«Конец жизни печален, середина никуда не годится, а начало смешно»
Однако склонность к сарказму и изобличению касалась не только критики общественной жизни государства. Пожалуй, нет такой сферы жизни и человеческих отношений, которую не затронули бы дерзкие эпиграммы Вольтера. Даже по отношению к своей собственной персоне Вольтер был весьма язвителен. «Но я постараюсь прожить еще два года, и тогда вы будете даром иметь очень порядочный домик. Сверх сего обязуюсь прожить не более четырех или пяти лет» — так писал Вольтер арендатору дома. Современники утверждали, что автор знаменитого «Филосовского словаря», «Кандида» и «Орлеанской девственницы» был чрезвычайно раздражителен. Срубленные без его разрешения деревья стали поводом для ссоры с президентом Швейцарской республики, а нелестный отзыв о своей персоне — причиной возвращения ордена императору.

«Врач — это человек, который берет неведомое вещество и вводит его в неведомое существо»
К сожалению, записки лечащих врачей Вольтера не сохранились. Да и вряд ли они были. Философ, судя по его высказываниям, не слишком жаловал лекарей. Методика же лечения язвенной болезни того времени может показаться весьма забавной. Доктора советовали «избегать всех телесных и умственных напряжений, простуды и чрезмерного стягивания платья» и предписывали диету — «слабые несоленые супы, отвары риса и ячменя, переходя постепенно к растительной и молочной пище».

В раю климат лучше, но в аду компания настолько приятнее…
Люди казались такими, каковы они на самом деле, то есть насекомыми, поедающими друг друга на маленьком комке грязи…

Поділіться цим з друзями!

Вам також буде цікаво це:

«Ярчайший ум эпохи Просвещения» | Библиотека им. Расула Гамзатова

В универсальном читальном зале Национальной библиотеки РД им. Р. Гамзатова развёрнута выставка, посвящённая 325-летию со дня рождения  французского писателя и философа-просветителя Вольтера (1759—1805).

В 1694 году во Франции родился великий философ, поэт и публицист Франсуа-Мари Аруэ, позже назвавший себя Вольтером. Ещё до рождения судьба будущего великого человека предсказывалась популярными в то время звездочётами. Ему пророчили раннюю смерть, тяжёлые годы скитаний. Но Вольтер смог обмануть судьбу и прожил долгую насыщенную жизнь, оставив потомкам бесценные труды.
Вольтер рос болезненным и слабым ребёнком. Рано потеряв мать, он воспитывался отцом. Их отношения нельзя было назвать тёплыми; постоянно находясь на службе, отец не находил времени для общения с мальчиком. Вскоре Вольтера отдали в колледж и начали готовить к юридической карьере. Отец мечтал сделать из него адвоката. Но будущий философ-просветитель не желал покоряться Фемиде и идти по стопам отца. Ему было скучно изучать религиозные догмы, и он обратился к литературному творчеству.

Несмотря на лишение автора свободы на целый год, произведения Вольтера уже стали настолько популярны, что переместились на театральные подмостки. Сразу после выхода Вольтера из тюрьмы в театре «Комеди Франсез» состоялась премьера его трагедии «Эдип».

Список  представленной  литературы:

1. Вольтер. Философские повести. Пер. с фр. / Вольтер. – СПб: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012. – 320 с.

2. Вольтер. Поэмы. Памфлеты. Пер. с. фр. / Вольтер. – К.: Политиздат Украины, 1989. – 493 с.

3. Вольтер. Сочинения / Вольтер. – Калининград: ОАО «Янтар. сказ.», 2005. – 360 с.

4. Кирнозе З. И. Страницы французской классики / З. И. Кирнозе. – М.: Просвещение, 1992. – 223 с.

5. Вольтер. Собрание сочинений: В 3-х т. Т. 3. Статьи, памфлеты, избранные письма / Вольтер. – М.: Литература, РИК Русанова, «Сигма-Пресс», 1998. – 688 с.

6. Жирмунская Н. А. От барокко к романтизму: Статьи о французской и немецкой литературах / Н. А. Жирмунская / СПб: Философский факультет СПбГУ, 2001. – 461 с.

Приглашаем всех посетить нашу выставку!

Универсальный читальный зал

Публикации в СМИ

Этиология. Гипотрофия — полиэтиологичный синдром; может сопровождать различные заболевания.

• Экзогенные причины •• Алиментарная (недокорм, перекорм, дисбаланс поступления питательных веществ) •• Инфекционная (острые инфекции, сепсис) •• Токсическая (отравления, ожоги, применение цитостатиков) •• Социальные факторы (дефект воспитания, низкий социальный уровень семьи и т.п.).

• Эндогенные причины •• Эндокринные и нейроэндокринные расстройства — аномалии вилочковой железы, гипотиреоз, адреногенитальный синдром, гипофизарный нанизм •• Пороки развития органов •• Наследственные энзимопатии ••• Нарушение всасывания в кишечнике (целиакия, недостаточность дисахаридаз, синдром мальабсорбции) ••• Нарушение расщепления пищевых веществ (муковисцидоз) •• Первичные нарушения обмена веществ (белковый, углеводный, жировой виды обмена).

Генетические аспекты. Гипотрофия — проявление многих генетических заболеваний; например, гипотрофией сопровождаются почти все хромосомные болезни, десятки менделирующих синдромов, особенно синдромы нарушенного всасывания (муковисцидоз, целиакия, лактазная недостаточность и др.).

Клиническая картина.

• Степени гипотрофий •• Гипотрофия I степени ••• Дефицит массы тела — 10–20% ••• Состояние ребёнка удовлетворительное ••• При осмотре — незначительное снижение количества подкожной жировой клетчатки на животе •• Гипотрофия II степени ••• Дефицит массы тела — 20–30%, возможно отставание в росте на 2–4 см ••• Общее состояние страдает незначительно ••• Лабильность нервной системы (возбуждение, апатия, вялость, снижение эмоционального тонуса) ••• Бледность, сухость и шелушение кожных покровов, снижение эластичности кожи и тургора мягких тканей ••• Подкожная жировая клетчатка сохранена только на лице ••• Признаки нарушения микроциркуляции (мраморность кожи, снижение температуры тела) ••• Диспептические расстройства (тошнота, рвота, запоры) ••• Возможно нарушение дыхания (тахипноэ), сердечной деятельности (приглушённость сердечных тонов, артериальная гипотензия, склонность к тахикардии) ••• Возможна задержка в психомоторном развитии ••• Часто выявляют анемию •• Гипотрофия III степени ••• Дефицит массы тела — более 30%, выраженная задержка развития ••• Общее состояние тяжёлое, вялость, слабость, анорексия, утрата приобретённых навыков ••• Кожа сухая, бледная, с сероватым оттенком, свисает складками ••• Полное отсутствие подкожной жировой клетчатки, атрофия мышц ••• Возможны признаки обезвоживания — сухость слизистых оболочек, западение большого родничка, поверхностное дыхание, артериальная гипотензия, приглушение сердечных тонов, нарушение терморегуляции, выраженная жажда ••• Лицо Вольтера (треугольной формы) ••• Дефицит роста достигает 4–6 см.

• Пренатальная гипотрофия. В эту группу гипотрофий можно включить задержку внутриутробного развития. По тяжести внутриутробного гипоксического поражения головного мозга и клинических проявлений различают следующие формы •• Невропатическая — характеризуется незначительным снижением массы тела, нарушением аппетита и сна ребёнка •• Нейродистрофическая — снижение массы и длины тела, отставание в психомоторном развитии, стойкая анорексия •• Нейроэндокринная — нарушение эндокринной регуляции психомоторного развития, функционального состояния органов •• Энцефалопатическая — грубое отставание в физическом и психическом развитии, выраженный неврологический дефицит, гипоплазия костной системы, полигиповитаминоз.

Диагностика • Анамнез жизни (акушерский и постнатальный) — течение беременности, токсикозы, заболевания матери; течение родов, длительность безводного промежутка, применение акушерских пособий; ежемесячная прибавка массы тела ребёнка, перенесённые заболевания в раннем неонатальном периоде • Социальный анамнез (жилищно-бытовые условия, социально-экономическое состояние семьи) • Наследственный анамнез — обменные, эндокринные заболевания, энзимопатии у членов семьи • Осмотр — антропометрические данные, состояние кожи и подкожной клетчатки, физикальные данные • Дефицит массы тела (в процентах) определяют по следующей формуле.

            
где ДМ — долженствующая масса с учетом роста; ФМ — фактическая масса. Для оценки гипотрофии можно пользоваться таблицами центильных распределений массы по длине тела (Мазурин А.В., Воронцов И.М., 1985)

Лабораторные исследования • ОАК — гипохромная анемия, увеличение Ht вследствие повышения вязкости крови, увеличение СОЭ, возможны лейкопения, тромбоцитопения • Общий и биохимический анализы мочи • Биохимический анализ крови • Исследование КЩР, содержания электролитов (калий, кальций, натрий) • Иммунограмма (при инфекционных процессах) • Копрограмма • Кал на дисбактериоз • Эндокринный профиль (по показаниям) — исследование функций щитовидной железы, надпочечников, определение концентрации глюкозы в крови • Исследование хлоридов пота при подозрении на муковисцидоз • Бактериологическое и вирусологическое исследования при подозрении на внутриутробные инфекции и при инфекционных процессах • Консультации невропатолога, эндокринолога, окулиста.

Препараты, влияющие на результаты. Применение антибиотиков вызывает или усугубляет дисбактериоз кишечника, опосредовано влияя на кишечное всасывание.

Специальные методы исследования • Рентгенологическое исследование органов грудной клетки для исключения специфического лёгочного процесса (при муковисцидозе, туберкулёзе) • Рентгенография кистей рук для определения костного возраста • Рентгенография костей черепа (состояние «турецкого седла») • ЭКГ для исключения ВПС.

ЛЕЧЕНИЕ

Режим • Амбулаторный при I и II степенях с удовлетворительной переносимостью пищевых нагрузок • Госпитализация обязательна в следующих ситуациях •• Возраст до 1 года •• Наличие сопутствующей патологии внутренних органов и/или инфекционных заболеваний •• II стадия гипотрофии с низкой толерантностью к пищевым нагрузкам •• III стадия гипотрофии • Лечебная гимнастика и массаж.

Лечебное питание

• Первая фаза — адаптационный период. Цель — определение и повышение толерантности ребёнка к пищевым продуктам •• Восстановление водно-солевого обмена •• Пищевые нагрузки уменьшены по сравнению с нормой ••• До 2/3 необходимого объёма пищи при гипотрофии I степени ••• До 1/2–1/3 необходимого объёма пищи при гипотрофии II–III степеней ••• Или 100 мл грудного молока на 1 кг фактической массы тела при I–II степенях •• Парентеральное питание при II степени составляет 1/3 получаемого объёма пищи; при III степени — от 1/2 до 2/3 в зависимости от тяжести состояния ребёнка. Состав вводимой жидкости — коллоиды и кристаллоиды в соотношении 1:1.

• 2-я фаза — репарационный период. Цель — восстановление всех видов обмена, переход к полному кишечному питанию. Расчёт рациона проводят по энергетическим затратам — 150–180 ккал/кг фактической массы в зависимости от степени тяжести гипотрофии. Постепенное введение всех пищевых и витаминных добавок в возрастных пропорциях.

• 3-я фаза — усиленное питание. Цель — восстановление поступления питательных веществ в пересчёте на долженствующую по возрасту массу тела.

