чем разговаривать, более того, они ненавидят друг друга за эту зависимость. «Мы были слишком ненасытны», – говорит главный герой, умирая.
Ну и конечно, это великая работа Питера Койота, очень сильная роль Сенье. Полански всегда снимает неразрешимые коллизии. И вот одна из таких неразрешимых коллизий описана в довольно посредственном романе, из которого он сделал грандиозный фильм. Я тогда как раз – какой это год, 1993 или 1994? – был примерно в таком романе, когда за взаимным мучительством не следовало ничего. Надо было расставаться с неизбежностью, а расставаться еще не хотелось. Мы вместе посмотрели этот фильм, и он нам многое про нас объяснил.
«Вы часто упоминаете Александра Александрова. Можете рассказать подробнее, в чем его гениальность? Какие его фильмы следует посмотреть? Почему он рано умер?» Не так рано по меркам девятнадцатого столетия: ему было чуть за шестьдесят, и у него случился просто грипп с осложнениями, которые не распознали. А вообще Александров не очень был как-то не приучен заботиться о своей личности, о своем здоровье, и, может быть, просто не придал значения этой болезни. Обреченность какая-то в нем была. А гениальность его была… Очень трудно объяснить, в чем гениальность. Я считаю, что Александров – гений. Большинство его знает как сценариста «Ста дней после детства», что, на мой взгляд, на самая сильная и не самая яркая его работа, просто чрезвычайно трогательная, выражающая то самое, за что мы его любили. Но три главных картины Александрова – это, конечно, «Деревня Утка» (сценарий про Шишка), он именно как сценарист прославился. Это «Голубой портрет», вообще одна из моих любимых картин, совершенно потрясающая. И это поставленная им самим совместно с Виктором Прохоровым фильм «Утоли моя печали», самое точное зеркало 1989 года. Он очень талантлив и в детях, потому что, скажешь, Авдотья Александрова – замечательный художник. Она уже сняла одну картину «Холодно», но рисунки ее, ее модели, ее живопись – это для меня было шоком в свое время. Да и сама она – удивительное произведение искусства.
Но и в огромной степени Александров – это совершенно особенная проза. Это его книга о Башкирцевой, его роман «Частная жизнь Александра Пушкина». Александров высшим своим достижением считал сценарий «Прилетал марсианин в осеннюю ночь», с таким ощущением безысходной горечи и детского одиночества в мире. Очень высоко он ценил и свою картину (да и я считаю одной из самых удачных у него) «Номер «люкс» для генерала с девочкой» с совершенной потрясающей ролью Константина Воинова. Вообще поздний, зрелый Александров, когда уже начал снимать, совершенно перестал стесняться главного: его в жизни интересовали только одинокие дети, такие рано выросшие, рано повзрослевшие, болезненные, как в фильме «Башня» этот подросток, который кончает с собой. Он оставался таким вечным подростком, всегда влюбленным, всегда вундеркиндом немного, и при этом абсолютным одиночкой, абсолютным аутистом. Это притом, что он был счастлив в любви, счастлив в дружбе, и Лала – его последняя жена – была, по-моему, идеальной спутницей, но при этом он этот комплекс одинокого подростка, книжного, начитанного, одинокого, умного, изнемогающего от желаний, которые ему еще непонятны, – он из образа этого подростка никогда не выходил. И то, что Даша Михайлова сыграла в «Голубом портрете» – это, пожалуй, наиболее поразительное достижение советского детского кино.
Советский Союз поздний был временем взрослых детей; детей рано повзрослевших, рано, к сожалению, скисших, рано перезревших. Надо сказать, что и второй образ, который всегда был для него привлекателен, – это старики. Вот старики и дети – его главные герои. Варвара Сошальская, которая играла замечательную старуху-хулиганку, которая понимает этих книжных детей, которая с ними в чем-то в смысле беспомощности, азарта, хулиганства и одиночества, – она в чем-то с ними на равных. И она сыграла такую роль в «Утоли моя печали» и гениальную бабушку в «Голубом портрете».
