Бродский на ощупь тверд: «На прения с самим собою ночь…»
Поэзия : Поэзия: прочее : Стихи (3) : Иосиф Бродский : читать онлайн
«Ни страны, ни погоста…»
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
Между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой, —
словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Иосиф Бродский. Назидание. СП «СМАРТ», 1990.
«Я памятник воздвиг себе иной!..»
Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию — спиной.
К любви своей потерянной — лицом.
И грудь — велосипедным колесом.
А ягодицы — к морю полуправд.
Какой ни окружай меня ландшафт,
чего бы ни пришлось мне извинять,
я облик свой не стану изменять.
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталось вознесла.
Ты, Муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь, как решето,
а не богами налитый сосуд.
Пускай меня низвергнут и снесут,
пускай в самоуправстве обвинят,
в стране большой, на радость детворе
из гипсового бюста во дворе
сквозь белые незрячие глаза
струей воды ударю в небеса.
Иосиф Бродский. Назидание. СП «СМАРТ», 1990.
«Шум ливня воскрешает по углам…»
Шум ливня воскрешает по углам
салют мимозы, гаснущей в пыли.
И вечер делит сутки пополам,
как ножницы восьмерку на нули,
а в талии сужает циферблат,
с гитарой его сходство озарив.
У задержавшей на гитаре взгляд
Ее ладонь разглаживает шаль.
Волос ее коснуться или плеч
и зазвучит окрепшая печаль;
другого ничего мне не извлечь.
Мы здесь одни. И, кроме наших глаз,
прикованных друг к другу в полутьме,
ничто уже не связывает нас
в зарешеченной наискось тюрьме.
Иосиф Бродский. Назидание. СП «СМАРТ», 1990.
* * *
Вполголоса — конечно, не во весь
прощаюсь навсегда с твоим порогом.
Не шелохнется град, не встрепенется весь
от голоса приглушенного. С Богом!
По лестнице, на улицу, во тьму…
Перед тобой — окраины в дыму,
Я не преграда взору твоему,
словам твоим печальным — не преграда.
И что он — отсюда не видать.
Пучки травы… и лиственниц убранство…
Тебе не в радость, мне не в благодать
безлюдное, доступное пространство.
1966 (?)
Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
POSTSCRIPTUM
Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
…В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения… Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.
Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
«На прения с самим собою ночь…»
На прения с самим собою ночь
убив, глотаешь дым, уже не прочь
в набрякшую гортань рукой залезть.
По пуговицам грань готов провесть.
Чиняя себе правёж, душе, уму,
порою изведешь такую тьму
и времени и слов, что ломит грудь,
что в зеркало готов подчас взглянуть.
Но это только ты, и жизнь твоя
уложена в черты лица, края
которого тверды в беде, в труде
и, видимо, чужды любой среде.
Но это только ты. Твое лицо
для спорящей четы само кольцо.
Не зеркала вина, что скривлен рот:
ты Лотова жена и сам же Лот.
Но это только ты. А фон твой — ад.
без ужаса смотри. Будь прям и горд,
раздроблен изнутри, на ощупь тверд.
Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
Иосиф Бродский — Стихи (3) читать онлайн
12 3 4 5 6 7 …10
Бродский Иосиф
Стихи (3)
Иосиф Александрович Бродский
— 1 сентября 1939 года — Anno Domini — Postscriptum — Волосы за висок.
.. — Вполголоса — конечно, не во весь… — Время года — зима… — К стихам — Коньяк в графине — цвета янтаря… — Морские манёвры — На прения с самим собою ночь… — Натюрморт — Неоконченный отрывок (В стропилах воздух ухает…) — Неоконченный отрывок (Во время ужина…) — Неоконченный отрывок (Отнюдь не вдохновение…) — Освоение космоса — Остановка в пустыне — Отказом от скорбного перечня — жест… — Отрывок (Ноябрьским днем, когда защищены…) — Отрывок (Октябрь — месяц грусти и простуд…) — Песня невинности, она же — опыта — Песня пустой веранды — Пилигримы — По дороге на Скирос — Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром — Почти элегия — Предпоследний этаж… — Прощайте, мадемуазель Вероника — Рождественский романс — Сначала в бездну свалился стул… — Стансы (Ни страны, ни погоста…) — Стихи на бутылке… — Строфы — Сумев отгородиться от людей… — Сумерки. Снег. Тишина. Весьма… — Сын! Если я не мертв, то потому… — Уточнение — Фонтан — Шесть лет спустя — Шум ливня воскрешает по углам.