Лекарственная терапия • Широко применяют применяются аскорбиновую кислоту, тиамин, пиридоксин, цианокобаламин, ретинол, витамин E, фолиевую кислоту, кальция пантотенат. Ферментные препараты: панкреатин, панзинорм форте, панкреатин+жёлчи компоненты+гемицеллюлаза • Для повышения аппетита и стимуляции анаболических процессов — маточное молочко (новорождённым — по 2,5 мг, детям старше 1 мес — по 5 мг в виде свечей 3 р/сут в течение 7–15 дней; противопоказан при болезни Аддисона и идиосинкразии к препарату), горечи, оротовая кислота, калиевая соль (по 10 мг/кг/сут в 2–3 приёма в течение 3–5 нед), карнитина хлорид (по 4–10 капель 20% р-ра 3 р/сут), кальция глицерофосфат по 0,05–0,2 г 2–3 р/сут • Анаболические стероиды (под контролем костного возраста) — нандролон, метандиенон • Препараты парентерального питания+левокарнитин • При сопутствующем аллергическом процессе — антигистаминные препараты • При дисбактериозе кишечника — колибактерин, бификол, лактобактерин, бифидумбактерин • При пренатальной дистрофии — седативные средства, церебролизин, глутаминовая кислота • Гормональные препараты (тиреоидин, инсулин) — при необходимости • Лечение сопутствующей патологии и инфекционных осложнений.

Течение и прогноз. При своевременном и рациональном лечении, включающем питание и медикаментозную терапию, прогноз благоприятный. Осложняют течение гипотрофии отсутствие ухода за ребёнком в асоциальных семьях, сопутствующая патология и инфекционные заболевания. В случае пренатальной гипотрофии прогноз зависит от степени гипоксического поражения головного мозга.

Профилактика • Укрепление здоровья женщин до и во время беременности.• Рациональное вскармливание и сбалансированное питание • Организация правильного режима • Тщательный уход за ребёнком • Физическое воспитание и закаливание • Контроль за прибавкой массы тела • Проведение расчётов питания и своевременная его коррекция.

Примечание. В последние годы пренатальную гипотрофию рассматривают как проявление задержки внутриутробного развития (ЗВУР), то есть как гипотрофический вариант ЗВУР.

Сокращение. ЗВУР — задержка внутриутробного развития.

МКБ-10 • P05 Замедленный рост и недостаточность питания плода • P07 Расстройства, связанные с укорочением срока беременности и малой массой тела при рождении, не классифицированные в других рубриках

Ботаник, отказавший Вольтеру, и его переодетая в мужчину спутница

На Маврикии и Реюньоне Коммерсон тоже описал множество видов растений, собрав также коллекции и описания местных рептилий, рыб, насекомых, крабов, моллюсков, птиц, губок и прочей живности. На Реюньоне он также пронаблюдал и описал извержение вулкана, а один из кратеров на этом острове назвали в его честь. На Маврикии его и вовсе прозвали «отцом маврикийской ботаники». Однако тропические болезни окончательно подорвали здоровье ученого, и он умер 13 марта 1773 года. Через неделю Парижская академия наук решила принять его в свои ряды, не зная, что его уже нет в живых.

Цветы жизни и цветы паслена

Оставшись одна и без средств к существованию, Барре недолго думая открыла кабаре (так во Франции раньше назывались кабаки, необязательно с танцовщицами), а потом вышла замуж за морского офицера Жана Дюберна. С мужем она переехала в Париж, завершив свое кругосветное путешествие (Коммерсон, погибший на Маврикии, так этого и не сделал). Вместе с ними в столицу переехали и 34 ящика с гербариями, где хранилось более 5000 образцов растений (из которых 3000 Коммерсон описал как новые). В 1776 году она получила часть наследства Коммерсона, а потом покорила Людовика XVI веселым нравом и рассказами о приключениях, и монарх пожаловал ей ежегодную ренту. С деньгами Жанна удалилась в родную деревню мужа, где он стал работать кузнецом, и прожила долгую жизнь.

Не будем гадать, состояли ли Жанна и Филибер в романтических отношениях, но Барре забеременела в 1764 году, и когда ей, тогда еще незамужней женщине, нужно было по закону получить специальный сертификат, чтобы у ребенка была фамилия, она отказалась назвать имя его отца. Как бы то ни было, Коммерсон помог ей разобраться с законоведами и даже свидетельствовал в ее пользу. Однако после рождения сына, Жана-Пьера Барре, в декабре 1764 года Жанна сдала его в приют, где малыш через полгода скончался. В этом поступке она недалеко ушла от своего хозяина: своего законного наследника, Антуана-Франсуа, Филибер сдал на попечение зятю и никогда в жизни его больше не видел. Несмотря на это, зять, приходской священник Франсуа Бо, считал мужа своей погибшей сестры настоящим гением и, скорее всего, даже не упрекал за такое пренебрежение отцовскими обязанностями.

Но мы, конечно, запомним Жанну и Филибера не за это: в честь Коммерсона было названо около 100 видов растений, принадлежащих 42 родам. Жанне тоже досталось немного славы: она не только стала первой женщиной, совершившей кругосветное плавание, но и дала имя растению из семейства пасленовых (в ее честь назвали новый вид, Solanum baretiae, открытый в 2012 году на границе южной части Эквадора и северной части Перу) и горному хребту на Плутоне.

Подписывайтесь на Indicator.Ru в соцсетях: Facebook, ВКонтакте, Twitter, Telegram, Одноклассники.

«Люди часто умирают, а иногда в ночное время погребаются»

В начале 1770 года в столицу Российской Империи начали поступать сообщения, что в Молдавии и Валахии, где русские войска воевали с турецкими, возникла моровая язва — эпидемия чумы. Хотя к тому времени существовали отработанные и проверенные методы предотвращения распространения инфекционных болезней, чтобы не мешать планам Екатерины II, карантинные и прочие защитные меры вводились лишь в отдельных местах и крайне неспешно. В результате в Москве в следующем году умирало до тысячи человек в день.

«Делали над побежденными «поиски»»

Вся цепочка событий, которая привела к одной из страшнейших эпидемий в истории России, выглядела не просто странно, а очень странно. Перед началом очередной русско-турецкой войны, в ходе которой предполагалось занятие территорий, принадлежавших Османской империи, ни императрица Екатерина II, ни ее приближенные, ни генералитет почему-то не задумались о том, что в землях противника широко распространены заболевания чумой — моровой язвой, как ее тогда именовали. Ведь во всех европейских странах прекрасно знали, что эта «прилипчивая болезнь» заносилась к ним именно из турецких владений побывавшими там людьми или с доставленными оттуда товарами.

Не менее удивительным было и то, что никто не принял во внимание тот факт, что заражение русских солдат в этих условиях было практически неизбежным.

«Войска,— отмечал историк и писатель Д. Л. Мордовцев,— разбив турок, по обычаям войны, делали над побежденными «поиски», т. е., захватив пленных и все, что попадалось под руку, врывались в неприятельскую землю, чинили поиски по городам и селам, забирались в дома и лачуги».

Но совершенно поразительным оказалось то, что после рапорта командующего русскими войсками в Молдавии и Валахии генерал-поручика Х. Ф. фон Штофельна о распространении чумы в городе Фокшаны, доставленного в Санкт-Петербург 8 января 1770 года, не было принято никаких мер. Возможно, это было связано с тем, что в сообщении говорилось, что «моровая язва более не усиливается». Но существовавший тогда порядок действий при эпидемиях требовал немедленного принятия защитных мер.

Сформировался он после унесшей огромное количество жизней эпидемии чумы 1654–1655 годов. Об уроне, который нанесла тогда моровая язва Москве и ее жителям, князь М. П. Пронский, сам позднее ставший жертвой этой болезни, писал находившемуся с войсками под Смоленском царю Алексею Михайловичу:

«…На Москве и слободах помирают многие люди скорою смертию, и в домишках наших тож учинилось: мы, холопи твои, покинув домишки свои, живем во граде, и в нынешнем во 163 году, после Симонова дни, моровое поветрие умножилось, день ото дня больше прибывать учало, и на Москве, государь, и в слободах православных христиан малая часть осталась, а стрельцов, государь, от шести приказов ни един приказ не остался, и из тех достальных многие лежат больны, а иные разбежались, и на караул, государь, отнюдь быть некому? а голов, государь, стрелецких, Богдана Каковинского да и Якова Горопкина, не осталось же, и сотники стрельцы многие померли».

Мор, как сообщал Пронский царю, не пощадил и духовных лиц:

«А церкви, государь, соборные и приходские мало не все стоят без пения, только, государь, в большом соборе по сие число служба повседневная, и то с большою нуждою».

Болезнь распространялась все шире и от того, что везде лежали тела умерших:

«Возить мертвых и ям копать некому; ярыжные земские извозчики, которые в убогих домах ямы копали и мертвых возили, и от того сами померли».

Пострадала и система государственного управления.

«А приказы, государь,— писал князь,— все заперты; дьяки и подьячие все померли, и домишки наши, государь, пусты учинились, людишки померли мало не все, а мы, холопи твои, тоже ожидаем себе смертного посещения с часу на час».

Когда эпидемия в Москве пошла на спад, в столицу отправили дьяка К. Мошнина, который должен был оценить нанесенный моровой язвой урон. Как оказалось, болезнь не пощадила ни вельмож, ни простолюдинов. В черных сотнях и слободах умерло от 77% до 90% жителей. Только в 4 дворах высшей знати из 27 обследованных Мошниным уцелело больше людей, чем скончалось. На дворе боярина Б. И. Морозова, например, из 362 человек умерли 343.

Не меньший урон эпидемия нанесла и другим городам. Так, в Костроме насчитывалось 3247 умерших от чумы, в Переславле-Залесском — 3627.

Ущерб мог быть неизмеримо меньше, ведь, как утверждали отечественные историки медицины, именно на Руси в 1352 году впервые в Европе появились карантинные заслоны, не пропускавшие людей из зараженных мест и предотвращавшие распространение инфекционных заболеваний. Однако от караулов, выставленных в 1654 году вокруг Москвы и других городов, не было никакого проку. На подмосковных заставах стрельцы вымерли или бежали. А из Владимира царю сообщали:

«Отставные дворяне, и дети боярские, и слуги монастырские… в Владимир на заставу не поехали и крестьян монастырских на заставу не дают».

А костромской воевода окольничий В. М. Еропкин в грамоте на имя царевича Алексея Алексеевича писал:

«Посадские люди заказу моего холопа твоего не послушали, на перевозах перевозчики всяких чинов людей тайно перевозили, а иные проезжие и пришлые люди перевоз объезжали и обходили».

Мало того, комстромичи охотно принимали у себя приезжих из зачумленной Москвы и других городов. И именно поэтому город настолько сильно пострадал от начавшейся там эпидемии. А население страны в результате той моровой язвы, по некоторым оценкам, уменьшилось вдвое.

«Кормить как своих, а корабль сжечь»

Как показал опыт 1654–1655 годов, после начала эпидемии суровые наказания и казни за нарушения карантинных мероприятий приносили немного пользы. И потому после того, как чума отступила, воеводы получили указания на случай ее нового прихода.

Главным из них стало требование при первых же признаках появления заразы отправить гонцов в столицу, но, не ожидая царского указа, немедленно начинать с ней борьбу. Воеводам предписывалось устраивать заставы вокруг зараженного места и жесточайше карать всех пытающихся нарушить запрет на проход и проезд. Любыми способами пресекалось общение здоровых людей с больными. А вещи умерших сжигались, несмотря ни на какие доводы и просьбы их родственников.