Д.Быков: Советский Союз поздний был временем взрослых детей
Сценарии Александрова сделаны из очень глубокого вещества. Там все время вот эта нота прощания с детством и вырождения очень слышится. Конечно, лучшую свою роль Сергей Колтаков, который с ним дружил, сыграл в «Утоли моя печали». Такого Колтакова, который вообще мой самый любимый актер… Вообще я считаю, что все мы счастливы быть его современниками, это великий артист; артист, который мог бы, я думаю, в театре современном совершить настоящую революции. Понимаете, никто не сыграл в Достоевском такой «достоевской» роли, как его Федор Карамазов в сериале Мороза. Никто не сыграл такого Стали
Книга, автор и герой ноября: книжная полка Дмитрия Быкова
На эти книги, сюжеты, их авторов предлагает обратить внимание в ноябре писатель, публицист, креативный редактор «Собеседника» Дмитрий Быков.
книга
Состарившийся, но милый Пелевин
Виктор Пелевин. «Тайные виды на гору Фудзи»
Любой роман Пелевина заслуживает внимания, а этот еще и хороший, в отличие, как мне кажется, от трех предыдущих. Правда, вчитавшись, я несколько умерил свою радость, поскольку это не прорыв, а возвращение: богачи, пытающиеся проникнуть в мир чистой духовности, ничем не отличаются от пелевинских же «пупков», пришедших на смену «совкам».
Так же они бухают и нюхают, их внутренний мир с приходом силовиков к власти ничуть не усложнился, а пристрастие к поискам духовности после сауны остается вполне комсомольским. Но мы ведь и вернулись в девяностые с их криминальными битвами и перманентным экономическим кризисом, и в этом возвращении есть, конечно, радость – но это примерно та же горькая радость, с какой из Таиланда возвращаешься в ноябрьское Шереметьево: хмать-хмурь-хрень, но это Родина, сынок!
Есть тут необычайно трогательный и обаятельный (вопреки критикам-феминисткам) образ Тани, пожившей советской тетки, пытающейся овладеть миром, и есть истинно пелевинское умение сочинить новую мифологию, объясняющую все и ничего (мир можно представить гигантской вагиной, да, но так же легко представить его дыркой от сыра или, если хотите, вечной борьбой тройки с четверкой, как уже было в «Числах»; Пелевин это умеет и всегда умел).
После нескольких попыток построить новые образы будущего (одинаково непривлекательные) или создать новый жанр он с облегчением вернулся в то, что знает и умеет лучше всего. И новая книга действительно получилась человечной и в хорошем смысле сентиментальной, но стоит ли этому новому «вечному возвращению» особенно радоваться – не знаю.
В любом случае спасибо: хоть качество этого удовольствия заставляет грустно задуматься, мне с этой книгой было хорошо, как хорошо бывает влезть в старые, давно забытые брюки с хранящейся в заднем кармане любовной запиской от состарившейся возлюбленной.
автор
Сын Радзинского и его 1970-е
Олег Радзинский. «Случайные жизни»
Сын Эдварда Радзинского – инвестиционный банкир, проживающий в Лондоне, автор двух книг рассказов и двух весьма популярных фантастических романов – в молодости сидел за инакомыслие. Теперь он написал автобиографическую книгу про веселую жизнь писательских деток, студентов-филологов, в семидесятые, про бурный секс и романтическую страсть, про хранение и распространение клеветнических антисоветских измышлений, про «Лефортово», интеллектуальные диалоги со следователями (представьте, были и такие следователи), про работу на лесоповале под началом бригадира-бандеровца, про возлюбленную-декабристку и жизнь с нею в ссылке. И книга у него получилась смешная, как большинство диссидентских мемуаров; от книги Подрабинека «Диссиденты» ее отличает… Что же отличает?