.. — Элегия на смерть Ц. В. — Я выпил газированной воды… — Я памятник воздвиг себе иной!..
* * * Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать. Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду. между выцветших линий на асфальт упаду.
И душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет над мостами в петроградском дыму, и апрельская морось, над затылком снежок, и услышу я голос: — До свиданья, дружок.
И увижу две жизни далеко за рекой, к равнодушной отчизне прижимаясь щекой. — словно девочки-сестры из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед. Иосиф Бродский. Назидание. СП «СМАРТ», 1990.
* * * Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию — спиной. К любви своей потерянной — лицом. И грудь — велосипедным колесом. А ягодицы — к морю полуправд.
Какой ни окружай меня ландшафт, чего бы ни пришлось мне извинять,я облик свой не стану изменять. Мне высота и поза та мила. Меня туда усталось вознесла.
Ты, Муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь, как решето, а не богами налитый сосуд. Пускай меня низвергнут и снесут, пускай в самоуправстве обвинят, пускай меня разрушат, расчленят,
в стране большой, на радость детворе из гипсового бюста во дворе сквозь белые незрячие глаза струей воды ударю в небеса. Иосиф Бродский. Назидание. СП «СМАРТ», 1990.
* * * Шум ливня воскрешает по углам салют мимозы, гаснущей в пыли. И вечер делит сутки пополам, как ножницы восьмерку на нули а в талии сужает циферблат, с гитарой его сходство озарив. У задержавшей на гитаре взгляд пучок волос напоминает гриф.
Ее ладонь разглаживает шаль. Волос ее коснуться или плеч и зазвучит окрепшая печаль; другого ничего мне не извлечь. Мы здесь одни. И, кроме наших глаз, прикованных друг к другу в полутьме, ничто уже не связывает нас в зарешеченной наискось тюрьме. Иосиф Бродский. Назидание. СП «СМАРТ», 1990.
* * * Вполголоса — конечно, не во весь прощаюсь навсегда с твоим порогом. Не шелохнется град, не встрепенется весь от голоса приглушенного.
С Богом! По лестнице, на улицу, во тьму… Перед тобой — окраины в дыму, простор болот, вечерняя прохлада. Я не преграда взору твоему, словам твоим печальным — не преграда. И что он — отсюда не видать. Пучки травы… и лиственниц убранство… Тебе не в радость, мне не в благодать безлюдное, доступное пространство. 1966 (?) Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
POSTSCRIPTUM Как жаль, что тем, чем стало для меня твое существование, не стало мое существование для тебя. …В который раз на старом пустыре я запускаю в проволочный космос свой медный грош, увенчанный гербом, в отчаянной попытке возвеличить момент соединения… Увы, тому, кто не умеет заменить собой весь мир, обычно остается крутить щербатый телефонный диск, как стол на спиритическом сеансе, покуда призрак не ответит эхом последним воплям зуммера в ночи. Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
* * * На прения с самим собою ночь убив, глотаешь дым, уже не прочь в набрякшую гортань рукой залезть.
По пуговицам грань готов провес 1000 ть.
Чиняя себе правёж, душе, уму, порою изведешь такую тьму и времени и слов, что ломит грудь, что в зеркало готов подчас взглянуть.
Но это только ты, и жизнь твоя уложена в черты лица, края которого тверды в беде, в труде и, видимо, чужды любой среде.
Но это только ты. Твое лицо для спорящей четы само кольцо. Не зеркала вина, что скривлен рот: ты Лотова жена и сам же Лот.
Но это только ты. А фон твой — ад. Смотри без суеты вперед. Назад без ужаса смотри. Будь прям и горд, раздроблен изнутри, на ощупь тверд. Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
СТРОФЫ I
На прощанье — ни звука. Граммофон за стеной. В этом мире разлука лишь прообраз иной. Ибо врозь, а не подле мало веки смежать вплоть до смерти. И после нам не вместе лежать.
II
Кто бы ни был виновен, но, идя на правеж, воздаяния вровень с невиновным не ждешь. Тем верней расстаемся, что имеем в виду, что в раю не сойдемся, не столкнемся в аду.
III
Как подзол раздирает бороздою соха, правота разделяет беспощадней греха. Не вина, но оплошность разбивает стекло. Что скорбеть, расколовшись, что вино утекло?