Еще одной обязанностью было неотложное оповещение воевод-соседей о начавшейся эпидемии, чтобы они усилили заставы и тем самым создали карантинные заслоны вокруг территории с очагами эпидемии. А в 1657 году появилось еще одно предписание: по получении от иностранных врачей, служивших в Аптекарском приказе, инструкций о лечении начавшейся «прилипчивой болезни» строго и неукоснительно следить за их исполнением.

Особые указания существовали для воевод приграничных земель. Их обязывали собирать информацию о случаях появления заразы в соседних государствах. И как только с сопредельной территории приходили сведения о возникновении эпидемий, воеводе предписывалось сначала накрепко закрыть границу для любых людей и грузов и только затем сообщить об этом в Москву.

Как свидетельствуют сохранившиеся документы, созданная система автоматического введения противоэпидемических мер в большинстве случаев срабатывала с большим или меньшим успехом. Так, 28 июля 1711 года комендант Чернигова сообщил киевскому губернатору князю Д. М. Голицыну, что в городе «явилась в людях моровая язва». Губернатор отправил в Чернигов лекаря, который подтвердил диагноз. Вслед за тем были введены карантинные меры: «И для того из города людей велено вывесть в поле, и кругом поставлен караул». Вместе с жителями из города вывели и гарнизон.

Заставы установили и на дорогах, ведущих в Чернигов, а из Киева были отправлены приказы во все малороссийские города и места, чтобы черниговцев «никуда не пропускали». Чтобы полностью перекрыть все пути в Чернигов, даже затопили паромы на Десне, то есть по прежним «воеводским» правилам все необходимые меры были приняты. Но, поскольку эпидемия не утихала, уже 3 августа 1711 года царь Петр I «никого жителей из Малороссийских городов в Великороссийские пропускать не велел».

Для защиты подданных от эпидемий царь затем неоднократно ужесточал карантинные меры. В изданном в 1722 году «Регламенте о управлении Адмиралтейства и верфи» среди обязанностей главного командира над портом был пункт о том, как поступать с кораблями, на борту которых будут больные чумой:

«Ежели у которых приезжих явится язва, то оных, ежели чужие, отослать в море. А буде от шторму возвратятся паки назад с таким повреждением, что им в море быть невозможно, тогда людей, перекупав в воде и дав новое платье, послать на определенные острова и кормить их как своих, а корабль сжечь… А ежели свои, то с людьми то же учинить, а корабль сжечь с отписыванием в Коллегию Адмиралтейскую».

Был установлен и дополнительный срок карантина для людей с зараженных судов — шесть недель после окончания эпидемии.

Система продолжала работать и в последующие годы. 19 октября 1727 года, например, командующий Украинским корпусом генерал от кавалерии И. Б. фон Вейсбах получил данные о том, что в Крыму началась эпидемия моровой язвы. Как и полагалось, генерал отправил приказы форпостам о закрытии въезда и выезда с полуострова. А также сообщил о введении карантина генералитету и в киевскую, белгородскую и воронежскую губернские канцелярии. И лишь затем, получив отчет о его действиях, управлявший страной Верховный тайный совет проинформировал о возникшей угрозе юного императора Петра II.

«Умерло из двухсот гусар семьдесят»

Однако в 1770 году все пошло по совершенно иному сценарию. 20 января 1770 года в главном органе управления российской армией — Военной коллегии — получили рапорт генерал-поручика фон Штофельна о том, что в Молдавии и Валахии во многих местах моровая язва. Но и после этого сообщения не последовало никакой реакции.

Нежелание генералитета вводить полноценные карантины на дорогах было понятно и объяснимо. Проверки и ограничения могли вызвать задержку поставок войскам провизии и всего необходимого снаряжения. Хуже того, могло последовать хотя бы временное прекращение военной кампании. А это значило — прощай, победы, а вместе с ними — награды, повышения и трофеи.

Смерти нижних чинов, офицеров и даже генералов от болезни были вопросом второстепенным. Тот, кто сегодня не погиб от язвы, завтра мог быть убит пулей. К тому же из России продолжали регулярно приходить пополнения.

Сыграло свою роль и еще одно обстоятельство. Императрица Екатерина II вскоре после появления в парижских и польских газетах вполне обоснованных, но, по обычаю, преувеличенных сообщений о моровой язве в русских войсках использовала для ответа проверенный канал — знаменитого писателя и мыслителя Вольтера. Он за немалую мзду служил своеобразным агентом влияния русской царицы в Европе и своим авторитетом добавлял весомости всем ее заявлениям, которые ретранслировал для зарубежной публики. 20 марта 1770 года Екатерина II писала ему:

«Вздумали разгласить, будто войска Мои погибли от моровой язвы. Не покажется ли вам это очень забавно? По-видимому, заразившиеся при наступлении весны опять воскреснут для поражения неприятелей. Верно только то, что у Нас язвы не было ни на одном человеке».

Такое опровержение было крайне необходимо императрице. Сборов и податей с подданных на ведение военной кампании недоставало, и потому, как говорилось в ее переписке с Вольтером, она одалживала деньги в Голландии. Подтверждение наличия «чумовых» проблем в армии не лучшим образом сказалось бы на настроениях кредиторов.

А раз уж самодержавная правительница объявила, что чумы в русских войсках нет, то никаких мер против нее принимать не следовало.

Лишь третье сообщение от фон Штофельна о моровой язве (теперь уже в Яссах и Бухаресте), доставленное в столицу империи в мае 1770 года, четыре месяца спустя после первого, произвело хоть какое-то действие. Да и то далеко не сразу — требовалось время, чтобы указания дошли в армию. Причем в Военной коллегии считали, что у медицины есть средства для лечения чумы:

«Тотчас,— говорилось в «Журнале военных действий армий Ее Императорского Величества» за 1770 год,— отправлен в те места находящийся при главной квартире Доктор Ореус для испытания существа язвы и ради отвращения оной успокоительными средствами».

А генерал-поручик фон Штофельн получил приказ все войска из жилищ вывести в поле «и удалиться всячески от сообщения с местами и людьми зараженными».

Отдельное предписание получил комендант крепости Хотин генерал-майор барон О.-А. Вейсман фон Вейсенштейн. Ему было приказано:

«Не пропускать никого из Молдавии через Днестр без должного освидетельствования…

И письма, оттуда идущие, прежде обмочить в уксусе и окурить, а потом уже со своими курьерами присылать».

Солдат из зараженных мест вывели. Но вскоре доктор Ореус отправил в столицу рапорт о продолжающемся распространении моровой язвы:

«В Батушанах и Яссах прямые действия оной поражают во многом числе людей, и в первом местечке умерло из двухсот гусар семьдесят, а из ста пятидесяти пехоты — сорок человек; в последнем зараженных нашел до ста из военных чинов».

13 мая 1770 года в столице получили рапорт от фон Штофельна, в котором говорилось об усилении эпидемии, а также о мерах, принятых для ее прекращения по совету молдавских бояр и митрополита. Они убедили генерала в том, что в одном из цинутов (уездов) есть чудотворная икона Пресвятой Богородицы, исцеляющая от моровой язвы.

«Та икона,— записали в «Журнале…»,— в богатом окладе принесена с колокольным звоном в Яссы 9-го Мая, во встречу оной все Штаб и Обер Офицеры и тамошние духовные и мирские чины выходили… в праздник Вознесения Христова, то есть 14-го Мая, был ход с обрядом церковным по всему городу с сею чудотворною иконою».

Но в выведенных из городов полках продолжали болеть и умирать солдаты. А 23 мая 1770 года генерал фон Штофельн почувствовал сильную слабость и «сильною горячкою заболел». Несмотря на болезнь, он продолжал отдавать приказы войскам и 29 мая отправил в Санкт-Петербург рапорт, «обнадеживая в оправлении своего здоровья». Но с тем же курьером в столицу было доставлено сообщение коменданта Ясс полковника Броуна о том, что фон Штофельн скончался от моровой язвы.

В июне увеличилось количество больных чумой в Хотине. Военная коллегия в ответ предписала лишь одно — всем обозам, идущим к войскам и обратно, объезжать этот город.

«А против болящих язвою,— говорилось в приказе,— сохранить предосторожности, на сей случай наперед уже предписанные».

Тем временем количество заболевших и умерших неуклонно росло. Только с 15 по 21 июня 1770 года в Хотине умерли 59 человек. Командование в ответ на сообщение об этом предложило переместить всех заболевших чумой в отдельный лазарет.

«Чтоб сие зло не вкралось»

Небольшие подвижки произошли лишь после того, как в парижских газетах опять появились публикации о моровой язве в русских войсках. Вольтер, сообщая об этом 11 августа 1770 года Екатерине II, писал, что обеспокоен слухами о том, что из-за эпидемии русская армия начала отступление. Но императрица вместо ответа на вопрос об эпидемии в ответных посланиях описывала все новые и новые победы русского оружия на суше и на море.

Однако 27 августа 1770 года она направила указ киевскому генерал-губернатору генерал-аншефу Ф. М. Воейкову, в котором говорилось:

«Вам могло уже быть известно, что в Княжествах Молдавском и Воложском оказались с некоторого времени заразительные горячки, кои теперь, по новейшим известиям, и до ближних к ним Польских Провинций распространяться начинают. Хотя, благодаря Бога, войска Наши по сю пору везде и совершенно от оных свободны».

Императрица откровенно лгала, называя чуму горячкой, а армию — свободной от нее. Ведь тревога о настроениях кредиторов никуда не исчезла. А введение карантинов на дорогах не лучшим образом сказалось бы на торговле, что усугубило бы сложности с пополнением и без того скудной государственной казны. Но и вспышка чумы в российских городах и селах была ничем не лучше.

Поэтому в ее указе генерал-губернатору Воейкову предлагаемые меры назывались вводимыми от избытка предосторожности, которая «никому в тягость быть не может». Но главным требованием была конфиденциальность вводимых мер:

«На проезжих из обеих армий дорогах учредить немедленно карантинные домы на самом краю границы без большой огласки, дабы тем безвременно не возбудить напрасного в публике беспокойства, и снабдить определяемых туда людей как достаточными наставлениями в обыкновенных обрядах, так и всеми к оным потребностями».

Но вместо врачебного осмотра проезжающих и карантина предлагалось окуривание одежды и вещей. А всех курьеров, следующих из армии в Санкт-Петербург, без особых причин не разрешалось задерживать в карантинных домах более трех часов.

Полной проверке и карантину подлежали исключительно не имеющие отношения к русской армии иностранцы.

Запоздавшие и недостаточные меры не давали результата.

«В августе,— писал Д. Л. Мордовцев,— зараза перебирается уже через русскую границу: в Василькове — мор, в Киеве, на Подоле — также мор. Никакие заставы не в силах остановить страшный яд, который переносится из места в место то в виде полученных в чумном городе денег, то с зачумленным платьем, то в письме».

Но императрица продолжала лукавить. 19 сентября 1770 года она отправила московскому главнокомандующему генерал-фельдмаршалу графу П. С. Салтыкову указ, в котором говорилось:

«По причине известий, что в пограничных с нами Польских местах оказывается заразительная болезнь, повелеваем вам для упреждения, чтоб сие зло не вкралось в средину империи нашей, учредить заставу в Серпухове на самой переправе чрез реку и определить на оную лекаря, дабы все едущие из Малой России, кто б то ни был, там остановлен и окуриван был».