Во-первых, Радзинский все-таки фантаст и его герой смотрит на весь советский диссидентский, богемный и лагерный абсурд взглядом инопланетянина, который вернулся-таки в свой нормальный мир и оттуда с восторгом, ужасом и довольно язвительной насмешкой обозревает свою в общем случайную советскую жизнь. Раз занесло сюда – надо хоть наблюдать, как зеленый инопланетянин Пхенц у Синявского.
Во-вторых, эта книга, пронизанная любовью ко многим спутникам юности, как-то особенно насмешлива, вплоть до издевательства; у Радзинского мало святынь, он не щадит ни родственников, ни сверстников, зато уж эти немногочисленные святыни значат для него действительно очень много. И главная из них – совершенно самурайская решимость, способность ни фига не дорожить жизнью. В это состояние довольно трудно себя вогнать: однажды Радзинскому для него потребовалась голодовка, иногда – алкоголь, реже – любовь. Но уж если ты в него умудрился войти, тогда советский опыт становится для тебя источником удивительных знаний и замечательных эмоций и все лучшие бабы твои. Вообще, хорошо жить в России, когда постоянно готовишься умереть; об этом весь Радзинский. И как хотите – мне этот герой чрезвычайно симпатичен, хотя за всей теплотой его воспоминаний я чувствую космический холод – как и за издевательски-насмешливым голосом его знаменитого отца.
герой
Вампир с клыками
Алексей Иванов. «Пищеблок»
Роман Иванова, частично напечатанный в «Дружбе народов», будут ругать и уже ругают, и действительно – после фундаментального «Тобола», после концептуального «Ненастья» эта небольшая книга похожа на летние каникулы, которые Иванов иногда себе устраивает. Это вроде «Псоглавцев», детского триллера на схожем материале. По фактуре и интонации это похоже одновременно на Крапивина и на «Синий фонарь» Пелевина: 1980 год, Олимпиада, страшилки в пионерлагере, вампиры в облике советских тинейджеров… И написана эта вещь без обычной ивановской изобретательности, почти нейтральным языком, и все в ней узнаваемо для меня не только потому, что я тогда жил, а потому, что много читал.
Но поскольку Иванов – писатель обидчивый, а обижать хорошего автора мне совершенно не хочется, надо сказать, что есть в ней и нечто сугубо ивановское, отличающее именно его манеру. Он человек зоркий, чувствующий историческую и социальную тектонику, и он первым показал, как среди глубоко фальшивых, давно никому не нужных советских ритуалов вызревает – ну да, вампир. И вампир этот скоро вырвется на свободу и начнет беззастенчиво жрать уже все.
Пока дисциплина советского пионерлагеря его еще сдерживает, но скоро все эти жалкие скрепы рухнут и весь мир предстанет для него одним огромным пищеблоком – где нет ничего, кроме пищи и вечного ненасытного голода. Плоха советская жизнь, но победили ее вампиры; плох советский человек, но выросший ему на смену кровосос будет свободен и от жалких ограничений вроде линеек и тихого часа.
И сейчас вокруг нас, среди духовных скреп нынешней насквозь фальшивой системы вызревает то же самое – вот почему Александр Архангельский и Алексей Иванов одновременно выпуст
Списанные Дмитрием Быковым
Странное впечатление от книги … Очень интересная идея — провести своего рода социально-психологически-философско-литературный эксперимент — ответить на вопрос: «Что происходит с человеком под стигматизацией / самостигматизацией?».С философской точки зрения — мы все в списках, нравится нам это или нет :). Но что будет делать человек, вдруг осознавший, что он в неком Списке, смысл которого ему не понятен? Быков попытался написать «роман поиска идентичности», очередное странствие зем
Странное впечатление от книги… Очень интересная идея — провести своего социально-психологически-философско-литературный эксперимент — ответить на вопрос: «Что происходит с человеком под стигматизации / самостигматизации?».С философской точки зрения — мы все в списках, нравится нам это или нет :). Но что будет делать человек, вдруг осознавший, что он в неком Списке, смысл которого ему не понятен? Быков попытался написать «роман поиска идентичности», очередное странствие землемера К. сквозь лабиринт к недоступной твердыне :)).Лабиринт, разумеется, остренько-сатирически-современный — «немытая Россия» глазами либерала.