IV
Чем тесней единенье, тем кромешней разрыв. Не спасут затемненья ни рапид, ни наплыв. В нашей твердости толка больше нету. В чести одаренность осколка, жизнь сосуда вести.
V
Наполняйся же хмелем, осушайся до дна. Только емкость поделим, но не крепость вина. Да и я не загублен, даже ежели впредь, кроме сходства зазубрин, общих черт не узреть.
VI
Нет деленья на чуждых. Есть граница стыда в виде разницы в чувствах при словце «никогда». Так скорбим, но хороним, переходим к делам, чтобы смерть, как синоним, разделить пополам.
VII
…………….. …………….. …………….. ……………..
VIII
Невозможность свиданья превращает страну в вариант мирозданья, хоть она в ширину, завидущая к славе, не уступит любой залетейской державе; превзойдет голытьбой.
IХ
…………….. …………….. …………….. ……………..
X
Что ж без пользы неволишь уничтожить следы? Эти строки всего лишь подголосок беды. Обрастание сплетней подтверждает к тому ж: расставанье заметней, чем слияние душ.
ХI
И, чтоб гончим не выдал — Ни моим, ни твоим адрес мой — храпоидол или твой — херувим, на прощанье — ни звука; только хор Аонид. Так посмертная мука и при жизни саднит. Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
НЕОКОНЧЕННЫЙ ОТРЫВОК Во время ужина он встал из-за стола и вышел из дому. Луна светила по-зимнему, и тени от куста, превозмогая завитки ограды, так явственно чернели на снегу, как будто здесь они пустили корни. Сердцебиенье, ни души вокруг.
Читать дальше12 3 4 5 6 7 …10
Бродский@Стэнфорд | The Book Haven
Главная » Без рубрики » Brodsky@Stanford
Счастливые дни: Катилиус, Бродский, Венцлова в Литве (Архив Рамунаса и Эле Катилиус)
Для читателей Book Haven не будет новостью, что покойный Нобелевский поэт Иосиф Бродский был другом Литвы – я писал об этом здесь и в других местах.
Теперь посетители Стэнфордских библиотек будут иметь первичное свидетельство родства благодаря
Вот как начинается моя история:
В конце августа 1966 года молодой русский поэт Иосиф Бродский был в плохом настроении. Ему было трудно приспособиться к ленинградской жизни по возвращении из 18-месячной ссылки на каторжные работы за Полярным кругом. Преступление Бродского заключалось в «имении вредоносного для государства мировоззрения» и «социальном тунеядстве». . . кроме сочинения ужасных стихов». Кроме того, были романтические неприятности.
Коллега беспокоился и поддерживал с ним связь во время путешествия. Однажды ночью он позвонил Бродскому из Литвы, где остановился у друзей в Вильнюсе.
Великолепный «Водяной знак» Питера Коха (любезно предоставлено Peter Koch Printers)
«Пусть он подойдет сюда. Мы все здесь в хорошем настроении», — призвал ведущий из Литвы Рамунас Катилиус. Бродский приехал до полудня следующего дня и даже провел два чтения на квартире во время своего пребывания.
Так началась пожизненная дружба с семьей Катилиус и долгий роман с Литвой, относительным убежищем в последние годы советской империи. В конце концов, Бродский получил признание как величайший поэт послевоенной России, а в изгнании — спорный титан нью-йоркской литературной сцены, преподававший в нескольких университетах США. Он принадлежал миру, став, по его словам, «русским поэтом, английским эссеистом и, конечно же, американским гражданином». Он получил Нобелевскую премию по литературе в 1987 лет и умер за своим столом в возрасте 55 лет в 1996 году.
Прочесть остальные здесь . Пожалуйста.
О! Ой! Ой! Не забудьте прочитать о принтере Berkeley Peter Rutledge Koch , специальном выпуске Watermark , а также в библиотеках:
. Бродский. «Я всегда придерживался мысли, что Бог есть время или, по крайней мере, что есть Его дух», — писал Бродский. «Я всегда думал, что если Дух Божий носился над поверхностью воды, вода должна была отражать его». Так и получилось, что каждую новогоднюю ночь поэт старался быть у воды, «наблюдать за выходом из нее новой порции, новой чаши времени». Особенно он пытался отправиться в Венецию, излюбленное место назначения, захваченное в
Остальное здесь .