Заставы в Серпухове, а затем и на других дорогах, ведущих в Москву, организовывались неспешно и потому начали действовать только в октябре 1770 года. О результатах новых промедлений и неэффективности карантинных мер доктор А. Ф. Шафонский в «Описании моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год» писал, что в октябре 1770 года в одном из московских домов умерли несколько привезенных из Бендер пленных турок. Во второй половине ноября в Лефортовской слободе умер и был скрытно погребен прибывший из армии офицер. А лечивший его лекарь скончался три дня спустя с явными симптомами чумы.

«В Ноябре месяце,— констатировал Шафонский,— стала она прежде в некоторых домах показываться, но столь в малом виде, что не обращала на себя примечания».

В конце того же месяца из одного из основных очагов чумы — Хотина — в Москву прибыл бывший комендантом этой крепости полковник фон Шталь в сопровождении сержанта И. Рожнова и подпрапорщика Е. Грачева. Этих двух унтер-офицеров направили на лечение в госпиталь, и они отдали что-то зараженное служителям госпиталя и «чрез то оных и заразили».

«Как знатным, так и разночинцам»

В госпитале был введен настоящий, строгий карантин. Но московский главнокомандующий граф Салтыков не спешил сообщить о происшествии императрице. Узнав чуть менее месяца спустя об очаге чумы в Первопрестольной, Екатерина II 29 декабря 1770 года в письме к генерал-фельдмаршалу вновь настаивала на усилении мер предосторожности, но рекомендовала пропускать в Москву грузы, окуривая все и вся дымом от сжигания можжевельника.

При этом царица продолжила откровенно лгать стране и миру. Два дня спустя, 31 декабря 1770 года, она подписала манифест «О предосторожностях от заразительной болезни, появившейся в Польских Провинциях». В нем говорилось, что болезнь появилась «по свойственному Туркам зверскому и закоренелому о собственной целости небрежению», что в Польше ощущают пагубное действие заразы и что приняты «все нужные и в человеческом предусмотрении возможные меры и осторожности вдоль всех Наших границ». Ни слова о том, что чума уже в Москве, сказано не было. А затем предлагалась мера, введение которой запоздало почти на год:

«Мы,— говорилось в манифесте,— в удовлетворение нужной осторожности до последних ее пределов именно и точно сим манифестом повелеваем всем Нашим верным подданным, без всякого изъятия, как знатным, так и разночинцам, какого бы кто состояния, звания и промысла ни был, а особливо едущим в Россию от войск Наших вне границ, в военных действиях обращающихся, дабы отнюдь никто не привозил с собою, ниже подчиненным своим позволял ввозить в сундуках, баулах, связках и возах спрятанными всякие от неприятеля в добычу полученные или же в землях его и зараженных, в Польше за деньги купленные вещи шелковые, бумажные, шерстяные, нитяные, железные, медные, кожаные и другие тому подобные, кои в одежду и убранство у Турков или в других зараженных местах употреблены были, а по крайней мере за употребленные признаны быть могут».

9 января 1771 года появился указ Правительствующего сената для всенародного объявления, в котором сообщалось, что «заразительная болезнь» все же проникла в некоторые приграничные местности. А также объявлялось о введении реальных карантинных мер и запрещении провоза подозрительных товаров. Но для Москвы все это уже не имело никакого значения.

На протяжении многих месяцев в город привозили для обработки шерсть из зачумленных районов.

«Марта 9 числа,— писал доктор Шафонский,— до Полиции дошло известие, что на большом суконном дворе за Москвою-рекою, у каменного мосту, люди часто умирают, а иногда в ночное время погребаются».

Чины, отправленные полицией «для осмотра и исследования сего приключения», обнаружили пугающую картину:

«Из всех фабричных Января с 1 числа, Марта по 9 число того 1771 года на той фабрике рабочих мужеска и женска полу, внутри и вне оной по городу живущих, сто тридцать человек уже умерло».

На суконном дворе обнаружили и шестнадцать больных чумой. Пользовавший рабочих фабрики Риндер оправдывался тем, что счел болезнь «за обыкновенную гнилую горячку». И что источником заражения могла быть некая принесенная на суконный двор больная женщина.

Но все это было уже несущественными деталями. Как оказалось, фабричные работники жили в самых разных частях Москвы, и очень скоро стали умирать их родственники, знакомые и соседи. Больных пытались изолировать, но эпидемия уже началась и с каждым днем свирепствовала все сильнее.

Потом были долгая череда смертей, когда в Москве умирало до тысячи человек в день, и чумной бунт московских жителей, во время которого был убит архиепископ Московский Амвросий (Зертис-Каменский).

Осознав всю тяжесть ситуации, императрица ввела самые суровые карантинные мероприятия для предотвращения появления чумы в Санкт-Петербурге. Однако при этом оставалась верна своему стилю. Как только эпидемия в Москве пошла на спад, она объявила о победе над моровой язвой, хотя болезнь продолжала свирепствовать в провинции, оставляя безлюдными села и небольшие города. За время мора только в Москве, не считая окрестностей, погибло около 100 тыс. человек.

«Ограничить число карантинов»

После такого урока введение строгих карантинных мер при малейших признаках приближения эпидемии должно было бы вновь стать непреложным законом. Но в описании истории Главного военно-медицинского управления императорской армии говорилось:

«Самым ужасным из инфекционных заболеваний, опустошавших Россию в царствование Императора Александра I, была чума. Поэтому главные меры предупреждения заразных болезней, применявшиеся в то время, были направлены именно против чумы. Так как чума постоянно являлась с юга и востока, то там и было сосредоточено большинство карантинов».

Но забота о расходах пересилила элементарную осторожность.

«В 1803 г. Комитет об устроении Новороссийского края решил ограничить число карантинов и устроить их как можно центральнее; доклад Комитета был Высочайше утвержден 6 марта 1803 г.».

В следующем году в Кавказской губернии появились очаги чумы, эпидемия продолжалась и в следующем году. А годом позже, поскольку карантинов не хватало, чуму обнаружили уже в Моздоке, Георгиевске, в станицах Кавказской линии и даже под Астраханью, где насчитывались сотни погибших.

Карантинные заставы восстановили, но было поздно — в 1808 году чума добралась до Саратова. А в 1812 году в Одессе от нее погибло около 3 тыс. жителей.

В 1837 году эпидемия чумы в Одессе началась с очередного пренебрежения строгими карантинными правилами. 22 сентября на одесский рейд пришло судно «Самсон», капитан которого А. Алексеев объявил карантинным властям, что был в турецком порту Исакчи, где была эпидемия чумы. А после выхода в море его жена, находившаяся на борту судна, заболела и вскоре умерла. На теле покойной были характерные для чумы пятна, и по правилам петровских времен экипаж следовало отправить в карантин, а судно — сжечь.

Но врачи почему-то не поверили Алексееву и сочли, что он забил жену до смерти, а с помощью россказней о чуме пытается уйти от судебной ответственности. Однако, поразмышляв, разрешили похоронить покойную на чумном кладбище. 6 октября 1837 года заболели два члена экипажа «Самсона», а вскоре заболела и умерла жена карантинного надзирателя, по одной из версий выдававшая снаряжение матросу, выносившему тело Алексеевой с судна. Вскоре скончался и сам надзиратель, и эпидемия начала распространяться по городу.

Ее итог сочли едва ли не удачей — тогда в Одессе «жертвою заразы умерло всего 108 человек». Но это количественное исключение лишь подтверждало общее правило: когда при приближении эпидемии оттягивают введение защитных мер, тяжелые последствия неизбежны.

Евгений Жирнов

:: Читать — Оглавление — Книга «Блез Паскаль. Его жизнь, научная и философская деятельность» — Филиппов Михаил Михайлович — ЛитЛайф — книги читать онлайн

Михаил Михайлович Филиппов

Блез Паскаль. Его жизнь, научная и философская деятельность

Биографический очерк M. M. Филиппова

С портретом Паскаля, гравированным в Лейпциге Геданом

ПРЕДИСЛОВИЕ

О жизни и философии Паскаля было высказано много противоречивых мнений; и до сих пор еще трудно указать хотя бы одно исследование о Паскале, не имеющее характера либо защитительной речи, либо обвинительного акта. Даже в самое новейшее время французский академик Нурисон счел необходимым написать пространную “Защиту Паскаля” (Defense de Pascal) и ломать из-за него копья с писателями XVIII века. Это не помешало тому же Нурисону умалить значение научных открытий Паскаля, приписав одно из них внушению Декарта.

Что касается нас, то мы не задаемся целью ни обвинять, ни защищать. Паскаль был сыном XVII столетия и разделял недостатки своего времени. Если Ньютон, живший позднее Паскаля, мог писать примечания на Апокалипсис, лишенные всякого, даже литературного, значения, то и Паскалю можно было бы не вменять в вину подобных богословских упражнений. Но надо обладать. слишком большою смелостью, чтобы не признать за Паскалем совершенно определенного и весьма почетного места в истории философии и в истории развития христианства. Одной борьбы Паскаля с иезуитами достаточно для обеспечения ему благодарности потомства. Как философ Паскаль представляет в высшей степени своеобразное соединение скептика и пессимиста с искренно верующим мистиком; отголоски его философии можно встретить даже там, где их менее всего ожидаешь. Многие из блестящих мыслей Паскаля повторяются в несколько измененном виде не только Лейбницем, Руссо, Шопенгауэром, Львом Толстым, но даже таким по-видимому противоположным Паскалю мыслителем, как Вольтер. Так, например, известное положение Вольтера, гласящее, что в жизни человечества малые поводы часто влекут за собою огромные последствия, навеяно чтением “Мыслей” Паскаля. Паскаль говорит, например, что все результаты политической деятельности Кромвеля погибли оттого, что в его мочевой пузырь попала песчинка, и это повлекло за собой каменную болезнь. Вольтер в свою очередь заявляет, что все крайние революционные действия Кромвеля были вызваны состоянием его пищеварения. Подобных далеко не случайных аналогий между Паскалем и Вольтером можно было бы привести десятки. Весьма многие аргументы Вольтера против иезуитов взяты им у Паскаля, и можно даже сказать, что Вольтер относится гораздо снисходительнее к “достопочтенным отцам”, чем Паскаль,

Иезуиты предавали Паскаля анафеме; некий отец Гардуен произвел его даже в атеисты. Янсенисты сделали из него своего святого; философы XVIII века провозгласили Паскаля полупомешанным. Те и другие не издавали, а искажали его сочинения, причем янсенисты вычеркивали все, что им казалось неблагочестивым, а Кондорсе и другие писатели прошлого столетия старались выбросить все слишком благочестивое.

В одном сходились почти все писавшие о Паскале: все удивлялись разнообразию, силе и чрезвычайно раннему развитию его гения. Кондорсе, насмехаясь над исповедью Паскаля, которую он первый прозвал “амулетом”, написал, однако, похвальную речь научным его открытиям. Вольтер счел необходимым переиздать “Мысли” Паскаля, снабдив их в виде противоядия своими примечаниями. Суждения Вольтера о Паскале, впрочем, настолько любопытны, что не мешает привести их хотя бы в извлечениях. Посмеявшись самым жестоким образом над оптимизмом в своем “Кандиде”, где досталось Лейбницу, Вольтер с таким же остроумием обрушился на пессимизм Паскаля, сказав об этом философе:

Cepieux misanthrope, Heraclite sublime,

Qui pense qu’ici bas tout est misиre et crime.[1]·

“Мне кажется, – писал Вольтер в своих примечаниях к “Мыслям” Паскаля, – что общий дух произведений Паскаля – изображение человека в самом ненавистном свете; он с ожесточением рисует нас всех злыми и несчастными; он пишет против человеческой природы почти так же, как писал против иезуитов. Он приписывает сущности нашей природы то, что принадлежит лишь известным людям, и самым красноречивым образом поносит человеческий род. Я осмеливаюсь принять сторону человеческого рода против этого возвышенного человеконенавистника; я смею утверждать, что мы вовсе не так злы и не так несчастны, как полагают”.