Идея-то неплоха, но вот ее реализация: (. Местами Быков остроумен, очень местами умен (на отдельных уровнях даже афористичных фраз). Затянуто и растянуто :(.
И ещё: типичный и узнаваемый быковский Главный Герой — современный даже не «маленький человек», а микро-человечек.С большими амбициями, с распухшим Эго, но мелко-циничный и постоянно наступающей ножкой в то самое :(. И автор не то что бы его (своего ГГ) ненавидит … Такое впечатление, что он его радостно препарирует (примерно так, как
Финал предсказуем: ГГ сам себя вычеркнул из Списка и послал всех куда подальше. ! Но, к сожалению (к счастью!), Свобода послать всех на ещё не делает человека человеком.И на самом деле не исключает из списков :)))
… пожалуй, социофобам с ЧСВ текст понравится))) …
биография, (Дмитрий Быков) — личная жизнь, семья, фото 2020.
Биография Дмитрия Быкова
Дмитрий Львович Быков — российский писатель, поэт, журналист, радио- и телеведущий, преподаватель. Биограф знаменитых российских писателей и поэтов. Оппозиционер, автор стихотворений для громких литературных медиапроектов.
Детство
Дмитрий Быков родился в интеллигентной московской семье. Его мама, Наталья Иосифовна Быкова, преподавала русский язык и литературу в школе.Отец, Лев Иосифович Зильбельтруд, — врач-отоларинголог со степенью доктора медицинских наук.
Брак родителей Дмитрия не сложился, и после развода Наталья Иосифовна растила сына одна.
Дмитрий хорошо учился, и в 1984 году окончил школу с золотой медалью, после чего без проблем поступил на престижный факультет журналистики МГУ, но закончил университет не успел — был призван на военную службу в 1987 году. От обслуживания, Быков продолжил обучение в МГУ и в 1991 году выпустился с красным дипломом.
Журналистская деятельность
В 1985 году Дмитрий Быков стал обозревателем в советском еженедельнике «Собеседник». В 90-ые годы он сотрудничал с большим количеством печатных изданий Москвы: «Вечерний клуб», «Огонек», «Семь дней», «Столица» и другие.
В 2000 году журналист получил должность креативного редактора «Собеседника». С конца 2002 по июнь 2003 года он был заместителем главного редактора газеты «Консерватор», затем стал редактором отдела «Культура», а позднее — отдела «Общество» в журнале «Огонек».С 2007 года — обозреватель журнала «Русская жизнь». В 2010 году Дмитрий Быков был награжден премией Союза журналистов «Золотое перо России».
Преподавательская деятельность
Параллельно с журналистикой Дмитрий Быков увлекался преподаванием: в 90-е годы работал в московской общеобразовательной школе № 1214, затем продолжил деятельность в частных школах (школы «Золотое сечение» и «Интеллектуальный»), где читал курс истории литературы советской эпохи.
Творчество
Дмитрий Быков — известный прозаик и поэт, автор нового литературного жанра «рифмованная проза». Основные его литературные направления — жизнеописания великих людей (Бориса Пастернака, Булата Окуджавы, Владимира Маяковского), беллетристика и документальная проза.
В голодные девяностые Дмитрий Быков написал несколько романов по мотивам популярных западных кинолент под творческим псевдонимом Мэтью Булл. Наиболее известные творения этого периода: «66 дней», «Дикая Орхидея – 2», «Харлей и Мальборо».
В библиографии Дмитрия Быкова значатся несколько сборников стихотворений, романов и сказок. Отдельным собранием изданы публицистические труды о культуре, искусстве и политике.
Так, в 2005 году вышел сборник политических памфлетов «Как Путин стал президентом США: новые русские сказки». Сатирическое изложение событий 1999–2001 годов написано в духе Салтыкова-Щедрина и Максима Горького.