Теги: «Иосиф Бродский», Питер Кох, Рамунас Катилиус, Томас Венцлова
Эта запись была размещена
во вторник, 3 сентября 2013 г., в 22:12, Синтия Хейвен
и находится в разделе «Без категории».
Вы можете следить за любыми ответами на эту запись через ленту RSS 2.0. И комментарии и запросы в настоящий момент закрыты.
Мощная поэма Бродского о приюте, инсценированная
Никита Ефремов, справа, убедителен в роли чувствительного Горбунова, а Смольянинов в роли гадкого, злого Горчакова. Сергей Петров«Горбунов и Горчаков», поставленный Евгением Каменьковичем на малой сцене театра «Современник», — это не спектакль. Это скорее стихотворение из четырнадцати сегментов и 7600 слов, полностью состоящее из диалогов. Сообщается, что Бродский сказал, что все это была «естественная» речь, которую он однажды подслушал. Я оставлю это другим, более осведомленным, чем я, чтобы подтвердить или опровергнуть это утверждение.
Более приемлемо то, что это стихотворение возникло как литературный отклик на два относительно кратких, но несомненно неприятных случая в жизни поэта — пребывание в сумасшедшем доме, когда советские власти решили сломить дух непокорного юноши.
По крайней мере, во время одного из таких пребываний в конце 1963 и начале 1964 года Бродский был помещен в камеру с пациентами, склонными к насилию. Причина якобы заключалась в том, чтобы напугать его.
«Горбунов и Горчаков», законченный в 1968 году, за четыре года до вынужденной эмиграции писателя, явно был вдохновлен пребыванием в лечебнице. Внимательный читатель вскоре начинает понимать, что действие стихотворения — то, что в нем есть — происходит в какой-то больнице. Там пижамы, миски, кто-то по имени Бабанов храпит у окна, и человек по имени Мицкевич, который постоянно находится под ногами.
То, что требует времени, чтобы добиться фокуса на странице, сразу видно на сцене благодаря декорациям, созданным Александрой Дашевской, Валентиной Останкович и Филиппом Виноградовым. Еще до того, как что-нибудь произойдет, шероховатые белые стены того, что выглядит как старый церковный дом, приближаются к фигурам, сидящим в инвалидном кресле и на старомодных кроватях. При ближайшем рассмотрении оказывается, что они кататоничны — неподвижны, невыразительны, даже бездыханны.
По сути, это куклы в натуральную величину. Балет, возможно «Лебединое озеро», бессмысленно крутится на телевизоре, стоящем высоко на задней стене.
Все в космосе противоречит бесплодию и производит на нас впечатление отвратительной атмосферы заброшенной болезни.
Кроме того, все остальное значительно менее ясно.
Горбунов (Никита Ефремов) и Горчаков (Артур Смольянинов) постоянно ведут диалог и интеллектуальный конфликт. Первый в некотором роде мечтатель, второй — интриган. Горбунов настроен на открытие собственного личного пространства независимости. Горчаков намеревается предать Горбунова, чтобы купить его свободу. Он типичный предатель.
Эти двое так тесно связаны своими взаимодействиями, включая допросы, выпавшие на долю надменного доктора (Андрей Аверьянов) и пугающей медсестры (Елена Плаксина), что даже задаешься вопросом, не является ли одно из них плодом воображения других. Они говорят о снах, о Дне гнева и, как и следовало ожидать от Бродского, о словах и языке.
На самом деле, в конечном счете, «Горбунов и Горчаков» Каменковича, кажется, больше о поэзии, чем о театре или рассказе. При всей интересной работе режиссера с пространством и характером все театральное кажется второстепенным по отношению к энергичному, загадочному и часто поразительному слову Бродского.
С уст актеров слетают красивые фразы, среди которых «Любовь — пролог к разлуке» и «Мой разум расщепляется, как микроб / Бесконечно размножается в тишине». Трудно, а может быть, и невозможно искать и следовать истории или сюжету в тексте, состоящем из такого богатства.
Все это не означает, что «Горбунов и Горчаков» плохо действовали. Напротив, Ефремов весьма убедителен в своей в высшей степени приземленной, но святой интерпретации чувствительного Горбунова. Смольянинов безупречен в этой самой трудной из ролей: мерзком, злом характере. Мера его успеха наступает поздно, когда он неожиданно раскрывает человеческую сторону Горчакова, и мы вдруг чувствуем к нему жалость.