В другом месте Вольтер пытается не только опровергнуть Паскаля, но и объяснить причины его пессимизма. “Мысли” Паскаля, говорит Вольтер, принадлежат не философу, а энтузиасту. “Если бы книга, задуманная Паскалем, была построена из таких материалов, это было бы чудовищное здание, сооруженное на песке. Но он не мог соорудить его не только по недостатку знаний, но и потому, что в последние годы его недолгой жизни мозг его расстроился”. Ссылаясь на показания Лейбница и других писателей, Вольтер пытается доказать, что Паскаль в последние пять-шесть лет своей жизни был полупомешанным, причем замечает: “Эта болезнь нисколько не более унизительна, чем горячка или мигрень. Если великий Паскаль был поражен ею, то ведь это Самсон, потерявший свои силы. Из всех этих вечных диспутантов один Паскаль остается, потому что он один был человеком гениального ума. Он один стоит на развалинах своего века”.

Закрыть Как отключить рекламу?

Этот взгляд на Паскаля, подкрепленный блестящими изречениями Вольтера и других энциклопедистов XVIII века, был в продолжение долгого времени господствующим. Он всецело отразился в замечательном для своего времени исследовании, написанном в сороковых годах настоящего столетия врачом Лелю:[2] автор этой работы весьма искусно сопоставил все известные в его время факты, так или иначе свидетельствующие о ненормальности душевного состояния Паскаля. К тому же взгляду отчасти склоняется и французский философ Кузен, весьма часто порицающий мнения Паскаля, но оправдывающий их болезнью этого великого человека.

Совершенно противоположный взгляд развивается во Франции целым рядом писателей, начиная с янсенистских богословов и кончая Сент-Бевом и академиком Нурисоном. Для них нравственно-философское учение Паскаля является чистейшим выражением христианства, и, охотно допуская какие угодно промахи Паскаля в личной жизни или даже в области науки, они не дозволяют ни малейшего посягательства на Паскаля как на автора “Мыслей”, являющихся программою задуманной им апологии христианства.

Все эти защитительные и обвинительные речи имели свое значение в XVII и в XVIII веке, но давно пришла пора отнестись к жизни и деятельности Паскаля с полной объективностью; а при таком беспристрастном взгляде нельзя не увидеть, что как адвокаты, так и прокуроры его впадали в явные преувеличения.

Что касается болезни Паскаля, то, во-первых, никак нельзя считать эту болезнь помешательством. В XVIII веке – и еще более теперь, в конце XIX – слишком часто смешивали и смешивают всякого рода экстазы с сумасшествием; были попытки даже провести полную аналогию и установить тесную связь между всякого рода гениальностью и помешательством. Паскаль был постоянно болен, но помешанным его нельзя назвать ни в один период его жизни, даже тогда, когда он находился под влиянием сильнейшего религиозного экстаза. Сверх того, болезни Паскаля во многих случаях были никак не причиною, а следствием его чрезмерной и в этом смысле ненормальной умственной деятельности. Человек, обладавший такою поразительною силою воли, какую мы увидим у Паскаля, никак не мог подчиняться влиянию дурного пищеварения в такой степени, чтобы этому влиянию можно было приписать все направление его философии. Одно несомненно, это тот факт, что постоянная болезнь, затруднив научные работы Паскаля, направила его ум слишком исключительно к другой области, и только в этом смысле можно сказать, что болезнь Паскаля сделала его из физика мистиком. Это влияние болезни признавал он и сам, на что не раз указывал в своих сочинениях.

Вольтер о фанатизме: «Законы и религия бессильны против чумы душ»: philologist — LiveJournal

Фанатизм

Фанатизм для суеверия – то же, что исступление для лихорадки, что бешенство для злобы. Тот, у кого бывают экстазы, видения, кто сны принимает за действительность и фантазии за предсказания – энтузиаст; тот, кто убийствами поддерживает свое безумие – фанатик. Жан Диас, удалившийся в Нюрнберг, был совершенно убежден, что папа – антихрист Апокалипсиса, и что он имеет на себе знак зверя: он был энтузиаст. Его брат Бартоломео Диас, отправившийся из Рима, чтобы свято убить своего брата, и, действительно, его убивший из любви к богу, был одним из самых отвратительных фанатиков, когда либо созданных суеверием.

Полиевкт идет в храм в день торжественного празднества, опрокидывает и ломает статуи и украшения: он фанатик, но не такой ужасный, как Диас, но не менее глупый. Убийцы герцога Франсуа де Гиза, Вильгельма, принца Оранского, короля Генриха III, короля Генриха IV и еще многих других – бесноватые, одержимые тем же бешенством, что и Диас. Самый отвратительный пример фанатизма – фанатизм парижских буржуа, которые бросились убивать, резать, кидать в окна, раздирать в клочья своих соотечественников, не ходивших с ними к обедне. Есть фанатики хладнокровные: это судьи, приговаривающие к смерти тех, чье единственное преступление – думать не так, как они; и эти судьи тем более виновны, тем более достойны презрения со стороны рода человеческого, что они не находятся в состоянии ярости, как Клементы, Шатели, Равальяки, Жерары, Дамьены, и, казалось бы, могли внимать голосу разума.

Раз мозг поражен гангреной фанатизма, болезнь становится почти что неизлечимой. Я видел исступленных людей, которые, говоря о чудесах святого Париса, постепенно, помимо своей воли, возбуждались: глаза их разгорались, члены тряслись, безумие искажало черты их лица; они бы убили всякого, кто стал бы им противоречить. Против этого эпидемического заболевания есть только одно средство: философский дух, который, распространяясь от человека к человеку, смягчает, наконец, нравы людей и предупреждает припадки болезни: потому что как только эта болезнь усиливается, надо бежать и ждать, когда очистится воздух. Законы и религия бессильны против чумы душ; религия далека от того, чтобы служить душам здоровой пищей, в зараженных морях она становится ядом. Эти несчастные постоянно вспоминают примеры Аода, убившего короля Еглона; Юдифи, отрубившей голову Олоферну, с которым она спала; Самуила, изрубившего на куски короля Агага. Они не видят, что эти примеры, почтенные в древности, отвратительны в наши дни; они черпают ярость в той самой религии, которая их осуждает.

Законы еще совершенно бессильны против этих припадков бешенства; точно вы прочли бы приговор буйно помешанному. Эти люди уверены в том, что святой дух, их пронизывающий, выше законов, что их энтузиазм – единственный закон, которому они обязаны повиноваться. Что вы ответите человеку, который вам говорит, что предпочитает слушаться бога, а не людей, и, следовательно, уверен, что заслуживает царство божие, убивая вас?

Обыкновенно фанатиками руководят негодяи, они вкладывают им в руки кинжал; они походят на того Старика с Горы, который, говорят, давал глупым людям вкусить райских наслаждений и обещал вечность этих удовольствий при условии, что они пойдут и убьют всех тех, кого он назовет. Только одна религия на свете не запачкана фанатизмом. Это религия китайских мудрецов. Секты философские не только свободны от этой чумы, но они служили средством против нее, так как действие философии заключается в том, что она доставляет душевный покой, а фанатизм несовместим с покоем. Если наша святая религия так часто искажалась этой дьявольской яростью, то в этом надо винить людское безумие.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
— в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
— в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
— в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
— в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
— в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
— в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

О Вольтере — Фонд Вольтера

Родился в Париже в богатой буржуазной семье, он был блестящим учеником иезуитов. Его отказ от попыток отца направить его к карьере юриста был закреплен в 1718 году, когда он придумал себе новое имя: «де Вольтер». Вольтер является анаграммой «Arouet l (e) j (eune)» (в 18 веке i и j , а также u и v были типографически взаимозаменяемыми).Добавление аристократического предлога «де» может быть ранним признаком его социальных амбиций, но игра с глаголом volter , резко поворачивать, пробуждает игривое или «изменчивое» качество, которое предвещает быстрый стиль, всепроникающий юмор и ирония, делающая Вольтера такой важной фигурой в истории Просвещения.

В том же году, когда он придумал свое новое имя, Вольтер добился своего первого крупного литературного успеха, когда его трагедия Œdipe была поставлена ​​французской Комеди.Тем временем он работал над эпической поэмой, главным героем которой был Генрих IV, всеми любимый французский монарх, положивший конец гражданским войнам во Франции и ставший в трактовке Вольтера предвестником религиозной терпимости: La Ligue ( позже расширен до La Henriade ) был впервые опубликован в 1723 году.

Вольтер в Англии

Его репутация поэта и драматурга теперь прочно утвердилась, и он решил поехать в Англию, чтобы наблюдать за публикацией окончательного издания La Henriade .Его отъезд в Лондон был ускорен, когда он неразумно вступил в унизительный спор с аристократом, который на короткое время поместил его в Бастилию.

Вольтер прибыл в Лондон осенью 1726 года, и то, что частично началось как добровольное изгнание, стало для него решающим периодом становления. Он выучил английский язык и общался с рядом деятелей, видных в политической и культурной жизни Англии. Старая пила гласит, что Вольтер «приехал в Англию поэтом и оставил ее философом».По правде говоря, он был философом до приезда в Англию, и было бы точнее сказать, что Вольтер приехал в Англию как поэт и оставил ее прозаиком. Вольтер думал о себе прежде всего как о поэте, и в течение своей долгой жизни он никогда не отказывался от написания стихов, к чему у него была замечательная способность (многие из его писем усыпаны, казалось бы, спонтанными отрывками стихов). В Англии, однако, он познакомился с образцами прозы, отличными от тех, к которым он привык во Франции: например, «Путешествие Гулливера » Свифта, которое Вольтер прочитал при первой публикации, или « Spectator » Аддисона, периодическое издание, которое он использовал в для того, чтобы научиться читать по-английски.Поэтому не случайно, что перед тем, как вернуться во Францию ​​в 1728 году, Вольтер начал писать свои первые два основных эссе в прозе: историю, Histoire de Charles XII , и книгу об англичанах, которая сейчас наиболее известна под названием «История Карла XII ». заглавие Lettres Философские , но впервые было опубликовано в английском переводе (Лондон, 1733 г.) как Lettres About the English Nation .

Сирей и Берлин

Фурор, вызванный публикацией во Франции в 1734 году « философских словечек », побудил Вольтера покинуть Париж и укрыться в замке своей любовницы, мадам дю Шатле, в Сирей-ан-Шампань.С 1734 года до смерти мадам дю Шатле в 1749 году это было его убежище от мира. В течение этого периода он изучал и интенсивно писал в самых разных областях, включая науку ( «Философские элементы Ньютона , 1738»), поэзию ( «Ле Монден », 1736 г.), драму ( Магомет , 1741 г.), и художественная литература ( Zadig , 1747). В 1740-х годах Вольтер ненадолго был в лучших отношениях со двором: в 1745 году он стал королевским историографом, а в следующем году, после нескольких неудачных попыток, он был наконец избран в Академию Франции.Ему исполнилось пятьдесят, и теперь он был ведущим поэтом и драматургом своего времени; возможно, даже Вольтер не предполагал, что произведения, которые сделают его еще более знаменитым, еще лежат в будущем.