Наиболее известные романы Дмитрия Быкова: «Орфография», «Эвакуатор», «ЖД», «Списанные», «Остромов, или Ученик чародея», «Икс», «Сигналы», «Борис Пастернак».Также Дмитрий написал два сборника зоологических рассказов в соавторстве с супругой и писательницей Ириной Лукьяновой.
В соавторстве с Виталием Манским Быков написал сценарий для документального фильма «Девственность» со скандально известной Кариной Барби (вышел на экраны в 2008 году). В 2010 году вышел сборник драматургических произведений Быкова.
Радио и телевидение
На рубеже тысячелетия Дмитрий быков стал ведущим нескольких телевизионных проектов: вел передачу «Времечко» на телевизионном канале ТВЦ (2000–2008 гг.), «Хорошо, БЫков» на канале ATV (2000–2003 гг.).С 2009 года — ведущий программы «Рожденные в СССР» на канале «Ностальгия». Также вел шоу «Картина маслом» на «Пятом канале» (2010-2011). С 2011 — ведущий «Колбы времени» на канале «Ностальгия».
С 2005 по 2013 год Дмитрий Быков работал на радиостанциях — его авторские программы выходили в эфир на частотах «Юности», «Сити-FM» и «Коммерсантъ FM».
В 2011-2012 годах Быков стал автором стихов для нашумевшего медийного проекта «Гражданин поэт» от телеканала «Дождь».Сочинения Быкова читал известный артист Михаил Ефремов. Проект быстро обрел популярность, а его авторы — Дмитрий Быков, Михаил Ефремов и продюсер Андрей Васильев — получили премию «ПолитПросвет». Но после 6 выпуска между ними возникли разногласия, и в результате проект был закрыт. Быков продолжил писать стихи для передачи «Господин хороший».
Общественно-политическая деятельность
Дмитрий Быков известен как оппозиционер и активный общественный деятель.В 2011 году вместе с единомышленниками организовал общественное движение «Голосуй против всех!» и замечательно сделать эмблемой движения поросенка Нах-Нах. Вскоре это имя стало названием движения. В 2011 и 2012 годах участвовал в протестных митингах в Москве.
С 2012 года Быков вместе с Юрием Шевчуком, Леонидом Парфеновым и Борисом Акунином стал одним из учредителей Лиги избирателей. Также Дмитрий вошел в состав реформаторского Координационного совета российской оппозиции, заняв второе место в списке после Алексея Навального.
Личная жизнь Дмитрия Быкова
Дмитрий Львович женат. Его супруга Ирина Лукьянова — колумнист газеты «Собеседник», писательница и журналистка. Ее статьи издавались в печатных изданиях «Ломоносов», «Карьера», «Город женщин» и «Крестьянка». Ирина — автор многих произведений, два из которых — «Зверьки и зверюши» и «В мире животиков» — плод совместной работы с мужем. Супруги воспитывают двоих детей.
Дмитрия Быков сегодня
Дмитрий Быков продолжает работать в печатных изданиях и на телевидении, также он является членом Координационного совета российской оппозиции.
В 2014 году вышел его новый роман «Квартал. Прохождение », в 2015 — сборник поэзии« Ясно », а в 2016 Дмитрий Быков выпустил книгу« Я вомбат »для серии« Занимательная зоология ».
С 2015 года ведет программу «Один» в эфире радио «Эхо Москвы», ведет свою колонку в «Новой газете».
17 апреля 2019 года был госпитализирован в тяжелом состоянии во время гастролей в Уфе. Сообщалось, что писатель впал в кому после инсульта.Представители Быкова опровергли, что у него был инсульт — по официальной версии, причиной госпитализации стали последствия диабета. Сам писатель полагает, что причиной его госпитализации стало острое отравление. Поражает трудоспособность Дмитрия Львовича — еще лежа на больничной койке он записывал новые выпуски программы для «Эха Москвы». 30 апреля Быкова выписали.
.