Первоначально идиллическая интерлюдия была обеспечена пребыванием Вольтера при дворе Потсдама (1750–1753), а в 1752 году он опубликовал как Le Siècle de Louis XIV , так и Micromégas . Однако на протяжении всей своей карьеры Вольтер был склонен к литературным ссорам, и его пребывание в Берлине не было исключением; его нападение на Пьера-Луи де Мопертюи, президента Берлинской академии, заставило Фридриха II потерять терпение по отношению к нему.Вольтер покинул Берлин в шквале взаимных обвинений, и, хотя позже они были забыты, мечта Вольтера найти идеального просвещенного монарха окончательно рухнула. Его переписка с Фридрихом, начавшаяся в 1736 году, когда последний еще был наследным принцем, сохранилась и после перерыва продолжалась до самой смерти Вольтера. Они переписывались по литературным и философским вопросам, и Вольтер послал Фридриху многие свои работы в рукописи. Их обмен более чем семисотами писем остается сам по себе выдающимся литературным достижением.

Женева и Ферни

В январе 1755 года, после периода скитаний, Вольтер приобрел поместье в Женеве, которое назвал «Les Delices». Теперь началась новая и более устоявшаяся фаза, когда в возрасте шестидесяти одного года он впервые стал хозяином собственного дома: в мартовском письме того же года он написал: «Я, наконец, веду жизнь человека. патриарх’. Лиссабонское землетрясение в ноябре 1755 года, возможно, нарушило его философские убеждения и заставило усомниться в лейбницанском оптимизме, который Александр Поуп помог популяризировать, но это не нарушило его вновь обретенное личное счастье.Его Poème sur le désastre de Lisbonne появилось через несколько недель после землетрясения, и это показывает, что его мгновенный литературный ответ должен был быть стихотворным. Его прозаический ответ на катастрофу, в Кандид , потребовал больше времени для созревания и был опубликован в 1759 году. Тем временем он написал статьи для Энциклопедии Дидро и Даламбера, а в 1756 году опубликовал свою универсальную историю. , Essai sur les mœurs .

В 1757 году критическая статья Даламбера «Женева» в энциклопедии вызвала скандал в этом городе.Женева оказалась не той образцовой республикой, которую Вольтер себе представлял или надеялся, и после ряда схваток с клерикальной властью он решил покинуть город. Правительство не приветствовало бы возвращение в Париж, поэтому он купил дом и поместье в Ферни, где поселился в 1760 году — теперь на французской земле, но в непосредственной близости от границы. В этом символически маргинальном положении Вольтер должен был прожить всю оставшуюся жизнь. Отныне он будет играть роль сеньора , заботиться о своем поместье и даже строить церковь для жителей деревни: на ней есть деистская (и нескромная) надпись Deo erexit Voltaire («Вольтер воздвиг [это] Богу») .Но эта вновь обретенная роль не означала, что, как и Кандид, Вольтер нашел счастье в возделывании своего сада и в игнорировании потустороннего мира. Напротив, именно в 1760 году Вольтер впервые издал объединяющий клич, которым он впредь будет подписывать многие свои письма: Ecrasons l’Infâme («Давай сокрушим презренных»). Стабильность его базы в Ферни, кажется, дала Вольтеру возможность в последующие годы начать и поощрять кампании, которые вскоре сделали его самым известным писателем в Европе.

Дело Каласа было решающим моментом в этом крестовом походе за терпимость. Гугенот Жан Калас был замучен и сломан колесом в 1762 году после того, как был признан виновным на основании сомнительных доказательств в убийстве своего сына. Вольтер успешно возглавил решительную кампанию по очищению имени Каласа, написал много писем и опубликовал ряд работ, в том числе Traité sur la tolérance (1763). Последовали и другие кампании — успешная по реабилитации другой семьи гугенотов, Сирвенов, обвиняемых в убийстве дочери, недавно перешедшей в католицизм, и неудачная с целью добиться помилования девятнадцатилетнего мужчины Ла Барре. приговорен к сожжению на костре за совершение некоторых тривиальных актов святотатства (и за то, что у него была копия «Философского словаря » Вольтера ).Эта борьба принесла Вольтеру еще большую известность, и это никоим образом не умаляет его несомненной решимости и смелости сказать, что он явно наслаждался своей новой ролью: в письме 1766 года он написал другу: « О, как я люблю эту философию действие и доброжелательность ».

Хотя многие из более поздних работ Вольтера касались его крестового похода за терпимость и справедливость, он продолжал писать в самых разных формах, от трагедии до критики Библии, от сатиры до короткометражного художественного произведения ( L’Ingénu , 1767; Le Taureau blanc , 1773).В феврале 1778 года друзья уговорили Вольтера совершить символическое возвращение в Париж якобы для наблюдения за подготовкой к постановке своей последней трагедии Irène . Это был первый раз, когда он ступил в столицу с 1750 года, и был встречен с триумфом. Череда друзей посетила его, и, несмотря на ухудшение его здоровья, он присутствовал на представлении своей новой пьесы в Комеди Франсез, в ходе которой его бюст был увенчан на сцене лавровым венком. Его здоровье не позволяло ему вернуться в Ферни, и два месяца спустя он умер в Париже.Даже после смерти Вольтер, знаменитый актер-любитель, казалось, организовал свой уход со сцены, чтобы добиться максимальной огласки.

С точки зрения истории идей самым важным достижением Вольтера было то, что он помог в 1730-х годах представить мысли Ньютона и Локка во Франции (и, следовательно, на остальном континенте). Это достижение, как показал Джонатан Исраэль, далеко не так радикально, как иногда думали: рассматриваемые английские мыслители служили, по сути, деистическим оплотом против более радикальных (атеистических) течений мысли в спинозистской традиции.Деистские убеждения Вольтера, повторявшиеся на протяжении всей его жизни, становились все более устаревшими и оборонительными по мере того, как он становился старше и по мере того, как распространение атеизма становилось все более и более возбужденным. Неспособность Вольтера создать оригинальную философию в некотором смысле уравновешивалась его сознательным культивированием философии действия; его крестовый поход «здравого смысла» против суеверий и предрассудков и в пользу религиозной терпимости был его самым большим вкладом в прогресс Просвещения.«Руссо пишет, чтобы писать, — заявил он в письме 1767 года, — я пишу, чтобы действовать».

Таким образом, литературный и риторический вклад Вольтера в эпоху Просвещения был поистине уникальным. Не интересовавшийся ни музыкой (как Руссо), ни искусством (как Дидро), Вольтер по сути своей был человеком языка. Благодаря силе стиля, умелому выбору литературного жанра и совершенному манипулированию книжным рынком он нашел средства популяризации и распространения идей, которые до того времени обычно были тайными.Диапазон его произведений огромен, охватывая практически все жанры. Стихами он писал во всех формах — эпическую поэзию, оду, сатиру и послание, и даже случайные и легкие стихи; его драма, также написанная в стихах, включает в себя как комедии, так и трагедии (хотя трагедии не сохранились в современном театре, многие из них живут в опере, как, например, Россини Семирамида и Танкреди ).

Это, прежде всего, прозаические произведения, с которыми знакомы современные читатели, и снова они охватывают широкий спектр: истории, полемические сатиры, всевозможные брошюры, диалоги, короткие художественные произведения или contes , а также письма как реальные, так и вымышленные.Заметным отсутствием в этом списке является роман, жанр, который, как и проза драм , Вольтер считал базовым и тривиальным. Чтобы понять силу его неприязни к этим «новым» жанрам, мы должны помнить, что Вольтер был продуктом конца семнадцатого века, момента ссоры между древними и современниками, и эти литературные дебаты продолжали влиять на его эстетические взгляды на всех. через его жизнь. Противоречивые религиозные и политические взгляды часто выражались в литературных формах (классическая трагедия, стихотворная сатира), усовершенствованных в семнадцатом веке; «консерватизм» этих форм кажется, по крайней мере современным читателям, компрометирует содержание, хотя этот очевидный традиционализм, возможно, на самом деле помог Вольтеру замаскировать оригинальность своего предприятия: по крайней мере спорно, что в такой работе, как Zaïre (1732 г.), форма классической трагедии сделала ее идеи религиозной терпимости более приемлемыми.

Однако это также было бы упрощением, потому что, несмотря на свой очевидный литературный консерватизм, Вольтер на самом деле был неутомимым реформатором и экспериментатором литературных жанров, почти вопреки самому себе новаторским, особенно в области прозы. Хотя он никогда не отказывался от стихотворной драмы и философской поэзии, он экспериментировал с разными формами исторического письма и пробовал свои силы в разных стилях прозы. Прежде всего, он, кажется, обнаружил в конце своей карьеры сатирическое и полемическое использование этого фрагмента, в частности, в своих алфавитных произведениях, Dictionnairephilusphique portatif (1764), содержащем 73 статьи в своем первом издании, и Questions sur Энциклопедия (1770–1772).Последняя работа, первое издание которой содержало 423 статьи в девяти томах октаво, представляет собой обширный и сложный сборник его мыслей и входит в число непризнанных шедевров Вольтера.

За свою карьеру он использовал около 175 различных псевдонимов

Ироничный, динамичный, обманчиво простой стиль Вольтера делает его одним из величайших стилистов французского языка. Всю свою жизнь Вольтер любил играть в собственных пьесах, и эта любовь к ролевым играм пронизывала все его произведения.В течение своей карьеры он использовал около 175 различных псевдонимов, и его тексты характеризуются увеличением количества разных персонажей и голосов. Читателя постоянно вовлекают в диалог — сноской, противоречащей тексту, или одним голосом в тексте, который выступает против другого. Маска используется так безжалостно, а присутствие юмора, иронии и сатиры настолько широко распространено, что читатель, наконец, не понимает, где находится «настоящий» Вольтер. Его автобиографические сочинения немногочисленны и совершенно не раскрывают: как следует из названия его Commentaire Historique sur les Œuvres de l’auteur de la Henriade , только его сочинения составляют личность их автора.

На самом деле мы редко знаем с уверенностью, что на самом деле думал или во что верил Вольтер; для него было важно влияние того, что он написал. Великие крестовые походы 1760-х годов научили его осознавать важность общественного мнения, и в популяризации тайных идей начала века он играл роль журналиста. Возможно, он был старомоден в своей ностальгии по классицизму прошлого века, но он был полностью своего времени в своем непревзойденном понимании средств публикации.Он манипулировал книжной торговлей, чтобы добиться максимальной огласки своих идей, и он хорошо понимал важность того, что он называл «портативным». В 1766 году Вольтер писал Даламберу: «Двадцать томов in folio никогда не вызовут революции; следует опасаться портативных книжек по цене 30 су ».

Вольтер был современником и в том, как он изобрел себя, создав общественный имидж из своего принятого имени. Как патриарх Ферни, он превратил себя в учреждение, известность которого распространилась по всей Европе.Как активный и воинственный интеллектуал, он стоял у истоков французской традиции, которая ждала Эмиля Золя и Жан-Поля Сартра, а в современной республиканской Франции его имя стоит как культурный символ, символ рационализма и защиты прав человека. толерантность. Вольтер был человеком парадоксов: буржуа, который, как de Вольтер, выдавал себя аристократическими претензиями, но который, как простой Вольтер, позже стал героем Революции; консерватор в эстетических вопросах, который выступал как радикал в религиозных и политических вопросах.Он был, прежде всего, мастером иронии, который, возможно, больше, чем любой другой писатель, придал Просвещению характерный и определяющий тон голоса.

— Н. Э. Кронк

Синдром Вольтера — английский

В свете растущей популярности платформ для сдачи в аренду частного жилья, гостиничные группы сначала выразили небрежное безразличие, а затем последовали неистовые протесты. Но теперь, когда это явление было установлено в долгосрочной перспективе, начинается третья прагматическая фаза, которая включает в себя часть модели совместного использования, которая началась в сфере гостеприимства.

Появление экономики совместного использования благотворно повлияло на соотношение цены и качества. С точки зрения отельера, ситуация явно ухудшилась из-за дефицита в сочетании с растущим спросом.«Экономика совместного использования» помогла вернуть смысл нерыночным ценностям. В восемнадцатом веке Жан-Жак Руссо, вечный идеалист, настаивал на этих нематериальных ценностях: «Из всего, что для меня важно, большинство нельзя купить». Несколько веков спустя прагматизм быстро догнал стартапы, которые были созданы на основе принципа совместного использования и духа сообщества. Между инструментами для хорошего управления тарифами и «Десятью заповедями» «супер-хоста» отношения между менеджерами платформ и их подписчиками незаметно становятся все ближе к управлению франшизой и доходами.

В конце концов, две модели, которые поначалу сильно различались, встретятся, и мы уже можем поспорить, что модель коммерческого отеля сможет занять достойное место в сознании требовательного клиента. В ответ на Руссо Вольтер всегда правильно возражал: «Какой идиот, будь у него хорошая кровать, спал бы на улице?» он написал в «Философском словаре». Зачем лишать себя комфорта и опыта обслуживания, когда соотношение цена / качество было скорректировано в правильном направлении? Новым концепциям — и тем, кто хочет возродиться — повезло, что они могут полагаться на технологии, которые становятся все более «удобными для пользователя».

От общественных мест до комнат, от обеденных зон до конференц-залов — в отеле происходит технологическая революция, чтобы лучше использовать каждый квадратный метр круглосуточно, чтобы облегчить управление потоками, создать индивидуальную атмосферу, воссоздать праздничное настроение и транспорт. гости попадают в «экспериментальную» вселенную, далекую от их привычек и домашнего окружения. Это то, что сделало гостиничную индустрию сильной, когда она заново открылась в конце прошлого века.Он потерял способность удивлять и опережать домашнюю технику. Это и удача, и возможность, которая доступна до тех пор, пока последуют инвестиции.

У каждого актера своя роль, и в своей категории он может реанимировать то, что почти пропало в гостиничных продуктах. Суверенные фонды инвестируют в улучшение обслуживания и сохранение наследия; институциональные инвесторы и промоутеры финансируют строительство недвижимости последнего поколения; гостиничные операторы придают новое значение понятию опыта, нарушая правила и повышая ценность персонала; изобретатели всех мастей видят в индустрии гостеприимства прекрасное игровое поле.

кандидат Вольтера, студенты-медики и наставничество | Философия, этика и гуманитарные науки в медицине

В заключение сказки Вольтера Кандид, Панглосс, Мартин, Кунегонд и Какамбо обосновались на небольшой ферме за пределами Константинополя. Однажды, возвращаясь на ферму, Кандид, Панглосс и Мартин (Какамбо не сопровождал их на этой прогулке) прошли мимо «симпатичного старика, который наслаждался свежим воздухом в дверном проеме под нишей, образованной ветвями деревьев. апельсиновые деревья [4].«Старик пригласил их войти. Кандид предположил, что у старого турка было обширное поместье, но он этого не сделал». «У меня не более двадцати акров земли, и все это я обрабатываю сам с помощью моих детей и наших труд удерживает нас от трех великих зол — скуки, порока и нужды [4].

Кандид размышлял над разговором старого турка, как и Панглосс и Мартин. Кандид сказал Панглосу и Мартину: «Мы должны возделывать наш сад [4]. Панглосс согласился и заявил, что мужчины не должны бездельничать, к чему Мартин добавил, что мужчины должны работать вместе без споров.После этого все жители фермы объединили свои таланты в общественных усилиях, которые позволили предприятию давать хорошие урожаи, и эти хорошие урожаи (экономические и социальные) стали возможны, потому что Кандид руководствовался ролью и активным присутствием своего «хорошего наставника». «, Какамбо.

Преподаватели медицинских школ в качестве образцов для подражания и наставников должны участвовать в предприятии, приносящем хорошие урожаи. Коллективные усилия должны быть направлены на подготовку не только компетентных практиков, но и врачей, которые знают, чего ожидать и чего от них ждут.Для этого требуются способные наставники. Способные наставники — это честные, опытные и гибкие учителя [11]. Лучшие наставники «не продвигают свои собственные программы, не используют своих подопечных в качестве бесплатного труда, признают достижения своих подопечных и не пытаются создать клона, который имитирует карьерный путь, философию и мнения наставника [11]».

Вольтер Candide — умная, поверхностная и саркастическая работа. Однако этот комментарий не имел целью нарисовать карикатурное сравнение между Кандидом и сегодняшним студентом-медиком.Любая карикатура на тяжелое положение студентов-медиков в отношении ожиданий является непреднамеренным. Меня беспокоит, прежде всего, роль преподавателей как наставников. В качестве учителей академические врачи попеременно играют роли Панглосса, Мартина и Какамбо. Они привносят оптимизм, скептицизм и поддержку в обучение искусству врачевания. Они учат студентов-медиков оттачивать свои навыки, умерить свой оптимизм, контролировать свой скептицизм и реалистично оценивать свои ожидания от медицинской практики. Студенты ожидают от своей медицинской практики, в то время как наставники и общество ожидают от студентов медицинской практики .Дело не в том, что Эльдорадо для студента-медика недостижимо, это так. Посредством ролевого моделирования и наставничества учителя медицины могут помочь студентам осознать истинное Эльдорадо медицины; состояние, в котором оптимизм и скептицизм уравновешиваются не только в стремлении к приобретению, но также и в стремлении предложить общине искусство исцеления. Вольтер надеялся, что мы достигнем равновесия; в саду, который, как он надеялся, мы будем возделывать.

В процессе медицинского образования и в процессе медицинской практики студент будет нести оптимизм Панглосса и скептицизм Мартина, тщательно уравновешивая их повсюду.Опыт студентов и их итоговые решения, находящиеся под влиянием способных наставников, повлияют и завершат их профессиональную душу; на что Кандид отвечал: «Прекрасно соблюдено, но мы должны возделывать наш сад [4]». Однако выращивание этого сада требует усилий на всю жизнь.

Краткое содержание книги

Краткое содержание книги

Кандид начинается в немецком городе Вестфалия, где молодой человек Кандид живет в замке барона Гром-тен-тронкх.Известный философ доктор Панглосс обучает барона философскому оптимизму, идее о том, что «все к лучшему … в этом лучшем из миров». Кандид, простой человек, сначала принимает эту философию, но, переживая ужасы войны, бедность, злобу человека и лицемерие церкви, он начинает сомневаться в ненасытности теории Панглосса. Таким образом, философский оптимизм находится в центре сатиры Вотэра; Антивоенные и антицерковные припевы также встречаются в романе.

В первой главе у доктора Пэнглосса незаконный роман с горничной Пакетт.Прекрасная дочь барона, Кунегонд, становится свидетельницей этого романа и решает попробовать нечто подобное с Кандидом. Когда барон их ловит, Кандид выгоняет из замка.

Голодный и замерзший Кандид направляется в соседний город, где ему помогают двое солдат. Его заставляют служить и терпят побои со стороны начальства. Он убегает, натыкаясь на разрушенные войной деревни и воочию становясь свидетелем ужасов войны. Кандид направляется в христианскую Голландию, где надеется найти благотворительность, но находит жестокосердных людей, за исключением одного, анабаптиста, который проявляет доброту и щедрость Кандид.

Кандид встречает нищего, страдающего уродливой болезнью, и вскоре обнаруживает, что нищим является доктор Панглосс. Панглосс рассказывает о своих недавних событиях, в том числе о смерти барона и его семьи от рук солдат. Несмотря на состояние Панглосса и окружающие его ужасы, хороший доктор все еще верит в философский оптимизм. Анабаптист позаботился о том, чтобы Панглос был вылечен, а затем доставил его и Кандид на корабле в Лиссабон. Когда начинается буря, анабаптист погибает, пытаясь спасти моряка; позже корабль распадается, оставляя Кандид, Панглосса и спасенного моряка единственными выжившими.Едва они приземляются на берегу Лиссабона, как землетрясение сотрясает город; в ответ церковные лидеры решают продемонстрировать аутодафе, или акт веры, который включает в себя жертвоприношение людьми. Панглосса вешают, но Кандид выживает, ему помогает старуха.

Старуха убирает и кормит Кандид, а затем отвозит его в Кунегонд, который пережил жестокое нападение на семью барона. Она живет с двумя влиятельными мужчинами, которые пытаются разделить ее чувства, и она была ответственна за спасение Кандида от убийств во время аутодафе.Двое мужчин Кунегонда нападают на молодых любовников, и Кандид убивает их обоих. Напуганные Кандид, Кунегонд и старуха убегают в портовый город, где загружается военное судно для миссии в Парагвае. Военная подготовка Кандида впечатляет испанского генерала, и Кандид становится капитаном, командующим пехотой. Вместе с Кунегондом и старухой Кандид плывет в Южную Америку. Во время путешествия старуха рассказывает свою ужасающую историю — она ​​пострадала гораздо больше, чем кто-либо другой в группе.Кандид начинает серьезно сомневаться в теории философского оптимизма Панглосса.

В Буэнос-Айресе они встречают губернатора Дона Фернандо, который проявляет интерес к Кунегонде и просит ее руки и сердца. Кандид убит горем, но он не может оставаться и сражаться за Кунегонд, потому что он должен бежать от полицейских, которые выследили Кандид до этого региона. С помощью камердинера Какамбо Кандид сбегает и вскоре встречает преподобного отца-командующего, лидера иезуитской армии в Парагвае. Командиром оказывается брат Кунегонда, которого бросили умирать, когда его мать и отец были убиты в Вестфалии.Они догоняют друг друга, пока Кандид не раскрывает, что любит Кунегонд и надеется когда-нибудь жениться на ней; сын барона настолько разгневан этой идеей, что завязывается драка, и Кандид убивает человека.

И снова Кандид убегает с Какамбо, и вскоре они сталкиваются с орейлонами, которые сначала почти убивают Кандид, но вскоре гостеприимно относятся к нему. Покинув свою компанию, Кандид и Какамбо приезжают в Эльдорадо, страну, наполненную золотом и драгоценностями, в которой граждане не нуждаются, потому что правительство удовлетворяет потребности каждого.В Эльдорадо также нет залов суда или тюрем, потому что граждане относятся друг к другу справедливо и не нарушают законы. Жители Эльдорадо верят в Бога, но никогда не молятся мольбой — они благодарят только за то, что у них есть все, что им нужно.

Стремясь найти Кунегонд, Кандид и Какамбо покидают Эльдорадо с командой красных овец, нагруженных золотом, драгоценностями и другими припасами. Когда они достигают Суринама, два попутчика расходятся: Какамбо тайно направляется в Буэнос-Айрес, чтобы купить освобождение Кунегонда, а Кандид направляется в Венецию, где его не будет искать полиция.Кандид становится жертвой капитана корабля, безжалостного человека по имени Минхир Вандердендур и судьи, у которого Кандид требует компенсации. Удрученный, Кандид рекламирует конкурс на самого несчастного человека, которого он может найти; пожилой ученый по имени Мартин побеждает в конкурсе и становится новым спутником Кандид. Они направляются во Францию ​​по пути в Венецию.

В Париже Кандид заболевает, и его посещают самые разные люди, каждый из которых хочет получить кусок его состояния. Он выздоравливает, но актриса обманом заставляет его раздать большую часть своего состояния и в конечном итоге арестовывается полицией, которая с подозрением относится ко всем незнакомцам.Оттуда Кандид и Мартин отправляются в Англию, где они становятся свидетелями еще большего насилия, а затем наконец достигают Венеции. Через различные обсуждения и пари с Мартином, а также встречи с самыми разными людьми, Кандид теряет веру в философский оптимизм. Вскоре Кандид находит Какамбо, теперь раба, который сообщает Кандид, что Кунегонд находится в Константинополе, работая слугой. Кандид покупает свободу Какамбо, и трое мужчин отправляются в Константинополь. Вскоре они встречают Панглосса и сына барона, которые считаются мертвыми, и обнаруживают, что в Лиссабоне петля на шее Панглосса соскользнула, в то время как сын барона оправился от ножевой раны Кандид.Пятеро отправляются на поиски Кунегонда, который находится со старухой и больше не красив, и Кандид тоже покупает их свободу. Когда сын барона снова вступает в брак Кандид и Кунегонд (брак Кандид больше не желает), партия убивает сына барона.

Кандид женится на Кунегонд и покупает небольшую ферму на последние из своего состояния Эльдорадо. Вся группа — Кандид, Кунегонд, Какамбо, Мартин, Панглосс и старуха — живут там вместе, и вскоре к ним присоединяются Пакетт и ее спутник, монах Жирофле.Они обсуждают философию и чувствуют себя совершенно несчастными, пока не встретят счастливого турка, отдыхающего под деревом. Турок объясняет, что у него небольшая ферма, но он счастлив, потому что работает на ней со своими детьми. Ферма удовлетворяет его потребности и избавляет от скуки и злых желаний. Кандид решает, что именно так его маленькая группа обретет счастье, и они начинают работать на своей ферме.

Рецензия Вольтера на Трактат о толерантности — атака на фанатизм | Франсуа Мари Аруэ де Вольтер

В Тулузе в 1761 году сын владельца магазина повесился в семейном доме.По городу быстро распространился слух, что сына убили, потому что он хотел стать католиком. Владелец магазина, Жан Калас, был гугенотом, и город собирался отпраздновать — и «праздновать» — это слово — 200-летие резни в День Святого Варфоломея, когда католиками города были убиты с максимальной жестокостью 2000 протестантов. . Таким образом, Тулузены были не в настроении к терпимости или даже скептицизму (например, к тому, как хилый мужчина за 60 может убить крупного, здорового человека примерно на 40 лет моложе).Каласа пытали, а затем казнили.

Это был инцидент, который побудил Вольтера написать его Traité sur la Tolérance , исследование давней традиции убийства людей, идущих против догмы; сугубо религиозная догма (хотя, конечно, в наши дни существуют и другие догмы). Вольтер знал, о чем говорил: в это время он жил в Ле Делис, недалеко от Швейцарии, и периодически перепрыгивал через границу всякий раз, когда французские власти приходили в ярость из-за того, что он писал.

Что особенно беспокоило его, так это то, что это принято считать возрастом разума. О деле Каласа он сказал: «Похоже, что фанатизм, который в недавнем прошлом был оскорблен успехом разума, еще более яростно боролся под игом рациональности» — слова, которые должны звучать на протяжении веков. Если мы возьмем что-то у Вольтера, это должно быть предупреждением против нашего самоуспокоенности.

Не то чтобы тот, кто хоть наполовину следит за событиями, самоуспокоился.Книга Traité снова стала бестселлером во Франции через два с половиной столетия после ее публикации, когда в 2015 году в парижском офисе журнала Charlie Hebdo были убиты 11 человек. Трудно определить, какой раздел этой книги будет самым популярным. относящиеся к этому ужасному событию: возможно, та часть, где Вольтер размышляет, является ли тот, кто убивает 4000 протестантов, вдвое более святым, чем тот, кто убивает 2000; или его воображаемая речь к «имаму или буддийскому монаху»: «Послушайте меня, потому что Бог всех миров просветил меня; на Земле 900 миллионов таких муравьев, как мы, но есть только один муравейник, которым дорожит Бог.Он ненавидел всех остальных с незапамятных времен »и т. Д. Он представляет реакцию своей аудитории. «Я бы попытался их успокоить, но это было бы очень сложно». Это действительно так, поскольку, как он сказал в своей следующей работе, Philosophical Dictionary , « Lorsqu’une fois le fanatisme a gangrené un cerveau, la maladie est presque неизлечимо». ». То есть:« Как только фанатизм поразил мозг, болезнь почти неизлечима ». (Есть такое слово, как «гангрена», если вам интересно, но оно считается устаревшим по причинам, которые я не могу понять.)

Тем не менее, пока эта работа есть, надежда есть. Тот факт, что он был выпущен в этом издании компанией Penguin, является поводом для празднования, и он должен появиться у вас на полках как можно скорее. Этот беглый перевод Десмонда М. Кларка, который умер в прошлом месяце, снабжен очень хорошим вступлением и множеством примечаний, которые помогут нам разобраться в том, что в противном случае могло бы быть неясными ссылками на различные религиозные споры во Франции 18-го века.

И в случае, если пример этой работы не способствует той терпимости, на которую он надеется, всегда есть такой подход, как это показано в интермедии, в которой Вольтер рассказывает басню об иезуите, датском и голландском капелланах в Китае, яростно спорящих между собой: обеспокоенный шумом мандарин просит объяснений, и когда они продолжают драться, он бросает их всех в тюрьму, пока они не согласятся.Ему говорят, что они никогда не согласятся. Что ж, они должны простить друг друга, — говорит он. Это, как ему говорят, тоже невозможно. В этом случае, по его словам, «они должны оставаться в тюрьме, пока не сделают вид, что прощают друг друга».

И он оставляет все как есть.

Использование сатиры Вольтером в «Кандиде»

Тема: Литература Слов: 610 Страниц: 2 13 августа 2021 г.

Согласно Вольтеру, целью Кандида было «развлечь небольшое количество умников».(Олдридж, 1975, с. 251–254) Биограф Вольтера, Ян Дэвидсон, описывает Кандида как «короткого, легкого, стремительного и юмористического». (Дэвидсон 2005, стр. 54 52) Вольтер позиционируется вместе с Джонатаном Свифтом как один из лучших литературных сатириков из-за Кандид, написанного в основном для теории оптимизма, с доктриной, неоднократно озвученной Панглоссом, «лучшим из всех возможных миров. . » «Кандид» — это юмористический, надуманный рассказ Вольтера, высмеивающий оптимизм, пропагандируемый философами эпохи Просвещения.Это история о приключениях молодого человека в мире, где на протяжении всего путешествия он придерживается учений своего наставника Панглосса, считая, что «в лучшем из всех возможных миров все к лучшему» (Вольтер 4) . Нападение на это утверждение очевидно на протяжении всего романа, где сатирические ссылки на эту тему контрастируют со стихийными бедствиями и человеческими проступками. Когда Кандид снова встречает больного и умирающего Панглосса, заразившегося сифилисом, Кандид спрашивает его, виноват ли Дьявол.Панглосс отвечает, что «болезнь была необходимостью в этом« лучшем из всех возможных миров », поскольку она была принесена в Европу людьми Колумба, которые также принесли шоколад и кошениль, два больших товара, которые хорошо компенсируют любые негативные последствия болезни. , »(Вольтер 17). Однако огромное количество катастроф, с которыми сталкивается Кандид, доказывает, что он отвергает оптимизм. На вопрос о том, каково значение оптимизма со стороны Какамбо, Кандид отвечает: «Увы… Это мания говорить, что все хорошо, когда человек находится в аду» (Voltaire 130).Кандид наконец осознает безысходность веры Панглосса. Как сатирик Вольтер позволяет всем своим нити теряться в Кандиде, его главной целью является Лейбниц, немецкий философ того времени, который твердо верил, что при создании нынешнего мира Бог принял во внимание перспективы всех возможных миров, и выбрал лучших из них. Вольтер высмеивал это понятие и злобно деконструировал то же самое во всем Кандиде. Вольтер не оставляет камня на камне от резкого изображения церкви, знати, евреев, солдат и особенно интеллигенции.Религия страдает как одна из главных мишеней горечи Вольтера. Евреи изображаются работорговцами. В Голландии люди, пропагандирующие милосердие и сочувствие, нападают на Кандида за то, что он не объявил Папу антихристом. Иезуитов косвенно преподносят как таких огромных противников Америки, что каннибалы освобождают Кандида просто за то, что он сам не является иезуитом. В романе Вольтер высмеивает поведение людей в средневековье, забавно преувеличивая жестокость человека.«Кандид» — это возмутительно комичный, фантастический рассказ Вольтера, высмеивающий философов эпохи Просвещения, который относится к широкому кругу идей и достижений в области философии, науки и медицины. В «Кандиде» Вольтер использует повторы Панглосса, чтобы представить часто забавное изображение характерного оптимиста, и в конечном итоге Кандид начинает осознавать бесполезность философии Панглосса. Вольтер, философ эпохи Просвещения, эффективно использует Кандид как платформу, чтобы осудить абсолютную надежду своих соратников.Он использует сатиру на протяжении всей истории как средство привлечения внимания к несправедливости, недоброжелательности и предубеждениям, тем самым демонстрируя свое серьезное намерение, скрывающееся за весельем в «Кандиде». Вольтер обволакивает Кандида, помогая ему открыть для себя правду турка о том, что «Работа защищает нас от трех великих зол: скуки, порока и нужды» (Voltaire 148), что побуждает Кандид и его группу последователей задуматься над словами и твердо решите «возделывать свой сад».

Мы напишем индивидуальное эссе

специально для вас
всего за 16 долларов.05 11 $ / стр.

308 сертифицированных писателей в Интернете

Узнать больше

Ссылки

Олдридж (1975) Белл, Ян А. «Кандид: Обзор». Справочник по мировой литературе 2-е изд. (1995).

Дэвидсон 2005. GaleNet. Литературный ресурсный центр.

Мейсон, Хайден. «Вольтер: Обзор». Справочник по мировой литературе 2-е изд. (1995).

Вольтер. Кандид. A Bantam Book, Нью-Йорк, 1981.

Вольтер. Кандид.1759. Под ред. Стэнли Аппельбаум. Минеола, Нью-Йорк: Dover Publications, Inc., 1991.

Уэйд, Ира О. «Ссора Вольтера с наукой». Bucknell Review VIII.4 (1959): 287.

Получите свою
100% оригинальную статью
по любой теме
всего за
3 часа

Подробнее

Серия печальных событий в «Кандиде» Вольтера

… середина бумаги…

… критически рассмотрев события своей жизни — даже только два примера, использованные в этом эссе — он, вероятно, обнаружит, что это не лучший из всех возможных миров, поскольку он изобилует злом и страданиями. . В этой новелле Вольтер подчеркнул, что некоторые проводят всю жизнь, оправдывая, а не рационализируя мировые события, потому что те же самые люди слишком заняты попытками доказать одну теорию, а не разрабатывать другие, которые могут больше соответствовать действительности. Когда Кандид отвергает Панглосса в конце новеллы, говоря: «Давайте возделывать наш сад», он отвергает философию Панглосса, открывает новую страницу, берет на себя ответственность за свою жизнь и придает ей собственный смысл, свободный от Панглосса. ‘ оказать влияние.